Слово о Писареве

     В середине позапрошлого столетия, как, впрочем, и в иные времена, среди молодежи, особенно учащейся, наблюдалось своего рода «брожение умов». Люди доставали разного рода малоизвестную литературу, включая запрещенную, читали, обсуждали. Нередко для этого приходилось собираться у кого-нибудь на дому, соблюдая известные предосторожности. Ведь были времена, когда запрещалось собираться группами более трех человек.

     Одним из объектов такого интереса был публицист Писарев, о чем сохранились свидетельства как в мемуарах современников, так и в произведениях художественной литературы. Даже когда в восьмидесятые годы Писарев оказался почти под запретом, в библиотеках его не выдавали, люди умудрялись доставать, и интерес к его произведениям только усилился; известное дело – запретный плод …

     Так что же это была за фигура?
     Писарев Дмитрий Иванович, 1840-1868, русский литературный критик, революционный демократ, третий после Чернышевского и Добролюбова. Трагически погиб в молодом возрасте – утонул во время морских купаний в Рижском заливе. Похоронен в Петербурге на Волковом кладбище. Оставил литературное наследие около пяти томов. Написать столько к 28 годам! Бальзак отдыхает…

     В части литературной критики особый интерес представляет написанная в 1859 году статья о романе Гончарова «Обломов», перекликающаяся с работой Добролюбова «Что такое обломовщина?»

     Согласно Писареву, явление обломовщины – это один из существенных пороков русской жизни, возникший в условиях барства, безделья и полного угождения своим физическим потребностям и прихотям. Сонная, рутинная обстановка.

     «Автор задумал проследить мертвящее, губительное влияние, которое оказывает на человека умственная апатия, усыпление, овладевающее мало-помалу всеми силами души <…>; Зачем жить? Зачем трудиться?»

     Совершенно противоположный Обломову характер – Штольц. Не мечтатель, а деятель Его отличает практическая мудрость, любовь к труду и точность в работе.

     Однако, изображать Обломова исключительно в черном свете тоже не следует. В эпилоге романа тот же Штольц характеризует Обломова как умного, талантливого, способного человека, пропавшего ни за что. И называет причину – «обломовщина»!..
 
     Не совсем по делу, но почему-то вспоминается Повесть Гоголя «Старосветские помещики». Тоже обломовщина, только на малороссийский лад…

     В 1865 году Писаревым написана работа «Мыслящий пролетариат». Начнем с цитаты.
     «Новые люди считают труд абсолютно необходимым условием человеческой жизни, и этот взгляд на труд составляет чуть ли не самое существенное различие между старыми и новыми людьми».
     Кто же эти новые люди? Базаров и Рудин у Тургенева, Штольц у Гончарова, Лопухов и Кирсанов у Чернышевского? Наверное, так.

     Труд труду рознь. Писарев сравнивает труд фабричного рабочего и английского лорда-канцлера. И приходит к выводу, что всё зло происходит от двух причин: от бедности и от праздности. А обе причины объясняются «хаотическим состоянием труда»: чем меньше труда, тем больше вознаграждение.

     Вот она, проблема, не решенная и по сей день. И как оценивать труд? Не все можно выразить в тоннах или штуках; ученый или инженер, сидящий в курилке – он что, отдыхает? А моет, он обдумывает, как решить ту или иную задачу, и именно здесь, а не на рабочем месте ему в голову придет единственно верное решение.

     Филантропия, по Писареву, принуждает одного человека зависеть от прихоти другого, не уничтожая ни бедности, ни праздности. «Не богадельня, а мастерская  может и должна обновить человечество <…> Поэтому здоровый человек, живущий в цивилизованном обществе, может и должен собственным трудом прокормиться и одеться, приобрести себе образование и воспитать своих детей».
     И далее следует вывод, что новый человек без своего любимого труда немыслим, и при этом  необходимо, чтобы труд был ему по душе и по силам.

     Иными словами, труд из средства к жизни должен стать потребностью человека. Знакомый лозунг! И очень заманчивый; только вот как быть с тяжелыми и неприятными работами, которые никуда не денутся при любом техническом прогрессе? И через сто лет после Писарева коммунистические идеологи не дали ответа на этот вопрос; да и не могли дать.

     В 1864 году Писарев опубликовал «Очерки по истории труда». Если бы я писал эту работу лет тридцать назад, то непременно зачислил бы Писарева в философские предшественники марксизма. Но во- первых, это сейчас не модно, а во-вторых (что важнее) – марксизм к этому времени уже существовал, и вполне вероятно, Писарев о нем что-то знал.

