Осенние цыплята

На площадке было свободно, в окружающем воздушном пространстве тоже никого
не наблюдалось, и это располагало к небольшой шалости.  Вадим потянулся,
разминая спину; на глазок, не глядя на приборы, оценил высоту и расстояние,
взялся за "рога" штурвала, ногами нашел педали.  Всё так же не глядя,
хлопком ладони по панели отправил автопилот в продолжительный нокаут.  До
особого, как говорится, распоряжения.  Прибрал газ.  Подождал несколько
секунд, чтобы дать скорости снизиться, потянулся левой рукой к нужной
рукоятке и перевёл закрылки в посадочное положение.  Отрезок ровного
покрытия, который он решил временно объявить взлётно-посадочной полосой,
уходил влево под тупым углом к курсу; ветерок, судя по всему, если и
присутствовал, то слабенький, хотя тут можно было и ошибиться -- ничего
похожего на ветроуказатель на площадке, разумеется, не было.

Пришлось сначала взять левее, затем довернуть направо, чтобы окончательный
курс пересёкся с "полосой" под прямым углом в её, "полосы", начале.  Ну,
скорее за пару десятков метров до начала.  Впрочем, в отсутствие разметки
всё это были условности, ровного участка хватало с запасом.  Можно было
начинать снижение, и Вадим плавно отдал штурвал от себя.  Правой рукой
перевёл РУД до упора назад, полностью убрав тягу.  Высоты оставалось ещё с
избытком, так что лишняя скорость была ни к чему.  Пройдя над началом
"полосы", пилот швырнул флаер в агрессивный правый вираж, совместив его со
сбросом высоты.  Перегрузка получилась довольно ощутимая, примерно полтора
"же" -- автопилот бытового флаера никогда бы такого не позволил, но его,
отключённого от органов управления, никто не спрашивал.  Для самого Вадима
такая перегрузка ровным счётом ничего не значила, его бы и пять "же" не
смутили.  Вот если бы десять -- было бы хуже, всё-таки старость не радость.
Не прерывая виража, пилот запустил механизм выпуска шасси, прикинув, что
они займут рабочее положение аккурат за секунду до касания.  Изящно,
изящно.  Джон, наверное, был бы доволен.  Если бы увидел.  И если бы был
ещё жив.

Завершив вираж в 270 градусов, пилот вывел флаер из манёвра и оказался
ровно там, где хотел -- в створе импровизированной полосы, на высоте около
пяти метров и примерно в сорока метрах от намеченной точки касания.  Как
по маслу, или, лучше сказать, как по рельсам.  Не разучился ещё, значит.
И глазомер пока что работает.  В соревнованиях, конечно, участвовать уже
поздно, но вот так вот развлечься изредка -- пороху хватает.

Скорости, меж тем, было многовато.  Пришлось применить совсем уж
запрещённый приём -- включить реверс, не дожидаясь касания.  Не на полную,
конечно, совсем легонько.  Флаер -- машинка стабильная, не то что старые
самолёты. Ну то есть автопилот его, может, и не удержал бы с включённым
реверсом, но на то и есть живые пилоты.  Пока ещё есть.

Послушный уверенной руке, флаер коснулся земли одновременно обоими задними
колёсами.  Вроде всё-таки одновременно, во всяком случае Вадиму так
показалось.  Левой рукой пилот послал штурвал от себя, опуская на землю
переднюю стойку, а правой вывел движок на добрую половину мощности.
Двигатель взвыл, гася скорость.  За секунду до полной остановки Вадим снова
убрал тягу до нуля и, используя остатки инерции, вырулил на один из
размеченных стояночных прямоугольников, где и остановился, заблокировав
колёса.  Заглушил мотор, выключил бортовую электрику, насколько она вообще
выключается.  Пока пневматика втягивала стойки, опуская фюзеляж на асфальт,
Вадим откинулся на спинку кресла, расслабил мышцы, перевёл дыхание и
ухмыльнулся, как довольный кот.  Сердце не желало успокаиваться, стучало и,
казалось, гнало по всему телу ощущение эйфории от только что сделанного.
Посадка на полностью ручном управлении сама по себе развлечение то ещё, а
уж при таком стиле пилотирования сердцебиение не участиться не могло и
подавно.  Весь процесс занял не больше полуминуты, но трудно найти другие
полминуты, которые отняли бы столько сил и доставили бы столько острого и
добротного наслаждения.

