Не забыть детство. Рассказ

   1.
- Алина, пойдём гулять, - предложила мама.
- В деревне гулять негде, - сказала я.
- Как это…, как это негде?! - возмутилась бабушка.
- В деревне всего один магазин, - сказала я. - В нём мы уже были.
Папа рассмеялся и посмотрел на маму хитро.
- Твоё воспитание!
Бабушка тоже рассмеялась. А дедушка улыбнулся и зачем-то затылок почесал. И провозгласил:
- Зато, у нас природа!
- Собирайся! - скомандовала мама моей нерасторопности. И добавила сердито: - Руки не забудь помыть!
- Это для того, чтобы я природу не замарала? -  спросила я.
Бабушка и папа снова рассмеялись. А дедушка погрустнел отчего-то и пробурчал:
- Эх, все бы такими марателями были, как ты!
- Я не маратель, - сказала я. - Я девочка. Я марательница.
Отчего-то и дедушка усы улыбкой распушил.
- Андрей, и ты прогуляйся, - тепло посмотрел он на папу.
- Дрова доколю, можно будет и бездельем помаяться, - улыбнулся папа.
- Что, сам не справлюсь! - возмутился дедушка. - Сила в руках есть ещё!
- В городе отдохну, - махнул папа рукой. Он посмотрел на маму улыбчиво. Очень улыбчиво посмотрел и сказал: - Около речки погуляйте, за холмом. Там места самые красивые….

   2.
Ко мне тихо-тихо подкралось удивление. Стало щекотать любопытством. Стихи сами повылазивали.

Жук жужжал, жал, жал.
  Жук мал, мал, мал.

Их хотелось повторять до надоедливости. Я б ещё и ещё скороговорила, если б в голову не влезла другая мысль, прилипчивая.
- Жук, где твоя мама? - спросила я.
А моя мама сказала:
- Это не жук, это шмель.
Слово было смешным… Слово было мохнатым и ш-ш-шмельшным.
- Шмель-шамель, - сказала я и чихнула.
- У тебя нос в пыльце - сказала мама.
- Пыльца - это что? - спросила я.
Мама всей красотой своей улыбнулась и сказала:
- Это такие маленькие, желтые зёрнышки, которые в середине цветов находятся.
А у меня стихи повылазивали:

Жук жужжал, жал, жал.
Жук пыльцу собирал.

- Жуки пыльцу не собирают, - сказала мама, вытирая мой нос носовым  платком.
- А кто собирает? - спросило моё любопытство.
- Пчёлы. Они летают от цветка к цветочку. Пьют нектар, который в цветах находится. Из него, и из пыльцы, мёд делают.
Я поняла, что моё стихотворение неправильное. И тут же, другое стихотворение, ужасно наглое, прогнало то, неправильное:

Жужжит жук
  Не от скук.
  Он маму может только выж-ж-жуж-ж-живать,
  Потому что жук.

Я хотела его запомнить, но Забывайка объявился. И всё вынапридумыванное
спрятал. И правильно сделал. Иначе, чем бы я про остальное думала.
- Мам, а как цветы разговаривают? - спросила я.
- Подожди, - сказала мама. И стала играть в бормоталочку: - …может только выжужживать, потому что жук.
- Мам, в тебе тоже Забывайка живёт? - спросила я.
- Подожди, не мешай! - сказала мама. И снова стала играть в бормоталочку:
- …в тебе тоже Забывайка живёт. А как цветы разговаривают?
- Мам, когда я выучу все-все буквы и научусь писать, тоже стану за тобой следом ходить и каракулить в тетрадке твои слова.
А мама сказала:
- А вот специально выгибаться ни к чему.
А у меня выпалилось:

Выгибаться, разгибаться,
  Загибаться, извиваться,
  Извиваться, загибаться,
  Разгибаться, выгибаться….
  - Не смотрите так!
  Пока!
  То - зарядка червяка.

Мама ахнула. Мама рот раскрыла. Присела, на колено тетрадь положила и карандашом стала Забывайку гнать. А я дальше пошла. Поляна всё не кончалась и не кончалась.
- Далеко не уходи! - крикнула мама.
- Я не далеко! - крикнула я. - Я ведь ещё не спряталась!..

