Поездка

•

Машина летела вдоль железнодорожной линии. Скоро дорога испортится, но пока мы еще можем наслаждаться скоростью. Я позвонила ему сегодня утром. Хотела сделать это еще в два тридцать семь ночи. Очень вовремя остановилась. Стоит помнить о приличиях. К тому же нам уже не 20 и даже не 25. А все 29. Я говорю так, а сама думаю, насколько это прекрасная, заманчивая цифра. Она словно улыбаясь, шепчет о том, что ничего еще даже не начиналось. Растягивает предвкушение той настоящей красивой жизни, которая начнется с цифры три. Я заранее продумала, как объясню свою идею. Но когда он после первого же гудка взял трубку, показалось нелепым начинать с предисловия. Я просто сказала: «Поехали в Малаховку».

Мы не виделись месяцев пять. Да и та прошлая встреча не имела никакой собственной ценности. Мы сидели на окраине города, курили и попеременно бросали взгляды то на детские качели, то на затоптанную клумбу. Говорить было не о чем. За почти полгода тот вакуум стерся из памяти, и пора было повторить попытку. Полгода… Как быстро их можно истратить. И как много можно успеть всего за одну ночь. Понятие времени – самая абстрактная вещь на свете.

Последние два месяца дочиста отмыли мою жизнь, достав до тех слоев, где виднелась я сама. И теперь, глядя оттуда свежим взглядом, я снова еду вникуда с ним.
Радио издавало: «words don't come easy to me…». И я узнавала это ощущение – разливающееся внутри тепло и странное желание обнять весь мир. Песня была очень своевременной. Мне действительно нужны были слова. Сегодня я собиралась много говорить.
В семь мы уже добрались до места. И это было хорошо, так как убраться отсюда следовало до темноты.

– Не представляю, где будет безопаснее оставить машину.
– Не суетись. Бросим рядом со станцией и порядок.

Как хорошо, что он всегда все знает сам.

–  Время от времени наша прогулка будет протекать в формате экскурсии.

Я засмеялась. Впервые за три года мне удалось вытащить самого главного для меня человека в это особенное место. И мы оба свободны от всего того, от чего хотим быть свободными. Да это даже не счастье…
 
•

Я вышла на дорогу и посмотрела перед собой – на пыльную тропинку, идущую рядом с шоссе, на сосны, вырастающие из-за дачных заборов. Несмотря на минусовое зрение, сегодня я видела все и проживала каждый шорох. Кто-нибудь из вас знает, что такое день дней? Обычно о них пишут книги. Но книги же тоже на чем-то основываются.

– Солнце сегодня очень спокойное, но ты должен представить настоящее пекло. Интересоваться тем, куда меня и мою двоюродную сестру водила этой дорогой бабушка смысла не имеет. Я расскажу сама. Мы приезжали из соседнего поселка, чтобы наведаться сначала к деду, а потом к прабабушке. Оба вышеуказанных родственника жили неподалеку друг от друга. Довольно удобно. Я уже не помню, как у них это получилось, но, честное слово, это вообще никому уже не интересно. Мы сейчас повернем налево, потом направо и пройдем через рощу. Все это ничем не примечательные деревенские улицы. Где-то там есть даже футбольное поле и интернат для глухонемых, лишенные исторической или архитектурной ценности. Но для меня они кое-что значат. Ничего особенного, но картинке мира без них не сложиться. А вот, кстати, уже роща.

– А что, дед-то жив?
– Деда нет уже года четыре.
 
Я еще долго могла бы рассказывать ему подробности, отрывки из тех лет, а потом куски из последующих. Идти рядом и говорить, пока хватило бы сил. Но, в конце концов, мы добрели до промежуточного пункта назначения. Безумие какое-то, почему я раньше не обращала внимания на название нашей улицы - Советская. Очаровательно.

– Я не видела деда сто лет. Нет, правда. Сколько мне было, когда он в пьяных слезах кричал «Светка, моя копия!»? Может, 17? Сейчас горько и обидно от того, что  его жилище не сохранилось. Оно сгорело еще за несколько лет до смерти самого деда. Жилище было занимательное. Оно состояло из террасообразного здания с лесопилкой, гаража, крохотного помещения типа трейлера и подземной мастерской размером с двухкомнатную квартиру под ним. Надо сказать, что все эти сооружения дед возвел сам, своими, если можно так выразиться, руками. Дело в том, что рук был дефицит – левая парализована, а на правой после аварии оставалось всего три пальца. Но этот хронический пьяница и асоциальный тип умудрялся также вырезать по дереву, рисовать маслом и даже конструировать оружие. А еще он был белорус.

Все это чистая правда.

- Ладно, хватит смотреть на пепелище. Тут позади есть дом, где я иногда гостила, будучи совсем маленькой. Там, знаешь ли, все деревянное и запах этого дерева вперемешку с лаком никогда не выветривается. Он навсегда в моей виртуальной коллекции. Мы с сестрой часто сидели на крыльце, придумывая, чем заняться. Выбор был удручающе мал, притом, что иногда я проводила здесь целый месяц. Обычно мы шли смотреть на жуков-пожарников, валяться в чудовищно неудобном гамаке или подглядывать за соседями в огородах напротив. Но по-настоящему здесь мне запомнились только две вещи – боромочащий в кромешной тьме черно-белый телевизор и проигрыватель, на котором перед сном я слушала пластинки со сказками. Темнота, отчужденность и эти звуки – пугающие, но вместе с тем, притягательные воспоминания.

Он ухмыльнулся. Мне было знакомо это тщательно скрываемое довольное выражение лица. Где-то внутри он улыбался каждый раз, когда наши мысли совпадали. Я ощущала это даже спиной.

