Буланов, Марат. Хроника одного падения...

 


В наше время разгула книжной «попсы», редко встретишь произведение, где органично сочетаются глубина и серьёзность мысли и, одновременно, захватывающий необычайной правди-востью, жизненный сюжет. Сюжет, в котором, бесхитростным языком, повествуется о несчастной любви и ревности, поиске себя и горьких неудачах, мучительном недуге и надеждах на лучшее.
Падение в никуда... Потеря смысла, изменить судьбу... Что и говорить, многие талантливые люди, так и не реализовав себя, пускаются во все тяжкие, катятся по наклонной. «Бесполезная жизнь — близкая смерть...» — говорят китайцы. И это, отнюдь, не пустые слова. Герой романа, действительно, подошел к Черте!..
Но не стоит, наверное, пересказывать то, что читатель сам найдёт в этой, удивительно смелой и честной, книге. Подробности, которой, могут шокировать неискушенных, а для повидавших жизнь, — еще раз утвердиться во мнении, как жизнь непредска¬зуемо сложна, а, порой, и безжалостно жестока.

Другие произведения Марата Буланова можно бесплатно скачать на сайтах:

www.bulanov.perm.ru и www.bulanov.far.ru в формате пдф.







 
Марат БУЛАНОВ
 

ХРОНИКА ОДНОГО ПАДЕНИЯ...
 

 
 
рассказы
 

 
ДВА ВЫБОРА...
 
 
— Я тебя, Сережа, с такой девушкой познакомлю, пальчики оближешь! — Наталья, его «боевая подруга», устроительница связей с женским полом в последнее вре¬мя, театрально прищелкнула пальцами и языком. — Ты только не очень-то стесняйся, — стонов бабы не любят!
Ему только-только, стукнуло тридцать три года — возраст Христа.
Темноволосый, с небольшими усиками, выразительны¬ми карими глазами, в коричневом шерстяном пиджаке и черных брюках, он был, что называется, и не совсем мужчина, и не мальчик, ибо не познал семейного пресса и гонки за деньгами, для обеспечения потомства. Работал Сергей в лаборатории неорганической химии, в городском политехническом институте, — не ученый, и не студент. И все-то в жизни, у него было и не то, и не другое: и не совсем городской житель, и не деревенский, характер и не добрый, и не злой. В личной жизни — и не женатый, и не одинокий; внешне — и не страшный, и не красивый; по способностям — и не умный, и не дурак, и так далее.
А с Натальей, самовлюбленной, яркой и капризной дамой, они дружили уже давно, — вместе когда-то учи¬лись в техникуме, а потом, в институте. В молодости чувиха успела уже выскочить замуж, но по причине вы¬сокой требовательности к мужу и неимением детей, брак развалился, как карточный домик. Наталья осталась од¬на, впрочем, ничуть не жалея об этом. «Друзья», как на-зывала, своих ухажеров, сменялись один за другим, она порхала, как бабочка, от одного цветка к другому, наслаж¬даясь призрачной свободой. Сергею же, как другу, пове¬ряла свои сокровенные любовные «тайны». «Подкиды¬вая», время от времени, многочисленных, — тоже одино¬ких — подруг, с которыми тот, помимо прочих амурных увлечений, заводил кратковременные романы.
— Как хоть зовут-то эту деваху?
— Деваху? Ну, ты и выражаешься! Светлана. Но она замужем. Позвонила, что только что приехала из Семипалатинска одна, без мужа. Может потом, перебе¬рутся сюда. Муж у нее военный, на каком-то полигоне в степи служит. Скукотища, я представляю!.. Вот, Свет¬ка, наконец, и вырвалась к родителям. Ну, ты понимаешь, что к чему? — Наталья, заговорщески, подмигнула. По¬том, кончиками пальцев поправила плечики на новом, с голубыми цветами, платье. — Ну, так вот, думаю, что лучше всего, нам вчетвером сходить в ресторан. Со мной Виталий будет, — немного его знаешь.
— А в какой лучше?
— Естественно, в тот, что поприличней! Например, «Бристоль». Только места, уж будь добр, забронируй заранее, чтобы не торчать за дверью, поджидая своей очереди.
«Ничего себе она замахнулась! «Бристоль»! — при¬кидывал позже Сергей, идя по улице. — Сразу треть зарплаты, придется выбрасывать на ветер! Хотя можно ведь, посидеть и скромно. Люди мы советские, нравствен¬но подкованные... Нечего гужеваться! И потом, за На¬талью ведь, будет Виталик платить. Ничего, нормально!».
На следующий день, на работе, по справочнику нашел телефон ресторана и заказал места. Девчонки с Вита¬ликом, должны подойти сегодня в шесть к оперному театру, к памятнику Марксу. Соответственно случаю, Сергей немного принарядился. Надел белую сорочку с галстуком, костюм и свой новый, фирменный блестящий плащ. К половине шестого, был уже на месте встречи.
Вскоре прибыли Наталья с Виталием, взявшись под руку, и подруга, от которой, мол, «пальчики оближешь». Светлана была в кожаном плаще, остроконечных черных туфлях. А взгляд... Ах, что это был за взгляд! Глаза у нее, как-то по-особому блестели, улыбка, с ровным рядом белоснежных зубов, была обворожительна. Наверное, за улыбку он сразу ее и полюбил. Неловко засмущался, да и девушка, чувствовалось, была заинтригована с пер¬вого же взгляда. Вот это удача! По телу Сергея, пробежала нервная дрожь...
— Ну что, пошли? Все вроде в сборе! — Наталья сра¬зу захватила инициативу. — Ты бы, Сергей, взял Свету, тоже под руку!
Весеннее солнце, ярко разбрызгивало лучи на мокрый асфальт. На газонах, кое-где, таял последний снег. Тут и там, сверкали лужи. Настроение у всех было приподня¬тым. Приблизились к ресторану, вход которого осаждала разодетая толпа.
— Разрешите, товарищи! У нас места заказаны! — про-тиснулся, компанией, Сергей к стеклянной двери. — Ну, вот и прибыли Проходите, барышни, раздевайтесь!
И он, со спины, принял плащ у спутницы. Виталий обслужил свою подругу.
Наталья и Светлана, долго поправляли прически у огромного зеркала, в вестибюле. Обеим шел яркий, бро¬сающийся в глаза макияж, приковывали внимание ориги¬нальные вечерние платья. Мужчины, проводив их к сто¬лику в еще пустующий, полутемный зал с негромкой музыкой и подсветкой, вышли в туалет покурить.
— Ну, что будем заказывать? — вернувшись, Сергей с галантной улыбкой протянул дамам меню. Подсел и Виталий.
— В разумных пределах, разумеется. Чтобы не бить вас больно по карману! — сострила Наталья.
Все дружно рассмеялись.
— Думаю, возьмем, по мясному салату и эскалоп, — продолжила она. — Со спиртным, мужчины, решайте сами.
— Что ж, по 150 грамм водки, а дамам хорошего ви¬на, — подмигнул Виталий. — Вы не против, девушки?..
Прошел час.
— Хорошо сидим, не правда ли? Но пора и совесть знать! — Наталья выразительно посмотрела на Сергея. — Что это ты, глаз не сводишь с моей подруги? Хоть бы, пригласил на медленный танец, что ли?
Сказано-сделано. Кавалер прижал Светлану к груди и, в такт спокойной музыке, ласково повел ее, возбуж¬дая прикосновениями тела. Оба слегка дрожали.
— А вы мне сразу понравились, Света! Еще там, у памятника... Можно, после вечера, провожу вас?
— Ради Бога. Но вы же в курсе, что я замужем...
— Это не беда, если нам хорошо вместе...
— Вот вы какой! С места в карьер! Да, сознаюсь чест¬но, — симпатия взаимна. Однако я не решаюсь...
— Тогда смотрите сами. Мое предложение — ваш спрос... Оставив ресторан, обе пары разошлись в разные
стороны. Светлана и Сергей брели по сверкающей, от растаявшего снега, аллее, под светом фонарей, оживленно болтая так, как будто были, уже давным-давно знакомы.
— Здесь остановимся. Дальше меня провожать не нужно. Вы что-то, еще хотите сказать? — Светлана, улыбаясь, прищурилась.
— Пожалуй, нет. Вы же сами, еще в ресторане преду¬предили, что не свободны...
— Ну, тогда до свиданья! Спасибо за вечер! Сергей только кивнул и быстро зашагал к остановке,
кляня себя за то, что открыл свое, пускай еще не оформив¬шее, но чувство. Жаль, конечно, что так вот, из-за какой-то условности, расстались. Ну да, мало ли баб на свете...



Минуло время. Сергей уже было начал забывать ту, захватившую его, встречу в ресторане, как в один прекрас¬ный день, прямо в лабораторию к нему, пришли Наталья и... Света, улыбавшаяся, все той же, чарующей улыбкой.
— Вот, привела. А то, сама стесняется придти. А хочет! — как всегда сострила Наталья. — Ну, вы тут оставайтесь, а мне еще нужно по делам сходить!
И показав язык, оторопевшей от такой «наглости», подруге, выпорхнула за дверь.
— Значит, здесь работаете? Как интересно! Я химию, только по школе помню, — Светлана, краснея, расхажи¬вала возле стоящих на столе, колб и мензурок. — А работа, скоро заканчивается?
Сергей, без слов, подошел к ней и поцеловал в губы. Молодая женщина не сопротивлялась. Наоборот, только теснее прижималась к груди. Жгучее желание охватило обоих.
— Может, ко мне пойдем? Здесь рядом, один жи¬ву, — прошептал Сергей. — Пойдешь?
Молча собрались и вышли.
Он снимал маленькую комнату в деревянном доме, в центре города, так как был приезжим из небольшого поселка в области. После окончания института, так и не захотел возвращаться к себе, в «деревню», и уже восемь лет, влачил существование по разным квартирам (общежитие не признавал). Поэтому-то и не мог, навер-ное, обзавестись семьей. Ну, какая баба согласится на такую жизнь?
— Сразу видно, что холостяк здесь обитает! Нет женской руки. Но у тебя уютно, и довольно чисто. — Светлана присела на краешек стула.
— Увы, холостяк! Да раздевайся же, чай попьем... — Сергей не смел, заговорить о близости.

— Думала, ты посмелей...
— Ну, тогда, давай приляжем!
— Так сразу?
— Ну...
...Они, обнаженные, лежали на одноместной, противно поскрипывающей пружинами, железной кровати. Сергею было неловко, перед возлюбленной, за свою нищету, не¬устроенность. Света такая яркая, интеллигентная, пре¬красно одетая... А что он мог ей предложить? Секс на этой железной развалюхе, в старой комнатушке покосившего¬ся деревянного дома? Но ведь, настоящая любовь — не знает преград! И любят-то, по-настоящему, за душу, способности, а не за материальное положение! Мы же, в Советском Союзе живем, а не на продажном Западе...
— Света, что-то не так?
— Нет, все нормально, не беспокойся.
— Хотел спросить, извини. Ты мужа своего любишь?
— Привыкла уже. Ребенок у нас общий. Да и что та¬кое любовь?
— Ну, не знаю... Когда, наверное, люди, друг без друга, жить не могут. А ты вот, ему изменяешь...
— Жизнь такая... Не стоит об этом говорить. Лучше одевайся...
Они до вечера бродили по городу, весело шутили, забыв все на свете, поглощенные лишь своим чувством. Наконец, Светлана сослалась на то, что уже поздно, дома ждут родители и ребенок. Расстались на том же месте, у памятника, пообещав встретиться через несколь¬ко дней.



Лето было в разгаре. Сергей и Света, казалось, го¬рячо любили, ожидая встречи после кратковременных разлук, как манны небесной. Исходили, держась за ру¬ки, почти весь город, побывав и в разных кафе, и выста¬вочном зале, и в театре, и на набережной, и даже в зоо¬парке и музее. Но особенно приглянулось одно уютное местечко: «Грифон», где под тихую, приятную музыку можно было, не спеша, посидеть, заказав крепкий кофе и горячий шоколад. Вот и сейчас, они прохлаждались за небольшим столиком, попивая ароматный напиток, из маленьких чашечек. Оба, не отрываясь, смотрели друг на друга, наслаждаясь блеском глаз.
— Я люблю тебя!
— Так на меня смотришь, что и я не могу не любить. Счастлив?
— Да... Давай никогда не расставаться! Светлана вдруг опустила глаза.
— Знаешь, нужно тебе сказать, что скоро уезжаю в Семипалатинск к мужу.
— А как же я? Наша любовь?! — у Сергея перехва¬тило дыхание.

— Но ведь вернусь...
— Так с ним же вернешься!

— Ну и что? Иван ничего не узнает. И потом, я ведь мать. У нас ребенок...
— Не понимаю: как можешь любить меня, а семью поддерживать с другим? — разгорячился Сергей.
— А что ты можешь предложить? Где мы будем жить? На какие деньги?
— Если любишь, то не должна задаваться такими вопросами!
— Неисправимый ты романтик, Сережа! — Света, отставив чашку в сторону, встала из-за столика. — Пой¬дем уже, проводи.
В груди Сергея клокотала обида. Как же так? Да не любит она его! И все это время притворялась. Погуляла, как говорится, в свое удовольствие и, как змея, хочет уползти в свое «гнездо». А какая меркантильная!
— Гадина подлая! Иди своей дорогой! Знать тебя не хочу! — он, чуть не опрокинув столик, выбежал из кафе. Светлана, оцепенев, так и осталась стоять там.
...Неделю Сергей не находил себе места, жутко пере¬живая и мучаясь. Впервые, он так сильно и трепетно любил, а его чувство взяли и втоптали в грязь. О, эти подлые бабы!.. И в то же время, страстно хотел увидеть свою мучительницу, вновь слиться с ней в бешеном экста¬зе. Наконец, не выдержав напряжения, отправился пря¬мо к подруге домой.
Казалось, сама погода отвечала мятущемуся настрое¬нию. На улице ветер рвал и метал, поднимая тучи пыли. Деревья клонились вниз, шумя потемневшей листвой.
Дом, в котором жила Светлана с родителями и ребен¬ком, он примерно знал. Наугад заскочил во второй подъ¬езд, поднялся на второй этаж. Позвонил в первую попав¬шуюся, квартиру. И о, чудо! Дверь открыла... любимая!
— Ты с ума сошел! А если родители увидят? Скандал ведь будет! Ну-ка, пойдем на улицу!
Бедняга, покорно, спустился по лестнице за ней. Немного отошли от дома.
— Как хочешь, но не могу без тебя совсем! Тяжело очень! — Сергей повесил голову.
— А я решила: лучше нам, вообще, не встречаться. Даже, когда приеду обратно.
— Но почему?! — испугался он.
— Потому что, так нужно... В общем, поняла, что не могу вести двойную жизнь. Обманывать и мужа, и тебя. Так что, прощай! Послезавтра уезжаю.
— Подожди, не уходи! Не бросай!.. Согласен на лю¬бые условия, только, хоть изредка, встречайся со мной! — стал умолять Сергей.
— Нет, это невозможно. Возьми себя в руки, не будь тряпкой!
— Тряпкой?.. Но я люблю тебя!
— Ничем помочь не могу.
— Ну, хорошо. У меня идея, — вдруг сказал он. — Давай сходим в ресторан. В тот самый... Это будет, по¬следняя наша встреча. Словом, приглашаю...
— В ресторан?.. — озадаченно переспросила Света. — Ну что ж, в последний раз, думаю, можно... И когда?
— Завтра. В половине шестого. Встретимся на том же месте. У памятника...


Вот уже двадцать минут, стоял Сергей у памятника Марксу, поминутно поглядывая на часы. Подруга не появлялась. А он терпеть не мог опозданий. «Вот, стерва! Напоследок, еще решила помучить? Все вы такие, бабье несчастное!.. Нет, все равно добьюсь, что будем встре¬чаться! Я этого дела не оставлю! Уговорю, чего бы не стоило...».
Часы показывали 18.10, когда, наконец, появилась Светлана. На ней было черное, с блестящими крапинка¬ми, платье.
— Опаздываешь! Специально, что ли?
— Да нет, Валерка все не отпускал. Не ходи, мама, да не ходи. Еле успокоила. Обещала машинку с моторчи¬ком купить.
— Ну, если так, то ладно...
В ресторане сегодня, как не странно, публики соб¬ралось немного. Сделали заказ. Вино Светлана пить отка¬залась, хотя Сергей попросил официанта, принести це¬лую бутылку. Вообще, было заметно, что девушка уже жалела, что согласилась пойти.
— Прощальный ужин, блин. Героиня уплывает в дальнее плавание в страну Счастья. Герой остается ни с чем на берегу!
— О чем ты говоришь? Какое счастье? По большому счету, не видела я его никогда. Так что, зря ёрничаешь.
— Да, жизни, с простым летёхой, в безлюдной сте¬пи, — мало кто позавидует! А тебе бы хотелось, купаться в роскоши, стильно одеваться, иметь дорогую машину, а остальное, мол, все приложится, — угадал ведь я? — презрительно бросил Сергей.
— А почему, человек не имеет право на это? Только в нашем распроклятом СССР мы, отчего-то, должны стыдиться своих естественных желаний! Я женщина, и хочу жить красиво! — казалось, Света вышла из себя.
— Это мещанская философия! Женщины, вообще, далеки от высоких идеалов, мелки и меркантильны! Обо¬жаете только удачливых, в материальном отношении, идиотов!
— Если б было так, не жила бы с мужем по военным городкам, вдали от цивилизации!
— Просто не подвернулся тот, кого бы действитель¬но хотела! И я, по той же причине нищеты, тебе не ин¬тересен. Но ничего, рано или поздно, социализм от такой швали, как вы, освободится, как от мусора! — изливал накопившуюся обиду Сергей. — Ты будешь танцевать?!
— Нет, не хочу! Давай, допивай свое вино, и по¬шли! — Светлана, нервно, надела на плечо сумочку.
Вечер был испорчен. Вышли на улицу. Было еще свет¬ло.
— Ну, прости, пожалуйста! Я не хотел обидеть .
— Не думала, что ты так глуп...
— А, по-твоему, умный тот, кто деньги умеет загре¬бать?!
— Оставь. Уже жалею, что вообще с тобой связа¬лась.
— Вон как заговорила! Значит, я совсем не нужен?! Поиграла, как игрушкой, и бросила! У меня, мол, и муж есть, и любовник! Так ведь перед Натальей хваста¬ешь?! Это сейчас модно, не правда ли?! — прокричал Сергей, не замечая прохожих, косо поглядывающих на ссорящуюся пару.
— Остановись! Люди на нас смотрят!
— А мне плевать!
— Если не прекратишь, уйду одна! — Света, было, развернулась в другую сторону, но он крепко схватил за руку.
— Отпусти сейчас же, мне больно!
— А мне разве не больно?! Я любил, всю душу отдал, а ты, наглумившись, сейчас к муженьку сматываешься?! Не будет этого! Убью, гадину! — внезапно, Сергей выхва¬тил из кармана пиджака нож, сверкнувший небольшим острым лезвием.
Бедняга, оторопело, раскрыла рот для крика, но, от ужаса, онемела. Все происходило в несколько секунд.
— Получай, сука! — ударил ножом. «Ax!» — только и вырвалось у Светланы, колени подогнулись, и она мед¬ленно, схватившись руками за живот, стала оседать и за¬валилась на бок. Сергей, ошарашенный, стоял над жертвой с окровавленным лезвием, не двигаясь с места.
— Да что же это делается, — завизжала какая-то женщина. — Он ведь ее зарезал! Хватайте гада!
Несколько, невесть откуда взявшихся мужиков, вы¬били нож, схватили за руки, сзади за грудь, и повалили, нанося удары по голове и лицу. Но Сергей ничего не чувствовал, только шепча: «Что я наделал?! Что я наде¬лал?!». И вдруг, рванувшись всем телом, пронзительно закричал: «А-а-а!». Жалобно, дико, как зверь...
«А ВЕДЬ СПИРТ — ДЕРЬМО...»

 
 
Палыч привалил к Ритухе вечером, когда та, только очухалась от очередного возлияния. Ритка, — маленькая шустрая бабенка 45-ти лет, с копченой, пропитой физио¬номией, полулежала на скомканной постели, ничего еще не соображая. Петька, очередной сожитель ее дочери, похмелялся на кухне драгоценными остатками «Трои» и был, как всегда, не доволен.
— Какого рожна развалилась? Иди бутылки собирай! Счас самое время... И «Трои» купи.
— Тебя, что ли, бездельника, поить? Сидишь на шее, ни хрена не работаешь! Я одна, всю семью кормлю! Катя! Положи мамины туфли на место!
Чумазая пятилетняя девочка, продолжала играть, не слушая «бабушку». В кроватке, что стояла в углу загаженной комнатушки с облезлой мебелью, спал еще один ребенок — трех лет.
— Да что вы орете! — вмешался Палыч, мужик с ви¬
ду характерный и, по собственному мнению, человек приличный. — Спокойно говорить не умеете? Лучше посмотрите, что я достал!
Открыл потертую сумку. Ритка с Петькой вытянули шеи и обомлели. Екорный бабай! Да здесь, целая сумка спирта! Бутылок десять!
— Где добыл-то?!
— Места надо знать! — Палыч не скрывал своего превосходства. — Вам только скажи!.. Да в кустах, у моста, «поднял»...
— Врешь ведь все! — Петька подозрительно посмо¬трел на счастливчика. — Украл ты «Трою», как есть украл... Ну да ладно, наливай, ли че ли!
Компанию охватило сильное, но приятное возбужде¬ние, — столько пойла, и на халяву! Ай, да Палыч! Ай, да гад паршивый!
— Разводить-то будем или так ее, родимую?
— А, давай так! Ее и без нас развели... И собутыльники бахнули по рюмке.
— Тьфу ты, ерунда какая! — Ритка сморщилась.

— Да нормально! — вытер усы Палыч. — Лучше-то не купишь!.. А Верка Алё — Гараж не приходила?
— Да мало ли здесь, всяких алкашей бродит?! И все ведь, сюда прут, будто медом намазано! Проходной двор!.. Приходила, конечно, — куда денется! А че спросил?
— Должна она мне... Никак поймать не могу. Ну да ладно! Че сидим-то? Наливай ужо!..
Через час «приговорили» две бутылки. Стало весело. Только Петька, которому обычно трудно было угодить, кривил небритую рожу.
— Палыч, а помнишь, как к Ленке моей приставал? — вдруг, ни с того ни с сего, начал «заводиться» он. — Давно не получал, что ли?
— Да с чего взял-то?! — возмутился оскорбленный мужик. — Нужна мне твоя баба, как собаке пята лапа!
— Уж не скажи! Видел я вас!!
И от удара под глаз, Палыч полетел со стула.
— О-о! Убивают! — заорал бедняга, но Петька, осед¬лав его, долбил, не жалея кулаков. Ритка, маленькая, в дупель пьяная и оттого бесстрашная, пыталась остано¬вить разбушевавшегося «зятя». Но куда там! Палыча, за шкирку, уже тащили вон из дома. Куртка и «Троя» бедолаги остались у разгневанного ревнивца, вроде как «контрибуции» за «попранное достоинство». Перепу-ганные детишки, воя, долго не могли успокоиться...
— Вот сволочь! Ну, ты у меня еще ответишь! — Палыч, во дворе двухэтажного барачного дома, встал с холодной земли и, сплевывая кровь, прямиком напра¬вился в милицию, к участковому. О, он, Палыч, выведет, на чистую воду, весь этот алкогольный притон! А Петьку засадит на фиг, чтоб не повадно было! Он так, этого дела, не оставит! Он — человек гордый!

— Так говоришь, избил, а куртку и спирт отобрал? — капитан Лялькин, сидя за столом, внимательно выслушал рассказ «жертвы».
— Их там всех, надо разогнать! С утра до ночи пьян¬ка. Какого только, сброду не собирается!
— Но ты ведь, тоже туда ходишь...
— Ну, я-то, совсем другое дело! Культурный чело¬век... Да искал одну женщину...
— Вот что, — прервал Лялькин оправдывающегося алкаша. — Этот Голдобин Петр, у нас, еще по одному делу проходит. А в твоем случае, совершил не просто хулиганство, а натуральный грабеж! Будешь, значит, писать заявление?
— А то, как же!
— Тогда дерзай.
И Палыч, кряхтя, изобразил на бумаге все, что с ним приключилось.
...Милицейский «Уазик» прибыл к бараку, когда пир был в самом разгаре. К Ритухе, спустились соседи со вто¬рого этажа, чтобы выпить; Петька валялся на полу, — спал без задних ног. Никола, сосед, выходил во двор в туалет и, через щель забора, вдруг увидел «ментов». Успел заскочить, к ничего не подозревающим бухалам, еще до того, как стражи порядка, задержавшись зачем-то в ма¬шине, появились на пороге. «Прячь скорее спирт! Не то, на фиг, все конфискуют!». И Ритка, — вот ведь бабья со¬образительность, да хитрость, — схватив сумку с «Троей», стремглав выскочила из дома и бросилась к туалету.
— Здесь уж, точно не найдут! — шептала она, заталкивая сумку палкой в самую, что ни на есть-то вонь.
И, как ни в чем не бывало, вернулась в дом. Между тем, «менты» уже входили, через ворота, во двор.
— Значится так. Говорите, Голдобин не отбирал куртки у Синякова? — допрашивал хозяйку молодой старший лейтенант. — А бил зачем? И, кстати, где спирт, который Синяков к вам принес?
— Да с собой его забрал, — не сойти с этого места! — упорно отпиралась Ритка.
— Врете вы, гражданка, и не краснеете. Ну-ка, ребя¬та, поищите-ка, сумку с «Троей», в дровянике и огороде! Не могла же она, просто взять и улетучиться!
— Зря стараетесь! — хозяйка квартиры, сделала обиженное лицо. — Ну, неужели я обманывать буду? Я честная женщина!
Поиски, естественно, ничего не дали. Милиция так ничего и не добилась от Ритки. А что? Дура она, что ли? Взять и отдать, ни с того ни с сего, целую сумку та¬кого добра! Да ни за что!
А Петьку «менты» пленили и увезли в ИВС. Да и поделом ему, — не будет руки распускать!..


...Прошел месяц. Петруху до приговора суда держали в городской тюрьме, — в «первом номере». Палыч страшно жалел об утрате, понятно какой. Несколько раз, заходил в распроклятый дом, но Ритка и виду не подавала, что спирт-то припрятан в «надежном месте». Выпили, мол, «Трою», и все тут! И потом, сама мысль, что пойло похоронено в вонючем дерьме, отвращала, как-то, от желания достать его. Разумеется, себе. Ну, как можно, жрать такую шнягу!
Ан нет! Лучшее не забывается! Не хватало только повода, чтобы сделать решительный шаг. И вот, «судьбо¬носный» момент настал...
Как-то раз, собрав себя по частям с жуткого по¬хмелья, Ритка вспомнила, что выпить-то больше нечего, да и денег взять негде. Приемный пункт посуды, будет работать только завтра. А главное, блин, никто из завсег¬датаев притона не появляется! На них была вся надеж¬да... Безвыходная, словом, ситуация!
И тут, в мозгу как молнией сверкнуло! Бог с ним, с дерьмом... Похмелиться нужно! И Ритка, вооружившись той же палкой, решительно направилась к туалету.
Странное дело, — алкаши будто чувствуют, где и когда можно поживиться. Не успела Ритка отмыть бу¬тылки, а они тут как тут. Две ханыги... Половину буты¬лок, только и спрятала.
— Что-то у тебя, Ритуля, дерьмом попахивает... — не выдержала Алё-Гараж, тощая сутулая баба, в видав¬шем виды плаще. — Да ладно, наливай ужо, коли при¬шли. Нет, точно, вроде, воняет!.. Точно!
Подсели к столику. Выпили. Закусили гнилой помидо-рой с рынка. Хорошо первая пошла! Повеселели бабы. Только Ритка, чего-то, кривится.
— Ты че, Ритуля? Не идет, ли че ли? Та отрыгнула:
— Да спирт говно! И продают же, такую дрянь!

— Уж не скажи! Хорошая вещь! В другой раз, азеры такую херню подсунут, что после три дня поласкает!.. Может, дашь одну бутылочку в долг, — вон у тебя сколько! — Але-Гараж протянула, было, руку.
— Ишь че захотела! Бутылочку! — Ритка подальше отодвинула «сокровище» от Верки. — Потом жди, когда отдашь! Этот спирт, может, мне дорог очень!
— Чево, чево?
— А тово, что претерпела я из-за него... Но тебе не понять!
— Куда уж, блин! Ну, и черт с вашими... Расскажи лучше, как там Петька? Но, сначала, налей-ка еще!
И бабы продолжили пьянку.
...Душной спирт «ушел» меньше, чем за неделю, хотя Ритка расходовала его, по возможности, экономно. За это время, кто только не побывал в халупе. И все, как один, нахваливали продукт. А че ему, собственно, сде¬лалось-то? Спирт как спирт. Да и, не все ли одно, что пить...

 
Стоял ярко солнечный день. В небе, — пронзительно синем, — ни облачка. Тепло «бабьего лета», казалось немного неестественным, — с какой-то чуть заметной холодинкой. Дачные домики с крошечными участками, на которых разметал ботву созревший картофель, были разбросаны у кромки соснового бора. Вкусно пахло, поднимающимся, тут и там, дымом чадящих кострищ.
Костик и Андрюшка Кайгородов, 12-летние загоре¬лые мальчишки, сидели на сложенных еловых бревнах, оживленно болтая. Андрюшка, — тот, что казался побой¬чей и повыше, — недавно вернулся из Крыма, из Алупки, где с матерью и отцом, целый месяц, отдыхал на побе¬режье Черного моря. Как же там было здорово! Каждый день ходили купаться, загорать на мыс, лазили к высо¬ченным скалам, ели шашлыки и фрукты, которые стоили-то сущие копейки!
Андрюшка познакомился, в Алупке, с местными ребя¬-
тами, играл с ними в «войну», «стреляя» из подаренного отцом, «почти настоящего пистолета». Даже подрался с одним пацаном, и разбил ему нос. Да мало ли приключе¬ний было! Все это, он, с жаром, рассказывал, развесив¬шему уши Костику, приукрашивая подробности.
— Вот это да! Врешь, наверно, что в горах немецкий штаб нашли?
— Да клянусь! И гильзы с автоматом! — заливал дру¬жок. — Наши, говорят, тогда здорово им показали!..
— Мальчики! — крикнула мать Андрюшки с огоро¬да. — Идите, помогите, хоть немножко картошку соб¬рать! Скоро ведь, домой нужно ехать!
Те, с неохотой, поплелись на участок, на котором работали отец Андрюшки со старшим братом...
— Ну, вот и закончили! — сказал отец, лысоватый кареглазый мужчина, когда последнее ведро картофеля рассыпали, под навес, сушиться. — Думаю, сразу-то домой не поедем, а немного пройдемся по лесу, — гри¬бочков пособираем, а потом, выйдем к следующей оста¬новке автобуса. Верно, ребята?
— Ура! — обрадовались Андрюшка с Костиком. — Сейчас петушки и курочки вовсю растут! Жареха из них вкусная!
— Вот-вот. А завтра, опять сюда, на дачу, нужно ехать, — картофель сложить в яму. Но ты, Костик, видимо, уже дома останешься?
— Почему? Я еще помогу! — изъявил желание вих¬растый парнишка. — Мне здесь нравится очень!
— Ну, если нравится.
Через полчаса, все семейство Кайгородовых и Костик, углубились в сосновый бор. Сначала, шли по тропинке гуськом, а затем, разбрелись в стороны в поисках грибов.
Костик ступал в мягкий голубой мох, посыпанный сухими иголками, крутя головой направо и налево, выис¬кивая сереньких «петушков». Над головой, слегка шумели, кронами, высоченные мачтовые сосны. Посте¬пенно углубился в еловый подлесок. Внезапно, из-под ног, выскочил и, тут же, скрылся, маленький полосатый зверек. «Бурундук!» — мальчишка знал, что он так назы¬вается. «Надо обязательно рассказать Андрюхе! Здоро¬во! Только вот некогда, — дядя Вова торопится на авто¬бус, — не то, может, и поймали бы!».
— Эй, Андрюха! Ты где? Иди сюда!
— Да здесь, здесь. — отозвался тот, совсем ря¬дом. — Ну, че тебе? — подошел.
— Бурундука видел! Прямо вот тут!
— Да ну! Давай посмотрим, может, где-то недалеко бегает?
— Давай! Только по-быстрому!
Друзья двинулись по подлеску, приглядываясь, обходя небольшие елки. И тут увидели... Они не поверили своим глазам! Ничего подобного, за свою короткую жизнь, мальчишки не встречали.
Над землей, на уровне метра, зависло нечто, что заставило их открыть рот...


Оно висело в воздухе, над землей, и издавало какой-то странный звон, похожий на писк комара, но только погромче. Тело сигарообразной формы. Нет! Больше напоминало, какой-то, гигантский кокон, куколку санти¬метров десять в длину, с конусообразными, заостренными с обеих сторон концами. «Кокон» темно-коричневого цвета, с прожилками, похожими на некие сегменты. А по краям его и в середине, посвёркивали разноцветные огоньки! Солнечное освещение было идеальным, и объект можно было рассмотреть очень хорошо.
— Что это?! — прошептал Костик. Они с Андрюш¬кой, смотрели, на явленное чудо, широко раскрытыми глазами, не шевелясь.
— Не знаю... — тоже тихо и удивленно промолвил товарищ — Смотри, оно движется!
И действительно, «кокон» вдруг медленно поплыл, делая поворот вокруг них. Один круг, — второй, третий!
Сказать, чтобы мальчишки испугались, — этого не было. Они смотрели, заворожено, на становящиеся все ярче и ярче, огоньки. Было ощущение чего-то нереально¬го, сверхъестественного.
Внезапно тело остановилось, свет от огоньков немно¬го померк, только был слышен тот же монотонный звон.
Наконец, Андрюшка, казалось, немного вышел из гипнотического состояния. Детское любопытство взяло свое. Медленно протянул руку, чтобы схватить «кокон», но объект тут же, довольно резко, взвился над головами мальчишек, чуть ли не на три метра! Причем, по-прежне¬му, продолжая звенеть, — только звук этот усилился, и огоньки вспыхнули такой яркой радугой, что на миг ослепили друзей!
— Андрюшка, Костик! Где вы? — как во сне, вдруг услышали крики взрослых. И, выйдя из оцепенения, как по команде, повернулись и побежали на зов...
— Вы где это были? Давно ведь кричим! — сердито спросил отец, когда мальчишки выскочили на поляну к нему, матери и брату.
— Да вот грибы нашли, даже не слышали... — Андрю¬шка показал кулек с «петушками», не глядя на родите¬лей. А Костик покраснел. Они, по какому-то молчаливому сговору, почему-то, не захотели рассказывать о, так поразившем их, странном явлении. Как будто, кто-то заставил скрыть, во что бы то ни стало, эту непонятную тайну.
Грибы друзья, больше уже не собирали, а шли молча за взрослыми, все остальное время, до автобусной оста¬новки.
— Вы что это задумались, ребята? Повздорили, что ли? — спросила мать, когда компания забралась в авто¬бус и расселась на сиденьях.
— Да нет, мама, все нормально, просто устали... — невесело ответил, хмурясь, Андрюшка и отвернулся к окну. Костик же, совсем опустил голову.
Друзья и расстались, почти ничего не сказав, друг другу. На следующий, день, Костик на дачу к Кайгоро-довым не поехал.



Прошло 20 лет.
«Что ж это было тогда, в лесу? — нервно размышлял среди ночи, лежа в постели, Константин. — Совершенно очевидно, что ситуация была смоделирована объектом. И его искусственная, — скорей всего, неземная приро¬да, — тоже очевидна. Это был НЛО! Да-да! Но совсем не такой, о каких рассказывают, и какие изучают уфоло¬ги. Я, кстати, сам был свидетелем появления, в ночном небе, довольно большой блестящей тарелки, испускаю¬щей оранжевые лучи. На природу мы, в тот раз, ездили и, внезапно, над речкой увидели ее. Перепугались, конеч¬но. А тарелка, как появилась, так, вскоре, и исчезла, растворилась во мраке... Но наш, с Андреем Кайгородо¬вым, случай совершенно уникален в своем роде!».
Разволновавшийся Константин сел на кровати, прикурил в темноте сигарету.
«А что, если бы Андрюха схватил, тогда, этот кокон, а может быть, какой-нибудь, межпланетный зонд или миниатюрный космический корабль? Мог бы быть ожог, — да что там! — мог взорваться весь Земной шар! Или бы, мы телепортировали на другую планету, в другой мир! Однако, ощущение, как раз-то и было таково, — это хорошо помню, — что ситуация оставалась под контро¬лем объекта!.. Но для чего, он открылся вдруг нам, — вот в чем вопрос!..».
Константин сам себе удивлялся, почему, в эту ночь, вдруг стал, так сосредоточенно, размышлять о давно-давно случившемся событии. Нет, конечно, было, что и раньше изредка вспоминал об удивительном «коконе». Но вот, что поразительно: со своим другом, Андрюхой Кайгородовым, с которым до сих пор поддерживал отношения, они ни разу, — да, ни разу! — о своей уди¬вительной находке, в далеком детстве, так и не говорили! А ведь друг-то, наверняка, тоже помнил всё... Просто не мог, ни помнить!..
Внезапно, Константин почувствовал непреодолимое желание увидеть товарища, поделиться с ним мыслями, предположениями. Как будто, от встречи, зависело более чем многое, — как будто, мог обрушиться сам мир!
«Что это со мной? Какая-то неизъяснимая тоска и, в то же время, ликование! — Константин резко вско¬чил. — Да-да, надо сейчас же пойти к Андрею, объяснить¬ся! Бог с ним, что живет не один, с женой и детьми! Чу¬вствую, что стою на пороге чего-то совершенно необыч¬ного, необъяснимого! Но только чего, чего?!».
Он включил настольную лампу и лихорадочно стал одеваться, опрокинув пепельницу. Забыв выключить свет в прихожей, выскочил из квартиры к лифту, а потом, на улицу.


Константин почти бежал по тротуару, освещенному люминесцентными фонарями, вдоль полутемных витрин магазинов. «Еще немного осталось!» — мысленно сказал себе, и тут увидел, быстро приближающегося навстречу, плотного коренастого человека. Это был... Андрей Кайгородов!
— Костя?! Откуда?! Я же, к тебе, друган, шел!
— И я к тебе! Хотел поговорить...
— Поговорить? Ха-ха! Наверняка ведь, помнишь тот случай в лесу, когда, мальчишками, увидели, ну, эту маленькую торпедку с огоньками?
— Так значит, и ты?..
Они нервно расхохотались, но тут же смолкли, пора¬женные таким, более чем странным совпадением. Явно, тут что-то не то! Что за сила подняла обоих с постелей, и направила друг к другу одновременно?!
— Значит, тоже, не спал и думал о том случае?
— Конечно! Ну и ну! Слушай, это точно инопланетяне на нас действуют! — выпалил Андрюха. — Что делать-то будем?
— Что делать, что делать... Жить пока! Посмотрим, что дальше произойдет... — раздраженно бросил Констан¬тин. — У меня такое чувство, что все это, очень серьезно и неспроста!
— Вот и я так думаю! Побаиваюсь даже...
— Не боись! Прорвемся! Может, все будет нормаль¬но... Как жена-то, дети?
— Да ничего... За них же беспокоюсь! Хотя, — что мы можем сделать? Не пойдешь ведь, жаловаться в мили¬цию! — хмыкнул Кайгородов.
— Вот-вот... Ладно, давай пока разойдемся, что ли? Ночь на дворе.

— Если что, дай знать! Ну, я пошел?
— Иди уж. Пока.
Андрюха повернулся и, засунув руки в карманы курт¬ки, отправился назад домой. Товарищ, закурив, посмо¬трел вслед, и тоже двинулся к себе.



Проснулся Константин от знакомого до боли, моно¬тонного негромкого звона. Было раннее утро. Повернулся на звук, глянул... и обомлел. Прямо над ним, завис корич¬невый «кокон», посверкивая разноцветными огоньками!
«Как он сюда проник?! — была первая мысль. — Форточка! На ночь форточку я открывал!» Константин неотрывно, заворожено смотрел на старого «приятеля». Опять, появилось чувство абсолютного безволия, подчи¬ненности. Но сознание работало.
«Что ему нужно? Вернее — им? Вернулись через столько лет!». И тут понял, что кто-то говорит с ним, проникая мыслью прямо в мозг.
— Игонам нужен контактёр, для эксперимента вре¬менного визита в прошлое человечества. Теперь ты взрос¬лый мужчина, и способен, еще и как профессионал-антрополог, многое понять. Для сведения: наши возмож¬ности, практически, безграничны. Достаточно включить кнопку, и Земля погибнет в минуту. Однако, игоны не будут этого делать, ибо ставят другие задачи.
Тогда, в детском возрасте, мы скачали у вас необхо¬димую информацию, из мозга, об интересующей пробле¬ме. Мозг ребенка еще, сравнительно, чист от наслоений внешнего социального опыта. Нас, как раз, и интересуют глубинные недра психики, ее архаика, дабы понять, что люди представляли собой, как вид, в начальный период формирования социальности, культуры. Но этого недос¬таточно. Сейчас, когда стал взрослым, игоны хотят от-правиться, через твой же мозг, в прошлое. Но именно ты, с высоты современного опыта, должен будешь оце¬нить, как специалист-антрополог, тот древний уровень культурных зачатков у человеческих приматов.
— Но почему я? А Андрей? И зачем вам эти сведения?
— Игоны изучают человечество, ибо у вас и у нас много общего. Почему не Андрей? Потому что, его способ¬ности оказались невелики. Поэтому, друг и не подходит для эксперимента. Другое дело — ты, подающий большие надежды в науке! Через совершенный мозг, мы хотим сопоставить, найти параллели культурного генезиса и ны¬нешнего развития людей. Твое личное участие в экспери¬менте, будет, своего рода, буфером между тем уровнем Познания и нынешним. Именно глазами ученого, игоны хотят проследить пути становления и изменения Челове¬ка, чтобы проанализировать, оценить и использовать эту информацию.
— А если не захочу помогать? Наверняка, ваши планы имеют далеко идущие, последствия и принесут, только вред людям!
— Захочешь! Земля близка к катастрофе, как раз, из-за бурной «культурной» деятельности людей. Конеч¬но, это свершится не сразу. Время есть, чтобы не допус¬тить катаклизма. Но само человечество, не способно себя обуздать. Оно, как раковая опухоль, поражает тело Земли и погибнет вместе с нею, если не принять мер. Задача игонов — помочь вам, вернув на исходный уровень развития, без тяжелых последствий нарушения психики. Однако, для этого необходимы, всесторонние исследова¬ния проблемы, чем наша группа и занимается. Твой вклад, хоть и будет сравнительно мал, но внесет, какую-то, ясность в общую картину проблемного решения... Так хочешь помочь человечеству?! Исполнить свою высо¬кую миссию!?
— Не верю я вам, не верю! — закричал взбудоражен¬ный Константин. — Игоны хотят, превратить людей в жалких животных, чтобы сделать своими рабами! Я не согласен на эксперимент! Да, не согласен!!!
И тут потерял сознание.
.Неожиданно для родных, Константин перестал уз¬навать их и, через три дня, практически беспричинно, впал в кому. Врачи разводили руками, не понимая в чем дело. Пациент, неделю за неделей, не приходил в себя (эксперимент шел полным ходом). Специальная аппарату¬ра поддерживала все жизненные функции.
Один лишь Андрюха Кайгородов, догадывался, в чем причина, но тайны никому не раскрыл. Помыслить даже, об этом не мог, как будто кто-то властно заставлял беднягу молчать. Он стал вялым и апатичным, постоянно, о чем-то, мучительно думал и думал. Родственники обратились к врачам, и те, обследовав больного, стационировали в психиатрическую больницу. Но лечение не помогло...



(Рассказ основан на реальных событиях).

 
СПРАВКА
 
 
Если уж говорить прямо, Катьке повезло в жизни по-настоящему. Все девчонки в округе ей завидовали. Выскочить замуж за итальянца, и устроить семью в солнечно-райской стране, на берегу Адриатического моря! А ведь кто была? Обыкновенная из обыкновеннейших! Жили они с матерью, старшим братом и 85-летней бабушкой, в малю¬сенькой комнатушке с печным отоплением, в деревянном двухэтажном доме. А кроме них,— соседей еще четыре семьи. Надеяться, собственно, и не на что, — квартиры не светило. А найти порядочного, непьющего кавалера в старой рабочей Иванихе — большая проблема. Словом, безнадега для молодой девахи...
Однако амбиции у Катьки были. Упорная была, често¬любивая, не смотря то, что выросла в нищете. Окончила финансовый техникум по бухгалтерскому учету. А тут, на гребне всех этих перемен, да выкрутасов в стране, возьми да прочитай объявление в газете, каких, тогда,
пачками печатали на каждом углу. Что требуются мол, симпатичные девушки о 18-25 лет, на работу в загранич¬ные страны танцовщицами, мол, в кабаре. Катька и поду¬мала: дай-ка попытаю счастья, хоть мир увижу. Насчет танцев-то она, конечно, сильно сомневалась, — ясно ведь, что, в действительности, от них требуется, — но искушение было очень велико. Прошла курс немудреного обучения, — и айда, аж в Италию!
Устроили их восемь человек, в дешевую гостиницу, в пригороде Рима. А ресторанчик-то, в котором ново¬испеченные артисты показывали свое «искусство», был неподалеку. Там девка, к своему счастью, и повстречала Антонио, работавшего на кухне поваром. Хоть и был он старше Катьки на тринадцать лет, к тому же, женат и ребенка имел, а симпатия между ними возникла. А потом и любовь. Вытеснила, короче, молодая русская соперни¬ца законную, но совсем нежеланную жену. И зажили они с Антонио, пока гражданским браком, ибо по тамош¬ним итальянским законам, развод супругам дают не сра¬зу, а по прошествии пяти лет.
Родила вскоре Катька, своему благоверному, сначала одного сына — Мимо, а потом, и второго — Александра. Все это время, жили у родителей. Антонио перебрал кучу работ, но денег, все равно, не хватало. По тамошним меркам, их семья была, мягко говоря, небогатой. Это у нас, в нищей России, их бы назвали, почти средним клас¬сом, а в Италии нет. Пролетарии, короче.
Жить с родителями, было не сладко, и, в скором времени, «супруги» перебрались на побережье, в неболь¬шой городок Полетто. Антонио стал строителем, да и Катьке надо было куда-то впрягаться. Тут, ее бухгалтер¬ское образование и пригодилось.
Но вот беда. Помимо знания языка, для достойной работы в мэрии, необходимо было иметь, хотя бы, неоконченное высшее образование. 2-3 курса, — причем, хоть какое. Вполне подходило и российское, а Катька только техникум и окончила. Что делать? Поступить в итальянский вуз — шутка... Домой надо ехать, да и купить эту несчастную справку! Что, мол, прошла два курса обучения. Проще некуда! На Руси ведь, все сейчас продается и покупается. Только бы, деньги были!.. И Катька засобиралась домой. Тем более что давно там не была. Соскучилась.
Ясно, что приезжала она, в родной город из Италии, не в первый раз. О, какая дикая разница между Цивили¬зацией и чумазым, жалким Уралом! А иванихинские развалюхи так «радовали глаз», что теперь ей, с высоты своей Новой Жизни, хотелось попросту расплакаться. Бедная мама, бедный брат! И все обитатели этого жут¬кого трущобного района! Но, вместе с тем, Катьку пере¬полняла гордость, что она, в конце концов, вырвалась из этого дерьма, стала Человеком, живет в прекрасной, чистой, богатой стране. К тому же, мать двоих очарова¬тельных детей, жена, пусть и гражданская, непьющего и обожающего мужа.
Однако, Иваниха, какой бы ни была, — Родина, Россия. Как бы не отвращала она, а все равно, тянуло домой. Тем более, в Италии Катька, как не крути, была чужая, и люди, ее окружающие, чужие... Недаром ведь говорят — Чужбина...
Так она думала, совершая перелет, на самолете, из Рима в Москву. Думала и о том, как осуществить свой честолюбивый план. Жил у них на улице, один чудакова¬тый интеллигент. Естественно, имел высшее образование.
А жизнь свою, так и не сумел устроить. Простофиля, бессребреник, блин... Ей бы его диплом! О, Катька бы пробилась, нашла себе стоящее место: денежное и высо¬кое!.. Вот к этому чистоплюю, и нужно обратиться. Посу¬лить тысчонку, и тот, за неимением средств, все сделает, как миленький. Есть ведь, у недотепы связи в вузах! С такими же чудаками водится... Наверняка поможет!..
В Москве, в аэропорту, Катьку встречал брат Андрей. Ой, как невзрачно выглядит! Сразу видно, с Урала...
— Ниче ты приоделась! И сколько такая шубка сто¬ит?.. Ни хрена себе! Как племянники, Антонио?.. Мать ребят хочет увидеть.
— В следующий раз, привезу Мимо и Сашку. А мама пусть летом приезжает, Антонио сказал. Пусть здесь оформит визу, а деньгами, на перелет, мы поможем.
Сели на такси, добрались до Ярославского вокзала.
— Ты, наверно, есть хочешь? Деньги-то есть? А то, у меня доллары. Надо поменять.
В поезде, в купе, Катька посвятила брата в свои планы.
— А че бы, ему не помочь? Без денег ведь сидит. И сколько, за такую справку, отстегнуть нужно?
— Евгению-дурачку — тыща, да тем, которые ее делать будут, думаю, кусков пять придется отвалить. Это, в принципе, немного.
— А если ничего не получится?
— Ну, тогда будем искать, какие-то, другие пути. — Катька отвернулась к окну, за которым проносились заснеженные поля, с редкими перелесками.
Ну вот, и дома, в России! Ей было радостно и немно¬го грустно. Действительно, соскучилась...

Евгений сидел в своей, выстудившейся за ночь, избе, накинув телогрейку на плечи. На ноги, предусмотри¬тельно, были надеты старые подшитые валенки. Он толь¬ко что встал, нацепив очки, и пил горячий крепкий чай. «Какой же ход, придумать для концовки рассказа? Ну, чтоб необычно, парадоксально закончить повествование... Нет «убивать» героя не стоит, — слишком тривиально. А вот «заставить» его помучиться, переосмыслить жизнь, — это, пожалуй, читателю будет интересно...».
Два года уже, он «давит» прозу. Писателишка, ко¬нечно, не ахти какой, но коллеги, иногда, об удачных рассказах, отзываются хорошо. О, если бы только знали, чего ему стоит это сочинительство! Жить-то одному, без постоянного заработка, совсем не в жилу! Хотя ко¬нечно, может устроиться на хорошую работу по специ¬альности и жить, как все, более или менее сносно в материальном отношении. Но тогда прощай творчество! И с бабами-то проблемы, из-за отсутствия средств. Нет, недаром говорят, что искусство требует жертв! Но ведь, и на шабашках, вечно, перебиваться не будешь...
В дверь настойчиво постучали. Кто бы это мог быть?
— Вот так встреча! Катерина! Ну как там, в благосло¬венной Италии?
Катька, пригнувшись, вошла в полумрак прихожей, освещенный тусклой лампочкой. Через застывшие окна, свет проникал еле-еле. Было на ней, старое зимнее пальто с повытертой норкой. На голове — невзрачная шапчонка. Здесь, в вонючей Иванихе, и такая одежда сгодится!
— Здравствуй, Женя! Все пишешь? Так и не женился?
— Да вот, рассказ почти готов! Три дня на него угрохал! Но, вроде, ничего получился... Ты-то как пожи¬ваешь?
— Проблем куча. Но, в целом, хорошо. Я вот за чем пришла: нет ли у тебя знакомых, среди преподавателей наших вузов? Одну вещь нужно сделать. Поможешь? Конечно, не бесплатно...
— Ну как же! Есть к кому обратиться: и в институт искусств, и в университет. А что нужно-то?
Катька подробно изложила свою просьбу.
— Даже и не знаю... — Евгений почесал затылок. — Согласится ли кто... За это дело, если пронюхают, с ра¬боты могут погнать, а то и хуже!
— Так надо сделать шито-крыто. Неплохо заплачу. Ведь всего лишь, справка какая-то!
— Так, значит, если получится, «кусок» мне будет? Недурно!.. Говоришь, несколько недель здесь пробудешь? Ладно, попробую...
Не откладывая в долгий ящик, Евгений, на следующий же день, отправился в институт искусств. Там у него, на культуроведческом отделении, работал знакомый: зам. декана Юрий Павлович Шуйко, большой любитель шах¬мат, с которым Евгений постоянно сражался, летом, в городском саду. Почему бы Шуйко не помочь? Однако, дело-то щекотливое... А вдруг не согласится? Неловко, как-то, предлагать опасную авантюру. Но, с другой сторо¬ны, — пять тысяч! Неужели, для нищего препода, они будут лишними? Только бы договориться с ним, — и р-раз! — в кармане целый «кусок»! Это не по сотне-две, зашибать на разгрузке фур! Пару слов всего брякнуть, и можно месяц жить безбедно, спокойно творя искусство...
В институте Шуйко, он нашел не сразу, — пришлось идти, какими-то, внутренними закоулками старого зда¬ния, пока где-то на втором этаже, поднявшись по крутой деревянной лестнице, Евгений не отыскал дверь с таблич¬кой «Зам. декана».
— Здравствуйте, Юрий Палыч! Я к вам по делу...
— А-а! Привет, привет... Ну, и что привело, так ска¬зать? — заулыбался Шуйко, небольшого роста, в стро¬гом черном костюме, пожилой мужчина.
— Даже не знаю, с чего и начать... — ломался Евгений.
— С главного, с главного начните!
— Ну, в общем, не могли бы вы помочь, справочку небольшую сделать. Конечно, не бесплатно... Пять ты¬сяч... Девушке одной нужно помочь. Что она, мол, закон¬чила у вас два курса...
Шуйко сразу помрачнел.
— Знаете, молодой человек, я такими делами не за¬нимаюсь! Может, кто-то другой и согласится помочь, — такие личности есть, — но обратились вы не по адресу. До свиданья!
— Но ведь я...
— Я сказал: до свиданья! — отчеканил зам. декана. Евгений, как побитый пес, сгорбившись, выбрался
из кабинета. Было ужасно стыдно. Что Шуйко подумал о нем? Вот ведь, мол, какой прощелыга! Взятку предла¬гает!.. Да, измарался в дерьме так, что не отмоешься!.. Да и наплевать на эту тысячу! Он и так проживет, хоть совесть будет чиста!..
Придя домой, Евгений отправился к Катьке.
— Нет, Катя, не согласился Шуйко, выставил за дверь.
— Ишь, какой неподкупный! Он просто тебя плохо знает, — вдруг разболтаешь. А был бы близким другом, сделал бы справочку, как пить дать! Не верь ты таким!
— Нет, Катя,.. — замялся Евгений. — Не нужна мне эта тыща... Найди кого-нибудь другого. Я пас...
— Ну, давай полторы дам, только помоги! Может, есть еще кто-нибудь, к кому можно обратиться? — занервничала деваха.
— Полторы? Это, в принципе, меняет дело!.. Есть у меня друг, — вместе учились. А у него сестра, в универе, преподавателем работает. Можно туда обратиться. Она девка пробивная. Скорее всего, поможет. Но нужно только, через брата искать.
— Ну, это другое дело! Действуй! Пообещай ей шесть тысяч...



Юрка Шмырин, старый друг Евгения, имел свой биз¬нес и довольно успешный. Деньги не просто любил, а боготворил. Ну как без них? Деньги, как соленая вода, — пьешь и не можешь остановиться, еще хочется. Нарко¬тик! Когда его друг,— неудачник по жизни, — позвонил, Юрка сразу поставил условие: две тысячи за посредни¬чество. А как же? Такие дела серьезные, просто так не проворачиваются! Этот интеллигентишка, было, завозму-щался, что, мол, условия — грабеж среди бела дня; что, мол, друзья так не поступают. А он прямо сказал, что и пятихатки Женьке, болезному, вполне хватит. Ну, зачем, дураку, бабки? Что с ними будет делать? Смешной какой...
Юрка позвонил сестре Лене, и та сразу уцепилась за возможность заработать. Связи в деканате исторического факультета, были. Но и она затребовала, за посред¬ничество, две тысячи. Ребенка ведь, одна воспитывает, — деньги позарез нужны! А те люди, которые будут делать документ, сказала, запросили не менее восьми. Дело-то непростое, связано с известным риском. Итого получает¬ся: четыре «куска» да восемь, да этому бедолаге 500 рублей, — всего 12 500. Нормально, по-божески!
Информацию Юрка передал другу.
«Пятьсот рублей?! — мучительно размышлял Евге¬ний. — Да это же копейки! Я ведь, всю машину раскру¬тил! Мне больше и полагается! Нет, так дело не пойдет! Или отказываюсь предоставлять свои услуги, или Катери¬на должна заплатить две тысячи. Но почему две? Мне положено, как минимум, три! Не будь организатора, ничего ведь не получилось бы!».
— В общем, Катя, расценки изменились, — начал ре¬шительно он при встрече. — Юрке с сестрой по две, тем, кто справку будет делать — восемь, ну а мне три. Я ведь, это все запустил!
Катька вытаращила глаза. Ничего себе, заявочки. Быстро подсчитала в уме: 15 тысяч, — это же 500 долла¬ров!
— Не жирно ли будет? Справка-то, простая бумажка с печатью. Долго ли ее сделать? Да и вы — посреднички, — чересчур загнули! Тебе могу положить только две тысячи, сестре с братом — по «куску», а исполнителям и семи хватит. Можешь, телефон этой Шмыриной дать?
— Чтобы договорились за моей спиной, а я в дураках остался? — заартачился Евгений. — Так даешь гарантию, что получу свои две тысячи?
— Ну, разумеется. Какой телефон?
— Дам при условии, если пойдем вместе звонить!
— Ради Бога! — презрительно бросила Катька. — Друг-то твой, не побоялся передать координаты сестры!
«Ну, блин и народ! До чего жадный! Делят шкуру неубитого медведя! Не думала, что дело так обернется! Но вряд ли, удовлетворю их акульим запросам! Все хотят урвать от моего пирога! — внутренне, возмущалась Кать¬ка, пока шли с Евгением к телефон-автомату. — А этот,
Евгений-то, интеллигентишка вшивый, оказался каков! Ну и ну! Вот тебе и Россия!..».
— Алло! Елена Витальевна! Вы? Это Катя насчет справки, — заговорила она в трубку, когда связь срабо¬тала. — Вы извините, конечно, но, увы, не могу дать названную сумму... Что-что? Еще больше?! Ну, это уже через край! Неужели так сложно, поставить печать на листочек бумаги!.. А-а, — и декан тоже заинтересован в определенной сумме?.. Да просто физически, не найду таких денег! Ну и что, что из Италии... Меньше? Тогда сколько? Хорошо, я подумаю... До свиданья! — Катька бросила трубку.
— Ну, у тебя и друзья, Женя! Даром, что интеллиген¬ция! Конечно, подозревала нечто подобное, — но чтобы так!
— Так ведь спрос идет от заказчика... — скромно вста¬вил Евгений. — Тебе же очень нужно. Вот, все и пользуются этим... Ну, как, — что-нибудь решила?
— Даже и не знаю... Наверно, откажусь я от их «услуг». Там, в Италии, буду, как-нибудь, выкручиваться... Но тебе, все равно, спасибо за хлопоты! Старался ведь.
— Да что там... Так и не заработал. Жалко.
— Дам тебе 500 рублей, так и быть! — неожиданно сказала Катька. — Как бедному писателю, блин!
— Да нет, что ты, не надо,.. — покраснел Евгений на морозе.
— Да бери, бери! Разбогатеешь, отдашь. О, господи! Какая у вас тут, в России, жизнь!..
...Она летела в самолете, и вспоминала все подробнос¬ти своего пребывания дома, в Иванихе. Пенсионерку мать, брата, вкалывающего за копейки на заводе; подру¬гу, так и не устроившую личную жизнь... 2000 год на дворе! В России же, живут, — как будто, после разрухи начала прошлого века! А чудаку Евгению, она не зря помогла... Пусть, блаженненький, немного порадуется! Еще, какой-нибудь, рассказишко напишет... Да, не зря...
 

 
Отец Васьки — учитель физкультуры одной из красно-вишерских школ, — обожал рыбалку. Каждое лето, в отпуск, брал с собою сына-подростка на верховья здешней красавицы-реки, горной Вишеры, где и проводил пару недель в увлекательной ловле, в основном, хариусов и тайменей. О, эта рыба особая! Хариуса еще называют уральской форелью, предпочитающего чистую горную воду, особенно, на быстрых каменистых перекатах. Соленый или жареный, — он вкуснотищи необычайной! А таймень, наоборот, любит глубокие омуты под высочен¬ными скалами. Крупные особи достигают весом до десяти килограммов, и больше. Как тут не оставишь все домашние дела, и не умотаешь, на моторной лодке, вверх по течению. Где открываются такие красоты уральской дикой приро¬ды, что никогда не сотрёшь из памяти и, вновь, будешь стремиться их увидеть!
Вот и в это лето, как только Васька закончил сессию
в училище в Перми, отец прихватил его с собой и дядькой Лешей в тайгу, на Вишеру. Запаслись провиан¬том, бензином, солью для заготовки рыбы; взяли палатку, котелки и прочее, — короче, все, что необходимо в дальнем походе. И, с утра, отправились, на двух мотор¬ках, навстречу солнцу!
Рассекающий зеленоватую воду, нос лодки, гул мото¬ра, прохладный ветерок в лицо; по берегам — величест¬венно проплывающие, известняковые утесы, елово-пихтовая молчаливая тайга, — вновь тревожно радовали Ваську. Как будто, Вишера приоткрывала, какую-то, заветную тайну перед ним. Отец, — в непромокаемой штормовке, теплом свитере, в резиновых сапогах-бахи¬лах, — управляя на корме, рулем мотора, улыбался, когда сын поворачивал к нему восторженное лицо. Поза¬ди — ехал дядька Леша.
— Васька, сейчас же надень капюшон на голову! Простынешь ведь! — прокричал отец, перекрывая гул «Ветерка».
— Не простыну! Тепло! Солнце светит!
Прошли бойцы Ветлан и Дыроватый, а потом, и кра¬савец Писанный. Васька, с замиранием сердца, ждал его появления. До чего же красиво! Отвесная громада обрывается прямо в глубокое, недвижное плёсо. Растя¬нулся камень, аж на несколько километров вдоль Вишеры-реки, обрамленный, вверху, темно-зеленой бахромою древних елей.
Особенно интересно было, преодолевать, против тече¬ния, бурные вишерские перекаты. Их тут, как говорится, немеренно. Идут, друг за другом, целыми сериями. Брыз¬жущая волна, порой, достигает почти метра. Но мощный мотор, запросто, берет эту преграду.
По дороге, несколько раз, встретили туристов на байдарках и катамаранах, спускающихся вниз по тече¬нию. Их сюда, на Вишеру, приезжает много. Аж из Москвы и Питера, посмотреть местные красоты едут. Васька посматривал на этих горожан, испытывающих силы на сложной уральской реке, с нескрываемым с презрением. Тоже мне, сплавщики! Сидели бы у себя по москвам дома, и не забирались в этакую глухомань!
К вечеру, добрались до деревни Долгое Плёсо и, недалеко от нее, у скал, сделали привал. Пока дядька с отцом ставили палатку, Васька, сняв бахилы и переобув¬шись в кроссовки, занимался костром и приготовлением каши, с тушенкой. Под закат, вышли со спиннингами к реке, закидывая лесу с блесной, от замшелых прибреж¬ных валунов.
— Здесь не так берет... — заметил дядька. — Выше поднимемся, — вот там будет рыбалка, так рыбалка!.. Ух, ты, Серега, какого отхватил! На полкило-то потянет!.. Смотри, — и у меня, кажись, дергает!
Отец, с азартом, вытащил довольно крупного щурен¬ка, посадил в садок.
— Утром на уху его! Смотри-ка, уже темнеть начало. Давай-ка, Васька, поддержи костер! На сегодня хватит...
В сумерках расселись у стреляющего угольками, кострища. Мужики достали спирту. Выпили за удачное начало предприятия. Захмелели.
— Завтра до Акчима надо добраться. А там и до Ваи рукой подать... — отец закурил очередную сигарету. — Торопиться больше не будем, начнем ловить, да солить рыбу. Тут места хорошие... Ты о чем, Васька, задумался?
Парень, не отрываясь, смотрел на зеленоватые, голубые, красные переливы пламени. Сессия позади. Еще год осталось проучиться, и окончит речное училище. А потом, техником-механиком станет. Мечтает, на корабле типа «река-море» ходить. Вот будет жизнь! Только дев¬чонки у него пока нет. Ну, да это дело наживное! Мать-то говорит, что он симпатичный, за год вырос, раздался в плечах. Не зря ведь, занимается бегом и штангой! Спасибо, отец приучил...
Между тем, дядька с отцом полезли в палатку.
— Долго-то не сиди! Завтра нагрузка будет большая. Ложись, давай.
— Я еще немного, батя... Подумать надо...



