Лилия Белая Глава 13 Графиня

 ГЛАВА 13


Она была прекрасна, как роза, неожиданно расцветшая на окне в январе, как буйство красок, восхищающее прохожих, проходящих мимо ухоженного цветника ясным погожим летним днем, как волшебная мелодия, льющаяся из неизвестности, сочиненная гением, почтившим своим рождением тусклый и порочный земной мир. Она была весела и шаловлива, и энергия, источаемая ею, могла бы напоить силой и блаженством целое село Сорокино, которое, не ведая о ее рождении, молча отвергло ее, а потому погрузилось в мрак. И только один человек на грешной земле знал о ее существовании, и этим человеком была старая Марфа, дерзнувшая украсть и скрыть от темных сил то, что должно было принадлежать им.

Маленькая кудрявая девочка играла с ярко разодетой куклой в крохотной, обставленной розовой мебелью, комнатке, в которую не было доступа даже Наталье Назаровой, считающей себя единственной счастливой пленницей странной женщины, волею случая превратившейся в строгую, но заботливую мать.

– Полюшка, – открыла железную дверь чернокнижница и поставила перед девочкой целую кринку козьего парного молока. – Попей, милушка, и ложись спать.
Вздрогнув, малышка быстро подбежала к вмиг подобревшей ведьме и, звонко рассмеявшись, выхватила принесенное из ее натруженных рук.
Юная личность, как-то особенно любимая отшельницей, была яркой брюнеткой с огромными черными очами, ресницы которых могли бы удивить даже самую утонченную модницу из высшего света, ошибочно считающую себя единственной и неповторимой.

– Полинушка, – поглаживая ребенка по вьющимся волосам, срывающимся голосом проговорила Марфа. – Надежда моя на спокойную старость и мир на этой странной земле, на которой брат убивает брата, а мать отторгает родную дочь, чтобы переспать со своим пасынком…. Господи, за что?
Глаза колдуньи наполнились слезами, и вспомнила она свою молодость и приказчика коноваловского Антона, в которого была без памяти влюблена. Давно это было. Ох, как давно. Тогда она, молодая графиня Елена Александровна Березина, племянница барона Владимира Николаевича Анненкова, приехала на каникулы к дяде из Питера в уездный городок Михайловск, а там и встретила того, кто исковеркал всю ее жизнь. Не смогла отвести глаз от статного простолюдина приезжая дворянка, унес как-то ее он в чащу березовую. И зачали они там сыночка, от которого отказались батюшка ее и матушка.

Отправив Антона на каторгу, где он и сгинул, велели жестокосердные родители от нагулянного плода избавиться. Только не послушалась извергов Еленушка, сбежала от них в лес дремучий. А там, в доме у местной чернокнижницы, и родила Алешеньку своего. А та колдунья, известная по всей округе, умирая, оставила молодой женщине в наследство все свои знания. Отыскала родственницу старшая сестра бесплодная графиня Алена Александровна и с согласия мужа забрала у нее единственное чадо, да воспитала его, как собственное дитя. Только не пожелал быть эксплуататором Алеша Березин, ушел он из богатого дома, да в революционеры подался. И по странным обстоятельствам, а может, благодаря молитвам материнским, оказался в ссылке Алешка аж в самом селе Сорокине, где тотчас попался на удочку к наипервейшей стерве деревенской.

А та, поди, сразу и забеременела.
Давным-давно, еще после родов, дала слово сестрице Елена Александровна: не скажет Алешеньке, что он сыночек ее. Издали посматривала она на ссыльного да в платочек тайком плакала. А тот, гордый и смелый, лицом похожий на красавца Антона, косил васильковым глазом на здешнюю ведьмачку и кривил в недоброй усмешке рубиновые, четко очерченные губы. Куда внезапно подевался парень, не ведала даже Марфа-колдунья. Только запропал он, словно корова его языком слизнула. Почитала заговоры чернокнижница, помолилась, повыла в голос, да однажды пришла к ней в сторожку вторая жена Василья Назарова.

Рассказала она ей о плоде нежданном, попросила помочь от него избавиться. Дрогнуло от радости сердечко хозяйки, дрогнуло, когда поняла она, что носит в чреве своем распутница внучку ее, Марфину. И тогда строго настрого наказала Аграфене старая женщина на роды к ней в избушку явиться.

