Глава 3а. -Отрицательности насилия

            Начнём с неизбежных отрицательных последствий насилия.         

            При борьбе с врагами, а также как вспомогательное средство при решении других задач, в революциях применяется насилие. Категорически отметая обывательские вопли о недопустимости вообще всякого насилия, в то же время надо иметь в виду некоторые отрицательные последствия его применения.
    
     Есть отрицательности, которые я только отмечу, но разбирать не буду. Такие отрицательности, как равнодушное привыкание применять насилие, вредная склонность решать сложные вопросы простым нажимом, неминуемое появление мстительности среди обиженных, - эти отрицательности, конечно, надо иметь в виду, но я не считаю их проблемными для социалистического преобразования общества, то есть такими, какие могли бы провалить дело построения нового общества. Гораздо опаснее другие отрицательности, накопление которых прямо губит дело соцализма. О них и пойдёт речь.
   
     Гораздо опаснее для социалистического дела появление в массе народа сильных психологических отрицательностей, сковывающих свободу мышления и самостоятельного творческого действия. Это вредно сказывается и на активности народа, и на качестве госаппарата, и на качестве самой партии и тем самым мешает выполнить главное дело революции, искажает его.
   
     Когда могут возникать и накапливаться такие психологические отрицательности? Они возникают не у всех и не всегда. Они появляются у тех людей, которые ещё не дозрели до происходящей борьбы, которые ещё не принимают как вражеское то, против чего применяется насилие, которым поэтому не ясно значение репрессий и они вообще не понимают в чём дело.
            
     Такая недостаточно зрелая часть народа имеется на любой стадии борьбы. Думать, что можно дождаться, когда дозреют все, нелепо. Но ясно, что если таких будет большинство, то из-за сильных и обширных психологических отрицательностей дело формирования подлинно социалистического, активного и инициативного человека не сможет закончиться успехом. Следовательно, применять насилие против врага допустимо лишь тогда, когда таких будет сравнительно немного, то есть когда большинство уже осознает этого врага. В этом случае психологические отрицательности хоть и будут, но у мало что решающего меньшинства. Пользуясь тем, что большинство уже созрело до чёткого осознания врага, насилие надо применять открыто, с честным объяснением и с широким привлечением народа, чтобы всякие недопонимания свести к минимуму.
   
     Хорошей иллюстрацией является применение насилия против врагов первой разновидности. Хотя в гражданской войне и оставалось ещё большое количество промежуточных, ничего не понимающих людей и у них, конечно же, были все эти психологические отрицательности, но большинство уже достаточно ясно понимало, кто враг и почему. Борьба поэтому велась максимально открыто, с широчайшим участием масс. Вот почему в этой борьбе ноющее, напуганное, забившееся в норы меньшинство хоть и было, но не имело большого значения.
   
     Такое правильное применение насилия не деморализует большинство, а наоборот - воодушевляет его, придаёт ему силу и уверенность.

                _ _ _ _         
         
            
            А как же обстояло в этом смысле дело с врагом второй разновидности, - врагом мелкобуржуазного типа?
   
     Вообще говоря, дистанцирование от этого типа врагов является делом более трудным. Если в результате долгого предыдущего исторического развития враги первой разновидности сами выделились в стоящий над простым народом слой, то есть являются чем-то внешним для него и не связаны с ним, то враги второй разновидности (простые мелкобуржуазные элементы) не выделены в такой отдельный слой, рассеяны внутри народа и связаны с ним многими родственными и приятельскими узами. В то же время почва для произрастания этих врагов в нашей, по преимуществу мелкобуржуазной, стране была наиблагоприятнейшая.
    
     В пролетарской политике есть то, что не устраивает мелкую буржуазию, но есть и то, что устраивает. Если вести политику без авантюрных заскоков, так, чтобы можно было на каждом этапе тем, что устраивает, перевешивать то, что не устраивает, то можно будет с мелкой буржуазией сосуществовать, постепенно переделывая хозяйство и общество. Конечно, и в этом случае будут враждебные действия каких-то крайних мелкобуржуазных элементов. Их надо подавлять. Но открытым и понятным для большинства способом. Это сведёт психологические отрицательности народа к вполне допустимому минимуму. При таком взвешенном, умеренном продвижении больших психологических отрицательностей быть не должно.
    
