Исход

  Некогда могучая советская империя стояла на пороге своего крушения. Флагман коммунизма, правда, всё ещё был на плаву, но «железный занавес» уже рухнул.

В 1989 году началась массовая эмиграция евреев. Внешне это больше походило на исход. В Израиль, правда, поначалу ехали немногие. Преимущественно по израильским визам люди устремились за океан, в Америку.

Сакраментальный вопрос: ехать? или не ехать? как и в любой еврейской семье, у нас, разумеется, тоже периодически всплывал. Впервые – ещё в начале семидесятых годов. Московские родственники супруги, уезжавшие в Америку, предложили прислать нам вызов.

Однако тогда я был совершенно не готов к таким радикальным переменам. Впрочем, и в 1989 году уровень моей готовности был не намного выше. Конечно, мотивация разнилась. В 1972 году, будучи по молодости лет достаточно наивным, я ещё тешил себя иллюзиями по поводу кандидатской степени, загранкомандировок, продвижения по службе. Не то, чтобы крепко верил в свершение этих радужных планов, но где-то в подсознании смутная надежда, надо признаться, всё-таки теплилась.

Безусловно, свободы было маловато. Права человека воспринимались как нечто абстрактное. Существовали антисемитизм, коррупция и прочие гримасы социализма. Тем не менее мне удалось адаптироваться к этой неблагоприятной среде обитания. Со временем определился небольшой круг общения, в котором я чувствовал себя достаточно комфортно.
 
Сионистские идеи меня не увлекли. Диссидентство тоже. Короче, не было особых побудительных причин срываться с насиженного места и мчаться в далёкую Америку или беспокойный Израиль. Да и, если откровенно, недоставало решимости для такого поступка. Ситуация оказалась сродни той, когда хищному зверю, всю жизнь без забот прожившему в клетке, вдруг совершено неожиданно предлагают выйти на волю.

В 1989 году положение существенно изменилась. Мне исполнилось пятьдесят. К этому времени я начисто избавился от былых иллюзий. Мечты остались в далёком прошлом. В творческом плане за 30 лет трудовой деятельности на минском тракторном заводе кое-чего я, конечно, добился.

В адресе, вручённом мне по случаю юбилея, об этих успехах написали довольно красиво. Однако очень многое, если не сказать почти всё, о чём я мечтал в 1972 году, так и не реализовалось. Бесспорно, и по моей вине тоже.

Резюмируя, вполне можно сказать, что по большому счёту я променял потенцию испытать себя в условиях несравненно более свободного и динамичного западного мира на скромные достижения в среде  социалистического застоя. Конечно же, глупо было тогда сожалеть об упущенной возможности. Тем более, сокрушаться об этом сейчас.

Еврейскую эмиграцию девяностых годов иногда называют «колбасной». Что ж, могу честно признаться, покушать хорошей колбаски тоже хотелось. Как когда-то говаривал один из персонажей Юрия Никулина: «Жить - хорошо, а хорошо жить - ещё лучше». Для любого человека, в том числе и еврея, вполне естественно желание не просто жить, а жить хорошо.

Но правда и то, что не хлебом единым жив человек. Экономическая мотивация в момент принятия судьбоносного решения, конечно, место имела. Однако несравненно больше хотелось пожить в условиях настоящей демократии. Хотя, если честно, тогда я не очень представлял, что это такое.

Хотелось, наконец, почувствовать себя евреем и одновременно по-настоящему равноправным гражданином. За пятьдесят лет жизни в СССР совместить эти два желания по независящим от меня причинам, к большому сожалению, мне так и не удалось.

Вдобавок ко всему советская власть похитила мое прошлое. Многовековую историю одного из древнейших в мире народов. Её я практически не знал. Была мечта прикоснуться к судьбе своих горемычных предков.  Познать историю, традиции и культуру своего народа. Попытаться стать его частицей.
               
