Королевство карликов

 В открытое окно влетал свежий ветер. Он нес с собой запахи цветущего луга, щебет птиц, нестройный гомон нашего небольшого города. И вдруг все словно бы стихло. На столе осталась лежать газета,где крупными буквами было написано:(Во время проведения кастинга для «Королевства карликов» было выдвинуто только 2 обязательных условия: исполнители должны были быть в возрасте от 18 до 40 лет и иметь рост ниже 130 см. Никаких других специальных навыков не требовалось. Дважды в день на сцене Куньминского сада бабочек мира карлики поют, танцуют и участвуют в комедийных представлениях, чтобы развлечь толпы зрителей).....Сердце предательски сжалось!Ну конечно, он уезжает, ничего не поделаешь: настал срок, время истекло, и он уезжает далеко-далеко. Чемодан уложен, башмаки начищены, волосы приглажены, старательно вымыты уши и шея, осталось лишь спуститься по лестнице, выйти на  нашу,цветущую серенью,улицу и добраться до маленькой железнодорожной станции, где только ради него и остановится этот поезд. И тогда наш городок  для него навсегда отойдет в прошлое. И он поедет в новую для него жизнь - двенадцатилетний мальчик, а в чемодане у него лежит свидетельство о рождении, и там сказано, что родился он сорок три года назад...
- Фэд! - окликнули снизу.
- Сейчас!
Он подхватил чемодан. В зеркале на комоде он увидел свое отражение: золото июньских одуванчиков, румянец июльских яблок, теплая белизна полуденного молока. Ангельски невинное, ясное лицо - такое же, как всегда, и, возможно, навсегда таким и останется.
- Пора! -крикнула Кора.
- Иду!
Кряхтя и улыбаясь, он потащил чемодан вниз. В гостиной ждали Кора и Жак, принаряженные, подтянутые.
- Вот и я! - крикнул с порога Фэд.Кора думала,что заплачет.
- О Господи, Фэд, неужели ты и вправду от нас уедешь?
- Люди уже начинают удивляться, - негромко сказал Фэд. - Я целых три года здесь прожил. Но когда начинаются толки, я уж знаю - пора собирать свои шмутки  в дорогу.
- Странно все это, - сказала Кора. - Не пойму я никак. Нежданно-негаданно. Мы будем скучать по тебе, дружище.
- Я вам буду писать часто, честное слово. А вы не пишите, не надо.
- Мы были рады и счастливы. - Жак выпрямился на стуле, слова давались ему с трудом. - Такая обида, что всему этому конец. Такая обида, что тебе пришлось нам все про себя рассказать. До смерти обидно, что нельзя тебе остаться.
- Вы славные люди, лучше всех, у кого я жил, - сказал Фэд.
Он был ростом 120см., солнечный свет лежал на его щеках, никогда не знавших бритвы.
И тут Кора все-таки заплакала.
- Фэд! Фэд!...
Она согнулась в своем кресле, видно было, что она хотела бы его обнять, но больше не смеет; она смотрела смущенная, растерянная, не зная, как теперь быть, как себя с ним держать.
- Не так-то легко уходить,поверь мне. - сказал Фэд. - Привыкаешь. И рад бы остаться. Но ничего не получается. Один раз я попробовал остаться, когда люди уже стали подозревать неладное. Стали говорить: мол, какой ужас! Мол, сколько лет он играл с нашими невинными детьми, а мы и не догадывались! Мол, подумать страшно! Ну, и пришлось мне ночью уйти из  моего родного города. Не так-то это легко. Сами знаете, я вас обоих всей душой полюбил. Отличные это были три года, спасибо вам!
Все трое направились к двери.
- Куда ты теперь?
- Сам не знаю. Куда глаза глядят. Как увижу тихий зеленый городок, там и останавливаюсь.
- Ты когда-нибудь вернешься?
- Да, - сказал он серьезно своим высоким мальчишеским голосом. - Лет через двадцать по мне уже станет видно, что я не мальчик. Тогда поеду и навещу всех своих отцов и матерей.
Они стояли на крыльце, овеваемые прохладой летнего утра, очень не хотелось выговорить вслух последние слова прощанья. Жак упорно глядел на листву соседнего вяза.
- А у многих ты  вообщееще жил? Сколько у тебя было приемных отцов и матерей?
Вопрос как будто не рассердил и не обидел Фэда.
- Да я уже пять раз переменил родителей - лет двадцать так путешествую, побывал в пяти городах.
- Ладно, жаловаться нам не на что, - сказал Жак. - Хоть три года был у нас сын, все лучше, чем ничего.
- Ну что ж, - быстро поцеловал  он Кору, подхватил чемодан и вышел на улицу, под деревья, под зеленые от листвы солнечные лучи, и пошел быстро, не оглядываясь, -этот  самый настоящий мальчишка.Когда он проходил мимо парка, там, на зеленой лужайке, ребята играли в бейсбол. Он остановился в тени под дубами и стал смотреть, как белый-белый мячик высоко взлетает в солнечных лучах, а тень его темной птицей проносится по траве, и ребята ловят его в подставленные чашкой ладони - и так важно, так необходимо поймать, не упустить этот стремительный кусочек лета. Они орали во все горло. Мяч упал в траву рядом с Фэдом.Он вышел с мячом из-под деревьев, вспоминая последние три года, уже истраченные без остатка, и пять лет, что были перед ними, и те, что были еще раньше, и так до той поры, когда ему и вправду было одиннадцать, двенадцать, четырнадцать, и в ушах зазвучали голоса:
- Что-то неладно с вашим малым, хозяйка?
- А что это ваш Фэд последнее время не растет?
- Ах ты поганец, ты уже куришь?
Эхо голосов замерло в ярком сиянии летнего дня. И потом - голос матери:
- Поздравляю,родной, сегодня тебе исполняется двадцать один!
И тысяча других голосов:
- Приходи, когда тебе исполнится пятнадцать, сынок, тогда, может, и найдется для тебя работа.

