Ассистент доктора моро. фото самира алиева

Александр Хакимов

АССИСТЕНТ  ДОКТОРА  МОРО

В моей жизни было несколько эпизодов, о которых я до сих пор вспоминаю с горечью и стыдом. Слава Богу, было их не так уж много, зато запомнились они крепко...
На четвертом курсе обучения (в середине 80-х годов) мне довелось проходить практику в виварии. На заднем дворе Азгосуниверситета, среди деревьев и густого бурьяна, таилось длинное одноэтажное здание, напоминающее склад. Это и был собственно виварий. Иногда я забегал туда по велению того или иного преподавателя – за лягушками, белыми крысами, кроликами и собаками. Лягушек, крыс, кроликов ждала незавидная участь – мы, студенты, вскрывали и потрошили их на лабораторных занятиях  под руководством мудрого преподавателя. Собакам выпадала иная доля; хоть мы их и оперировали (опять же под присмотром препода, в подвальном помещении кафедры анатомии и физиологии, в шутку называемом нами «подвалами Мюллера»), большинство «друзей человека» после этого оставались живы, и бегали потом на заднем дворе, возле вивария, нещадно облаивая каждого прохожего. Собачек мы жалели и частенько подкармливали, несмотря на то, что они продолжали нас облаивать, а кое-кто из них даже норовил куснуть за щиколотку..
Вот туда-то я и получил распределение на летнюю практику.
Заведовал этим учреждением низкорослый, массивный человек лет сорока-пятидесяти, молчаливый, но очень умный. Занимался он серьезными и крайне нужными вещами – искал, как и многие, лекарство от раковых заболеваний. Не по злобе, а просто из привычки давать всем новым знакомым какие-нибудь прозвища, я нарек его (мысленно, разумеется) доктором Моро. У любимого мною Герберта Дж.Уэллса описан был такой вот доктор Моро, который на отдаленном тропическом острове, в тайной лаборатории, занимался запрещенной законом деятельностью - вивисекцией животных. Правда, уэллсовский герой одержим был маниакальной идеей – хирургическим путем превращать в людей быков, леопардов, свиней, овец, гиен и так далее. Идею свою он воплощал в жизнь с размахом, не жалея для этого ни свиней, ни быков, ни леопардов. Хоть Уэллс по образованию и был биологом, роман у него вышел не научно-фантастический, а, скорее, остросоциальный (поведаю тем, кто не читал его: Моро пытался цивилизовать полученных им зверолюдей; и для этого имелся специальный ассистент, «человек с бичом», беспощадно наказывающий каждого человеко-зверя, который хоть на волосок отступал от навязанной ему  человеческой морали; из-за трагической случайности Моро погибает, ассистента разрывает на куски одна из подопытных тварей, и зверолюди, избавленные от страха, весьма быстро возвращаются в животное состояние; потрясающий  роман, вышедший в 1886-ом году). Интересно отметить, что некоторые мотивы уэллсовского романа потом легли в основу знаменитой повести Михаила Булгакова «Собачье сердце»... Впрочем, вернемся из большой литературы в небольшую науку. Заведующий виварием не собирался кроить людей из вверенных ему мышей, кроликов, лягушек и собак. Он всего лишь-навсего занимался плановой работой: опытным путем искал средство против рака. Для этого ему нужен был определенный запас больных этой страшной болезнью подопытных животных. И вот тут уже начиналась моя функция. 
Я не хочу тут живописать суть моей работы, чтобы не шокировать слабонервных. Если в общих чертах - то в мои обязанности входило брать шприцом кровь, зараженную клетками Эрлиха (раковыми клетками, иначе говоря) и впрыскивать эту гадость в брюшко здоровых мышей. И так изо дня в день в течение полутора месяцев. Скажу сразу: проделывать все это мне было крайне неприятно. Так уж угодно было Создателю сформировать мой характер, что я никогда без крайней на то необходимости не убиваю никакое животное. У буддистов этот принцип называется «ахимса», и заключается в непричинении вреда всему живому. Особо радикальные буддисты даже метут перед собой дорожку веником, чтобы ненароком не раздавить муравья, и обматывают рот платком, чтобы случайно не проглотить безвинную мошку. Я, конечно, далек от таких крайностей, но никогда не давлю пауков, тараканов, мух; я ловко пленяю их пустым спичечным коробком и выдворяю вон за пределы моего жилища. Надо мною часто потешаются – не легче ли, мол, прихлопнуть насекомое, чем совершать такую массу лишних телодвижений? На что я всегда невозмутимо отвечаю: «Я крови не жажду, мне достаточно депортации» Понятия не имею, откуда у меня, честнОго мусульманина, взялись такие чисто буддийские замашки, но факт есть факт. Теперь представьте себе, каково мне было заражать мышек смертельной болезнью! Конечно, я добросовестно выполнял свою работу, я твердил себе, что это моя прямая обязанность, что я ни в чем не виноват... но все это было слабым утешением. Я жалел мышей, которые на моих глазах неуклонно превращались в смертников, волочащих за собой раздутые, как помидор, изжелта-зеленые брюха.