Я приводила сюда еще двоих человек. Стараясь не обращать внимания на их равнодушие, я делилась эмоциями сама с собой. И в сумме почти семь лет провела в отношениях, которые требовали вот такого смирения. Дайте вспомнить, когда же я решила, что непонимание одним человеком другого – это норма бытия? Может после того, как понимание между нами двоими, стоящими сейчас на этой почти священной земле, оказалось бесполезным? Или когда мое сознание научилось выстраивать целые города из заветных иллюзий? Я ожидала увидеть на лицах этих мужчин хотя бы одно едва уловимое движение, которого мне было бы достаточно. Участие, интерес, восторг, уважение… Облечь эту правильную реакцию в конкретную форму довольно сложно.

•

- Пойдем, надо вдоволь налюбоваться на колонку с водой и ржавые почтовые ящики, которые устарели еще до того, как я пошла в школу. Если повезет, встретим козу. Но я не стала бы сильно на это рассчитывать.

Когда-то я с легкостью брала его за руку, и мы ныряли в подземные переходы, бродили по переулкам, набережным. Как же далеки мы были от сегодняшнего дня. Теперь я осторожнее выбираю слова и внимательнее к прикосновениям. Но в десятки, сотни раз к нему ближе.

- Я знаю одно место, присядем там ненадолго.

Мы вышли на широкую улицу, миновали покосившийся магазин с фундаментальной вывеской «Продукты» и, молча, дошли до скамейки, окруженной кустами крапивы.

- Садись тут. Я пока вспомню еще пару моментов. На той стороне видишь двухэтажный голубой дом? Там жила девочка. Она носила необыкновенно старомодное пальто, словно сошла с букваря какого-нибудь. Понимаешь? Хотя черт знает, какое пальто носила в ту пору я сама. Зимой здесь не проехать. Бывало, идешь по ледяным колдобинам, темнеет, зажигаются тусклые фонари и вдруг, словно налетающий ветер, оглушает гудок электрички. К этому быстро привыкаешь, а потом влюбляешься на всю жизнь.      
 
Я хотела сказать ему, насколько важно это вечное. Хотела объяснить, что прогнившие заборы,  движение листьев на деревьях, гулкая, тупая тишина и скамейка, на которой мы сидим и есть основа всего моего существования. Это и ветхая московская пятиэтажка, окруженная трамвайными шпалами. Это и все его слова – идиотские, неуместные, никчемные, опрометчивые, случайные, точные, пьяные и самые важные. Только это дает жизнь новым мечтам. Без этого нет никакой надежды. «Поверь, прочитай меня в оригинале и пойми все до последней запятой» - стучало в висках. Но, кажется, я и сама в это не верила. Слишком долго тянулась связывающая нас нить. И каждый раз она приводила меня в безлюдный, холодный тупик, чтобы оставить там навсегда. А я каждый раз выбиралась.

Я встречала людей и верила им как себе. Их рукам, пафосным фразам и даже молчанию. Но это было не лучшим решением.
 
Сумерки сглаживали наши острые взгляды, предлагая возможность говорить правду и ничего, кроме правды. Безучастная женщина с огромным пакетом шла с электрички домой, чтобы отварить полпачки пельменей и пораньше лечь спать. В домах зажигались уютные окна. А он продолжал сидеть рядом, и можно было подумать, что это что-то для него значит. Самая любимая из моих иллюзий.

- За углом дом, бывший когда-то моим. Помнит четыре поколения нашей семьи. А пятого, думаю, уже и не будет. Ну вроде последняя из могикан. Теперь это место – закрытый музей моей жизни. Пройдемся еще немного напоследок?
- С удовольствием. Я бы и на ночь остался при возможности.
- Хорошо, что такой возможности нет. Утро следующего дня всегда дурацкое.
- Я верю в исключения.

•

Мы вышли на улицу, ведущую к станции. Еще метров пятьсот и мы вернемся в свою реальность, подхваченные потоком машин и радиоволнами. Но пока мы здесь, в узкой полосе между разномастными заборами, лаем собак и запахом жареной картошки. Я честно не знаю, о чем он сейчас думает, давно перестала догадываться. Его присутствие для меня одинаково явно и незаметно. Предельно чужой и абсолютно мой, закадровый голос, без которого я никуда, без которого я ничто.

Дойдя до шоссе, я остановилась в ярком пятне единственного фонаря и оглянулась назад. Сколько тысяч раз я проделывала этот путь? В жару, в мороз, в темноте и при свете заходящего солнца. Одна, с бабушкой, с папой, совсем маленькая и уже взрослая… Он смотрел на меня, словно отыскивая какие-то слова, но там, где он их искал, было пусто.

- Зачем ты мне позвонила? Зачем я тебе нужен? Столько лет ты смотришь на меня этими глазами, и я чувствую, что должен что-то сделать. Но это мне просто не по силам. Ты придумала меня и назначила на эту роль. А я такой же, как все! И ни черта не положительный герой! 
- Да-да, это я уже когда-то слышала.

Если бы он только знал, как пусты вот эти фразы. И как неприятно громко бьется мое сердце. Хотя, о чем я? Он знал. И в подтверждение этого тотчас обнял меня за плечи, договаривая тем самым все, что никогда не умел сказать. Я погладила его спину ледяными пальцами.

- Конечно, я это придумала. Все наши рассветы и закаты на чужих кухнях, ночные бульвары и пьяные дачи, песни, имеющие значение только для нас двоих. Они давно превратились в сны без срока давности. Только сейчас ты здесь, в моем мире. И ты хочешь быть здесь. А я рядом с тобой понимаю, кто я и зачем. Этому чувству нет объяснений и не придумано названия.

Через его плечо я смотрела на электрический свет, вырывающий нас из темноты, словно луч театрального прожектора. Мне было больно, больно от  счастья, у которого нет никаких причин.