     Эти очерки охватывают историю, начиная с первобытного строя. Первобытный человек, по Писареву – самое несчастное существо, зависящее от окружающей природы. Первое орудие труда – дубина.
     Охота и скотоводство, затем возникает земледелие. Таким образом, труд – это взаимодействие человека с природой с целью получения какой-либо выгоды для себя.

     В качестве модели поведения голого человека на голой земле Писарев сравнивает его с Робинзоном. Тоже ничего нет, а надо как-то выживать. И от гипотетического острова Робинзона он переходит к сравнительно недавней истории колонизации Североамериканских штатов, где каждый шаг первопоселенцев моно проследить как по историческим свидетельствам, так и в натуре.
     О России. «В настоящее время северные части России, за исключением тех крайних оконечностей, в которых холод губит всякую растительность, оказываются более населенными и лучше возделываются, чем роскошные степи Новороссийского края». То же самое наблюдается и в других странах приводятся примеры Англии, Франции, Скандинавии.
     Отсюда вытекает общий закон развития труда: человек постоянно переходит от худшего к лучшему, от бедной почвы к богатой, от пещеры к каменному дому и т.д.»

     О теории Мальтуса. Что люди плодятся в геометрической прогрессии, а пища – только в арифметической. Что Англия уже дошла до бедственного положения вследствие избыточного населения. Писарев же показывает несостоятельность мальтузианства, делая упор на интеллектуальную составляющую труда. И что не следует рассматривать природу как некий сундук с ресурсами, которые когда-либо закончатся.
     Тем не менее, некоторые аспекты этой теории благополучно дожили до наших дней. Пример – ограничение рождаемости в некоторых странах. В России же проблема прямо противоположная.

     Усложнение процесса труда, по Писареву, повышает его ценность и соответственно уменьшает ценность продукта труда. «Ценность предмета определяется <…> не количеством труда, которое было употреблено на его произведение, а тем, которое необходимо употребить для его воспроизведения». А этот необходимый труд с течением времени неизбежно уменьшается.

    А вот еще.
     «…Страна, имеющая один большой центр притяжения, представляет очень неутешительную картину; провинции постоянно беднеют и истощаются, жители тупеют от однообразного и неблагодарного труда, а в центре собирается вся дрянь страны, вся испорченная кровь, весь гной бедности, вся квинтэссенция ее разврата и низости, ее страданий и преступлений».
     Полтора века тому назад писалось, а будто про современную Россию и ее столицу!

     Рассуждения о разделении труда, первоначально на уровне семьи (все время Писарев берет Робинзона за модель поведения), далее более широко. Чем многочисленнее общество, тем больше в нем «обмена услугами», т.е. разделения труда.

     Писарев отмечает, что в каждое зарождающееся общество люди вносят элемент присвоения чужого труда. Здесь уже недалеко до теории прибавочной стоимости. Этот элемент присвоения чужого труда Писарев считает злом во всех случаях. Но ведь без этого не обойтись? Иначе это будет «неурезанный трудовой доход», который невозможен в принципе.

     Существуют два основных экономических направления – ориентация на внутреннее потребление, либо на экспорт; по здравому размышлению, одно другого не исключает. Но вот какой нюанс.
     «Вывозить сырой продукт – все равно, что срезывать верхние слои земли и отправлять их за море; срезавши несколько слоев, человек находит, что больше нечего резать…»

     Очень актуальный тезис для современной России. Выгоднее торговать бензином, а не нефтью, изделиями из пластмасс, а не природным газом, продукцией машиностроения, а не рудой. Это можно и дороже продать, и обеспечить работу своим гражданам. И о чем же думают власть предержащие? Впрочем, думать-то они думают, и даже вещают об этом широкой публике, только вот практических действий не видно.

     Особый интерес, в том числе и для современности, представляет опубликованная в 1864 году большая статья «Наша университетская наука». Фактически Писарев пишет о себе, о собственном опыте.
     В 1856 году он поступил в университет, а в 1861-м  вышел из него с дипломом кандидата. Университет не назван, но надо думать, что это Петербургский. Филологический факультет он выбрал по методу исключения. Его привлекали, в частности, даже внешние атрибуты университетской жизни – синий воротник, безвредная шпага, двуглавые орлы на пуговицах. Нечто похожее мы видим в автобиографической трилогии Толстого – почему его герой Николенька Иртеньев выбрал математический факультет, с которого потом загремел после первой же сессии.

