Chelovek

                *** 1 ***
-Следующий! Не толкаться,показыват­ь библиотечные карточки!-немного надрывным, но уверенным голосом покрикивала старая сварливая библиотекарша на толпу орущих воспитанников детского дома. Это был единственный детдом в городе, что странно, так как город был немаленький. Совсем неприветливое здание своими обшарпанными серыми стенами походило скорее на тюрьму; на фасаде здания виднелись маленькие окошки,выходившие на унылый двор для послеобеденных прогулок детдомовских воспитанников, огороженный забором из сетки и поросший сорной травой. С самого начала я не ждала от этого дома ничего хорошего.

…Я полтора месяца провалялась в больнице. Мне сказали, что я попала в автокатастрофу, когда ехала с родителями.Родители­ разбились насмерть, а я получила сотрясение мозга и потеряла память...Так что эти полтора месяца я в основном заново училась говорить, а также слушала рассказы медсестры о том, как плох тот детский дом, куда я должна была направиться после больницы. Когда она приносила с утра манную кашу с комочками, когда приходила справиться о моем здоровье-медсестра садилась на край моей кровати и начинала говорить, поднимая глаза к небу или устремляя взор в окно.

За все это время я поняла только то, что мне придется жить не в самой приятной компании, ведь по рассказам оказывалась,что воспитатели были скорее похожи на тюремных смотрителей, а дети-на озлобленных своей жизнью заключенных. Суровые, грубые, бесчувственные…Хотя­ что такое бесчувственность? Я ничего не знаю, как будто начала жизнь заново.Может, они просто устали? И от усталости кричат на детей, ругают, не понимают их проблем, безэмоционально отвергают все просьбы о помощи. А бедным детям нужна была ласка, которую детдом давал впоследнюю очередь. Это как будто ты бежишь в чистом поле под солнцем, с сердцем,полным надежды, и натыкаешься на скалу-а с неба уже идет дождь…

Пожилая женщина, лежавшая со мной в одной палате, говорила о разных чувствах. Я не понимала ее разговора; а медсестра говорила более четко-о драках мальчишек,издевател­ьствах над девчонками, где в ход часто шли кулаки, за которые почти не наказывали. А девочки, как предупреждала девушка, были еще хуже-ябедничали друг на друга, язвили, унижали самыми извращенными способами. «Дети боятся; слабые подчиняются, другие становятся изгоями», - говорила медсестра. Затем объясняла,как могла, мне непонятные слова…так прошли полтора месяца в больнице.

Вот я стою перед этой «тюрьмой» с небольшим, довольно потрепанным черным чемоданчиком. Меня только что привезли сюда на машине. С тяжелым сердцем я направилась к детдому. Навстречу мне вышла болезненно-бледная и худая женщина с неестественно-красн­ыми губами и жидким пучком волос на голове. Не проронив ни слова, она схватила меня за руку и ввела в детский дом, идя широким, уверенным шагом-мне приходилось бежать,чтобы успеть за ней. Чемодан был не слишком тяжелым, но вскоре у меня заболела рука. Мы торопились по каким-то узким коридорам со стенами такого же тошнотворного цвета, как в больнице. Наконец женщина привела меня в комнату номер 217 и указала на кровать в углу у окна.
-Туалет напротив двери, а мыться мы ходим два раза в неделю.– Женщина указала костлявым пальцем на дверь. – Меня зовут мисс Адель Крафштахен.

«Какая неприятная фамилия»,-подумала я. Женщина велела мне подняться на третий этаж в библиотеку и получить там книги. Ни минуты покоя…Я вышла из комнаты.
Библиотеку найти было совсем нетрудно-по крикам толпы детей, ждущих своей очереди.Я встала в очередь рядом с зеленоватой дверью и стала оглядывать детдомовцев. Среди них были дети разного возраста-совсем маленькие, подростки и почти выпускники. Было начало учебного года-медсестра сказала, что он в сентябре начинается…Ребята были похожи, пожалуй, только манерой поведения и ожесточенным выражением лиц. Дети постоянно толкались, и мне стало страшно…первый раз в своей новой жизни страшно. Библиотекарша кричала, а толпа несла меня все ближе и ближе к ней…

«Энн,милая, я никогда не хотела тебя обидеть…Если ты справишься, ты должна поскорее…»
-Пошевеливайся,кому­ говорю! Карточку сюда!-проревела библиотекарша над моим ухом, перекрывая тихий и мелодичный голос, звучащий в моей голове. Я очнулась и замешкалась.
-Но у меня нет карточки, я не знаю, что это!

Толпа детей сразу замолкла, их недоуменные лица обернулись ко мне, губы тут же скривились в ухмылке. Библиотекарша смерила меня суровым пронзительным взглядом. Видимо, отсутствие этой карточки считалось преступлением.
-Ты ее потеряла?!-продолжа­ла женщина.
-Нет. Я новенькая.

Тут сквозь толпу пробилась мисс Крафштахен, подошла к библиотекарше и несколько извиняющимся голосом сказала:
-Девочку зовут Энн Лербоу, ей четырнадцать, но она будет учиться в первом классе, так как она потеряла память в автокатастрофе.
-Ты слабоумная!-крикнул­ взъерошенный мальчишка моего возраста из толпы.
-Идиотка! Она идиотка! Мы не хотим с ней учиться!-подхватили­ первоклашки.
Я почувствовала, как мои ладони становятся влажными, а голова начинает кружиться. А в голове, словно успокаивая, звучал странный голос.

«Ты должна уехать как можно скорее-обо всем позаботятся». Так я и поверила!
…Очнулась я в своей комнате на кровати, смотрящей в потолок. На тумбочке у изголовья лежали мои книги. Дрожащей рукой я взяла одну из них-это оказалась физика для седьмого класса. Седьмой. Но я же не знаю ничего, я не смогу учиться в седьмом классе! Меня задавят, унизят…во мне вскипела ярость , подкрепленная обидой. Я в изнеможении била кулаками твердый матрас кровати, колючее одеяло, противные стены-и не было никого, кто бы помог мне-тишина упрямо глотала мои просьбы о помощи, превращая их в немые, бесполезные крики.

…От усталости моя голова опустилась на маленькую подушку. Гулко хлопнула дверь, и в комнату вошла девочка. К моему удивлению, она сразу подбежала к моей кровати и, с выражением глубокого сочувствия на лице, спросила:
- Что с тобой, Энн?
Непонятно было, наигранная это тревога или нет.
- Ничего, - пробормотала я, продолжая смотреть в ее внимательные карие глаза. «Ну выдай наконец себя, хитрой надменной улыбкой или разозлись. Выйди, наконец, из комнаты», - думала я. Однако девчонка не уходила.
- Меня зовут София, а тебя Энн, так?
Она улыбнулась и показала идеально ровные белые зубы. Тревожные морщинки на лице разгладились, а в радужной оболочке глаза сверкнули теплые золотистые искорки. Я кивнула.
- И в каком ты классе?
Не дождавшись ответа, София бросила взгляд на высокую пирамиду из синих книг. На каждой виднелась красная семерка.
- Но я не хочу быть в седьмом классе, не знаю я ничего, вернее не помню!!
Новая волна возмущения окатила меня. Пусть эта противная девчонка уже уйдет!
- Энн, давай я помогу тебе с учебой! Я – одна из лучших в классе, - сказала новая знакомая, доверительно глядя мне в глаза.

Непонятно было, можно ли доверять кому-либо в этом проклятом месте. Мозг отказывался думать, и я снова кивнула. София сказала:
- С тобой в комнате живут еще четыре девочки, а я в соседней комнате.
И, немного помедлив, предложила:
- Давай расскажу тебе, как я здесь оказалась!
Это застало меня врасплох, и я приготовилась слушать. Некоторые слова всплывали у меня в памяти, пока София рассказывала; но это не казалось мне знакомым.
- Мои родители, - начала София, прикрыв глаза и погружаясь в воспоминания, - были совершенно разные. Отец – преуспевающий молодой банкир, мама играла на гитаре и пела в клубе одного из маленьких провинциальных городков на юге Англии. Как-то раз мой отец решил выбраться с друзьями на природу. А остановиться в том городке, где жила моя мама. Она была необыкновенно красива – тонкие руки, большие, внимательные глаза и густые темно-каштановые волосы…

«Что же это такое? Банкир, Англия, гитара…», - думала я. Девочка была вся в маму. Очаровательна и привлекательна…В ее миндалевидных глазах была сила.
София взглянула на меня, чтобы убедиться, что я внимательно слушаю, и тут же продолжила:
- Мой отец и его друзья вечером заглянули в клуб, а там как раз мама тихо напевала романс, усталыми глазами смотря вниз с небольшой сцены, перебирая тонкими пальцами гитарные струны…Наверное, это красиво и романтично. Поэтому мой отец влюбился.
Стоп, пора задать несколько вопросов.
- Что такое «влюбился»?
София перевела взгляд на потолок, не зная, что ответить.
- Это чувство…такое…я его никогда не испытывала, и не знаю, что сказать.
Бедной девочке пришлось еще много чего объяснять мне. В конце концов поняла я только то, что отец Софии остался без работы, а потом, после ее появления на свет, вся семья осталась без дома. Пил какие-то вредные напитки и ругался с мамой девочки, в семье был полнейший разлад, и вдруг мать умерла… «Сама себя убила», как сказала София с сожалением. А дальше – детский дом…

- А какая твоя история? – полюбопытствовала девочка.
Я рассказала ей то, что знала по рассказам медсестры – об автокатастрофе и о том, почему я ничего не помню. София сочувственно качала головой.
- Тут у многих похожие истории. Но, послушай, нам наверно на обед пора! – воскликнула взволнованно София и вскочила на ноги. Я взяла ее за руку, и мы побежали по однообразно-зеленым­ тоннелям коридоров и лестничных пролетов. Мы торопились, как будто в столовой могло не остаться еды…

После такого «марафона» мы вошли в просторный зал, где пахло едой. У меня заныло под ложечкой.
Мы с Софией подошли к столу, где сидели все семиклассники. К маленькому окошку в начале зала подошла женщина, которая встречала меня утром, и сказала громко, отрывисто:
- Начинайте обед!
В один момент к тому окошку кинулись дети самых разных возрастов, толкая друг друга локтями. София дернула меня за руку, нервно процедив сквозь зубы: «Еды же не хватит!» В маленьком окошке сидел повар, который вскоре выдал и нам порцию желтовато-коричнево­й жижи в тарелке, которая называлась супом. Гороховым супом, который ужасно пах и заставлял меня нервничать.
- А что мы тут еще будем есть? – спросила я у подруги, хватая ложку дрожащими пальцами.
- Супы, в основном. На завтрак – кашу, которая выглядит противно, но есть надо. Хлеб, который дают, можно брать с собой и есть в течение дня, - пояснила София.

                *** 2 ***

Мы быстро поели и встали из-за стола. Теперь нам предстояло отправиться на прогулку.
Мне нужно было отыскать куртку или дождевик. Было начало ноября, погода стояла сырая и противная – дождь лил, как из ведра. Он шел в этом городе всегда – когда я очнулась в больнице, когда стояла на коленях перед подоконником в больничной палате и сейчас.
Я вернулась в свою комнату и начала разбирать свой черный чемодан. Там были еще две девочки, они молча переодевались. Грустно, грустно и скучно, когда же все это кончится…Я обхватила голову руками.

«Это не твой родной город, Энн. Если ты не выберешься отсюда, не видать тебе удачи. Беги…»
Громко хлопнула дверь, в замке повернулся ключ. Один-два-три-четыре­, я заперта здесь. Меня никто не будет искать.

Однако не успела я лечь на кровать, как в комнату буквально ворвалась София. Чувствовалось, что она очень зла. На меня.
- Так ты даже не одета!
Вихрь негодования обрушился на меня. А затем София раскопала кучу одежды в чемодане и вдруг села в недоумении, с восхищением в глазах, держа мое черное пальто.
- Ого, да у тебя столько прекрасной модной одежды! А давай тебя красиво нарядим? Смотри, - девочка вытаскивала черные вещи и показывала мне, - у тебя теплое и легкое пальто; короткое черное платье, и более длинное, и даже с корсажем, и с атласным бантом, с прозрачной оборкой из кружева… Они, правда, все черные, но это же так элегантно!

Я пожала плечами. Мне все равно, что носить. Вот черные кожаные перчатки, которые точно не пригодятся мне на прогулке, еще какие-то штучки – браслеты и колечки. Тонкие носочки и чулки. А София, тем временем, совсем забыла про прогулку…А я не хотела ей напоминать. Она была мне как сестра, заполняя мое пустое сердце недостающей теплотой. Девочка обняла меня.
«Понимаешь, Энн, ты должна приехать в свой родной город и найти отель, стоящий на окраине темной громадой…»

- Да что с тобой, Энн? – спросила София, держащая в руке короткое черное платье. Она буравила меня встревоженным взглядом. – Очнись, наконец!
- Я слышу голоса, - объявила я, глядя в пустоту.
- Что же они тебе говорят?
- Мне нужно приехать в родной город и найти какой-то отель, не знаю…
Девочка занервничала, не понимаю, почему, сделала один неверный шаг. Я не должна раскрывать ей то, чему не могу найти объяснения сама. Но как же мне удержать все это в голове?
- Может, пойдем ужинать? – предложила я, желая спасти ситуацию. В окне видны были возвращающиеся с прогулки ребята.
София еле заметно вздрогнула и встала с моей кровати.
- Может, вещи сначала уберем?

Я встала с кровати, сгребли все эти тонкие чулки, кружево и атлас в кучу и скинула в чемодан. Подруга взяла меня за руку, и мы побежали вниз.
Ужин прошел, как и обед – мы быстро протолкались, взяли еду, быстро поели. А потом мисс Крафштахен объявила, что нужно разойтись по комнатам. Я пожелала Софии доброй ночи и пошла на второй этаж. Вот и комната 217.

Все мои соседки уже готовы были спать. Я прошла через всю комнату и опустилась на жесткую кровать, затем, поеживаясь, сделала попытку познакомиться.
- Меня зовут Энн, а вас?
Неприятно-долгое молчание. Мои щеки начали постепенно краснеть.
- Исадора, - ответила одна из девочек, чем-то похожая на Софию. Скорее всего бойким взглядом своих почти черных глаз и высоко поднятой головой. А еще густыми, ниспадающими до талии каскадом волосами.
- Марион, - тихо прошелестела светловолосая девочка небольшого роста. Она чем-то напоминала ангела, вдруг упавшего на землю – такая невинная, голубоглазая. Ее голос звучал необычайно спокойно и мягко. Мне стало ее немного жаль – на ее бледном лице была тонко изображена грусть, тело худое, словно готовое выпасть из старого балахона-платья, в которое была одета девочка.
Белла, - ответил хрипловатый голос с кровати. Я посмотрела туда и увидела серое, болезненное лицо, синяки под невидящими глазами и тонкие белые приоткрытые губы, впавшие щеки.
- Что с тобой? – спросила я.
- Не знаю. Я, наверное, скоро умру…меня совсем не лечат. Меня забыли.
- У Беллы туберкулез, - тихим дрожащим голосом ответила Марион. От него умерли мои родители.

Это было совсем новое потрясение для меня. Я открыла для себя новое понятия «болезнь», уносящее людей из этого мира. Из-за этого Марион здесь. Это плохо.
- А вон ту девочку зовут Лидия, - ответила Исадора, угадав, на кого направлен мой взгляд. – Она бы тебе не ответила – видишь, Лидия читает.

Последнее слово Исадора несколько язвительно выделила голосом. Эту девочку презирали в детдомовском обществе. Тут судили явно по внешности, а хорошей внешностью Лидия не отличалась – растрепанные светло-русые волосы, тонкие губы, усыпанные веснушками щеки. Их закрывали очки с толстыми стеклами.
- Лидия, что ты читаешь? – спросила я из интереса.
- Гете, в оригинале, - кратко ответила девочка, не поднимая головы от книги.
- А какие книги есть еще в…в…
- Библиотеке, - помогла мне Лидия. Разные, их на удивление много. Может быть, я провожу тебя туда завтра.

Исадора демонстративно зевнула, и это послужило нам знаком того, что пора уже спать. Все пожелали друг другу спокойной ночи, залезли под колючие одеяла и почти сразу заснули. А я осталась стоять у подоконника и смотреть, как с хмурого неба падают дождевые капли и где-то далеко вырвавшееся из-за туч солнце окрашивает край земли в багровый цвет. На небе мелькнула первая звездочка.
Я и не заметила, как заснула…

Так как занавески купить кто-то поскупился, разбудил меня робкий лучик багрового солнца. Я обнаружила, что всю ночь проспала на подоконнике, все смотря сквозь закрытые веки на звезду, тлеющую на западе. Ночь уходила; впервые в своей «новой жизни» я увидела совершенно чистое небо – редкие облака, подсвеченные снизу розоватым светом, тянулись к солнцу. Мои соседки по комнате еще спали, Белла тяжело дышала во сне. Что такое жизнь? И для чего нам она? Я живу уже четырнадцать лет, а ничего не знаю…и ничего не добилась в жизни.

Красный круг солнца поднялся над блестящими крышами невосыких домов. Мои соседки начали просыпаться. Лидия протерла глаза и пошарила на тумбочке в поисках очков. Затем взяла небольшую книжечку, переоделась и отправилась на завтрак. Казалось, что ее совсем не тяготит одиночество – оно даже в радость девочке.

- Лидия жила на улице до двенадцати лет. И не доверяет людям с раннего детства, ведь ее бросили родители. Она стыдилась своей истории, и только придя в детский дом, начала учиться читать. И быстро научилась, хотя ничего до этого не знала, - пояснила Марион, увидев замешательство на моем лице.

Я кивнула. Мы вышли из комнаты в тишине (кроме Беллы, которая чувствовала себя слишком плохо) и отправились на завтрак. В столовой я увидела Софию; она подошла ко мне.
- Сейчас мы пойдем учиться, - сказала девочка, протягивая мне тарелку рисовой каши и два ломтика хлеба. – Первый урок – алгебра, нашу учительницу зовут мисс Харрис.
- Ты мне поможешь? – спросила я, пытаясь прожевать недоваренную кашу.
- Конечно, - София мило улыбнулась.
Наш класс также находился на втором этаже. Туда тянулись дети, такие разные и одновременно похожие. Там была Исадора, ее роскошные волосы были убраны назад ободком. Марион и Лидия, обе с огромными стопками книг; София.

Наша классная комната грязная и неубранная, свет еле пробивался сквозь плотные шторы бежевого цвета. Посреди нее стоял длинный стол с множеством стульев, а на стене висела странная зеленая доска. В углу комнаты стояла женщина средних лет, в простой опрятной одежде, с непонятной палочкой в руке. Она смотрела на нас с жалостью, сочувствием и пониманием сквозь свои глубоко посаженные глаза. О да, с болезненной жалостью, преувеличенным сочувствием и притворным, как мне показалось, пониманием. Хотя, возможно, я ошибалась.

Вдруг все сели и раскрыли книги. Женщина сразу диктовать нам что-то - все слушали и записывали, одной мне было совсем скучно. Хотя нет, слушали учительницу совсем немногие: в конце классной комнаты мальчишки бросались бумажками, о чем-то ожесточенно спорили; девчонки с заинтересованным видом шептались друг с другом, посмеивались в кулак, делая вид, что смотрят в учебник. Кто-то рисовал, а Лидия была увлечена чтением своей небольшой книги в тонкой обложке. Наша учительница бубнила что-то, совершенно не обращая на нас внимания.

Через некоторое время кто-то толкнул меня в бок, и оказалось, что я заснула. «Энн, не тормози, достань физику!» - шепнула София мне на ухо громким шепотом. Я на секунду смела с себя остатки сна, но лишь для того, чтобы снова погрузиться в дремоту. Однако на физике мне повезло меньше. Я не успела заснуть, как мисс Харрис резко окликнула меня.
- Энн Лербоу, новеньким не подобает спать на уроках!
- Но я не понимаю ничего…
Лицо учительницы исказилось от гнева и изумления – она поджала губы, наморщила лоб и посмотрела на меня уничтожающим взглядом.
- Все от того, что ты не слушаешь. Я доложу обо всем директору.
Мое сердце упало. Что же со мной сделают?.. Заставят перейти в первый класс?..И я не видела ни сочувствия, ни насмешек. Каменные люди.

Остальные уроки прошли в скуке вперемешку с напряженным ожиданием. Биология, два английских подряд – я совершенно во всем запуталась. Я не слышала ничего, ничего не замечала. Передо мной стояли глаза, полные фальши – мне хотелось разбить ей лицо. Противно.
- Ну милая, что же ты плачешь?
Мисс Харрис поймала слезинку на моей щеке своим корявым толстым пальцем.
- Если ты дашь мне обещание хорошо слушать на уроках, я не поведу тебя к директору. Давай так?
Неожиданно для самой себя я крикнула:
- Да не понимаю я, и не пойму – уроков, людей, ничего!
- Без истерик, - прикрикнула на меня учительница.
Я не ответила ничего, а только резко поднялась со стула и убежала из комнаты, прихватив учебники, оставив в классной комнате лишь мисс Харрис – немного растерянную, немного растерянную, рассерженную, да неважно…Распахнув дверь под номером 217, я кинулась на кровать и стала вновь избивать руками маленькую подушку, пока не заболели кулаки. За спиной я услышала хлопок двери и голос Марион.
- Что с тобой?
- Ничего, - буркнула я.
- Я принесла тебе поесть, обед уже закончился, - со своим обыкновенным спокойствием и участием ответила Марион. – Два кусочка хлеба тебе, два Белле.
- Спасибо, Марион, - сказала я и улыбнулась.
На прогулку я идти совсем не хотела, поэтому отправилась в ванную и выстирала свой джемпер. А затем сделала попытку взяться за учебу. Но открыв первый попавшийся учебник – физику – тут же захлопнула его, вспомнив мисс Харрис. Я села у окна и стала смотреть на небо – все лазурное, наконец-то чистое, а вдалеке нежно-голубое…
- Ну ты и идиотка, Энн! Мисс Харрис никому зла не причиняла, а ты в первый день учебы заставила ее плакать!

