Малороссийские штуки-5. Юродивый

Несколько рассказов со сквозным сюжетом... прям повестушка получилась.


 Теплый ветер гонял по степи  сухие шары перекати-поля – дело было к осени.   Окоем стал желтым, небо выгорело до серого цвета почти, а в трещины обезвоженного чернозема можно было ладонь просунуть.  Но была пора ярмарок, по шляхам то тут, то там пылили обозы, да и мой обоз, тихо поскрипывая  смазанными смальцем осями, налегке возвращался домой. Позади была Спасская ярмарка под Белгородом, где  чумаки добре уторговали донскою рыбою, и теперь у меня за поясом отпотевала толстая пачка грошей, а чумаки везли в Гетьмановку купу гостинцев.
Сейчас  они уже не вышагивали устало рядом с возами,  жалея волов, а сидели уютно на соломе, попыхивая короткими люльками и развлекая себя рассказами о близком доме. Я сидел рядом с Василем Трегубом, что приехал на Спасскую ярмарку  продать  чудные свои расписные глечики  да на племянника полюбоваться,  и вполуха слушал обычные кулинарные его речи. Дело было к обеду,  и Василь чем дальше, тем живописнее описывал, почему вареники с картошкою надо непременно заправлять  только старым салом…
 Так странно – вроде и недавно первый раз посетил я Гетьмановку в фолк-туре… А  теперь будто бы роднее  и не было у меня  людей и обстоятельств!    Полюбил вот толстого Василя, а паче того трогательного Грицька Пидлужного, самого молодого моего чумака.  С какими горящими глазами, верно, ходил он по белгородской  огромной ярмарке, выбирая шапку для себя и гостинец для Оксаны!  Наивные времена… Когда никто не скрывает свои чувства, и весь обоз переживает по поводу скорого сватовства молодого чумака к богатой Дементьевой дочке.   Ужели  можно отказать завзятому такому козаку? – я любовался Грицьком ,  наряженным в новенькую шапку белого бараньего смушка с красным верхом,  с алым же шелковым платком на шее и в широченных штофных шароварах.  Как кипело в нем нетерпение, как горячил он моего Гнедого, то и дело срывая его в галоп, и тогда по степи раздавалось молодецкое «ого-го!!»  Василь смотрел на него, вздыхал и говорил тихонько, наклонившись ко мне «Ох… чертовщина якая-то у судьи происходит.  Не до свадеб…»  Грицько не мог этого слышать, но чем ближе была Гетьмановка, тем меньше оставалось в нем задора, все чаще впадал в уныние наш парубок.
 Из-за близости дома мы сократили  обед, чтобы  доехать засветло. Обоз по-тихому рушил с места, все мысли уже были о  родных хатах, все байки рассказаны. Затихала  степь заодно, и, хотя солнце уже садилось за ближний гай, не торопился подуть бодрящий ветерок.
 «А шо то там,  в гаю?» – зорким оком своим заприметил  Грицько, выехал  было на Гнедом вперед, да  спешился так быстро, что чуть не упал. Тут же стали и волы, лениво пережевывая вечную свою жвачку. Оцепенела степь, даже неусыпного стрекота кузнечиков не слышно стало… мы тревожно переглянулись… как вдруг тонко из-за гаю послышалась сопилка – украинская дудочка.  И возникла как бы сама собою знакомая песня… не послышалась, а сама  запелась как-то:
                По дорози жук, жук,
                По дорози чорный…
                Подывыся, дивчинонько,
                Якый я моторный!
                Подывыся та вглядыся,
                Якый же я вдался –
                Хиба дасы копу грошей,
                Шоб я женихался!
 На дороге из-за деревьев показалось пыльное  облачко… оно росло, двигаясь к нам… и вот уже видно стало,  что это кто-то, пыля, вытанцовывает, играя себе на сопилке. Странный незнакомец плясал вприсядку, выбрасывая коленца и помогая себе локтями. И вдруг -  я потер глаза – неожиданно  седая пыль, закрутившись воронкою, оторвалась от незнакомца и самостоятельно затанцевала, приближаясь к нам.
- Маты Божа !  Та то ж юродивый Омелько! – крестные знамения сотворили чумаки…  А тем временем опала пыль, и стало видно,  что юродивый поровнялся с Грицьком, столбом стоящим  впереди нас.
Стихла песня.
- Оце жених! Такому парубку ни русалок, ни кикимор не бояться! – явственно прозвучал чистый, звонкий голос. Вздрогнув, я оглянулся …  да это ж юродивый говорит! ..  так они с Грицьком аж вон где, а голос-то совсем рядом:
 - А шапка у него якая!  Як бы  Омельку да такую шапку!..
 Все глаза были прикованы к чуднОй этой паре, и вот мы увидели, как снял Грицько свою шапку и протянул  юродивому…  Та сколько же он о ней мечтал – у меня аж слеза закипела! Засопел угрожающе и качнулся вперед Василь, я крепко сжал его руку:
- Не треба, чуешь! Не знаете вы этих экстрасенсов…
- Кого?! – опешил Василь, я ж язычок прикусил:
- Кого-кого… Ты же слышал – кикимор!
А Омелько звонко засмеялся, нахлобучил шапку по  самые очи и вновь поднес сопилку к губам. Замелькали колени-локти, заиграла плясовая, и взвилась серая пыль под босыми пятками юродивого. Прокатился мимо нас Омелько, а мы стояли, как остолопы… стояли и смотрели на высокого и худого, в мешкообразном грязном рубище танцующего человека  с черною всклокоченною бородою. Так и проплясал Омелько мимо, не оборачиваясь, когда послышался громкий и ясный его голос:
- Иди, Грицю! Не бойся! Ждут тебя шелковые рушники на серебряном подносе!
 И подул ветер, и дружно тронулись волы… а  мы – словно очнулись от наваждения.
- И-и-эх-х!! – пронзил гай, небосклон и августовскую степь полный Грицьков голос. Птицею взлетел чумак на Гнедого и, дав шпоры,  галопом полетел в Гетьмановку.

Иллюстрация - картина И. Айвазовского