     Говоря об университете, Писарев вспоминает недавнее прошлое, гимназию, после окончания которой получил серебряную медаль с многозначительной надписью «Преуспевающему». Вспоминает многочисленные предметы гимназического курса, называет учебники. Вспоминает, как сдавал экзамены, когда главное было – запомнить до экзамена, а спроси что-нибудь из сданного на пятерку вчера …

     И об университете. Говоря о профессорах, чьи лекции он слушал, Писарев изменяет фамилии; Так, Касторский назван Креозотовым, Астафьев – Кавылевым, Стасюлевич – Иронианским. Причины понятны – времени прошло немного, все еще живы, зачем понапрасну дразнить гусей?

     Много читал, начиная с древних философов. Практика у них была своеобразная. Когда для пользы дела студентам было поручено перевести с немецкого несколько работ, Писареву досталась «одна зловещая брошюра Штейнталя» объемом 140 страниц.
     Когда Писарев начал ее читать, на первых же строках закружилась голова. Он понял, что читатель, к которому обращается автор, должен знать очень многое, а он этого не знает. Отчаявшись что-либо понять, но отлично зная немецкий язык и хорошо владея русским, добросовестно перевел и принес перевод на экзамен. Профессору перевод понравился, и он захотел поместить его в сборник студенческих работ. Но из-за большого объема было предложено сделать «извлечение». «Перевел – ничего не понял, а теперь извлекай из того, чего не понимаешь». Но пришлось взяться.

     Да, знакомая ситуация. Я частенько переводил своему начальнику статьи с английского, сидя за его столом, что его вполне устраивало. Но однажды он дал мне статью и попросил сделать письменный перевод. Я просидел над этой статьей чуть ли не весь рабочий день и убедился, что ничего не понимаю! Там речь шла о технологии, которой я совершенно не знаю, и вряд ли понял бы что-нибудь и по-русски. Пошел и честно сказал, что ничего не могу понять, пусть он найдет человека, хорошо знакомого с этой технологией, и с его помощью я попытаюсь что-то сделать. Начальник со мной согласился, забрал статью, и больше я ее не видел.
     Был у меня случай, когда самому пришлось сидеть с немецкой переводчицей (немецкий я знаю плохо) над одной очень специфической статьей из немецкого журнала 1943 года, фотокопию которой мы по понятным причинам достали с превеликим трудом. Самое досадное заключалось в том, что там с немецкой основательностью и пунктуальностью доказывалось, что интересующее нас химическое соединение (дигаллан, гидрид галлия) не существует; следовательно, статья нам совершенно не нужна.

     Однако, «вернемся к нашим баранам».
     Когда до окончания университета Писареву оставалось около двух лет, перед ним со всей остротой встал вопрос о выборе специальности, иными словами – что же после университета? И получалось, что перспективы достаточно туманные.
     «Что я знаю, кроме книги Гайма о Вильгельме Гумбольдте? И что я успею изучить в течение этих двух лет, когда мне придется готовиться к выпускному экзамену и писать кандидатскую диссертацию? Вопрос специальности становился мрачным и грозил сделаться неразрешимым».

     Далее следует очень пространное рассуждение о науке как о ремесле – вопрос, не потерявший своей актуальности до наших дней.
     «Самый жалкий пролетариат распространен между бедными чиновниками, между неудавшимися литераторами, между непризнанными деятелями науки, и распространен между этими людьми гораздо сильнее, чем между сапожниками, булочниками, или портными».
     Более девяти десятых представителей интеллектуального труда бедствует, с трудом перебиваясь с хлеба на квас, не имея ремесла, которое всегда востребовано. Получается, что это своего рода лотерея. «Выиграл – ты директор департамента, академик или известный писатель, проиграл – ты вечный чернорабочий с развитыми потребностями или просто нищий и паразит».

     Вон еще когда Писарев предвосхитил Менделеева с его чемоданами и ученых советского времени с их проблемами. Сапожник может писать замечательные стихи в свободное от основной работы время, но никогда не сможет прокормиться своим литературным трудом.  Бывают, конечно, исключения – вспомним  хотя бы Максима Горького, родившегося, кстати сказать, в год смерти Писарева. Но исключение и есть исключение; как и в любой лотерее, выигравших всегда существенно меньше, чем проигравших, что мы постоянно видим на каждом шагу. А применительно к нашему времени добавим сюда еще и профессиональных спортсменов.
     «И вот из-за этих-то исключений наше общество ежедневно жертвует судьбою тысяч своих молодых членов, которые могли бы быть хорошими и зажиточными, образованными и деятельными ремесленниками и которые, несмотря на то, делаются бедными и бесполезными чиновниками, жалкими литераторами и смешными учеными».
     Ничего не изменилось за полтора столетия!