Это была София, и она была не на шутку рассержена. Я посмотрела на нее недоумевающими глазами и заметила, что пора на ужин. Мы побежали вниз, а София продолжала расписывать мне душевные качества нашей учительницы. Но мне казалось все это вздором. Я устала.
После довольно скудно ужина я отправилась спать, пообещав подруге не спать завтра на уроках. За окном стемнело. Я немного полежала в кровати, думая об английской грамматике, но вскоре погрузилась в глубокий сон без сновидений.

                *** 3 ***

На следующее утро меня встретил серый рассвет. Марион хмурилась во сне – ей снился плохой сон. Я открыла ненавистный учебник по физике. Раздел назывался «Механика», что само по себе было непонятно. Да и какие-то буквы, знаки…

Начали просыпаться мои соседки по комнате. Они зевали и сладко потягивались, напяливая на себя мешковатую одежду. Я сидела на кровати и пялилась на красную семерку. Я поинтересовалась, как здоровье Беллы, но оно не могло улучшиться. Мои соседки по комнате лишь покачали головами. Она скоро уйдет, и мне хотелось последовать за нею.

Когда я проглотила последний комок гадкой манной каши, София подбежала ко мне, хорошенько встряхнула меня за джемпер и заставила вскочить со стула. Я подавилась кашей.
- Что у тебя опять за вид? И еще, ты помнишь свое обещание не спать на уроках?
К сожалению, я его помнила. Когда мы вошли в классную комнату, мисс Харрис вела себя, словно ничего не случилось. Лицо выражало абсолютное спокойствие, но на меня она почти не смотрела, вечно отводя глаза в сторону. Интересно, почему я всегда так дотошно пытаюсь докопаться до сокровенных эмоций и мыслей человека? И, как ни странно, это доставляет мне удовольствие. Высасывать тайны людей из их сердца.

Сначала мы решали уравнения. Это длинные записи, состоящие из букв, цифр и знаков. А еще они трудно решаются.
- Помочь тебе, Энн? – спросила учительница. Мальчишки засмеялись…противны­е и глупые. Я продолжала упрямо пялиться в эту дурацкую запись, пока мисс Харрис не вызвала другого человека. Затем была геометрия, и мы чертили что-то. Я первый раз в жизни увидела линейку. Наша учительница еще раз выставила меня на посмешище перед всем классом, видимо желая отомстить за вчерашнее. Она заставила меня начертить «равнобедренный треугольник со сторонами двадцать и тридцать сантиметров». Это было так просто, но я ничего не знала об этих загадочных фигурах. Какой-то мальчик с пухлыми алыми губами пристально разглядывал меня.

«Успокойся и не обращай на них внимания. Отель на окраине города – большой, белый…Ты там была и сразу его узнаешь. Вспомни меня, Энн…мое имя – …»
- …равнобедренный треугольник?
Приторно-вкрадчивый­ голос привел меня в чувство. И снова закружилась голова. Я совсем помешалась…Я обхватила руками голову. Мисс Харрис подошла, чтобы пожалеть меня, а перед этим прикрикнула на остальных детей:
- По комнатам все, быстро! Задаю повторить физику и биологию.
Затем погладила меня по голове.
- Иди в комнату и поспи немного. Я помогу тебе разобраться с тем, что ты не понимаешь. Это не так сложно.

Я подобрала учебники со стола и ушла, не веря в добрые намерения учительницы.
Комнату заливал однообразно-скучный­ серый свет; таким же нездоровым выглядело лицо Беллы. Ее кровать была вся запачкана чем-то красным. Она не могла поднять голову, не могла открыть распухшие веки. Она выглядела противной и жалкой. Мы могли только пожалеть.
На обеде я встретила Лидию и без промедления спросила:
- А ты со мной не сходишь сегодня в библиотеку?
- Почему бы и нет, - с улыбкой ответила девочка. – После обеда.
Как только я справилась с супом, мы отправились в библиотеку. Раньше я не думала, что в этой огромной полутемной комнате так много книг; шкафы рядами высились над моей головой, на их полках стояли толстые книги и потоньше, в потертых обложках – новых не было.
- Что ж, почитай для начала сказки Андерсена, а то мне больше ничего в голову не приходит. Получишь кое-какое представление о жизни.
Лидия поправила очки, протянула руку и взяла с полки небольшую книжечку. На обложке был изображен, видимо, портрет автора.
- А потом почитай вот это. Шотландские легенды и предания. Думаю, тебе понравится. – Лидия протянула мне довольно тяжелую книгу в красном переплете. Оставалось только уладить один вопрос…
- Ты ведь научишь меня читать? – Мои щеки покраснели от смущения. На лице моей подруги мелькнуло отрешенное выражение воспоминания о прошлом; глаза раскрылись немного больше обычного, брови чуть сдвинулись. Она кивнула.Остаток дня мы просидели в комнате за чтением сборника сказок Андерсена. Многое казалось мне несколько непонятным. Я имею в виду время, в котором жили герои сказок, их положение в обществе. С чувствами героев все обстояло несколько иначе. Меня совершенно захватывала каждая история, в которой я находила для себя что-то новое, уводившее меня от реалий детского дома. Хотя люди совершенно не изменились.
Я сказала Лидии спасибо и обняла ее. Она улыбнулась мне с тем же задумчивым выражением лица.

* * *
Вот так я связала свою жизнь с книгами, вот так библиотека стала самым любимым моим местом в нашей «тюрьме». Книги – самые верные друзья. Они не предают и плохого не советуют, с ними всегда интересно. И дни, которые тянулись, словно резина, и давящее чувство одиночества – все скрашивали книги. В особенности меня впечатлили «Шотландские легенды и предания».

София стала вести себя несколько странно. Она очень часто была груба и резка со всеми, постоянно огрызалась и слишком громко и возбужденно разговаривала. Не обращала внимания на мои слова, общалась лишь с мальчишками, которые вели себя особенно плохо. А иногда подбегала ко мне и обнимала меня с улыбкой. Несмотря на это двойственное поведение я не собиралась с ней пока ссориться.

В дымке незнания прошел учебный год; солнышко все чаще посещало нашу комнату, все приятней было выходить на прогулку, подставив свой курносый нос свежему ветру. Казавшиеся старыми и засохшими деревья одели зеленые наряды, как год назад. Слышно было такое непривычное для моего слуха пение птиц. На фоне голубого неба серый дым, исходящий со стороны города мешался с белыми клочками облаков. Школа совсем закончилась, и мы почти весь день проводили на детской площадке. От дверей детского дома вела неширокая дорожка к качелям. Некоторые из них противно скрипели или покосились со временем. А на некоторых приятно было качаться или сидеть с Лидией, читая. У моей подруги на коленях лежал сборник пьес Оскара Уайльда, а я читала книгу про Средневековье. На Лидии была изящная соломенная шляпка, какой не было ни у кого из моих знакомых девчонок. А я одевала по ее совету кружевные митенки.

Территория площадки, как я уже говорила, была огорожена забором из сетки, кое-где дырявым и покосившимся. Малыши бегали друг за другом около заросшей высокой травой песочницы. Почти не было ссор – какие могут быть конфликты, если на дворе такое теплое время года!

Но лето прошло, унеся с собой мелкие радости: частые прогулки с чтением книг, тепло, ясное небо…Деревья медленно переодевались в желтое, на дворе стали появляться лужи. Прошел уже целый год, и для меня вновь открылись двери классной комнаты. Могу с гордостью сказать, что неплохо освоилась в детском доме. Да: я меньше обращала внимания на страдания Беллы, ее прерывистое дыхание по ночам, истощенность, выворачивающий девочку наизнанку кашель; не была столь рассеянной, как раньше, не пропускала время еды и научилась наконец стирать и убирать вещи. Однако у меня не пропала еще надежда, что я останусь самой собой и не поддамся нехорошему влиянию большинства детей. Все рано или поздно меняются. Поэтому я уважала Лидию и Марион, бывших мне примером и опорой, стараясь помогать мне с учебой; правда, физику почти никто не знал достаточно хорошо. По-моему, в этом ужасном предмете нетрудно запутаться, пока пытаешься запомнить все формулы и правила. А еще формулы надо запоминать в химии…у нас по химии другая учительница, не мисс Харрис. И по английскому другая, и по немецкому. Мисс Харрис ведет только физику и алгебру, так как учителя по алгебры нет. Поэтому плохие оценки у меня теперь только по этим двум предметам. Есть один выход - сидеть на кровати ночью и зубрить. Нам ведь и задания на вечер задают по каждому предмету. Так что времени на книги в учебном году совсем мало остается.

Время летит незаметно, но не уходит бесследно. В череде осенних, зимних и весенних дней затерялась пара событий, о которых стоит рассказать подробней.
Для начала, о книгах. После прочтения шотландских преданий я очень заинтересовалась сказками. Вернее, это не сказки, а легенды, где быль переплетается с реальностью. А в библиотеке на специальной полке стояла стопка книг, которые давно никто не трогал. Обложка совсем не передавала содержания и настроения книг; зато ее изрядная потрепанность придавала какой-то особенный дух старины и таинственности томикам, которые я держала в руках. Так я заинтересовалась фантастикой – книгами, события в которых придуманы автором. Это уход от реальности, как сон наяву, приятное сердцу одиночество. Лидия читала книги бородатого человека по имени Маркс, в которых излагались его идеи. Моя подруга, видимо, находила их исключительно правильными, ведь теперь она почти не училась даже, а анализировала идеи Маркса и обсуждала их затем с мальчишками через одну из дырок в заборе. Она находилась за серым зданием детского дома, и мисс Харрис, которая следила за нами вполглаза во время прогулки, не видела друзей Лидии – небритых, уставших, взрослых. Совсем взрослых. Кстати, сами сочинения Маркса приносили девочке эти странные мальчишки. Один из них обнимал Лидию за плечи своими грязными руками и протягивал ей через дырку такие же грязные книги.

София тоже любила эту дырку в заборе. Там ее навещали такие же взрослые парни, и выглядели они так же отвратительно. Подглядывать – это, конечно, плохо, но жуть как интересно; поэтому я частенько выглядывала из-за обшарпанной стены и наблюдала за тем, как мальчишки глотают какую-то жидкость, а затем хохочут непонятно над чем.

Но самое тронувшее меня событие года – смерть Беллы.
Даже удивительно, как она прожила полтора года с такой тяжелой болезнью. Временами девочке становилось лучше – тогда она вставала с постели, вновь готовая улыбаться миру, училась и ходила на прогулки – но долго не протягивала. Новые приступы кашля приковывали бедняжку к постели. Мы почти не бывали в комнате – боялись заразиться. А по ночам изредка вздрагивали, просыпаясь от резких звуков кашля.

В один из ненастных ноябрьских дней на прогулку мы не пошли. Погода была ужасная: ветер пригибал к земле стелящуюся волнами жухлую траву, стучался в окно костлявыми дланями веток деревьев. Дождь барабанил по стеклу. Девчонки – даже Лидия! - пошли к Софии в комнату. Последнее время она собирала у себя всю старшую «элиту» детского дома – свою свиту из сплетниц-девчонок и поклонников-парней.­ Я предпочитала такой компании книгу, поэтому осталась в комнате наедине с Беллой.

В какой-то момент меня почти полностью поглотил сюжет книги. Однако вскоре сквозь шум дождя я явственно услышала, как ко мне обращается Белла.
- Энн, прощай.
Я резко подняла голову и увидела посиневшее лицо девочки, склонившееся надо мной. Волосы девочки были также окутаны синей дымкой, глазницы…пустовали.­ Ужас растекся по моему телу холодной волной.
- Хочешь, я возьму тебя с собой?
Голая кость руки коснулась моего плеча.
- Мы будем гулять по райским садам, Энн! Тебя ждут другие миры, другие существа, другое отношение к тебе. Только ты даже пойти со мной…Только пожелай, и всё бесконечное множество миров будет твоим!

И словно в душу мою забралась ее рука, вывернула меня наизнанку со всеми страхами. Перед моими глазами мелькнули странные люди, незнакомые места. Пять минут назад я бы все отдала, чтобы видеть это отражение моих собственных фантазий; но теперь я хотела остаться здесь. Я резко дернулась, на секунду ослепленная огнем, исходящим от Беллы. И вдруг этот страшный призрак исчез, осталось лишь остывающее мертвое тело на забрызганной кровью кровати. На следующий день тело Беллы унесли, не сообщая об этой смерти никому, кроме соседок девочки по комнате. А я все не могла забыть слов о других мирах и пугающей красоты этого видения.
Дни летели, а желание узнать больше о показанных мне на мгновение мирах не уходило. Я копалась в книгах, находила информацию о душах умерших, путешествиях сквозь время…и сквозь пространство, через так называемые «порталы». Души умерших могут сами по себе служить порталами, перенося свидетеля своей смерти, куда он пожелает. А может и нет, я терялась в догадках.

И последнее событие, о котором стоит рассказать. К нам весной пришел новый учитель, который стал вести у нас алгебру.
Это был, на первый взгляд, несколько рассеянный и беззаботный, всегда жизнерадостный и уже немолодой профессор, раньше преподававший в университете какого-то другого города. Несмотря на то, что в разговоре он не скрывал ничего и говорил со всеми открыто и прямо, жизнь этого человека, как казалось мне, была скрыта завесой тайны. Я не знала точно (новый учитель, мистер Дэвис, всегда переводил разговор на другую тему), где он жил, зачем переехал вдруг из большого города в наш, захолустный, маленький, весь провонявший фабричным дымом. И почему пошел преподавать в детский дом, полный непослушных учеников. Какой бы он ни был, я почему-то приглянулась ему.

Началось все с того, что он заметил на своем уроке, что я читаю Толкина. Это тоже фантастическая книга, но настолько захватывающая, гораздо интереснее, чем учебник алгебры, можете мне поверить. И пригласил меня зайти к себе в комнату после уроков. Наши учителя также жили в детском доме. Я думала, что он будет ругать меня, хмуря свои черные грозные брови. Однако он совсем чуть-чуть, мельком рассказал мне, почему мне понадобиться алгебра в жизни, а затем показал мне пару книг из своей коллекции, в том числе сборник легенд Британского королевства.

- Несколько лет назад, - сказал мистер Дэвис, вытаскивая из элегантного кожаного саквояжа книгу и открывая ее, - я путешествовал по ирландским и английским деревушкам, «собирая» предания жителей и записывая их вот сюда. – Профессор протянул мне книгу. В ней тонким размашистым и немного непонятным почерком было что-то записано…
- Ведь вся фантастика построена не только на выдумках авторов, а еще на преданиях и легендах народа.
- А можно мне взять почитать? – с блеском в глазах спросила я.
Профессор кивнул с удовлетворенной улыбкой. Ему, похоже, нравилось, что я читаю его книгу. Какой интересный человек! Знакомство с этим учителем явно пошло мне на пользу. Почти каждый день после обеда вместо прогулки я приходила к нему в комнату, где он всегда встречал меня теплой улыбкой и таким же теплым чаем с печеньем; и то, и другое жутко радовало меня. Затем мы немного занимались алгеброй – мистер Дэвис сразу чувствовал, что я не понимаю, и давал мне разные задачи и упражнения. И совсем чуть-чуть другими предметами; я рассказала учителю о своей потере памяти, и он сразу понял меня. Все же оставшееся время мы обсуждали прочитанные книги – вот это было поистине интересно!
Девчонки все продолжали ходить в гости к Софии. Даже Марион и Лидия. Это казалось мне странным, и как-то раз я попробовала пойти вместе с ними. Это произошло совершенно случайно! И явно не пошло мне на пользу. Меня опять стал мучить голос, звучащий словно изнутри, предостерегающий о какой-то невидимой, неосязаемой опасности. Но я не замечала ничего, голос лишь раздражал.

На вечеринках Софии в комнате всегда пахло чем-то едким, горьковатым; рассеянный свет преломлялся в странном дыму, поэтому окно было открыто. Я сидела на синем покрывале у подоконника и наблюдала за происходящим, оборачиваясь, чтобы посмотреть на небо. Вечером София пела, а немного реже – танцевала с высоким кудрявым парнем. Бледные волосы и маленький нос делали его каким-то инфантильным, казалось – тронешь его, а он рассыплется, и только София могла держать его за плечи тонкими руками. Её тонкий голос плыл по комнате, словно белесый дым, пары начинали кружиться, словно не касаясь пола. Я была очарована, но пойти танцевать не решалась.

Так прошел еще год. Мистер Дэвис вдруг объявил о том, что уходит из детского дома, и это стало огромным потрясением для меня. Я поняла, что лишилась не учителя, не собеседника, а настоящего друга. Он уехал рано, на рассвете в конце августа, попрощавшись лишь со мной и оставив мне пару книг, в том числе свой сборник. Он обнял меня, как близкий человек, и сказал напоследок:
- Следуй за тем голосом, что звучит внутри тебя, и ты выйдешь на свой Жизненный путь. Пусть он не будет прямым, пусть порой будет уходить в туманные другие миры – внутренние силы твоей души осветят тебе дорогу.

И вдруг уехал. Я не поняла его слов, кроме того, что он говорил про голос в моей голове. Однако книги его сохранила и перечитывала по нескольку раз, пытаясь найти разгадку его слов, имевших такой простой смысл…

Лидия стала часто уходить из дома на ночь. Я все время боялась, что те небритые мальчишки схватят мою подругу и не отпустят обратно. Каждую ночь я просыпалась от легкого скрипа открывающегося окна и видела, как Лидия встает на подоконник и прыгает в темноту октябрьской ночи. Она казалось мне раньше вполне выносливой девочкой, а теперь я видела, что моя подруга давно разрушена изнутри.
- Она рождена на улице и умрет на улице, - сказала как-то раз Исадора, узнав о том, что Лидия ушла. Я тогда жутко заплакала, как маленькая, от страха, и Исадора вместе с Марион стали меня успокаивать.
В ту ночь Лидия так и не вернулась. Её и не вспоминал почти никто, кроме меня.

                *** 4 ***

Я сидела у Софии на кровати и потягивала горьковатый напиток золотистого цвета из жестяной банки. Запах у него, как и вкус, был специфический. Я поморщилась. Компания девчонок, сидевших рядом со мной, изредка разражалась взрывами нездорового хохота. София отошла от компании и бросила мне в лицо:
- Ты выглядишь жалко. Иди и поищи себе парня.
От нее несло тем же запахом, что и от моего напитка. Меня замутило.
- А зачем?
София дернула за руку какого-то тщедушного мальчишку с кудрявыми светлыми волосами. Его уши были странным образом оттопырены, а широко раскрытые глаза бегали по лицам других. Руки чуть заметно дрожали.
- Он любит читать! Он красивый, – вставила София. - И вообще, вы друг другу подходите.
Если учитывать то, что я была почти такая же худая и невысокая, мы подходили друг другу. Может, он был красивый. Я медленно подошла к нему, желая поймать его бегающий взгляд. И тут он действительно остановился, в бездонных черных широких зрачках мелькнула заинтересованность…­
- Здравствуй, Аннабет.

Его губы даже не дрогнули; пальцами он теребил несчастную пуговицу на рубашке. Я взяла его за руку. Да, красивый. Нежный. Лучший. Мы начали двигаться, София тянула одну минорную ноту голосом. Его имя было Герберт, он также учился в десятом классе. Я смотрела на его нос, усыпанный веснушками.

И вдруг мой разум затопила волна разных эмоций. Я дотянулась до его губ, соприкоснулись наши языки. Я вдохнула знакомый мне горький запах дыма и вздрогнула. Его пальцы сжали мою талию. Я не чувствовала пола под ногами. Ощущение счастья не хотело отпускать меня, я легла на кровать в состоянии эйфории, и думала о Герберте, пока все не начали расходиться по комнатам. Он сидел у изголовья и выпускал белый дым изо рта.
В комнате на меня накинулась разъяренная Марион. Ее кулачки были плотно сжаты, брови сдвинуты.
- Я не пущу тебя больше к Софии, там плохо и вообще вредно!
- Не будь такой…дерзкой, - усмехнулась я. Марион глотала слезы, и это жутко бесило меня. Глупая. Я буду с Гербертом, меня никто не остановит! Хотя Марион не просто так плачет, за меня волнуется. Я совсем перестала учиться и даже читать. Предала своих лучших друзей. Падаю ниже и ниже; но, возможно, это и есть тот самый путь, которого мне надо держаться.
Герберт очень странно относился ко мне. Если я смотрела в его сторону в классе, он отводил глаза. А еще часто давал мне какие-то таблетки, от которых становилось очень весело. Зато потом приходило ощущение тоски и тревоги. Хотелось снова…счастья. Я не помню больше ничего. Все эти дни я вкушала адреналин в чистом виде, всю сладость запретного плода; казалось, не будет этому конца. Джемпер приходилось стирать все чаще – он весь пропах едким дымом. Мне иногда становилось страшно без причины. С нервозностью приходила бессонница.

