Мачо-Пикачу. Глава 1

Спутав цель и мишень, и угробив «товарища, который нам совсем не товарищ» Пых еще долго пребывал в замешательстве. Застывший над ним- как простой зевака, а не убивец. Глядя, как его будут разбирать, поверженного, как железного Феликса,  голодная охло охочая до сувениров. А он, Пых, в свою очередь  не должен был позволить никому глумиться над телом убитого им врага в честном поединке. Пока у Тилля (1) вытекала оставшаяся в теле кровь на шелковую мураву Мамаева Кургана, как будто выходящая из долгого заточения, давно собиравшаяся окропить святую, и ныне еще более поруганную заправками и ресторанами землю. Пых сам стоял дикий, озлобленный и подавленный, после свершившегося страшного и для него ритуала, который допустили и «довели до ручки» его пухлые, как у Карлсона, ручки, толщиной в двухлитровые пластиковые бутылки из-под пряного ГМОшного кваса.
Не пресс-конференции же надо давать, надо по «съ..бкам».

Толпа бесчинствовала, ревела и гудела, скандируя что-то пошлое и вульгарное. Страшная ночь, возможно бы впитала бы в себя и очередной погром, как дерзкий вызов мультикультурному миру, как вспышку многоатомной зависти за свою узконациональную невозможность чего-то добиться и нормально утроиться «по жизни»-пеняя не на собственную трусость и слабость- а на традиционализм, плодовитость и сплоченность «приезжих».

Будучи дома, и приводя себя в чувство, Пых долго стоял под душем, долго сидел на горшке, перед чем, просыпаясь, долго смотрел в потолок, прежде чем подняться из постели. Просто лежал с открытыми глазами-как Дракула в раскрытом гробу-смахнув с лица налипшую на ночную испарину землю. Слушал шумы за окном. Долго не чиркал зажигалкой –несколько минут держа сигарету в зубах. Рефлексировал. Думал. Думал о двух вещах. Первая- применима ли формула  о любовниках- брачующихся к драчующимся и врагам –интерпретируя «союз двух- где первый любит, а второй позволяет любить» в «союз двух, где первый ..а второй себя позволяет убить».
Что, если Тилль позволил сам себя убить? Да дрался, аки лев, да, но поддался, позволял, может, сам устал жить, а может, и принял смерть, потому что давно искал  такой предоставленной возможности- чтобы не «по глупости –от несчастного случая , и не «от себя самого»-в подростковых мыслях о суициде, или собственных вредных привычек, а чтобы тоже как -то по- геройски. Все же за какую- то удобозримую достойную цель, не «обмельчав по жизни» до «барного побоища в очереди за кружкой нефильтрованного пива», и не в ресторанной драке за «а че в оче». И случай представился. И он себя не пожалел. Инстинкты самосохранения, все такое. Внешне все было «чисто сработано».

И Пых поверил в себя, на какие то промилли этой самой сытой уверенности, что он не «штаны», мужик, и может..даже мужицкий мужик. Но эта назойливая противная докучающая мысль, что «один..позволяет» уже не на минуту его не оставляла. Про такую голимую рефлексию не писал даже Достоевский. Про такое патологическое желание  постоянно взвешивать уже «пройденную» ситуацию, уже где невозможно было что- нибудь выправить-кроме как выразить соболезнование  семье от имени анонима, или представившись русским музыкантом из группы, которого никто не знает. Назвать в разговоре именем слово первое пришедшее на ум или попавшееся на глаза, перемешать слова соболезнования-с нотками невыраженного раскаяния, с «он его хорошо знает».
-Откуда?
АА, еще в армии вместе служили.
- хм.. но Тилль никогда не служил в армии, как вы говорите. Тем более, в российской армии. Черт возьми, к то вы?!..
Короткие телефонные гудки. Да они издеваются просто, допытливые немцы, им все вынь да положь..

Я сам над собой издеваюсь, думал Пых, намазывая на себя голого масло одежд, для того чтобы «выйти в свет» завтрашним, но уже наступившим для него после полубессонной для него ночи, утром. «Выйти в свет» было просто выйти из уже ставшего тесным подъезда. «Выйти в свет» было для него просто уже «хоть куда –нибудь» выйти, чтобы избавиться от поднаторевших во взрывании кирпичной кладки мозга мыслей. Просто совершить «хоть какое –нибудь» действие. Даже малопонятное со стороны. Даже полуосозанное, но чтобы занять себя каким -нибудь действием. Подъезд был в полутьме, осунувшийся, как наркоман, он также спешил поскорее сдохнуть, в агониях и ломках перед новой дозой проходящего в нем потока «туда-сюда» людей. Тесный подъезд- где уже люди не спариваются на ступеньках как Пасифая с Зевесом в образе быка, где даже дети не покажут друг другу срамные места, потому что там гадко и мерзко, даже находиться из-за мусора и вони- которую не победит не реформа ЖКХ и не управляющие компании, потому что в этих домах живут форменные уроды, которые ждут что этот мир кто-то сделает за них чище. Подъезд, в котором уже никогда не будет ни ли/фта ни лифта/, который никогда не обзовут словом «парадная», который никогда не «номинируют» на звание лучший подъезд в городе, потому что людям «это не надо». Да и им вообще ничего не надо, кроме телевизора-который, как нелюбимого нелюбимую терпят, хают за глаза, а все равно с ней остаются, в этой дикой фаталити, чтобы и далее «хавать» этот теле-сок через капельницу мозга, понимая, что тебя на..бывают, набавляя рейтинги, деланные твоей тупой головой пальцем и телеантенной–которой до зарезу до усрачки нужно это комнатное-растениевидное «развлечение» –жидкий и присный досуг- присосаться всеми четырьмя лапками к «заветному ящику».

