Шутка небес

Сквозь стекла больших окон просвечиваются яркие, кажущиеся огромными звезды. Августовский звездопад завершает свой необыкновенный фейерверк сегодняшней ночью… Я встречаю осень один – в пространстве почти пустой квартиры, украшением которой стали только занавески из звезд… Мне этого достаточно. Я давно научился наслаждаться тем, что есть. Еще в детстве для счастья мне хватало простой тишины, в которую так редко погружался наш дом. Мне нравились эти минуты тягучей ночной тиши, когда отец уезжал на задание, а мама, уставшая от дневных домашних хлопот, рано засыпала. Я, тогда еще совсем пацан, вместо того, чтобы тайком смотреть телевизор или с фонариком  читать фантастику, забирался на подоконник и несколько часов глядел на звездное небо, накрывающее горизонты дремлющего города. Вроде как неподходящее занятие для девятилетнего мальчишки… Но, как казалось миру, во мне всегда было очень много неподходящего.


Я рос в "ментовской" семье. Так за глаза говорили наши соседи. Отец был, как и полагается сотруднику органов, серьезным и строгим. Видел я его редко. Но меня не тянуло, как всех мальчишек,» мотануть на рыбалку или погонять в футбол с «папкой».  Все звали меня «маминым сыном». До пяти лет я неустанно бродил за ней по пятам, вцепившись в ее запачканную то мукой, то варьеньем цветастую юбку. Мама была очень простой, домашней женщиной. Но мне она всегда казалась богиней. Помню, как однажды утром, едва разлепив глаза, растерянный и сонный, я прибежал на залитую утренним солнцем кухню и увидел маму – она сидела у окна, склонившись над столом, и месила тесто. Тогда на секунду мне показалось, что она состоит из ослепительного летнего солнца, которое соединяясь с ее хрупкой фигурой, ложилось на волосы и освещало уставшее лицо. До сих пор, вспоминая маму, я вижу перед глазами тот дивный солнечный ореол – свет, которым она всегда была для меня.


Когда пришло время идти в школу, мне, как  многим детям, не знающим детсадовсих порядков, было тяжко. Шумный класс, куча орущих и более социально адаптированных детей пугали меня и даже доводили до слез. Моя слезливость не осталась незамеченной. Однокашники уже тогда смеялись надо мной, обзывая кажущимся безобидным «плакса», а обеспокоенная классная часто оставляла после уроков и задавала непонятные вопросы. Бывало, я опасаясь новых нападок, сбегал из школы во время большой перемены. Благо, мы жили недалеко, за пять минут я добирался до дома и тарабанил в дверь с криками «Мамочка, я туда больше не пойду». Но наступал новый будний день, и я с рюкзаком за плечами снова медленно семенил в школу.


Шли годы. Я освоился, перестал ныть на переменах, повзрослел. Но облегчения мне это не принесло. Всегда был одиночкой. С мальчишками так и не удалось наладить общение, а девчонок я сторонился. И узнать, что такое дружба, мне посчастливилось только лет в 10. После первого звонка нас по-новому рассаживали, и меня посадили не с Сидоровой, как обычно, а с вихрастым Володей Ждановым.  Володька был обыкновенным мальчишкой – живым, непоседливым, иногда даже задиристым. Несмотря на нашу непохожесть, мы подружились. Я таскал больше книжек, он занимал мне очередь в столовке. Иногда я даже бегал с его товарищами в коридорах и дразнил девчонок – но не для удовольствия, а ради компании. Мне казалось, вот наконец-то я стану таким, как остальные ребята, и одноклассники перестанут избегать меня, а учителя – подозрительно коситься в мою сторону. Но уже тогда в глубине души я понимал – что-то со мной не так. Меня не радовали мальчишеские забавы, мне не хотелось дразниться и задирать девчонок. Но, сдружившись с Володькой, я пытался ему подражать, хотел казаться таким, как он – смешливым, веселым мальчишкой.