3.
- Алиночка, вот это лук, а это сорняки. Сорняки нужно выдёргивать, а лук оставлять.
- А сорняки жить хочут? - спросила я.
- Не хочут, а хотят, - строго сказала мама.
- Хочут, - заулыбалась бабушка. - Вот только, на одной грядке с луком им не ужиться.
- Я их должна убивать?
- Не убивать, а полоть, - сказала мама.
- Уничтожать! - Бабушка так взмахнула рукой, словно в ней была сабля.
- Но они же живые, жить хочут, - растерялась я.
- Не хочут, а хотят! - более строго повторила мама.
- Не буду полоть, - сказала я. - Я не могу убивать!
- Да что ты, внученька, это работа такая, - округлила глаза бабушка.
- Это плохая работа! - сказала я.
Тут дедушка подошёл.
- Нечего ребёнка третировать! - сказал, улыбаясь сурово. - Я ей другое задание дам. Вон, цветы пить хочут. Возьми-ка леечку, полей их. Благодарностью отзовутся,красивше будут.
- Не красивше, а красивее, - сказала мама, но не очень строго. - И не хочут, а хотят. Вы чему ребёнка учите?
А дедушка пробурчал: 
- Ты бы неправильности в другом месте поискала….

4.
Я подслушивала.
- Анна, - позвала маму бабушка.
- Да, мама!
- Налей кваса кружку, отнеси Андрею.
- Хорошо, мама!
- Подожди, я кофточку тебе купила. Одень-ка!
- Сейчас, квас отнесу и…
- Нет, - перебила бабушка, - сейчас одень! И вот что, обними его,
прижмись.
- Он же потный весь!
- Пота не бойся. То мужицкий пот, от работы. Он сладкий самый.
- Но… зачем?!
- А затем, доченька, что на пот его хочу я наговор старинный сделать.
Чтобы ты у него одной единственной была, на всю жизнь. Чтобы любовь ваша, как
яблоня по весне, всю жизнь цветом радости распускалась. Чтобы радость эта
солнышком ласковым для внучки и внука были.
- Для какого внука?! - рассмеялась мама. - В планах нет!
- Пора бы уже, пора, - ласково сказала бабушка. - Один ребёнок - не
ребёнок. К тому же, боюсь я, как бы вы Алину вниманием не избаловали.
- Мам, а ты что, умеешь… колдовать?! - поселился в голосе моей мамы
страх.
Бабушка помолчала чуть, заговорила:
- Травы знаю, лечить ими многое что могу, а от заговоров подальше
стараюсь держаться. Не доброе это дело, даже если с добрым словом творимое.
То, что сделать хочу, не колдовством называется, а ведованием. Наговор тот
силу сильную имел, когда ещё христианства на Руси не было, а теперь и того
могутнее. С древности его род мой хранит, из поколения в поколение передаёт.
И, без хвальбы скажу, в роду нашем ни гуляний на стороне женатых и замужних,
ни разводов, ещё не было… Ну, будешь одевать?!
- Не знаю.
- Решать тебе. Знай, доброе дело грехом не может быть. А если есть грех, на себя беру. И вот ещё что, о том тоже не могу не сказать, наговор этот не только Андрея присушит, но и его для тебя сделает единственно любимым. До самой его смерти.
- Он и так для меня единственный! - рассмеялась мама. - Других мужчин для меня попросту не существует.
- Это хорошо. Хуже было бы, если бы притворство в тебе жило. Против воли твоей идти, душу ломать, и есть грех.
- Я согласна, мама!
- Так слушай! Как обнимешь мужа, как можно быстрее ко мне иди. Как наговор прочитаю, запомни его. С раза единого запомни.
- А если записать?
- Нельзя его записывать. Он живым духом в душе твоей должен поселиться. Повторить могу, но силу от этого теряет. А он и во внучке захочет добротой отозваться. И в детях, которых следом родишь. И в детях детей твоих.
- Я постараюсь.
- Кофточку с час потом не снимай. Мне её отдашь. С рук в руки. Я простирну её. Сама простирну. В том тоже хитрость есть. С ней опосля тебя ознакомлю.
- Хорошо, мама!
- Давай-ка, поторапливайся! Неровен час, дед возвернётся.
- А где он?
- В магазин я его послала, за печеньем для Алины…
Я тихо-тихо, как мышка, вышла из сена… ой, из сенок! В ограду вышла. В воротную щель подглядывать стала за улицей.
Там папа дрова колол. В его мускулах бугры бугрились. Кожа - словно маслом  смазана. Только это никакое не масло было. Пот.
Мама из дома вышла. А из ограды на улицу выбежала. А я нос в доску вдавила, чтобы глазу лучше виделось.
- Уработался, добрый молодец! - смеясь, сказала мама. - От тебя пар валит, как дым от трактора!
- У-у-у! Квас! - заулыбался папа. - Вот спасибо!
Папа квас выпил, а мама обхватила его руками и за ухо укусила.
- Что ты?! - закричал папа. - Я же грязней трубочиста!
- Ой! - вскричала мама. - У меня молоко на плите!
И убежала в дом.
Я вышла на улицу. Папа стоял и улыбался, как бабушка говорит, до ушей самых. Он меня не сразу даже заметил. А когда заметил, и мне улыбнулся.
Я подождала немножечко, чтобы у папы от кваса пота добавилось. Подошла.
- Пап, присядь! - попросила я.
Он хотел меня поцеловать в щёку, а я обхватила его шею руками. И прижалась к нему, крепко-накрепко. За ухо укусить не успела. Папа оторвал меня от себя. На землю поставил.
- Я же грязней паровоза! - весело смеясь, сказал он.
- Ой! - вскричала я. - Я куклу забыла покормить!
И убежала в дом.
- Бабушка, бабушка! - крикнула я, вихрем врываясь в кухню. - На мне тоже сладкий пот папы. Я его тоже обняла. Я его тоже буду любить всегда-всегда!