Но мисс Харрис, считавшаяся руководительницей нашего класса, довольно скоро заподозрила неладное. И начала устраивать проверки комнат перед сном.
…На прогулку, я как обычно, не пошла, а осталась совсем одна в комнате. Шел мокрый снег. Я отправилась к Софии. Вскоре в комнату вбежала толпа мальчишек и девчонок в мокрых плащах, счастливых, довольных. Моя подруга стряхнула с густых темных волос капельки и подбежала ко мне с какой-то палочкой. Ее конец тлел и дымился. София сунула палочку мне в рот, пока все снимали плащи, и сказала:
- Вдыхай.
Я глубоко втянула горьковатый дым, обжигающий внутренности, и тут же закашлялась, забилась в легкой судороге, выронив горящую палочку. Она коснулась покрывала на кровати, и материя начала тлеть. Моя голова кружилась. София наступила на покрывало ногой и закричала на меня:
- Аккуратней с сигаретами обращаться надо, иначе нас найдут, всем будет плохо!
Затем ко мне подошел Герберт, своим холодным поцелуем вывел меня из полуобморочного состояния и велел идти в комнату. Жаль, что все так быстро закончилось; как-то мне уже не нравилось у Софии. Что-то высасывало из меня радость, жизнь. Руки дрожали, я ненавидела себя. Хотелось есть.

На физике мисс Харрис уже который раз начала говорить о том, что после школы мы отправимся учиться в институт, единственный в городе. А не поступим – пойдем работать на фабрики, которых было как раз много, слишком много.

- Вы учитесь для себя, - говорила учительница. – Нам-то это не надо.
Мисс Харрис повторяла это в начале и в конце каждого урока физики и алгебры, которую вела снова она, как своеобразную молитву. Никто, конечно, ее не слушал. К тому времени она стала ругать меня не только за плохие результаты, но и за мой внешний вид и поведение. Когда я стирала джемпер и одевала платье, она подходила ко мне, делала серьезное лицо, качала головой и говорила с укором:
- Ты всегда так странно одеваешься. Это не пойдет на пользу тебе во взрослой жизни. Ты не войдешь в коллектив, потому что общаешься с плохими ребятами. А вырастешь ты еще хуже них!
Я ненавидела всем сердцем эту противную старую женщину, которая воображала о себе слишком много. Я смогу поступить в институт и без ее наставлений.

На одной из вечеринок у Софии (ближе к концу учебного года) Герберт протянул мне очередную сигарету. В комнате было еще совсем мало народу; я легонько вдохнула, чтобы не закашляться. Вдруг резко хлопнула входная дверь. Я закашлялась – ко мне быстро приближалась мисс Харрис.

Она лишь взяла меня за руку, а я уже каждым нервом прочувствовала, что меня ждет наказание. Которого я, в общем-то, достойна.
- Прощай, Герберт, - шептала я словно я больше никогда не увижу его.
- С тобой все будет хорошо, - шепнул он мне в ответ. Парень глядел на меня жалостливыми, взволнованными и любящими глазами. Я тут же расплакалась и стала умолять учительницу простить меня. Я пыталась оправдаться, но она дернула меня за руку и продолжала путь.
* * *
Мисс Харрис посадила меня так, чтобы можно было смотреть мне в глаза.
- Зачем ты курила в плохой компании?
«Какая странная. А разве можно однозначно сказать, что хорошо, а что плохо? И я не буду отвечать», - подумала я с упрямством.
- Если ты не ответишь, я скажу директору.
«А что сделает директор?» - продолжала я мысленно отвечать. – «Ну, поругает, возможно, расскажет об этом случае всем десятиклассникам. Но половина из них собирались у Софии, а половина вскоре обо всем забудет. Меня не выгонят из детского дома, а другого мне не надо». Я помолчала еще немного, затем тихо сказала:
- Мне было хорошо с ними.
Мисс Харрис, похоже, искренне удивилась.
- Тебе нравится такой тип людей?
Я покачала головой. Сейчас она начнет зачитывать мне мораль, поругает и отпустит.
- Может, ты влюбилась? – продолжала копаться в моей личной жизни эта противная старая тетка. – Не стесняйся, расскажи мне все, как маме.
«Вот еще, как маме! Слишком многого захотела!» - все во мне вмиг словно вскипело. Я покачала головой снова, но классная руководительница, видимо, заметила, как я непроизвольно отвожу глаза.
- А если честно?
- Да.
Ну вот и отлично, - учительница противно улыбнулась. – Я не буду спрашивать, почему ты попробовала эту гадость. Кем ты хочешь быть?
Вопрос застал меня врасплох.
- Я не знаю. Я собираюсь поступить в институт на филологический факультет, а затем…
Я подумала, что почти все в этом городе работают на фабриках, в магазинах и школах. Противно, нудно, грязно и трудно.
- А потом уеду отсюда! – С жаром воскликнула я.
- Я тебя предупреждаю, что если ты будешь такая же неуравновешенная, как сейчас, тебя выгонят из института. У тебя не будет работы. Тебе стоит прекратить общаться с Софией и Гербертом, но с ними я поговорю позже.
Ох, как хотелось мне выкрикнуть что-нибудь в духе «Не лезьте в мою жизнь!», но я сообразила вовремя, что стоит согласиться.
- Хорошо, - промямлила я, примерив на секунду образ пай-девочки, - я не буду с ними общаться.
- Я рада, что ты все поняла, милая, иди в свою комнату, - погладила меня по головке мисс Харрис. Мне удалась моя роль.

В эту ночь я спала особенно плохо. Мне снился липкий, вязкий туман. Я почти что чувствовала его, и видела в нем очертания каких-то людей. Ко мне приближалась бледная женщина. Ее нос был с небольшой горбинкой, а губы сжаты в тонкую бледно-розовую полоску. Она была напряжена. Тут она встала на колени перед какой-то девочкой, и я поняла, что вижу себя со стороны…
- Спасибо, что лишила меня жизни, - говорила женщина, словно произнося молитву. Ее волосы раздул откуда-то взявшийся ветер, и они превратились в длинные щупальца, которые тянулись к моему телу, пытались обвить мои ноги. И тут я проснулась.

Второй раз я увидела себя стоящей в темной комнате перед зеркалом. Я смотрела в глаза своему отражению. На мне было что-то черное и бесформенное, как халат. Позади шевелились тени, обстановка комнаты начала изменяться, из-за огромного шкафа выступил мужчина с кудрявыми золотистыми волосами. На нем был красный костюм, какой могли носить солдаты 18 века во Франции. Он чуть заметно поклонился мне, стянул платок и обнажил мои плечи. Вдруг темнота стала гуще, и я перестала видеть что-либо, кроме своих горящих глаз. Отражение в зеркале колыхалось, как на поверхности воды. Оттуда ко мне тянулись черные щупальца.
Я вскрикнула и проснулась. Это выглядело слишком реалистично, чтобы быть просто сном. И я была, к сожалению, слишком напугана, чтобы продолжать спать.

Что-то снова переменилось во мне и моем восприятии мира. Словно я вдруг встала с ног на голову; это повлекло за собой восхищение увиденной мной совершенно другой реальностью, легкую тошноту и головную боль. Я увидела мир так, как обычно воспринимает его наш глаз. В моем сне, который продолжал мучить меня каждую ночь, стоило мне коснуться головой подушки, все было совсем непонятно, но смотря через него на реальность моих отношений с окружающими меня людьми, как через призму, я многое понимала. Что-то недоступное обычному человеку, словно звуки на слишком низкой частоте.

Сначала я решила ходить к Софии из упрямства, желая показать мисс Харрис, что мне плевать. Ну еще оттого, что мне нечего было делать. И Герберт с радостью обнял меня, и я снова почувствовала себя защищенной от нервного страха, что преследовал меня в моем сне. Однако голос в моей голове стал напоминать о себе в самые неподходящие моменты. И снова переворачивал мой рассудок с ног на голову. И тут я вспомнила, что предала своих лучших друзей – книги. «Да к черту все эти вечеринки!», - подумала я и вышла из комнаты, оставив людей в легкой дымке недоумения. Я шла назад по потолку, вернулась к книгам и упала в их объятия с потолка. Они с радостью приняли меня, сильно соскучившись. Старые, замшелые, рваные.

Сон постепенно начал обрастать новыми подробностями. Пока темноволосая женщина говорила со мной, у нее за спиной появлялись тонкие хрустальные крылья. Вдруг она заламывала за спину руки и отрывала два кусочка прозрачного стекла. А затем протягивала их мне порезанными стеклом, окровавленными руками. Я отходила на пару шагов назад в смятении, но женщина настойчиво заставляла меня взять их. Я сопротивлялась, и она воткнула мне их в грудь. Я пошатнулась; перед глазами все поплыло; холод и резкая боль; легкое покалывание, как от наркоза, и последующее замерзание; тело превратилось в вату. Глаза залеплял странный светящийся туман. Я рванулась вперед – и проснулась.

В первую очередь оглядела свое тело, пощупала руками грудь, желая удостовериться, что я не ранена и не умерла. Мое тело пробило дрожью. Я в страхе выругалась и пообещала себе, что спать больше не лягу.
Я сделала очередную попытку полностью сосредоточиться на учебе, которая принесла кое-какие плоды. Мисс Харрис, правда, вечно была недовольна моей успеваемостью; но не только моей. Я старалась, потому что физику надо было сдавать.
- Не поступишь ведь, - с укором и грустью говорила мисс Харрис, качая головой с прической, как будто ее током дернуло, и хмуря подведенные брови.
Весь одиннадцатый класс я пыталась молчать, и у меня это иногда получалось. Это был мой последний год в детском доме, я словно плыла по узкой речонке и вдруг вышла в открытое море. Я открывала глаза все шире и шире, соскребала с города противный налет романтичности дыма на фоне розового дыма, открывая для себя его грязь, от которой несло перегаром, гнилой вонью разлагающихся в нищете и скуке жителей. Я всей душой желала уехать из города, отучившись в университете, но на окраинах была лишь узкая дорога с выбоинами в некачественном асфальте и поля, поросшие сорной травой. Мне придется идти работать, надеюсь, что в офис. Время монотонно потянется, я буду тратить свое время за ненужными и нелюбимыми занятиями, чтобы затем потратить все в местном пабе. Такой стала мать Софии, такими умерли родители Лидии, и, возможно, сама девочка. Город захватил их души, сделал пустыми.

В феврале у нас начала подготовка к экзаменам – английскому, математике и физике. Как-то раз ко мне зашла мисс Харрис, которой, похоже, делать было совсем нечего. У нее в руках была стопка одежды – нас обеспечивал детский дом. Но цель ее визита состояла явно не в том, чтобы отдать мне новые полушерстяные брюки и пару льняных блузок. Мне не особо они были нужны – моя одежда из десятого класса еще не износилась, а я почти не подросла и была, наверное, самой низкой девушкой в классе. Все кровати были пусты – Исадора и Марион ушли к радости учительницы, которая никогда не упускала случая заглянуть мне в глаза и вывернуть мое сознание наизнанку. Однако учительница почему-то плакала. В конце концов я не выдержала и спросила:
- Ну что с вами?
Мой вопрос прозвучал резковато, но мисс Харрис не обратила на это внимания.
- Я сидела и долго думала о тебе, - начала женщина, похлюпывая носом. – Когда я узнала тебя поближе, то увидела в тебе что-то иное. Говорят, каждый человек обладает какой-то аурой. У тебя она непростая, словно в тебе есть сверхъестественные способности. И характер у тебя интересный. Я не хочу, чтобы ты загнивала среди фабричного дыма и предлагаю…позанимат­ься с тобой физикой.

Я довольно внимательно слушала монолог, что произносила мисс Харрис с особенным чувством. А потом вдруг захохотала.
- Ха-ха-ха, вы что, ха-ха-ха, думаете, что это мне поможет? Что я уеду? Ха-аха-ха!
Однако отказываться оснований у меня тоже особых не было – и я приняла предложение. Мисс Харрис сразу ожила, приободрилась.

Пожалуй, это был верный ход. Каждому учителю приятно, когда его предмету уделяют особое внимание, и мисс Харрис стала лучше ко мне относиться. Да и на физику я взглянула по-новому, хотя все еще путалась в паутинах формул, что зависли в джунглях правил.
Я открыла однажды глаза, посмотрев, насколько мы все изменились за пять лет; это случилось после нашей ссоры с Марион. До сих пор я не понимала, что для меня значит дружба и поддержка этой девочки. С годами она стала гордой, сильной духом. Она мало общалась с другими ребятами, коллектив не принимал ее. Хотя я уверена, что если бы не ее неприкосновенная гордость, многие мальчишки были бы у ее ног. Она расцвела – не роза или другой королевский цветок, а маленький, скромный, нежный цветок вишни, с чуть розоватым румянцем на тонкой бледной коже. Светлые волосы легкой волной легли на худые плечи; серо-голубые глаза приобрели прохладный оттенок, сочетавшийся со строгим взглядом; тонкие брови, маленький острый нос и вечно поджатые губы усиливали впечатление гордости. Королева в изгнании, не принимавшая мир, как он есть, не желавшая принимать.

Исадора, как впрочем и София, сияла загадочной красотой, какой славились восточные соблазнительницы. Ее миндалевидные глаза сверкали, норовя завлечь в свои сети кого угодно. Движения ее были плавными, запястья тонкими, голос – глубоким, мягким. Из-за Софии девушка не училась совсем; я признаюсь, что немного завидовала им обеим.

За пару месяцев до конца учебного года в голову мисс Харрис пришла очередная бредовая, на мой взгляд, идея. Она решила устроить нам всем выпускной. Как-то она устроила классный час вместо урока физики и начала распределять роли.
- София, ты будешь петь соло. Я подберу песню, хотя… - учительница ехидно ухмыльнулась, - ты ведь знаешь пару песен? А твои подружки будут подпевать тебе, как всегда. Лидируй, ты умеешь это делать.
Я услышала, как София выругалась.
- Да не умею я лидировать, и петь не хочу!
- Не хочешь, но будешь. Я хочу, чтобы под твои песни еще и танцевали. Милая Аннабет, -обратилась учительница ко мне, - у тебя отлично получается танцевать в паре. С Гербертом. Ты практиковалась целый год, так почему же вам вместе не исполнить танец на выпускном? Надень свое черное платье, из которого ты еще не успела вырасти, в нем ты будешь смотреться особенно очаровательно! – Мисс Харрис попыталась изобразить умиление на лице, которое только недовольным всегда и бывало, а к другим эмоциям не привыкло. Теперь была моя очередь возмущаться.
- Однако вы еще не спросили самого Герберта!
- Раз вы так хорошо дружите, почему бы тебе не рассказать все самой?
Я поморщилась. Не так-то мы уже хорошо и дружили. Но тут была и пара плюсов – я могла сколь угодно любоваться его теплыми глазами, отсутствующим взглядом и несчастными синими венами на руках. Статуей современного Бога, ущербного, но чарующего.
Однако уговорить его было гораздо сложнее.

- Да не буду я в этой клоунаде по прихоти училки участвовать!
- А если я попрошу?
Герберт закинул ногу на ногу и выпустил белый дым изо рта, пренебрежительно махнув рукой.
- Пожалуйста, - взмолилась я, - один раз в жизни!
Я потянула его за руку. Он встал с кровати и лениво обнял меня за талию.
- Ну ладно, как-нибудь станцуем, - сказал он, снова ложась на кровать.
Я вышла и хлопнула дверью. Меня очень расстроило его наплевательское отношение ко мне и моим словам. Танцевать не хотелось.
Мои одноклассники судачили о приближающемся выпускном еще неделю, а потом забыли про него. Кто-то даже увлекся учебой. Как говорится, до экзамена либо «еще долго», либо «всего один день». Ну, в нашем случае месяц.

Выпускной прошел в нашем классе. Огромный стол сдвинули к окну, перед доской поставили стул для Софии и освободили место для нас с Гербертом. Парень вышел весь хмурый, в несколько неадекватном состоянии; но мне было приятно ощущать его дрожащую руку на своей талии. София пела, перевирая слова и кривя губы в самодовольной усмешке; ей явно нравились новые варианты песен и свой голос. Ей подпевали девочки, постоянно фальшивя. Я закрыла глаза и почти на месте топталась, потому что вальс танцевать не умела. Да вряд ли кто из моих одноклассников знал, как его танцевать. Солистка напевала мелодию.
Вдруг мисс Харрис махнула рукой – мол, только я начала удовольствие получать, развлекательную программу следует закончить. «Мир всегда был несправедлив», -подумала я и вздохнула.

Нас построили в линию, и вошедшая мисс Крафштахен раздала нам маленькие книжечки со сведениями о нашей успеваемости за год и за все проведенное в школе время. Оценки мои по некоторым предметам трудно было назвать хорошими, но я на это и не рассчитывала. На душе было и радостно, и грустно, и тревожно. Так всегда бывает, когда переходишь на новый этап жизни; люди в большинстве своем не любят уходить с известных им мест, поэтому первооткрывателей в мире существует так мало. Эта мысль пришла мне в голову после многочисленных уроков всемирной истории, которые вела одна дама с монотонным голосом. Ну, можно было поспать.

В класс вошли другие учителя, желая поздравить нас и пожелать удачи. Кроме учительницы истории, тут была старая, глуховатая биологичка, для которой этот год был последним в детском доме; географичка – умная, немного полноватая и уважаемая всяким живым существом в детском доме женщина средних лет, которая умела сделать уроки этого более-менее интересного предмета очень интересными, а главное, продуктивными; учитель английского, словно аршин проглотивший – высокий, прямой, он всегда стоял, опустив глаза в тетрадь ближайшего к нему ученика. Мужчина довольно добросовестно исполнял свою работу и всегда являлся на уроки вовремя. Но он не уделял внимания своим ученикам. Он был и остался холостяком с черствым сердцем, хоть и добросовестным, исполнительным. Химичка, полная женщина с оплывшими глазами. Волосы ее на самом деле прямые, но она вечна хотела, чтобы они завивались. И еще очень любила какую-то актрису, до которой ей было далеко – и манерами, и внешностью. Учитель геометрии, преподававший у нас и алгебру – ведь тот замечательный профессор уехал…как же мне его жаль! С ним я бы подготовилась к экзамену гораздо лучше.

А затем мы все разошлись спать. На лицах у всех было некоторое беспокойство – через два дня мы сдавали первый экзамен, английский – и совсем никакого веселья. В этом городе не существует настоящих улыбок – все либо фальшивое, либо под кайфом.
Через день нас разбудила классная руководительница. Было довольно солнечно и прохладно, когда мы вышли на улицу – земля не успела прогреться. Да, предрассветные часы самые холодные.

На подъездной дороге, там, где я первый раз увидела свое невзрачное место ссылки, стоял бело-желтый автобус. Такой радостный. Это, видимо, для того, чтобы мы не нервничали особо и не забивали мозги ничем, кроме английского. Я не выспалась, а Марион начала мне снова читать нотации – грубо я общаюсь, не повторяла ничего – значит, безответственная. А я накричала на нее. Она была вся бледная, испуганная, гордость испарилась куда-то, девушка сжалась в комочек, пытаясь защититься от негативного влияния моих криков на ее нервную систему. Не показывать беспокойства у меня не получалось, все шло куда-то не по маршруту.
Раньше я не замечала этого, но дорога от окраины города, где располагался детский дом, до университета, что в центре города, была довольно опасной. Во-первых, узкой, во-вторых, со множеством ухабов и неровностей на асфальте. Его вообще стоило бы поменять; но никто об этом, видимо, не задумывался. Автобус качало из стороны в сторону, мимо пролетали машины, переваливаясь с боку на бок. Но вот показалось довольно высокое, хоть и ничем не украшенное, но все равно выделяющееся из общей массы здание. Университет.

Мы в спешке вышли из автобуса и поспешили к тяжелым дверям негостеприимного вида. Внутри – кафельный пол, квадратные колонны, поддерживающие потолок, который явно не прочь бы развалиться, и гардероб. Мы подошли к лифту. Это кабинка такая, которая наверх поднимает. Как только я зашла туда, я почувствовала клаустрофобию и собственную глупость.

Аудитория, в которой нам предстояло писать работу, была большая… нет, огромная, такая, что дух захватывало. Ряды парт и скамей восходили наверх, до потолка. Через огромные окна проникал свет. На стенах висели лампы, похожие на старинные. А внизу располагалась большая черная доска. На ней было написано время начала и окончания экзамена. Экзаменаторша без каких-либо эмоций на лице раздавала нам листочки с заданиями. Я дрожащими руками взяла листы – их было три – и внимательно осмотрела их. Задания по тексту, грамматические задания, морфология и… фразеологизмы. Эту тему я ненавидела всем сердцем. Наш учитель английского не особо заботился о знании фразеологизмов, нам и так много надо было учить. Поэтому я немного позанималась самообразованием. Видимо, недостаточно. Но экзаменаторша объявила, что время пошло – у нас было два с половиной часа. Я взяла ручку в дрожащую руку и приступила к выполнению задания.

                *** 5 ***

…Я с остервенением грызла колпачок ручки, словно он виноват в том, что ничего у меня не получается. Вернее, больше половины экзаменационной работы я уже написала, но в ответах к нескольким заданиям я сомневалась и постоянно хотела что-то исправить. Мне явно не хватает твердости характера. Надо учесть это на будущее. Рядом со мной сидели два подонка, которые дико ржали до тех пор, пока их не вывели из аудитории. Но не только они потянулись к выходу; минутная стрелка часов дрогнула и переместилась на цифру 9. Осталось пятнадцать минут до окончания экзамена. «Переносите свои ответы на бланк ответов!» - кричала экзаменаторша. Для сомнений не оставалось времени. «Эники-беники», - считала я, тыкая в ответы пальцем, выбирая, - «раз». Слабый характер. «Эники…беники…два».­ Слишком слабый.
Я двинулась к выходу, бросив взгляд на деревянную парту, на которой ручкой были выгравированы имена или инициалы тех, кто когда-либо сидел тут. На следующем экзамене я тоже на парте порисую, вдруг это удачу приносит.

