Как, уже уходить изволите?

Я ухожу, господин Сухарев, - начал я сухо свою последнюю  беседу с руководителем.
Я не озвучу настоящую причину своего ухода. Нет, это не конкуренты, я не перехожу в другую компанию.  Я просто ухожу. Наверное, лучше всего сказать, что у меня обнаружилась смертельная болезнь и мне осталось совсем мало.
Разве вы на моем месте стали бы растрачиваться на такую мелочь как работа.
Нет, я не хочу принизить все то, чем мы занимались это время. И более того я считаю, что мы шли по этому пути гораздо более грамотно и мудро, и могли добиться невиданных успехов, мало кто мог пройти этот путь лучше, чем мы. И это заслуга, в первую очередь, руководителя.
Но просто успех мне теперь ни к чему.  Я сворачиваю на обочину, понимаете?
 Я ухожу, это не мой путь, и пусть я могу стать на нем одним из лучших, мне все равно не принесет это удовлетворения.
Я не смогу утолить свою жажду успехом.
Я ухожу. И пусть мой наглый и произвольный уход не ставит под сомнение,  все, что вы делали и чем жили.  Это мой выбор, не ваш. Это я свернул с дороги, а не вы.
Это я решил сидеть на холме, а не нестись по шоссе.
Это я ухожу.

Я встал, вышел, на столе осталось заявление и бутылка дорого виски.
Я вышел на улицу.
Да и впрямь многое изменилось, и впрямь воздух пахнет по другому  для человека только что переключившего стрелку своей жизни. Да,  я выпрыгнул из этого поезда и теперь он уносит курящих на крыльце клерков, но не меня. Я стою на холме и машу им вдаль.
Не знаю, что ждет меня в передели, правильно ли я поступаю, не вернусь ли я через полгода на коленях,  умоляя взять меня назад. А что,  если так оно и будет, а что если все моя боль - это только самодурство от жира. Что если столкнувшись с настоящими проблемами, с нищетой, голодом, презрением. Вдруг если,  осознав, что сникерс мне не по карману, я испугаюсь, вдруг я не смогу побороть зависть к друзьям, покупающих себе новые машины и рассказывающих о своих успехах в бизнесе и на работе, что  если тянущий меня вперед свет погаснет. Что если я проснусь в одно утро и не почувствую, что мне делать дальше как жить.
Вдруг, я разрушаю сейчас все, что строил годами, десятью годами.
Иду на свет. Иду по интуиции, иду туда, куда подсказывает мне тихий голос. Иду в надежде, что боль утихнет. Но если все это только от жира? Все это самодурство. Все это бабские слюни? Что если все это  от слабости?
Что если  я просто трус и лентяй. Что  если  я просто ленюсь или не в силах  играть по правилам этого мира, по-взрослому, не готов работать до предела на своей работе, не готов и не способен построить свою жизнь в граде мирском, что если  грезы и стремления мои, только от слабости, что  бегу я не во имя, не приближаясь к чему –то большему, а просто убегаю от меньшего, которое несмотря на всю свою ничтожность мне не по зубам. И вдруг я сам себя убедил в ее ничтожестве, специально в глазах своих принизил, чтобы было проще отказаться и уйти от этого всего? Да как я посмел замахнуться на такие высоты, если даже в своем болоте не смог пожить как следует?
Если даже на таком примитивном уровне я не стал лучшим, если я даже здесь боюсь некоторых людей, боюсь говорить свое мнение, смотреть в глаза, боюсь перебивать в конце концов, заикаюсь  и левый глаз слезиться.
Как я посмел смотреть так далеко, как я позволил себе считать себя способным уйти. Да я же через день вернусь на коленях…
У меня же нет больше будущего без всего этого, кто я теперь без своей работы, без денег, без статуса?

Паника как влага из лужи начинала подниматься по штанам и грозила залить меня с головой.
Трамвай прозвенел, где-то совсем рядом, я вздрогнул. Водитель трамвая – толстая женщина была прямо надо мной, а фанерный корпус трамвая остановился с пяти сантиметров от моего плеча.
 Я отскочил и немного приободрился.