Чувство голода было нестерпимым, но запланированным, оно будило ровно по часам, приходило как коллектор, по графику, в методически верно рассчитанные часы-с междисциплинарным подходом, с поправкой на психологию и знание человеческих биоритмов- нарушая естественные фазы кратковременного сна и периода пищеварительных реакций- выводя из строя, постепенно за пищеварительной системой- повышая давление, и выводя из строя вплоть все до кровеносных систем внезапным инсультом. Все по системе. Все по науке, чтобы ты в определенные часы уже знал, что тебе будут звонить, в таком тревожном ожидании уже замирал, боясь, да боясь опять и пропустить, как хук в голову, и даже принять этот очередной телефонных звонок, с угрозами и чванливым хамством, потому что ленивое демократическое государство пустило и эту сферу правового регулирования на самотек.
Оно позволяло тебя гнобить, как потребителя и не защищало тебя, как гражданина, от посягательств, когда тебя «тупо провоцируют», и бесстыдно подыгрывает твоему кабалению, как ловчие в сети  тебя загоняют за долги, перекупая по рукам, как невольника, с персональными данными, кредитной историей и детской наивной верой в себя, что однажды «проснешься!».

Желание еды и голод становились нестерпимы, и он бодро шагал к бесстыдно накручивающему цены ларю шаговой доступности-которому чинуши обозначили  возможность нажиться на твоей потребе –завышая цены на все жизненно важные продукты скудной потребительской корзины- как будто заведомо пуская цены на необходимые продукты «в рост», лишая тебя необходимых витаминов и возможности нормально  и калорийно питаться.
Ему хотелось покупать и есть именно высококалорийное, что-то стремительно утоляющее голод, прямо уже во время еды,  чтобы хотя бы на время можно было бы забыть о голоде, как о возможности удачно хотя бы раз отыграться в покер, вернув хотя бы часть из проигранных «по пьяне» денег.

Чувство голода созидательно. Оно не только губит население Восточной Европы, но и позволяет стенкам желудка протирать друг друга, как паста гоя начищая до блеска бляху-прядку военного ремня. Чувство голода-оно в высшей степени созидательно. Оно по -крайней мере «будит». Я ведь и хочу главного –«пробудиться»- но не как баптист, а как гражданин. И Пых опять призадумался, что если голод какая-то истота в его чреве-истота пустоты, и пищевого одиночества, то он может его, как женщина, выносить положенный календарный срок, разрешиться- и родить большой голод. Или большую пустоту, или большое одиночество. Или ажиотаж на продовольственные товары, стимулируя развитие хотя бы внутреннего рынка, и грядущее ненужно вступление в ВТО, потому что ничего путного, кроме сбыта ресурсов мы не умеем делать, производим, все ненужное, только чересчур эффективно извлекая из кладовой родной природы ее несметные богатства.

Авиагородок на отшибе не интересовал девелоперов. Он тихо умирал и спивался на отшибе миллионного города, где лаже улицы как таковой не было-а просто «куча домов –группой лиц по предварительному сговору». Где инженеры-комитетчики с умным видом только распределили односложные- единичные однозначные номера домов-которых было меньше, чем пальцев на руке. Белье и военная одежда просто висели на улице на бельевых веревках-но их уже никто не воровал, «не интересовались»-ни бомжи, ни даже цыгане-давно поняв нерентабельность этого занятия в пучине нарождающегося на постсоветских просторах наркобизнеса. Даже бомжи «чурались» городка. Все бомжи и клептоманы съехали «с горы», как назывался авиагородок в народе, в более бойкое и кипучее место- в миллионный город. Там, где среди промышлявших бомжей, клептоманов и мелких воришек тоже  есть и специализация, и проф-пригодность, и бизнес-разведка, и жесткая и жестокая конкурентная борьба,  заставляющая ставить себе задачи по силам  и «брать чужое» на строго научной рыночной основе –«что плохо лежит», и что более ценное,  чем подменный военный фонд и стираные подворотнички, в виде струпьев разорванной линялой белой простыни, изуродованной неуклюжим проставлением клеймения в виде календарной даты.