« На Наталью надежды нету, больно жалостливая и безвольная она, чародейством тоже не очень то интересуется, – гладя по голове прикорнувшую к плечу девочку, с грустью думала чернокнижница, – А эта – родная кровушка, кипит в ней нрав гордый и независимый, не должна от ведовства отказаться».
То, что может приживалка догадаться о любимой пленнице, Марфу не волновало. Заколдовала она жилье внучки, так что даже толком не видел и не чуял его никто. Главное, чтобы не узнала о малышке Грунька, а то…

Что будет, если прослышит Платоновна о дочери, старуха не знала, хотя темными ночами, пока спала Натальюшка, раскладывала не раз карты, а потому стерегла она свою ненаглядную, словно сокровище какое.
– Бабушка, – ласкалась к ведьме ее кровинушка, – Можно мне выйти в лес, поиграть с Кирком, да и с тетей приезжей познакомиться?
– Придет твое время, лапушка, – вздрогнула от слов ребенка Марфа-колдунья, – А пока ты обязана скрываться от глаз людских, иначе заберут у меня тебя, и умру я от горя и печали.

– Крровинушка, – влетел к ним в горницу любопытный ворон, чтобы, играя, не больно клюнуть девочку в плечико,  – крровинушка…
– Цыц! – прикрикнула на Кирка хозяйка, и, тяжело поднявшись, спешно вытолкнула его вон.

Михайловск встретил Улюшку холодом. Кое-где на окраине небольшого уездного города змейкой вился сизый дымок из приземистых покосившихся изб, да подслеповато щурились маленькие, ветром побитые окна.
– Через неделю свадьба, – как-то буднично распорядился Мороз и по-отцовски снял Уленьку с повозки.
Простившись с Антиповым, спешившим к шурину, молодые пошли в дом, а там, подбросив охапку дров в проголодавшуюся печь, принялись готовить неприхотливый ужин. С пяток картошин в мундирах, да шматок соленого с прослойками сала составили их нехитрую вечернюю трапезу. Было оглушительно тихо, лишь вольный ветер в безлюдном близлежащем поле фальшиво выводил свою тоскливую, заунывную зимнюю песню. Казалось, вымерло все живое. Герман молчал, только иссиня-белые желваки непрестанно ходили по его широким, ошпаренным морозом, скулам.

– Значит, ты была замужем, – будто равнодушно проронил он и, встав из-за стола, уткнулся упрямым лбом в чисто выбеленную стену. – И как он, Трифон? Хорош в постели? А Баранов?
Уля отвернулась, и жгучие слезы неожиданно брызнули из ее глаз. Как смеет человек, которого она безумно любит, попрекать ее тем, что произошло не по ее вине? Как может он, бессердечный, не помнить о ее погибшем на пожаре батюшке и пропавшей милой сестрице? Нет, этого она не потерпит, хотя и суждено бессердечной судьбою каждой девке и бабе сносить бесконечные мужицкие придирки!

Мороз встал и, в нерешительности минуту постояв за спиной Улюшки, внезапно положил тяжелые, горящие огнем, ладони на ее хрупкие, вздрагивающие от рыданий, плечики.
– Белая Лилия, моя белая Лилия, – срывающимся на хрип голосом, пробормотал он и, словно устыдившись своей необузданной ревности, рывком поднял девушку и, крепко прижимая к себе, понес на могучих руках к не прогревшемуся еще ложу.
– Любый, – не ведая, что творит, робко пробормотала Улюшка и ее белоснежная головка доверчиво прикорнула к пышущей неизведанным жаром груди нареченного.

Время остановилось. Страстью вспыхнул огонь в печи, и за подслеповатым от времени окошком среди зимы ласково запел соловей.
«Померещилось», – отрешенно подумала Улюшка и безропотно отдалась трепетным губам и нетерпеливым пальцам, властвующим над ее покорным и обреченным на безумие телом.
Что-то большое и твердое проникло между ее распахнутых от блаженства ног и с силой вонзилось в жаждущую неизведанного плоть. Острая боль, поколебавшись некоторое время, послушно уступила место неожиданному пронзительному наслаждению, которое унесло счастливицу на ослепительно белоснежные облака, туда, ближе к искрящемуся солнышку, не балующему сумрачную от забот землю долгие-долгие месяцы.

– Ты – девушка? – сквозь потрескивание полен в печи, вдруг послышалось Уленьке, но, не собираясь осмысливать глупый вопрос Германа, она издала тонкий протяжный стон.
– Ты – чистая, непорочная девушка? – повторил свой вопрос фома неверующий и отстранился от возлюбленной, чтобы лучше рассмотреть ту, которую, казалось, видел впервые. – Но, этого просто не может быть, потому, что не может быть никогда!
– Что это? – рассматривая облитую багровой краской простыню, недоуменно пробормотала Уля и, вывернувшись из рук суженого, стремительно вскочила на ноги.