Колька Бессонов сегодня, опять напился с мужиками на работе. Вкалывал он здесь, в вайском леспромхозе, сучкорубом. Труд, конечно, не ахти какой сложный, но за смену так уханькивался, что домой еле ноги волочил. Ну, как тут не вмазать маленько! Без спирта в тайге нельзя. Он и дух поднимает, и согревает, если погода хреновая, и физических сил сразу прибавляет.
Здесь, в тайге, конечно, жить неплохо. Вая, хоть и маленький, но все же поселок. Магазин есть, почта, клуб. Летом хорошо: порыбачить на Вишере можно, поохотиться. Зимой, правда, скучновато. А он молодой, жизни еще, как говорится, не видал. Ну, отработаешь, сходишь в клуб, ну по телевизору че-нибудь посмотришь, к друганам сходишь, и все! Бабу надо. Но жениться рановато еще. А девок местных, не так уж и много. Все какие-то коровы, окромя одной, Насти. Запала ему в душу и не выходит. Он и так к ней и эдак, а девчонка нос воротит. Может, Николай, не такой симпатичный, как бы ей хотелось-то?.. Пьет? Дак в поселке, все мужики понужают, да и бабы туда же. Измаялся, — сил больше нет! Надо еще раз сходить к «принцессе», и поговорить начистоту: или-или. Да так да, нет, так нет!
Со щетиной на подбородке и щеках, в сапогах, в непромокаемой ветровке с капюшоном, Николай шел пошатываясь, через всю Ваю, по направлению к настиному дому. Гилёвы занимали вторую половину барака из бруса. Зашел в калитку. Постучал в обитую войлоком, дверь рядом с летним умывальником.
— Кто там?
— Да я, Николай! Настя, открой-ка!
— Пьяный ты, не выйду ни за что!
— Да открой же! Сказать надо что-то!
— Ладно, счас. Только картошку с плиты уберу. На порог вышла худенькая, светловолосая девушка,
в простеньком ситцевом платье.
— Ну что тебе еще? — недовольно произнесла она. Обычно, Николая охватывал страх перед предметом
своего буйного чувства, хотя и был, совсем, не из трусли¬вых. Скорее, грубовато-необузданным был мужиком... Но сейчас, — под винными парами, — осмелел.
— Сама знаешь... Люблю я тебя. Будем вместе? Гово¬ри: да или нет. Если нет, то за себя не ручаюсь!
— Знаешь ведь, что у меня есть Виктор!
— А-а, этот инженеришка-то из Красновишерска? Городской, значит, больше по нутру?.. Все они, образо¬ванные, — козлы... А простой работяга, значит, не устра¬ивает?
— Причем здесь это? — Настя, явно, не хотела разго¬варивать с пьяным. Дурак дураком!
— Сейчас пойду к нему и набью морду! — воинствен¬но, взмахнул кулаком Николай.
— Как бы он не набил идиоту! Ну, все, я пошла. Прощай уже!
Дверь захлопнулась, перед носом. Безудержная ярость охватила неудачника.
— Пристрелю, гада! — злобно прошептал он. И, опрометью, бросился домой за ружьем.
Матери дома не было. Душила обида. Вытащил кара¬бин из сундука, зарядил и... остановился. Как же, будет-то стрелять в инженера, на виду у всего поселка? Да его ведь, сразу упекут, куда надо! А о зонах с вышками, Николай представление имел. Вон сколько их, разброса¬но здесь, по Вишере! Это же жуткая неволя, сломанная жизнь!.. Нет, пойдет он лучше в тайгу, да и отведет ду-шу на охоте. Пристрелит какую-нибудь птицу — легче станет!.. Положил карабин в чехол и вышел на улицу...
Бродил по тайге, сам не свой, до вечера. Из старой охотничьей фляжки, отхлебывал разведенный спирт. Легче не становилось. И зверья никакого не попадалось. В душе все клокотало: «Ох, Настя, и стерва же ты! Променяла на какого-то чистоплюя... Ненавижу этих городских! Вон, на плотах, сплавляются себе по Вишере. Туристы, антилегенты, блин! Надоели уже в поселке. Продукты им подавай!.. А поработали б на моем месте, я бы посмотрел! Бездельники сраные!..».
Вышел к реке. Раздвинув еловые лапы, увидел, как на ладони, лодку с двумя рыбаками. «Та же самая, го¬родская шваль! Разрыбачились тут! Ну, я вам счас ус¬трою... » — от охватившей ярости, затряслись руки.
Он, одним махом, выхлестал остатки спирта в горло.

— Хор-рош, красавец! — отец помог Ваське, с помо¬щью сачка, вытащить сопротивляющегося тайменя — Засолим голубчика! У нас, наверное, рыбы, килограммов уж тридцать будет, за четыре дня!
Они уже два часа, рыбачили на плёсе у камня Гости-новский. Вечерняя прохлада тянулась над притихшей Вишерой. Дядька Леша промышлял за поворотом, за скалой, ничего не подозревая.
Внезапно тишину разорвал, какой-то, странный гром. Выстрел! Неизвестно откуда! Васька, с ужасом, увидел отца, схватившегося за лицо, неловко падающего на дно лодки. Из пробитого глаза, пульсируя, вырывалась чер¬ная кровь.
— А-а! — заорал парень, и тут же, прогремело вто¬рой раз. Он почувствовал сильный толчок в плечо, но боли не ощутил. Безмерный животный страх охватил Ваську! Бросился в воду, отчаянно поплыв к берегу, — благо, что тот находился рядом. По прибрежным камням, выскочил навстречу пихтовому лесу и, дико крича, скрылся в нем.
Васька бежал, не разбирая дороги, исхлестав, колю¬чими ветками, лицо до крови. Несколько раз падал, но опять поднимался и бежал. Наконец, свалился на мшис¬тую холодную землю, надрывно дыша. Ему все казалось, что кто-то гонится за ним, и хочет всадить пулю. «А как же батя?! Ведь его убили! Наповал! И меня, чуть не кончили!» — лихорадочно думал бедняга. И только сей¬час почувствовал, что рукав штормовки, сырой от липкой крови. Ранен! Ваське стало дурно, и он потерял созна¬ние...
Очнулся, когда было, уже почти темно. Тело ныло, а плечо и предплечье странно онемели. Вспомнив все, затрясся в лихорадке. У парня начался жар. «Нужно идти к людям, к дядьке! Он, наверно уже, с мертвым отцом, ждет помощи. А может те, кто стрелял из тайги, и его порешили?! Да наверняка! Нет, лучше пока не вы-совываться! Страшно!». И Васька, трясясь от озноба, продолжал лежать.
Ночь прошла, как в кошмарном сне. На время, ранен¬ный забывался, потом опять лежал и мучительно думал. «Тут недалеко, вверх по течению, поселок лесозаготови¬телей Вая. Туда и пойду, если сил хватит. Но батя, батя...».
Наутро Ваське было так плохо, что еле встал. Ране¬ние и шок давали о себе знать. Сначала он, как пьяный, раскачиваясь из стороны в сторону, шел. Потом упал и пополз. Еле выбрался к реке и, на берегу, опять потерял сознание.
Очнулся от того, что кто-то его сильно тряс. Какие-то мужики, — туристы, наверное, — стояли над распро¬стертым телом.
— Эй, парень! Жив? Откуда ты? Что случилось?
— Батю убили! Где-то здесь, рядом... Из тайги стре¬ляли...
— Э, да он серьезно ранен! Нужно срочно на байдар¬ку его, — и в Ваю. Пятнадцать километров, надеюсь, выдержит. Давайте-ка, ребята, поднимем...
...Пуля, как потом рассказал Ваське врач, прошла, сквозь плечо, на шесть сантиметров до грудной клетки. Не так далеко и до сердца... Из Ваи, его вертолетом от¬правили в Красновишерск. Дядька Леша был жив, тело отца, на моторке, привез в Ваю. Подняли местную мили¬цию, из районного центра прибыли оперативники. Сразу возникло подозрение, что стрелял из карабина местный житель, — больше-то, вроде, некому. Но искать его долго не пришлось. Николай Бессонов сам явился с повинной.
— В общем, повезло тебе, парень, что жив, остал¬ся... — сочувственно, глядел на перебинтованного Ваську врач. — А вот отца, конечно, жаль очень... Этого моло¬дого убийцу, который, якобы, из-за какой-то девчонки в вас стрелял, поселок, теперь, во всю матушку честит... Под следствием сейчас он, в тюрьме... А вот и сама пу¬ля. Возьми на память. Держись, дорогой! Вся жизнь, еще впереди!..
 
ПРЕДАТЕЛЬСТВО
 
 
Его схватили, с силой, за загривок и швырнули в раскрытую пасть подпола: «Не будешь гадить, скотина!». Крышка захлопнулась...
Жалобно замяукал. Было обидно. Что он такого сделал? Жил себе да жил с этими издерганными, злыми людьми, которые постоянно ссорились после приема, какой-то, вонючей воды. Доставалось пинков и ему. Хоть бы, кормили нормально! Почти ничего и не перепадало. Постоянно хотелось есть. А хозяйка, почему-то, невзлю¬била его: «Будешь ходить на улицу, будешь?!» И вышвы¬ривала за порог прямо в снег... Но делать нечего, — куда же идти? Здесь — дом. Тут, хоть что-то можно пе¬рекусить, здесь тепло. А на улице, на морозе — гибель. Это он хорошо понимал...
В темноте всё было видно. Пахло мышами. Вот какие-то банки, а там ящики стоят, а дальше, пространство чем-то перегорожено. Очень скоро, обследовал закоулки
темного голбца. Что делать? Здесь совсем не уютно. И холодно. «Мяу-мяу!» — позвал. Но никто не спешил открывать. «Мяу-мяу!» — всё тщетно. Он сел прямо перед крышкой — через малюсенькую щелку падал свет, — и продолжал звать хозяйку, жалуясь на свое незавидное положение. Наконец, замолк и впал в какое-то оцепене¬ние.
Сколько прошло времени, представления, конечно, не имел. Отчаянно хотелось есть. «Мяу-мяу!» Он опять обследовал подполье, уже в поисках еды, но, естествен¬но, ничего подходящего не нашел. Охватила тревога. Теперь, кот просил выпустить громче, с надрывом, про¬тяжно. Ну, неужели хозяйке не жалко его, неужели не понимает, что здесь плохо, одиноко, голодно. Нет, всё бесполезно! Его бросили на произвол судьбы!.. Утомив¬шись, уснул.
...Казалось, провел, в этой холодной «могиле», целую вечность. Звать на помощь, не имело смысла. Он, опять, отправился на поиски чего-нибудь съестного, вместе с тем, ища выход из жуткого замкнутого пространства. Подойдя к деревянной перегородке, понял, что за ней есть еще что-то. Пошел вдоль и обнаружил... лаз! Что там впереди? Протиснулся в узкую щель и оказался по ту сторону. Здесь тоже был голбец и крышка, ведущая наверх! «Мяу-мяу! — стал звать. — Выпустите меня кто-нибудь!». Но и тут ему никто не открыл.
Вскоре, совсем отчаялся и стал мяукать громче, из последних сил, не переставая, до хрипа: «Помогите!..». И беднягу услышали! Забренчало кольцо крышки, и в подпол ринулся яркий свет!
— Ты что это орешь, уже третий день? Не пускают они тебя? Вот нелюди! Закрыли, как в тюрьме, и не кормят. Залазь, залазь! Проходи! Ну и соседушки! Алкашьё недорезанное! Что же дать-то? Может, суп поешь?».
Кот жадно набросился на еду. Мужик, с сострада¬нием, смотрел на него.
— Э, да ты совсем молодой! А худой-то какой, — кожа да кости! Как быть-то с гостюшкой? Оставить, что ли? Все равно ведь, один живу... Хоть, веселее будет... Барсик, Барсик! Нет! Лучше Бимка!.. Биркой я тебя назо¬ву! Что, не против, а?..
От еды и тепла, после стольких страданий, кота разморило. Хорошо-то как! Подошел к мужику и благо¬дарно потерся, боком, об его ноги. Только бы не выгнал! Видно ведь, что не злой человек. Не то, что хозяйка!
Из небольшой кухонки, прошел в комнату. Обнюхал все углы. И, после этого, забрался на чистую постель.
— Нет, брат! Так не пойдет! Слазь сейчас же! Спи вон, на стуле у печки! — хозяин согнал кота на пол.
Походив немного по комнате, опять залез на старое место.
— Ишь, барин! Из грязи, да в князи! Нет, — ты ме¬ня будешь слушать!
На этот раз, его бесцеремонно вышвырнули с кровати. «Значит, туда нельзя...» — кот забрался на мягкий стул и, свернувшись в клубок, крепко заснул.


— Ты че это, Гриша, кота решил взять? — разбудил женский голос. — Пусть уж живет, веселей вдвоем-то вам будет! Только ведь, кормить надо скотину, приучать на улицу выходить... А этим пьяницам, через стенку, никого не жалко! Нинка-то, тогда свою кошку повесила, сволочь; а был котенок, так его в кипяток головой сунула! Отыгрывается на животных, «власть» свою, дескать, показывает! Ну, и стерва же, а!..
— Пускай живет! Ты, мама, если что, косточек приноси. Откармливать надо зверя! Совсем ведь, какой-то плоский... Я, кстати, его Бимкой назвал.
— Так Бим-то, это пес такой был. Кино же показы¬вали.
— Ну и что? Мне это имя нравится. Кошки-то, гово¬рят, умнее собак... Посмотрим, что из зверюги вырастет!
И зажили кот с Григорием вместе...
...На дворе стояла зима. Каждое утро, хозяин уходил на работу, оставляя Бимку одного. Скучновато, конечно, было. Кот, належавшись на своем стуле, залазил на подоконник и смотрел в промерзшее окно, наблюдая за тем, что творится на улице. То человек пройдет, то собака пробежит, то прилетит и усядется на яблоню ворона.
Не смотря на то, что Григорий откармливал беднягу, постоянно хотелось есть. Видимо, наголодовался, когда жил в черном теле у соседей. И вот сейчас, какая-то не¬уемная жадность к съестному была у кота. Он ел, прак¬тически, всё и помногу. И хлеб, и суп, и кашу, и даже печенье. Не говоря, о «деликатесах» — рыбьих и кури¬ных косточках, которые приносила мать Григория, живу¬щая, с отцом, в большущем деревянном доме через дорогу.
Бимка, однако, об этом доме ничего не знал. Привык уже, к долгожданным приходам этой пожилой доброй женщины, неизменно приносящей, что-нибудь, вкуснень¬кое. Ждал и своего Хозяина с работы. По-другому, кот о Григории и не думал, а признавал, именно как Хозяина. Он и покормит, и поласкает, и накажет, если что. От него ведь, все зависит, — вся кошачья бимкина жизнь!
Вечерами, Хозяин всегда что-то писал на кухонном столе, и кошак, подогнув передние лапы калачиком на полу, прижимался, всем телом, к его ноге.
А со временем, Хозяин допустил даже спать с собой в ногах, потому что в доме с печным отоплением, под утро, было уже холодновато, и Бимка мерз.
Иногда, правда, Григорий докучал своими издеватель¬ствами. Он укладывал кота на спину и начинал, гладить и грубо мять живот, захватывая всеми пятью пальцами шкуру, приговаривая: «Сволочь... Сволочь...». Но Бимка прекрасно понимал, что это творится не со зла, а от любви к нему, и поэтому, лишь делал вид, что злится, понарошку покусывая Хозяину руку или слегка царапая ее. Он ведь тоже его любил...
Но однажды Григорий был страшно рассержен, когда кот, бессовестно, украл, со стола, кружок колбасы, которую тот приготовил, чтобы съесть, но вышел за чем-то в чулан. Бимка не смог сдержать своих чувств, жрать, как всегда хотелось, а тут такой аппетитный кружок! Он вскочил, не помня себя, на стол и, тут же, начал поглощать продукт, жадно урча. Что тут было! От удара по хребту, котяра полетел с кухни аж в комна¬ту, несколько раз перевернувшись! Срочно спрятался под кровать, но Григорий, нагнувшись, вытащил прямо за хвост. Бимка, от ужаса, прижал уши и покорно ждал своей участи, повалившись на бок. Но ничего больше не произошло! Хозяин, как-то сразу, остыл и погладил по голове.
— Ах ты, голодай! Ворюга! Криминальный элемент!.. Больше колбасы, без присмотра, Григорий не оставлял.

С наступлением теплых весенних деньков, Бимка, постепенно, начал выбираться на улицу, потихоньку бро¬дить. Он обследовал дом и его окрестности: побывал на чердаке, лазил в дровяник, — да мало ли куда! — поле¬живал, на лавочке у ворот, на солнце. А однажды, дога¬дался пойти в дом напротив, за матерью Григория, при¬несшей, как всегда, косточки. Видимо, кота заинтере¬совал источник, откуда те берутся, а может, просто ин¬стинктивно отправился за женщиной, к которой привя¬зался, опять же, из-за еды.
В доме у родителей, жили молодая кошка-«богатка» Мурка и, купленный у каких-то ханыг за 100 рублей, найденыш, кокер-спаниель Чак. При появлении непро¬шенного гостя, Мурка, зашипев, выгнула спину. Но поскольку была «дамой», драться не стала, а отбежала на безопасное расстояние, из прихожей в комнату, и оттуда таращила, полные ненависти, желтые глаза на пришельца. Чак же, в силу своего дружелюбного харак¬тера, обнюхал напряженного, как пружина, Бимку и завилял коротким хвостом-обрубком. Знакомство состо¬ялось.
— Вот, пришел в гости, — усмехнулась мать, подойдя к столу, за которым обедал супруг. — Смотри, как по¬правился, а то ведь, был натуральный шкелет! Все равно, он страшный, некрасивый! Башка большая, шерсть не гладкая...
— Ты не приучай, сюда-то ходить, — заметил отец. — Нам своих нахлебников хватает... Ишь, припёрся! Знает, где жиром намазано! Скажи Григорию, чтобы обратно к себе забрал.
Но угостить Бимку, все ж таки, угостили. И кот по¬нял, что жизнь здесь, намного интереснее и лучше, чем сидеть одному, иногда и не покормленным, и ждать целый день Хозяина. А тут — Хозяйка, которая всегда что-нибудь, да готовит, и у которой, следовательно, всегда есть, что пожрать! Поэтому, после того, как Гри¬горий унес его обратно к себе, Бимка, через пару дней, уже самостоятельно, вторично, пришел в родительский дом, да там, как-то, и остался ночевать. А потом, и вов¬се «прописался». Григорий, «устав» кормить у себя кошака, этому не препятствовал.
И началась у Бимки жизнь, полная впечатлений и радостей! Постепенно Мурка к нему привыкла, а пёс дак стал настоящим другом. По вечерам, наевшись из одной чашки, они бегали по комнатам, друг за другом, весело играя. Чак лизал коту морду, а тот подставлял еще и спину. Более того, собака стала ревновать котяру к членам семьи, а когда Григорий «мучил» Бимку, тут же прибегала и норовила укусить.
А какой удивительный мир открывался за порогом дома! Великолепный чердак, курятник, в котором води¬лись вкусные мыши, крыша пристроек к дому, огромный огород. А за ним, — необозримые просторы других ого¬родов и домов. Где обитали коты и... кошечки! Да-да, кошечки, к которым, у Бимки, уже проснулся весенний интерес.
Главное же, в доме у родителей Григория, было море жратвы! Бимка бесконечно, что-нибудь да, ел, но так и не мог до конца насытиться. Мать, специально, покупала дешевую рыбу, куриные лапы, «Чаппи», а отец баловал кота, которого отчего-то вдруг полюбил, кусочками колбасы. И это не говоря о том, что в напольной чашке, 3 раза в день, неизменно, был суп, а хлеба, хоть зало-пайся. Но постоянно голод, голод не давал Бимке покоя, а посему, он воровал безбожно то, что плохо лежит из
еды.
Домочадцы смотрят телевизор в комнате, а «тать» на кухне, тихонько в темноте, заскакивает на стол для посуды и разных объедков, и жадно хавает, что попадется под лапу. А однажды даже, заглотил цел¬лофановый пакет для мяса, не прожевывая!.. Конечно, Бимке, за «преступления», доставалось по первое число, однако он, увы, исправлению не подлежал.
Но что касается Григория, Хозяина, то кот его, отнюдь, не забыл. Григорий наведывался к родителям часто, — телевизора своего не было, поэтому, вечерами, засиживался в их доме. Потом, шел к себе, через дорогу, спать. И Бимка бежал за другом, — подняв вертикально хвост и мяукая, — чтобы переночевать в доме, который его когда-то приютил. А наутро, когда Хозяин уходил на работу, кошак провожал до угла улицы, а потом, возвращался, обратно, к родителям...
— Ты смотри, какой стал здоровый! Загривок-то, как у атлета! А щеки хомячьи. Тяжелый, блин! — Григо¬рий, по обыкновению, любовно тискал Бимку, потом поднял за передние лапы.
— Не ломай ему руки! — стала защищать кота мать. — Он ведь боится!
— Да ни хрена такому не сделается! Боров...
— А все-таки, кот наш красивый... Угловая-то Светка говорит, что урод, страшный больно, а для меня, хоть как, — Ален Делон!
Бимка, спрыгнув с колен Григория, слыша, что гово¬рят о нем, подошел к матери, подставляя спину под ру¬ку, — чтобы погладили...
Он уже больше года жил, припеваючи, в этой семье. Все его любили, поэтому, чувствовал себя хозяином по¬ложения. Кошку — ни во что не ставил, собака «моли¬лась» на своего «бога». Вечером, когда семья, — и лю¬ди, и животные, — собирались у телевизора, Бимка пробирался к отцу, сидевшему за столом, и, сложив ка-лачиком лапы, ложился на живот прямо перед ним. И закрывал, от удовольствия, глаза от почесывания за ушами. Короче, идиллия, да и только! Взаимность.
Но за пределами дома, у него, сплошь и рядом, были враги — местные кошаки. Война шла не на жизнь, а на смерть за самок и отстаивание территории. По ночам, слышны были, жуткое мяргание и шум ожесточенных драк. Бимке здорово доставалось, — особенно, от одного кота-бандита с драным ухом. То глаз запухший, то морда исцарапана, то подвернута в борьбе лапа. После этого, он обычно отлеживался несколько дней и, почти ничего, не ел. А один раз, пришел весь в саже, черный-черный, — видать, в трубе побывал, — так мать, в три шеи погнала грязнулю. А что, блин? Нечего покрывало на диване гадить!..
.По прошествии двух месяцев, Мурка впервые забе¬ременела и, вскоре, родила. Бимка, с удивлением, рассма¬тривал странные живые комочки и, даже, трогал и катал их лапой. А когда котята подросли, с интересом наблю¬дал за их неловкими передвижениями, лежа рядом. И было даже, такое впечатление, будто чувствовал ответст¬венность, как взрослый, за детенышей. А когда, те стали есть, никогда не смел, отобрать еду, — наоборот, уступал свое, если несмышленыши подбегали к чашке.
Вообще, странное было зрелище, когда мать с отцом садились за стол. Команда из шести «голов» выстраива¬лась, сидя полукругом, и ждала подачки: собака, Бимка, Мурка и три маленьких котёнка.
— Не дело это! — как-то не выдержала мать. — Как, с дитями, потом-то будем, когда вырастут? Кошачью «ферму» разводить?
— Да и вообще, — поддержал отец, — ступить некуда! И кормить же, всех надо!
— Может, отдать Бимку с Муркой и двух маленьких в «Доброе сердце», приют для животных? А собаку, и вот того рыженького лапку, оставить? Там ведь, в прию¬те, всех сейчас берут, а потом, отдают новым хозяевам. То есть, кто захочет взять... Пускай Григорий отвезет лишних-то. Все равно, нужно освобождаться. Куда нам столько иждивенцев!
На том и порешили.
А наутро, Григорий шел уже, с двумя большими сумками, на остановку автобуса. Жалко, конечно, было отдавать кота чужому человеку. Притом, что так привя¬зались друг к другу. А что делать? Мать настаивает. Действительно, — ну куда с такою оравой? Даже, когда Бимка с кошкой и собака жили втроем, и то было тесно¬вато. А тут шестеро!.. Если же кота взять к себе обратно, он опять убежит к родителям... Да, надо везти! Чего жалеть-то?..



Григорий ехал в переполненном автобусе, то и дело, встряхивая сумки, — живой, груз отчаянно мяукал и рвался наружу, чуть ли не разрывая замки. А вот и ну¬жная остановка. Он вышел и направился вдоль, каких-то, кирпичных складов по указанному адресу. Вскоре, был у железных ворот, которые отворил охранник. Му¬жик провел к одноэтажному блочному зданию, где и находился приют «Доброе сердце».
Войдя в дверь, Григорий услышал лай множества собак. Прошел через небольшую прихожую, и тут его окружил, чуть ли не десяток гавкающих разнопородных псин. Дальше по проходу, стояли клетки с другими собаками.
— Не бойтесь, проходите, проходите... — какая-то женщина в белом халате провела в комнату, отделанную кафельной плиткой. За столом, сидела грузная прием¬щица, тоже в халате.
— Ну, вытряхивайте ваши сумки. Кого принесли? Григорий открыл замки, выпустил перепуганных Бим-
ку, Мурку и двоих котят.
— Ой, какие хорошенькие! Красавчики мои! — прием¬щица взяла, в обе руки котят, и стала, с разных сторон, рассматривать. — Их возьмем! Ну, и кошечка-богатка тоже приличная, клиентам может понравиться.
— А кот? — спросил Григорий.
— Видно, что потрепанный да грязный... Кому он нужен? Старый, наверно?
— Да нет...
— Ну, вы его оставляете? Согласны оставить?
— Ну, конечно.
— Тогда заполните на всех бумаги...
Григорий, еще ничего не подозревая, подписал какие-то листы. Подошла та женщина, которая встретила в прихожей, — в больших резиновых перчатках. Взяла
Бимку и, тут же, унесла. Григорий только и запомнил его, полные ужаса, глаза.
— Дак вы его под ток?! — вдруг дошло до сознания.
Приемщица кивнула, отвернулась к окну.
Григорий встал и, как во сне, побрел прочь. Вышел из здания, потом за ворота. «Вот так «Доброе сердце»! Что же это?!» — он только сейчас по-настоящему понял, что натворил. «Ну, конечно, кому нужен «грязный, потрепанный» кот? Поэтому, его и решили попросту убить! И я на это согласился, как хозяин!.. Но почему согласился?! Можно ведь было, забрать Бимку обратно, и все! Но куда его? Обратно в дом, где уже решили оставить собаку и котенка?».
Григорий повернул, было обратно, но остановился. Слезы брызнули из глаз: «Бим, прости! Предал я нашу дружбу гадко, как свинья! Ах, боже мой! Как жалко, как нестерпимо жалко... Ведь сам, когда-то, тебя прию¬тил...».
Всю дорогу домой, он ехал, тихо рыдая.
 

 
ИБО НЕ ВЕДАЕШЬ СВОЕГО ШАГА...
 
 
Папа с мамой сегодня ругались. Машенька смотрела на них широко раскрытыми глазами, — возбужденных, злобных, старающихся побольней уязвить друг друга, что-то горячо доказывающих. Машеньке было страшно.
— Хоть бы ребенка пожалел, глава семейства, черт бы побрал! Приносишь какие-то жалкие гроши, а тоже — я, я! Ну, кто ты есть, — слесарь в своем жалком цеху? Дак с работы ведь, не дождешься! Все какие-то друзья, все пьянка! — красивое лицо Оксаны тряслось. Жена, яростно жестикулируя, с ненавистью смотрела на мужа.
— Я не имею права, расслабиться после смены, так что ли?! А разве, к подругам-шлюхам не ходишь? Неиз¬вестно еще, чем там занимаетесь! Тьфу, дура! — сплюнул Николай, худощавый молодой мужик, с мозолистыми, почерневшими от машинного масла руками. — Скажи спасибо, что работаю, да вас с дитём кормлю!
Взаимные препирательства разносились в единствен
ной комнатушке квартиры в «хрущевке». У стены, стоял старый потертый диван, доставшийся в наследство от родителей, напротив — шифоньер и буфет. Здесь же, в комнате, у стола, пристроили детскую кровать, которая Машеньке, была уже слишком мала.
— Если подруги мои шлюхи, как говоришь, так, зна¬чит, и я шлюха?!
— А что, нет, что ли? Сколько раз приходила пья¬ная, неизвестно от кого. Смотри, Оксана, поймаю — убью! И тебя и его! Ни на что не посмотрю!
Та взвинтилась.
— Дурак! Еще, гулящих баб-то не видал! Не ценишь человека, гад! Ну, даже, если и гуляю, что теперь? По-мужицки ведь не можешь, импотент, блин!
Николай страшно взглянул на распалившуюся жену, подскочил к ней и ударил кулаком по лицу. Та схвати¬лась за скулу и, во всю мочь, закричала:
— Так еще бьешь меня, гад! Не бойся, Машенька! — прижала к себе заплакавшую девчушку. — Уж этого-то не потерплю! Маша, давай собираться! Мы уходим. Оста¬вайся, сволочь, тут один! Я с тобой развожусь!
Трясущимися руками, надела на ребенка кофточку, а на себя легкий плащ; и, держа дитя за руку, бросилась из квартиры, хлопнув дверью.
Выйдя из подъезда, остановилась в нерешительности. Куда идти?.. К Людке, подруге! Хотелось, кому-то излить накипевшую боль. Быстрыми шагами направилась, с девочкой, на трамвайную остановку...
— Разведусь я с ним, Люда! Мочи больше нет. Ну, не мужик он! А в половом отношении, вообще слабак. Ласки не дождешься... Сделает свое дело и отвернется спать. Ну, разве это жизнь?!
— Ничего, подруга, — полная, добродушная Люда сделала понимающее лицо. — У тебя, хоть кто-то есть, ребенок общий с мужем. А я дак, одна живу. Знаешь ведь, каково... Помиритесь еще... Давай-ка лучше, хапнем по маленькой, сразу легче станет.
Люда достала из холодильника, початую бутылку водки. После выпитых двух стопок, нервное потрясение, как будто, улеглось. Выпили еще по одной.
— Погляди на себя, какая ты красивая! Блондиночка, фигуристая, — правда, характер не очень покладистый... — душевная подруга смотрела, на Оксану, с восхищением. — А вот признайся, есть кто на стороне, а? Только честно...
— Да нет, конечно. Когда мне? Вон за Машкой, еще нужно ходить, — ведь всего четыре года.
— Симпатичная дочурка! На тебя похожа. Глазки тоже голубенькие, и носик вздернутый. Правда, ведь, Машенька?
Ребенок, не обращая внимания на взрослых, играл себе на полу с людиными бусами.
Так, за разговорами, опустошили бутылку. Люда сбегала за второй. Обе вскоре, стали совсем пьяными. Оксанина подруга повалилась, не раздеваясь, на кровать. Обиженная мужем, жена, сидела в оцепенении.
— Мама, пойдем домой. Уже темно стало! — Машень¬ка потянула Оксану за рукав.
Та ошалело встала, надела плащ и вышла с дочкой из квартиры, даже не захлопнув дверь. Было 12 часов ночи. Взяв Машеньку за руку, пьяная мать, пошатываясь, отправилась с ней, неизвестно куда.

Поздно вечером, в окно деревянного дома постучали. Игорь, отодвинув занавеску, увидел старого знакомого Максима. Тот явно был подшофе. Впустил.
— Ты че, Игореха, сидишь, паришься? Может, про¬гуляемся? Бабки у меня есть...
Игорь жил один, и был убежденным холостяком. Дотянув до 45-ти, он так никогда и не женился, и детей у него не имелось. Занимал, в одиночку, вторую половину большого одноэтажного дома. Существовал на доходы от челночного промысла. Все его жилище, тут и там, было завалено всякого рода товаром: шмотьем, зонтика¬ми, косметикой. По нынешним меркам, значит, жил не так уж и бедно. Тем не менее, семью так и не завел. Видно, не судьба.
И Максим, хоть значительно младше приятеля, был таким же непутевым, в брачном отношении, парнем. В отличие от Игоря, занятия конкретного у него не имелось. Но деньги, неизвестно откуда, все ж таки, до¬ставал. Вот и сейчас, в кармане вертлявого пройдохи, лежало несколько сотен рублей. Одному, было скучно их пропивать, поэтому и пошел, на Пролетарскую, к Игорю.
— И куда ж собрался идти? — без всякого интереса, спросил хозяин.
— Да мало ли баб, сейчас, можно подцепить? Сами ведь клеются. Возьмем че-нибудь из спиртного, и пред¬ложим составить компанию. Хата свободная... Че еще, блин, надо-то? — Максим хитро подмигнул.
— Hy пошли, черт с ним! Только одеться надо попри¬личней.
— Да ты и так парень, хоть куда! Статно-кучерявый, блин. Ну, надень брючонки да куртку, — вон сколько шмоток-то навалено! Шевелись уже!..
Приобретенные в винном отделе, две бутылки водки, забросили в сумку. Остограмились в ночном киоске, в котором «бычку» продавали на разлив.
— Уже темнеет, счас самое время «работать». Пой¬дем, пройдемся по бульвару! — рвался в «бой» Максим.
Но на лавочках, как назло, никто не попадался. Проходили битый час, так ни с кем и не заговорив.
— Слушай, Макс! Поверну-ка, наверно, домой. Не нравится мне все это...
— Да брось, все нормально! Пошли еще к киоску, по 100 грамм дернем! Может, там, кто и есть. Чувствую, чувствую нутром, что сегодня нам повезет! — Максим был в каком-то остервенелом возбуждении. — Да вон же, молодая баба прохлаждается у столика. Правда, с какими-то мужланами...
Несколько «стоячих» столиков, освещенных светом фонаря, расположились на площадке, рядом с питейным киоском. Женщина еле держалась на ногах. Как ока¬залось, мужики к ней, никакого отношения не имели, хотя дама и была внешне привлекательной. Максим с Игорем пристроились тут же.
— А что это вы, девушка, одна ночью? Скучаете? — весело застрекотал «дон Жуан», улыбаясь во весь рот.
— Да пошел ты... Где моя Машенька? Где? — запле¬тающимся языком, еле держась, а потому, опираясь на столик, пробормотала Оксана. — Какие-то девчонки со мной были... Они, что ли, ее увели?..
— Да найдется Машенька, не боись! Водку будешь? — «галантно» обхаживал даму Макс. Его сотоварищ удру¬ченно молчал.
— А, давай! Теперь, блин, на все наплевать!
— Может быть, к нам пойдем, на хату? Все равно ведь, где-то ночевать нужно, — поднес кавалер, два полиэтиле¬новых стаканчика с пойлом.
— Найдете дочь, пойду...
— Где ж мы ее найдем? Тоже странная... Утром — пожайлуста! Ну че, пошли?
Неверной походкой, поддерживаемая с обеих сто¬рон, Оксана вступила в ночь...
— Ну, вот и на месте! Тебя, хоть как зовут-то?
— Какая разница! Оксаной... — она, не снимая туфель, повалилась на тахту. Игорь с Максом переглянулись, — мол, делай с ней сейчас, что хочешь!
— Я первый, а ты потом! — Максим, лихорадочно, начал раздевать пьяную.
— А ну-ка стой! Отвали от нее. Пускай, спит. Вот дура! Ребенка ведь, по пьяни потеряла! И мужик, навер¬няка есть... — хозяин дома оттащил, сексуально озабочен¬ного, товарища. — Иди-ка, брат, домой. Утром, лучше придешь.
— Скажи, что сам хочешь оттрахать! Гонишь, значит, меня? — обиделся Макс. — Ну, бывай здоров! Бутылку-то водки свою возьму!..
Дверь за ним захлопнулась. Игорь раздвинул кресло и лег, от Оксаны, в отдале¬нии. Закрылся, с головой, одеялом.



Ни свет, ни заря, пришел Макс. — Игорь! Буди Оксану, да пошли за трубы на речку. Я уж пива купил. Опохмелиться надо, и все такое...
«Какая она, все-таки, красивая! И надо же, так себя не блюсти! Ведь запросто, вчера вдвоем могли изнаси¬ловать... — Игорь смотрел на разметавшуюся в постели, спящую молодую женщину. — И где теперь ребенка искать? Но дай-то Бог, не иголка же в сене. Найдется! Должен найтись!».
— Где я? — Оксана открыла глаза. — А Машенька где?.. Зачем только вчера напилась! — стала припоминать она.— Вы-то, хоть что-нибудь знаете?
Игорь отрицательно покачал головой. Макс налил из бутылки пива, и протянул кружку встревоженной матери.
— Выпей! Полегчает. Вчера-то на рогах была... Ты где, хоть живешь?
— Ой, далеко отсюда, в другом районе... — Оксана, все еще, не могла придти в себя. — Что я теперь делать-то буду? Где искать?
— Скорей всего, Машеньку уже милиция, где-нибудь здесь, поблизости, подобрала. Обо всем расспросила, — где живет, кто мать... — рассудительно произнес Макс.
— Так ведь ей, всего четыре годика! Что она еще понимает! И что, мне в милиции скажут? Хороша, мол, мамаша, — теряет среди бела дня, точнее — ночи, ребен¬ка! Даже не знаю, как и быть! Стыдно как-то.— Оксана призадумалась, терзаемая противоречиями.
— Если девочка в милиции, никуда ведь не денется! Потом ее заберешь! А пока, можно сходить на речку, пива немного выпить... — гнул свою линию Макс.
— Я, в принципе, согласна. Почему бы, не отдохнуть немного... — вымолвила мать, пряча в глубине души страшную мысль о том, что будет, если муж узнает о пропаже дочери. Ведь милиция обязательно сообщит ему! О том же, что с ребенком, могло случиться нечто экстраординарное, — например, похищение или, скажем, гибель, — Оксана об этом, даже подумать не смела. Вмешался Игорь.
— Ты мужика своего, теперь, страшишься, видимо? Да? Башку-то за ребенка открутит. Все равно, нужно обращаться в органы. Рано или поздно.
— Может, подождем немного? Боюсь я! — умоля¬юще посмотрела на него Оксана. — Все сразу так заверте¬лось!.. Посидим немного у речки, обдумаем и, чего-нибудь, решим. Ладно?
Так и поступили.
Дошли до труб, идущих от местной ТЭЦ. По тропин¬ке, среди ивовых кустов, спустились к небольшой гряз¬ной речонке. Сели на взгорке, обсуждая, за пивом, не¬ожиданно вставшую перед всеми проблему.
Игорь, между тем, незаметно приглядывался к моло¬дой женщине, признаваясь себе, что та ему больше и больше нравится. Как ей помочь? Попала ведь, в передря¬гу!.. Идея! Нужно у Сереги, что в киоске водку разлива¬ет, спросить, не видел ли чего? И сама Оксана говорила о каких-то девчонках...
— Вы тут сидите, а я схожу, еще пива куплю!
И он отправился на улицу Калужную, где находился злосчастный киоск.


Истратив деньги на пиво и сигареты, Игорь, подойдя к киоску, увидел молодых девчонок, переговариваю¬щихся между собой. Невольно прислушался, потому что те горячо обсуждали что-то, упоминая о какой-то маленькой девочке.
— Вот я и говорю этой бабе: «Ты че, так нажралась-то? Ребенок ведь с тобой, ворона!». А та ни хрена, уже не понимает: «Мой ребенок, — что хочу, то и делаю!». Вот мы с Ленкой, и забрали девочку к себе. Мало ли что с ней может случиться, посреди ночи, с такой мама¬шей!
— Так, значит, Машенька у вас?! — подскочил Игорь — Где она? Я знаю, кто ее мать!
Пришлось все объяснить, назвать приметы Оксаны.
— Ну, если так, тогда пойдемте. Мы, здесь, недалеко живем. Вернём вашу пропажу.
По переулку прошли к, какому-то, ветхому деревян¬ному дому. За воротами, оказался грязный неубранный двор. Сразу видно, — ханыги тут живут. Девчонка выве¬ла, вскоре, за руку Машеньку.
— Повезло вам, что нас случайно встретили! Покор¬мили бы девочку, а то у моих алкашей ничего, со вчераш¬него дня, есть нечего. Плакала она, маму звала.
— Не беспокойтесь, покормлю. Все будет нормально! Главное, что нашлась-таки... — радостно суетился, вокруг Машеньки, Игорь. — Пойдем, бедняжка, к маме! Но сна¬чала, покушаешь у меня. Кушать-то сильно хочешь?
Девочка, нахмурившись, утвердительно кивнула. Взял ее за руку и повел. Свернули на Пролетарскую, на углу которой, стоял дом Игоря.
— Ты в кофточке-то своей не мерзнешь? А то, про¬хладно сегодня...
— Маму хочу! Где мама?
— Сейчас-сейчас! Вот и пришли, — Игорь провел ребенка, через крытый двор, в прихожую, а затем, — в темную кухню.
— Покушать-то у нас, только супчик есть. Будешь супчик? Вот и хорошо!
Из видавшей виды кастрюли, налил в большую тарел¬ку щей; ложку же дал Машеньке маленькую. Подогрел железную тарелку на плитке. На стул, подложил короб¬ку с книгами, чтобы девочка смогла достать, до поверх¬ности стола.
— Ну что, вкусно? Проголодалась, значит? А маму-то любишь?
— Нет.
— А папу?
— Папа хороший!
— Ну, давай, еще чай попей.
Ребенок, обхватив ладошками большую цветастую кружку, забавно чмокая, стал пить. Глазенки заблестели.
— А ты, дядя, что ли, маму любишь?
— Я? С чего ты взяла?.. — смутился Игорь.— Ну, нам, пожалуй, пора. Пойдем-ка к маме.
Оставив дом, — вышли к трубам. Навстречу, понуро брели Оксана с Максом. Увидев ребенка, женщина, с причитаниями, бросилась к нему.
— Наконец-то! Ах, боже мой! Где же ты была, Маша?!
Девочка заплакала, обхватив шею матери. Мужчины неловко молчали...
Прощались у перекрестка. Макс ушел раньше.
— Ну, вот и хорошо, что все прошло благополучно! Спасибо большое! Если бы не вы, Игорь, прямо и не знаю, что бы делала! — Оксана, благодарно, смотрела на спасителя.
Тот глядел в сторону, думая о своем. Как, все-таки, жаль расставаться! Такая женщина! И Машенька, ему очень понравилась. Хорошая девчушка...
— Ну, мы пошли, что ли?.. Маша! Скажи «до свида¬ния» дяде... — Оксана, проворно, поцеловала Игоря в щеку. — Может, когда-нибудь и встретимся... Простите меня, если что не так... Пойдем, дочка...
 
СМЕРТЕЛЬНАЯ
ЛОВУШКА
 
 
— Ну что, Ниночка, я поехал. Буду послезавтра... — Вячеслав Семенович, поправив лямки небольшого рюкзака, открыл, было, входную дверь. Но остановился и, повер¬нувшись, торопливо поцеловал жену. — Не скучайте тут без меня!
«Опять забудет, огурцы соленые, привезти! А ведь гости: сын с женой, скоро приедут! На стол что-то ста¬вить нужно... — проворчала, про себя, Нина Степанов¬на. — Стареет Слава-то мой, стареет. Да и я уж баушка. Ох, жизнь наша бекова!».
Она, переваливаясь как утка, прошла в небольшую кухонку, где за столом, хлебал борщ младший сын Борис, только что вернувшийся с работы.
— Как, Боря, сегодня успехи? Начальник-то, не при¬дирается больше? Отец на дачу уехал, торопился. Так и не успел узнать, что там у вас, в цеху творится.
— Да мама, все нормально! Заказы на военную про¬дукцию пошли. Сейчас и работа, и зарплата соответствен¬но будут. — Борис, русоволосый, розовощекий крепыш, в клетчатой рубахе и джинсах, был в хорошем располо¬жении духа. — А батя-то, что на даче делать собрался?
— Да работы, хоть отбавляй! Только вы, молодые, ее не видите. Крыша немного прохудилась, поливать нужно, припасы с погреба достать, — да мало ли! — Нина Степа¬новна, в своем неизменном переднике с цветочками, суту¬лясь, подлила сыну поварешку борща. — Нам с отцом, уже по 65 скоро будет, а дел всё невпроворот!.. А потом, нравится ему на природе одному. От душного города от¬дыхает. Съездил бы и ты, в пятницу, туда...
— Недосуг, мама. Не обижайся. Мне с Ленкой надо встретиться. Сама же говоришь, что нужно устраивать свою судьбу. Вот и устраиваю.
— Ладно. Покуда мы живы, гуляй, пока молодой. Потом, семейные заботы навалятся, некогда будет отды¬хать! — пенсионерка вздохнула. — И что отец так рвался на дачу, — даже толком не поел? Видать, в квартире-то, много не высидишь... Хороший, все-таки, у нас домик с участком! Ничего ты, Боря, в этом, пока не понимаешь!
Она ушла в свою маленькую комнату и, зачесывая се¬дые волосы, назад гребнем, припомнила, как вместе с Вячеславом Семеновичем, приобрели, 20 лет назад, неболь¬шой участок. Как вскапывали и обрабатывали его, строя, одновременно, с помощниками, небольшой бревенчатый дом с русской печью, чтобы и зимой, если что, можно было в нем жить. Как сняли первый урожай клубники, огурцов, картошки; как подросли смородиновые кусты и яблони. А погреб, с бетонированными стенами, делали потом. Хороший погреб, просторный, глубокий! Хранили в нем и варенья, и солености, и картошку с капустой.
Вячеслав Семенович, кстати, хотел лестницу там подкра¬сить...
А в это время, подрастали дети, — сыновья Алексей и Борис. Алексея отдали, в 8 лет, учиться играть на ак¬кордеоне, в музыкальную школу. Потом, училище окон¬чил. Женился и, с супругой Валентиной, уехал по распре¬делению в Бадринск, районный центр. Сашка у них, там родился. Вот хотят, из этой дыры выбираться и обустраи¬ваться на севере, в Тюменской области, — зарабатывать деньги и квартиру. Недавно Алексей позвонил, — грозил¬ся в гости, всей семьей, приехать. Ну, как тут не радовать¬ся! Соскучились ведь, старики... A Борис еще на распутье. Собирается в политехнический институт поступать. И девушка у него есть. Только вот, что-то не получается у них пока. Ну, да дело молодое! Лишь бы не пил...
Нина Степановна достала, из старого шкафа, фото¬графии, на которых были отображены вехи их, с мужем, нелегкой судьбы. Неплохо получились портреты детей и внука... «Пока все, слава Богу, идет нормально. Хоро¬ший, все-таки, у меня супруг оказался — добрый, забот¬ливый, работящий, непьющий. А в молодости-то, какой красавец был! Алексей — ну, весь в него! Характер та¬кой же крепкий, волевой, рассудительный. Жена, правда, не очень аккуратная баба, но вроде живут, душа в душу, здорово не ругаются... А Сашка-то, Сашка какой славный парнишка! Хоть и маленький еще, а веселый, озорной. И главное, — не злой совсем. Дети-то, порою, бывают злобные, агрессивные... Ох, и люблю же я его, мальчи¬шечку милого!.. Ой, чего же это сижу-то? Хотела ведь, для озорничка, рубашечку привести в порядок...» — и пожилая женщина, пересев на диван, принялась за шитье.

Автобус, выехав за город, помчался вдоль зеленею¬щих полей. Проскочив пять километров, затормозил на безлюдной остановке, от которой вела проселочная до¬рога в дачный поселок. Вячеслав Семенович, держа в одной руке рюкзак, — вышел, взвалил его на плечи и зашагал вдоль клеверного поля. Стрекот кузнечиков, тут и там, среди загородной тишины, сладковатый дух разнотравья, с вкраплениями темно-синих цветочков, солнечное марево над этой идиллией, — умиротворенно на него действовали. Пенсионер жадно вдыхал свежий, теплый воздух. Вдали, развернулась излучиной река, — а рядом, — белели, во множестве, дачные строения.
День был не выходной, и Вячеслав Семенович, никого из знакомых из поселка, не встретил. А вот, и его до¬мишко, приветливо поблескивающий, на солнце, стекла¬ми окон. Краса-авец! Открыл калитку и, по ошлакованной дорожке, подошел к крыльцу. Замок на месте, огоро¬дик — бросил взгляд, — никем не тронут. Сходил к по¬гребу, — тоже все в порядке.
В доме, выложил продукты из рюкзака. Прошел, по половичкам, к железной кровати в углу, застеленной верблюжьим одеялом. Покачался немного, сидя на сетке, как бы проверяя надежность ее. Осмотрел комнату: побе¬ленную небольшую печь, огородный инструмент в углу, у двери; умывальник, старое высокое зеркало.
«Как, хоть выгляжу-то? Некогда на себя, даже взгля¬нуть!». Из зеркала, на него смотрел, среднего роста, обыкновенный российский пенсионер, почти весь седой, но еще крепкий, розовощекий. Не зря ведь, часто прово¬дит время на свежем воздухе, в посильном труде. К тому же, не курит, не пьет. Хотя здоровье, после того, как на работе в цеху, упал с 4-метровой высоты и поломал кости, что и говорить, пошаливает. Тогда его, увезли на «Скорой» в тяжелом состоянии. Потом, — несколько операций, а позже — месяцы реабилитации. Ездил с женой, даже в Курган к знаменитому ортопеду Елиза¬рову, который, можно сказать, и поднял на ноги. Вячес¬лав Семенович так и ходил со вставленными штырями, но их, почти уже не чувствовал.
Стал вспоминать, как тогда перепугались жена и дети. Спасибо Нине! Если бы не ее поддержка, — вряд ли он, вообще, когда-то выздоровел. Ведь думал, что все, — будет неходячим инвалидом до самой смерти. Ан нет! Молодец, Нина! Как его морально поддерживала в те тяжелые дни... Другая бы плюнула: лежи ты, не вставай! А она, терпеливо внушала надежду на выздоров¬ление, выносила утки, заставляла двигаться, — сначала в постели, а потом, и на костылях. Словом, — настоящий друг и помощник!
И детей с женой, слава Богу, подняли. О, Алексей-то далеко пойдет! Характерный парень! Не то, что Борис. Испортила его мать, изнежила к черту... Ну, дай-то Бог, женится, может, выправится. Внучку, внучку теперь еще надо, и тогда все встанет на свои места...
По деревянной лестнице Вячеслав Семенович поднял¬ся на плоскую крышу избы, покрытую листовым желе¬зом. Один лист отошел, после непогоды с ветром. При¬бил. Потом, накачал воду в бочку, — вечером надо поли¬вать. Что еще сделать? А, — покрасить лесенку, хотел ведь в погребе!
Хороший у него погреб! Соседи-то, вон как завидуют! У них такого нет... И стены забетонированы, и достаточ¬но глубокий, и электричество проведено. Вячеслав Семе¬нович, захватив в доме краску и кисточку, включил свет, прошел под навес. Из погреба дунуло неприятным холодом. Дачник спустился. В голове мелькнуло: «Как в могиле!».
Через 10 минут, начав красить, вдруг почувствовал головокружение, дыхание перехватило, сознание пому¬тилось. «Что это со мной?! — успел перепугаться пенсио¬нер. — Надо срочно наверх!». Сделал шаг. Кисточка выпала из рук. Схватившись за горло, он, с хрипом, повалился на бетонный пол.



На сердце у Нины Степановны, с вечера, было неспокойно. Откуда-то, взялась тревога, в груди давило. «Что к чему? Ведь, вроде бы все хорошо. Корвалолу что ли выпить?». Накапала себе двадцать капель, решив, что сегодня — магнитная буря.
Ночью разразилась гроза. Страшно грохотал гром, молнии крестили черное, беспросветное небо. Шум дождя был таким сильным, что, порою, становилось не по себе. «Как там Слава-то один, в такую бурю? Страшно ведь, наверно, сидеть в избе без единой души! Ну, да он у меня не из трусливых! Мужик же!.. Но все равно, за него беспокоюсь: как бы чего не вышло. Вдруг молния ударит в дом?!» — Нина Степановна, ворочаясь с одного бока на другой, все не могла заснуть. Наконец, забылась в какой-то тяжелой дрёме.
Наутро, она проснулась с той же тревогой. По небу ходили тяжелые мрачные тучи. Дождь моросил, не переставая. В квартире было темно, — пожилая женщи¬на, даже свет включила. «Надо Борю на работу будить. С зонтом придется, на завод-то идти...».
— Да, бате там, на даче, сейчас не очень-то сладко. Домой, скорей всего, сегодня вернется... — говорил Борис, спешно прожевывая приготовленные матерью бутерброды.
— Что-то на сердце у меня, Боря, не хорошо. Как бы с отцом, чего не случилось... — поделилась своими опасениями Нина Степановна.
— Да что ты, мама! Что с ним сделается?.. Возьмет солености, да и приедет вечером!.. Алексей-то, значит, в выходные прибудут с женой?
— Да, звонил. Соскучился по брату?.. А уж я-то, как их поджидаю с Сашкою! — вытерла передником, глаза мать.
— Ну вот, опять ты! Из-за чего плакать-то? Не пере¬живай зря! Все ведь, у нас отлично, мама! — погладил по плечу, Нину Степановну сын. — Ну, я побегу, что ли? Как бы не опоздать в цех...
Оставшись одна, пенсионерка взялась, было, мыть посуду, но руки не слушались. «И вправду, что это со мной? Совсем нервы никудышными стали!.. Нет, надо делом заняться, чтоб отогнать неприятные мысли!». И она, буквально, заставила себя вымыть тарелки...
Вопреки ожиданиям, Вячеслав Семенович вечером так и не приехал, хотя погода стала еще хуже, — под¬нялся ветер. Это насторожило женщину, заставило рисо¬вать, в воображении, самые черные картины. «Заболел, что ли? А может, выпил, — вон, на улице, какая холоди¬на!.. Но ведь Слава, почти всю жизнь, в рот не брал. Нет, — тут что-то не то!».
Ночью, она почти не спала, еле дождавшись утра. Быстро собрала все необходимые вещи и, первым же автобусом, помчалась на дачу, даже не приготовив сыну привычный завтрак.
Вот и остановка. По чмокающей грязи, как только можно быстрей, прошла, полтора километра, до дачных строений. Приблизилась к домику.
Странно! Дверь оказалась открытой. Может, в туалет вышел? Но там его нет. Прошла в дом. Кровать не рас¬правлена. Еда не тронута. Ни-ко-го!.. Нине Степановне стало дурно. «Что же это? Где он? Что могло случить¬ся?! А, — погреб! Вот где Слава может находиться!». Женщина, спотыкаясь, обрадованная, отправилась под навес.
— Слава, Слава, ты здесь? — крикнула она, увидев открытую дверцу и льющийся из погреба, свет. В ответ было — гробовое молчание...
Неверными шагами, пенсионерка стала спускаться вниз, и тут-то увидела. жуткую картину! На бетонном полу, с перекошенным, от застывшего ужаса, лицом, лежал навзничь ее муж. Недвижимый, — в луже опроки¬нутой коричневой краски.
Нина Степановна бросилась к нему.
— Слава, Славочка! Что с тобой?! Почему молчишь?! Ах, горе-то, какое! — она попыталась приподнять тело. Мертв!.. Внезапно, начав задыхаться, схватилась за сердце: «Что это?! Почему мне так плохо?! Помогите!!!».
Женщина стала оседать и, неловко, уткнулась в грудь мужа.
Яркий электрический свет освещал страшную сцену. Холодный воздух, пропитанный парами краски, слегка дрожал.



Алексей с женой и Сашкой, в родительский дом приехали не в субботу, как договаривались со стариками, а в воскресенье днем. После упорных трехдневных дождей, светило яркое июльское солнце, во всю чирика¬ли воробьи, радуясь погожему дню. Алексей поставил чемодан, на скамейку, под кустами сирени у подъезда, глубоко вздохнул. Наконец-то дома!
— Ну что, Сашка, соскучился по бабушке с дедуш¬кой? Сейчас они тебя, чем-нибудь, вкусненьким угостят! А ты, Валентина, поправь-ка у себя одежду, а то, что-то помялась в дороге...
Жена Алексея, симпатичная стройная блондинка, одернула белую блузку и юбку с небольшим вырезом; поправила воротничок у мальчонки, погладив его по голове.
— Сам-то волосы причеши, — шишом ведь!
Алексей был в лучшем своем, черном костюме. Улыб¬нувшись Валентине, достал, из кармана пиджака, неболь¬шую расческу; поправил ею темные волосы.
— Ну вот, мы и готовы. Пошли, что ли. Мать-то уже заждалась...
Поднялись на третий этаж. Алексей позвонил, — молчание. Позвонил еще. Что такое? Куда запропасти¬лись? Борька-то, понятно, к своей крале учесал, а стари¬ки должны быть дома. Что же делать? Придется откры¬вать своим ключом.
Прошли в квартиру. Никого. Алексей заглянул в шкаф у зеркала, в прихожей, — нет рюкзака и одежды матери и отца, которую обычно брали, собираясь на дачу. Странно! Чего они туда вдруг укатили? Договаривались ведь, что будем в выходные! Что там старики забыли? И записки никакой не оставили. Алексей задумался. Жена вопросительно смотрела на него.
— А где бабушка? — спросил Сашка.
— Они с дедом скоро приедут. На даче пока. Не переживай, сынок! — успокоила ребенка Валентина. — Что стоять-то, Алеша? Давай, будем распаковываться...
— Ничего не понимаю! — недоуменно, развел руками Алексей. — Ну да подождем, приедут — куда, к черту, денутся!
Достали из чемодана вещи, подарки старикам. Вален¬тина ушла на кухню, готовить обед. Но муж ее, не мог успокоиться: «Что-то здесь не так!». А, что именно, представления не имел.
Наступил вечер. Часы уже показывали одиннадцать, когда Алексей забеспокоился по-настоящему. Его тревога передалась супруге.
— Утром, надо ехать на дачу. Скорей всего, они все втроем там. Нету ведь Борьки, — не пришел. А ему на работу в понедельник. В общем, останешься с ребенком, а я, на первом же автобусе, туда отправлюсь. Да не бойся, Валя, все будет нормально! У них, наверно, там что-нибудь срочно сделать нужно, вот Бориса и взяли с собой...
В девять утра, Алексей уже шагал по проселку, по направлению к дачам. В понедельник, народу на участках, естественно, не было. А вот и их дом. Всё раскрыто, и никого!.. Куда они отправились? Сейчас в поселке, только один сторож остался. Навряд ли, к нему пошли. На речку, может? Так еще утро, — какое утром купанье?.. Алексей бросил взгляд туда, где был навес над погребом. Там чернела. спортивная сумка Бориса! У брата, внутри похолодело от страшного предчувствия. Подошел, гля¬нул вниз, и. оторопел от охватившего ужаса! У конца лестницы, вцепившись мертвой хваткой в поручень, полу¬висел. неживой Борис! А на полу, — прижатые друг к другу, — недвижно застыли родные мать с отцом!!
— А-а! — вырвался дикий вопль у Алексея. В мозгу все смешалось. Несчастный бросился отчаянно бежать, от этого страшного места, не ведая куда. Очнулся только в поле, за пределами поселка. «Что ж это?! Как же так?!» — только и повторял он. Наконец, пришел немно¬го в себя. Заработала мысль. Нужно срочно вызвать людей, милицию! Где же люди-то, — где?!
Алексей рванулся разыскивать сторожа. Тот сидел в своей избушке, ничего не подозревая.
— Там мать, отец, Борька! Мертвые!! Где у тебя телефон?!
— Где мертвые? Что случилось? Да говори же толком! Успокойся!
— Там, в погребе! — рыдал, повалившись на стул, Алексей. — Вызывай милицию!
Сторож, лихорадочно, стал набирать номер по теле¬фону.



Хоронили всех троих, на кладбище, рядом друг с другом. А панихида прошла в заводском клубе. На небольшом постаменте, стояли три багровых гроба, украшенных живыми цветами, пихтовыми ветками. Дежурил почетный траурный караул. Народу была тьма. Попрощаться пришли и близкие, и знакомые, и даже незнакомые люди. Весть об ужасной трагедии, облетела небольшой городок. Все были шокированы.
В криминальной лаборатории, провели анализ краски, которой Вячеслав Семенович, хотел обновить лестницу в погребе. Она оказалась крайне токсичной. На заводе, выпускающем краску здесь же, в городе, были привлече¬ны к ответственности, некоторые руководящие лица. К счастью, партия продукта еще не разошлась в продажу. Вячеславу Семеновичу, отраву «толкнул» по дешевке, сам того не подозревая, один рабочий с производства.
Алексей с женой и ребенком, после всего произошед¬шего, продали квартиру и уехали, как и планировалось, в Тюменскую область. Оставаться в доме родителей они не захотели, — всё напоминало о погибших. Сашке, о смерти бабушки с дедушкой и дяди Бори, пришлось-таки сказать. Пока были похороны, мальчонка находился у своей тётки...
 

 
КОНЧИК ЯЗЫКА
 
 
— Ты, доча, посиди пару часиков одна, а я схожу к тёте Томе, передам ей книги и сразу вернусь... — Софья Родионовна, стоя перед зеркалом в прихожей, надела на голову песцовую шапку, поправила выбивающиеся волосы и очки.
— Может, мама, не пойдешь сегодня к ней, — дале¬ковато ведь живет, за линией. И потом, темно на улице, а там фонарей, даже никаких нет! — двенадцатилетняя Олечка была обеспокоена.
— Да брось ты, Оля, зря волноваться! У железной-то дороги, никто и не ходит. Перейти на ту сторону, а там рукой подать до нужного дома. Наш ведь это, спаль¬ный район! Если бы, я куда-то далеко уехала, тогда по¬нятно — страшновато. А здесь же мы, фактически, у себя дома. Садись лучше, позанимайся, и не заметишь, как время пролетит.
       Мать надела, на худощавую фигуру, серое пальто,
 
захватила сумку с книгами и ушла. Олечка осталась одна в трехкомнатной квартире. Понурившись, пройдя в свою спальню, включила настольную лампу и раскрыла учебник русского языка. Начала было, читать заданную главу, но ничего в голову не шло.
Вот уже три года, как их бросил отец. Мама так и говорит: «бросил». С обидой, нехорошими мыслями о нем. А для Олечки, он был лучшим другом. Всегда ласково разговаривал, интересовался ее проблемами, часто что-нибудь дарил. И что это, мать на отца взъелась? Ревновала, видите ли! И что, мало денег приносил. Дак разве, деньги главное?.. Но папа собрал вещи и ушел, оставив им всё. Пусть теперь, дура живет на свою зарп¬лату учительницы! Интеллигентка, блин! А Оле, не хва¬тает отца, хоть иногда и звонит ей... Короче, не поймешь этих взрослых! Хуже детей!..
Девочка поднялась, прошла в смежную комнату к серванту, открыла дверцу. Там лежали шоколадные конфеты. Развернула блестящий фантик, и положила конфету на язык.
«Да, училка, она есть училка... Даже дома, продол¬жает воспитывать, как у себя в классе. Это нельзя, да этого нельзя! Веди себя прилично, — ты ведь девочка! Достала уже! А сейчас вот, волнуйся за нее! Вечно куда-то нужно бежать. Хотя понятное дело, — без отца-то ей, совсем не весело. Поэтому, и не сидится. Ну, разве эти несчастные книги, нельзя было днем, когда светло, унести? В первую же смену работает!.. Нет, почему-то, именно сейчас отправилась, оставив ребенка одного! Ну, да я уже привыкла...».