Девелоперов не интересовал район- здесь могло и рождалось что-то стихийное как народный бунт, что-то, чтобы даже власти его приняли как уже что-то готовое , сформировавшееся, но терпеливо дожидались бы его часа без поддержки подпитки-заставляя тихо умирать как стариков в домах престарелых-методично дожидаясь следующего «случайного» поджога. Не поддерживая даже самое нерискованное начинание до поры до времени, все прикидывая загнется все же или нет- так появились автомобильные гонки на аэродроме. И все строить никто не хотел. Ставить банкоматы и терминалы ради нескольких домов-калек с семью процентами комиссии тоже никто не хотел, ибо спустившись «с горы» в любом ларьке было 5 % комиссии за транзакцию, и люди были готовы откладывать на потом финансовые траты, ради оных процентов.

Девелоперы не решались ничего строить из-за самого городка, возведенного под доживавших на пенсии бывших штатов этого самого авиагородка, и из-за продуваемости высокими ветрами этой территории вдоль и поперек, когда каждый выход из дома благодаря ветрам  сопряжен со слезоточивостью и характерными неудобствами из-за прилипающей к телу под его напором одежды. «Ветер в харю, а я шпарю»- думал Пых, уже доходя до порога ларя шаговой доступности.

Со спины- продавщица- а лицо Тилля. «Надо же, привидится такое!»  -думал Пых. Но лицо Тиля не было наваждением, это не было и не умопомрачением, ни расстройством зрения, ни миражом, ни зрительным обманом, в виде грузной продавщицы ларя, обреченной на обсчитывание и  продажу сигарет из -под полы, не то что несовершеннолетним, но и малолетним. А приползли бы в ползунках или только научившимся ходить и грудничкам -чтобы хоть как-то стимулировать рыночный рост, воспетый Макконелом и  Брю.. На него действительно смотрел и хлопал глазенками какой-то инородный Тиль, как будто в тело потасканной бабищи  его лица вырезали фотошопом из плаката, где он еще вчера был на концерте, и тупо вставили в программе «drag and drop».

Жаль, что Тилль  не Тальков, больше жаль, что он не знал и не пел «вот даже через сто веков, в страну не дураков, а гениев..»
Пых ожидал услышать от продавщицы нечто вроде  «you have a pussy» а взамен неожиданного для себя услышал родную речь.
«Я никуда не делся»- сказал Тилль, ты меня может и убил, уничтожил как класс..
«Пустил в распыл» добавляя- сказал Пых, перебивая собеседника. Вспоминая еще и перебирая в уме ее какие-то заимствованные обороты речи Нагульнова у Шолохова в «Поднятой целине», старясь в разговорах с этим немцем быть более народным и русским, несмотря на присущий Пыху узкий и монгольский разрез глаз подобающий не славянскому православному воину, а скорее Угедею.
Душа бессмертна- ты это хотел сказать, играя на опережение, с воплощенной в реале жертвой фотошопа говорил Пых, задумываясь, что для него на фоне его преступления многократно оправданного его моральными принципами, идейной борьбой и политическими категориями- его настигает сугубо человеческая мания преследования, как неподъемный груз, как фатальность, как переходный период  между нравственной мукой, или еще боле страшной психической болезнью, или предстоящим душевым расстройством.
-У тебя какая была группа НПУ? –Озадаченно, сам не понимая логики своего вопроса- спросил Пых- как будто он не вел разговор, а всеми силами пытался его поддержать-не находя более пристойной и важной темы и нити разговора.
Почему была: есть. Первая, -уверенно и гордо сказал Тиль, как будто подписывая Пыху автограф на память,  выводя его имя предварительно переспросив «кому подписать?» а выводя в гласных его имени фигурное аппетитные сердечки.
Пых развернулся зло, раздосадовано, и резко вышел и подумал, что среди испытаний его организма, найдутся вещи пострашней и мучительней, чем внутренний голод. Захлопнув двери, в уши полилась какая то давно осевшая в голове  музыка, как будто открыли в голове все краны и разложили партитуры, и он услышал песню :

I Just Shot Till Lindemann
I Just Shot Till Lindemann
Till Lindemann and I
Till Lindemann and I
Ah, ah ah ah, ah...
и все такое многократно и многократно в геометрической прогрессии, как заезженная пластинка повторения заедала у него в голове. Срывала брезентовые чехлы его аудио-музыкальной памяти, оставляя их нагими, для того, чтобы дать им щекотливую возможность быть доступными и открытыми  для внутреннего употребления, позволяя хотя бы им захватить себя, и отпугивать голод. Как будто веря в еще одну спасительную формулу, что если о голоде, как о боли, не думать, то он перестанет тебя беспокоить, а больше всего, Пых боялся беспокойства, ему хотелось размеренности и статичности. Ему хотелось возбуждаться, но по делу, ему хотелось обладать, но в сытости, в довольстве, в удовлетворенности, а не в этой снующей во все его органы чувств утоляющей незапланированной и внезапно случившейся жажде тела утробы, в этой дикой потребе сущего самца…

Примечания
1. Тилль Линдеманн
2. The Cranberries (Крэнберрис) - I Just Shot John Lennon