У мельницы в лесу

               
                К. Велигина

                У МЕЛЬНИЦЫ В ЛЕСУ               
                Баллада в прозе
     1.
     Двое беседовали за одним столом.
     За окнами герцогского дворца стоял апрельский день. Сыпал мелкий весенний дождь, и в то же время солнце то и дело проглядывало из-за пепельных туч, чтобы украдкой бросить в кабинет герцога несколько ярких золотистых стрел, озорных и теплых.
     Герцог Радам`ант `Аствелл сидел за своим письменным столом, темноволосый, широкоплечий, грузный. Черты его лица были крупны, выразительны, взгляд темных глаз – суров и тяжел. Как всегда (а в эти минуты особенно) он, точно две капли воды, походил на своего покойного отца, Рейгольда Аствелла, чей портрет висел в фамильной галерее дома. Ни усов, ни бороды он не носил.
     Напротив него, на стуле, ближе к окну, устроился его советник, господин Ф`армен П`ольде, худощавый, тонкий, с заостренным подбородком и серыми глазами, в кудрявом по моде парике. На герцоге и его советнике были камзолы с испанскими кружевами и нагрудные цепи: у герцога золотая, у Польде серебряная, но более изящной выделки.
      Фармен Польде преданно и сочувственно смотрел в лицо своему хозяину, а тот продолжал свою речь:
     - … и вот результат беззаботности его величества, Фармен: барон фон Торк снова идет на меня войной, пользуясь отсутствием государя. Берг`иста, мой родной город, уже занят его армией, теперь они идут сюда, к Фаурану. А кончится всё это так же, как всегда кончается. Мои люди в очередной раз разобьют фон Торка, а его величество, «из дальних странствий возвратясь», в очередной раз погрозит ему пальцем. И, спрашивается, какой в этом смысл? Решительно никакого. Kinder spiel (детская игра), как говорят немцы. И этим слабоумным забавам конца не видно. А кто внакладе? Разумеется, горожане и крестьяне – народ! Я бы на месте этого нашего народа давно взбунтовался – и повесил бы господина Торка заодно с господином Аствеллом, то есть, со мной, и еще с полусотней таких же, как мы. Возможно, после этого наш благородный государь Одон Четвертый принял бы, наконец, меры против междоусобных браней и навел в стране порядок!
     Фармен Польде внимательно посмотрел на герцога Аствелла, одного из любимейших вассалов короля Одна Веселого, как прозвал народ своего сюзерена, и, облизнув губы, осторожно молвил:
     - Мне кажется, вашей светлости следует поговорить об этом с его величеством. Раз наша с вами родина Анг`альдия страдает, сударь, вы могли бы съездить в Дин`етту – и там, в столице, склонить его величество к большей строгости в решениях вопросов внутренней политики. 
     Радамант Аствелл слегка усмехнулся.
     - Его величество милейший человек, но никуда не годный политик, - четко произнес он по-французски. – Самый бездарный политик из всех, с какими я только знаком. Думаете, я не беседовал с ним о междоусобицах? Да множество раз! В ответ он хлопал меня по плечу, говорил, что я прав, как никто на свете, и вел смотреть своих ручных павлинов. Павлинов! Черт! - он расхохотался и хлопнул ладонью по столу. – Их у него в саду тридцать штук, и все ручные. Вот и вся вам политика, любезный: и внутренняя, и внешняя.
     Фармен Польде тоже нерешительно засмеялся. Он никогда не позволял себе смеяться прежде герцога Аствелла, но всегда почтительно вторил его смеху, даже когда не испытывал ни малейшей склонности к веселью.
     - A propos (кстати), - переменил тему его светлость. – Я до сих пор не могу найти подходящего камер-пажа для моего Гилфреда. Как жаль, что бедняга Твинк умер от оспы полгода назад. У вас нет на примете подходящего юноши, Фармен?
     - Я уже размышлял об этом, сударь, - скромно отозвался господин Польде. - И склонен думать, что ваш славный оруженосец господин Нард`ини вполне мог бы…
     - Ну, что вы, - Аствелл покачал головой. – Гандемар – отчаянная голова, а мой сын и без того порывистый малый. К тому же, Нардини уже двадцать два года: великоват он для пажа. Да и вообще, он нужен мне самому. Нет, тут бы следовало…
     Его прервал стук в дверь. Впорхнувший в кабинет лакей доложил:
     - Господин Мишель Ань`езе.
     - Проси, - герцог заметно оживился и встал. Его темные глаза блеснули удовольствием, лицо прояснилось.
     В кабинет вошел высокий подтянутый человек в лиловом, с серебряным узором камзоле; на шляпе, которую он держал в руках, золотилась кокарда капитана кавалерии. Он почтительно поклонился герцогу. Тот обнял его и спросил:
     - Никак вы готовитесь освобождать Бергисту, капитан?
     - Так точно, ваша светлость, - ответил Мишель Аньезе.
     - Под чьим же началом?
     - Нас поведет майор `Энке, сударь.
     - Что ж, желаю вам удачи, - герцог сердечно улыбнулся капитану.
     - Благодарю, господин Аствелл, - Аньезе помедлил, потом заговорил нерешительно:
     - У меня к вам просьба, ваша светлость.
     - Да, я вас слушаю, - приветливо откликнулся Аствелл.
     - Мало ли что может случиться со мной, - начал капитан Аньезе. – И в связи с этим… словом, милорд, я очень попросил бы вас позаботиться о моем сыне.
     - О сыне? – быстро переспросил герцог. – Разумеется, позабочусь. Но, кажется, он уже взрослый. Почему он не едет с вами?
     - Он не может, ваша светлость, - неохотно признался Аньезе. – Не то, чтобы он был болен, но у него чрезвычайно хрупкое здоровье. Служба в армии может погубить его, хотя он не робкого десятка и глубоко предан вашей светлости.
     - Я понимаю, мой друг, - молвил герцог. – Кажется, его зовут Флавид?
     - Так точно, милорд.
     - Сколько ему лет?
     - Семнадцать.
     - Семнадцать… - Аствелл на минуту задумался, потом вдруг сказал, видимо захваченный какой-то мыслью:
     - Напрасно вы не привели его с собой, капитан.
     - Как же, сударь, - тотчас встрепенулся Аньезе. – Я привел его. Он ждет меня в вашей приемной.
     - Отлично, - Аствелл оживился. – Позовите-ка его.
     Капитан кавалерии поспешно открыл дверь в приемную и позвал:
     - Флавид!
     Спустя несколько секунд, в кабинет вошел юноша в светлом короткополом камзоле, отделанном золотым шнуром, в таких же светлых штанах до колен, в чулках из тонкой шерсти и в блестящих башмаках. В руках он держал бархатный берет. Невысокого роста, стройный, хрупкий и тонкий, он казался моложе своих лет. Лицо его было очень миловидным, а не скрытые париком, короткие, густые, золотистые волосы блестели на солнце.
     «То, что нужно», - подумал Аствелл, едва увидел его. Флавид Аньезе почтительно поклонился герцогу. Когда он выпрямился, тот спросил его:
     - Флавид, не хотели бы вы быть камер-пажом моего сына Гилфреда?
     Отец и сын Аньезе онемели от неожиданности, потом нерешительно переглянулись между собой. Волнуясь, отец едва заметно кивнул сыну.
     - Почту за честь, ваша светлость, - сказал Флавид, глядя в глаза герцогу своими большими, ярко-синими глазами.
     - Только… - он на мгновение замялся.  – Я не надел парика…
     - Вам он ни к чему,  - сказал Аствелл, очень благосклонно глядя на юношу. – В свите милорда Гилфреда никто не носит париков; разве только во время празднеств и на официальных приемах.
     - Я бесконечно благодарен вашей светлости за столь высокую и неожиданную милость, - дрогнувшим голосом произнес капитан Аньезе; он был глубоко взволнован и тронут. – Я никак не мог ожидать…
     - Ну, что вы, дружище, - герцог обнял его за плечо. – Вы не раз спасали меня от смерти. Кроме того, мы с вами связаны военным товариществом, чувством священным. Я рад сделать для вас всё, что смогу, поверьте мне. Вот и сейчас вы уезжаете сражаться за меня и мои города. Я у вас в долгу, Мишель, и рад хотя бы отчасти отблагодарить вас за вашу преданность. Флавид, проводите вашего отца и возвращайтесь сюда, мы с вами подробно всё обсудим.
     Флавид снова поклонился герцогу одновременно с отцом – и вслед за ним вышел из кабинета.
     Радамант Аствелл снова сел за стол. В его обычно тяжелых, сумрачных глазах поблескивали теперь довольные искорки. Фармен Польде пристально наблюдал за его лицом. В душе он был крайне недоволен неожиданным поступком своего хозяина, но молчал, и его серые глаза не выражали ничего, кроме почтительного внимания.
     - Вы свободны, Фармен, - молвил Аствелл. – Я был рад хоть немного отвести душу в беседе с вами.
     Советник почтительно откланялся и покинул кабинет.
     Господин Аствелл посмотрел в окно, на уже начавший покрываться молодой листвой сад, потом перевел взгляд на оконное стекло, по которому стекали последние, радужные от солнца дождевые капли, - и вздохнул.
     Через несколько минут Флавид Аньезе вновь появился в кабинете герцога.
     - Садитесь, - Аствелл указал ему на стул, где недавно сидел Польде. Флавид сел. Герцог опять оглядел его и вновь остался доволен.
     - Итак, - любезно начал он. – Вы согласились на мое предложение; я рад этому. Ваши обязанности заключаются в следующем: вы должны везде и всюду сопровождать моего сына, милорда Гилфреда, занимать его беседой, быть ему поддержкой в трудных ситуациях и вообще верно служить ему. У моего сына неплохой характер, так что, полагаю, вы поладите. За столом вы должны будете наливать ему вино и подавать блюда, которые он пожелает, а также воду для омовения рук. Ваше жалованье будет составлять пятнадцать золотых цваллердов и пятьдесят натов серебром. Устраивает ли это вас?
     - Да, милорд, - ответил Флавид, которому мешали радоваться новой службе тревога и страх за судьбу отца. – Я благодарю вашу светлость за оказанные мне милость и доверие, и сделаю всё, чтобы вы не пожалели о своем решении.
     - Вот и прекрасно, - герцог улыбнулся и задушевно добавил:
     - Хочу, чтобы вы знали: я вовсе не кичусь своим происхождением, богатством, древним дворянством и гербом, хотя и горжусь ими. Я совершенно искренне считаю, что крестьянин, пашущий поле, гораздо полезней меня и не менее, чем я, достоин уважения и почитания. Я не считаю себя и моего сына выше тех, кто нам служит, во всяком случае, по внутренним достоинствам и дарованиям. Но мир не идеален. В нем существуют такие понятия как политика, чинопочитание, карьерный рост и прочее. Мы живем в мире, и нам никуда не деться от его законов, как бы неудобны и причудливы они ни были. В тех, кто мне служит, я стараюсь, прежде всего, видеть людей: хороших или дурных, неважно. Важно помнить, что меня окружают люди, и что сам я человек. Но об этом не заговоришь открыто. Как вы понимаете, этикет не допускает и тени подобных разговоров.
     - Я понимаю, милорд, - сказал Флавид. – Но, - вырвалось у него, - мне кажется, будь вы до конца честны перед самим собой и Богом, вы не сидели бы сейчас здесь, а были бы с вашей армией, там, куда отправился мой отец…
     Он смущенно умолк, боясь, что Аствелл рассердится на него, но тот лишь улыбнулся ему, как ребенку.
     - Вы переживаете за отца, - сказал он с пониманием. - Не бойтесь, капитан Аньезе – опытный воин; дай Бог, с ним всё будет в порядке. Ведь он участвует в междоусобных войнах по два раза в год, не так ли? А что касается моей честности… Видите ли, я содержу свою армию, чтобы она охраняла мою землю от моих же не слишком умных, жадных соседей. Люди служат у меня добровольно. Если бы соседи не зарились на мои земли и поместья, я бы распустил армию, она стала бы мне ни к чему. Мне нет смысла выезжать с оружием в руках  с е й ч а с. Другое дело, если бы речь шла о каком-нибудь общем неприятеле Ангальдии. В этом случае я всегда садился на коня и вел своих людей в бой – командовал и атакой, и защитой. Ваш отец тому свидетель. Мы с ним не раз спасали друг другу жизнь, при том, что я никогда не прятался ни за чью спину. Спросите у него сами, когда он вернется домой, так ли всё было, как я говорю, и он подтвердит вам свои слова.
     Флавид смутился и отвел взгляд.
     - Простите, господин Аствелл. Я сказал глупость. Разумеется, вы правы, а я…
     - Вы еще просто молоды, - заметил Аствелл снисходительно.  – И только что проводили на войну человека, который вам дорог. Но вернемся к вашим новым обязанностям. Когда вы намерены приступить к ним?
     - Немедленно, если на то будет воля вашей светлости, - ответил Флавид, снова поднимая на него глаза, ясные и спокойные.
     - Очень хорошо, - герцог позвонил в колокольчик и, когда вошел лакей, сказал ему:
     - Позовите сюда милорда Гилфреда.
    
     2.
     Через несколько минут молодой герцог Гилфред Аствелл вошел в кабинет своего отца.
     Флавид еще ни разу не видел его, поэтому воззрился на него с непритворным интересом.
     Наследник герцога оказался высоким, отлично сложенным юношей, крепким, широкоплечим. От него так и веяло здоровьем и радостью жизни. Вишневый кафтан очень шел к его загорелому лицу и ярким, блестящим темно-карим глазам. Длинные, чуть вьющиеся каштановые волосы доходили до плеч, а само лицо было худощавым и казалось каким-то немного хищным: то ли из-за носа, прямо, резко опущенного вниз, то ли из-за бедового, дерзкого огонька в смелом взгляде,  то ли из-за красиво очерченных, но насмешливых губ, в линиях которых  Флавид уловил некоторую самоуверенность и изысканную иронию. Милорду трудно было дать его девятнадцать лет; он выглядел совершеннолетним.
     Герцог Аствелл поднялся навстречу сыну. Флавид тоже поспешно встал и поклонился. Гилфред поцеловал руку отца, а отец поцеловал его в волосы.
     - May dear (мой дорогой), - обратился герцог к сыну со светской улыбкой. – Позволь представить тебе твоего нового камер-пажа Флавида Аньезе, сына капитана Мишеля… помнишь? Капитана несколько лет назад произвели в дворяне, поэтому его сын теперь – потомственный дворянин. Подите сюда, Флавид.
     Флавид приблизился к Аствеллам и поклонился Гилфреду. Яркие карие глаза весело глянули на него откуда-то сверху (Гилфред был на голову выше Флавида), и он услышал голос молодого герцога:
     - Благодарю, отец. Правда, моего Твинка ` Эли мне никто не заменит, как никто не смог бы заменить вас. Тем не менее, я рад исполнить вашу волю.
     Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами. Его улыбка была полна такого пленительного обаяния, что герцог засмеялся тоже и с любовью посмотрел на сына.
     - Ты сегодня на редкость сговорчив, - молвил он с добродушной иронией в голосе. – Забирай с собой этого молодого человека, он будет верно служить тебе. Ступай.
     - До свидания, отец.
     - До свидания, may dear; буду ждать тебя к ужину.
     Гилфред вышел из комнаты. Флавид, поспешно поклонившись на прощание герцогу, последовал за своим новым хозяином.
     Они очутились в большом, светлом, просторном коридоре дворца. Тут Гилфред остановился и бесцеремонно, с веселым любопытством, оглядел своего нового камер-пажа.
     - Сколько вам лет? – спросил он приветливо.
     - Семнадцать, милорд, - с достоинством ответил Флавид. Этот юный титулованный щеголь одновременно восхищал, подавлял и раздражал его.
     - Так вы моложе меня всего на два года? – слегка удивился Гилфред. – Вот бы не подумал. Пойдемте, я покажу вам вашу комнату, она рядом с моей спальней.
     Они поднялись по мраморной лестнице на третий этаж. Гилфред толкнул одну из дверей, и они очутились в небольшом красивом, уютном покое с альковом, задернутым шелковой шторой. Мягкого тона золотисто-каштановые обои придавали покоям жизнерадостный вид; портьеры на окнах тоже были золотистыми. Стены и пол украшали персидские ковры.
     - Здесь вы будете жить, - молвил Гилфред. – Кровать в алькове, всё прочее на виду. Ну, как, нравится?
     - Да, милорд, очень, - вежливо ответил Флавид. Он был чрезвычайно доволен комнатой, но не хотел показывать этого Гилфреду.
     - Я для вас не милорд, а просто Гилфред, - сказал молодой Аствелл. – А вы – моя новая игрушка. Верно?
     И засмеялся, глядя на Флавида. Тот весь внутренне ощетинился и уже хотел ответить, что он дворянин, а не игрушка, и никогда ничьей игрушкой не был и не будет… но солнце светило в окна так ласково, а Гилфред улыбался ему такой открытой улыбкой, что Флавид неожиданно для себя самого вдруг тоже улыбнулся в ответ Гилфреду и покорно подтвердил:
     - Да, я ваша игрушка. Но очень дорогая и единственная в своем роде.
     - То есть, вас следует беречь, - уточнил Гилфред. – Ладно, посмотрим, достойны ли вы этого. Где ваши вещи, Флавид Аньезе? Или этот камзольчик со шнурочками – ваше единственное платье?
     И он слегка дернул Флавида за золотой шнурок камзола.
     - Мои вещи дома, - терпеливо отозвался Флавид. – Позвольте мне съездить за ними.
     - Не «позвольте», а «позволь», - поправил его Гилфред. – Я не люблю официальных обращений в своем близком окружении. Я тоже хотел бы говорить вам «ты» и, как я уже сказал, называть по имени. Ведь мы оба дворяне.
      - Я буду рад этому, - ответил Флавид, не колеблясь.
     - Что ж, съезди домой, собери свои вещи и переоденься во что-нибудь менее маркое.
     Он вдруг поднял Флавида под мышки, посадил его на каминную доску и засмеялся:
     - Ну и легкий же ты!
     - Хорошо, что это тебя забавляет, - спокойно откликнулся Флавид . В душе он был изрядно уязвлен и смущен неожиданным поступком милорда и не знал, сердиться ему или смеяться. Но сердиться он не имел права, а смеяться ему не хотелось. Однако его ярко-синие глаза вызывающе блеснули, и Гилфред это заметил.
     - Прости, - сказал он примирительно. – Я бываю бесцеремонен. Меня избаловали с детства.
     И он протянул руку, чтобы помочь Флавиду спрыгнуть вниз, но тот спрыгнул сам и сдержанно спросил:
     - Теперь я могу идти?
     - Можешь, только не сердись, - сказал Гилфред с улыбкой.
     Флавид с достоинством поклонился ему и вышел из комнаты. Он не мог сердиться на Гилфреда и сам удивлялся этому обстоятельству. Его назвали игрушкой, с ним были недопустимо фамильярны… но это почему-то уже совсем не возмущало его. В Гилфреде чувствовалось несомненное расположение к своему новому камер-пажу и какая-то особенная живая сердечность  по отношению к нему –  возможно, не глубокая, но искренняя. Это обезоруживало Флавида, как и подкупающая простота Гилфреда, его улыбка и смех. В них было нечто очень притягательное, с чем Флавид в своей жизни еще не сталкивался. И про себя он решил выполнять свои новые обязанности не только добросовестно, но и «с душой», потому что Гилфред заслуживал этого, потому что он был приятным человеком.
     … Слуга Аньезе-старшего, на которого тот оставил дом, быстро и аккуратно собрал вещи своего молодого господина в довольно объемистый саквояж. Флавид закрепил саквояж у седельной луки и поехал в герцогский дворец на своей гнедой лошадке. Теперь он был в синем бархатном камзоле с кружевным воротником и в синих бархатных штанах, а на голове его красовалась шляпа со страусовыми перьями.
     Вскоре он уже был во дворце.
     Шел пятый час вечера. Флавид разложил и аккуратно развесил в шкафу свои вещи. Лакей принес ему ключ от его комнаты и передал приказ Гилфреда: явиться к нему в кабинет в конце коридора. Флавид немедленно отправился туда.
     Гилфред обрадовался ему. Критически оглядев Флавида, он заявил, что теперь «всё в порядке», и сказал:
     - До ужина еще больше часа. Пойдем, навестим мою кузину, графиню Генриетту Любэ`. Мой отец – ее опекун. Ее апартаменты на втором этаже. Она очень общительна, поэтому ей скучно живется, не то, что мне. Сам знаешь, этикет запрещает знатным дамам веселиться, как следует. У нее всего-то развлечений – прогуляться по саду, побренчать на гитаре, а иногда прокатиться в карете или верхом… ну, разумеется, балы, празднества. В общем, не слишком-то ей весело. Пойдем, подбодрим ее немного.
     И они спустились на второй этаж.
     Генриетта Любэ оказалась очаровательной, живой девушкой лет семнадцати, светло-русой и сероглазой. Сидя у открытого настежь окна, она играла в шашки со своей молодой фрейлиной, серьезной, миловидной, черноволосой, в отличие от  своей госпожи, чьи волосы были лишь немногим темнее волос  Флавида. Когда лакей доложил о приходе гостей, Генриетта тотчас оставила шашки и охотно поднялась им навстречу. То же самое сделала и фрейлина.
     Гилфред и Флавид поцеловали руку графини (а Флавид – и руку фрейлины). Гилфред обратился к Генриетте и фрейлине:
     - Кузина и мадмуазель Отэ`! Это Флавид Аньезе, мой новый камер-паж, потомственный дворянин. Флавид, это леди Любэ и ее приближенная фрейлина, мадмуазель Дениза Отэ.
      - Гилфред, ты не любишь церемоний, а сам сейчас – воплощенная церемонность, - рассмеялась  Генриетта и обратилась к Флавиду:
     - Вы можете называть меня «леди Этти», Флавид, а Денизу просто по имени; ты ведь не против, дорогая? Вот и хорошо. Мы очень рады, что вы пришли. Хотите лимонада?
     И она тряхнула своей изящной светло-русой головкой, так, что в ее маленьких ушах заплясали оправленные в золото аметистовые сережки. Флавид заворожено смотрел на нее – и не мог отвести глаз. В самом деле, леди Генриетта была очень хороша в своем сиреневом платье из атласа и бархата, с кружевной отделкой. Стройная, не слишком высокая, с тонкими чертами нежного, бело-розового личика, она казалась ему настоящей принцессой, воплощением грации, очарования и живого, ясного ума.
     - Из ваших рук мы готовы принять даже яд, кузина, - галантно ответил Гилфред.
     - Вот как? – леди Этти весело улыбнулась двоюродному брату и Флавиду. Очарованный взгляд последнего польстил ее самолюбию и привел в отличное настроение.
     - Я не держу яда, господа, - сказала она. – Зачем он таким милым юношам, как вы? Да и лимонад вам ни к чему. Уж лучше я угощу вас хорошим вином! Оно легкое, его можно пить, как сок.
     Дениза тут же принесла кубки и хрустальный графин, и Генриетта разлила вино по кубкам. Гости поблагодарили дам. Юная графиня ответила им улыбкой, а Дениза – пытливым и грустным взглядом. Казалось, эта стройная девушка с чудесным цветом лица и шелковистыми черными волосами, строго уложенными на голове, совсем не умеет радоваться.
     Генриетта Любэ сочувственно посмотрела на нее и ласково погладила по руке.
     - Ну, что ты, Ди, - молвила она мягко. - Хочешь, я поговорю с ним? Ведь он добрый человек, и я уверена…
     - Ах, нет, сударыня, - Дениза вздохнула и слегка пожала ее руку. – Пусть всё идет, как идет, не будем торопить событий.
     - Ты совсем себя измучила, - покачала головой Генриетта. – Ну, поди, погуляй в саду, я отпускаю тебя. Хочешь?
     - Нет, миледи, - Дениза Отэ покачала головой. – Я хочу остаться здесь.
     - Правильно, не сдавайтесь без боя, мадмуазель, - улыбнулся Гилфред. – Я убежден, что дело завершится вашей победой!
     - Вы, правда, так считаете, милорд? – с надеждой спросила Дениза, пытливо глядя на него своими большими черными глазами.
     - Конечно, Ди, - отозвался он ласково. – Я знаю: тот, о ком мы с вами говорим, обязательно пойдет вам навстречу.
     В его голосе, словах и участливом взгляде было нечто, заставившее Ди приободриться. Она благодарно улыбнулась Гилфреду, и ее лицо просветлело.
     - А ты, Этти, - обратился к двоюродной сестре Гилфред, - не сыграешь ли нам что-нибудь? У тебя чудесный голос, я люблю тебя слушать. Да и кто этого не любит, хотел бы я знать?
     - Ты всё льстишь мне, Фред, - Генриетта рассмеялась. – Ну, хорошо, я исполню твое желание.
     И она объяснила Флавиду:
     - Я привыкла называть милорда просто Фредом; ведь мы вместе провели детство вот в этом дворце. И сколько я помню Фреда, столько помню и себя. Мы с ним поистине брат и сестра: и ни разу в жизни не повздорили всерьез.
     Гилфред нежно поцеловал ее в щеку.
     - Спасибо, Этт, - он был растроган. – Ты и вправду моя любимая сестра.
     Они сели на диван, а леди Этти с маленькой гитарой устроилась в кресле, медленно заиграла и запела:
                Я ждал, что ты придешь ко мне, родная,
                Но не дождался: ты с другим ушла.
                И стала в тягость мне любовь земная,
                Ты для меня навеки отцвела.

                Так отцветает нежная сирень,
                Так роза лепестки свои роняет.
                Становятся пусты и ночь, и день
                Для тех, кто чувства нежного не знает.

                Совсем недавно были мы вдвоем,
                И жизнь казалась нам небесным светом,
                Но ты ушла – и стала бледным сном,
                Души моей обманчивым портретом.

                И только в снах встречаюсь я с тобой,
                Как с ангелом, что послан мне судьбой.   
      Ее голос звучал мягко, проникновенно и глубоко. Он был не очень сильным, но чистым и звучным. Флавид с упоением слушал ее. Она бросила на него лукавый, озорной взгляд и так улыбнулась ему, что он покраснел и отвел глаза. Гилфред, заметив это, подмигнул Генриетте, которая в ответ порозовела и сделала суровое лицо, но улыбка продолжала светиться в ее глазах.
     Потом она исполнила еще несколько песенок, задорных, бойких и в то же время добрых, под стать ей самой. Флавид продолжал слушать ее с наслаждением, но уже не осмеливался на нее смотреть.
     Гилфред и леди  Генриетта еще некоторое время беседовали, потом, взглянув на часы, поспешно встали: дамам пора было переодеваться к ужину.
     … За ужином Флавид стоял за стулом Гилфреда и следил, чтобы бокал милорда был полон. Господин Аствелл беседовал с сыном и со своей знатной воспитанницей.  Дениза Отэ стояла за стулом своей госпожи и прислуживала ей так же, как Флавид прислуживал Гилфреду. Ди и Флавид поужинали после своих хозяев.            
     После ужина Гилфред повел Флавида осматривать дворец. Роскошь и уют герцогского дома произвели  на молодого камер-пажа неизгладимое впечатление. До сих пор он почти не бывал во дворцах, а когда бывал, то мельком – и ничего не успевал осмотреть. Гилфреду нравилось, что Флавид восхищается его домом, который, впрочем, сам он находил довольно скучным. Но ему было приятно, когда другие восхищались местом, где он, Гилфред, родился и вырос. К тому же, его развлекал сам Флавид. Все движения души этого юноши отражались на лице, в глазах, и Гилфреду было очень любопытно наблюдать подобные явления в доме, обитатели которого давно научились в совершенстве владеть своими лицами.
     Исподтишка изучая Флавида, Гилфред, человек проницательный, сделал интересные открытия. Он убедился, что у его камер-пажа строгий, целомудренный, серьезный характер. В то же время Флавид отличался редкой душевной тонкостью, изящно откликался на шутку и при случае сам шутил очень удачно. Он любил жизнь и свято верил в любовь и дружбу: в те самые чувства, от которых Гилфред в свои девятнадцать лет успел уже немного устать. Да и потом, он во многом разочаровался. Его друзья то умирали, то предавали его, и он дал себе слово больше их не заводить. Романы с горничными, фрейлинами и молодыми горожанками надоели ему. В глубине души он ждал большой, настоящей любви, а она всё не приходила, и он начал сомневаться, действительно ли она существует, или это просто поэтический вымысел?
     Но Флавид Аньезе, этот странный малый, живой, светлый, чистый, верил в любовь – и завоевал этим интерес и симпатию Гилфреда. В то же время Гилфред от души сочувствовал ему. «Сколького же он еще не знает, - думал он о Флавиде, - и с какой болью придет к нему это знание!» Он чувствовал себя гораздо опытней своего камер-пажа и старше его лет на десять. Сам того не замечая, он начал понемногу привязываться к нему. Эта привязанность проистекала из подсознательного желания сберечь чистоту Флавида, оградить его от печалей и самому с его помощью выбраться  «на чистую воду», вернуться в состояние юности, к не замутненным суетой стремлениям и помыслам. К тому же, Флавид выглядел таким хрупким и уязвимым! Гилфред был странно тронут и увлечен движениями души этого нового в его окружении человека и поглядывал на него, как на некое диво, с которым следует обращаться аккуратно и бережно.
     Зайдя перед сном к отцу, чтобы пожелать ему доброй ночи, Гилфред был задумчив.
     - Как тебе Флавид Аньезе? – спросил его герцог.
     - Очень славный, - искренне признался Гилфред.  - Хоть бы он подольше оставался таким, как сейчас.
     Господин Аствелл понял, что` имеет в виду его сын, и невесело вздохнул. Потом сказал, помолчав:
     - Настоящее золото никогда не станет фальшивым, какую бы пробу не поставил на нем мир.

