Пуговица

         

   То ли во сне, то ли видение, то ли воздействие волшебных чар, но я в одночасье стал пуговицей. Но так как я не мог себя увидеть со стороны, то вернее сказать, что я себя стал чувствовать обычной пуговицей в однобортном пиджаке молодого человека.
   Я – пуговица, и попробую здесь передать те ощущения, которые испытала в этой роли.
   Первое мое испытание прошло нормально – когда меня пришивали, игла гладко, почти ласково, проскальзывало поочередно в четыре отверстия, она не разу не воткнулось в мое тело. Меня предупреждали еще на складе, что такое бывает почти всегда, и что это очень больно.
   Мне лучше всего жилось в шкафу, когда я могла спокойно подремать, поболтать с соседними пуговицами.
   Здесь, правда, иногда возникали неприятности, когда против меня появлялась пуговица от женского платья или костюма. Они такие воображалы: постоянно кокетничают и говорят, говорят, слово сказать не дают. А, самое главное, нельзя мне сосредоточиться, когда возникает неожиданно какая- либо мысль.
   Много мыслей мне пришлось переварить, много идей при этом родилось, но реализовать их не удавалось.
   Но я не одинока. Я слышала, как хозяин пиджака часто также жаловался, что его идеи никто не хочет поддержать.
   Труднее мне приходилось, когда хозяин надевал свой пиджак. Но особенно трудно, когда на работе его вызывал к себе начальник. То ли он нервничал, то ли была такая привычка, но он постоянно расстегивал и застегивал пиджак. Вот тогда мне не было покоя.
   Или вдруг садился, не расстегнув пиджака, тогда сильное давление на мои ребра причиняло мне боль и затрудняло дыхание.
   Это происходило так часто, что болезнь стала хронической, а пуговица, пришитая рядом и незнакомая с петлей, сказала, что у меня профессиональное заболевание.
   Однажды случилось нечто ужасное, и виноваты в этом нитки. Вероятно, по старости лет они оборвались, и я оказалась на полу. Меня топтали, толкали, мазали грязью… Я уже считала, что наступил конец, когда меня поднял, обтер об рукав сам хозяин и стал пришивать на место.
   Вот это пытка, страшнее пытки нет. Он ни разу сходу не попал в отверстие, а перед этим десятки раз втыкал острие иголки в мое бедное тело. Закончил он свое занятие, когда я уже была полностью обессилена. Не дай Бог, если это повторится.
   Бывали в моей жизни, конечно, и приятные моменты. Ну, например, когда вокруг моей шеи наматывался длинный шелковый женский волос, пахнущий дорогими французскими духами. Он был так нежен, что по моему телу растекалось блаженство.
   Я испытывала определенное неудобство, когда для большей убедительности, меня, взяв  пальцами, крутили, и время от времени подергивали.
   Но настоящим испытанием были сцены ревности, когда меня тянули, крутили, пытаясь оторвать, и отрывали, как говорится, вместе с мясом. Это слегка смягчало мои болевые ощущения. Более того, пиджак в таком случае отдавали портному, и процесс пришивания проходил безболезненно.
   Я знала почти все об интимной жизни моего хозяина.
   Когда он оставался вдвоем с женщиной, то первое, что летело куда-то в сторону, был именно мой пиджак. Чаще всего его бросала женская рука. Падал он, как правило, так удачно, что я могла не только все слышать но, часто и наблюдать за тем что происходило.
   О, сколько интересного могла бы я рассказать, если бы кто-нибудь догадался меня послушать.
   А, может это и хорошо, и вообще мне следует молчать, иначе ревность и даже убийство и ни одно. Зачем мне все это…
   А так молчу, запоминаю на всякий случай, как говорится, себе на уме.
   Сколько раз меня пришивали, уже не помню. Менялись места моего проживания. Бывает, пришьют к рукаву – там свои проблемы. Но пуговиц становилось все меньше, и все чаше я попадала на свое родное место под петлю.
   В конце концов, хозяин решил поменять все пуговицы. Ему было лень пользоваться бритвой, и он стал просто нас отрывать.
   И тут случилось непредвиденное. Несмотря на то, что ниток было мало, они выдержали напор, а вот я, по старости лет, не выдержала – сломались оба ребра.
   Так несправедливо закончилась моя длительная служба.
   Сейчас я нахожусь в ржавой металлической коробке, среди тупых иголок, искривленных скрепок, каких-то пряжек и таких же, как я, пуговиц-инвалидов. Лежу и вспоминаю. О, сколько бы историй я могла рассказать. Да разве сейчас до историй, когда белого света не вижу. Сколько уже лет коробку никто не открывал – железный гроб, а я заживо погребенная.