- Результаты будут готовы к концу июня, до свидания, до свидания, результаты… - объявляла монотонным голосом экзаменаторша, одаривая выходивших меланхоличной улыбкой.
Выйдя на улицу, я вздрогнула. Передо мной стояла та самая женщина, которая приезжала ко мне два года назад и привезла одежду. Она смотрела на меня в упор; но мне казалось, что кроме меня никто ее не видит.

- У тебя ровно год, Аннабет. Если ты не успеешь, начнется война, которая изменит структуру Вселенной. Это, конечно, не от тебя зависит, но тебе срочно надо явиться в родной город.
Я ничего не понимала в словах женщины; мне казалось, что она сама с собой разговаривает. Какая еще война, какая Вселенная? А может, она просто книг про катастрофы глобального масштаба и апокалипсисы, которые пророчат чуть ли не каждый год, начиталась?
- Мне кажется, ты не отвечала на послания, которые должны были приходить к тебе телепатическим путем, из-за сотрясения мозга. Но ты не переживай…
- А я и не переживаю, - я пожала плечами. Телепатические способности у меня, возможно, есть. – Вы уж простите, но мне пора в детский дом. Приятно было вас снова увидеть, - польстила я.
- Удачи тебе, жди вестей! – услышала я ее голос. Ах, как трогательно, обо мне кто-то заботится! Возможно, я смогу в скором времени свалить из моей тюрьмы. Я подошла к автобусу с довольной улыбкой на лице. «А еще меня ждет обед», - подумал мой мозг, получив сигнал о голоде от желудка.

Второй экзамен – физика. Я готовилась к нему днем, ночью, с мисс Харрис и даже с Марион, которая согласилась установить перемирие на июнь. Я занималась возведением баррикад из учебников и пирамид из недоеденных булок. Надо же есть что-то, когда ночью учишься! А толку никакого. Все равно что ходить по коридору и в нервном возбуждении рвать страницы тетрадок, как делала София. Не дай кто-то там на небесах живущий с ней было встретиться в эти…пять дней. Почему все говорили именно «пять дней» я пока не понимала.

Физика – вещь жуткая. Сложил баррикады учебных пособий, начирикал всяких формул на стенах – разбирай теперь. Она оказывает вредное воздействие на путаницу нервов и извилин мозга, закручивая их еще больше. Мы кушали в напряжении, ехали в напряжении, так как экзамен был вечером, а водитель перегрелся днем на жарком солнышке. Да-да, оно решило погостить у нас недельку, нагреть тропосферу и землю. В автобусе тоже было довольно жарко, но мозги у нас должны были вскипеть в прохладной на удивление аудитории – от умственного напряжения.

В первую очередь я написала на парте «Энн Л.», чтобы не раскрыли, какая конкретно Энн написала это. А затем посмотрела на задания. Отлично, напрягать нас особо никто не стал, задачи были в основном связаны с разными законами электричества. Это сложная тема, поэтому я ее повторила в первую очередь. Одна задача на оптику, правда, никак не давалась; я ругалась и пыталась убедить ее, задачу, что она обязана решиться.«Сдавайте работы!» - услышала я снизу голос экзаменаторши. Застучали деревянные откидные стулья, зашуршали листочки, все вокруг пришло в движение. А задача никак не решалась. Я плюнула на нее и побежала вниз; споткнулась и упала на живот, выронив листочки. Никто не обратил внимания, а у меня жуть дыхание не перехватило! Животом всегда ударяться больно.

До последнего экзамена, математики, было еще два дня. Мисс Харрис носилась вокруг меня, похожая на кудахтающую курицу и произносила речи такого характера:
- Не волнуйся, Энн. Главное, сосредоточься только на математике; дыши спокойно, глубоко, - с этими словами учительница вдохнула и выдохнула, - думай о настоящем, а не о своих будущих результатах!

Я и не волновалась; а думала только о том, чтобы эта излишняя заботливость обрушилась куда-нибудь подальше от меня.

К завтраку 18 июня мне не хотелось уже видеть уравнения. Вспоминалось первое знакомство с ними в седьмом классе, тогда я вышла к доске, и мисс Харрис перед всем классом опозорила меня, когда я пыталась решить «запись из букв, цифр и знаков».

За окном дул сильный ветер. Надеюсь, вы помните из курса географии то, что осадки выпадают чаще при жаркой погоде, в частности грозовые. А сильный ветер, гнущий липы, березы, засохшие колоски и случайного прохожего в пальто и без зонта к земле, предвещал именно грозу. Единственным ярким пятном между темными облаками, серым горизонтом и начинающим намокать, пятнистым от первых крупных капель дождя асфальтом был бело-желтый автобус. Он яростно сигналил, торопил нас, потому что мы опаздывали. И несмотря на то, что надо есть, тщательно пережевывая пищу, я запихнула в рот огромную ложку каши и побежала со всех ног в свою комнату, спотыкаясь о малышей, которые таращились на меня большими недоуменными глазами.

Пальто – вот что мне надо! Теперь оно превратилось в летнее пальто-куртку, потому что я немного выросла. «И все же от дождя должно спасать», - с надеждой подумала я. Такая мысль пришла в голову не только мне. У каждого воспитанника детского дома была куртка, плохо, правда, защищающая от холода, дождя и ветра, серого цвета.

Только не от того ливня, что был на улице. Вода сверху, сбоку, уже и снизу, в белых туфельках на невысоком каблучке, которые моментально стали серыми и начали хлюпать… Засохшая грязь намокла и превратилась в жижу коричневого цвета.

Все успешно загрузились в автобус, по полу медленно заструились ручейки воды. Я сидела слева, около окна – мое любимое место. Правда, сейчас и смотреть было не на что. Машин на дороге было немного, но все куда-то спешили. Наш водитель тоже спешил, и неповоротливое средство передвижения носило из стороны в сторону по обеим полосам дороги. Пелена дождя не давала видеть дорогу, только ручьи, текущие по обочинам, выбоины да зловещие пасти придорожных овражков, захлебывающихся водой. Я вжималась в сиденье на каждом повороте, и вдруг…

Колеса скрипнули, я шарахнулась головой об окно; автобус развернуло – толчок, и на меня навалились все те люди, которые сидели справа от меня. Все тело пронзила резкая боль. Люди, до которых наконец дошло, что мы попали в аварию, начали оглушительно кричать мне в правое ухо. Особенно старались визжать на разные лады девчонки. Я пыталась выбраться из-под людей, навалившихся на меня, но жуткая боль, то ноющая, то резкая пронзала левую руку и сосредотачивала все мысли на себе.
- Прекратите, пожалуйста! – взмолилась я, пытаясь вывести из оцепенения двух девчонок, сидевших рядом со мной. – Давайте попробуем выбраться!
Травм они, похоже, не получили, а кричали от полученного шока. Я пыталась оттолкнуть их от себя, на что они отреагировали обиженными криками о том, что им жутко больно, страшно и мы с минуты на минуту погибнем.

Автобус явно лежал на боку, причем, к сожалению, на левом. Я здоровой рукой ухватилась за спинку сиденья и попыталась подтянуться наверх. Левая рука упорно мешала предпринятой мной попытке, ныла и просила вообще отпилить ее и оставить в покое. «Так и сделаю», - мысленно пообещала я. Мне вспомнилась вдруг старинная притча про двух лягушек, застрявших в молоке. Только одна была активная и смотрела на все с большей долей оптимизма, чем вторая. И я пыталась изображать первую лягушку.

- Аннабет! – донесся до меня чей-то голос. – Помочь?
Я обернулась. Кто же еще с такой сладкой улыбкой, только что растолкавший своих соседей и не получивший ни одного синяка и теперь благородно предлагавший мне свою помощь это мог быть? Герберт, конечно. Не надо было мне помогать. Я покачала головой, пытаясь не кривить лицо от боли. Автобус и так напоминал лазарет для особо тяжелобольных.
- Энн, миленькая, - услышала я, как меня зовет дребезжащим слащавым голосом мисс Харрис. – Как там одноклассники твои? Есть серьезные травмы?

Ее состояние было плачевным. Она застряла между двумя сиденьями из-за размеров своего живота. Она добавила, кряхтя:
- А не поможешь мне выбраться?
- Извините, нет, - стараясь быть вежливой, ответила я. – Рука болит.
И побыстрее постаралась проползти дальше по спинкам сидений, стараясь не задеть своих дорогих пострадавших одноклассников. «Травмы получены серьезные: у некоторых открытые переломы, кровь струится по насквозь мокрым курткам, потеря сознания, возможно, сотрясение мозга, травма черепа», - начала я вспоминать диагнозы, услышанные мной в больнице и несколько драматизируя каждую ситуацию. – «Ах да, забыла про парализующий мозг болевой шок!»

Я разбила окно водителя специальным молоточком. Он был без сознания, и вроде не дышал... но проверять не особенно хотелось. Затем спрыгнула вниз, в теплую коричневую жижу, предварительно сняв туфельки – подвернуть ногу вдобавок к возможному перелому руки было совсем нежелательно.

Вдруг я увидела стоящего у дороги Герберта. Его рука была согнута в локте.
- Хочешь до детского дома добраться со мной? – предложил он. – На попутке?
Но мне совсем не хотелось обратно. Наоборот, в город, в университет. Я была намерена даже с болью в руке писать экзамен.
- Я в университет. Давай со мной?
Герберт замялся. С одной стороны, ему явно хотелось в детдом и отдохнуть. Еще он, по-моему, заметил то, как неестественно я придерживаю левую руку правой. А мне хотелось вытащить его, заставить сдать экзамены в университет, потому что так ему будет лучше… С хорошим образованием и работой действительно лучше, это не пустой шаблон, а действительность. Просто надо выбрать по возможности приятную работу, а затем научиться совмещать ее с отдыхом и даже определенной авантюрой. В конце концов, работа – это независимость. От средств других людей и чужого мнения.Редактироват­ь
Удалить..

Герберт перешел на другую сторону улицы.
- В больницу тебе надо, чтобы руку посмотрели.
Машин на дороге больше не стало, зато дождь почти прекратился, да и ветер почти стих. Воздух посвежел, пахло озоном. Я смотрела на темные тучи и переводила взгляд ниже, на зеленеющие поля, нивы сорной травы.

Вдруг какая-то машина подъехала к нам и резко затормозила. Герберт заглянул в салон и что-то сказал водителю. Тот кивнул, мы оба забрались на заднее сиденье. Водитель переключил ручную передачу, и я смогла оценить качество и скорость разгона этой на вид дряхлой «коробки запчастей» с места. Мимо стали мелькать дома, улицы, реже люди. Машина подпрыгивала на ухабах, водитель делал вид, верно, что сдает нам экзамен знания нехороших слов. Я бы поставила ему пять с плюсом. Герберт тяжело дышал над моим ухом. Что это он так обо мне заботится?
- А теперь деньги за проезд! – потребовал водитель после резкой остановки транспортного средства.
- Но мы же попуткой… тем более, - Герберт чуть приободрился, доказывая свою правоту, - рядом со мной сидит девушка с переломом руки, растяжением ноги, сотрясением мозга…
«Ага, параличом еще», - подумала я. Воображением Герберта судьба явно не обделила. Парень вдруг рванул меня за здоровую руку (и снова слава кому-то-там-на-небе­сах), и мы выпрыгнули из машины, сопровождаемые потоком ругательств.
Как я и думала, передо мной было знакомое мне уже белое здание с зеленой надписью «Городская больница». Я сказала Герберту совершенно искреннее спасибо за такую заботу и побежала внутрь.

Порядком уставшая женщина в регистратуре направила меня «к черту», так как это, пожалуй, самый лучший врач. Я отправилась к кабинету на третьем этаже, который казался мне знакомым, и заняла очередь. Передо мной сидели старички и старушки, которые с виду совсем неопасны, а в борьбе за место в очереди к врачу, который им позарез нужен (вернее, им нужен рецепт на новые таблетки в аптеке); дамочки, которые «жить не могли без срочной врачебной помощи»; мужчины с оплывшими глазами… Но вот врач выкрикнула мою фамилию, я вошла и поняла, что это кабинет ЛОР-врача…

Пришлось по совету какой-то не особо агрессивной старушки в платочке с цветочками спуститься на второй этаж к рентген-кабинету и высидеть там еще одну очередь. Боль в руке стала донимать меня меньше, затупилась. Но все равно перелом надо было исправить.

Боль в руке стала донимать меня. Голова кружилась… Вдруг дверь распахнулась перед моим носом и медсестра буквально затащила меня в просторный рентген-кабинет с голубыми стенами, от которых отражался слабоватый холодный свет солнца. Мне велели не двигаться; зашуршал рентген-аппарат, через несколько минут мне поднесли снимок, из которого я все равно не могла ничего понять. Но выглядел он красиво.

Из больницы я, в общем, так и не ушла. Идти особенно некуда было, да и врачи обнаружили у меня настоящий перелом. Я сидела в больнице до вечера, прежде чем меня наконец положили в ту же самую палату, где я лежала четыре года назад. Я точно помню, что из ее окна открывался вид на оживленную улицу, где даже ночью можно было увидеть девушек, и где постоянно ездили машины.

На следующий день вправили мне косточку. Так больно мне еще никогда не было! Но рука не успела как следует ощутить эту боль. Сама процедура, к счастью, длилась от силы минуту, а затем мне наложили гипс – такой белый каркас для того, чтобы кость срасталась. Врач во время этой процедуры меня даже вспомнил – и покачал головой: что это, мол, с тобой вечно что-то случается? Я пожала плечами; сама ведь не знаю. События в жизни несутся так быстро, что порой не успеваешь к чему-то привыкнуть, обстановка уже меняется…

В детский дом мне разрешили отправится лишь через пять дней. Вот и хорошо – отдохну от лишней суеты, постараюсь не нервничать по поводу экзаменов… Последнее, правда, плохо получалось. Я стала какой-то раздражительной; это произошло само по себе. Покрикивала на медсестер и на соседку по комнате, девушку, у которой жених недавно умер, а сама она недавно с температурой в изолированном боксе лежала. А теперь, практически на свободе, она решила мне нервы потрепать! Что-ж, решила я, не выйдет.

Через день меня послали на все четыре стороны с моей больничной койки, сказали только шевелить пальчиками каждый день и левой рукой не работать. Да я и не собиралась! Я вообще пока не знала, что дальше делать…

А хотите знать, что случилось с автобусом и его пассажирами? Когда я приехала в детский дом, я не встретила ни Марион, ни Софию с Исадорой, ни мисс Харрис. Как объяснила моя знакомая, которая как раз сидела рядом со мной, после аварии автобус пролежал в кювете еще невесть сколько – пока не стало смеркаться. В общем, никто не пытался помочь пассажирам автобуса до вечера – водитель был в отключке, а потом нервы сдали у нашей классной руководительницы. Моя знакомая, Алиса, была морально устойчива и не кричала от страха без повода. Однако сохранять спокойствие, когда мисс Харрис, застряв между сиденьями, визжит как свинья, довольно сложно. Алиса особенно не пострадала – конечно, она ведь сидела справа и упала на меня.

Вечером же какой-то исключительно добрый и бескорыстный человек помог изрядно измученным и голодным пассажирам выйти из автобуса, а затем вызвал спасателей. Не представляю, как можно целый день просидеть в замкнутом пространстве с переломом. А у Марион как раз была довольно серьезная травма. Но я надеялась, что она скоро вернется… Серьезнее всех пострадал шофер. Это был не нервный или болевой шок, не обморок… Можно, с другой стороны, цинично заявить, что он не пострадал совсем. Он тихо умер. Остальных отвезли в больницу – среди них были и не особенно пострадавшие; я удивилась, и Алиса объяснила мне, что мисс Крафштахен стремится освободить побольше мест в детском доме. Так и лучше – в больнице гораздо более сытная еда. Повезло тому, кто живет в больнице.

Меня волновала судьба Марион и Софии, но все же не настолько, чтобы отнять у меня сон и покой. Я маялась от скуки. Почти все книги из библиотеки были прочитаны, качели скрипели, терзая мой слух. Изредка я волновалась за мое будущее. Это выглядело так: я садилась на диван, поджимая под себя ноги, грызла ногти и изредка плакала. Это было похоже на своеобразную медитацию и приносило мне не тревогу, а спокойствие.

Июнь миновал, прошла и половина июля; вдруг судьба решила разнообразить мою жизнь и послала мне письмо! Оно было запечатано в белый конверт из приятной на ощупь бумаги, на нем была марка с изображением красной розы. Конверт мне вручила удивленная мисс Крафштахен, которая и подумать не могла, что кто-то может мне прислать письмо. Да я сама была порядком удивлена и кинулась в комнату разрывать конверт, горя от нетерпения прочесть его содержимое.

В моей комнате было прохладно и тихо. Я развернула сложенную вчетверо бумагу и стала читать. Размашистым, но аккуратным и ровным почерком фиолетовыми чернилами без единой кляксы написано было:

Аннабет Лербоу.
Без Вас время тянется долго, я очень скучаю. Часто вспоминаю я, как Ваша тетушка хотела забрать Вас из того ужасного серого здания, где Вас держат. Ей отказали! Надеюсь, Вы понимаете, что больше нельзя жить в таких ужасных условиях. Во время большого Обеда уважаемая мной госпожа Лербоу сказала, что Вы не признали ее. А меня Вы еще помните, дорогая госпожа? Помните, как мы играли в прятки в саду-лабиринте Малого дворца? Я тщетно посылала Вам письма, но они не доходили до Вас – потому, наверное, что на них не было марок… Я не привыкла еще к современной жизни и восхищаюсь тем, как быстро Вы освоились в городе, где живете. В конверт я вложила билет на поезд, который посылает Ваша тетушка; приезжайте скорее, мой отец будет ждать Вас на вокзале. Помните дворецкого Билла? Выражаю глубочайшую надежду, что Вы помните.. Удачного Вам путешествия, юная госпожа!
Лилиан

После прочтения у меня захватило дух. Я несколько раз пробегала через текст письма, чтобы убедиться, что ко мне обращаются на Вы! А потом пыталась прочесть скрытую между строк этого слишком изящного, элегантного и правильного письма издевку. Да, в этом стиле чувствовалась некоторая отчужденность; лучше все-таки общаться с теми, с кем ты играл в прятки в саду Малого замка на ты; и вообще, к чему такие почести – я ничьей госпожой не являюсь, кто-то явно перепутал. Хотя нет, с такой глупой фамилией и таким адресом есть только я. Возможно, Лилиан пошутила? Хотя нет, ничего не могу сказать. Информацией о своем прошлом я не располагаю. Я заглянула в конверт, чтобы проверить наличие билета… да, лежала там проштампованная бумажка, где было написано место назначения и номер поезда. Читаю: «город Глазго, поезд № 103…7 августа» Да, и в дверь стучат. Входи мисс Крафштахен, с довольно наглой улыбочкой спрашивает:
- Ну что, Аннабет, забирают тебя?
Если бы я ответила «да», она бы выставила меня за дверь, так же противно улыбаясь. Я решила тянуть с ответом.
- Ах да. Возможно. Мне предоставлен выбор…
- И ты, конечно же, выберешь родственников! Это совершенно противный детский дом, скажу честно!
- Скажите лучше честно, что хотите избавиться еще от одного человека. – Это был риторический вопрос, ответа не требовалось.
- Чушь! – нагло соврала директриса мне в лицо. Однако ее губы сжались в подозрительно тонкую линию.
- И еще, - продолжала она, - ты единственная, кого зачислили в институт по результатам двух экзаменов. Тебе хватило набранных баллов. Тебе единственной, гордись этим.
Да, забавно было смотреть на ее недовольное лицо. Представляю, как она беззвучно поносила водителя, черствая, худая, лицемерная.

Теперь передо мной был выбор. Я могла уехать… но что-то удерживало меня. Я безумна; я хотела остаться лишь из-за Герберта. За время усиленной учебы мои чувства притупились, поугасли; вдруг ветер переменяя раздул их с новой силой. Все мелькнуло у меня перед глазами, как проматывающаяся пленка. Ярче всего – искривленное таблетками лицо Герберта, неестественно светлые лампы, слишком большой его нос и маленькие, словно свиные, глазки. Сейчас я думаю, что тогда я видела все как есть. Таблетки могут вытащить из подсознания то, что мы думаем, а не то, что внушили себе. И затем явить в виде галлюцинаций. Это и жутко, и смешно, особенно когда до тебя доходит, что ты не можешь воспринимать жизнь без таблеток. Я не дошла до такого состояния. Когда видишь все так, как есть, становится душно и тесно в этом мире. Не в моих интересах расширять его границы.

Теперь я обязана освободиться от чувств, порождающих предубеждения, и подумать о будущем. Серьезно. У меня было два пути: остаться помирать в этом городе и закончить институт, как полагается – а затем жить по шаблону. Нудно-стабильное будущее, семья, все как надо…. А есть другой путь, который привлекал меня гораздо больше – уехать в далекий и манящий город Глазго, навстречу приключениям! Путешествие в мечту – и плевать, что потом будет!Это изменит мою судбу в лучшую сторону.

С таким позитивным настроем я быстренько сообщила нашей директрисе, что выдвигаюсь в Глазго через две недели. Она, естественно, была очень рада…Я тоже. Но с другими своей радостью решила пока не делиться – всякие люди бывают… Теперь осталось пережить эти две недели.