     Но как известно, историческая обстановка того времени не дала возможности двигаться умеренно. Она потребовала форсированного рывка. Ближайшими следствиями форсирования были изнуряющий труд, тяжелейшие материальные условия, жёсткий дисциплинарный режим (в том числе и идеологический). Это не могло не вызвать в шатком мелкобуржуазном народе волну активного недовольства.
    
     Достаточно почитать оппозиционера Рютина (1932 год),чтобы представить это:
 
     - "Рабочий сидит на голодном пайке. Рабочие истощены, покупательная способность трудящихся города и деревни подорвана в корне. Страна, обнищавшая, ограбленная,разорённая, нагая и голодная, потерявшая веру в дело социализма, терроризированная, озлобленная, - всё дальше и дальше загоняется в тупик... Деревня превращена в худший вид колонии и представляет собой сплошное кладбище... В дальнейшем перспективы для промышленности ещё более мрачны. В ближайшие два года абсолютно неизбежно полное прекращение промышленного строительства. Ещё более катастрофичны перспективы сельского хозяйства. Колхозы обречены на неминуемый развал. Совершенно очевидно, что и совхозы в своей большей части обречены в ближайшие 2-3 года неизбежно на развал... Индустриализация, доведённая до абсурда, из орудия могучего роста благосостояния превратилась в подлинно народное бедствие. Строительство на костях трудящихся не есть подлинное социалистическое строительство. Теория Сталина об обострении классовой борьбы по мере нашего продвижения вперёд по пути к социализму является антиленинской... Исключение из партии, аресты, снятие с работы, травля в печати и на собраниях, обвинения в оппортунизме, вредительстве, связи с кулаками - всё это без всяких оснований сыпется на членов партии. Они затравлены и запуганы аппаратом... Все видят кризис, а кричат об успехах. При первом же серьёзном испытании партия обнаружит своё внутреннее разложение... Советская демократия подменена единоличной диктатурой Сталина... Армия и ГПУ стали подавлять недовольство народа... Партия в большинстве против Сталина. Ещё более против народ. В деревне нет даже нейтральных, она доведена до отчаяния, кипит возмущением. И в армии эти настроения отражаются, и даже большинство аппарата внутренне не верит"...

     Как вам эти панические вопли?
   
     В архивной сводке о настроениях рабочих (1929 - 30 годы) приводятся примеры многочисленных отсталых мнений: "Живётся тяжело, не жмите - дайте рабочему пожить; масса начинает терять веру, к тому же слышим разговоры в самых верхах о губительности нынешнего курса... Низкий уровень жизни, а тут ещё государственные займы; обманывают нас дураков - грабят крестьян, это не дело - борьба с крестьянством; нельзя душить людей, это будет насилие, а не свобода..."
    
     Меньшевик Николаевский приводит слова Бухарина, сказанные им при их встрече за границей: "Ужасы, которыми сопровождались походы на деревню, об этих ужасах вы имеете только слабое представление, а они, эти верхи партии, все были в курсе всего совершавшегося, - многими из них воспринимались крайне болезненно. Это было в конце 1932 года, когда положение в стране было похоже на положение во время кронштадтского восстания. В самых широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой завёл страну в тупик, поссорил страну с мужиком и что спасти страну можно только устранив Сталина".
   
     Луначарский, характеризуя обстановку 1930 года, говорил:
 
     - "Внутри страны кулак и всё, что широко раскинулось вокруг него, вплоть до какого-нибудь академика с европейским именем и патриархальными сединами, до жёлчного писателя, который искусно мажет нам ворота дёгтем под предлогом художественной правды, через учителя, втихомолку пускающего антисемитские шуточки, вплоть ло пропившего последние штаны проходимца, хрипящего злобную чепуху по базарам, - все они стараются сами себя и друг друга консервировать на старых позициях и яд свой неустанно распространяют вокруг себя, окутывая им крестьянина-середняка, неустойчивые прослойки служащих и несложившуюся, неокрепшую молодёжь".
   