Однажды под конец осени, когда начинало темнеть очень рано и в воздухе пахло жженой листвой, мы, как обычно, возвращались с Володькой из школы. Володька оживленно что-то рассказывал о новых моделях самолетов, которые он видел в отцовской книге, я слушал его в полуха, рассматривая кружащиеся в воздухе листья. Вот один, вот второй. Вот желтый, вот красный лист. «Как красиво, - думал я». «Сань, слышишь, Сань,- прервал мои размышления Володька, - смотри, Овечкина идет из 6-го В. Эх, красивая же она. У нее волосы, как у теть в маминой парихмахерской» - «Не парихмахкрской, а парикмахерской», - поправил я. «Да по фиг», - отмахнулся Володька и бросил восхищенный взгляд на маленькую фигурку Овечкиной. Я тоже мимимоходом глянул на идущую впереди девчонку. «И что он в ней нашел?. Овечкина как Овечкина», -промелкнуло у меня в голове. Я повернулся к Володьке и думал было сказать это вслух, но меня остановило чувство, которое внезапно подпрыгнуло в груди и застряло в горле – Володькины глаза, голубые и прозрачные... Что-то щелкнуло в моем детском испуганном сердце. Щелкнуло, и  больше не переключилось.
 

Тогда я еще не понял, что произошло. Понимание и даже вернее сказать, знание, пришло позже. Когда на пятничных школьных дискотеках меня совсем не тянуло приобнять не по возрасту размалеванных одноклассниц, когда я не получил ни одной эмоции о просмотра украденной кем-то из пацанов порнокассеты, когда заигрывания соседки по лестничной площадки не вызывали желания пригласить ее в кино и пообжиматься на последнем ряду. Но самое большие, и тогда самые страшные открытия происходили, когда я видел переодевающегося после урока физры Володьку и чувствовал неуютный жар в груди и приятную теплоту ниже живота, когда его рука касалась моей в крепком рукопожатии, которым мы, немного повзрослев, начали приветствовать друг друга,  когда он смотрел на меня своими огромными глазами цвета прозрачного осеннего неба, и я ощущал в сердце тот самый щелчок… Испуганный и подавленный, я прятал взгляд и старался избегать этих столкновений глазами, этих прикосновений. Даже старался избегать Володьку, но надолго меня не хватало – достаточно было услышать его голос  в трубке, и я уже спешил гулять, крича маме уже с лестничной площадки: «Я у Володьки!».
 
 
 
 
 
Я знал, что со мной. Более того, мне хватило мужества признаться себя в этом честно – раз и навсегда. Были мысли о самоубийстве, были черные дни, когда хотелось напиться водки по-взрослуму и во всем признаться всем – и родителям, и Володьке. Я понимал, что отец убьет меня, просто забьет до смерти, если узнает, понимал, что мать не выдержит такого позора…хотя в глубине души верил, что она не оттолкнет…Но больше всего я страшился Володиной реакции. Что он скажет, как он посмотрит на меня? Я сто тысяч раз прокручивал в голове эти мысли, но ответа, выхода не было. Решение,окончательное решение оставить все в тайне, не обрекая на страдания своих близких, но обрекая на вечные муки себя, пришло ко мне, когда Володька зимним вечером, который мы почти всем классом коротали в спортбаре,  рассказал нам о своей девушке. В тот момент, смотря на моего.. моего любимого Володю, я понял, он – не мой, и моим никогда не будет.


Я решил попробовать. Мне все уже уши прожужжали про то, что Катя Завада – красивая, идущая на медаль отличница и активистка из параллельного класса – давно в меня влюблена. Я решил попробовать. Стать нормальным, как все. Мне было все равно, с кем совершать эту попытку. Катя производила впечталение доброго, хорошего человека. Большего мне и не требовалось. Мы начали встречаться. Катя дружила с девушкой Володи. Мы часто ходили на свидания вместе – в кино, кафешки, смотрели фильмы то у меня, то у Володьки. Нам было весело всем вместе. Я радовался, что могу хотя бы видеть его…хотя бы изредка замечать, как он смахивает наплывающую на лоб челку, как задумчиво, чуть отрешенно думает о своем или громко хохочет…
 