Оглядевшись, Вадим с неудовольствием заметил фигуру в ярко-синей униформе,
приближающуюся к его машине почти бегом.  Не повезло.  Откуда он тут
взялся, на безлюдной посадочной площадке курортного городка, в будний день,
практически в межсезонье, чтоб его.  Небось шок у мальчика.  И сейчас будет
ещё один.  Ему -- шок, а Вадиму -- неприятный разговор.  Вот так всегда,
кто-нибудь да испортит праздник.  Но делать было нечего; Вадим откинул
колпак кабины и приветливо, насколько мог, посмотрел на приближающегося
инспектора.  Это был парень лет, наверное, двадцати пяти, европейской
внешности, довольно высокий и спортивный на вид.  Все они там в инспекции
спортивные нынче, плюнь -- в атлета попадёшь.  Погоны указывали на звание
младшего лейтенанта.  Что-то долго он в младших засиделся.  Наверняка в
глубине души уже ждёт, что сейчас вот заработает долгожданное повышение по
службе.  Скорее всего, и не видел такого манёвра ни разу, во всяком случае
вблизи.

  -- Сэр, ваше... -- подбежавший парень, наконец, взглянул Вадиму в лицо,
осёкся, сглотнул и продолжил уже совсем другим тоном, -- Инспектор Симич,
балканское отделение транспортной полиции.  Ваше пилотское удостоверение,
сэр.  -- и неуверенно добавил "пожалуйста".  Сказано это всё было
по-английски, хотя и с довольно явным акцентом.

Чтобы не тратить время, Вадим сразу извлёк из кармана и пилотское, и
инструкторскую карточку.  "Кусочки пластика," -- подумал он, -- "один и
второй -- а вот извольте видеть, что они сделают с несчастным пацаном".
Впрочем, "пацану" уже, судя по всему, было неуютно -- он никак не ожидал,
что столь бесшабашный лихач окажется таким глубоким стариком.  Знал бы он,
сколько лет Вадиму на самом деле, упал бы, должно быть, в обморок.

Оранжевую полосу на пилотском удостоверении лейтенантик разглядел, ещё не
успев взять протянутые документы в руки, и растерянность на его лице
обозначилась яснее.  Когда же он прочитал инструкторскую, физиономия
молодого инспектора вытянулась окончательно.  Впрочем, надо отдать должное,
справился он довольно быстро; выражение лица вновь сменилось
официально-нейтральным, но Вадим мог бы поклясться, что на мгновение там
мелькнуло и острое сожаление.

  -- Сэр, при всём моём уважении к вашей квалификации, звание мастера
спорта не даёт права на выполнение подобных манёвров вне специально
отведённых зон.

  -- Я знаю,-- вздохнул Вадим в ответ,-- уж простите старика, на мою долю
в жизни осталось не так много радостей.  Впрочем, лёгкое нарушение
общественного порядка вы всё ещё можете мне вкатить, я даже с удовольствием
заплачу... сколько там положено... пятьдесят кредиток? -- он выразительно
помахал в воздухе третьей карточкой, на сей раз банковской.

  Инспектор помедлил с ответом.

  -- Не нужно, сэр.  Считаю возможным ограничиться устным предупреждением.
-- он протянул Вадиму его документы.-- Но вы всё-таки воздержитесь от
подобных манёвров.  Знаете,-- тон инспектора был уже совсем другим,
каким-то доверительным, что-ли,-- знаете, сэр, я испугался.  Когда вы с
убранными шасси с высоты метров ста, если не больше, заложили этот вираж...
практически штопор...  я же не знал, что это мастер спорта, был практически
уверен, что вы разобьётесь.  Но я-то ладно, а ведь тут могли и кто послабее
оказаться.

  -- Полностью согласен с вами, молодой человек,-- ответил Вадим,-- я,
честно говоря, был практически уверен, что на площадке никого нет.  Вас я
как-то ухитрился не заметить.-- Вадим добродушно усмехнулся и
выжидательно посмотрел на инспектора.  Всё у него там или ещё что скажет?