     Колебания и паническая оппозиционность проникала во все сферы, в том числе и партию и в её руководство.
   
     Таково было положение в то тяжёлое переходное время. Ясно, что такая обстановка сузила возможность вести борьбу правильно.
 
     И в самом деле - как можно открыто объявлять, за что именно бьют, если у многих это вызовет не осуждение, а сочувствие? Как можно привлекать широкую массу ловить, разоблачать, карать, если она сама во многом такая же или друзья, или родственники? Как можно обеспечить широкий контроль за этим со стороны партийных комитетов всех уровней, если и комитеты засорены такими же или непонимающими?
   
     В этих условиях правильное по форме осуществление борьбы, наоборот, не улучшит, а ухудшит дело. Открытость усилит распространение вредных идей. Расправа с теми, кому сочувствуют, оттолкнёт большую часть народа от руководителей. Прямая опора на сознательное меньшинство против остального шаткого большинства расколет общество. И всё это именно тогда, когда надо наоборот - сплотить всё общество в монолит вокруг руководящего ядра, иначе стоящих грандиозных задач не решить.
 
     Получается, что вести эту борьбу правильно, открыто нет возможности. А если так, то большие психологические отрицательности должны были возникать.
 
     Тем более, что насилие проводилось теми кадрами, которые имелись, то есть не всегда и не во всём качественными (что является отражением качества всего общества на данном этапе). Такое, не совсем чистое, насилие ещё больше увеличивало психологические отрицательности, особенно в тех слоях, на которые оно падало.
    
      Известный художник-новатор А.Родченко в своем дневнике писал:
   
     - "30 июня, 1938 года. Странное время. Все шепчутся. Все боятся. Очень нервирует, что у каждого кто-нибудь из знакомых взят. Не знают, за что и где он. От их разговоров сам начинаешь поддаваться панике. Это от неизвестности..."
   
      Нарком вооружений Ванников вспоминает:
 
     - "Мы не проявляли твёрдости и принципиальности до конца, выполняли требования, которые считали вредными. И в этом сказывалась не только дисциплинированность, но и стремление избежать репрессий".
   
      Академик Струмилин, занимавшийся теорией социализма, писал в письме Жданову в 1948 году:
   
     - "В рамках вражеского окружения приходится соблюдать крайнюю бдительность и осторожность. А из этого жизненного противоречия вытекают неизбежные следствия. Стражами бдительности у нас поставлены редакторы. И для них, естественно, линией наименьшего сопротивления является стремление не пропустить во избежание неприятностей никаких работ, выходящих за пределы испытанных уже шаблонов и трафаретов. Ведь за зарезанную в пылу излишнего усердия полезную работу они не несут никакой ответственности... Но даже преодолев случайно редакционные мытарства, автор должен ещё пройти через обличительную критику рецензентов, которых ещё больше, чем редакторов. Они тоже обязаны быть бдительными. И среди них всегда найдется достаточно ретивый, чтобы в ваших попытках сказать новое слово открыть новую ересь и придать вас за неё публичной анафеме. В таких условиях немеют подчас уста и опускаются руки в бесплодных усилиях даже у весьма смелых и оригинальных в своих исканиях новаторов в области теории социалистического общества. Никто из них, разумеется, не застрахован от ошибок. Но в других областях ошибки просто отмечаются и исправляются, а в этой бдительности ради можно иной раз быть и без вины ошельмованным и без суда подвергнуться публичной казни. К сожалению, такая практика не слишком благоприятствует продвижению нашей теории вперёд".
   