5.
Я выучила новое смешное слово - фляга.
Если в слове этом поменять местами буквы “я” и ”а”, оно станет словом “флаг” с буквой ”я” на конце.
- Дедушка, у тебя флаг есть? - спросила я.
- Зачем тебе флаг?! - удивился он.
- Есть, или нет?!
- Нет.
- Жаль, - горестно вздохнула я. - Иначе мы бы по воду ходили с флагом.
Я ещё не слышала такой смех дедушки. Вот удивилась! Он странно смеялся. Словно букву “ы” старался выговорить, но какие-то бульканья мешали.
Я снова за верёвочку повезла тележку с колёсиками, с флягой на ней, к ещё одному новому слову, которое называлось “колонкой”. А дедушка шел сзади и смехом булькал. Помолчит-помолчит и побулькает. Помолчит-помолчит и побулькает.   
Я продеклу…, продекле…, продекламировала, вот.

В слове фляга
Спрятан смех
В нём от флага….

Дальше не вынапридумывалось. Два слова противных, ”рыбий мех”, стихотворение испортили.
Дедушка на столбе кнопочку нажал. Колонка заурчала. А потом вода полилась из большой и толстой изогнутой трубочки. Прямо во флягу.
Обратно тележку  за верёвочку вез дедушка.
Флягу он унёс в маленький домик. Я боялась в него заглядывать.
- Дедушка, а дедушка, а кто там живёт?! - спросила я, когда он вышел с пустой флягой.
- Это баня, - сказал он.
- Она так много воды пьёт?! - удивилась я.
- Да, уж! - покачал головой дедушка. - Потаскать изрядно приходится.
- Она страшная?! - округлила я глаза.
- С чего бы ей страшной быть? - улыбнулся дедушка.
- Она…, она больше динозавра?! - испуганно спросила я
- Хм…, - почесал дедушка затылок, - какую смог, такую срубил.
- Срубил?! Ты её ранил?!!!
- Кого?!
- Баню!
Дедушка не ответил. Ему снова в затылке почесать захотелось.
- А как она, такая большая, в таком маленьком домике умещается?! - спросила я.
- Кто?
- Ба-а-аня!
И тут дедушка захохотал. Громко так, раскатисто.
Бабушка из дома выбежала, уставилась на него, в испуг играя. А дедушка, как только смеяться устал, пересказал наш разговор. Бабушка тоже посмеялась. А потом сказала:
- Ай да внучка! Ай да молодец! Деда смеяться научила! Пойдём, покажу тебе баню.
- Я боюсь! - сказала я.
- А нет там ничего страшного, - добрым голосом заговорила бабушка. - Баня - это маленький домик с большой печкой, в котором моются…

