Три тома моей жизни

Насколько я себя помню, я всегда был одиноким. С самого детства. Не то, чтобы у меня не было друзей или людей, которым можно было обо всем рассказать. Они существовали в моей жизни, но не были для меня таковыми. Я просто никому не доверял самое сокровенное, то, что было в душе по-настоящему. Я скрывал слезы юности от родителей, чтобы избежать объяснений. Я не умел и до сих пох не научился выражать свои переживания и чувства, нет, не те переживания, что на поверхности и о которых обычно треплются люди, а те, как в кино – душераздирающий монолог героя, который до слез пробирает зрителей. Я так не умею. Даже если, рассказывая, я заплачу от боли или обиды всего того, что я чувствую, мою речь сочтут скорее дешевым спектаклем, нежели чем-то, что может вызвать у людей чувство, похожее на сострадание или понимание. Да и не люблю я рассказывать. Мне почему-то становится стыдно. Я как будто бы сразу вижу себя со стороны, сразу вижу себя глазами других людей, сразу думаю о себе их мозгами, сразу же с их стороны даю себе оценку. Я часто думаю об этом. Тем не менее я никогда не осуждал других людей, не давал им оценку, не выявлял их недостатков, я просто выслушивал их – им большего было не надо. Да-да, я прекрасно умею слушать, я прекрасно могу сострадать и никогда не посмею осудить человека, и никогда не посмею повести себя как-нибудь так, чтобы ему стало стыдно. Люди не должны стыдиться себя ни изнутри, ни снаружи. Жаль, что я об этом забываю. Оттого я и одинок, несмотря на то что людей вокруг меня предостаточно. Для них я всегда веселый и жизнерадостный. Все мои проблемы и комплексы глубоко внутри, о них никто не знает, кроме самого меня. Возможно, люди думают, что у меня их просто нет, а у меня их больше, чем у кого-либо другого, потому что одному мне тяжелее разместить их по полочкам, выбросить их в мусорный контейнер. Одному мне их не поднять, не под силу такая ноша. Я никому не открываю свою душу, потому что думаю, что люди надо мной просто посмеются, что для них это будет еще одна смазливая история, рассказанная им очередным неудачником. Я боялся быть неудачником, нет, я боялся казаться неудачником, я боялся того, чтобы люди считали меня им, хотя сам всегда прекрасно знал, что я самый настоящий неудачник, величайший во всей их истории. Конечно, вы скажете, что невозможно все и всегда удерживать в себе, все переживания, всю боль, все печали, и, разумеется, вы будете правы. Это все выплескивалось наружу, накопившись. Я рассказывал об этом бумаге. Обычной бумаге, листам дневника, которого я вел. Я писал и стихи, и просто прозу, и много чего еще, но это было лишь детскими слезами о первой любви, детской печали, детских переживаниях. Когда я стал чуть постарше, у меня появилась мечта. Я хотел написать книгу о собственной жизни. Чтобы не рассказывать все собеседнику, а поведать всем читателям. И чтобы как бы и моя жизнь, - и вымышленный рассказ, - мой стыд, скрытый под маской творчества.
Но моей мечте не суждено было сбыться так скоро, как я хотел. Появлялись дела, учеба время от времени давала о себе знать, друзья, девушки, словом, жизнь захватывала меня все больше и больше, и все время тратилось лишь на нее. Все, что болело изнутри раньше, казалось пустяками, больно не резало – и зачем об этом было вспоминать. Времени для написания собственного шедевра так и не появлялось, - да и лениво как-то уже было. Не так остро ощущалось то, что должно было стать главной темой. Вся моя жизнь находилась на поверхности, все, чем я жил было снаружи меня, и в душу заглядывать приходилось очень редко. Тогда я думал: «Все еще впереди! Вот в старости нечего делать будет – и напишу свою жизнь в трех томах! А сейчас нужно создавать содержание этих томов!» Но, тем не менее, моя молодая жизнь проходила довольно однообразно-весело. А когда эта веселость становится твоей повседневной жизнью, она уже превращается в весьма скучные серые будни, все краски ее тускнеют, и ты ждешь ярких выходных, а, когда настает их время, ты понимаешь, что эти выходные те же самые будни, и, что самое ужасное, тебе и раскрасить-то их нечем, все краски, какие только возможно, были истрачены на преображение серой повседневной жизни. И, получается, что это не твои выходные слишком скучные и однообразные, а будни излишне яркие и беззаботные, что и расслабляться уже дальше некуда. Когда мне стукнуло двадцать два, и я с горем пополам получил кое-какое высшее образование, я устроился на работу – бухгалтером на один завод. Зарплата была небольшая, но без опыта работы невозможно было найти ничего лучше. Это был временный вариант. Вся моя жизнь из радостной и безмятежной превратилась в вечное ожидание отдыха и сна. Я невероятно уставал на работе, и, приходя домой, лишенный сил и всяческого желания и возможности что-либо делать, падал на кровать. Спустя, по-моему, года три меня повысили. Зарплата стала гораздо больше, уставать стал гораздо меньше, и все дела мои, казалось, пошли в гору. На этой временной работе я проработал без малого двадцать пять лет. Потом завод приватизировали, и я устроился на другую работу, где и тружусь до сих пор. Сейчас мне шестьдесят семь лет, и у меня нет ни внуков, ни жены, ни детей, ни семьи. Я просто не успел ими обзавестись: опять же все откладывал на потом. И очень печально то, что однажды, когда мне станет особенно плохо, никто об этом не узнает, кроме врачей и старого, преданного мне пса с вечно грустными глазами, и никто, кроме них же, обо мне не позаботится. Да, у меня нормальная пенсия, я живу в хороших условиях, у меня достойная старость. Но почему же я тогда не счастлив? Почему я не засыпаю с улыбкой и не умиляюсь от того, что кто-то называет меня дедушкой или папой? Для кого я живу? Единственное родное существо, которое постоянно рядом со мной – это старый черный дог, с которым мы вместе доживаем свой век. Наверное, я живу только ради него, и наверное, он живет, потому что понимает, что без него я умру.
Вот все три тома моей жизни, которые поместились на три листа. Вот вся история моей жизни, вся моя печальная проза. Я никогда никому этого не рассказывал, а теперь мне просто некому, потому что у меня есть только приятели, настоящих друзей не осталось. Ведь для настоящего друга ты не можешь быть всегда веселым, для него ты должен разделись себя напополам, и отдать ему одну часть, ты должен научиться доверять ему, чего я так и не сумел сделать, отчего у меня и не осталось друзей, а, может, и никогда не было. Вот и все, вот и конец моей истории. Может, она уже и не изменится, а, если что-то и повернет ее в другое русло, то я это обязательно изменю все так, чтобы это было хуже для меня самого. Такой уж я, такая уж моя жизнь.