     В 30-е годы великий учёный И.П.Павлов писал  Молотову:
   
     - "Без людей с чувством достоинства и долга всякое государство обречено на гибель изнутри, несмотря ни на какие Днепрострои. Беспрерывные аресты делают нашу жизнь совершенно исключительной. Я не знаю цели их (есть ли это безмерно усердное искание врагов режима, или метод устрашения, или ещё что-нибудь), но не подлежит сомнению, что в подавляющем большинстве случаев для ареста нет ни малейшего основания, то есть виновности в действительности. А жизненные последствия факта повального арестовывания совершенно очевидны. Жизнь каждого делается вполне случайной и нисколько не расчитываемой. А с этим неизбежно исчезает и жизненная энергия. Рабское "чего изволите" - зло и гибель для государства... Видите ли вы ясно огромные отрицательные стороны революции? Думаете ли достаточно о том, что многолетний террор и безудержное своеволие власти превращает нашу, и без того довольно азиатскую, натуру в позорно-рабскую. А много ли хорошего можно сделать с рабами? Пирамиды - да, но не общее истинное человеческое счастье... Пусть, может быть, это временно. Но надо помнить, что человеку, происшедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных, как и тем, кто приучается участвовать в этом, едва ли возможно остаться существом, чувствующим и думающим человечно. И с другой стороны, тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства. Человека в зверя превратить легко, и страшно трудно и невероятно долго обратно этого зверя сделать человеком... Люди делаются позорными рабами, а рабский дух, основательно натренированный, скоро потом не выгонишь".

     Приведенные примеры очень хорошо показывают психологическую реакцию непонимающей части общества на необходимые (подчёркиваю - необходимые!) политические репрессии революции.

                - - - -

          Итак, уровень развития нашей страны объективно способствовал психологическим отрицательностям в большой части народа. Уменьшить эти отрицательности было довольно трудно.

     Если не было возможности уменьшать эти отрицательности обычными, естественными способами, надо было применить какие-то другие способы. Применялись ли эти другие способы или их совсем не было?
   
     Если бы их совсем не было, это означало бы, что проблему даже и не видели. Но многие факты показывают, что проблему и видели, и какими-то способами пытались уменьшить.
   
     По-видимому, именно с этой целью обвинения, предъявляемые репрессируемым, специально формулировались так, чтобы у обывателя возникало не сочувствие, а осуждение к репрессируемым и чтобы он не волновался за себя, - ведь он не шпион, не диверсант, не террорист, чего же ему бояться. Для того, чтобы массовость репрессий не казалась обывателю необоснованной, под неё подкладывали психологическое обоснование с помощью огромного количества книг, фильмов, газетных статей на тему о шпионах, диверсантах, вредителях. Очевидно, именно во избежание гнетущей атмосферы большая часть арестов проводилась тайно, неафишированно. Для того, чтобы всё выглядело правдоподобно, надёжно и успокоительно, устраивали и открытые суды. Если обвинения были истинными и имели фактические доказательства, то этим судам придавалась очень шумная гласность. К делу широкого комментирования судов в прессе привлекались известные и любимые народом люди - писатели, актёры, полярники. Думаю, эту же роль играла бодрящая пропаганда, параллели с прогрессивным насилием исторических деятелей прошлого, положительное превознесение охранных органов и использование естественного стремления людей к безопасности и благополучию страны.      
         
     Давали что-то эти меры? Давали, и немало. Но могли они быть исчерпывающими всю проблему мерами? Нет, не могли.
   
     Исчерпывающей мерой могла быть лишь естественная открытость при дозрелости большинства. Всякие иные меры, хоть и очень хитроумные, являются не естественными, а искусственными. Они могут отчасти уменьшить эту проблему, но не решить. К тому же у всех искусственных мер есть свойство параллельно тоже давать какие-то свои вредности, которые проявляют себя или сразу, или в будущем.
   
     Это совсем не значит, что эти меры не надо было применять. Наоборот, их обязательно надо было применять, если другие были пока невозможны. Но одновременно надо помнить о недорешённости проблемы и о возникающих вторичных отрицательностях.