     За что же было взяться Писареву после университета?
     В начале зимы ему удалось найти работу в журнале, который начал выходить в январе 1859-го. Ему было предложено вести библиографический отдел, что давало приличный заработок – для студента это было целое состояние. Для выполнения требуемой работы приходилось читать множество книг и статей самого разнообразного характера. Работа в журнале шла успешно, и Писареву предлагали там постоянную работу по выходе из университета.
     «Один год журнальной работы принес больше пользы моему умственному развитию, чем два года усиленных занятий в университете и в библиотеке».

     Как бы в скобках, Писарев делает замечание о студентах, пришедших в университет в 1858 и 1859 годах. Что они заметно отличались от них, студентов третьего и четвертого курсов.
     «Поступая в университет, мы были робки, склонны к благоговению, расположены смотреть на лекции и слова профессоров как на пищу духовную и манну небесную. Новые студенты, напротив того были смелы и развязны, и оперялись чрезвычайно быстро, так что через какие-нибудь два месяца после поступления они оказывались хозяевами университета…».
     Что любопытно – ровно через сто лет аналогичное положение сложилось в другом городе (в Москве) в вузе совершенно другого профиля (в химико-технологическом), чему автор настоящей работы был свидетелем. Студенты, пришедшие в институт в 1958 году, отличались от набора 1955 года более зрелыми мыслями, более определенными жизненными планами, бОльшей самостоятельностью в суждениях. И дело не только в том, что многие пришли после службы в армии или понюхав производства. Нет, тому были иные причины, но не о них сейчас речь.

     Последний год пребывания Писарева в университете был для него весьма замечателен. Он решился писать диссертацию на медаль на заданную историческую тему. К началу января он закончил свой труд в пятнадцать печатных листов, что составило 240 страниц. Медаль получил другой претендент, но диссертация Писарева достигла своей литературной цели. Сократив ее объем до 12 листов, летом 1861 года он поместил ее в журнал «Русское слово». На этом отношения Писарева с университетом вроде бы заканчиваются.

     Много и со знанием дела Писарев рассуждает об общем образовании и его связи со специальным.
     «Кроме знаний сомнительного достоинства, университеты дают своим слушателям еще права, которых достоинство уже вовсе не сомнительно. Кто не идет в университет как в храм науки, тот идет в него как в преддверие карьеры. Для бедного и незнатного человека университет составляет кратчайшую дорогу к чинам, к почестям, к большому жалованью и, следовательно, ко всем благам и наслаждениям жизни».
     Ну, что тут возразить? Ничего не изменилось до нашего времени. Окончил человек университет – сплошь и рядом думает, как бы подороже продать свои знания, свою квалификацию. И далеко не всякий готов бескорыстно служить науке (в современной ситуации становиться, допустим, аспирантом) и довольствоваться мизерным заработком во имя какого-то гипотетического светлого будущего. А приличная должность с приличной зарплатой – вот она. Жить-то надо сегодня!

     Существуют два вида образования – общее и специальное. Такое общепризнанное разделение Писарев считает неправильным, и подробно обосновывает свою точку зрения. Он считает, что образование заключается не в том, чтобы готовить врача, инженера или сапожника, но прежде всего – человека. Похоже, что это именно то, чем сейчас озабочена определенная часть нашей общественности. Некоторые панацею от всех бед видят в религии; ой ли? Но если хоть в какой-то мере, о пускай себе.

     Анализируя историю образования со времен Древней Греции и Рима, Писарев приходит к выводу, что школьное образование сложилось по образцу классической древности с поправками на требования христианской религии. И получилась классическая гимназия.
     Закон Божий, латинский и древнегреческий языки, история и география, словесность, русская грамматика, история русской литературы, немецкий и/или французский язык. Еще естественная история. Математика и физика – совершенно особняком. Согласно Писареву, замечательная программа.
     Заметим, что с течением времени этот прейскурант менялся, Так, с восшествием на престол Александра III в гимназическом курсе значительно увеличили объем латыни и греческого; интересно, за счет чего? «Пресечь вольнодумство»?

     Попутно Писарев умеренно поругивает учебники Кайданова, Смарагдова, Зуева и Устрялова. Особенно в части истории, которая, по его мнению, является нагромождением дат, имен и фактов. «Ведь история не наука, это – приложение всех наличных знаний и всего наличного ума человека к пониманию прошедшей жизни». Между прочим, это актуально и сегодня.
     География. «Существенный недостаток преподавания географии заключается в том, что политическая география преобладает над физическою, а этот недостаток может быть устранен только тогда, когда география будет преподаваться в тесной связи с геологиею, ботаникою и зоологиею».
     Похоже, в советской школе это в какой-то мере было осуществлено. Ьыла физическая география, была экономическая, а им предшествовало нечто общее, изучавшееся еще в начальной школе.

