Библиофил

Во свидетели пред вами
призываю сегодня небо и землю:
жизнь и смерть предложил я тебе,
благословение и проклятие.
Избери жизнь...

(Второзаконие, 30-19.)
 






(Я стою в центре Петербурга, рядом с «Домом книги», и курю. Вокруг — ранняя осень.)




Я — библиофил.


Считается, что библиофил — это человек, который любит книги.


Но это неверно.


Библиофил — это человек, который любит книги больше, чем все остальное.


Больше, чем людей.


Реальная жизнь, реальные люди — все это нелепо и неважно.


Это — аквариум хищных рыб, которые занимаются только тем, что грызут друг друга.


Больше ничем.


Появляться в этом аквариуме — тягостная необходимость.


Я не люблю людей.


Я не люблю метро, где их так невыносимо много.


Не люблю вообще ничего живого.


На этой планете есть только два приемлемых для меня места: книжный магазин и библиотека.

 
В эти два места я хожу всегда.


Не обязательно — по какой-то конкретной потребности купить или прочитать ту или иную книгу.


Зачастую такой потребности у меня и нет.


Я прихожу к книгам просто так.


Потому что с ними спокойнее.


Потому что они ничего от меня не хотят.


Потому что и я от них ничего не хочу.


Я просто хожу (или сижу) и смотрю на них, трогаю их руками.


И мне становится радостно.


Я люблю их.


Кто-нибудь скажет — так я убегаю от жизни.


И это — абсолютная правда.


Да, так оно и есть.


Убегаю.


А разве вы — не убегаете?


Разве вы — не убегаете от жизни в свои телевизоры, в свои семьи, в свои хобби?


Почему же я не имею на это права?




(Я иду по Невскому. Мимо в совершенно не перевариваемых количествах проносятся они, живые. Они чувствуют, что я им чужой.)   




Иногда я думаю об этой своей книжной страсти и прихожу вот еще к каким мыслям.


Выше у меня проскользнула фраза — убегаю от жизни.


Но ведь это можно понять буквально.


Ведь книги — это, в основном, книги людей, которые уже умерли.


Что же получается — я убегаю от жизни к смерти?


От живых к мертвым?


Мертвые мне интереснее, чем живые.


Но почему?


Что это?


Какая-то генная мутация или мой собственный, хотя и бессознательный, выбор?


Я не знаю...


Вот, наверное, правильный ответ — с мертвыми мне не нужно бороться за существование (хотя они друг с другом борются).


Им ничего от меня не нужно.


Кроме моего читательского внимания.


Наверное, можно сказать, что мертвые конкурируют друг с другом за мое внимание.


Но — это совсем другая конкуренция, и я ее почти не чувствую.


А что, если — мертвые присосались ко мне и сосут мою энергию через книги, которые они когда-то написали?


О-о-о-о...


Да ладно, не верю я во все эти энергии.


Я вообще ни во что не верю.


Разве можно верить во что-нибудь, если ты прочитал столько книг, сколько я? 


 

(Невский все еще не кончается. Он бесконечен.)




Ну ладно, не буду залезать во всю эту метафизику.


Она мне на хер не нужна.


Лучше я расскажу что-нибудь подробнее о тех лучших на этой планете местах — книжных магазинах и библиотеках.


Итак, магазины.


Я уже сказал, что захожу в них постоянно.


То есть, дело обстоит так — если я прохожу мимо книжного, в котором я сегодня еще не был, - то я его обязательно посещаю.


Книжные бывают разными.


Есть дорогие, с широким ассортиментом, там я просто сижу на лавке и читаю.


Есть дешевые, - в них я могу время от времени что-то купить.


Но, я бы сказал, что главное разделение книжных магазинов — другое.


Они есть более живые и более мертвые.


Обычные — более живые.


А вот букинист, «старая книга», - ближе к подземному царству.


В них уже не просто авторы, но и сами книги — связаны с мертвыми.


Заходить в них особенно приятно, - словно это твой родной дом.


Стоят там, как правило, люди, тоже уже близкие к могиле.


Ну и покупаешь там какое-нибудь издание 1839-го года, твердо зная, что и писал ее покойник, и издавал — покойник, и даже продавали раньше — покойники.


И тебе самому от всего этого становится как-то спокойно.


Ты с покойниками.


А в обычных книжных — там все еще слишком живо.


И покупатели тоже какие-то, как назло, живые, и продавцы, и издатели...
   



(Перехожу Дворцовый мост. Сильный ветер и водная даль Невы заставляют меня слабо улыбнуться.)




Да, теперь библиотеки.


Ну, это уж совсем родное, близкое, потому что я сам работаю в библиотеке.


Обычно я так говорю своим (немногим) знакомым — я работаю в бане.


И все удивляются.


А я безумно смеюсь, потому что это шутка.