Николай Тырин, по кличке «Сёма», невысокого роста, плюгавый невзрачный мужик, вернулся в старый дом к матери из зоны, всего полмесяца назад. Первые десять дней, пил беспробудно с друзьями, «отмечая» освобождение. Потом, выгнал халявщиков и призадумал¬ся. Что дальше-то делать? Искать работу? Так от работы кони дохнут. Да и кто его, после отсидки возьмет?.. Хо¬тя слесарить, конечно, умеет... Но куда спешить? Работа ведь не волк...
Кроме того, нужно было, что-то с бабьём решать. Ох, и истосковался по женской ласке у Хозяина! К Люсь¬ке, что ли, сходить? Дак ведь, четыре года прошло! Нашла кого-нибудь, скорее всего. Но проверить не мешает...
Он отправился, через несколько кварталов, на Залес¬ную к люськиному дому. На улице, уже было темно, морозило. На подходе, за воротами, залаяла собака. Постучал в окно. Спустя время, хлопнула дверь, послы¬шались шаги на крыльце.
— Ну, кто там еще?
— Да я, Люся, аль не узнала?
— Сема?! Ты че, вернулся?!
— Да открывай, уже!..
Загремела щеколда, из дверей высунулось испитое лицо Люськи.
— Ой, Сема, рада увидеть!
— Так че, пройду? — Тырин взялся за ручку.
— Не-ет! Вот-вот, Беляй придет! Убьет, если что!
— Снюхаться, значит, успела?
— Так тебя столько не было! Муж мне, что ли?
— А я думал, посидим, вспомним молодость...
— Что теперь уже. Поезд ушел. Ну, давай, пошла я, а то холодно стоять.
Дверь закрылась. Сёма, не солоно хлебавши, отпра¬вился обратно домой. «Вот стерва! Строит из себя вер¬ную! А сама такая б.! А Беляй-то, за четыре года, навер¬но, десятый у неё! Но связываться не стоит. Здоровый, блин, боров! Башку-то живо оторвет... Что же делать-то? Бабу охота, хоть вешайся! А нету... Пойти, что ли, хапнуть для разрядки?».
Деньги у Семы были, и он забежал в небольшой ма¬газин, неподалеку. Продавщица, отпустив водку, смути¬лась, когда увидела голодные Семины глаза. «Вот баба класс! Одно загляденье! Поиметь бы такую... » — только и сглотнул слюну и, повернувшись, вышел на темную улицу.
«Куда идти? Дома делать нечего, тоска. А тут, хоть люди шарахаются... » — он постоял, в нерешительности, и вернулся в магазин, купив стаканчик. Опять оцениваю¬ще, примеряясь, посмотрел на продавца.
— Что вы так смотрите, мужчина?
— Хотел спросить: можно, здесь у тебя остограмить-ся? А то, холодно на улице больно.
— Дак шли бы домой.
— Я друга жду, а выпить охота.
— Ну, пейте, только недолго, — продавщица попра¬вила прическу. Хоть какой-никакой, а мужик! И ею за¬интересовался.
Сема, в углу у ящиков, распечатал бутылку, налил 150 граммов, залпом выпил. От такой дозы, зашумело в голове, по телу пошли мурашки. Хорошо!.. Его потянуло на разговор. Подошел к прилавку, облокотился и уже хотел, было завести беседу по душам, с приглянувшейся бабенкой, но та, увидев исколотые татуировкой руки, заорала:
— Выпил, так иди! Че тебе, нужно-то?
— Так ведь я.
— Шагай, шагай! Много вас тут бродит!
И Сема, обидевшись, вынужден был уйти.
«Вот бабье! — чертыхался он, стоя у магазина на морозе. — Все равно, сёдня кого-нибудь, да подцеплю!».
Мимо прошла, какая-то, молодая женщина в очках, с сумкой. Мельком взглянула и заторопилась дальше. Сема, посмотрев вслед, бросил взгляд на полные ноги, одетые в зимние сапожки и... пошел за ней. На некотором расстоянии. Подбежать и познакомиться, было как-то не с руки. Хмель ударил в голову: все равно, он свое возьмет! А женщина, тем временем, уже сворачивала за угол. Видимо, направлялась к железнодорожной линии...



«Полпути пройдено... — отметила, про себя, Софья Родионовна, оставив позади деревянные дома здешнего микрорайона. — Теперь надо, только перейти через железку, а там, по тропинке, уже выйду к томиной девятиэтажке. Вон окна светятся...».
Она шла быстрым шагом, пар от дыхания, чуть подни¬мался вверх. Спустилась по лестнице к полотну и, вдруг, почувствовала, что кто-то за ней идет. Быстро оберну¬лась, — какой-то мужчина, а вокруг ни души! И темно, даже фонарей нет! Одна луна светит. Стало не по себе, ускорила шаг. Опять оглянулась, — мужик приближал¬ся! Почти нагнал!.. И тогда, перепугавшись не на шутку, Софья Родионовна побежала!
Она почти не помнила, как перебралась через желез-нодорожные пути, как выскочила на тропинку. Сзади послышалось прерывистое дыхание догоняющего. О, боже! Софья Родионовна, резко остановившись, повер¬нулась: «Что вам нужно?!». Но подбежавший мужик, ни слова не сказав, набросился и повалил в снег.
— Что вы делаете! Отпустите сейчас же! — учитель¬ница, уже лежала на спине, безуспешно пытаясь, оттол¬кнуть насильника и высвободиться.
Сема, надрывно дыша перегаром, молча, боролся с отчаянно сопротивляющейся жертвой.
— Отпустите! Я буду кричать! А-а! Помогите!
— Кричи, сколько хочешь, тут никого нет! Наконец, распластав женщине руки так, что она не
могла ими отбиваться, стал жадно целовать.
— Ах ты, гад! — отворачивала лицо Софья Родионов¬на. — Сдохни, скотина! Помоги-ите!
Сема разозлился и ударил бабу по лицу. Та сразу притихла.
— Ну, вот и молодец! Зачем противишься? Ты ведь хорошая девочка? Сразу видно, приличная...
Софья Родионовна промолчала, скрипя зубами. Они так и лежали в сугробе, возле тропинки, под удивленной луной, жадно хватая ртами морозный воздух, чтоб, успо¬коив дыхание, возобновить борьбу. Рядом, за спиной, простучала по рельсам электричка.
Сема опять взялся за свое. Обхватив вонючими губами губы задрожавшей учительницы, стал «ласкать» ее язык кончиком своего языка.
Та от омерзения и ужаса, чуть не потеряла сознание. И тут вдруг, Софью Родионовну, охватило бешенство. Она коварно, по-женски, сделала вид, что семины «лас¬ки» разбудили в ней страстные чувства, даже обняла, ничего не подозревающего, любвеобильного насильника.
А сама, как пантера перед прыжком, ждала подходящего момента. Еще немного, еще немного... Цап за кончик языка и... откусила! Учительница, зачем-то, даже поже¬вала «добычу» немного, — язык был соленым! Сема же, внезапно, остановил свою жаркую прыть, поражен¬ный, как молнией. Он отпрянул от жертвы. Рот перепол-няла, полившаяся, в изобилии, кровь. «Ох!» — только и произнес насильник, в секунду почувствовав невыноси¬мую боль. Как ненормальный, вскочил и побежал прочь, сломя голову! «А-а-а!» — услышала Софья Родионовна удаляющийся крик.
Она лежала в снегу и, долго, не могла придти в себя, — настолько сильным было потрясение. Наконец, приподня¬лась и, подгребая ногами снег под себя, села, — без шапки, без очков, растрепанная, жалкая. Из сугроба торчала сумка с книгами. И тут, учительница, внезапно, зарыдала как маленькая девочка, которую жестоко обидели маль¬чишки. Горькие слезы лились по ее отмороженным щекам.
Так, прошло четверть часа. В конце концов, она заставила себя подняться, выбралась на тропинку и, пошатываясь, пошла...



...Уже через час, Софья Родионовна с подругой Томой, подходили к местному отделению милиции.Так вас ограбили? Отобрали что-нибудь? — невоз¬мутимо спрашивал капитан, заполняющий протокол.
— Да нет же! Ее хотели изнасиловать! Неужели, не понятно! — резко отвечала за молчаливую учительницу Тома, с виду интеллигентная, хорошо одетая особа.
— И вы, так вот прямо, и откусили злоумышленнику язык?
Тома взбеленилась.
— Да не язык! А кончик, кончик языка! А что ей оставалось делать?! Вы поймаете преступника?!
— Почему бы и нет, — спокойно бросил капитан. — Птица-то меченная. Куда ему теперь деваться? В больницу ведь, побежит. Ну, не сейчас, конечно, — позднее. Так что, успокойтесь и идите домой. Если что, мы вас, Софья Родионовна, вызовем.
И действительно, через пару дней, в медсанчасть №5, что находилась на другом конце города, обратился некто В., по поводу сильного воспаления языка и начинающего¬ся, его нагноения. Николай Тырин, он же «Сема», хоть и пытался залечить собственными средствами злосчастную «рану», но ничего у него, из этого, не вышло. Боли были страшные, и, не выдержав, испугавшись за себя, Сема вынужден был пойти к врачам...
 

 
КОВАРНЫЙ ВИЖАЙ
 
 
Лешка Шорин, студент механического техникума, худощавый подвижный парнишка, с недавнего времени увлекся водным туризмом. На первом курсе, он с груп¬пой, руководимой физруком Геннадием Николаевичем, сплавлялся летом по реке Чусовой на катамаранах. Как там было здорово! Какие необычайные красоты! Навис¬шие над речными плёсами, скалы, уральская тайга, отлич¬ная рыбалка, дымящийся костерок... Все это крепко вре¬залось в память, разбудило романтический дух, дремав¬ший доселе.
А сейчас, в 17 лет, Лешка, раздобыв руководство по местным водным маршрутам, грезил очередным сплавом, но уже весной, в весенний паводок, начитавшись о бешеной скорости, с которой можно лететь по горной реке, о том, как мужественно преодолевать препятствия, как раз¬бивать лагерь и так далее. О серьезных же опасностях, подстерегающих туриста в половодье, — тем более, не¬
 
опытного, — он, естественно, представления не имел. Но молодость жаждала приключений и впечатлений, и Лешка с нетерпением ждал вскрытия рек, чтобы, чуть позже, осуществить свое авантюрное намерение...
— Да соглашайся ты, Виталик! Знаешь, как будет клёво! — жарко убеждал он своего друга. — Всего ведь три дня, — в майские праздники поплывем. Там, на Вижае, скалы кругом, пещеры есть. А скорость воды 2¬3 метра в секунду! По сорок километров в день делать будем. От Саран до Чусового, живо домчимся!
— Так значит, Вижай? Опасно там наверно... Да и холодновато еще в мае... — сомневался Виталик.
— Дак ведь у нас, резиновая лодка будет, спасжи-леты! Такая лодка практически непотопляема! А насчет погоды, — оденем телогрейки. Не замерзнем! Водки возь¬мем...
Виталию, невысокому темноволосому парню, — не в пример Лешке, — было уже 24 года. Он был старше всех на курсе. До учебы, служил в армии, работал на заводе токарем. Но решил, все ж таки, поступить в тех¬никум, повысить квалификацию. Учиться пришлось с салагами, но это его не смущало. А с Лешкой, они даже подружились. И вот, тот его звал в тайгу, плыть в поло¬водье по горной реке, да еще вдвоем, что Виталия немало беспокоило. Тем более, что раньше в водных весенних походах, никогда не участвовал.
— А, ладно! Была, не была! Три дня быстро пролетит. Но, все равно, по-моему, это опасно...
— Люди-то ведь, каждый год сплавляются. И ничего! Потом, сам будешь мне говорить спасибо. Значит, решено?
— Решено.
И они, лихорадочно, стали готовиться к своему без¬умному предприятию. До 1-го мая оставалось два дня.
Взяли в прокате, видавшую виды, надувную резино¬вую лодку с небольшими веселками, спасжилеты, спаль¬ники, палатку и котелки. Закупили продуктов, хлеба, спичек и водки. Из личного снаряжения, обязательно нужны были сапоги-бахилы. У Лешки они были, — отец в них рыбачил, а у Виталия нет. Неискушенный напарник приготовил... короткие полусапожки.
Вообще, в водном походе все быстропромокаемые вещи, типа спальников или хлеба, нужно складывать в специальные водонепроницаемые мешки, но горе-туристам было не до этого. Они, как попало, рассовали весь багаж в огромные рюкзаки и, в канун 1-го мая, поздно вечером, навьюченные как верблюды, были уже на железнодорожном вокзале...



В электричке, следующей до Комарихи, друзья, раз¬ложив на скамье закуску, отметили начало похода. На¬строение было более чем приподнятым.
— Там, на Вижае пещера большущая есть. Паший-ская. Был я там со спелеологической группой, — расска¬зывал окосевший Лешка. — Такие внутри сталактиты, — красота! А попасть в гроты можно, только с помощью веревки. Мы вот лазили.
— А если бы, пещера обрушилась?
— Да ты че! Там столько туристов со всего Урала, — никого ведь, еще не завалило!
— Ладно, герой... Пойдем, покурим. Электричка мчалась в темноте среди тайги, сильно
кренясь и погромыхивая на перегонах. В три часа ночи, она прибывала к пункту назначения. Потом, утром, нуж¬но было делать пересадку.
... В небольшом зале ожидания станции Комарихин-ская, яблоку некуда было упасть. Транзитные пассажи¬ры ждали утреннего поезда. Среди них была группа туристов. Мужики и молодые ребята в штормовках, — человек десять, — сидели на рюкзаках, пили водку и приглушенно разговаривали. Лешка с Виталиком располо¬жились в углу, возле бачка с кипяченой водой. К друзьям, подошел один из компании — парень лет 25-ти, с бород¬кой, — и, с любопытством, стал расспрашивать.
— Значит, на Вижай? На резинке? Да, мужики... За¬махнулись, однако! Нынче, говорят, паводок очень силь¬ный, — снега много в тайге. А у вас, как спички весла... И вдвоем всего идете. Трудновато будет. Более того, опасно! Раньше-то весной сплавлялись?
— А как же! — соврал Лешка. — По Чусовой, по Ирени... Опыт есть! Чего бояться-то?
— Ну-ну... Смотрите, конечно, сами... Кого-то, хоть предупредили, где будете? — парень смотрел серьезно. — Вообще, нужно регистрировать свою группу в КСС. Мало ли, что может случиться...
— Предупредили, конечно, что по Вижаю плывем. А про регистрацию, не слышали. А что такое КСС?
— Контрольно-спасательная служба от клуба «Ком¬пас»...
— А-а...
Парень ушел к своим. Что-то сказал им. Те оцениваю¬ще оглядели «группу» из двоих человек. Покачали голо¬вами. Потом, отвернулись...
Утром, была пересадка, а к 13-00, поезд уже подошел к станции Сараны. От нее на автобусе, Лешка с Виталием и, как оказалось, туристы с Комарихи (вернее — тоже из Перми), приехали в небольшой шахтерский поселок. До реки под горку, было рукой подать. Светило яркое солнце. Небо радовало синевой. Спустились по склону и, наконец, увидели. Вижай.
От открывшейся взору картины, Виталию стало не по себе. Коричневая талая вода, ревя, неслась с огромной скоростью. Аж обдувала холодом! Тут и там, плыли коряги. Еловый лес, на другой стороне, стоял «по коле¬но» в воде и снегу. Виталий, еще в поезде, обратил вни¬мание, что снег в тайге, отнюдь, не растаял, как это было в городе. А насчет нынешнего паводка, выяснилось, — он услышал из разговоров попутчиков, — что вода подня¬лась, чуть ли не на четыре метра! Э, да здесь жаренным пахнет! Но виду, что всерьез испугался, парень не подал.
Лешка же, заворожено, с восхищением смотрел на дикую стихию. Вот это да! Эх, и полетим сейчас! Будет, что рассказать пацанам в техникуме!
Разложили и надули лодку, вдели весла и спустили суденышко на воду. Нацепили спасжилеты. Потом, поместили груз, уселись в «резинку». Туристы с Комари-хи, что расположились неподалеку, поглядывали на них с тревогой.
— Ну, с Богом! — оттолкнулся Лешка, веслом от берега. И их понесло...



Очень скоро, взгорок с домами поселка и туристами внизу, оказался далеко позади. Можно было видеть, маленькие движущиеся точки — людей. Покрытые оль¬ховым и елово-пихтовым лесом берега, быстро сменялись по обеим сторонам русла. Казалось, какая-то неведомая сила двигала, с головокружительной скоростью, всю массу воды, которая несла, как щепку, лодку. Лешка почти и не греб, — нужды в этом не было. На повороте, струя выбросила парней на огромные, темно-зеленые подтопленные елки. Резиновая лодка ударилась об ствол одной на них и, отпружинив, развернулась, двигаясь вперед кормой.
— Осторожно, ты! — крикнул перепуганный Виталик напарнику. — Неужели, не видишь?! А вон коряга! Греби почаще! Поворачивай, поворачивай!
Лешка налег на весла, чтобы обойти вывороченные корни, плывущие от них в трех метрах. Благополучно преодолел преграду. Но это потребовало, значительных усилий. Маленькие весла, с трудом, управляли суденыш¬ком в сплошном потоке, рвущейся вперед, реки.
Через некоторое время, началась шивера, о которой предупреждалось в туристическом справочнике. Но то, что писалось о ней, совсем не соответствовало реальнос¬ти. Скорость ревущего Вижая, вдруг, резко увеличилась. Река оказалась зажатой, с двух сторон, невысокими скальными породами. Можно на глаз было увидеть, ук¬лон русла вниз — как бы, «под гору». Поднялись волны в метр вышины. Лодку стало захлестывать водой. Тут-то, Лешка и Виталик, по-настоящему, испугались, ока-завшись во власти безудержной стихии. Казалось, что их ненадежное судно, вот-вот, перевернется и пойдет ко дну! Друзья уже сидели, по пояс, в ледяной воде и не тонули, только потому, что «резинка» была надув¬ной, — гондолы держали ее на плаву.
— Выгребай, выгребай к берегу! — орал в ужасе Виталик. — Смотри, — впереди скалы! Врежемся ведь!
— Весла не слушаются! Ничего сделать не могу! — Лешка, бесполезно шлепал «спичками» по волнам. — Река-то нас, не выпускает!
— Ну, сделай что-нибудь! Погибнем ведь!!
— Что я сделаю-то?! Видишь, по середине несет!!
Проскочили какой-то узкий мосток. Скалы прибли¬жались... Но река проволокла «резинку» дальше, мимо них, без столкновения.
К счастью, на повороте, парней немного отнесло к правому берегу, на краю которого, прилепились ивовые кусты. За кусты-то, еле-еле, и зацепились, подтянув лодку к спасительной суше.
— Фу-у! — облегченно выдохнул Виталий. — Еще бы немного, и крышка нам! Считай, что повезло... Давай, что ли, выгружаться.
Лешка еще был взвинчен.
— Если бы нас не залило, можно было, плыть дальше!
— Ты че, рехнулся? Погибнуть хочешь?! Я дак пас. Надо в поселок возвращаться. Помнишь, мост проплыли? По нему в Сараны путь один...
— Да, пожалуй... Не повезло с походом... Завтра уж тронемся, — сырые ведь. Ну, поволокли, что ли, хозяй¬ство?
Они вытащили на берег, переполненную водой, лодку. Опрокинув, вылили всё из нее, перемазавшись глиной, смешанной с мокрым снегом. Тяжеленные рюкзаки, естественно, все промокли и стали еще тяжелее. Нужно было, подниматься по крутому склону. Там, наверху, оказалась прогретая солнцем поляна, окруженная лесом. На ней-то, и решили разбить лагерь.
Пока доставали из рюкзаков, абсолютно мокрую, палатку, никуда не годный, развалившийся хлеб и всё прочее; пока развели костер и немного подсушились, — наступил вечер, начало смеркаться.
— Ладно, хоть телогрейки сухие! — заметил Вита¬лик, держа штаны над пламенем. — А из продуктов, крупа еще сгодится, да консервы с водкой сохранились. А ночевать-то прохладно будет! Спальники совсем сырые!
— Не стоит, наверно, палатку ставить? Закроемся так ею... — с грустью в голосе, отозвался Лешка. — Да¬вай, хоть водки тяпнем.
Раскрыли консерву, разлили водку по кружкам.
— Как бы не простыть. Ну, да утро вечера мудре¬нее.
— Да. Жалко, что не удалось наше предприятие...
Они, еще немного, посидели у костра. Потом, закута¬лись влажной палаткой и заснули мертвым сном, не предполагая, что на следующий день, их ждут новые тя¬желые испытания, уже здесь, в таежном «капканище»...



Проснулись друзья, от яркого солнечного света. Было 10 часов утра, достаточно прохладно. Костер разводить не стали. Быстро закусили консервой, рассчитывая, в скором времени, перебраться через мост и попасть, днем, в Сараны.
Вещи и рюкзаки были полусырыми. Лодку спустили, и все тяжеленное снаряжение загрузили на себя, решив двигаться, вдоль берега, по кромке.
Пройдя метров сто по глубокому, проваливающемуся снегу, под которым оказалась вода, — выдохлись.
— Че делать-то будем, Виталик? Такими темпами,
мы к вечеру только, до моста допрем! — Лешка еле переводил дух.
— У меня идея! Пойдем по верху, где скалы. Там снег, под солнцем, вытаял...
Задыхаясь, вскарабкались метров на тридцать вверх. И действительно, идти, между скальными камнями, стало намного легче. Но отдыхали часто. Через 40 минут пути, возвышенный берег стал постепенно понижаться. Спус¬тились в лощину с прошлогодней травой, покрытой, кое-где, небольшим снежным покровом. Впереди, — еще ниже, — шел подпаленный лес.
Парни сделали большой привал.
— Странно, — сказал Виталий, прикуривая сигаре¬ту, — где же мост? Порядочно ведь прошли!
— Да там, наверно, дальше, — кивнул в сторону ле¬са Лешка. — Думаю, немного осталось.
— Сомневаюсь... Впрочем, посмотрим. Ноги у меня, что-то, немного мерзнут, — вчера-то промочили.
— Да не переживай, скоро в поселке будем!
— А мне кажется, что мы от него, порядочно уплыли. Скорость-то, у реки приличная!..
Они еще, какое-то время, сидели. Наконец, надели рюкзаки и, поправив лямки, двинулись к лесу. Река шу¬мела в тридцати метрах.
Среди обгорелых стволов, посверкивая на солнце, лежал снег. Сначала, идти было довольно сносно, но вскоре, наст, под тяжестью тел и груза, стал провали¬ваться, и глубоко. Приходилось постоянно из снега выби¬раться.
Так, углубились вперед метров на триста, но дальше двигаться стало, почти невозможно, — проваливались уже, буквально, на каждом шагу. Тогда, Лешка предло¬жил вытащить спасжилеты и накачать лодку, чтобы по ним можно было, проползать вперед. Что и сделали. Теперь, скорость передвижения немного увеличилась, но перебираться, на карачках, по «мостику» и заново класть его, оказалось совсем нелегким занятием. Бедняги вынуждены были, часто отдыхать.
— Как маресьевы, блин! — вытирал, текущий градом, пот Лешка. — А моста-то, через реку, не видно!
Виталий сидел мрачный, как туча. Сняв свои коро¬тенькие сапожки, начал растирать ноги.
— Надо дальше ползти! Что нам еще, остается делать!
И они поползли. Горелый лес уступил место высо¬ким елкам и пихтам.
Минут через тридцать, на пути встала непредвиден¬ная преграда, — полузамерзший ручей, шириной в два с половиной метра. Долго ломали голову, как перебраться, чтобы не вымочиться. Длины резиновой лодки, для пере¬правы, явно не хватало. Однако вышли из положения: один забрался в лодку, — другой, сзади толкнул; потом перебравшийся, на вытянутых руках, провел ее назад и помог, переправиться товарищу. Радоваться, собственно, было нечему, но бедолаги немного повеселели.
Теперь они, усталые, передвигались, почти рядом с ревущим Вижаем.
— Смотри-ка, Лешка, а ведь здесь шивера пошла, которою тогда проплыли. Видишь волны? А моста все нет. Но не могли же мы, его не увидеть!
— Значит, видимо еще дальше.
— Да не может быть! Вон уже, сколько протопали, да проползли. Три часа прошло! Что-то здесь не так...
— Дак че нам, обратно, что ли, двинуться?
— Вперед пойдем... Но как хочешь, Лешка, а я уже ноги свои, почти не чувствую! — с тревогой в голосе, проговорил Виталий.
Его замешательство передалось другу. Однако, тот виду не подал.
— Давай, еще растирай! Может быть, до моста совсем немного осталось...
Они проползли еще 400 метров, и ахнули. Впереди, виднелась широченная бурная протока! Вода пенясь, неслась между деревьев, делая полукруг, и впадала в основное русло. Преодолеть такую преграду, не пред¬ставлялось возможным.
Тут только, друзья осознали всю безвыходность по¬ложения. Вперед — не пройти, а назад возвращаться, по глубокому снегу в лощину, притом, усталыми, — это, как минимум 3-4 часа! К тому же, ноги Виталия, в легких сапожках, совсем замерзли... Ловушка!
— Че делать-то будем, Витя? — испуганно спросил Лешка.
— Не знаю. Доставай водку, — ноги мне растирай! — мрачный товарищ стал снимать сапоги. — И зачем я только, согласился с тобой поехать! Вот дурак!..
...Они, растерянные, в оцепенении, сидели среди леса, рядом с грохотавшим Вижаем, не представляя, что предпринять. Ибо впервые столкнулись с такой непредви¬денной ситуацией. Только солнце, как в насмешку, ярко светило, поблескивая на голубоватом снегу, — холодное весеннее солнце... Так, прошел целый час.



Неожиданно, слух уловил, какие-то, ритмичные уда¬ры, глухо раздававшиеся на противоположном берегу.
Ну, конечно же! Это, едва перекрывая шум реки, кто-то рубил топором лесину! Послышался и приглушенный лай собаки.
Лешка с Виталиком обрадовано переглянулись.
— Кто-то лес рубит! Как быть-то?
— Кричать нужно. Ничего больше не остается... — Виталий выразительно посмотрел на друга. — Кричи, зови на помощь! Может, услышат.
Лешка неуверенно встал, сделал ладони рупором и заорал:
— Эй, на том берегу! Слышите?! Помогите нам! Но безрезультатно. Топор продолжал стучать. Тогда, они закричали вдвоем, что есть мочи: «Помо¬гите!!!».
Но в ответ была уже тишина, нарушаемая только, грохотом реки.
— Неужели ушли?! Не услышали нас?! Не может быть! — друзья были на грани отчаяния. — Точно, надеяться больше не на что! Вот беда-то!
Ударов топора больше не раздавалось. Лешка с Вита¬ликом, понурив головы, опять сели на рюкзаки. Что же делать?!
— Надо костер разжечь. Ног не чувствую. А потом... Потом поплывем по Вижаю! Выхода нет... — обронил Виталий, не смотря на друга.
— Куда поплывем-то? Ближайший населенный пункт, только через 40 километров! Здесь же тайга! Опять ведь, по пояс, будем в холодной воде сидеть... — Лешка чуть не заплакал. — А дров здесь и нет, — одни толстенные елки!
— Ищи, где хочешь. Я обезножил почти...
И Лешка вынужден был, проваливаясь, чуть ли не по пояс в снег, искать топливо для костра.
Через некоторое время, вернулся ни с чем.
— Нету ничего! Если бы снега не было, может быть, и нашел.
Виталик ничего не сказал, только еще ниже склонил голову.
Прошел еще час. Они сами не знали, чего ждали, ничего, практически, не пытаясь изменить.
И тут, Лешка вдруг увидел, несущийся по Вижаю... плот! А затем, второй. На них были люди!
Второй плот мчался, метрах в двадцати от пацанов. Естественно, заорали благим матом: «Эй, эй! Мы здесь! Помогите!!» Но их не слышали среди рева реки.
Неожиданно, на всей скорости, плот наскочил на огромную подтопленную ель. Раздался жуткий треск. Парень в штормовке, который стоял на кормовой подгре-бице, от мощного удара, не удержался и вылетел прямо в бурлящую воду! Торчала лишь голова. Тут же, товари¬щи протянули ему какую-то палку, он зацепился, и был поднят обратно на плот. Всё это происходило в несколь¬ко секунд. Туристы, после, скрылись за поворотом.
— Не заметили нас! Теперь все... — пацанами, овла¬дело непереносимое отчаяние. У Лешки, слезы брызнули из глаз. Виталий угрюмо молчал.
Но не прошло и получаса, как услышали крики и мат. Кто-то ломился сквозь бурелом. И вскоре, несколь¬ко мужиков, в штормовых костюмах и бахилах, выскочи¬ли прямо на них, от неожиданности перетрусивших, потерявших дар речи. Лешка сразу узнал спасателей, — тех туристов, которые ожидали поезда в Комарихе.
— Ну, вот и встретились, черт бы вас побрал! Сплав¬щики хреновы! — тяжело дыша, проговорил бородатый дядька. — Идти-то можете?
— У него вон, ноги замерзли страшно, не чувству¬ет! — кивнул на друга Лешка.— А я могу.
В это время, пробравшись по злосчастной протоке, к берегу причалила байдарка. Закоченевшего Виталия, погрузили на нее.
— Ну, пошли, что ли? — бородач, с двумя другими мужиками, двинулся вперед, вниз по реке по кромке берега. Лешка поплелся сзади.
Они продирались, не разбирая дороги, прямо по подтопленному снегу, поминутно проваливаясь, кое-где и по пояс. Лешка, тут же, набрал в бахилы ледяной во¬ды. Ноги, вскоре, стали, как деревянные от жуткого холода, но пацан, не замечая этого, шел, радуясь неждан¬ному спасению. Еще бы! Что б они делали, если бы их не нашли! Крышка бы была!
Впереди, среди елок, неожиданно показался просвет, и спасатели с Лешкой выбрались в ту самую лощину, откуда незадачливые герои отправились, прямо в лесной «капкан». На поляне, горел большущий жаркий костер, возле которого отогревались Виталик и тот самый парень, упавший в Вижай с плота. Рядом стояли другие спасатели.
«Слава Богу!» — сказал себе Лешка, и ноги его подкосились.



— Значит, вы и есть та самая КСС — контрольно-спасательная служба? — разомлевший от тепла Лешка, с восхищением, смотрел на своих избавителей. Но, глав¬ным образом, на парня, который, идя на помощь, чуть не утонул.
— Ну, конечно! Таких вот, дуриков, и вызволяем! Много, в последнее время, вас развелось. Если бы, не тот местный мужик, что услышал крики о помощи, не знаю, кто бы и выручил! — парень весело подмигнул своим товарищам.
— А мост-то, — узкий такой, — который мы проплы¬ли, где он? Так ведь, и не нашли его!
— Немного ниже отсюда. Вы, видимо, шли по скалам, по верху, да и не заметили. Эх, глупышы! Ладно, хоть сплав вовремя прекратили! Там дальше, ниже по тече¬нию, такая болтанка на порогах, — запросто, могли бы погибнуть!
— Вы адрес свой оставите? Мы с «пузырем» придем. Пострадали ведь, из-за нас. — смущенно попросил Вита¬лий.
— Да ладно уж! Что там! Хотя пишите...
.Уже начало темнеть, когда друзья, с сопровождаю¬щим спасателем, не без труда, перебрались через зло¬счастный мост, представляющий собой «нитку», скреп¬ленных друг с другом, бревен, — на бревенчатых же уз¬ких опорах. А потом, по дороге, шли до Саран четыре километра, среди суровой тайги.
Спустились к берегу, где стоял лагерь КСС, с приго-товленными для сплава, плотами. Пацанов накормили и рассказали, как прибежавший из леса мужик, сообщил о случившейся беде. Что-де недалеко от поселка, у шиве¬ры, терпят бедствие туристы. Тут же, спасатели спустили на воду два плота и поплыли на помощь.
К 23-00 автобус привез Виталия и Лешку на станцию. Они сели в поезд «Малахит» и, всю ночь, проспали на верхних полках, как убитые. А уже утром, были в Пер¬ми. И что интересно, ни простуды, ни боли друзья, выбравшись из смертельно опасной передряги, так и не узнали.
На вокзале, прощаясь, Виталий уничтожающе посмо¬трел на неунывающего Лешку.
— Чтоб я еще раз с тобой, куда-нибудь отправился! Никогда, ни за что, ни разу! Авантюрист! Балаболка!
— Да не парься, Виталик! Теперь есть, хотя б о чем вспомнить!
— Пошел ты, знаешь куда!
— Не обижайся, дружище! Все ведь, обошлось! А могло, быть и хуже, верно?
Виталий ничего не ответил. Он только, поправил рюк¬зак, развернулся и скрылся в толпе.
 

 
 


роман
 

 
ЧАСТЬ I
 
 
Собака выла за огородом, в пристройках к соседскому дому. Как-то уж, очень жалобно, с надрывом, артистич¬но, будто вкладывала в песнь одиночества, особый смысл, явно рассчитанный на понимающего слушателя.
— Опять концерт даёт, — заметил Михаил. — И всё, в одно и то же время, в двенадцать ночи!
— Мне дак его жалко, беднягу, — отозвалась мать с дивана. — Скучно ему, одному, в своей конуре. Соседи-то, видать, не очень балуют... Ты не забыл, что завтра дрова пилить нужно? Ложись раньше! Или опять, до четырех сидеть будешь?
Михаил промолчал. Что с ней спорить? Одно на уме, — работа да деньги. Неугомонная, блин... Ни себе покоя не даёт, ни ему. А то, что сыну нужно решить массу проблем творческого плана, матери, «привыкшей» к сенсомотор-ной — не интеллектуальной, — деятельности, ей оного, никогда не понять. «Кому твои умствования нужны, денег
 
ведь, за это не платят!» — главный аргумент воинствую¬щего обывателя, в лице самого близкого человека.
Михаил выключил на кухне свет, прошел в смежную комнату за стол. «Вот, и вышел труд моей жизни... Пу¬скай «самиздатом», но вышел. Сам от себя не ожидал, что такое может случиться! Правда, хоть и раздал его «ведущим представителям» школы Верлина, но ждать какого-то понимания поднятой проблематики, увы, не приходится. В их руках, по сути, монополия на право определять, что есть наука, а что нет; будешь ли принят в «цеховую» корпорацию или не будешь... Захватили бездари власть и, с «официальных» позиций, такую чушь городят, что остается только удивляться. А ведь они кандидаты, доктора наук.».
За окном, опять послышались, переливчатые завыва¬ния одинокого «артиста».
«В сущности, и я ведь одинок, — в том числе, в сво¬их взглядах, мировоззрении. Пришел тогда, к самому Мяткину, профессору, да и заявляю без всяких околич¬ностей: «Николай Иванович, индивидуальность — это и есть генотип, следовательно, никакой социальной лич¬ности нет, а только видоспецифический темперамент. Мы имеем дело с человеческим животным, а общество представляет собой, гигантскую популяцию особей, дей¬ствующих, по сути, в соответствии с биогенетическими законами...».
Ох, и разнервничался старик! «Дак социальное, соци¬альное-то, куда дел?! Выходит, все, кто тебя окружают, звери?! Смотри, брат, — ответить ведь, можешь за эдакие-то слова!..».
Михаил и сам, до конца, не верил свалившемуся на него, однажды, «открытию», перевернувшему жизнь.
А как же наука, искусство, мораль, вообще, культура? Здесь уж, явно нет места, «ничему такому», биологичес¬кому! Но это, увы, иллюзия. Люди, — порой, даже ве¬ликие умы человечества, — так, до сих пор, и остаются в величайшем заблуждении, относительно себя! К чер¬товой матери, летят нагромождения жуткого человечес-кого невежества, хотя бы в лице, той же, религии, если посмотреть со стороны, с позиций биологии, объективно! Впрочем, имеет ли смысл, доказывать что-то конститу¬ционально глупым, с их «единственно правильным» ми¬ропониманием. О, жалкие слепцы!
По окнам застучал дождь. Парило весь день, и только сейчас, как прорвало. Ливень усиливался. Над домом так грохотало, что дрожали стёкла в рамах. Пёс Султан вскочил, перепуганный, со своего места и, теперь, жался к ногам Михаила. Проснулась мать.
«Ну и льёт! Бог, видать, на меня «прогневался». Ере¬тиков раньше жгли на кострах; Сталин и Гитлер расстре¬ливали; в «застой» их депортировали, сажали в «психуш¬ки». А сейчас, в годы «демократии», как с ними обхо¬дятся? Хотя, что я могу поделать... Правда, когда-то долж¬на, всё ж таки, восторжествовать!» — он выключил свет и долго еще ворочался в постели, под аккомпанемент разыгравшейся грозы, перелистывая, как страницы книги, вчерашние вехи своей, в принципе, неудавшейся жизни.

Глава 1

1.

— Сашка, давай-ка перестанем пока играть. Пойдем, покурим. Бери карандаш. — Михаил с пятилетним маль¬чонкой, вышел на лестничную площадку, прикурил сига¬рету. Сашка, подражая ему, держа в двух пальцах каран¬даш, «затянулся» и «выпустил дым», как большой.
«Копия ведь я... — Михаил незаметно разглядывал сына. — Те же глаза, губы, нос... А темперамент Герцо¬гини, матери. И вот ведь, незадача — не могу ему призна¬ться, кто я на самом деле. И Сашка не подозревает... Он, кстати, Александр Сергеевич, не Михайлович... Сов¬сем, как Пушкин. А отец — просто дядя Миша...».
— Дядя Миша, а у тебя дети есть?
— Нет, Саша. Пока не получилось.

— А почему ходишь к маме? К ней дядя Вова ходил, и дядя Лёня, а она, всё равно, не женится...
— Правильно говорят — замуж не выходит. Тебе, кто из них больше нравится?
— Ты...
Ну, как ребёнку объяснишь, что с Герцогиней, его «мамой», Михаил давно уже, не сошелся взглядами на жизнь, и не хочет попадать под властный «каблук». Ну, не нужна она, — истаскавшаяся, самовлюблённая баба, которая, при явном рабоче-крестьянском происхождении, высказывает претензии «великосветской дамы». Одного только, отношения Светки к мужикам («быть, как за ка¬менной стеной») Михаилу, по горло, хватило...
А «Герцогиней», её прозвал бывший муж, не выдер¬жавший страстного истероидного напора женушки. По¬шли они, как-то, в магазин верхней одежды, и Светка там, показала себя во всём своём «блеске». Это ей не нравится, а это «нынче не модно». Фи! Какой жалкий ассортимент! Так продавщица и сказала: «Подумаешь, герцогиня выискалась!». С тех пор, прозвище за Светкой и осталось.
— Мужчины! Хватит курить. Идите чай пить! — позвала бабушка.
Уселись за стол. Герцогиня, — манерно положив ногу на ногу так, что, в разрезе халата, обнажилось бедро, — кривила нижнюю губку.
— Тебе бы, Михаил, надо бросить курить! Терпеть не могу дыма... Дак, кроме газеты, еще где-то подра¬батываешь? Сторожишь в садике?.. Можно ведь, и еще одну работу найти. Ну, выучиться, допустим, плитку класть!.. Говоришь, и так времени не хватает? А если бы, была семья: жена, дети? Бездельник ты, бездельник!.. Саша! Как поешь, сыграй дяде на скрипке!
«В своём репертуаре, Герцогиня... — подумал, про себя, Михаил. — А то, что у меня, — сверх всего, — на¬ука на шее сидит, её это, конечно, не волнует... А Сашка-то, славный парнишка!».
Ребёнку достали миниатюрную скрипку. Сашка, де¬ловито приложив подбородок к концу деки, стал выво¬дить, смычком, незамысловатую детскую мелодию.
— Ну, что я тебе говорила! Гениальный мальчик! Учителя его очень хвалят. А ведь, всего пять лет. Музы¬кальные гены сказываются!
Это был намёк на его, Михаила, отцовство. Ведь в прошлом, он — музыкант. А Герцогиня, и сейчас играет на фортепиано, в своё время, окончила институт по клас¬су хорового пения. Но сама мысль, что Сашка — родной сын, вновь, привела отца в замешательство. Ведь, с кем только, мамаша не куролесила, после того, как Серёга, муж — от Светки ушел. Впрочем, не это главное. Надо же, брать на себя ответственность за воспитание ребён¬ка, работать, как черт, чтобы его вырастить, а у Михаила мысли совсем о другом. В науке, не всё еще сделано! И она требует жертв...
— Ну, я пойду, что ли? Материал нужно, на первую полосу подготовить. Работы по горло. А насчет фотогра¬фирования Сашки, как мы и договорились, в 12-00 в редакции.
— Это здорово, что ты в городской «Вечерке» стал трудиться! Саша, скажи дяде «до свиданья!».
Сашка, как взрослый, подал руку. «Взгляд — мой, такой же, чуть исподлобья. И улыбка, — не очень-то весёлая. — про себя, отметил Михаил. — Или это мне, только кажется?..».

2.
— А-а, входи, входи Игнатич! Давненько не видел! Как дела на журналистском фронте? — Сергей Николае¬вич, по-хозяйски, провёл озабоченного Михаила в дирек¬торский кабинет. — Мощный ты материал про общежитие написал! Сам Корнелюк похвалил и, представляешь, пре¬мию выделил всем сотрудникам «Молодёжного центра»!
— «Пузырь» готовь. Таки бездельничаешь, директориш-ка хренов! Тюрьма по тебе плачет... Гнида ты, паровозная!
— Ну, как можно? Я ведь, весь в работе! — Сергей Николаевич, пряча глаза, начал рыться в «важных» обще-житских документах. — Воспитательный процесс, мой друг, не терпит суеты! Десять лет у власти — это не ба¬ран чихал! Но, согласись, дисциплина, в «Молодёжном центре», налажена ой-ёй-ёй! Кругом чистота, порядок, контроль. А что было до меня? Так что, зря попрекаешь.
Сергей Николаевич, этакий розовый колобок на двух ножках, энергичный, не без чувства юмора, при обяза¬тельном галстуке, жутко хитрющий и, к тому же, не чистый на руку, — сделал обиженное лицо.
«Комедиант есть комедиант! — внутренне, констати¬ровал Михаил. — Не зря же, учили на театральном отделении... А умишко-то холодный, расчетливый. Но думаю, что способности к истероидному кривлянию, здесь, — врождённые. Яркий сангвинический генотип. У них с Герцогиней, кстати, есть что-то общее. Оба жаждут внимания, признания, оба стремятся к высокому статусу; оба диктаторы, понятно, в относительных пре-делах. До крайности, эгоистичны. Но Светка, хоть не такая прижимистая. А этот — натуральный Гобсек. Тащит всё, что попадётся под руку, — от туалетной бу¬маги до тяжелой мебели. И каждую копейку экономит. Он в молодости, в студенчестве, таким же был...».
— Ну, а как твоя, никому не нужная, наука? Что-то, хоть продвигается?
— Знаешь же, что в карьерном отношении всё глухо. Я даже не кандидат. Так, любитель... Мяткин не хочет, чтобы работал над диссертацией. Своим ставленникам, в основном бабам, — ну, понимаешь... — дорогу расчи¬щает. А Борис Борисыч, наставник-то мой, ничем помочь, пока что, не может... У них, в пединституте, не наука, а какой-то коммерчески выверенный, конвейер по произ¬водству стандартных кандидатов и докторов. Отгрохали евроремонт, назвали школу «институтом психологии», и всё ведь, рассчитано на яркий внешний эффект, внеш¬ний «фасад». А внутри — бездарность, карьеризм, про¬славление «великого» Мяткина, заискивание перед ним. Науку-то делали, всегда, не так называемые, творческие коллективы, а герои-одиночки.
— А ты Мяткину не груби. Он ведь, всё-таки, профес¬сор. Соглашайся во всём. Можно, в разумных пределах, и польстить. Иначе, ходу не дадут. Вряд ли, что-то полу¬чится. — Сергей Николаевич, с сомнением, покачал головой.
— Да животные они! И ты рассуждаешь, как живот¬ное! Второсигнальные, блин, мрази!
— Что-то непонятное несёшь. Давай-ка лучше, поговорим о бабах, хе-хе-хе... Мы с Виктором Василь-ичем, директором школы, на той неделе в сауну ходили. Таких лимпомпосиков пригласили, закачаешься! Кого-то сейчас, хоть шоркаешь?
— А, да не до этого. Да и сам ведь знаешь, что бабью, по большому счету, надо... — Михаил, явно был задет за «живое» и, недовольно, застучал пальцами по столу. — Приземлённый жутко народ... В советские времена, когда материальная база в стране оставалась, более или менее, стабильной, а стремления в обществе — чуть-чуть «возвы¬шеннее», было, куда не шло. А сейчас люди, как с цепи сорвались. Все хотят разбогатеть и куролесить красиво, на полную катушку. А бабы — они всегда есть бабы: жить бы за счет мужика, припеваючи, и отпрысков своих поднять, опять же, за счет мужика. Короче, иждивенки по сути...
— И не говори. Все на мою квартиру зарятся, и зар¬плата их, в первую очередь, интересует. А так, не за де¬ньги, просто за душу, — бабы любить, не способны. Я, наверное, поэтому, до сих пор, один и живу...
— Скажи, что жалко денег. Даже на ухаживания... У тебя, курить-то можно?
— Не вздумай! Здесь же студенты! Иди в туалет!
В курилке для сотрудников, Михаил глубоко затя¬нулся сигаретой. Девчонки-студентки, проходя мимо от¬крытой двери, увидев его, захихикали. Давненько ведь, ушел отсюда с воспитательской должности, а вот, не забыли. Неприятные воспоминания о неудавшемся романе, с 17-летней вертихвосткой, живо нахлынули противной волной. Ну, да дело прошлое... И надо же было, так влюбиться, что даже руку и сердце, дурак, предлагал! А сейчас, она уж замуж выскочила, ребенка ждёт. Ах, эти меркантильные, тщеславные самки!.. Ну, и ладно! Кстати, с Сергеем Николаевичем, надо дого¬вориться, об очередном походе на вечер «Кому за трид¬цать». Жизнь-то, блин, продолжается...

3.

Михаил, уже час, «вызванивал» заведующую город¬ским планетарием Зиновьеву, чтобы получить исчерпываю¬щую информацию по комете Бьеркса-Ларсена, приближа¬ющейся к Земле. Вообще, что-то непонятное творится с нашей планетой: природные катаклизмы — наводнения, землетрясения, извержения вулканов, ураганы, а также странные миграции животных и птиц; эпидемии, высокая смертность людей, множество локальных войн, социаль¬ные потрясения, как, например, в России... Всё это, — объяснила Зиновьева, — есть результат аномальной сол¬нечной активности, которая сейчас имеет место.
«Люди с психическими нарушениями, неустойчивой эмоциональной сферой, — вспомнил Михаил, — в этот сложный период Земли, особенно подвержены вредонос¬ному влиянию Солнца». А у него, кстати, давно уже, — еще со студенческих лет, — депрессивно-тревожные состо¬яния. Лежал даже, в отделении неврозов психиатрической больницы. А черт! Совсем забыл! Нужно еще позвонить, в городскую администрацию, по поводу нового постанов¬ления, и в областное УВД, по нашумевшему тройному убийству...
— Игнатич! — как камень, влетел в комнату Шаров, корреспондент из отдела новостей. — Ну, че «мысли» есть? Никитский уже нас поджидает! Возьмём пока, пару бутылок «Шерри», а потом, посмотрим. Я уже двум фифочкам позвонил. Скоро будут.
— Подожди ты! С планетарием нужно закончить! Информация, хоть и короткая, а ответственному секре¬тарю, нужно срочно сдать в номер. Ждёт ведь!
— Ну, давай. Полчаса на «размышления»! Шаров — одногодка Михаила, — быстрый, холерич-
ный, нервный, — уже сейчас, в сравнительно молодом возрасте, имел большую блестящую лысину. Не смотря на то, что женат, — был отчаянным юбочником, изменял супруге направо и налево. Лицо, постоянно, чем-то оза¬бочено. Заикается. Весьма неравнодушен к выпивке.
В «Вечерке», стал трудиться недавно, после того дня, как Михаил встретил его, случайно, у газетного киоска на улице. Виталик, имея за плечами журналистский факультет МГУ, маялся без работы. Собственно, Михаил и помог парню с трудоустройством.
— Сегодня всех угощаю. Первая ведь, премия за мате¬риал! — Шаров, любовно, стал разливать ликёр по уже приготовленной, «дежурной» таре. — Девочки, как вам у Александра Ивановича? Он у нас, кроме того, что зав. отделом и известная «акула пера», еще и кандидат меди¬цинских наук! Так что, если есть интимные проблемы с «женским здоровьем», милости просим за консультацией!
— Ну, ты, право, Виталик и хам! — рассмеялся Ни¬китский, худощавый с живыми глазами деятель. Вне ра¬боты, тоже любитель прекрасного пола и шумных засто¬лий. — Таня и Люда пришли отвлечься от тяжелых трудовых будней, отдохнуть, а сам ставишь их в нелов¬кое положение!.. Михаил, а ты-то чего не пьёшь?
«Опять, блин, нахерачимся, а потом болей!.. » — Михаил, до репортёрства в «Вечерке», и на дух, не прини¬мал спиртного. А здесь, в газете, в таком напряженно ра¬бочем ритме, хотелось как-то расслабиться. Да и Шаров с Никитским, тут как тут. Для них, пьянка с девочками — привычное дело, то бишь, — море по колено, а ему она уже боком встала. Постепенно впал в зависимость от «пойла», нарушать стал трудовую дисциплину, даже вре¬менами прогуливал. Редактор и зам., уже косо погляды-вали: «Такие надежды подавал вначале, а сейчас, что-то, испортился парень!». Хотя немного выпить, действитель¬но, не мешает... Целую неделю рвал как черт, норму по строчкам перевыполнил. Короче: стресс нужно снять. И девчонки, вроде бы, ничего. Особенно та, беленькая...
Через пару часов, дым в кабинете стоял коромыслом. Шаров, во всю, уже лапал разомлевшую, от выпитого, Таню. Никитский, со знанием дела, -«уламывал» подругу.
— Гад ты, всё-таки, Виталик! — ни с того ни с сего, вспылил Михаил и, подойдя к Шарову, врезал ему в челюсть.
— Че, дурак, приревновал?! — вскочил, как ошпарен¬ный, оскорблённый Виталий и схватил за грудки — По¬лучи-ка, сволочина пьяная!
Град ударов посыпался на перепившего обидчика. Оба, в борьбе, повалились на пол. Таня завизжала. Ни¬китский бросился разнимать драчунов.
— Тихо вы! Сюда ведь, придти могут в любое время! Но в дверь уже стучали. Быстро вскочили и, кое-как,
навели порядок на столе.
— А, да это Вовка Березин, фотокор! Да не один, а с «пузырём»! Входи, входи!
Обиды, тут же, были забыты, и в компанию, влился еще один местный бухарик.
Вовка на «Никон» стал снимать развеселившихся дам. Виталик и Михаил полюбовно «поделили» Таню. Никитский рассказывал пикантный анекдот...

4.

На душе был чудесный подъем. Когда Михаил шел к своему наставнику, всегда его, при этом, охватывало нетер¬пеливо-радостное возбуждение. Как будто, что-то трепет¬но-святое, ждало в небольшой двухкомнатной квартирке старой «хрущевки». Еще бы! Борис Борисович ведь, канди¬дат психологических наук старой закалки, известный в городе ученый, а знания этого сверхчеловека — неисчерпа¬емы...
Вот, и остановка. Троллейбус сделал осадку, лязгну¬ли дверцы. Михаил, быстрым шагом, двинулся, по асфаль¬тированной дорожке, к дому №7. Поднялся на второй этаж. Обшарпанную дверь, открыл сын Николаева.
— Отец дома?
— Вышел, но скоро придёт. Подождёте?
Он прошел в тесную прихожую, а затем, в маленькую неопрятную кухню, где, в течение уже нескольких лет, проходили их, с Борисом Борисычем, встречи и обсужда¬лись самые различные проблемы.
Через некоторое время, прибыл сам «сверхчеловек». Сразу видно — с тяжкого похмелья: волосы всколочены, лицо обрюзгло, небрито, дыхание прерывисто. Борис Борисыч поставил на стол поллитровку, какого-то, дрян¬ного яблочного вина.
— Будете?
— Да нет, вам оно намного нужнее...
— И то верно.
Николаев ловко сорвал пробку и, в один миг, вылил всё содержимое бутылки в горло. Смачно крякнул: «Счас дойдет...», и уселся за стол, явно ошарашенный первич¬ным эффектом. Обычное добродушие вернулось к нему.
— Ну вот. Теперь можно, и поговорить... У вас, какие-то новые мысли возникли, относительно верлинского
труда?
— Да. В прошлый раз, мы пытались разрешить про¬блему наследственной изменчивости типов нервной си¬стемы.
— И вы, всерьёз полагаете, что развитие типа в онто¬генезе разновероятно?
— Исходно варианты, того или иного, развития рав-новероятны, но тем не менее, генотип, например, тревож¬ный, либо остаётся тем же, одним и тем же генотипом, либо видоизменяется под влиянием среды, оставаясь тем же конституциональным типом.
— Я что-то не пойму. Хотя, знаете, может, вы и правы... Михаил, можно попросить об одном одолжении? — внезап¬но, прервал нить «научной беседы» Борис Борисыч.
— Деньги?
— Да, если можно. Чувствую, что не поправился я. Давайте приобретём что-нибудь, да и посидим, где-нибудь, на травке. И поговорим, конечно. Согласны?
Вышли к ближайшему гастроному. Взяли водки, при¬строились на лежащее бревно, неподалёку. Наклонив¬шись, грузный Борис Борисыч, кряхтя, сам разлил «бо¬дягу» по полиэтиленовым стаканчикам. По доброте ду¬шевной, плеснул еще и, скромно подошедшему, ханыге.
— А вы к докторской, не пытались приступить? — спросил Михаил, после нескольких возлияний.
— Представьте себе такую ситуацию... — уже запле¬тающимся языком, начал «экс-кандидат» наук. — Идёте вы по узкому-узкому коридору и хотите, куда-нибудь, свернуть. А не можете. Коридор держит крепко-накрепко и ведёт к какой-то катастрофе... И потом, ведь психоло¬гия, наука, не самое главное в жизни.
— Как так не главное? В этом, по-моему, весь смысл.
— Я тоже, раньше так думал. А потом, сказал себе: «Сколько можно лизать задницу этой науке и, при оном, не получать никакой отдачи?». Взять, к примеру, нашего Клеймана. Ведь он, только, и читает узкоспециальные мо¬нографии да статьи. И всё! Даже никакой беллетристики, для души, себе не позволяет. Ну, станет доктором. Докто¬ром же и помрёт, так ничего и, не уяснив в жизни. Кукует один — ни жены, ни детей... Короче: свихнулся на своей психологии. А ведь, всё из-за желания как-то отличиться, выдвинуться, заслужить одобрение, почитание.
Николаев, сморщившись, бахнул еще одну стопку.
— Неужели, в этом смысл нашей жизни? Неужели мы — жалкие животные, стремящиеся, во что бы то ни стало, подняться над себе подобными, ощутить превос¬ходство, власть над ними?.. Вы у меня, Миша, самый умный ученик. Сомов еще был, да в психушке оказался... А в теории Верлина, так, до сих пор никто, — в том чи¬сле, и Мяткин, — ничего не понимает. Вы, соискатель, даже больше них, имеющих научные звания, знаете. Честно сказать, сильно надеюсь на вас. Но, согласитесь, гениальный, всё же, человек был Верлин!..
Борис Борисыч совсем окосел. Михаил, поддерживая, довёл его до квартиры и сдал домочадцам. «Совсем запился мужик! Жизнь, блин, сейчас такая... А он, к тому же, бо¬льной, с давлением. Ладно, — главное добрались до хаты...».
Родители Михаила, были еще не старые. Когда в ин¬ституте учился, отцу стукнуло, чуть больше сорока, а матери, и того меньше. Как говорится, выучили, выпес¬товали, хотели, чтоб «в люди вышел». Ведь, Игнатий Иванович, всю жизнь проработал, на заводе, простым сварщиком, а мать билась в торговле. Купили сыну, в де¬сять лет, баян и определили в музыкальную школу. Тогда это было в «моде», — детей своих музыке учить.
Михаил, по классу баяна, окончил училище и инсти¬тут. Работал, некоторое время, по специальности в клу¬бах да дворцах, а потом, забросил инструмент, как буд¬то, и не посвятил его освоению, целых двенадцать лет жизни. Отец, очень тогда сокрушался: «Учился, учился, а всё коту под хвост. Занимается какой-то хилософией, а что от сего проку? Ни копейки же, за это не зарабо¬тал... Так, хоть бы женился! Таскается, таскается, — ни бабы, ни внуков, ни нормальных денег, ни квартиры. Одно слово — балбес!».
Но после того как отпрыск начал работать, сначала, в районной газете, а потом, и в «Вечерке», батя немного успокоился. «Вот ведь, корреспондентом стал, уважае¬мым человеком! Не простой работяга! Моя кровь!». Однако, и здесь, отца ненадолго хватило. Вскоре, опять за своё: внуков ему подавай, и точка! И то, что из сына получился непрактичный, нехваткий, малоэнергичный человек, тогда как ребята с завода с «бойким» характе¬ром, «давно уже имеют семьи, квартиры, машины», — это стареющему, но еще крепкому и хозяйственному Игнатию Ивановичу, было совсем непонятно.
А то, что Михаил оказался, к тому же, еще и не здоров (заболел в институте, а посему, еле-еле окон¬чил), — к такой «слабости», батя относился с явным презрением. «Придумывает себе всякие болезни! Рабо¬тать надо, — и хвори, с соплями, повылетят!». И весь тут сказ. А между тем, именно из-за постоянного недо-могания, сын был замкнутым, необщительным челове¬ком, — словом, избегал компаний, а тем паче представи¬тельниц «слабого» пола. Был очень чувствительным и ранимым. Поэтому, наверное, предоставленный самому себе, писал стихи, читал «непонятные» книги по психо¬логии и философии, физиологии. Короче, «тепличное растение», нервнобольной, малоприспособленный тип.
И выпивать-то он начал, от частого депрессивного настроения, чтобы быть, хоть немного веселей, уверен¬ней, общительней. Не подозревая, при этом, какого кота в мешке таит алкоголь... Михаил очень тяжело переносил нападки недалёкого, нервного и, в то же время, агрессив¬ного, несдержанного родителя. «Ничего, гад не понима¬ет, и никогда, видимо, не поймет! Интеллекта не хва¬тит.» — жаловался сын, более грамотной и восприим¬чивой, чем отец, матери. «Но работать-то физически, всё равно, нужно... — отвечала она. — А пьянку надо бросить, пока не поздно! Есть ведь, женщины непьющие, порядочные. Найдешь еще...».
...Михаил закончил, есть, приготовленный матерью, борщ. Только что, отец опять устроил ему разнос: «Хо¬дишь, черт побери, сюда, как в столовую! И когда, бу¬дешь самостоятельным? Нет, мне, конечно, не жалко, — ешь. Но готовить-то, и сам можешь! А ты его не защищай (это матери). Вырастили, на свою голову, лентяя и пья¬ницу! Хоть бы в огороде, чем-то помог... В таком-то воз¬расте, люди уже 13-летних детей имеют!».
Сын, не выдержав, вскочил: «Ну и что, что имеют! Зато, они бараны, у которых ума, лишь хватает, чтобы плодить себе подобных, да покупать вещи, вещи и вещи! Финансово-вещной стандарт, твою мать! Что, — хочешь переделать под себя? Не буду я таким никогда! Я твор¬ческий человек! А бабьё паршивое, всегда презирал и буду презирать. От них, — беда вся идёт!».
Хлопнув дверью, Михаил направился в свою «из¬бу» — квартирку, что находилась в двухэтажном доме, через дорогу. Открыл дверь: низкий, придавливающий потолок, полумрак, грязная полуразвалившаяся печь, пол покатый, — дом всё больше и больше, садился. В комнатушке, со старой выцветшей мебелью, повернуться негде... Да какая баба, пойдет сюда жить! Зато, можно «творить», сколько душе заблагорассудится! Никто не помешает, если не считать криков, вечно пьяных, соседей. Но это ерунда, по сравнению с тем, кабы бы здесь возились детишки, а жена, готовя на плитке, учила бы его — «уму разуму»...

Глава 2.

1.

На следующей неделе, как и договорились, Сашка и сопровождающая его Герцогиня, появились у Дома печати. Михаил встречал их у входа. Через просторный вестибюль, прошли к лифту, поднялись на 9 этаж, где располагалась редакция «Вечерки». «Березин, фотокор, уже поджидает!» — сообщил Михаил, проводя в «апар¬таменты» ребёнка и расфуфыриную Светку. Демонстра¬тивно подчеркивающую, всем своим видом, этакую эле¬гантную «интеллигентность». Вовка с "Никоном" на шее, по-мужски, — снизу-вверх, — оценивающе оглядел интересную дамочку, поздоровался.
— А Сашка-то, какой сегодня красивый да модный! — польстил матери и, вдруг растерявшемуся сынишке, Михаил. — А я вот, здесь работаю, пишу всякие заметки и информации... Ну, че Володя, действуй!
На пятилетнем мальчонке сидел, хорошо скроенный, маленький «деловой» костюмчик, с галстучком в придачу. Сначала Сашку сняли одного, затем, с матерью и Михаи¬лом. Герцогиня затребовала, чтобы Березин «щелкнул» её отдельно, с самых различных ракурсов. Что-что, а фотографироваться Светка любила. Тем более что рас¬плачиваться будет не она, а отец ребёнка, как и подобает «настоящему мужчине».
Вышли в коридор.
— Очень даже, неплохо ты устроился. Как здесь тихо, чинно... Сразу видно — уровень! Слушай, в город, из Санкт-Петербурга, приехал, с семинарами, один очень талантливый человек, кандидат искусствоведения. Кстати, известный в России музыкант. Мы уже познакомились. 49 лет мужику. Сразу ведь, меня заметил! Почему бы, не написать об его приезде, системе музыкального обучения, которую предлагает? Хочешь, — запросто рекомендую!
— Так вы уже друзья? Быстро же, работаешь...
— Представляешь, Борщевский зовёт ехать с ним по стране, ну, с семинарами... Поучиться кое-чему. Я, наверное, соглашусь.
— Еще бы, да не согласилась! Уж, не втрескалась ли? — усмехнулся Михаил.
— Да нет! Живёт-то с 30-летней женой, ребёнок есть. Впрочем, он её не любит.
— Зато, ты заменишь женушку, пока Борщевский, с «ученицей», будет по городам и весям разъезжать!.. Ну, вы пошли, что ли?
Герцогиня, выдерживая «достоинство», направилась с сыном к лифту. Михаил остался наедине со своими мыслями.
«Любопытные, всё же, у нас отношения! Вначале, были просто «друзья». Изливала душу, после развода с мужем. Доверительно рассказывала о многочисленных любовных похождениях. Но ни с мужем, ни с другими так и не могла забеременеть. А вот, со мной, почему-то, получилось!.. Сначала пошли в поход, — сплавлялись по речке с группой, как туристы. Уже там, начались её недвусмысленные заигрывания. А после путешествия, заявилась в «избу» и, опять, позвала на природу с ночевкой...». Михаил живо представил, что было потом.
На электричке, вдвоём, прибыли на некий энный километр, спустились вниз, по тропинке, — к лесной речушке. Костёр, палатка, разговоры, — под вечер, — у тлеющих углей. Он увлеченно посвящал Светку в научные планы, излагал мысли по поводу «системообра¬зующей функции типологического стиля»... Подруга, казалось, внимательно слушала. «И зачем тебе всё это? Раскладываешь по полочкам какую-то индивидуальность, мозги напрягаешь, а жить-то когда собираешься?».
Между тем, стемнело. Только слышалось, приглушен¬ное журчание речки в кустах. Наступило неловкое молча¬ние. Сама обстановка, ночь, в которой «друзья» оказа¬лись один на один, как мужчина и женщина, требовали естественного разрешения, действия. «Пора спать... » — как-то, непривычно, вымолвила Света и направилась к палатке. Михаил, чувствуя, как, неожиданно, забилось сердце, — двинулся за ней. Потом, поцеловал деваху в губы, сам того не ожидая. «Раздевайся!», и оба, лихо¬радочно, начали сбрасывать с себя одежду...
«Ну, вот и согрешили... — прошептала Света, обни¬мая еще не остывшего Михаила. — Ах, господи! — вдруг захохотала она. — А шапку-то, шапку с помпошкой, почему не снял?!». И, правда, «партнёр», абсолютно голый, лежал на Герцогине в вязаной шапочке...
...Наутро, «друзья» загорали, бродили по лесу вдоль речки, собирали грибы и опять... любили друг друга. А затем, уже в городе, встречались, чуть ли не каждый день.
В октябре, Светка пришла, вечером, к Михаилу в лабораторию, где работал.
— Ты знаешь, а я ведь залетела... Если что, как по¬советуешь, — рожать или не рожать? Другой возмож¬ности, потом, может и не быть...
— Ну, рожай...
— Или не рожать?
— Ну, не рожай...
Герцогиня тогда, страшно обиделась и, хлопнув дверью, убежала. С тех пор он её больше полугода не видел. И тут, общие знакомые сообщают: «Слушай, Светка-то давно уже беременная ходит! Интересно, а всё-таки, от кого?».
А 30 мая, она уже родила Сашку. Но Михаилу, по¬груженному в научные изыскания, было не до этого. Лишь много позже, посчитал своим долгом навестить ребёнка. Как мог, помогал, однако отцовские чувства, почему-то, не просыпались. «Ей нужно было себе ребён¬ка, — сделала. Я-то тут причем? Обязан, что ли?».
Мальчишка первые годы, да и потом, был, в основ¬ном, на попечении дедушки с бабушкой — родителей Герцогини. Но то, что Михаил — отец, Сашке так и не говорили. Как не докладывали об оном, никому из знакомых и близких. Даже отчество в свидетельстве о рождении написали — «Сергеевич» и светкину фами¬лию — Мещеряков. Но Михаил, до поры до времени, ко всему этому был равнодушен.

2.