                *     *     *
Наш рейс Шереметьво-2 – Варшава  вылетал 5 сентября 1990 года. Два дня и одну ночь мы провели у наших друзей в Москве. Приняли нас очень тепло. Можно даже сказать по-родственному. Последний год, прошедший в совместных эмигрантских хлопотах, сблизил наши семьи. Несомненно, тому способствовала и схожесть настоящих, а ещё больше многочисленных будущих проблем.

В аэропорт прибыли глубокой ночью. Зал ожидания был набит практически до отказа. К сожалению, не только народом, но и огромными чемоданами и невероятных размеров баулами. С большим трудом нашли свободное место.

Я, супруга, дочь и провожавшие нас друзья почти всю ночь провели в разговорах. Невесёлые это были разговоры. Никакой эйфории по поводу чудесного возращения на историческую родину, о которой порой вспоминают сейчас советские эмигранты, мы не ощущали.

Скорее наоборот, была чётко выраженная тревога за туманно-призрачное будущее. Супруга переживала ситуацию особенно остро. Иногда даже плакала, что с ней прежде случалось довольно редко.

Наш гражданский статус в этот исторический момент был крайне неопределённым. Точнее сказать, он полностью отсутствовал. Советского гражданства нас лишили, отобрав «молоткастый, серпастый советский паспорт». Причём сделали это в лучших большевистских традициях.

За унизительную процедуру в ОВИРе с нас содрали приличную сумму денег. Израильскими гражданами мы ещё не были. Так что в буквальном смысле являлись гражданами мира.
 
Хорошо выразился по этому поводу неизвестный мне поэт еврейского эмиграционного  фольклора.               
                Нет у меня широких штанин.
                Мои брюки заужены книзу.
                И пусть я уже не гражданин,
                Зато я имею визу.

Израильская виза, конечно, обнадёживала, но надо признаться, ощущали мы себя тогда в Шереметьевском аэропорту достаточно скверно.

Кстати, о гражданстве. Процесс элиминирования гражданства, сам по себе достаточно унизителен. Однако, как и во многом, что творили коммунисты, в этом деянии присутствовал явный абсурд. Иными словами, отсутствовала элементарная логика.

Действительно за каждого члена семьи я заплатил примерно по своей месячной зарплате. В сумме что-то около тысячи рублей. Деньги тогда немалые. Резонно было предположить, что на эти деньги нам положен если не товар, то уж, по меньшей мере, какая-нибудь услуга.

Дудки! Государство просто ограбило. Отобрало у нас с женой и дочерью гражданство, т.е. практически уже заработанные пенсии, квартиру и прочие положенные гражданину блага. Конечно, мы сами решил всё это отдать. Но за что же тогда драть три зарплаты?! Короче, вышло так, что за полученную пощёчину мы ещё и заплатили.

Впрочем, того сама не понимая, советская власть оказала нам  незаслуженную хвалу. Нас поставили в один ряд с всемирно известными диссидентами. У них тоже в своё время отбирали гражданство. Правда, большинство граждан СССР примерно представляло, чем эти люди «насолили» коммунистам и блоку беспартийных. А вот, что плохого для советской власти сделала наша семья, честно признаться, не знаю до сих пор.

В ОВИРе я попытался прояснить данный вопрос у милицейского офицера. И тут же, как говорится, не отходя от кассы, получил очень убедительное разъяснение. Офицер зло глянул на меня, и изрёк: «Смотри, какой любознательный попался! Ты у меня поговори! Враз без визы останешься!». Я тут же проглотил язык.
 
Часов в пять утра объявили регистрацию билетов и приём багажа на наш рейс. Оказалось, что до Варшавы мы летим самолётом «Аэрофлота». А уже оттуда израильская авиакомпания «Эль-Аль» должна была доставить нас в Тель-Авив.

Опять началась багажная суета. Ещё в Минске выявилось, что наш багаж содержит килограмм пятьдесят лишнего веса. Вообще-то, деньги для его оплаты у нас ещё имелись. Но ночью прошёл слушок, что ничего лишнего пропускать не будут.