Темно-коричневая кровь несмелой струйкой стекала по белеющим в полутьме внутренним поверхностям бедер.
– Прости меня, – потянулся к женщине умиротворенный мужчина и опустился на колени, чтобы заботливо вытереть вафельным полотенцем следы своего проступка.
– Мне надо помыться, – обессилено прошептала Уленька, заворожено наблюдая над головой яркие блистающие звездочки, которые распадались на мелкие-мелкие точки, чтобы, весело покружившись в хороводе, снова соединиться в единое целое.

Лохань с горячей водой тотчас возникла перед Улюшкой, и Герман насильно усадил возлюбленную в нее, чтобы тщательно намылить черным хозяйственным мылом поруганный им стан.
Через неделю была свадьба. Да и назовешь ли настоящей русской свадьбой скромный вечер с парой-тройкой изголодавшихся соседей, уплетающих за обе щеки немудреную трапезу, совместно приготовленную молодоженами собственными руками. Зато их венчал самый настоящий батюшка, которого Мороз отыскал в какой-то лесной глуши, где отверженный священнослужитель скрывался от новой советской власти.


Матрена была в восторге. Еще бы, ведь ее разлюбезного Гришеньку, наконец-то, назначили самым настоящим комиссаром. Покручивая щегольские усики, он форсил в кожаном потертом пальто и раздавал направо-налево ценные указания. Его боялись! А, значит, боялись и ее! И кухаркин сын, потеряв на классовой бойне отца, прекратил издеваться над супругой большого и грозного начальника. Мотя ходила по Михайловску в изъятой у буржуев каракулевой шубе и высоко несла надменную голову. Ей льстили. Ей уступали дорогу и говорили бесконечные комплименты. Но она бесчисленное количество раз с тоскою вспоминала дерзкого цыганистого парня, посмевшего овладеть ее пылким безрассудным телом. Иванов был тылом Мотеньки, но молодой женщине необходим был и фронт, на котором бы она могла выплеснуть всю свою необузданность и безумие.

По партийным делам приезжал как-то в город Баранов, встречался с Гришей и сказывал, что сгорел по пьяни Назаров, да хромой Филька куда-то запропастился. Это еще что! Убогая Наташка сгинула в болоте ведьмином, туда ей и дорога, калеке. Всех немощных по старости и инвалидов надобно на тот свет отправлять, чтобы жилось вольготнее таким, как она, красавица Мотенька. А про Ульку ни словечком ни обмолвился, видать, тоже утопла. Ну, и семейка, черт бы ее побрал! Но, нет худа без добра! Теперь сердце супруга только ей, Матрене, принадлежит.

– Принимай гостей! – внезапно голосом ее мужа закричал кто-то над ее ухом.
Женщина вздрогнула и распахнула осоловевшие от грез глаза. Розовые воздушные замки, коими она так долго бредила, рассыпались на тысячу крошечных осколков, чтобы потом, через некоторое время, вновь соединиться в единое целое.
– Разреши представить, это – Андрей Иванович Брыль, новый председатель исполкома, – продолжал возбужденно вопить покрасневший от натуги Григорий.

Матрена не верила своим глазам. Она ритмично хлопала белесыми ресницами и разевала, как рыба, рот, чтобы выдавить из непослушной глотки подходящее пролетарское приветствие. Но заветные слова, трусливо затаившись в трепещущей грудной клетке, ну никак не желали покидать мягкое женское тело. Наконец, Иванова большим усилием воли взяла себя в руки. Она преувеличенно угрожающе стрельнула колючими зрачками в застывшего в изумлении гостя и наигранно беззаботно улыбнулась.

« Красавица, – подумал восхищенный собственной женою хозяин дома и с гордостью посмотрел на подавленного чем-то спутника. – Кишка тонка у тебя, приятель, заиметь такую вот бабу»!
Однако, странное выражение глаз пришельца насторожило Григория, но он, вовремя вспомнив о своей недавно благополучно начавшейся карьере, принял благоразумное решение не обращать на чудаковатости Брыля своего дражайшего командирского внимания.
– Милости просим, – засуетилась вмиг очнувшаяся Мотя и, с трудом поджав выпирающий наружу животик, который она, будучи комиссаршей, наела в благополучном городе, убежала в чулан, дабы торжественно принести в горницу запотевший графинчик холодной водочки, белого хлебушка и солидный кусок невиданной в голодную годину ветчины.

Стол она накрыла быстро, да и было что на этот стол поставить, недаром командир Иванов на службу ходил.
– Матрена Васильевна, – скаля большие крепкие зубы, распинался меж тем заезжий мужчина, – Не извольте беспокоиться, Матрена Васильевна.
Он принял правила ее игры. И диковинным показалось женщине, что не изъясняется цыган на языке черни, которую она так искренне презирала.
Гостеприимная хозяюшка вновь вспомнила Сорокино и, ставя чайник на керосинку, вновь зябко поежилась. Вот где ей было всегда неуютно. Даже мачеха, разумница Аграфена Платоновна, коей так восторгался пустоголовый папаша, говорила на скудоумном деревенском диалекте, что так коробило старшую назаровскую дочь.