— Лёлик, слушай, мне сейчас некогда — совещание. Подожди, пока закончится, а потом в сад пойдем, каких-нибудь лимпомпосиков снимем. — Сергей Николаевич, директор общежития, торопливо вытолкал друга из каби¬нета.
«Опять ждать себя заставляет, гад. Ну и ладно, по¬терпим... — Михаил спустился вниз на первый этаж, за¬курил. — Что он, что его зав., Тамара Евгеньевна, — два сапога пара. Хорошо, блин, живут! Натуральные паразиты! Гребут бабки и создают видимость активной воспитательной работы, а сами — бездельники. Но это полбеды. В общежитии, в лице их, процветает агрессив¬ная тирания бесправных студентов. Реализуют свои властно-директивные амбиции, которые, в другом месте, козлам бы никто проявить не позволил!
А как Тамара Евгеньевна язвила, что, дескать, «ниче¬го у вас с Аллой не получится»! Она — молоденькая девчушка, и что, собственно, воспитатель «пристаёт»? И научные мои потуги (так и сказала, — потуги), ни к чему не приведут, — способности, мол, не те. Ох, и натер¬пелся же, в своё время, от суки! А как в «Вечерку» устроил¬ся, сразу заткнула язык.».
По лестнице, шариком, скатился, отчего-то, багровый Сергей Николаевич.
— Вот скоты! Директор я или нет?! Я им покажу де¬мократию! Развалить хотят, годами налаженный, поря¬док... А этим олухам, студентам, только дай немного слабину, разом на шею сядут! Ну, че идём?
По дороге в гор. сад, «ревнитель порядка» слегка успокоился и вновь, как ни в чем не бывало, принялся откалывать шутки:
— Сейчас хапнем, по 100 граммов, для настроения и храбрости... А лимпомпосики, думаешь, просто так сидят на скамейках, и пиво дуют? Нет, брат! Нас поджидают, кролики! Но запомни, та, что покрасившее — мне! А первым ты подойдешь знакомиться.
Сунулись в ближайший киоск. Водка «Батюшка»... Оригинально! Приняв на грудь, не спеша тронулись, «окрылённые», по аллеям. Но Михаил, сегодня, был не в ударе. Компаньон — напротив.
— Мои юные друзья! — подсел к двум приглянувшим¬ся дамочкам. — Что заставило, в столь дивный вечер, сидеть одиноко и скучать? Может, и мы, — на что, сго¬димся?
— Дяденька, что нужно-то? — разом, насупились девчонки. — Сидим, никому не мешаем, так и не мешайте разговаривать!
— Нашел тоже, к кому привязываться, болван. К малолеткам! — зашипел Михаил, оттаскивая зарвавшегося дон Жуана. — Ищи «юных друзей», да только постарше!..
«Охота» в этот вечер была, как назло, неудачной. Одни «лимпомпосики» были натуральными «воронами», по словам директора; другие, — слишком молодыми или «старыми жабами». Искатели приключений, броди¬ли уже два с лишним часа.
Неожиданно, ближе к десяти, налетели, на идущую навстречу, привлекательную парочку подруг. Обе были подшофе. То, что надо!
— Мои юные друзья! — начал, было, Сергей Никола¬евич, но напарник уже брал, под руку, одну из дам. Сад скоро закрывался, времени оставалось в обрез.
— Что изволите пить? — и хотя, уже стало темнеть, тут же, приобрели всё, что нужно и расположились в дальнем углу парка.
Сначала, воодушевленный Михаил, как всегда бы¬вало, выразительно читал свои стихи. А потом, когда «клиенты» были «готовы», без обиняков, предложил:
— А не поехать ли, друзья, к Сергею Николаичу на хату и не продолжить, вечеринку, в гостеприимных стенах?
— Не-ет, нам домой надо! — заявила та, что постар¬ше. — Давай-ка, Лена, собираться, а то совсем темно стало, время позднее!
— Ты, как хочешь, а я поеду! — пьяная Лена, краем рукава, опрокинула стоявший на скамейке стакан. — А у вас музыка есть?
Мужики переглянулись, — что, мол, делать-то бу¬дем? — третий лишний! Все вчетвером, пошли по направ¬лению к выходу из парка. Подруга Лены быстро исчез¬ла, — видимо, не впервой оставляла, желавшую дальней¬ших развлечений товарку.
— Ну, че Игнатич, мы, наверное, пойдем... Не пережи¬вай! Не хочет Лена ехать к тебе... До встречи, звони! — Сергей Николаевич, обняв подругу, двинулся на троллей¬бусную остановку. Михаил, как побитый пёс, подавлен¬ный, — свернул за угол.
«Домой ехать?.. В это чертово одиночество?.. Впро¬чем, деньги, вроде, остались. Куплю-ка водки, — не так, хоть хреново будет!» — пересчитав смятые червонцы, зашел в ближайший супермаркет.

3.

«Что же, в конце концов, может означать каузальная разноуровневая связь? И что характерно, Верлин в своём «Очерке», в котором изложены основы теории, упоми¬нает о ней, всего лишь, в одном месте, имплицитно, — сразу и не заметишь! Если учесть, что биологизаторство преследовалось в СССР, и «еретика» сослали, поэтому, сюда на Урал, — ясно, что он был вынужден писать «между строк», тщательно скрывая истинное положение вещей в теории...».
Михаил уже третий час ломал голову, сопоставляя высказывания Верлина то в одном, то в другом местах книги. Знаменательно то, что «Очерк интегрального исследования индивидуальности» являлся, своего рода, лебединой песней ученого, который заканчивал его, уже на смертном одре. Борис Борисыч был, кстати, последним учеником основоположника психологической научной школы, и приходил в больницу к Верлину для того, чтобы, разрешить неотложные вопросы диссертации. Защищался Николаев в Москве, по специальности «Психофизиология», и сейчас он, по сути, является единственным в городе, так сказать, физиологически ориентированным психологом-специалистом, способным заткнуть за пояс всех этих выскочек из пединститута, претендующих на реформирование теории, под лозунгом, дескать, её «дальнейшего развития»...
«Подумаешь, какие-то темпераменты изучают! Сан¬гвиник, холерик, меланхолик... Это мы в институте проходили!» — разочарованно думал Михаил, тогда еще молодой человек, только познакомившийся с Борисом Борисовичем, без году неделя, кандидатом наук. Но постепенно, вгрызаясь в психологические и психофизио¬логические труды, стал понимать всю сложность и неоднозначность предмета. Казалось бы, какая здесь, в провинциальном уральском городе, может быть наука? Науку делают в Москве, Ленинграде... Но выяснилось позже, что именно в провинции, на отшибе, вершатся судьбы нового, оппозиционного официальному знанию, учения о человеке. Причем, во всём многообразии его индивидуальных свойств: от морфосоматических, биохи¬мических, до личностных и социально-исторических.
Такого целостного, интегрального изучения чело¬веческой индивидуальности, наука, ни у нас в России, ни за рубежом, еще не знала. Пионерский характер инте¬грального исследования дополнялся, кроме того, еще и концепцией индивидуально-типологических различий людей по темпераментам, характерам, способностям, а не только воззрениями на человека, взятого, так сказать, вообще. Базировалась же, теория Верлина на учении И.П. Павлова о высшей нервной деятельности и её типах.
Разумеется, поначалу Михаил и предполагать не мог, что отвлеченный, сухой и сложный научный язык может отражать, в действительности, самые животрепещущие и вечные проблемы личной и общественной жизни людей. Понимание пришло потом, когда молодой ученый попы¬тался на бумаге выразить свои мысли. Для сего надо было, в известном смысле, созреть в ходе объективного развития личного познания. Не давала покоя мысль: почему люди эгоистичны? Почему они, в связи с этим, постоянно лгут себе и другим? Способны ли, преодолеть собственные жадность, зависть, сребролюбие, стремле¬ние к власти и прочие пороки? И это притом, что Миха¬ил, воочию, видел всю несуразность коммунистических лозунгов и действительную жизнь «советского общест¬ва». А затем, после падения СССР, жуткий беспредел, опять же под вывеской эффектных призывов к «Возрож¬дению», «Свободе и демократии» и т. д. и т. п.
Господи! Так ведь ничего, по большему счету, не меняется в мире! Народ как страдал, так и страдает, что при царизме, что при коммунистах, что при демокра¬тах. Никакой социальной справедливости, как не было, так нет. Почему? Каковы подлинные причины этого?.. Да и сам «простой народ», весьма и весьма далёк до нрав¬ственного совершенства. «Люди холопского звания — сущие псы иногда.». Ни религия, ни философия, ни любые другие нравственные императивы, ни закон не могут сдержать алчущей порочной толпы! И опять, обман самих себя в повседневной жизни, со страниц литерату¬ры, в СМИ, с политических и конфессиональных трибун! Нравственный идеал недостижим. Ни для кого. Все греш¬ны... Стремление к нему не даёт, фактически, никаких ощутимых результатов. Деньги, деньги, деньги... Вещи, вещи, вещи... Да и так называемые «творцы», ревнители, дескать, высокой морали, — те же самые животные, с их неистребимой жаждой первенства, власти, превосходства над другими!
Как же ему, Михаилу, жить без высшей цели, идеала, покуда кругом одни звери о двух руках, о двух ногах, да и сам он, такое же животное? Получается замкнутый круг, из которого выхода нет. А жить-то ведь, дальше как-то бы надо.
.Озарение пришло неожиданно. «Теперь я понимаю, что подразумевал старик под каузальной связью, между различными уровнями индивидуальности! Этим, Берлин хотел подчеркнуть, — что они имеют одно значение, однозначны, вернее — тождественны. А покуда так, личностные и психосоциальные свойства — есть свойства человеческого генотипа, — поскольку равнозначны на¬следственным переменным и нервной системы, и тем¬перамента. Бот, что Берлин хотел сказать, но выразил сие имплицитно, прикрывшись статистической связью! Да это ключ к пониманию всей теории! Экспериментально и математически подтверждено, что индивидуальность человека — генотип, животное, особь. А отсюда, можно перейти к интегральному исследованию самого общест¬ва, — т.е. с позиций интегральной генетики. Вековые проблемы Познания будут, наконец, разрешены. Мы дадим фору, всем фарисейским политическим, философ¬ским и религиозным доктринам! Человечество, наконец-то, стоит на пороге, адекватного и полного, понимания самого себя и Культуры!».
Разволновавшийся Михаил заходил по комнате, обхватив голову руками...

4.

Знакомиться с «прекрасным полом» на транспорте, под пьяную лавочку, у Михаила, в последнее время, стало в порядке вещей. Бот и сейчас, в автобусе, подъез¬жающем к его остановке, разглядел очередную «жерт¬ву». Девушка с льняными волосами, румянцем на щеках, в розовом летнем платьице, ничего не подозревала. Михаил подошел, вцепившись в поручни, наклонился над ней, сидящей, и, в пьяном восторге, стал наговари¬вать комплименты.
— Да не валитесь на меня! Надя меня зовут, Надя. Никогда бы не подумала, что в газете работаете...
— И все же, не могли бы мы, как-нибудь, встретиться?
— Отчего же? Вы ведь, здесь неподалёку живете? Я подойду завтра к кинотеатру, к пяти.
— Что хотите, говорите, но не верю этому. Не придё¬те. Все девушки сначала обещают, но, в конце концов, обманывают.
— Я не обману. Только, в таком виде не показывай¬тесь...
Михаил вышел из автобуса, помахав мадемуазель рукой.
На следующий день он, естественно, опохмелялся и к пяти уже был «готов». К немалому удивлению, вчераш¬няя блондинка пришла и, даже ни на минуту, не опоз¬дала. Увидев нового знакомого пьяным, девушка заметно расстроилась.
— Ну вот. Опять... Мы же договаривались, что будете трезвым.
— Может, всё-таки, прогуляемся?
— Нет. Даю еще шанс. Завтра — в это же время, здесь
же.
И Надя ушла. Михаил, пожав плечами, отправился домой. «А, больше не придёт. Что ж, другую найдем!».
Но на завтра к пяти, «алкаш» уже стоял у кинотеатра трезвый, как стёклышко. Только похмелье мучило. Надя появилась, через некоторое время, улыбающаяся, строй¬ная, воздушная... «Да она симпатичная девка, — к тому же, совсем молоденькая! — отметил Михаил. — Как сразу-то не разглядел, болван!».
— Теперь другое дело! — Надя явно, была в отлич¬ном настроении. — И куда пойдем?
— Даже и не знаю... Здесь же не центр.
— Пойдем тогда к вам. Бедь говорили, что неподалёку живёте...
Михаила охватило волнение. Быпившим, он чувство¬вал бы себя в своей тарелке, а сейчас, обычные тревож¬ность и неуверенность овладели им. Как бы давление не поднялось!..
— Бот здесь и живу. Один... — пропустил Надю впе¬рёд, в свою жалкую «халупу». — А напротив, родители обитают.
— Я тоже, с родителями, живу в частном доме. Он у нас большой! Ой, как интересно! Да у вас целая биб¬лиотека! Книги по психологии... Всерьёз занимаетесь? А я, только что, сдала экзамены в госуниверситет на исторический. Поступила!
— Бот как? Для меня это неожиданность...
Из допотопной кухни, прошли в маленькую комна¬тушку. Сесть было некуда, и Надя пристроилась на краешек кровати. Михаил сел рядом. Молчание. Бнезап-но, у него задрожали руки. Кончиками пальцев, провёл по обнаженному предплечью девушки.
— Бам нравится, когда так вот задеваю?
— Да... — дыхание Нади стало прерывистым.
— Бпрочем, не стоит делать глупости... Нехорошо себя чувствую... Кажется, давление поднялось. Надо померить.
Тонометр показал 180 на 100.
— Надя, если можно, вызовите «Скорую», — табле¬ток никаких нет. Что-то неловко мне...
— Да, конечно! — перепуганная девчонка выбежала из дома. На улице, как назло, пошел сильный дождь. Но Надя через 15 минут вернулась — Бам очень плохо?
— Да ерунда! Переволновался немного. Прибывшая бригада врачей осмотрела больного. Мед¬сестра сделала магнезию. Промокшая до нитки Надя, смотрела на всё это, широко раскрытыми глазами.
— Вы, наверное, после того, что увидели, не захотите больше встречаться? — спросил Михаил, после ухода врачей.
— Да что вы! Совсем даже не против... А от пьянки нужно лечиться. Так ведь, себя погубите!
— А у меня, уже есть направление в наркологический стационар. На работе предупредили: если не лягу туда, рассчитают. Начальство, в принципе, ценит и потому, пока не выгоняет. Даёт, как говорите, шанс...

5.

На улице Потерянной, где жил Михаил, дом дяди Коли Норина — местного «поэта», — стоял на самом углу. Старик давно уже, жил один, — жена ушла, как только он, «забыв всё на свете», занялся стихами, проводя бессон¬ные ночи, в неотступном мыслительном изнурении. И в самом деле, вместо того, чтобы быть обыкновенным хозяй¬ственным мужиком, как все, Норин поддался какой-то странной дури. «Я великий русский поэт, — говаривал, подвыпимши, «мэтр», — превзошел самого Блока!». И это, при всём при том, что, с виду, дядя Коля был, мелкова¬той породы, мужичонка с лысиной; юркий, шустрый, в засаленном пиджачке и стоптанных ботинчошках...
Михаил зачастил к нему, когда только начал писать свои первые, немудрёные вирши. Волнуясь, прочел их под орлиным взглядом, «патриарха» национального сти¬хосложения. «Видишь ли, дорогой мой человек! — заку¬рив, жадно эдак затянулся Норин. — Технически, слабо¬ваты твои стихи. Пишешь не сердцем, но умом, а настоя¬щая поэзия, — глубокомысленно заключил он, — прежде всего, должна выражать чувство! Бот, послушай-ка...». И дядя Коля, с каким-то детским восторгом, подвывая, выдал свою «коронку» — «О, мать — Земля! Б стреми¬тельном полёте...».
Михаил, сразу, почувствовал стилистические огрехи «творения», но ничего не сказал. Бедь был-то, всего лишь начинающим, и в газете тогда еще не работал.
— «Как с Солнцем вальс закружишь ты его!» — ви¬дишь, какой мощный образ! Образы, брат, в стихах самое главное! И заметь, какой расклад — Земля, Солнце... Планетарный масштаб мысли! Это самое сильное моё стихотворение. А пишу-то, уже 20 лет... Согласись, есть чему поучиться. Верно?
— Дядя Коля, а вас печатали?
Норин немного замялся, но виду особого не подал.
— Да ничего оне не понимают в Поэзии! Считаю ни¬же достоинства просить, о чем-то, у зажравшихся гадов. Я ведь, как-то, первое место занял на конкурсе, ну... самодеятельных поэтов, значит. Мои стихи, еще будут не просто читать, а изучать!
И «мэтр» показал Михаилу целую стопку, исписан¬ных каракулями, общих тетрадей, извлеченных из древ¬него, запылённого шкафа...
...Норин, как всегда поддатый, сидел на незастеленной кровати. Годами немытые полы, почерневшая от сажи печь, грязный рукомойник. На столе — страшный кавардак: стопки, бутылки, луковичная шелуха, изъеден¬ная селедка... «Творческий беспорядок» — определил Михаил.
— А-а, дорогой мой человек! Садись, пить-то будешь?
— Нет, дядя Коля, завязал. Че делаешь?
— А ниче не делаю! Я — пенсионер. К Серёге, сыну, вот недавно ездил. Он сейчас пизнесмен! Уважаемый человек! С самим мэром посёлка, за руку здоровается! Коттеджу трехэтажную строит... Да... Далеко ведь пошел, засранец!
Михаил вспомнил малограмотного, но с мужицкой хитрецой, сына Норина, своего одногодку, уехавшего, на заработки, в некий лесной посёлок. Такой, действитель¬но «далеко пойдет» по узколобой материальной стезе. На большее-то, Серёге, претендовать не приходится.
— Напечатали мой цикл стихотворений, в газете «Ра¬бочий путь». Принёс вот, показать.
— Ну-ка, ну-ка... А, всё одно, без очков не вижу. Да ты ведь, чего-то читал. Стихи-то, не от сердца.
— Куда уж до вас, дядя Коля. До гения-то, неприз¬нанного! Но я, тем не менее, рад. Всё-таки, первая круп¬ная публикация, после занятий в литобъединении. Слу¬шай, почитай-ка свои!
— Да не стоит... Лучше скажи, когда с Шаровым, — ну, что работает корреспондентом тоже, — девок приве¬дёте?
— Так это, опять пьянка будет. Сказал ведь, — сей¬час в завязке. Ох, и проказник же старый! Всё тебе мо¬лодых подавай!
Норин вдруг стал серьёзным.
— Запомни, бабы — наши враги номер один! Особен¬но для поэтов. Мужики всегда стремятся взлететь, а оне тянут вниз. Вот почему, живу-то одиноко. А так, развлечься, почему бы и нет?.. А насчет стихов, знаешь, разочаровался я в них... Уже два года не пишу, потому как, никому творения, кроме меня, не нужны. Никому! А сколько сил и времени потрачено! Так-то вот...
Глава 3



Михаил, зайдя как-то раз к Мещеряковым, застал Светку в глубоком унынии. Недавно, дура вернулась из вояжа по стране с Борщевским, который отправил Герцо¬гиню домой, а сам остался в своём Питере. Порезвились в поездке они на славу, посетили около шести городов, где авантюрист-влюблённый проводил, так называемые, семинары. Естественно, наобещал Светке с три короба, что, мол, разведётся с молодой женой и заберёт Герцоги-ню, на жительство, в Петербург вместе с Сашкой. И вот сейчас, несчастная была, как на иголках. То страстно дожидаясь звонка от «любимого», то впадая в депрес¬сию, догадываясь, — что, на самом деле, Борщевскому совсем не нужна.
— Модест, всё равно, её бросит, потому что обожает только меня! Что усмехаешься-то? Пойми, что это не просто шуры-муры, а серьёзное и глубокое чувство! Которое вам, — жалким людишкам, — никогда не понять!
— Ты, хоть раз, подсчитала, сколько вот этак, «серь¬ёзно и глубоко», блин, любила? Раз пятнадцать, если не ошибаюсь?
— Зато, ты никогда не любил! Пожизненно влюблён в самого себя, да в свою науку! Если даже, собственный ребёнок не нужен! Приходишь, чтобы только отметить¬ся, а на его судьбу плюёшь с колокольни!
Светка вскочила с дивана и быстро зашагала по ком¬нате, как разъярённая львица в клетке. Михаил не нашел¬ся, что ответить.
— Забирай свои фотографии — и походные, и где ты с Сашкой! — Герцогиня бросилась к шкафу и швыр¬нула их оторопевшему «другу». Такой он её, — никогда не видел.
— У нас с Модестом духовная связь, — с полуслова, понимаем друг друга. А эгоисту, только одно подавай! Тем более, трахаешь всяких там потаскух, да еще об этом рассказываешь! Корреспондент!
— Во всяком случае, я прихожу не к гулёне, а к сыну...
— Да разве ты отец?! Ты его, что ли, вырастил?! Убирайся к чертовой матери, и больше сюда ни ногой!
В двери, уже заглядывала встревоженная мать Свет¬ки. Михаил, оскорблённый до глубины души, встал и направился в прихожую. Герцогиня с перекошенным лицом, — именно такой, запомнил её в последний раз, — выпроводила, с гробовым молчанием, наружу.
«Ну и черт с ним, дура набитая! — только в автобусе, и пришел в себя. — Может, это — лишь к лучшему. Всё равно бы, на тебе никогда не женился... Ни ногой, так ни ногой! Больше тогда, не увидишь!.. Да и зачем, эта стерва нужна? У меня теперь, Надя есть...».
Дома, когда свалился без сил на кровать, опять, на¬хлынули воспоминания. Несколько раз здесь, в халупе, была у него Светка. Как-то зимой, когда еще Мещеряковы не переехали на новую квартиру, Михаил, вечером, зае¬хал за Герцогиней и предложил отправиться сюда, в «избу». И она, без колебаний, согласилась. Маленький Сашка остался с бабушкой и дедушкой.
Купили бутылку хорошего вина, и завалились в нетоп-ленный дом. Летом, Светка как-то была тут, а зимой еще нет.
— Ты попробуй, хоть раз в жизни, печь растопить!
Дрова уже приготовлены, в амбар идти не надо. А я пока, забегу к родителям — через дорогу.
Светка была в приподнятом настроении, и занялась печью так, будто забавлялась весёлой игрой.
— А что, экзотика, даже очень, меня привлекает! Тут же, берёста вроде нужна?
— Растапливай бумагой. Спички здесь... И ведь, справилась, изнеженная мимоза!
Потом, пили вино на кухне, под треск разгоревшихся дров. Романтично было. Глаза у обоих блестели.
— Мужика-то, как хочу! — потянулась Герцогиня. — Иди ко мне!
Согрешили прямо на стуле... А потом, была бессон¬ная ночь в сплошных разговорах. Уже под утро, Светка спросила:
— Слушай, даёшь слово, — если со мной что случит¬ся, — что не бросишь Сашку?
— Ну, разумеется. А почему об этом спрашиваешь?
— Да мало ли, что в жизни может произойти... А ведь ты, Михаил, меня совсем не любишь, и никогда не любил!
Деваха, неожиданно, заплакала. Но «друг» утешать не умел. Бообще, какой-то он холодный, безжалостный человек! Почему так? Почему не такой, как все нормаль¬ные люди?
Светка уже спала, а Михаил всё размышлял над своей странной, никому не приносящей, кроме боли, жизнью. Отец, тогда еще сказал: «Не сердце у тебя, а кусок льда!» И ведь, батя в чем-то прав... Почему его совсем не тянет к Сашке? Бедь, вроде, родная кровинка... Пожалел бы ребёнка, и женился на взбалмошной дуре! Но будто чувствовал, что судьба поведёт по другому пути...
— Борис Борисыч! Вы? Ну, никак не ожидал, что сюда, на Потерянную нагрянете! Я разве, адрес остав¬лял? — Михаил открыл дверь Николаеву.
— От жены ушел. Можно, здесь немного пожить, ну, хоть пару-тройку дней? — Борис Борисыч, конфуз¬ливо, протиснулся в кухоньку михайлова жилья. — Чест¬но сказать, не ожидал увидеть вас, в столь необычном одеянии!
— Ну, конечно же, живите! А это я дрова заготавли¬ваю, воду ношу. Мы ведь тут, как в деревне. Так что, не обессудьте...
— Мне бы такую квартирку!.. — любовно оглядывал, убогость избы, кандидат наук. — Сиди себе, занимайся, читай литературу.
— Кстати, Борис Борисыч, как у вас здоровье?
— Давление замучило. Сердчишко всё больше поша¬ливает. Ну, да ведь не сто лет жить! Пить будете? — вынул, из кармана плаща, бутылку водки.
— Уже неделю, на дух, не принимаю. В наркологию ложусь скоро. Руководство «Вечерки» настаивает...
— Поражаюсь, как вы, со своим меланхолическим, тревожным темпераментом, со слабой нервной системой, умудряетесь справляться с газетной работой. Налицо — ярко выраженная, компенсаторная функция стиля, приспособительные возможности темперамента!
— Зато, в науке не преуспел. Мяткин так и не нашел время, прочитать мою статью?
Вместо ответа, Борис Борисыч налил себе сразу пол¬стакана «пойла», кривясь, выпил. Как же, этому слав¬ному, талантливому парню, сказать правду? Ну, недо¬любливает Мяткин его, — почему, — неизвестно. Мо¬жет, Клейман, у которого работал в лаборатории экспе¬риментальной психологии личности, наговорил какие-нибудь гадости? Клейман ведь, рассчитывал, что Михаил станет вкалывать на его докторскую, выполняя опреде¬лённый объём работы. А парню, видать, не по душе бы¬ли идеи зав. кафедрой. Поскольку, своих мыслей — прорва! Теоретические проблемы, как орехи щелкает. То бишь, явные наклонности к сугубо теоретическим исследованиям, но никак, не экспериментальным. А Мяткину-то факты, факты подавай!..
— Со статьей, видимо, придётся еще подождать... У вас же, два кандидатских сдано?
Михаил ничего не ответил. И так всё ясно. Не дают ему хода. Бсе усилия напрасны. Надо было, сразу под Клеймана работать, — и дорога к кандидатскому диплому открыта. Провести серию экспериментов, а потом, напи¬сать ученический трактат. Но это не прельщало. Бедь, с дешифровкой теории Берлина что-то, наконец, стало прорисовываться...
Николаев, между тем, приканчивал бутылку и уже, собирался идти за второй. Деньги у него, на этот раз, были.
— Борис Борисыч, — решился Михаил, — я, кажется, нашел ключ к пониманию теории. Установление однозна¬чной разноуровневой связи меж свойствами, фактически, означает экспериментальное доказательство того, что индивидуальность есть, не что иное, как человеческий генотип. Это, не побоюсь сказать, революция не только в психологии, до сих пор несущей груз, так называемой, «социальной» детерминации, — это революция, вообще, в науках о человеке!
— Ну, вы загнули, однако... Что же, по-вашему, развитие личности и её ролей в социальных группах — наследственно предопределено? Да сие панбиологизм какой-то! Нет, Верлин так считать не мог!
— Вы же, сами видите в человеке животное!
— Да, отчасти он — животное, но социальность, не¬кая надприродность, давно уже вывели homo из мира зверей. Человек — это, как бы, кентавр с батареей биоло¬гических рефлексов. Но его психика несёт на себе, еще печать Социума, и именно это, неизмеримо, отделяет людей от животных.
— Да нет же чисто биологических и чисто социаль¬ных свойств! А есть видоспецифика биологического вида Homo sapiens, отличие которого от других видов — производство продуктов потребления с помощью разно¬образных орудий. Весь фонд рефлексов, — то бишь, человеческих потребностей, — задан генетически, а Куль¬тура, в том числе и духовная, создана на базе наслед¬ственных механизмов высшей нервной деятельности.
Но, судя по всему, Борису Борисычу было уже не до полемики. Желание загасить душевные страдания водкой, брало своё. Ведь, с женой и детьми — проблемы, в институте платят копейки, в стране развал, беспредел... Что еще остаётся, как не пить?
...Запой длился четыре дня. Всё это время, Михаил, с сожалением и болью, смотрел на падение Учителя, который превратился в подобие человека. Что ж это, творится-то с людьми?..
«...Федорцов, обманным путём, вывел ребёнка со двора дома, на улицу Свердлова к дому №38, где на чердаке совершил, в отношении девятилетней девочки развратные действия, а затем, и действия, повлекшие смерть в резуль¬тате насильственной асфиксии. Федорцов острым предме¬том выколол жертве глаза и изрезал половые органы... » — читал судебное постановление Михаил, делая выписки в блокнот. «Классный будет материал, — думал он. — Такая душераздирающая жуть... А читателям, этого только и надо. Недаром Стас, зам. редактора, требует от меня ос-трых, скандальных сюжетов. Нынешние газеты — да наша же «Вечерка», — подобным и выживают в конкурентной борьбе с другими изданиями...».
И то, правда. В последние полгода, «Вечерка» стала заметно сдавать, — рекламы поступало мало, бумага вздорожала, печатные услуги тоже. А отсюда, низкий тираж, снижение зарплаты сотрудникам. И в розницу-то покупают газету неохотно. Вон, в печатных киос¬ках, — чего только нет! Пестрят ассортиментом. Уж, и цену снизили за экземпляр, а толку никакого. Вот почему, редакторат поставил перед журналистским корпусом задачу: во что бы то ни стало, привлечь внимание читате¬ля, — то есть, хоть чему, — с известной оговоркой, разумеется. Лишь бы, «Вечерку» разбирали, как в былые времена.
«Да что там скрывать! — с горечью, высказался как-то Никитский. — Гибнет газета, недолго осталось. Точ¬но, — «Новь» приберёт скоро к рукам, сделает дочер¬ним предприятием. Их тираж — 60 тысяч экземпля¬ров, — не то, что наш. Поэтому и рекламу туда несут.
А главное имидж, — издание-то областное, не чета городской «Вечерке»! Помяните моё слово — будем под ними ходить».
Так, в принципе и получилось. Главного редактора, «Новь» сразу заменила своим человеком. Кардинально переделали и оформление макета. Лишний балласт из сотрудников поувольняли, произвели перестановки оставшихся кадров. Но, по большому счету, ничего это не дало. Газета хирела и хирела на глазах. Понятно, что такое положение дел отражалось на настроении журналистов, — зарплата ведь, в два раза снизилась, а работы стало больше.
Михаил, как и все, тоже упал духом. Пьянки участи¬лись, а отсюда — недовольство начальства. «Алкаша», уже пару раз, выводили за штат, но потом, опять, неиз¬менно возвращали, поскольку журналист был способ¬ный. И редактор, Сысоев, настаивал, чтоб сотрудник полечился от алкоголизма. Хотя, его самого, вечеркин-цы, чуть ли не каждый день, видели пьяным после рабо¬ты...
— Александр Иванович, вот ты в журналистике, уже много лет, в наших изданиях городских, где только не работал. — Михаил брал иногда, «уроки» у газетного «волка» Никитского. — Может, мы не пользуемся спро¬сом, потому, что «Вечерка» пишет о городской херне, типа коммунально-бытовых нужд или расхваливания местной администрации? Надо внести, наверное, какую-то свежую, острую, политическую, что ли, струю?
— Всё дело в имидже, который у нас слабоват, — отложил прочитанную статью Никитский. — Пишем, к тому же, по-старинке, как в старые советские времена. Я хоть и коммунист, но теперь другой политический расклад, — вот, мы и в жопе. Нужна другая концепция газеты. Но, даже это, вряд ли поможет... А политика, всем уже надоела. Поэтому стоит ли?
— Неужели, теперь у коммунистов нет никаких шансов? Да вы-то сами, с Шаровым, хоть верите своим утопическим идеалам?
Никитский нахмурился. Закурил.
— Надо верить. Другого выхода нет. Люди, неизбеж¬но, будут стремиться к чему-нибудь светлому, справедли¬вому, хотя это, в принципе, не достижимо. Но если остановимся в своём стремлении, что тогда будет с обще¬ством? Съедим ведь, друг друга!.. И потом, от людей, мало что зависит, если посмотреть с другой стороны. — Никитский сбросил пепел. — Личный выбор не субъекти¬вен, но объективен. А альтруистическое начало, у челове¬ка, не следует отрицать. Если бы не было его, общество никогда бы не выжило и не прогрессировало бы. Сие подтверждаю уже, как биолог. Кстати, ты, газетчик, должен являться проводником, носителем этого альтру¬изма, выражая общественные, народные нужды. Так что, иди, давай, — работай!..

4.

В выходные вечером, Шаров пришел к Михаилу на Потерянную и, как не странно, застал его.
— Слушай, Мишка, про каких ты краль, тогда гово¬рил? Ну, с одной ночью, на Повстанческой у Америки познакомился...
— А, да жаба она некрасивая... Может, подруга ниче¬го? А че спросил?
— Так давай, созвонимся с ними! Выходные ведь!
Пригласим, сначала, к дяде Коле, а потом, к тебе затащим.
— Не пью я, Виталик. Сказал ведь, — не пью. Да и осточертели эти сомнительные бабёнки.
— Дак и не пей. Только присутствуй. Подруга — твоя. Давай позвоним!
Михаил, с явной неохотой, согласился. Ну, познако¬мился с некой Юлей у ночного киоска, — бутылку она там брала. Как водится, пригласил к себе, и так далее... Какой интерес, еще раз, встречаться? Вот Надя — другое дело. Порядочная девчонка, домашняя. Здесь, вроде, игра стоит свеч, хотя с нею близко, пока, не знаком. Но, с другой стороны, почему бы и не развеяться в вы-ходные? Главное не пить, и всё!
...Подруг встречали на трамвайной остановке. Ну и накрасились, блин! Но Оля оказалась смазливой деви¬цей, — не в пример, напарнице. И, кроме того, заметно опережала её в «общем развитии».
Стучать, в окна норинского дома, — пришлось долго. Наконец, шторы раздвинулись: показался, поднятый с постели, непроспавшийся и потому, всё еще пьяный, хозяин. Увидев девчонок, радостно замахал рукой.
— Милости, милости просим! — лучился гостеприим¬ством, дядя Коля, проводя дамочек в свой поэтический вертеп. — Сейчас посидим, стихи почитаем, а если не хватит чего, зашлём гонца!
Кое-как расселись у журнального столика, заставлен¬ного бутылками и закускою с огорода.
— Предлагаю тост за хозяина дома, который прию¬тил кипучие молодые сердца! — изловчился словесно Шаров, опрокидывая внутрь, налитую до краёв, стоп¬ку. — Да не стесняйтесь, девочки, — тут все свои! Дядь
Коля, прочитай «О, мать Земля!». Перед вами выдающий¬ся поэт современности, непонятый, к сожалению, без¬душной критикой.
Норин сразу преобразился, надувшись, как индюк. Вдохновенно выдал «коронку», отчаянно жестикулируя. Компания зааплодировала. Но не Михаил, смотревший на весь этот спектакль, трезвыми глазами. Думал о своём.
«Почему так сложилась жизнь? В молодости, когда сверстники вовсю гуляли, мне, больному, приходилось сидеть дома с книгами. А сейчас, в 32 года, как с цепи сорвался! Как будто, стал навёрстывать упущенное. То, что не догулял, догуливаю теперь. Но, фактически же, ищу свою женщину, единственную и неповторимую... Может быть, Надя — та самая долгожданная, с которой свяжу судьбу?..».
Между тем, Оля, с пахнущим перегаром дыханием, сама обхаживала Михаила, но тот был безучастен. Дядя Коля, вовсю уже храпел на кровати, в своём скомканном «логове». Виталик, незаметно, показывал глазами сото¬варищу, что, мол, пора уходить...
«Как животные, спариваемся на глазах друг у дру¬га!» — Михаил, с отвращением, отвернулся от пьяной Ольги, которая тут же, после «акта любви», уснула. Шаров, всё еще «возился» с её подругой, Юлькой. Наконец, под¬нялся.
— Слушай, идея! Давай-ка пригласим дядю Колю! Пусть дедка позабавится тоже. Ты ведь, Юлька, не против?
Та пробурчала, что-то невразумительное...
Через некоторое время, прибыл Норин. По-стариков¬ски, деловито снял с себя пиджак, рубаху и штаны. Ак¬куратно повесил на спинку кровати. Остался в одних семейных трусах до колен. Кряхтя, залез под одеяло. Михаил с Виталиком покатывались со смеху.
— Поддай-ка жару, дядь Коля! Так её, так её!
Но Норина, вероятно, смущали обнаглевшие «болельщики». Недовольный, он начал одеваться.
— Ну как? Чего-то, хоть получилось? Баба-то огонь!
— Да желания особого, че-то нет... Другой раз, по восемь заходов делаешь, а тут, нет настроения... Может, пойдем ко мне? Дёрнем по маленькой. Поднимай девок!..

5.
— Мы животные?! Все люди — животные? Да ты ерунду какую-то городишь! — мать удивлённо смотрела на сына.
— Разумеется, не такие, как кошки или собаки, а видоспецифические, — то есть, человеческие особи. Как зоологическому виду Homo sapiens, только нам присущи производство продуктов потребления с помощью орудий. Людей еще отличает и духовная культура — философия, религия, искусство, наука. Но по Павлову, ими занима¬ются, так называемые, специально человеческие или творческие зоологические типы, тогда как «низшие» животные существуют, больше, с сугубо материальной направленностью интересов. Относятся к «общим» типам 1-й сигнальной системы действительности.
— Выходит, мы с отцом «низшие», так что ли пони¬мать?
— В известном смысле, да. Проще — обыватели. Хотя творческие особи — те же самые социальные гено¬типы, которые едят, размножаются, воспитывают по¬томство, общаются, познают. Им, как и другим, свой¬ственны все рефлексы, или потребности видового чело¬веческого генофонда.
Мать, похоже, что обиделась на Михаила. Что тогда говорить об огромной массе людей, которые, не осозна¬вая врождённых инстинктов, — то бишь, биогенетичес¬кого эгоизма, — живут, работают, выращивают детей, не подозревая, что в их, казалось бы, обычной жизни они сами и те, которые окружают — биологические существа, в биологических же отношениях друг с другом. А психика, душа каждого, в принципе, мало, чем отличается от пси¬хики других высших животных видов. Хотя, конечно, отличается, но — количественно, не качественно.
Иллюзия разрыва духа и тела, которую, веками, поддерживает религия, идёт не столько от невежества масс, сколько от самих носителей «духовного знания», — по сути, тех же генотипов. Тело олицетворяет, якобы, животное начало в человеке, тогда как душа, дух — нечто божественное, надприродное. Это заблуждение, кстати, подхватили коммунисты, — только «надприродное» в психике, заменили словом «социальное». На деле же, ничего в мире, помимо Естества, нет. Люди, — сам К.Маркс еще говорил, — непосредственные природные существа, возомнившие о себе, бог невесть что...
Немного передохнув, Михаил, у себя в «избе», про¬должил записывать мысли в специально заготовленную, тетрадь.
«Даже если раскрыть Библию, в «Екклесиасте» прямо так и написано, что мы недалеко ушли от скота, что всё, в конечном счете, сводится ко «рту». «Суета сует и том¬ленье духа...». Царь Соломон, которому принадлежат эти слова, был, без сомнения, глубоким и проницательным мыслителем. Да и вся история развития естествознания и передовой философии, есть попытка поставить зарвавше¬еся животное (то есть, человека) на место. А трагическая судьба генетики, вообще, биологических наук в России? Коммунистическая идеология, проповедовавшая борьбу с «биологизаторством», затаптывала истинное знание, что называется, в грязь! И сейчас, в новые времена, правду о человеке и обществе, кое-кто, по-прежнему, скрывает, потому что это невыгодно «власть имущим». Ну, какие они животные? Они — «настоящие люди», заботящиеся о «благе» простого труженика!
Взять, к примеру, элементарный видоспецифический инстинкт — стремление к материальной обеспеченности... Сплошь и рядом, идёт охота зверей за деньгой. На какие только ухищрения, не бросается жульё, — что самки, что самцы. Деньги зарабатывают, вымогают, крадут, копят и т. п. — весь смысл жизни в них!.. Почему? А потому, что на эти бумажки, мы можем приобрести себе комфортабельную жизнь: вкусное и разнообразное питание; дорогую и модную одежду; престижные маши¬ну, жильё; обеспечить своих отпрысков и прочее. Иными словами, удовлетворить массу потребностей, рефлексов генофонда по принципу гедонического насыщения. То бишь, заполучить то, что люди называют «счастьем».».
В дверь постучали. На пороге стояла соседка. «Ну, че тебе, Ритка? Спичек? На быстрей, не отвлекай! Матери¬ал для газеты надо писать!» — Михаил чертыхнулся и, опять, сел за стол.
«Наши страсти — это мы» — писал Анатоль Франс. Вся биогенетическая психика (душа) человеческого жи¬вотного — суть его рефлексы с системой их же обеспе¬чения. А именно: эмоциями, чувствами, волей, ощуще¬ниями, памятью, мышлением. Человек — ходячее мотива¬ционное поле со сферой значимого. Именно наши инстин¬кты (рефлексы) думают, видят, слышат, разговаривают, двигаются ради достижения цели: удовлетворения самих же себя, через природную и социобиологическую среду. Достаточно, внимательно присмотреться к людям: им постоянно что-нибудь «надо», — надо овладеть, присво¬ить, поживиться чем-то, сэкономить... Но это происхо¬дит, отнюдь, не по произволу человека, как может показаться на первый взгляд. Инстинкты нами движут, управляют объективно, — то есть, помимо воли...».
Михаил закрыл тетрадь. От умственного напряже¬ния, разболелась голова. «Нужно, сейчас же, перестать думать, а не то состояние еще больше ухудшится!». Но мысли, напирая одна на другую, всё шли и шли. «Как же их остановить? Надо как-то отвлечься.» — закрыв дверь на замок, отправился, через дорогу, к родителям. Хоть чем-нибудь помочь.


Глава 4

1.
— Надя, почему вы выбрали, именно, исторический факультет, а ни какой другой?
— А мне еще в школе, история нравилась: как люди жили до нас, какой жизненный уклад был, устройство государства; нравилось читать про войны там разные...
Михаил и Надя, не спеша, прохаживались вдоль кром¬ки старого городского пруда. Был тихий сентябрьский вечер, вода недвижно отражала возвышенный берег с деревянными избами, утонувшими в начинающей уже желтеть, зелени огородов. Настроение у обоих, после радости встречи, было умиротворённым.
— А вам в газете, тоже нравится работать, наверное? Это ведь, так интересно: новые люди, общение, новая информация! — Надя посмотрела, на Михаила, с нескры¬ваемым восхищением. — К тому же, стихи пишите и на¬укой занимаетесь. Всесторонне одарённая, творческая личность!
— Да что вы! Газетная работа — это же ремесло, тя¬желый изнуряющий труд. Здесь творчеством и не пахнет. Пишешь о всяких разностях: что произошло в городе или произойдет. Обычные, каждодневные новости, в ко¬торых нет места, чему-нибудь, отвлеченному, вечному. Но зарабатывать на жизнь, как-то ведь надо!
— А наука, поэзия?
— Признаться честно, я — неудачник на научной сте¬зе. Сразу не пошло, потому что не захотел идти по прото¬ренной дорожке, как все. А сейчас вот, расплачиваюсь... Кстати, Надя, я стихотворение вам посвятил!
Девушка оживилась:
— Что ж, прочитайте!
Михаил, развернув, заранее приготовленную, бумаж¬ку, что называется, блеснул способностями. Надя была в восторге. Но вскоре, лицо её омрачилось.
— Вы вот пишите, что нравлюсь очень. Что какая-то я особенная. А на самом-то деле, всё ведь не так, — не заслуживаю, к себе, такого возвышенного отношения!
— Что вы имеете в виду? — «поэт», пристально по¬смотрел на девчонку.
— Да не стоит об этом... Сказать честно: что-то есть в вас такое, чего в других мужчинах не встречала. Несмо¬тря на внешность, телосложение... Но не это же, главное!
Что-то сильно притягивает сердце, а что — не знаю...
— Если внешность не по нраву, давайте тогда расстанемся! — голос Михаила дрогнул. Но Надя, испуганно, схватила за руки и прижалась к груди.
— Я просто, неправильно выразилась! Сердцем чувствую, — вы мой, тот самый!.. Хочу быть с милым! И ведь ты. этого хочешь?
Они, так и стояли посреди дороги, обнявшись, долго не отходя друг от друга...
Потом, был день рождения Михаила. Именинник пригласил Надю в дом к родителям. Сидели у накрытого праздничного стола. Поиграл на баяне, а подруга, уже как бы, на правах невесты, разговаривала с матерью и отцом, которым очень понравилась. Надя подарила «милому», дорогой кожаный портмоне, чего тот, совсем, не ожидал. Никто из женщин, никогда, подарков ему не делал.
...Через пару дней, купив цветов, кавалер приехал к девчонке домой, на Заякина. Добротный деревянный дом, выкрашенный в желтый цвет, во дворе — куры, еще не пожухлый, уютный огородик. Надя была дома одна. Обрадовшись, провела друга через крытый двор и сени, через коридор, в свою комнату.
Обратил внимание на шкаф с книгами, небольшую аккуратно застеленную кровать, стол с красивой лампой под абажуром. Глаза Нади, буквально, светились лю¬бовью. Михаил подошел к ней и осторожно, без лишних слов, начал раздевать. Девушка не сопротивлялась.
— Только, надо бы нам побыстрей, а то мама скоро придёт...
Мать Нади позвонила, в дом, через полчаса. Оцени¬вающе оглядела, отнюдь, не молодого избранника дочери.
Сдержанно расспросила о том, о сём. Да и Михаил, что-то, был не очень рад. Оставшись, вскоре, с другом наеди¬не, Надя сразу почувствовала перемену в его настроении.
— Что с тобой? Что-то случилось? Разве, не любишь больше меня?
Кавалер, не отвечая, стал собираться. Но Надю, напоследок, поцеловал, оставив в недоумении и тревоге. И, правда, что это было с ним?..

2.

После нескольких лет обильных возлияний, семей¬ных ссор и неурядиц на работе, Борис Борисыч серьёзно заболел. Нет, страдал-то он гипертонией давно, а тут, все неблагоприятные факторы свалились, как бы, в одну кучу. Началось с того, что случился сильный сердечный приступ. «Скорая» откачала и порекомендовала, затем, не медля, обратиться в поликлинику. Но Николаев с презрением относился к своим хворям, — мол, отлежусь, и всё на место встанет... А этих докторишек, с вымучен-ными дипломами, больной всерьёз не воспринимал. Что, дескать, они знают о человеческом организме, кроме вызубренных книжных сведений! Не дело ему, кандидату наук, полагаться на каких-то недоучек...
Еще в первые годы знакомства, Михаил увидел у шефа прибор для измерения давления.
— Ну, и сколько у вас, Борис Борисыч?
— Обычное — 170 на 100. Я его, и не чувствую совсем.
— Так ведь, нельзя с таким давлением ходить. Сни¬жать нужно!
— Да плевать хотел!
И Николаев продолжал жить, как привык.
А вот сейчас, Михаил позвонил ему, и жена сообщи¬ла, что Бориса Борисыча положили в больницу. Где-то далеко, — на краю города.
«Надо обязательно съездить, узнать, как он там», — ученик, купив фруктов, отправился по указанному адресу.
Больничные корпуса были разбросаны по еловому лесу. Кое-где, встречались гуляющие пациенты. Николае¬ва лечили в старом побеленном особнячке с колоннами, на втором этаже. Спустился, когда вызвали. По затём-ненной аллее, вышли на солнце, к скамейке.
— Да ничего себя чувствую, ноги только, опухли немного. Давление чуть снизили — еще держится.
— Борис Борисыч, вам же, всего 47 лет! Это всё от пьянки. Завязывать бы надо!
— Сам знаю. Но как вспомню о Пашке, так и тянет, выпить и забыться...
Николаев, склонив, почти всю седую голову, незамет¬но смахнул слезу.
Михаил слышал от него, что-то о болезни сына Пав¬ла, но и подумать тогда не мог, какой страшный недуг, в действительности, мучает парня.
— Ну а как ваши успехи в газете? — справившись с собой, нарушил паузу Борис Борисыч.
— Да одно и то же... Честно сказать, всё надоело. Ох, уж эти провинциальные новости! Но я хочу сказать о другом. Относительно верлинскои теории. Под интеграль¬ным исследованием он подразумевал совсем иное, — не то, что ныне принято думать в школе. Междисциплинарная системная интеграция означает не просто тотальный охват индивидуальных уровней, а их «слитие», — о чем, в своё время, писал Павлов!
— Знаете, Михаил, давайте пока оставим сложные материи... — вдруг обронил Николаев. — Не могу я сейчас переносить умственное напряжение. Как-нибудь, в другой раз поговорим... Вы не обижаетесь? Ну, не мо¬гу пока.
Ученик понял, что серьёзного научного разговора, не получится. Больной человек есть больной. С тяжелым сердцем, покидал он наставника.
Не прошло и двух недель, после выписки, как Борис Борисыч вновь угодил к врачам с ухудшением состояния. Но после и этого лечения, попав домой, он еле-еле ходил: чтобы добраться на работу, несколько раз, приходилось останавливаться, на пути до остановки троллейбуса. Пить он больше не пил, потому что, уже был не в силах. Михаил как-то приходил к больному, пытался, опять, разговорить на научные темы, но Николаев избегал, тяжелой для себя, полемики.
— Давайте лучше, зайдем в «рабочий кабинет», выберете всё, что понравится из библиотеки.
Знакомый «кабинет» — был крохотной каморкой от кладовки, в одной из комнат. До потолка, кстати, за¬ставленный книгами по нейрофизиологии, психологии и философии. На антресолях располагался архив Верли-на. Небольшой письменный столик, едва умещался на двух квадратных метрах площади. Вот здесь, и писал Учитель, ночами, свою диссертацию...
— Хочу подарить копию кандидатского труда, — может, когда-нибудь и пригодится. И архив, если что, к вам перейдет, так сказать, по наследству... Ну, выбра¬ли что-нибудь? Тогда, пойдемте пить чай.
Поэзия для Михаила была, отнюдь, не серьёзным занятием, а скорей, возможностью для простого отдохновения души, возможностью вылить, переполняв¬шие чувства на бумагу. Хотя, конечно, отдавал лучшие стихи в газеты, так сказать, ради интереса. Но лишь тогда, когда пару штук из них напечатали, в нём, откуда, ни возьмись, проснулось честолюбие.
В «Вечерке», полгода назад, Михаилу с его «произве¬дениями» посоветовали обратиться в городское отделение Союза писателей. А там уже, некто Кочнев, известный поэт местного розлива, выдал рецензию на машинописный текст собранных стихов. Естественно, Кочнев в пух и прах разгромил наивные, псевдохудожественные поделки начинающего автора, но, вместе с тем, отметил, что, мол, цикл «Старая Зарека» написан, «будто бы другим челове¬ком» и заслуживает того, чтобы его напечатали в любой центральной газете. Ибо и «образный строй произведе¬ния», и «умение рисовать словами», и «острая граждан¬ская направленность» заслуживают этого...
Михаил был весьма польщен, как, впрочем, и разоча¬рован. «А как же всё остальное? Выходит, что ерунду я написал?». Однако, после долгих мучительных самоистя¬заний он, как это обычно и происходит с начинающими, внутренне обвинил не себя, а, разумеется, Кочнева, который-де ничего не понимает в «настоящей поэзии», и пытается «закрыть дорогу таланту».
Через некоторое время «поэт», вновь, отдал стихи, но уже другому рецензенту. К удивлению и разочаро¬ванию, эффект повторился! Пашкова, также похвалив цикл, но не другие вещи, вместе с тем, настоятельно требовала, чтобы Михаил стал посещать литобъединение молодых авторов. И он, перебарывая тревожность и самомнение, пришел-таки на заседание...
— А у нас новенький! — руководитель Вребнев, сред¬них лет мужчина с седеющими, зачесанными назад воло¬сами, представил Михаила. — Может, прочитаешь что-нибудь, а мы уж решим, оставить тебя или нет.
Разволновавшийся «новенький» развернул рукопись «Старой Зареки» и начал, спотыкаясь, читать. Сначала тихо и неуверенно, но потом, слыша одобрительные вос¬клицания собравшихся, все, более входя в образ.
— Недурно, очень недурно. — Вребнев похлопал «дарование» по плечу. — Дак ты там, в этих деревянных домах и живешь? Надо, конечно, отредактировать текст, но, в целом, стихи отличные. Сразу видно, что глубоко прочувствованы, пережиты...
На второй месяц занятий, Вребнев объявил, что на¬ступает очередь по разбору литобъединением, написан¬ных Михаилом «опусов». Заблаговременно, рукопись была прочитана членами студии. Конечно, при разборе, нашлись такие, кто резко отрицательно отнесся к стихам, упрекая автора в безобразности, явных стилистических, ритмических и прочих огрехах. Но опять, «Старую За-реку» хвалили, а всё остальное посчитали, увы, «не по¬эзией». Одна язвительная дама, даже написала пародию на небольшую поэму, в которой Михаил «бичевал», процветающий в стране, беспредел.
Но были и другие, вставшие на сторону, «подающего большие надежды», автора. К примеру, на написанное, только недавно, стихотворение «Солнечный ветер», по¬ложительно откликнулась, чуть ли не половина литобъе-динения. Однако, Михаил, уже не мог больше оставать¬ся в студии. Для сего имелась, помимо прочего, особая веская причина.
«Какие они, всё-таки, замкнутые, эти поэтишки, каждый сам в себе, каждый интересуется только самим собой! Никаких добрых, товарищеских чувств. Не как в «Вечерке», где сплоченный весёлый коллектив! А тут, какая-то мёртвая зона. Тем более, никогда не угодишь, этим полуживым гипер-эстетам. Каждый мнит о себе, что он гений! Да пошли, к черту, все...». И разочаровав¬шись, парень в литобъединении, больше не появлялся.
Напечатали, правда, в газете «Рабочий путь», вско¬ре, растреклятый цикл, который всем был по нраву. Но какой из этого прок? Нет, — слабый Михаил поэт. Со средними способностями, бездарность. И зачем только, взялся не за своё?..

4.

В наркологический стационар, — бывший поповский дом, расположенный рядом с Троицким храмом, — Михаил попал, как говорится, по блату. Год назад, он брал интервью у заведующей «алкогольной» больницы — Маргариты Николаевны Цветковой, а проще — Марго, как её уважительно и вместе с тем нет, называли обитатели «ку¬рорта». Марго была бессменным его руководителем, не имея, за плечами, даже высшего медицинского образова¬ния. Но работу свою знала ой, как хорошо!
— Проходите, устраивайтесь поудобнее! — Цветкова пропустила корреспондента вперёд, в роскошный каби¬нет, обставленный дорогой мебелью. — И что, собирае¬тесь писать про нас?
— Слышал, Маргарита Николаевна, что лечение алкоголизма поставлено здесь весьма неплохо. Квалифи¬цированный коллектив врачей и медсестёр, хорошее отношение к пациентам, вкусное питание. Стационар больше напоминает дом отдыха, чем больницу.
— Не забывайте, что у нас есть трудовая терапия! — Марго, развалившись в кресле, с явным удовольствием давала интервью. — Порядок наводят сами мужчины и следят за его соблюдением. Видели дежурных на входе? Кстати, ваш отец, уже третий раз здесь лежит... Он ведь, «навёл» сюда?
— Да, с пьянкой у бати беда.
— А у вас, что ли, нет? Игнатий Иванович говорит, что и сын стал часто закладывать. Так что, если будут проблемы, пожалуйте к нам! Это дело серьёзное. Лечить¬ся начинать, лучше сразу, не откладывая!..
Михаил поднялся наверх, — на второй этаж, опросил больных, которые, наперебой, расхваливали местный режим, условия обитания. Батя сидел среди них и светил¬ся от гордости: «Это мой сын! Корреспондент!».
А вот теперь, год спустя, и сам Михаил стал пациен¬том «курорта», но запой ему не купировали, как многим. Лечить начали трезвенького, не забывая, что «репор¬тёр» — протеже самой Марго. Потом уже, когда он по¬падет сюда несколько раз и, не долечившись, бросит терапию, Цветкова скажет: «Всё! Хватит с нас. Больше никогда не приму. Как бы плохо ни было...». А держать слово, Марго умела.
...Уже неделю Михаил принимал таблетки и процеду¬ры. Утром ходил на работу, — благо, что редакция рас¬полагалась в трёх остановках от больницы, а режим был почти свободным. Вечером в столовой отписывался. А дом его находился, всего, в двух шагах. Надя навещала
«милого», после чего, парочка отправлялась в «избу» на Потерянной. Любовь разгоралась нешуточная...
— Замечаю, Миша, будто тебя что-то мучает... Ведь, у нас всё хорошо, правда? — Надя подняла голову с обнаженного плеча друга.
— Конечно, хорошо... Лучше скажи: кроме того парня, с которым была сильная любовь, и милиционера, ну, ловкого в половом отношении, еще кто-то с тобой встречался?
— Всего — шестеро! — не без гордости, «выдала» Надя. — Но ведь это нормально. Сексуальный опыт, как не крути!
— Ну-ну...
Подруга и не подозревала, что у кавалера, давно кипела ревность к её старым похождениям. «Совсем молодая, а уже, всё успела познать! Да еще и гордится этим... Ужасно то, что она, такая красивая, нежная, была обыкновенной потаскухой, которую «имел», чуть ли не каждый!.. » — изводился бедняга, но ничего поде¬лать с собою не мог. Иногда приступы ревности были очень сильными, — аж до слёз. «Друг» при встречах, как-то, даже охладевал к Наде, и та терялась в догадках: что это с ним, не разлюбил ли? Обоюдное напряжение росло, и кризис был не за горами. А потом, и горькая развязка. Но оба, и представления не имели о прибли¬жающемся разрыве отношений.
Между тем, Михаил, не смотря на лечение, чувство¬вал непреодолимую тягу к спиртному. Дабы, выпив, хоть как-то унять, мучивший его «любовный» стресс. Делая стенгазету для Марго, больных и посетителей, они с Серёгой Смирновым, художником, уже договорились, как-нибудь, пропустить по 100 грамм — не больше, что¬бы никто не заметил. Но пока всё откладывали и откла¬дывали этот драматический, но столь желанный миг. Ведь, всего по 100 грамм...

5.

«...Объективное стремление к реализации рефлексов генофонда, которое позволяет каждому животному не только себя самосохранить, но и воспроизвести, само¬развить в онтогенезе — это только, так сказать, общече¬ловеческая, видовая характеристика. Главное для нас то, что люди отличаются друг от друга, как закономер¬ные, генетически обусловленные типы. Как и у других высших животных видов (например, крыс, собак, обезь-ян), в популяциях человеческих зверей, грубо можно выделить: агрессивных, злобных особей (холерики), трусливых или тревожных (меланхолики), общительных, весёлых (сангвиники), спокойных, уравновешенных (флегматики). Существует еще, и так называемая типоло¬гия развития или познания по И.П. Павлову — «общие» с другими животными (или, как у других животных) и специально человеческие генотипы («художники», «мыс¬лители»), не говоря уже половых и возрастных биологи¬ческих различиях людей...».
Сегодня, в столовой наркобольницы, посидеть и поду¬мать в одиночестве, чтобы никто не мешал, не удалось. Мужики устроили там какой-то ремонт, и Михаил был вынужден уйти к себе в «избу», где в тишине, можно было обдумать захватившие проблемы.
Кроме того, в последнее время, как никогда, шли стихи. Вот, что значит трезвая голова! Теперь, он писал вдумчиво, не так разнузданно эмоционально, как раньше, притом, с учетом рекомендаций, полученных в литобъединении.
«И всё же, наука для меня, должна оставаться глав¬ным в жизни! Хотя, — и не согласен с поэтом Тальпиди, утверждающим, что человек-де не «абсолютное живот¬ное», что он-де, не абсолютный зверь, потому что спосо¬бен на творчество. Это очередное заблуждение огромной массы творцов-«полубогов», которое утверждается веками. Наша задача — развеять сию иллюзию. Но как? Какие основания есть для этого? А они, всё равно, есть...
Г. Селье, основоположник теории стресса, пишет, что для людей характерна следующая особенность: «жа¬жда одобрения и боязнь осуждения». У творцов она гипертрофирована, как гипертрофирован ориентировоч¬ный безусловный рефлекс, — то бишь, инстинкт позна¬ния и творчества. Жажда признания, славы, превосход¬ства, власти в известных популяциях, удовлетворяется путём «созидающей» деятельности специально челове¬ческих генотипов. Иначе, — всё это, наследственно запро¬граммировано. И сами типы воспроизводятся в Истории столетиями, с завидным постоянством. Следовательно, они объективно закономерны, даны от Природы, а не от какого-то там «духа».
Творчество посему, увы, не трансцендентно, не от Бога, как бы этого не хотелось его носителям. Призем¬лённая биогенетическая природа его, доказывается тем, что служит оно, в конечном итоге, цели достижения указанных выше признания, славы, превосходства, влас¬ти, а также и соответствующих материальных эквивален¬тов. То есть, работает, по большому счету, как на внеш-ний социальный, так и на внутренний, личный статус (личное самомнение) человеческого животного в группе, популяции себе подобных. А эта наследственная особенность, с известными оговорками, характерна и для других высших животных. Следовательно, творчест¬во лишь производно от базового биологического отноше¬ния. В противном случае, взятое само по себе, оторванное от главной реальной цели, оно теряет всякий смысл. Да и осуществляется творчество, с помощью биологических видоспецифических органов и использует, при этом, природный и социобиологический материал, — содер¬жание для своего осуществления...».
Михаил перевёл дух: А вот, и доказательство! Но надо разрушить, последний «бастион» возможных оппо¬нентов!
«Даже если, специально человеческий генотип творит, якобы, только для себя, не «нуждаясь» в оценке рефе¬рентной группы и в материальных благах, (т. е. не за сла¬ву и не за деньги), — он, всё равно, работает на свой лич¬ный статус, так или иначе спроецированный на группу. Но это, довольно редкое исключение из правила».
Удовлетворённый Михаил улыбнулся. Вот они, воз¬можности интегрального системного метода, монистичес¬кого видения, не оставляющие места, так называемым, противоположным взглядам на изучаемый предмет! П о сути, это новая философская методология, в противовес диалектическому, дуалистическому мышлению. Постой-ка, постой-ка! А не может ли, интегральное видение, как объективная генетическая данность, представлять собой особый тип ориентировочного рефлекса, носите¬лем которого является совершенно определённый гено¬тип? Не третьесигнальный ли это тип нервной системы, если учесть что 1-я и 2-я сигнальные системы, объективно не способны к такому способу познания?..
Глава 5

1.

— Ну, че Миша, пойдем? По сотке, и всё, — никто и не догадается. Мочи больше нет... — Серёга Смирнов, уже полчаса, уламывал Михаила. Но тот, по-прежнему, мучился сомнениями: «Нельзя мне, нельзя!» И, в то же время, Надя не выходила из головы: какая же, всё-таки, диспропорция между образом чистой, светлой де¬вушки и её «мерзким грехопадением» с шестью разными мужиками, бывшими до него! Он любил и, одновременно, страшно ревновал. Ах, до чего тяжело на душе! Пойти уж, что ли, хапнуть, — может, полегчает?..
В гастрономе, купили чекушку, зашли в ближайший парк, неподалёку от наркобольницы. Выпив по 100 грамм, спрятали «вещдок» надёжно в кустах. На обратной до¬роге, встретились мужики, идущие из «санатория» на побывку.
— Михаил, к тебе там, девушка молоденькая при¬шла. Уже давно поджидает! Поторопись...
В вестибюле, на скамье для посетителей, сидела На¬дя, почему-то, вся в слезах.
— Что с тобой? Почему плачешь? Та, всхлипнув, прошептала:
— Не любишь ты меня, я чувствую!
Михаил понял, что настал тот момент, когда нужно всё сказать. Начистоту.
— Пойдем-ка! — и он повёл девушку, по направле¬нию к гастроному. На подходе спросил:
— У тебя деньги есть? Я всё истратил. Давай купим водку.
Подруга даже не удивилась. Покорно достала смятые бумажки... С покупкой дошли до михайлова дома. Алкаш налил себе и ей, но Надя пить не стала.
— Видишь ли, — решительно начал он, но потом, смутился, — жизнь такая штука, что иногда не знаешь, как и поступить...
Надя, опустив глаза, молчала.
— В общем, не могу больше так!
— Что — так? Я тебе больше не нужна?
— Не могу больше терпеть, что было...
— Ну-ну?
— Что у тебя было, словом, до меня... Наступило молчание. Надя раскраснелась, руки её
дрожали.
— А-а, поняла... Значит, конец. Ну что ж, — вымол¬вила дрогнувшим голосом. — Тогда прощай!
Резко встала и бросилась, рыдая, к двери. Михаил не удерживал. Он только налил себе, почти полный ста¬кан водки и, залпом, выпил...
Проснулся уже вечером. При мысли о Наде и разры¬ве с нею, охватил ужас. Тут же сбегал к соседям, заняв деньги. На автобусе, с очередной поллитровкой, приехал на Заякина, но родители девушки не впустили. Сев непо¬далёку от дома, на сложенные брёвна, прямо из горлыш¬ка стал опорожнять бутылку.
«Никуда отсюда не уйду! А хоть бы, и ночевать здесь пришлось... Неужели-таки, не выйдет ко мне?» — рас¬суждал «друг», всё больше пьянея. Еще раз звонил в дверь, но мать, с холодным лицом, заявила, чтобы шел домой.
Между тем, почти стемнело. Михаил был пьян и уже, располагался спать на брёвнах. И тут, вышла Надя.
— А ну-ка, пойдем! Лучше не позорь перед соседя¬ми! — и она, схватив его за руку, повела на Потерянную. Благо, что жили, друг от друга, не так далеко.
Бедняга плохо помнил этот путь до дома: что-то вы¬крикивал, даже сопротивлялся. Но Надя, в конце концов, довела и, бросив на кровать, сказала что-то, чего не за¬помнил.
...Наутро, он опять, уже трезвый, приехал к ней, однако, встретил ледяной приём.
— Ты же, не захотел быть вместе? А теперь, изменить что-либо поздно.
— Но Надя! Пойми правильно... Я же люблю... Не бросай меня! — Михаил, чуть не рыдал.
— Поздно, дорогой! Поезд ушел... Прощай.
И отверженный «друг», ни с чем уехал. С горя, всерьёз запил, еще не подозревая, какие напасти обрушатся на него...

