Внучка. 4. Каждому своё

«Три богатыря», как называли Лёньку, Федьку и Ваньку злоязычные соученики, пришли в школу вместе – они вообще редко ходили не вместе. Был понедельник. Понедельник – день тяжёлый. На первый урок – украинской литературы –  не успели. Потоптались в пустом коридоре. Постояли у двери класса. Федька предложил постучать, извиниться и испросить разрешения присутствовать, но Ванька и Лёнька на него зашикали – лучше, мол, прогулять, чем навлечь на себя гнев Анны Михайловны, учительницы. Она не любила, когда опаздывают. Прислушались о чём там речь. Кто-то из парней – кажется, Колька Недрыгайло (позже он поменял фамилию и стал Ломоносовым)  бойко читал  «Прометея» Андрея Малышко:

 
Пьятірка сивих плотарів
Сиділа в тінях яворів.
Варила кашу на триніжку,
А молодий козячу ніжку
Смоктав та річ сповага вів.


Вдруг в классе раздался какой-то непонятный звук, декламация стиха прекратилась, и тут же прогремел взрыв хохота. Хохот длился недолго – зычный, натренированный  голос Анны Михайловны с характерным ладонным стуком по столешнице прервал его.
– Мовчать! – закричала она так, что даже в коридоре задребезжали оконные стёкла, или шибки, как их ещё называли. –  Щоб ны звука ны пивзвука! Бо я з вамы не чикатымуся – кожному выставлю за повединку пьять… догоры ногамы. Прямо у щоденныку (в дневнике).  И хай тоди батьки що хочуть, тэ и роблять з вамы. Ыш! Розвеселилися…


Класс притих, и Анна Михайловна переключилась на кого-то из учениц:
– А ты, нерахубная (рохля)…  Чорнылку утрыматы не можеш… Та чи рукы не звиттиля повырастали, чи шо! И взагали, чого ты з нею куёвдаеся (возишься), з тиею  чорнылкою, га?  Докуёвдалася,  шо плаття зипсувала (испортила). А зараз стоиш як опудало (чучело) та очима блымаеш… Ступай хоч плямы (пятна) позамувай! Правда, йих вже й зубамы не выгрызытымеш, ну хоч трошки…


Прогульщики кинулись за огромный куст китайской розы, росший в углу в кадушке, и затаились за ним. Они не хотели, чтобы «нерахубная», которая сейчас выйдет (интересно, кто это будет?), видела их – а ну как донесёт учительнице! Из класса выскочила Софочка Будзинская, девочка с формами взрослой дамы, и, вся пунцовая, торопливо завибрировала большим  рыхлым телом в направлении туалета.

 
Как потом рассказал парням Свинтус Грандиозус (кличка), Софочка перевернула чернильницу. Чернила пролились на подол платья. Софочка  рефлекторно вскочила из-за парты, будто ей в одно место «встромили швайку». Растопырив испачканные пальцы, она беспомощно озиралась, и, казалось, усиленно соображала, что в таких случаях положено делать, рассмеяться или расплакаться. Её красивое аристократическое лицо обрело какое-то несчастно-глупое выражение, что и вызвало всеобщее ликование жестокосердых соучеников. «В общем, бесплатный цирк» – заключил свой рассказ Свинтус Грандиозус.


Пока «пострадавшая» замывала пятна, ребята покинули здание и ушли на задний двор – в заросли сирени. Там они могли незаметно и с комфортом досидеть до конца урока, а на переменке войти в класс, как ни в чём не бывало. Следующим должен был быть урок физики.
По дороге в школу ребята подобрали пять бычков (окурков) и теперь намеревались делать самокрутку – одну на троих. В зарослях они нашли укромное местечко.


Только расположились, как за соседним кустом что-то зашуршало и запыхтело. Вышел человек. Ребята почувствовали,  как по коже пробежали мурашки. И неудивительно: перед ними стоял… тот самый, людоедообразный мужик, который вчера, играючи ножом, демонстрировал, как он будет пригвождать их к жертвенному дрючку – точь-в-точь как навозных жуков к планшету. Если, конечно, они разболтают про то, что видели.