Эта информация повергла нас в некоторое уныние. Пришлось, в который уже раз, тщательно перетряхнуть свою движимость. Тогда нам казалось, что в чемоданах и баулах находится самое необходимое, без чего жизнь в Израиле просто невозможна.
 
Наши хлопоты оказались напрасными. До Варшавы мы летели на огромном Ил-86. Дополнительный груз принимали в любых объёмах и количествах. Особенно охотно – при оплате, что называется, минуя кассы.

Процесс опустошения еврейских кошельков в главных международных воротах СССР был поставлен тогда на поток. Осуществлялся он с неприкрытой наглостью и невероятным проворством под большевистским лозунгом «Грабь награбленное».

За 50 лет я успел многое повидать. Но ничего подобного ни до, ни, к счастью, после, уже никогда не видел. Вот когда я смог с близкого расстояния рассмотреть новую породу людей, которую советская власть кропотливо выращивала на протяжении своей не такой уж короткой истории.

Надо думать, что порядочные люди среди большого коллектива аэропорта Шереметьева-2 всё-таки были. Но, к несчастью, на своём пути я их там не повстречал.   

Правда, и эмигрантский элемент со своей стороны тоже находил способы, хоть как-то надуть покидаемую власть. Что касается нас, то в момент перехода государственной границы мы были одеты, мягко выражаясь, далеко не по погоде.

Перечень одеяний, припомнить сейчас затрудняюсь. Могу только сказать, что на своих плечах мы несли широчайший ассортимент одежды от спортивных костюмов до мутоновой шубы. Наша экипировка скорее соответствовала Антарктиде, нежели жаркому Тель-Авиву.

Конечно, не без того, пришлось малость попотеть. Но наши души согревались не только шубой, пальто и другими весьма тёплыми вещами, а и надеждой, что в Израиле  наш скорбный труд и телесные страдания окупятся сторицей.
 
К большому разочарованию этого практически не произошло. Шуба и замечательный меховой импортный плащ лет семь без всякой видимой пользы провисели в шкафу. Даже в свирепую по израильским меркам зиму с 1992 на 1993 год, когда температура опускалась почти до нуля, привезенные с такими муками зимние одежды так и не были ни разу востребованы.

В конце концов, с большим трудом супруге всё-таки удалось всучить эти великолепные вещи соседке. Разумеется, в качестве безвозмездной гуманитарной помощи. В свою очередь сердобольная женщина уже сугубо за свой счёт благополучно переправила их обратно на географическую родину каким-то родственникам.
 
Но вернусь к Шереметьевской таможне.  Вообще-то первое знакомство с суровыми порядками, существовавшими тогда в этой несимпатичной советской структуре, у меня состоялось ещё в Вильнюсе. Точнее, на его товарной станции. Именно здесь  начались мои хождения по таможенным мукам.

Помочь облегчить их взялся крепкий мужичок забулдыжного вида по имени Михаил. Представитель некого таинственного кооператива. Его название я не расслышал. А вот на редкость лаконичный прейскурант услуг помню до сих пор. Он содержал всего два пункта. Первый – пятьсот рублей за ящик без контрабанды. Второй – тысяча при наличии оной.

Полагаю, что в штате Мишиного кооператива таможенных услуг состояли и сами таможенники. Через них-то, похоже, и проходили ящики с нелегальным грузом. Впрочем, власти тогда запрещали вывозить так много вещей, что под категорию контрабанды могло угодить всё что угодно.
   
На волне еврейской эмиграции, как грибы после дождя, появилась масса всевозможных полулегальных контор. Их организаторы, люди не без инициативы, быстро заняли ниши, которые разваливающиеся государственные структуры оставили без надзора. Так называемые кооперативы стали обслуживать, а точнее обдирать как липки, двинувшиеся за «бугор» еврейские массы.