Время, которое мы проводили вдвоем с Катей не сильно обременяло меня. Мне нравилось с ней общаться – болтать ни о чем, или обсуждать книжные и киношные новинки. Я долго оттягивал момент даже невинной близости – простого поцелуя. И когда все же это случилось, был удивлен, что ничего, вообще ничего не почувствовал, ни отвращения, ни желания – НИ_ЧЕ_ГО. Этого было достаточно, чтобы понять окончательно – я ненормален и всю жизнь мне придется притворяться, играть в любовь, играть с чужой жизнью, с чужой привязанностью. Катя меня любила. Я уверен в этом даже сейчас…даже после всего…
 

Это случилось летом – почти сразу после выпускного. Володька звонил мне днем, звал кататься на мопеде, который ему в честь выпуска подарил отец. Но в тот вечер я уже пообещал встречу Кате. И постоянное чувство вины за свою ложь не давало мне ее подвести, обидеть. Я объяснил Володьке ситуацию и мы договорились встретиться на следующий день. Но как оказалась, мне было суждено увидеть его раньше.


Мы гуляли с Катей в парке, когда к нам подбежал кто-то из дворовых друзей Володьки. Парень, захлебываясь и запинаясь, рассказал нам  о том, что на окружной произошла авария. Джип столкнулся с мопедом. С мопедом, на котором ехал Володька. Мой Володька. Состояние очень тяжелое. 10-я Городская Больница. Я слушал, но слова, эти страшные слова казались такими далекими, такими нереальными. И в голове стучало «Мой Володька. Мой Володька».
 

В больницу я приехал один. Меня долго не хотели пускать. Аргумент «вы не родственник» был решен шуршанием денежных бумажек, которые врач заботливо положил в карман халата. Его родители еще добирались из дачного поселка. У меня было хотя бы немного времени – побыть с Володькой вдвоем. Я зашел в заставленную медоборудованием белоснежную палату. Володька лежал на койке - казалось, что он словно пришит к ней проводами и трубками. Все его тело было облеплено красной сеткой ран. «Как же ему больно, - подумал я. Ничего, Володька, ты выкарабкаешься. Я тебе помогу.» Я подошел ближе.  Склонился над ним, несмело коснулся губами его руки…Я как будто с ума сошел. От тишины, нет, от писков этих компьютерных коробок, которые держали Володькину жизнь. Я словно сошел с ума, начав говорить то, что так долго томило душу: «Володька, не умирай. Володька, я же люблю тебя. И никто мне не нужен, кроме тебя. Я все для тебя сделаю. Волоооодька, -  мой голос сорвался на плач . – Я любил тебя всегда. И сейчас люблю. Не Катьку, а тебя. Знаю, ты не слышишь меня… знаю, что нельзя все это говорить..Но ты живи, Володь… Волоооодькааа…»
 

Я всхлипнул и замолчал. Услышав сквозь тихий больничный шум чье-то дыхание, я обернулся. На пороге палаты стояла Катя. По ее щекам текли крупные слезы. «Как же…Как же…Сань», - прошептала она и медленно развернувшись, вышла в коридор.

 
 
Володьку спасли. Он быстро пошел на поправку. Но я больше так и не увидел его – здорового, без трубок и проводов. Я его вообще больше не увидел. И, скорее всего, уже никогда не увижу. Его… и маму. Мама знает все. Отец тоже. Весь наш городок знает все. Обо мне. Все, что нужно обо мне знать, чтобы понять, кто я такой на самом деле. Я –извращенец. развратник. безбожник.  Я – гей. Я – педик, гнусный педрила. Я – ошибка природы, шутка небес...

 
 
И сейчас далеко от места, где я родился меня принимают, меня понимают только небеса, которые так зло, так жестоко надо мной пошутили. Они со мной говорят шепотом звезд… как тогда в ночной тишине, как тогда... в моем детстве… я понятен только им… а мне близки и понятны только они.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
p.s.

"1. На футбольном стадионе никогда не подпевай гимну We are the champions – его написал гей Ф. Меркьюри.
 
...
 
3. Никогда не смотри и не давай своим детям смотреть мультик "Король-Лев" - музыку к нему написал гей Элтон Джон...

4. ... ......"
 


.