 
Ребята были не из робкого десятка, но и они затрепетали. И не столько, может, от страха, сколько от неожиданности. Правда, они вскоре отошли и успокоились, потому как тайны не разгласили и вот уже скоро сутки держали рты на крепком замке. Да и мужик казался сегодня менее устрашающим. Он сделал подобие дружелюбной улыбки (типа «улыбочка змеи») и со словами «не лякайтесь – свои» подошёл к ребятам. Каждому протянул руку и представился: «Дядя Грыша Хряпка».


Увидев, что ребята потрошат бычки и ссыпают недокуренный табак в обрывок газеты, он брезгливо сморщился и велел им выбросить эту гадость. Вытащил свои папиросы и широким жестом пригласил угощаться.  Ничтоже сумняшеся те потянулись  к портсигару – как завороженные.


Простые, как мамкины галушки,  и такие домашние слова «дядя Грыша Хряпка» подействовали на них успокаивающе, тем более что на дворе день, светло, по улице, за забором, ходят люди – чего бояться? И ребята посмотрели на дядю Грышу другими глазами – как на старого знакомого. Он дал им прикурить, прикурил сам. Глубоко втягивая ароматный дым, все  облегченно вздохнули.

 
Хряпка использовал старинный, идущий из глубины веков, психологический приём: раскуривание «трубки мира». Табачок всегда сближает. Главное, чтобы противник принял предложение покурить. А уж потом он никуда не денется. Хряпке повезло – ребята приняли предложение.  Теперь, считай, они у него в кармане.


А чем же руководствовались ребята, беря папиросы из рук незнакомца, да ещё такого свирепого? Догадаться нетрудно. Во-первых, очень хотелось курить – уши пухли. Во-вторых, задарма; а задарма, как известно, и уксус сладкий. В-третьих, в новинку: таких толстых и длинных папирос они отродясь не видали. Ну а в-четвёртых – и это, пожалуй, главное – вчерашний нож, который наверняка и сейчас лежит у Хряпки за голенищем.


Вот ребята и рассудили: ну зачем им «пИсать против ветра»! Чего они добьются? Только себе дороже сделают. К тому же папиросы, как оказалось, очень приятные – голову от них вскружило так, будто они по стакану крепкого вина выпили, и всё вокруг стало каким-то весёлым и оранжевым. Страхи, если где-то ещё и задерживались, выветрились полностью. В глубине души ребята даже возблагодарили судьбу, что вновь столкнулись с этим человеком.

 
А тот не собирался долго рассусоливать – тот сказал, что пришёл специально поговорить. И что ждал подходящего момента, чтобы на перемене, когда они выйдут во двор, отозвать в сторону хотя бы кого-то одного из них и передать мнение (он так и выразился – мнение) человека, которого они пока ещё не знают, но которого скоро узнают – если придут сегодня вечером «в одно место». И что им надо постараться понравиться этому человеку,  потому что от него многое зависит. И ни в коем случае не перечить ему, говорить только «так» и «дякую» («да» и «спасибо»). И что их, мол, не убудет, а только прибудет, «тому шо ласкаве телятко двох маток ссэ» (потому что ласковый телёночек двух маток сосёт).

 
Лёнька в ехидной манере стал задавать Хряпке провокационные вопросы:
– А чего это вам приспичило – именно сегодня? «Уж, замуж, невтерпёж» какой-то получается. Может, лучше завтра? Или послезавтра. Или послепослезавтра. Или ещё когда-нибудь.