Кое-какие услуги народ, конечно, получал. Но плата за них больше смахивала на откровенный грабёж. Однако выбора не было. Пришлось выложить полномочному представителю полулегального кооператива полторы тысячи наличными. Примерно пять моих месячных зарплат. Вряд ли содержимое ящиков стоило больше.

Криминальных товаров с моей точки зрения багаж не содержал. По этой причине я выбрал более дешёвый вариант. Три моих ящика поступили на досмотр таможенникам. Я сразу почувствовал, что эти ребята в Мишином кооперативе на довольствии не состоят.

Стражи государственного добра рьяно приступили к осмотру. Мне запомнился один из них. Высокий импозантный мужчина лет сорока. Он с серьёзным видом долго копался в нашем неказистом барахлишке. Периодически извлекал и заставлял меня распаковать те или иные, показавшиеся ему подозрительными предметы.

Неизвестно, сколько времени ещё могла бы продолжаться эта нудная унизительная процедура, если бы внимание проверяющего вдруг не привлекла моя старая потёртая кожаная сумочка. Таможенник достал её из ящика и покрутил в руках. Подозрения усилились. Сумочка оказалась неестественно тяжёлой. А тут ещё внутри что-то звякнуло. Контролёр напрягся. Он явно почувствовал крамолу. Лицо его приняло выражение, которое, вероятно, бывает у охотника, напавшего на след зверя, за которым долго бродил по лесу.
 
На этот раз моя помощь не понадобилась. Проверяющий всё сделал сам. Открыл молнию на сумочке. Достал из неё тяжёлую банку из-под растворимого кофе. Поставил её на рядом стоящий столик. Затем с загадочной ухмылкой поинтересовался содержимым былой кофейной тары.
 
Затрудняюсь сказать с какой целью, но жестяную коробку я до отказа набил болтами, гайками и прочим метизом. В какой-то мере это железо было моим выходным пособием за доблестную 30-ти летнюю службу на минском тракторном заводе.

Да и, к слову сказать, торжественно мне его никто не вручил. Теперь уже могу чистосердечно признаться. Весь этот крепёж, вульгарно выражаясь, я спёр с завода. В связи с последним обстоятельством малость помедлил с ответом. Пауза усилила подозрения. Но я честно назвал содержимое банки.
 
Разумеется, досмотрщик выразил мне полное недоверие. Отковырнул крышку. Из-под неё брызнул металл. Не знаю, что предполагал обнаружить вильнюсский стражник, но на его лице отразилось полное разочарование. Наличие в багаже столь убогого товара в такой тщательной упаковке, похоже, очень его расстроило.

А тут ещё ему на глаза попалась конопляная метёлка. А почему бы нам было её не взять? При всём уважении к исторической родине, мы резонно предположили, что мусор там наверняка будет.

Однако именно этот безобидный предмет, вероятно, предстал в глазах таможенника, как символ нашей беспросветной нищеты. Он окончательно убедился в безнадёжности дальнейшего поиска. Пренебрежительно швырнул банку обратно в ящик. Затем черканул что-то в своём блокноте, и разрешил грузчикам заколотить крышку. На этом досмотр наших вещичек закончился. Ящики отправили на погрузку.

Я вздохнул с облегчением, наивно подумав, что, наконец-то, таможенная эпопея позади. Ан нет! Она оказалась впереди. Правда, грубость и хамство таможенных чиновников в Шереметьево для нас сюрпризом не явились. По этим параметрам их поведение вполне укладывалось в рамки общепринятых норм тогдашнего чиновничьего обслуживания в СССР.

Но что было намного неприятнее, шереметьевские таможенники отнеслись к нам априори как подозреваемым в грабеже банка. В сравнении с ними их вильнюсские коллеги показались мне рафинированными интеллигентами.

Москвичи выворачивали наши чемоданы и баулы буквально на изнанку. Всё содержимое багажа разворотили и перещупали. Вплоть до женского нижнего белья. Досмотр больше походил на обыск пойманных грабителей.