  -- Будьте осторожны, желаю успехов.  До свидания, сэр. -- инспектор
козырнул, развернулся и направился к своему флаеру, стоящему у
самого края площадки.  Вадим видел этот флаер с воздуха, но не
заметил его полицейской раскраски.  "Ну вот" -- усмехнулся про себя
Вадим -- "напугал пацана, а потом ещё и с повышением по службе обломал.
Злой ты, Вадик".  Конечно, такая посадка в исполнении рядового гражданина с
пилотским серого цвета вполне тянула на злостное нарушение безопасности
людей, или как там юристы говорят, создание угрозы жизни неопределённого
множества лиц.  Хоть тут и нет никого -- а год тюрьмы запросто можно было
бы огрести.  И уж конечно, лейтенантика за такое успешное задержание
непременно произвели бы в старшие, а то и сразу в капитаны.  Но оранжевая
полоса на удостоверении Вадима означала, ни больше ни меньше, право
отключать автопилот в любой момент по своему усмотрению, что уже резко
снижало тяжесть возможных обвинений; довершила дело карточка инструктора по
высшему пилотажу, которая в данном случае подтверждала полное отсутствие
риска для кого бы то ни было: квалификационная комиссия из лучших пилотов
Земли подтвердила способность Вадима справляться с манёврами любой
сложности на любых современных летательных аппаратах.  Ну, разве что его
прямо за штурвалом удар бы хватил, что, кстати, возможно, учитывая возраст
-- но на этот счёт в законе никаких оговорок не было.  Так что всё, в чём
он не прав -- это вот как раз в выборе неправильного места для
демонстрации своих способностей.  Мало ли у кого там нервишки сдадут при
виде таких художеств.  Или, наоборот, какой-нибудь болван захочет это
повторить.  Непосредственной опасности, стало быть, может и нет, но есть
всё же некий "непорядок".  Ну, как песни горланить на улице или ещё что в
таком духе.  Одно из самых лёгких нарушений, мизерный штраф.  За такое по
службе не повышают.  "А Джон всё-таки, наверное, был бы доволен" --
снова подумалось Вадиму.

Джоном звали инструктора-пилотажника, того самого, у которого Вадиму
посчастливилось учиться.  Когда они познакомились, Джону было едва за
двадцать, Вадиму -- под шестьдесят.  Не спасло даже то, что Вадим всегда
выглядел гораздо моложе своих лет: любому, кто видел этих двоих, было
очевидно, что один годится другому как минимум в дети.  Вводный инструктаж
и ознакомительный полёт прошли в итоге как-то натянуто; гораздо позже Джон
признался -- он поначалу не допускал даже мысли о том, что из такого
ученика может что-то получиться.  Припёрся, дескать, сбрендивший старик с
деньгами, теперь развлекай его.  Вадиму пришлось изрядно постараться, чтобы
инструктор, наконец, в него поверил.  А научиться ему хотелось, очень
хотелось, так что пришлось пустить в ход всю накопившуюся с годами
житейскую мудрость; тут уже не так важно, кто кого учит, важнее то, у кого
какой груз за плечами, у кого он увесистее, тому и карты, что называется, в
руки.  Летал Джон великолепно, но умения общаться с людьми ему явно
недоставало (что и не удивительно в таком возрасте), так что Вадим
расстарался за двоих.  К счастью, довольно быстро удалось найти точку
соприкосновения -- прыжки с парашютом;  у самого Вадима к тому времени было
больше полутора тысяч и даже какие-то спортивные достижения, а Джон, как
выяснилось, прыгать пытался, но два вида спорта, что называется, не
потянул, забросил прыжки, чтобы заниматься пилотажем, поскольку с пилотажем
получалось явно лучше.  Надеялся когда-нибуть вернуться и продолжить, что и
понятно -- в двадцать лет предстоящая жизнь кажется бесконечной.
Обсуждений парашютной темы хватило на пару занятий, ну а потом у Вадима
что-то начало получаться и с пилотажем, так что молодому инструктору стало
интересно.  Спустя пару месяцев престарелый ученик и молодой учитель с
удивлением обнаружили, что их как-то вот так, незаметно, связала прочная,
крепкая и совершенно неожиданная при такой разнице в возрасте дружба.
Кто-то ещё, помнится, сказал, что Вадим на свои годы не выглядит не только
лицом, но и мыслями, вот и получается у него дружить с молодежью.

Через пару лет Джон выиграл кубок Европы, занял третье место на чемпионате
мира и заявил, что его ученик теперь просто обязан превзойти учителя.  Ещё
через пять лет он, вспоминая собственные слова, озадаченно произнёс: "я-то
думал, что пошутил".  Превзойти наставника Вадиму, впрочем, так и не
удалось, но и того, что удалось, от него никто не ждал -- ни публика, ни
молодой наставник и друг, ни даже он сам.

А потом Джон разбился.  Глупо, обидно, без предпосылок, без настоящих
причин.  Заходил на посадку примерно так, как только что это сделал Вадим,
и чуть-чуть, самую малость запоздал с выходом из виража.  Передняя стойка
задела рыхлый грунт, флаер со всего размаха врезался капотом в землю.
Пилота спасти не удалось.