Да! Воспоминания...Неподвижным взглядом он уставился на бейсбольный мяч в дрожащей руке, словно это был не мяч, а вся его жизнь - бесконечная лента лет скручена, свернута в тугой комок, но опять и опять все возвращается к одному и тому же, к дню, когда ему исполнилось двенадцать. Он услышал шаги по траве: ребята идут к нему, вот они стали вокруг и заслонили солнце, они выросли.
- Ты куда собрался? - кто-то пнул ногой его чемодан.Как они вытянулись! В последние месяцы, кажется, солнце повело рукой у них над головами, поманило - и они тянутся к нему, вверх, точно жаркий, наполовину расплавленный металл, точно золотая тянучка, покорная властному притяжению небес, они растут и растут, им по тринадцать, по четырнадцать, они смотрят на него сверху вниз, они улыбаются ему, но уже чуть высокомерно. Это все началось месяца четыре назад.
- Пошли играть, мы против вас! А кто возьмет к себе в команду Фэда?
- Ну-у, он уж очень мал, мы с малышами не играем.

И они обгоняют его, их притягивают солнце и луна, и смена времен года, весенний ветер и молодая листва, а ему по-прежнему двенадцать, он им больше не компания. И новые голоса подхватывают старый, страшно знакомый, леденящий душу припев:
- Надо давать мальчику побольше витаминов, Жак.
- У вас в роду все такие коротышки, Кора?
И снова холодная рука стискивает сердце, и уже знаешь, что после стольких славных лет среди "своих" снова надо вырвать все корни.
- Фэд, ты куда собрался?
Он тряхнул головой. Опять он среди мальчишек, они топчутся вокруг, заслоняют солнце, наклоняются к нему, точно великаны к фонтанчику для питья.
- Еду на неделю погостить к родным.
- А-а.
Год назад они были бы не так равнодушны. А сейчас только с любопытством поглядели на чемодан да, может, чуть позавидовали - вот, мол, поедет поездом, увидит какие-то новые места...
- Покидаемся немножко? - предложил Фэд.

Они согласились без особой охоты, просто чтоб уважить отъезжающего. Он поставил чемодан и побежал; белый мячик взлетел к солнцу, устремился к ослепительно белым фигурам в дальнем конце луга, снова ввысь и опять вдаль, жизнь приходила и уходила, ткался незримый узор. Вперед-назад!  1992 год, его первые приемные родители, первый год! Вперед-назад!  1995 год! Летит бейсбольный мяч.  1999-й! 2005-й! Бездетная чета - одна, другая, третья! Стучись в дверь - в одну, в другую.
- Извините, пожалуйста. Меня зовут Фэд. Можно мне...
- Хочешь хлеба с маслом? Входи, садись. Ты откуда, сынок?
Хлеб с маслом, стакан холодного молока, улыбки, кивки, мирная, неторопливая беседа.
- Похоже, что ты издалека, сынок. Может, ты откуда-нибудь сбежал?
- Нет.
- Так ты сирота, мальчик?..
И другой стакан молока.
- Нам всегда так хотелось детей. И никогда не было. Кто его знает почему. Бывает же так. Что поделаешь. Время уже позднее, сынок. Не пора ли тебе домой?
- Нету у меня дома.
- У такого мальчонки? Да ты ж совсем еще малыш. Мама будет беспокоиться.
- Нету у меня никакого дома, и родных на свете никого. Может быть... можно... можно, я у вас сегодня переночую?
- Видишь ли, сынок, я уж и не знаю, - говорит муж. - Мы никогда не думали взять в дом...
- У нас нынче на ужин цыпленок, - перебивает жена. - Хватит на всех, хватит и на гостя...