 Не помню, сколько времени продолжалась эта унизительная процедура. Мне показалось очень долго. Наконец, бдительные контролёры дали добро. Мы быстро рассовали свои пожитки по чемоданам и сумкам. Взвесили. Тут же без всяких квитанций и других формальностей расплатились за лишний вес. Наш багаж отправился на погрузку в самолёт, а мы с чувством огромного облегчения перешли к стойке паспортного контроля.
 
Сыну каким-то образом удалось проникнуть в зону таможенного досмотра. Он всё это время находился рядом с нами. Но дальше идти не мог. Прямо за стойкой начинался узкий проход, который вёл в большой экстерриториальный зал. Там уже была заграница.

После проверки документов мы попрощались с сыном. Жена и дочь плакали. Мне вдруг тоже спазмой сжало горло. Горький комок застрял в гортани. Я стоял и молчал. Не смог произнести ни слова. Сын хорохорился. Пытался бодриться. Шутил. Но ощущал, вероятно, то же самое, что и мы. В его глазах стояли слёзы.

Злую шутку сыграла с нами судьба, разбросав всех по свету. Мы с супругой и дочерью оказались в Израиле. Сын с семьёй, брат и сестра жены, могилы наших родителей остались в Минске. Мой единственный брат в далёкой Флориде.

Трудно однозначно назвать причину произошедшего. Винить только себя, естественно, не хочется. А потому, дабы не лукавить и не грешить против истины, приходится ссылаться на нечто иррациональное. Так сказать, на непостижимую разумом фатальную последовательность событий и поступков. Или иначе рок.

Во второй половине дня 5 сентября 1990 года я с женой и дочерью покинул пределы некогда великой и грозной советской империи. Большая часть моей жизни прошла в этой стране. Здесь я родился. Получил вполне приличное образование. Стал специалистом в области тракторостроения. Женился. Произвел на свет сына и дочь. Вместе с женой воспитывали их, давали образование.
 
Несмотря на тоталитаризм, отсутствие элементарных свобод, гнусный антисемитизм и прочие язвы большевизма, мы с женой если и не купались в счастье, то уж по меньшей мере, хотя бы иногда наше душевное состояние укладывалось в рамки вычитанной где-то сентенции: «Счастье - это когда в данный момент имеешь всё, что желаешь. Но при этом остаётся возможность пожелать ещё чего-то».
   
Скажу больше. Не случись горбачёвской перестройки, скорее всего мы бы так и дожили до конца дней своих в этой неуютной для евреев стране, считая её своей родиной. Но произошло то, что произошло, и я с семьёй оказался в Израиле.
 
Здесь пришлось заново переосмысливать полувековую жизнь в стране советов. Эти размышления привели меня к мысли, не очень оригинальной, но уж точно возникшей без всякого внешнего идеологического диктата. Суть её в следующем.

Два таких понятия, как место рождения и Родина иногда не совпадают по своему глубинному философскому смыслу. Конечно же, нельзя считать Родиной страну только потому, что тебе выпало там родиться. Рассуждая подобным образом, воробья, родившегося в конюшне, можно считать лошадью. Кстати сказать, твоим желанием по поводу появления на свет никто не интересовался.

Но судьба иногда даёт возможность выбрать не место рождения, а нечто несравненно более важное - Родину. Это страна, где человек действительно чувствует себя её частью. Куда всегда хочется возвращаться, независимо от обстоятельств. Это уголок земли, который мы стремимся сберечь, защитить, сохранить. Там, где нам хорошо и свободно. Где мы можем быть самим собой.

И не важно, что человек вкладывает в понятие Родина. Возможно, это дом, где ты родился. Или растущие возле него берёзы, наиболее популярный символ русских патриотов. Допускаю, что Родина – это страна, где жил и сформировался как личность.