6.
- Мам, а как ты меня мыть будешь? - спросила я. - Здесь ванны нет.
- Сначала я тебя парить буду, - улыбнулась мама. - Ложись на полок…. Да не на пол! Вот сюда, на доски ложись!
Мама что-то сделала, печка зашипела сердито.
- Мам, мне страшно, - сказала я. - И страшно-страшно жарко!!!
А мама приказала:
- Ложись на живот!
Она взяла много веток с листьями и стала меня ими бить. Я терпела-терпела и заплакала.
- Что с тобой, Алина?! - обеспокоилась мама.
А я прокричала:
- Ты нехорошая!!!
- Алина, что с тобой?!
- Я не делала плохого! - крикнула я. - За что ты решила меня бить такими многими розгами?!!!
- Алина, да ты что… ты и в самом деле подумала… Ой, Алиночка, бить тебя я не собиралась!
- Ты меня била! Била!!!
- Да нет же, нет! Эти ветки называются веником. А веником парятся. Стукают по телу и получают удовольствие.
- Розги не могут быть удовольствием!
- А веник может! Я тоже парюсь. Залажу на полок и стукаю себя веником. Иногда папа меня стукает. А уж как папа парится, знала бы ты! Я от жара прячусь, на лавочке сижу, пригнув голову, а он веником лупит себя изо всех сил и смеётся от радости.
- Пра-а-авда? - спросила я, вытирая ладошкой слёзы.
- Правда, - серьёзно ответила мама.
- Честное-пречестное?!
- Я подтверждаю, - сказал голос папы за дверью. - Я в городскую баню редко хожу, а деревенскую - обожаю!
- Подслушивать нехорошо! - крикнула я.
- Я не подслушивал, - ответил папа. - Я в предбаннике сижу, чтобы в полотенце тебя завернуть и в дом унести. - И сказал строго: - Анна, ополосни Алину водой и давай сюда. Рано ей ещё париться.
- Я не маленькая! - обиделась я. - Мам, ты постукай меня ещё немножечко. Я тоже хочу знать, какие радости в венике прячутся?!..

7.
Бабушка и дедушка были уже не красными - наверное, остыли.
Папа хотел забрать у них какой-то первый пар, но дедушка сказал:
- Первыми в баню пойдём мы. Нам на стол собирать, гостей дорогих привечать.
Гости дорогие - мама и папа. У мамы серёжки и те золотые, а у папы есть машина и работа плистижная - вот! А у меня только котёнок Кузя и попугай Гоша есть. И игрушки… Братика и того нет.
Папа с шумом втягивал в себя чай из блюдечка и блаженничал:
- Ох-х-х, хо-хо! Хор-р-рош-ш-шо-о-о!
Мама поглядывала на папу влюбчивыми глазами и осторожно, морща нос, пила чай из белой чашки.
Вот они - красными были. И бесстыдно потели. И полотенца мокрили лицами. А я остыла, уже. И, наверное, была не совсем красная.
- Анна, что же ты, без варенья то? - засуетилась бабушка. - Воду то одну, что дуть?!
- Сахар - сладкая смерть! - рассмеялся папа.
- Сладкая - не сладкая, а килограмма два лишних я у вас набрала - загадочно сказала мама. - Неделю придётся на огуречной диете сидеть.
А дедушка с непонятностью подружился.
- Русская женщина должна быть в теле! - сказал он. И добавил: - Вот радость - костями стучать!
Бабушка на него взглянула строго и мне ещё стакан молока налила.
- Пей внученька, пей! Молочко деревенское, вкусное!
- А у нас в городе молоко городское, - сказала я.
- Разве же ваше молоко с деревенским сравнится, - покачала головой бабушка.
- Не сравнится, - сказала я. - Городское в пакетах, а это в кувшине… А пакеты кто, корова делает?!
Мама руку к комоду протянула, тетрадку схватила и раскрыла, чтобы снова Забывайку карандашом гнать. Папа улыбку серьёзностью захотел воспитывать. Бабушка за живот схватилась, чтобы не мешал смеяться. А дедушка  сказал:
- Ребёнок оторван от жизни.
- Я не оторвана, - ответила я. - Я ещё не совсем знающая. Я уже целых  четыре с половиной года не учусь в первом классе.
- Простительно, - улыбнулся дедушка.
Со взрослыми трудно разговаривать. Самого простого не понимают. А если понимают, стараются сделать непростым.
Стихи сами повылазивали. Я их не в слух проговорила, продумала:

“Оторвать у папы серьёз,
У мамы - разумение,
У бабушки, хохот до слёз,
У дедушки - бурчание,
Всё равно, что у мишки лапу….
Отчего-то хочется плакать?!”.