Затем вернулась из больницы Исадора с плохими вестями. София сбежала оттуда. Вот странно – у нее была сломана нога, а еще ей должны были делать серьезную операцию по ампутации руки. Как связаны эти две травмы я тоже не понимала. Операция – это, конечно, больно, но бежать со сломанной ногой из больницы – какой же сумасшедшей надо быть? Прощай, подруга.
Зато Герберт был жив-здоров и невесел: скучал по вечеринкам Софии и не знал, чем бы заняться. Мы с ним и Исадорой иногда гуляли, почти не разговаривая; казалось, все детдомовцы знают о какой-то проблеме, которую мне не понять. От этого странного обстоятельства пропадают мои подруги, а я не знаю, как спасти их! От собственного бессилия хотелось рвать волосы на голове. Но вскоре мне пришлось столкнуться с этой проблемой лицом к лицу. Хотя я так и не поняла, в чем, собственно, дело.

С Гербертом мы часто заходили за здание «Серой тюрьмы». Там собирались дружки Софии и прочий сброд. Вот так – сейчас эти полулюди, бывшие когда-то мне примером, выглядели теперь жалко. Их худые руки тряслись, глаза, потянутые пленкой, тонули в глазницах, окруженные черными кругами. Зубы (если они еще остались во рту) коричневыми огрызками торчали из красных десен. Среди них была даже девочка, у которой не было кисти руки. Ростом невелика, на лице, усыпанном веснушками, держались большие грязные очки. Она выглядела очень измученной и напуганной… Вдруг я вспомнила ее. Слишком знакомыми показались мне очки и веснушки…

- Лидия! – я выпрыгнула через дырку в заборе и кинулась ей на шею. Девочка вначале не проявила никаких эмоций. Не узнала меня, но и не отшатнулась. Она только вся дрожала. Глаза смотрели сквозь меня; лоб покрылся потом, колени подгибались…
- Лидия, что с тобой?
- Глупенькая, - выступил вперед один мальчишка, - да ей дозняк нужен! Денег дашь?
Я так ничего и не поняла. Четыре года, встреча и такое разочарование. Где же та искорка интереса и любознательности, которые всегда выделяли мою лучшую подругу из толпы? Я была поражена до глубины души. Чем же я могу помочь, как я могу изменить ее?
- Уходи отсюда, Аннабет, - легонько подтолкнул меня Герберт. – Это не твоя подруга; ты, верно, перепутала.

Тут у меня началась истерика. Я не могла перепутать! Я колотила кулаками Герберта, чувствуя, как я тоже начинаю дрожать и неметь… А Герберт был слишком спокоен. Я не могла просто так уйти, да и денег у меня не было!

- Пойдем, Лидия! Вспомни, как ты учила меня читать! Как мы сидели вместе на качелях…
Но жизнь не бывает похожей на сказку. Я думала, мои «волшебные» слова снимут заклятие отрешенности с моей подруги, но ничего не помогало! Глаза Лидии были так же подернуты пленкой, а в голове, скорее всего, были мысли про деньги. Я хотела уехать с ней на поезде в Глазго. От собственного бессилья я заплакала. Слезы сами текли ручьями по лицу, ноги больши не держали – я упала на землю, скрючившись, обняв колени руками, как бы защищая себя. На сухую колючую траву проливался небольшой соленый дождик. Лидия и остальные, поняв, что денег я не дам, ушли, не попрощавшись.

Герберт позвал меня домой, но я не могла идти, не выплакавшись, и ответила, что приду позже. Я устало перекатилась на бок и смотрела, как серые колосья пляшут на фоне серого неба. Кажется, я провела на пустыре за детдомом весь остаток времени. Больше нигде я просто не могла находится: едва я притрагивалась к книгам, я вспоминала Лидию; едва садилась на скрипучие качели, перед моими глазами возникала фигура моей подруги в старой соломенной шляпе…

У мисс Харрис появились новые заботы – новый класс. Говорили, что он гораздо лучше нашего – прилежно учатся, проявляют «здоровый интерес к жизни». Такие разговоры меня уязвляли, и я часто со злорадством думала, что ученики в конце концов испортятся. К седьмому классу. А мы совсем ни в чем не виноваты – все это «здоровый интерес к жизни»!
Накануне моего отъезда в детдом вернулась Марион. Я очень хотела с ней попрощаться, однако боялась, что девушка до сих пор на меня обижена. И правда, сначала с нетронутым гримасой боли упрямое гордое лицо не трогал румянец с улыбкой. С ней невозможно было поговорить и рассказать про отъезд… Но она все поняла. Она внимательно окинула взглядом нашу комнату, приехав, и не обнаружила привычного беспорядка на моей кровати. С собранным чемоданом комната казалось просторной и совсем пустой. И Марион все поняла. Когда мы остались одни вечером, она вдруг сбросила каменную маску гордыни и расплакалась, положив голову мне на колени… И вдруг я вспомнила седьмой класс, когда нас еще было пятеро. Тогда Марион не изображала из себя взрослую, а была просто маленькой девочкой, которой нужна поддержка. Я гладила ее светлые волосы, она желала мне удачи. Я пообещала ей, что когда у меня будет квартира в Глазго, я возьму девушку с собой. Так обязательно случится! Но я просто не могла остаться.

Затем я решила еще попрощаться с Алисой. Она стала мне необычайно дорога со своими рассказами про то, что она хочет стать корреспондентом в известной газете. Это так трогала меня, что я пообещала взять и ее с собой. Ну и про Исадору не забыла… хотелось еще, чтобы у меня был замок – тот, про который рассказывалось в письме. Тогда я бы поселила там Софию с Лидией, найдя способ вылечить их. И, конечно, Герберта. Я спустилась к нему после ужина, постучала в дверь. Он открыл и уставился на меня; мы стояли друг напротив друга довольно долго, прежде чем он догадался заправить рубашку и привести волосы в порядок. Просто оттого, что он тоже почувствовал, что я пришла прощаться. Однако это было не слезное прощание с поцелуями и страстными объятиями; мы всегда испытывали неоднозначные чувства друг к другу. Посидели на кровати, держась за руки. Посмотрели в окно. Я вздохнула и ушла, так и не сумев выдавить из себя одно нужное слово «прощай».Никаких больше напутственных слов, никаких снов ночью, никаких чувств, словно я отрубилась. Это был мой последний день в «Серой тюрьме».

                *** 6 ***

Мисс Харрис восприняла мой отъезд небезэмоционально. Я не видела слез, но было волнение на ее старческом лице. Годы брали свое, она не могла уже так хорошо прятать эмоции.

Напоследок она вручила мне пару истрепанных детективов - ее любимых - и пожелание удачи. Кажется, меня никто еще не воспринимал как взрослого и самостоятельного человека; по крайней мере мисс Харрис волновалась за меня больше, чем за других воспитанников. "Только не наделай там глупостей и ни во что не вляпайся", - прошептала она, провожая меня. Мы, наверное, больше никогда не увидимся. Впервые за все время мое сердце сжала тоска; из глаз непроизвольно покатились горькие слезы...

Я поймала машину и сказала водителю, что мне надо на вокзал, но я не знаю, где он. Водитель, который оказался вполне неплохим человеком средних лет, сказал, что подвезет меня. Он ехал через весь город, как и многие другие, останавливаясь только, чтобы выпить чашечку кофе. Все эти люди, включая этого человека, стремились уехать от суеты мегаполисов к морю, которое было недалеко. Плату за проезд он, к счастью, не требовал.Зато в своем волнении я поняла, что нельзя отправляться в другой город, не имея ни друзей, ни денег.

Вдалеке показалось грязно-желтое здание вокзала и серые бетонные навесы над платформами. Этот город - настоящее царство бетона. А когда мы подъехали ближе, я увидела огромные пыхтящие составы поездов!.. Я никогда их прежде не видела, могла только представить по образам в книгах. Но это были настоящие монстры! Огромное лобовое стеклои ромбовидные антенны сверху, как усики жуков. или даже не знаю, с чем сравнить! Я была поражена и чуть рот не раскрыла. Но пора была уходить; я сердечно поблагодарила водителя, проверила, на месте ли билет - он лежал в верхнем кармане черного чемоданчика, и хлопнула дверцей машины, выбравшись наружу. Оказалось, у меня было еще целых полчаса - на часах 7:45, посадка только началась. Я еще раз пробежалась глазами по огромному табло на здании вокзала, где большими зелеными буквами написано было: "Поезд №103 8:15 платформа 4". Затем дошла до четвертой платформы. Что дальше делать - неясно.

У первого вагона собраласть очередь. Проводница в синем пиджачке и юбочке посмотрела мой билет, нахмурилась и сказала:
- Девушка, у вас шестой вагон!
Я пыталась понять, о чем это она. Но не смогла.
- Я никогда не ездила в поезде, не можете мне...
Она снова нахмурилась, затем улыбнулась - такими преданными глазами смотрела я на нее - и сказала, показав рукой на табличку, висевщую на окне вагона.
- Смотрите, это первый вагон. Идите дальше и увидите шестой.
Я поблагодарила ее, почувствовав себя ужасно неловко, и продолжила путь, разглядывая вагоны. Они были серенького цвета, и на каждом синими буквами написано было "Сильвер Экспресс". В окнах видны были кресла, обитые синей тканью. Мне сразу захотелось попасть внутрь; там уже сидели люди.

Я подошла к проводнице и показала билет. Та оторвала от него кусочек и сказала: "Место у Вас пятнадцатое. Проходите". Я перешагнула расстояние между поездом и платформой и зашла внутрь. Там в несколько рядов по бокам от центрального прозхода стояли кресла, обитые синей тканью. Я искала номер 15. Найдя, огорчилась, что сижу не у окошка, затем попыталась запихнуть чемодан на полку сверху. из-за моего роста я терпела неудачу за неудачей.
Вдруг сзади послышался учтивый мягкий голос:
- Вам помочь?
Я обернулась. Передо мной стоял молодой человек и скромно улыбался. Я с радостью вручила ему чемодан, сдержанно пробормотав "спасибо". Но на этом любезность моего, как оказалось, соседа не ограничилась. Он предложил мне поменяться с ним местами, чтобы я сидела у окна. "Неужели он мои мысли читает?" - невольно подумала я. И согласилась. Вообще этот молодой человек сразу мне понравился. Он смиренно сидел у прохода со своим черным портфелем на коленях и смотрел в пустоту. В поезде становилось многолюдно: приходили совсем разные люди, но в основном скучные бизнесмены.Скучные оттого, что были зачесаны под одну гребенку и в прямом, и в переносном смысле. Все в одинаковых серых или черных костюмчиках, широких галстуках и с черными портфелями для бумаг. Среди них я чувствовала себя другой. И втайне радовалась этому. Еще были девицы на высоких шпильках, в синих джинсах. откуда они только в нашем городе - непонятно.Их волосы были распущены, но красиво уложены. Они блестели на свету; я бы тоже хотела такие пушистые, ухожннные волосы. Мои напинали паклю, да к тому же были грязные.

Поезд дернулся и тронулся. Я мысленно сказала "прощай" этому противному городу и достала два своих детектива, которые страшно было в руки взять, чтобы не развалились. молодой человек намеренно смотрел не в мою сторону. Это вызывало у меня легкую усмешку, а также повышало самомнение. Но надо было не показывать волнения.

У детективов, кстати, есть неплохая способность захватывать внимание читателя. Хорошими детективами, естественно, внимание захватывается и не отпускается до конца книги. Так вот, у меня в руках был как раз искусно написанный, просто отличный детектив со всеми полагающимися хитросплетениями сюжета, постепенно ракрывающимися гранями характеров героев и неплохим стилем речи. Несмотря на некоторую скомканность и излишнюю запутанность в начале, автор успешно завершила книгу, раскрыв читателю все загадки, до последнего удерживая внимание. Но все же детектив не мой любимый литературный жанр. Поэтому позвольте разочаровать вас - я не помню имя автора!

Заняла мое внимание эта книжка часа на два с половиной - детективы почти никогда не бывают увесистыми. Оторвав глаза от книги, я поняла, что проголодалась. Тут же, как назло, обострилось обоняние, и я почувствовала запах аппетитного бутерброда с курицей, который ел мой сосед. У меня в чемодане лежало, естестевенно, два ломтя хлеба с двумя ломтями сыра, однако они выглядели гораздо менее сытно.

Вдруг я поняла, что слишком открыто пялюсь на жующего молодого человека, засмущалась и перевела взгляд на окно. Однако молодой человек тоже засмущался. "Правильно, нельзя оставлять даму голодной", - подумала я, приняв от него добрую половину бутерброда. Глядя на то, как быстро я его слопала, он засмущался еще больше. Но куда уж тут думать о правилах приличия, если завтрак был неприлично скудным!

Через некоторое время мне надоело любоваться однообразным пейзажем, состоящим из изумрудных полей, синеватой дымки лесов в отдалении и небольших деревушек, надоел и стук колес по рельсам; я решила достать второй детектив и почитать его. В нем женщина, главная героиня, ставшая жертвой вора, сама расследует преступление. При ее трусливости и некоторой глупости, которой стало меньше в конце детектива, выглядело все довольно смешно. Я съела бутерброд, не обращая внимания на соседа. Затем еще один. У меня затекли ноги и руки; в них словно покалывали маленькими иголочками. Хотелось бегать, прыгать, только не сидеть на месте; я ворочалась с боку на бок, как маленькая. Сидевший со мной молодой человек деликатно не обращал на меня внимания и рассматривал свои ногти. Я решила отвлечься и немного помучать его расспросами.
- Скажите пожалуйста, были ли Вы когда-нибудь в Глазго?
Я ждала, что молодой человек рассмеется или отвернется, стесняясь. Но он оказался на редкость разговорчивым. Немного удивленно он сказал:
- Там живет моя мать. Я же родом из Эдинбурга.
- Так Эдинбург же вроде в Шотландии? - спросила я с ненаигранным удивлением. Мы, конечно, не переезжали границу Великобритании - мы переезжали границу Англии. И все же я воспринимала Англию, Ирландию и Шотландию как три маленькие разные страны - потому что так воспринимал их старый профессор, преподовавший у нас в восьмом классе алгебру. Я помню каждое его слово, а он очень много говорил о Великобритании!
- Конечно, - усмехнувшись ответил мой сосед. Я решила сменить тему.
- А как Вы оказались в том захудалом промышленном городе?
- На самом деле, - задумчиво ответил молодой человек, - Эдинбург и Глазго почти такие же. Только больше. А уличная грязь везде есть - я отлично это знаю!
Я немного подумала про "уличную грязь". Это, несомненно, имело переносное значение и относилось к тем парням, которых я видела с Лидией. Я тоже хорошо знакома с этим. Я понимающе посмотрела на собеседника.
- Я тоже успела с ней столкнуться, к сожалению.
Внезапно я начала понимать, о чем думает тот человек. Просто я сосредоточилась на том, как он отреагирует на мои слова. Его мысли ясно читались - я была ему симпотична (это льстило мне), и он жалел меня. Да, он был в передрягах и похуже, но теперь исправился.
- Меня утащила из Эдинбурга мать. Сказала, ччто в Глазго будет лучше, что там я не буду видеть старую рейвовую компанию. Если что, рейвы - это места, где люди собираются и слушают музыку - электронную музыку. И танцуют. И употребляют наркотики.

Я не знала, что такое "электронная музыка" - молодой человек так и не смог объяснить мне, потому что не мог не использовать непонятных мне слов. А вот что такое "наркотики" я неплохо представляла себе. Это зараза. Болезнь, которая выкосила моих друзей. Однако лишь мои мысли были столь чисты...ведь сладок лишь запретный плод.
- Слушай, а возьми меня на рейв!
Сама не ожидала, что выпалю такое. Мой собеседник тоже не ожидал и тянул с ответом. - У тебя другой путь. Ты сможешь выбирать только в начале.
- Все поправимо, кроме смерти и глупости, - прервала я, поморщившись. Эту фразу сказал когда-то профессор, преподовавший алгебру... Но эта фраза оказала странное воздействие на моего соседа - он вздрогнул.Словно его поразила молния; словно он вспомнил что-то очень важное.
- Что случилось? - спросила я, желая узнать причину такой реакции.
- Мне кажется, поезд прибывает на платформу, - ответил он и вскочил с сиденья. - До свидания, мне надо бежать.

Даже чемодан не снял с верхней полки! Нет, он явно решил от меня что-то скрыть. Мир тесен - вскоре мы встретимся...на рейве. Я найду его, потому что он заинтриговал меня; еще потому, что напомнил мне Герберта. Совсем смутно - другая одежда, другая прическа; но тот же прямой большой нос, узкие алые губы и стеснительность, отстраненность. Почти Герберт...
Я спрыгнула на платформу и двинулась в направлении вокзала "Глазго-сентрал". Там было слишком много людей - они все куда-то торопились. И я не знала, куда идти. Тут в мою душу закрадывалось сомнение: а будет ли кто-нибудь меня встречать здесь? Если да - то где? Если нет...

Но двинулась дальше. Я прошла весь вокзал - большое красивое здание - и вышла наружу. Небо было затянуто серыми тучами, чувствовалась прохлада увядающего лета. Хотя еще только седьмое августа. Площадь и автостоянка перед вокзалом были вымощены брусчатыми плитками. Я встала на тротуаре и начала оглядываться - никого. На меня смотрел большой город, смотрел с недоверием, давил своей мошью. Мимо проезжали, рыча, машины. На какой же из них я наконец уеду отсюда? Шли толпы туристов. Их чемоданы на колесиках постукивали по брусчатке. На меня дунул ветер, принесший совершенно новые запахи. Я стояла, парализованная паникой, ошеломленная. Наверное, хотела есть. Ноги чуть не подгибались. Запахи увядающего лета мешались с выхлопными газами.

Я поворачивала голову туда-сюда и вдруг увидела, что ко мне спешит одетый в старомодную черную одежду мужчина. На фоне туристов в соломенных шляпках или хотя бы легких джинсовый куртках он особенно выделялся. Непонятно, зачем он так вырядился – небо хоть и было пасмурным, на улице стояла духота, разгоняемая ветром. На этом подозрительном человеке бы черный плащ, застегнутый на всё несметное количество серебристых пуговиц; черные широкие брюки, заправленные в старые кожаные потрескавшиеся сапоги. Волосы у мужчины также были черными. Он спешил ко мне с широкой улыбкой на устах. Меня чуть передернуло…

- Добрый вечер, Аннабет…это ведь Вы? – сказал он, нерешительно остановившись. Только теперь я смогла разглядеть его широкие плечи, морщинистое лицо старика. В волоса виднелась проседь. Улыбка не была угрожающей; «Вот и славно», - подумала я, представив, что этот человек – маньяк. Его крепкие жилистые руки подхватили мой чемодан.
- Да, это я. А Вы кто?
- Ну неужели Вы не помните, любезная госпожа – я дворецкий Билл. Мою радость от встречи с Вами не описать словами…
Его широкая улыбка служила доказательством словам. Проще было изобразить, что я помню этого человека. Я улыбнулась, позволила ему везти мой чемодан и проводить меня к транспортному средству. Это был еще один сюрприз. Словно сошедшая с книжной иллюстрации из «Золушки», только еще более легкая, изящная, элегантная; черного цвета, почти не создававшего мрачности, запряженная четверкой вороных коней… Нет, не можем же мы ехать на карете!

… Лошади стукнули копытами по земле, и карета тронулась с места. На все мои уговоры поймать такси и не позориться больше – на нас глазели все туристы и жители города – Билл отвечал отказом. Он был страшно горд, потому что сегодня с утра по такому торжественному случаю расчесал гривы коней, которые развевались теперь на ветру, почистил их, так что шерсть блестела на солнце. Я сидела не двигаясь – боялась испортить грязными балетками сиденье кареты. Оно было мягкое, обитое красным бархатом – словно новое!
- А куда мы сейчас едем, Билли? – посчитала я нужным спросить.
- На обед в честь Вашего завтрашнего дня рождения, моя госпожа, в Малый замок.
Забавно; я и не знала, что мой день рождения - восьмого августа. И уж точно не подозревала, что в честь него устроят обед!
- Кто же его устраивает и кто приглашен?
Билл широко улыбнулся.
- Ваши тетушки, госпожа – Жизель, Юлия и Клара, если не помните. А кто приглашен увидите сами – я не слишком разбираюсь в правителях других астралов и их вельможах, уж извините! И никогда не разбирался, - сердито насупился дворецкий, - несмотря на мое служебное положение! Я признаю лишь двух правительниц над собой – Вас и Вашу тетю Клару! Но только никому более не сообщайте, - осекся Билл.

Надо было еще немного разузнать о своих родственниках и составить план дальнейших действий. Мимо нас проносились машины, жужжа, и мешали мне думать. Какие мелкие и противные; не то, что карета – легкая, элегантная, она словно летела в потоке этих коробок с моторами. Кони своенравно вскидывали головы, оглашая город диким ржанием. И мое сердце с каждым мигом наполнялось чувством свободы, почти хотелось бежать вместе с конями, трепать их за длинные лоснящиеся гривы, хлопать по крутому блестящему боку. Я подалась вперед, смотря на дорогу – мы выезжали из Глазго.

Вновь потянулся зеленый однообразный ландшафт, состоящих из холмов и предгорий. Деревень не встречалось больше, как и городов. В сером небесном покрывале видны были голубые проплешины. Я сняла балетки и закинула ноги на сиденье, предавшись сладостным мыслям о том, как я приеду в замок… Сначала надо будет пожаловаться тетушкам на мою тяжелую жизнь в детском доме, как и подобает изнеженным особям высокого сословия. Когда меня пожалеют, переоденут, накормят и наконец спросят, почему я не отвечала на письма, я посетую на злых учителей и строгую директрису. А дальше буду действовать по ситуации.