Глупости. Дурь, страх, ложь. Все не правда. Все это черт во мне говорит. Во истину сомнения придумал сатана.
У меня нет будущего?
Да оно только сейчас и появилось. Только в тот момент, как я перерезал эту круговерть. Разве можно назвать будущим то, что происходит по расписанию по календарю. Разве бывает будущее, когда не бывает завтра. Разве можно смотреть вперед, если все дни это  лишь повторяющиеся вчера?
Да нет уж извините, не на того напали. Я пять лет страдал, каждое утро открывая вчерашние глаза.
Нет, теперь такого не будет, теперь то настанет утро завтрашнего дня. Теперь-то я принадлежу себе.
 Я не понедельнико- пятничному кругу.
Теперь-то вы мне бюрократы и крысы офисные не ровня. Не заманить вам меня служить чужим идеалам. Нет, как от чумы от вас бегу я.  Нет больше степлерно бумажным сплетням, нет больше возни ног под столом, гулу кондиционеров и шелесту тесных душ в опен спейсах, нет больше ни человеческому ничтожеству, ни его внешнему проявлению.
Отныне только настоящее, только цельные, только важные мысли, предельные. Только то, на что не жалко тратить жизнь. «Смертельно болен» -  а как иначе, может и диагноз-приговор уже огласили и к исполнению приведут на следующей неделе. Но только я не знаю этого.  Жизнь ведь не тур путевка с точной датой отъезда.  Может моя болезнь уже настолько  въелась в меня, настолько развилась, что и нет у меня времени вовсе. Может это были последние 5 лет. Кто знает. …
Поэтому не соврал. Правду сказал, а подробности объяснять - это дело не благодарное.
 В лучшем случае за больного психа примут в худшем подумают, что смеюсь над ними, выше их себя ставлю, плюю в лицо. Но не так это. Уважаю я их. Это я правду сказал, когда говорил, что и заслуги, и труд их уважаю. Это просто я вышел с локомотива, это мое место на холме. А ваше место может быть и здесь. Это только сам человек решает.  И никто другой. И не делает выбор одного лучше, а другого хуже,  покуда он зла окружавшим этим не принес.
Я ухожу, потому что нет больше сил терпеть эту боль. Будто тонким сверлом мне грудь сверлят. Один день вроде останавливаются, и, кажется, что прекратилось. Может и месяц не чувствую ничего, может даже и два. И думаешь, ну слава богу переболел, вылечился. Но нет останавливались только для того, чтобы зажило немного и снова потом  начинает сверлить. Аж глаза на мокром месте становятся. Да. Да. Среди людей в офисе иногда сидишь, да тут так прихватит, что сдержаться сил нет. Зубы стиснешь,  в мышку руками вцепишься, аж трещит она вся, зажмуришься и чувствуешь, как по щекам слезы текут.
Думаешь, вот увидит кто точно  решит, что у меня болезнь  какая в организме.
Что заболел сильно  коллега их.
Но только нет  в теле моем никакой болезни. Здоров я. У врачей был не раз. Нет ни одной болячки. Разве, что спина немного искривлена. Но это сейчас у всех такое. Это мир такой сейчас – спины кривые у всякого.
Так вот от этого и уйти я хочу, понимаете, спину хочу прямую, осанку гордую  и дух свободный. Не пытающийся  выкарабкаться из завалов необходимости ненужной, не жалкое его бултыхание в луже замасленной под кучей мусора. А в полный рост отдельно стоящий , на вершине холма, да так чтобы ветром обдавало, да и ввысь тянуло, и чтобы мог тянуться, а не только желал этого да и страдал от того, что нет возможности, как это сейчас у меня в яме сидящего. Да света видящего через узкое горло колодца.
Ухожу я.
Как это объяснить словами, как все это передать человеку чужому. Он то не может мне в душу залезть, он то не может моим сердцем мир чувствовать. В его же глазах мир прекрасен и здоров. Как  я ему своей измученным нутром всех этих картин-то раскрою. Поэтому проще сказать, что болен. Это и проще и доступнее, и не ложь уж совсем.
А насколько я болен и сколько мне жить осталось - это не важно. Важно, что есть теперь у меня будущее, что завтра появилось, что вырвался наконец я из круга этого, из лужи замусоренной.
 Что отвоевал себе завтра.