Хряпка развёл руками:
– Ныяк не можна. Так мусыть буть, и так воно бутымэ (так должно быть, и так оно будет).
– А если мы не придём? Мы же не обязаны… – пытался качать права Лёнька.
– Есьли, есьли… – передразнил его Хряпка с некоторым раздражением. – Есьли б баби (бабе) яйця, то баба була б дедом…


Ванька и Федька стали толкать Лёньку в бока и шипеть, чтобы тот отстал от человека и прекратил свои дурацкие «если».  Вопрос, мол, решён: они придут. Но Лёнька не был бы Лёнькой, если бы так просто сдался. Он продолжал выпытывать у Хряпки информацию, правда, уже в менее вызывающей форме:


– Зачем, собственно говоря, приходить? Ума не приложу. Хотелось бы всё же знать. Может, хоть намёк дадите?
–  Нема часУ, – отмахнулся Хряпка. – Прыйдёте – узнаете.
– А кто там будет? Мы одни или ещё кто-то?
– Побачите. – Хряпка всем видом показал, что разговор окончен.


Но когда он назвал «одно место», куда ребята должны прийти, проскочил возглас не то разочарования, не то отчаяния. Его испустили все трое одновременно. Они удивились неимоверно. И насторожились. Потому что должны были явиться… к Шиянам. Причём явиться, когда стемнеет. Более того, чем позже, тем лучше.

 
– Але до дванадцати шоб, бо нихто вас пизнише не ждатымэ, людям спать треба, – предупредил Хряпка. Видя, что ребята недоумевают, добавил: – Надо допомогти Зойке поховать деда, бо вона одна, важко ей. Опщим, там домовымся (договоримся). Так шо до вечира. Глядить же! Бо я, вы знаете, шуткувать не люблю…


И, разрешив взять ещё по папиросе, исчез. Хотел перемахнуть через забор, чтоб минуя школьный двор сразу оказаться на улице, но потом передумал и сказал, что специально пойдёт через двор, а то, мол, кто-нибудь из дотошных учителей увидит и подумает, что «шпыгун» (шпион) какой-то пробирается задами.


Где тайна, там и романтика. Ребята чувствовали, что Хряпка многое недоговаривает, а то и вовсе говорит неправду. Что главная цель их явки к Шиянам не помощь Зойке, а что-то другое, более сложное. Может, ответственное и рискованное. И что сам Хряпка говорить об этом не уполномочен.

 
После этого загадочного разговора занятия уже были не в голове. Ребята сидели и не могли дождаться, когда проклятые занятия кончатся. Сбежать бы, да нельзя, экзамены на носу: навешают собак – рад не будешь. Хватит того, что на украинский не пошли. Ещё неизвестно, чем эта вольница обернётся.


Но вот задребезжал звонок. Не успела Алевтина Ивановна, учительница немецкого, произнести «die Stunde ist zu Ende» (урок окончен), как все трое, позабыв про Лёнькино увечье, вскочили и убежали в числе первых. На выходе из учебного корпуса столкнулись с Марией Терентьевной (тёть Марусей), уборщицей. Она недоуменно повела плечами и крикнула, глядя им вслед: «И куды б ото я так имчалася! Га? Наче гИмна у жопах горять. Чуть цыбарку з рук не выбылы (И куда бы я так мчалась! А? Будто гОвна в жопах горят. Чуть ведро из рук не вышибли)».


Из школы ребята  направились к Талалаихе  купить бутылку самогона в складчину – надо же было как-то расслабиться после всего, что сегодня на них свалилось, да и ещё наверняка свалится! Но пройдя метров сто, раздумали – Талалаиха не даст, начнёт читать нравоучения, скажет, что  ученикам не положено, что молоко ещё на губах не обсохло, будет стращать мамками.

 
Вместо Талалаихи пошли к Чётр Матр. Это было значительно дальше, зато с гарантией. Да и самогон у неё классный. Чётр Матр жила на Красной Горке.  Фельдшер Федотыч, когда серчал, что та спаивает народ, называл её «нанистка с гетчинсоновскими зубками».  Нанизм (или карликовость) – то же что и кретинизм – врождённое заболевание, возникающее вследствие недостаточной выработки гормонов щитовидной железы; в классическом варианте оно впервые было описано при дефиците йода, хотя есть и другие причины.