Жалел я их и полтора десятилетия спустя, в самый канун миллениума, когда в другом уже институте, уже другие ученые искали все то же средство против рака. И вновь в роли подопытных животных выступали белые лабораторные мыши, и вновь работать с ними выпало мне. Сначала я возил их  в Институт радиологии, где их облучали, потом мне приходилось ухаживать за заболевшими мышами, и делать им инъекции чудо-препарата (разработка - не скажу чья, тем более что препарат оказался бессилен победить рак). И вновь я чувствовал себя препакостно. Они ведь были не просто шустрыми белыми грызунами, которых я должен был кормить, поить, колоть, чистить им клетки и делать им уколы! Изо дня в день я узнавал этих мышек все ближе и ближе, я научился различать их по внешности и по повадкам, я становился свидетелем их поступков, как вполне осмысленных, так и очень странных. Я был чем-то вроде Большого Брата из антиутопии Оруэлла «1984» - зорким, внимательным оком, которое следило за мышиным сообществом практически круглые сутки. ...  Я подсмотрел множество тайн из мышиной жизни. Постепенно я привык к ним, а они - ко мне. И в то же время в обращении с ними приходилось соблюдать крайнюю осторожность. Если кто думает, что с мышами работать легко, тот крупно ошибается. Своими зубками они могут цапнуть так, что потом час будешь кровью капать, да еще гадать, не подхватил ли от них чего-нибудь дурного...
И вновь я повторял и повторял про себя спасительную, казалось бы, фразу: «Это моя работа» Но, поверьте, она не помогала, эта фраза! Я ведь отлично помнил, что точно так же «отмазывались» нацистские нелюди, подвергающие пленных чудовищным опытам в Дахау и Освенциме! «Мы лишь выполняли приказ», - повторяли они. Я пытался внушить себе, что мои действия служат интересам науки, но и это помогало слабо. Команда японского врача-изувера Исии Сиро, во время Второй мировой войны испытывающая на военнопленных химическое и бактериологическое оружие, а также замораживающая людей живьем, тоже утверждала, что действовала в интересах науки. То же самое мог сказать и доктор Йозеф Менгеле, резавший польских и еврейских детей без наркоза в шестом блоке Освенцима, и, знаете, в определенной мере он был бы прав... Что до меня – то я далеко не Менгеле и даже не Исии Сиро. Возможно, я чересчур давал волю эмоциям, и они подминали под себя разум и логику. Возможно. Но мне было до слез жаль маленьких белых мышек... Просто жаль. И все. 
Еще я говорил себе, что я плохой ученый. Настоящий исследователь, внушал я себе, не должен поддаваться эмоциям. Во имя науки я должен быть способен вскрыть, разрезать, заразить любое подопытное животное, а если понадобится – и себя самого! Ну, самого себя – это у меня получилось бы, наверное, легче и проще. А вот мышей... мышей я жалел. Но работу свою выполнял аккуратно – аккуратность у меня в крови. Вот такой вот душевный раздрай, или, говоря проще, горе от перфекционизма.