Я работаю не в бане, а в БАНе, Библиотеке Академии Наук.


Стоит это огромное серое каменное здание, если кто не знает, на площади академика Сахарова, напротив «большого» Университета.


Каждый раз, когда, идя на работу, я его вижу, на душе моей становится тихо и радостно.

 
Словно я паломник, увидевший, наконец, Святую землю.


Да, больше мне ничего и не нужно — увидеть БАН, быть в нем, ходить по его залам.


А мне еще государство и деньги за это платит — хотя и небольшие.


У нас на работе все возмущаются низкой зарплатой.


А я помалкиваю, потому что знаю, - мы все глубоко больные люди.


Мы все извращенцы.


Нам платить (даже шесть тысяч) — все равно что платить зоофилам.


Мы — одно из сексуальных меньшинств.


Но никто, кроме нас (точнее, кроме меня), об этом не догадывается.


Залы в БАНе — огромные.


И читателей в них почти нет.


Шесть этажей.


Люди там теряются.


Метро — далеко.


Так что услышать из-за этих толстых стен звуки живой жизни — почти невозможно.


Это как монастырь, но намного более закрытый.


Тебе там не просто хорошо существовать.


Вернее сказать — ты не существуешь, выпадаешь из всех процессов.


Уходишь в каталоги, книги, компьютерные картотеки.


И не возвращаешься.


В этом кайф.
 



(Сворачиваю с моста и иду по Университетской набережной. Людей все еще обидно много. И все такие радостные...)




Кто работает в библиотеках?


Я уже сказал — извращенцы.


Могу добавить.


В них работают полулюди.


Существа, стоящие на границе между живыми и мертвыми.


Хароны.


Посредники с царством Аида.


Вы только посмотрите на них (посмотрите на меня).


Худые.


Истощенные.


Голодные и холодные.


Гантели поднять не могут, не то что себя защитить.


С огромными головами и расширенными зрачками.


Всегда — в очках (я тоже, причем в ужасных).


Почему — в очках?


Потому что не видят, не хотят видеть вас, живых и радостных.


Устали на вас смотреть.


Очки — стена между нами и вами.


Непроходимая стена.


Вы избрали жизнь.


А мы — смерть.


Потому что знаем, что ничего в вашей жизни интересного происходить не может.


Мы все знаем о вашей лукавой жизни, жизни-ловушке.


Знаем — из книг.




(Иду мимо Университета. Черт, холодно. Впрочем, мне всегда холодно.)




Как складываются мои отношения с книгой?


Очень просто — я в нее влюбляюсь.


То же самое происходит и с любым библиофилом.


Это всегда похоже на чудо.


Сначала ты замечаешь какую-то книгу — в магазине или библиотеке, неважно.


Мельком.


Ты видишь ее обложку, автора, название.


Возможно, ты уже слышал о ней, а, возможно, - и нет.


И потом ты...


Потом ты...


Буквально втюриваешься в нее.


В ее оформление, запах, цвет, плотность страниц...


Ты хочешь ее.


Но — покупать ее или брать для чтения (в библиотеке) сразу — нельзя.


Это моветон.


Ты должен какое-то время подождать, чтобы твоя слабая влюбленность переросла в сильное чувство.


Во что-то серьезное.


И только если это произойдет, если твое влечение выдержит испытание временем, — ты должен действовать.


Итак, - она твоя.


Этот момент — истинное счастье библиофила.


Когда желанная — в твоей сумке, или на твоем библиотечном столе.


Теперь — ты можешь ее растерзать.


Познать ее.


Вдоль и поперек.


От начала и до конца.


Еще и еще раз.


Я приобрел за свою сорокалетнюю жизнь очень много книг — в моей «однушке» в спальном районе, кроме книжных полок, больше смотреть нечего.

 
Но большую из них часть я не прочитал.


Иногда я виню себя за это.


Но в последнее время я все глубже понимаю, что, собственно, покупал их не для чтения.


А зачем?


Для того, чтобы ими владеть.


Они — мои.


Книги Ницше и Маркеса, Достоевского и Честертона.


И еще — черт знает кого.


Наверное, где-то глубоко в душе, мне кажется, что владея книгами этих людей, я словно владею ими самими.


Их жизнями.


Их мыслями.


Их величием.


Сам я — ничтожен, и понимаю это.


Но — у меня как будто открыт кредит славы у великих деятелей культуры.


И я негласно им пользуюсь.


Но пользуюсь так, что вроде как и не пользуюсь.


Но главное ведь даже не это, а кое-что другое.


Я только сейчас об этом подумал.


Общаться и жить с живыми — мне тяжело.


В таком случае, мертвые — не компенсация ли это?


А, вернее, - не резиновая ли это баба вместо настоящей, живой?


Я разговариваю с портретами на форзацах — но ведь, фактически, я ни с кем не разговариваю...