     3.
     На следующее утро Флавида осматривает врач. Его имя Эндимон Фребль, и он обязан следить за тем, чтобы никто из вновь поступающих на службу во дворец не страдал заразными недугами. Фребль еще довольно молод, немного полноват и щеголеват. Он сибарит, любит пошутить. При всём этом он умен: никогда не скажет и не спросит ничего лишнего. И он отличный врач.
     - Вы здоровы, - объявляет он Флавиду. – Но, вероятно, часто болеете?
     - Да, - признается Флавид.
     - У вас слабоватый иммунитет. Хорошее питание и физические упражнения, а главное, положительные эмоции и правильный образ жизни – всё это должно вам помочь. Вот я вам оставляю порошочек: принимайте по половине чайной ложке на стакан воды, это тоже поможет. А если приболеете, непременно обращайтесь ко мне. Договорились?
      - Да, спасибо, - отвечает Флавид. Фребль уходит, дружески улыбнувшись ему на прощание.
     А Флавид остается: постепенно входить в ритм своей новой жизни, привыкать к ней. Многое в этой жизни не нравится ему, а главное, всё вокруг необычно и интересно, то забавно, то заставляет задуматься.
     Иногда он сопровождает Гилфреда в город или за город - на прогулку. Вместе с ними непременно едут два телохранителя милорда, угрюмые, мрачные, неразговорчивые. Флавид всё время забывает их имена: до того они кажутся ему чем-то единым целым и неодушевленным; забывает он и об их молчаливом присутствии. Прогулки доставляют ему несказанное удовольствие. Апрельский мир чудесен. Скоро май. Луга и поля покрыты нежной, светлой молодой зеленью, воздух тепел и мягок. Аромат листвы, травы, первых цветов вселяют во Флавида поэтическое настроение, окутывает его неясными грезами, будит в нем смутные желания и тоску по чему-то прекрасному и недоступному…  Но эта тоска светла и поэтична – так же, как сам Флавид.
     Прогулки в город тоже не лишены интереса. Флавид любит чистенькие, узкие, мощеные булыжником улочки Фаурана, приветливых, красиво одетых горожан и горожанок, здоровую суету маленького города, его изящную церковь, ратушу, особняк бургомистра. Нравятся ему и кабачки, которые он посещает с Гилфредом. У Гилфреда превосходный вкус, он знает, где подают лучшее пиво и вино, а где умеют замечательно зажарить молочного поросенка или угостить свежими устрицами. Но Гилфред не слишком любит бывать в городе. Он предпочитает загородные прогулки и герцогский сад.
     Сад действительно прекрасен. Он огромен и тенист, его украшают беседки, гроты, фонтаны, статуи. Флавиду очень нравиться там. Правда, он посещает сад не столько ради его красоты и любви к природе, сколько потому, что леди Генриетта нередко гуляет здесь в сопровождении верной Денизы Отэ. Бывает здесь и Каспар, предмет сердечных воздыханий Ди; об этом Флавиду сообщил по секрету Гилфред.
     Каспар – шут герцога Радаманта Аствелла. Это – высокий долговязый человек лет тридцати пяти, бритый, в разноцветном трико. Усов он не носит, но его скулы и подбородок обрамляет небольшая светлая бородка. У Каспара круглое лицо, чуть вздернутый нос и большие, немного широко расставленные дымчатые глаза. Уголки губ всегда слегка приподняты, точно шут постоянно чуть-чуть улыбается.
     Каспар – человек загадочный. Он шут, но при этом никогда не шутит. Он очень молчалив и созерцателен – и скорее философ и художник, чем шпильман. Он любит одиночество и чудесно играет на скрипке, которую, подобно Страдивари, смастерил сам. На влюбленную в него Денизу он почти не обращает внимания. Даже ясные намеки леди Этти, которая хочет помочь своей фрейлине, не дают результата. Каспар никак не откликается на призывный взгляд Ди; он точно не замечает его. А между тем, у него есть соперник. Это Гандемар Нардини, оруженосец из свиты Радаманта Аствелла, молодой итальянец, страстно влюбленный в Денизу Отэ. Когда Нардини видит, каким взглядом Ди смотрит на Каспара, ему хочется проткнуть шпагой это ничтожество в колпаке с серебряными бубенцами. Его останавливает только то, что Каспар никак себя не проявляет по отношению к Ди. А Дениза не обращает ни малейшего внимания на Гандемара, этого смуглого кудрявого красавца с блестящими глазами, горячего, как огонь. А ведь Гандемар – один из любимых вассалов герцога, трехсотлетний дворянин. Но Ди не думает о нем, она с ним вежлива, и только.
     Флавид Аньезе, в свою очередь, влюблен в Генриетту Любэ. Одно ее появление в аллее сада, один звук голоса делают его вполне счастливым, заставляют трепетать… и в то же время он сознает, что его любовь бесплодна и химерична. Генриетта Любэ с детства помолвлена с молодым графом Иаманом Мазелли, который сейчас учится в Сорбонне. Едва он закончит обучение, как они поженятся. Правда, она почти совсем не помнит своего жениха в лицо, да и он не помнит ее, но о таких пустяках в высшем свете думать не принято. Ей нравится Флавид Аньезе – его внешность, внутренняя чистота, душевная зрелость. К тому же, он умен и отлично воспитан. Но она может себе позволить лишь милую светскую беседу с ним. Она всегда рада его видеть, и говорит с ним с удовольствием. Гилфред это замечает. Замечает он и влюбленность Флавида, которая трогает и забавляет его своей «детскостью». Сам он впервые испытал подобные чувства лет в тринадцать – и давно и далеко ушел от них. Но он всей душой сочувствует Флавиду и не мешает его увлечению. «По крайней мере, ему будет, что вспомнить», - думает Гилфред.
     Комната Флавида рядом со спальней милорда. По ночам Флавид часто слышит за стеной приглушенный женский голос и смех, а рано утром торопливые каблучки простукивают мимо его двери, сопровождаемые шелестом платья. Ему немного грустно, и он сам не понимает, отчего: то ли оттого, что Гилфред не так благочестив, как следует христианину, то ли потому, что шелест платья, смех и каблучки не имеют никакого отношения к нему, Флавиду. Он не желает быть ханжой, но и к такой «мотыльковой» любви не способен. Он точно знает: мимолетные отношения не принесли бы ему радости, не наполнили бы его душу. И всё-таки он немного завидует Гилфреду.
     Еще Флавиду нравится бывать в дворцовой церкви Святого Иакова. Здесь он молится за всех, кто ему нравится, и даже за тех, кто не нравится, но в основном, - за своего отца.
     И Бог внимает его молитвам. Через две недели после того, как Флавид становится камер-пажом, гонец привозит герцогу Аствеллу весть о том, что Бергиста освобождена. Армия барона фон Торка разбита, сообщил гонец, а барон бежал в свое родовое поместье Ситтенборг. Люди же Аствелла с победой возвращаются домой.
     Герцог очень радуется доброму известию, и, когда спустя три дня, в начале мая, его небольшая армия возвращается в Фауран, он лично поздравляет своих верных солдат и офицеров, награждает их деньгами и знаками отличия.
     Мишель Аньезе тоже возвращается домой. Целый день они с сыном проводят вместе. Отец имеет бодрый вид и чувствует себя отлично. Он рассказывает Флавиду о сражениях за Бергисту, с интересом выслушивает рассказ сына о его службе при дворе – и остается доволен. Нанеся визит герцогу, он от души благодарит его за сына. Аствелл весело улыбается в ответ и заверяет Аньезе-старшего: пусть будет спокоен, Флавид непременно сделает карьеру при дворе. У него есть для этого все данные, да и вообще он славный юноша.
     С тех пор Флавид два раза в неделю навещает отца и помогает ему деньгами. Ему невдомек, что отец берет его деньги только для того, чтобы отложить их в сундучок: для сына.
     Так текут дни за днями – светлые, безмятежные. Уже идут разговоры о том, что на лето герцог с половиной своего двора переедет «на дачу», в родовое поместье Аствеллхолл, что в тридцати милях от Фаурана. Гилфреда радует такое намеренье герцога.
     - В Аствеллхолле чудесная охота, - говорит он Флавиду, поблескивая темно-карими глазами. – Не то, что здесь, под Фаураном, - всех кабанов и оленей разогнали, а медведи и лисицы сами ушли. Обиделись на нас! – он смеется, и Флавид смеется тоже – ведь смех Гилфреда  так заразителен.
     - Да, брат, - продолжает милорд, - уж в Аствеллхолле мы с тобой поохотимся на славу. Там леса – изобильнейшие! И рыбачить одно удовольствие. Право, там отлично.
     - А леди Этти поедет туда? – осмеливается спросить Флавид.
     - Кузина? Конечно, поедет, -  Гилфред и слегка ерошит ему волосы. – Я рад за нее, хоть развеется немного.
     Флавид приглаживает волосы рукой и улыбается.
     - Я тоже рад, - говорит он.

     4.
     Мягкий майский вечер, очень теплый и солнечный.
     Флавид выходит в сад один, потому что Гилфред отпустил его. Вероятно, у милорда опять какое-нибудь свидание. Ну и пусть. В глубине души Флавид тоже надеется на чудесную встречу – конечно, с Генриеттой Любэ. Пока что ее нигде не видно. Флавид рассеянно бродит по саду, снедаемый любовью и ожиданием, рассеянно любуется цветами ли листвой – уже пышной и слегка потемневшей. Небо налилось густой синевой, словно плод соком, а солнце по-вечернему мило и как-то устало поблескивает сквозь густую зелень. Покой, столь же ласковый, как этот вечер, мягко охватывает душу. Хочется замереть, раствориться в его благодатной тишине.
     Вдруг где-то, совсем рядом, звучит скрипка. Музыка Флавиду незнакома, но он уже знает: это Каспар. Им овладевает любопытство. Он идет на звуки скрипки и вскоре достигает белой беседки. Там, внутри, Каспар задумчиво водит смычком по струнам, обратив взгляд своих дымчатых глаз куда-то сквозь листву деревьев и кустарников. Его лицо сосредоточенно, он никого и ничего не видит, заставляя прекрасную мелодию то чертить воздух, как чертят его ласточки в небе, то парить, точно коршун, неподвижно повисая над землей. Как всегда, на Каспаре разноцветное трико; плащ и колпак с бубенцами брошены на лавку. Появления Флавида он не замечает. Тот поднимается в беседку, присаживается на край лавки и, затаив дыхание, слушает музыку.
     Наконец Каспар перестает играть и кладет скрипку и смычок в футляр, а потом, повернувшись к Флавиду, подмигивает ему. Флавид вежливо наклоняет в ответ голову и спрашивает:
     - Что вы играли, Каспар?
     - Не знаю, - отвечает шут. – То, что пришло мне в голову.
     - Как! Вы импровизируете? – Флавид восхищен.
     - Да, - скромно отвечает Каспар, надевая на бритую голову свой колпак.
     - Но это же очень красиво. Вы талантливый композитор!
     - Возможно, - соглашается Каспар. – Но… не совсем так. Просто с помощью скрипки я лучше понимаю этот мир. Безумный мир! И всё же прекрасный.
     Бубенцы на его колпаке слегка позванивают. Он садится рядом с Флавидом и глубоко задумывается, то чуть-чуть хмурясь, то слегка улыбаясь своим мыслям.
     - Каспар, - снова обращается к нему Флавид. – Почему вы решили стать шутом? Ведь вы никогда не шутите.
     - Я-то? – Каспар отрывается от раздумий и лукаво поглядывает на своего собеседника. – Откуда вы знаете, что я не шучу?
     - Я ни разу не слышал ваших шуток.
     Шут пожимает плечами.
     - Разве от шута всегда требуются шутки? Нет, сударь Флэви. Шуты бывают нужны просто как люди, умеющие играть на скрипке, а то и вовсе ничего не умеющие. Ведь ничего не уметь – это тоже талант.
     Флавиду нечего ответить на это. Он осторожно спрашивает:
     - Каспар, вы любите мадмуазель Денизу Отэ?
     - Ди? – уточняет Каспар с загадочной улыбкой. – Люблю. Я всех люблю, сударь, и всех понимаю, а моя скрипка помогает мне в этом.
     - Но Ди любит вас не как всех, а как одного-единственного.
     - Она ошибается, - Каспар снова подмигивает Флавиду.
     - А если не ошибается?
     - Значит, моя скрипка скажет мне об этом, - голос у шута немного грустный и мечтательный. – Да, скрипка скажет, что пора умирать.
      - Почему умирать? – Флавид заинтригован.
      - Потому что на свете есть  господин Нардини, - доверительно сообщает ему Каспар. - И господин Нардини разлучит нас с мадмуазель Денизой: непременно. Он найдет способ со мной расправиться, а Ди будет плакать. Нет, сударь Флэви, всё должно быть иначе, совсем по-другому. И нам с Ди нужно дождаться этого времени.
     Флавид снова не может ничего ответить Каспару. Какой же тот, оказывается, предусмотрительный! Всё просчитал заранее – и теперь терпеливо ждет, когда ему откроется  выход, которого он  пока еще не видит. Откроется с помощью скрипки…
     Флавид решительно протягивает руку Каспару. Тот пожимает ее и вдруг говорит:
     - Смотрите, госпожа Этти.
     Флавид порывисто вскакивает с лавки и, в самом деле, видит леди Генриетту и Денизу. Он торопливо кивает Каспару на прощание и спешит к той, которую так ждал. И вот он уже рядом с ней, на аллее.
     Она улыбается ему:
     - Господин Аньезе! Как мило, что вы здесь. А где Фред?
     - Он отпустил меня на время, сударыня, - отвечает счастливый Флавид.
     - Наверно, он опять занят ловлей придворных бабочек, - говорит она с мягкой иронией. – Что ж, пускай. Ему ведь больше нечем заняться. Он скучает так же, как я. Правда, у мужчин больше средств от скуки. Мы, дамы, не можем позволить себе быть столь же свободными. Кстати, через два дня мой дядя Радамант устраивает бал. Вы будете на нем, сударь?
      - Непременно буду, - обещает Флавид, улыбаясь ей.
      - И будете танцевать со мной?
      - Хоть весь вечер! – пылко отвечает Флавид.
      Она смеется:
      - Нет, весь вечер не выйдет. Но два-три раза, может быть, получится.
      Флавид целует ее руку в нитяной перчатке и вдруг замечает грустное лицо Денизы. Ему очень хочется порадовать ее, и он осторожно сообщает ей, что Каспар любит ее и дал ему, Флавиду, это понять, но ему (Каспару) необходимо время, чтобы, как следует, осмыслить их с Денизой взаимную любовь, ибо он человек обстоятельный.
     Его слова действуют на Ди, точно живительная влага на увядающее растение. Она выпрямляется, ее лицо светлеет, глаза начинают блестеть, а на губах появляется улыбка – впервые за много дней. Она горячо благодарит Флавида, взволнованная и окрыленная его словами.
     - Передайте ему: я поняла, я буду ждать! – шепчет она.
     - Обещаю, - говорит Флавид.
     Генриетта живо тронута посредничеством Флавида и рада за свою воспрянувшую духом служанку и наперсницу.
     - Какая же у вас добрая, щедрая душа, - ласково обращается она к Флавиду. – Это заслуживает награды!
     И, отколов от своего платья золотистую розу, она вручает ее ему. Флавид благоговейно принимает подарок. Ему кажется, что он взмыл в небеса и навсегда остался там. Он прикалывает цветок к своему камзолу, возле сердца, и еще раз целует руку своей возлюбленной. Его душа исходит счастьем, точно сад – ароматом листвы и цветов. Как велик и чудесен сегодняшний вечер, сколько лучезарной радости он принес ему, Флавиду! И совершенно неважно, что`  будет завтра. Он, Флавид, рыцарь прекрасного сегодня, которое есть рай на земле. Он влюблен, счастлив, весел. Как хорошо жить!
     И все трое, очень довольные друг другом, вместе продолжают прогулку по аллее сада.


     В это же время в глухой части сада, куда никогда никто не заходит, советник герцога Аствелла Фармен Польде, воровато оглядевшись по сторонам, ныряет в густой кустарник. Там, скрытые листвой, его ожидают курьеры герцога – два человека, одетые, как лакеи. Польде здоровается с ними быстрым кивком головы; они отвечают ему таким же кивком.
     - Когда? – коротко и отрывисто спрашивает их Польде.
     Один из курьеров вместо ответа тихонько насвистывает мелодию известной песенки: «В исходе мая, мой дружок, пастуший пропоет рожок…» Польде кивает с понимающим видом и достает из-за пазухи какой-то пакет.
     - Самому, - коротко говорит он.
     - Здесь? – многозначительно спрашивает другой курьер.
     - Да. На дачу мы собираемся позже.
     Курьер протягивает руку к пакету, но Польде пакета не отдает.
     - Сначала одуванчики, - заявляет он.
     Первый курьер протягивает ему туго набитый кошелек. Польде взвешивает его в руке.
     - Носите с собой весы и гири, - сухо советует ему второй курьер и берет из его руки пакет.
     - А когда вернется пчеловод? – спрашивает курьеров Польде – и слышит в ответ:
     - Тогда же. Его отвлекут беседой и проводят домой с почестями. Осечки не будет. Ястреб всё продумал.
     - Широких ему крыльев и высокого полета, - желает Фармен Польде, пряча кошелек за пазуху. Все трое кивают друг другу и расходятся в разные стороны.

     5.
     Флавид Аньезе просыпается утром в своей постели, стоящей в алькове. Постель мягка, как пух, батистовый пододеяльник уютно и нежно касается его щеки, и вся комната щедро залита солнцем, несмотря на частично сдвинутые портьеры. На потолке трепещут блики; солнечные зайчики играют в чехарду.
     Флавид никогда не задергивает полог своего алькова, не сдвигает полностью портьер: так ему нравится встречать утро. Даже если небо пасмурно и неприветливо, он неизменно рад видеть его. Всё его существо благодарно приветствует начало нового дня.
     В течение нескольких минут он лежит, потягиваясь, и вспоминает вчерашний бал. До чего же всё было очаровательно! Они танцевали в большом бальном зале дворца, сверкающем зеркалами: дамы в великолепных бальных нарядах и мужчины в разноцветных камзолах, башмаках и париках. В воздухе стоял аромат цветов и французских духов, на всех были белые лайковые перчатки, Музыканты играли самые лучшие, модные мелодии, зеркала отражали танцующие пары, веселые, оживленные лица, улыбки. А самое главное, он, Флавид, целых три раза танцевал с леди Этти! Как она была хороша вчера в своем золотистом шелковом платье и атласных туфельках, казавшихся сотканными из жемчуга и белых роз! С ней, конечно, танцевали все, кто мог: и Гилфред, и Радамант Аствелл, и его высокопоставленные гости из ближайших к Фаурану имений. Генриетта была со всеми мила и приветлива. Но Флавид чувствовал, знал: он для нее человек особенный, как и она для него. Он ведь и сам танцевал с другими дамами, и все они были хороши, каждая по-своему, но в сердце его жила только Генриетта Любэ. Все его чувства и мысли были с ней. Он едва заметил суровый, мрачный взгляд Гандемара Нардини, устремленный на него, когда Дениза Отэ выбрала его, Флавида, в пару, чтобы немного поговорить с ним о Каспаре, едва заметил, что герцог Аствелл танцует со своей официальной подругой, графиней Армандиной Лют, которую Гилфред, шутя, называет «маменька», а она его - просто «Фред», как и Этти. Рано овдовевший герцог всей душой приветствует дружбу между своей возлюбленной и Гилфредом, хотя, как и Гилфред, чтит память покойной герцогини Аствелл и вспоминает о ней с глубокой нежностью. Но он не может жить один и намеревается в скором времени жениться на графине Лют, которая любит его всем сердцем.
     Да, вчерашний бал был полон любви, а ревности Флавид не заметил.
     Он решительно откидывает одеяло и встает с постели. Умывшись, он быстро одевается. Его одежда легка: батистовая рубашка, шелковые чулки, суконные панталоны, такой же жилет и сюртук. Легка и обувь – изящные, удобные кожаные башмаки с серебряными пряжками.
     Он звонит в колокольчик. Слуга приносит завтрак, а Флавид в это время распахивает настежь окна, и веселый щебет птиц врывается в его комнату вместе с тысячами запахов и звуков неугомонной, поздней весны!


     Часом позже они с Гилфредом уезжают за город на прогулку.
     Гилфред  одет так же легко, как и его камер-паж, вид у него довольный и беззаботный. Под ним великолепный арабский жеребец темно-серой масти. Лицо Гилфред , худощавое, смелое, с немного опущенным вниз прямым носом, как всегда, несколько хищно и красиво, а улыбка полна изящного шарма, которого он сам не замечает, даже не думает об этом. Гилфред улыбается своим мыслям.
     Выехав на дорогу, они пускают лошадей шагом. И тут Флавид решается задать вопрос, который давно не дает ему покою:
     - Милорд! А каким был Твинк Эли, твой прежний камер-паж?
     - Чудесный был малый, - охотно отвечает Гилфред. – Правда, такой же гуляка, как и я. Вечно за кем-нибудь волочился.
     Его улыбка становится грустной.
     - Когда Твинк умер, я плакал, - признается он. – Уж очень мы с ним сдружились. Пожалуй, это был мой единственный настоящий друг. Ах, как он владел шпагой! С ним было одно удовольствие фехтовать. Однажды он надо мной подшутил: потихоньку вынул из ножен мою шпагу и спрятал ее, а вместо шпаги вложил мне в ножны трость нашего дворецкого – из палисандра, с плоским костяным набалдашником. И предлагает мне: давай, мол, проведем учебный бой! Что ж, я всегда был от этого не прочь. И представь себе, с каким чувством собственного достоинства, как смело и гордо я обнажил трость вместо шпаги и не сразу понял, почему мой клинок так сильно изменился. А когда понял, наконец, вид у меня был довольно-таки глупый. Твинк хохотал так, что совсем изнемог. Что мне было делать? Я присоединился к нему. А когда мы вдоволь насмеялись, он отдал мне шпагу, и мы вернули трость дворецкому, который ее уже хватился.
     Они с Флавидом смеются, потом Гилфред продолжает:
     - Да, весело нам было. Хотя, случалось, мы и ссорились. Но ненадолго: уж очень мы с ним сроднились и не могли сердиться друг на друга больше получаса. Я это узнал, когда однажды нарочно засек время. Думаю: вот сейчас Твинк придет ко мне извиняться. И точно, в ту же минуту он вошел. А порой я сам просил у него прощения. Словом, мы жили душа в душу. И почти не расставались. Даже когда я ездил год назад с отцом в столицу, Твинк сопровождал меня.
      - И ты видел короля Одона? – с любопытством спрашивает Флавид.
     - Видел.
     - И какой он?
     - Такой же, как на своих портретах, - Гилфред пожимает плечами. - И, честно говоря, довольно-таки неумный, хоть и незлой.  А вот принц Орельен – это да. Ему сейчас тридцать лет, и уж поверь: он пустяками заниматься не будет. Помяни мое слово: когда он придет к власти, он искоренит междоусобицы и приведет страну в порядок. Да, милорд Орельен Фредегар – это тебе настоящий правитель! И отец мой так  же считает. Но его величество не дает принцу проявить себя. И не столько сам король, сколько его советники.
     Он вдруг останавливает коня.
     - Слушай, Флавид, поедем в город! Уж очень мне хочется пива и кроличьего рагу, что подают в погребке у Леруа. Да и от французских пирожных с взбитыми сливками я бы не отказался. А ты?
     - Я тоже, - весело откликается Флавид.
     И они едут в город.
    
     6.
     Дениза Отэ ждет Каспара.
     Она стоит в саду возле розовых кустов и поджидает его, сама не своя от волнения. Ей известно, что обычно в этот самый утренний час, Каспар приходит в беседку играть на скрипке. Он называет это «утренним концертом».
     Ди не собирается подходить к нему: ведь она обещала ждать – и намерена сдержать свое слово. Но ее душа истомилась в тоске по нему. Ей так хочется просто увидеть его, услышать его скрипку. Как странно, что именно этот человек так влечет ее к себе! Ну, что в нем особенного? Скорее, он смешон. Курносый, как у мальчишки нос, круглое лицо, нелепая окладистая светлая бородка. К тому же он шут, да и вообще не от мира сего. Ничего героического, выразительно мужественного нет в его облике. Но именно это ей почему-то и нравится. Она даже не думает о разнице в их возрасте: ей всего двадцать, а ему тридцать пять. Ее зачаровывают его загадочность, его скрипка, молчаливость и одиночество. А потом, у него такие добрые глаза, и губы словно всегда слегка улыбаются, тоже по-доброму. Нет, она не может ошибаться ни в нем, ни в своих чувствах к нему: он прекрасный человек, и она его любит. Его душа подобна розам, которые сейчас окружают ее, источая нежный аромат. Да, он похож на цветок, ее Каспар. Она непременно должна увидеть его сегодня, услышать его скрипку.
     На аллее слышатся чьи-то шаги. Сердце Ди сжимается от волнения и радости. Уж, наверно, это он: ее мечта, ее жизнь, ее любовь. Она хочет спрятаться получше, но не успевает – и… сталкивается лицом к лицу с Гандемаром Нардини, оруженосцем герцога, ибо он свернул с аллеи к розовым кустам.
     Разочарование и досада охватывают душу Денизы. «Только его здесь не хватало!» - думает она с сердцем, но вслух вежливо здоровается с Нардини. Он целует ее руку и улыбается, однако она не отвечает на его улыбку. Гандемар очень доволен таким неожиданным подарком судьбы. Наконец-то он встретил свою возлюбленную одну и может побеседовать с ней! Ему так хорошо от этого, что он, всегда проницательный и внимательный, не замечает сейчас замкнутого, нетерпеливого выражения лица Денизы.
     - Как вы рано гуляете сегодня, мадмуазель Отэ, - говорит он ей с нежностью. – И я вас понимаю: сегодня очаровательное утро.
     - Да, чудесное, - сдержанно соглашается Ди.
     - Я вот тоже решил прогуляться, - продолжает Нардини; его глаза разгораются, словно два черных огонька. - И счастлив, что встретил вас. Мадмуазель Отэ, вы… вы лучшая из девушек, вы чудо. Я давно хотел вам признаться, что люблю вас больше жизни. Я прошу вашей руки, donna mia! Сделайте меня счастливым, не отказывайте мне. Уверяю вас, вы не пожалеете… я…
     - Господин Нардини, - останавливает его Ди. – Вы очень мужественны и благородны, и мне жаль огорчать вас, но я вынуждена это сделать. Прошу вас запомнить раз и навсегда: я люблю другого человека. Забудьте обо мне. Любая девушка с радостью ответит вам взаимностью. Я от души желаю вам этого!
     И она отворачивается от него. Словно тысячи мелких острых стрел разом пронзают всё существо гордого итальянца. Он выпрямляется и расправляет плечи, как будто чья-то незримая рука бросила ему в лицо перчатку, а в глазах вспыхивает гнев – такой же неистовый, как его любовь.
     - Вот оно что, - роняет он, помолчав, холодно и жёстко. – И кого же вы изволите любить, мадмуазель? Неужели шута?
     При этих словах Нардини Дениза вся вспыхивает и резко отвечает:
     - Какое вам до этого дело, сударь? Моя любовь – это моя тайна, и у вас нет ни малейшего права проявлять любопытство.
     - Я только хочу быть вполне уверенным, точно ли предмет ваших чаяний – наш долговязый Каспар? – голос Нардини против его воли звучит язвительно. – Или это личность, более достойная внимания красивой дамы?
     Ди высокомерно молчит.
     - Что ж, в таком случае, я постою немного здесь, вместе с вами, - с некоторым вызовом продолжает Нардини. – Посмотрим, какой герой-любовник явится на свидание, и по вкусу ли ему придется моя шпага, которой я намерен проткнуть его глотку.
     Ди внутренне содрогается и в то же время вся кипит от негодования. В эту минуту она царственно хороша. Ее нежное лицо пылает, маленький рот самых тонких очертаний решительно сжат, а блестящие черные волосы, аккуратно уложенные на голове, чудесно сочетаются с белизной лба и нежным румянцем щек.
     - Стыдитесь! – она окидывает Гандемара гневным взглядом. – Я назвала вас благородным, но только негодяи и трусы поступают так, как вы! Всё, прощайте, я ухожу. Ваше общество для меня слишком тягостно.
     И она, в самом деле, собирается уйти, но глубоко уязвленный Нардини хватает ее за руку.
     - Ну, уж нет! – шипит он, теряя голову. – Мы с вами вместе дождемся предмета вашей страсти, клянусь вам!
     - Пустите меня! – она топает маленькой ногой. – Сейчас же пустите, иначе я расскажу о вашем поведении его светлости Аствеллу!
     - Как вы меня испугали, - Гандемар смеется недобрым смехом. – Конечно, вы расскажете обо мне его светлости, но не раньше, чем я, как следует, проучу гнусного вора, который посмел украсть вас у меня. Как его имя? Назовите имя!
     - Его имя Флавид Аньезе, - вдруг раздается рядом с ними решительный голос, и Флавид подходит к ним. Ди смотрит на него с облегчением и благодарностью и в то же время трепещет за его судьбу. Гандемар окидывает ее острым, недоверчивым взглядом.
     - Оставьте в покое даму, господин Нардини, - приказывает Флавид, кладя руку на эфес шпаги.
     Нардини тотчас  отпускает Денизу, которая спешит убежать, а противники остаются  один на один друг с другом.
      - Кажется, вас зовут господин Аньезе? – надменно цедит сквозь зубы Гандемар.
     Флавид наклоняет голову в знак подтверждения.
     - И вы ищите руки мадмуазель Отэ? – продолжает Нардини. – Да ведь вам не больше пятнадцати лет!
     - Мне уже восемнадцатый год, - с достоинством отвечает Флавид. – И я не обязан отчитываться перед вами.
     - Отлично, - усмехается Нардини. – В нас обоих течет итальянская кровь, мы в известной степени земляки. Поступим же друг с другом честь по чести. Не будем драться сейчас; нас могут увидеть – и помешать. Я вызываю вас на дуэль нынче вечером, в нижнюю галерею дворца.
     - Согласен, - отвечает Флавид. – Назначьте время.
     - Половина десятого.
     - Хорошо.
     - Секунданты нам не нужны, - Нардини меряет Флавида недобрым взглядом. – Я буду честен с вами, а будете ли вы` честны со мной – дело вашей совести.
     - Я дворянин, - сухо сообщает ему Флавид.
     - Вчера произведенный? – губы Нардини презрительно кривятся. – А вот дворянскому дому Нардини триста с лишним лет.
     - Я рад за дворянский дом Нардини, - спокойно отвечает Флавид.
     Этот ответ приводит Гандемара в бешенство. Он еще с минуту пристально смотрит на невысокого стройного Флавида, тонкого, миловидного, синеглазого, затем точно выплевывает по-латыни:
     - Odi te! (Ненавижу тебя!), - и, резко развернувшись, быстро уходит прочь.
     Флавид медленно идет вслед за ним. Он очень рад, что сумел помочь Денизе с Каспаром, но на душе у него тревожно: он довольно посредственно владеет шпагой, гораздо хуже, чем ружьем и пистолетом. Нардини же, как ему известно, отлично фехтует. «Вероятно, я буду убит сегодня, - удрученно думает Флавид. – Ну, и пусть. Зато я докажу этому многолетнему дворянину, что сын человека, произведенного в дворяне всего десять лет назад, ни в чем не уступает старой аристократии в делах чести и храбрости, а может, и превосходит ее».
     Он поднимается к себе и пишет на всякий случай три прощальных письма: отцу, Генриетте Любэ и Гилфреду Аствеллу.
     Солнечный ласковый майский день тянется сегодня как-то утомительно долго. Флавид пытается жить, как обычно, но ему не дает покоя мысль о предстоящем поединке. Смерть не очень его пугает, но ему до боли жаль отца, жаль жизни, любви, света, радости. Всего этого он, должно быть, лишится сегодня вечером. Он утешает себя словами Спасителя о том, что нет большей любви, чем положить душу свою за друзей. Эти слова из Евангелия от Иоанна очень помогают ему и укрепляют его дух. Но всё-таки печаль то и дело овладевает его сердцем.
      Ровно в половине десятого он спускается в пустую нижнюю галерею дворца, где большая столовая и бальный зал. По вечерам здесь никого не бывает.
     Вот и сейчас вокруг пусто и тихо. Настенные бронзовые канделябры (по одной свече в каждом) скупо озаряют длинный, немного изогнутый коридор. Кажется, что ковровая дорожка на паркетном полу убегает куда-то в бесконечность. Флавид творит про себя молитвы – и ждет.
     Его ожидание не затягивается. Через пять минут в галерее появляется сумрачный Гандемар Нардини. При виде Флавида его глаза вспыхивают траурным огнем.
     - Добрый вечер, - говорит он коротко и продолжает по-латыни:
     - Tempus fugit, ergo* пора начинать.
     - Ego intelligo,** - отвечает  Флавид, вытаскивая шпагу из ножен. Нардини тоже обнажает свою шпагу. Они становятся друг напротив друга.
     - Сходимся! – командует Нардини.
     Он делает первый выпад, и тут же, как гром, раздается голос Радаманта Аствелла, неожиданный и грозный, точно глас Божий:
     - Остановитесь!
* Время бежит, следовательно (лат.)
**Я понимаю (лат.)
     И он выходит из темной столовой в сопровождении двух своих телохранителей, грозный, тучный, властный.
     - Шпаги в ножны, господа, - командует он гулко.
     Нардини и Флавид слушаются его беспрекословно.
     - Сдайте шпаги моим людям и следуйте за мной, - приказывает его светлость.
     Дуэлянты отдают свои шпаги вместе с ножнами телохранителям и идут за его светлостью прочь из галереи на второй этаж, в кабинет герцога.
     - Садитесь, - Аствелл указывает им на диван. Они садятся, не глядя друг на друга. Аствелл усаживается напротив них в кресло и устремляет тяжелый взгляд на своего оруженосца.
     - Гандемар, - говорит он сумрачно. – Я всё знаю. И я неприятно удивлен тем, что произошло.
     - Я тоже неприятно удивлен, ваша светлость, - с вызовом отвечает Нардини, презрительно косясь на Флавида. – Удивлен, что господин Аньезе оказался таким трусом и всё разболтал вам…
     - Вздор, - резко прерывает его герцог. – Ты несправедлив к Флавиду Аньезе. Он не сказал мне ни слова, ибо, в отличие от тебя, он человек чести. Мало того, у него великодушное сердце. Он решился пострадать за ближнего своего.
     - Как это? – не понимает Нардини.
     - Так, - коротко отвечает Аствелл. – Мадмуазель Дениза Отэ влюблена в Каспара Бинэ`, а он, как я узнал сегодня, влюблен в нее. Я дал согласие на их обручение и брак, и рад за них. Господин Аньезе не захотел, чтобы пострадал Каспар, - и взял его «вину» на себя.
     - Так он обманул меня? – Гандемар злобно сверкнул глазами в сторону Флавида.
     - Прекрати! – сердито говорит герцог. – Или ты хочешь расстаться со мной, Гандемар Нардини?
     - Нет, милорд, - Гандемар, хмурясь, опускает голову. – Я верен вам и готов умереть за вас. Но как же вы могли, - он поднимает на герцога глаза, полные слез, - как вы могли дать согласие на брак мадмуазель Отэ с каким-то шутом?
     - Господин Нардини, - холодно произносит герцог. – Я полагал, что вы умнее и человечнее. Мне понятны ваши чувства, но не собирались же вы взять девушку замуж насильно? А людям, любящим друг друга, я препятствий не чиню. Мой долг – покровительствовать взаимной любви. Подчеркиваю: в з а и м н о й. И если вы посмеете словом или делом помешать счастью этих людей, да и вообще позволите себе хоть еще одну дуэль или грубую выходку, я буду вынужден отказаться от ваших услуг. И это будет мне тяжело, потому что…
     Он вдруг подходит к Нардини, поднимает его за плечи и встряхивает.
     - Да что с тобой, Ган?! – восклицает он. – Я же так к тебе привязан! Твой отец был моим другом, я помню тебя ребенком! Как ты можешь так огорчать меня? Господи!
     Эти слова и тон, каким они произнесены, проникают в самую душу Нардини и переворачивают ее. Он падает к ногам Аствелла, прижимает его руки к своим губам и смиренно говорит, едва сдерживая слезы:
     - Простите меня, милорд. Подобное больше не повторится, даю вам слово. Я никогда больше не огорчу вас. Я виноват. Накажите меня, как хотите, только не лишайте вашего благоволения. Я обещаю, что не трону никого из тех, кто вам дорог.
     - Встань, я прощаю тебя, - в голосе герцога радость и облегчение. – Ступай под арест; завтра вечером тебя выпустят и вернут тебе шпагу.
     - Благодарю, милорд, - Нардини поднимается с колен. Его лицо спокойно, мирно и ясно; он с самой искренней любовью смотрит на своего господина.
     - Ну, иди, - Аствелл обнимает его. – И не делай больше глупостей.
     Он кивает телохранителям, и те уводят Гандемара. Герцог и Флавид остаются вдвоем.
     - Возьмите вашу шпагу, - герцог с улыбкой протягивает Флавиду его оружие и добавляет:
     - А вы действительно храбрец и великодушный человек. Но я не сомневаюсь: если бы не Каспар, вы приняли бы сегодня смерть от руки моего оруженосца. Ведь он блестяще фехтует.
     - Если бы не Каспар, милорд? – переспрашивает Флавид.
     - Да. Каспар всё рассказал мне. Он слышал вашу беседу с Гандемаром, слышал, как Гандемар говорил с Денизой Отэ. Каспар уже хотел помочь ей, как вдруг появились вы. Когда все ушли из сада, он пошел ко мне и всё рассказал. Признаться, я не поверил своим ушам. Гандемар казался мне более сдержанным, чем вышло на самом деле. Но Дениза, когда я ее вызвал, подтвердила слова Каспара, хотя и не все (ведь она ушла из сада раньше, чем он и вы). Каспар и Дениза признались мне, что любят друг друга. Вернее, говорила Ди, а Каспар молчал, но молчание иногда бывает красноречивей всяких слов. Я благословил их союз и обещал не допустить дуэли. Я до конца не верил, что Гандемар начнет поединок, но – увы! – он действительно стал драться с вами. Остальное вы видели и слышали сами.   
     Флавид благодарит герцога.
     - Пустяки, - Радамант Аствелл треплет его по плечу. – Ступайте к себе, спокойной вам ночи. И еще: не держите обиды на моего оруженосца. Он ревнивец и горячая голова, но, поверьте,  сердце у него не злое.
     - Обещаю не держать обиды, - Флавид весело улыбается герцогу, кланяется ему и уходит.
     … На следующее утро Гилфред узнаёт от отца о несостоявшемся поединке между Гандемаром Нардини и Флавидом Аньезе. Он тут же бросается к Флавиду, чтобы узнать подробности вчерашнего дня, но по дороге вспоминает, что у Флавида сегодня выходной, Вероятно, он уже уехал навестить отца.
     Впрочем, дверь в его комнату не заперта. Гилфред входит. Флавида нет, но на столе лежат три прощальных письма, который камер-паж Аствелла-младшего забыл уничтожить. На одном из сложенных вчетверо листков написано: «Милорду Гилфреду Аствеллу. Прочесть в случае моей смерти». Сгорая от любопытства и мысленно прося у Флавида прощения, Гилфред осторожно берет письмо и разворачивает его.
     « Дорогой Гилфред! – читает он. – Когда ты возьмешь в руки это письмо, меня, возможно, уже не будет в живых. Прими эту весть спокойно и знай: я не мог поступить иначе. Дениза Отэ всё тебе расскажет.
     А я хотел бы сказать тебе следующее. Должно быть, ты считаешь и будешь считать впредь, что я был просто твоей игрушкой, твоим пажом и слугой. Пусть так. Но ты`  стал для меня другом, которого я успел полюбить. И сейчас, когда я пишу эти строки, мне немного жаль, что я отдам жизнь не за тебя или за леди Генриетту, а просто за милых и славных людей, тогда как умереть з а т е б я  или за леди Этти я почитал бы счастьем. Ты – мой незабвенный друг, а леди Генриетта… она точно твое внутреннее отражение. И я сам порой не могу понять, люблю ли я леди Этти, потому что она похожа на тебя, или люблю тебя, потому что ты, в известной степени, так же мил и обаятелен, как твоя кузина. Мое сердце до конца останется с вами обоими!
      Я никогда не написал бы всего этого чувствительного вздора, если бы не собирался умирать, но теперь мне всё можно (знаешь так бывает иногда во сне). Я не боюсь открыть тебе свою душу, потому что твердо знаю: ты поймешь меня правильно и сохранишь (пусть ненадолго) добрую память обо мне. Вот и всё. Прощай, мой лучший друг, спасибо за то, что ты был добр ко мне. До самого смертного часа твой ФЛАВИД АНЬЕЗЕ».
     Гилфред аккуратно складывает письмо, как оно было сложено изначально, и выходит из комнаты. Он глубоко взволнован и тронут. Он идет к себе, где никто не может его видеть, и долго сидит наедине с тишиной. Ему кажется, что он совершенно не достоин такого великого и щедрого дара, как дружба Флавида. И хотя некоторые строки письма показались Гилфреду смешными и наивными, они же стали для него божественно прекрасными и священными. Ничего подобного в его жизни прежде не было, поэтому теперь всё кончается весьма банально: он не выдерживает и плачет. Но, когда, спустя час, он покидает свою комнату, на лице его нет следов слез. Оно тихо светится радостью и еще каким-то возвышенно-задумчивым чувством, которое трудно определить словами. Он дает себе слово, что не признается Флавиду в том, что прочел его письмо. Это письмо должно отныне жить в его сердце, тайно и вечно. Флавиду незачем знать об этом.