Позднее я прочитал, кажется, у ле Карре о том, как во время Второй мировой войны готовили британских парашютистов-коммандос. Их учили убивать врага штыком и кинжалом, а тренироваться они были вынуждены на бездомных собаках, которых им ежедневно доставлял сержант-инструктор. Курсантов это страшно злило, они готовы были избить сержанта, но... в то же время они понимали, что иного выхода нет. И, прикрутив эмоции, усердно тренировались на собаках. Потом многим из парашютистов эти навыки спасли жизнь. Примерно такие же страсти описывал и знаменитый шведский писатель Пер Вале; правда у него коммандос тренировались на свиньях... Как в первом, так и во втором случае людям было очень жалко свиней и собак. Но в условиях войны понятие жалости отходит куда-то на второй, если не на третий план. «Жалко – оно у пчелки», - хладнокровно говаривал наш ротный капитан.
Или вот Лайка, полетевшая в Космос до человека. Защитники животных на Западе подняли тогда страшный шум – вот, мол, погубили бедную, ни в чем не повинную собаку... Да, собака погибла, это факт. Ее возвращение на Землю не предусматривалось, поскольку технически – тогда – не было возможно. Но скажите, разве лучше было бы, если б на орбиту запустили славного молодого парня, пусть даже и добровольца? Было бы лучше, если б его расплющило перегрузками, если бы его разорвало перепадом давлений, если б он замерз от лютого холода или изжарился при входе в плотные слои атмосферы, или получил страшные лучевые ожоги? Человек? Ведь тогда никто, абсолютно никто не мог знать, что ожидает космонавта в околоземном космическом пространстве! И всю нагрузку приняла на себя славная собачка, за состоянием которой с помощью телеметрии следили специалисты на Земле... Широко известна и десятилетиями отлажена практика: новейшие препараты и медикаменты сперва испытываются на животных (вначале на мышах, кроликах, собаках, свиньях, а потом и на обезьянах), и лишь после этого – на людях-добровольцах, а уж совсем после этого поступают в сеть аптек и клиник. То же самое и с рискованными, ранее не проводившимися операционными методиками: вначале животные, потом – человек. Подопытным животным ставят памятники...  А если без подопытных животных – получаются в итоге те же самые доктор Менгеле и Исии Сиро. И если у вас будет время - помяните как-нибудь добрым словом бессловесных тварей, нашедших свою смерть в лабораториях всего мира для того, чтобы люди оставались живы...
Возможно, изложенные мною сантименты многим из вас покажутся смешными. Мы с вами живем, увы, не в «эру милосердия», как утверждал один из героев одновременной повести братьев Вайнеров. На нашу долю выпала жесточайшая эпоха, по сравнению с которой все ужасы средневековья, включая достижения испанской инквизиции – просто детский утренник в провинциальном Доме культуры.  Бездушием, черствостью и жестокостью по отношению к людям и тем более к животным пронизана вся наша жизнь. Я даже не о телевизоре говорю. Вы что, никогда не видели, как в нашем славном городе отстреливают собак, или как на тихих улочках мясники перерезают горло подвешенной за заднюю ногу и мученически дергающейся корове? То-то. Олицетворением нынешней душевной черствости я бы сделал довольно циничный современный анекдот: «После перевода на корейский язык приключений Шерлока Холмса корейцы долго не могли взять в толк – какие там еще проблемы были у Баскервилей с собакой?..»  Согласитесь, что при таких условиях откровения взрослого мужика, точившего слезу над судьбой загубленных им белых мышей, которым на роду было написано героически пасть жертвой науки – это нонсенс. Попахивает некоей патологией. Или своего рода приколом. Потому что сейчас гораздо легче принять и понять жестокость, чем сострадание.
Но если вы спросите, что потрясло меня более всего в поведении лабораторных мышей... Никогда, до самой смерти не смогу забыть один факт. Дело в том, что размножались мыши там же, где и жили – в клетке. И некоторое время я отбирал для инъекций только самцов. Когда я, подобно громадному ангелу смерти, нависал над клеткой, там начиналась суматоха. Мышихи хватали в зубы розовых и слепых новорожденных мышат и в панике метались по клетке. Но я их не трогал, так что волновались они зря. И вот что я подметил, а подметив, сильно поразился. Со временем многие самцы, завидев меня, тоже хватали детенышей и начинали бегать туда-сюда, изображая панику! Они поняли: если у тебя в зубах мышонок – тебя не тронут, и прикидывались самками, чтобы выжить! Они же не просто все понимали, они же выводы делали! Вот что, помимо всего прочего, довелось увидеть мне, ассистенту доктора Моро...

                Баку, закончено 4 июля 2011