Зоя

Зоя росла счастливым ребенком. Она жила с мамой в небольшой, но уютной квартире в центре Москвы, в тихом районе Замоскворечья.

Мама была красавицей и художницей и почти всегда находилась дома. Папа с ними не жил, но к каждому празднику приносил чудесные подарки.

Мама очень любила Зою. И Зоя её. Больше всего в их отношениях она обожала три вещи. Почти не дыша, смотреть, как мама работает за мольбертом. Обязательную воскресную шарлотку. И вечерний ритуал, когда мама подолгу расчесывала деревянным гребнем ее тонкие сухие волосы и шептала всякие нежности.

Еще Зоя любила серого Мурзика. Он появился у них дома недавно, после того как доктор приглушенным голосом посоветовал маме: «Таким детям необходимо общение с животными».

У Зои была подруга. Одна. Звали ее Настя. Она учила Зою увлекательным играм. Зоя обожала Настю. Взрослые бы сказали – боготворила, но Зоя не знала подобных выражений. Хотя мама регулярно водила ее в Храм Григория Неокесарийского, что на Полянке. Зое нравилась эта нарядная благолепная церковь, причудливые изразцы с павлиньим оком. И такой теплый образ Богоматери в северном приделе, к которому она  доверчиво прикладывалась толстыми губами вслед за мамой.

У них с Настей имелась общая тайна. Имя этой тайны – Туве Янссон. Настя читала Зое книжки о семействе муми-троллей, а потом они разыгрывали сцены, в которых Настя изображала то Снусмумрика, то Малышку Мю, а Зоя всегда оказывалась одинокой Моррой.

Туве, Зою и Настю объединяло еще и то, что их отцы были скульпторами. Папа Янcсон – знаменитым, Зоин – талантливым, Настин – заслуженным.

Зое жилось в этом мире светло и нежно. Она не понимала значения многих слов, но всегда хорошо различала интонации. Однажды Настя пришла на детскую площадку совсем непохожая на себя – злая и раздраженная, и сказала ей: «Ты – даун. Ты – уродина и брахицефал. Мне надоело с тобой дружить».

За обедом Зоя, как обычно с трудом попадая ложкой в куриный суп, спросила: «Маму, я даун?» Мама, безошибочно понимающая ее нетвердую речь, в ответ горько заплакала.

Вечером Зоя пошла не во двор, как привыкла делать, а к Лужковскому мостику. Она долго-долго стояла и смотрела в черную муть Москва-реки. Она помнила, как мама говорила ей, что можно упасть в воду и утонуть: «И не будет тебя», – пугала мама.

Зое хотелось, чтобы ее не было. Она спустилась на набережную, пролезла сквозь парапет, неотрывно глядя в высокую осеннюю воду, и уже заскользила слабыми ногами в ортопедических ботинках по влажным плитам, как вдруг перед ней возникла Туве. Она протянула Зое бумажный кораблик – желтенький, как цыпленок. И, позабыв финский и шведский, прошептала на отменном русском: «Зоя, пусти его по воде. Он поплывет по реке к морю, попадет в океан. А потом вместе с водой из загадочного места своего путешествия взлетит на небо и прольется дождиком, который навсегда смоет это плохое слово «даун». 

Зоя запустила кораблик и неуклюже бежала за ним, пока не уперлась в проезжую часть с рядами страшных ворчащих машин, которых очень боялась. Она неуверенно обернулась, ожидая, что Туве скажет еще что-нибудь важное.

А потом повернула к дому. Она брела, пока не начался ливень. Остановилась посреди пешеходного Лаврушинского переулка, подняла к небу свое плоское лицо и замерла, ощутив на коже капли, сброшенные желтым корабликом.

А потом она заметила бегущих ей навстречу маму, зареванную Настю, ее заслуженного папу и своего талантливого. Зоя скосила глаза вправо и вниз, и увидела, как обидное слово «д..н» нырнуло в сточную канаву.