Околомузыкальные истории

…забавные и не очень, а по совести – очень грустные. Но сначала преамбула, довольно жестокая, без преувеличения выстраданная жизнью; с ней будет понятнее чувство, с которым набрасывались эти маленькие заметки.

Огромный процент добропорядочного трудящегося населения земного шара считает музыкантов, актеров, писателей и прочих поэтических шведов в лучшем случае за лодырей, которые не хотят работать по-настоящему и отсиживаются за своими балалайками, кулисами и авторучками, а в худшем – тунеядцами, которых следовало бы переловить и вручить каждому по совковой лопате. В некоторой стране (не помню ее названия) на всю эту дармоядущую шушеру, плюс врачей и учителей, наклеили позорный ярлык: «непроизводительная сфера». Вроде как и признали (брезгливо сморщив нос) право на существование, но четко указали: помните, братцы, что хлеб вы едите не вами заработанный.

Первая история, трагическая. Поступила одна моя очень одаренная ученица-гитаристка в Донецкое музыкальное училище. Проучилась три с половиной курса, до диплома – четыре месяца. А тут – перестроечные и постперестроечные дела: фирма предлагает ехать в Японию на работу… нет, не играть на эстраде! Мыть в ресторанчике посуду. Мусор там вынести. Еще чего по этой же специальности. Не знаю, о чем думала моя ученица, но знаю, о чем думал ее папенька: ДОЛЛАР!!! За мытье посуды в Японии платили долларами!!! Какая музыка!!! И вместо того, чтоб всыпать ремня задурившей дочке, папенька с пеной у рта поддержал «начинание» своего чада… Потому как была у него своя, хуторянская, кондовая философия: музыка – это не профессия. Добро был бы отморозок какой, нет: грамотный, образованный человек.

Вторая, идиотская. Тоже про ученика с очень хорошими задатками. Менее чем за год он сделал такие успехи, что я посчитал своим долгом серьезно поговорить с мамой.
–Сын у вас очень способный. Считаю, что ему следует попробовать поступить в музыкальное училище.
Мама обомлела от восторга:
–Конечно! Конечно! Это так здорово! Вот получит специальность и пусть поступает!
Я, наивная душа, вытаращиваю глаза: дескать, вы о чем? диплом музыкального училища это и есть специальность, а вы что за специальность имеете в виду?.. В ответ (важно и назидательно!):
–Ну-у-у… Сантехник. Водитель. Слесарь или токарь.
Вот так я узнал, какие чувства испытывает оплеванный человек.

Третья, фарсовая. Встречает меня у подъезда мужик с нашего двора и чуть на шею не бросается.
–Брателло!!! Ты-то мне и нужен. Сын женится, поиграй на свадьбе.
Я опешил:
–Я же гитарист. Классик.         
–Ну и что?
–На гитаре, что ли, играть? «Сарабанду» Баха?
–Зачем на гитаре? На баяне или на аккордеоне.
–Так я же на гитаре играю! Классику!
–А какая тебе разница, на чем играть? Ты же музыкант!
Препирались мы минут десять, кончилось тем, что у него налились кровью глаза, а мне пришлось отправляться на три китайских иероглифа. Сколько лет прошло, а до сих пор при встрече не здоровается.

Четвертая, зеркальная первой и третьей. Приводит папа сынишку. Папа – шахтер, поэтому «отработал» по полной программе: цедил сквозь зубы, смотрел не в лицо, а мимо и т.д. и т.п. Первое занятие сидел отвернувшись, видимо вникая, за что «дармоед» берет с честного труженика его кровную деньгу. Потом начал потихоньку поворачиваться. Для справки: первые уроки очень трудны – надо выучивать названия и обозначения пальцев, названия нот и их длительностей, следить за правильностью посадки, положения правой и левой руки, движения пальцев, играть строго под счет педагога, да всего и не перечислишь. В общем, пару последних уроков папа сидел не отрывая глаз от ученика и учителя и, уходя, протянул мне руку:
–Я лучше всю жизнь буду кайлить в шахте, чем сяду на ваше место!

Пятая, телефонная. Звонок, женский голос.
–Алле, можно Николая Денисовича?
–Слушаю вас.
–У меня внук, мне сказали, что вы на гитаре учите.
–Учу. А сколько внуку лет?
–Шестнадцать.
За долгие годы работы у меня выработалась стойкая аллергия к ученикам и ученицам старше 13-14 лет, так как это возраст начинающихся любвей и дружб, для коих гитара – первостатейный атрибут. Кто там будет учить гаммы и этюды!.. Начинаю изворачиваться, аки уж на горячей сковородке:
–Понимаете, ученики в этом возрасте уже грамотные и умные, им хочется: раз-два и мы – артисты! Они придут на несколько уроков, разберутся, что к чему, и поймут, что не туда попали.
–Но попробовать-то можно.
–Можно. Но вы-то попробуете один раз, а я напробовался сотни. Зачем мне зря тратить время и нервы, а вам выбрасывать деньги?
–А вы что, берете деньги?
–А как же? (называю сумму).
Пять секунд ядовитого молчания. Затем:
–Да-а-а… Дожи-и-ли… Ну и наро-о-од пошел!.. Уже за то, чтоб научить на гитаре берут де-е-еньги!.. А меня в молодости научили играть на балалайке и никто никаких де-е-енег не брал!..
Короткие гудки.