     В части словесности и истории русской литературы Писарев считает, что вместо сухой теории литературы следовало бы читать лучшие произведения Пушкина, Гоголя, Кольцова, Тургенева, а также критические статьи Белинского и Добролюбова.

     Латинский и греческий преподаются недурно, но надо ли? «Из тридцати учеников выработается со временем один учитель латинского языка и один учитель греческого языка, а из трехсот учеников, может быть, один сделается профессором латинской и греческой словесности».
     Относительно пользы изучения древних языков для развития ума Писарев сильно сомневается. Изучение живых языков гораздо легче, а пользы от них, если разобраться, больше.
     «Французский и немецкий языки преподаются в гимназиях плохо и небрежно; английский вовсе не преподается. Если бы уничтожить в гимназиях латинский и греческий языки, то сбереженное время могло бы значительно усилить преподавание новейших языков, и польза от такой перемены была бы очевидна».

     Далее идет рассуждение об университетах. Важнейшее и единственное преимущество университета Писарев видит в том, что там учащийся свободен в выборе направления своих занятий. Еще о разделении на факультеты. А сам молодой человек знает ли, какой факультет ему нужен? Иной начинает кидаться из стороны в сторону, а стоит ли?

     Был тогда еще институт вольнослушателей. Только что он дает? Практически ничего. «Простое слушание лекций, не вознаграждаемое ни чинами, ни служебным преимуществом, до сих пор кажется обществу пустым препровождением времени». И ведь верно!

     Говоря о специализации, Писарев делает вывод, что университет не дает именно образованных людей, а что дает? Специалист формируется в процессе практической деятельности; похоже, Писарев не учитывает того, что университет дает кругозор, который впоследствии облегчает освоение конкретного ремесла. Причем это конкретное ремесло может увести специалиста очень далеко от первоначальной специализации.

      По Писареву получается, что и гимназии плохи, и университеты никуда не годятся. Допустим; а что же нужно?
     Он считает, что только естественные науки, положенные в основу общего образования, могут развить ум и сообщить прочные знания. Знания о природе соответствуют естественным потребностям детского (и не только детского) ума. Отчего сегодня месяц на небе серпом, а неделю назад был круглый? Отчего идет дождь? Отчего собака ест хлеб, а кошка не ест? Отчего орех кокос волосами весь оброс?
     «Я полагаю, что изучение математических и естественных наук должно быть положено в основание нашей гимназической программы. Кроме этих наук, должны оставаться только Закон Божий, русская грамматика, и новейшие языки. Что касается  университета, то он нуждается только в отмене прав и ограничений <…>  В гимназиях должна быть произведена реформа, а университет сам себя реформирует…»
     Что же, вполне современная точка зрения. Закон Божий, надо полагать, упомянут по цензурным соображениям.

     Мы рассмотрели лишь незначительную часть публицистического наследия Дмитрия Ивановича Писарева. Но и  рассмотренный материал позволяет сделать далеко идущие выводы.

     Писарев погиб двадцати семи лет от роду. Оставленное им литературное наследие, помимо громадного объема, пять или сколько там томов, поражает глубиной мысли и актуальностью затронутых тем. Многие его тезисы не потеряли своего значения и через полтора столетия. И видимо, не случайно его так усердно читали и изучали молодые люди позапрошлого столетия. Кто бы сейчас стал читать Писарева?
     Напрашивается некоторая аналогия. Кто-то из литературоведов решил сравнить литературное наследие Лермонтова с тем, что написал Пушкин к его возрасту. Сравнение оказалось не в пользу Пушкина.

     Поэт Некрасов посвятил памяти Писарева стихотворение без названия; имя Писарева там не упоминается, а заглавие  «Памяти Д. И. Писарева», по-видимому, дано издателем. Выдержкой из этого произведения я  и закончу настоящую работу.

                - Не рыдай так безумно над ним,
                Хорошо умереть молодым!
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                А теперь его слава прочна:
                Под холодною крышкою гроба
                На нее не наложат пятна
                Ни ошибка, ни сила, ни злоба…
                . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
                Русский гений  издавна  венчает
                Тех, которые мало живут,
                О которых народ замечает:
                «У счастливого недруги мрут,
                У несчастного друг умирает…»

      Август 2011.