Главное теперь не бояться, идти вперёд не сомневаться. Сомнения – это ад для развитых головой. Ибо любая ложь, даже на первый взгляд уж совсем несуразная при некотором разборе  и при определенном объяснении до правды довести не сложно. Это конечно временно, ложь потом вскроется, но
 вот этот то промежуток главное перетерпеть, когда черт в душе начнет ложь под правду выдавать да и так складно, что не поверить сложно.
 Но я все это знаю,  все эти уловки я уже изучил. Я готов.
Главное, что первый шаг сделал, я ухожу.
С работой покончено.
Осталось самое трудное-  порвать с человеком, которого второй половиной считаю. С человеком, которого люблю больше себя,  с любимой своей.
 И вы спросите для чего уж тебе сумосброду надо от любви отказываться. Ведь в любви наше спасение.
Вот поэтому и отказываюсь, что люблю ее сильно, и отказ мой- это проявление сострадания, проявление уважение к существу ее.
Вот поэтому и вырываю с  мясом вторую половину сердца, потому что не хочу ее замучить. Это мой путь, ведь это я ухожу, я на холм взбираюсь. Не она. Несчастлива она будет. Сама она уйдет, но прежде себя замучает, детей замучает, да и меня, пожалуй, в могилу сведет. Потому что не смогу я жить с такой тяжестью, с такой ношей за содеянное мною зло. Ведь каждый день себя винить буду, за то, что создав себе завтра,  отнял это самое завтра у любимой. За то, что я  убил ее будущее. Что поставил жизнь ее на эту круговерть адову.  Что новый день ей как  тиски будет впиваться и до крови натирать. Что ей  потом  легче будет себе руки оторвать, чем боль эту терпеть.
Нет, не хочу я такого  зла совершать, не для этого я на свет пришел, чтобы людей заживо мучить
не мой это путь.
Конечно, согласен,  свобода каждому дана и равной степени поделена и между мужем и женой и между каждым в мире нашем.
И слышу я ропот ваш, что не мне выбирать, как человек жить захочет. И может быть такое страдание ей дороже счастливой жизни будет.  Или вы считаете, что не думал я об этом? Что не хотелось мне все на ее волю перекинуть. Мол, выбирай, готова ли ты жить со мной таким новым, какого ты ранее не знала, потому что скрывал все это я в себе в той лжи поганой, и не давал выбраться даже на половину.
Что лужу эту с мусором я в веселую улыбку одевал да в глазки задорные. Что вел себя как будто в море купаюсь и говорил о ветрах, будто только на берег сошел с плавания великого.
Что если он полюбила меня другого, и совсем не знает, что во  скрывается, а вернее скрывалось в дне моем? Разве это справедливо давать человеку право выбирать, когда еще ослеплен он чувствами  и обманут искаженными образами. Разве могла она подумать тогда, когда встречала паренька молодого, что ложь все это, что не тот он за кого себя выдать пытается?
Не знаю, за что она любит меня, но точно  сильнее  любить не  станет  за то, что решил уйти.  Пусть  не от нее, но все же взбираюсь на холм ей не виданный. И не готова, уж точно вам я говорю, не готова она на холме том провести жизнь свою. Это ей как каторга будет. На которую может и отважится по любви добровольно. Но скажите мне, заслужила ли она, создание невинное, каторгу? За какие такие грехи должна она идти не своей дорогой, ведь человек она не меньший, чем я, у нее своя судьба на карте нашей нарисована. Ведь не придаток же она, тем более такой потерянной душе как я.
Нет, не уговаривайте, не смогу я так поступить. Не  смогу я ей дать выбор самостоятельно сделать. Ибо сделает она его не правильно и страдать будет. И не известно приведет ли это страдание к счастью, ведь нечего ей искупать им. Ведь не за свою слабость она страдать будет. Не она же претворялась, что по морям ходит, когда в луже сидела. Мир-то ее красивый, не лужа. Мир-то ее целый не разбитый, душа то ее настоящая,  не трепещущая свеча. Нет в ней боли этой ненавистной. Зачем тогда ей на холм взбираться, пусть уж спокойно продолжает путь . А любовь?
Может и преувеличили ее романтики, может   справится со временем. Точно справится. Вернее справится, чем с муками такими.