Стихотворение это я и сама не поняла. Оно пришло откуда-то, из вдохновения. Важное очень. И значительное… И мучительное.
Я его отдала Забывайке.
И тут, мне спать захотелось, очень-преочень. Глаза сами закрываться захотели. И даже тогда закрываться не расхотели, когда папа меня с курами сравнил. Он  сказал:
- Алинка носом клюёт.
Мне уже ничего не хотелось, даже обижаться.
Мама отнесла меня в другую комнату, положила на кровать, поцеловала и прошептала влюбчиво:
- Спокойной ночи, моё солнышко!..
 
8.
Мы в город ехали.
Мама играла со мной в большие слова.
Если бы маме не любилось играть в большие слова, я бы не играла. Со мной большие слова дружить не сразу хотят. Царапаются радушием…, ой, не так сказала! Они равнодушием колючатся! Мне больше нравится придумывать смешные слова. Или с теми возюзюкаться, которым нравится быть смешными. А мама всё хотела и хотела, чтобы я пополняла какой-то ларный запас, искала вдохновение и упражняла воображение.
Мама называла слово и ждала, что я скажу. Я старалась придумать, что скажу. А она объясняла не так, как я повынапридумывала. Но иногда то, что я сочиняла, мама просила меня не забывать.
- На этом можно строить забавные и интересные ассоциации, - говорила она. - Если у тебя будет своё внутреннее видение слов…
Я не всегда её слушала. А если слушала, то не спорила. Если с мамой спорить, она непонятливостью объясняется. А если не возражать, улыбаться начинает и перестаёт говорить так много слов, которым не хочется во мне жить.
Мимо нас промчалась высоченная и длинная машина с нарисованной красной бутылкой на боку. На бутылке набросаны были синей краской очень холодные капли крупной воды.
- Большегрузный, - сказала мама.
- Это слово я знаю, - обрадовалась я. - Мне Сашка деревенский про удочку всё рассказал. Даже дал порыбачить. Я две маленьких рыбки поймала.
- При чём здесь рыбалка?! - удивилась мама.
- Ты разве не знаешь, что на удочке болтается нитка прозрачная? - спросила я. - Её леской зовут!
- При чём здесь леска?! - ещё больше удивилась мама.
Я объяснила, для её непонятливости:
- Когда на леске будет прилеплено большое грузило, удочка будет большегрузной.
Папа смеялся, пока громкие хохотунчики в нём не кончились. Затем ещё немного посмеялся, пока тихие и маленькие хохотунчики не кончились. А потом сказал, не поворачивая головы:
- От твоих уроков у Алины в голове будет сплошная каша.
- Гениальная каша! - заявила мама. И сказала смешное:- Не отвлекайся, следи за дорогой!
- Иначе дорога может украсть у машины каждый провороненный километр?! - спросила я.
Мама хмыкнула, а папа захохотал. Сначала он очень хорошо посмеялся. Затем, хорошо посмеялся. И сказал:
- С вами, того и гляди, в аварию попадешь!
Мама замолчала.
Я вспомнила все каши: гречневую, манную, гороховую, пшённую, макаронную…. Гениальную не вспомнила. Сплошную тоже не вспомнила.
А потом я наблюдала за мошкой-крошкой. Она ползала по стеклу, не боясь скорости.
- Пап, а пап! - позвала я.
- Папа ещё не опытный водитель, - строго сказала мама. - Когда он за рулём, ему не стоит мешать.
Я молчание продолжила. Я для молчания дорогу сделала, ровную и прямую.
- Ты о чём хотела спросить? - посмотрел на меня папа через зеркальце.
- Я?!
- Кто же ещё?!
- Ну-у-у... Пап, а пап, а почему твои родители деревенские, а мои городские?!
Папа молчал-молчал и машину остановил. И взорвался. Смехом взорвался. А когда ему надоело смеяться, ко мне повернулся.
- Откуда в такой маленькой голове столько каверзных вопросов?! - улыбаясь, спросил он. - Я бы до шутки такой за всю жизнь не додумался!
А у меня само повырывалося:

У утки,
Какие могут быть шутки?!..