Шестая, квазимелкоуголовная. Ученик. Ленивый. Сонный. Музыкально бездарный. На уроках мучаемся. Оба. Жду не дождусь, когда бросит. Еще для справки: в своей практике я применяю всего две оценки: «принято» – «не принято». Если «принято» – рядом с названием пьесы ставлю карандашом галочку, о чем перед началом обучения информирую родителей. Так вот – домашнее задание не выполнено, «не принято», повторили пьесу, иди дома снова учи. На следующий урок у названия пьесы потерта ластиком бумага. «Артист, – думаю, – дома для родителей нарисовал галочку, а перед уроком стер!» Пьеса снова не выучена, снова «не принято». Следующее занятие, бумага потерта сильнее. «Не принято», повторили, иди учи. Вскоре на нотном листке образовалась дырка. Плюю (мысленно) и ставлю галочку не слева, а справа от названия.
Разбираем очередную пьесу. На следующий урок… Короче – см. выше! Наконец – бросил мой ученик гитарное поприще и я почувствовал, что жизнь наша не так уж и безрадостна, есть в ней светлые мгновения.
Прошло полтора года. Сижу вечерком, мирно читаю книжку. Звонок. Открываю дверь. Стоит невысокая радостно улыбающаяся женщина, рядом – верста коломенская, на полголовы длиньше меня, руки в брюки.
–Здравствуйте, Николай Денисович! Пришла узнать, как дела у моего племянника!
У меня глаза шестигранные:
–Какие дела?! У какого племянника?!
–Так вот же – ученик ваш.
Вглядываюсь, узнаю, – он, ученик, который дырки в нотах протирал. Правда, раньше его макушка была чуть выше моего плеча.
–Так я его с год уже в глаза не видел.
Тетя и племянник (басом) одновременно:
–Как?!!
–Я ходил!
–Он вам все время платил!
–Я ходил!
Тут уж не стерпело ретивое:
–Ходил?!! – бегу в комнату, хватаю журнал и являю пред ясны очи тети и племянника.
–Ходил?! Вот – последняя пометка об уплате, дальше – прочерк, считайте – полтора года.
На тетю было жалко смотреть, беглый мой студент вытянул руки из карманов и даже как-то скис.
–Извините, пожалуйста… – и ушли.
До сих пор не могу понять: как можно было передавать с чадом ежемесячную плату для педагога и за полтора года не заметить, что оно ничего не делает?

Седьмая, в некотором роде лирическая. Приходят мама с дочкой. Мама – ну очень симпатичная женщина и по возрасту очень мне, грешнику, подходящая. Девочка – вся в маму, ангелочек, а когда начали заниматься моя бедная крыша и совсем поехала: ручки – прелесть, пальчики – гитарные, природное чувство ритма, память, понятливость. Один урок, второй, третий, четвертый. И замечаю, что милая мама на меня искоса поглядывает. Я, как педагог, достаточно ответственный, а тут вообще полез из своей педагогической шкуры, тем более давно уже померещилось, что у дочки отсутствует папа и она бы не прочь зачислить на эту должность своего учителя. И вот через месяц или чуть более мама задает вопрос:
–А когда ребенок будет играть?
Распускаю музыкально-павлиний хвост: девочка – талант, у нее все данные для профессиональной гитаристки, что год-полтора таких занятий и она будет звездой в своей возрастной номинации. (Между прочим, чистую правду говорил). Мама с сияющими глазами слушает, кивает, урок закончился. Попрощались, ушли. И больше я их не видел. Видать, перепутали гитару с магнитофоном. Ведь там как: сунул штепсель в розетку, ткнул пальцем в кнопку и оно заиграло.

Восьмая, скандалезная. Тоже мама, но с сыном. Здесь я и сообразить ничего не успел: три с половиной урока. А мальчонка попался хороший: сметливый, коммуникабельный, с удовольствием вникал в азы гитарного искусства. Но… На второй урок пришел ничего не выучив дома. Я решил, что либо какая-то помеха случилась в школе или дома, либо они не поняли сути процесса. Еще раз повторяем старый материал и разбираем новый. В конце урока настоятельно прошу: «Чтоб дома все выучил!» Третий урок – ноль. Снова повторяем весь материал, снова прошу выучить. Четвертый урок – ноль. Я в праведном негодовании:
–Чему вы собираетесь научиться, если абсолютно не занимаетесь дома?!
Мама медленно поднимается со стула, глаза у нее сверкают яростью и презрением, а поднявшись, кричит:
–Но мы же ВАМ деньги платим!!!
Сынулю в охапку и, не прощаясь, хлопает дверью. Помню, долго я сидел в тупой неподвижности и, время от времени, шизофренически тряс головой.

Последняя, психиатрическая. Это история собирательная, история мучительная. История оскорбительная, но обиду прощаешь, т.к. руководствуешься евангельским: «не ведают, что творят». Это когда приводят ребенка с психическими отклонениями. Прямым текстом и с тяжелым вздохом сообщают:
–В школе он ничего не понимает – ни математики, ни географии, так пусть хоть на гитаре играет!
Объяснить, что музыкальная наука ничуть не уступает по сложности математике – невозможно, не поймут. Отказать – язык не поворачивается: и без того родители несчастные, откажешь – и останешься в их памяти черствой бессердечной скотиной, не пожелавшей помочь больному ребенку. Так что взваливаешь на себя этот крест беспрекословно и на уроках выкладываешься вдвойне и втройне. К чести родителей надо заметить, что они быстро разбирались в ситуации и прекращали занятия сами. Правда, не без исключений. Пару раз попадались агрессивные родители: заметив, что ребенок оживляется, когда с ним возится учитель музыки, вцеплялись в того учителя мертвой хваткой, ни на грош не беспокоясь, во что такая «возня» обходится педагогу.

Позволю закончить свои заметки историческим анекдотом: едет великий певец Федор Шаляпин на извозчике, а возница его спрашивает:
–Что работаешь, барин?
–Да вот, в опере пою.
–Петь то мы все умеем, я спрашиваю – что работаешь?