2.

Запой продолжался уже несколько дней. В «Вечер¬ке», на работе, Михаил, естественно, не показывался. Мать навещала в «халупе», приносила поесть, но он, казалось, был равнодушен к еде, а всё глушил и глушил сначала водку, а потом, и дешевый спирт.
Денег не было, но что удивительно, всегда находи¬лось, что выпить. Да и угощали все, особенно соседи через стенку (дядя Коля уехал, тогда, к сыну). Ритка, маленькая шустрая бабёнка, с сожителем Григорием, бухали, что называется, каждый божий день. Ни он, ни она, понятное дело, нигде не работали. Ритка, по утрам, отправлялась «поднимать» бутылки на местном рынке и в других, только ей известных, местах. Григорий поси¬живал себе, на шее «жены». Иногда, промышлял воров¬ством. Но главной «статьей дохода» неразлучной пароч¬ки, было их, пугающее своей первозданной грязью, жильё о двенадцати квадратных метрах. Тут же, обитали Риткины дочери от первого брака: Ленка и Катька, уже привыкшие к постоянным гостям «проходного двора»: местным алкоголикам, бывшим зэкам, дешевым прости¬туткам и прочей шушаре, стекающейся отовсюду и, глав¬ное, несущей выпить.
Но пьяному Михаилу, было море по колено, относи¬тельно того, что и с кем «бычить», чтобы только, не ду¬мать о Наде. Он даже попробовал, как-то, «Родничок» — розовый технический спирт, для «просветления» разбав¬ленный «Белизной», местными умельцами-кавказцами... Но всему приходит предел, а именно настал тот перелом¬ный момент, когда Ритка не выдержав настойчивых требований «халявщика», погнала его от себя, в три шеи.
— Сколько можно, жрать за наш счет?! Хоть бы со¬весть поимел! Пошел к еб-й матери!
И Михаил пошел к матери, только своей. Но батя, бывший в завязке уже полгода, выскочил, как разъярён¬ный бык.
— Иди, гуляй, куда хочешь! Денег надо? А ты их за¬работал?! Давай, давай отваливай!..
Михаил, не солоно хлебавши, вернулся к себе в «из¬бу», мучаясь страшным желанием похмелиться.
«К кому пойти? Соседям на улице, родители строго наказали, деньги мне не давать. Норин уехал. В «Вечер¬ку» не сунешься. До директора общаги слишком далеко. Борис Борисыч! Вот, кто уж точно выручит! Поеду-ка к нему».
Обрадованный этой мыслью, отправился на троллей¬бус...
Подходя к дому Николаева, ученик, как и прежде, ощущал радостное возбуждение, омраченное, правда, гудящей головой.
Дверь открыла жена кандидата наук.
— Борис Борисыч дома? — бодро спросил Михаил. Валя (так звали жену), как-то странно, посмотрела на него и вдруг разрыдалась.
— Что? Что-то случилось?

— Вы разве не знаете? Борис Борисыч умер... Его, как током ударило.
— Как? Когда?!

— Сначала умер сын, Паша, — у него ведь, лейкемия была... А потом, через девять дней, и Борис. Во сне... Сегодня, уже пятый день пошел, как умер... — Валя вы¬тирала слёзы, катившиеся градом.
— Мне никто не сообщил. Да, собственно, кому это нужно. — Михаил оторопело, стоял у двери, не зная, что предпринять. — Вы извините, пожалуйста. Такое горе...
Валя, справившись с собой, хотела пропустить в квартиру.
— Вы зайдете?
— Нет. Не могу... Не по себе что-то...
— Ну, тогда приходите на «девять дней», в пятницу.
Но Михаил, уже ничего не слышал. Как во сне, спус¬тился по лестнице, добрёл до остановки. Удар был не¬ожиданным и сильным. Боже мой! Ведь буквально, три недели назад видел беднягу. Живого! Разговаривал с ним. А о сыне ничего и не знал. Не вынес, Борис Борисыч, его преждевременной смерти! И сам ушел... Как сейчас — без Учителя? Такой хороший, добрый был человек... И ведь никто, никто не заменит такого. Путь в науку, теперь закрыт окончательно... Но разве, в этом дело?! Друг ушел, настоящий друг...

3.

Вид у Михаила, после недельной пьянки, был самым плачевным. Просыпаясь средь ночи, он чувствовал, помимо тяжелого похмельного недомогания, острую душевную боль. То вспоминал Надю, которая тогда еще, до размолвки, пришла к нему в больницу, — такая тро¬гательно красивая, в джинсах и желтой блузке с «крыль¬ями», предлагая пойти на концерт рок- группы. «У меня два билета! Пойдем?». Но Михаил отказался и повёл девушку на тот самый пруд, где произошло взаимное признание. «Я тебя люблю!» — шептал он Наде, целуя румянец на её щеках...
То вспоминал пьяного Бориса Борисыча, заплетаю¬щимся языком признававшегося, что, мол, Михаил с большими способностями, более того — талантом, и что, мол, он далеко пойдет, несмотря на жизненные препоны. «Я в вас верю! Еще скажите своё слово в на¬уке! Утрёте нос, всем этим недоноскам и бездарям!..».
Выпить дома было нечего, и Михаил развёл в стакане одеколон. Жидкость обожгла всё внутри. Стало немного легче. И он заплакал пьяными слезами о двух потерян¬ных, безвозвратно, близких людях. Не зная, между тем, как остановить себя, свой запой — это форменное сума¬сшествие...
В кромешной тьме, по улице, вышел на освещенную пустынную дорогу. Шатаясь, добрался до углового свето¬фора и подошел к кирпичному зданию, где располагался бар. Денег, как всегда, не было. В полутёмном помеще¬нии, с движущимися огоньками под потолком, сидели, за столиками, несколько посетителей. Не контролируя себя, «подрулил» к подвыпившей паре.
— Ну, мужик, у тебя и вид! Давно, что ли, буха¬ешь? — парень высвободился из объятий, цепляющейся за него девицы. — Ну, говори, говори. Чего молчишь?
— Вы не против, если посижу немного здесь? Дома тяжело одному... Хотите, прочитаю свои стихи?
— Садись, коли не шутишь. Только ненадолго. Тебя опохмелить, что ли?
Михаил промолчал. Парень плеснул водки. Разговор продолжился.
— Корреспондент значит? Что-то не похоже. Ну, давай, прочитай что-нибудь!
Несколько стихов из «Старой Зареки», парню понра¬вились.
— Смотри-ка ты, про нашу ведь, жизнь написал! И как складно. За душу берёт. На-ка, еще выпей...
Михаил не помнил, как ушел из бара. Проснулся наутро, всё с тем же тошнотворным состоянием и депрес¬сией. Еле-еле собрался, взял у матери денег на дорогу, и отправился к Сергею Николаевичу, в общежитие.
— Ни хрена у тебя рожа! — директор «Молодёжного центра» еще никогда не видел его таким. — Остановиться бы, нужно бухать!
— Сам знаю. Только как? Главное-то душа болит... Тут у меня, такое случилось! — и Михаил, спотыкаясь, вкратце рассказал о своём горе.
— Сочувствую, сочувствую... — сделал, соответст¬вующее ситуации, лицо Сергей Николаевич. — Но с пьянкой-то, делать что собираешься?
— Думаю, депрессию, только психиатры вылечить могут и абстинентный синдром, заодним, снять... Сейчас такое состояние, что сам его боюсь!
— Так может, психобригаду вызвать? — не то удив¬лённо, не то с усмешкой проронил Сергей Николаевич. — Поедешь, если что?
— Поеду. Вызывай. Когда лежал в отделении невро¬зов, там даже понравилось. Правда, тогда запоя не бы¬ло... У меня просто, другого выхода нет!..
Бригада прибыла через час.
— Значит, на Черной горе уже лечились? — спросил голубоглазый, пожилой врач. — Неделю, говорите, пи¬ли? Но в отделение неврозов, вряд ли, примут, — у вас ведь, алкоголизация.
— Всё равно, возьмите! Остановиться не могу, на душе очень тяжело! — Михаил сидел, согнувшись, обхва¬тив голову руками.
— Что ж, подпишите согласие на лечение. Собирай¬тесь, едем., — и два бугая-санитара, как по команде, встали за его спиной.
«Конвой» спустился вниз, под удивлёнными взгляда¬ми общежитских студентов. Хлопнули дверцы «Уазика».
— У вас закурить можно?
— Сиди, прижмись! Не рыпайся! — злобно огрызнул¬ся санитар.
Михаил понял, что его свобода на этом кончилась.

4.

Из «накопителя» в психдиспанцере, врач, собрав «полный комплект» подлежащих госпитализации боль¬ных, в серой «буханке», отправился со всеми на Черную гору, за город, где располагалась психиатрическая боль¬ница. Ехали почти целый час, санитары зорко погляды¬вали на четверых мужчин и двух женщин, трое из кото¬рых были, мягко говоря, «не в себе». Михаил, с интере¬сом, наблюдал за своим соседом со связанными кистями рук, странным отсутствующим взглядом, время от вре¬мени, порывавшимся встать.
— Ты что, сволочь, не понимаешь нормальных слов?! — санитар, с силой, усадил психа, вдруг закричавшего: «Голуби! Голуби!».
— Сейчас уже доберемся, Иван, немного осталось... — его напарник, казалось, был равнодушен к происходив¬шему.
И верно, вскоре за окнами «буханки», замелькали строения больничного городка. У главного корпуса, ма¬шина снизила скорость и остановилась.
— Вылазь по одному! Только чтоб культурно! — шестерых «пленников» провели в приёмный покой, через небольшой коридор.
Каждый был осмотрен и опрошен. Наступила очередь Михаила.
— Мы не можем положить в отделение неврозов. У вас заболевание, хоть и невротического характера, но много глубже... К тому же запой. Ого! Давление повыше¬но! Ну, проходите, проходите вперёд. Сейчас санитар уведёт в отделение.
Его, в специальной комнате, переодели в больничную «робу» и, по довольно крутой лестнице, с решетками в пролётах, провели на третий этаж. «1-е мужское отделе¬ние» — прочитал табличку. Дверь открыли специальным ключом, похожим на ключи проводников в поездах.
По коридору, возле служебных кабинетов медсестёр, ходило множество, одетых в здешнюю униформу из х/б, пациентов. Михаил ожидал увидеть жутких психов, какими себе их представлял. Однако никто в отделении не дрался, не кричал, не бился в припадке. Всё было тихо и мирно.
После того, как были оформлены необходимые бума¬ги, его отправили в пятую наблюдательную палату, где находились вновь прибывшие больные. На небольшом пространстве, впритык, располагалось около десяти же¬лезных коек, выкрашенных в белый цвет. На них сидели и лежали пациенты. Дверь была закрыта, медсестрой, на автоматический замок.
Михаил ощутил непереносимую тоску. Постучал. В окошке показалась голова санитара, дежурившего, тут же, на посту.
— Ну, че тебе? В туалет?.. Быстро сходил, покурил, и обратно!
В узкой, как щель, курилке с вентилятором в окне, яблоку некуда было упасть. У «новенького» оставалось пол пачки «Примы». Открыл её, закурил. Но, сразу, несколько человек попросили сигарету. Дал, конечно, не подозревая еще, что с куревом, на Черной горе, всегда было сложно, и представляет оно, здесь, «непреходя¬щую ценность».
В палате, начал приглядываться к соседям. Казалось, никому до него не было дела. Но вот, один подошел, заговорил. Вроде, нормальный мужик, но, как психолог, Михаил, тут же, заметил некоторые странности в речи и поведении. «Зря ведь, не положат в психушку! Все здесь, как посмотрю, в принципе, ненормальные!..».
Однако звали уже на вечерний чай. Возбуждённая толпа ринулась в столовую. Забренчали посудой. У
Михаила никаких съестных припасов не было, и он, естественно, не пошел со всеми. Тоска и тревога охватывали всё сильней и сильней. Вскоре, медсестры поставили капельницу.
...На следующий день похмелье, по-прежнему, мучило. Его вызвали на беседу с врачом. Через главный отделенческий коридор, санитар, минуя несколько дверей, провёл Михаила в ординаторскую.
— Меня зовут Андрей Семёнович, — представился довольно молодой, в опрятном белом халате, мужчина с кошачьими, «крадущимися» повадками. — Скажите, какое сегодня число, год, как зовут? Что с вами произошло? Сколько пили?
Михаил обратит внимание, что за спиной, сидели еще два врача и пристально за ним наблюдали.
— В газете, говорите, работаете? А это вам не кажется? Ну что ж, полечим немного, вы ведь, не против?
— Нет, я как раз против. Не хочу здесь лежать! Я же нормальный. Поэтому, имею право отказаться!
— Что ж, пишите отказ, но навряд ли, из этого что-то получится... — Андрей Семёнович поморщился. — Всё, больше вас пока не держу. Пройдите в отделение.

5.

Шел уже десятый день «неволи». Михаил немного освоился в больнице, душевное состояние почти стаби¬лизировалось. Недавно, его перевели в более «комфорта¬бельную» первую палату, где было просторнее и чище, но главное, строгий режим свободней, а больные вполне нормальными людьми. Не такими психами, как в «наблю¬дательной».
В отделении он насмотрелся на всяких «умалишен¬ных». И буйных, и депрессивных и совсем полудурков, лишенных человеческого образа. Сам, однажды, на вяз¬ках лежал. Несколько раз, был свидетелем тяжелых эпилептических припадков. А один псих, как-то утром, чуть не повесился в туалете. С петли сняли.
Уже пару раз, приезжала мать с «дачками». С сига¬ретами и едой к вечернему чаю, вопрос, так остро, теперь не стоял. Психи в отделении Михаила уважали, — всё-таки, не такой «дурак» и не доходяга, как самый низший класс, подбирающий с пола чебоны в курилке.
Мать привозила и чай, который был, по здешним меркам, «сокровищем», и строго запрещался местными «властями». Михаила научили, как незаметно проносить его, зацепив резинкой носка на ноге, в крайнем случае — подмышкой.
Без чая, в этой добровольно-принудительной «зоне», прожить было очень тяжело. Чифир снимал «тормоза» «колёс», поднимал дух, на время купировал депрессию. «Мутили» его втихаря, подцепившись к проводам в туа¬лете. Пили чифирь, в отделении, только «избранные»...
Естественно, Андрей Семёнович Михаила, из больни¬цы, никуда не отпустил, хотя тот и написал заявление на отказ от лечения. «Хотите, чтобы специальная комис¬сия его рассмотрела? Вас ведь, могут здесь оставить на неопределённый срок, если посчитают, что подлежите интенсивной терапии. Поэтому, не советую обращаться в инстанции». И бедняга, заявление вынужден был забрать.
Вечерами, он дефилировал вперёд и назад по длин¬ному коридору, вдоль линии окон, вместе со всеми, — постоянный сон и малоподвижный режим надоели по горло. В столовой кормили, более или менее, сносно, но, всё равно, было противно смотреть на вечно голодных «дураков», торопливо глотающих баланду.
Каждый вечер, Надя не оставляла мыслей. Тоска по ней была, порой, невыносимой. Написал несколько любовных стихотворений, посвященных отношениям. Но постепенно, острота чувства, — в том числе, и под воздействием таблеток, — стала стихать.
В отделении, Михаил познакомился с Димкой Згогу-риным, примерно его же возраста парнем, очень подвиж¬ным и, с виду, никогда не унывающим. Вместе, в одной команде, варили чифирь, продавая страждущим «нифе-ля» (остатки чая после заварки), брали за них сигареты с фильтром. Вечером, делились наболевшими проблема¬ми. Вскоре, стали — не разлей вода.
У Димки тоже были страхи и невесёлые мысли; кроме того он страдал лекарственной токсикоманией, — в своё время, пристрастился к циклодолу и разным там транкви¬лизаторам. Без «колёс», уже не мог жить.
— Димыч, так какой диагноз тебе, всё-таки, ставят?
— Ясное дело — шизофрению. — Згогурин лежал на шконке и жевал конфету. — И у другана, не беспокой¬ся, то же самое. Здесь ведь, в основном, шизофреники и лечатся.
— Но у меня же невроз!
— Если б было так, сюда бы не отправили... Обеспокоенный Михаил, наутро, стал допытывать
врача, но тот ушел от ответа. Мол, этого знать не поло¬жено, тем более что ничего, мол, страшного у вас нет. И пациент успокоился.
...Через полтора месяца, настал момент выписки, которого новоиспеченный «клиент» психбольницы ждал, считая дни. Обычно психов отпускали домой с родственниками, но Михаил отправился один, самосто¬ятельно — врач разрешил. Настроение было приподня¬тым, если не считать мыслей о Наде. Ну и пусть, не так гладко! Он еще покажет себя и, всё равно, добьется того, чтобы простила!
Однако, первым делом, нужно было решить вопрос с работой, которую Михаил, не предупредив никого, бросил и ушел в запой.
Придя в «Вечерку», сразу направился к редактору, рассчитывая на то, что его, и на этот раз, как всегда, простят. Сысоев, мельком взглянув на подчинённого сверху вниз, попросил немного подождать.
— Ну, вот что, дорогой. То, что принёс больничный, меня это мало волнует. Газете нужна ра-бо-та! А ты отдыхаешь, уже несколько месяцев, после пьянки. Короче, терпение лопнуло. Пиши заявление об уходе. Больничный оплатим.
— Но Фёдор Савельевич, дайте, хотя бы, испытатель¬ный срок. Ну, выведите за штат, только из «Вечерки» не выгоняйте!
Редактор внезапно побагровел:
— Мы тебе давали шанс? Давали. Сколько можно нянчиться?! Пошел вон отсюда, если не ценишь хорошую работу!
Михаил попятился к двери и, страшно подавленный, вышел. «Что теперь делать? Куда сунуться? Ведь, по всем городским газетам обо мне ходит слава, как о не¬исправимом алкоголике... Точно, никто не примет! А сейчас, с трудоустройством, вообще, большие проблемы. Такое, блин, место потерял! Одна беда за другой! А, главное, что скажут родители?.. » — он, бессильно, опус¬тился на стул в пустом коридоре.
 

 
Часть II
 
 
Глава 1

1.

После смерти Бориса Борисыча, какой-либо надежды на профессиональное самоопределение, у Михаила не осталось. Его наставник был единственной связующей нитью со школой Верлина, и сейчас эта нить оборвалась. О диссертации думать уже не приходилось. Горемыка оказался предоставленным самому себе. Стремление к «самому главному в жизни» так и не реализовалось, и он был душевно угнетён, раздавлен. Какой смысл, вообще, теперь что-то предпринимать?
Кроме того, Михаил был без работы и денег. В первые же дни, после увольнения, заглянул сразу в несколько, редакций городских газет, предлагая свои услуги, но там, мягко говоря, дали от ворот поворот. «Нет, конечно,
 
приносите что-нибудь интересное — информации, заметки, материалы, — получите за это гонорар, но, увы, в штат взять не можем...». И безработному ничего не оставалось, как принимая во внимание старые связи, согласиться на «предложение».
«Но ведь это копейки! И потом, как работать без телефона, без редакционных заданий — на одном голом энтузиазме?». Михаил привык выполнять построчный план, привык, что рядом трудятся коллеги, а тут у него, даже рабочего кабинета не будет... Он теперь изгой, потерявший некогда, высокий социальный статус.
Осталась одна надежда на любовь Нади. «Всё равно, не забыла, — успокаивал себя. — Наверняка, до сих пор любит. Но я, ни за что, первым не пойду на примире¬ние! Пусть помучится... А потом, не выдержав характера, в любом случае придёт! Так что, не всё, брат, потеряно!». И Михаил ждал в исступлённом напряжении, что деваха появится вот-вот. Ждал вечера, считая часы, потому что днём, Надя училась в универе и освобождалась, вероятно, только к шести. Однако дни проходили один за другим, а её не было и не было.
Родители, узнав, что сына погнали с работы, естест¬венно, очень расстроились. Особенно отец: «Сейчас сов¬сем на шею сядет! Такую работу профукал! Кем был, — и кем стал... Иди теперь, куда хочешь, устраивайся, — хоть на завод учеником!». А мать утешала: «Ничего-ничего... Еще поднимешься на ноги. Всё будет нормально.».
Вечеркинским «друзьям» — Шарову и Никитскому — было не до бедняги. Виталик разругался с самим редакто¬ром, и рассчитался. Но его, тут же, как отличного журна¬листа, взяла к себе «Новь». Сразу задрал нос и с Михаи¬лом, поддерживать былые отношения, уже не захотел.
Пропал у него интерес к человеку «без роду и племени». А с Никитским, «отверженный» особо и не дружил. В нынешнем же положении, Александр Иванович и вовсе не проявлял, к изгою, внимания.
Сергей Николаевич, директор «Молодёжного центра», тоже, заметно охладел к товарищу совместных пьянок. «Ну, кто ты теперь? Раньше я, хоть гордился, что — друг корреспондент газеты, и деньги у Мишки всегда води¬лись, можно было даже занять. А что сейчас? Неудачник ты, без определённого рода занятия!..».
Михаилу всё это было, крайне неприятно, сознавать. Тянуло выпить, разогнать тоску, но он держался, дав себе строгий зарок. Первое время, кормился с небольших гонораров, получаемых то в одном издании, то в другом, куда приносил материалы. Таких, фактически, безработ¬ных журналистов, оказалось более чем достаточно. Смотреть на их грустные, испитые физиономии было, как-то, не по себе. Неужели, и Михаил, превратился в нечто подобное?..
Еще со времени, когда работал в «Вечерке», осталась связь с компанией «Прополис», президент которой, с детства Михаила знал, живя, в годы отрочества, на па¬раллельной улице. Горлов, — преуспевающий бизнес¬мен, — теперь, в сложные для друга времена, по-преж¬нему, подкидывал интересные информации, даже попро¬сил подготовить рекламный материал. И бедняга старал¬ся изо всех своих сил, тем паче, что Горлов хотел сделать его в будущем, пресс-секретарем и редактором собствен¬ного бюллетеня «Пчела». Но этим планам не суждено было сбыться.
— Вот, дядя Коля, такие сейчас дела... А насчет На¬ди, — люблю я её по-прежнему, даже сильней, чем раньше... — Михаил, расчувствовавшись, изливал Норину
душу.
— Да на хрена, эта наука сдалась! Итак, всё давно изучено... Пиши лучше стихи. Вот поэзию-то, люди точно оценят. А кому психология нужна? Псу под хвост... Значит, говоришь, никакие газеты не берут? Это плохо. Да не переживай сильно-то! — неунывающий поэт хлоп¬нул друга по плечу.
— Если честно, сейчас на всё наплевать... Но вот не знаю, как быть: посоветуй, сходить к Наде или не стоит?
— А почему не сходить? По лбу ведь, не ударит! Ба¬бы, они, брат, внимание, поклонение любят... Зайди, как бы, между прочим, только достоинства мужского не теряй, а не то — хана!
«Может, действительно, отправиться к ней? — разду¬мывал Михаил. — Но не домой, — родители ведь там. Надо в универе перехватить! Узнать расписание занятий, после лекции встретить, и поговорить начистоту». И он приступил к осуществлению плана.
Была середина ноября. Уже выпал снег. Темнело быстро. Островерхие корпуса университетского городка, выделялись на фоне мрачного неба. Занятия заканчива¬лись в семь. Наконец, прозвенел звонок. Из аудитории начали выходить студенты.
Сначала, он даже не узнал Нади. На девушке был коричневый, почти деловой костюм: узкая юбка с эле¬гантным пиджачком, из которого выглядывала, ярко жел¬тая, блузка. Надя надевала осеннюю куртку, когда, вне¬запно, увидела Михаила. Густо покраснев, схватила сум¬ку с книгами, и быстро пошла к выходу. «Подожди, Надя!» — еле догнал её. Не поднимая глаз, девчонка вымолвила:
— Зачем ты сюда пришел?
— Давно не видел, вот потому и здесь. — задыхаясь от волнения, проговорил Михаил.
— Мы же, вроде, расстались? — Надя, быстрым шагом, двинулась по аллее университетского городка. «Друг» еле поспевал за ней.
— Расстались, да не совсем. Надо многое сказать. Да не беги ты!
Перейдя дорогу, вышли к трамвайной остановке.
— Ну, что хотел, говори! — нетерпеливо бросила Надя. — Всё ведь, давно уже сказано.
— Нет, не всё! Во-первых, хочу попросить прощения.
— А что, во-вторых?
— Что не могу без тебя жить! Я...
Подошел трамвай. Вошли в переполненный салон, оказавшись, прижатыми друг к другу.
— А я, как видишь, живу! Не умерла ведь.
— Меня два месяца не было дома. Хоть приезжала?
— Конечно же, нет! С чего вдруг решил, что приеду к тебе?
— Ну, мало ли.
Михаил сделал вид, что обиделся. Остаток дороги, ехали молча. Выйдя из трамвая, до улицы Заякина, шли, в свете ночных фонарей, по раскисшей от выпавшего снега, дороге.
А вот, и надин дом. Встали у дверей.
— Подожди, не уходи! Значит, больше не любишь, да? — «друг», с замиранием сердца, ждал ответа. И тут, у Нади, в душе, будто плотину прорвало:
— А за что любить?! Ты ведь, ударил в самое больное место! А я жалела пьяницу, думала, что, наконец, устрою свою судьбу! А гада, волновало только то, с кем раньше спала! Какой махровый эгоизм! У тебя, разве никого, — до нас, не было?! Занёс, блин, какую-то заразу и в ус не дует!
— Какую заразу?! Ничем я не болею! Видимо, опять, трахалась! — они орали друг на друга так, что услышала мать Нади и, спустившись с внутреннего крыльца, вышла.
— Молодой человек! Оставьте её в покое! А сюда, больше не ходите. Нам пьяницы не нужны. Тем более, Надя намного младше, а вы еще, чего-то, кочеврыжи-тесь... Убирайтесь!
Шокированный Михаил хотел, что-то сказать, но передумал. Резко развернулся и пошел по направлению к остановке, прогоняя и прогоняя, в мозгу, эту нелице¬приятную сцену. Обида душила его. «О, стерва! А я еще любил! Ну, погоди! Найду замену, в сотню раз луч¬ше! Еще вспомнишь друга, — вспомнишь, сука!..».

3.

Дома несчастный не находил себе места. Пришла мать попроведовать.
— Что-то холодно у тебя. Почему не топишь?
— А, да не до этого. — у него, всё было написано на лице.
— Так и сохнешь по Наде? Давно уже пора забыть. Захотела бы — давно пришла... Нашел бы, своего возрас¬та женщину, да и женился! — мать сокрушенно покачала головой.
— Никто мне не нужен, кроме неё. Только что, по¬слала подальше. Обиделась, видите ли...
— Да оставь девчонку. Я сразу знала, что у вас ни¬чего не получится. Что будешь завтра-то делать, в суб¬боту? Надо бы, отцу помочь с курятником!
— Помогу, конечно. Денег на танцы дашь? — Михаил вопросительно посмотрел на мать.
— Ладно уж, дам. Может, с кем-нибудь и познако¬мишься. Только об одном прошу — не пей!
— Я же завязал! Даже пива брать не буду. Давай-ка, всё-таки, растоплю печь.
...На следующий день, мысли, о нежелании Нади восстановить отношения, — не давали Михаилу покоя. Вечером, предварительно созвонившись с Сергеем Нико¬лаевичем, надел свой лучший, тёмно-синий костюм, бе¬лую сорочку и поехал во дворец Горького, где его уже поджидал товарищ. Народу на танцы «Кому за трид¬цать» привалило много, причем возраст отдыхающих колебался от 20 до 60 лет.
— Слушай, жаба, а молодых-то лимпомпосиков се¬годня порядочно! Выбор есть! — директор жадно рас¬сматривал пёструю толпу, поднимающуюся на второй этаж, в танцзал.
— Значит, будем работать! — Михаил сказал это лишь для того, чтобы поддержать своё собственное, совсем невесёлое настроение. — Может, по пиву? Больше-то и не стоит.
В баре, некуда было ступить. К стойке, пробрались без очереди. Выпитой бутылки пива хватило, чтобы ал¬каш, что называется, «завёлся».
В танцзале, музыка гремела так, что закладывало уши. В полумраке со светомузыкой, под упругий ритм, бесновался народ.
— Вот эти, вроде, ничего! Да вон, вон... — прокричал
Сергей Николаевич в ухо напарнику, показывая куда-то пальцем. Сквозь толпу, пробрались к двум разукра¬шенным, разодетым девицам. Тут же, познакомились, дождавшись медленного танца.
— Может, вы нас в бар пригласите? — прильнула к Михаилу та, что была повыше и «поинтеллигентнее».
— А давайте, сходим вдвоём. Пускай, они себе порезвятся...
Денег было мало, и кавалер приобрёл пару бутылок пива.
— Вы, значит, каким-то пивом дам угощаете?! — сделала недовольную гримасу девица. — Так вот, лакайте его сами, а я пошла!
И он остался один, не совсем понимая, что произошло. А что особенного? Разве, нельзя попить «Балтику- 9»?..
Настроение сразу упало. Прикончив обе бутылки, взял 200 грамм водки. И пошло... Очень смутно, помнил еще каких-то баб, которые угощали уже его; дорогу домой...
— Там ваш сын, в луже валяется пьяный! — к родите¬лям, пришел сосед с ближайшей улицы. Мать, тут же, вышла «навстречу».
Михаил лежал прямо в грязи, в своей лучшей куртке и лучшем костюме, силясь встать. Одного ботинка не было. Ремень, кто-то снял, или он его потерял. Наконец, на карачках, сделал несколько «шагов» и, опять, пова¬лился. Мать еле доволокла до отцовского дома.
— Ах, сволочь! И надо же было, так нажраться! — батя, в сердцах, плюнул и ушел смотреть телевизор. А мать помогла «дойти» до истопленной, еще днём, бани, где раздела Михаила и стала поливать из ковшика тёплой водой, смывая грязь.
— А Нна-дя мме-ня, всё равно, ллю-бит! — мычал сын, который сидеть даже нормально не мог, — валился на бок.
— Так-то ты на танцы ходишь! Так-то не пьешь! Алкаш проклятый! — мать мыла, слипшиеся от земляных комков, волосы. — Что, сейчас — опять запой? Опять, будешь к нам стучаться, покоя не давать?! Ладно, хоть отец пока трезвый. А если вдвоём будете валяться, что тогда с вами делать-то буду?!
Но Михаил, вряд ли, из этих слов, что-либо понимал...

4.

Мать, устав от домашней рутины и обидевшись на Михаила, собралась и уехала в Набережные Челны, к сестре. На неделю. Хотя поездку в Татарию, к родствен¬никам, она и намечала давно, но выбраться из круговерти дел, всё не удавалось. А теперь вот, после окончания огородных работ и прочая, прочая, такая возможность, наконец, представилась. Строго наказала Игнатию Ива¬новичу, смотреть за домом и непутёвым сыном. «Сам, хоть не запей! Я ведь тебя знаю!..».
Оставшись, фактически, наедине с собой, отец при¬уныл, — всё из рук валилось. Но больше, расстраивал «алкаш», который качаясь и неся пьяную белиберду, возвращался, каждый вечер, неизвестно откуда. «А почему, и я не имею права, пропустить баночку пива? С одной-то, ничего не будет... » — обманывал себя пенсио¬нер. И как-то вечером, со скуки, сбегал до рыночного ларька.
В дверь позвонили, когда на дне «пузыря» с водкой, оставалось грамм двести.
— Ты че, запил? — Михаил, обросший, пропахший перегаром, подошел к заставленному «бухлом» столу. — Тогда и мне наливай!
— Нет, не будешь пить! Хотя, давай по пятьдесят. Хрен с ним! — сдался батя. — Че поздно ходишь? Когда будет остановка?
— Сам о себе думай! Опять ведь, в наркологию пове¬зут!
— Да я только сегодня, и всё... Жениться-то, собира¬ешься когда? Такую девку упустил! А теперь вот, — смотри в окно, как кот...
Вместо ответа, сын опорожнил початую бутылку пива.
— Денег немного дашь? — отрыгнул.
— Какие деньги! Нет у меня ничего! Ну ладно, поси¬дел и хватит! Спать счас лягу... Всё-таки, жизнь тебе надо менять! Зря не слушаешь отца. Погибнешь без нас.
Михаил вышел на улицу и поплёлся, на остановку автобуса. «Хорошо бы, баб подснять, и к Норину с ни¬ми нагрянуть. У него деньги, точно есть!».
На остановке, подходящего «материала» не было. Поздновато уже. Люди, поджидающие автобус, прятали лица в воротники пальто, — дул холодный, резкий ветер, вперемежку с дождём. Одних пассажиров подъезжающие автобусы забирали, — им на смену подходили другие. А Михаил, так и стоял, выискивая «жертв», всё больше и больше замерзая.
Наконец, появились две дамочки, более или менее, удовлетворяющие «вкусу». Подойдя, без лишних разго¬воров, предложил им пойти на «квартиру» к Норину.
— Посидим, почитаем стихи... А то вон, как замёрзли! Хоть обогреетесь.
Девахи, немного поломавшись, согласились. На под¬ходе к норинскому дому, заметил, что света нет. «Черт бы побрал! Куда ушел в такое неподходящее время?! Че я с ними, делать-то буду, без бабок?..».
— Девчонки, подождите немного, — приду, через минуту-две.
Он, оставив гостей в «халупе», бросился через доро¬гу к отцу. Стал стучать. Ни ответа, ни привета...
«Вот сволочь! Нажрался и спит! Алкаш несчастный!» — Михаила вдруг, охватила безудержная ярость. Со злости, схватил подвернувшуюся, под руку, палку и начал, с остервенением, бить стёкла в окнах.
— Открывай! Открывай же!
Но батя, возможно, перепуганный до смерти, не показывался.
— Ну, и черт с тобой! — плюнул Михаил. Бросил палку, вернулся к девкам.
Те смотрели на него, с явным беспокойством.
— Что там, у вас произошло?!
— Да ерунда. В общем, девушки, денег я не достал. Что делать будем?
— Светка, сходи к Рыжему, да и давай сюда! — подмиг¬нула подруге та, которой было лет восемнадцать. — У него бабки-то есть!
Остались вдвоём, поджидая вертлявую, толстозадую Светку. Вернулась через 40 минут, с каким-то парнем. С собою, они принесли спирт.
«Да и бог с ним, что ничего с бабьём не получится. Главное, выпить есть...» — решил для себя Михаил. Компания, развеселившись, бухала до двух часов ночи. Рыжий оказался «хорошим» парнем, всё подливавшим и подливавшим «пойла», ничего не подозревающему, хозяину дома.
Под утро, Михаил проснулся от пронизывающего холода. В доме никого, кроме него, не было. Глянул, и ахнул: рама в окне разворочена, ветер раздувал порван¬ные шторы. «Что здесь произошло?!» — припоминал вчерашнее. Открыл шкаф, — боже! — вещей, что были, там не оказалось, а из буфета на кухне, ворюги утащили всё содержимое, кроме научных книг. Даже никому не нужные фотографии! Пропал и старый, облезлый баян с выпирающими планками, на котором занимался, когда еще ходил в музыкальную школу...
«Вот сволочи! А окно-то, зачем ломать? Можно ведь, унести ворованное через дверь... Не понимаю!.. Может, пьяные, хотели инсценировать кражу, будто, кто-то за¬лез с улицы?» — лихорадочно размышлял Михаил, за¬крывая окно покрывалом с постели.
Раскалывалась голова. Отправился, через дорогу, к отцу. Дверь была нарастапашку. Батя валялся на дива¬не, — в дупель пьяный. Резко пахло мочой, перегаром и еще, черт знает чем. Дом полностью выстудился. На столе — батарея пустых бутылок, клеёнка скомкана, в разлитом пиве лежало несколько денежных купюр.
«Видать, сходил уже купил. Опохмелился. Теперь будет лежать, как свинья, в собственном дерьме, не вставая. Надо, хоть прикрыть его чем-то... Холодища-то какая! Ну, и наломал, вчера я дров!».
Михаил подобрал смятые деньги, слил остатки водки в стакан, залпом выпил. И тут, на пороге, появилась тётка, младшая сестра отца, — толстая, молодящаяся баба в осенней куртке. Затарахтела:
— Боже мой! Запил!.. И ты, что ли, пьешь? Кто окна-то, в доме побил? Нужно срочно, телеграмму отправить в Челны, а то, вы вдвоём натворите дел! Всё ведь, ворьё вынесет из хаты!
Михаил не стал слушать, развернулся и пошел на местный рынок. Если что, тётка посмотрит за отцом. А ему, нужно срочно принять, чего-нибудь, «на грудь», а то мутит, что-то шибко...
...Под вечер, нежданно-негаданно, прибыл друг, — Юрка Волгин, с которым еще в юности учились в музы¬кальном училище. Рослый, кареглазый, с персиковым румянцем, в дорогом, добротном костюме и кожаной куртке. В своё время, Юрка нашел неплохое, в финансо¬вом отношении, местечко и теперь, жил с женой и двумя близняшками-дочками, как говорится, прилично. Ну, не новый русский, конечно, но всё-таки... К Михаилу, хотя и редко, наведывался. И всегда, с бутылкой.
— А-а, владелец заводов, газет, пароходов...
— Михайлушка, Бог ты мой, бухаешь, что ли?! И батя запил?! Ну, вы даёте! Это, конечно, от радости плачешь, что друга увидел? Татарская морда! Ну, рас¬сказывай, как жизнь бестолковая!
Алкаш, и вправду, раскис, заливаясь пьяными слеза¬ми. Было жалко отца, себя, своей неудавшейся судьбы. Юрка же, не в пример, был бодр, весел и неистощим на шутки. Ни дать ни взять, Арлекин с неудачником Пьеро.
— Да не переживай! Помнишь, как с Мальцевыми в поход ходили, в пещеру? Вот, были времена! Ничего не боялись, — в такую нору, под землю, залазили! Моло¬дые... Думаю, — это лучшие наши годы... — Волгин раз¬ливал, принесённую водку, по стаканам.
— Лучше скажи: сколько бабок, у тебя, в банке ле¬жит? — оборвав Юрку, спросил пьяный Михаил, настро¬енный не столь радужно.
— Ну, 250 тыщ долларов. Устраивает? Че докопался-то до денег? Завидуешь, что ли?
— Было бы, чему завидовать... А ведь, в училище казался совсем другим. Стремился к мастерству, творче¬ству... А сейчас, променял это, на счет в банке! Все вы — на одно лицо!
— Если б, у тебя семья была, другое бы лопотал, творец! — огрызнулся Юрка. — Давай-ка, лучше бухни!
Но его друг, уже валился на кровать.
...Мать примчалась из Челнов, через пару дней. Миха¬ил к тому времени, был, что называется, в тяжелом со¬стоянии. Как, впрочем, и Игнатий Иванович, превратив¬шийся в пьяное животное, ходившее под себя. Оба про¬сились в больницу, так как без медицинской помощи и изоляции, попросту, не могли выйти из запоя. В нарколо¬гии, как назло, не было мест. Оставалась одна психболь¬ница. Мать, для обоих, вызвала бригаду.

Глава 2.

1.
— Ну что, с прибытием, Михаил Игнатьевич? — заведующий первым отделением, Вадим Геннадьевич Мыльников, улыбался. — Опять, значит, к нам! Не часто ли, — как думаете? Смотрю, пьянка для вас, стала глав¬ным содержанием жизни? Как состояние?
— Пока тошно... — Михаил, пряча глаза, пожал протянутую руку. Ему было неловко перед врачом, — небритому, опухшему, подавленному.
Опять, эта чертова, наблюдательная палата! А в отде¬лении, — почти те же, знакомые лица. Лежат-то подолгу, из одного района, а, к примеру, такие, как Вадик Татаров¬ский или Стас Шлёп-нога, — эти, годами живут здесь. Одного родня не забирает, а другому идти некуда, — жить попросту негде...
Сосед по койке, татарин Батыров, сам с собой о чем-то разговаривал. В коротких, чуть ниже колена, хэбэ-шных штанах, обросший, — взгляд безумца. Подошел к окну и долго смотрел в него, беспокойным взглядом. Потом, присел на корточки и стал что-то искать, между отделениями батареи. «Нашедши», быстро положил себе в рот, «переживал». Начал подбирать какие-то крошки с пола, — и опять в рот.
Михаил смотрел на всё это, с растущей тревогой. «А что, если такой вот придурок, ночью, возьмёт подуш¬ку, да и задушит? Были ведь случаи! А в четвертой «конюшне», где хроники лежат, тоже убийство произо¬шло. Один доходяга-псих, воровал ночью сигареты у больных, дак Фидель, авторитет палаты, поймал его и, за пачку «Примы», так избил, что тот, через некоторое время, в реанимации помер! А Фиделя, после, отправили на «спец» — стационар для больных-убийц, который, похуже будет всякой тюрьмы! Там режим — строгач! Не то, что здесь — «ясли для детей». Не позавидуешь.».
Через неделю, Михаила перевели не в первую, «элит¬ную» палату, как он предполагал, а как раз в четвёртую, худшую, в которой психов держали, выпуская только в туалет, покурить, да в столовую. Санитар, злющий, как собака, сидел рядом на посту, карауля двери с окошком, забранным железной решеткой.
В первую же ночь, у Михаила украли сигареты, спря¬танные в подушке. «Это Обезьяна! Больше некому! Кры¬са! — подбежал с горящими глазами Сашка Патлусов, 18-летний психопат, отчаянный драчун и нарушитель спокойствия в палате. — Сёдне вечером, с Капризкой устроим ему хорошую жизнь!».
Обезьяна представлял собой жалкое, пускающее слюни, тут же мочащееся, даже не ходя в туалет, подо¬бие человека, — всеми презираемое и получающее, одни подзатыльники и пинки. Он ничего не понимал, кроме элементарных инстинктов — поесть и покурить. Босиком, вечно голодный, что-то мычащий и, постоянно, ворующий у своих сопалатников. В прошлом, до болезни, был офицером милиции и, видимо, еще и поэтому заслужил ненависть окружающих, живущих по законам зоны.
Сашка с Капризкой, — тоже, молодым принудчиком-дурнем, попавшим в психушку за хулиганство и кражи, — скакали по сеткам кроватей, издавая громкое ржание. Потом, прямо по застеленным постелям, начали гоняться друг за другом. Психи их боялись: если кто «возбухнет», тут же получит по морде. Набегавшись, наоравшись, неугомонная парочка стала «вершить суд» над Обезьяной.
«Будешь еще воровать, падла?!» — Сашка, пиная Обезьяну в живот, бил кулаками по спине и лицу. Тот, согнувшись, закрыв голову руками, забился в угол. «Бу¬дешь?! Будешь?!» — Сашка вошел в злой раж, ему «помо¬гал» Капризка. «Ну, хватит, хватит, наверное, Саша! Проучили, и хватит! — вступился Михаил. — Вас же, потом, за избиение и накажут!». Но рассвирепевшие драчуны, даже не слышали. «А-а!» — заорал Обезьяна, и, на счастье, вошел санитар Серёга, — высокий, здоро¬вый мужик, только что заступивший на вечернюю смену.
«Ну, че вы делаете, в натуре? — Серёга был редким исключением из персонала, жалеющий психов. — Хватит, я сказал! Неужели не соображаете, что это больной человек, который ничего не понимает... И остальные, тоже хороши! — крикнул собравшейся толпе. — Над человеком издеваются, а сами молчите! Сашка, еще раз такое повторится, на пять вязок, б-дь, привяжу!».
Все разошлись. Серёга дал, плачущему Обезьяне, сигарету. Михаилу было не по себе: «Ну, дурдом! Бы¬стрей бы, отсюда уехать! О, чертова жизнь!..».

2.

Заканчивался первый месяц больничного «заточе¬ния». Из четвертой «конюшни» Михаила, вследствие «улучшения состояния», перевели во вторую палату. Вздохнул с облегчением. Здесь-то, более или менее, человеческие условия! Но, всё равно, тоска по «воле» брала своё. Тут ведь, натуральная тюрьма! Закрытая зона... Водили их, правда, в баню. Перед этим подняли в шесть часов — бельё снимать, а потом, — строем мыться. И попробуй, откажись! За отказ — вязки. За чифирь — тоже вязки. За драку — тем более.
Вечерами, — как раз, до вечернего чая, когда делать, совсем было нечего, — подступали тяжкие переживания. «Как же вышло, что с Надей случилась такая разительная перемена? Ведь всё, до поры до времени, было прекрас¬но. Она, точно ненормальная! Дура, с чересчур завышен¬ной самооценкой. Впрочем, бабы, — почти все такие.».
Подошел Саня Дёмин, приятель из третьей палаты, добродушный толстяк с бородкой, всегда приветливой улыбкой. Сел рядом на кровать.
— Че делаешь?
— Да тоска заела. О Наде вспоминаю.
— Мне хорошо, — не о ком вспоминать. А она-то знает, что здесь?
— Ей и не нужно знать. Сразу подумает: псих! — Михаил поморщился.
— Не подумает! Возьми, да позвони. Может, приедет? — Саня хитро подмигнул.
— А что, — это мысль! Но ведь, у неё телефона нет.
— Адрес есть? Меня, послезавтра, выписывают. Могу передать, что надо.
— Дак передай! Точно! Почему раньше-то, не подумал об этом! — окрылённый, Михаил толкнул Дёмина пле¬чом. — Ну, ты молодец!.. А вдруг, не захочет? Нет, она точно не приедет! Порвала ведь, все отношения...
— Да как не приедет! Ты же больной, болеешь... Бабье-то сердце жалостливое. В общем, — давай адрес.
Дёмина вскоре выписали. Михаил потерял покой: согласится ли Надя проведать в психушке? До воскресе¬нья, — времени свиданок, — оставалось три дня. Сколько было передумано, пережито! И вот, момент встречи настал...
Проснулся с радостной тревогой. Электричка подхо¬дила к 10-00. Больные — все, кто ходил, — высыпались к окнам. Но он решил ждать в коридоре, недалеко от двери, ведущей в комнату для свиданий.
Медсёстры начали выкрикивать фамилии. Наконец, позвали его. С дрожащими ногами, преодолевая страх, вышел. Во рту пересохло. Со скамьи поднялась Надя, вероятно, не меньше взволнованная.
— Ну как ты? Какой-то парень передал, что ждёшь, — Надя взяла «друга» за руку.
— Нормально. Легче, вроде... О нас, это время, думал. А ты учишься?
— Устала уже. Нагрузка большая. Но интересно. Сейчас вот, археологию будем сдавать. — деваха не знала, что еще говорить.
Неловко помолчали.
— Я так рад, что приехала! Значит, теперь — опять будем вместе?
Надя отстранилась от «психа».
— Нн-нет. Всё остается в силе... Мы не можем, быть вместе.
У Михаила похолодело внутри.
— Но я же, люблю! Не делай так больно! Неужели не хочешь, чтоб.
— Не цепляйся за меня, Михаил! Не могу... Не хочу... Сам должен понять!
В это время, в дверь снаружи, просунулась голова молодого парня: «Наденька, нам пора! Электричка не будет ждать!».
— Сейчас-сейчас. — Надя мельком взглянула на Михаила, на его реакцию, засобиралась. Он повержен¬ный, как ударом молнии, молчал.
— Ну, прощай! — и девчонка выпорхнула за дверь... Бедняга не помнил, как добрался до шконки. Сразу
лёг. Какой подлый удар! По самому больному месту! Да, бабы умеют мстить... Так, хоть бы не в больнице! Спецом ведь, приволокла этого сопляка! Ну и ну!..
У Михаила поднялось давление. На утреннем обхо¬де, врач, тут же, заметил перемену в нём и назначил де¬сять капельниц мелипрамина (антидепрессанта), естест¬венно, внутривенно. Курс лечения, после этого заканчи¬вался, и больного, вскоре, выписали.

3.

Из «здравницы», несчастный влюблённый приехал на электричке, но отправился не домой, где его ждали родители, а прямиком — на рынок, где, бывало, покупал спирт у азеров, да и пьянствовал с местными алкоголика¬ми. На душе было муторно, никакое лечение, конечно же, не помогло унять страдания, связанные с предатель¬ством Нади.
Возле лотков у входа, стоял Паштет с раздвигой и лопатой, — полудурковатый, вечно грязный и вонючий полубомж, всё ж таки работающий здесь, на рынке. Михаил, как-то раз, выпивал с ним какой-то сомнитель¬ный спирт и вот теперь, зная, что у Паштета «всегда есть», приветствовал его.
— Ну, че Паша, давай чего-нибудь дёрнем? За мною, потом, не встанет!
— Директор рынка сказал, что б я — ни-ни. Убирать ведь снег еще надо! — Паштет, как-то по-особому, рас¬тягивал слова. Как бы извиняясь, улыбнулся — Хотя немного, наверное, можно. Счас возьму. Жди у входа. На ключик пойдем.
В киоске «Бытовая химия», Пашка купил, всеми ува¬жаемую, «Берёзку» за 12 рублей, с изображением леонар-довского витрувианского Человека. Тут же, откуда ни возьмись, на «хвост» к нему, села пара бомжей, завсегда¬таев рынка. «Обрубай хвосты!» — заорал, было, Михаил, но обладатель заветного спирта, не мог этого сделать из этических соображений: когда-то ведь, и бомжи его уго¬щали.
Вчетвером перешли через дорогу, спустились к доми¬ку с заснеженной крышей. Здесь, из железной трубы в колоду, бежала ключевая вода.
— Ну, че давай разливай, а я пока стаканы найду... — пробурчал Серёга, один из бичей (Михаил немного его знал). Было довольно холодно. Ледяной водой, один к одному, — разбавили «Берёзку». Полиэтиленовые ста¬канчики, найденные, тут же, неподалёку, сполоснули.
— Ну, будем! — первым выпил Михаил и пустил стакан по кругу. Спирт отчаянно вонял какой-то резиной. Сначала, чуть не стошнило, а потом, голова, как-то непри¬вычно, загудела. «Надо еще выпить, чтоб не так противно было!». И он, кривясь, хапнул очередную «дозу».
Зачин был сделан. А дальше шло, как бы, само собой. Чтобы добыть денег, вместе с Серёгой «подъезжали» к мужикам, бравшим пиво в киосках. Кое-кто давал, остальные же, или молча, уходили, или даже возмуща¬лись. Но это попрошаек, особо не трогало.
— Слушай, Михаил! — подошел Паштет с лопатой. — У тебя переночевать, сёндне можно? Значит, не против? Ну, мы с Серёгой подойдем, если что. Понятное дело, со спиртом.
Быстро наступал зимний вечер. Немного морозило. Михаил уже был «готов». Тянуло спать, и он пошел, по направлению к дому. Постучался к родителям, чтобы взять ключи от «избы». Дверь открыла мать.
— Вот те, здравствуйте! А мы ждём сына трезвым, нормальным. А ты вон как! Уже успел напиться! Так зачем тогда, лечили-то два месяца?
Прошли к михайловой халупе. Холодища в доме! Мать затопила печь.
— Есть-то, будешь что-то?
— Да мне и так хорошо. Ты иди, я спать лягу. Дотоп¬лю и лягу.
Часов в двенадцать, в дверь застучали. Пришли Паш¬ка с Серёгой. Всё с тем же спиртом, пахнущим резиной. Развели, выпили. Паштет лёг рядом с хозяином на кро¬вать, а его друг — прямо на пол.
Ночью снились кошмары. Бомжи храпели.
— Пашка! Че, от тебя такая вонь?
— Дак ведь не моюсь! Поэтому, и несёт, бога мать!
— У тебя же, родители рядом живут? Почему туда не идёшь?
— А не нужен я им. Да и они не нужны. Одному-то спокойней. С другой стороны, даже нравится, такая вот, жизнь.
— О, господи!..
«До чего я дошел! Уже с бичами, бухаю и сплю! — думал про себя Михаил, отвернувшись от душного ханы¬ги. — Нет, надо остановиться, пока не поздно! Ведь я музыкант, поэт, журналист, ученый, наконец! И так низко пал. Надо в корне менять свою жизнь!».
Утром, хозяин выгнал бомжей, с трудом, преодолевая тошноту.

4.

Запой предотвратить удалось. Михаил даже сам себе удивился. Не стал пить, и всё! Есть, значит, у него сила воли. Болел целый день, до вечера, а потом, похмелье отступило. На душе стало легко, приподнято. Заработала мысль. «Ну, умер Борис Борисыч, так что, и себя сейчас хоронить, как ученого? Может, без лишних сантиментов, придти прямо Мяткину, в пединститут, и показать ему свои мысли? Зря, что ли, на машинке их изобразил, когда еще Борис Борисыч болел? Не всё там, конечно, гладко сформулировано, но главное-то, отображено...».
Профессора пришлось «ловить» несколько дней. Свободный, блин, график работы! Хотя, — глава научной школы и был деканом психологического факультета.
Наконец, удалось застать его, под вечер, в своём каби¬нете. Пришлось долго ждать, пока освободится. От нече¬го делать, Михаил рассматривал, отделанный под евро, коридор второго этажа с дверьми в аудитории. Здесь и располагался факультет. Вот, стенды с расписанием за¬нятий, приказами деканата для студентов; пол застелен мягкой дорожкой; в конце коридора — портрет Верлина с указанием лет жизни и известной цитатой из осново-полагающего труда. Всё выглядит чисто, аккуратно, со вкусом, — одним словом, Храм науки. Но это лишь внешне. А внутри.
Из дверей кабинета профессора и декана, выглянул Мяткин, лысоватый, еще крепкий, пожилой мужик в бежевом свитере.
— Ну что у тебя? Заходи. Только побыстрее.
— Да вот, принёс кой-какие мысли, относительно верлин-ского труда, — неожиданно, перетрусил Михаил. — Плод, так сказать, нашего с Борисом Борисовичем содружества.
В просторном кабинете, стояли роскошный диван и кресла, посредине — стол с мягкими стульями, вероятно, для заседаний кафедр. Мяткин уселся за своё рабочее место. Стал рассматривать рукопись.
— Ну, знаешь, ты и настрочил! У меня времени нет, чтобы разбирать всё это. Пединститут, скоро, выпускает Вестник с нашей психологической специализацией. Так вот, можешь ли, — из того, что принёс, — подготовить статью, листов на 10-15? Мы же не против, чтоб молодёжь выступала со страниц академического издания. Многим дорогу даём. Вот, и сделай. Но чтоб статья была со сносками, указанием литературы, и так далее. Ладно? — Мяткин, всем видом показал, что разговор закончен.
— Я только хотел, спросить об одной вещи, — заторопился Михаил. — Как в школе, сейчас трактуют однозначную разноуровневую связь?
— Какую, какую? Не слышал о такой!
— Ну, у Верлина, на странице 136, имплицитно о ней говорится.
— Так Верлин, когда написал свой труд? Десять лет уж прошло. Школа давно вперёд вырвалась. Сейчас работаем над концепцией активности индивидуальности, а ты о какой-то, разноуровневой однозначной, — правильно говорю? — связи толкуешь! — Мяткин, с пренебрежением, смотрел на Михаила.
— Так в этой связи, заключен ключ к адекватному пониманию теории!
— Давай, счас не будем разводить дискуссию. Прино¬си статью, — наши доктора, из редколлегии, посмотрят и решат: печатать её или нет. До свиданья! — Мяткин выставил «недоумка» за дверь.
«Вот так-так! — приходил в себя Михаил. — Он да¬же понятия не имеет о разноуровневом конституциональ¬ном типе, который и отражает математическая связь! А ведь, член-корреспондент академии наук! И такое непро¬ходимое невежество! Что тогда говорить, обо всех этих горе-ученых, работающих под его руководством? Нужно срочно сделать сообщение, показать подлинное положе¬ние дел в теории. Раскрыть дурням глаза и обелить имя Верлина, которое уже успели вымарать.».
И Михаил засел за работу, понимая, что ему предо¬ставлена возможность, не только проявить себя, но и «вывести целую научную школу из теоретического тупи¬ка», утвердить «истинность верлинских теоретических положений». А это означает, «переворот во всей системе научного знания о человеке»!..
— Работу нашел! Берут меня. Частная фирма «Ме-тиз». Андрюха Лосев подсказал туда обратиться. Ложе¬менты для носилок делать будем. Зарплата каждую неде¬лю, как в Америке. Питание прямо там, ну, бесплатно... — Михаил, хлебая неизменный материнский суп, возбуж¬дённо рассказывал о своих успехах родителям.
— Ну, и, слава Богу! Сейчас не так-то просто устро¬иться! Пить не будешь, никто не погонит. Пусть простым рабочим. Главное деньги хорошие и вовремя! — радо¬валась мать. Игнатий Иванович же, предпочитал отмал¬чиваться. Работал, понимаешь, в газете, а стал простым подручным в каком-то автомобильном цеху!..
Смена начиналась в восемь утра. В темноте, Михаил шел вдоль заводских строений к старому, с облупленным кирпичом, цеху. Переоделся на втором этаже, в разде¬валке, и спустился вниз, где мужики покрывали особым раствором кузова легковых машин. У его бригады, состо¬ящей из четырех человек, были другие задачи. На станке разогревалась плотная полиэстироловая ткань, которую потом, когда еще не остыла, использовали для накладки ложа носилок, заказываемых, для самых различных нужд, одной организацией.
Михаил, естественно, плохо разбирался в технологии изготовления сего продукта, и навыков, необходимых для элементарных рабочих операций, у него не было. Приходилось всему учиться, как говорится, с нуля. Му¬жики из бригады, особенно «главный» — Евгений, удив¬лялись его «тупости», но виду не подавали. Потихоньку натаскивали, давая простейшие задания, не требующие рабочей смекалки. Вообще же, они сразу заметили, что
Михаил не их круга человек, даже говорящий, как-то «заумно».
— Никола, а для чего эта дырка?
— Не дырка, а отверстие! — Николай, голубоглазый 30-летний мужик с испачканными маслом, руками и робе, поправил «чудака». — Знаешь, заметил я, торопишься ты работать, суетишься. А тут, нужно делать не спеша, вдумчиво, с расстановкой.
— Зарплата, значит, сегодня?
— После смены, всегда дают. Отметим, как надо! Тебе, наверное, мало заплатят, как начинающему.
— Но я ведь, как все, по восемь часов пашу!
— Так дело-то, не в количестве, а качестве труда. Приноровишься, больше будешь иметь.
За неделю, Михаил получил, из рук самого начальни¬ка, 450 рублей. И то, не плохо! В раздевалке мужики, в предвосхищении выпивки и отдыха, оживлённо перегова¬ривались. Толпою, закупили водки и отправились в забе¬галовку неподалёку. За столиком, Евгений разлил своей бригаде, сразу по 150 грамм на каждого. Почти целый стакан! Михаил, такими дозами, пить не привык, но от¬ступать было как-то неудобно, не по-рабочему. «Ну, вздрогнем, мужики!». И все, залпом, осушили стаканы. В голове сразу зашумело. А ребятам, хоть бы хны!..
В разгар веселья, в забегаловку ворвалась какая-то баба. Михаил сначала её и не узнал. Ба! Да это санитарка из психбольницы, из их отделения, Валя! А оказалась-то женой Николы, пришла, чтобы получку всю не пропил.
«Психа» с Черной горы, она, понятно, сразу узнала. Отозвал, на минуту, в сторону.
— Слушай, Валя! Не вздумай, мужику-то брякнуть, что я на Черной горе лежал! Сразу ведь передаст, а в бригаде, вряд ли поймут.
— Да нет, не скажу, не переживай... — внимание Вали было занято другим: как вытащить своего Колю отсюда.
Пили еще, но Михаил помнил только, как ходил к бригадиру домой и играл на баяне, потом, кто-то тащил его на остановку; помнил свет фонарей и падение прямо в снег. Очнулся в вытрезвителе. Оказывается, приволок¬ли менты, найдя лежавшим неподалёку от рынка, без шапки, «с распростёртыми объятиями», как выразился сержант. Благо в вытрезвителе «корреспондента» зна¬ли, — когда-то брал здесь интервью, — и потому, выпус¬тили сразу, без штрафа, как только чуть протрезвел.
.В понедельник, Михаил был, как штык, на работе. Начал, было переодеваться, но вызвал, к себе в кабинет, начальник. Тут же, сидел мастер.
— Вот что, дорогой. Бригада не хочет, чтоб ты с ни¬ми работал. Содержать лодыря, ей не выгодно. Здесь не богадельня, здесь вкалывать надо и знать своё дело! Так что, собирайся, и до свидания. Если хочешь, перего¬вори с мужиками. Только думаю, это мало, что даст...
Михаил оторопел. Недавно ведь, в пятницу, были лучшими друзьями, вместе пили, а сейчас — вон, как дело повернулось! Что-то здесь не чисто! Уж не капнула ли Валентина, благоверному про психушку? Поэтому, бригада и не хочет оставить. Ясно ведь... И он пошел из цеха, даже не заглянув к своим. Вот тебе, и рабочий класс, черт бы его побрал!..
Глава 3

1.

