Роковой день

Стоп, машина! Остановись, мгновенье! Я хочу вернуть всё назад, особенно тот день, тот роковой для меня день...
Сегодня как никогда чертовски больно. За окном умирает лето, и краски блекнут, пусть деревья и пестрят что есть силы своей закатной листвой. Календарная осень ещё не наступила, но с улицы уже пахнет смертью. Пахнет опавшими листьями, сырой землей, горьким дымом костров и машинными выхлопами. И непонятно по утрам, то ли на улице морось, то ли туман…
Подходя каждый раз к окну в надежде на каплю вдохновения, которую столь щедро предоставляла мне раньше матушка-природа своей ослепительной живой красотой, я с трудом унимаю дрожь в руках. Запах смерти не дает им покоя, и в них загорается желание вновь убивать. О, сколькие из-за них испустили свой дух! То были дети и старики, одиночки и влюблённые пары, пылкие юноши с кипящей в жилах кровью и спокойные дамы с томными, но чарующими глазами. Сколько было задушено, отравлено, утоплено, расстреляно, сброшено людей!.. И все было сделано этими, именно этими руками!
Я убийца. Незаконный вершитель чужих судеб, держащий в руках серебряные ножницы, коими я перерезаю золотые нити чужих жизней. Я жесток и безжалостен, и каюсь в грехах своих, в своих поступках. Я прошу прощения за все убийства, за все смерти, что произошли по моей вине – прошу у всех невинно убиенных…
Во всём виновата она. Потому что когда наступила весна, я был безумно рад, и кровь лилась рекой, и то меня абсолютно не смущало – наоборот, только забавляло. Чужими смертями я показывал людям, что надо жить дальше, что после смерти нет ничего, что нужно жить, нужно! Но чем ближе пододвигалась ко мне осень, тем труднее мне становилось поднять свою руку для рокового размаха. Я уже чувствовал хладное дыхание осени на лице, прикосновения её мокрых от вечных дождей пальцев, когда появилась она - девочка, ставшая моей последней жертвой. Ей было около двадцати лет, у неё была прекрасная улыбка, вечные веснушки и волосы цвета меди. У нее был высокий голос и легкая походка, её глаза всегда блестели подобно двум сапфирам, а её кожа пахла карамелью… Еще она была влюблена.
Это была та любовь, из-за которой люди теряют голову. Безумная, всепоглощающая, горячая, непокорная… Однажды утром она проснулась с мыслью о том, что не сможет жить без этого человека. А он, в тоже утро, проснулся с совершенно иной мыслью – она, конечно, прекрасна, но ему нужен кто-то другой. И в то время, как она с улыбкой варила для него кофе, он хмуро глядел в свое отражение, ища слова. Через десять минут все было кончено, кофе пролито, а дверь закрыта.
Возможно, если бы не я, у неё все бы наладилось. Она закрылась бы от внешнего мира на год – на два, не позволяя себе ничего больше, чем скромное рукопожатие, не глядя никому в глаза, иногда запираясь в своей комнате один на один со своим одиночеством, плача всю ночь, но потом всё изменилось бы к лучшему. Появилась бы новая, яркая любовь. У неё появились бы чудесные дети, была бы хорошая работа. А может, она стала бы великим ученым, изобрела бы какое-нибудь лекарство от очередной страшной болезни, или стала гениальным генетиком, вывела бы новые виды или возродила старые. Спасла бы мир, или, на худой конец, какого-нибудь мальчишку, не вовремя выбежавшего на дорогу… Но я лишил её всего этого. Я уложил её в горячую ванну, вложив в её изящные пальцы острое лезвие, и перерезал вены от запястья до локтя. Она не дернулась, не вскрикнула – только блаженно прогнула спину в момент, когда острие коснулось белоснежной кожи, словно это был верх наслаждения. Потом она расслабилась. Тихо капали с её лица слезы, пока вода не стала густо-красной от крови…
После её смерти я не мог никого убивать. Я вспоминал её худое тело, тонкие губы, меняющие цвет с вишнево-красного на бледно-фиолетовый, тускнеющий взгляд, слабеющие руки… В последнюю секунду она дрогнула, в глазах снова заблестел тот огонёк, и будь у нее еще хоть капля сил, она бы закричала, но так - лишь прошептала:
-Нет…
Но было слишком поздно.
Я жалею, очень жалею, что лишил это юное создание жизни. Но, начав жалеть об одном убийстве, рано или поздно начнёшь жалеть и об остальных. И теперь я уже раскаиваюсь. Нет желания убивать – есть желание смыть, смыть кровь с моих ладоней, но она пропитала кожу, въелась в неё! Её уже никогда не оттереть, и моя жажда искупления никогда не будет удовлетворена.
И, раз уж мне нет прощения, решил я, то пусть хоть наказан я буду со всей строгостью за свои грехи. За прошедшую неделю я пытался повеситься, отравиться, утопиться, застрелиться, сброситься с крыши – и всё без толку. Каждый раз – агония, мысль «кажется, это всё!»… и пробуждение. Заживали раны и ссадины, тошнило от ядов, тело слабело, опухали вывихнутые суставы, срастались кости, но я оживал, жил…
Я в отчаянье.
Те, кого я когда-то отправил на тот свет, не желают меня прощать – и это понятно. Они не дают мне покоя здесь, в реальном мире и во сне – и это тоже ясно. Но их нежелание принимать меня в свой сонм, изгнание их мира мертвых…
Перечитывая сборник мифов древних времен, я наткнулся на историю одного человека, воина, которого боги наделили даром проживать жизни тех, кого он убил; каждый сраженный враг отдавал ему свои непрожитые года и, таким образом, воин мог бы жить вечно, и был тому рад. Я же был в ужасе. Я видел в этом проклятие – своё собственное проклятие, благодаря которому я не могу ни жить, ни умереть!..
Но, пока я всё это писал, на улице уже давным-давно стемнело. Чашка с чаем остыла, и жидкость покрылась какой-то плёнкой, которая неизменно появляется на плохо отфильтрованной воде из труб и очень горчит. В который раз я подошел к окну в надежде на вдохновение, но там, снаружи, уже во всю буйствовала осень, подобно мне убивая всё, что попадалось под руку. Гнилостный запах смерти рвался в легкие, впитываясь в каждую клеточку, и, кажется, теперь я уже никогда от него не избавлюсь…
Я глядел в окно и вспоминал ту девушку. Я окрестил её Саммер, что переводится с английского «лето». Естественно, не просто так. Её веселость, искры света в ее глазах, жизнерадостность, какая-то… свежесть, что ли – все это напоминало о лете и только о нём. И все то, что я наблюдал у окна, напоминало о её гибели. Смерть лета… Смерть Саммер… И я, я убил её! Я создал её, придумал, описал десятки ее привычек, влюбил её в никчемного и безжалостного мальчишку, влюбил раз и навсегда, чтобы потом лишить этой самой любви, растоптать её чувства, вложить в худые руки лезвие и заставить убить себя саму... Я сделал с ней всё то, что делал раньше с другими персонажами, заставляя через смерть показать всю прелесть жизни, всю её ценность, абсолютно не понимая, что и они, эти персонажи, по-настоящему живут, и их смерть – огромное пятно на моей жизни… И вот этими самыми руками я описал минуты смерти Саммер и тот светлый, но короткий миг ее просветления, что жить нужно не смотря ни на что, который теперь будет стыдить меня до скончания моих веков…
Я бы все отдал за то, чтобы вернуться в тот роковой день, когда вместо того, чтобы перерезать свои вены, я решил стать писателем.