Я была совершенно измучена дорогой и голодом; мне грезился сытный ужин и мягкая постель. Изношенная одежда выводила из себя – мне полагается носить роскошное платье и туфельки на тонком каблучке, а не колючий застиранный джемпер и совершенно не модные черные брюки!
Оставшиеся время пролетело неожиданно быстро –сладкая дремота завладела моим скучающим изможденным сознанием и скоротала время. Билл услужливо, как полагается дворецкому, распахнул дверцу кареты и вытащил мой чемодан; затем помог мне спуститься. Передо мной была прямая аллея, покрытая мелким серым гравием. Сгущались сумерки; аллея из лип уходила в темный туман. Сад был неухоженным, в таких условиях могли выжить только сорняки да еще какие-то растения с шипами. Гравий хрустел под ногами; никакие больше звуки не нарушали гнетущую тишину. Я изредка смотрела на небо, скрытое за переплетением голых липовых ветвей. Чем-то это было похоже на изящное приготовление к элегантной казни; по моему телу пробежал холодок…
- Вот, госпожа, Малый замок, теперь принадлежащий Вам. В нем Вы, кстати, провели свои детские годы.
- Билли, давай на «ты»! Надоело уже!
- В детском возрасте Вы…то есть, ты просила меня о том же. Я готов выполнить любую твою просьбу.

Я обернулась, удовлетворенная, чтобы осмотреть замок. Пожалуй, детский дом был менее унылым, чем это строение. Несуразная башня торчала из него, указывая на темное небо. В башне было несколько узких вытянутых окон, которые пустыми глазами взирали на меня. Массивные каменные ступени вели к железной двери, подбитой позеленевшими медными гвоздями в форме роз.Дверь неожиданно распахнулась; на пороге появилась блиставшая красотой женщина, несколько напоминавшая мне Софию. Она взглянула на меня свысока, гордо подняв упрямый подбородок; я видела, как напряглась ее тонкая длинная шея. Длинное, в пол, багряное платье открывало одно острое плечо женщины. Она легко откинула назад блестящие темные волосы, спадавшие волнистым каскадом на плечи, и произнесла, вся исполненная гордого самодовольства:
- Добро пожаловать, Аннабет. Я твоя тетя Габриэль.
Затем обернулась, шелестя платьем, и крикнула в темноту:
- Клара, Розалинн! Посмотрите, как выросла малышка Энн!
Тут же, звонко постукивая тонкими каблучками по камню и придерживая платья, чтобы чересчур длинный подол не загрязнился, с крыльца сбежали две женщины средних лет. В их сверкающих по-ребячески глазах читалась лишь радость. Они подбежали ко мне, отпустили платья и крепко обняли меня – так, что дух захватило! И кричали при этом в оба уха слова приветствия. Однако искра моей радости была внезапно погашена холодностью пронизывающего взгляда стоявшей на крыльце Габриэли. Ее скупо поджатые губы исказила недобрая усмешка. Она презрительно отвернулась, не желая смотреть на по-детски радостные лица моих тетушек… Эта «роковая женщина», готовая безэмоционально покорять сердца, не понимала обыкновенных чувств. Она мнила себя созданием, стоящим на пару ступенек выше обыкновенного человека. Словно демон, готовый править людской расой! И снова чувство дежа-вю; я видела такое в Софии… Да, меня окружают стереотипы.

После теплого приветствия тетя Клара (надо запомнить: у нее темные волосы – как у Габриэли, только прямые и не такие ухоженные; она самая высокая из всех трех моих тетушек и любит носить полушерстяной жакетик) повела меня в мою комнату. Внутри замка все дышало стариной и сыростью – собственно, как и снаружи. Мы проходили через анфиладу комнат, и я рассматривала внутреннее убранство замка. Стулья с изогнутой спинкой когда-то, лет пятнадцать назад, были очень даже красивыми: на них остались еще следы позолоты, порванная бархатная обивка в лучшие времена выглядела очень парадно. Кстати, даже мой неопытный глаз мог уловить определенный стиль в обстановке комнат. Небольшой кофейный столик из дерева, изнутри отливавшего бордовым; низкий диванчик, также обитый бархатом. На полу в меру яркий ковер… Несомненно, раньше цвета его были лучше различимы. «Ничего», - думала я, «завтра же повелю ехать в город и купить новую мебель». Я хотела изменить стиль. Сейчас он казался мне слишком богатым, кричащим. Хозяйка (а именно она могла так обставить дом) хотела привлечь к себе внимание. Самодовольная, эгоистичная, завистливая. Точно - она словно в постоянной гонке была, пытаясь быть еще красивее, богаче; зависть и, возможно, ревность точили ее червем. Но что эти душевные страдания для женщины-актрисы, какой являлась хозяйка дома! Гораздо дороже для нее были мимолетные моменты звездной славы, головокружительные взлеты, роскошь и блеск, которые вскоре закончились. Недостаточно хорошей актрисой оказалась женщина, не выдержала вечного напряжения, двуличности. Давно пора было сдернуть обворожительно неживую и притягательную маску с ее лица, чтобы открыть другое - изрядно постаревшее, но все равно хранившее следы былой красоты, испещренное ныне морщинами зависти и эгоизма, которые говорят о ее сущности. Женщина переживала душевную трагедию, и эта трагедия занимала в ее голове первое место. Постарела вместе с хозяйкой мебель, на сырых голых стенах появилась плесень...

Но женщина все пыталась отвоевать свое место в том особом кругу лиц, к которому привыкла. В высшем обществе. Однако не знала она, что актерская карьера коротка; американские горки – вверх-вниз-вверх-вн­из… И закончилось удовольствие, не успев начаться. Из-за стремления вернуть дому прежнюю роскошь на голых стенах оказались портреты и пейзажи, написанные начинающими художниками-сюрреал­истами. Я где-то читала про них и смогла убедиться, что это течение в живописи было очень модным и лет 15 назад. Яркие, абстрактные картины закрыли на время плесень, но вконец испортились сами. Стулья накрываются алыми подушечками. В кабинете и гостиной женщина кладет на пол ковры… Но не удается ей вернуть прежнюю славу. Призрак одиночества накрепко укоренился в замке, разрушая вконец психику бедной женщины.
После того, как я представила себе всю эту трагическую историю, у меня остался вопрос: кто же эта женщина – моя мама, бабушка, тетушка? Своих родственников я абсолютно не знаю; из тетушек на роль «роковой женщины» подходит…Габриэль. Она держалась в стороне, намеренно отталкивая всех своей холодностью.

А моя мать? Какой была она? Мне до сих пор ничего не рассказывали. Вообще все мое прошлое словно покрыто сладкой ватой. Остается наслаждаться вкусом, как ребенок – не зная даже, откуда берется эта самая вата. Розовые облака, манна небесная!
- Тетушка, - робко начала я, -расскажи мне о моих родителях.
Тетя Клара нахмурилась и бессильно, как мне показалось, повела плечами.
- Твой отец погиб, о матери ничего не известно.
- В автокатастрофе – и не известно? Как так?! – чуть не кричала я. Резко подалась вперед и споткнулась на лестнице. Было скользко и сыро, свет узкими снопами сочился из вытянутых окон. Слепое подражание готическому архитектурному стилю, которое должно было подчеркнуть утонченность хозяйки замка.
- Что? – Резко обернулась ко мне, сидящей на ступени, тетя Клара. – Что ты несешь, какая автокатастрофа?
- Так в детдоме сказали, - ответила я, пожав плечами с невинным видом.
- Это наглая ложь, ничего такого не было!

Тетя была жутко сердита. Она поднималась по лестнице, вся выпрямившись в резком порыве эмоций; я отряхнула колено, с которого медленно начинала сочиться кровь, и поспешила за ней. Мы лезли все выше и выше, боль в колене начинала сильно раздражать, а лестницы становились все более узкими и скользкими. Портреты перестали встречаться на стенах, лишь ажурные паутины жирных коричневых восьмилапых. Тетя резко остановилась перед небольшой дверью, толкнула ее ногой, вымещая на дереве всю злобу. Пришлось пригнуться, чтобы не задеть головой слишком низкий потолок. Прямо напротив входа располагалось огромное окно с витражом. Я никогда в своей жизни не видела такого чудесного, искусного синтеза красок! Свет преломлялся красными, зелеными, синими, сиреневыми лучами, играя на сером полу. Вся комната была похожа на небольшую монашескую келью – однако зачем витраж? В углу стоял сундук, обитый медью, позеленевшей от старости. Тетя Клара пригласила меня присесть. На ее темных волосах блестел призрачный, небесный свет.

- Выгляни в окно - туда, где обыкновенное стекло, - велела она. Сквозь туманную дымку видны были очертания огромного устрашаюшего сада-лабиринта, а за ним матово светились воды огромного озера.
- Завтра все это станет твоими владениями.
Я ахнула, чуть нахмурившись.
- С чего бы это?
- Знаешь, я привела тебя сюда для серьезного разговора… Готова слушать? – спросила тетя Клара. Я кивнула, закусывая губу в напряжении.
- Ты не знаешь, что еще год назад должна была состояться твоя коронация?

                *** 7 ***

 Я закусила губу еще сильнее - чтобы не закричать. Мои глаза стали круглыми, дыхание перехватило.
- Нет, конечно!
- Слушай дальше, - отмахнулась тетя Клара. - Ты знаешь про то, что люди (сведущие люди, конечно) могут перемещаться в другие миры? Тебе предстоит стать самой главной из всех правителей, которые приедут и не приедут завтра на твою коронацию. Ты наследуешь Перекресток миров - сердце и мозг Вселенной, если представлять ее как живой огранизм.
- Почему же сердце?
Темнота окутала меня густой вязкой массой; липкий страх застыл на кончиках пальцев. Я жила отныне в книге - мои эмоции были уже давно описаны авторами-фантастами­, теперь я лишь переживала их все по порядку. Удивление-восхищени­е-головокружение-уди­вление...

- Вселенная, - одними губами, как мне казалось, говорила тетя, - большое тело, как у человека. И оно полно противоречий! Все в мире действует по закону диалектики - кто же изобрел этот закон... был такой философ, Гегель кажется... - блеснула познаниями и потрудилась объяснить:
- Это теория о развитии. На каждый тезис (утверждение, событие) найдется антитезис - опровержение. И в конце концов "спорщики" придут к компромиссу - это будет синтез, соединение. В дальнейшем синтез станет тезисом... Весь мир построен на этом принципе.
Я зачарованно слушала, перестав даже губу кусать и заламывать вверх мизинец левой руки. Только для чего же эти философствования? Выдержав эффектную паузу, тетя Клара продолжила:
- Как я тебе уже говорила, ты будешь мозгом и сердцем Вселенной. От сердца, то есть Перекрестка миров, расходятся вены и артерии - порталы в другие миры, то есть различные ограны тела. Кровь состоит из душ всех умерших существ. Они - проводники, переносящие живых в разные миры, или астралы. Каждое живое существо важно для процветания и расширения Вселенной. Особенно ты.
- А для чего я? Сидеть и взирать на приведение закона диалектики в исполнение?
- Возможно, и так. Ты должна помогать ему идти в правильном направлении. Миру нужны войны, нужны жестокие потрясения - для того, чтобы существа развивались. Это искусственная эволюция: слабые умирают, сильные выживают и становятся еще сильнее. Так что дело правителей - изредка завязывать войны для поддержания эволюции...
- Только я не собираюсь этого делать.
Тетя Клара вспыхнула и принялась объяснять мне, как глупому ребенку:
- Послушай, тебе дан шанс быть богиней и вершить судьбы мира! Хотя нет, слишком сильно сказано. Ты всего лишь должна следить за тем, чтобы род человеческий становился лучше. Для этого ненужных существ надо уничтожать - так, чтобы это выглядело естественно...
Только я не чувствовала в себе силы быть богиней и судьей. Я - такой же человек, очень слабый, по теории тети Клары и невесть еще кого (но не Гегеля!) подлежащий уничтожению. Для того, чтобы вредные мысли, желающие выйти наружу из моей головы, не затрудняли деградацию населения Вселенной. Ведь деградация - тоже развитие!
- А отрицательный результат - тоже результат, хмыкнула я.
- Ты вскоре свыкнешься с этой ролью. Сперва мы будем помогать тебе, затем ты все сможешь сделать сама. Эта жестокость необходима.
- Вы пытаетесь таким образом сделать из людей роботов. Развиваться будет социум, но не каждый индивид по отдельности; все по одной программе, под одну гребенку. А люди тем и хороши, что все разные, и никто не идеален...
- Различия между людьми надо уничтожить, так как они являются поводом для ссор и раздоров. Ты все поймешь, когда станешь выше всех существ. Гегель говорил, что Мировой дух един, и состоит из множества людей. Это не роботы, ты совсем не так поняла - просто каждый делает свой вклад в развитие мира. Человек - социальное существо, а за неисполнение негласных законов социума его изгоняют. Одному человеку не выжить; одному человеку не создать идеальный мир, даже не приблизиться к его созданию!

Тогда что же могу я, одна? А мне бы лучше ничего не знать, не доказывать, не шевелиться и плыть по течению.Теперь же, когда я вижу насквозь моих "помощников", хочется их уничтожить. Что-то от меня скрывают, а рассказывают то, что выгодно, изображая полное доверие и уважение к моей персоне. Ничего, когда я буду править, я займусь селекцией рода человеческого. В первую очередь наказание коснется правителей, играющих в богов.

- Ну что ты затихла? Кушать хочешь? Сначала переоденься - пойдем вниз, я покажу тебе твои покои, - прервала напряженное молчание тетя Клара. Я толкнула тяжелую деревянную дверь и вышла в коридор.
- Тетушка, милая, - взмолилась я, глядя на шедшую впереди глазами голодных детей Африки, - давайте сначала пообедаем!
- В таком виде - никогда, - отрезала она, заставив меня вконец поверить в жестокость и несправедливость здешних нравов.

Я покорно плелась на первый этаж - самый сырой из всех, - где меня изволили поселить. Вновь прошла по анфиладе богатых комнат и резко завернула вправо. Сюрприз - небольшая, но очень уютная комнатка в розовато-бежевой цветовой гамме. Стены, правда, были не до конца скрыты пейзажными зарисовками, да и огромный гардероб прибавлял мрачности, нависая над кроватью темно-коричневой громадой. Однако это совсем не портило ощущение уюта и защищенности...У стены стояла небольшая кровать с высоким пологом, покрытым бежевыми кружевами и вышитым по краям золотыми и серебряными нитями. Маленькие кисточки свисали с него по краям. На покрывале кремового цвета покоилась гора подушек - внизу, в белых наволочках, большие, сверху поменьше - с вышивкой в виде переплетающихся роз и лилий. На полу лежал ковер - очень большой, темно-бордовый, украшенный также цветочным орнаментом. На небольшой резной тумбочке рядом с кроватью - икебана в узкой высокой вазе и свеча в медной подсвечнике с ручкой. Справа от входа - прямо напротив окна - шкаф для книг, который пока пустовал - но это ненадолго. Послезавтра попрошу Билли съездить со мной в Глазго в книжный магазин. Ох, сколько у меня планов появилось с приездом сюда!

Пора было заглянуть в огромный шкаф с одеждой, чтобы выбрать подходящее к этому случаю платье. Я, конечно, ничего не смыслю в одежде - куда там, я почти ни разу не сменила джемпер и брюки на что-то другое. Пару раз - например, на выпускной.

В комнату почти бесшумно вошла горничная - я обернулась. Она робко поклонилась мне и дрожащими руками убрала копну длинных распущенных волос с лица; вопросительно посмотрела на меня пронзительными и дерзкими серыми глазами из-под густых темных ресниц и вдруг кинулась мне на шею, издав вопль радости. Я, признаюсь, опешила. И вдруг поняла, что это подруга моего детства, писавшая мне - Лилиан.

- Энн, я так рада видеть тебя, просто не до церемоний мне сейчас! Я ведь поклонилась, когда вошла. Ты такая...бледная, - принялась оглядывать меня девушка, - худая!
Она явно прибывала в растерянности. Сама Лилиан худой не выглядела, а тонкую белую кожу на лице украшали задорные веснушки. "Маленькая бестия", - усмехнулась я про себя. Бесконечно милая в голубеньком платьице с белым воротничком и накрахмаленном твердом фартучке - но рыжие почти никогда не бывают тихими и робкими!
- Нам пора обедать, - напомнила я, многозначительно кашлянув.
- Ах да, одежда! - пропела Лилиан, подмигнув мне, и слетела с кровати. Она начала вытряхивать из шкафа его содержимое - в основном различные платья, еще жакетики, как у тети Клары, накидки, шарфики, шляпки, перчатки - не поскупились тетушки купить одежду для будущей королевы!
- Я бы посоветовала черное или сиреневое, - тоном эксперта начала девушка, - смотря кому ты понравиться хочешь, Габриэли или Жизели.
- Никому, - пробурчала я, вспомнив слова Билли. Мне тоже хотелось быть независимой. - И все же давай черное.
- Кружевные митенки и легкий жакет, длина рукава три четверти, в качестве аксессуаров! - довольно сообщила моя подруга. Так я и буду дальше называть Лилиан - не горничной, подругой.

У моего нового платья была тройная пышная юбка, а плечи оставались полностью открытыми, если жакет не надевать. Лишь одна проблема беспокоила меня - корсет. Все платья моего гардероба были с корсетом, и я боялась, что они будут слишком тугими.
Лилиан взяла в руки два тонких шнурка; они крепко стиснули мою грудную клетку, если только ребра не проломили, и у меня сбилось дыхание.
- Энн, да ты же взрослая, пора привыкать!
Но я с усилием дернула шнурки на себя и повалилась на кровать, ртом ловя воздух, словно рыба на суше. Голова кружилась и болела; ловкие руки моей подруги быстро стянули с меня корсет. Лишь для того, чтобы начать испытание сначала - не затягивая на этот раз кольцо "вторых ребер" так туго.
- Завтра будешь со мной вокруг озера бегать - дыхалку тренировать, - пообещала Лилиан, сверкнув глазами из-под спутанной челки.
- А у меня завтра коронация, - важно сообщила я.
- Тогда я украду тебя прямо из обеденной залы и заставлю бегать, пока ты королевой не стала, - парировала подруга.

Я картинно нахмурилась, придумывая ответ; девушка взорвалась смехом и хлопнула меня по плечу - непозволительно для простой горничной, однако совсем нормально для моей лучшей подруги. Я сразу почувствовала, что она самый дорогой мне человек; потому что от ее хлопка по спине мне стало одновременно тепло и радостно. Я захохотала и повалилась на кровать. Прежние времена возвращаются - должна же тогда вернуться наконец ко мне и память!
- Пора бы тебе взглянуть на себя, О Моя Госпожа, - произнесла Лилиан, подчеркнув голосом последние слова, и поклонилась. Затем поднесла мне спрятанное в шкафу огромное зеркало и поставила его передо мной. Я бросила мельком взгляд на уже помятое платье, затем на себя, и ужаснулась.

Из зеркала на меня смотрел кто-то другой, точно не я! Нищенка, на которую натянули роскошное одеяние, испуганно озиралась по сторонам. Только причесать нищенку забыли, и выспаться бедняжка толком не успела - черный цвет создавал впечатление траура, а также невыгодно подчеркивал синяки под глазами. От этого мой взгляд становился жалобным - только идти милостыню просить! Нет, платье с открытыми плечами мне носить никак нельзя - откровенно говоря, ни королевской осанки, ни горделивого стана от вечного чтения книг в детском доме у меня не появилось. Волосы выглядели совсем не так. как я себе представляла - спутанные, немытые, да и цвет неприятный - светло-коричневый. Их бы постричь...
- Лилиан! - взмолилась я, и думать забыв об ужине, мне постричься надо!
- Сейчас все будет, - заверила девушка, уже стоящая наготове с гребешком. - Только мы тебя сначала расчешем.

Страшное слово подразумевало под собой пытку, каких не видывали, пожалуй жертвы инквизиции! Выдирание волос! Хотя нет, я преувеличиваю. Красота ведь требует жертв на свой алтарь.

Я, конечно, пыталась сдерживать себя и нне кричать - только у меня не очень получалось.За пять лет мои волосы не знали расчески, а нервная система - таких жестоких потрясений.Я сидела, сжав кулаки так, что побелели костяшки. Некоторые клочки волос пришлось даже отрезать ножницами - но вскоре у меня появилась прямая челка, а волосы стали поровнее и покороче. Мне объявили, что пора бы явиться к ужину.

Я еще раз глянула на себя в зеркало и в целом осталась довольна; выражение глаз, правда, такое же затравленное, но выгляжу я более прилично с новой прической. Напоследок Лилиан наклонилась над моим ухом и тихо шепнула:
- Только ты не говори всю правду там, за столом. Никому и никогда. Это ради твоего же блага. Уверена, из тебя выйдет отличная актриса!
Она была полностью серьезна и порядком обеспокоена - не приму ли я это за шутку, смогу ли справиться с такой проблемной ситуацией?
- Я не маленькая уже, - быстро пробормотала я и вышла, спокойно прикрыв за собой дверь.