     7.
     Вернувшись на следующий день во дворец, Флавид благодарит Каспара и Денизу Отэ за то, что они спасли его от верной смерти. Они тоже благодарят его: ведь он так помог им обоим!
     Во дворце новости распространяются быстро. Уже вчера днем Флавид стал героем для всех лакеев, фрейлин и пажей. Генриетта Любэ очень ласково разговаривает с ним, и он не помнит себя от радости.       
     А еще через три дня, во время охоты, вдруг приходит весть о катастрофе.
     Радамант Аствелл, Гилфред, Флавид охотятся в лесу вместе со свитой герцога, когда их находит гонец на взмыленной лошади.
     - Ваша светлость, - докладывает он герцогу, едва подъехав к нему. – Беда! Государственный переворот! Ричард Г`одли захватил Ангальдию с помощью Эойна Малм`ауда! Его величество везут из Испании в цепях. Говорят, весь королевский двор арестован. У Годли пятьсот тысяч человек армии. Они носят малиновые камзолы и береты, и командует ими Малмауд. Тридцать тысяч идут в сторону Фаурана из Динетты, по дороге арестовывают и вешают вельмож государя, выпускают из тюрем узников, даже убийц, даруют им прощение, и те вступают в ряды армии мятежников…
     Он умолкает, переводя дыхание. Герцог Аствелл сидит на коне бледный,  неподвижный, точно пригвожденный к седлу неожиданно свалившейся на него грозной вестью. Гилфред тоже бледен, бледен Нардини, в лице Флавида нет ни кровинки. Оруженосцы, пажи, егеря потрясены и тоже точно приросли к своим местам. Только телохранители сохраняют сумрачно-невозмутимый вид. В лесу стоит тишина, нарушаемая лишь пением птиц, шелестом листвы и тявканьем охотничьих собак.
     Наконец герцог обретает дар речи.
     - А его высочество Орельен? – спрашивает он гонца.
     - Его высочеству удалось скрыться, - отвечает гонец.
     Аствелл широко осеняет себя крестом. Все следуют его примеру.
     - Слава Богу, - говорит он. Тут же его глаза вспыхивают упрямым и отважным огнем.
     - Домой! – коротко приказывает он всем.
     И они едут домой, во дворец.
     Флавид подавлен. Ричард Годли и Эойн Малмауд, ближайшие советники и друзья короля, предали его, захватили власть в стране! Король в плену! О, что теперь будет…
     Он вспоминает портреты Годли и Малмауда, виденные им в ратуше. Годли – высокий, крепкий, с крупным выразительным лицом – герцог, государственный канцлер. Эойн Малмауд – сухопарый, с узким лицом и черными глазами, похожий на лисицу и волка одновременно. Он – граф, военный министр. Обоим мятежникам около пятидесяти лет, но Малмауд выглядит моложе лет на пятнадцать.
     Что же теперь будет с королевством, со всеми, живущими при дворе герцога Аствелла? Что будет с Фаураном, Бергистой, с другими городами и деревнями? Армия герцога – это три тысячи человек. Им не удержать ни городов, ни дворца, не справиться с людьми Годли. Да, именно Годли, потому что зачинщик мятежа, конечно, он, хотя его армией и командует Малмауд. Они будут здесь уже через три-четыре дня, а то и раньше! А отец, его, Флавида, отец! «Ведь он погибнет,  - с тоской думает Флавид. – Все мы погибнем. Нельзя принимать боя. Надо бежать…»
     Страшная новость мгновенно облетает герцогский дворец. Пока придворные и слуги с ужасом повторяют друг ругу чудовищные слова: «В стране переворот!», милорд Аствелл сидит в кабинете и не велит никого допускать к себе.
     Через час он вызывает Гилфреда и Флавида. Лицо его, отяжелевшее и точно потемневшее, хмуро и решительно, глаза смотрят угрюмо, со скрытой тревогой.
     - My dear, - обращается он к сыну. – Ты уже взрослый, и выполнишь мое поручение. Поезжай на юго-восток, к границе, в Крепость Каер Дорен. Отдашь коменданту вот это очень важное письмо, а сам скроешься в Анконии. Король Генрих окажет тебе покровительство. Флавид Аньезе и двое наших телохранителей будут сопровождать тебя.
     - А вы, вы, отец, - Гилфред хватает его за руки. – Что будет с вами?
     - За меня не волнуйся, - лицо герцога смягчается. – Ну же, смотри бодрее, милорд! Его высочество на свободе; это очень и очень важно. Но Годли и Малмауд… мерзавцы! – его скулы шевелятся, а в глазах вспыхивает грозная молния. – О, жалкие, подлые души! Изменники, иуды, прах земной, которым возгнушаются и черви; да будет так!
     Он шумно вздыхает, потом вновь обращается к сыну, уже более спокойно:
     - Милорд, я со всем домом уеду сегодня или завтра, ибо убийцам нужен я, а не мои горожане и крестьяне. В противном случае я бы остался. Куда я уеду? Тоже к границе, только к западной, в наш замок Бертольдгоф, имение, построенное еще твоим прадедом. Замок хорошо укреплен, там широкий ров и крепкий стены. Разумеется, моя армия будет со мной. Видишь ли, - он понизил голос, - я хочу быть полезен его высочеству. Наверняка он тоже уйдет к границе, правда, я не знаю, к которой именно. Но он не бросит нас, он будет собирать силы. Он вернет власть его величеству! И я помогу ему, я постараюсь тоже кое-что сделать. Только не вздумай пробиваться ко мне, слышишь? Если ты погибнешь, я этого не перенесу. Поедешь в Анконию – и сиди там, не шевелись. Обещаешь?
     Лицо Гилфреда становится упрямым.
     - Нет, не обещаю, - заявляет он. – Я обещаю одно: быть разумным и осторожным, но любовь к вам и дворянская честь не позволяют мне сидеть за спиной короля Генриха в ожидании, повесит вас Годли или помилует!
     Они смотрят друг на друга – сперва сердито, затем – с глубокой болью и нежностью, - и молча, крепко обнимаются.
     - Ничего, ничего, сын, - шепчет Аствелл. – Главное, живи, слышишь? Останься в живых, больше мне ничего от тебя не нужно. Собирайся, потом зайдешь проститься. Письмо береги, как зеницу ока… слышишь, Фред? Не расставайся с ним!
     Он смотрит на взволнованного Флавида и крепко обнимает и его.
     - Береги моего сына, Флавид, - он целует Флавида в лоб. – Я не забуду твоей верности. И беги простись с отцом. Передай ему, что я жду его во дворце, он мне нужен. А вы с милордом через два часа должны быть в пути. Ступай.
     Флавид кланяется герцогу и уходит.
     В коридоре ему встречается Генриетта. Ее лицо заплаканно и удручено.
     - О, Флэви! – она впервые называет его уменьшительным именем и хватает за руки. Они горячо целуются.
     - Я уезжаю с Гилфредом, леди Этти, - тихо сообщает он ей. – А вас увезет его светлость. Он спасет вас, вы будете в безопасности.
     - Какая уж тут безопасность, - она еле слышно всхлипывает и прижимает платок к губам. – Мир рушится, всё стало хаосом… Боже мой! Прощайте Флэви, да хранит вас Господь!
     И, сняв со своей шеи крестик, она надевает его на шею Флавида, а он надевает на нее свой крестик и снова целует – но уже ее руки.
     Он едет домой с разорванным сердцем и опустошенной душой. Солнце безмятежно играет в небе, ласковый ветерок колеблет зелень, уже яркую и пышную… но Флавид ничего этого не замечает. Его милый, привычный мир рухнул в небытие, а он остался – ошеломленный, уничтоженный, перед грозным ликом катастрофы. И пребывает в великой растерянности.
     Капитан Аньезе уже всё знает. Едва встретившись, отец с сыном прощаются и расстаются. Капитан едет во дворец, а Флавид торопливо моется и обедает.
     В это время слуга во дворце по его просьбе собирает его вещи.
     Гилфред утешает свою будущую мачеху Армандину Лют, которая рыдает, закрыв лицо руками.
     - Всё будет хорошо, маменька, - говорит он, стараясь держать шутливый тон. – Не плачьте, будьте мужественны.
     - Да, ты прав, Фред, - она целует его в щеку и вытирает слезы. – Твоему отцу сейчас нужна поддержка.
     - Молодец, дорогая, - Гилфред тоже целует ее. – Ваше мужество и спокойствие действительно поддержат моего отца.
     А спустя несколько минут он уже утешает Генриетту:
     - Успокойся, Этти. Ты и слезы – две несовместимости, одним словом, парадокс. Всё с тобой будет хорошо. Неужели ты у меня такая трусиха?
     - Флэви, - только и может произнести она – и снова заливается слезами.
     Гилфред целует ее в обе щеки.
     - Да сберегу я тебе Флэви! – обещает он с насмешливой и ласковой улыбкой, стараясь не выдать своего волнения. – Поверь мне, сберегу!
     Она порывисто обнимает его в ответ и благодарно улыбается сквозь слезы.
     - Бедный твой жених, - вздыхает Гилфред. – У меня есть предчувствие, что скоро он превратится в оленя… или нет, скорее, в бычка. Потому что на бычка он больше похож.    
     Генриетта звонко смеется, позабыв на минуту свое горе и тревогу.
     - Перестань, Фред! – восклицает она, поблескивая всё еще влажными глазами; невысохшие слезы, точно роса на траве, сверкают на ее ресницах. – Я никого не собираюсь обманывать. Я расторгну помолвку с графом, вот и всё.
      Потом снова следуют слезы, прощания, поцелуи. Отцы в последний раз обнимают своих сыновей, а сыновья отцов. Наступает час разлуки.
      … И вот, благословленные священником, Гилфред и Флавид пускаются в путь. Два телохранителя сопровождают их. Вскоре герцогский дворец, а потом и Фауран исчезают из виду. Впереди – прелестная зеленая равнина в ожерелье лесов и рощ. И еще впереди неизвестность. Всадники будут добираться до юго-восточной границы в течение дух недель. Что станет за это время с теми, кого они любят? Им не хочется думать об этом.


     Всё произошло так быстро, что некоторое время молодой милорд Аствелл и его камер-паж едут в угрюмом молчании. Еще сегодня утром мир казался им спокойным и незыблемым, а вот теперь они едут прочь из родного города, точно изгнанники.
     « Павлины, - с ядовитой горечью думает про себя Гилфред. – Вот и прозевал его величество мятеж. Теперь приручать павлинов будет Ричард Годли. Впрочем, может, он и Малмауд – не любители пернатых друзей человека. В таком случае, они сварят из павлинов суп или начнут раздавать их вместо медалей особо отличившимся изменникам – это уж как им захочется. Какие же мы глупцы! Нам следовало предвидеть переворот. Ведь Годли и Малмауд давно управляли страной вместо государя, он всё отдал им в руки. Ничем иным беспорядок в Ангальдии окончиться  не мог: только гибелью всего прежнего. Прощай, прекрасный и скучный мир! Больше мы с тобой не увидимся. Но если, дай Бог, всё закончится хорошо, я не буду проливать слез о прошлом. В конце концов, перемены были необходимы. Но такой ценой! Такой ценой!»
     Бессильный гнев и печаль душат его. Он едва не стонет вслух, как только начинает думать о том, что` может быть дальше. В отличие от Флавида, он лично знаком с Годли и Малмаудом и считает, что от этих двух бывших любимцев короля Одона нечего ждать пощады. Особенно его отцу, Радаманту Аствеллу, которого король любит, как родного.
     Он погружен в свои мысли. Спустя два часа после выезда из Фаурана они достигают очередного леса и въезжают в него. И тут происходит нечто совершенно неожиданное.
     Гилфред ничего не успевает понять. Он видит только, как Флавид с быстротой молнии выхватывает из-за пояса пистолет и стреляет куда-то назад. Гремят ответные выстрелы. Гилфред инстинктивно пригибается к шее своего коня, а Флавид вскрикивает от боли.
     Гилфред оборачивается. Оба телохранителя убиты и лежат возле своих лошадей. Ружья, из которых они собирались застрелить его и Флавида, еще дымятся. Флавид, морщась от боли, держит свою левую руку правой; сквозь его пальцы сочится кровь.
     Всё это происходит с такой чудовищной быстротой, что с минуту Гилфред не может произнести ни слова. Потом, опомнившись, он соскакивает с коня и подбегает к телохранителям. Оба убиты выстрелом в голову. Он поспешно возвращается к Флавиду и помогает ему сойти с лошади. Флавид пытается улыбнуться ему. Его рука ниже локтя сильно задета пулей, но не прострелена.
     - Я увидел, как они целятся в нас. Хорошо, что оглянулся, - произносит он торопливо и отрывисто.
     Гилфред помогает ему снять камзол, заворачивает пробитый рукав рубашки и перевязывает рану своими платками – носовым и шейным.
     Флавид отпивает несколько глотков вина из своей фляжки.
     - Кто-то приказал им убить нас, - говорит он. – Их подкупили; наверняка так.
     Гилфред кивает. Он раздумывает: что делать? Вернуться домой? Но у Флавида серьезная рана, он может потерять много крови. Надо ехать в ближайшую деревню или на ферму: там его пажа вылечат. Нет, не пажа, - друга. Друга на веки веков.
     Он ласково заглядывает в лицо Флавиду и говорит:
     - Ну, как ты?
     Его голос полон самой сердечной заботы.
     - Спасибо, хорошо, - мужественно отвечает Флавид, но Гилфред видит, что ему больно.
     - Ты герой, Флавид, - он бережно пожимает его здоровую руку. – Ты спас мне жизнь.
     Флавид улыбается:
     - Так получилось. К тому же, я и себе жизнь спас.
     - Сейчас мы заедем на какую-нибудь ферму, и тебе помогут, - говорит Гилфред.
     Он снова подходит к убитым, вернее, к их лошадям, и осматривает переметные сумы. Самое ценное он перекладывает в сумы к себе и к Флавиду. Затем, стараясь быть хладнокровным, обыскивает убитых и находит два тяжелых кошелька с золотыми цваллердами. Их он тоже забирает с собой вместе с ружьями и пулями. Потом, подав Флавиду руку, он помогает ему сесть в седло.
     Они рысцой едут дальше.
     На первой же ферме, куда они стучатся, их встречают приветливо. Пожилая хозяйка и трое ее взрослых сыновей (младший из них – ровесник Флавида) изъявляют готовность помочь гостям, чем могут.
     Милорду и его пажу отводят небольшую комнату. Хозяйка останавливает Флавиду кровь, смазывает ему рану каким-то снадобьем и перевязывает его руку чистой тряпицей.
     - Завтра вам будет получше, ваша милость, - говорит она. О нежданных гостях фермы ей ничего не известно. Гилфред из осторожности сообщил ей только, что они едут издалека, и грабители-проводники едва не убили их по дороге, но промахнулись и были убиты сами.
     Он пишет отцу письмо, где кратко рассказывает о случившемся, и умоляет герцога быть осторожным: наверняка во дворце есть изменники. «Не сообщаю вам, где мы с Флавидом, - пишет он, - но мы у добрых людей, и у нас теперь новые надежные телохранители, так что не волнуйтесь за нас и ничего не рассказывайте никому; это может быть опасно».
      Он запечатывает письмо и просит одного из сыновей фермерши доставить послание в Фауран, во дворец герцога, и отдать милорду Аствеллу в собственные руки. Молодой фермер охотно берется выполнить поручение, тем более, что Гилфред дает ему целых пятьдесят серебряных натов.
     - Скажи, что ты встретил нас в лесу, в доме угольщика, - наказывает он. – И не говори, откуда ты. В крайнем случае, солги что-нибудь.
     Ему неловко, что пришлось солгать отцу насчет того, будто у них с Флавидом теперь есть телохранители. Но что делать! Отец, волнуясь за них, мог бы прислать им из дворца в качестве охранников очередных предателей. Нет, верить отныне нельзя решительно никому. И Гилфред отгоняет от себя чувство неловкости. В конце концов, телохранители им ни к чему; они с Флавидом и сами доберутся до границы. Правда, его отцу не нужно знать об этом. Самое главное, чтобы герцог  не беспокоился за них и сумел сам себя оградить от измены.
     Поздно вечером сын фермерши привозит Гилфреду ответ. «Мой Фред, - пишет милорд Аствелл. – Я потрясен тем, что ты мне сообщил. Кэллс и Вуд, предавшие вас, казались мне вернейшими людьми. Благодарю, что ты предупредил меня, отныне я буду очень осторожен. Будьте бдительны и вы. Благодарю Бога за то, что он сохранил вас от смерти. Я не забуду благородной верности Флавида Аньезе. Передай ему низкий поклон от меня! Нынче на рассвете мы покинем Фауран и двинемся… впрочем, тебе известно, куда мы намерены держать путь. Сердечно целую вас обоих. Отец».
     На душе у Гилфреда теплеет от этого письма – и становится спокойней. Он одаривает своего гонца еще пятьюдесятью натами и ложится спать на деревянный топчан, где ему постелила хозяйка. Раненый Флавид крепко спит на кровати и то и дело тихонько постанывает во сне.
     Гилфред  долго не может уснуть: мысли так и теснятся в его голове. Столько событий произошло за сегодняшний день, что ему с трудом удается кое-как привести в порядок свои мысли и чувства. Но, наконец, сон всё же одолевает его, и он крепко засыпает с неясной тревогой и печалью в душе.
    
     8.
     Проснувшись утром, Флавид не сразу понимает, где он находится. Сквозь щели в запертых ставнях пробивается тусклый свет, а по деревянному карнизу стучит дождь. В сумраке едва можно различить дощатый потолок и бревна стены с заткнутыми мхом щелями. Пол тоже дощатый, со связанной из разноцветных тряпиц и лоскутов ткани деревенской дорожкой. Слегка пахнет деревом, дымом, кашей.
     Он приподнимает голову и тут же всё вспоминает: и про государственный переворот, и про их с Гилфредом отъезд из Фаурана, и про то, как их вчера не убили. Но боль в руке сегодня гораздо слабее.
     Он садится в постели и видит, что лежит полуодетый, со сбившимся к ногам одеялом: наверно, он сбросил его во сне. Ведь в комнате очень жарко, он обливается потом.
     Но где Гилфред? Его нет! Флавид встревожено оглядывает сумрачную комнату. Им овладевает беспокойство. Неужели Гилфред отправился в дальнейший путь без него?
     Но тут дверь отворяется, и, к облегчению Флавида, появляется Гилфред со свечой в руке. На нем холщовая светлая рубашка, синие льняные штаны до колен и грубые башмаки. Как ни странно, эта простая фермерская одежда очень ему к лицу – ничуть не меньше, чем богатый камзол.
     - Доброе утро, герой! – весело приветствует Гилфред своего камер-пажа, ставя свечу на стол и садясь возле кровати Флавида. – Как ты себя чувствуешь?
     - Спасибо, сегодня гораздо лучше, - отвечает Флавид, радуясь, что видит его. Когда Гилфред рядом, всё можно вытерпеть. Для полного счастья Флавиду не хватает только Генриетты и отца. С этими людьми можно стойко пережить всё, что ни пошлет Господь! Во всяком случае, так кажется Флавиду.
     - Почему ты так одет? – спрашивает он Гилфреда.
     - Потому что нам сейчас опасно выглядеть дворянами, - отвечает Гилфред. - И ты оденешься так же. Бог мой, как душно!
     Он задувает свечу и настежь распахивает ставни. Дневной свет и свежий ароматный воздух проникают в комнату.
     - Вставай, - говорит Гилфред, подавая Флавиду одежду. Его лицо торжественно.
    - Знаешь что? С этого дня ты больше не камер-паж, ты – мой оруженосец. Мы с тобой воины, и телохранители нам не нужны. Мы сами способны сохранить себя от гибели. Верно?
     - Верно, - подтверждает Флавид, невольно любуясь Гилфредом: до того тот хорош в эту минуту. Без щегольской одежды он всё же остается щеголем, аристократом, и изысканные черты его лица дышат всё тем же изящным обаянием и красотой. И как быстро он принимает решения! Как настоящий полководец. А ведь ему всего девятнадцать лет.
     Гилфред подмечает восхищенный взгляд Флавида, и ему становится неловко. Не заслужил он таких взглядов. Ведь если бы не этот хрупкий мальчик с перевязанной рукой, он, Гилфред, еще вчера лежал бы в лесу с пробитым затылком, и вороны клевали бы его тело…
     Он слегка хмурится при мысли об этом, потом протягивает уже одевшемуся Флавиду какое-то письмо:
    - Прочти, это отец мне вчера прислал.
    Флавид читает и, глубоко тронутый благодарностью и сердечностью герцога Аствелла, вспыхивает от радости и гордости; его глаза загораются отвагой.
     - Спасибо, - он с улыбкой возвращает письмо Гилфреду. – Но когда ты успел написать обо всём его светлости, с кем послал письмо?
     - С одним из сыновей здешней хозяйки, - отвечает Гилфред. – ты уже спал. Ну, пойдем завтракать.
     Вскоре они уже сидят за столом, едят овсяную кашу, яйца, творог и пьют молоко со свежим хлебом. Фермерша очень довольна: Гилфред отдал ей взамен рубашек, штанов, курток и обуви ее сыновей богатую одежду – свою и Флавида. Теперь, если она продаст эту одежду в городе, то выручит немало денег. Также Гилфред отдал ей на хранение шпаги и подарил богатые седла, сбрую, стремена их с Флавидом лошадей, а сам взял простые, фермерские. «Платье-то я сыновьям новое сошью, - думает женщина. – Холста довольно, да и шить недолго. А вот деньги – они никогда не лишние!»
     После завтрака она меняет Флавиду повязку, дает ему в дорогу баночку с целебной мазью, и друзья отправляются в дальнейший путь. Гилфред охотно остался бы на ферме до выздоровления Флавида, но считает, что медлить опасно. Поэтому они едут дальше.


     Дождь кончается, небо светлеет, облака уходят, и вновь жаркое солнце льет свои лучи на землю.
      Весь день Флавид и Гилфред едут рысью в соответствии с маршрутом, начерченном на карте, которую дал в дорогу сыну герцог Аствелл. Останавливаются только для того, чтобы выкормить лошадей и самим подкрепиться тем, что лежит у них в переметных сумах.
     Флавид чувствует себя отлично. Рука болит с каждым часом всё меньше, рана ощутимо быстро заживает. Он совершенно свободно может двигать пострадавшей рукой.
     На ночь они останавливаются в небольшом городке Эг`аме, на постоялом дворе «Дикий гусь». Им отводят довольно приличный номер как зажиточным фермерам и подают на ужин вино и жареную индейку с овощами.
     Милорд и его оруженосец молчаливы. Они едят и думают об одном и том же: что сейчас с их отцами и со всеми теми, кто дорог им обоим? Флавид вспоминает свою встречу с Генриеттой в коридоре. Она назвала его уменьшительным именем, а он поцеловал ее. Это воспоминание наполняет его душу сладким трепетом и нежной грустью. Ему до стеснения в груди хочется увидеть ее вновь, как можно скорее, - и уже не расставаться с ней. Но он гонит от себя эти мысли и чувства. Нужно на время забыть о леди Этти: ведь теперь он воин, оруженосец молодого герцога, и должен рассуждать трезво и сухо, по-военнному. А вот когда эта несчастная война завершится победой короля Одона, тогда он полетит к Генриетте Любэ, как на крыльях,  и скажет ей… и скажет… нет, лучше не думать об этом! Ведь их встреча будет столь чудесна и упоительна, как ничто на свете. «Я вижу, знаю: она любит меня, - твердит про себя Флавид. – Да, любит по-настоящему. А я… до чего же `я ее люблю! Но мне пока нельзя думать об этом. Я должен беречь Гилфреда. Ведь если с ним что-нибудь случится, моя любовь будет отравлена до конца жизни: он мне дорог, точно родной брат…»
     Они рано ложатся спать, но долго ворочаются, не в силах обрести покоя. Мысли о перевороте, назойливые, точно мухи, которых так много на постоялом дворе, эти мысли просто изнуряют их, как и духота в номере. Наконец, сбросив с себя простыни, оба засыпают тяжелым, неуютным сном.