Клинически заболевание характеризуется малым ростом, короткими ножками и ручками, большой головой, косыми глазками. Перечисленные признаки делают таких больных похожими друг на друга. Облигатным признаком является умственная отсталость, вплоть до идиотии. А вот насчёт гетчинсоновских зубок фельдшер Федотыч, кажется, не туда загнул – это из другой оперы.


Гетчинсоновские зубы – маленькие, в форме отвёртки, редко расставленные, с полулунной выемкой на свободном конце резцов – бывают при позднем врождённом сифилисе. Хотя, если хорошенько подумать, кто мог помешать Чётр Матр помимо кретинизма иметь ещё и врождённый сифилис? И, быть может, фельдшер Федотыч был не так уж и неправ…


Чётр Матр любила испражняться на улице, чуть сдвинувшись куда-нибудь в сторонку, чтоб не наступили. И когда прохожие делали ей замечание, посылала всех к «чётр матр», то есть к чёртовой матери. Так за ней и закрепилась эта кличка.


Чётр Матр умела делать два дела: 1) гнать лучший в мире самогон и 2) жарить вкуснейшие в мире семечки. И тем и другим она торговала на дому, от клиентов отбоя не было. Ей всё сходило с рук, милиция её не преследовала – что взять с дурочки, не убивать же! Юродивых на Руси – Малой и Великой – никогда не обижали.


Ребята прошли сельпо, балку, повернули на ту улицу, где жила Чётр Матр, как вдруг увидели бабу Сару, она шла в том же направлении, что и они, только очень тихим ходом.
Баба Сара – это ещё один уникум Кизияра, лет ста от роду. Её тощую фигуру годы переломили ровно посередине, в поясе, под углом девяносто градусов. Когда она шла, верхняя половина туловища была параллельна плоскости земли, а голова закручена так, что старуха двигалась не лицом вперёд (и даже не теменем), а затылком. Поэтому смотрела на мир откуда-то из-под мышки и куда-то вбок и назад. Но дорогу различала хорошо, и всё вокруг видела – непостижимо каким образом.


Ходила она с клюшкой и, конечно, медленно,  но ходила много и далеко, как нельзя лучше оправдывая старинную русскую пословицу «тише едешь – дальше будешь». Её видели то на железнодорожном вокзале, то на рынке, то в центре города, то где-нибудь на глухой окраине. Людям казалось, что её разнонаправленные вояжи не имеют цели, и что «ползает» она по улицам просто так, чтоб убить день до вечера.

 
Баба Сара  не пропускала ни одну мусорную урну, ни одну помойку – рылась в отбросах так сосредоточенно, будто была уверена, что именно там спрятан клад. Руки не мыла, не купалась. Это ей принадлежат ставшие потом крылатыми слова: «Купаться? Зачем? Само отвалится!». Тем не менее, никогда не болела, чем развенчивала основополагающие каноны  гигиены и санитарии.


Некоторые шибко чистоплотные слободчане, встречая её где-нибудь на улице или на рынке, автоматически принюхивались к ней –  по их твёрдому убеждению от неё должно было смердеть на километр. Но как ни принюхивались, никакого запаха не чувствовали, и от этого впадали в недоумение: может, действительно, всё, что на неё налипает, само отваливается?


Баба Сара была не то караимка, не то гречанка, но не еврейка, невзирая на то, что Сара. Ходила вся в чёрном, платок повязывала стилем «Акулина». Нос имела большой, сухощавый, горбатый и чуть свёрнутый вправо  (все большие и горбатые носы почему-то свёрнуты или сдвинуты в ту или другую сторону). Щёки впалые, лицо смуглое, даже очень; морщины продольные, поперечные морщины были только на лбу.


Люди её боялись, потому что она была похожа на ходячую смерть, переодетую в чёрное. И только глаза были чистые, умные, без старческого налёта потусторонности. Странно, но на неё не лаяли собаки, в то время как при виде других прохожих буквально разрывались от ярости.