Не лучше ли говорить с живым сантехником, чем с мертвым Ницше?


Вот в чем вопрос...




(Наконец, я дохожу до дверей своего родного БАНа. Правда, я, как всегда, пришел минут на двадцать раньше своей смены. Хожу вдоль стены — и курю.)




Да, блин, вот оно как все завернулось.


Не хочется об этом думать.


Вся моя жизнь, еще с самого детства (я это хорошо помню), связана с книгами.


Буквально все — я сам, моя душа, моя работа и призвание, мои отношения с женщинами (а спал я только с коллегами по БАНу, что, вобщем-то, равносильно девственности), мои мечты — все связано с книгами.


Или — все отравлено ими?!




(Нервничаю. Бросаю окурок в урну и снова закуриваю, мне себя совсем не жалко.)




Что же это такое?


Что со мной произошло?


Что не так?


Где — поломка?


И главное — что мне теперь, мать твою, делать, теперь, когда большая часть жизни, наверное, уже позади?


А я — некрасивый тощий очкарик, заросший бородой, которого никто, никто не любит?




(Я неожиданно для себя вхожу в состояние штопора. И не знаю, как из него выйти. Невроз — это надолго. Теперь нужно будет тратить на борьбу с ним много ценной психической энергии.   


Вдруг — звонит мой мобильник.


Я дрожащими руками долго достаю его из своей истертой продырявленной сумки. Включаю кнопку приема: 
- Алё?
- Алё, Серый? Здорово, это Димон!
Димон — мой старый, еще школьный, друг. И он никак не связан с книгами. Давно я его не видел.
- Привет, Димон. Рад тебя слышать.
- И я рад. Слушай, приходи ко мне в воскресенье вечерком — пивка попьем, музыку послушаем, а? Пообщаемся? Я еще и баб позову — с ними нам еще интересней будет! - мой друг громко похабно смеется. 
Я отвечаю:
- Спасибо тебе за приглашение, Дима. Спасибо, что вообще меня помнишь, - а сам при этом думаю: вот надо же, блин, как бывает! Только я подумал о том, что я уже почти и не живу, - и жизнь, как чувствует, сразу на меня выходит. Словно она — тончайшая компьютерная сеть и — сверхчувствительная. Что мне ответить Димону? Я в таких случаях всегда беру тайм-аут.   
- Давай с тобой так сделаем. Я подумаю и тебе позвоню, ладно?
Школьный друг вздохнул.
- Нет, не ладно. Ты мне сейчас скажи. Не так уж это и трудно, Сергей.
- А зачем тебе сейчас?
- Ну — нужно сейчас, и всё.
Я начинаю дрожать еще сильнее и, несмотря на вечернюю осеннюю прохладу, - сильно потею. Что мне ему ответить? В сущности, воскресенье — у меня выходной, я вполне могу пойти куда угодно. Все зависит от меня, от моего желания.   
- П-п-п-подожди, дай секунду подумать...
- Жду.


Что говорить? Хочешь ты этого, мать твою, или нет? ХОЧЕШЬ ИЛИ НЕТ?! Посмотри, сама жизнь или бог, кто там, не знаю, откликаются на твою тоску, почему же ты не доверишься им? Почему не расслабишься? За столько лет?


Я слушаю этот внутренний голос, который обвиняет меня, слушаю, и понимаю, что он прав, прав, тысячу раз прав! И я понимаю, что я должен дать свое согласие. Должен! Должен!
Блин, разве я не хочу всего этого?


Напряжение достигает максимума. Я боюсь потерять сознание.


И в этот момент понимаю одну простую вещь — я не хочу. У меня нет желания туда идти. Оно «должно» быть у меня, но оно отсутствует. Да, жизнь дает мне шанс — и что теперь?


- Ты меня извини, Димон, но я... не приду.   
Я вздыхаю и боюсь, что он начнет меня уговаривать, что я буду колебаться, а мне это на фиг не нужно.
Но Димон, на мое удивление, говорит мне следующее:
- Да ладно, Серега, не рви жопу, не напрягайся так. Нет, значит, нет, я уважаю твое решение.
Я улыбаюсь и чуть ни плачу. Димон продолжает: 
- Вообще, я хочу сказать тебе, Серый, что все равно люблю тебя, ты — один из немногих моих лучших друзей... серьезно... Мне всегда интересно с тобой общаться. Так что, надумаешь, - заходи.


Мы прощаемся.)




Да, вот так вот.


Пора идти на работу.


А все, что я говорил раньше про эту работу и про мое библиофильство — не знаю, так ли это?


Да, мы близки к мертвым, но служим-то мы живым.


И не все из этих живых — такие уж ублюдки.


И я - не так уж мертв, как мне хотелось бы.   















5 сентября 2011 года,
Колтуши