     … Флавид просыпается оттого, что Гилфред трясет его за плечо. Еще совсем темно, и Флавид не видит его, но слышит шепот:
     - Одевайся! Надо живей убираться отсюда. Здесь солдаты Малмауда – ищут переодетых вельмож. Слышишь?
     Флавид, в самом деле, слышит стук сапог в коридоре, голоса и удары ружейных прикладов в двери номеров.
     «Как они сюда попали? – в смятении спрашивает себя Флавид, лихорадочно одеваясь. – Откуда они взялись?..»
     Они с Гилфредом быстро выпрыгивают в окно вместе с переметными сумами, прокрадываются к конюшне и седлают лошадей. Никто их не беспокоит, но когда они выезжают со двора, дорогу им преграждают два всадника в суконных малиновых камзолах и таких же беретах, с факелами в руках.
     - Стойте, - сурово произносит один из них. – Кто вы такие?
     - Фермеры, - отвечает Флавид.
     - Покажите руки!
     Флавид с Гилбертом протягивают вперед обе руки. Малиновый камзол внимательно разглядывает их с минуту, потом его рот кривит недобрая усмешка.
     - Бедная ваша ферма! – вздыхает он с издевкой. – Кто же на ней работает за вас – коровы?
     - Батраки, - спокойно отвечает Флавид.
     - Врут, - второй малиновый камзол озлобленно сплевывает. – А ну, поезжайте за нами, вы, арендаторы из родового поместья!
     Он хочет добавить еще что-то, но тут гремят два выстрела, и оба солдата падают с лошадей.
     - Гони к черту! – приказывает Гилфред Флавиду, пряча пистолет.
     Флавид не ждет вторичного приказа. Они галопом летят куда-то в ночь, к лесу, въезжают в него и продолжают понукать лошадей, пока те не останавливаются в какой-то непроходимой глуши, отказываясь идти дальше.
     - Флэви! Ты в порядке? – негромко окликает Гилфред.
     - Да, слава Богу, - отвечает Флавид. Гилфред впервые назвал его «Флэви», и он очень этим доволен.
     - Слезай с лошади, будем ждать утра.
     Флавид спешивается. Они на ощупь добираются до деревьев, ведя лошадей в поводу, и садятся на мягкий мох. Вокруг темно, хоть глаз выколи. Ночь душная, но оба дрожат. Их зубы выбивают барабанную дробь, хотя им вовсе не так уж страшно и тревожно. Просто они чувствуют, что избежали огромной опасности.
      - Как же они здесь очутились? – спрашивает, наконец, Флавид. Гилфреду понятно, кого он имеет в виду.
     - Я слышал: они приехали с запада, - отвечает он. – Должно быть, Малмауд заранее послал своих людей во все области Ангальдии… черт! Мы в ловушке, все в ловушке! Отец…
     Больше он ничего не может сказать. Флавидом овладевает холодный ужас. Самые тяжкие опасения пробуждаются в нем. Он думает о своем отце, о леди Этти, и ему хочется стонать от мучительной тревоги за них. В течение нескольких минут они сидят, не шевелясь, а густой воздух вокруг них словно набухает свинцовой духотой, черный, угрюмый.
     Внезапно в тишине неожиданно и гулко прокатывается громовой удар. Огромное огненное дерево в небе, подобно знамению, ярко и грозно озаряет лес и мшистую поляну, где приютились путники. Этот свет мертвенно-голубоват и мгновенен. Флавид вздрагивает всем телом, пораженный неожиданностью и величием увиденной им картины. А в следующую минуту Гилфред, успевший разглядеть что-то при блеске молнии, уже тащит его куда-то за руку во тьме – и заодно ведет в поводу лошадей.
     И вот они уже сидят в каких-то булыжных развалинах, среди разбитых статуй, в глубокой, широкой нише.
     От сырых стен веет холодом, ливень хлещет с неистовой силой, словно намереваясь затопить лес. И тут Флавид не выдерживает. Он сам не знает, как и почему это происходит, но он вдруг судорожно всхлипывает, и слезы заливают его лицо. Он проклинает себя в душе за эту слабость, ер ничего не может с собой поделать: уж слишком всё происходящее напоминает ему какой-то ночной кошмар, от которого просыпаешься с содроганием, весь в поту.
     - Флэви! Ты что? – Гилфред обнимает его, хотя и сам едва не плачет от тоски и страха. – Ложись, ты просто устал. Я тоже лягу. Нам надо отдохнуть.
     И он расстилает для Флавида свою куртку в глубине ниши. Эта куртка не дает ни тепла, ни мягкости, но Флавида глубоко трогает забота Гилфреда. Ему становится еще более стыдно за свои слезы.
     - Прости, - говорит он другу твердым голосом. – Я сам не знаю, что со мной. Ты ложись, а я посижу, постерегу тебя и лошадей.
     - ТЫ постережешь? – Гилфред смеется. – Ну, уж нет, мы оба ляжем!
     И он решительно укладывает Флавида на свою куртку, а под голову ему сует свой свернутый фермерский плащ и сам ложится рядом.
     - Ну, вот, - говорит он. – Только скажи, что тебе сейчас неуютно! И спи. Я ведь старше и опытней тебя, а потом, ты мой оруженосец – значит, должен меня слушаться. На войне как на войне. К тому же, ты ранен, а я здоров. Спокойной ночи!
     Флавид улыбается, слегка задетый словами Гилфреда, но, в то же время, как всегда, покоренный его сердечной бесцеремонностью – и успокоенный ею.
     - Спокойно ночи, - отвечает он, закрывая глаза – и тут же засыпает. Гилфред тоже погружается в сон, а гром всё грохочет, молнии вспышками озаряют лес, и ливень бушует вокруг неистово и шумно.
    
     9.
     Ранним утром Мит Мироль ехал лесом на своем осле Рикки.
     Мит Мироль или Камит Мироль (таково было его полное имя) был тощим низкорослым бродягой, бывшим актером странствующей театральной труппы. Ему было тридцать пять лет. Его лицо с островатым носом и таким же подбородком, гладко выбритое и бледное, с такими же бледными веснушками, казалось несколько утомленным, болезненным и брезгливым, а в очертаниях губ и в прозрачно-зеленоватых глазах точно затаилось что-то жестокое, безжалостно-насмешливое. Его волосы вились светло рыжими, словно выцветшими кольцами и были довольно коротки, кафтан неопределенного цвета был драным, штаны – залатанными во многих местах, а ноги без чулок были обуты в старые, но крепкие башмаки с жестяными пряжками. Шляпу, имевшую еще более непрезентабельный вид, чем прочие детали его одежды, Мит спрятал в переметную суму из-за жары.
     Он ехал на осле в Эгам с целью заложить три серебряных ложки, украденных им недавно, знакомому еврею-скупщику – и заранее прикидывал в уме, сколько «пегий черт» ему заплатит. Соломон Гиршман был человеком злобным, прижимистым, алчным и хитрым, но он знал, что Мит Мироль не уступает ему в этих «добродетелях», поэтому ценил его и платил ему обычно щедрее, чем другим своим клиентам, хотя и презирал его про себя за бедность. Мироль чувствовал его затаенное презрение, но оно мало его волновало, ибо он презирал еврея всё-таки больше, чем еврей его, и в этом заключалось очередное превосходство бродяги над ростовщиком. Помимо купли-продажи их связывали многочисленные темные дела и делишки. Эти преступления уже стали достоянием прошлого, однако не столь далекого, чтобы Гиршмана не могли повесить из-за показаний Мита. Поэтому Мит мог рассчитывать на то, что его краденые ложки принесут ему ощутимую прибыль.
     Разумеется, бродяга уже знал о том, что произошло в стране, а также в самом Эгаме, в частности, в «Диком гусе» (он полночи провел в городе). Ему было известно, что на постоялом дворе тяжело ранены два малиновых камзола. Преступникам удалось скрыться, но хозяин «Гуся» указал людям Малмауда их приметы, и люди Малмауда до рассвета искали беглецов по всей округе. Теперь они оцепили лес, по которому ехал Мироль, намереваясь « прочесать» его днем как следует. Всё это Мит узнал от одного из солдат, которого встретил на опушке. А уж если Мит хотел что-то узнать, он узнавал непременно, и не только от живых людей, но даже от предметов неодушевленных, в которые простому честному человеку и в голову не пришло бы всматриваться дольше двух-трех минут.
     Впрочем, сегодня особой наблюдательности не требовалось. Проезжая по лесу, Мит увидел, что развалины, некогда бывшие красивой древнеримской постройкой, не пустуют. В них паслись две оседланных лошади с поклажей, привязанные к каменным столбам, а в нише кто-то спал.
     Глаза Камита Мироля тотчас стали цепкими, как клещи, а движения – плавными и хищными, точно у пантеры. Он вытащил из-за кожаного пояса свой длинный, остро отточенный кинжал, слез с осла и, отдав ему приказание не двигаться с места еле слышным щелчком языка, стал подкрадываться к лошадям с волчьей осторожностью и целеустремленностью. Лошади не испугались Мита, ибо он умел с ними обращаться, и позволили ему осмотреть и их самих, и переметные сумы. В сумах оказалось много хорошего, не говоря уже о том, что и сами лошади были хоть куда, поэтому Мит принял твердое решение разделаться с их спящими хозяевами. Убивать и грабить ему было не в новинку. Он проделывал это не раз – и с такой сноровкой и хладнокровием, что порой сам себе удивлялся. Преступление ему радости не доставляло, но цель преступления (деньги) была вещью необходимой и приятной. По сравнению с деньгами людские жизни мало что значили, во всяком случае, для Мита Мироля.
     Он бесшумно подобрался к нише и своим цепким, пристальным взглядом окинул спящих.
     И тут его решение покончить с ними неожиданно поколебалось. Он увидел то, чего не ожидал увидеть, а именно двух спящих юношей, чьи лица были такими мирными во сне. Один из них, с золотистыми волосами, был совсем мальчишкой, а другой – темноволосым красавцем лет двадцати. На обоих лицах лежала печать внутренней чистоты и изысканного аристократизма. Это были очень приятные и совсем юные лица, а сон придавал их выражению даже что-то детски невинное.
     Правда, рядом с юношами лежали пистолеты - наверняка заряженные – да и вид у спящих был точно такой, какой имели двое преступников, ранивших малиновые камзолы. Во всяком случае, солдат на опушке леса описывал их именно такими.
     Сначала у Мироля мелькнула мысль, не увести ли лошадей с поклажей и предоставить мальчишек их дальнейшей судьбе? Жаль, конечно, терять то, что, должно быть, лежит у них за пазухой и в карманах, ну да черт с ним: не годится быть слишком жадным. Но потом мысль увести потихоньку лошадей сменила другая, более ценная: а не попытаться ли стрясти с этих мальчишек побольше, чем стоят кони и поклажа? Разделаться с этими дурачками, он, Мироль, всегда успеет, если они окажутся скуповаты. Но попытка не пытка. Само собой, эти парни – переодетые дворяне, а среди дворян попадаются порой щедрые люди (правда, крайне редко).
     К тому же, эти мальчики были сейчас гонимы и беззащитны, а для всех гонимых и затравленных в волчьем сердце Мироля жила легкая искра сочувствия, не мешавшая ему, правда, в случае надобности расправляться с ними так же хладнокровно и просто, как с обычными «везунчиками», имеющими деньги.
     Ко всему прочему, Мироль был отчаянный авантюрист, и его иной раз (как, например, сейчас) тянуло на опасные подвиги, без которых, по его мнению, жизнь не была бы жизнью.
     Но прежде, чем затевать сделку, следовало обезоружить «дойных телят», как он мысленно прозвал спящих. Для этого он подошел к ним так осторожно, словно какая-нибудь тень, и, бесшумно взяв пистолеты, пристроил один из них на себя, а другой, отступив на несколько шагов, нацелил на молодых людей и громко сказал:
     - Эй вы, голубки`! Привет вам и почтение.
     Оба тотчас сели в своей нише и хотели схватиться за оружие… но их руки ничего не нашли. Тогда, подобравшись и протирая глаза, они воззрились на своего захватчика. Вид у них был настороженный и угрюмый. С минуту царило молчание, нарушаемой лишь щебетом птиц в солнечной листве. Потом тот, который был старше свиду, спокойно сказал:
     - Если ты сейчас убьешь нас, ты не получишь того, что мог бы получить. Подумай об этом, прежде, чем выстрелить.
     Мит Мироль усмехнулся и ответил:
     - Добрый человек, если бы я хотел убить тебя и твоего приятеля, я бы давно уже это сделал. Я захватил ваше оружие, чтобы, напротив, вы`  не убили меня сгоряча. А ведь я могу быть вам полезен. Я вижу, что вы попали в хороший переплет, из которого без меня вам не выбраться. Я могу вам помочь – разумеется, не бесплатно. А помощь вам сейчас ох как нужна! Лесок-то, - он подмигнул Гилфреду, - весь по опушке малиной оброс, а скоро малина и внутри вырастет. Так что решайте, милорды, сэры, синьоры или кто вы там есть, нужен вам надежный человек или нет.
     - Нужен, - глядя ему в глаза, ответил Гилфред. – Только сначала верни нам оружие.
     Злые искры недоверия мелькнули в зеленоватых глазах Мироля, и он приказал:
     - Крест целуйте, что не застрелите меня.
     Гилфред и Флавид вытащили из-за пазухи нательные кресты и приложились к ним, впрочем, не очень охотно, так как лицо Мита Мироля и его жестокий голос не вызывали у них ни малейшего доверия. Зато Мироль успокоился. Перед ним, без сомнения, были люди чести, то есть, в переводе на его язык, наивные дурачки.  Теперь они сто раз подумают, прежде, чем выстрелить в него. Знает он этих юных «чистоплюев» - еще с детства их раскусил. Все они одинаковы: порядочны до тупости. Но сейчас это было ему на руку.
     Он почтительно подал им пистолеты и представился:
     - Меня зовут Камит Мироль, или просто Мит. Я шарманщик. А вы кто будете, господа?
     - Мы фермеры, - с вызовом глядя на него, ответил Флавид.
     Мироль резко,  неучтиво расхохотался, и в лучах солнца блеснули его белые острые зубы. Потом он так же резко умолк.
     - Вам не повезло с общественным положением, - молвил он, щурясь. – Вы должны срочно его изменить и стать… кем бы вам стать?.. придумал: бродячими актерами. Стихи какие-нибудь знаете?
     - Знаем, - сказал Гилфред.
     - Вот и отлично. Но как же вас, всё-таки, зовут?
     - Целуй крест, что никому не скажешь, - в свою очередь велел ему Гилфред.
     Мит без всякого смущения поцеловал свой нательный крест, что было для него пустой формальностью, и поднял на Гилфреда непроницаемые глаза. «Черт знает, что он за птица, - подумал Гилфред. – Кажется, для него ничего святого нет».
     - Нас зовут Гилфред и Флавид, - сказал он коротко, продолжая внимательно изучать взглядом их нового знакомца. – Я – Гилфред.
     Они с Флавидом поднялись на ноги. Сделав над собой некоторое усилие, Гилфред протянул Миролю руку. Тот пожал ее. Пожал он руку и Флавиду, причем его лицо продолжало оставаться беззаботно-непроницаемым.
     - Что ты можешь для нас сделать? – строго спросил его Флавид.
     Мироль по-хозяйски оглядел его с головы до ног, отчего Флавиду захотелось убить его на месте, и ответил:
     - Прежде всего, я вас спрячу. Поезжайте за мной.
     Он сел на своего осла, а молодые люди на лошадей, и все трое поехали по одной из лесных тропинок, на запад от Эгама. Они ехали молча. Правда, Мироль что-то насвистывал, но это насвистыванье звучало как-то зловеще и тягостно отзывалось в сердцах молодых дворян. Они смотрели на тощую спину своего провожатого, на его светло-рыжий кудрявый затылок и то и дело хмуро переглядывались между собой. Мироль чувствовал их взгляды и настроение с той же тонкостью, с какой вообще чувствовал мир, но недоверие его спутников его не задевало. Он крайне удивился бы, если бы вдруг убедился, что они искренне доверяют ему; не могли же они быть настолько глупы!
     Наконец они забрались в такую чащу, куда и солнце едва проникало. Даже в самые ясные дни здесь царили какие-то чердачные сумерки. На маленькой поляне ютился деревянный домишко с крохотным сарайчиком и покосившейся, поросшей мхом и лишайником крышей. Дверь домишки едва держалась на ржавых петлях.
     Мит Мироль соскочил с осла и, обратив на Гилфреда и Флавида свое бледное, островатое лицо, сказал:
    - Вот вы и в надежном убежище, господа комедианты. Здесь вас не только «малинники» не отыщут, но и свои же. А теперь давайте рассчитаемся за услугу.
     Гилфред достал из-за пазухи кошелек и подал проводнику пять золотых цваллердов. То же самое сделал Флавид.
     - Весьма признателен, - произнес Камит. – Вы очень щедры, но пожалуйте еще столько же. Ведь убив и обобрав вас и взяв ваших лошадей, я получил бы сегодня гораздо больше. Но я взялся спасать вас. Мне не хочется оказаться в убытке.
     Гилфред, не прекословя, протянул ему еще десять цваллердов. Потом они с Флавидом принялись расседлывать лошадей. Мит ввел этих последних в сарай, насыпал им овса, потом позаботился о своем осле Рикки (всё это дало ему возможность незаметно спрятать полученные деньги), и только после этого ввел гостей в дом.
     - Садитесь, - он указал им на лавку возле стола. – Только, чур, едва ваша, ибо у меня ее нет, а я не прочь позавтракать.
     Гилфред вытащил из переметной сумы плетеную бутылку с бренди, хлеб, двух жареных фазанов, оставшихся от запасов, которыми снабдила их в дорогу добрая фермерша, и сказал:
     - Если вы приготовите нам грог, Мит, мы будем благодарны вам.
     - Нет проблем, - отозвался Мироль. – Но вам следовало бы научиться готовить грог самим, потому что слуги не всегда будут у вас под рукой… во всяком случае, п о к а.
     - Мы умеем делать грог, - сухо заметил Флавид. – И если вам трудно, я займусь этим сам. Так, вероятно, будет лучше.
     - Нет-нет, - быстро возразил Мит. – Я приготовлю. Мне приходилось делать вещи и потруднее, поэтому… помилуйте, я только рад служить вам!
     И он блеснул в сторону Флавида насмешливыми и наглыми зеленоватыми глазами.
     - Господин Мироль, - задумчиво молвил Гилфред. – Мы обещали не стрелять в вас, но, видит Бог, мы не клялись, что не вышибем из вас душу другим способом. Поэтому я настоятельно советую вам быть с нами учтивым.
     «А волчата-то кусаются», - не без удовольствия подумал Мироль и кротко ответил:
     - Простите, если я был с вами неучтив – одичал в глуши!
     И принялся готовить грог. Когда напиток был готов, все трое с аппетитом позавтракали за хромым на одну ножку столом.
     Подкрепившись, Мироль почувствовал себя благодушней и снисходительней – и спросил:
     - Итак, ближе к делу. Куда достойные господа держат путь?
     - Это неважно, - с улыбкой ответил Гилфред. – Куда бы мы не держали путь, мы пройдем его без вас.
     Мироль рассмеялся и, сложив руки на груди, уверенно заявил:
     - А вот это вздор, дорогой Гилфред. Без меня вы теперь и шагу не ступите. Вся округа полна солдатами Годли и Малмауда. Но я`, – он блеснул глазами, - знаю такие тропы и дороги, которые не известны даже здешним лисицам. И я выведу вам, куда вам угодно, без всякого риска. Если же вы попытаетесь обойтись без моих услуг, вам конец. Я старше вас обоих и не в пример вам лучше знаю жизнь. При этом я такой проводник, что вы оба должны благодарить Небо за то, что встретили меня.
     - Хорошо, - примирительно откликнулся Гилфред. – Мы едем к юго-восточной границе, к крепости Каер Дорен. Сколько вы сдерете с нас за то, что проводите нас туда? Говорите сразу.
     - Сто цваллердов, - не моргнув глазом, ответил Мит. – И это будет еще дешево, учитывая создавшуюся ситуацию.
     - Пятьдесят, - жёстко возразил Флавид, выведенный из себя алчностью Мироля.
     - Девяносто пять, - Мироль улыбнулся ему хищной улыбкой.
     - Довольно торговаться, - Гилфред поморщился. – Я заплачу вас сто цваллердов, Камит: половину сейчас, половину потом.
     - Идет, - кивнул Мироль. – Но выехать мы сможем только через два дня, когда болта подсохнут после нынешнего ночного ливня.
     - Мы не можем так медлить, - резко произнес Флавид; Мироль всё больше не нравился ему.
     - Вы хотите утонуть в болоте? – учтиво спросил его Мит, наслаждаясь непримиримым видом Флавида.
     - Не будем спорить, поедем через два дня, - покладисто молвил Гилфред. – Я полагаю, Мит знает, о чем говорит.
     Мит бросил на него быстрый взгляд, в котором мелькнуло что-то, похожее на уважение. Обаяние и спокойствие Гилфреда не оставили его равнодушным. Он сказал себе, что этот малый не должен обмануть его, да и ему самому не хотелось его обманывать. Флавид нравился ему не меньше, но он почему-то вызвал желание дразнить, раздражать, подзадоривать, и Мироль сдерживался только из уважения к Гилфреду. Он сразу сообразил, что Гилфред среди этих двоих – главный, и заметил также, что Гилфред с Флавидом очень дружны между собой. И всё-таки он не мог совершенно удержаться от соблазна и рассеянно спросил Флавида, не пятнадцать ли ему лет? Как он и ожидал, этот вопрос привел Флавида в негодование.
     - Мне семнадцать с половиной! – бросил он в лицо Миролю.
     Мит непременно расхохотался бы, но Гилфред  пристально посмотрел на него, и Мит серьезно сказал:
     - Замечательный возраст. Я хотел бы, чтобы мне было столько же.
     И так улыбнулся Флавиду, что тот с трудом сдержал себя, чтобы не высказать вслух всё, что он думает о Мироле и о других, ему подобных… Но тут Гилфред обнял Флавида за плечо.
     - Пойдем, пройдемся, - предложил он с улыбкой. – Грех сидеть взаперти в такой солнечный день.
     Когда они ушли, Мироль прокрался вслед за ними, чтобы послушать, о чем они будут говорить. Он сделал это отчасти из любопытства, отчасти потому, что не сомневался: речь пойдет именно о нем. Он подобрался к друзьям неслышно, как кошка, и так близко, что мог бы коснуться их рукой.
     Оба примостились среди кустов, на согнувшемся от старости стволе многолетней ивы.
     - … нам следует принять его услуги, - услышал он голос Гилфреда. – Да, я согласен с тобой, этот Мироль – бродяга и пройдоха, а может, и того хуже. Но другого человека у нас пока что нет. А этот действительно может оказать нам услугу. Я охотно верю, что он знает более безопасный путь, чем тот, что отмечен у нас на карте. И потом, он не застрелил нас, не ограбил и не выдал малиновым камзолам, хотя мог это сделать. Это чего-нибудь да стоит, Флэви, согласись. Он дал нам безопасный кров; это тоже заслуживает благодарности. Пусть он помогает нам из корысти, главное - помогает. И знаешь, я тоже готов ему помочь. Если мы сбросим Годли и Малмауда и вернем престол его величеству, я буду ходатайствовать за Мироля перед государем. Мое ходатайство даст ему милость и славу, а такие высокие вещи меняют характер. Конечно, есть исключения из правил, но слишком уж этот Мироль яркий, чтобы не измениться, когда обстоятельства изменятся к лучшему для него. Да и ума, как я вижу, ему не занимать.
     - Я понимаю, - вздохнул в ответ Флавид. – И я согласен с тобой. Поэтому я буду терпеть и молчать, как бы он меня ни изводил.
     - Ну, изводить ему тебя я не позволю, - возразил Гилфред. – Да он и не изводит. Просто мы с тобой ему понравились, а выражать свои добрые чувства он не умеет. Он очень хорошо знает зло, но почти не знаком с добром. Ничего, поживет с нами – привыкнет.
     Мироль осторожно вернулся обратно в дом. Он чувствовал себя слегка смущенным, точно его уличили в чем-то очень сокровенном. Гилфред оказался проницательней, чем он, Камит, думал. «В самом деле, - сказал он себе, - они мне понравились, а выражать свои д о б р ы е  ч у в с т в а (слова-то какие!) я не умею… это так. Но каким образом он догадался об этом, черт меня дери?! Ладно, ну их к шуту обоих. Если они меня видят насквозь, то ведь и я их вижу, и еще посмотрим, кто кому, в конце концов, в пояс кланяться будет: я этим щенкам или они мне? Я им утру нос. Еще мне руки будут целовать, что я их живыми на место доставил. А ходатайство… если Гилфред не шутит, я буду рад ходатайству. И коли на то пошло`, ладно уж, буду с ними нянчиться. От этого, вроде бы, и вправду выйдет больше пользы, чем от остальной моей дури. Как бы им поаккуратней сказать, что я с намыленной петлей на шее живу за все дела мои «добрые»? Ладно, скажу как-нибудь… Пусть тогда король, если победит, сначала прощение мне дарует, чтобы не было: на, мол тебе миллион – и иди себе на виселицу, посвистывай. Хорошо, а если Годли победит? Тогда у меня останется только благодарность Гилфреда и Флавида. Что ж, и тут я буду в выигрыше, потому что, как ни верти, а Годли с Малмаудом долго не продержатся, нутром чую. Не те они люди. К черту всё это, не буду больше и голову ломать. Лучше лошадей и осла пойду напою. Я в свой родной лес верю. Раз он мне этих двух парней подкинул, то не зря же. Если Годли победит, уйду за границу – и баста. Ведь там, за границей, я на сотню золотых смогу собственное дело открыть – вот тебе и барыш, и никакой виселицы!..»
    
     10.
     Напоив лошадей и Рикки и обдумав всё, как следует, Мит Мироль снова выходит из дома, уже не таясь, и открыто приближается к Гилфреду и Флавиду. Они оборачиваются на звуки его шагов – хруст сухих веток под ногами – и его заново поражает приятная миловидность и чистота их лиц. Он очень давно не видел ничего подобного.
     - Господа, - обращается он к ним учтиво. – Я съезжу в город за провизией для нас. И еще куплю кое-какую одежонку, приличествующую странствующим актерам, потому что из вас такие же фермеры, как из меня фрейлина. Постараюсь вернуться пораньше.
     - Тебе, наверно, деньги нужны? – Гилфред встает.
     - Пяти цваллердов будет достаточно, - скромно отвечает Мироль.
     Гилфред дает ему деньги и пристально смотрит в глаза.
     - Мит, - говорит он, - помни: ты взялся нам помогать, а не продавать нас. Поверь, в убытке ты не останешься.
     - Шутить изволишь, - Мит устремляет на него жёсткий насмешливый взгляд. – Разумеется, мне гораздо выгодней помогать вам, это и последнему дураку понятно. Не беспокойся, всё будет в порядке.
     - Дай Бог, - говорит Гилфред.
     Оба перешли на «ты» совершенно машинально и не заметили этого, но Флавид замечает и возмущается (правда, про себя).
     В скором времени Мироль уезжает на Рикки, пожелав своим питомцам на прощание «отдохнуть и развеяться», что воспринимается Флавидом как издевательство. Но он сдерживается и желает Миролю счастливого пути, как и Гилфред.
     Оставшись одни, они переглядываются между собой.
      - Вот продувная бестия! – произносит Флавид с чувством. – Ты заметил, Гилфред: он посмел сказать тебе «ты»!
     - Пускай себе, - Гилфред улыбается. – Разве это сейчас так важно? Ты тоже можешь быть проще и называть меня просто Фред. Хочешь?
     - Очень хочу, - Флавид не может удержаться от радостной улыбки. – Только… не слишком ли это?
     - Не слишком – что? – Гилфред смеется.
     - Ну, фамильярно…
     - Ничуть. Ты же мой друг, Флэви; я буду только рад.
     - Спасибо тебе, - Флавид застенчиво, но горячо встряхивает его руку. Он горд и тронут тем, что Гилфред назвал его своим другом. Гилфред видит его радость и сам от души радуется.
     - А теперь давай «отдыхать и развеиваться», - предлагает он. – Помоемся, пока нашего проводника нет. А я заодно побреюсь. А?
     Флавид охотно соглашается, с некоторым уважением и завистью поглядывая на довольно заметную щетину на лице Гилфреда. Они согревают в очаге воды и моются за деревьями рядом с домом. Потом переодеваются в чистую фермерскую одежду.
     - А неплохо здесь, - Гилфред благосклонно оглядывает сумрачную чащу. – Точно на каком-нибудь дне морском. Поди, сыщи нас здесь!
     - Ты уверен, что Мироль не предаст нас? – тревожится Флавид.
     - Уверен, - отвечает Гилфред. – Но даже если предаст, мы сумеем убежать. Меня больше волнует, что`  сейчас с нашими отцами.
     - Да, - лицо Флавида становится суровым и еще более встревоженным. – И с леди Генриеттой…
     Гилфред вздыхает:
     - Какой же ты счастливый: влюблен! А я вот всё не могу найти своей любви…
     Он задумчиво умолкает.
     - Ты обязательно найдешь ее, - щедро обещает Флавид. – Вот увидишь, так оно и будет.
     … Когда Гилфред засыпает прямо на траве, возле дома, Флавид идет в хижину и подробно рассматривает ее. До чего же она убогая! Покосившаяся лавка, колченогий стол, какие-то погнутые, помятые сковородки и кастрюли, несколько деревянных мисок и таких же ложек, маленький очаг, кресло-качалка, покрытое рваным пледом, чулан с соломенными тюфяками – и никакого намека на белье и подушки. Мрачная, сырая конура, а не человеческое жилье. Флавид брезгливо морщится, затем решительно вытаскивает из чулана два тюфяка и пристраивает их возле глиняных стен очага, а в угасающий очаг подбрасывает поленьев: пусть тюфяки полностью просохнут.  В углу стоит большая шарманка с грубой медной ручкой и ремнями. На вид ей лет сто, не меньше. Интересно, какие мелодии она играет? Ему хочется это узнать, но он не решается дотронуться до нее. Вдруг у нее слишком громкий звук? Тогда он разбудит Гилфреда, а тому нужно сейчас побольше отдыхать. Фред. Флавид невольно улыбается. Как хорошо, что Гилфред позволил ему, своему другу, называть его так!
     Он выходит из хижины, садится на высохшую траву, рядом со спящим Гилфредом – и незаметно тоже засыпает, привалившись к стене хижины. 