 
Когда ребята поравнялись с нею и робко поздоровались, она остановилась, не ответив на приветствие, обвела их злым взглядом и, вытянув скрюченный палец в направлении вперёд, произнесла: «Туды не ступайте ни ногою, бо на свою погибель йдёте». Потом, не опуская указующий перст, перенесла его в направление назад и приказным тоном почти крикнула: «Поворачивайте оглобли! Сычас же! Пошли отседова, ну!».


Ребята даже оробели, поэтому, наверное, ничего не ответили. Ускорив шаг, обошли её, и пошли, как шли. Они не придали значения этим выкрикам – решили, что бабка сбрендила. Только рассмеялись от души, когда отошли шагов на десяток вперёд.


Чётр Матр была дома, как раз веяла семечки. Она дала им знак подождать. Ожидая,  ребята от нечего делать сгрудились около неё и глазели, как ловко всё получается у этой карлицы: из поднятого выше головы ведра, встряхиваемого маленькими ручонками, тонкой струйкой сыплются невеянные семечки, ветер уносит пустые, тощие и недоразвитые, а на простеленный внизу мешок падают веянные – полненькие, тяжёленькие, блестящие. Все движения размеренны и отточены до совершенства.


Чётр Матр всегда веяла семечки, чтоб были без соринки – блюла честь мундира. А жарила их с таким воодушевлением, будто священнодействовала. Она так и говорила: «Я всю душу в них вкладываю, бо вкладывать больше не во что». И результат был налицо: ей не надо было таскаться по вокзалу да по парку с полной кошёлкой и драть глотку, зазывая покупателей, – они сами находили её, а не находили – прибегали домой; и брали не по одному стакану, а сразу по четыре-пять, а то и по десять. Слава лучшей «семашницы» работала на неё.

 
Без всяких проблем взяв пол-литра первача, ребята спешно удалились – всё-таки место компрометирующее, светиться не стоит. Тем более что где-то неподалеку жила одна учительница младших классов.

– Она, хоть и не имеет к нам прямого отношения, нагадить может хорошо, если захочет, – сказал Ванька. – Давайте-ка лучше почапаем через проулок Пионерский – не будем искушать судьбу. Да и бабка Сарка – уверен – всё ещё где-то там ползает. Не хотелось бы снова встречаться – мало ли что у неё на уме. Пока дотащится из пункта «А» в пункт «В», не одному встречному проклятье пошлёт. Сегодня она вообще какая-то странная, несёт несусветную чушь, совсем из ума выжила.

 
Пройдя проулок, повернули на вокзал, в пивной ларёк. Купили три бутылки «Жигулёвского». Посмотрели на дату – свежее, «без червей» (шутка). Довольный покупками Ванька скомандовал:
– Ну а теперь с чистой совестью – nach Hause, – и, громко сглотнув  слюну в предвкушении «большого ерша», решительно зашагал по перрону в сторону улицы Северо-Линейной. «Большой ёрш» – это смесь самогона с пивом,  просто «ёрш» – смесь водки с пивом (потому что крепость самогона-первача составляет семьдесят градусов, а водки – всего лишь сорок).


На углу улиц Петровской и Северо-Линейной,  перед тем как разбежаться по хатам, приостановились и условились, что соберутся в шесть у Федьки – его матери не будет дома, и они смогут оттянуться по полной программе. А как только стемнеет, пойдут к Шиянам, как и договорились с Хряпкой.

 
На том уже было разошлись, как вдруг у Лёньки возникла новая мысль: в шесть – поздно, ведь надо, чтобы к утру перегар выветрился, а то в школе их тут же разоблачат.
– Давайте-ка лучше в четыре, всё-таки интервал будет побольше, – предложил он. Ванька и Федька не возражали – в четыре так в четыре. Федька с бутылками пошёл к себе,  Лёнька и Ванька – к себе. Было полтретьего – значит, через полтора часа. Ванька крикнул товарищу вслед:
– Федь, не забудь сразу же опустить бутылки в колодец, чтоб успели охладиться! Тот, не оборачиваясь, согласно кивнул головой.