Уже в феврале, чувствовалось приближение весны. Затяжные оттепели говорили об этом. В погожие деньки, когда снег понемногу таял, даже воздух пах, как-то, по-особому, по-весеннему.
Михаил, получив небольшой гонорар в редакции «Местных новостей», чтобы закрепить и без того отлич¬ное настроение, взял пиво в одном из киосков, разбро¬санных возле площади Революции. «Тряхнуть, что ли, стариной? Вон сколько интересных девчонок! Ну-ка, а это что за краля?». У перекрёстка, высматривая тран¬спорт, в тёмной шубке и меховой шапочке, стояла, вроде бы, симпатичная барышня.
— Девушка, куда-то, очевидно, едете? Какой автобус ждёте?.. Вот как? И я его, как не странно, поджидаю. А простите за любопытство, вы, кто по гороскопу?.. Так и знал, что Водолей, — на лице написано! А очень торопи¬тесь? А то, могли бы зайти в очень даже, неплохое местечко...
Мадемуазель, как безошибочно определил Михаил, была без особых претензий и весьма, сговорчивой. Прос¬товатый взгляд серых глаз, смазливое непривередливое личико; неброская, в принципе, одежда, речь провин¬циального жителя, — всё говорило о том, что с девахой можно было, запросто, добазариться. И, как оказалось, она только этого и ждала...
Зашли в небольшое кафе. К удивлению и удовлетво¬рению ухажера, Лена, — так звали девушку, — захотела выпить не дорогого вина, а по рабоче-крестьянскому — водки.
— Вот это я понимаю, Лена! Это по-нашенскому, по-простому! Зато, сразу в бровь и в глаз!
— А ты откуда, такой быстрый взялся?
— Я же газетчик, журналист... Мы привыкли рабо¬тать мобильно, оперативно!.. А че, где-то, недалеко здесь живешь?
— Приезжая я. Издалёка. С Краснодарского края, из станицы Троицкой. Сейчас у тётки обитаю. — Лена уже, слегка захмелела.
— Казачка, что ли?
— Может быть, и так... А ты симпатичный! Че здесь сидеть? Че-то людей стесняюсь. С кем, хоть живешь-то? Пригласишь, — либо че?
— Ух, ты! Сразу быка за рога! — Михаилу, эта деревенская простуха, всё больше нравилась. — Ко мне же, ехать далеко надо! Согласна?
— А че не то!
— Тогда давай, приобретём, что-нибудь из горячи¬тельного. Водки, что ли?..
В автобусе, толпа прижала их друг к другу. Глаза Лены засветились, как, впрочем, и у Михаила. Это говорило о многом...
В «избе» девке, как не странно, понравилось сразу. Выпив немного, проговорила:
— Уютно у тебя. И че, — так один и живёшь? И не женатый ни разу?! И куда только, бабы смотрят!
— Бабы смотрят на то, какая хата, и сколько бабок зарабатываю. Ну, не удовлетворяю их запросам, и точка! Тебе ведь тоже, наверно, квартиру и деньги подавай?
— Да плевала на это! Лишь бы, мужик был нормаль¬ный. Ну, любил там... А остальное, само придёт!
— Вот, и я говорю то же самое! — удовлетворённо залыбился Михаил. — Ты, смотрю, не такая изнеженная, да требовательная, как городские тёлки.
— Известное дело! В деревне ведь жила... А сюда, к сестре и дядьке приехала. На работу устроили, нянечкой в садик. Пока, у них и живу...
Михаил, глядя на чувиху, всё больше и больше воз¬буждался.
— Ладно, уж, — заметила его нетерпение Лена. — Пойдем, ляжем. Вижу, че тебе надо! Но сразу, — только петух кур топчет...
...На удивление, фигурка у гостьи была, что называет¬ся, классической, стройной. И не подумал бы, что дере¬венские девки, могут быть, такими привлекательными!
— Слушай, Лена! А родители твои, в Краснодарском крае остались? — Михаил прижал к себе обнаженную девушку.
— Мать повесилась два года назад. Отец по зонам сидел, а я в интернате воспитывалась. Потом, вышел и увёз меня в Дагестан. А там такие дела! Стреляют во¬всю... В общем, решили сюда, к родственникам на Урал перебраться... А отец, позже, опять сгинул куда-то.
— Может, не стоит родственникам досаждать? Пере¬бирайся ко мне, и всё тут! Одному-то жить, во, как надоело! — провёл по горлу Михаил.
Лена, похоже, что задумалась.
— А твои мать с отцом, что скажут?
— А ничего! Должен же я, когда-то, семейную жизнь устраивать. Или разница в возрасте смущает? Считаешь, наверное, старым...
— То же мне, старый нашелся. Мужик — самый сок! — чувиха крепко прижалась к Михаилу. — Завтра же, соберу вещи! Только вот, не погонишь ли потом?..
На следующий день, в воскресенье, Лена, с двумя чемоданами и кульком (весь багаж), прибыла на Потерян¬ную.
— Даже не знаю, правильно ли делаю! — казалось, она была, чем-то удручена. Михаил, радостно-возбуждённый, взял из рук вещи.
— Всё будет нормально! Я дак, нисколько не сом¬неваюсь. Места, конечно, здесь маловато, но нам хватит. Кстати, поесть уж немного приготовил...
Сели за стол на кухне. Хозяин разлил, по тарелкам, быстрорастворимый суп. Между тем, деваха оглядывала полуразвалившуюся, давно не беленую печь, а через проход, — комнату с вылинявшими обоями и покатым полом. Старая мебель дополняла печальную картину.
— Тут ремонт нужно делать, обои переклеить, пол выкрасить. И кормиться надо, не пакетными супами... Я так и не поняла, работаешь сейчас или нет?
— Пока нет постоянного места, — смутился Миха¬ил. — Но один друг детства, — бизнесмен, пчелиная компа¬ния у него, — скоро возьмёт к себе. Только, не знаю, вот кем...
— Давай, быстрее устраивайся. А то, у меня деньги маленькие, на двоих не хватит...
Пришла мать. Незаметно оценивающе, оглядела буду¬щую сноху и, вроде, осталась довольной.
— Живите, конечно. Дело-то молодое! Вот только, Лена, терпения с Мишей набраться нужно. Хозяин из него никудышный. Выпивает. Толком не работает. Коро¬че, в руки брать надо. А у родственников где, говоришь, квартира?.. А с мужиком-то, раньше жила?..
Начался, по-видимому, «женский разговор», и Ми¬хаил, одевшись, вышел на крыльцо покурить.
Сейчас, трезвыми глазами, он, немного, смог оценить Лену. Внешне, вроде, симпатичная, миниатюрная — на мальчишку похожа, тем более без больших претензий. Но что-то, есть в ней отталкивающее, а что, пока не по¬нимал. Видно, что туповатая девка и, судя по всему, ис¬порченная, потасканная жизнью, не смотря на 20 лет. Уж очень они быстро сошлись! Другие-то ломаются, выдерживают, пускай и минимальный, но срок. А эта, тут же, под него легла, и, на следующий же день, пере¬ехала к «жениху». Ненормально это как-то. Хотя, мо¬жет быть, понравился ей очень. Да и Лена устраивала... С другой стороны, кто на Михаила, клюнет? Кому ну¬жен нищий, безработный, пьющий, психобольной! Какая еще дура, согласится жить? Нужно радоваться, а не переживать!
И бедняга радовался, что теперь не один, что, нако¬нец, обрёл друга, близкого человека. Да и родители, вздохнут спокойно. Наконец-то перестанет, может, бол¬таться с кем попало, пить будет меньше, а потом, гля¬дишь, и женится, детишки пойдут... Короче, всем с по¬явлением «невестки», открылась надежда на лучшее будущее. И ведь у неё, серьёзные намерения; тоже, девка неустроенна в жизни, — хочется своего угла, семьи...
— Так что, Лена, Михаил, если вы, и вправду, жить намерены, — надо как-то обустраиваться. Тебе на работу оформиться, не пить. А Лена, пусть пока приглядится... Ремонт вот, делать хочет, — довольная разговором мать, засобиралась домой. — На первое время, возьмёте у нас картошки; если что, — приходите...
Матушка ушла. Михаил подошел к девахе, положив, сзади, ладони на плечи. Она его поняла. Начал раздевать. Но остановился.
— Знаешь, надо тебе, кое-что сказать... Хотя, уже поздно заикаться...
— Ну, говори. Если что, — не обижусь.
— Короче, у меня, до нашего знакомства, были связи.
Ну, и подцепил одну ерунду. Да ты не бойся, ничего
страшного. Но неприятно
— Что теперь уже... Значит, будем вместе лечиться. Михаил, с благодарностью, обнял Лену. Вот девка,
так девка! Не то, что все эти кривляки! Даже хорошо, что из деревни. И печь истопит, и сварит поесть на ней; и не будет ныть, что воду на себе таскать нужно; и что «удобства» на улице. Нет, девка — настоящая находка! Пускай, ума нет... А зачем женщине, вообще, ум? Главное ведь, чтоб любила...
Михаил положил Лену на разостланную кровать, шепча ей ласковые слова.

3.

— Нет, пресс-секретарем, пока не могу взять. Начни-ка с самого «низа» — разнорабочим на производстве... — разочаровал друга Горлов, президент пчеловодческой компании. — А что касается бюллетеня, буду давать для него материалы, — в том числе, на правку. Это будет отдельный заработок. Хочу вот, замахнуться на книгу о пчелопродуктах! Поможешь ведь? Хорошо заплачу...
И Михаил принялся за работу. Производственные цеха «Прополиса», находились в подвалах одной из городских поликлиник, — Горлов арендовал там площади. Выпускала фирма различные драже и мази, на основе пчелопродуктов: мёде, пропо-лисе, перге, маточном молочке и т. д., а также сам натуральный мёд, с разными биоактивными добавками. Помогали эти средства, при целом комплексе болезней — от сердечно-сосудистых, кожных до трудно излечимых, — рака, например. Распространение продукции, осущест¬влялось через сетевой маркетинг, не только по Уралу, но и по другим регионам страны. Фирма процветала.
В длиннющем подвале, на всё здание поликлиники, располагались склады сырья, цехи переработки, различ¬ные лаборатории. Михаил был везде на подхвате — раз¬грузить ли сахар, мёд в 60-ти литровых флягах; запол¬нить ли барабаны для выработки драже, складировать ли уже готовую продукцию. Режим был напряженным. Но вот, много ли Горлов заплатит? Ставки-то как тако¬вой не было. А за журналистскую работу, друг детства «отрывал от себя» не так уж, чтобы и ахти. Прижимис¬тый мужик! Если бы обратился к услугам другого газет¬чика, — пришлось бы, только так раскошеливаться! А тут, за копейки, Михаил согласен на него пахать. Ох, и меркантильный же народ, эти бизнесмены!
Единственной радостью, которая грела душу работ¬ничка, была возможность, не только на халяву есть, до отвала, мёд и тырить его потихоньку домой, но, глав¬ное, — выпить. Спиртосодержащие растворы с пчелопро-дуктами, сделанные здесь же, на производстве, предназ¬начались для изготовления лечебных средств. А он, с Женькой из барабанного цеха, тоже «бухарика», упот¬ребляли их по другому назначению, втихаря сливая в небольшие мензурки. Горлов же, до поры до времени, о тайных «махинациях» со спиртом не знал.
— Хор-роший ты, Женька, мужик! И за что уважаю, сам не знаю... — в этот раз, Михаил немного «пере¬брал». — Слушай, когда говоришь, праздновать 10-летие «Прополиса» будем? Через неделю? А народ-то у нас, серьёзный всё, непьющий... Раньше, говоришь, гуляли — только шум стоял?.. Не-ет, бабами не интересуюсь боль¬ше. У меня любимая женщина есть! Такое чувство! Такая любовь! Тебе и не снилось...
И в самом деле, отношения с Леной, — уже полме¬сяца, живущей в «халупе», — были прекрасные. Их так и притягивало друг к другу, что не могли и на день рас¬статься. Да что на день, — на час!.. Нынешней весной, после долгих мучений от безответной любви к Наде, Ми¬хаил ощущал то, что люди называют, наверное, счастьем. Нет, была какая-то воздушная эйфория, он буквально летал, а не ходил, зная, что его теперь дома ждут, любят, боготворят... Это какое-то чудо, — иначе не назовешь!..
...На 10-летие коллектива «Прополиса» закупили несколько ящиков водки, шампанского. Женщины приго¬товили кучу разных салатов, было горячее, даже десерт. Горлов, зная, что Михаил в прошлом — музыкант, добыл для него баян.
— Поиграешь народу, ладно? Но только к спиртному не прикасаться! Мне нужен классный вечер.
Когда Михаил вошел в помещение производственного цеха с баяном, духота и запах всевозможных яств, нака¬тили горячей волной. За длинным столом, впритык друг к другу, сидело человек пятьдесят. Праздничные речи и здравицы были уже произнесены, и Горлов, без пиджака, в белой рубахе с галстуком, запросто, разговаривал, по душам, с женщинами коллектива.
— А вот и наш маэстро! Давайте, девушки, споём «Черный кот за углом», мою любимую!
«Маэстро», тут же, «схватил» тональность и развер¬нул меха. После, публика, разгоряченная вином, стала заказывать популярные песни. А потом, и до плясовых дошло...
— Отличный ты музыкант! Только бы, не пил... — раскрасневшийся Горлов подсел к другу. — На, вот, возьми. И, сунул, незаметно, в ладонь 300 рублей. И чего, вдруг расщедрился?
А потом, Михаил сидел в центре бабьего хора и играл «Ой, рябина кудрявая», «Виновата ли я» и другие народные «хиты». За что получил, от зав. производ¬ством, в подарок, бутылку водки. «Выпьешь попозже! Ну, и молодец же ты!».
А дома, ждала такая тёплая, ласковая Лена, которой он и отдал, «как жене», свой первый заработок в «Про¬полисе». Хороша, всё-таки, жизнь, как не крути!..

4.

В выходные утром, когда Михаил и Зая (так ласково, стал называть подругу) — еще спали, пришел Андрюха Лосев, сосед по улице. Фамилия этого парня, будто, соответствовала внешнему виду и характеру. Высокий, здоровущий, он отличался, к тому же, «зверским» любо¬пытством. Кругом у него были знакомые и друзья, кото¬рых Андрей обегал, как лось, собирая «важные вести», тут и там. И к Михаилу зачастил, как только у того по¬явилась «интересная» сожительница. Вообще, новость о михайловой «женитьбе», разнеслась в округе за не¬сколько дней, и посмотреть на «казачку с Краснодар¬ского края», уже успели многие знакомые мужики. Весть же сию, понятно дело, разнёс, ни кто иной, как Лосев.
— Ну, че пойдешь сегодня на вечер выпускников? —
Андрюха спрашивал хозяина, а сам, между тем, с улыб¬кой рассматривал Заю. — Всё-таки, раз в пять лет, школа народ собирает!
— У него дома много дел! А там, — опять грандиоз¬ная пьянка будет! — ответила за благоверного Зая, са¬дясь на колени к «мужу». — Тем более, у нас денег нет...
— Там можно, и без денег. Как посмотрю, у вас совет да любовь! Два голубка! — продолжал улыбаться Лосев. — Бармалей-то здесь был? Так знаешь, что заявляет? Будто, больше Ленке подходит по возрасту, чем ты, Михаил! Смотри, уведёт — не заметишь!
— Не уведёт, правда, зайчонок? Зачем тебе этот ду¬рак? Я лучше, так ведь? — «муж» не сводил с Лены влюблённых глаз. — А на вечер, однако, схожу. Давно не виделись! Интересно же, — кто кем стал!
— Денег не получишь! — Зая обиженно надулась. — Тогда, к тётке и сестре поеду. Че, одна-то, дома буду сидеть?
— В шесть часов, классы собираются... — уточнил Лосев. — Кстати, Чонок и Дрёмин хотели придти. Короче, там встречаемся!..
...Настроение было первоклассное. С крыш деревян¬ных домов, весело бежала капель. Лучистое солнце све¬тило во всю. Встречные люди, казалось, разделяли, пере¬полнявшую душу, радость. К школе, нужно было идти по старой мощеной дороге, в гору.
Сколько раз, — вот так, по мостовой, — он в детстве спешил на уроки! Хотя со школой, были связаны, не са¬мые лучшие воспоминания. В классе пацаны недолюбли¬вали, а иногда и били. Только с седьмого класса, когда повзрослел, мог постоять за себя... Здесь же, расцвела первая любовь к Наташе Мосейчук. Сначала безответная, а потом, когда оканчивал восьмилетку, готовясь посту¬пать в музучилище, гордячка, наконец, обратила внимание. А ему-то, — было уж по фиг. Разлюбил, короче...
Сколько же воспоминаний! Интересно посмотреть на тех сопляков, которые сбегали с уроков. На девчонок-сплетниц, объявивших, когда-то, Михаилу бойкот. А учителя? Кто-то, может, работает еще?
А из старого здания, школу перевели в блочные, но¬вые апартаменты. «Ученик», как раз, и подходил к ним сейчас.
Народу в вестибюле и столовой, где собрались вы¬пускники, — некуда было ступить. По столам, во всю уже, разливали, принесённое с собою спиртное. «Сво¬их» Михаил отыскать пока не мог. Наверное, уединились, где-нибудь, в классе. «Жаба» страшно горела, — надо, блин, выпить! И тут, — откуда не возьмись, — вынырнул Андрюха Лосев. По всему видно, чувствовавший себя, в этом гудящем шуме, как рыба в воде.
— Че стоишь, как потерянный? Класс не можешь найти? Айда, пока к нам!
За столиком сидели знакомые ребята. Просто учились тогда, в детстве, в младших классах. Всем разлили водки. Но у Андрюхиных друзей была своя компания, и через время, Михаилу, изрядно принявшему на «грудь», при¬шлось уйти. Догадался, спросил: где 10-«а», в каком кабинете? И вскоре, был среди однокашников.
Какие же парни взрослые, возмужавшие! А девчонки — матери, по два, по три ребёнка имеют. Кто как устроился в жизни. Дрёмин — бизнесмен, а Безматерных — в школе учителем. Чонок — известный, в округе, «авторитет».
— А ты, Миша, кем сейчас трудишься?
— Да как сказать? Пишу потихоньку... Для газеты.
— О-о! У нас свой писатель! Ну что, девочки, — коньячку?
Все были, мягко говоря, не трезвые, но Михаил на¬пился под завязку. Да так, что, когда выходил, полетел вниз по лестничному пролёту. Домой не помнил, как добрался. Нашла его Ритка, соседка, в сугробе, — непо¬далёку от «избы». Еле довела...

5.
— Что хоть, ты это пишешь? — Зая с интересом рас¬сматривала, за спиной «мужа», ровные строчки в тетра¬ди. — В газету, что ли, понесёшь?
— Да вот, статью нужно отдать. Тебе тут, всё равно, будет ничего не понятно... — Михаил захлопнул тетрадку.
Теперь у него есть, что показать Мяткину! Статья, в принципе, готова. Здесь отражено главное: как интерпре¬тировать каузальную разноуровневую связь. А имен¬но, — она означает, что свойства индивидуальности являются одними и теми же, относительно тождествен¬ными элементами, что выводит к пониманию человека, как генотипа, видоспецифической особи. Это и есть ключ к расшифровке теории, а, значит, и разрешению вековых проблем человечества; революционному перевороту, интегрирующему естествознание с социогуманитарными науками.
На следующий день, отнёс отпечатанную статью Мят-кину. Тот же, отдал её на рецензию Алексею Родионо¬вичу Карасёву, доктору наук, зам. редактора, ответствен¬ного за коллективные сборники школы, а также выпуск психологической секции Вестника пединститута. Через две недели, Карасёв обещал высказать своё мнение, относительно сообщения.
Михаил еле дождался срока.
— Ну что сказать... — Алексей Родионович, — внеш¬не невозмутимый, небольшого роста, с седой головой, — неторопливо разгладил рукопись. — Статья, конечно же, слабая. Много спорных мест. И потом, непонятно вы как-то пишите. Надо писать так, чтобы студент даже понял... К тому же, эти домыслы...
— А я не для студентов её готовил! — парировал Михаил, задетый за живое. — И никакие это не домыс¬лы, а расшифровка имплицитных, скрытых положений теории. Вы, разве не согласны, что индивидуальность — генотип?
— Боже упаси! Какой генотип? Тип нервной системы по Павлову — да, генотип. Но личность, её социальность подчиняются совершенно иного рода закономерностям! Нет, статью нужно переделать!
— Пускай, Мяткин прочитает, и он уж решит: печа¬тать или нет. Ведь за ним, в конце концов, последнее слово?
— Ну, как будет угодно, молодой человек! — обидел¬ся Карасёв. — Но, повторяю, в таком виде, теоретичес¬кие эти выкрутасы не пройдут!..
Михаил ждал еще полмесяца, пока Мяткин сам не соизволил, не снизошел до того, чтобы пробежать гла¬зами статью. Наконец, вызвал «вольнодумца» к себе в кабинет. Тут же, сидел и Карасёв.
— Ты, я знаю, в газете работал? Так вот, это не на¬учное сообщение, а какая-то газетная дребедень! Ну, почему вдруг решил, что Верлин имел панбиологический взгляд на индивидуальность? Посмотри, хотя бы другие его монографии! Там, черным по белому, сказано совер¬шенно обратное! — Мяткин, казалось, вышел из себя.
— Николай Иванович! Так ведь, он не мог, прямо выразить сокровенные мысли. Времена-то были совет¬ские, цензура и всё такое... — тоже повысил голос обви¬няемый.
— Нет, брат, у тебя это не пройдет! Школа, принци¬пиально, отстаивает позиции ведущей роли социальной детерминации в развитии психики, а ты вон что, — человека зверем выставляешь! — Мяткин выразительно посмотрел на Карасёва. — Нет, однозначно, такую диле¬тантскую статью мы печатать не будем!
— Тогда вы и академика Павлова отрицаете? Чем здесь только занимаетесь?! Не научная школа, а сборище карьеристов и прихлебателей! — Михаил, уже не сдер¬живал себя. — Да вас разогнать всех нужно!
— Вон, вон! И чтобы, духу твоего тут не было!! — Мяткин схватился за сердце... Но возмутитель спокойст¬вия, уже хлопнул дверью.
«Теперь конец! Дорога сюда, навсегда закрыта! — переводил дыхание Михаил, оказавшись на улице. — А всё равно, — ловить здесь нечего! Может, в Москву рвануть? Но кому я, блин, нужен! Там своих «деятелей» хватает, под завязку. Тем более, — другие школы, дру¬гие теоретические взгляды... Что же делать?! Неужели, так и не удастся, реализовать свой творческий потен¬циал?..».

Глава 4
1.

Жизнь с Леной, в принципе, удовлетворяла Михаила. Он всё больше и больше привязывался к ней. Более то¬го, — полюбил, почти не вспоминая о Наде. Вскоре, за¬теяли ремонт. Зая оказалась работящей девкой. Даже отец, относящийся скептически к «семейной жизни» сына, начал уважать «сноху» за трудолюбие. ««Жена»-то — молодец! А ты, как бездельником был, так им и остался! Она и обои клеит, и полы умеет красить, и стулья починила. На все руки мастер! А «ученый», толь¬ко на подхвате. Разве, мужик таким должен быть?..».
Зая и на крышу амбара залезала, чтобы поправить, покрывающие её, железные листы. Даже дрова колола! Только чего вот, со двора не уходит и у дома прибирает¬ся, хотя это, вроде, особо и ни к чему? Потом лишь, до Михаила дошло, что Ленка попросту, по-бабьи, красуется перед новыми соседями, заселившимися на второй этаж. Молодыми парнями, то есть. Семья — Юлька и Рашид с тремя сыновьями — прибыла из небольшого городка, в котором шахты закрыли, и работы, как таковой, не было. Уехали, короче, от безысходности и нищеты... А старшим-то ребятам подходило, уже к двадцати годам. Вот, Зая и вертела перед ними задом. Но «муж», большого значе¬ния этому не придавал. Ведь «жена» его, по-«настоящ-ему», любила...
— Слышь, Миша, я кажись, забеременела, — сообщи¬ла Ленка, как-то раз. — Че делать-то будем? Ты не про¬тив этого?
— Что ж, рожай. А там, видно будет.
— Так может, поженимся? Давно ведь, уже живём... Да и прописки, нет у меня.
Михаил ухмыльнулся.
— Пока, ничего не могу сказать. Посмотрим, как дальше пойдет...
И не зря ведь, сказал так. В нём, опять, начала проры¬ваться ревность.
«С кем, она гуляла до меня? Судя по рассказам, прошла Зая, как говорится, и огонь, и воду. Жила с каким-то скотником, в Троицкой, вот так же, — нерасписанной. А почему, вдруг разбежались? Не очень-то много, от неё узнаешь. Положительно, что-то скрывает. Ох, и не нравится же, это всё!». Но «муж» пока, виду особого не подавал.
Михаил пытался разговаривать с Ленкой на серьёзные темы, — к примеру, о Боге, однако выяснилось, что она абсолютно тупа в данном отношении. Нет, что касается сенсомоторной деятельности — то есть, делать, что называется, руками, — Зая была здесь мастер. А на отвлеченные проблемы, ума у неё, увы, не хватало. «Муж» пытался даже, чему-то «жену» научить. Но оказалось, что девка, с 6-летним образованием во вспо¬могательной школе, фактически, не обучаема. Зая писала даже с ошибками, например, вместо «люблю» — «лу-блу». Всё это, конечно, поначалу было забавно, но Ми¬хаил начинал понимать, что общего, между ними, ничего почти не имелось. Один секс, «любовь». В этом смыс¬ле, — Ленка пребывала в своей стихии...
Как-то вечером, он заехал к ней, в детский сад на работу, предварительно позвонив Сергею Николаевичу, директору общежития, договорившись о встрече на оста¬новке. Хотелось показать свою подругу, похвастать её молодостью.
В детсаду, родители детей уже забрали. Зая, как бы, между прочим, завела на пищеблок, где их «спецом», поджидали несколько работниц садика.
— Здравствуйте! Вот вы, значит, какой! Симпатичный! И Лена у нас, девушка ничего. Уж сильно, её не обижай¬те! — женщины бесцеремонно рассматривали «жениха», но он, смутившись, быстрее вывел Заю на выход. Та, почему-то, была не в настроении.
— Чего невесёлая такая? Сейчас с Сергеем Николае¬вичем познакомлю! Ну, че стряслось-то?
— Знаешь, у меня ведь, выкидыш сегодня случился. Несла полное ведро по лестнице, и вот...
— Да ладно, не переживай! Это не смертельно. Всё у нас впереди! — Михаил даже подумать не мог, что Зая нагло врала. Не было у неё беременности. Не могло быть...
На остановке их, нетерпеливо дожидался директор.
— Ну, сколько же можно ждать?! Так, значит, — Лена, да? Очень приятно! Михаил много говорил о вас. Разрешите, возьму под руку...
Затарившись, поехали на Потерянную.
— Вы такая интересная! Особенно глаза! — не успо¬каивался Сергей Николаевич, когда уже сидели за сто¬лом. — Давайте, выйдем на крыльцо, мне нужно что-то сказать...
«Муж», ничего не подозревая, продолжал хлестать водку. А Зая, оказывается, уже успела, за дверьми, по¬целоваться с директором.
— Ты, Мишка, уж пьяный стал. Ложись, поспи, — не отступал от своего плана Сергей Николаевич, пожирая глазами подругу. — А мы, немного еще поговорим.
Но тут, пришла мать, сразу поняв, в чем дело.
— Собирайся, дорогой, время позднее. В другой раз встретитесь...
А Михаил спал, не ведая, какие еще, будут впереди испытания, с беззаветно «любящей» Заей...
 

Удар, который нанёс Мяткин, зарубив статью, бил не столько по самолюбию Михаила, вообще его планам, офи¬циально, утвердиться в науке, — сколько по возможности школы, наконец, обрести своё лицо в системе психологи¬ческого знания страны, и кардинально изменить данную систему. Теперь, рассчитывать на что-либо, в этом плане, не приходилось. Пропала последняя надежда. А занимать¬ся, так сказать, «для себя», для простого самоудовлетво¬рения, тешась статусом«непризнанного гения», — Миха¬ил сие хорошо понимал, — было абсолютно бессмысленно.
После смерти Бориса Борисыча, неудачник от науки, забросил было «дело всей своей жизни», погрязнув в суетной погоне за «низшими» наслаждениями, типа пьянки и сексуального самоутверждения с бабами. Но сейчас, буду¬чи задет за живое, получив, от ворот поворот от «зажрав¬шихся невежд», в лице Мяткина и Компании, вновь рвался в бой, видя перед собой, правда, лишь неприступную стену... Впрочем, поток мысли, если таковой, вообще имеется, не остановишь, даже если потерян, казалось бы, самый смысл внутренней творческой работы. И Михаил, вновь и вновь, доказывал незримым оппонентам свою правоту, непрелож¬ность своих мировоззренческих установок...
Была, кстати, и другая сторона, очищающегося от всех мыслительных стереотипов, как зёрна от плевел, нового мировоззрения. Поняв, что человек есть видоспеци-фическое социальное животное, более того — генотип; что люди, которые окружают и он сам, являются челове¬ческими особями; что общество, наконец, — не видя собст¬венной биологической природы, построенное на биологи¬ческом обмане и насилии, объективно не способно придти к справедливому устройству, — поняв это, Михаил страшно страдал от открывшейся Правды жизни. Ибо воспитан был в совковых традициях «веры» в Человека и его труд, его, дескать, особой миссии, высоких нрав-ственных качеств, гиперболизированных всей советской идеологией.
А тут, такая диспропорция! Развенчание жуткой иллюзии, жуткого обмана самих себя! О, он теперь пони¬мал проницательнейшего английского мыслителя Свифта, написавшего всемирно известные «Приключения Гулли¬вера», когда герой романа оказался в стране благородных лошадей и ужасных еху! Еху — человеческие самки и самцы, — мерзкие животные твари, заботящиеся, только о собственном благе и благе своей семьи, — как их пре¬зирал Свифт, говорящий, словами героя, еще в 17 веке!
Так и Михаил, прозрев, стал ненавидеть и себя и других людей, ибо изменить, что-либо, в этом чудовищ¬ном мире, — как представлял, — никто не в состоянии. Он ненавидел и искусство, и религию за приукрашенную ложь, ненавидел политику и «экономическую жизнь общества», беспардонно стремящихся сделать «всё во благо человека», — этой двуногой самовлюблённой тва¬ри, озабоченной, дескать, проблемой «счастья» и «люб¬ви», паразитирующей на теле Земли и за счет своих же собратьев по «разуму».
Что же делать, как жить, какую линию поведения выбрать, чтобы не быть похожим — на самого себя? И стоит ли, вообще, жить?! — он мучился и не находил ответа. Внутренний конфликт, кризис нарастал...
Заниматься научным творчеством? Но стоит ли, лю¬дям раскрывать Истину? Неужели, они не видят очевид¬ного? Ведь элементарно: как и у других животных видов, у homo имеет место половой диморфизм (разделение на самок и самцов), возрастные различия — детёныши, молодые, взрослые и старые особи. Морфофизиология — почти такая же; волосяной покров, строение глаз, зубы с клыками и т. д. и т. п. А основные рефлексы генофон-да? Гигиенические потребности, потребности в пище, кислороде, тепловом комфорте, самосохранении (оборо¬нительный рефлекс). А также, — в других особях вида (половой, родительский рефлекс, социального статуса в популяциях); в информации, познании, альтруизме... Разве, оного мало?! Именно эти видоспецифические реф¬лексы, саморазворачиваясь в онтогенезе, и определяют отношения личности, — сами есть психическая «личность».
Тем паче, представляется невероятно глупым, когда находятся умники, отрицающие, не только абсолютную зоологию человека, но даже его животное происхожде¬ние. Дескать, из Космоса, блин, прилетел! А религия утверждает, что, мол, Бог создал людей по образу свое¬му и подобию... Ничего себе Бог! Если бы наши попы, хоть немного знали общую физиологию и физиологию высшей нервной деятельности, — они бы, об этом, никог¬да не упоминали! Какое вопиющее невежество! Если и есть нечто, что можно было бы, назвать сущим Богом, то только не из сказок от Библии!
А система воспитания и обучения? Кто сказал, что «настоящего», «всесторонне развитого» человека мож¬но, так сказать, «сформировать»? Понятно, что без развивающего влияния социоприродной среды, из ребён¬ка ничего не получится стоящего. Но генотип и есть, потому генотип, что развитие его предопределено, ибо он сам выбирает то, что необходимо для саморазвёртки наследственных программ. Среда не является чем-то дов¬леющим в онтогенетическом саморазвитии генофонда, хотя без неё, последнее, никогда бы, не состоялось. Но дело, как раз в том, что внутренняя логика развития, того или иного, наследственного типа закономерно встре¬чает, на своём пути, совершенно определённые влияния среды, и посему в обществе, из века в век, самовоспроиз¬водятся, совершенно определённые, типы человеческих животных.
Впрочем, что метать бисер перед свиньями! Не созре¬ло еще общество к принятию нового мировоззрения, нового взгляда на человека и «Социум». Но настоятель¬ная потребность в данном мировоззрении уже, что назы¬вается, наступает на горло. Нет! Бороться с невежеством нужно! Сама жизнь вынуждает к этому...

3.

Юлька и Рашид, новоприбывшие соседи с верхнего этажа, были гражданскими супругами. «Жена», — пол¬новатая, раскисшая, ленивая в движениях, — давно не работала. Рашид же, невысокого роста татарин, наобо¬рот, был жилистым; к тому же, с незлобным характером, всегда готовый помочь. Он сразу, устроился грузчиком, где-то в Свердловском районе. Оба, — что скрывать, — любили бухнуть, но алкоголиками, как Ритка из первой квартиры, не казались.
У Михаила с Заей, постепенно, сложились с парой хорошие отношения. А сыновья (младший — немой инва¬лид), — тоже стали, как говорится, своими соседскими. Зая с ними была на короткой ноге, называла «друзьями». Но особенно нравилось, общаться ей с Витькой, худоща¬вым смазливым парнем, старшим из троицы. Они о чем¬то, вечерами, оживлённо болтали, сидя во дворе, на лавочке. Ленка часто ходила к Юльке, как к «лучшей» подруге, в гости, в том числе смотреть телевизор, кото¬рого у Михаила, в «халупе», никогда не бывало.
А недавно, Зая привела сестру — дочь тётки, в доме которой, жила до знакомства с избранником. Привела, чтобы познакомить со средним сыном Серёгой. Света была противоположностью Заи, — умной, образованной девчонкой, но тоже, довольно симпатичной. Поговорили они с парнем, повстречались и, удивительно, так понравились друг другу, что только и ждали встречи. А Ленка, дура, хвалилась, что вот, мол, — помогла людям найти взаимную любовь! А не думала, что последствия сего, могут быть не самыми лучшими.
Вместе с Рашидом и Юлькой (только Витька был её сыном, а другие нет), пару раз выпивали. Вот и сейчас, — в тёплый майский вечер, — приобрели то, что надо и отправились в конец огорода, где развели костёр из дров, взятых из амбара. Михаил уже сидел с супругами, присту¬пившими к водке и закускам, а Зая, почему-то, задержи¬валась. «Пойду, схожу за ней, че-то потерялась... » — бросил «муж» и отправился во двор. Завернув за угол, был потрясён, увидев Ленку с Витькой. Они целовались! «Ах, подлюка!» — рванулся к сучке, но Зая, так быстро выбежала в огород, что даже схватить не смог. Нагнал только, когда остановилась у костра, между Рашидом и Юлькой. Те загородили соседку собой.
— Ты что это делаешь! Значит, в тихушу влюбляе¬тесь?!
— Да я только в щеку поцеловала, по-дружески! Сам же ведь видел!
— Нет, вы целовались!
— Да нет, говорю! Тебе показалось. Он мне, как брат. Других чувств и не испытываю!
Подвыпивший Михаил засомневался. А может, действи¬тельно, у них только дружба? А ревнивец-то, чуть не прибил!
— Конечно, Миша, ничего нет особенного! — всту¬пилась за Заю Юлька. — Да брось, зря-то ревновать! Садись лучше, выпьем.
И «муж» успокоился.
Пьянствовали до 12-ти ночи. Михаил с Юлькой разот-кровенничался, когда Ленка, за чем-то, ушла в дом.
— Знаешь, а я ведь, ревную не только ко всем мужи¬кам. Но даже к тем, — которые раньше были!
— Ну, тогда вам, лучше расстаться! А то, жизни не будет, уж поверь опыту!
— Дак люблю же её!
— Тут придётся смириться, или расстаться сразу... Так хочешь, вместе-то жить?
— Хочу...
А потом, когда кончилось «бухло», Юлька с Заей вызвались сходить в магазин. Михаил с Рашидом остались одни у костра.
— О, бабы такой народ! — хитро прищурился Рашид. — Им ведь только, любовные приключения подавай! Коро¬че, — б-ди. Я уж «свою», сколько раз ловил, но всё прощал. Видишь ли, люблю...
— Вот, и я люблю. Но прощать б-во? Никогда. У меня еще гордость есть!
Между тем, минул час, как бабы ушли. Потом, — второй.
— Видать загуляли! — небрежно бросил сосед. — Пьяная баба, — хуже ведь некуда! Пойдём уж, поищем их, что ли?
Нашли сучек в баре, в компании каких-то парней. Увидев обозлённых мужей, пацаны извинились. А бабьё, естественно, как могло, отпиралось: «А что, посидеть со знакомыми, нельзя? Мы же, с ними не всерьёз! Да бросьте вы ревновать!..».

4.

На следующий день, протрезвившись, Михаил устро¬ил Зае разнос. Та молчала.
— Ты что это, падла, себе позволяешь?! Мы, бездом¬ную, приютили, обогрели, а сама, вон что делаешь! Не¬ужели, одного мужика мало?! Нет, надо задом вертеть и с другими! Ну, что не живётся-то?!
Зая смотрела в сторону, опустив руки.
— А ну, говори, кто у суки был до меня?! — «муж» решил, выяснить всё до конца, впав в исступление. — Как снюхалась, со своим скотником, а?!
— Мать выгнала. Ну, я и пошла до другой станицы, к подруге. Тут он, на велосипеде, и встретился. Позвал к себе... — тихо начала Ленка.

— И ты, вот так вот, сразу и пошла?
— А че оставалось делать? — Зая вздохнула.
— Дальше!
— Были у него. А потом, пошел дождь. Ну и...

— Ну, и б-дь же ты сельская! Так же, и со мной ведь, начала таскаться... Кстати, говорила, что жила с ним около года. Почему выгнал?
— Сама ушла... Доложили, что, дескать, с другими мужиками трахаюсь. Ну, вот и...
— Короче, всё ясно! Не нужна ты мне... Так и будешь, болтаться от одного придурка к другому... Убирайся! Хватай вещи, и чтоб больше, никогда не видел!
— А куда я пойду? — Ленка перепугалась. — Не выгоняй меня! Я же люблю! Не выгоняй, прошу!
«Муж» кинулся к шифоньеру и стал срывать, с ве¬шалок, вещи, бросая в большую сумку. Ленка, в ужасе, смотрела на всю эту сцену.
— Вот! Вот! А теперь, иди к чертовой матери! — схватив сумку, выставил за дверь. Зая, опустив голову, вышла на крыльцо. Дверь за нею захлопнулась.
Михаил не знал, куда ушла Ленка. На первых порах, злорадствовал, но, видя, осиротевшее враз, жильё, начал постепенно раскаиваться. На душе было так тяжело, что решил не ходить на работу, а напиться и, хоть как-нибудь, заглушить боль.
«Не думал, что так плохо будет! И куда она пошла? Неужели на этом всё? Не простит меня Зая... Но, с другой стороны, куда дуре деваться-то? Приползёт, как миленькая! Нельзя таким спуску давать! Нельзя упускать власть!..».
Норин опять, как назло, куда-то уехал. Оставался рынок, где всегда, можно было найти... И он пошел, не имея в кармане ни гроша.
Со вчерашнего перепоя, гудела голова. Пашка, среди киосков, так и не встретился. Михаил знал, что можно, подшабашить на подвозке овощей и фруктов у азеров, но уже, было поздно по времени. Все овощные лотки, давно работали. Выйдя на остановку, рядом с рынком, увидел Вовку Шеина, местного алкаша, и еще двух незна¬комых мужиков. Вовка и опохмелил его немного.
— Счас мужик подъедет на легковухе. Фуру просит, разгрузить на базе. Будешь четвёртым? По 100 рублей, каждому, обещает!
Михаил согласился, оставшись, вместе со всеми, ждать. Вскоре, подъехала машина. Хозяин отвёз работников, куда нужно. Длиннющая фура была загнана под навес, возле одного из зданий базы. Начали разгрузку кейсов с банками с овощной солянкой, и еще чем-то. Вовка с сотоварищем подавали, Михаил внизу принимал, а еще мужик, которого звали Саней, складывал кейсы на транспортную телегу.
Работали четыре часа, практически, без передыха. Только покурить, да отвезти телегу на склад. Под конец, выдохлись все, но работу сделали полностью. С деньгами хозяин не обманул, — дал даже, 20 рублей на автобус.
— Ну, че счас спирту, да пожрать чего-нибудь возьмём?
— Я домой, — откололся Саня. — А вы уж, смотрите сами.
С рынка, зашли в сад неподалёку, уселись, на сол¬нышке, у решеток на скамейку. Тело натужно гудело, но сознание того, что деньги были заработаны в тяжелом труде, — что и говорить, — радовало. Начали бухать.
Через полчаса, появились двое парней, и завязали разговор, не обещавший ничего хорошего. Им, видите ли, — выпить надо. Не поможете ли, мол, деньгами?
— Шли бы вы, по добру по здорову! — внутренне напрягся Михаил, но тут же, получил удар в челюсть. Спирту он выпил порядочно, реакция была плохой. Вто¬рой удар свалил его с ног.
Вовка с сотоварищем перетрусили; всё, что остава¬лось от денег, отдали наглецам. Те подняли Михаила и, заламывая, руку, вынудили, тоже, выложить последние копейки.
— А чтоб больше не возникал, получи-ка еще в ха-вальник! — и его опять, несколько раз ударили, разбив губы и бровь.
После того, как вымогатели ушли, Вовка с мужиком, повели беднягу на ключ мыться.
— А вы-то че стояли?! — сплёвывая кровь, заорал избитый. — Неужели, втроём бы, сук не уделали?! Спирт-то, хоть остался? Дай-ка, хапну!..

5.

«Какой день, хоть сегодня пью? Вечер, блин, или утро? — еле подняв себя, алкаш выполз к столу. — Первым делом, покурить надо...». Трясущимися руками, высыпал, на кусок газеты, табак из собранных чебонов. «А Зая так и не появлялась, стерва! Где сейчас и, главное, с кем?» — он не сомневался, что Ленка, тоже, пошла в загул и, точно, нашла какого-нибудь хахаля.
Михаил постучал в стенку, — соседям Ритке и Гриш¬ке. «Пошел на х.. ! — пьяным голосом, заорала та. — Самим выпить не че! Ночь на дворе, а ты колотишься, сволочь!».
Сунуться к родителям? Но он знал, что денег, ни за что, не дадут. У Юльки с Рашидом просил, — но разве по¬могут! Оставалось идти, в ближайшие бары, побираться...
Дойдя до кинотеатра, зашел в распложенный рядом, «Трактир». Никого! Судя по всему, посетители только ушли, оставив после себя, в кружках, недопитое пиво. А, черт с ним! Опохмелиться надо! И Михаил, подсев за столик, стал допивать чужие остатки.
— Ну-ка, ну-ка! — завопила барменша. — Ты че, здесь уселся?! Вчера ведь, гнали в три шеи! Давай, давай-ка отсюда!
— Ну, посижу немного. Что вам жалко? Некуда мне идти...
— Это никого не колышыт! — светловолосая, в переднике, женщина ухватила за плечо и потащила. — Иди, а не то охранника позову! Счас он придёт!
На счастье алкаша, охранника Васьки не было. А то бы, задал ему по первое число!
— Пойду тогда, в другой бар! — сплюнул побируш-ник. — Ну, неужели не понимаете, что плохо мне! Плохо!
В другой «точке», Михаилу повезло, — встретились знакомые.
— А-а! Поэт! Проходи, проходи! Почитай, че-нибудь! Налили водки. Компания была пьяна. Начал деклами¬ровать проверенную «Старую Зареку». Публика захлопала.
— Нет, дорогой! Так не пойдет. Поэт должен высту¬пать на сцене! А ну-ка, ребята, поставьте его на стол!
Михаила, под хохот, водрузили средь стаканов и буты¬лок. Но было уже наплевать. Водка пала на «старые дрожжи», так что он, пьяный, поддался общему настрое¬нию и, с пафосом, стал выкрикивать сокровенные стихи...
...Очухался в вытрезвителе, в «обезьяннике» за решет¬кой. На деревянных нарах, вдоль стен, сидели и лежали пьяные бедолаги. Кто-то спал, кто-то разговаривал. Дух стоял, — хоть беги.
— Товарищ капитан! Может, отпустите? — крикнул пленник через решетку. — Вы же меня знаете!
— В отдел поедешь. Не могу я... — знакомый офицер что-то читал, углубившись в бумаги. — Да и сколько можно, блин, выручать?

— Дак че, такого-то сделал? Почему в отдел?
— Накуролесил ты в баре, отвечать придётся!
— Дак пьяный же был. Ничего не помню!
— Ну, мало ли...
Через час приехал «Уазик», и алкаша втолкнули в кабину, с неким пьянчужкой. В отделе, когда туда при¬были, вынули из карманов всё; заставили снять, даже шнурки от ботинок, и посадили в холодную камеру.
Его охватило отчаяние. К тому же, — начался от¬ходняк. Бросился стучать в железную дверь.
— Откройте! Плохо мне! Жить не хочу!
— Да это же «мусора»... Хоть сдохни здесь, не по¬могут! — откликнулся парень с нар. — Ляг, успокойся лучше...
— У меня давление! — алкаш со страдальческим ли¬цом, повернулся к нарам и опять застучал — Вызовите «Скорую помощь»! Пожалуйста!
В ответ — молчание.
Он начал биться еще исступлённей.
— Слушай, ханыга! Будешь стучать, мы тебя в оди¬ночку, в карцер посадим. Вызвали «Скорую», приедут, сказали...
Через некоторое время, загремела щеколда. Михаила вывели в какую-то комнату. Там — ожидал доктор. Зна¬комая личность!
— Вы меня помните? Да в шахматы, в саду Горького, играли! Помогите, увезите отсюда! — зашептал бедняга.
Врач только кивнул головой, смерил давление.
— Ого! 180 на 100. Да вам пить нельзя! Товарищ майор, мы его забираем в больницу!
Радости Михаила, не было предела. В машине «Ско¬рой» вымолвил:
— Спасибо!
— Но вам, действительно, нужна помощь. Уколы поставили. В приёмном покое понаблюдают.
Но в больнице, как только приехали, прибор показал 140 на 90. Просто в милиции, несчастный поддался пани¬ке. Его тут же, отпустили домой.
Глава 5

1.

Отходняк, после недельного запоя, длился больше трёх суток. Михаил, по незнанию, отпивался пивом, и от этого было, лишь хуже. Который уже раз, давал зарок: не пить ни при каких обстоятельствах! Ведь какие неописуемые мучения! Не лежится, не сидится, не спит¬ся... О, Боже мой! Состояние усугублялось еще тем, что Ленки, до сих пор не было дома. Куда пропала — неизвестно. Мать так и сказала: не надо было гнать... Хотя сдержать себя, он не мог. Такой уж характер! Или всё, — или ничего!..
Алкаш лежал у родителей, когда прибежала Ритка и сообщила: «Твоя-то, у нас! Пришла!..». Он, в ликова¬нии, рванулся туда.
Зая сидела на кухне, делая вид, что ей всё безразлично.
— Ну, — пошли, что ли? — сдерживая радость, притворился суровым мужем. — Где столько дней-то была?
Ленка молча, прошествовала в квартирку, что рядом.
— Я отчитываться не обязана... — и вдруг, бросилась Михаилу на шею. Разлука пошла им на пользу. Оба со¬скучились так, что не могли остановиться. Тут же, пова¬лились на кровать...
— Хотела увидеть, хотела?! — горячо шептал «муж», после неистовой бури слияния.
— Жить без тебя не могу! — Ленка покрывала лицо поцелуями.
— Значит, любишь?!
— Люблю! Очень! Примирение состоялось.
Он гладил её по предплечью, по груди, по животу. Потом, нежно стал целовать, в том же порядке... Неожи¬данно для себя, спросил:
— Лена, давай поженимся? Ты согласна?
— Да...
— Завтра же, подадим заявление! Хочу, чтоб была официальной женой. Моей, и больше ничьей...
— И ребёночек у нас будет! И заживём, душа в душу... Мечтаю о доме, огороде, скотине. Ну, как в деревне...
— Дак мы и так, в деревне живём. На фиг, благо¬устроенную квартиру! Буду писать научные труды, а Лена помогать... Всегда мечтал об этом.
— Ты — мой муж. Любимый!..
Между тем, и Зая, и Михаил, прогуляв рабочие дни, оба остались без работы. Да и черт с ним! Горлов платил копейки; а в садике, зарплата няни, вообще, была смехо¬творной. Что же касается ребёнка, о котором мечтала подруга, то Ленка, не смотря на интенсивную половую жизнь, почему-то, так и не могла забеременеть. Потом уже, она признается «мужу», что детей иметь никогда не сможет. Потому что, дескать, застудила органы еще в Дагестане, когда пьяный отец выгонял, на ночь, глядя, из вагончика, в котором жили, и дочь спала, прямо на голой земле. Но эта басня про холодную землю, как и многое другое, была ложью...
Отдав заявление в ЗАГС, и сообщив о своём наме¬рении родителям, они вступили в какой-то, радужный этап взаимоотношений. Любовь переполняла обоих. Хо¬дили за пруд, вдоль речки, до горы Орёлки. Забирались на самую верхотуру.
— Я хочу тебя!
— Но не здесь же, дурачок! Дойдем до дома, и делай со мною, что хочешь!
И он нёс «даму» на руках, сколько хватало сил. Оба безудержно смеялись, выливая, наружу, охватившие чувства.
Потом, шли вверх по другой речушке, впадающей в тот же пруд. Пробирались по логу, на склонах которого, прилепились деревянные домишки.
— Здесь рядом, во-он на той улице, и живёт та самая Надя... — Михаил и Зая сидели, под берёзками, на травянистом взгорке.
— Так ты её, всё-таки, любил?
— Скорее, был влюблён. Довольно сильно, — он ус¬мехнулся, видя, как Ленка нахмурилась. — Сейчас-то прошло... Тебя встретил, и всё постепенно забыл.
— Хочешь, счас пойду к ней и скажу, что ты мой! — решительно встала Зая.
— Еще чего не хватало! Сиди уж, прижмись... Да не плачь! Люблю ведь. Не веришь, уж, что ли?
— Поклянись!
— Дак, руку и сердце предложил! Скоро распишемся. Что, еще-то, блин, надо?
И они, взявшись за руки, охмелевшие от счастья, пошли, не разбирая куда...

2.

Михаил дал зарок, что до свадьбы выпивать не будет. Влюблённые, кстати, даже не задумывались, сколько отец вбухал средств на долгожданную женитьбу сына. Что касается Заиных родственников, то они и близко не показывались. Между тем, срок, когда «молодые» должны были расписаться, настал.
Утром «муж», сбегав на рынок, купил огромный букет цветов. Обручальные кольца попросили у родите¬лей. Свадебного платья, как такового, не было, — мать купила Ленке, белый выходной костюм и короткую фату. Туфли одолжили у соседки с улицы. Но имелась ино¬марка, чтобы везти жениха с невестой в ЗАГС. Это пред¬ложил услуги знакомый Михаила, бывший мент, у кото¬рого тот брал, когда-то, информации. На роль свидетелей согласились: со стороны жениха — Юрка Волгин, а не¬весты — Юлька.
Вчетвером сели в машину, — больше никого с ними не было. В ЗАГСе выяснилось, что забыли обручальные кольца! Но на трамвае, примчался Юлькин сын, Серёга — запыхавшись, принёс. Вчетвером, без родственников, и прошли в Зал бракосочетаний. Зазвучала музыка. Обменя¬лись кольцами. Ленку и Михаила объявили мужем и женой.
Потом, по обычаю, проехались по городу. Отпустив иномарку, обнаружили, что потеряли свидетельство о браке! Две случайности сразу, — кольца и свидетельство: неужели, Бог не хотел влюблённых соединить?!..
Гостей собралось, всего-то, человек двадцать. Сергей Николаевич, директор, стал тамадой. А «музыкальное оформление», пришлось взять на себя самому жениху. То есть, был баянистом на собственной свадьбе.
— Горько, горько! — вновь и вновь, поднимали моло¬дых, опустошая рюмки и салатницы. А потом, вышли во двор, где директор затеял с гостями игру в «пробку»: ка¬ждый, кому та доставалась, исполнял какой-нибудь номер. Танцевали — до упаду. Что и говорить, весело было, даже чересчур. А Михаил всё налегал и налегал на рябиновую настойку, а затем, и на водку.
— Не пей! — толкали локтем то мать, то тётка. — Постесняйся гостей! Тебе трезвым быть надо, Миша!
Но он не слушал. Спьяну, наговорил Сергею Никола¬евичу гадостей, и тот, обидевшись, уехал домой...
...На следующее утро, алкаш проснулся, в своей «из¬бе», абсолютно один. Заи не было. Он даже не помнил, — кто и когда, довёл до дома.
— Где Ленка? — постучал к соседям, к Ритке.
— Да на сеновале, жена твоя спит! И ты дрыхнешь, ничего не чуя. Ленка-то, всю ночь, куролесила с верхни¬ми. Ох, и дурак же, а!
В душу Михаила, закралась неясная тревога. «Не¬ужели, опять Витька?!» — он направился, бегом, к амбару.
Наверху, на куче сена, распластавшись, спала Зая. Одна... Муж облегченно вздохнул. Но ужасное подозре¬ние не оставляло.
— Вставай, Ленка! Почему дрыхнешь тут, а не в доме? Кто с тобою был?!
Зая, потянувшись, протерла глаза.
— Дак ведь, закрылся изнутри, я попасть и не могла. Пришлось спать здесь.
— Опять ведь врёшь!
— Да ни че не вру! Одна спала, все ужрались. Вечно, что-то мерещится, Отелло, блин! Иди, лучше ко мне...
Днём, с соседями, отправились на Каму купаться. Жара стояла приличная. Набрали спирта, еды. Угощал всех — Михаил.
Зая разделась, оставшись в купальнике. Вошли, по щиколотку, с Юлькой в воду... Какая, всё ж таки, фигур¬ка! Ничего ведь лишнего... Михаил, невольно, залюбовал¬ся женой, гордясь тем, что она теперь, в его власти, — узаконенная браком, его Красота. Пусть мужики завиду¬ют... Вон, как жадно поглядывает Витька!.. Но неужели, между ними есть связь?!
Под палящим солнцем, пили спирт. Муж решил, вы¬яснить отношения с соседом.
— Че-то, Витька, часто на жену заглядываешься! Я же видел, как тогда целовались! Смотри, губёнки шибко не раскатывай! А то, как бы, не схлопотать!
— Да ты че, Михаил! Даже не подозревай! — глаза у пар¬ня бегали. — Уж на то пошло, — есть же у меня чувиха!
— Лучше не ври. Никого у тебя нет. Не верю... Но я предупредил!..
Под солнцем, от спирта развезло.
— А как, насчет свадебного путешествия? А, моло¬дые? — прикольнул Рашид. — Положено ведь, вроде! И медовый месяц!
— А почему, не тряхнуть стариной? — живо отозвал¬ся Михаил. — Можно на природу, на пару дней съездить. Мы, студентами, когда-то на Лобач, — ну, скала такая есть, — ходили. Вот, и отправимся туда! Там речка — Серебряная...
Порешили ехать, с Заей, на Лобач через день, прихва¬тив с собой Андрюху Лосева и Витьку.

3.

Электричка до Усть-Пичерти, отправлялась в 11 утра. Сбросив рюкзаки, расположились на скамейке, у путей, с левой стороны вокзала. Зая, не переставая, болтала о том, как здорово, всё-таки, что они поехали на природу. Мужики сдержанно помалкивали. Михаил, правда, увидев рядом одинокого «лимпомпосика», решил, от не хер делать, сыг¬рать на жениных чувствах. Подошел и громко, чтобы Зая слышала, завёл непринуждённый разговор с мадемуазелью, рассыпаясь, как бы, между прочим, в комплиментах.
— А мы вот, решили, встретить вечернюю зарю на лоне... Вам так к лицу, этот загар!
— Тебе че, с женой не сидится?! — прошипела, реши¬тельно подошедшая Ленка, испепелив взглядом «сопер¬ницу» — Он муж мой, кстати, и нечего лясы точить! Нашлась тоже!..
В электричке, Андрюха Лосев рассказывал о похож¬дениях и драках, когда служил, в танковых войсках, под Челябинском. Витька, которому еще предстояло, тянуть солдатскую лямку, жадно слушал. Михаил, поло¬жив голову на колени Заи, растянувшись на скамье, ду¬мал о своём.
«Какая же у меня пустая, неинтересная жизнь! По первосигнальному сценарию... Ем, сплю, шоркаю бабу, пьянствую... Ну, устроюсь, скажем, на денежную работу. Ленка родит там, кого-нибудь. И всё? В принципе, как у большинства. Вроде, и не к чему стремиться. Как, всё ж таки, это примитивно, банально... Хотелось бы, жить по-другому, а не выходит. В науке — облом. Думаю, что именно, из-за отсутствия направляющей цели, идеала, я, так сказать, деградирую. Ибо создан Природой для твор¬чества, — то есть, для иной, абсолютно, жизни. А что они, — Ленка, Витька, Андрюха? Им бы, лишь бабки да семейный очаг, и более ничего. Ничего! Животные...».
Прибыв в село Усть-Пичерть, с электрички пересели на автобус, и по дороге, пролегающей вдоль поймы Се¬ребряной, высоких залесённых берегов, доехали до Су¬хого лога, а там, прошли с километр до камня Лобач. Недалеко от него, у ключика, вытекающего из скальной породы, разбили лагерь. Пока Михаил возился с кост¬ром, а Зая готовила, в котелке, вермишель с тушенкой, Андрюха и Витька, размотав снасти, — с берега, покры¬того осотом, принялись рыбачить. Тихая гладь спокой¬ного плёса; в отдалении, причудливой формы скала; дымящийся костерок, — как Михаил мечтал об этом, в зимние вьюжные ночи!
— Всё готово! — Ленка, попробовав варево, сняла котелок. Достали, два килограмма водки — «Кровь си¬бирского тигра».
— Люблю, вот так, у костра с друзьями бухнуть! — Андрюха, дождавшись очереди, опрокинул содержимое кружки внутрь. — Че-то, не очень водка-то!
Вскоре, у всех развязался язык, а потом, начали гор¬ланить песни, отдававшие эхом над недвижной рекой. Уже в темноте, Андрюха, пьяный, полез зачем-то купаться...
А на следующий день, Михаил отправился в деревню за спиртом, но так ничего и не добыл. Слазили на Лобач, к самому краю, обрывающемуся в луговое раздолье, после чего, и делать-то, вроде, было нечего. Рыба не клевала. Собрались и, пешком, отправились обратно — в Усть-Пичерть. Автобуса ждать не стали.
В Посаде — небольшом селе, по дороге к станции, — Михаил зашел к знакомому, дом которого стоял у самой реки. Как-то весной, с одним парнем, сплавлялись по Серебряной на «резинке», и договорились с этим мужи¬ком о ночлеге, — холодно тогда было. И вот сейчас, по прошествии двух лет, «турист», вновь встретил инжене¬ра местной птицефабрики. Зая, в это время, забралась на подвесной мост рядом и, как девчонка, на нём раскачи¬валась.
— Только вот, женился на той девке. Видишь? — Михаил, с гордостью, кивком показал на Ленку.
— Ну-ну... Как бы, не наставила рогов! Сколько тебе и сколько ей.
— Да ну! У нас же любовь! Причем здесь возраст!
— Счас любовь, потом ненависть, а потом, и гулять начнет...
Михаилу, этот разговор был очень неприятен. Всю дорогу до станции, он молчал, думая о жене.
— Че, с тобой? Че не разговариваешь? — допытывала Ленка, но мужу так было муторно, что, когда сели в электричку, даже ушел в другой вагон. Чтобы не смо¬треть, на веселившихся Заю и Витьку.
«Значит, рога ставить! Ну, покажу тебе, как приедем домой! Устрою хорошую жизнь!.. » — бесился ревнивец.

4.
— Я же видел, как на Витеньку смотрела!
— Как?!
— А так, что крутишь шашни за моей спиной! Башку-то, сучонку откручу! И тебя, падлу, на чистую воду выведу!
— Да не виновата я ни в чем!
— Говори лучше, было у вас, было?! — уже час, скан¬далил Михаил, терзаемый ревностью.
— Ты псих! Не зря ведь, в специальной больнице лежал! — Ленка явно не подумала, что сказала в порыве ненависти. Муж, со страшным лицом, подлетел к ней и влепил пощечину.
— А-а! — завыла Зая, скорчившись на стуле, закрыв голову руками. — Знаю, — хочешь, чтоб я ушла! Опять гонишь! Думала, что поженимся, и всё на место встанет, а вышло еще хуже! Муж паршивый! Не любишь, гад, меня!
— А ты-то, любишь, что ли?! Как только нюхаешься и с одним, и с другим, и третьим? Ненавижу!
— Тогда покончу с собой! Прямо счас же! Лучше не жить, чем терпеть твои издевательства! — Зая вскочила и выбежала за дверь, в чулан, где лежали верёвки от палатки, — а затем, во двор.
— Ну и хрен с тобой! Давись! Одной стервой меньше будет! — Михаил закрыл дверь на крючок. Потом, всё же, вышел и, увидев Ритку, бухающую с ханыгами на крыльце, — бросил совершенно спокойно:
— Ленка вон, в амбар вешаться пошла. Останови, что ли...
Ритка, сломя голову, кинулась, снимать с петли «самоубийцу».
«Пускай сейчас стучит, сколько душе захочется! Не пущу, и всё!» — решил он.
Через некоторое время, дверь затряслась от ударов. То ломилась воющая Зая, в благородном чувстве «по¬руганного» порыва.
— Открывай! Открывай, гад! Вызывай мне бригаду, в твою грёбанную больницу лягу. Больше не могу!
Михаил, естественно, открыл.
— И че, не повесилась? Жить охота? Слабо? Так лучше, и не разыгрывай комедию!
— Ну, почему, у нас нет нормальной жизни?! Поче¬му? — Зая, в бессилии, рухнула на стул. — Ну, хочешь, встану на колени? Только не мучь, пожайлуста...
— Вставай!
Она бухнулась на колени, обняв Михаила за пояс.
— Не могу, не могу больше так! Рано или поздно, всё равно, себя порешу, как мать! У меня же были, в юности, попытки...
— Ну, тогда, конечно, лучше обратиться к психи¬атрам. Давай, вызову бригаду.
Ленка устало кивнула головой. Михаил отправился звонить. Бригада приехала, только через час.
— Подумайте, девушка, — ехать ли вам. Там ведь, душевно больные люди. Не очень-то приятно будет... — молодой врач, с сомнением, посмотрел на Заю. — Хотя, если настаиваете и боитесь за себя, тогда собирайтесь...
Михаил остался один. Пришла мать.
— Я думала, тебя опять забрали. А это, вон че... Только поженились, и на тебе. Уже оба, на Черной го¬ре, решили прописаться. В общем, сапог сапогу — пара.
— Да приревновал её. Покончить с собой решила. Ну, вот и...
— Если б, и вправду, решила, не докладывала бы, и не показывала, что вот я какая! Не верь ты, хитруле... Когда проведывать поедешь? В воскресенье?..
Но муж не мог дождаться воскресенья, а поехал, на Черную гору, на следующий же день...
Знакомый, блин, корпус... 1-е женское отделение выходило, окнами, на парадный вход. Михаил, через медсестру, передал фрукты и записку: «Люблю. Очень жду!», — и вышел к окнам. В одном из них, показалась Зая. Судя по виду и тому, как покачнулась, чуть не упав, увидев любимого, чувствовала себя девка плохо.
«Что ж я наделал, дурак!» — переживал муж в элек¬тричке. Деньги были, и по прибытии домой, он напился в стельку. Не мог, без боли в душе, оставаться один в «избе», — без Заи!..
А через пару дней, и сам сдался психиатрам. Опять его, поместили в 1-е мужское отделение, точнёхонько, рядом с ленкиным женским. Сознание этого не давало, совсем упасть духом. Врач, конечно, удивился, узнав, что на лечение попали, одновременно, муж и жена. «Вы,
Михаил Игнатьевич, всё больше поражаете. Ну, да это не беда! Главное, что, наконец, будете жить не одиноко. Для больных нашего профиля, сие чрезвычайно важно! Однако, не пора ли, выводить на группу инвалидности? Вы ведь, не против, верно?..».

5.

Сама мысль, что Зая рядом, буквально, через не¬сколько дверей и коридор, разделявший мужское и жен¬ское отделения, — не давала Михаилу покоя. Он упра¬шивал лечащего врача, разрешить встретиться с женой, но тот отвечал, что, мол, не положено, рано, мол, еще. И несчастный просил санитарок передать записки, адре-сованные предмету своего, чересчур пылкого, чувства. В них — признавался в любви, тоске, жаждал встречи и т. д., и т. п. В свою очередь, Ленка тоже забрасывала аналогичными посланиями. В конце концов, оба надоели медперсоналу, и поток «корреспонденции» был пресечен.
Михаил ждал комиссии, решавшей, дать ему статус инвалида и пособие или нет. Как-то вечером, должен был звонить Сергею Николаевичу, из ординаторской. Пока ждал очереди, у столов врачей, случайно бросил взгляд на открытую папку, лежавшую на одном из них. Тихонько, чтобы не заметила медсестра, полистал. Это была история его болезни! «Параноидная шизофрения» — прочел Михаил. А в другом месте: «Депрессирован. Требует строгого надзора».
Так вот, что «психу» лечат! Врачи говорили, что стра¬дает депрессией, но чтоб шизофренией?.. Так ведь, он нормальный! Ни бредит, галлюцинаций нет, расстроена, только, эмоциональная сфера. А шизофрения — это изменения личности, расщепление «я». Может, просто не замечает проявлений своего заболевания? Психиатрам-то видней... А с другой стороны, что они могут знать, о душе другого человека? Одни же домыслы...
Творческие люди, вообще, склонны к так называемым, «психическим нарушениям». Сплошь и рядом, — среди них, — психопаты и шизофреники. А творческий процесс, схож с маниакально-депрессивным психозом. Гении — зачастую, безумцы. Граница между нормой и патологией, в данном случае, размыта. Так что, — стоит ли пережи¬вать? Не было б этой болезни, не был бы он тем, кем является: творческой личностью.
...Через восемь дней, перед самой выпиской Ленки, им с женой, наконец, разрешили встретиться. Зая сидела, на том самом месте, где когда-то, ждала «друга» Надя. Михаил гладил Ленкины руки, та ласково целовала его.
— Нам дали, десять минут... Скоро приеду к тебе. Не переживай сильно-то. Оформят пенсию и отпустят...
И она ушла. А через несколько дней, состоялось за¬седание ВТЭК, и Михалу дали вторую группу инвалид¬ности.
Димка Згогурин, — старый приятель, вновь лежал с ним. Опять оказались в одной палате, гоняли чифирь и ели, вечером, в одной компании.
— Тебе циклодол, с колёсами дают? Нет? А то пода¬ри, — эта штука, в психушке, высоко ценится.
Циклодол — корректор от сковывания и неусидчи¬вости, при приёме галоперидола или трифтазина, других нейролептиков. Обладает слабым наркотическим действи¬ем. Михаилу он не очень понравился, когда попробовал. Выпил три таблетки, — и вскоре, появились лёгкость, воздушность тела, эйфория. Циклодолом обычно «дого¬няются» после чифиря.
Димка, хитрован, приспособился, подделывать эти таблетки из обычных «колёс», типа фенозепама, с помощью бритвочки. И загонял дурням, за что-нибудь: чай, сигареты, хавчик. Он умудрялся, даже проносить спирт в отделение, за которым бегал в посёлок, или са¬нитар сам, приносил «пойло» по заказу. Выпивали, обыч¬но, вечером при «нормальных» сменах. А почему и не расслабиться, иногда, в этой добровольно-принудитель¬ной «зоне»?..
Мать, придя на свиданку, рассказала, что сообщил ей врач, относительно Заи. Ведь и к ней, пенсионерка ходила с передачами.
— Ну, че — умственно отсталая она, олигофрен?
— Да нет, врачиха говорит, что Ленка твоя инфантиль¬ная, с задержкой развития. Да и че ждать-то, при родителях пьянице, да уголовнике. Никто же, по-настоящему, воспитанием её не занимался.
— И че, Зая делает без меня?
— Ой, Миша! — пригорюнилась мать. — Смотрит вечером у нас телевизор, а потом, якобы, идёт к себе домой. Свет оставляет, а сама — к верхним! Как будто, там мёдом намазано! Я даже замок повесила специально, чтоб назад-то не попала. Так ведь, сучка, у них ночевала...
На следующую свиданку, пришла Зая. Михаил устро¬ил ей разнос.
— Че, падла, там надо?! Опять к Витьке ходишь?!
— Дак телевизор, смотрю с Юлькой и Рашидом. Тебя нет, мне же скучно. Пойми... Не обманываю я...
Муженёк сразу успокоился.
— Слушай, счас отпускают, с родственниками, гу¬лять по территории больницы. Под расписку. Надоело тут, — хоть вой! Давай, дёрнем до дома!
— А за тобой, санитары не приедут? Сам ведь расска¬зывал, что если найдут, за побег на вязки замотают! Смотри...
Медсестра выпустила их из отделения. Стараясь не оглядываться, спустились, под горку, к железной доро¬ге, но пошли не к станции, а в противоположную сторону. Выбрались к автостраде, и тут же Михаил, как по зака¬зу, «забортовал» черную «Волгу», прокатившую, с ве¬терком, до дома бесплатно.
— О, моя родимая изба! — как говаривал один поэт. Наконец-то, вместе с тобой! — он нежно приподнял жену.
Санитары, так и не приехали.
 