И сжимается сердце.И летят, сменяются годы, голоса, лица, люди, и всегда поначалу одни и те же разговоры. Летний вечер - последний вечер, что он провел у этой семьи, вечер, когда она открыла его секрет; она сидит в качалке, он слышит ее голос:

- Сколько я на своем веку детишек перевидала. Смотрю на них иной раз и думаю - такая жалость, такая обида, что все эти цветы будут срезаны, что всем этим огонькам суждено угаснуть. Такая жалость, что этого не миновать - вот они бегают мимо, ходят в школу, а потом вырастут, станут долговязые, безобразные, в морщинах, поседеют, полысеют, а под конец и вовсе останутся кожа да кости, да одышка, и все они умрут и лягут в могилу. Вот я слышу, как они смеются, и просто не верится, неужели и они пойдут той же дорогой, что и я. А ведь не миновать! До сих пор помню стихи Вордсворта: "Я вдруг увидел хоровод нарциссов нежно-золотых, меж них резвился ветерок в тени дерев, у синих вод". Вот такими мне кажутся дети, хоть они иной раз бывают жестоки, хоть я знаю, они могут быть и дурными, и злыми, но злобы еще нет у них в лице, в глазах, и усталости тоже нет. В них столько пылкости, жадного интереса ко всему! Наверно, этого мне больше всего недостает во взрослых людях - девятеро из десяти уже ко всему охладели, стали равнодушными, ни свежести, ни огня, ни жизни в них не осталось. Каждый день я смотрю, как детвора выбегает из школы после уроков. Будто кто бросает из дверей целые охапки цветов. Что это за чувство, Фэд? Каково это - чувствовать себя вечно юным? Всегда оставаться новеньким, свеженьким, как серебряная монетка последней чеканки? Ты счастлив? Легко у тебя на душе - или ты только с виду такой?
Мяч со свистом прорезал воздух, точно большой белесый шершень ожег ладонь. Морщась от боли, он погладил ее другой рукой, а память знай твердила свое:

- Я изворачивался как мог. Когда все родные умерли и оказалось, что на работу меня никуда не берут, я пробовал наняться в цирк, но и тут меня подняли на смех. "Сынок, - говорили мне, - ты же как лилипут, а если и лилипут, все равно с виду ты просто мальчишка. Уж если нам брать карлика, так пускай он и лицом будет настоящий карлик. Нет уж, сынок, не взыщи". И я пустился бродить по свету и все думал: кто я такой? Мальчишка. И с виду мальчишка, и говорю, как мальчишка, так лучше мне и оставаться мальчишкой. Воюй - не воюй, плачь - не плачь, что толку! Так куда же мне податься? Какую найти работу? А потом однажды в ресторане я увидел, как один человек показывал другому карточки своих детей. А тот все повторял: "Эх, нету у меня детей... вот были бы у меня детишки..." И все качал головой. А я как сидел неподалеку, с куском мяса на вилке, так и застыл! В ту минуту я понял, чем буду заниматься до конца своих дней. Все-таки нашлась и для меня работа. Приносить одиноким людям радость. Не знать ни отдыха, ни срока. Вечно играть. Я понял, мне придется вечно играть. Ну, разнесу когда-нибудь газеты, побегаю на посылках, может, газоны косилкой подстригу. Но настоящей тяжелой работы мне не видать. Все мое дело - чтобы мать на меня радовалась да отец мною гордился. И я повернулся к тому человеку за стойкой, неподалеку от меня. "Прошу прощенья", - сказал я. И улыбнулся ему...

- Но послушай, Сынок, - сказала тогда, много лет назад,незнакомая дама. - Наверно, тебе иногда бывает тоскливо? И, наверно, хочется... разного... что нужно взрослому человеку?