Обеденный зал был высоко, на третьем этаже. Моим ногам казалось, что обеденный зал находится под самыми небесами; они уже ныли от постояннного хождения вверх-вниз. Ступеньки были слишком большие и неудобные. Суетливая тетя Клара, одетая в платье с драпировкой на боку и отделанное тонкими белыми кружевами, дополненное неизменным сиреневым полушерстяным жакетиком и большой розой в затейливой высокой прическе, встретила меня в дверях.
- Сегодня, считай, репетиция завтрашнего праздничного обеда.
Затем кинула быстрый взгляд на меня.
- Почему черное-то? Тебе, конечно, идет, но завтра что-то менее траурное оденешь, договорились?
Риторический вопрос. Тетя продолжала изливать на меня нещадно потоки критики:
- А прическа? Завтра лично буду тебе ее делать. Туфли на каблуках не носишь? Лилиан могла бы подобрать тебе обувь поприличней - хотя бы "лодочки" с большими бантами...
Я имела право прервать скучный монолог тети, распахнув тяжелую деревянную дверь в большой зал (я уже привыкла открывать двери двумя руками). Обеденный зал приятно меня удивил; я была просто в восторге после темных помещений замка! Над моей головой виднелось чистое небо... Как так? Ведь было совершенно пасмурно?

Я задрала голову вверх и поняла, что это всего лишь искусно расписанный плафон, создающий иллюзию простора и добавляющий света в помещение. Посреди зала стоял длинный стол, покрытый голубоватой скатертью. Было пусто - лишь я и тетушки.
- Энн, к чему такая мрачность? - спросила тетя Розалинн, нахмурив свое детское личико и сморщив аккуратный курносый носик.
- Ты не понимаешь. Девчонка становится девушкой - у нее появляется чувство стиля. А ты до сих пор не повзрослела, - победно заметила Габриэль, также одетая в черное. Короткое платье подчеркивало ее стройные ноги. Мне несколько претило то, что меня и мой наряд так обсуждают и критикуют, словно вещь. Поэтому я прервала их глупую дискуссию, потребовав ужин. Тетя Клара пригласила меня сесть на подобие трона - стул из светлого дерева, украшенный резными орнаментами, который стоял во главе стола! Он был достаточно высок, и мои ноги не совсем доставали пола. Клара и Розалинн, шурша платьями, сели слева от меня; Габриэль справа, одна. Она в упор, не стесняясь, глядела на меня остекленевшим глазами. Они были походи на зеркала - внутри лишь мое отражение, и никаких больше эмоций. Я не могла, посмотрев в глаза, прочитать ее мысли, как у меня получалось с другими людьми; неизвестность внушала холодный страх.

Мне принесли рагу из баранины с поджаренной картошкой и налили бокал красного вина.
- Завтра ты будешь пить только вино, Энн, - отрезала Габриэль, определяя мою судьбу. Я и не пыталась возражать - опустила глаза, подумав: "Как противно - если глотнуть мало, е утолишь жажду. Если глотнуть много, алкоголь ударит в голову". Вино было слишком еще крепко доя меня. Но зато жаркое вкусное и сытное; особенно мне понравился соус.    

- А кто тут повар? - спросила я с довольной улыбкой.
- Твой знакомый Билл Дайсон. Из прислуги мы держим лишь его и его дочь Лилиан. Мы втроем пытаемся заменить девушке погибшую мать, - вздохнула чувствительная Розалинн. - Когда ты пропала, ей стало совсем одиноко...

Слова моей тетушки упали в тишину, которой завершился ужин. Десерта я не получила, потому что все были заняты приготовлением пищи к завтрашнему приему. Я пожелала всем спокойной ночи, просила передать "спасибо" повару, зевнула и отправилась вниз, чтобы провалиться в объятия мягких перин, теплого одеяла и спокойных снов.
* * *

- Аннабет, вставай уже!
Кто-то очень мерзкий тряс меня за плечи. Мерзкий - потому что нельзя будить меня так рано! Хотя нет, давно рассвело уже; наверное, сейчас девять или десять утра. Сквозь сон я пробурчала, все равно еще сердитая:
- Ну, сейчас влетит кому-то...
- Так до Вашей коронации осталось полтора часа, - усмехнулась Лилиан. Вы, наверное, догадались, что никто более это быть не мог. "Значит, уже половина десятого. Гости, наверное, уже прибывают. Но надо же, с другой стороны, человеку отоспаться первый раз за шесть лет!" - принялась я мысленно защищать себя. Я села на кровати, и Ли обняла меня за шею с криком: "С днем рождения!!" Я и забыла про него. Затем последовало перечисление пожеланий, серьезных и шутливых:
- Счастья тебе, крепкого здоровья, мудрости и успеха в правлении (я тебе помогать буду,так что ничего не бойся), попробовать фирменный фруктовый десерт от Билли, любви... и успеха у противоположного пола!

Обожаю, когда Ли лукаво улыбается и подмигивает мне. От этого самой так весело становится, что хочется на кровати попрыгать! Однако у подруги был для меня еще подарок. Девушка вытащила из-за спины малиновый сверток, перевязанный золотой лентой. Я аккуратно развязывала бант, стараясь не порвать оберточную бумагу - она была красивая, блестящая, а мои руки тряслись от нетерпения. Ведь это мой первый подарок на день рождения!
Из свертка я достала простую деревянную рамку с двумя фотографиями. Они были черно-белыми, немного засвеченными, изрядно помятыми и, соответственно, очень старыми. Но я чувствовала, что фотографии имеют прямое отношение ко мне. На меня смотрели мужчина сорока лет и маленькая девочка.
- Кто это, Лилиан?
- Не узнаешь разве? Справа ты, а слева твой отец.
А затем, словно испугавшись, быстро прошептала:
- Только не рассказывай про фотографии тетушкам, они не очень хотят, чтобы ты знала о своих родителях. Поэтому я не смогла найти фотографию твоей матери - ее нет ни в одном фотоальбоме, хранящемся на чердаках и в подвалах Малого и Озерного замков! Честно.    

- Не расстраивайся, Ли. Я очень благодарна тебе за фотографии - это лучшее, что можно подарить, - рассеянно пробормотала я.

"За что же тетушки так ненавидят моих родителей?" - крутилось у меня в голове. Я внимательно вгляделась в благородные черты лица отца. Большой лоб его рассекали две глубокие борозды морщин; густые темные брови нависали над чистыми серыми глазами. Квадратное лицо обрамляли золотистые волосы, висящие до широких крепких плеч. Он смотрел на меня прямо, открыто, строго - но при этом с любовью. Как настоящий отец смотрит на свою дочь; как король из средневековых легенд, что пленяют мое воображение, смотрит на маленькую наследницу трона. Так, может, за честность, прямоту и откровенность его невзлюбили? Он вполне мог мешать свершению гнусных планов нечистых совестью людей; преступники убрали его с пути.

- Лилиан, открой мне тайну: что стало с моими родителями?
- Если честно, в то время я была немного эгоистична и замкнута в себе, но ты сможешь это понять - я переживала последствия смерти матери. Она была слишком любопытна, а длинные носы никто не любит, - вздохнула подруга. Я широко распахнула глаза, пораженная жестокостью окружавших меня людей. Кажется, та же судьба постигла и моих родителей... Из глаз моих прыснули слезы, ведь больше всего я не люблю ситуации, на которые я уже не могу повлиять. Ли обняла меня, а я ее. Две одиноких души нашли друг друга... Мы помолчали немного. Затем подруга глянула на часы и вскрикнула:
- У нас полчаса осталось! Ванная напротив лестницы, такая маленькая серая дверь.
Правильно, чтобы человек совсем не расклеился, надо его вовремя встряхнуть. Я решила в ответ привести в боевую готовность Лилиан.
- Приготовь то же платье, что вчера; оно очень подходит мне, как заметила Габриэль. Отыщи туфли на каблуках - на шпильках! Так просила Клара. Да, и сделай прическу, как у нее - она подчеркнет мою тонкую шею, - отдавала я распоряжения властным голосом. О, это была лишь подготовка к дням моего правления! Такой "маскарад" нужен был мне для того, чтобы произвести на правителей и моих тетушек впечатление взрослой девушки, готовящейся стать властной и безжалостной королевой, способной править самостоятельно. Часто так же ведут себя глупенькие молодые девушки, забивающие прелесть свежести и юной красоты, сравнимой лишь с почти распустившимся цветком розы, вызывающим макияжем и манерами. Но мне не для привлечения внимания мальчишек это надо, мне... Хотя все одно. Я утешала себя лишь тем, что я не падаю так низко каждый день, а только сегодня.

- Я не скажу им правды, Ли, подбодрила я обескураженную таким резким выпадом с моей стороны подругу. Она тут же побежала выполнять приказания, а я отправилась умываться.
Пожалуй, ванная была единственным местом в замке, напоминающим мне детский дом. Точно такой же протекающий душ, раковина с ржавым, длинным и тонким краном; посмотришь наверх - плесень в чеырех углах на потолке, прямо над рядом плиток голубого кафеля. Вместе с запахом сырости и гнили на меня нахлынули воспоминания о друзьях. Что там с Софией? Я обещала всем устроить лучшую жизнь, привезти сюда; но теперь мою душу терзают сомнения: смогут ли все эти загубленные дети сменить родную и привычную им улицу, пустырь за детским домом, хмурое царство бетона и бедности на эту фантастическую сказку? Не буду обременять себя ответом на этот вопрос, но попробую сделать все, что в моих силах.    

    Наскоро ополоснув лицо холодной водой, я вбежала обратно в комнату - стыдно было разгуливать по замку, куда начали уже прибывать гости, в ночнушке, похожей на могильный саван. Лилиан помогла мне влезть в платье, но корсет почти ня затягивала - падать в обморок во время коронации было совершенно ни к чему.

Затем - прическа. Ли сначала расчесала волосы щеткой, затем соорудила из них пучок и заколола шпильками. Для завершения она облила прическу достаточным количеством лака - чтобы держалось лучше, и прикрепила сбоку черный атласный бант. Челка была разделена на две части - таким образом, мой лоб остался открытым. Поразительно, но на нем не была ни одного прыщика, который портил бы всю картину. В общем, я по-быстрому глянула в зеркало и убежала наверх, оставшись довольна своим внешним видом.

Когда я вошла в обеденный зал, там уже толпились гости. Все были очень нарядные и богато одетые, каждый щеголял вышивкой на своем зелёном (красном, синем) камзоле, количеством слуг; дамы хвалились высокими прическами и украшениями из драгоценных камней. В общем, одни щеголи тут собрались. Из толпы их выделялись лишь мы с Габриэлью, в неизменных черных платьях. Когда мне надоело стоять в дверях и слушать хвастливые и льстивые речи моих будущих подданных, я приблизилась к трону, ни с кем не здороваясь, и села. Шумная толпа сразу затихла, их изумленные взоры устремились на меня, и мне стало немного неуютно. Но я могла гордиться достигнутым - они уже признают во мне королеву!

- Всех прошу садиться. Объявляю сей момент началом церемонии коронации! - с достоинством сказала я. Гости, как по команде, опустились на свои стулья. Только Клара и Розалинн куда-то подевались - неужели проспали? Я спросила у сидевшей справа Габриэли:
- А когда еду принесут?
- Ненасытная какая! - возмутилась она, не повышая при этом голоса. - Через два часа.
"А сама-то, небось, позавтракала!" - с завистью подумала я. Но мои грешные мысли были прерваны неожиданно резким звуком труб; они играли что-то торжественное и воодушевляющее. Затем послышался глухой стук барабанов в бодром ритме марша. Немного замешкавшись, в зал поспешили войти тетушки, до сих пор отсутствовавшие на обеде. Они аккуратно поддерживали пурпурную бархатную подушечку, на которой лежал тонкий, изящно выкованный золотой обруч с тремя зубцами. В нем неземным глубоким ультрамариновым светом горели сапфиры. Эту корону поднесли ко мне; музыка стихла. В своих ушах я слышала лишь стук собственного сердца. Отрывисто тетя Клара произнесла:
- С данного момента вами всеми, присутствующие здесь, будет править нареченная Аннабет из рода Лербоу. Слушайтесь же ее во всем и признайте ее над собой! Да взойдет она на трон, как солнце восходит над Землей, дабы обогреть и осветить.   

Мне трижды прокричали "Ура", и еще раз. Моей головы коснулся легкий холодок "царя металлов", и в легкости моей короны я почувствовала тяжелый груз ответственности, которая легла на меня. Это действительно ответственность, достойная лишь Бога, если существует он. Я неоднократно размышляла на эту тему; мне трудно верить в окружении агностиков и атеистов, соверщающих дурные поступки. Будь я Судьей, я бы наказала их всех - но не мне, видимо судить, за что казнить, на что закрыть глаза. Мне вера не очень и нужна. Почему люди поклоняются богам и приносят жертвы им? Они слабовольны; им, как цветку на тонком стебельке среди порывов ветра, нужна опора и защита. Окружающие не могут дать этого; поэтому верующие обращаются к Богу, как к идеалу, который всегда поможет за раскаяние и исполнение простых законов Библии. Недаром образ Бога совпадает с образом отца: любящий, заботливый, всевидящий; строгий, но способный прощать. Такому легко доверять - жаль, людей таких мало. Я не имею в виду жадных и алчных священников Средневековья, живших в процветающих монастырях и трижды плевавших на пост и покаяние. На правителей, устроивших крестовые походы, в которых тысячами гибли защитники веры.

Была еще одна причина верить - надежда на лучшую жизнь. В тяжелые времена формирования религий, в особенности христианства, людям хотелось верить в то, что в Раю им будет лучше, чем на бренной Земле. Поэтому земная жизнь - лишь подготовка к вечной. Однако я никак не могла тогда уяснить для себя - как можно тратить драгоценные часы жизни на подготовку к Раю, которого, может, вообще не существует?

- Не желаете ли пообедать? - спросил меня полный господин, чей живот выпирал из красно-сиреневого камзола.
- Принесите угощений, - распорядилась я в ту же секунду.
Музыка сделалась тише и спокойней, утихли бравурные марши. На смену барабанам и трубам пришла нежная, ласкающая слух арфа. Лилиан вместе со слугами других правителей начала вносить в залу огромные продолговатые блюда с тонко нарезанной ветчиной, вяленым мясом и рыбой, твердыми и мягкими сырами с клубникой, миндалем и виноградом. Она прошептала мне на ухо: "Поздравляю, королева! Приятного аппетита", - и положила мне на тарелку немного салата с рукколой, алыми сочными помидорами, кедровыми орешками и кубиками какого-то соленоватого белого сыра; затем подвинула соусницу с белым соусом, придавшем салату остроту. Я быстро съела салат, ловко орудуя вилкой и ножом; но это только пробудило во мне аппетит, и я положила себе на тарелку пару тонких полос вяленого мяса с сахарной дыней. О, ничего вкуснее я и представить себе не могла! Подошел слуга и налил мне в огромный бокал на тонкой ножке красного вина. Я чуть пригубила напиток и продолжала трапезу.

Худой высокий старик, сидевший в конце стола, решил сразу заслужить мое расположение тостом в мою честь.
- Я необычайно рад видеть столь юную девушку, исолненную свежей красоты, на троне.Я бы пожелал Вашему Высочеству, - поклонился старик, - мудрого, спокойного и долгого правление. Надеюсь, что Вы не обделите вниманием самые небольшие астралы огромной Вселенной. Господа, - обратился он к присутствующим с воодушевлением, - выпьем же за здоровье и счастье нашей королевы!

Зазвенело тонкое стекло, руки с бокалами протянулись друг к другу. Я глотнула терпкого вина. Я ведь не ошибаюсь, красное вино подают к мясу? На всех пирах Средневековья присутствовала дичь! Вот и мне доведется ее попробовать. Вот слуги несут уже промочившим горло и пробудившим аппетит дородным господам большие блюда с запеченным мясом.    

- Ваше Высочество, - робко обратился ко мне юный паж лет пятнадцати, Вам кролика или оленя?
- У кролика мясо мягче, - вслух рассуждала я, - значит, кролика.

К кролику в сметане, чье мясо действительно таяло во рту, на гарнир подали отлично сделанное пюре - одородное и нежное. Затем я попросила положить мне немного запеченной оленины, и она оказалась ничуть не хуже предыдущего блюда. Гости. правда, не так долго наслаждались ранним обедом, особенно мужчины. Они то и дело просили налить еще вина, и от выпивки их лица краснели, а разговоры становились более громкими и неприличными. Их развязное поведение стало напоминать мне классную комнату в детском доме, часто оглашаемую подобными криками. До меня постепенно стало доходить, что все люди одинаковы - права тетя Клара со своим Гегелем. И до совершенства им далеко. Однако теперь мое сердце было исполнено решимости если не достигнуть идеала, то хотя бы максимально приблизиться к нему. Я была не человеком, и серая масса людей была для меня пластилином, из которого я вольна делать что угодно. И я подумала, что Мировой дух вознесется к Богу, а я буду во главе восхождения к небу.         

                *** 8 ***

- У нашей королевы сегодня еще один праздник – догадайтесь, какой? В этот день девятнадцать лет назад она появилась на свет!
Все гости зашумели и уставились на меня с одобрительными взорами: мол, хорошая королева растет. Мне стало за себя приятно. Я позвала Лилиан и попросила:
- Можешь принести мне тот самый фруктовый десерт от Билли? Хочу, чтобы желания начали уже исполняться.

Тетя Клара встала со стула, вдруг вспомнив что-то важное.
- Прошу внимания! День рождения не должен проходить без подарков. Дорогая Аннабет, - повернулась она ко мне, - сейчас ты получишь от нас пару полезных и приятных вещей.
В зал внесли две разноцветные коробки, перевязанные атласными лентами, а также один сверток из подарочной бумаги.

Первый подарок – от меня, - вновь заговорила тетя Клара, передавая мне блестящую синюю коробку. - Эти книги сделают тебя мудрее и обогатят жизненным опытом; это не просто легкое чтение для досуга, в смысл многочисленных строчек тебе предстоит вдумчиво вникать.
Я вежливо склонила голову, а затем сняла крышку с коробки и достала две тяжелые книги. Названия гласили: « Библия. Детское издание» и «История рода королевского». Лишь вторая книга была в тяжелом позолоченном переплете и намекала на свой почтенный возраст. «Библия» же была совсем новенькая, ее чисто белые листы пахли еще типографской краской.
- Второй подарок – от меня, - сказала, поднявшись с места, смущенная Розалинн. Мне передали розоватый сверток, в котором лежала непонятная белая коробочка с ручкой. Видя мое замешательство, тетя пояснила:
- Это музыкальная шкатулка. По сравнению с книгами этот подарок кажется просто безделушкой, но когда-нибудь и он сослужит тебе верную службу; сейчас можешь просто наслаждаться мелодией, которую услышишь, покрутив ручку.
«Интересное устройство», - подумала я, покрутив маленькую ручку. В тишину стали падать высокие звуки. Невесомая, бездыханная легкость мелодии завораживала, простотой своей оставляя на земле, а тонкой лиричностью унося на небо. В этой музыке запечатлен был экстракт какого-то периода времени, словно розовое масло, полученное из миллионов лепестков и сжатое в один маленький драгоценный флакон. В каждой ноте – мгновение, и они все повторялись, играя на трех первых, самых тонких струнах моей души, если представлять душ гитарой. Я попыталась стряхнуть с себя оцепенение, навеянное музыкой: перед моими глазами появлялось зыбкое видение.

- Прими подарок и от меня, Аннабет, - тихим, бесстрастным голосом оборвала рассказ музыкальной шкатулки Габриэль. – Ты достаточно взрослая, чтобы обрадоваться не самой безделушке, а тому, что сокрыто в ней.

Я встала и поклонилась в пояс тетушкам.
- Спасибо вам, мои любимые, за прекрасные подарки! Ваше внимание очень тронуло меня, - поблагодарила я.

Я сидела среди шума, который начинал действовать на нервы, и ковыряла ленточку от подарка Габриэли; она почему-то никак не хотела развязываться. Все словно забыли про мой праздник и увлеклись своими разговорами; какое неуважение к королеве! Я еще их научу вежливости. Вот тот мужчина, постоянно вытирающий лысину и лоб белым платочком, разговаривает громче всех. "И сидит не очень далеко от меня - значит, важная персона; но это ненадолго", - усмехнулась я про себя.

Наконец двойной узел поддался моему ногтю. Внутри свертка лежал небольшой медальон на серебряной цепочке, сделанный в форме черной розы. Я вообще заметила, что хозяйка этого дома очень любила такие цветы, хотя их и в природе не существует. Они на всех гобеленах и на многих картинах. Что-ж, это подтверждает мою догадку о том, что тетя Габриэль была хозяйкой, "разрушившей" замок. Это всего лишь догадка, потому что у меня вся эта запутанная история с тетушками пока в голове не укладывается.

Ради интереса я открыла медальон. Внутри была фотография моего отца и меня, маленькой - в общем, уменьшенная копия той, что подарила мне Лилиан! Тут есть одна проблема: моя подруга просила никому не говорить о подарке. Может, они с Габриэлью заодно? Наверное, под маской ядовитого презрения ко всем и даже некоторого отречения от мира скрываются светлые чувства. Знаете, мне очень хотелось в это верить, и я поверила.

Мне принесли десерт - спелая красная блестящая клубника, сладкая малина с ваниьным мороженым. Отличный десерт - не слишком сладкий и нежный. И я могу есть такой каждый день!
Гости, съев такой же десерт (все с меня копируют!) стали расходиться. Они все подходили ко мне и прощались, желая удачи и прося не забывать их астралы и семьи. Особенно распинался тот старик, который произнес первый тост. Мне стало бы его жалко, если бы во время его навязчивой речи я не пыталась доесть мороженое.

