Флобер. Глава 59

                Глава LIX




                1876


   Вы немного огорчаете меня, дорогой мэтр, приписывая мне эстетические суждения, совершенно мне не свойственные. Закругленность фразы сама по себе ничего не стоит. Вам не найти точную фразу, если нет точности в мысли. Что значит хорошо писать? Бюффон, вступая в Академию, сказал: «Хорошо писать значит хорошо чувствовать, хорошо мыслить и хорошо выражать», и мне нечего добавить к этим его словам. Я восхищаюсь Бюффоном, который, садясь писать, всегда надевал манжеты и тщательно причёсывался. Хорошо сказал об этом Эро де Сешель: «Великий автор идёт в кабинет свой, как мы идём в торжественное собрание: он здесь один, перед ним только вселенная и потомство».
   Моя религиозно-поэтическая повестушка, выдержанная  в вычурно-средневековом стиле, понемногу продвигается, думаю закончить её в конце февраля, и Тургенев уже обещал перевести её и напечатать в «Вестнике Европы».
   Поговорим лучше о ваших книгах. Я прочёл их залпом, одну за другой, и «Фламаранда», и «Двух братьев». Более всего поражает в этих книгах ваш гений расказчика, умение поддерживать в читателе неослабевающий интерес. Но что за отвратительный хлыщ этот ваш господин Фламаранд! А что до слуги, от лица которого ведётся повествование и который явно влюблён в свою госпожу, то я не понимаю, почему вы более обстоятельно не показали его ревность? Кроме графа, все герои вашей книги исключительно добродетельны, невероятно добродетельны. Но реальны ли они? Много ли вы таких встречали? Словом, дорогой мэтр, - и пусть это будет ответом на ваше последнее письмо, - вот в чём, как мне кажется, состоит наше с вами существенное расхождение. Вы с первой строчки решительно во всём воспаряете к небесам и уже оттуда спускаетесь на землю. Вы исходите от априорных понятий, от теории, от идеала. Отсюда и ваша невозмутимость, и ваше величие. Я же, бедняга, прикован к земле свинцовыми подмётками. Вместе с моими героями всё терзает меня, волнует, опустошает, и мне стоит больших усилий подняться ввысь. Захоти я, при таком своём методе, приписать моим героям ваше видение мира – и я просто показался бы смешным. Ну, а насчёт того, чтобы открыто выдать своё отношение к проиходящему и к своим героям, - нет, тысячу раз нет! Я не считаю себя в праве это делать. Я стараюсь вобрать в себя всё и передать это в тексте максимально правдиво. Чего ещё от меня требовать? Если читатель сам не извлечёт из книги морали, которая всегда в ней заключена, значит или читатель болван, или книга мне не удалась и вышла фальшивой.  Ибо если всё написано правдиво, значит оно хорошо. Непристойные книги потому и безнравственны, что в них недостаёт правды жизни. И, заметьте, я ненавижу то, что принято называть реализмом, даром что меня сделали одним из его столпов! Что лишний раз доказывает отсутствие у нашей читающей публики хорошего вкуса. Гнаться за успехом у этой публики кажется мне совершенно пустым занятием. Успех может быть только следствием, а не целью хорошей работы. Я никогда не гнался за успехом, хоть и очень его желал. Вот и попробуйте согласовать всё, что я здесь понаписал!

                ***

  Дорогой Доде! Мы должны увидеться завтра у Адольфа, где великий Тургенев будет угощать нас московскими блюдами. Ваша новая книга при первом чтении показалась мне превосходной. Мы подробно обсудим её, когда я прочту её ещё раз. Пока я хотел бы только поблагодарить вас за ваше прекрасное посвящение, совершенно мною не заслуженное, но чрезвычайно мне приятное.

                ***

  Мой дорогой мэтр!  Вы подарили мне чудесный день – я прочёл ваш последний томик – «Персемонскую башню» и «Марианну» - только сегодня. Мне нужно было закончить несколько дел, среди прочего – мою повесть о святом Юлиане, а потому я запер означенный том в ящик стола и, как только повестушка моя была этой ночью закончена, утром я первым делом достал из стола вашу книгу и прочёл её. По-моему, это замечательно. Просто две жемчужины. Ваша «Марианна» очень меня тронула, в некоторых местах я узнавал себя и готов был принять эти страницы за отрывки из собственных моих воспоминаний, если бы только был способен писать в этом жанре. Восхищаюсь вами в полной мере и без единой оговорки.
  Вот так, и я очень рад. Вы-то всегда мне делали только хорошее; я нежно вас люблю!

                ***

  Ваш друг по-прежнему насколько возможно терпеливо выносит свою унылую жизнь. Я кончил свою повесть и собираюсь начать другую, чтобы к осени можно было составить маленький том. А затем, может быть, снова возьмусь за свою большую книгу. Тургенев усиленно меня к этому призывает и корит за леность.

                ***

   Нынче утром я получил вашу книгу повестей, дорогой мэтр. Я буду читать её в конце недели во время маленькой двухдневной поездки в Пон-л’Эвек и Онфлёр, куда отправляюсь ради своей «Истории простой души». Так называется пустячок, который у меня сейчас на верстаке.
   Я рад, что вам понравилась новая вещь Доде. А если бы вы познакомились с автором, то полюбили бы его ещё больше, чем его творение, придирчивости к которому Тургенева я совершенно не разделяю. Напротив, восторги Тургенева по поводу «Ругона» Золя кажутся мне непомерными. В одном – обаяние, в другом – сила. Но ни для одного из них двоих не стоит на первом месте Красота, то, что для меня является целью Искусства. 


                ***
         
   В прошлую субботу хоронили Жорж Санд. Шёл дождь. На маленьком деревенском кладбище ноги увязали в грязи по щиколотку. Я разрыдался, я ревел, как телёнок. Она очень вас любила и, говоря о вас, всегда называла «добрым Тургеневым».