Часть III
 
 
Глава 1

1.

Прошло лето. Потом, дождливая осень. Половина зимы. Михаил и Зая, так и не работали. Сидели, факти¬чески, на шее у родителей, — пенсия-то мужа была ми¬зерной. Благо, картошки, в родительском огороде, уроди¬лось вдосталь. На неё, в основном, и налегали. Оба пообносились. «Глава семьи» не имел, даже порядочных ботинок, ходил в кроссовках. Дрова, слава Богу, еще не кончились. Но угол в «халупе» был дырявым, — тепло быстро выстуживалось.
Михаил, периодически, уходил в запой. После одно¬го, — особенно тяжелого, — вновь очутился в больнице. Но не в психушке, а в наркологии, — в новом здании, которое отстроили в Свердловском районе. Отлежал
 
месяц среди алкоголиков и наркоманов. Насмотрелся на жуткие ломки у пропащей молодежи, «баяны» (шприцы) под толчками, — героином кололись, прямо в заведении. Зая с матерью, попеременно, приносили передачи.
Попал в новую больницу, и Игнатий Иванович в тя¬желом состоянии. От пьянки, даже передвигаться не мог. Капельницами еле откачали. А врач предупредил, что в таком возрасте, в каком находился он, пить стано¬вится уже, попросту, опасным. Организм, мол, изношен¬ный, сердце больное, — можно, за нечего делать, Богу душу отдать. Пригрозил, что если запой, опять вдруг случится, брать в больницу не будут. Рискованно. Умер же, один пожилой мужик, прямо под капельницей, и им пришлось эту кашу расхлёбывать.
Дядя Коля Норин собирался, вскоре, совсем пере¬браться к сыну. «Надоело одному куковать, а Серёга давно уж зовёт, и внучки хотят быть с дедом. А потом, котеджу ведь, надо достраивать! Без моего руководства, оне там не справятся!..».
Михаил, часто засиживался у старика, и пьянствовал за его счет. В конце концов, Норину это надоело, и он перестал пускать халявщика. «Тебе б только выпить, а как личность-то, не интересую! Иди, давай своей доро¬гой!». И алкаш понял, после трёх попыток, завязать «разговор о стихах», что путь сюда закрыт.
Нет, конечно, нельзя сказать, что он совсем уж без¬дельничал. Однажды, устроился, было, на работу сторо¬жем и дворником, одновременно, в кафешку неподалёку. Хозяин оказался, мужиком прижимистым, выделил всего 700 рублей и за то, и за другое. Поэтому, интереса большого, кожилиться не было. Михаил отдежурил три смены, а на четвёртую напился с одним дядькой-шофером. Хозяин без разговоров его и погнал, — нечего мол, алкашам, у него тут шарахаться!
Благодаря усилиям тётки, на работу, наконец, устро¬илась Зая, — в центре города, у кинотеатра «Звезда», — мыть частный туалет. Трудиться заставляли понедельно, по 12 часов: то есть, одну неделю вкалывать, а другую отдыхать, и так далее. Михаил приходил туда, в туалет, посмотреть, как и что. Внутри у входа, продавала билеты кассир, а у Ленки была маленькая каморка. Иногда, она выходила оттуда и подтирала, натоптанную грязь, за клиентами. Вроде, и ничего трудного. Но сидеть, 12 часов девке, безвылазно, в каменном склепе без окон, — было совсем не сладко. Зато, потом — целая неделя от¬дыха. Так что, Зая, пока что не жаловалась. Зарплату платили вовремя.
В свободное время от пьянок, которого у мужа име¬лось достаточно, он часто задумывался над горькой жизнью. «Влачу, блин, существование, — пенсионер в расцвете-то лет! Фактически, никто. Не зря ведь, папаша бесится! Кем был, — и в кого превратился! Запился, на фиг! И ничего не светит... Как выбираться из этой ямы? Какой смысл, так жить? Уж лучше, подохнуть! Ладно, хоть родители да Зая — какая-то опора. Да что Зая! Ду¬ра дурой! Даже ребёнка не может родить!.. Бесперспек-тивны наши отношения, бесперспективны! Тем более, эти приступы ревности. И себя мучаю и её... Ночью, как-то, не спал и разбудил Ленку, устроив очередной скандал. Та, со сна, вытаращила глаза, как ненормальная, ничего не понимая. А я опять, стал её выгонять. Еле, рыдая, успокоила. Не будет у нас жизни, ой, не будет!.. Сбежит жена от мужа-деспота! Да и хочу ли, удержать такую потаскуху? Ведь, бессознательно, постоянно отталкиваю от себя. Чую, что не моя Зая, не моя.».
Временами на Михаила находило, всё ж таки, «твор¬ческое вдохновение» (делал лихорадочные записи в тетрадь), — вдохновение, перемешанное с острой нена¬вистью к людям и нежеланием принять их «зоологичес¬кие» отношения; вообще, нежеланием жить в «мире зверей». Так или иначе, он понимал, что это, в сущности, ненормально; есть проявление психического расстройст¬ва: обратной стороной, плохо осознаваемой, врождённой депрессии и паранойи, которые временами усиливались, но временами и затухали.
Вообще, психопатологические синдромы, вычитал он в специальной литературе, носят формальный характер, независимый от содержания, тех или иных, генетически данных, патологических эмоций. Это означает, что если бы, к примеру, «псих» не был умён, не занимался науч¬ными проблемами человека, — всё равно его депрессия «нашла», так сказать, для себя свой предмет. К примеру, конфликты на работе (конкретном предприятии), или неблагополучие в семье (определённые ситуации), и так далее. В семье ж «ученого», депрессия и паранойя нашли предмет в аномальной ревности к Зае, стремлении власт-вовать над ней, сделать, фактически, рабыней...

2.

В этот вечер, Михаил, дрожа всем телом, делал оче¬редные записи в тетрадь.
«Человеческая идеология вообще, включающая поли¬тику, мораль и право, науку и искусство, религию и философию — всегда подразделялась на два, якобы антагонистических партийных (классовых) лагеря: официальный (господствующий) и оппозиционный. К. Маркс ясно показал, что за этой борьбой, кроются экономические интересы сторон (интересы в удовлетво-рении фонда рефлексов, с помощью, всего разнообразия, предметов реализации). Одна из сторон обладает реаль¬ной властью, со всеми вытекающими следствиями («уровнем жизни»), а другая — борется за неё, стремясь обеспечить своё безбедное бытие (в декларации: всех угнетённых классов). Однако К. Маркс не раскрыл того, что те, кому «хорошо» живётся, и те, кому живётся «плохо» — по сути, «одного поля ягода» в биогенетичес-ком плане (т. е. животные). И, значит, они стоят друг друга, и ожидать от них, чего-то сверхъестественного, — например, построения коммунистического общества или царства Божия, — отнюдь не приходится. Именно поэтому, со сменой старого социального строя на новый, История животных повторяется, — то бишь, в сущности, ничего не меняется, ибо в основе видового саморазвития, лежит один и тот же видовой генофонд.
Не изменяется, фактически, но видоизменяется, генетически обусловленная, криминальная атмосфера в обществе. Помимо «профессионального» криминалитета во все времена (воровство, грабежи, мошенничества, убийства); помимо освященных идеалами «борьбы за справедливость, равенство и демократию», социальных революций (фактически, грабёж и делёж материального «добра»); так называемых, «освободительных» войн откровенных захватчиков, убийц и насильников (тот же, зоологический грабёж и делёж), — продолжают своё существование, и перманентный обман и грабёж себе подобных и в экономической, и духовной сферах; почти легальная, конкурентная охота жулья за деньгой на всех уровнях «Социума», от «низшего» до «высшего».
Всеобщая криминализация общества, неистребимое стремление улучшать свою, и без того, сносную жизнь; богатеть, добиваться престижа, высокого общественного положения, статуса (собственной «значимости», долж¬ностей, званий), — сиречь, экспансировать функциониро¬вание и без того прожорливо-ненасытного, умножающе¬гося мотивационного поля; добиваться надёжности, быстроты, удобства, финансовой экономии в реализации рефлексов, заботиться, загодя, о собственном «буду-щем» и «будущем» отпрысков, — всё это и характери¬зует, «во всей красе», человеческого хищного зверя.
Нужно подчеркнуть, что человеческая особь про¬являет своё истинное звериное нутро, не столько в повсе¬дневной мирной жизни (культурно- цивилизованной), — ибо оно прямо не бросается в глаза, — сколько в пери¬оды социальных потрясений: революций, войн, природ¬ных катаклизмов. Вообще, в трудные времена, только и становится ясно, «кто есть кто» с нравственной точки зрения, когда в результате, допустим, пищевой или соб-ственнической, или военной агрессии, возможен резкий разгул всеобщих преступности и насилия, убийств. Хотя и, наоборот, в трудные периоды, ярко проявляют себя взаимопомощь людей, взаимоподдержка, ибо животных характеризует не только «звериный оскал», но и альт¬руистический эгоизм, инстинкт сохранения вида, во имя выживания, или победы над «злом». Впрочем, сотруд¬ничество и взаимопомощь, в совместной борьбе, харак¬терны и для генотипов, несущих самое Зло...
Беда большинства людей в том, что они не сознают, кто есть на самом деле, не осознают биологического эгоизма, инстинктов (мотивации), которые ими движут. Кому-то, очевидно, выгодны эти невежество и неосведом¬лённость (хотя, сами «власть предержащие» — такие же невежды в этом плане). Во всяком случае, открыто, во всеуслышание о генетической, зоологической природе человека (в том числе, высших его качеств, «сформиро-ванных», якобы, воспитанием) не говорят (допустим, в СМИ). Но всячески поддерживают иллюзию «огромного отличия» людей от животных, особой миссии «венца Вселенной», лучших его качеств и добродетелей, «бо¬жественной» души и т. п. Между тем, истина должна когда-то, всё ж таки восторжествовать!».
Возбуждение Михаила, достигло крайнего предела. Сейчас он, отчетливо представил всё то, что было скрыто от внутреннего мысленного взора. Боже мой, — какое ужасное прозрение! Какая мрачная картина! А люди — слепцы, не видящие ближе своего носа! Как можно жить, бродя в потёмках?! Если б, его знание стало всеобщим достоянием, возможно, что-то и изменилось бы! Хотя, — навряд ли. Общество, объективно не способно, переско-чить через собственную голову. Поэтому, обречено на жалкое, слепое животное существование навеки! Ибо нельзя «отменить» видовой генофонд. Как же это невы¬носимо горько! Лучше уж тогда, — совсем не жить...


3.

18 февраля, исполнялась годовщина их, Михаила и Заи, совместной жизни. Накануне Ленка, как раз, получила зарплату. Решили отметить знаменательный день, что называется, на славу. Накупили дорогой кол¬басы, сыру, селёдки, разумеется, водки и пива. Солнце, ярко брызгало лучами в окно, освещая «праздничный» стол и всю прочую, убогость маленькой кухоньки. Ленка, по случаю, надела розовую кофточку с черною юбкой, щеголяла фирменной прической. Оба влюблено глядели друг на друга.
— Ну вот, Зая, — уже год, как мы вместе. Как бы плохо, бедно не жили, а ведь любим. Скажи, ты любишь своего ёжика?
— Люблю, милый! Дай поцелую! Еще бы на работу устроился, совсем было б прекрасно!
В дверь постучали.
— А, Серёга! Заходи! — обрадовалась Ленка. — А у нас праздник. Годовщина, как вместе живём! Садись сюда. Миша, стул принеси!
Грузный Сергей, средний сын Юльки, протиснулся к столу между мужем и женой. Он теперь был, вроде как «родней», вовсю уже, крутя роман с Заиной сестрой Светой.
— Ну, и как у вас со Светкой? Не ругаетесь? Лю¬бовь? — Ленка живо забросала вопросами. — Ты ешь, ешь, — на, выпей!
Серёга, смущаясь, не зная, куда пристроить ручищи, только неловко улыбался. Михаилу же, всё это не нрави¬лось. Он, в последнее время, вообще, стал недолюбливать залётную семью «верхних», от которых Зая была, почему-то, без ума. Более того, — ревновал. Поэтому, не замед¬лил сделать замечание:
— Надо, дак сам себя обслужит! Че так раскрасне¬лась? Ты еще Витьку пригласи! Ведь хочешь, верно?
— Ничего я не хочу! — огрызнулась Ленка. — Че, опять начал заводиться?
— Да, опять! Вечно, блин, у них пропадаешь! Телевизор, якобы, смотришь. Б-дь есть б-дь!
— Хоть при Серёге-то, не начинай скандал устраивать!
— Думаешь, не знаю шашней твоих?! И до меня, вовсю трахалась!
Гость сидел, сам не свой, — не зная, куда деваться.
— Михаил, не надо так... Всё-таки, у вас праздник...
— А мне плевать! Собирайся, шлюха, и иди к ним! Ты же хочешь! — ревнивец схватил Заю за рукав — Иди, иди!
— Пошли, Серёга! Дурак он! — Ленка, едва сдержива¬лась. — Ну, что это за жизнь!
— Иди, и больше не показывайся! Не нужна ты мне!.. Михаил остался один. Со зла, выпил всю водку и
завалился на кровать.
— Ненавижу стерву! Ненавижу! — шептал он. — Как, от всего этого, отвязаться?..
Проснулся под вечер. Вскочил, вспомнив всё. Выйдя во двор, стал, не прекращая, звонить соседям наверх. Никто не отвечал. Наконец, в окошке, рядом с крытой лестницей, показалась голова пьяной Юльки.
— У вас сучка?
— Нет. Светка пришла, и они умотали к тётке.
— Врешь ты всё. Здесь ведь, стерва! Позови!
— Да нет же! Можешь проверить!
Юлька спустилась, открыла. Вместе поднялись по лестнице. В доме никого не было.
— В туалете она! Ну-ка, падла, открывай! Михаил, в сенях, застучал в дверь в туалет. Зая,
еще до этого, закрылась там на крючок.
— Ну, придёшь еще домой! Я тебе устрою!
Муж вернулся к себе и опохмелился пивом. Вдруг, услышал шаги на лестнице. Тут же, выскочил во двор. Там стояла, абсолютно пьяная Ленка.
— Пойдешь домой, сука?! — Михаил схватил её за рукав.
— Никуда я не пойду! Оставь меня!
— А-а! Опять, к любимому Вите хочешь?! Пойдем, говорю! — он потащил, Заю за шиворот. Та упала, и Михаил поволок жену, прямо по мокрому снегу.
Жертва отчаянно отбивалась. Тогда он ударил её по лицу, и еще. Ленка закричала, рыдая:
— Гад, гад! Сволочь! Ненавижу! — лёжа на спине, схватила, попавшийся под руку, кусок кирпича и бросила в рассвирепевшего мужа.
Ворота во двор открылись, вбежал возбуждённый Серёга. Попытался разнять, вцепившихся друг в друга, супругов.
— Ты че, Михаил, совсем рехнулся?! Отпусти её! И ударил его по лицу. Это возымело действие. Миха¬ил бросил Заю и, матерясь, скрылся в квартире.
— Не прощу, не прощу! — выкрикивал он, оставшись, в одиночестве, на кухне. — Пусть убирается ко всем чертям! Всё равно, нам вместе не жить! Ненавижу!
Муж выскочил вновь, в уже пустой, двор и пошел в трактир, заливать своё горе, время от времени, шепча:
— Мы не люди! Звери, звери!..

4.

Запой шел «полным ходом». Зая дома не появля¬лась. Где была, Михаил не знал. Да, в принципе, это его мало интересовало. Опохмелиться, залить глотку, — вот, что было во главе угла. Алкогольная наркомания: поиск спиртосодержащей жидкости, приём и алкогольные грёзы в лежачем положении, а потом, мёртвый сон. Именно в состоянии полубодрствования — полусна, он, в данный момент, находился, валяясь на скомканной кровати, не раздеваясь, — в верхней зимней одежде и грязных ботинках.
Стояла глубокая ночь. И тут, появился ОН.
Точнее Михаил ЕГО услышал. Голос был жуткий, низкий, как из бочки, с властными, требовательными инто¬нациями. И звучал, не откуда-то со стороны, а в голове, точнее, — в самой душе. САТАНА! Михаил это сразу понял. ОН явился к нему, и завёл мрачный разговор.
— Ты значительно преуспел, мой ученик! Скоро вой¬дешь во Врата! Близок час посвящения! — гундосил голос.
— Что тебе нужно, сатана?
— Душу, разумеется! Ха-ха-ха! Ты понял, что такое человек, видишь его насквозь, и этому научил психа — Я!
— Неправда! Я сам пришел, к сему сокровенному знанию!
— Глупец! Жалкий человечишко, животное! Кто, как не Я диктую идеи, рождающиеся в дурацкой голове, животном мозгу? Ты — параноик, с бременем сверхцен¬ной идеи собственной, якобы, гениальности! Но, на са¬мом деле, — червь! А Я твой БОГ.
— Мой Бог — Христос! Изыди, черный дьявол!
— Ха-ха-ха! Что проповедует этот несчастный бог? Любовь к людям, любовь к себе. А ты ненавидишь и презираешь своих же собратьев, Христа же, ни в грош не ставишь! Не нужен он психу, как и псих ему! А МНЕ ты нужен!!!
— Выходит, Верлин тоже — ученик?
— А как же! Один из лучших! Хочешь поговорить? Его душа здесь. Он посвящен!
— Не хочу! Я много думал о страшном мировоззре¬нии, которое не даёт спокойно жить, мучает. Пугает голой Правдой и цинизмом! В моей душе нет места Любви, и это самое тяжелое испытание! Чувствую, — оно ведёт к какой-то катастрофе! Не только к нравствен¬ному падению, но именно к ней. Это — твоих рук дело, мерзкий сатана!
— Обратись к своему глупому богу. Он утешит, ха-ха-ха! Но, навряд ли, выручит... Поздно! МОЯ Правда — сама Истина! Неужели ты, ученый, пойдешь против неё?!
— Не знаю... Но Любовь, хоть и самообман, — всё-таки, есть! Только она спасёт... И ты будешь бессилен, что-либо изменить!
— Дурак! Значит, предпочитаешь ложь?.. Время покажет. А пока, прощай! Ха-ха-ха!
Голос, как появился, так и исчез. ОН ушел. Низкое, громоподобное звучание его речи, минуту назад, было настолько реально, что Михаил был уверен, что это не галлюцинация. Но сказать, чтоб испугался, — сего не было. Странно! Однако надо вставать и промышлять что-нибудь.
Псих отправился в ближайший бар. Рядом с входом, стояли два мужика. Один был совсем «никакой». Напар¬ник поддерживал, но тот, буквально, падал на ходу, неся пьяную околесицу.
— Слышь, мужик! Помоги довести чудака до дома. А то, замерзнёт. За магарычом не встанет! — попросил усатый парень, в норковой шапке.
— А где живёт-то?
— Далековато...
— Проще привести ко мне. Тут рядом живу. Пусть проспится, а утром уйдет, — алкаш сообразил, что за услугу, можно неплохо выпить. — Только давай сейчас, хотя бы, по сотке вмажем?
— Идёт. Куда бы козла посадить? Может, — к стене припрём?
Еле усадили. Мужик валился на бок, норовя уснуть. Зашли в бар, выпили.
— Ну, че поволокли! Сумку его не забудь! Сначала, тащили «ношу» по пустынной дороге, под
фонарями. А потом, по тёмной Потерянной.
— Ну вот, в тепле-то ему, ничего не будет. Пусть дрыхнет! — на кухне, парень достал, из кармана, бутылку водки. — Как зовут-то тебя?..
.После возлияния, Михаил не помнил, как и уснул. Очухался от того, что кто-то тормошил. Перед носом стоял вчерашний «груз — 200», лысоватый мужичок в синем свитере.
— Ты куда, куртку с шапкой и сумку подевал?!
— Какую сумку, какую куртку? — алкаш, спросонья, ничего не понимал.
— Отдавай лучше, по-хорошему, а то ребятам скажу! Они кости-то, быстро вправят!
— Так может, вчерашний парень увёл? Нет ведь его, и дверь не закрыта.
— Это друган мой! Скоро, наверно, придёт. Тогда не поздоровится! — мужичок был, явно настроен агрес¬сивно.
— Ну, не знаю я, не знаю! Что привязался-то, в конце-концов? — вскочил Михаил. — Вот режь, но не ведаю, где твои вещи!
— Дай тогда куртку, опохмелиться принесу... — гость, видно, что-то задумал.
— Ради Бога, бери. Только быстрей возвращайся. Мужичок ушел.
Через час, Паша, — так звали обворованного, — явился с целой кодлой парней для разборки. Они пытали Михаила вопросами, угрожали. Правда, не били. Не добившись ничего, заявили, что, если не принесёт пропажу через день, разговор будет совсем другой.
Беднягой, еще больше, овладел страх. Кто мог ста¬щить дорогие вещи? Эти бугаи вернутся же, и прибьют. Ни на что не посмотрят! Ну, и вляпался в историю! Что делать? Что?! А, идея! Нужно спрятаться в психушку. А тем временем, пропажа может, найдется, или всё забу¬дется. Михаил нацепил телогрейку (Паша, так и ушел в его куртке), и побежал звонить по телефону, — вызывать бригаду...
... В психбольницу, несчастный приехал, как в родной дом. Недаром говорят, что на зону, бывших зэков, обратно тянет. Причем не столько привычка, сколько неумение адаптироваться, к нормальной человеческой жизни. А в «казённом доме», не нужно заботиться о хлебе насущном, — тут и накормят, и оденут, и подле¬чат, и в баню сводят... Работать не надо. Кроме того, ты лежишь в больнице, а пенсия-то идёт! Вот почему, многие психи предпочитают воле, — которая, кстати, тот же самый дурдом, — «отсидку» под замком. Особенно зи¬мой. Яблоку же, в отделении, некуда упасть! Многие «бегут» сюда от одиночества. Тут же — люди, тем бо¬лее, — все знакомые, друзья...
Михаил, хоть и скучал по Зае очень, но в глубине души был уверен, что никуда она, бездомная, не денется и вернётся, как всегда бывало. Поэтому настроение, в целом, оставалось, в принципе, неплохим. Он познако¬мился с Саней Рахимовым, 50-летним татарином по клич¬ке «Циклоп». Так его, в отделении, прозвали за один-единственный глаз, оставшийся после несчастного случая. Рахимов был, до этого, абсолютно нормальным человеком, — хорошим хозяином и семьянином. И вот, работал, как-то, с точильным кругом, а тот возьми, да и разлетись на осколки! Сане, глаз-то вышибло, и мозг, частично, повредило, после чего, стал пациентом психи¬атрической больницы.
Нарушения у него, после травмы, стали выражаться в чрезмерной возбудимости и образовании сверхценных идей. В связи, с диким беспределом в стране, Рахимов, будучи честным, человеком с коммунистическими взгля¬дами, начал страстно искать Правду, пути «политичес¬кого переустройства общества», с целью свержения нена¬вистных «жуликов и воров». Он даже придумал название своей собственной партии: «Ленинско-сталинская, рабо¬чая оперативная партия», председателем и единственным членом которой и являлся. Ночью, Саня что-то записывал в две толстые общие тетради. «Свои мысли... » — поде-лился с Михаилом, и долго, после этого признания, объяснял ему, что нужно сделать, чтобы вывести страну из экономического кризиса. Тот, поначалу, вежливо слушал, а потом, понял, что имеет дело, с глубоко боль¬ным человеком. Но Рахимов не отставал.
Познакомился Михаил, и с Васькой Баженовым, воз-вратившимся с самого «спеца», где отбывал срок за убийство. А получилось это «преступление» так. Васька лежал в 5-том мужском, и повздорил с одним боль¬ным, — дурилкой из картона. Как-то утром, тот ему брякнул что-то, и Баженов, сорвав тапок с ноги, ударил обидчика, со всей силы по виску, да так, что «жертву» унесли срочно в реанимацию. А через пару дней, псих концы отдал, после чего Ваську забрали, и, через некоторое время, этапировали в Волгоград, на психушеч-ный «строгач». Ох, и насмотрелся и натерпелся он там! Врагу не пожелаешь! Колючая проволока, вышки, охрана с собаками, камеры, карцер... Да стоит ли об этом! Такие там живодёры сидели, что только держись! Ладно, хоть жив остался...
А тут, с самим Михаилом, «ЧП» случилось. На вяз¬ках, совсем не ожидая, оказался!
Мать, по заяве, привезла ему банку растворимого кофе. Большая ценность, кстати, в дурдоме! Пронести кофе, как чай, невозможно, — банка-то цилиндрической формы, неудобная. Михаил, на свиданке, и попросил мать, с улицы, подцепить банку к «коню». Словом, поднял её на верёвке удачно. А тут, Валерка, молодой дурень, сосед по койке, увидел сокровище и стал просить «хотя бы ложку» порошка, чтобы развести, в туалете, под струёй горячей воды. Просит — не отстаёт. Дал ему, конечно. Санитар, на посту, Валерку засёк и заявил¬ся в первую, «элитную» палату к Михаилу. Шмон устро¬ил и нашел, чудовище, эту грёбанную банку с кофе! За что и посадил, провинившегося, в худшую четвёртую «конюшню» к хроникам.
Обиженный «псих» покрыл санитара матом и, демон-стративно, закурил прямо в палате. За такую наглость, его вчетвером скрутили, замотав, аж на пять вязок, и продержали, в зафиксированном положении, до вечера. Кормили с ложки, как дитя, подносили утку. Ох, и ду¬рацкая же эта больница! Недаром, зав. отделением Мыльников заметил, что сам персонал нуждается в лечении!..
Ближе к выписке, неожиданно, припёрлась Зая, прокричав в окна, чтобы Михаила кто-нибудь позвал. Мужа охватило безудержное волнение. Поднялся на подоконник, высунулся в форточку.
— Че, вернулась, всё-таки?
— Не-ет!
— Как нет? А зачем, тогда пришла-то?
— Мать попросила передать, продукты. Я медсестре оставила... Живу пока в одном месте! — Зая загадочно залыбилась.
— В каком еще месте? Ниче не понимаю... Ты меня любишь?
— Нет!.. В общем, прощай!
— Как прощай?! Стой, погоди!
Но Ленка быстро ушла, оставив мужа в тревожном недоумении. Что могло, случиться? Здесь явно, что-то не так!..

Глава 2

1.

Накануне выписки, псих высчитал, что день, когда, должны были отпустить, как раз, выпадает на смены Заи в туалете. «Значит, её можно застать там... — прикинул он. — Если дома нет, будем ловить на работе!..».
Выписали Михаила в понедельник. Приехав домой, ждал семи вечера, чтобы подрулить к жене к окончанию смены, и забрать обратно к себе.
— Ну, че потерял женушку? Так, дурню, и надо! — ёрничал батя. — Не будет она жить с тобой, не надейся! Тоже, связался с потаскухой, а теперь расхлёбываешь!
Мать же, как всегда, успокаивала:
— Да живёт, наверно, у подруги. Обиделась за то, что выгонял. Пройдет обида-то! Помирятся еще... Приходила же, и в больницу ездила. Ясно, что тянет домой...
Между тем, время близилось к вечеру. Михаил сел на трамвай, и поехал к Ленке, решив, что «хватит дура¬читься», а нужно мириться, да и дальше жить вместе. Соскучился ведь...
От остановки, через небольшую площадь, дошел до кинотеатра. В двух шагах, виднелся заин туалет. Подавив волнение, направился туда.
Мужу показалось, что кассир Люба, как-то странно, с ним поздоровалась. Ленка торчала в своей каморке.
— Ну, че привет! Так и сидишь? Как дела-то?
— Ничего... — заметно было, что Зая не ожидала визита, руки её дрожали.
— Че молчишь-то? Не рада, что ли?
— А чему радоваться? Я тебя и не жду...
— Давай, собирайся. Домой поедем.
— Никуда я не поеду! Отвянь!
— Что?! — оторопел Михаил. — Что значит, не поеду?!
Зая резко вскочила, собрала вещи и направилась к выходу.
— Люда, уже без пяти восемь. Пойду, — ладно?
Они вышли на улицу. Ленка, быстрым шагом, заторо¬пилась в противоположную, от остановки, сторону. Муж, еле поспевал за ней.
— Ты че это? Куда прёшь?!
— На массаж, к одному человеку надо!
— Массаж? Какой еще массаж?! Что происходит?
Пройдя метров триста, завернули в проулок и оста¬новились у кирпичного здания, — судя по всему, обще¬жития.
— Не ходи за мной! Как бы худо не было! — Зая была вся на нервах.
Михаил заподозрил неладное.
— Нет, пойду! К кому это, ты направляешься?! Зая, молча, открыла дверь и спустилась, по бетонной
лестнице, вниз, в подвальное помещение. Пройдя по холодному коридору, уперлись в железную дверь. Ленка постучала.
— Значит, здесь твой «массажер» живёт?! Ну, б-дь, счас поговорим!
— Уходи лучше, по добру-по здорову! Прошу тебя!
Но дверь никто не открыл. Зая развернувшись, по¬спешила назад, к выходу из подвала. Двинулись по тому же пути, каким пришли. Но не к остановке, а, видно туда, где,- Михаил это помнил, — жила тётка Заи.
— Дак можешь объяснить, что происходит?! — он схватил Ленку за руку и, почти насильно, остановил.
— Всё! Я от тебя ушла! Счас у меня, другая жизнь! Больше, ни о чем не спрашивай!
— Что?! — муж, даже представить не мог, самого страшного.
— Ты, всё время гнал, так вот, и добился своего! Не люблю больше, гада!
— Не любишь?! Ах, падла! — Михаил, изо всех сил, влепил Зае пощечину. — Значит, кого-то нашла?!
Ленка вырвалась и побежала. Вслед неслось:
— Беги, беги! Только от себя не убежишь! Смотри, обратно не приму! Сама этого захотела!..
Михаил тяжело дышал. Нервы были на пределе. Надо срочно, где-то выпить, чтобы успокоиться! Денег — ни копейки. Только на проезд. И он отправился, ни с чем, домой...
В норинских окнах, горел свет.
— Дядя Коля, — я это! Пусти. Хреново мне! Норин, как всегда, оказался поддатым.
— А! Дорогой мой человек! Че-то давно, не было ви¬дно. Проходи, — у меня выпить, закусить есть!
Зашли в знакомый бардак.
Михаил жадно проглотил, налитую стопку. Сбивчиво рассказал о беде.
— Э, брат! Профукал ты, кажись, бабу-то свою. Есть у неё кто-то!
— Да откуда бы? Я всё к Витьке, соседу ревновал...
— Значит, и на работе скурвилась! — убеждённо глянул, на непутёвого мужа, Норин.
— Не может быть!
— Мо-ожет! Еще как может. Вот, когда в подвал ходили, там видно, её хахаль и обитает. Сходи, разберись!
— Счас бы пошел, да ночь на дворе! — заскрипел зубами Михаил.
— Ну, че тогда говорить? Будем пить тогда. Они просидели, за разговорами, до четырёх утра.

2.

Проснулся Михаил, в «избе», когда уже был пол¬день. С ужасом, припомнил всё. «Ах, гадина! Ну, я те¬бе устрою! Однако, прежде, нужно в общежитие схо¬дить... Кто же, там у неё завёлся?!».
Не умываясь, натянул брюки, свитер и, накинув курт¬ку, помчался к остановке.
Подходя к общежитию, ощутил тревогу. Кто он, — этот хахаль? Наверняка, здоровый бугай! Завалит его, как щенка! Черт, надо было, хоть нож взять! Если что, припугнуть...
Вот, и железная дверь. Не по себе что-то! Ну, да на¬ше дело правое! Вперёд!
Муж, изо всех сил, застучал. Загремели засовы. К удивлению, дверь открыл пожилой, сухопарый дядька с лысиной.
— Вам кого? Почему так стучите? — мягко спросил.
— Я — муж Лены! Вчера сюда приходила.
— А-а! Нас дома не было. Они с Петей, уехали на дачу сегодня.
— С каким еще Петей?!
— Так вы ничего не знаете? Может, пройдете? Только ведите себя, как мужчина...
Михаил шагнул в небольшую прихожую. Да здесь квартира! На вешалке пальто, шубы, шапки. Узкий коридор ведёт на кухню. Через небольшой проход, была видна комната с широкой тахтой. В углу иконы — целый киот. Окна глухо зашторены. А на полу, — несколько ящиков водки...
— Проходите, проходите, — также мягко и вкрадчи¬во, заворковал старик. Взгляд его был, какой-то стран¬ный, с придурью. На ногах шерстяные носки, на тщедуш¬ном теле безрукавка.
— Значит, вы и есть муж Лены? — переспросил он и, неожиданно, поинтересовался — Водку употребляете? Тогда пройдемте на кухню.
Михаил двинулся за ним, пока ничего не понимая.
— Моя фамилия Рогов. А Петя — приёмный сын. Занимаюсь магией, — практика есть своя... Снимаю пор¬чу, сглаз, лечу алкоголизм и прочая. Лена говорила, что вы в психбольнице лечились. Шизофренией страда¬ете? Могу провести необходимую терапию.
— Давайте, лучше выпьем. Дак что, Зая с Петей стали дружить, так понимаю?
— Да. Познакомились они в туалете, знаете. И полю¬били. Не сразу, конечно. Лена и рассказала о вас. Что муж терроризирует, мучает. Считаю, что сие, — от психи¬ческого расстройства выходит!
— Ну, и что дальше? Давно это у них?
— Уже месяц, как будет. Но не думайте, что флирту¬ют или прелюбодеянием тешатся. У ребят — любовь! С первого взгляда!
— Не верю, чтоб Зая взяла и влюбилась! — муж, будто чувствовал, как на него, действуют чары этого человека. А может быть, водка замутила мозг?
— Конечно, Лена еще не забыла вас. Но это дело времени. Петя неплохой человек. Ей с ним, будет хоро¬шо... Давайте перейдем в комнату, — ляжете на диван, проведу сеанс релаксации.
— Но, позвольте, законный-то муж я! — говорил Михаил, как в тумане. — На каком основании, Петя увёл чужую жену?
— Ложитесь, ложитесь... На то, воля Божья... Ей только, лучше будет...
«Маг» надел на голову «пациента» какой-то обруч, с подцепленными к нему проводами, и стал читать, моно¬тонным голосом, успокаивающие формулы-фразы. Захо¬телось спать, тело размякло, но внутри Михаила, росло неприятие сего «обряда». Неожиданно, разорвав прово¬да, он вскочил, заметался по комнате. Старик, всерьёз испугался, такого поворота событий. Бросился, зачем-то, к холодильнику и быстро вытащил... пистолет!
— Молодой человек! Это «Беретта»! Не вздумайте, вести себя неподобающим образом!
— Слушай, хрен моржовый! Что пугаешь пневмати¬кой? Кого, падла, разводишь? Я ведь, насквозь тебя ви¬жу!.. Ленке, тоже мозги компостируете?! А дура и подда¬лась! Чувствую, — не любит она Петю, козла паршивого! А любит меня! И ни хрена у вас не получится! — стал распаляться Михаил.
— Но-но! Не очень-то позволяйте себе! — взвился старик, но его не слушали.
— Передай Пете, что я не буду им мешать! Будь, что будет! Но знаю, Ленка вернётся ко мне. Поймет свою ошибку! А сейчас, пошел в жопу, старый болван!
Муж, на ходу, надел шапку и куртку. Вслед неслось:
— Не стой на пути Лены и Пети, сатана! Изыди, проклятый! Не видать тебе её!
— Посмотрим!
Михаил захлопнул дверь. Он был потрясён: когда же, стерва, успела снюхаться с Петькой? Что это за фрукт? Как, суки, быстро её охомутали! Ну и ну! Пусть только сунется домой! О, муж никогда, никогда не простит предательства! Как бы хреново ни было...


3.

— Опять у него запой! Уже несколько дней, жрёт да валяется... — мать бессильно махнула рукой. — Ты бы, Юра, не приходил с бутылкой, а сказал, как друг, чтобы не пил. Хотя это бесполезно. Не представляю, что делать! Беда...
— А Ленка-то себе, нашла такого урода! Чмо нату¬ральное! Страшный, одет кое-как... Видел, — книгами у киношки «Звезда» торгует. — Юрка Волгин, откупори¬вая водку на кухне, поглядывал на спящего, без задних ног, Михаила. — Встретился с ней, — в туалет зашел, — дура и похвасталась своим новым «другом»... Естествен¬но, сходил, посмотрел. Ну, у Заи и вкус!
— А Миша-то, как переживает! Говорила ведь: не связывайся с молодой! Не послушал! А сейчас, расхлёбы¬вает кашу... — мать тяжело вздохнула. — Нашел бы бабу постарше, да и поплёвывал бы. Ну, а у тебя, как семья?..
Алкаш зашевелился в своём «логове». Оказывается, он уже проснулся, услышав разговор о сопернике, — заином «женихе».
— Че, выпить принёс? Водки? Это хорошо! А то, хреновато мне. Так говоришь, чмошник этот Петька?
— Да хоть бы, поздоровался прежде! Вставай, опо¬хмелю, так уж и быть. И за что тебя люблю, Михайлуш-ка? Сколько добра сделал! И никакой отдачи... — пошу¬тил Волгин.
— Хоть водку попить! Всякую херню, не то понужа-ешь. Денег-то, мать родная не даёт!
— Ах, ты алкаш несчастный! — возмутилась матуш¬ка. — Если деньги отваливать, сгоришь ведь от спирта! А так будешь, хоть останавливаться. Что, опять на Чер¬ную гору поедешь?
— Чувствую, не напился еще. Да и муторно на душе. Так бы и убил, эту падлу неблагодарную!
— Вот-вот, — вставил Юрка, — пригрели змею... Не вздумай, обратно принимать, если вернётся! А она, точно вернётся, — я тебе говорю!..
Волгин, как всегда, принёс два «пузыря». Пил он жадно, одну стопку за другой, но, почему-то, почти не хмелел. Михаил же, шибко не торопился. Однако, в итоге, оба были «на рогах».
— Проводишь меня?
— Естественно. Пошли.
Посадил друга на автобус, а сам, дойдя до трамвай¬ной остановки, отправился к Зае в туалет.
Но, как, оказалось, сегодня была не её смена. Михаил вспомнил рассказ Юрки о Ленкином хахале. «Счас с ним, козлом, поговорю! Где-то здесь, поблизости, книга¬ми должен торговать!».
Слева у кинотеатра, и вправду, набрёл на книжную лавку, но Петьки, на работе, не было. «У-у! — пьяно погрозил Михаил кулаком. — Доберусь до тебя, сво¬лочь!». И, не солоно хлебавши, поехал домой.
Между тем, от выпитой водки, его совсем развезло. Она, как бомба замедленного действия, срабатывает не сразу, а через определённое время. Шатаясь, дошел до гастронома. Располагался тот, на втором этаже серого невзрачного здания. Наверх, — в торговые отделы, — вела широкая лестница с перилами. Неожиданно, пьяного Михаила повело сначала вперёд, в одну сторону, на поручни, а потом, резко назад, — спиной, в другую. Он так ударился рёбрами о противоположные перила, что взвыл. Боль была ужасной. Даже присел. Какая-то сердобольная женщина помогла подняться, провела до угла. А дальше, — сам, держась за ушибленный бок, еле добрёл до дома.
«Какой я, однако, пьяный. Надо к родителям зай¬ти!» — алкаш, протянув руку, нажал на кнопку звонка, но не удержался и полетел вперёд, прямо на острые концы, сложенного у дома, горбыля. Удар, в район над¬бровной дуги, был страшной силы. Да такой, что в глаза брызнули разноцветные звёзды. Он ладонями закрыл лицо. Кровь лилась ручьём. Откуда ни возьмись, выбежа¬ла мать, запричитала: «Господи! Да ты же, целый клок кожи сорвал! Чуть глаз не вышиб! Ладно, бровь повре¬дил!..».
Отец бросился звонить. Приехала «Скорая». Врач осмотрел рану, сестра обработала её перекисью водо¬рода. «Надо шить!». И Михаила, с сопровождающей матерью, повезли в травматологию.
В этот день был праздник. Пьяниц, с рваными ранами головы и лица, ждало, в очереди, около десяти человек. Михаила вызвали, только через час. Мать осталась в коридоре. Боли он, почти не чувствовал, когда зашивали бровь. Спустя некоторое время, оба вернулись домой.
— Иди, ложись спать! Пива купила... Или опять, пойдешь побираться?
— Да не беспокойся! Напугал тебя? Теперь, всё нор¬мально будет... — Михаил отправился, через дорогу, к себе.
Каково же было удивление, когда, во дворе, увидел свою жену, болтающую с Юлькой. Зая сделала вид, что не замечает его. Соседка же, всплеснула руками.
— Кто тебя так? Вся голова перевязана! Избили, что ли, а?
— Да в горбыль врезался. Не удержался на ногах... Что этой падле, здесь нужно?
— Я к Юльке пришла, не к тебе! — запальчиво бро¬сила Зая, не смотря на супруга.
— Давай-ка, — вали, отсюда, к Петьке! Сучка подза¬борная!
Ленка промолчала. Михаил открыл замок и скрылся в доме.
Присев на кухне на стул, еле перевел дух, — так стучало сердце. Любит он её, ох, как любит! Но, ни за что, не позовёт, хотя для этого и пришла. Муж был уверен...

4.

Неожиданно в дверь, без стука, один за другим, ввалились, с грохотом, пятеро мужиков. Среди них, Ми¬хаил, к неописуемому ужасу, узнал старого знакомого Пашу, у которого, месяц назад, пропали вещи. Вид у «громилы», был воинственный.
— Ты куда потерялся-то, а?! Мы ищем, как дураки, а он только заявился! Где куртка с сумкою? Где шапка?! Думал, я это дело оставлю?!
Паша подскочил к бедняге и ударил в челюсть. Не смотря на то, что голова того была перевязана. Мужики одобрительно загудели:
— Так его, если не понимает по-хорошему, пидар!
— Я в больнице лежал! Не брал ничего! — оправды¬вался «псих».
— Дак куда, могли шмотки деться?! Здесь же, остава¬лись! Кто, если не ты, их увёл?!
— Не знаю, клянусь! Ну, как объяснить, чтобы вы мне поверили?!
На шум, прибежала Ритка, соседка. Как всегда, полу¬пьяная.
— Я знаю, как дело было! Не трогайте человека, а то еще зря убьёте!
— Ну, говори! — мужики, с недоверием, смотрели на пьянчужку.
— Короче, ночевал у меня Лёха тогда, — только ос¬вободился с зоны. Он, когда Мишка и мужик этот спали, ночью всё и уволок, и в амбаре дворовом спрятал. Я о том, до поры до времени, не ведала. А Ленка, жена Ми¬шки, короче, вещи-то, случайно нашла и куда-то утащила!
— И с тобой не поделилась, так что ли? А откуда, о краже знаешь?
— Дак она мне рассказала, только велела молчать... Мишка-то, об этом не в курсе. А где сами шмотки, ума не приложу!
Паша схватил алкаша за грудки.
— Ну, и где твоя женушка? Ни хрена, свинью подло¬жила!
— Только что, видел. Вообще-то, мы разбежались. Другого нашла... — Михаил, внутренне, облегченно вздохнул.
— Волоки её сюда! Башку свернём!
— Я сам сверну! — муж выскочил за дверь. Паша, немного подумав, отправился за ним. Испуганная Ленка и Юлька стояли во дворе.
— А ну, красавица, иди-ка сюда! — Паша схватил Заю за рукав. — Говорят, ты это вещи себе прикарманила!
— Какие еще вещи?! Да отпусти, блин! — стала выры¬ваться Ленка.
— А те, которые, в амбаре нашла! И где ж они? Признавайся, б-дь!
— Ах, эти... — Зая поняла, что отпираться бесполез¬но. — Дак я их, там и перепрятала. Могу показать. А разве, — вещички ваши?
Отправились втроём в амбар. Поднявшись по лестни¬це, в сене, разрыли запылённую сумку. С измятой курт¬кой и шапкой.
— Ну, это другое дело! — сразу успокоился владелец. — Давно бы так!
Вернулись в «избу».
Кодла смотрела на Заю. А потерпевший изрёк:
— Зря мужика только били. Тоже, — жена, называется!
— Так я ведь, не знала...
— Не вешай лапшу! Мужа-то как подвела!.. Ты извини, что ударил... — хлопнул алкаша по плечу. — Ну, бывай тогда, что ли!
И «гости» ушли. Супруги остались вдвоём.
— Ты, и вправду, не знала, что мне угрожают? — после паузы, спросил Михаил.
— Да откуда знать-то! Поняла лишь, что шмотки Лёха увёл, и больше ничего.
— Чужое присвоить хотела?
— А че, добру пропадать? Я и Ритке ничего не дала. А с тобою, мы в ссоре были.
— Ну и ну... А на Потерянную, че приволоклась? У Заи же, «новая жизнь»! — вернулся к насущным отношениям.
— Не к тебе ведь пришла... — Ленка опустила голову.
— Че врешь-то! Завралась уже, блин! Видать, не сладко, с Петей-то жить!
— Нет, нам хорошо вместе... — Зая задрожала всем телом.

— Ну, иди сюда... — Михаил привлёк деваху к себе. Та не сопротивлялась.
— Любишь ведь... — стал её раздевать. — Любишь?! И оба, сбросив одежду, тут же, на стуле, слились в
бешеном чувстве...
...После акта, муж резко отстранил жену от себя.
— Не нужна. Уходи отсюда...
— Я много думала о нас. Не люблю его... — тихо молвила Зая.
— Какое это имеет значение! Ты сделала выбор.
— Мне казалось, что всё позабуду. Но ничего, не вышло...
— Ты сделала выбор! Я тоже. Собирайся и иди. Простить не могу...
— Ну, если так, расстанемся тогда навсегда! — с надрывом, воскликнула Зая.
— Скатертью дорога! Раньше, чем думала? Прощай... Ленка, ни слова не говоря, оделась и вышла. Было
слышно, как позвонила к «верхним». Хлопнула дверь на лестницу. Стало тихо.
Одевшись, Михаил прошел в комнату. Лёг на кровать. Хмель и усталость смешали сознание, унеся в забытьё... И, тогда пришел ОН.

5.

Голос утробно бубнил:
— Жалкий неудачник! Ничего-то у психа, в жизни не вышло. Даже жена ушла и беспардонно изменяет! Они с любовником, смеются над тобой! Ха-ха-ха! И ос¬тался псих не у дел. Во всём!
— Я генетический носитель третьей сигнальной сис¬темы! Причем здесь жена? Пять процентов людей, от силы, можно отнести к этому типу. Я больше, чем творец и талант. Третьесигнальный генотип обладает, только ему присущим, интегрально-системным видением мира, чего нет у общих и специально человеческих животных. Это особый, революционный способ мышления. Всё в руках у меня! А семья, по большому счету, никогда мужа не интересовала.
— Несчастный! Ты серьёзно болен! Сие паранойя, мессианский комплекс. Посему, неизбежно пришел к своим, якобы, величию и избранности. Жаждешь славы и власти, как, впрочем, и любой, самый тривиальный человечишка. В основе этого, лежит неудовлетворённый, по существу, сексуальный инстинкт. Жена ушла, потому что у мужа садистские наклонности, жажда поклонения и тирании. Ты — нравственный урод, взявший на себя право, критиковать и порочить людей!
— Я искал нравственный идеал, — то есть, поступал из лучших побуждений!
— И этот идеал — ты?
— Во всяком случае, не ворую и не убиваю, живу честно, не гонюсь, как все, за деньгой. А то, что честолюбив, это нормально. Без честолюбия не бывает свершений...
— Значит, считаешь себя правым? А, знаешь ли, что именно из лучших побуждений, творились злодеяния в человеческой Истории? Человек всегда стремится к так называемому, «лучшему», выбирает «самое лучшее», пробиваясь локтями, отталкивая своих же соплеменни¬ков! Это у вас в крови, и отсюда идёт всё Зло. Что МНЕ, собственно, и нужно!
— Выходит, что совершенствование, — будь-то профессиональное, творческое или духовное, нравствен¬ное, — не от Бога?
— Конечно же, нет. Это чистой воды биология! Нрав¬ственный инстинкт — такой же биологический рефлекс, как и все другие, — например, сексуальный или рефлекс убийства. С чего вдруг взяли, что его преподнёс вам бог? Что делать так называемое, «добро», — от бога? Альтру¬изм — тот же самый зоологический, но коллективный эгоизм, необходимый для выживания популяции, вида. Недаром добро, нужно понимать, как разновидность Зла...
Неужели, ты не заметил, что совпадение интересов сторон, люди называют, не ведая сущности явления, «добром»? Ибо эгоистические потребности сторон не вызывают противоречия. В то время как несовпадение интересов — почему-то, именно Злом. Впрочем, возмож¬но и взаимное безразличие.
Запомни: никто никого не любит, кроме самого себя, своих собственных рефлексов! Хотя люди, и стремятся скрыть это под маской, якобы, сочувствия, помощи, взаимовыручки.
— Но ведь, бескорыстная помощь имеет, всё-таки, место в человеческом обществе?
— Имеет, но редко. А если и да, то и это, фактически, эгоизм. Человеческое животное, в основном, занято толь¬ко собой и интересами семьи; редко — более широкой социобиологической группы.
— Всё это я, в принципе, знаю... Но стремиться к Добру необходимо, вопреки страшному знанию Зла!
— Сие иллюзия. Ты объективно, не сможешь перешаг¬нуть через себя, через свою зоологическую природу. А все люди, — тем более! Мне смешно над богом, давшим религию, которая призывает, якобы, к «человечности». Бог такой же идеалист и романтик, как и вы, несмышлё¬ныши.
Отбрось сомнения и стремись к двум главным вещам на Земле: деньгам и власти, даже если бы, занимался творчеством. Не прогадаешь! Именно они всегда правили, и будут править миром!
— Но я не могу, с этим согласиться! Мне мешает... Совесть! Всегда есть внутренний выбор поступать так, а не иначе.
— Опять иллюзия, преподнесённая «добрым» богом!
Нельзя отрицать, что совесть и выбор есть. Но они так же, предопределены генетически, как и всё другое. Я же сказал, что «нравственность» — есть система био-¬генетических рефлексов и служит, как и все другие инстинкты, видовому эгоистическому утверждению на Земле. И творчество, духовная культура служат этой агрессивной, по сути, биологической цели. Общество борется с Природой и самим собой не ради выживания, а ради наилучшего выживания, по принципу максимума гедонического насыщения, — в том числе и эстетического. Посему, так называемые, «высшие идеалы» людей, в сущности, безнравственны. Вы — обречены, жалкие животные, питающиеся иллюзиями относительно, якобы, причастности к Духу. Вы — МОЁ порождение и служите МНЕ! Христос не спасёт, потому что ваш БОГ — Я, САТАНА! Вы — звери, как Я! И НАШЕ число — 666! МЫ — все одно и то же!.. Смотри на вещи шире, ученик!
— Кажется, начинаю прозревать, полностью и бесповоротно... Вот оно, полное и истинное Знание! Возьми мою душу! Возьми!!
— Ты еще должен, пройти последнее испытание... Я вернусь. Будь до конца, честен перед собой! Ха-ха-ха!..

Глава 3

1.

Прошло полтора месяца с того времени, как Михаил расстался с женой. Муж очень тяжело переносил разрыв, предательство Заи и вынужденное одиночество. Естест¬венно, пил. Порою было так хреново, что хотел, даже идти к ней и умолять вернуться. Но что-то, всегда оста¬навливало. Будто, чувствовал, что жизненная эпопея их, еще не закончена. «Вернётся, я знаю, вернётся неиз-бежно! И мучается Ленка, не меньше моего. Что-то еще будет впереди, но что?..».
И вот, однажды, как бы, между прочим, соседка Юлька сообщила бедняге:
— Твоя-то Зая, постоянно ругается со своим. Не очень-то, они хорошо ладят, не очень... Жили одно время, у этого придурошного старика, отца Петьки, а сейчас перебираются к нам, в Зареку, дом деревянный будут снимать. Видать, поближе к мужу её тянет. Да.
Сердце Михаила учащенно забилось. «Так и знал! Иначе, и не могло сложиться! Любит меня по-прежнему! Не может забыть... Но, всё равно не приму. У меня, еще мужская гордость есть!..».
Как-то сидел во дворе на лавочке, и курил. Был тёп¬лый весенний вечер. Почки на старой берёзе, стоящей напротив, во всю уже лопались. Вот-вот, появятся клей¬кие листочки. Земля была еще влажной, холодной. А пахло-то, пахло как пробудившейся жизнью! «Интерес¬но, как Ленка счас поживает? Где-то ведь, рядом живёт... Впрочем, какое дело мне до неё! Всё кончено уже...».
За воротами, послышались быстрые шаги. Кто там еще? Он повернул голову. Ба! Во двор входила Зая!
Она была без шапки, в кожаном плаще и джинсах. Губы ярко накрашены.
— Ну, здравствуй! Не ожидал увидеть? А я вот, пришла попроведовать.
Михаил сидел пораженный. И не мог, вымолвить ни слова.
— Че молчишь-то, не рад? — улыбалась Ленка.
— Ты зачем пришла?
— Просто так. Соскучилась...
— Как там Петька?
— Зачем спрашиваешь? Толку от него никакого! Продаёт свои книги, ходит, как оборвыш. А у тебя, как дела?
— Как видишь, жив пока. Без Лены не помер! — Михаил прерывисто вздохнул, успокаивая охватившее волнение.
— А я сегодня, всю ночь не спала. Радио слушала, да о нас думала... — пригорюнилась Зая.
— Ну, и че надумала? С Петькой-то жизнь, видимо, хреновая!
— Не люблю его! Не нужен... Ну, вот, хоть тресни! Опротивел! Ты можешь понять?! — Ленка смахнула слезу.
— Но ведь, почему-то, стала с ним жить. Ушла от мужа. Сейчас вот, пожинаешь плоды...
— Думала, что устрою заново жизнь...
— Значит, не вышло? Назад тянет?
— Прости меня...
Михаил, неловко закашлял, от нахлынувших чувств.
— Бить тебя надо... Так в туалете и вкалываешь? — вдруг сменил тему.
— Ушла. Без работы сейчас. Дак как? — умоляли Заины глаза.
— Ну... Ну, давай, перебирайся, что ли!
— Значит, не против! — возликовала Зая. — А когда?
— Да хоть прямо сейчас. Только, что Петька-то скажет?
— Плевать я хотела! Ты ведь мой муж! Люблю! — Ленка быстро чмокнула в щеку. — Мы здесь, совсем рядом живём. Дак че, — шмотки-то принесу?
— Что с тобой делать? Неси уж!
Зая, на крыльях, выскочила за ворота. Муж, с нетер¬пением, ждал. Через час, Ленка, с сумками, постучала в дверь.
— Можно или нет?
— Валяй, коли не шутишь! Петька-то как?
— А его дома не было. На работе. Я записку оставила.
— Но ведь он, наверняка, любит! — укоризненно мол¬вил Михаил.
— А мне-то что? Петька — не муж!
— В общем, принимаю обратно, но с условием. Если б-во повторится, не обессудь, больше уж, никогда не прощу.
— Нет, милый, нет! Родной мой! — Зая бросилась на шею, покрывая лицо поцелуями. — Прости дуру, прости... Теперь, всё сделаю для тебя! Буду самой луч¬шей женой! Сварить, что-нибудь покушать?
— Не суетись. Раздевайся лучше... Совсем.
— Я скучала, очень скучала! Дорогой, милый! Зая, сбросив вещи, обвила шею мужа руками.

2.

Решение сына принять, обратно, непутёвую жену, у отца, не вызвало большого энтузиазма. «Изменила раз, — изменит еще! Это уж, такая порода б-ская! Дурак ты, дурак! Всё ведь, не как у людей!» — горячился он. А мать, наоборот считала, что семейная жизнь, пусть и «заново», за неимением возможностей, намного лучше, чем одинокое существование. «Может, у них и наладит¬ся, с кем не бывает! Лишь бы не пил! Баба-то, сдержи¬вать будет немного!..».
Тем не менее, Игнатий Иванович устроил Заю, в свой цех, дорожным рабочим, бригада которых, по согласова¬нию с администрацией, убирала мусор с улиц, располо¬женных в местной округе. Ленка рьяно взялась за новое дело, быстро сошлась с членами бригады, да и со всеми цеховыми работниками: слесарями, шоферами, уборщи¬цами. Характер уж такой! Батя же, был доволен и горд, что сноха, сразу снискала всеобщее уважение, за весё¬лость духа и любовь к труду. «Молодец, девка! Настоя¬щий огонь! Работящая! Вот только, ума маловато...».
Михаил, в принципе, был тоже доволен. Вернулась радость от того, что теперь не один, что жена ухаживает, что дома установился порядок и лад. Только Зая, через некоторое время, стала приводить, в гости, баб со своей смены, да и выпивать с ними. Особенно же, подружилась с 37-летней Тоськой, бабой разведённой и очень неприят¬ной Михаилу «первосигнальной» ограниченностью и наглостью. Тоська, после работы, всё норовила увести Ленку к себе домой, постоянно устраивала «сабантуй-чики» и, вообще, отрывала жену от нормальной, замк-нутой семейной жизни.
— Сиди дома, хватит бродить! С кем там, в цеху уже снюхалась? Эта Тоська — натуральная б-дь! Что таскаешь¬ся с ней? Нашли, что ли, цеховых шоферюг?! — вновь, начал ревновать Михаил. — Ты что обещала? Что будешь паинькой... А выходит, — опять за старое?
— Но ведь, она — подруга! Разве, не имею права, кроме семьи, с людьми пообщаться? У тебя нет друзей, вот, и сидишь, как сыч, дома один. Почему мне, молодой женщине, запрещаешь немного отдохнуть? — возмуща¬лась Ленка.
— Ты замужем! То есть, — не совсем свободна. У Заи есть я. Что еще нужно? Б-ва для разнообразия?! Так погуляла, ведь с Петькой! Б-во-то, видать, в крови!
Мало одного мужа. Нужно, и на стороне, кого-то иметь. Сиди, сказал дома, гулёна!
А тут, случилось непредвиденное событие. Как-то, Зая вернулась из магазина и сообщила: «Тут передали, что Петька умер!».
Оказывается парень, после того, как Ленка ушла, стал жутко бухать. А подрабатывал у сестры, в одном баре, — ночным охранником. Напился и не отключил микроволновку. А та возьми, и загорись! Он, спящим, и надышался ядовитым дымом. Успел только, выскочить из дверей, и повалился, на землю, замертво. Утром сестра приходит, а у бара — труп. Вот так, и закончил жизнь свою в 25 лет...
Вскоре, были похороны. Зая, не спросясь у мужа, отправилась туда. Пришла вечером, притихшая, задум¬чивая. Михаил же, устроил скандал.
— Ты что это, падла? До сих пор, забыть не можешь козла?! Можно ведь было, и не ходить. Зачем пошла?!
— Проститься.
— А на хрена? У тебя мужа, что ли, нет?! Так, коз¬лу, и надо! Бог его наказал! Не будет, чужих жен уво¬дить! Ну, расскажи, как под гада ложилась! О чем ду¬мала? Приятно было, не так ли?!
Ленка упорно молчала.
— Хочешь опять, чтоб погнал, как собаку?! Ты этого дождёшься! — распалялся Михаил.
— Но я не могла, поступить иначе...
— Что значит, не могла?! Ну, что за человек?! Живот¬ное, самка! Никаких нравственных принципов! И зачем только, принял назад!
— Ну, успокойся, успокойся! Раскаиваюсь я...
— Ты вечно раскаиваешься!
— Тебя люблю, и больше никого! Михаил начал остывать.
— Ну, прости, — Зая обняла, поцеловала. — Прос¬ти, непутёвую. Я сначала делаю, а потом, уж думаю.
— Ну, ладно. Впредь, чтоб такого не повторялось. А с Тоськой, не будешь больше пьянствовать?
— Клянусь, не буду! Да и надоела она... Дура ведь...
— Ну, смотри, ловлю на слове!..
Опять, в их семье наступил мир. Но не надолго. Разрыв был неизбежен, ибо муж начал ревновать жену, с прежней силой. И не без оснований. Если бы появился ребёнок, отношения, конечно же, были б другими. А так, брак оставался, бесперспективным. Не хватало только, малого толчка, чтобы всё, к черту, развалилось...

3.

Михаил решил написать, любимой жене, стихи. В принципе, он и раньше, еще в начале отношений, посвя¬щал немудрёные признания в своём противоречивом чувстве. Зае, которой никто подобного, никогда, естест¬венно, не дарил, — было очень приятно, и она бережно хранила бумажки, с каракулями странного муженька. Вот и сейчас, жена восторженно выслушала, только что написанный текст стихотворения, в котором Михаил, довольно сносно, отразил бурные эмоции, относительно первой их встречи, а потом, и зарождения любви.
— Так здорово, у тебя получается! Научи тоже сочинять!
— Этому научить невозможно, при твоих, более чем скромных, способностях.
— Че, думаешь, — я совсем дура? — Ленка обиделась.
— Ну, не совсем. Кое-что, всё-таки, соображаешь...
— Ну, и тьфу на тебя! Умник нашелся! Слушай, отпусти, пожалуйста, к Тоське! — неожиданно, попроси¬ла жена. — Я быстро: туда и обратно. Ей в огороде, ну¬жно помочь.
— Опять эта Тоська! — помрачнел Михаил. — Что дома-то не сидится?! Иди к родителям, там лучше помогай!
— Ну, пожалуйста! — по-детски, законючила Лен¬ка. — Всё дома, да дома... Хоть поболтаю с ней немнож¬ко... Ну, на часик!
— Тебе верить нельзя. Замечаю, хитришь и врёшь, в последнее время, что-то. Ну, вот скажи: зачем, идя на грязную работу, губы красишь, и духами мажешься?
— Дак для себя же!
— Перед мужиками, жопой вертишь?
— Да брось, какие мужики, блин! — «возмутилась» Зая. — Ну, отпусти!
— Ладно, иди. Но только, чтоб быстро! — Михаил строго глянул на жену.
Ленка радостно засобиралась...
.Пришла она, пьяная, не через час, а в двенадцать ночи. Растрёпанная, помятая. Села, — тупо уставившись в одну точку.
— Что, совсем охренела?! Где была? С кем?.. Кто тебя трахал?!
— Не всё ли равно.
Муж схватил за шиворот и, с силой, швырнул на кровать.
— На улице хочешь оказаться? Я это сделаю! Что не имётся-то?!
— Бесполезно. Меня не сломаешь.
— Ах, так! Ну, тогда убирайся к черту! И Зая полетела вон из дома.
Где провела ночь, — неизвестно. Утром, ей надо было на работу. После смены, Ленка домой не явилась.
Вечером, в «избу» пришел отец. Вообще, он редко бывал у Михаила, из-за неприязни к сыну. А тут вот, постучал.
— И зачем её назад принял? По цеху ходят слухи, что керосинит с Тоськой, шоферами, и давно уже. Гляди, парень... А мне-то, каково людям в глаза смотреть! Сам начальник намекает, что сноха-то, мол, того... Пришпиль, пока не поздно!..
Наутро, муж пошел в цех и вызвал, с проходной, Заю. Та, придя, вела себя вызывающе.
— Домой-то собираешься идти?
— Дак ты же, меня выгнал!
— Ну, как не гнать-то, б-дь такую?!
— Я — не б-дь! Что хочу, то делаю! Нашел рабыню!
— Так придёшь или нет?
— Нет!
Он ударил её по лицу. Развернулся и ушел. Зая, так и осталась стоять у проходной, закрыв лицо руками.
Михаил запил. Как-то под вечер, после нескольких дней запоя, проснулся от громкой музыки. Через пере¬городку, у Ритки, слышны были голоса. «Гуляют. — понял он, — И, вроде, Ленкин голос там!.. Мужик какой-то разговаривает!».
Выполз на крыльцо, стал стучать, крича, чтобы от¬крыли. Ноль внимания! И тут, во двор, вошел Андрюха Лосев.
— Андрей! Постучись-ка ты. Кажись, Зая там бл-ет с мужиками!
— Гуляет, значит. — ухмыльнулся Лосев. — И на хера, сдалась такая? Давно пора, гнать в шею. Ладно, так уж и быть, брякну.
— Кто там? — раздался Риткин голос.
— Да я, Андрей, пусти!
Дверь открылась. Михаил, тут же, ворвался в квар¬тиру. На кровати, в рубахе и джинсах, лежал мужик из цеха, а Ленка, разодетая, перед ним танцевала!
— Ах, ты падла! — подскочил ревнивец, метеля Заю, куда попало. — Совсем совесть потеряла! Муж через стенку, а она тут курвится! Получай, стерва!
Ленкин хахаль вскочил и врезал, пьяному Михаилу, по лицу. Завязалась драка. Тут же, подлетел здоровяк Андрюха, вытолкав разъяренного супруга из дома.
— Выпить мне! Выпить дай! — орал тот. — Убью, падлу подзаборную!
Пошли на рынок, купили спирта. Михаил бахнул полстакана, не разводя, чтобы снять потрясение.
— Значит, всё это время, опять мозги пудрила! Ну, и сволочь! И откуда такие берутся?! Зачем тогда верну¬лась? Что хочет мне доказать?!