С годами вспоминать Джона стало не так больно; вот и сейчас Вадим ухмылялся
себе под нос, представляя, как его юный наставник отозвался бы о его
посадке.  Уж явно не так, как этот лейтенантик.  Этот небось и не умеет
ничего.  Ну и чёрт с ним, в конце концов, у нас свои дела есть.  Вадим
неожиданно легко перемахнул через борт флаера, не потрудившись его открыть;
реакция старческого организма последовала незамедлительно, в левом боку
что-то стрельнуло, касание ступней о покрытие площадки гулким ударом
отдалось в мозгу.  "Нет, всё-таки старость не радость" -- хмыкнул про себя
Вадим, в который раз пообещал себе быть осторожнее, совладал с
возмущающимся телом, сделал пару приседаний и скосил глаза на часы.  Было
ещё только без семи минут, а встретиться они с Пашей договаривались ровно в
восемь.  Значит, прибыл с большим запасом, если время остаётся даже после
неожиданного разговора с инспектором, на который тоже минут пять ушло, не
меньше.  Ну ладно, поглядим, на чём он прилетит.

С какой стороны должен появиться флаер Павла, Вадим не знал и просто не
спеша оглядывал небо.  Спустя пару минут на востоке обозначилась жужжащая
точка, быстро приближающаяся и принимающая очертания зелёного "кайри".
"Это вряд ли" -- подумал Вадим.  Странно, конечно, что кому-то пришло в
голову именно сейчас прилететь на эту богом забытую площадку, но Пашу за
штурвалом "кайри" Вадим себе представить не мог никак.

Флаер заходил на посадку на полуавтомате: ясно видны были резкие
корректирующие воздействия автопилота, выправляющие проложенную живым
пилотом глиссаду.  Вадим следил за манёвром с легко объяснимым
любопытством: фанатики такого рода встречались всё реже.  Впрочем,
полуавтоматическая посадка разрешалась практически всем желающим --
достаточно было недолгого собеседования, и серое пилотское заменяли на
другое, с белым углом.  Нынче таких было едва не половина, но чаще всего
пилотские упражнения очередному неофиту быстро надоедали.

Пилот "кайри" избрал самый простой вариант захода, обыкновенную "коробочку"
из двух доворотов.  Опытный глаз Вадима подсказывал, что настоящей посадки
тут не получится: после финального доворота флаер оказался на прямой, хотя
и пересекающей площадку, но проходящей при этом через клумбу, мачту
радиомаяка и -- что особенно занятно -- через флаер инспектора, так никуда
и не улетевшего.  Видимо, к такому же выводу пришел и электронный мозг
автопилота: его вмешательства сошли на нет, поскольку исправлять было уже
особенно нечего.  Когда флаер пересёк границу площадки, имея метров
пятнадцать высоты и изрядую скорость, автопилот попросту отобрал управление
у человека, моментально убрал все лишние плоскости, погасил горизонтальную
скорость и посадил флаер вертикально, по-ракетному.  Собственно, ничего
другого ему и не оставалось: продолжать сажать машину как самолёт было уже
некуда.  Вадим оглянулся на флаер инспектора, но никакого движения там не
заметил: неудачным экзерсисом на полуавтомате нынче никого не удивишь.

Из остановившегося, наконец, "кайри" выскочила особа женского пола с
ослепительно рыжей гривой.  Вадим удивлённо присвистнул -- женщины среди
поклонников ручного пилотирования вообще почти не встречались.  Редкий,
редкий, как бы это выразиться, фрукт.  Девушка, между тем, выдернула из
багажника своего флаера складной скутер, каким-то отточенно-злобным
движением привела его в рабочее положение, запрыгнула -- вот именно
запрыгнула, а не села -- в седло и, рванув с места, куда-то унеслась.
Когда она проезжала мимо Вадима, он успел разглядеть лицо рыжей незнакомки.
Ей оказалось лет тридать пять, а то и больше -- вот тебе и "девушка".
Совсем странное существо.  Познакомиться бы -- но не гнаться же сейчас за
ней, в конце концов.  "Успокойся наконец, старый перечник, сколько можно!
Она же тебе во внучки годится"

Между тем, откуда-то с юга донеслось жужжание ещё одного флаера.
Обернувшись на звук, Вадим разглядел кроваво-красный "джи" -- это,
пожалуй, мог быть и Паша, к тому же и время как раз подошло.