Но когда они в четыре собрались, у всех, как по сговору, желание делать «большого ерша» пропало.  Да и чистый самогон тоже никто не захотел пить. Вернее, хотели все, но  почему-то не стали. Скорее всего, над ними довлела неопределённость предстоящей встречи. Федька так и сказал:
– А то развезёт, контроль потеряем – и наделаем каких-нибудь глупостей. «Большого ерша» отложили на завтра.
– Если доживём, – съехидничал Ванька, – а сегодня ограничимся пивом.

 
Было уже темно, когда они вошли в ворота Шиянова подворья. Как из-под земли вырос Хряпка со словами:
–Здоровеньки булы! Давно ны бачилися… А дядя Грыша вже ждёть вас. З пивчасы як топчуся, выглядАю. 
Хряпка завёл парней в хату и провёл в залу, там сидели трое мужчин, они устремили свои взоры на вошедших. Лица незнакомые и какие-то постные-постные, но не злобные и довольно-таки благообразные.


Ребятам предложили сесть, те сели и от смущения стали оглядывать комнату. Зеркало было завешено шалью с китицами (бахрома). Два окна, выходящие на улицу, закрыты наружными ставнями, а на том окне, что во двор, пришпандорен  старенький гобеленовый коврик. В центре залы – стол с яствами и выпивкой. И яства, и выпивка – всё покупное, блюд домашнего приготовления не было. И вообще, стол был не обильный.


Зойка отсутствовала, и это вогнало ребят в смущение. Они заметно стушевались. В хате сидели чужие люди, а где же хозяйка? Как это понимать?


Хряпка стал церемонно представлять ребят, называя имя каждого, школу, в которой учится, класс – в общем, те сведения, которые сам выпытал у них пятнадцать часов назад в кустах сирени за зданием школы. Конечно же, он старался не для этих трёх дядек,  сверливших вошедших юнцов изучающими взглядами. Он старался  для самих юнцов, чтобы те прониклись верой в то,  что перед ними сидят взрослые культурные серьёзные люди, не способные на дурное. И что бояться тут нечего.


Ребятам льстило, что с ними считаются. Может, у кого-то и мелькнула мысль, что в этой церемонии кроется какой-то подвох, но эта мысль была так некстати, что тут же ушла. Мужики, конечно, знали, что Хряпка ломает комедию, но правила игры соблюдали неукоснительно. Они снисходительно улыбались и хвалили ребят, что те молодцы, раз пришли разделить с Зоей боль утраты и поддержать в тяжёлую минуту, что истинные друзья познаются в беде, что за всё за это им сто раз воздастся добром.

 
Ребята, идя на эту встречу, дали друг другу зарок меньше говорить,  больше слушать.  Несмотря на это правдолюб Лёнька ляпнул:
– Странно как-то, поминки устраиваются обычно после похорон, а не до, – на что самый  интеллигентный с виду мужик – похоже  главный – прочитал целую лекцию:
 

– Поминки – да,  но это – не поминки. Это – обычный ужин. Кушать же что-то надо, еду никто не отменял, Зоя и так уже еле на ногах держится, вся изнервничалась. Со вчерашнего дня, как узнала о смерти любимого дедушки, маковой росинки во рту не имела. Родственников-то у неё раз, два – и обчёлся. Нашлись тут две женщины – седьмая вода на киселе – которые соорудили вот этот, какой никакой, стол… Больше никого. А соседи…  Соседи приходят, крестятся, пускают слезу и уходят со словами: старый, мол, был Денис, пожил… Жалко, конечно, но ничего не поделаешь, все там будем. Так что толку от соседей как с козла молока.  А теперь придут, когда привезём покойника из анатомички. Не знаю, когда нам его выдадут – завтра? послезавтра?.. Соберутся как на представление, принесут по паре жалких, замызганных цветочков (всё равно завянут), и то в лучшем случае. Старушки повоют, повздыхают, поплетутся на кладбище. И вот после кладбища, действительно, будут поминки. А это – не поминки.