- Алина!!! - отчего-то рассердилась мама. - Вот уж не ожидала от тебя такого!
А папа обидчивостью покрылся. На маму посмотрел каким-то особым, плохим взглядом и сказал:
- А ведь она не свои слова высказала! Что же ты со мной, тупым таким, живёшь?!
А мама посмотрела на него каким-то особым, растерянным взглядом и сказала:
- Это недоразумение. Ни о чём подобном я никогда с ней не говорила.
Я хотела спросить, чего мама от меня  не ожидала, но тут обнаружила, что стихи потерялись. Я их искала, а они всё больше терялись.
Дальше ехали в молчаливости.
И тут я вспомнила, что папа в детстве толстым был, неповоротливым и букву “р” не выговаривал. Воспитательница его слово “кря” заставляла повторять. А в нём жило ужасное и ужасно упрямое слово “кля”. Дети его стали “уткой” дразнить и глупым… Мне бабушка об этом рассказала. По большому секрету.
Когда поняла, отчего папа обидчивостью покрылся, стихам надоело в прятки играть. Открылись. Я их сразу же запомнила.
- Пап, а пап, - сказала я.
- Слушаю, - сказал он чужим голосом.
- Пап, те слова я не для обидчивости сказала. У меня стихи такие захотели повылазивать.
- Какие, такие?! - сердито спросил папа.
Я выпалила:

Каковы для утки
Шутки?!
Коль утята захотят,
Унырнуть на дно пруда
Она может без труда.
Для неё ведь ерунда
Унырнуть на дно пруда.

Мама прижала меня к себе и сказала таким тоном, словно я уже выросшей была.
- Извини, Алина.
А я сказала важные слова:

Чтобы в мире людям жить
Всем всех надо извинить.

Папа в зеркальце заулыбался. У него так глаза заблестели, словно плакать ему захотелось от какого-то счастья.
А мама закричала:
- Останови машину!
- Зачем?! - растерялся папа.
- Я тетрадь в багажнике оставила!
А я сказала:
- Эти стихи не надо тетрадить. Я их крепко накрепко у Забывайки отобрала… Мам, а мам, а когда мы снова к бабушке и дедушке поедем?!
- Через месяц, наверное, - улыбнулась мама. - Сейчас, когда папа машину купил, мы в деревню часто будем ездить…

9.
Нас Кузя встречал. Хвост вверх тянул, словно рыбак удочку. Мордочкой ноги мне гладил. Сказать что-то хотел, но у него только мурлыкалось.
- Бедненький, - сказала я. - Ты у нас покинутым стал.
- Никакой он не покинутый, - рассмеялась мама. - Мы ему еды на три дня оставили.
- Ему не еда, ему я нужна, - сказала я. - Мам, давай у попугая клетку попросим. Кузя в клетке будет в деревню ездить.
- Приедем и квартиру не узнаем, - сморщила нос мама. - У Гоши любимое занятие обои рвать.
А у меня повырывалося:

У котёнка столько бед,
У котёнка мамы нет,
У котёнка папы нет.
У  котёнка вся семья - это я!
Его любить не перестану,
Для него - я мамой стану!

Мама к сумке бросилась. Тетрадку карандашную искать. А моё стихотворение ещё не кончилось. Я ведь главного не сказала:

Кузя для меня не будет плох,
Даже если в деревне наловит блох.

Мама и это записала.
- Умница ты моя! - сказала она. - Вот только, последние две строчки желательно переделать.
- Их нельзя переделывать, - сказала я. - В них важнее важнючего наважнючено!..

10.
- Мам, а мам, пошли гулять!.. Ма-а-ам, по нас магазины соскучились!
- Сейчас…, минуточку. Вот только ещё одну мысль за хвост поймаю…
- Они что, у тебя котёночные?!!!
А мама засмеялась.
- Ой, Алинка, с тобой не соскучишься!
- Мам, а мам, а что ты делаешь?
- Книгу пишу. О тебе.
- А зачем?
- Чтобы ты, когда вырастешь, не забыла своё детство…

P. S. Рад буду услышать Ваше мнение об этом рассказе.
Если посоветуете прочитать друзьям, втройне буду рад!)))))