        (Вообще в этой теме явно проступает очень большой вопрос. С точки зрения чистой теории, такое положение могло сложиться только при вынужденном проведении такой политики, для которой ещё недостаточно созрели условия. При соответствии политики уровню зрелости общества таких проблем не возникло бы. Значит, соответствия не было, значит было опережение? Что же это за опережение? В чём тут дело? Уж не правота ли меньшевизма? Нет, тут что-то другое. Об этом надо будет подумать.)

                * * *

           Отдельно хотел бы указать на более острое проявление этой проблемы в такой тонкой сфере, как отношения с интеллигенцией. Сначала несколько общих замечаний.
         
     Творческая, интеллектуальная функция интеллигенции жизненно важна для общества. Возникновение у неё сильных психологических отрицательностей особенно нежелательно, так как, парализуя её свободное творчество, они губят эту полезную функцию.
   
     Но именно потому, что интеллигенция жизненно важна для общества, каждый правящий класс воспитывает её в своем духе. Интеллигенция, воспитанная старым строем, вольно или невольно вобрала его идеологию и продолжает сеять её в новом обществе. Большинство же народа в мелкобуржуазной стране промежуточно, и итог классовой борьбы зависит от того, какому именно сознательному полюсу удастся перетянуть на свою сторону это большинство. Вот почему, с одной стороны надо, обязательно надо подавлять буржуазную идеологию интеллигенции, но с другой стороны - делать это так, чтобы сберечь её полезную функцию.
   
     Если бы было много интеллигентов с большевистскими взглядами, то задача была бы легка. Но большевистской интеллигенции в нашей стране было крайне мало. (Кстати - почему?).
         
     Часть старой интеллигенции встала на путь борьбы против Советской власти. Другая часть долго занимала выжидательную позицию и, наконец, решила ужиться с Советской властью. Третья же часть сразу пошла за Советской властью. Но и в идущей за Советской властью старой интеллигенции преобладал не большевизм, а общедемократические взгляды, или общий национальный патриотизм, или некая неконкретная революционность полуанархического толка.
   
     Если бы можно было быстро заменить старую интеллигенцию новой, советской, то задача тоже была бы легка. Но, во-первых, новую интеллигенцию нельзя вырастить быстро, а во-вторых, (многие не придают этому надлежащего значения) любая интеллигенция, - старая ли, новая ли, - пока она существует как интеллигенция (то есть как представители не коллективной, а индивидуальной по своему характеру деятельности), порождает в своей среде психологию, мягко скажем, несколько отличную от пролетарской, что при определённых условиях может привести её к врагам второй или третьей разновидности. Об этом никогда не нужно забывать.
         
          
            Махрово-реакционную интеллигенцию, в ходе нашей революции, конечно, пресекли. Высылка, репрессии или вечная заткнутость - таков её удел. Но понималась ли задача по отношению к остальной, сотрудничающей, интеллигенции? Насколько мне известно, задача понималась правильно.
   
     Луначарский говорил:
 
    - "Искусство - это сила влияющая, заражающая. Искусство больное заражает, как чума. Его надо во что бы то ни стало разбить, уничтожить, его надо выжечь... На вид иногда перед тобою только этакая голубая картина, а когда присмотришься, то она оказывается, часто даже для своего автора не вполне сознательно, обрывком вот этого тягучего, зловонного, удушливого газа антипролетарской культуры. Бдительность тут нужна огромная. Умение чистить не только энергичное, но и тонкое. Мы не должны и не можем быть расточительными, мы должны знать, где гангрены, где нужно резать и жечь, а где то, что можно лечить, что нужно скрепя сердце терпеть, пока не заменим новым и своим. Мы должны знать, кого поддержать, наставить, вовремя как следует пожурить. Бдительная осторожность должна охранять наше культурное творчество".
   
     В постановлении ЦК ВКП(б) в 1925 году говорится:
 
    - "Как не прекращается у нас классовая борьба вообще, так она не прекращается и на литературном фронте... Нужно помнить однако, что эта задача бесконечно более сложная, чем другие задачи... Критика должна, ни на минуту не сдавая позиций коммунизма, беспощадно бороться против контрреволюционных проявлений в литературе и в то же время проявлять величайший такт, осторожность, терпимость, должна решительно изгнать из своей среды полуграмотное, самодовольное чванство, искоренять некомпетентное вмешательство..."