- Я молчу и стараюсь это побороть, - сказал Фэд. - Я только мальчишка, говорю я себе, и я должен жить с мальчишками, читать те же книги, играть в те же игры, все остальное отрезано раз и навсегда. Я не могу быть сразу и взрослым и ребенком. Надо быть мальчишкой - и только. И я играю свою роль. Да, приходилось трудно. Иной раз, бывало...
Он умолк.
- Люди, у которых ты жил, ничего не знали?
- Нет. Сказать им - значило бы все испортить. Я говорил им, что сбежал из дому, - пускай проверяют, запрашивают полицию. Когда выяснялось, что меня не разыскивают и ничего худого за мной нет, соглашался - пускай меня усыновят. Так было лучше всего... пока никто ни о чем не догадывался. Но проходило года три, ну, пять лет, и люди догадывались, или в город приезжал кто-нибудь, кто видел меня раньше, или кто-нибудь из цирка меня узнавал - и кончено. Рано или поздно всему приходил конец.
- И ты счастлив, тебе хорошо? Приятно это - сорок лет с лишком оставаться ребенком?
- Говорят, каждый должен зарабатывать свой хлеб. А когда делаешь других счастливыми, и сам становишься почти счастливым. Это моя работа, и я делаю свое дело. А потом... еще несколько лет, и я состарюсь. Тогда и жар молодости, и тоска по недостижимому, и несбыточные мечты - все останется позади. Может быть, тогда мне станет полегче, и я спокойно доиграю свою роль.
Он встряхнулся, отгоняя эти мысли, в последний раз кинул мяч. И побежал к своему чемодану. Его друзья- он со всеми простился, всем пожал руки. Они немного смутились.
- В конце концов, ты ж не на край света уезжаешь.
- Да, это верно... - Он все не трогался с места.
- Ну пока, Фэд! Через неделю увидимся!
- Пока, до свидания!
И опять он идет прочь со своим чемоданом и смотрит на деревья, позади остались ребята и улица, где он жил, а когда он повернул за угол, издали донесся паровозный гудок, и он помчался....Последнее, что он увидел и услышал: белый мяч опять и опять взлетал в небо над остроконечной крышей, взад-вперед, взад-вперед, и звенели голоса: "Раз-два - голова, три-четыре - отрубили!" - будто птицы кричали прощально, улетая далеко на юг.
И вот раннее утро, солнце еще не взошло, пахнет туманом, предрассветным холодом, и еще пахнет холодным железом - неприветливый запах поезда, все тело ноет от тряски, от долгой ночи в вагоне... Он проснулся и взглянул в окно, на едва просыпающийся городок. Зажигались огни, слышались негромкие, приглушенные голоса, в холодном сумраке взад-вперед, взад-вперед качался, взмахивал красный сигнальный фонарь. Стояла сонная тишина, в которой все звуки и отзвуки словно облагорожены, на редкость ясны и отчетливы. По вагону прошел проводник, точно тень в темном коридоре.
- Сэр, - тихонько позвал фэд.
Проводник остановился.
- Какой это город? - в темноте прошептал мальчик.
- Харбин .
- Много тут народу?
- Десятки тысяч жителей. А что? Разве это твоя остановка?
- Как тут зелено... - Фэд долгим взглядом посмотрел в окно на окутанный предутренней прохладой городок. - Как тут славно и тихо, - сказал он.
- Сынок, - сказал ему проводник, - ты знаешь, куда едешь?
- Сюда, - ответил он, неслышно поднялся и в предутренней прохладной тишине, где пахло железом, в темном вагоне стал быстро, деловито собирать свои пожитки.
- Смотри, паренек, не наделай глупостей, - сказал проводник.
- Нет, - сказал Фэд, - я глупостей не наделаю.
Он прошел по темному коридору, проводник вынес за ним чемодан, и вот он стоит на платформе, а вокруг светает, и редеет туман, и встает прохладное утро.

Он стоял и смотрел снизу вверх на проводника, на черный железный поезд, над которым еще светились последние редкие звезды. Громко, навзрыд закричал электровоз, криками отозвались вдоль всего поезда проводники, дрогнули вагоны, и знакомый проводник помахал рукой и улыбнулся мальчику на платформе, маленькому мальчику с большим чемоданом, а мальчик что-то крикнул, но снова взревел гудок и заглушил его голос.
- Чего? - закричал проводник и приставил ладонь к уху.
- Пожелайте мне удачи! - крикнул Фэд.
- Желаю удачи, сынок! - крикнул проводник, и улыбнулся, и помахал рукой. - Счастливо, мальчик!
- Спасибо! - сказал шепотом Фэд под грохот и гром, под свист и перестук колес.
Он смотрел вслед черному поезду, пока тот не скрылся из виду. Все это время он стоял не шевелясь. Стоял совсем тихо долгих три минуты - двенадцатилетний мальчик на незнакомой старой  платформе, - и только потом наконец обернулся, и ему открылись по-утреннему пустые улицы.
Вставало солнце, и, чтоб согреться, он пошел быстрым шагом - по земле неизвестной ему страны, в новый город, в новую жизнь....
А тем временкм вот уже много лет более 100 самых низкорослых людей в Китае выступают на шоу под названием «Королевство карликов», которое проходит в Куньминском саду бабочек мира в китайской провинции Юньнань. Попав сюда, обычный человек может почувствовать себя настоящим Гулливером в этой удивительной стране лилипутов.А не обычный-просто человеком.Гордым и свободным!