 
Вошла заплаканная Зойка. Несмотря на горе она была очень красива. (Южно-украинские девушки вообще почти все – красавицы, черноокие да чернобровые, потому что в крови каждой из них сидит неистребимый ген какого-нибудь крымского татарина или турка, живших несколько столетий назад. Зойку поддерживал за талию молодой человек, причём поддерживал так бережно, будто сопровождал хрустальную вазу.


Парни без труда признали в нём того перепуганного молодчика, который вчера пробкой выскочил из лесополосы и, неожиданно увидев их, тут же заскочил обратно в лесополосу – пробкой вовнутрь. Сегодня он был совсем другой, никаких признаков беспокойства на нём не было. Скользнув по парням взглядом, он и бровью не повёл,  сделал вид типа «моя хата с краю – я ничего не знаю».


Как вскоре парням станет известно, у него была кличка «Каюк», и эта кличка вполне соответствовала той роли, которую отвела ему злодейка судьба. Он был спец по ликвидаторской части, если можно так выразиться.  Каюк легко и без всяких следов душил людей невооружёнными руками (перчатки не в счёт).


Подкравшись сзади, он ладонью зажимал человеку рот и нос и, прижав голову несчастного к своей груди, ждал, когда тот перестанет биться в конвульсиях. Говорили, что при этом он испытывал удовольствие. Главное – бесшумно подойти сзади, а там, как говорится, дело техники. Его другом был известный бандит Колька Мамочка, а начальником – Питон. Именно Питон сидел сейчас в комнате в образе интеллигентного мужчины, который  только что произнёс монолог насчёт поминок.


Зойка подошла к ребятам со словами:
– А-а-а, хлопчики… Спасибо что пришли. Видите, как оно получается… Ещё вчера был мой дедушка живой, а сёдня вже нету. А он же мне и за папку был, и за мамку… Теперь я больше никогда его не побачу. – И тут горько зарыдала, содрогаясь всем своим прекрасным юным телом. Ребята стали её утешать, и она как будто успокоилась.


С Зойкой они были почти ровесники. И жили неподалёку. Хорошо друг друга знали, но тесно никогда не общались: у них были свои интересы, у неё – свои. Тем более что с возрастом она из нескладного подростка  превратилась в прекрасную девушку. Из-за её красоты они даже боялись подойти к ней: им казалось, что она не по ним, что откажет во внимании.


Красота ведь штука такая... Она как  притягивает, так и отпугивает, и зависит это от того, уверен человек в себе или не уверен. У ребят, видно, на этот счёт был комплекс неполноценности. Но сейчас Зоя прильнула к каждому из них, полуобняла – и они, если и имели что-то против неё, всё простили. Она и они в эту горестную минуту были вместе.

 
Всё дальнейшее свершилось очень быстро. Сели за стол, выпили водки. Тут ребята не стали отказывать себе в удовольствии, тем более что надо было снять неловкость и напряжение. А может, не стали отказывать потому, что их никто не заставлял пить, и даже не приглашал: бутылки стояли на столе, стаканы тоже, хочешь – пей, хочешь – не пей. (Знали бы они, что это был тонкий психологический ход интеллигента, сидящего напротив!).


Ребята пили ещё и ещё, всё смелее и смелее «жонглируя» бутылками и стаканами. Больше пили, чем закусывали, – им явно хотелось, чтобы их «вставило». И их таки «вставило»: щёки зарделись, языки развязались, и не только развязались, а и хорошо заплетались.


Интеллигент закурил и как бы невзначай оставил на столе портсигар с сигаретами. У ребят, увидевших уже знакомые сигареты и почувствовавших запах их дыма, загорелись глазки, и Ванька, показав на портсигар, спросил: можно? Интеллигент ничего не ответил, но как-то так повёл плечом, что Ванька понял: пожалуйста, угощайтесь. Он взял сразу три сигареты – для себя, Федьки и Лёньки. А потом уже и не спрашивали, курили без зазрения совести кто сколько хочет.