Бесспорно, Родину надо любить. Можно считать её матерью. Страдать за неё. Даже умереть. Но только при одном обязательном условии. Режим, который, разумеется, не олицетворяет Родину, должен относиться к своим гражданам если не с материнской лаской, то уж, по меньшей мере, хотя бы уважать их. Я сделал такой выбор, и до сих пор не раскаиваюсь в содеянном.

Попрощавшись с сыном, в подавленном состоянии духа мы втроём впервые в жизни переступили порог магазина беспошлинной торговли «Duty Free». Никаких намерений что-либо купить у нас, в общем-то, не было. Весь наш наличный капитал состоял из $450.

Это всё, что мы с большим трудом смогли буквально вырвать у советской власти за мой с супругой тридцатилетний труд на её благо. Можно сказать, что ещё повезло. Если бы не помощь сына, то мы бы вряд ли получили даже эту более чем скромную сумму.
 
Ассортимент магазинчика выглядел достаточно убого. Единственно, что привлекало внимание, так это несуразно высокие цены, проставленные исключительно в долларах. На осмотр ушло минут пятнадцать. Так ничего и не купив, мы покинули последнее в нашей жизни на географической родине торговое заведение.

Часа через два объявили посадку в самолёт. Я десятки, если не сотни раз совершал аналогичные процедуры. Но только однажды 5 сентября 1990 года мне довелось проделать её в составе толпы человек в триста, почти сплошь состоявшей из лиц еврейской национальности.

Никаких особых эмоций данный факт у меня не вызвал. Запомнилась только удивительная тишина, с которой поток пассажиров медленно вливался в огромный лайнер ИЛ-86. Подобное поведение такого скопления евреев показалось мне тогда противоестественным. Надо полагать, что эйфорию по поводу репатриации на историческую родину испытывали далеко не все наши попутчики.
      
Полёт до варшавского аэропорта занял чуть больше часа. Сразу после приземления  самолёт отбуксировали в укромный угол взлётного поля. Ещё до подачи трапа лайнер окружили израильские солдаты с короткоствольными «Узи». Всех пассажиров быстро и организовано перевели в расположенный рядом терминал. Выходить из него запретили. Всё здесь было отработано до мелочей. Сбои, вероятно, случались редко.

Не знаю, что чувствовали остальные участники этой операции, но лично у меня в тот момент возникло некое странное чувство. Какая-то смесь гордости и горького разочарования пополам с подспудной тревогой. Гордость за молодых симпатичных крепких ребят с автоматами, олицетворявших для меня единственное в мире еврейское государство.

С этой минуты оно брало нас под свою защиту. Нас, лишённых гражданства уже бывших советских евреев, не успевших ещё абсолютно ничего сделать для блага страны, которая так приветливо, я бы даже сказал великодушно, встречала своих блудных детей.

Но это благородное чувство тут же сменилось горестью и тревогой. Становилось как-то не по себе при мысли о том, что человечество так и не извлекло никакого урока из беспрецедентной в истории современной цивилизации трагедии, названной Холокостом.

В 1990 году исполнилось ровно сорок пять лет с того времени, когда мир узнал о жутких злодеяниях фашистских нелюдей. Немецкими нацистами и их приспешниками за шесть лет войны было удушено в газовых камерах, сожжено в крематориях, расстреляно и заживо погребено около шести миллионов европейских евреев.

Однако, к огромному сожалению, спустя почти полвека после победы над нацизмом, принципиально почти ничего не изменилось. По-прежнему в центре Европы приходиться так тщательно охранять потомков на треть уничтоженного народа лишь только потому, что они являются евреями. Воистину, история только констатирует факты и события, но никого и ничему не учит!

Послесловие:

ПОСЛЕ ИСХОДА

У жителей печальных
Спросили как-то раз:
– Ну, как у вас, нормально
С евреями сейчас?
И сразу же печальный
Услышали ответ:
– С евреями нормально,
А без евреев нет!

В.Орлов