     Мит Мироль возвращается обратно ближе к вечеру, когда на меленькой поляне сгущаются сумрачные, почти ночные тени. Переметные сумы Мита набиты до отказа. Вид у него, как обычно, непроницаемый, но зеленоватые глаза довольно поблескивают. Гилфред и Флавид здороваются с ним кивком головы. Флавиду их новый знакомый по-прежнему не нравится. Это бледное лицо с островатым подбородком, порочное, грубовато-циничное, словно отталкивает его. Еще в лице Мироля есть что-то язвительное и вместе с тем надменное. Всё вместе образует какую-то неприятную загадку и рождает самые худшие подозрения. Но есть в Мите и нечто неуловимо привлекательное, теперь Флавид это замечает. Он с напряженным, немного враждебным любопытством присматривается к их проводнику.
     Мироль расседлывает осла и уводит его в стойло, потом возвращается с туго набитыми переметными сумами и делает друзьям знак, чтобы они шли за ним в дом.
     Он выкладывает на стол еду: копченый окорок, свежий хлеб, муку, бутыль с вином, бутыль с маслом, яйца, сахар, соль, кусок свежей свинины, приправы, лук, чеснок, бобы, коровье масло, хлеб. Остальное он частью спускает в погреб, частью прячет в кладовую. Затем принимается готовить ужин. Спустя час все трое уже сидят за столом и едят бобы со свининой и приправами, запивая всё это вином, на удивление вкусным.
     - Сегодня «малинники» прочесали лес, - рассказывает Мироль. – Но, само собой, ничего не нашли. Они по-прежнему рыщут в округе. И им, конечно, нипочем в здешние дебри не забраться, а если кто из них всё-таки заберется, то заблудится, пропадет.
     Его глаза коварно и задорно мерцают в сиянии сальной свечи, зажженной Гилфредом.
     - Сегодня поймали двух вельмож – и в петлю их, - продолжает Мироль. – Правда, один струхнул. « Не вешайте, - говорит, - я ваш с потрохами». Ну, его свели с эшафота, и он присягнул Ричарду Годли. Говорят, многие дворяне теперь так поступают. И правильно: шкуру свою спасают, а стыд не дым, глаза не ест.
     Гилфред и Флавид с горечью переглядываются.
     - А о короле ничего не слышно? – спрашивает Гилфред.
     - Мало, - отвечает Мироль. – Ходят слухи, будто он уже здесь. Еще я слышал, Годли собирается казнить его.
     - К а з н и т ь?! – не удерживается Флавид. Он не верит собственным ушам.
     - Так говорят, - пожимает плечами Мироль.
     - А его высочество Орельен? – спрашивает Гилфред.
     Мироль отрицательно качает головой:
     - Не нашли.
     Конец ужина проходит в полном молчании. Потом Мироль вынимает из кладовой какую-то одежду и говорит:
     - Я купил вам новое платье, господа. Может, того… примерите?
     - Примерим, - соглашается Гилфред. – А ты выйди.
     Мироль выходит из хижины, с трудом удерживаясь от едкой шутки. Щепетильность его гостей чрезвычайно его забавляет.
     Гилфред и Флавид надевают на себя одежду: сорочки из небеленого льна, зеленые кафтаны с поясами и зеленые же штаны, едва прикрывающие колени – узкие, в обтяжку, какие носят летом бродячие актеры. Эти костюмы подчеркивают стройность их сложения и очень идут обоим.
     Гилфред зовет Мироля, чтобы тот взглянул на них.
     Мироль входит и оценивающе оглядывает их со всех сторон в течение добрых двух минут. Затем с довольным видом ухмыляется и, присев на стол, неожиданно говорит:
     - Эх, и почему вы не рабы!
     - Рабы? – с некоторым удивлением переспрашивает Гилфред.
     - Ну, да, - Мит откровенно любуется ими. – Будь вы рабы, а я рабовладелец, я бы обязательно купил вас обоих, и никаких денег бы не пожалел!
     Гилфред громко смеется, а Флавид вспыхивает от гнева. Но Гилфред говорит ему:
     - Спокойно, брат. Мит просто хотел сказать, что ему нравится, как мы выглядим.
     Он с интересом глядит на Мироля.
     - И что бы ты делал с нами, рабами, Мит?
     - Смотрел бы на вас и своим гостям показывал, - беззастенчиво отвечает Мироль. – Вы бы всюду ходили со мной, а я бы нос задирал: мол, вон каких купил красавцев…
     Гилфред снова смеется, а Флавид опять злится.
     - А я бы такого раба, как вы, - говорит он Миролю, не сдержавшись, - порол с утра до ночи – и еще считал бы, что мало.
     - А я бы такого хозяина, как вы, живо отучил бы пороть меня, - Мит загадочно усмехается. – И навсегда.
     - Каким же образом? – насмешливо спрашивает Флавид.
     - Если хотите, завтра покажу, - отвечает Мироль. – А то сегодня уже темно.
     И принимается мыть посуду.
     Флавид постепенно остывает. Ему становится неловко, что он разозлился на Мироля по относительно пустяковому поводу, а ведь Мироль дал им с Гилфредом приют, накормил их вкусным ужином, купил им одежду «в целях безопасности». И он вовсе не хотел их уязвить или унизить: просто, как умел, от души похвалил их внешность. «До чего же я неблагодарный», - думает Флавид.
     Он подходит к Миролю и мягко говорит:
     - Прости, я не хотел тебя обидеть.
     - Это насчет порки? – Мироль коварно косится на него. – Ничего, как видишь, я не умер.
     Его развязность вновь задевает Флавида, но на этот раз он не позволяет себе возмутиться. «Пусть говорит со мной, как хочет, - великодушно думает он. – Гилфред прав, это совершенно неважно».
     - А что эта шарманка играет? – спрашивает он примирительным голосом, указывая на шарманку.
     - Музыку, - с некоторым ехидством отвечает Мит.
     - Какую? – терпеливо спрашивает Флавид.
     - Разную, - тем же тоном говорит Мироль.
     - Сыграй что-нибудь, - еще более терпеливо просит Флавид.
     - Домою посуду – сыграю, - снисходительно соглашается Мит.
     Покончив с мытьем посуды, он действительно берет шарманку и спрашивает своих подопечных:
     - Ну, что, начинать концерт?
     - Давай, - кивает Гилфред. Они с Флавидом садятся на лавку, а Мит принимается вертеть ручку шарманки. Сначала звучит менуэт, потом гавот, потом экосез… и вдруг:
                Я ждал, что ты придешь ко мне родная,
                Но не дождался: ты с другим ушла.
                И стала в тягость мне любовь земная.
                Ты для меня навеки отцвела…   
     Флавид тут же вспоминает, узнаёт эту мелодию. Сердце его сжимается, он весь замирает, охваченный одновременно и счастьем, и болью, - и жадно слушает, впитывая в себя каждый звук. Ему точно слышится голос Генриетты Любэ, которая пела под эту музыку.
     Гилфред посматривает на него с пониманием и сочувствием. А Камит Мироль смотрит на них обоих и хладнокровно говорит себе: «Так. Флавид по уши в кого-то влюблен, и Гилфреду известно, в кого именно; и, конечно, это связано с музыкой моей шарманки… какие же они еще младенцы! Но хороши, черт их дери».
     И он из полуопущенных век откровенно любуется своими гостями. Флавид - невысокий, хрупкий, светлокожий, с золотистыми волосами, поблескивающими в мерцании свечи, с большими синими глазами, Гилфред – загорелый, кареглазый, обаятельный, с темно-каштановыми волосами почти до плеч. И оба юноши идеально сложены, мужественны, чисты. Мит Мироль, которому природой дано видеть и ценить подлинную красоту, не может отвести глаз от своих гостей, похожих на две оживших античных статуи. Давно он не видел столь красивых людей, и теперь у него такое чувство, будто ему неожиданно открылось что-то сокровенное, ласкающее взгляд и душу, тем более, что сам он некрасив, да и молодость его клонится к закату. На Гилфреда и Флавида приятно смотреть. И он смотрит, пока играет шарманка, а они слушают, не замечая его пристального взгляда.
     Когда музыка заканчивается, Мит кладет шарманку на место и слегка кланяется.
     - Благодарю за внимание, - развязно роняет он.
     - Спасибо, Мит, - говорит Гилфред. Флавид тоже выражает Миролю свою благодарность, но его лицо задумчиво и печально.
     Посидев еще немного, они кладут на пол тюфяки, готовясь ко сну. Вместо одеял Мироль предлагает своим гостям чистые лошадиные попоны (разумеется, краденые), а вместо подушек – небольшие мешки с сеном. Его вновь благодарят.
      Погасив свечу, все трое ложатся спать. Гилфред и Флавид засыпают сразу, а Мироль еще долго не спит, дивясь про себя их доверчивости: они даже не положили рядом с собой оружия.
     «Ну, не птенцы ли? – думает Мироль. – Кто же так делает? И чему только их во дворцах учат… Верят всякому проходимцу, да еще в такое время, когда и честным-то людям веры нет».
     В то же время ему приятно, что они ему верят. « Может, это потому, что на деле я не такая уж скотина, - размышляет он. – Или они – мой последний шанс исправиться? Ладно, спать! Утро вечера мудренее».


      11.
     Следующий день такой же, как вчера – солнечный, ясный. Но свет в лесной чаще по-прежнему очень скупо пробивается сквозь листву. Здесь, в зарослях, - вечный сыроватый полумрак, а стволы деревьев толсты, мрачны и тверды, словно колонны какого-нибудь древнего храма.
     Мироль готовит завтрак на всех и делает это очень умело. Он даже печет хлеб ничуть не хуже того, что продают в пекарнях.
     После завтрака Флавид снова спрашивает его: каким образом Мит отучил бы своего хозяина сечь его, если был бы рабом?
     - Пойдем покажу, - говорит Мит.
     Гилфред на всякий случай идет с ними. Они доходят до поляны, и тут вдруг Флавид ощущает сильный толчок в спину, падает ничком и застывает в этом положении. Ему в спину упирается острое колено, а рука его так сильно заломлена назад, что лечо ощутимо сводит от боли.
     - Вот ты и не можешь пошевелиться, - говорит над ним жестокий, чуть насмешливый тенор. – А если попробуешь, я сломаю тебе руку.
     - Довольно, - поспешно говорит Гилфред.
     Мит тотчас отпускает Флавида, и лишь победные торжествующие искорки в глазах выдают его тайное довольство собой. Флавид встаёт и с удивлением смотрит на этого тощего человека, который, ко всему прочему, ниже его ростом на два дюйма и приходится по плечо Гилфреду. Гилфред тоже заинтересован неожиданной силой и ловкостью Мироля.
     - А ну, схватись со мной, - предлагает он.
     Они схватываются, но их борьба длится недолго. Вскоре Гилфред уже тоже лежит, только навзничь, а Мироль сидит у него на груди и прижимает к его горлу свой кинжал в ножнах.
     - Довольно, - произносит на этот раз Флавид.
     Мироль послушно оставляет свою жертву. Теперь вид у него еще более самодовольный и гордый. Гилфред встает, отряхивается и вдруг с улыбкой говорит:
     - А ведь ты разбойник, Мит. Скажи, сколько людей пострадало от тебя?
     Самодовольное выражение тут же покидает зеленоватые глаза Мироля; они становятся колючими и подозрительными.
     - Я человек грешный, - он смотрит на Гилфреда, ожесточенно улыбаясь. – Но я вам помогаю, не так ли? И вы мне этого не забудете, правда? И вы оба не священники, чтобы меня исповедовать. А?
     - Мы не исповедуем тебя, - взгляд Гилфреда внимателен и спокоен. – И, разумеется, мы не забудем твоей помощи. Но ты должен мне обещать, что больше не убьешь и не ограбишь ни одного человека.
     - Без крайней необходимости не убью и не ограблю, - отвечает Мироль. – Но сам посуди, Гилфред: мы ведь не в лошадки собираемся играть. Я всегда действую по ситуации, хотя невинной крови на мне довольно. А тут еще война, как снег на голову. Боюсь, грехи мои всё-таки умножатся. Знаете что? Судить обо мне будете после, когда всё кончится, и мы с вами останемся живы. А пока: не судите да не судимы будете.
     - Согласен, Мит, - Гилфред подает ему руку. – Мы сами грешны и не можем судить тебя. Пусть будет, как ты сказал.
     Мит осторожно пожимает его руку. А когда пожимает руку Флавида, вдруг ловит на себе его взгляд, полный жалости и сердечного участия. Флавид смотрит на него так, будто он, Камит, уже стоит на эшафоте с петлей на шее. Этот взгляд мгновенно выводит Мироля из себя. Его глаза вдруг вспыхивают злобным волчьим огнем, и он тихо советует Флавиду сквозь зубы:
     - Сделай лицо попроще, а  т а к  будешь на свою бабушку в гробу смотреть. На меня – не надо.
     Флавид опускает глаза и примирительно говорит:
     - Извини.
     До самого обеда они с Миролем больше не разговаривают. Мироль моется за домом и переодевается в чистое, потом готовит обед. Когда они садятся за стол, он становится таким же, каким был вчера и сегодня до «учебной драки» - во всяком случае, внешне. Внутренне он весь напряжен. Его душу томит сухая, жёсткая тяжесть. Он недоволен тем, что «мальчишки» его «раскусили», недоволен собой и всем миром. Между ним и его гостями вдруг разверзается пропасть – его преступное прошлое, его злая нечистая душа, лживая, порочная, свирепая. Но куда от нее деваться, да и от воспоминаний тоже? Впервые в жизни он чувствует себя несчастным. И решается. «Поеду в Эгам, в церковь, - думает он. – Покаюсь, так, может, легче станет…»
      Он молча седлает и взнуздывает своего осла и уезжает. Флавид и Гилфред ни о чем не спрашивают его, а он ничего им не говорит, кроме того, что скоро вернется.
     Возвращается он ближе к вечеру, успокоенный, с несколько просветлевшим лицом. Грехи ему отпущены, но двадцать лет он не имеет права принимать причастия и три года – прикладываться к святыням. Для него это не слишком тяжкое наказание, ибо прикладываться к святыням у него и так нет привычки, а причащался он в последний раз в юности и успел забыть, что это такое. Еще ему велено каждый день в течение трех лет стоять на коленях по два часа. Это тоже легко, во всяком случае, ему. «Постою, не растаю», - думает он.
     К его приезду ужин уже готов. Его сделал Флавид: он чувствует себя немного виноватым перед Миролем .
     - Какие новости в городе? – спрашивает Гилфред.
     - Сегодня я их не слышал, - отвечает Мит. – Я в церкви был.
     И добавляет неохотно:
     - Мне грехи отпустили.
     - Слава Богу, - говорит Гилфред. – Мы рады за тебя.
     - За себя радуйтесь, - надменно отзывается Мит, - что Бог вам меня послал, какой я ни есть.
     - Мы радуемся и благодарны тебе, - говорит Флавид.
     - То-то же, - роняет Мироль. – Завтра с утра мы уезжаем. Готовьтесь в путь.
     Перед сном, чтобы немного взбодриться и рассеяться, они играют в карты на медные деньги. Мит не мошенничает, но ему везет: он выигрывает у Гилфреда и Флавида почти всю их медь. Игру он ведет, стоя на лавке на коленях, чтобы совместить епитимью с развлечением; он объясняет это своим гостям. Гилфред не может удержаться от смеха.
     - Ну, и хитер же ты, - он качает головой.
     - Не ночью же мне стоять на коленях, - пожимает плечами Мит. – Нам завтра с утра выезжать, и Богу это известно не хуже, чем вам. Я должен выспаться.
     - Интересно, какие заповеди ты нарушил? – вдруг совсем некстати вырывается у Флавида. Тут же он краснеет и прикусывает язык, но Мит не сердится на него.
     - Все, - отвечает он хладнокровно. – И не один раз.
     И устремляет на Флавида свои нахальные зеленоватые глаза. Под его взглядом Флавид теряется, а Мит втайне торжествует. Конечно, он покаялся на исповеди, как мог, искренне, но Флавиду совершенно ни к чему это знать.


      На следующее утро, сразу после завтрака, они уезжают.
      … Мироль едет впереди молодых людей на своем длинноухом Рикки какими-то звериными тропами, то и дело погоняя осла возгласом «холла!», который как-то зловеще звучит в лесной глуши, где почти не поют птицы. За Миролем следует Гилфред, а за Гилфредом Флавид: оба в одежде бродячих актеров.
     То и дело они перебираются через болото по старым гатям, которые имеют крайне ненадежный вид. Иногда им приходится въезжать в глухие кустарники, между которыми под высокой травой почти не видать тропинки.
     Гилфред, как и обещал, заплатил Миту пятьдесят цваллердов, и Мит искусно притворился, что эти  деньги греют ему душу, но в действительности они мало что значат для него, а почему, он и сам не знает. Конечно, они ему очень пригодятся, эти золотые, но он не радуется им так, как обрадовался бы еще два дня назад. Мало того, деньги даже как-то странно его тяготят. Впервые в жизни ему хочется вовсе не денег, а быть своим для этих двоих, которых он ведет через лес. Они нравятся ему всё больше, его тянет к ним всё сильнее, но он скорее умрет, чем позволит им догадаться об этом.
     А Флавид и Гилфред продолжают присматриваться к нему. Этот человек тоже чем-то неуловимо привлекает, притягивает их к себе. Загадочный, насмешливый, корыстный, ловкий, чуждый всякой сентиментальности, он постепенно завладевает их мыслями и вниманием. Они странно зачарованы им, хитрым, мятежным, одиноким. Их восхищает его знание лесных дорог, умение развести костер даже в самом сыром месте и какое-то отчаянное бесстрашие, которое они в нем чувствуют. В нем ощущается почти звериная энергия и такая же дикая живучесть. Его, напротив, привлекает их дворянское изящество и некоторая изнеженность – то, чем он сам не обладает.
     На ночь он подвешивает к деревьям две попоны, предварительно проколов ножом каждую из них со всех четырех концов. Получаются удобные подвесные койки.
     - Вы же белая кость, на земле спать не привыкли, - с напускным пренебрежением поясняет он. Они от души благодарят его, ложатся в свои «кровати» и накрываются простыми, но теплыми фермерскими плащами. А Мироль, простояв на коленях дав назначенных ему часа, ложится прямо на полусухие листья и засыпает, завернувшись в плащ и подложив под голову руку. Под этой рукой у него заряженный пистолет. Он знает: даже мышь не подберется к нему незамеченной. Подобно рыбам и морским животным, Мит и во сне всем телом чувствует опасность. Его невозможно застать врасплох.
     На следующее утро Гилфред с Флавидом просыпаются, дрожа от лесной сырости и свежести воздуха, который здесь, в чаще, никогда не бывает жарким. Мироль уже на ногах и поит их горячим грогом, отчего они сразу согреваются
     Весь день проходит в пути, точно так же, как и предыдущий. А вечером, едва заходит солнце, происходит то, чего никто из них троих никак не мог ожидать…


     В сумерках они подъезжают к просвету между деревьями – к лесной поляне. И вдруг слышат голоса. Голоса – мужские и женские доносятся с поляны.
     Мит Мироль дает знак остановиться. Всадники сдерживают лошадей и замирают на месте, прислушиваясь. Мужской голос отчетливо произносит слова:
     - … нам нужно остановиться здесь на ночь, это единственный выход. А утром я постараюсь отыскать для нас на ближайших фермах достойного проводника…
     - Какой знакомый голос, - думает Флавид, приходя в волнение. Да, очень знакомый! Но кому он принадлежит? И вдруг…
     - Я согласна с тобой, Гандемар, - отвечает голос девушки. – Нам, конечно, следовало бы остановиться здесь. Но не опасно ли это?
     Генриетта Любэ! Флавид и Гилфред с самым радостным изумлением переглядываются между собой.
     - Это наши, Мит! – весело говорит Гилфред, и они с Флавидом стремительно вылетают из-за деревьев на поляну. Миролю ничего не остается, как последовать за ними.
     Их взору представляется следующая картина. На поляне, неподалеку от разведенного костра, пасутся оседланные лошади, а у костра сидят леди Этти, врач герцога Аствелла Эндимон Фребль, Дениза Отэ, Каспар, Гандемар Нардини и две служанки леди Этти – всего семь человек. Все они одеты очень просто, как горожане и горожанки.
     Увидев всадников, они настороженно замирают, но тут же их страх и подозрительность сменяются безудержным ликованием.
     Флавид соскакивает с лошади, Генриетта Любэ стремительно подходит к нему и крепко обнимает его, смеясь и плача. Они украдкой целуются. Гилфред в это время обнимает Фребля, Нардини, Каспара, которые не могут на него наглядеться, и целует руку радостной Денизы Отэ, чего прежде никогда не делал. Затем наступает очередь Флавида. Он и леди Генриетта уже пришли в себя, и теперь Флавид тоже сердечно здоровается со всеми. Даже Нардини очень радушно пожимает его руку и смотрит на него непривычно приветливо, а Генриетта обнимает и целует Фреда.
     - Откуда же вы? – спрашивает Гилфред. – И как здесь очутились?
     На поляне вдруг наступает тишина. Все как-то печально потупляют глаза, а Эндимон Фребль, этот обычно спокойный и беззаботный сибарит, с трудом произносит, глядя в сторону:
     - На нас напали по дороге в Бертольдхолл, милорд. Мы защищались, и наши солдаты дрались, как львы. Но малиновых камзолов было слишком много. Господин Аствелл велел нам бежать. Он  т а к  велел, что нельзя было ослушаться. И мы… мы побежали, милорд, - все, кроме солдат, госпожи Лют и оруженосцев его светлости. Мы спрятались в деревне (я имею в виду тех, кто здесь, перед  вами), а наутро нас нашел господин Нардини. Он был ранен, но не сильно. Он сказал, что солдаты герцога Аствелла побеждены и частью разбежались, а сам герцог, графиня Лют и несколько офицеров взяты в плен людьми Малмауда. Милорд Аствелл приказал господину Нардини бежать из-под стражи и передал ему записку для меня. Вот она.
     Он подает Гилфреду записку. Тот разворачивает ее и читает:
     «Эндимон! Я приказал Гандемару бежать из-под стражи, если на то будет воля Божья, а меня стерегут слишком усердно. Разумеется, со временем я тоже попытаюсь бежать. Нас предал мой советник Фармен Польде. Половина моей армии, поддавшись страху, перешла на сторону врага. Пробирайтесь к юго-восточной границе, к крепости Каер Дорен. Если каким-нибудь образом встретите милорда Гилфреда и Флавида Аньезе, передайте им, что я в плену, и меня должны отправит в столицу как одного из ближайших вассалов его величества. Капитан Мишель Аньезе ранен и также в плену, но за ним хороший уход, да и рана не такая уж серьезная.
                P. S.
     Пусть мой сын не вздумает вызволять меня! Удержите его хотя бы силой».
     Гилфред читал и перечитывал записку, и его сердце постепенно наполняла сумрачная, горькая тяжесть – и леденящая скорбь. Отец в плену! Что они с ним сделают! – мелькнула в его голове отчаянная мысль. – И как теперь быть?..» Но глаза его оставались сухими, а лицо спокойным и неподвижным, как маска.
     - Что ж, - уронил он, помолчав. – Да свершится воля Божья.
     И передал записку Флавиду. Тот, прочитав ее, онемел от горя. Но Гилфред уже взял себя в руки и сказал, точно ничего особенного не произошло:
     - Друзья мои, познакомьтесь с нашим проводником. Его зовут Камит Мироль, он надежный человек.
     Мит с достоинством выступил вперед, снял шляпу и сдержанно поклонился обществу. Все ответил на его поклон.
     - Мит, - обратился к нему Гилфред. – Подумай, как нам всем быть дальше. Я считаю, что необходимо спрятать дам у верных и надежных людей. Им нельзя ехать с нами и рисковать сбой. Ведь неизвестно, что ждет нас дальше.
     - Я знаю одну добрую женщину, милорд, - очень учтиво ответил Мит. – Она живет неподалеку, в лесу, в чаще, в бывшей хижине лесоруба. Что касается ее верности и надежности, то на нее всецело можно положиться. Думаю, она охотно примет дам, А все остальные, если пожелают, могут ехать с нами.
     - Так и поступим, - кивнул головой Гилфред. – А сегодня, вероятно, заночуем здесь. Как ты думаешь, пригодна ли эта поляна для ночлега?
     - Да, здесь безопасно, - просто ответил Мироль, окинув цепким взглядом поляну и растущие вокруг деревья.
     - Вот и прекрасно, - молвил Гилфред.
     Мужчины расседлали лошадей, и все уселись ужинать. У Флавида и Гилфреда совершенно не было аппетита, они не могли проглотить ни куска, хотя и старались держаться бодро. Вообще все были напряжены и встревожены, у всех было тяжело на сердце, хотя неожиданная встреча с Гилфредом и Флавидом очень обрадовала беглецов.
      Желая немного развлечь своих приунывших спутников, леди Генриетта достала свою гитару, служившую ей как развлечением, так и утешением в горе, заиграла и запела:
                Маританна, тебе привет!
                Маританна, мне дай ответ!
                Я люблю тебя, ангел мой.
                Будь навеки всегда со мной.

                Маританна, пойдем плясать!
                Хоровод нас не будет ждать.
                О любви запоет свирель,
                А в лесах зазвенит капель…    
     Ее ласковый взгляд был обращен на Флавида и двоюродного брата. Она сама чуть не плакала, но понимал, что ради них должна быть веселой. Пусть ее бодрый вид т любовь к ним вдохнут в них мужество.
     И они оба действительно воспрянули духом, слушая ее песенки.
     - Этти, ты, как всегда, наш ангел-утешитель, - с улыбкой молвил Гилфред, когда она отложила гитару. – Что бы мы делали без тебя!
     - Я утешитель, но, увы, не ангел, - рассмеялась Генриетта, и ее смех подействовал на всех, как глоток вина. – Впрочем, я знаю: всё будет хорошо. Вы должны верить мне!
     Она говорила, не замечая, что кроме ее кузена, Флавида, друзей и прислуги, на нее смотрит ее один человек: смотрит проницательно, с хищным увлеченным любопытством. Это был Мит Мироль. Он не мог отвести взгляда от леди Этти, но благоразумно держался в тени, чтобы не привлекать к себе ее внимания. Он не собирался обнаруживать своих чувств, но потихоньку упивался ими. Еще никогда в жизни Мит не сидел в одной компании с такой высокородной, молодой и прелестной особой. Ощущение оказалось волнующим.
     «Жаль, что она любит Флавида, - думал Мит. – И жаль, что Флавид любит ее. Впрочем, чего только на свете не бывает. Всё течет, всё изменяется, в том числе, и любовь… да. А она очень миленькая – и лицо, и фигурка, и… ладно, будем поскромнее. Я ее спрячу, и эту ее подружку вместе со служанками тоже, а там будет видно, кто с кем перемигнется. Кстати, вон та светленькая служаночка тоже ничего себе…»   
     Несмотря на эти мысли, Мит вовсе не желал Флавиду ничего дурного, и восставать против его любви не собирался. Но, в то же время, если бы с Флавидом действительно что-нибудь случилось, Мироль не преминул бы попытаться завоевать благосклонность Генриетты, и не испытал бы при этом ни малейшего укола совести.
     Ночью, когда все засыпают, Гилфред и Флавид не выдерживают. Лежа в своих «подвесных койках», они дают волю слезам. Это почти безмолвные слезы, и всё-таки Мироль, который отстаивает свои два часа на коленях, слышит их. Тогда он встает с колен и подходит к Гилфреду.
     - Эй! – тихо окликает он. – Ну, чего вздыхаешь? Герцогу Аствеллу ничего не будет, Гилфред. Никто его не казнит.
     - Почему ты так считаешь? – вполголоса спрашивает Гилфред.
     - Потому что я слышал: всех, кого велено везти в столицу, не казнят, пока не поймают принца Орельена. Так Ричард Годли распорядился.
     - Врешь! – вырывается у Гилфреда, охваченного облегчением и новыми надеждами.
     - Когда я тебе врал? – усмехается Мит.
     - Поклянись, что это так! – голос Гилфреда дрожит.
     - Землю буду есть, - спокойно говорит Мироль. – Спи, не дергайся. Вот увидишь, всё будет в порядке.
     - Но ведь принца могут поймать…
     Мит тихонько свистит и шепчет:
     - Чушь! Пусть ветра в поле поищут.
     - Спасибо, - Гилфред пожимает его руку; он почти счастлив.
     Успокоив милорда, Мит подходит к Флавиду и спрашивает его, точно щенка:
     - Ну, а мы чего скулим? Раненых офицеров вообще не вешают. Их приказано лечить и держать в тюрьмах до окончания войны. Слышишь, Флавид? Жив будет твой отец, - в любом случае, жив.
     - Он дворянин, - напоминает Флавид Миту.
     - И что же? Он ведь не вельможа, а  с л у г а  в е л ь м о ж и. Годли и Малмауд таких не трогают.
     - Откуда ты знаешь?
     - Я затем и живу на свете, - веско изрекает Мит, - чтобы всё слышать и всё знать, а потом с выгодой использовать то, что услышал и узнал. Ну, понятно? Стало быть, успокойся и спи; я знаю, что говорю.
     Флавид молча пожимает Миту руку. Тот доволен. Он утешил своих «птенцов», как он их про себя называет, причем, ни словом не солгал им. Это на него не похоже, но он очень горд своей правдивостью: ведь не зря же ему отпустили грехи в храме. «Вот и пусть теперь спят, - думает он о Гилфреде и Флавиде, - а то бы всю ночь носами шмыгали». И он вдруг с удивлением признаётся себе, что не желает, даже боится их слез, хотя обычно никогда не обращал внимания на подобную чепуху. Да и люди с которыми он общался последние лет пятнадцать, никогда не плакали. «Потому что чернь, вошь земная, - тут же с презрением думает он. – Не то что  м о и, - его сердце переполняет гордость. – У  м о и х  чувства тонкие, и вообще…  А из тех, кого я до сих пор знавал, кому плакать-то? Соломону Гиршману, что ли? Может, он и способен заплакать, если у него все четыре дома отобрать и золото впридачу; тогда уж точно заревет во всю глотку. А через час выяснится, что у него в каждом городе королевства есть собственный дом, и в каждом доме – подвал с золотом…»
     Он ухмыляется и снова становится на колени, держа в руках огниво и часы, чтобы отстоять не больше и не меньше, чем ему положено.