 
Ребята так опьянели и обкурились, что уснули на широкой дедовой лежанке. Проспали до утра. Вначале проснулся Федька, долго соображая, где он и что тут делает. Услышал голос Хряпки, сразу всё вспомнил. Хряпка был во дворе и на кого-то орал:
– Эй, ты чого тут крутися, га? Крутися и крутися пид ногамы, крутися и крутися, як пызда на хую. А ну геть звидсиля (прочь отсюда)!


Федька навострил уши, вычисляя, на кого бы мог так грубо обрушиться Хряпка, но не услышав больше ни слова, так и остался в неведении. Попродирали глаза Ванька и Лёнька. Они ужаснулись, что напились до потери сознания. На сегодня школа, конечно же, накрылась медным тазом.

 
Тело деда Дениса привезли в пять вечера. Врачи сказали, что умер он от того, что оторвалась какая-то кровяная пробка и попала в лёгкие.  Хоронили на следующий день. Всё это время ребята были у Зои, помогали. Хряпка «подпитывал» их своими знаменитыми сигаретами, хоть лично не курил и ребятам не предлагал – пока те сами не клянчили (тоже психологический ход). Странно, что они ни разу не спросили, что это за сигареты, где он их берёт, что за такой приятный табак. Каждый думал об этом, но молчал, словно бы своим вопросом боялся вспугнуть так неожиданно свалившееся на них счастье.


В школу пошли в четверг. Учителям сказали всё, как было – помогали на похоронах. Вначале хотели сказать, что болели гриппом, но побоялись, что потребуют медицинские справки. Да к тому ж им когда-то кто-то сказал, что самая лучшая ложь – это правда.


Теперь ребята – надо не надо – старались всё время быть при Хряпке. Тот даже злился на них: «Чо вы за мною таскаетесь фостиком, як телята за мамкою! Надо – я вас гукнУ (кликну)». Хряпка стал им необходим как воздух, они были готовы выполнить любое его поручение, броситься в огонь и воду, лишь бы перепала сигарета-другая.


Так они и оказались в банде, руководимой «Питоном». Все трое были в услужении у Хряпки, который, в свою очередь, был при «Питоне» кем-то вроде  ассистента режиссёра – должность небольшая, но «сердитая».


ЭПИЛОГ. После похорон деда Зойка стала полновластной владычицей «родового имения». Её мать и отец мотали срок как политические, и до их возвращения было ой как далеко. А так как в то время оттуда вообще мало кто из политических возвращался, то Зойка о них и не думала.


Как вы уже догадались, она входила в банду Питона. Благодаря молодости, красоте, природному уму и рисковому характеру Зойка без труда получила в ней статус примадонны. Скорее всего, деда прикончили с её согласия – банде нужна была хата, проблема из проблем, а дед мешал.


Хотя... как сказать. Подельники вполне  могли и сами всё решить, без ведома примадонны – зачем её волновать, родной дедушка всё-таки. Сами решили – и сами осуществили, долго ли умеючи. Но об этом мы никогда не узнаем.


Банда Питона была небольшая, но разветвлённая и дерзкая. Ей постоянно требовался приток свежих сил. Питон отбирал «кадры» сам –  стоило ему взглянуть на кандидата, как вердикт был готов: подходит или не подходит. У него были свои критерии отбора. И своё, особое, чутьё. Забракованные кандидаты  редко отпускались живыми.


Поэтому более чем странным кажется тот факт, что через полгода после принятия ребят в банду Питон продал их всех – Психа, Жопорукого и Плаксу – своему «попутчику по длинным коридорам подпольной жизни» Кувалдину Дмитрию Петровичу. У Кувалдина ребята  продолжили свою преступную карьеру, и, как им казалось, вполне успешно.

Конец.
Начало http://www.proza.ru/2010/11/08/629