4.
— Я это, открой! Вещи пришла забрать! — кричала Зая. Вместе с нею, в «избу» ввалились, поддатые, Тоська и рыжий мужик в рабочей одежде. В руках у парня, была бутылка водки.
— Пить будешь? — спросил хозяина сразу.
— Наливай!
Расселись у стола. Ленка встала у порога.
— Зря свою жену обижаешь... — начал мужик. — Нормальная она баба. Ленка, садись на колени, че стоишь?
Та, нагло смотря на мужа, уселась, как ни в чем не бывало. Михаил смолчал.
— Тем более, не работаешь, — ввернула Тоська. — Сколько можно на тебя пахать?
— А кому дело, до наших отношений?! — возмутился муж. — Я же к вам в душу не лезу!
— Да мы хотели, по-хорошему! Чтоб нормально всё было...
— Не че меня учить! А ты, бл-на, слазь, счас же с коленей!
— Хочу и сижу! Не командуй! — огрызнулась Зая. — В общем, от тебя ухожу. Зачем только замуж, за гада, вышла!
— Ах, вот как! — взбесился Михаил. — Зря, гово¬ришь, вышла?!
Он вскочил и бросился к шифоньеру, где лежали свадебные фотки. Вытащив, стал рвать в клочья, на глазах у компании. Все вытаращили глаза.
— Вот! Вот! Запомни, — презираю суку! И я, не твой муж!
Из глаз Ленки брызнули слёзы. Накинулась на Ми¬хаила с кулаками. Тот отшвырнул её, как кошку. Между мужем и женой, встали возбуждённые мужик и Тоська.
— Ну, ты, брат, зря это сделал с фотками! Разве, можно так?!
Зая, между тем, рыдая, собирала обрывки карточек. На неё было жалко смотреть.
— В общем, бл-дей не держу! Пропади ты пропадом! — Михаил, в сердцах, плюнул и выскочил из избы, хлопнув дверью. Ленкины друзья, только головами покачали. Ну и ну.
Муж бежал, не зная, как освободиться от кипящей злобы. «Стерва! Стерва! О, как мне плохо! Я тоже начну изменять! Сниму, прямо счас же, подругу и заявлюсь с ней домой!.. Ясно ведь, что б-вом своим, «спецом» делаешь больно! Мстишь так, по-женски! Подло и низко... На улице вечер. Самое время, бабьё подцепить! Да денег, блин, нет! Что предпринять? Что?!».
Несчастный влетел в местный парк. На скамейке, у входа, сидел, очкарик-студент, с банкою пива. Удача!
— Молодой человек! Можно подсесть? У меня пред¬ложение!
— Садитесь. Ну и?.. — поинтересовался, вежливо, тот.
— Средствами располагаете? А то бы я, без проблем, тёлок, так сказать, подогнал!.. Конечно, их зацепить еще нужно.
— Заманчиво. Прямо-таки и найдете?
— В два счета! Практика, знаете!
— Ну, что ж, я не против. Валяйте!
— Ждите здесь. Всего полчаса! Только не уходите!
— Конечно, подожду! — молвил парень. — А может, мне лучше с вами?
— Ну, пошли. В сторонке постоишь.
В парке ловить было нечего, он даже летом пустовал. Отправились на людную остановку.
— Слушай, купи пива, если не затруднит! — попросил Михаил. — А то, в горле сушит!
— Пожалуйста!
Захмелев немного, начал «подъезжать» к девахам, предлагая свои «услуги». Но тщетно. Компаньон встал поодаль.
— Черт бы побрал!.. А, вон, смотри, мадамочка под¬датая идёт. Я подрулю, договорюсь, а ты потом подой¬дешь.
На этот раз, удача улыбнулась Михаилу. Девчонка была совсем юной, под стать напарнику. И, заплетаю¬щимся языком, изъявила желание пойти с ними.
— Иди, покупай «бычку», пойдем ко мне. Ну, что я говорил! Нашел ведь!
.Пока Антон, — так звали парня, — «колдовал» над чувихой в кровати, Михаил, с сожителем Ритки, пили на кухне водку, смеясь над потугами молодых. Жены, дикий ревнивец, дома, естественно, не застал. Свои вещи, Ленка собрала и куда-то унесла. Но ему, уже было, наплевать. Отчаяние отошло. Водка брала своё. Вскоре, псих спал без задних ног.
Антон оказался студентом университета, сыном бога¬тых родителей. Несколько дней подряд, они «бухали» с Михаилом, не просыхая. Наконец, спонсор покинул «гостеприимный дом», предварительно вызвав, полужи¬вому хозяину, психобригаду.

5.

Опять, этот чертов дурдом! Только на сей раз, Миха¬ила поместили не в 1-е мужское отделение, где был ремонт, а в пятое. Да к тому же, в связи с распростране¬нием кишечных инфекций, повсеместно объявили каран¬тин. А это значило, что с родственниками, на свиданке, уже не встретишься, не поговоришь. «Дачку» передадут через медсестёр, ну, записку, и всё. Отсюда и с чаем проблема. Словом, тоска...
Но Михаилу повезло. В отделении, встретил Серёгу Смирнова, с которым лежали, пару лет назад, еще в наркологии. Оказывается, он в психушке, всерьёз, решил обосноваться. Сначала, работал санитаром и тут же лечился. А потом, перебрался, вообще, на жительство в дурдом, в 5-е отделение, где держал «шишку» над дура¬ками.
— Посуди сам. Жил один (с бабой разошелся). Пьянки — каждый божий день. Всегда без денег был, но в квартире, постоянно, стоял спирт. Бухал до оду¬рения (как только не умер!), пока не отвозили на Черную гору. После лечения, всё повторялось. И так — по кругу. Так зачем, дома жить? Чтобы сдохнуть?.. А здесь, отдыхаешь на всём готовом. Пенсия идёт. Работаю на пищеблоке, — выход-то, из отделения свободный. Тол¬каю налево молоко, овощи. Каждый день, жру натураль¬ное мясо. Захотел — выпил. Но главное, — могу заняться духовным самопознанием, изучением эзотерических наук. На хер, эта воля нужна? Мне и здесь хорошо...
„.Как-то раз Серёга, — как обычно, — вышел на смену в пищеблок. А к нему, какой-то мужик приехал из города, привёз спирта. Дак они нахрюкались, как го¬ворится, под завязку, и Смирнова, санитар еле доволок до отделения. За провинность, алкаша посадили во вто¬рую, закрытую палату к хроникам, лишив права выхода из отделения. Но и там, заслав «гонцов» в ближайший «синдикат», псих, опять напился до беспамятства.
Михаил, зная, что у другана есть разведённый спирт, попросил санитара, открыть дверь в закрытую палату. Подсел к Серёге на койку.
— Плесни немного, а то всего трясёт, жаба горит!
— Хочешь, целую кружку налью? — прикололся обладатель «сокровища». — Только условие: выпиваешь всё и сразу.
— Ты че, рехнулся?! В кружке, — 300 грамм!
— Тогда иди.
И алкаш вынужден был, вылить в себя, не прерыва¬ясь, целую прорву «пойла».
Наутро врач, Викентий Степанович, пожилой дядька со вставленным глазом (глаз, давно еще, один больной выткнул ручкой), — начал возмущаться, подойдя к шконке Михаила на обходе.
— Ну, что за человек! Ведь, специально изолировали от возможности выпить, лечат, — а он, даже здесь, не останавливается! Как еще бороться? Поставим тогда, укол длительного действия — деканат, — может, будешь бояться пьянствовать! Смотри, последствия, при упот¬реблении алкоголя, весьма неприятные от этой инъекции!
«Ну, на хрена, этот укол! — злился провинивший¬ся. — Всё равно же, пить не перестану! Вот, какой мсти¬тельный старик! Ненавидит психов за потерянный глаз. Так зачем, вообще, здесь работать-то?..».
В одно из посещений, мать, вместе с «дачкой», от¬правила записку. Целое письмо. Михаил читал, и волосы у него, чуть не вставали дыбом.
«...А жена-то твоя, совсем обнаглела! Живёт в норин-ском доме, на квартире (хозяин уехал к сыну, сдал дом на время). Пьянствует, чуть ли не каждый день, водит новых и новых мужиков с цеха. У нас, с отцом, на гла¬зах!.. Я пришла туда, и давай стучать. Вышла, проститут¬ка бесстыжая! Так поганое ведро, на голову суке одела! Драться, вишь ли, решила! Кричит: «Не нужен ваш сын! Будь проклят!». А я: «Ты что, мокрощелка, делаешь-то? На всю улицу позоришь, а отца в цеху! Убирайся отсюда вон!». Так нет же, продолжает жить. Игнатий испереживался. Сколько ведь, добра сделали, а сучка так отплатила! Совсем совести нет! Но мы её, — хоть как, скоро выселим! Норину уже письмо написала. Не переживай. Разведёшься, и всё тут!..».
Михаил был потрясён. Настроение, и без того хрено¬вое, совсем упало. «Какая неблагодарная! Подлая и мстительная! Это за свои унижения, так с нами поступает! Мразь!.. Ну, выйду, устрою бл-не жизнь! Вылетит с той фатеры, как миленькая! Родителей жалко. Они-то при¬чем? За что грязью поливает? Ну, и стерва! Даром, что деревенская дура! Первосигнальное животное, блин! Активность которого, только и прёт в плане гиперсек¬суальности... А на большее, Зая, — ни на что, и не год¬на. Сугубо материальная ориентация онтогенеза. Секс заслоняет стыд. Абсолютно никакой духовности... Раз¬вод, только развод с ней! Всё кончено! Да, всё кончено...».

Глава 4

1.

По выписке из больницы, Михаил сразу запил. На душе, по-страшному, кошки скребли. Хотел, было прид¬ти к Зае, в норинский дом, набить морду, но сдерживала гордость. Зачем показывать, что ревнует, — ведь её дей¬ствия, именно на ревность и рассчитаны. Пустилась во все тяжкие, не просто ведь так. Хочет показать своё «я», что востребована, притом очень, мужским полом. Чтоб, униженный муж, бегал вокруг и бесился. Не дож-дёшься, милая! Ноль внимания, — лучший способ оскор¬бить бабу... И псих, беспробудно заливал вынужденное бессилие, кипя от злости.
Как-то ночью, Михаил пробудился с ощущением, будто, кто-то заставил это сделать. ОН! Опять пришел ОН!
— Ну вот, и опять встретились, ха-ха-ха! Спишь, а жена рядом, вовсю занимается сексом с мужчиной! Неужели, ничего не предпримешь?
— Мне наплевать на это.
— Лжешь! Тебя, как магнитом, притягивает к пред¬мету вожделения! Вспомни, как представлял бурные сце¬ны вашей плотской любви! Она втоптала в грязь достоин¬ство, и потому, заслуживает смерти, как неверная жена! Убей же её!
— Стоит ли мараться! Да и потом, к распутству Лен¬ку, вынудило отчаяние. Зая любит меня, но, изо всех сил, хочет освободиться от этого. Посему, так и посту¬пает. Ясно ведь.
— А ты неплохой психолог. Но не забудь, что самое уязвимое место её — униженное «человеческое достоин¬ство». Ибо, Зая — чрезвычайно тщеславное и самовлюб¬лённое существо. Считает себя умней всех, хотя глупа, как пробка. Считает, что — красавица. А ты наступил на слабое место: называл дурой, ни во что не ставил, гнал из дома, как собаку! Вот и получай, теперь, по заслугам!
— Так суке и нужно! Презираю б-дей!
— Если бы пожил в тех условиях, в которых она оказалась не по своей вине, по-другому бы говорил. Впрочем, распутство Заи имеет наследственные корни. Женщин, условно, можно разделить на «бл-дей» от рождения и, так называемых, «мам». Хотя суть обоих типов такова, что, в любом случае, генетически распола¬гает к неверности. Это, конечно, крест для мужчин во все времена!
— Так чего же ты хочешь?
— Накажи! Убей! Будь мужчиной! Отомсти за обесчещенных родителей! Или духу не хватает?!
Михаил вскипел:
— Да за это её, убить мало! Пойду, разнесу бл-й дом! Он вскочил с кровати, схватил, со стола, кухонный
нож и выбежал из дома. Окна, в норинском вертепе, ярко горели. Михаил, изо всех сил, постучал в стекло. Показалась голова Ленки.
— Открывай, падла! Счас я тебе устрою!
К удивлению, Зая, как ни в чем не бывало, открыла дверь. Одета была в спортивный костюм.
— Проходи, гостем будешь! — произнесла совсем обыденно.
— Ты одна?
— Нет. У меня мужчина. Могу познакомить. Вместо того, чтоб броситься убивать ненавистного
хахаля, Михаил, почему-то, успокоился. Может, невоз¬мутимый тон Заи, подействовал на него. Зашел в дом.
Пьяный хахаль дрыхнул голым, едва прикрывшись одеялом. Ленка села рядом на стул, протянула пачку сигарет.
— Кури. Как дела у волка-одиночки?
— Нормально. А ты, смотрю, балдеешь от активной сексуальной жизни!
— А, надоело уже. Че, пьешь всё? Только отлечился, и опять за старое?
— Хочу — пью. Тебе-то что? Долго еще будешь, бор¬дель здесь устраивать? — муж поражался своему бес¬страстному голосу.
— Это моё личное дело, — спокойно ответила Зая. — Смотрю, — совсем даже не ревнуешь...
— Дак я, уже и не люблю, — соврал он. — Закончи¬лось всё давно...
— Не любишь? — как-то сразу, смешалась Ленка. — Да и ты, блин, не нужен шибко! У меня мужиков сей¬час — прорва!
— Ну и что? Что из этого? Чего добилась, кроме дурной славы?
— А вот нравится, и точка! Ты ведь тоже гуляешь!
— В больнице-то?.. Короче, я пошел. Всё равно, — мы отсюда выселим. Так что, не старайся досадить. На¬сквозь тебя вижу. Страдаешь и бесишься от бессилия...
— Пойдем домой? Я же, по-прежнему, люблю... — внезапно, тихо прошептала Ленка.
— Нет. Теперь уже всё. Шанс навсегда потерян...
— Тогда убирайся! Ненавистный! Убирайся вон! — крикнула Зая так, что хахаль проснулся, подняв пьяную рожу. Потом, опять уткнулся в подушку.
— Всю жизнь, ведь испортил! Ну, сволочь, еще отом¬щу за себя!
— Жаль тебя, дуру. Ни хрена ты не сделаешь. — бросил Михаил. — Как шмоналась по разным мужикам, так и будешь, всю жизнь, шмонаться, униженная и оскорблённая, блин! Без детей и крова, продавая свой жалкий прибор. Это — жизненный сценарий. В общем, пока.
Встал и, пошатываясь, вышел, чувствуя моральную победу. Но оказавшись дома, вновь и вновь, мучительно, стал прогонять в мозгу всю их совместную, с Ленкой, жизнь. Его переполняли и ревность, и стремление быть с любимой, и жуткое чувство одиночества, и неспособ¬ность что-либо изменить.


2.

На следующий день, неожиданно для всех, начался запой у Игнатия Ивановича. Впереди была уборка кар¬тошки, — посему, тем более, было странно, что он, та¬кой хозяйственный мужик, вдруг запил. Соседи не дога¬дывались, что виной тому, стали переживания за сломан¬ную жизнь сына, его пьянство, за проститутку сноху; стыд перед соседями и мужиками из цеха, где подраба¬тывал.
Мать сразу приняла меры: убрала новое покрывало с дивана, сняла дорожку и ковры с пола, потому что всё это, сразу бы превратилось в негодное состояние, от мочи, блевотины и грязи. Уже на второй день, Игнатий Иванович валялся, как свинья, и дико выкрикивал, в пьяном угаре, чтобы его похмелили. Находиться рядом с ним, было невыносимо. Выпив почти полный стакан водки, алкаш забывался на 20-30 минут, а потом, вновь начинал, орать благим матом. Ползал на карачках по комнате, опрокинул бак с запасённой водой. Мать посто¬янно сменяла одежду, бегала за «пойлом».
Остановить запой было, практически, невозможно. Пьяным, Игнатия Ивановича, в больницу не брали. Для сего нужно было, не только протрезвиться (а он не же¬лал этого), но еще, и взять, лично, направление в нарко-диспанцере на лечение. Поэтому оставалось только ждать, когда алкаш сам, напившись, изъявит желание, прекратить добровольное сумасшествие. Мать пока, пере¬шла жить к Михаилу, у которого тоже, шел запой, но не в такой тяжелой форме.
— Вставай, утро уже. Пойдем к отцу, в тот дом. На¬до опохмелить его, а тебе прекращать пьянку! В огороде, кое-что сделаем.
Игнатий Иванович, потерявший облик человека, опухший, обросший щетиной, лежал в луже собственной мочи, и стонал: «Налей!».
— Пьяный еще совсем. Миша, сбегай, купи водки и пива.
Отца опохмелили, и он, казалось бы, отключился, заснул. Сами пошли в огород, убирать кабачки.
Через некоторое время, Михаил забежал в дом, вы¬пить воды. Батя спал. Подошел поближе, всмотрелся — не дышит! Не может быть! Нет, вроде, спокойно спит на боку. Стал трясти за плечо. Никакой реакции! Даже не застонал! Сын похолодел. Умер. Неужели умер?! Он, со всех ног, бросился в огород к матери.
— Отец че-то не дышит! Трясу — не реагирует! Мать, чуть не выронила лопату, закричала:
— Срочно звони в «Скорую» и в милицию! Ах, боже мой!
Вбежавши в дом, пощупала пульс у мужа. Потрясла.
— Умер! Вызывай, я сказала! Тёткам звони! Что стоишь-
то!
Михаил бросился на улицу.
Когда вернулся, мать плакала над застывшим телом бати. Рядом за столом, сидела Юлька, тупо уставившись в пространство.
«Как же так?! — подумалось ему. — Буквально, час назад опохмелился, еще был жив, дышал, а сейчас отца не стало? Горе-то, какое...».
Михаил подошел к мёртвому и накрыл покрывалом. Стало плохо. «Давление поднялось!». Перешел в смеж¬ную комнату и лёг на живот, закрыв лицо руками. Ужас от трагедии, не проходил.
Вскоре, прибыла «Скорая», а потом, милиция. Кон¬статировали смерть; лейтенант составил акт. Приехали тётки с мужьями, а затем и катафалк. Двое служителей бюро, положили тело на носилки, отнесли в машину. Увезли.
Всё происходило, как во сне. Ни мать, ни Михаил, ни родственники еще не осознавали страшную беду, свалившуюся на них. Все были, в каком-то очумелом ступоре.
— Ты уж, Миша, не пей, пока отца-то будут хоро¬нить, — подошла одна из тёток. — И кто думал, что вот так, в таком не старом возрасте, погибнет от водки. Матери-то, матери каково.
.Через день, тело забрали из морга. Отец был кре¬щеный татарин, но мать решила, хоронить его по-мусуль¬мански. Поэтому, полагалось омовение. Мулла попросил Михаила, подавать кувшины с тёплой водой, но ему опять стало плохо, и за дело взялся двоюродный брат.
Потом, отца завернули в специальную белую ткань и новое покрывало. Мулла, при собравшихся родствен¬никах, прочитал молитву, и вскоре, процессия из двух автобусов поехала на кладбище.
«Как быстро всё закончилось. — отметил про себя Михаил. — Сейчас зароют, и нет человека, — ни его стремлений, ни идеалов, ни опыта. Ничего.».
Тело опустили в могилу. Мать еле стояла, сын под¬держивал, обняв за плечо. Опять молитва, и яму засы¬пали землей.
Кончено. Прощай, батя! Михаил впервые, не сты¬дясь, заплакал. Было горько, обидно, очень жалко. Кто же мог подумать, что так может, неожиданно, всё произойти! Перевернуть, в одночасье, жизнь их семьи! Как дальше быть без отца? Теперь, на плечи сына, как мужчины, ложится вся ответственность за мать, за хо¬зяйство. Теперь, — мать нужно беречь! Раньше-то, почему не берёг?! И с пьянкой нужно, раз и навсегда, завязывать!.. Но, Боже мой, как жалко батю! Жил бы еще, да жил.
Михаил, после случившегося, перебрался в родитель¬ский дом, ближе к безутешной матери. Бросил пить. Мать была, как натянутая пружина. Она что-то, без конца, делала и делала по хозяйству, и заставляла работать сына. Казалось, в этом напряженном труде, хотела забыться от мучительных мыслей. Зато, когда наступала ночь, громко рыдала в маленькой комнате. У сына, слёзы подкатывали к горлу, но ничем не выдавал своей «слабости».
Через несколько дней после похорон, пришел, ничего не знавший о беде, друг отца Виноградов. Михаил косил у дома траву.
— Игнатий дома?
— Умер он. Три дня, как похоронили...
— Да ты что! Как это случилось-то?!
Узнав всё, Виноградов с горечью проговорил:
— Просил же я его: не пей, Игнатий, не пей! Не начинай! И вот. Ну, ты-то, Михаил, понимаешь, что требуется? На первых порах, конечно, тяжело будет, но потом, легче. Мать береги.
А мать, через неделю после трагедии, заболела. Поднялась температура, тело трясло в лихорадке. Приезжала «Скорая»; приходил врач из поликлиники, прописал лекарства, но лучше не становилось.
— У вас, вероятно, серьёзная инфекция. — сказала доктор, придя в очередной раз. Будем стационировать в больницу. Вы ведь не против?
И мать увезли.
Оставшись один-одинешенёк, в большущем доме, Михаил впал в тревожную депрессию. А надо было, вести хозяйство: кормить целую армию кур, собирать яйца, смотреть за огородом, понемногу убирать картошку, и так далее. К этому, — сын явно, не был готов. Да еще к матери в больницу ездил. Боялся за неё... И он запил, по своей слабохарактерности.
О Зае, как-то, даже и не вспоминалось. Соседи сообщили, что она, узнав о смерти отца, тут же съехала с квартиры, найдя какого-то, как сама, полудурка. Стала сразу сожительствовать, — как говорится, по объезжен¬ному сценарию. Потом, бросила «мужа», встретив очередного идиота: чернобыльца, за которого, опять, «вышла замуж».
«В принципе, что и предполагал, — пьяно рассуждал Михаил, сидя один в целом доме. — Пока молодая, так и будет, жить за счет своего «аппарата».». Он с удов¬летворением, ощутил, что тяга к жене, так называемая, любовь, постепенно стали стихать. Как только Зая, сов¬сем потеряла женское достоинство, его чувство, почему-то, сразу охладело. «Да Бог с ней, дурой! Какой же я был болван! По ком страдал! Вот выйдет мать из боль¬ницы, и заживу нормальной жизнью!..».
Немного протрезвившись, сын отправился в инфек¬ционное отделение медсанчасти, что располагалась у цен¬трального рынка.
Деревянные корпуса медсанчасти, были построены еще до революции. Прошел через небольшие ворота и, по липовой аллее, добрался до нужного здания. Вызвал мать.
Больная была бледна, двигалась медленно, и, судя по всему, это требовало от неё значительных усилий. Старый выцветший халат скрывал, сильно похудевшую, фигуру.
— Ты что, запил? Хочешь в гроб вогнать? Как не стыдно! Вместе с отцом, замучили меня! А дома-то, что творится, представляю. — запричитала мать слабым голосом
— Да всё нормально, мама. Как чувствуешь себя?
— Плохо. Температура не спадает, а теперь, еще хуже будет. За тебя переживать придётся... Давай-ка иди, не позорь лучше! — вдруг рассердилась она.
— Ну, извини, мне тоже не сладко. Кое-что тут принёс... — сын положил кулёк с фруктами, на скамейку.
— Не хочу я есть! Ничего в горло не лезет. Давай, уходи, уходи! За курицами там смотри... Не пей больше!
И мать ушла. Бестолковый сын поплёлся назад, к остановке.
...На следующий день, проснулся от того, что кто-то, на кухне, бренчал посудой. Оказалось, что это Вовка Волков, друг детства, с 13-летним сыном, вовсю хозяй¬ничали в доме. Вовка был, на пару лет старше товарища, недавно похоронил жену и сейчас, один воспитывал мальчишку. Бухал напропалую. Иногда навещал Михаила. Вот, и в этот раз пришел. Только в отцовский дом.
— Ты как здесь оказался? — спросил полупьяный хозяин.
— Дак у тебя, не закрыто было. Мы решили пожрать, че-нибудь, сготовить. Опохмелишься?
— Разумеется! Сегодня, кстати, пенсию должны при¬нести.
— Пенсию? Это хорошо. — Вовка незаметно, под¬мигнул сыну. — Мы у тебя собаку, спаниеля, хотим взять на время. Не против? А луку с кабачками, немного дашь?
— Да берите, не жалко. Только совесть имейте. Это, Вовка, всё-таки, не ваш дом! Здесь, у матери, статуэтки фарфоровые стояли. Куда делись? — Михаил, вопроси¬тельно, поглядел на Волкова.
— Мы не брали! Дверь-то была открыта. Мало ли, кто мог зайти... Ты пей, пей! А пенсия-то сколько рубликов?..

4.

Неожиданно для всех, в дом вошел Юрка Волгин, собственной персоной. В последний свой приход, был на похоронах отца. Сейчас же, увидев незнакомцев, при¬нял воинственный вид.
— Что это за мужик? Ты че, Михаил, без всего ос¬таться хочешь? Ну-ка, отваливай отсюда, дядя, пока цел! И пацана своего, воришку, забирай!
— Да всё нормально! Мы с Мишкой, в детстве, здесь на улице бегали. Вот, я и пришел. Отец ведь, у него не¬давно помер. — начал оправдываться Волков.
— Без «друзей» знаю, что помер! Всё равно, не че тут ошиваться! Можно, и на улице посидеть. А ты, Ми¬хаил, не впускай больше никого!
Выйдя из дома, уселись на сложенном горбыле. Юрка достал из сумки свою неизменную водку.
— Ну что, помянем Игнатия Ивановича. Хороший был мужик. Сейчас, Михайлушка, тяжеловато будет, тащить на себе дом. Пить надо завязывать.
— Вот и я ему говорю, — вставил Вовка. — Да еще мать болеет.
— Как твоя Ленка? — сменил тему Волгин. — Зря её мучил-то. Хорошая, в принципе, девка! Можно ведь было, как-то, по-человечески. Жили, да жили бы еще.
Михаил, молчавший до этого, поднял голову.
— Ты с ней не страдал, так чего судить берёшься? Гнида она. Разводиться буду. Потаскух, в доме, не по¬терплю!
— Дак сам же, к тому подвёл! Ревновал, да ревновал, вот и начала изменять! Где сейчас, подходящую-то бабу найдешь?
Юрка достал вторую бутылку. Покончив с ней, выпи¬ли и водку, которую принёс Волков. Стали совсем пьяные. Волгин засобирался домой.
— В общем, держись! Если что, — звони. И не впус¬кай никого!
Дальше Михаил, смутно помнил, что было.
Пошли с Вовкой и его сыном, зачем-то, в огород. Калитку оставили открытой. Куры, запертые во дворе, вырвались на волю, — клевать огородную зелень. Броси¬лись их загонять, да у пьяных ничего не получалось. Хитрые, проворные птицы разбегались врассыпную. Тогда Михаил, схватив ивовый прут, спецом сделанный для загона, — догнав, со всей силы, ударил первую по-павшуюся курицу. Прямо по голове. Та, от неожиданно¬го удара, присела. Убил.
Вывалились на улицу. И опять, дворовые куры выбе¬жали в открытую дверь.
Михаил махнул рукой. Черт с ними! Не до этого! Пенсию скоро должны принести!
Он не помнил, закрыл дом на ключ, или нет. Пошли в дом напротив, где жил до смерти отца. Пьянку продол¬жили во дворе, с соседями.
— Ты бы, Вовка, знал, как батю-то жалко! — ревел горькими слезами бедняга. — В морге, — его на каталке привезли, одетого уже. А на ногах новые сандалии, кото¬рые, буквально, неделю назад купил. Ведь, так и не по¬носил нисколько!..
В ворота, вошла соседка с улицы, тётя Валя.
— Миша, деньги-то не получил, пенсию-то? Только что, агент была, тебя спрашивала. Беги быстрей, — догоняй!
Вовка с сыном, быстро переглянулись. Михаил сор¬вался с места...
Женщина, разносящая пенсию, когда подбежал пьянущий клиент, сначала, не хотела давать пособие, но тот стал, горячо упрашивать, не отставая. В конце-концов, сдалась.
— Смотрите, не потеряйте! Тут 900 рублей. Лучше потом, когда протрезвеете, получите!
Михаил, кое-как, расписался и отправился назад, во двор, держа деньги веером в руке. Откуда не возьмись, подбежал какой-то мальчишка, отвлёк внимание, быстро выхватил купюры, и был таков. То, что это был сын Волкова, обворованный пенсионер, даже и не заметил. Он, как-то, и не переживал о потере. Настолько был пьян.
...Ночью, проснулся на земле, под лавочкой. Рядом на крыльце, сидел, откуда-то взявшийся, Андрюха Лосев, бухой в стельку. Выпить у него ничего не оказалось.
«Дом-то, хоть родительский закрыт?» — вспомнил Михаил и, выскочив за ворота, побежал через дорогу. Дверь была нарастапашку. В доме, недосчитался ковра со стены и хрустальной посуды, в серванте.
— У-у, сволочи! Пользуются чужим горем! Мародё¬ры! Животные! — он вышел и, в сердцах, хлопнул дверью. Закрыл на ключ. Надо было где-то опохмеляться. Но куда пойти?
Отправился, как всегда, в трактир. Встретил там, к счастью, хороших знакомых. Налили водки и, даже, бутылку пива дали на дорогу.
С пустынного шоссе, освещенного фонарями, алкаш свернул на Потерянную. И тут, сзади, кто-то набросился на него, повалил, прижал к земле. Второй обшарил кар¬маны. А потом, схватив за шиворот, как щенка, — бросил в грязную лужу.
Грабителей, вероятно, молодых парней, было двое.
— Да оставь, этого ханыгу! Нет у козла ничего!
— Дак хоть, бутылку пива возьмём!..
Михаил, ошарашенный, с головы до ног мокрый, ос¬тался лежать на земле. Никто его не избил, но потря¬сение, от ограбления, не оставляло. Еле-еле поднялся и, пошатываясь, побрёл домой...

5.

— Ну, вставай, вставай! Ты че, дрыхнуть сюда, что ли, прибыл? Едем! — растолкал санитар, уснувшего было «пациента».
Как всегда, их несколько человек погрузили в «бу¬ханку» психобригады и повезли, из накопителя, на Чер¬ную гору. Всю дорогу ехали молча. Машина быстро мча¬лась в темноте, сотрясаясь на ухабах. В голове «узника», цепляясь одна за другую, проплывали мрачные мысли.
«Какая же я, всё-таки, свинья! Из-за меня ведь, в принципе, отец запил и, так неожиданно, нелепо погиб. А мать попала в больницу. Каково ей переживать смерть бати, пьянку сына, развал в доме! Обокрали, к тому же... Дом остался, практически, без присмотра... Но я не мог, не мог оставаться там один! Страшно, жутко после всего случившегося! Такое, блин, тяжелое состоя¬ние! Сидел, как в склепе! Ужас, непомерный ужас выну¬дил, бросить всё и сдаться в психушку!..».
Из приёмного покоя, Михаила опять, направили в пятое мужское отделение. Там у него, начался «отход¬няк», похмельные ломки. На этот раз, они были крайне тяжелыми. Валерий Александрович, молодой врач, сказал на беседе в ординаторской, что происходит это, из-за укола пролонгированного действия, который по¬ставили здесь, когда лежал в прошлую «ходку». Опять, мучили мысли об отце, страхи, — как себя чувствует мать, страх за собственную жизнь. Ведь, с такого тяжелого похмелья можно, запросто, как батя, помереть. Вновь вернулась тоска, связанная с Ленкой, — её подлым предательством. Ставили капельницы, давали антидеп-рессанты, но легче не становилось. Тревога и тоска росли.
Через пару дней, после поступления в больницу, врач вновь, вызвал к себе на беседу.
— Считаю долгом сказать, что приходила тётка и сообщила, что матери вашей, в инфекционном отделении, внезапно, стало плохо... Словом, случился инфаркт... Она сейчас, в реанимации.
Во рту сына, сразу пересохло, сглотнул слюну.
— Значит, её жизнь в опасности?! Мать может умереть?!
— Нет. Что называется, откачали. Проще говоря, произошел разрыв сердца, от сильных эмоциональных переживаний, стресса. Обширный разрыв. Но ей прове¬ли интенсивную терапию, и сейчас, угроза смерти спала. Однако, — надо быть готовым ко всему.
Михаил почувствовал, как сильный жар прошел по спине. Давление поднялось!
— Вы отпустите меня к ней? Я должен, быть с матерью!
— Нет, отпустить не можем. Потому, что плохое состояние. Да и чем поможете? Там, врачи сами спра¬вятся. Думаю, что всё обойдется. Женщина еще не ста¬рая, выкарабкается. Я знавал одного мужчину, так он перенёс восемь инфарктов! И ничего!.. Словом, идите к себе, — сейчас поставят укол. Всё будет нормально, не переживайте...
Михаил еле добрёл до шконки. Лёг, закрыл лицо руками.
«А если мать умрёт?! Что тогда будет?! Останусь совсем один! О, лучше не думать об этом ужасе! Надо проситься еще, чтоб отпустили к ней! Нет, бесполезно... Здесь хуже, чем в тюрьме! Как мучает неопределённость! Если буду настаивать, на вязки замотают! Как мне пло¬хо, — как плохо!».
Вечером, в палату зашел Серёга Смирнов.
— Че, с тобой, Михаил?
— Инфаркт у матери... Вот, сообщили... И не отпус¬кают!
— Ах, черт! Надо же. А проситься бесполезно. Здесь же дурдом! Может, спирта выпьешь немного? У меня есть. Полегчает сразу. Не беспокойся сильно-то, — всё будет хорошо! Ну, че принести? Не бойся, не заметят. Сегодня смена классная. Ну?
— Давай, неси...
Серёга, через минуту, вернулся. Бутыль, спрятал в рукав больничной куртки. Поставили психа на шухер.
— Пей! Стресс, хоть сними!
— Налей еще! Хреново мне...
— Да, пожалуйста!
Вскоре, опустошили капроновую бутыль. Михаил ничего не говорил, погрузившись в тяжелые мысли. Помалкивал и Серёга.
— Ну ладно, пойду, что ли? Крепись. Будь мужиком.
— Давай...
Гнетущая тоска захватила целиком. К горлу, подкаты¬вали слёзы. Михаил лежал, навзничь на шконке, не шеве¬лясь. Сознание уловило голос медсестры, оповещавшей больных об отбое. Скоро все звуки стихли. На душе, стало еще тяжелее. В мозгу, плыли тягучие образы мёрт¬вого отца, больной матери, ограбленного дома; ею, Ми¬хаила, пьянок, заиных измен... И тогда, вновь появился
ОН.
Глава 5
1.
— Ну вот, ты и подошел к Черте! Жизнь, в принципе, мерзка, не правда ли?
— Не хочу, не хочу больше жить! Отец мёртв, мать на пороге смерти... Как буду без них, один, среди живот¬ных, зверей?! Без жены, без любимого дела, никому не нужный и больной? А главное, без направляющих выс¬ших идеалов, цели?
— Кто же виноват в этом? А?.. Можешь сказать?
— Судьба, наверное... Или обвинишь, ненавистного тебе, Бога?
— А не в психе ли, самом, причина? Он ведь довёл до смерти отца, до инфаркта мать; унизил и выгнал же¬ну, разуверился в людях, их нравственности!.. Хотя, эти следствия — МОЁ порожденье!
— Я виноват?! Но что, же такого сделал?.. Сам гово¬ришь, что я лишь игрушка в руках Высших Сил!
— А не приходит ли, в голову мысль, что эти Высшие Силы наказывают и требуют искупления за твоё, мягко говоря, подлое отношение к ним и людям?

— Значит, меня наказывает Бог?
— Так ведь БОГ Я! Ха-ха-ха!
— Ничего не понимаю! Ты совсем запутал, сатана! Впрочем, сказано, что-то об искуплении? Что же, мне нужно предпринять?
— Умереть, конечно. Псих свою миссию, на этой Земле, выполнил. И стоит на пороге к Вратам! Только смерть облегчит страдания! Жить — значит, любить, а ты не способен на это. Зачем тебе жизнь? Ты у черты! Вставай, и убей себя! Только смерть, настоящие — Свобода и Счастье! Иди! Иди же!!!
Михаил приподнял голову. Сел. Больные спали. Взял полотенце со спинки кровати. Как во сне, — встал и пошел из палаты.
На посту, горела настольная лампа. Санитар храпел. Медсёстры, видимо, вышли. Михаил, как сомнамбула, двинулся к туалету. Там, никого не оказалось.
«Как же, повесился тот псих в ванной комнате?». Он пропустил полотенце сквозь ручку двери, сделал петлю. Маловата! Но кто хочет, добьётся. Присел на носки, просунул голову, с расчетом, что под тяжестью тела, узел неизбежно затянется. Ну, была, не была! Слегка развернулся и повис, придавив горло.
В мозгу всё смешалось. Воздух перестал поступать. В глазах потемнело. В один миг, — промелькнула жизнь. Охватил ужас. Самоубийца захрипел. ОН предстал пред ним, жутко хохоча. И тут, услышал крик. Кто-то пытал¬ся ослабить петлю, вместе с тем, поднимая тело из вися¬чего положения.
— Дыши, черт возьми! Дыши! Ты что, Мишка, с ума сошел?! Ну-ка, вот так...
Он стал приходить в сознание. С отвязанным полотен¬цем, над ним склонился Серёга Смирнов.
— Жив?! Ну, слава Богу! Легче тебе? Еще бы немно¬го, и кранты! Зачем это сделал?!
Михаил, застонав, вымолвил:
— ОН мне приказал.
— Кто он?
— Ну, он, — сатана!
— Ну, и дурак же! А если б погиб? Мать бы узнала, точно померла бы от второго инфаркта! Тебе что, не жалко её?
Михаил сел.
— Сам не знаю, что подтолкнуло. ОН приказал, го¬ворю же... Но не вздумай, кому-нибудь рассказать. Меня ведь, отсюда не выпустят!
— Лечиться бы надо! Псих! Это ж попытка суицида! Вставай с пола-то, а то еще зайдут! — Смирнов помог подняться. — Значит, слуховые галлюцинации, голоса?
— Вроде того... Но молчи, всё равно! Никому, блин, ни слова!
— А я в туалет пошел, будто чувствовал! Считай, что тебя это, Бог спас!
— Бог?.. Видимо, нужен я еще на Земле... Матери. Как, без меня, жить-то будет она?.. Верно! Не всё, видимо, потеряно, Серый!
— Ну, конечно! А ты сразу — в петлю. Дурак! Михаил зарыдал.
— Спасибо, Серёга! Ты — Человек! Ведь я людей, за мерзких животных считал. Презирал и ненавидел. Как будто, чем отличаюсь от них и могу, блин, судить.
— Животных? Ты это о чем?
— А я такой же человек, как и все, — не слыша, продолжал бедолага. — Сейчас только понял, что не должен отстраняться от людей. Не имею права! Я плоть от плоти человечества, пусть даже, оно и зоологический вид. И жизнь дана не для того, чтоб из-за каких-то, — в принципе, нормальных трудностей, — взять и оборвать её. Господи! Лишь бы, мать не болела! Она ж самый близкий, родной человек! Что бы с ней было, — если б погиб!
— Правильно говоришь, — молвил смущенный Серё-га. — Нужно срочно выписываться, и быть с мамой. Поддержать. И не бухать, а жить нормальною жизнью... Крепись, — ты же мужик, черт возьми!..

2.

О суициде психа, в отделении, никто так и не узнал. Через неделю пришла тётка, оставив передачу и записку. Поговорить, с глазу на глаз, не получилось, — в отделе¬нии карантин не сняли. Тётка писала, что матери стало лучше, когда перевели в специальное инфарктное отде¬ление; что даже просится у врача на выписку, потому что в доме страшный развал, бардак, за огородом и жи¬вотными нужно смотреть. Они, родственники, конечно, кое-что делали по хозяйству, но это не то...
В общем, кризис, — продолжала тётка, — у матери миновал. Но пока, она, всё равно, слаба. Проблема — в Михаиле. Когда его выпишут? Если мать, рано или позд¬но, отпустят из больницы, помогать ведь нужно. Смот¬реть за ней. Как-никак, инфаркт! Словом, хозяйственные дела, должны лечь на плечи сына...
Михаил, от доброй вести, ходил окрылённый. Слава Богу, что все хорошо! На обходе, стал просить врача, об освобождении от лечения.
— Вот когда, вашу маму, отправят домой, что будет не скоро, тогда и посмотрим. А пока нет.
— Но я, хоть в больницу сходил бы к ней. Пережи¬вает ведь!
— Вам тоже, нужно лечиться...
Наконец, по прошествии месяца, мать, её по настоя¬тельной просьбе, выписали, снабдив лекарствами. В пси¬хушке, Валерий Александрович, врач, вызвал Михаила к себе.
— Даю вам больничный отпуск. Посмотреть — как что. Какое состояние у мамы. И если, есть крайняя необходимость, мы сразу отпустим. Вы, конечно, не знае¬те, как нужно ухаживать за больным, перенёсшим ин¬фаркт? Так вот, я сейчас расскажу...
... С волнением в душе, Михаил подходил к родному дому.
— Ну, как ты, мама? — спросил, когда сели за стол, выпить чая.
Мать была бледной, как потолок, сильно похудевшей. С голосом слабым, дрожащим.
— Плохо. Я ведь, не долечилась. Стенокардия, общее бессилие... Всё за дом боялась. Знаешь, что тут было, когда пришла? Во-первых, обокрали вторично. Живот¬ные голодные. Кур, из тридцати, осталось пятнадцать. Картошка сорняками заросла, убирать некому. А Султан, пёс-то, как прыгал от радости, увидев меня! Кошка, по-дикому, мяргала. Тётки, конечно, их подкармливали, но редко. На работу ведь, нужно ходить. А когда пришли в первый раз, так курицы, на голову лезли от голода. А собака спала на каких-то мешках, исстрадалась, облохас-тила. Куры, в поисках еды, пробрались в дом, всё изга¬дили. Так Райка с Колькой, скребли полы целый день! В общем, уму непостижимо!.. А я, совсем ничего, не мо¬гу делать от слабости. Просись у врача, чтоб быстрей отпустил. Даже за хлебом сходить не могу, соседей прошу...
Михаил, с болью в сердце, смотрел на мать. Как сильно она изменилась! Выздоровеет ли? Поднимется ли на ноги?
— Устала я что-то... Есть, совсем не могу... Нужно прилечь.
— Расскажи, как инфаркт-то случился?
— О, какие страдания вынесла! — прошептала мать. — В инфекционном, поначалу, переживала смерть отца, переживала за дом, за сына, пьяницу. Да еще болела, этой лихорадкой проклятой. От стресса ведь, она приключилась. Каждый день, — температура под сорок. А тебе, было наплевать на всё, алкоголику!
— Дак ведь запил, не просто так... — стал оправды¬ваться Михаил.
— Знаешь же, что мать в больнице. Что за хозяйством нужно смотреть. А если бы, как отец погиб? Всё это, покоя не давало. Лишь когда узнала, что в психушку положили, успокоилась немного. Сходила в душ, — вро¬де, нормально было... Легла, и че-то, в груди неловко стало, как будто песок какой там! А потом, — хуже и хуже. Помню, врачей набежало, откуда не возьмись! Кричат: «Мы её теряем!» И какие-то гномы повезли ме¬ня, куда-то наверх. А холодно-то, как было!.. Вдруг по¬явился отец, страшный, как из ада, и протянул, на ладо¬ни, кованный черный цветок...
— Это галлюцинация, скорее всего!
— В том-то и дело, что нет! Как наяву! И всё, — пос¬ле этого, больше ничего не помню. Очнулась в реанима¬ции, — сразу поняла. Нас в палате трое лежало. Все — абсолютно голые. А жара, на улице, под 35 градусов! Как было тяжело! И пошевелиться нельзя! Дак я хотела, уползти оттуда. Порвать провода от приборов, и хоть как, но выбраться из палаты! Надоели уколы, капельницы! Всё о тебе думала: что вот если умру, как один останешься?..
А потом, когда кризис прошел, и стало легче, посте¬пенно начала двигаться. Просила врача выписать, — сердце-то не на месте: что там дома? В конце концов, отпустили меня, — видать, здоровье уже позволяло. Домой вот, Райка на такси привезла. Тихонько хожу, даже прибиралась немного. Но, всё равно, тяжело, ни¬каких сил нет. Без твоей помощи не обойтись...
Мать устало умокла.
— Завтра назад поеду, — сын, «бодро», посмотрел на неё. — А через день вернусь... Ладно, ты отдыхай, а я поесть, че-нибудь сварганю.

3.

Сентябрь для Михаила, выдался напряженным, пол¬ным забот. Навалилось сразу столько дел! О пьянке — и не помышлял. Надо было ходить по магазинам, смот¬реть за курами, убирать картофель и другие овощи, в огороде. Ладно, помогли родственники. Мать, еле-еле, но всё-таки, передвигалась по дому, готовила еду.
— Миша, отец хотел летом, печь заменить на новую, поменьше. К тому же, дымит она. Надо найти печника, и заняться этим.
Сын купил газет, просмотрел объявления и нашел то, что нужно. По телефону вызвонил, договорился о встрече. Вскоре, пришел печник, Николай Сергеевич, — так представился. Крепкий дядька, лет 55-ти, бывший воен¬ный. Новой специальности, как рассказал, обучился са¬мостоятельно, чтоб на пенсии, чем-то быть занятым, да и зарабатывать, более или менее, на жизнь. Обещал, новую печь поставить за несколько дней, за три с поло¬виной тысячи рублей. Показал даже чертежи. В помощ¬ники, взял Михаила и еще одного мужика с Потерянной.
На следующий день, с утра закипела работа. Сначала, разбирали печь старую. В доме, пыль стояла столбом. Кирпичи выносили на улицу и складывали у дверей. На это, ушел весь день. Наутро, Михаил подготовил раствор, и из старого, отёсанного кирпича, Николай стал выкла¬дывать своё сооружение. Через пару дней, всё было готово. Устали и вымазались, конечно, как черти. Но на новую, аккуратную печку было, любо-дорого, посмотреть.
Но и на этом, трудовая эпопея сына, «взявшегося за ум», не закончилась. Соседи, с левой стороны Потерян¬ной, — всего пять семей, — давно поговаривали о проведе¬нии водопровода. Возить воду с колонки, в 40- литровых флягах, было весьма нелёгким занятием. А если учесть, весеннюю и осеннюю распутицы, то понять обитателей улицы, вполне, было можно. И вот в сентябре, идею с водопроводом, решили воплотить в жизнь.
— 11 тысяч найдем, — сказала мать. — Зато потом, если умру, тебе будет легче.
— Да брось, мама, себя прежде времени хоронить! Всё у нас еще впереди! — подбадривающее, ответил сын. Хотя сам, глядючи на захирелую женщину, терзался мыслью, что она долго не протянет. Много ли люди живут, после обширного инфаркта! Не дай Бог, с матерью что-то случится! Как один потянет, такой-то домище? И не в этом же, собственно, дело. Жалко мать, да и сам, в одиночку, быстро загинет...
Между тем, соседи зафрахтовали трактор, для рытья траншеи, приобрели трубы и прочие атрибуты, для обустройства водоснабжения. Михаил, вместе со всеми, вышел на работы.
Траншею, 2-х метровой глубины, тракторист выкопал за два дня. Опустили на дно трубы, предварительно подключив к коллектору. Вырыли, наполовину вручную, отводы к домам. Смонтировали вентили и краны. И пошла вода. Одно загляденье! Как в благоустроенных квартирах...
— Тебе, Миша, сейчас нужно документы на наслед¬ство оформлять. На имущество и землю... Теперь будешь хозяин, — говорила мать, как-то вечером. — Да у отца, деньги на двух книжках накоплены... Для сына, обалдуя, старался... Жаль только, — мало пожил. Мы думали с ним, хоть до семидесяти лет дотянуть. А получилось, вот как...
Она заплакала.
— Не плачь... — Михаил не умел утешать. — Теперь пить не буду. Что я, враг себе и тебе? Понимаю же, что пьянкой — могу убить. Врач еще об этом сказал. Не переживай! Всё будет хорошо!
— Ладно, если так... Может, еще поправлюсь... Ну, а с женой своей, проституткой, что решил?
— Только развод... Она ведь, — передали, — опять нашла нового мужика. Моего возраста. Якобы, родить, от него, даже собирается!
— Да не родит, такая никогда! Не верь. Это тебе на¬зло, всё говорится. Оформляй развод, и точка! Забудь её... — видно было, что мать разволновалась.
— А я, и не вспоминаю о Ленке. Как только, окон¬чательно скурвилась, охладел окончательно. Всё в прош¬лом...
И это была правда. Прошла любовь. Прошла рев¬ность. Другие заботы овладели Михаилом. Начиналась новая для него, трезвая жизнь. Житейские невзгоды за¬калили характер. Стал рассудительней, спокойней. Вот только, очень боялся за мать. Жалко было её. Слышал, как по ночам, рыдала о своей горькой судьбе: что отца, защитника и опоры, — нет; что стала тяжелым инвали¬дом; что сын, хотя и не пьёт, но так и неустроен в жиз¬ни. А он слабохарактерный и, к тому же, больной. Чуть ведь, не остался круглым сиротой! Но, видать, Бог не дал ей умереть. Дал жизнь, чтобы дальше поддерживать и укреплять Михаила. О, она сделает всё возможное для этого! Было бы только здоровье! Помоги ей Бог!
Бог помог. Врачи выписали хорошие лекарства, провели реабилитационные процедуры. От месяца к месяцу, состояние улучшалось. Мать заставила себя больше двигаться; работала, по мере сил, на свежем воздухе. Тем более что сын держался и, ни под каким предлогом, не употреблял. Жизнь налаживалась.


4.

Трезвый образ жизни, благотворно сказывался, не только на повседневных делах Михаила. Он вновь, пробу¬дил в нём научную мысль, жажду творчества. «А почему бы не подготовить книгу, монографию? Материала нако¬пилось достаточно. А отпечатать можно, на ризографе в «Электронных системах» политеха. Сейчас многие так делают. Лишь бы, деньги были. Пусть «самиздат», — хотя бы, в сотню экземпляров. Не будет отличаться от обычных книг. Хорошо бы, если б кто-нибудь, из докто¬ров научной школы, написал вступительное слово. Тогда бы книга, сразу, приобрела какой-то вес. Но на это, никто, понятно, не пойдет в угоду Мяткину...».
Михаил взялся за работу. Бог с ним, что не защитил, даже кандидатской диссертации. Разве, это главное? И пусть могонография, будет носить, чисто теоретический характер. К чему, эти экспериментальные исследования, результаты которых, всегда подогнаны, опять же, к тео¬рии? Есть вещи, эмпирически не доказуемые. К примеру, существование Бога. Какого хрена создавать иллюзию, якобы, точной науки! Науку, как и религию, выдумали люди, претендующие на некую «объективность». Всё это чушь собачья, особенно в психологии, области изуче¬ния души...
О, Михаил покажет миру, что такое человек! И что такое общество, на самом деле! Он сам, пришел к сокро¬венному знанию, основанному на межуровневой инте¬грации «биологических» и «социальных» наук. Социаль¬ное животное должна изучать, в конечном счете, одна наука, а именно — интегральная человеческая генетика, не только отдельно взятых особей и типов, но и, так на¬зываемых, «социальных» групп, типов их, общества в целом. Это знание, революционно по сути, как в облас¬ти души, так и человека, взятого, во всех аспектах, струк¬туры и активной жизнедеятельности.
Весь ход развития антроповедческих наук, вёл к этому перевороту, как интеграции. Иное дело, что офи¬циальная наука препятствует революционному скачку, сдерживает его, оставаясь на старых, отживших век по¬зициях. Книга Михаила, как раз, и «призвана пошатнуть вековые устои»...
Он, не жалея себя, писал, ночами, одну главу за другой, подбирая необходимую литературу, для цитирования и сносок. Многие непонятые, доселе проблемы, в ходе рабо¬ты, прояснялись. Наконец, после нескольких месяцев напря¬женного труда, книга, в принципе, была готова. Псих отдал рукопись, на компьютерную перепечатку. Однако всё его существо требовало дальнейшего творчества, — настолько был силён чувственный заряд.
И тогда, Михаил вспомнил про свои старые стихи. Просмотрел с высоты накопленного опыта и журналист¬ского мастерства, найдя их весьма неплохими, требующи¬ми лишь, небольшой доработки. Сборник! Можно ведь, выпустить первый сборник стихов! Старых «виршей», конечно, маловато для книжки. Значит, нужно написать новые! И он может, это сделать. Причем быстро. Сюжетов-то и впечатлений накопилось, — хоть отбавляй!
Михаил, буквально, за две недели настрочил, необхо¬димые для сборника, стихотворения. Каждый день — по 5-6 штук! Вот это темпы!.. Понятно, профессионалы за эдакий «конвейер», охаяли бы неизбежно, ибо «служенье муз не терпит суеты». Но у него, в душе, кипел такой подъем, — что попросту, не мог себя сдержать...
За вёрстку, оформление, тираж и прочие услуги, типо¬графия взяла, за пару книг, 12 тысяч. Тираж, за недос¬татком средств, конечно, вышел мизерный, но Михаил считал, что для начала, и это хорошо. Ведь, при желании, можно допечатать, сколько нужно экземпляров. А посе¬му, «творец» не очень и переживал.
И наконец, настал торжественный день. Обе книги были готовы. Псих без конца перелистывал, перечитывал их, радуясь, как ребёнок. Мог ли он мечтать, что когда-то, станет автором собственных, опубликованных произ¬ведений!.. Но необходимо, чтобы и другие люди познако¬мились с «блестящим» творчеством! Куда ж отправить¬ся? Распространять книгу на факультете психологии? Дак Мяткин, даже близко не подпустит туда! А со стиха¬ми как быть? Ну, подарит родственникам, знакомым. Не продавать же тираж в 80 экземпляров!
Главное же, Михаилу, крайне важно было знать, мнение профессионалов, как со стороны науки, так и поэзии. Простому человеку монография, естественно, будет неинтересна. Стихи, кому дарил, очень нравились, но это, совсем не то... Как поступить? Нужно раздать монографию, хотя бы, знакомым докторам из школы, через лаборанта факультета; пару экземпляров отпра¬вить, наудачу, в Москву. Ну, а со стихами, сходить в городское отделение Союза писателей... Что, он быстро и сделал.

5.

Конечно, ожидать какой-то позитивной реакции, от представителей научной школы, было бы глупо. Реак¬ции, — вообще, никакой не последовало. Да и что, от этих бездарей, с жутким самомнением, можно ждать? Михаил и не питал надежд. Его задачей было, чтобы книгу кто-нибудь, да прочитал и, так сказать, «взял на вооружение» заложенные там идеи, чтобы те, в конце-концов «дали цвет», пусть и не от имени действительного автора. Может быть, тогда школа, наконец, обретёт своё лицо, выкарабкается из теоретического кризиса, тупика, в который вогнал её Мяткин, после смерти Верлина. Хотя бы так. «Псих» и этому-то, был бы рад...
А вот со стихами, получилось неожиданно благопо¬лучно. Отклик местных поэтов оказался неплохим. Ко¬нечно, огрехов в сборнике оказалось предостаточно, но в целом, Михаил остался доволен отзывами. Более того, Вребнев, ведущий поэт края, у которого, когда-то, под¬визался слушателем литобъединения, «протащил» цикл «Старая Зарека» на областное радио, где и прочел его самолично. Это была, серьёзная заявка на дальнейший успех. Окрылённый автор, тотчас, принялся за работу над вторым сборником.
...Как-то под вечер, Михаил возвращался из отделе¬ния писателей, куда относил, на рецензию, новые стихи. Было, по-весеннему, тепло, хотя снег, только еще начал таять. Радостно чирикали воробьи. Но поэт, не замечал этого, думая о своём. И тут, кто-то окликнул его. Обер¬нувшись, Михаил увидел... Герцогиню! Светка сидела на скамейке, а он, видимо, не заметив, прошел мимо.
— Привет! Ты куда это направился? Даже поздоро¬ваться не хочешь! — улыбалась Светка, поправляя волосы.
Герцогиня, как всегда, была внешне неотразима. В коротеньком плаще, элегантных туфлях.
— Здравствуй! Извини, не заметил... Ну, а ты, что тут делаешь?
— Просто присела. Погода-то хорошая! Как дела, давно не виделись!
Михаил, без приглашения, примостился рядом.
— Да, много воды утекло... Дела идут в гору. Вот, пару книг своих выпустил. Стихи и монографию.
— Да ты что! Всегда говорила, что способности неор¬динарные! Но стихи-то, вроде, никогда не писал? — Светка смотрела с восхищением.
— Просто, не говорил об этом... Ну, а замуж-то, за того питерского профессора вышла?
— Нет, конечно! На фиг, он, — старый пень, нужен! Расстались с ним. Так что сейчас, абсолютно свободна!
— Надолго ли... — усмехнулся Михаил. — А я вот, успел жениться и развестись. И тоже... свободен. Только никого, после такой женитьбы не надо!
— А-а... А Сашка нынче, в школу пойдет... Совсем взрослый стал. Хочешь увидеть? — как бы, между про¬чим, спросила Светка.
— Увидеть? — Михаил смутился. — А почему бы и нет? Интересно, на него взглянуть. Всё-таки, родная кровь...
— Кстати, на тебя, еще больше, походит. Интересу¬ется, кто его папа...
Михаилу стало неловко. Глаза повлажнели.
— Давай-ка, приду. Думал о вас, последнее время... Жизнь проходит, а я, как-никак, отец...
— Вот-вот. Наконец-то, чувства проснулись. Эх ты, балда! Может, пройдемся?
Они пробродили до темноты. Подошли к знакомому дому.
— Ну, вот и проводил. Сейчас, уже поздно заходить. Завтра придёшь, — голос у Светки был, на удивление, тёплым, дружеским.
— Знаешь, ты извини меня, что был не прав. То, что хотел сделать в науке, практически добился. Миссию свою, как говорится, выполнил, хотя и ничего с этого не поимел: ни денег, ни должностей, ни славы. Главное — книгу выпустил. Что хотел сказать, сказал. Жить, как-то, по-другому начинать надо!
— Вот, и я думаю, что пора. Возвращение блудного отца, блин. А стихи у тебя хорошие... Спасибо, что почи¬тал. Нужно дальше писать!
— И, всё-таки, наука, как злая красавица, отверну¬лась от меня. Безответная любовь, черт возьми! Сколько не бился, а всё бесполезно! — понурил голову Михаил.
— А может, это совсем и не твоё? А «ученый», вбил себе в голову добиться своего и, до сих пор, мучает¬ся. Отступись! Глупо брать, заведомо недоступную, вершину! — Светка смотрела сочувственно.
— Но я достиг её! Но не получил признания... Ведь в этом, смысл творчества и есть, — в признании.
— Смысл, по сути, может быть, только в себе самом. Надо быть самодостаточным. Ты же, когда-то, говорил, что человек — замкнутая система!.. Но, в конце концов, «гения», может, поймут благодарные потомки? Надейся!
— Да уж. Ничего другого, не остаётся. Жизнь такова... Они расстались. Михаил задумчиво шел к остановке.
В душе было немного смутно, но, всё же, радостно. У него есть сын. А это много значит. Быть может, больше, чем остальное... Хотя, — навряд ли...


...Собака выла за огородом, в пристройках к сосед¬скому дому. Гроза, бушевавшая накануне, неожиданно закончилась. Охватившие, ночью, воспоминания, уступи¬ли место реальности. Он встал, зажег спичку, не спеша, прикурил.
«Сашка-то, как вырос за два с лишним года!.. Умный парнишка! По-моему, догадывается, кто я, на самом деле. Но мы, со Светкой, решили пока ничего не говорить. А то, как среагирует детская психика? Надо, как-то посте¬пенно, подготовить его. Шаг за шагом. Главное, что хорошо ко мне относится... Но с Герцогиней, — жить, всё равно не буду. Не хочу. По горло хватило, заиных выкрутасов! Буду ходить к ребёнку, и достаточно, а то мамаша, тут же, на шею сядет, и творческие замыслы, никогда не состоятся. Второй сборник, ведь нужно заканчивать...
А с наукой, видать, придётся набраться терпения. Подожду еще, но если никто не откликнется на книгу, рвану в Москву в институт АПН, хотя там меня и не ждут. Всё равно, идеи свои нужно продвигать! Не сидеть же, сложа руки! Может быть, в Москве, что-то и сло¬жится».
Михаил потушил окурок, снова лёг. «Слава Богу, мать стала чувствовать себя, намного лучше! И опять, как в былые годы, начала работать. Хотя замечания, — чтоб побереглась, — игнорирует. Её работа, мол, только и лечит! Ни себе, ни мне спуску не даёт. Да и Бог с ним. Лишь бы у мамы, всё было хорошо...».
Внезапно, вспомнил о трагедии, которая произошла недавно, и имела, как бы, косвенное отношение к его книге. Михаил, как-то позвонил Карасёву, — тому «уче¬ному», что разнёс, с Мяткиным, статью и не пропустил в «Вестник» пединститута. Хотелось узнать, каково мне¬ние, доктора наук, о монографии. «А мне ничего и не передали, — ответил в трубку Алексей Родионович. — Вы говорили, что книгу передаст лаборантка Юля? А-а... Так вот, она умерла. Вся семья, из пяти человек, погибла от взрыва газа, прямо в квартире. Конечно, всё это ужас¬но!.. Нет, не могу рыться в её столе, чтобы взять «опус»! Не обессудьте... Да, у Горина книжку видел...».
Карасёв говорил таким тоном, словно, Михаил был виноват в этой жуткой трагедии. Стало не по себе. В го¬лову полезли мистические мысли: неужели, труд имеет отношение к смерти целой семьи? По большому счету, написан-то он, не от Бога, а от сатаны... И такое впечат¬ление, будто Карасёв боится, взять его в руки, как какую мерзкую змею! Странно, очень странно...
Михаил опять вспомнил, как к нему, пьяному, прихо¬дил ОН, мрачные разговоры, в результате которых, «уче¬ник», чуть не покончил с собой. Нет, — то не был плод воображения или психической болезни. ОН был реален!.. И не дай Бог, — еще раз, встретиться! А Михаил чувство-
 

вал, что встреча эта неизбежна. Мистерия еще не кончена; борьба сил Добра и Зла в нём не завершена. И кто знает, что ждёт в будущем...
2006
 

 

 
СОДЕРЖАНИЕ








рассказы 5
ДВА ВЫБОРА 7
«А ВЕДЬ СПИРТ—ДЕРЬМО...» 21
НЕПРЕДВИДЕННАЯ МИССИЯ 29
СПРАВКА. 41
ВЫСТРЕЛЫ В ГЛУХОМАНИ 53
ПРЕДАТЕЛЬСТВО 63
ИБО НЕ ВЕДАЕШЬ СВОЕГО ШАГА 77
СМЕРТЕЛЬНАЯ ЛОВУШКА 89
КОНЧИК ЯЗЫКА. 103
КОВАРНЫЙ ВИЖАЙ 113

ХРОНИКА ОДНОГО ПАДЕНИЯ (роман) 131
 

 

 
Марат Марсилович Буланов

Хроника одного падения

Роман и рассказы


Художник А.З. Борисов

Редактор Э.Т.Яковлева Корректоры НН. Жильцова Е.А. Бакаева Верстка Э.Т. Яковлева

Подписано в печать 20.12.2010. Бумага типографская. Печать офсетная. Формат 70x100/16. Гарнитура «Нарроу». Уч.-изд. л. 11,5 Усл. печ. л. 28 Тираж 1000 экз.

ООО «Литературно-издательское агентство «СовА» 127254, г. Москва, Огородный проезд, д.5 тел.: (095) 618-62-95 http://www.so-va.ru