     13.
     И вот они едут к «доброй женщине», знакомой Мироля.
     Очень осторожно десять человек продвигаются один за другим на лошадях по залитой солнцем тропе. Здесь уже не такие глухие дебри, какие были до сих пор, и сама тропа напоминает аллею парка. Поэтому там, где можно, Флавид едет бок о бок с Генриеттой. Они оживленно беседуют, и лица их светятся радостью неожиданной встречи. В платье зажиточной горожанки, в кружевном чепце, леди Этти хороша особенно, иначе, чем во дворце. Да и Флавид необычен и хорош в костюме бродячего актера, который так идет ему.
     Каспар едет рядом с Денизой Отэ, с которой обручен. Его немного широко расставленные глаза на круглом лице тоже излучают тихий свет радости, но он молчит, лишь изредка они с Ди обмениваются двумя-тремя словами.
     Гандемар Нардини не смотрит на них и, кажется, совсем о них не думает. Он поглощен бедой, которая стряслась с герцогом Аствеллом. Гилфред передал ему слова Камита Мироля и этим немного успокоил его. Гандемар приободрился, но всё же он печален и задумчив, ибо чувствует себя слегка виноватым: может, не следовало оставлять господина Аствелла одного в плену, невзирая на его приказ бежать из-под стражи?
     Доктор Фребль беседует с  милордом Гилфредом об их маршруте, которого им следует теперь придерживаться, и о трудностях, которые могут встретиться им на пути. Фребль удивлен целью, выбранной для них Радамантом Аствеллом. Ведь крепость Каер Дорен , «город на воде», названная так в честь старого английского города, - ничто иное, как огромная каторжная тюрьма. Гилфред не слишком недоумевает, узнав об этом от доктора. Мало ли, о чем пишет герцог Аствелл к коменданту? Отец сказал, что письмо очень важное, значит, так оно и есть.
     Гилфред с тайным сочувствием посматривает на Эндимона Фребля. Обычно очень ухоженный, приятно пахнущий французскими духами, всегда тщательно выбритый, доктор сейчас небрит и несколько неопрятен. Его голубые глаза серьезны, а пухлые, всегда чуть насмешливые губы сурово сжаты, хотя он не утратил мягкости речи и своих светских манер. Несмотря на некоторую полноту, он довольно строен и по-прежнему обаятелен, но в нем точно что-то погасло. Он стал каким-то грустным и немного растерянным. А ведь ему всего около пятидесяти лет, и он участник двух войн. Правда, с государственными переворотами он в своей жизни еще не сталкивался.
     Завершают кавалькаду две служанки леди Генриетты: Сью и Тилли. Им весело уже оттого, что их везут в безопасное место. Они доверчиво посматривают на господ-мужчин и радуются про себя их покровительству.
     Наконец они снова въезжают в глухие дебри, где приходится пробираться поодиночке. Разговоры смолкают. Слышен только возглас «холла!», которым время от времени Мит Мироль подгоняет своего осла.
     Спустя еще час, они на месте – возле небольшого, но вполне приличного дома с крышей, крытой дерном поверх черепицы. Здесь почти такие же «чердачные» сумерки, как на той поляне, где хижина самого Мита.
     На стук в дверь из дома выходит пожилая женщина в платке, наброшенном на темные, с проседью волосы. Увидев Мироля, она всплескивает руками и сердито спрашивает:
     - А тебе чего здесь надо? Разве я не говорила, чтобы ты не вздумал появляться возле моего дома?!
     - Захлопни варежку, - любезно советует ей Мироль. – Видишь, я не один?
     И он почти насильно утаскивает женщину в дом. В течение нескольких минут в доме звучат оживленные голоса. Слышны отдельны фразы: «Негодяй, ты бросил мою дочь!» «А приданое? Ты за ней приданое не дала, Зельда!» «Ишь, чего захотел! Да ведь ты и жениться-то не собирался! Соблазнил – и бросил!» «Я`  бросил? Да это она меня бросила из-за осла; осел ей, видите ли, не понравился!» «Сам ты осел!» - и так далее, и тому подобное. Постепенно голоса становятся тише, слышится звон монет. Дальнейшая беседа ведется громким шепотом. Вскоре Зельда появляется на пороге и кланяется господам.
     - Добро пожаловать, - говорит она охотно и ласково. Ее глаза смотрят на гостей очень доброжелательно.
     Гилфред, Каспар и Флавид спешиваются и помогают леди Генриетте,  Денизе Отэ и служанкам сойти с лошадей. Зельда провожает их в дом и показывает одну из своих трех комнат, чистую и опрятную.
     - Барышни могут жить здесь, сколько пожелают, - говорит она радушно. – Ради Бога, места всем хватит.
     Гилфред благодарит Зельду и дает ей двадцать цваллердов, отчего ее лицо становится совершенно лучезарным. Она клянется хранить девушек, как зеницу ока, а те не могут сдержать слез: ведь сейчас Флавид и Каспар покинут их. Последние тоже едва не плачут, но Мироль их утешает.
     - Вы сможете переписываться, - обещает он девушкам и их возлюбленным. – Когда мы приедем на место, можно будет посылать гонца с письмами. Зельда будет ждать гонца в Лэппере, начиная с первого июля, каждую пятницу, в трактире «Охотник и олень».
     Девушки горячо благодарят его и Зельду, а Каспар сердечно пожимает ему руку. Затем влюбленных оставляют одних, чтобы они попрощались, после чего мужчины едут дальше.
     Теперь их шестеро. С одной стороны им стало легче: леи Этти и Ди пристроены, как следует, но с другой…
     - Надежна ли эта женщина? – спрашивает Флавид Мироля.
     - Как чугунная дверь, - Мит подмигивает ему. – Не бойся, за постой заплачено, и не только милордом.
     И всё-таки Флавид переживает. Каспар Бинэ видит это, подъезжает к нему и говорит:
     - Господин Флэви, не тревожьтесь! Там ведь и моя Ди. А уж я знаю, где ее оставить, чтобы ей было хорошо. Моя скрипка утром спела мне об этом. Значит, леди Этти будет так же хорошо, как Ди.
     Флавид вспоминает, что Каспар и вправду играл сегодня утром на скрипке.
     - Я верю вам, Каспар, - говорит он, успокаиваясь. Он действительно верит Каспару больше, чем многим: почти так же, как Гилфреду. С благодарностью глядя на шута, он добавляет:
     - Я очень рад, что вы с нами.
     - Я буду с вами до конца, - Каспар мягко смотрит на него и вдруг произносит еле слышно:
     - А вот господин Нардини не будет мне рад, нет. Он пока что об этом не думает… но позже может подумать.
     - Вряд ли, - тихо возражает в ответ Флавид. – Но, если что, я защищу вас, Каспар.
     Каспар улыбается ему:
     - Любовь и ревность всегда в противоречии, сударь Флэви, и не всегда любовь побеждает. Пусть будет, как угодно Богу: уж Он-то лучше нас знает, кому победить сегодня, а кому завтра, чтобы не было обид.
     Спустя три часа путники разводят костер и обедают. За обедом Мит Мироль лучше знакомится с «пополнением» в рядах своего маленького отряда. Он быстро и точно определяет, что Каспар и Эндимон Фребль – «добряки», а Гандемар Нардини – «задира», хотя Нардини ничем не проявляет своей задиристости, напротив, держится кротко и смиренно. Правда, он ни с кем не разговаривает, кроме Гилфреда и Фребля.
     После обеда они пускаются в дальнейший путь.

      12.
      К вечеру небо затягивают облака, и начинает моросить дождь – теплый, но назойливый. Путешественники надевают плащи.
     Дождь продолжается два дня и две ночи. Он льет, не прекращая. Одежда на людях отсыревает; приходится и спать в сыром.
     На третий день Флавид с его хрупким здоровьем заболевает. У него начинаются лихорадка и жар. Он молчит об этом, никому не говорит ни слова, но за обедом Эндимон Фребль замечает его состояние. Он начинает расспрашивать Флавида о его самочувствии. Флавиду приходится признаться, что его знобит с утра. Вид у него неважный: он бледен, осунулся и тяжело дышит.
     - У господина Аньезе сильный жар, - говорит Фребль Гилфреду. – Он не сможет завтра держаться в седле. Ему нужна крыша над головой.
     Гилфред вопросительно смотрит на Мита Мироля. Тот понимает значение этого взгляда, но качает головой:
     - Я не знаю поблизости ни одного дома, даже самой жалкой лачуги. Но если угодно, милорд, я съезжу в Пэйт, городишко в часе езды отсюда. Там можно было бы остановиться на время болезни господина Аньезе – но лишь в том случае, если там мало «малинников».
     - Хорошо, Мит, съезди в Пэйт, - отвечает Гилфред. – Мы не можем везти Флавида больным. И не величай меня милордом, - он улыбается. – Называй по имени, как до сих пор называл. Никто не осудит тебя.
     - Ладно, - беззаботно отзывается Мироль, хотя он уже подметил плохо скрытое осуждение во взгляде Нардини. От взгляда Гилфреда это осуждение также не укрылось, поэтому он обращается к Нардини, Фреблю и Каспару:
     - Друзья мои! Вы тоже можете называть меня просто по имени; церемонии в такое время ни к чему.
     Но Нардини хмурится еще больше и строго говорит:
     - Нет, милорд! Я, дворянин, никогда не посмею унизить сына благородного милорда Аствелла фамильярным обращением.
     - Я не принуждаю вас, Гандемар, - мягко отвечает Гилфред. – Но не осуждайте других, если они примут мое предложение.
     - Если бы мое осуждение могло бы кого-то остановить! – горько усмехается Гандемар.
     - И меня, - вдруг тихо произносит Флавид. – Меня тоже зовите по имени. Ведь мы здесь все – братья.
     Гандемар хмуро смотрит на него и ничего не отвечает. Он не согласен быть братом Флавиду, доктору Фреблю, Миролю и особенно Каспару Бинэ. Он считает ниже своего достоинства держаться с этими людьми проще, чем обычно. Да и вообще предложение Гилфреда ему не по нраву. Не годится сыну герцога Аствелла предлагать подобное своим слугам! Но из уважения к Гилфреду он держит свое недовольство при себе.
     Мироля слова Флавида забавляют и при этом странно трогают. Он поскорее уезжает в Пэйт: ему очень хочется помочь своему заболевшему «птенцу».
     Пэйт – маленький городок, довольно грязный, неряшливый, и с одним лишь каменным зданием – острогом, где крайне редко бывают заключенные. Остальные дома деревянные. Малиновые камзолы Малмауда здесь еще не появлялись, и это тоже говорит в пользу Пэйта.
     Мироль с удовольствием осматривает острог и решает, что лучшего убежища для больного Флавида нельзя и желать. Он быстро находит старосту города, маленького, вечно пьяного человечка, без труда договаривается с ним о наеме острога для труппы странствующих актеров на несколько дней, платит пять цваллердов серебром и получает ключи от застенка. С ними он возвращается назад к друзьям.
    Спустя час они с удовольствием располагаются в каменном остроге, в трех комнатах для охраны, на втором этаже. Эти комнаты после сырого леса кажутся им верхом комфорта. Здесь даже есть четыре койки для дежурных стражников, столы, стулья, шкафы, очаг, глиняная и оловянная посуда.
     - Роскошь, - говорит Гилфред.
     Пока Каспар разжигает огонь в очаге, Мит уходит куда-то и возвращается с бельем, подушками и одеялами.
     Флавид раздевается, дрожа от озноба, и с наслаждением ложится в чистую сухую постель. Чья-то рука бережно кладет ему подушку под голову, и он погружается в дремоту. Правда, его тревожит Эндимон Фребль. Он несколько раз будит больного, чтобы дать ему какие-то лекарства, затем оставляет в покое.
     Теперь остальные пятеро могут заняться собой. Они греют на очаге воду и моются в разных комнатах. Также они бреются и переодеваются в чистую одежду, немного отсыревшую после скитаний под дождем. Но на них она быстро высыхает. Мит и Каспар готовят грог на всех. Потом Мит принимается стирать и чистить грязное платье – и делает это очень умело. Выстиранное нательное белье вешают в коридоре на веревке. Гилфред благодарит Мита и спрашивает, как сильно тот поиздержался.
     - Пустяки, - уклончиво отвечает Мироль. – В Каер Дорене сочтемся.
     Потом они ужинают. Отстояв два часа на коленях, Мит ложится спать на голых досках рядом с Каспаром – напротив кровати больного Флавида. Лошади и Рикки жуют овес и сено в одной из камер острога. Овес тоже куплен Миролем – и разложен по торбам. В остроге царят покой и тишина.


                Х Х Х Х
     На следующий день в столице, в королевском дворце, Ричард Годли, бывший государственный канцлер Ангальдии, ожидает Эойна Малмауда, бывшего военного министра королевства.
     На лице узурпатора нет радости. Да, он сидит в кабинете короля Одона, его семья живет во дворце, и казна в его распоряжении, и всё-таки радости и покоя Годли не испытывает. На его хмуром лице ясно отражается тревога, и для нее есть причины. Во-первых народ далеко не так радостно встретил смену власти, как он, Годли, того ожидал. Во-вторых, дворцовый переворот способствует теперь объединению знати. Прежде, когда всё было хорошо, и страной правил (во всяком случае, делал вид, что правит) король Одон, вся страна кипела от мелких междоусобиц, и каждый более менее богатый дворянин считал необходимостью держать при себе небольшую армию, чтобы эта последняя охраняла его от соседей. Годли рассчитывал, что его приход окончательно ослабит королевскую знать, но получилось наоборот. Бывшие землевладельцы объединились между собой и, разумеется, объединили свои небольшие армии против общего врага. К ним, как стало известно Годли, примыкают горожане и крестьяне, и в результате «малиновой» армии самозванца сильно достается. Многих бывших вассалов короля Годли казнил и заточил в тюрьмы, но гораздо большее количество дворян осталось на свободе – и прячется в густых лесах, всё более расширяя свой круг, укрепляя свои силы. Уже несколько отрядов Малмауда истреблено отрядами дворян. И часто в этом виноваты сами малиновые камзолы. Ведь, в основном, их ряды состоят из парий и отщепенцев, которые много пьют, не любят дисциплины, сорят деньгами – и гибнут один за другим. Только среди нанятых за границей воинов и людей, недовольных правлением короля Одона, сохраняется должная дисциплина. А между тем, остатки разбитой королевской армии уходят в леса и присоединяются к армиям беглых дворян.
     Всё это очень не нравится Ричарду Годли. Но больше всего ему не нравится то обстоятельство, что его высочество, принц Орельен Фредег`ар, бежал из Динетты – и до сих пор не найден. Даже следы его потеряны. Он как в воду канул. И, само собой разумеется, этот человек собирает сейчас армию где-нибудь в глуши. Годли хорошо известен характер его высочества. Конечно, сын Одона Веселого не будет сидеть, сложа руки. Он не отдаст королевского трона государственному канцлеру, пока сам не погибнет.
     И еще – Эойн Малмауд. Годли не доверяет ему. У него нет убежденности в том, что его министр и первый советник сам не метит в короли. И мысль об этом не дает ему покоя.
     Глубоко вздохнув, он подходит к распахнутому окну и смотрит вниз, в сад. Там, в солнечном королевском саду, некогда веселом и оживленном, теперь царит настороженная тишина. Только многочисленные павлины бродят по аккуратным песчаным аллеям, важные, точно вельможи, пышно разодетые в свое великолепное оперенье. Один из них испускает резкий, громкий крик, в котором Годли чудится угроза и насмешка. « Такие красивые птицы, а голос отвратительный, - неприязненно думает Годли, отходя от окна. – Где, черт возьми, Малмауд? Не случилось ли какой-нибудь беды?..»
     Но тут лакей докладывает о приходе Малмауда.
     Советник Ричарда Годли, моложавый и самоуверенный, входит в кабинет и кланяется будущему самозваному королю.
     - Наконец-то, Эойн, - Годли старается говорить как можно теплей и дружественней. – Право, я заждался тебя.
     - Прости, государь, - говорит Малмауд. – Я надеялся получить добрые вести… но, увы, гонцы пока что не напали на след Орельена. Знаешь, что я думаю? Вероятно, он уже за границей.
     - Не дай Бог, - Годли встревожен. – Они приведет к нам армию.
     - У него мало союзников, и эти союзники бедны, - возражает Малмауд, садясь в кресло. – А сам он еще беднее. Казна-то ведь у нас. Он не сможет содержать армию.
     - Да, я думал об этом, - Годли тоже садится. Его выразительный взгляд крупных, немного навыкате глаз устремлен на Малмауда. – И всё же я не успокоюсь, пока он не будет пойман.
      - Я тоже, - Эойн задумывается. – Но если наша армия будет многочисленна и крепка, нам не придется бояться неожиданностей. Я советую вам не жалеть денег на наемников, господин Годли. Доверия народа мы пока что еще не завоевали, поэтому опираться можем только на наемную силу. Несколько судов с отрядами, которые завербовали мои люди, прибудут на днях в Лэстонскую гавань.
     - Я не буду жалеть денег, - с некоторым трудом произносит Годли.  «Но ведь королевская сокровищница не резиновая», - хочется ему добавить.
     Резкий крик павлина за окном заставляет его вздрогнуть.
     - Проклятые твари, - не удержавшись, говорит он вслух.


     После суток, проведенных в жару, в беспамятстве, Флавид наконец сознательно открывает глаза и видит: он лежит в незнакомой комнате с низким потолком и полосатыми обоями на стенах, на узкой кровати, впрочем, довольно мягкой, а из соседней комнаты, где, видимо, есть окна, пробивается солнечный свет – и лежит пятнами на полу, на потолке, на стенах.
     На Флавиде нет даже нижнего белья, но всё равно ему жарко, он исходит потом. Чувствуя некоторую слабость, он приподнимается на локте, отыскивая взглядом свою одежду. Но ее нигде нет. «Сколько же я болел? – спрашивает он себя. – И где Гилфред и остальные?» Слабость заставляет его опуститься на подушку – настоящую, пуховую. В его голове мелькает образ леди Этти. Ему кажется, он очень давно расстался с ней.
     В комнату входит Мит Мироль в красном костюме бродячего актера. Это платье подчеркивает его костлявость, но в то же время придает ему бесшабашный и лихой вид. Увидев, что Флавид пришел в себя, Мироль присаживается на край его кровати и, поблескивая наглыми зеленоватыми глазами, спрашивает:
     - Ну, как жизнь?
     - Здравствуй, - Флавид протягивает ему руку.
     Мит пожимает ее и говорит:
     - А ты ничего себе на вид, только бледный и похудел немного. Лучше тебе?
     - Лучше. Но где это мы? И как долго я болел?
     - Мы в городе Пэйте, в казенном доме, - сообщает Мит. – Я снял его на несколько дней. А болел ты около суток.
     - А где Гилфред?
     На этот вопрос Мит отвечает тюремной прибауткой:
     - Где, где – на суде! Повинен в краже щепотки сажи.
     Флавид смеется:
     - Хорошая шутка. Но где же он всё-таки?
     - На охоте они все, кроме Каспара и меня, - отвечает Мит. – Кстати, я его побрил.
     - Каспара?
     - Да. Чтобы его случайно кто-нибудь не узнал. Так что он теперь помолодел лет на десять и очень мне за это признателен. Я бы и тебя побрил, если бы у тебя росла борода. Я полтора года у цирюльника учился. Есть хочешь?
     - Нет. Но я бы выпил грогу.
     - Сейчас приготовлю, - говорит Мироль. – Я нынче и за повара, и за прачку, и за брадобрея. Только ты не вставай.
     - Вот еще, - возражает Флавид. – Я уже выздоровел, просто еще слабоват. Где моя одежда?
     - В надежном месте, - невозмутимо отзывается Мит. – Видишь ли, доктор, господин Фребль, не велел тебе вставать. И ты не встанешь, пока он не позволит, уж я за этим прослежу.
     - Но мне  н а д о  встать, - хмурится Флавид.
     - Надо, - Мит, соглашаясь, подмигивает ему. – Но только для того, чтобы  зайти за шкаф в соседней комнате: там есть всё необходимое для тебя.
     И он уходит. Флавид понимает: спорить с ним бесполезно. Он встает и, завернувшись в простыню, посещает соседнюю комнату, потом возвращается и садится на кровать. Вскоре Мит приносит ему грог и заставляет съесть ломтик хлеба с сыром. Потом помогает Флавиду умыться, выдает ему чистое нижнее белье и говорит:
     - А теперь ложись снова и болей, раз уж взялся.
     - Говорю тебе, я здоров, - нетерпеливо возражает Флавид.
     - Ты не врач, чтобы это знать, - отвечает Мироль. – Так что ложись, не разговаривай.
     Флавид не ложится. Он садится в постели и с вызовом смотрит на Мита: пусть только тот попробует уложить его! Но Мит лишь посмеивается:
     - Ну, чего уставился? Я с тобой сражаться не собираюсь, у меня сейчас не то настроение. Сидишь – и сиди, только одежды я тебе всё равно не дам.
     Флавид смеется и не спорит с ним. От Мита другого и ждать нечего. И всё же Флавиду приятно видеть его: веселого, жизнерадостного, бодрого, всё умеющего. И заботливого. Пусть Мит заботится о нем ради денег, всё равно он молодец, этого у него не отнимешь.
     Вскоре приходит Каспар. Флавид едва узнаёт его. Шут, в самом деле, помолодел, расставшись со своей бородой. Он сердечно улыбается Флавиду и здоровается с ним: круглолицый, курносый, долговязый.
      - Скоро господа вернутся с охоты, сударь Флэви, - говорит он.
     Спустя час, «господа» действительно возвращаются – с ягдташами, набитыми дичью. Каспар и Мироль ощипывают уток и фазанов. Часть они жарят, часть коптят, а из одного фазана варят суп для больного. Эндимон Фребль осматривает Флавида и позволяет ему встать, одеться и даже посидеть у окна в кресле, но ходить не разрешает. Да Флавид и сам чувствует, что еще слаб для этого.
     Гилфред очень радуется его выздоровлению.
     - Я страшно скучал без тебя, - признаётся он, садясь рядом с Флавидом, и рассказывает ему о городке Пэйте и об охоте, на которой сегодня побывал вместе с Фреблем и Нардини.
    

     Они проводят в Пэйте еще два дня, чтобы Флавид набрался сил и окреп после болезни, потом едут дальше.
     За эти дни Мит Мироль еще лучше узнаёт своих старых и новых попутчиков. Все они очень ему нравятся за исключением Гандемара Нардини. Мит чувствует, что Гандемар втайне презирает его и Каспара, а последнего, к тому же еще, и не любит. Даже, скорее, ненавидит. Но ненависть свою он скрывает очень тщательно, потому что благоговеет перед Гилфредом Аствеллом. К Фреблю и Флавиду он относится довольно приветливо, несмотря на то, что Флавид называет Гилфреда просто Фред. Нардини прощает ему это. Но когда его взгляд падает на Каспара Бинэ, на лице Гандемара появляется замкнутое, тяжелое выражение. За что можно ненавидеть Каспара, для Мита загадка. Сам он к Каспару очень расположен и любит слушать его утреннюю игру на скрипке. Вообще Каспара любят все, кроме Нардини, и никто не любит Нардини, хотя все с ним вежливы. Даже Гилфред всего лишь любезен с ним, тогда как с остальными он прост, мил и сердечен. Он всё проще держится с Митом. Флавид следует его примеру. Эндимон Фребль хорошо относится к Миту и часто беседует и шутит с ним, но с Нардини доктор держится несколько отчужденно и крайне редко заговаривает с ним первый.
     « Это и понятно, - думает Мироль. – Нардини держится так, будто он – непризнанный принц крови, и весь мир, кроме Господа ему должен».
     Гилфред и Флавид тоже видят надменность Нардини, видят, что он никого не любит, поэтому душа его всегда мрачна. Но они не могут изменить эту душу, не могут помочь ей. И оба немного боятся за Каспара.
     Однажды вечером, когда Каспар играл на скрипке, наполняя лесную тишину чудесными звуками, волшебными и волнующими, Нардини вдруг подскочил к нему с перекошенным, потемневшим лицом, вырвал из рук скрипку и хотел сломать ее о колено, но Мит бросился ему под ноги с ловкостью кошки. Гандемар уронил скрипку на мягкий мох и упал сам. Каспар быстро поднял инструмент, а Нардини, вскочив на ноги, ушел за деревья и сел там в одиночестве, спиной к своим спутникам. Все были свидетелями этой сцены. Несколько минут никто не мог вымолвить ни слова, только Каспар крепко пожал руку Мита.
     Немного придя в себя от неожиданности, Гилфред подошел к Нардини и спокойно сказал ему:
     - Гандемар, ведь вы не Саул, а Каспар не Давид, хотя ситуация очень похожа. Мой отец – мы с вами оба это знаем – не хотел бы, чтобы подобное повторилось, и я тоже не хочу. Ведь тогда нам с вами придется разъехаться в разные стороны. Не знаю, как вам, а мне это было бы очень жаль. Ведь вы бесстрашный человек и превосходный воин, к тому же, как и все мы, верноподданный короля Одона. Да и вообще, я никогда ни секунды не сомневался в вашей преданности и надежности.
     - Простите, милорд, - Нардини встал и поцеловал руку Гилфреда. Голос его звучал глухо. – Этого больше не повторится. Я… я сам не знаю, что`  на меня нашло.
     И он опустил голову.
     С тех пор он даже не смотрел в сторону Каспара и никогда не говорил с ним. Шут был единственным человеком из всех пяти спутников Нардини, с которым тот за всё время путешествия ни разу не обмолвился ни словом.
     А путешествие приближалось к концу. И вот наступил, наконец, день, когда путники выехали из леса в миле от крепости Каер Дорен. Это случилось пятнадцатого июня, в тот самый день, когда был коронован когда-то его величество Одон Четвертый, ныне плененный мятежниками, - и через три недели после того, как Гилфред и Флавид покинули дворец герцога Аствелла.

     13.
     Крепость Каер Дорен – это бывший старинный замок, состоящий из пятнадцати огромных башен, соединенных закрытыми галереями и переходами внизу и крепкими мостами наверху, на кровлях. В этой каторжной тюрьме есть внутренний двор с церковью и тройные ворота из толстой чугунной решетки. Но саму крепость окружает вода. Да, она точно возвышается посреди довольно широкого озера в пятнадцать футов глубиной. Изначально это был ров, но прошли столетия, и ров превратился в озеро. По озеру плавают в лодках часовые, а берег окружен засеками из железных кольев, которые щетинятся в разные стороны и стоят очень близко друг к другу. Часовые стоят и здесь; вернее, они верхом объезжают озеро. Днем и ночью стража бродит по галереям и мостам, соединяющим круглые башенные крыши. Разумеется, стража и во внутреннем дворе, и внутри башен. Сбежать из Каер Дорена невозможно.
     Скопление башен посреди озера напоминает то ли диковинный остров, то ли судно, стоящее на якоре, то ли невиданное водяное чудовище. Тем не менее, крепость на воде красива. Вокруг озера расстилаются луга и леса. Воздух здесь здоровый, чистый, и в башнях вовсе не сыро, как можно было бы предположить, а удивительно сухо. Никто из каторжников не страдает ни от сырости, ни от холода, никто не голодает. Разумеется, всё это благодаря коменданту крепости, Фатм`иру Гр`оттусу. Каторжники обожают своего доброго начальника, и давно прославили его имя среди преступников королевства. Попасть в Каер Дорен для осужденного каторжника – неслыханная удача. Здесь отличный лазарет, и даже позволены свидания с родными.
     Всё это господин Эндимон Фребль рассказывает своим спутникам, пока они подъезжают к берегу Крепостного озера (так его прозвали с тех пор, как оно образовалось). Впрочем, чем ближе они к крепости, тем виднее им становится, что Каер Дорен поистине таков, каким описал его доктор – во всяком случае, снаружи.
     Когда путники подъезжают к берегу, Гилфред называет часовым свое имя и показывает письмо, адресованное Фатмиру Гроттусу. Один из стражников тотчас скачет за начальником караула. Тот немедленно является, также верхом, смотрит на письмо, две минуты беседует с Гилфредом – и отдает приказ отвезти путников в крепость на лодке, а их лошадей  - на пароме.
     - Пусть господ проводят к господину коменданту, - распоряжается он.
     - Ну, вот ты и доставил нас на место, Мит, - обращается Гилфред к Миролю. – Благодарю тебя от имени всех нас. Позволь с тобой расплатиться.
     - Ты успеешь это сделать, милорд, - возражает Мит. – Что-то мне не хочется так сразу расставаться с вами. Разреши мне сопровождать вас в крепость.
     - Твоя воля, - улыбается Гилфред. – Я буду рад, если ты задержишься.
     Мит ничего не отвечает. Его лицо непроницаемо, о чем он думает, никому не ведомо.
     Стражники перевозят людей и лошадей с ослом в Каер Дорен. Лошадей и осла отводят в конюшню, а шестерых гостей крепости провожают в кабинет к коменданту.
     Фатмир Гроттус встречает нежданных гостей очень радушно. Он добрый приятель герцога Радаманта Аствелла и его бывший однополчанин.
     У Гроттуса, дворянина и майора, военная выправка. Он высок, коренаст, с черной окладистой небольшой бородой и черными волосами. Черты его лица тонки; само же лицо спокойно и сурово. Ему около пятидесяти с лишним лет.
     Конечно, он осведомлен о государственном перевороте, но еще не сталкивался с малиновыми камзолами. Войска Малмауда здесь еще не появлялись.
     Пригласив гостей сесть, Гроттус вскрывает письмо герцога Аствелла.
     « Здравствуй, Фатмир, - пишет ему Аствелл. – Когда ты получишь это послание, тебе, вероятно, уже будет известно, что`  произошло с нашей многострадальной родиной и с государем нашим. Прошу тебя, последуй моему совету, хотя он и может показаться тебе странным. Я бы на твоем месте тоже счел его таким, но поверь мне, иного выхода нет. Сделай, как я прошу тебя, а именно: создай армию  и з   к а т о р ж н и к о в, помоги его величеству Одону, а главное, принцу Орельену, на коего вся наша надежда в будущем. Объяви свободу и безусловное прощение тем узникам, которые согласятся воевать за правое дело. Я беру всю ответственность за твой поступок на себя! Убежден: ни я, ни ты, ни кто-либо другой не пожалеют об этом шаге. Ведь в твоей крепости, без сомнения, найдется пятьдесят тысяч человек! А это – ощутимейшее подспорье для его высочества. И еще одна к тебе просьба, старый друг: сбереги моего сына – переправь его в Анконию  к его величеству Генриху VI.
                Неизменно твой друг Радамант Георг Аствелл».
     Господин Гроттус улыбается и поднимает глаза на Гилфреда.
     - Первая часть письма не вызывает у меня сомнений, - говорит он. – Я и сам не раз думал о том, что предлагает мне герцог Аствелл. Теперь же, когда я узнал его мнение, я больше не буду колебаться. Мой друг предлагает мне единственно возможное решение. Было бы глупо поступить иначе, хотя определенная доля риска, конечно, существует. Но его последняя просьба… ее будет не так-то легко выполнить.
    - Простите, господин Гроттус, - говорит Гилфред. – Я не понимаю, о чем идет речь, ведь я не читал письма`.
     - Так прочтите, милорд, - Гроттус протягивает ему письмо.
     Гилфред внимательно читает. Его глаза вспыхивают.
     - Нет! – вырывается у него восклицание. – Отец совершенно напрасно обо мне беспокоится. Я не поеду к его величеству Генриху, даже если бы мне ничего не стоило это сделать. Я считаю, что мое место здесь, в Ангальдии; тем более, что мой отец, его слуги, офицеры и солдаты в плену у Годли.
     - Радамант в плену? – переспрашивает Гроттус, и его брови сходятся у переносицы, а серые глаза начинают отливать стальным блеском. – Как это случилось? Каким образом и когда?
     Гилфред рассказывает ему всё, что знает, заканчивает свою речь словами:
     - Господин Гроттус, я готов сражаться под вашим чутким руководством. Другое дело, мои спутники…
     - Нет, - решительно останавливает его Флавид. – Не говори за нас, милорд. Лично я останусь с тобой.
      - И я! И я! – разом заговорили все.
     - Мы все остаемся с вами, милорд, блеснув черными глазами, говорит Гандемар Нардини.
     - Спасибо вам, друзья мои, - тепло произносит Гилфред, улыбнувшись всем пятерым. Он смотрит на коменданта ясным взглядом:
     - Я и мои товарищи в вашем распоряжении, майор.
     - Отлично, - господин Гроттус одобрительно оглядывает их. – Тогда пойдемте, я устрою вас. А после прошу отобедать вместе с моей семьей. Не откажетесь, господа?
     - Будем очень рады, - отвечает за всех Гилфред.
     Фатмир Гроттус просит гостей следовать за ним, на третий этаж башни, где живет он сам и его семья: супруга майора Фрозинона Гроттус и две его дочери, Арсэла и Эскилина, двадцати и девятнадцати  лет. Все три дамы не особенно красивы, но по-своему милы и очаровательны, а главное, добры, жизнерадостны, гостеприимны. Они живут довольно уединенно, поэтому очень рады гостям.
     Каждому из шести гостей отводят по комнате этажом выше, и все, кроме Мита Мироля и Каспара, получают денщиков в услужение.
     Приведя себя в порядок, гости спускаются с четвертого этажа на третий, в пятикомнатную квартиру коменданта. Слуга провожает их в столовую.
     За столом комендант сообщает, что его гарнизон состоит из трехсот солдат и офицеров, а каторжников семьдесят тысяч человек, но он пока еще не знает, кто из них согласится пойти в армию.
     - Впрочем, я не ошибусь, если скажу, что тысяч сорок с лишним непременно пойдут, - тут же добавляет господин Гроттус. - Наши узники – хорошие патриоты, невзирая на то, что почти все они – грабители и убийцы. Свобода под пулями всё же лучше мирных цепей.
     Пока он говорит, Флавид исподтишка посматривает на дам. Фрозинона Гроттус, еще довольно красивая женщина лет сорока пяти, одета со вкусом и держится с достоинством. Арсэла – светловолосая, стройная, с неправильными, но приятными чертами лица и большими, прекрасными, серо-голубыми глазами. У более высокой и полненькой Эскилины глаза ярко-голубые и волосы темнее, чем у ее старшей сестры. Она тоже очень обаятельна. Девушки с приветливым любопытством смотрят на гостей, немного застенчиво, но при этом доверительно.
     После обеда портной снимает мерки со всех шести вновь прибывших и вместе с каторжниками-портными садится за кройку и шитье. Не проходит и двух дней, как Гилфред и его друзья обзаводятся небольшим гардеробом. Они приобретают в ближайшем городе Фридмаре шляпы, плащи, чулки и обувь – и чувствуют себя отлично. Наконец-то наш корабль достиг надежной пристани, - говорит себе Гилфред. Теперь, пожалуй, можно и передохнуть немного.
    