Я посидела еще немного на пороге залы, пока одни слуги убирали со стола, а другие седлали коней своих хозяев. Мне было одиноко. На улице было не так хорошо, как в замке - я вышла подышать свежим воздухом лишь после того, как перестала слышать топот удаляющихся спокойной рысью всадников и стук каретных колес. Для середины августа было слишком холодно и пасмурно, в воздухе ощущались капельки опускающегося тумана. Даже главная аллея просматривалась плохо; туман, как клочья ваты, застрял на ветвях деревьев и в низине, у озера. Там, за озером, лабиринт. В душе человека тоже есть лабиринт, это весь наш жизенный путь. Просто некоторые из него выходят, а большинство поибают там. Люди - глупцы, совершающие подчас слишком умные для глупцов поступки. Только давая возможность тому, что лежит за пределами обычной системы работы мозга - подсознанию, выйти наружу, они позволяют раскрыться цветку личности. Но и это не значит, что человек выйдет из лабиринта - нет, тут кроется загадка посложнее. Тут надо превзойти себя. Такое стремление заложено во многих людях, быть лучше - по закону эволюции выживает сильнейший. Планка "нормы" двигается все выше и выше в бесконечность - человеку надо развиваться быстрее, чтобы преодолеть ее.
Я опустилась на корточки под сухим деревом на главной аллее и положила на колени Библию. Великая книга, кладезь жизненной мудрости. которая собиралась для того. чтобы людям было легче жить. Но только все эти нравоучения так скучны, что мало кто выполняет их полностью. Просто в человеке, особенно в подростке, заложено стремление стремление сопротивляться мудрым советам. Это, порой, имеет непоправимые последсвия. А непоправимы, как говорится, лишь смерть и глупость...

В конце аллеи никак не могла успокоиться ворона. И в ее грубом карканье была обида на весь мир, жалоба и ненависть. Мне тоже иногда хочется стать птицей, чтобы никто не понимал моих бессильных криков.

Я покрутила ручку музыкальной шкатулки, чтобы перебить хриплые крики вороны. Вскоре они затихли, и тонкая мелодия полилась в тишину; браслет из пары ниток...Этот браслет плела я, чувствуя руками нити. Тепло чьих-то рук, близость родного человека. Тихие слова, сказанные на непонятном мне языке, растаявшие в звуках из шкатулки. Я смеюсь, потому что человек щекочет меня; громче и громче. Эмоции и ощущения сменяли друг друга, разбиваясь на осколки, как в калейдоскопе. Каким-то образом я крутила ручку шкатулки, замедляя-ускоряя темп.

Мне вдруг показалось, что родной человек - папа. Я достала медальон и вгляделась в глаза отца-на-фотографии. "Я буду носить этот медальон на груди, не снимая", - мысленно пообещала я себе и папе. - "Только пожалуйста, защити меня от опасностей...и я тебя люблю". Стоит еще найти хоть какое-то упоминание о маме... А вдруг ее фотографии уничтожены просто потому, что это Габриэль. И она хочет скрыть нашу родственную связь. Но почему? Не могла же она быть настолько плохой, что ее ненавидели все окружающие, включая Розалинн?

Я мысленно одернула себя: сижу на холодной земле практически у всех на виду и представляю себя сыщиком. "Мисс Марпл, не имеющая ни единой улики! Смешно!" Думать над отчасти надуманными проблемами - все равно, что сыпать соль себе на голову, запомните это! Я решительно встала с земли и стряхнула песок и гравийную крошку с помятого платья. И вознамерилась уж было идти в замок и сохнуть там от скуки, как вдруг услышала женские голоса.

Кажется, я не говорила еще, что в парке полно старых, полусгнивших деревянных беседок. Я бы от них избавилась и поставила новые, но тетушкам они нравились, особенно Габриэли и Розалинн. Прямо сейчас они сидели в беседке и о чем-то спорили. Габриэль показывала, как всегда, чудеса самообладания. А вот голос Розалинн звучал надрывно, словно она готова была расплакаться. Девушка она сама по себе очень чувствительная и эмоциональная, поэтому мне стало жаль Розалинн. Тем более она выглядела совсем молодой, не многим старше меня.
Я захотела подслушать разговор, спрятавшись за деревом. Под ногами, как назло, попадались то и дело сухие ветки, которые норовили выдать меня оглушительным треском. Наконец, я добралась до ствола толстого тополя и прижалась к нему. До меня долетали обрывки разговора.

- Послушай, - мягко и вкрадчиво говорила Габриэль, - пора тебе повзрослеть и начать по другому воспринимать мир. Энн уже не ребенок, хоть и младше тебя на пять лет.
Последние слова польстили мне - я немного уважала мнение тетушки. Только она всегда презрительно относится к Розалинн - как к маленькой и глупой. И всегда пыталась поддеть ее язвительной усмешкой, которых девушка не выносила.
- Жестокое у тебя сердце - требовать от людей качеств, присущих роботам! - всхлипнула Розалинн.
- Да, жестокое. Это необходимость. Чтобы выжить. Больше - чтобы приобрести успех, - рубила фразы Габриэль, пытаясь сдерживаться. Видимо, этот спор начинал ей надоедать. Я сидела под деревом, затаив дыхание, и думала - что будет, если я появлюсь из-за дерева и прекращу эту ненужную дискуссию? Немного боязно; да и хочется услышать наконец пару тайн из уст самих тетушек!

- Можно выжить и без этого. Многие люди так живут.
Габриэль устало покачала головой, нагнулась поближе к собеседнице и начала издалека поучительным голосом:
- Нам дана одна жизнь. Она коротка, но ты пока не можешь понять этого! Тебе двадцать четыре, ты молода; мне почти сорок. И у меня открылись глаза, а вместе с ними второе дыхание! Ты хоть раз думала, для чего мы живем?
Розалинн отрицательно покачала головой. Честно говоря, я пока тоже не думала о смысле - просто кое-как передвигала ноги, ползла по жизненному пути. Какая разница, зачем - когда умрешь, все твои заслуги обнулятся. Лучше жить по христианским законам или вообще без принципов.

- Пора уже подумать, - глухо и мрачно изрекла тетя. Мне показалось, что в ее тоне мельнкнула горечь и сожаление...
- Я опоздала. Если мы появились на свет, уйти надо тоже красиво - оставив свой след в истории!
- А какая выгода от того, что тебя будут помнить, когда косточки твои будут покоиться в гробу, а душа гореть на адской сковородке? Это, по-твоему, награда за потраченные усилия?
"Тем более", - прибавила про себя я, мысленно соглашаясь с точкой зрения Розалинн, "мир не может помнить ВСЕХ людей, которые хотят быть прочно вписанными в историю". Простые обыватели тоже нужны - чтобы волочить по жизни ноги и учить всех этих великих людей и их деяния. Вспомните школьную программу - знаменитых людей и так трудно запоминать, куда уж больше!
- Ах, ты говоришь про выгоду, - язвительно парировала Габриэль. - Все правильно, сейчас все только об этом и думают. Если ты хочешь выгоды - добейся признания при жизни! У тебя еще есть шанс - для этого ты должна будешь возвратиться в мир обычных людей. Но для этого тебе не хватит смелости, изворотливости, хладнокровия...
- Замоли свои грехи, рептилия! У таких, как ты, воистину холодная кровь! - взвизгнула Розалинн.

Они начали ссориться по-серьезному, и дело может дойти до драки. Поэтому я решила прекратить эту ненужную рискованную дискуссию. С невинным и радостным видом я показалась из-за дерева.

Все взоры сразу же обратились ко мне, тетушки сделали вид, что их прервали во время дружеской беседы. Но так быстро перевоплотиться из яростных спорщиков в лучших подруг ни у кого еще не получалось…

- Наконец-то я вас нашла! – крикнула я. – Пойдемте погуляем по парку, надо только тетю Клару отыскать.

Габриэль и Розалинн встали и бросили друг на друга злые, колючие взгляды, означающие «мы с тобой договорим еще».Все вместе мы отправились в замок – столь длительное отсутствие тети Клары или Лилиан со мной начинало казаться странным.
Клару мы нашли у парадной лестнице при входе в замок. Что же она там делала, интересно? Похоже, разговаривала с каким-то молодым человеком в длинном красном плаще. Надо приглядеться поближе…

Я сделала знак тетушкам, чтобы стояли тихо, и приблизилась к разговаривающим. Еще шаг – и меня будет заметно. Какую рискованную штуку я затеяла – проникнуть в сокровенные тайны тетушек! От мысли о риске мне становилось хорошо. Наконец представился повод пощекотать нервы!

Красный плащ скрывал более современную одежду парня – серые брюки от офисного костюма, заправленные в заляпанные грязью черные сапоги до колен. Когда парень повернулся ко мне боком, продолжая отчаянно жестикулировать, плащ приоткрыл рукав белой рубашки и часы на толстом черном ремешке. Парень часто бросал раздраженные взгляды на них, словно часы управляют временем и виновны в том, что их владелец постоянно опаздывает. Он очень торопился – не успел переодеться, лишь накинул плащ и помчался сюда. А тетя Клара не привыкла говорить мало и быстро – нет, если уж она развернет тему, то рассказ будет долгим! Кстати, что же рассказывает тетя Клара этому молодому человеку?

- Аннабет, чего тебе? – небрежно бросила тетя, заметив меня. Она стала усиленно изображать, что разговор никакого значения для нее не имеет. Так, гонец из другого астрала приехал с поручением. О, все в этом мире так или иначе изображают что-то! Я тоже.
Парень решил быстро ретироваться, повернулся ко мне – и я замерла от удивления. Это был тот самый молодой человек, который ехал со мной в поезде, очень похожий на Герберта! Он тоже был несколько удивлен, а еще больше – смущен, и заторопился уезжать. Но мне хотелось выведать, что это он в моем замке делает, но не могла же я броситься ему на шею и умолять остаться. Или, наоборот, решительно загородить проход и не выпускать никого из замка.

- Милая тетя Клара, - ненавязчиво начала я, - я вижу, что путник устал с дороги. Так почему бы не пригласить его на чай? Не хочу, чтобы обо мне думали, как о негостеприимной королеве.
- Я не думаю, что Вы негостеприимна – конечно нет, но я спешу, - нервной скороговоркой пробормотал молодой человек.
- Я уверена, что Ваш конь не отказался бы от порции хорошего овса, - подмигнула Розалин, подыгрывая мне.
- Останьтесь, раз девушки просят, - расставила точки над «и» и вообще тетя Клара.
Мой знакомый сразу согласился остаться на чай. Я велела Билли насыпать хорошего овса коню. Вот почему тетю Клару слушают все, а меня почти никто? Неужели я выгляжу менее авторитетно?

Лилиан разлила всем чай.
- Что происходит в Глазго? – осведомилась я.- Я собираюсь ехать туда за покупками. – Там есть хорошие книжные магазины?
- Конечно, есть, - буркнул мой собеседник, проигнорировав первую часть вопроса. В поезде беседа шла гораздо живее, а тут он словно стеснялся или боялся говорить.
- Как дела у Вас и мамы? – переделала вопрос я.
- Все хорошо, спасибо.

Он был краток. Оно понятно – хочет поскорей отсюда смыться. Но не получится.
Все молча допивали горячий чай, потягивая его губами. Я отчаянно дула на содержимое чашки, из-за чего оно выплеснулось наружу.
- И куда же Вы так торопитесь? – поинтересовалась я, желая поддержать неудавшеюся беседу.
- Домой, к маме.

Маленький ребеночек, к маме спешит! Это очень, очень странно. Я попыталась уцепиться за последнюю ниточку в попытке распутать большой клубок разных тайн и «скелетов в шкафах» сидящих здесь.

- Мы вот с Вами общаемся, не могли бы Вы назвать свое имя?
- Я Эрик, - ответил он, тяжело вздохнул и предложил:
- Перейдем на «ты»?
- Я Аннабет, или просто Энн. Согласна, - мягко улыбнулась я.
Мои руки сцепились и медленно, через силу опустились на колени. В такие моменты мне очень хочется погрызть ногти! Эрик поднялся из-за стола и направился к выходу, сказав: «Спасибо, до свидания». Ушел по-английски, называется. Чай недопит, он медленно остывает в маленькой чашке из тончайшего фарфора. На блюдце тоже чай…и свернутая в несколько раз намокшая бумажка. Она постепенно становилась рыже-коричневой – еще немного, и чернила потекут. Я почему-то была уверена, что эта записка предназначена мне. Что Эрик не мог сказать мне что-то очень важное на людях – и написал это.

«Завтра в Глазго, в четыре вечера, в кафе “Osteria Piero”.» Отлично, я еду.

- Тетя Клара, - начала я, сделав умильные глазки, - давайте съездим завтра в город за книгами?
- А тебе подаренных мало? – спросила он ас заметным раздражением. Я ведь знала, что тетя откажется! Ей лень ехать, и что-то еще удерживало ее.
- А тогда я съезжу с Билли на двуколке.
- Билли придется сопровождать тебя там все время – я ведь волнуюсь за тебя!
Ага, волнуется. Это она для виду говорить, а сама рада бы меня спровадить из замка.
- Согласна, - с улыбкой ответила я, потому что была уверена: мой провожатый отпустит меня в кафе одну. Не маленькая уже.

Лилиан прибежала убрать чашки со стола. Что было бы, если бы я не нашла эту записку? Если бы одно звено выпало из цепи судьбы, она бы порвалась. Все совсем по другому – представьте себе! Я думаю, что я могла бы даже не родиться. Все по другому. Это, пожалуй, так же трудно осознать, как представить бесконечность Вселенной или существование вне времени. Просто человек все события воспринимает во времени и пространстве – по другому мы не можем. А я хочу быть свободной от таких рамок! Свобода выбирает смерть.

Сначала я хотела показать ей записку – людям женского пола вообще свойственно желание поделиться подобного рода тайнами с подругами. Поэтому женщины – самые заядлые сплетницы; вот надо им казаться лучше, принижая других. Причем мальчишки частенько принижают других прилюдно – не словами, а силой. Но девочки так поступают редко. Они выбирают менее честный путь – обозвать человека у него за спиной, наговорить нехорошего – а в этом отношении женская половина человечества очень изобретательна, - чтобы потом о человеке думали плохо. Болтливость ни к чему хорошему не приводит. «Терпение», - сказала я себе, - «терпение. Позже скажу, если понадобится». Есть ведь такие рычажки в мозгу, которые двигают мысли в нужном направлении и не позволяют загубить ситуацию!

Я проснулась рано – есть у меня такая особенность. Из моей старой одежды, на неприкосновенность которой никто не посягнул, были лишь старые джинсы и парка с меховым воротником, подаренная мне когда-то тетей Кларой в детдоме. Вот их я и надела – судя по всему, на улице было сыро и холодно. Где-то на востоке сквозь дымку пробивались золотые лучи рассветного солнца. Билли кормил лошадей яблоками, когда я подошла к конюшне после завтрака.

Я еще не привыкла к лошадям. Это были первые животные, которых я увидела в жизни. Я немного боюсь их – величественных, своенравных, не прирученных до конца. Сегодня двуколку повезут Уголек и Смерч. Это неуправляемая парочка! Не знаю, как Билли заставляет их везти повозки. Уголек поспокойней, а характер Смерча полностью соответствует его имени. Не знаю даже, каково на нем ездить. Такой может с рыси перейти сразу в галоп и понести, а я очень боюсь неожиданных ситуаций такого рода. Все из-за того, что не умею управлять лошадью, входить с ней в контакт. Для этого нужна практика…

- Билли, научишь меня на лошади ездить?
- Могу. Сядь со мной на козлы – посмотришь, как я…
- Да нет, я не в упряжке, я хочу на лошади сидеть, - прервала я.
- Как захочешь, Аннабет. Хоть сегодня.
На козлах было бы слишком зябко сидеть. Я забралась в карету и начала тереть руки, чтобы согреться. Мы поехали. Зеленые окрестности, затянутые туманом, превратились в серо-бурое месиво, которые сливалось с небом. Цвет скуки.
Я поехала в город не только ради Герберта. Мне надо купить побольше книг; потом я решила пообедать в кафе – у меня была куча денег («50 фунтов стерлингов», - как сказала тетя Клара, зав.финансами).

- Билли, мне нужен большой книжный магазин…
- Хорошо. Вот один, на Отаго Лейн. Называется «Вольтер и Руссо». Тебе же философов и мыслителей надо?
- Все правильно, - улыбнулась я.

Я открыла дверь повозки и выбралась наружу. Дождя почти не было. Улица Отаго Лейн была, к счастью, немноголюдна. Магазин располагался у дороги; небольшое милое здание… Билли чуть тронул вожжи; сзади я услышала стук копыт. Беспокоится все-таки. Я рванула на себя дверь, желая скрыться от его внимательных глаз. Звякнул колокольчик. Дверь захлопнулась, и на меня уставился человек в кожаной куртке. У него были огромные темные глаза навыкате. Он был довольно гладко выбрит, причем волос не было ни на лице, ни на макушке. Череп напоминал яйцо с двумя черными дырками широких зрачков. Неестественно-вытянутое…Я почувствовала себя неуютно.

- Гегель интересует? – послышался его глухой голос из-за прилавка. Я разинула рот в недоумении. Продавец обогнул прилавок и легкой изящной походкой направился ко мне, продолжая изучать меня.
- Но как Вы угадали?
- Успокойся, Аннабет. Я найду тебе книгу быстрее, чем нашел тебя.
Он пробежался вдоль книжных шкафов, бегая глазами по полкам, и вдруг снял сверху небольшую книжечку без названия в твердом бордовом переплете. Я стояла в недоумении, глядя на этого человека. Ничто в нем не было мне знакомо – за исключением глаз. Догадайтесь с одного раза, чьи это глаза? Но Герберт не был лысым (о, я не могу его таким представить!) и сильно сутулился при ходьбе. И раз уж на то пошло – не мог он оказаться в этом магазине на такой заброшенной улице!

Когда книга оказалась в моих руках, я вручила продавцу 50 фунтов и собралась уж уходить, чтоб не терзать душу сомнениями. Но деньги были возвращены мне.
- Кто же Вы? – сдалась я.
- Ты знаешь меня.
Какая уверенность! Уже на «ты».
- Нет, - усмехнулась я. И он, зеркально.
- Герберт?
Полувопрос-полуутверждение. Он протянул руку и вдруг стащил кожу…нет, маску с лица. Исчезли мимические морщины на лбу, появились каштановые вьющиеся волосы. Он их все-таки немного постриг.

- Зачем? – прошептала я. – Почему ты тут?
- Я хотел найти тебя первым – я нашел. Я ведь всегда добиваюсь своего!
- Ты о чем вообще? Ты мог приехать ко мне в замок, в чем проблема?
- Никто не хотел меня видеть. Или я победитель, или я должен умереть.
«Целеустремленность – это, конечно, хорошо. Ноне жизнь же класть на карту», - подумала я.
- А я победил.

Мне вдруг захотелось побыстрее покинуть «Вольтера и Руссо». Я развернулась и почувствовала стальную хватку руки Герберта. У него вообще длинные и сильные, немного кривые пальцы. Он говорил, что когда-то ломал безымянный палец правой руки, и кость неправильно срослась. Я чуть не упала, но Герберт заботливо поддержал меня.

- Во сколько ты идешь в кафе?
- Откуда тебе все известно? – провизжала я, не желая сдаваться.
- Тут вопросы задаю я, - сказал он, применив метод психологического воздействия.
- В четыре, - пропищала я, удивленная и испуганная. Сейчас на часах семь минут первого…
- Скажи Билли, что едешь в кафе сейчас.
Это было похоже на похищение террористом. Сейчас он начнет требовать выкуп…или ему нужна я?
- Мы должны будем встретиться в кафе “Osteria Piero”. Ясно? Учти, я буду ехать за тобой в такси, - Герберт усмехнулся, - эту старомодную коробку на колесах не так уж трудно выследить.

Я кивнула и толкнула дверь, прихватив книгу.
Билли взволнованно глянул на меня. Я поняла, что иду и постоянно оглядываюсь на книжный – не выйдет ли оттуда Герберт? По улице не неслось ни единой машины – где же он такси возьмет?
- Я хочу кушать…Давай в кафе поедем? Я в путеводителе читала про Osteria Piero…
Билли призадумался, потер лысину и ответил:
- Я примерно знаю, где это находится. Довольно далеко отсюда. Приедем нескоро, на лошадях-то…А почему именно туда?
- Потому что на востоке города нормальных кафе не встретишь, сказала я, не думая.
Билли поморщился; подумал наверное: «Второй раз в Глазго, а делает вид, что все кафе города знает». Но возразить не решился.

Я решила посидеть немного на козлах, так как погода улучшилась настолько, насолько может улучшиться погода в Англии. На самом деле, погода тут довольно переменчива; особо длительные дожди бывают редко. Для этой страны, пожалуй, характерны короткие ливни или легкая туманно-морось.

Взяла поводья, легонько дернула их. Надо дергать в меру сильно, чтобы не повредить губы лошадям…а вообще, это надо чувствовать. Привыкнуть к ощущению, что ты управляешь лошадью; быть упорной, чтобы лошадь не вышла из-под контроля. Особенно это важно в ситуации со строптивыми вороными красавцами Угольком и Смерчем…
Копыта лошадей мерно стучали по асфальту. Я волновалась, но старалась не показывать этого. Позади скрипнули колеса: Герберт выехал из соседнего переулка на длинном черном автомобиле.

Я очень волновалась за здоровье Билли: он вдруг начал покашливать.
- Послушай, можно мне сходить в кафе одной? А ты пойдешь в паб…
- А со мной не хочешь?
Ну как же объяснить этому заботливому старику, что я не хочу? Обидится ведь.
- Мне хочется побыть самостоятельной, понимаешь?

Я нашла оптимальное решение: капелька «откровенности» растопила сердце моего провожатого.
- Ну что ж, давно у тебя такой возможности не было…давай.

Я улыбнулась. Не люблю проигрывать! И крепче сжала поводья в руках, поводья своей жизни.