Да кого я обманываю не смогу я прогнать ее. Ведь сам в держусь за нее.
Успокаивает она сердце мое. Не знаю теперь хорошо это или нет. Раньше это усладой было. Когда душа растерзанная неведомой и беспричинной болью, к ней обращалась, то теплее сразу становилось, то оживала в душе мягкость, словно тёплым молоком поливали изнутри меня, все мои  струны до того натянутые ослабевали, гул и звон в голове проходил. Успокаивался, словно засыпал. А когда не было ее рядом, изводил себя я. Ночами не спал, не ел, худел, слабел, только терзался в мыслях, только думал, как жить надо, думал, к чему иду, и чем перед смертью оправдываться стану. Обо всем думал: о человеке, о Боге, о свободе и правде, от того, как  мы быстро в пропасть летим и как приостановить наше падение, как вернуть себя себе и примерить с Богом.
Обо всем  думал,  лишь бы боль притихла. 
А как Она появлялась сразу все менялось  и мысли облегчались и вроде вся серьезность пропадала, все каким-то простым и не важным казалось. Вещи, которые мне ранее спать не давали и огнем горели, теперь казались такими далёкими как звезды над морем и спалось сладко.
И боль стихала, и ветер переставал шелестеть. Все умиротворялось. Уникальным свойством обладает эта женщина. Словно при ней любая жизнь облагораживалась, словно тучи мигом испарялись и радуга, словно гирлянда по приказу включалась. Все, чем болел я до селе мне пустым казалось с ней, таким легким , не настоящим, словно из цветной пластмассы сделанное. То, что камнем  на душу давило, в перо превращалось, то, что сердце на части рвало - исчезало вовсе. Гармония душу заливала и усыпляла мыслей буйство как не нужное старание. И верил я и убежден был, что  все пустое это было до селе. Что терзаю себя только от неполноценности своей. От не цельности. Будто это игра сама по себе увлекала меня, потому что не было опоры под ногами и надо было придумать мне что-то, что могло ее заменить. И на мысли и боль пытался я опереться.  А когда появлялась эта женщина, то она становилась для меня опорой, настоящей опорой, верным ориентиром. Светом, ослепляющим любые искорки и блики внутри меня.
Все во мне заполнялось ею. И не скажу, что ее глазами я на мир смотрел, конечно, быт совместный переливает ценности и принципы из человека в человека, как воду из  кувшина в кувшин. Но не настолько, что я глаза  ее себе примеривал, нет.
Знаю одно, как только уходила эта женщина все мои беснования возвращались ко мне с удвоенной, утроенной силой, волны   все сильнее бились в моей душе, все сильнее гудела голова, струны настолько натягивались, что лопались порой и боль была нестерпимой. Со временем уже и Она не всегда могла меня уравновесить. Со временем и ее великий талант давал осечки и срывался тогда я на нее. Словно она в том виновата,  а не натура моя поганая, терзающая себе и  других. И тогда я зол был, нестерпимо зол, что в благие дни успокаивала меня и не давала испить  душевную боль всласть, как будто боль эта для меня ценностью была. Холодным вином в жару.
Злился со страшной силой за то, что в минуты гармонии и умиротворения, когда я мед пил и купался в нем, я терял  долю своего страдания, упускал время самобичевания и уничижения. Зол был на нее, что не мог в  это время  думающем человеком  себя почувствовать и наказать за недостаточность во всем. Злился, что в это счастливое  время был лишь котенком на солнце играющимся, а не человеком. Жалко мне становилось время потраченное на мед и хотел я с удвоенной силой  окунуться в страдания и познание, в муки творческие, которые все больше были бесплодными. И злился я на нее за то, что кусок моей боли уничтожала, будто хорошему чему эта боль меня учила, будто вела меня  к чему-то, будто жить заставляла, лучше становится.
 Но не мог долго злиться. Проходила злость также быстро как и наступала. Словно волна в море отходит. И на смену ей приходит знакомое сытое спокойствие и умиротворение.
 И такая мука  перемен настроений и чувств моих по сей день  душу одолевает. И по сей день  словно пьяный: то просыпаюсь, то засыпаю. Вот только не пьяный я скорее, а безумный, потому что до сих пор не понял, что есть сон, а что  явь.  Понятно чувство пьяницы: проснувшегося утром  после забвения, противен ему мир и он сам, противно состояние его и душит стыд.  Вот и стремиться он скорее вернуться в хмельной бред, чтобы утопить свой стыд и разум в забвении.
А что я? 
Неуж-то любовь - самое великие, что есть на земле для меня сродни выпитому кувшину кагора  забвение в себе несет и у меня стыд вызывает?
Неужели,  то за что умирает Ромео для меня эквивалент рюмки на столе?
Да быть такого не может, не могу я зверем таким быть. Любовь нас подняла ,любовь нам светит во тьме, и не могу я с ею разум свой усыплять, да потом еще и стыдиться этого и злобу испытывать на любимую свою за то, что позволил себе любить .
нет, не может быть такого,  не так низок я, не нищ душою.
не может быть так все жестоко устроено.

но, что тогда сон.
какой я сон вижу кошмар в страданиях, в слезах терзающих и ум, и душу или сладкий сон, в полуденном зною под тенью каштана?
мне страшно ответить на это,  нет таких сил у меня. И не будет наверно.
Не в силах человек, вырезать своими руками сердце, уж скорее может он с болью вечной жить.

Да знаю, потешил я вас своим уходом.
Но не в первой, не в первой…
Боль стихнет на время, я это знаю.
И может не такая уж это опасная болезнь, и может, есть еще время, и может не так уж и плох я, все-таки обеими ногами на земле стою. А покуда так, остаюсь я. Не смогу я уйти. Только тешу вас, да и сам играюсь.