     Флавид с большим интересом присматривается к их новому убежищу. Здесь, в Каер Дорене, всё захватывает его внимание, всё занимает его; в эти первые дни на новом месте он весь полон свежими впечатлениями.
     Каждое утро в башнях каторжной тюрьмы устраиваются поверки. После завтрака начинаются работы в «цеховых башнях». Узники ткут, шьют, мастерят бёрда, гребни, заколки, украшения, делают обувь, треплют пеньку, варят смолу – всё это поступает на продажу в ближайшие города и хорошо раскупается. Таким образом, узники содержат сами себя. За пределами каторги работают только дровосеки и пастухи. При них всегда пропускные медные жетоны, и на затылке у каждого выбрит треугольник. Все узники носят одежду из грубого небеленого холста, с ярко-желтой нашивкой на плече, которую они прозвали «эполетом». Еще у них есть стеганые куртки с той же нашивкой. Это летняя одежда. Зимой им выдаются теплые куртки на собачьем меху, стеганые штаны, шерстяные чулки и теплые шапки из толстого сукна. И зимой, и летом они носят подбитые гвоздями, не знающие сносу башмаки, ибо морозы в Ангальдии – редкость даже в январе.
     Во внутреннем дворе каторги, вокруг церкви разбит небольшой садик с цветочными клумбами. Цветы радуют взгляд несчастных; они ухаживают за ними сами, тщательно, с затаенной нежностью.
     Обитатели Каер Дорена не знают, что такое вши: каждую субботу их водят в бани. Под бани отведены нижние этажи почти всех башен.
     Стол узников разнообразен и сытен; они не могут пожаловаться на голод. Но их лица бледны – они не часто бывают на воздухе.
     Умерших хоронят на восточном берегу озера; там находится небольшое кладбище.
     Башня, где живут комендант с семьей, их прислуга и тридцать офицеров, отличаются снаружи от каторжных башен только большими окнами и полузакрытой галереей, полной цветов и певчих птиц в просторных клетках. Эта галерея, балконы, катанье в лодке и редкие выезды на природу или во Фридмар, в гости, на балы или на ярмарку – единственное разнообразие в монотонной, бесцветной жизни дам.
     Флавид убеждается в том, что каторжники действительно любят своего коменданта. Очень строгий, он вместе с тем честен, справедлив, милосерден. Его безгранично уважают. А он заботится о больных, подростках и стариках, следит, чтобы надзиратели не были злы и жестоки, ежедневно посещает рабочие мастерские и лазарет. Тюремная церковь выстроена и отделана на его деньги, но службы посещают только те каторжники, которые сами этого хотят, тогда как в других сетах заключения посещение церковных служб считается обязательным для всех.
     Настоятеля церкви отца Антония узники также очень любят, как и двух его помощников-монахов, добровольно явившихся в каторжную тюрьму из монастыря. Эти уже немолодые, тихие, добрые люди стараются вдохнуть любовь и веру в ожесточенные сердца заключенных. Разумеется, не все «заблудшие овцы» идут на зов пастырей. В башенных камерах гнездятся обычные пороки тюрем и застенков. И всё-таки в Каер Дорене порядка и порядочности больше, нежели в подавляющем большинстве прочих застенков королевства.
     Фатмир Гроттус решает не терять времени попусту. Вместе с Гилфредом Аствеллом и отцом Антонием он обходит камеры каторжников и взывает к их патриотическим чувствам. Красноречия ему не занимать, и «в узах сущие» не остаются равнодушными к призыву своих любимых начальника и священника. К вечеру дежурные офицеры сообщают, что шестьдесят восемь с лишним тысяч каторжников (то есть, почти все заключенные) готовы вступить в ряды вновь образующейся королевской армии и сражаться под началом офицеров гарнизона и самого Гроттуса.
     На утренней поверке комендант вновь обходит камеры узников, говорит, что они сделали правильный выбор, поздравляет их с началом новой жизни и обещает снять с них кандалы, едва только будет закуплено достаточно оружия и лошадей. Везде его слова встречают громовым «ура!». Но сам Гроттус задумывается. У него слишком ало офицеров, и нет средств содержать такую огромную армию. Тогда он решается: берет почти все деньги из тюремной казны, присланные ему весной королевским казначеем, и пишет письмо начальнику пограничных войск, своему бывшему сослуживцу Туллио Лагетти. В письме он настоятельно просит Лагетти прислать оружия и лошадей на посланные деньги. С письмом и деньгами он отправляет отряд из пятнадцати офицеров к восточной границе. Возможно, он получит то, что просит, но как быть с офицерами? Разве смогут тридцать человек справиться с сотнями тысяч каторжников, не привыкших к добровольной боевой дисциплине? А потом, что делать дальше? Ведь армия Малмауда превосходит новоиспеченную армию Каер Дорена в несколько раз. Но, пожалуй, столицу армия Гроттуса могла бы захватить.
     Гроттус выбирает из солдат крепостного гарнизона пятьдесят человек и отправляет их по двое тайными гонцами в столицу и во все стороны Ангальдии. Их задача: собрать как можно больше новостей о том, что происходит в стране. Двое солдат увозят письма Флавида и Каспара к Генриетте Любэ и Денизе Отэ. Солдаты передадут эти письма Зельде в городе Лэппере, в трактире «Охотник и олень».
     Тем временем все каторжники начинают чувствовать себя людьми солидными, нужными, а главное, честными. Они знают, что вскоре их камеры превратятся в обычные казармы, а сами они – в солдат. Их воодушевлению нет предела. Офицеры поспешно назначают бывших солдат тысяченачальниками и сотниками. Гандемар Нардини, с позволения Гилфреда, берет под свое начало пятьсот каторжников. Он лично отбирает для себя каждого человека. В нем чувствуется угрюмый, но лихой воин, к нему идут охотно. Остальные четверо гостей Каер Дорена пожелали остаться при Гилфреде, который встает во главе тысячи человек. Он выбирает себе людей с помощью коменданта и Мита Мироля. Мит хорошо разбирается в тюремных лицах и читает по ним, как по книгам, пороки и достоинства их обладателей. Что касается Фатмира Гроттуса, то он механически превращается в главнокомандующего новой армии.

     14.
     Конец июня. Очень жарко. Зной повис над землей; синее небо словно источает его. Даже птицы примолкли и неохотно перекликаются в листве.
     Флавид сидит на опушке леса и слушает, как Каспар играет на скрипке среди деревьев. Он никогда не играет одну и ту же мелодию, но что бы он ни играл, его всегда заслушиваешься.
     Гилфред остался в крепости, чтобы ближе познакомиться со своим будущими подчиненными, Эндимон Фребль в лазарете, помогает лечить больных, а Нардини руководит обучением своих новобранцев.
     Флавид думает об отце и леди Генриетте, о герцоге Аствелле и принце Орельене. Интересно, где сейчас его высочество? И что с королем Одоном? Какие вести привезут из столицы гонцы? У него в голове теснится множество вопросов, но когда он получит на них ответы, неизвестно.
     Он легко одет: в белую рубашку, темно-серые штаны немного ниже колен и парусиновые башмаки. За те десять дней, что он провел в Каер Дорене, загар лишь слегка позолотил его кожу, тогда как все остальные его спутники уже заметно загорели.
     Вдруг перед ним, точно из-под земли, вырастает Камит Мироль. Он одет так же легко, как и Флавид. Его зеленоватые глаза, как всегда насмешливо поблескивают. Он здоровается с Флавидом за руку и предлагает:
     - Пошли к озеру?
     - К которому? – спрашивает Флавид.
     - Где много шиповника.
     - Пошли. Но я хочу дослушать Каспара. Кстати, может, возьмем его с собой?
     - Давай, - охотно соглашается Мит, садясь рядом и подтягивая острые колени к подбородку. Флавид посматривает на него сбоку. До чего же Мит поджарый, словно вечно голодающий волк. А ведь аппетит у него хороший, и ест он не меньше других.
     Когда Каспар заканчивает играть на скрипке, они зовут его с собой, и он соглашается. Каспар одет так же, как они, но его бритую голову прикрывает шапочка вроде кардинальской, только светлого цвета.
     И вот они идут в глубину небольшого леса и в скором времени оказываются на берегу озера? Оно действительно поросло по берегам кустами красного шиповника; его аромат словно окутывает весь лес.
     Они с наслаждением окунаются в воду и плавают не меньше часа, упиваясь приятной, не вызывающей дрожи, прохладой.
     Каспар выбирается на берег первым и садится на траву, обсыхая в теплом летнем воздухе.
     Вскоре Флавид с Митом присоединяются к нему. Флавид тоже садится, слегка прикрывшись одеждой, но Миту чужда подобная застенчивость. Он ложится на спину, закидывает руки за голову и смотрит вверх, на пронзенные солнечными лучами вершины деревьев.
     - А я подружился с Арсэлой Гроттус, - сообщает он, помолчав. – И мы с ней теперь по вечерам гуляем в галерее.
     - Я рад за тебя, - отзывается Флавид. – А вот за мадмуазель Арсэлу не очень. Будь с ней порядочным, Мит; хорошо?
     Мит насмешливо косится на него, но кротко отвечает:
     - Конечно. Я же не хочу дуэли с господином Гроттусом.
     Флавид смеется.
     - Так и вижу, - говорит он, - как господин Гроттус дерется с тобой! Нет, мне гораздо легче представить, что он просто сажает тебя под арест: и надолго.
     - Ну, арестом меня не удивишь, - усмехается Мироль. – Тюрьма – мой второй дом. Меня сажали туда раз пять, не меньше. Один раз выпустили, а потом уж я сам сбег`ал. Не хотел быть иждивенцем на шее государства.
     Флавид с интересом смотрит на него.
     - А почему ты не женился на дочери Зельды?
     - Ей не понравился Рикки, мой осел, - серьезно объясняет Мироль. – Я ведь приезжал к ней на свидания на осле, а она требовала, чтобы я купил себе коня и шляпу со страусовыми перьями. Она была глупа, - задушевно поясняет он. – И, к тому же, некрасива. И вообще, она сама захотела стать моей. А я джентльмен. Если дама просит меня о столь приятном одолжении, что ж мне, бездействовать? Ну, нет. Правда, после этого она стала требовать, чтобы я обвенчался с ней и купил себе лошадь. В конце концов,  я объявил ей, что это для меня одно и то же – как по сути, так и по трудности исполнения, и предложил ей взамен себя своего друга, точильщика. Она попыталась дать мне пощечину и объявила, что я сводник. Сводник! – он засмеялся. – А она кто? Сам подумай: через неделю она вышла замуж за этого самого точильщика, и они уже два года живут в мире и согласии, и у них дочь. Ну, и скажи: за что, спрашивается, Зельда злится на меня, тогда как я не опозорил, а наоборот облагодетельствовал Лизу (так зовут дочь Зельды)? Ведь без меня Лиза до сих пор была бы старой девой, злой на весь мир!
     - И ты хочешь так же облагодетельствовать мадмуазель Арсэлу? – Флавид поднимает брови.
     - Нет, - решительно отвечает Мит. – Арсэла действительно достойна стать моей женой. Другое дело, что я`  пока что не достоин быть ее мужем. Но если я когда-нибудь вдруг стану дворянином, я сделаю ей предложение. Кстати, - он садится на траве. – Она сказала мне одну очень любопытную вещь: что, мол, у них в квартире хранится музыкальная шкатулка, и эта шкатулка, якобы, - ключ к старому кладу.
     - Шкатулка – ключ? – Флавид смотрит на него с любопытством. – Как же это может быть?
      - Не знаю. Она обещала показать мне ее потихоньку от своих. И еще добавила, что это правда, там уйма сокровищ. Разумеется, никто в точности не знает, где этот клад. Арсэла говорит, он, будто, поблизости от Каер Дорена. И я подумал: если мы его найдем, то сможем содержать армию… ну, и себе возьмем немного за труды.
     Теперь уже не только Флавид, но и Каспар смотрят в зеленоватые глаза Мироля, на его лицо с островатым подбородком и таким же островатым носом, на его кудрявые, светло-рыжие волосы, точно во всех этих чертах скрытая некая тайна, очень сокровенная и важная.
     - Я слышал, где-то близ Каер Дорена зарыто сокровище разбойников, грабивших в округе лет сто назад, - произносит вдруг Каспар. – Но я думал, его уже нашли.
     - Разбойники? – глаза Мита вспыхивают. Всё, что касается разбойников, очень его интересует с профессиональной точки зрения. Ему самому еще не доводилось ни зарывать, ни откапывать клада, но он в какой-то мере чувствует себя сопричастным к отважным и дерзким грабителям всех времен.
     - Как звали их главаря? – спрашивает он.
     - Кажется, Черный Джонси, - отвечает Каспар. – Да, точно, Черный Джонси.
     - О, это знаменитость, - Мит улыбается. – О нем часто говорили в тюрьмах. Он, можно сказать, вошел в историю и стал легендой. Как Робин Гуд. И уж конечно он зарыл не какой-нибудь пустяк, можете мне поверить. А то, что клад нашли, - наверняка, брехня. Если бы это было правдой, всё королевство знало бы об этом. И я, само собой, знал бы. Надо рассказать о сокровищах Гилфреду, вот что.
     - Милорд знает, - откликается Каспар. – Но считает это сказкой. А ведь все сказки основаны на реальных событиях. Мало того, они – сама реальность. В них следует верить. Кто верит в сказки, тому даются чудеса.
     Мягкий голос Каспара Бинэ звучит в лесной тиши убедительно и умиротворяюще. Мироль и Флавид невольно затихают в задумчивости. Им обоим хочется чудес, но Мит, в отличие от Флавида, никому не позволяет догадаться о своих чувствах.
     - Ты сам чудо, Каспар, - говорит он, коварно поблескивая глазами. – Играешь на скрипке, никогда не шутишь, да еще и обручен с возлюбленной Гандемара Нардини. Вот уж поистине чудо, что ты еще жив. Одно плохо: ты не умеешь драться.
     Флавид строго смотрит на Мироля: уж слишком много тот себе позволяет. Но Каспар только улыбается и таинственно отвечает:
     - Я умею драться, Мит. Только не люблю. В драках нет мудрости, они суетны.
     Мит быстро одевается, заходит к Каспару с тыла и хватает его за плечи.
     - Если ты мне подашься, - говорит он, - я буду считать тебя мудрым. А поддашься, извини: я буду знать, что ты слаб, и мудрость твоя ничего не стоит.
     - Хорошо, - улыбается Каспар. – Только сначала я тоже оденусь.
     - Одевайся, - разрешает Мит. – Но это тебя не спасет.
     Каспар одевается. А через несколько минут Мит уже лежит на траве, и Каспар так крепко держит его за руки, что вырваться не никакой возможности, потому что его противник, к тому же, сидит у него на ногах. Как ему удался такой маневр, уму непостижимо. Мит извивается, точно уж, но Каспар продолжает держать его – легко, как ребенка, и по-прежнему слегка улыбается. Мит делает попытки высвободиться всеми известными ему способами, но это невозможно. Он сознает, что побежден и удивляется про себя ловкости и силе своего соперника. «Нардини проиграет ему, если они схватятся в рукопашную, - тут же думает он. – У него нет никакой выдержки. А вот у Каспара выдержка, как у хорошего вина. Я сейчас, будто черепаха, перевернутая на спину, – ничего не могу. А уж если Я не могу, то дело Нардини дохлое. И это тоже нехорошо: он не простит Каспару его силы».
     Каспар отпускает Мит, не дожидаясь просьб о пощаде. Мит садится в траве, вытирает пот с лица, потом советует:
     - Каспар, не показывай господину Нардини, что ты сильнее, не то он еще хуже взъестся на тебя.
     - Я знаю, - отвечает Каспар. – Поэтому я, как могу, отдаляю столкновение с ним. Нам нельзя драться, это погубит нас обоих.
     Мироль кивает, с глубоким пониманием глядя на шута. Флавид не сводит с них глаз. Он даже не предполагал, что Каспар одолеет Мироля, причем, без особенного труда. Его уважение к Каспару растет с каждой минутой. Растет и уважение к Миролю: с каким же достоинством тот умеет проигрывать!
     Они возвращаются в крепость в одной из сторожевых лодок.
     … Вечером Флавид сидит в комнате Гилфреда и рассказывает другу об утренней схватке в лесу. Упоминает он и о кладе.
     Гилфред внимательно слушает Флавида. Его глаза в свете лампы кажутся двумя блестящими агатами.
     - Я слышал о кладе, - говорит он, - но что-то не очень верю в эту историю. А потом, насколько мне известно, клады даются только чистым рукам, праведным душам. Если эти сокровища и существуют, они откроются разве только тебе или Каспару, или дочерям господина Гроттуса. Мы с доктором Фреблем и Митом далеко не так целомудренны, как вы.
     Флавид не успевает ответить, потому что в дверь стучат, и появляется Мит Мироль.
     - Добрый вечер, господа, - говорит он церемонно. Вид у него сейчас особенно необычный. Он кажется возбужденным и взволнованным, но тщательно скрывает это. Без всякого стеснения он усаживается на стол, хотя в комнате довольно стульев и есть диван, и с некоторым торжеством поглядывает на Гилфреда и Флавида. Ему явно не терпится что-то сообщить им.
     - Что случилось? – спрашивает Гилфред. – Никак ты победил Каспара, Мит?
     Флавид закусывает губу, пытаясь представить себе, в каких словах и выражениях Мит отпарирует удар, нанесенный его самолюбию. И Мит дает достойный  ответ. Он смеривает Гилфреда взглядом с ног до головы и четко произносит:
     - С меня довольно и того, что я победил и тебя, и твоего оруженосца, Фред. Да, я утер вам обоим носы и готов делать это каждый день, пока мне не надоест. Уж на вас-то моей силы и ловкости хватит с избытком. Но я хотел говорит с вами о другом. Впрочем… вы того не стоите. Лучше я пойду, потолкую об этом деле с Каспаром, который знает, что такое вежливость.
     Он соскальзывает со стола, но Гилфред встает с кресла и удерживает его за плечи.
     - Прости, Мит, - говорит он с такой улыбкой, что Мит сразу ему всё прощает. – Я неудачно пошутил; будь снисходителен. Не сердись и скажи, с чем ты пришел.
     - Не умасливай меня, - Мироль снимает его руки со своих плеч. – На меня твои улыбки не действуют, я тебе не Флэви и не Эскилина Гроттус, которой ты, возможно, уже успел вскружить голову. Ну да ладно, я прощаю тебя. Только всё равно без Каспара я вам тайны не открою, потому что тут всё дело в музыке.
     - Я позову Каспара.
     Флавид выходит из комнаты, а Мит и Гилфред тем временем садятся на диван. Гилфред несколько смущен тем, что Мит уже знает о его дружбе с Эскилиной Гроттус, но… ведь это просто дружба, не более того. Уж Гилфред постарается, чтобы так оно и оставалось до конца. Он вовсе не желает понапрасну «кружить голову» дочери Фатмира Гроттуса – ведь ни он, ни она не влюблены друг в друга. Нет, здесь Мит не прав.
     А Мит, довольный тем, что заставил своего знатного друга призадуматься, поглядывает на него исподтишка своими нахальными зеленоватыми глазами.
     Флавид приводит Каспара. Они садятся на стулья напротив Гилфреда и Мита.
     - Слушайте, - говорит Мит Мироль, обводя взглядом всех троих. – У меня было свидание с мадмуазель Арсэлой, и она принесла мне шкатулку. Правда, потом она унесла ее обратно. Но я запомнил мелодию, которую шкатулка играет, - всего одну. Вот, послушайте.
     И он мастерски насвистывает мелодию, очень красивую, но не знакомую никому из присутствующих.
     - Слова этой музыки, - продолжает Мит, - и есть ключ к разгадке (я имею в виду клад). Вы знаете слова?
     Все с сожалением признаются, что не знают.
     - Вот и Арсэла не знает. И говорит, что в ее семье тоже никто не знает этой песни. Ну, да я думаю, со временем что-нибудь выяснится. А на шкатулке нарисовано вот что, - и, вынув из-за пазухи листок пергамента, Мироль показывает его друзьям.
     На пергаменте изображен карандашом пруд с камышами, окруженный лесом. Рядом с прудом – большой старый дуплистый дуб.
     - Гроттусы считают, что это изображение того места, где зарыт клад, - говорит Мит. – Они думают, что он спрятан в дупле дуба. Но где эти пруд и дуб, никому не известно. Шкатулке-то лет сто. Дуб могли спилить, а пруд, наверно, уже высох, так что найти это место будет нелегко. Особенно потому, что мы не знаем слов песни.
     - Может, спросить каторжников? – вырывается у Флавида. – Насчет песни?
     - Займись этим, - Мит хохочет. – Вот будет комедия! Подходи к каждому из наших будущих солдат и проси: «Спой мне, друг!» Они, конечно, начали новую жизнь, и всё такое, но я представляю, как их перекосит после твоих слов, и  д а ж е  м н е  страшно представить, чем всё это кончится. Нет, лучше не торопиться.
     Гилфред тоже смеется. Флавид смущен, но сдаваться не желает.
     - Я уверен, что кто-нибудь из семидесяти тысяч знает эту песню, - упорствует он.
     - Знать-то, может, и знают, да как их спросишь, - задумчиво говорит Гилфред. – Мит прав. Наши новые солдаты – люди особенные. С ними и говорить-то надо иначе, чем с простыми смертными. Меня господин Гроттус научил. Это целая система, Флэви. Я согласен с Митом: спешить не стоит. Хотя всё это очень интересно. Я начинаю верить в клад, но боюсь, что слух подведет меня, и я не запомню мелодии. Я уже и сейчас не мог бы напеть ее. А ты, Каспар?
    - Я запомнил, - просто отвечает Каспар. – Могу и напеть, и наиграть на скрипке. Мит очень умело свистит.
     И он с уважением смотрит на Мита.
     - Я вообще умелый, - сообщает Мит без ложной скромности. – Ну, ладно, мне пора. Желаю быть и оставаться.
     - Посиди еще, - просит Гилфред. – Все посидите. И позовите Эндимона Фребля. Если он не занят.
     - Я позову, - Каспар выходит из комнаты.
     - Я бы позвал и Нардини, - говорит Гилфред. – Но, кажется, он совсем в этом не нуждается. Трудный человек…
     Он слегка хмурится.
     - Что, труднее меня? – не верит Мит.
     - В тысячу раз, - подтверждает Флавид. – А ты – наш защитник и покровитель.
     - И наш друг, - добавляет Гилфред. – Правда, Флэви?
     - Правда, - горячо подтверждает Флавид.
     - Шабаш заливать, - усмехается Мит. – Я с вами из-за денег, да и шкуру свою спасаю, вы же знаете.
     - Это ты` заливаешь, - весело возражает Гилфред. – ты просто без нас уже не можешь, вот и всё. А мы не можем без тебя.
     - Уж куда вы без меня, - снисходительно говорит Мироль. – А вот я без вас – хоть завтра. Да только я обещал быть с вами до конца. Не бросать же вас на произвол судьбы.
     Все трое смеются. В душе Мит бесконечно тронут тем, что эти два молодых дворянина признали его своим другом, без которого они не могут обойтись. Он чувствует, видит: они любят его. Его, которого никто никогда не любил. А он любит их обоих – он, который тоже до сих пор не любил никого. Он, не колеблясь отдал бы за них жизнь, если бы это потребовалось. От этой мысли что-то в его груди замирает, что-то теснит ему сердце, душу… и он боится, как бы Гилфред с Флавидом не прочли в его глазах то, что ему хотелось бы от них скрыть.
     Вскоре Каспар возвращается с Фреблем. Доктора посвящают в тайн клада, а потом Гилфред угощает друзей вином, легким и ароматным, точно виноградный сок.

    15.
     Спустя два дня, ясным вечером, когда воздух кажется хрустальным, а солнце ласково поблескивает сквозь лесную листву прощальными лучами, Гилфред Аствелл входит в полузакрытую галерею комендантской башни. Он прозвал себя эту галерею, полную цветов и певчих птиц, «висячим садом Семирамиды». Крыша галереи заслоняет от него часть неба с белыми редкими, точно кружевными, облачками. Но зато он может видеть озерные берега с засеками и стражей на лошадях, лес, кустарники, кладбище, дорогу, ведущую во Фридмар. Лучше всего ему, конечно, видно Крепостное озеро. Опершись на парапет галереи, Гилфред наблюдает, как по озеру плывет лодочка. Она далеко внизу, и всё-таки он различает Мита Мироля, который катает в лодке Арсэлу Гроттус. На берегу Флавид и Эскилина играют в волан. Здесь, в Каер Дорене, нравы проще, чем в городах, да и комендант не желает стеснять свободы своих дочерей: ведь у них, бедняжек, так мало развлечений!
     Гилфред подходит к противоположному парапету галереи и смотрит, как на другом берегу Гандемар Нардини руководит военными учениями. Комендант, как известно Гилфреду, сейчас на балконе: пьет чай с доктором Фреблем, а госпожа Гроттус вяжет что-нибудь на балконе по соседству.
     Скука и чувство какой-то безрадостной, обидной пустоты наполняют душу Гилфреда. Ему ничего не хочется: ни играть в волан на берегу, ни кататься в лодке. Ах, если бы уже сейчас возможно было расковать каторжников и вместе с ними двинуться на столицу, чтобы выручить отца, спасти короля, избавить государство от Ричарда Годли и Эойна Малмауда, сокрушить малиновые камзолы! Но гонцы с оружием и лошадьми еще не вернулись от восточной границы. Приходится терпеть и ждать, испытывая беспокойную скуку в сердце. Да и как не беспокоиться? Ведь «малинники» каждую минуту могут нагрянуть в Каер Дорен – и тогда всему конец.
     Гилфред уже готов тяжело вздохнуть, но тут за его спиной слышаться легкие неторопливые шаги. Он оборачивается и, к своему изумлению, видит незнакомую девушку в бежевом кружевном платье. Ее блестящие черные волосы красиво и строго уложены на голове. Черты ее лица  тоже строги, очень правильны и удивительно, волшебно красивы. Глаза у незнакомки темно-голубые, а кожа – золотисто-розовая, слегка тронутая загаром. Она без всякого смущения, слегка, царственно, с серьезным и спокойным видом кланяется Гилфреду, а он, чувствуя трепет и какую-то странную, необъяснимую радость, кланяется ей в ответ и говорит:
     - Добрый вечер, сударыня. Меня зовут Гилфред Аствелл. Могу ли узнать ваше имя?
     - Добрый вечер, милорд, - отвечает она спокойным голосом, очень мелодичным, грудным, не низким и не высоким. – Мое имя Джемина Элиль. Я племянница госпожи Гроттус и приехала навестить ее, дядю и кузин.
     Она скупо улыбается милой и умной улыбкой, мгновенно очаровывающей сердце Гилфреда.
     - Я знаю, что дядя с тетушкой нынче принимают гостей, - добавляет она. – И я рада новым лицам в Каер Дорене. Простите, что нарушила ваше уединение; я сейчас уйду. Просто мне очень нравится эта галерея.
     - Мне тоже, - Гилфред улыбается ей и чувствует, что не может отвести от нее глаз.
     - Вы прозвали всё это, - она кивает на галерею, - «висячим садом Семирамиды»? Мне тетушка сказала. Очень милое название.
     - Я не надеялся увидеть в саду саму Семирамиду, - отвечает Гилфред. – Но теперь я вижу ее, и мне это очень приятно. Впрочем, я считаю, что Джемина Элиль звучит лучше, чем «Семирамида». А теперь не буду вам больше мешать. Я уйду, а вы, пожалуйста, здоровайтесь с вашим висячим садом.
     - Вы мне совсем не мешаете, милорд, - возражает Джемина.
     - А вы мне еще меньше, - признается Гилфред. – Может, вы покажете мне, что`  вы любите здесь больше всего?
     - Всё и люблю, - просто отвечает она. – И птиц, и цветы, и озеро внизу, и лес вокруг. Я сирота и выросла здесь, в этой семье, так что Каер Дорен – мой дом.
     - Почему же вы уехали отсюда?
     На ее лицо словно ложится легкая тень.
     - Я совершила ошибку, - отвечает она неохотно. – Но теперь поздно говорить об этом.
     - Вы замужем? – спрашивает Гилфред.
     В его голосе звучит такой страх, что Джемина сначала смотрит на него с удивлением, потом начинает смеяться, и он невольно вторит ей.
     - Нет, - говорит она, наконец. – Но почему вы испугались за меня? Ведь брак – это радость, а не печаль.
     - Я решил, что вы совершили ошибку, выйдя замуж, - поясняет он.
     - Да, я чуть было не совершила этой ошибки, - признаётся она. – К счастью, я вовремя расторгла помолвку. Но сердцем я уже покинула Каер Дорен – и не могу вернуться сюда навсегда. Я живу в своем поместье близ Фридмара, а сюда, домой, приезжаю гостить…
     Они беседуют еще некоторое время, потом Джемина спохватывается, что скоро ужин, ей нужно переодеться. Она уходит в башню, а Гилфред садится на скамейку, между кадок с розами. Всё в нем поет и ликует. Наконец-то она явилась к нему, его настоящая любовь! В`от она – именно она, и другой быть не может, он знает это совершенно точно.
     «Джемина Элиль, - без конца повторяет он про себя. – Джемина… какое красивое имя!»


     «Дорогой Флэви!
     Нет, любимый, единственный! Я получила твое чудесное письмо, и моей радости не было предела. Не думай о том, что я обручена. В своей душе я уже расторгла помолвку с графом Мазелли и обручилась с тобой. Думаю, что дядя Радамант, мой милый опекун, за судьбу которого я так переживаю, поймет меня и не будет препятствовать нашему с тобой счастью, и благословит меня как свою приемную дочь. Да хранит тебя Бог и Матерь Божья от пуль, мечей, сабель и прочих орудий, которые мужчины изобрели на погибель друг другу.
     Нам с Денизой живется в лесу тихо и спокойно. Зельда заботится о нас, точно родная мать. Правда, я чувствую, что это отчасти благодаря деньгам, которые ей дали Мит Мироль и Фред. Как он там поживает, мой очаровательный кузен, мой милый брат? Скажи ему, Флэви, что я целую его много раз! И пожми от меня руку господину Миролю. Я приветствую всех, кто с вами. Мы с Ди не падаем духом и свято верим в то, что вы, наши любимые, вернетесь к нам живыми и здоровыми…»
     Флавид страстно целует кусочек пергамента, нежно пахнущий духами, и читает дальше.
     В это же время Каспар Бинэ, уединившись в своей комнате, склонился над посланием Ди:
     «Мой любимый муж и друг!
     Именно так я называю тебя, Каспар, хотя мы еще не обвенчаны. Всё равно ты уже мой муж, и я ношу твой образ в сердце, а ночами мне снится твой голос и твоя скрипка. Как нежно она играет! Твое письмо несказанно согрело мне душу. Но как же я боюсь, что Гандемар Нардини причинит тебе какое-нибудь зло! Да хранит тебя Господь от этого человека и от прочих опасностей. Ты - просто прелесть, что написал мне. Я перечитываю твое письмо каждый день раза по три. Я люблю тебя, люблю и жду. Я верю, мы будем вместе…»
     Влага набегает на глаза Каспара. Он тихонько гладит письмо, точно это живое существо и продолжает читать дальше.
     … Спустя несколько дней после получения писем от леди Этти и Денизы, начинают появляться гонцы, посланные в разные стороны комендантом. Они докладывают: « малинники» постепенно захватывают всю страну и день за днем всё более приближаются к юго-восточной границе.
     Прибывает обоз от Туллио Лагетти. Офицеры ведут в телегах оружие; рядом с телегами бежит целый табун – триста лошадей для кавалерии. Каторжников освобождают от кандалов и дают им возможность покинуть крепость.
     В тот же вечер пятьдесят с лишним человек не является на поверку. Тень ложится на лицо коменданта. Вот этого он и боялся: что узники подведут его, разбегутся, и в результате он останется и без узников, и без армии.
   Фатмир Гроттус произносит перед новыми солдатами вдохновенную речь о позоре и гибельных последствиях любого предательства. Его выслушивают очень сочувственно, однако за ночь сбегает еще тридцать пять человек. Тогда Гандемар Нардини, с позволения коменданта, берет власть в свои руки. Он объявляет, что впредь будет расстреливать за каждого беглеца десять человек из той сотни, откуда он сбежал. Такая мера действует лучше всего. Бывшие каторжники начинают внимательно следить друг за другом. Больше никто не бежит. Со вздохом облегчения офицеры принимаются делить новых солдат на отряды, назначать сотников и десятников из тех каторжников, которые пользуются у своих товарищей особым авторитетом, назначать людей в кавалерию и пехоту.