Мужчины вели неторопливую беседу, но когда в горницу вошла женщина, они сразу замолчали, и это показалось Моте странным, но она решительно тряхнула головой и растянула в восторженной улыбке тонкие губы. Кого из сидящих за столом она желала больше, Матрена не знала. Не ведала она и того, как далее будет себя вести. Цыган облизнулся и, зыркая по углам черными коровьими очами, принялся рассказывать собеседнику о самом Ленине, которого он, якобы, видел на расстоянии пяти шагов от себя.

Стало невыносимо жарко. Приостановившись на мгновение, Мотя расстегнула перламутровые верхние пуговки на шелковой кофточке и тут же заприметила быстрый яростный взгляд пришельца, мимолетом брошенный в ее сторону.
«Все ясно, – с торжеством подумала она и водрузила на белоснежную скатерть купленный у соседки капустный пирог, – Все ясно, теперь у меня будет два мужа. Один – явный, а другой – тайный»!


Заткнув юбку за пояс, Наталья мыла полы. Она с усердием терла потемневшие от времени некрашеные доски и думала о потайной комнатке, отделенной от остального жилого пространства тяжелой железной дверью. Откуда в дремучем лесу железная дверь, Наталья недоумевала. И кто находится в заточении, девушка не знала тоже. Пробовала обратиться за ответом к Кирку, но хитрая птица усиленно делала вид, что не слышит заданных ей вопросов. Почти каждый час Марфа заходила в секретную горенку и оставалась там довольно длительное время. Наталья ревновала. Она успела полюбить старую женщину и помышляла обрести в ней вторую мать, которой сиротинушке так не хватало.

Но дверь однажды открылась. Это произошло на Рождество Христово, самый светлый праздник в году, если не считать Пасхи.
– Моя внучка, – ведя за руку ослепительно красивую девочку, умиротворенно заявила колдунья и звонко, совсем по-молодому, расхохоталась. – Пока вы есть у меня, я буду жить вечно!
«Она высасывает из нас молодость»? – озадачилась Натальюшка и обреченно осела на полати.
– В Полинушке моя кровь, – возразила приживалке чернокнижница и с неожиданной нежностью погладила вьющиеся волосы малышки. – А ты… Ты – моя названная дочь, которой у меня никогда не было. Разве могу я сделать вам зло?

Ведьма задумалась. Она как-то особенно ласково взглянула на пристыженную Наташку, и девушка четко и ясно осознала, что будет любить Марфу всю жизнь. Больше отца и матери. Больше Улюшки и Фильки. Даже больше Тиши Баранова, который не выходил из ее головки, поработив своею красотой израненное ее сердце.
«Если бы видел сейчас меня Тишенька», – бросив беглый взгляд в зеркало, закручинилась Натальюшка и невольно залюбовалась Полиной.

Девочка ликовала. Наконец-то вывели ее из светелки, в которой она сидела затворницей всю свою маленькую и неинтересную жизнь. А тут… столько простора! И можно от души поболтать с этой пригожей молодой тетей, смотрящей на нее, как она, Поля, смотрела на Кирка, навещающего ее каждую ночь.
– Почему вы прятали ее от меня? – целуя малютку в нежную, бархатную щечку, удрученно поинтересовалась Наташка.

– Во-первых, до определенного времени я прятала ее в заговоренной комнате от черных сил, караулящих свою драгоценную добычу, а во-вторых, ни один ревнивый и неосторожный взгляд не должен коснуться моего сокровища, – внезапно резко заговорила колдунья. – Ты успешно прошла все испытания и стала членом моей семьи, которой я так долго и с упоением жаждала. Вы, именно вы, в наследство получите знания, кои поставят вас на одну ступеньку с ангелами, будь то ангелы Света или ангелы Тьмы. А я смогу спокойно уйти туда, откуда нет никому выхода, чтобы воссоединиться там с батюшкой и маменькой. И… с Антоном.

– Но ты сказала, что благодаря нам будешь жить вечно! – возмутилось кудрявое маленькое создание.
– Я – вечна. Мои знания перейдут к вам, а значит, и частица бессмертной души, – вздохнула чернокнижница и на кровать присела.
– Урра! Бессмерртие! – влез в разговор людей Кирк.
– Береги Полюшку, люби, как родную сестру, – моментально сникая, жалобно попросила старая женщина и толкнула единственное свое богатство в объятия ошеломленной Натальи.