     Подобных цитат можно привести немало. Задачу, безусловно, видели. Однако выполнение не могло не быть трудным. Нехватка подходящих кадров, обладающих одновременно и чёткой коммунистической идеологией, и высоким художественным чутьём, и новаторкой смелостью; неизбежная грызня разных конкурирующих мелкобуржуазных выскочек, выдающих себя за истинно пролетарских; невозможность уделять этому достаточно внимания в трудные первоначальные годы решения других задач, - об этих объективных помехах уже говорилось. Говорилось и об изменениях в связи с обострением обстановки к началу 30-х, когда многие, раньше более-менее довольные, становились недовольными; когда их согласие с властями сменялось расцветом "рютинщины", а то и похуже; когда лояльные попутчики переставали быть попутчиками. Многое из того, что раньше было терпимым и подлежало лишь цивилизованной критике, теперь стало в силу этих обстоятельств нетерпимым и потребовало жёсткого подавления.
   
     Сделано тут было много, очень много хорошего и правильного. Множество расцветших блистательных имён и огромные достижения в нашей науке и разных видах искусства общеизвестны.
   
     Но всё же в тех условиях появление психологических отрицательностей широко затронуло и интеллигенцию, которая из-за присущих ей черт восприняло это ещё более чутко и болезненно.
   
     Известная скульптор В.Мухина отмечала, что "часто социалистический реализм понимался слишком узко".
   
     Выдающийся актер Н.Черкасов говорил: "Иной раз нам мешали в творческих поисках. Нередко товарищи, пугливо озирающиеся в своих кабинетах и не видящие дальше своего чиновничьего кресла, путали поиски новых форм с формализмом, и тогда они пытались вставлять рогатки в наше искусство".
      
     В 1940 году в письме Сталину несколько известных работников кино писали:
 
    - "Кинематография превращается в серую, доктринёрскую жвачку. Моральное состояние творческих работников очень тяжёлое... Вытравливается творческая атмосфера, подменяется аппаратно-бюрократическими отношениями. Перестраховка, мелочная опека, высокомерное недоверие не дают возможности творчески проявить себя в полную силу..."
   
     Писатель К.Симонов, вспоминая "ждановское" наступление, пишет: "Главное ощущение было такое: что-то делать действительно нужно было, но совсем не то, что было сделано. О чём-то сказать было необходимо, но совсем не так, как это было сказано... Цель была ясна, выполнение же было поспешным, небрежным... Было ощущение грубости, неоправданной, тяжёлой... Борьба быстро приняла разнообразные уродливые формы,... отмечась в некоторых своих проявлениях печатью варварства, а порой и прямой подлости..."
      
     Свидетельств подобных настроений также можно привести очень много, не говоря уже о ядовитых воплях той части интеллигенции, которой присущи явный антисоветизм и буржуазность.

                * * *

            Подводя итоги этой теме, сделаем такие выводы.
      
      - 1). Руководители видели опасность отрицательных последствий насилия и пытались минимизировать их.
      
      - 2). Особенности обстановки в нашей стране сузили возможность этого. Психологические отрицательности у какой-то, довольно большой, части народа всё же накапливались и не могли не накапливаться.
               
      - 3). Большевистская власть не успела провести достаточным образом исправления в этой сфере, так как пала до того, как это стало возможным.
      
      - 4). Враги третьей разновидности сумели воспользоваться этими накопленными отрицательностями, сыграли на этом, использовав в своих целях всех недовольных и непонимавших.
      
      - 5). В то же время разбор натолкнул нас на вопрос о какой-то особой причине специфически сложного положения, о каком-то вынужденном опережении политикой имеющихся условий. Ходячее объяснение этого только осадным положением страны недостаточно. Явно чувствуется ещё какой-то большой внутренний фактор. Какой? К этому вопросу обязательно надо вернуться.


(mvm88mvm@mail.ru)