     16.
     Пятнадцатого июля, на рассвете, Флавид Аньезе ловит рыбу на одном из лесных озер, неподалеку от крепостного лесоповала, где теперь никто не работает.
     Жарко и немного туманно. В лесу царит торжественная тишина, нарушаемая лишь щебетом постепенно пробуждающихся птиц. Флавид, увлеченный ловлей, сидит с удочкой на длинных старых мостках, посеревших от времени, далеко выдающихся в озеро. Он с детства страстно любит рыбалку; это занятие поглощает его с головой. И удача рыбака его не обманывает. Клев необыкновенный, он едва успевает закидывать удочку.
     Рыбалка очень утешает его. Так хорошо хоть какое-то время не думать о несчастьях, обрушившихся на Ангальдию, о безрадостном, неопределенном будущем и прошлом, которое теперь, в тревожном свете последних событий, кажется лучезарно прекрасным. Какое благо: отвлечься от печали и думать только о том, как блестит чешуей в первых солнечных лучах крупная тяжелая рыба. Так бы и жить тут на озере, - мечтает Флавид. – С леди Этти. И ни о чем не думать…» Но он знает, что не сможет этого, и Генриетта тоже не сможет. Пока их страна, их родные и друзья в опасности, они не будут счастливы – даже друг с другом, соединенные самой пламенной, нежной любовью.
      Солнечные лучи высушивают обильную росу в траве и листве деревьев, и она словно начинает дымиться, испаряясь в золотых лучах. Мягкие лесные запахи необыкновенно тонки и нежны, трава шелковиста, зелена и пестреет яркими цветами. Шелест деревьев успокоителен и мудр, как извечная бессловесная истина, которой издревле держится мир. Птицы поют всё звонче, веселее, приветствуя солнце. И на душе у Флавида тоже становится веселей и спокойней. Лучи солнца рождают в нем надежду, бессознательную, но яркую, присущую лишь юности и ранней молодости.
      Он в очередной раз подсекает и вытаскивает на мостки тяжелого сазана, который бьется и трепещет на серых досках, упругий, серебристо-золотой. Флавид оглушает его, чтобы он не ускользнул обратно в озеро.
     - С уловом! – вдруг раздается за спиной Флавида низкий голос. Он быстро выхватывает из-за пояса пистолет и оборачивается.
     Шагах в пяти позади него стоит высокого роста бродяга в лохмотьях, бывших некогда фермерской одеждой. Стройный, с крепкой шеей и мощными плечами, бродяга оброс рыжевато-каштановой бородой и такого же цвета волосами. Лицо у него загорелое, взгляд небольших светло-карих глаз неприятно колюч и пронзителен. В руке у него палка, через плечо перекинут небольшой узел на лямке.
     - Спасибо, - отвечает Флавид, не опуская пистолета, и встает на ноги. Он сразу соображает, что перед ним не один из сбежавших каторжников (те еще не успели бы так сильно обрасти), а совсем другой человек.
     - Опустите пистолет, - спокойно произносит бродяга. – Я только хотел попросить у вас одну-две рыбы, потому что несколько дней почти ничего не ел.
     Флавид опускает пистолет, удивленный спокойствием и правильной речью бродяги и тронутый жадным, годным блеском его глаз.
     - Мне не жаль рыбы, - говорит он. – Но ее долго готовить. Если вы голодны, к вашим услугам остатки моего завтрака.
     Он вынимает из своего кожаного мешка соль, хлеб, огурцы, копченую грудинку, нарезанную ломтиками, два утиных яйца и полбутылки сладковатой ежевичной наливки, приготовленной госпожой Фрозиноной Гроттус. Всё это он раскладывает на своем чистом носовом платке и приглашает:
     - Ешьте. Можете съесть всё. А потом я вам и рыбы дам.
     Бродяга внимательно смотрит на него, и глаза его перестают быть неприятно колючими. Их взгляд становится просто одобрительным и благодарным.
     - Спасибо, - коротко отвечает он и садится на мостки рядом с расстеленным платком. Флавид собирает в мешок пойманную им рыбу и украдкой поглядывает на бродягу. После знакомства с Камитом Миролем он стал гораздо снисходительней и мягче к этим загадочным отверженцам общества, да и вообще он стал мягче и внимательней к людям.
     Бродяга в это время жадно ест всё, что видит перед собой, и останавливается только тогда, когда уничтожает всё, что можно было съесть и выпить.
     - Можете теперь поджарить рыбу, - предлагает ему Флавид.
     - Благодарю, - откликается тот. – Я сыт. Кто вы?
     - Флавид Аньезе, - представляется Флавид.
     - Аньезе? – взгляд бродяги снова становится острым и цепким – совсем, как у Мита Мироля в минуты, требующие особенного внимания.
     - Как зовут вашего отца? – вдруг спрашивает бродяга.
     - Мишель, - отвечает Флавид и с достоинством добавляет:
     - Мы дворяне.
     Бродяга кивает и неожиданно уточняет:
     - Не состоите ли вы в свите милорда Гилфреда Аствелла?
     - Да, - осторожно подтверждает Флавид, изумленной осведомленностью бродяги. – Но откуда вы знаете?
     - Я слышал о вас, - коротко отвечает бродяга. – Когда-то я оказал услугу герцогу Аствеллу и хотел бы теперь видеть милорда. У вас ведь армия, не так ли? Из каторжников?
     - Откуда вам это известно? – Флавид хмуро, с подозрением смотрит на него.
     - От ваших сбежавших воинов, - с некоторой иронией говорит бродяга. – Я их видел. Часть их намеревалась идти к Малмауду, да только я их остановил. Во всяком случае,  десять человек уже никуда больше не пойдут, я об этом позаботился. Кстати, я хотел бы встать в ряды вашей доблестной армии, пока она окончательно не разбежалась. Как, возьмете? – он улыбается Флавиду.
     - Я ничего не решаю, - отвечает тот, - Но я убежден, что господин Гроттус охотно возьмет вас.
     - Мне почему-то тоже так кажется, - замечает бродяга. – Не проводите ли вы меня до Каер Дорена?
     - Охотно, - кивает Флавид, весьма заинтересованный появлением такой загадочной личности. Он кладет мешок с рыбой в переметную суму, привязывает удочку к передней луке седла и ведет коня под уздцы. Бродяга шагает рядом с ним. Оба они с любопытством посматривают друг на друга.
     - Могу ли я узнать ваше имя? – не выдержав, спрашивает, наконец, Флавид.
     - Со временем узнаете, - отвечает бродяга.
     Флавид смотрит на него в упор.
     - Вы не простой бродяга, нет! – вырывается у него. – Вы… о, если бы вы оказались тем, кого мы ждем!
     - Кого же вы ждете? – бродяга поднимает брови.
     - Одно человека, чье имя начинается на «о», - Флавид испытующе глядит на своего собеседника.
     - Много имен начинается на «о», - усмехается бродяга.
     - Это его высочество Орельен Фредегар, наследник престола, - прямо говорит Флавид.
     - Ах, вот оно что, - бродяга улыбается. – И что же вы ждете от несчастного с таким именем и титулом?
     - Он поведет нас в бой, - глаза Флавида вспыхивают. – И вовсе он не несчастный. Принц – будущий государь Ангальдии.
     - А вы провидец, - несколько ядовито замечает бродяга. – Одно только плохо: у будущего государя Ангальдии нет ни гроша за душой, а его армия, состоящая из каторжников, сильно уступает в численности малиновым камзолам. Кроме того, у него несколько болтливые вассалы. Правда, они очень милы, добры и готовы поделиться последним. Например, завтраком и рыбой…
     Флавид, встрепенувшись, внимательно смотрит на бродягу. Он чрезвычайно взволнован.
     - Не смотрите на меня, как на ангела, сошедшего с небес, - говорит бродяга. –  И вообще не смотрите на меня, пока мы не придем в Каер Дорен. Мы должны быть очень осторожны, господин Аньезе.
     Флавид молча кивает в ответ, и они пускаются в путь. Сердце оруженосца Гилфреда Аствелла неистово стучит, он не чует под собой ног, поэтому беспрестанно спотыкается.
     - Так не пойдет, ваша милость, - качает головой бродяга. – Садитесь в седло, пока не подвернули ногу.
     Флавид послушно вскакивает в седло и шагом едет рядом с бродягой, чей взгляд заметно смягчился и потеплел.
     Спустя полчаса их перевозят на небольшом пароме в Каер Дорен.
     - Проводите меня, прежде всего, к Гилфреду Аствеллу, - говорит бродяга, и Флавид ведет его к комнате Гилфреда.


     Через несколько минут Гилфред, бледный и взволнованный, выходит из своей комнаты – искать Фатмира Гроттуса. Когда он возвращается из «казарм» вместе с комендантом, жилая башня превращается в пчелиный улей. Туда-сюда по коридорам принимаются сновать слуги и денщики, обмениваясь на ходу короткими многозначительными фразами. Часть их бежит убирать свободные покои на третьем этаже, а другая часть поспешно наводит порядок в прачечной. Сегодня все, кроме Гилфреда Аствелла, обедают в своих комнатах: у коменданта очень важный гость. И все знают, что` это за гость, и у всех на лицах изумление, страх, радость, недоверие.
     После обеда бывший бродяга, а ныне его высочество Орельен, сын короля Одона, гладко выбритый, чистый, аккуратно постриженный, во всём блеске своей новой красивой одежды, идет вместе с Гроттусом и Гилфредом к бывшим каторжникам. Везде он произносит краткие, но сильные речи, вновь превращающие людей в горячих патриотов, везде его встречают с восторгом.
     Вернувшись в отведенные ему комнаты, принц Орельен сообщает Гилфреду, что желает видеть его свиту. И вот все пятеро предстают перед ним, счастливые, взволнованные, благоговейно глядя на своего будущего тридцатилетнего короля.
     Он встает им навстречу: высокий, подтянутый, мощный, с худощавым загорелым лицом и острым, как клинок, взглядом небольших, но проницательных светло-карих глаз. Черты его лица довольно крупны, но в то же время тонки, породисты, благородны. Нос с горбинкой такой же, как на его портретах, а у переносицы залегли складки то ли иронии, то ли трагической насмешки. Их прежде не было, как не было этого неприятного, острого взгляда. Но ведь много чего не было прежде. Поэтому все смотрят на принца с сердечным пониманием.
     Орельен глядит на свиту Гилфреда и вдруг улыбается этим людям, их доверчиво детским лицам, обращенным к нему. Взгляд его теплеет, исполняясь ответного доверия и любви, а улыбка становится живой и щедрой, как солнечный свет.
     - Господа, - говорит он. – Я желал бы знать ваши имена. Господ Гилфреда и Флавида я уже знаю, господин Гандемар Нардини тоже мне известен. А вот вы, сударь… - он подходит к Фреблю.
     - Эндимон Фребль, личный врач его светлости Радаманта Аствелла, представляется доктор, кланяясь и целуя руку Орельена.
     - Рад познакомиться с вами, - Орельен пожимает ему руку. – А вы кто? – он приветливо смотрит на Каспара.
     - Каспар Бинэ, шут герцога Аствелла, - Каспар склоняет к его руке.
     - Я также рад вам, Каспар. А ваше имя?
     Принц переводит взгляд на Мита Мироля.
     - Камит Мироль, ваше высочество, - Мит кланяется. – Или просто Мит. Простите великодушно, но на мне епитимья. Три года я не должен прикасаться к святыням, потому что я бывший вор и убийца. Мне нельзя целовать вашу руку.
     - Ну, тогда я сам прикоснусь к вам, - Орельен пожимает ему руку. – А потом, не думаю, что я такая уж святыня.
     - Как же, милорд, - с живостью возражает Мит. – Всем известно, что особа принца, как и особа короля, священна.
     И он устремляет на Орельена свои плутовские зеленоватые глаза.
     - Завтра я узнаю у отца Антония, можно ли тебе прикасаться ко мне, Мит, - смеется Орельен. – А теперь садитесь, господа, вот на этот диван. Берите вино, которое я заранее разлил по кубкам, и позвольте вам сообщить, что с этой минуты вы – моя личная свита. Милорд Аствелл и господин Нардини не смогут уделять мне много времени: они теперь военачальники. Но все остальные будут пока что непосредственно под моим началом. Наше с вами здоровье! – он берет кубок и отпивает несколько глотков; все следуют его примеру.
     - Спасибо, господа, - говорит принц. – А теперь я хотел бы сказать вам вот что. Сразу после обеда я послал гонцов с моими письмами в глухие леса Ангальдии. В этих лесах прячутся дворяне, вассалы моего отца, и их небольшие армии. Так что будем ожидать скорого и сильного пополнения. Армия Малмауда велика, но сейчас она рассеяна по всей стране, а у меня в столице и во множестве других городов остались надежные разведчики. Но деньги! Вот поистине камень преткновения. Ведь армию следует кормить, необходимо платить людям жалованье. Вероятно, мне придется решиться на заем у короля Анконии. Он не откажет мне, но скажу честно: мне бы не хотелось этого делать.
     И он задумчиво отходит к окну с кубком в руке.
     - Деньги могут появиться иначе, милорд, - не выдерживает Мит Мироль. – Причем так же внезапно, как появились вы сами.
     - Вот как? – Орельен оборачивается к нему и, прищурившись, пронзает его взглядом. – Каким образом?
     - Сейчас, - Мит выходит из комнаты. Через несколько минут он возвращается с лакированной, белой с позолотой музыкальной шкатулкой в руках -  и заводит ее. Шкатулка играет задушевную мелодию необыкновенной красоты. Когда она умолкает, Мит спрашивает:
     - Мой принц, известны ли вам слова к этой музыке?
     - Да, - слегка недоумевая, но постепенно заинтересовываясь, говорит Орельен.
     - Скажите нам их, - просит Мит.
     Орельен снова бросает на него пронзительный взгляд и хмурится.
     - Ты намерен устроить вечер поэзии или превратить меня в шута? – осведомляется он таким голосом, что в комнате становится очень тихо, а Флавид испытывает невольную дрожь.
     - Я намерен узнать слова песни, - нисколько не смущаясь, отвечает Мит Мироль. – И пусть меня повесят, если я не достану денег после того, как вы скажете мне эти слова.
     - Смотри, как бы с тобой действительно не случилось такой беды, - замечает Орельен, усмехаясь. – Ну, да ладно. Даже если ты не достанешь мне денег, я прощу тебя за смелость и за искреннее, как я вижу, желание мне помочь.
     И он монотонно читает наизусть:
         
                Мой друг, меня ты успокой.
                Где слава наших дней?
                Смиренье, радость и покой
                Теперь в душе твоей.

                Со мной же всё наоборот.
                Как новый день прожить?
                Мне клад покою не дает;
                Он под водой лежит.

                Мутна зеленая вода
                У мельницы в лесу.
                Она схоронит навсегда
                Богатство и красу.

                Для рук нечистых клад закрыт,
                Как солнце для слепца.
                Но зрячий верою горит –
                И любит до конца!

     - У мельницы в лесу! – вырывается у потрясенного Гилфреда. – Бог мой, да я же знаю это место. Скорее, едем туда! Это всего в двух милях отсюда. Это точно то место, потому что я видел там огромный пень от срубленного дерева, но тогда не обратил на него внимания. А ведь это пень от дуба, того самого, что нарисован на шкатулке. Ваше величество, мы должны отправиться туда.
     - Едем, - твердо говорит Орельен. Он ничего не понимает, но решает оставить вопросы на потом. И так ясно: его новые вассалы знают нечто ему неведомое. Со временем он всё поймет, а пока что ему остается одно: не откладывая, следовать за Гилфредом и его друзьями, куда бы те ни поехали.         
    

     И вот они на месте, там, где неподалеку от водяной мельницы стоит огромный пень – всё, что осталось от дуплистого дуба. Но пруда нигде нет. Рядом с пнем всё поросло низким кустарником. Мит Мироль достает свой рисунок, внимательно смотрит то на пергамент, то на пень и, наконец, уверенно объявляет:
     - Копать надо здесь, - и указывает место под своими ногами.
     Все, даже принц Орельен, вытаскивают из переметных сумм короткие, крепкие лопаты, которыми пользуются каторжники-углежоги, и начинают копать там, где указал им Мит. Гилфред, до сего дня совершенно не знакомы с подобной работой, копает неумело и медленно. Уже через четверть часа его ладони покрываются пузырями. Орельен замечает это и останавливает его:
     - Отдохните, Гилфред. Мне нужны здоровые офицеры, - и он улыбается своему вассалу.
     Сам он работает быстро и умело. Гилфред с уважением наблюдает за ним. Впрочем, в новой свите принца решительно все непривычны к подобной работе, и все рискуют стереть себе ладони в кровь, в том числе и неуязвимый Мит Мироль. Но тут из-под земли показываются полуистлевшие от времени и сырости мешки; в их дырах что-то поблескивает. Орельен нетерпеливо, но осторожно надрывает один из мешков сверху. Золотые монеты и драгоценности! Все стоят рядом, не смея вздохнуть, и не могут отвести глаз от неслыханного богатства. Уж не снится ли оно им?
     - Копаем дальше, - стараясь говорить спокойно, произносит принц. – И очень осторожно: мешки совсем ветхие.
     Все снова принимаются за работу, совершенно позабыв про боль.
     Когда мешки (их четыре) откопаны наполовину, Орельен проверяет их содержимое. Все четыре мешка наполнены старинными золотыми монетами,  драгоценными вещами и украшениями.
     Свита видит это – и молчит, потрясенная неслыханным, неправдоподобным, сказочным зрелищем огромного богатства. Флавида не оставляет ощущение, что всё это сон. Т а к о е  может привидеться только в ночных грезах. Он закрывает и открывает глаза, но не просыпается, а сокровища не исчезают. Они здесь: великолепные, волшебные, не имеющие цены. И даже, по всей видимости, настоящие!
      Первым приходит в себя его высочество. Он осеняет себя крестным знамением, падает на колени и склоняет голову. Остальные поступают так же.
     - Слава Тебе, Господи, за Твое безграничное милосердие! – произносит Орельен Фредегар, поднимая к небу лицо. Потом он встает, весь точно пронизанный, светящийся радостью, и оборачивается к своим сподвижникам. Они стоят, как зачарованные, и молча смотрят то на него, то на сокровища.
     Тогда он обходит всех по очереди, крепко обнимает всех и каждого, отчего они сразу оживают и приходят в себя. А Мита Мироля он приподнимает над землей и целует его в лоб.
     - Дорогой ты мой! – говорит он голосом, теплым, как солнечные лучи. – Что бы я делал без тебя! Даю тебе слово: отныне ты дворянин и граф.
     Мит поражен поступком и словами не меньше, чем видом сокровищ. Он ничего не говорит, только смотрит большими глазами на Орельена, а потом переводит почтительный. Благоговейный взгляд на мешки, так мгновенно и чудесно изменившие его судьбу. Ему, как и Флавиду, тоже кажется, что всё это сон.
     Но Орельен уже твердо понимает, что это явь.
     - Друзья мои, - он светится так, словно сам превратился в драгоценный живой камень. – Складывайте сокровища в переметные сумы; ведь мешки уже никуда не годятся. В свою суму я сложу то, что отберу лично для вас и для Фатмира Гроттуса, сохранившего шкатулку – ключ к сокровищам. Остальные драгоценности – для армии.
      Он доверху набивает монетами и драгоценностями суму, состоящую из двух кожаных мешков. После этого свита подходит к мешкам и перекладывает из них золото, украшения и прочие вещи в свои сумы. Ни у кого, даже у Мита Мироля, не возникает мысли присвоить хотя бы одну монетку.
      Наконец мешки пусты, зато все переметные сумы набиты до отказа. Семеро всадников едут назад, в Каер Дорен. По дороге они не произносят ни слова: до того все потрясены своей находкой.
     Паром перевозит их в крепость. Поручив слугам лошадей, они безмолвно несут свою поклажу в одну из комнат, отведенных его высочеству Орельену.
     - Садитесь! – весело приглашает принц. – Ну, теперь мы победим Ричарда Годли и Малмауда!
     Он наливает всей своей свите хеосского вина и любезно подносит каждому его кубок. Его благодарят, как во сне. Он от души смеется всё еще несколько ошеломленному виду своих вассалов. Потом торжественно поднимает кубок:
     - За победу!
     - За победу! – в один голос откликается его свита, и все осушают свои кубки до дна – даже Флавид и почтенный доктор Фребль, которые привыкли пить весьма умеренно.
      После этого принц Орельен, вооружившись весами, распределяет для каждого из шестерых одинаковую долю сокровищ. П о ч т и  одинаковую, потому что доля Мита Мироля больше остальных, и все искренне и охотно признают, что это справедливо.
     Затаив дыхание, Мит Мироль смотрит в свой увесистый мешочек с драгоценностями. Они словно улыбаются ему своим блеском: монеты, кольца, серьги, ожерелья с бриллиантами и самоцветами. Он пытается приблизительно оценить свое богатство на глаз. Результат получается неслыханный: около трех с лишним миллионов золотых цваллердов. Огромнейшее состояние!
      - Ну, ступайте, прячьте свое добро, - с улыбкой говорит Орельен. – И придите немного в себя. А ужинать прошу к коменданту. Уверяю, с е г о д н я  у нас будет роскошный ужин!

      17.
     Следующим утром, пасмурным и хмурым, двое идут через лес.
     Каспар Бинэ идет впереди, бережно неся свою скрипку в футляре. Гандемар Нардини следует за ним на некотором расстоянии, оставаясь незамеченным.
     «Играть пошел, - размышляет Нардини зловеще. – Ишь, как вышагивает – точно журавль на болоте. Еще бы! Теперь он дворянин, богат – и завидный жених. Ничего, скоро всё это кончится. Дениза выйдет за меня, а не за него!»
      И он поглаживает свой пистолет, спрятанный под легким плащом.
     Каспар выходит на свою любимую поляну, где обычно всегда встречает утро звуками скрипки – и мысленно выспрашивает ее о прошедшем, будущем, настоящем. Он достает скрипку из футляра и, настроив инструмент, принимается играть – как всегда, самозабвенно и вдохновенно.
     Я выстрелю ему в лицо, размышляет Нардини. Я не из тех, кто стреляет в спину даже последним из последних. Конечно, он тоже вооружен, но разве этот рохля успеет вытащить свой пистолет…
     Но тут же совесть упрекает его. Нужно, чтобы Каспар успел вытащить оружие, иначе получится убийство, а это не по-дворянски. Следует уважать права своего противника, как бы ненавистен он тебе ни был.
     И Нардини выходит из-за прикрытия кустов, сжимая пистолет в руке.
     - Защищайся, Бинэ! – громко говорит он.
     Для Каспара его появление – неожиданность. Но он спокойно перестает играть, аккуратно кладет скрипку и смычок на траву и берется за свой пистолет, заткнутый за кожаный пояс. Его лицо, как всегда, спокойно и доброжелательно, будто ничего особенного не происходит. Это еще больше бесит Нардини.
     Внезапно кто-то, выпрыгнув из-за кустов, хватает Каспара  сзади за шею и принимается душить его. Беглый каторжник! Нардини сразу узнаёт его по одежде. И, не успев даже сообразить, что он делает, Гандемар быстро подбегает к борющимся и с силой бьет каторжника по голове рукояткой своего пистолета. Тот немедленно теряет сознание. В ту же минуту Каспар, мгновенно вскочивший на ноги, стреляет в кого-то позади Нардини. Гандемар оборачивается. Перед ним лежит еще один беглый каторжник, убитый Каспаром. Мертвая рука беглеца сжимает длинный кинжал.
     - Видимо, они хотели забрать наше оружие, - спокойно поясняет Каспар тем же голосом, каким обычно говорит с друзьями. И склоняется над своей скрипкой. От нее остались одни обломки, и все струны оборваны – она пострадала во время драки.
     Гандемар подходит к нему и, подняв его за плечи, говорит дрогнувшим голосом:
     - Каспар… сегодня же у тебя будет другая скрипка. И такая же чудесная, вот увидишь. Я знаю во Фридмаре замечательного мастера. Как он делает скрипки! Ты выберешь себе самую лучшую, и я заплачу`  за нее.
     - Я сам заплачу, ваша милость, - Каспар не может сдержать улыбки: дружеской и понимающей.
     - Нет, я`  заплачу, не обижай меня, - Нардини пожимает ему руку. – Раз мы сегодня спасли друг другу жизнь… Я хочу купить ее тебе, это будет мой подарок. Но выберешь ты сам. И я для тебя отныне не «ваша милость», а просто Гандемар. Навсегда.
     - А как же Дениза Отэ? – спрашивает Каспар.
     - Дениза – твоя невеста, - отвечает Нардини и признаётся:
     - Знаешь, я ведь никогда не любил ее по-настоящему, но понял это только теперь. Дениза была для меня лишь предлогом, чтобы ненавидеть тебя. Я чувствовал, что ты лучше меня, и завидовал тебе. Но отныне… отныне ты мой брат, и иначе уже никогда не будет. Поедем сегодня вместе в город? За скрипкой…
      - Поедем, - улыбается Каспар. Его улыбка сейчас особенно хороша.
     - А этого куда денем? – он кивает на бесчувственного каторжника.
     - Отнесем в Каер Дорен, - отвечает Нардини и улыбается Каспару – улыбается едва ли не впервые в жизни, и от всего сердца.
      Они связывают руки и ноги каторжника своими шейными платками и по очереди несут его на плечах к Крепостному озеру.


     В этот же день герцог Ричард Годли одевается к обеду. Слуга помогает ему. Годли призвал его на помощь не только потому, что так положено по этикету, но и потому, что у него, будущего короля, сегодня немного дрожат руки. И это не удивительно. Он волнуется. Ведь он еще никогда не убивал по-настоящему. Но сегодня в его перстень с сапфиром положен яд. Этот яд предназначен для Эойна Малмауда, которого он, Годли, пригласил нынче на обед. Малмауду с каждым днем всё больше хочется самому стать королем, Годли это чувствует. И, конечно, не может этого допустить. Вместо Малмауда он поставит главнокомандующим наемника Златана Кингсли. Тот, конечно, не так умен, как Малмауд, но зато прекрасный воин. Он возьмет на себя командование над малиновыми камзолами и справится со своей задачей.
     Эойн Малмауд тоже одевается к обеду, но, в отличие от Годли, руки у него не дрожат.
     Резкие крики павлинов доносятся в окна из королевского сада. «Проклятые твари», - в очередной раз думает Годли.
     И вот они сидят в роскошной диванной: двое сподвижников и соперников одновременно.
     Оба сегодня как-то необычайно веселы. Оба шутят и рассказывают друг другу занимательные истории и не слишком приличные анекдоты. Какой веселый, солнечный день сегодня! А ведь с утра было пасмурно…
     Внезапно Годли чувствует, как что-то сжимает ему грудь и горло, мешая дышать. Запоздалое подозрение вихрем врывается в его голову, пронзает мозг и всю душу. Неужели?..
     Малмауд смотрит на него, усмехаясь. И тогда Ричард Годли принимается хохотать. Его глаза наливаются кровью, тяжелое лицо и толстая шея багровеют, но он хохочет и не может остановиться. Какой же Малмауд болван! Он задыхается от смеха и удушья…
     - Я сейчас умру, Эойн, - с трудом произносит он, опрокидывая бокал с вином на скатерть. – Но знаешь, что` во всём этом самое забавное? Ведь и ты сейчас умрешь! Мы оба не увидим трона.
     Малмауд резко меняется в лице. Он хочет встать с места, но тут же падает на пол – тяжело, точно деревянная колода. Он лежит неподвижно. Из уголка его рта начинает сочиться кровь. Годли, с трудом приподнявшись, торжествующе смотрит на него через стол, потом без сил опускается в свое высокое кресло.
     Спустя минуту он уже тоже мертв.


     Узнав от разведчиков в столице, что Годли и Малмауд отравили друг друга, Орельен тотчас оживает всей душой. Он с трудом дожидается пополнения, и армия принца начинает свой путь к Динетте, столице Ангальдии.
     Гилфред, Флавид и Каспар счастливы. Ведь вместе с армией принца в карете едут Генриетта Любэ и Дениза Отэ. Гилфред же, завоевавший любовь Джемины Элиль, твердо знает: она будет ждать его. Мит Мироль также спокоен: он не сомневается в верности Арсэлы Гроттус.
     На первых порах малиновые камзолы пытаются атаковать и защищаться, но, лишенные высшего руководства, они очень скоро теряют всю свою самоуверенность, спешат расстаться со своими малиновыми нарядами и присоединяются к армии принца. Наемники, смекнув, что теперь им никто не заплатит за сражения, торопятся вернуться в свои родные земли.
     К началу августа свита его высочества добирается до столицы. Бывших пленных Годли освобождают, их места занимают совсем другие люди. Этих людей не так уж и много, ибо мало охотников сражаться неизвестно за кого и за что. Среди новых заключенных – бывший советник герцога Аствелла Фармен Польде.
     Радамант Аствелл обнимает счастливого Гилфреда и с удовольствием находит, что сын окреп и возмужал. А Мишель Аньезе обнимает Флавида, и оба они не могут сдержать слез.
     Одон Веселый, король Ангальдии, измученный тюремным заключением и как-то сразу одряхлевший, с удовольствием передает престол своему единственному сыну Орельену, а сам отходит от всех дел, чтобы отдохнуть и телом, и душой. Орельен сразу же крепко забирает власть в свои руки и наводит в стране образцовый порядок, которого не было во время правления его отца, доброго, но слабого человека.
     В сентябре праздную сразу несколько свадеб. Флавид Аньезе женится на Генриетте Любэ, Каспар – на Денизе, Гилфред Аствелл – на Джемине Элиль, «Семирамиде Каер Дорена», а Мит Мироль – на Арсэле Гроттус, старшей дочери коменданта крепости. Радамант же Аствелл венчается с «маменькой» Гилфреда Армандиной Лют, мужественно разделившей с герцогом все тяготы неволи.
     Вся молодежь остается при дворе – служить своему государю и другу из династии Фредегаров.
     Гандемар Нардини теперь близкий товарищ для всех молодых вельмож и их жен, но особенно крепко он дружит с Каспаром Бинэ, которому еще во Фридмаре купил новую чудесную скрипку. Гандемара все уважают и любят, больше никто не считает его злым и мрачным, ибо он действительно перестал быть таким. В скором времени он тоже женится на замечательной девушке и приглашает всех друзей на свадьбу.
     Орельен берет замуж английскую принцессу. Через год у них рождается сын, красивый, крепкий ребенок, и вся страна празднует это событие.
     У Мита Мироля рождается сначала дочь, а через  полтора года – сын. Он страшно гордится своими чудесными детьми – не меньше, чем своей женой, произведшей их на свет… впрочем, теперь он не Мит Мироль, а его сиятельство граф Камит Мироль Лэпперский, ибо ему подарены город Лэппер и три богатых поместья.
     Все каторжники, все воины, прошедшие с принцем гражданскую войну, награждены и отличены; не забыт решительно никто. И, конечно, бывшие преступники в большинстве своем стараются забыть о своем темном прошлом.
     Но прошлое  Каспара Бинэ светло. И он, дворянин и виконт, каждое утро продолжает играть на скрипке, как делал это, будучи обычным шутом. Да, он продолжает играть на скрипке и приветствовать новый день всякий раз новой мелодией, чудесным образом рождающейся в его душе…

                КОНЕЦ

Начало: 03.08.2011 г.
Конец: 25.09.11 г.