"Джи" шел на автопилоте;  автомат скрупулезно откренивал машину маневровыми
моторами, выдерживая направление отвеса в кабине при всех эволюциях; сейчас
аппарат тормозил, и его корпус был отклонён к корме.  Назвать траекторию
глиссадой было невозможно -- обыкновенная прямая линия, отрезок между
точкой А и точкой Б.  Машина тяжело перевалила границу площадки, на пару
секунд (вот зачем эти две секунды, а?) зависла над выбранным парковочным
прямоугольником и плавно опустилась на него; на Вадима налетел порыв ветра,
поднятого двигателем.  Ещё через пару секунд кабина флаера раскрылась --
одновременно и колпак ушел вверх, и бортовая дверь ухнула куда-то назад --
и из машины выбрался Павел.  Вадим машинально шагнул ему навстречу,
вспоминая, сколько же лет они не виделись -- десять? Двадцать?

                ***

  -- Да, старик, двадцать два года.  Совсем мы с тобой постарели.-- Павел
задумчиво отхлебнул из своего бокала.  Вообще-то, если честно, он почти и
не изменился, разве что стал ещё чуть-чуть толще и самую малость
морщинистее.  Совершенно лысым он был ещё тогда, в их прошлую встречу.
Вадим уже в который раз подумал, как же вот так несправедливо устроена
жизнь -- первые лет пятнадцать человек меняется прямо-таки на глазах, потом
следующие пятнадцать -- уже медленнее.  Потом ещё тридцать лет
человек вообще почти не меняется, то есть на глаз не заметно, но, однако
же, к концу этого отрезка он становится стариком.  И вот после этого уже
всё, никаких изменений.  Сколько ещё прокоптишь небо -- все твои.  Повезёт
-- можно и сорок лет коптить, и полвека, и больше, нынче многие доживают до ста
двадцати.  Получается, можно пробыть стариком почти половину всей своей
жизни.  А что у жизни такого есть для большинства стариков?  А ничего.
Никчемушняя, можно сказать, жизнь.  Как там его дед шутил -- "кефир,
клистир, тёплый сортир".  И вот так -- половину жизни.  Ну, сам-то он, судя
по всему, этой доли избежал, а вот Павел -- увы.  Вадим тряхнул головой,
отгоняя непрошенное философское настроение, и выразительно посмотрел на
Павла:

  -- Ну, рассказывай!

  -- А что рассказывать,-- откликнулся Павел,-- тружусь всё там же,
соцкредит почти отработал -- одна радость... да.  Ещё полгода повкалываю
-- и можно будет от дел отойти.  Есть там один, молодой да ранний -- ждёт
не дождётся этого славного мига.  А я уже, честно говоря, тоже жду.--
Павел хмыкнул и снова поднял бокал.

  -- Что, устал?

  -- Устанешь тут.  Одно, другое... компания большая, я хоть и карабкался
всю жизнь, а однако и надо мной ещё уровня три по меньшей мере.  А что там
происходит внизу -- того с самого верха, понятное дело, не видать.  Вот и
выдумывают всякую чушь -- отчёты, презентации, рейтинги... да сам небось
знаешь.

  -- Ну, не то чтобы знаю, но представляю,-- возражать Вадиму не хотелось,
пришлось вот так вот поддакнуть,-- сам-то я, как ты знаешь, в крупных
конторах не работал никогда.  Да меня бы и не взяли.  Дело такое...

  -- Ах, ну да, ты же у нас из антисоциальных элементов,-- усмехнулся
Павел. -- Да ладно, не обижайся.

Вадим, который и не думал обижаться, промолчал, сделав вид, что увлечён
разделыванием стейка.  В своё время он сделал нетривиальный шаг --
отказался от соцкредита.  Это было самое сложное решение в его жизни.
Отличником он не был, но по итогам традиционных собеседований,
проводившихся со студентами последнего курса, его скромная персона
заинтересовала сразу нескольких серьёзных работодателей, специалисты по
человеческим ресурсам выдали прогноз высоковероятного карьерного роста
вплоть до (с вероятностью что-то около двадцати процентов) технического
директора крупной электронной компании.  Где-то в недрах управления
социального кредитования компьютер сопоставил эти прогнозы, сосчитал
рейтинг, умножил его на коэффициенты и вычел франшизы, а результат выдал на
терминал андерайтера -- человека, который должен взять на себя
ответственность за окончательное решение, ведь машина ни за что отвечать не
умеет.  Андерайтер недрогнувшей рукой утвердил результаты.  Спустя пару
часов Вадиму вручили бумажный конверт с государственным гербом и логотипом
Управления; это был первый и последний бумажный конверт в его жизни -- в
оцифрованном насквозь мире бумагу берегут для особых случаев -- так что
вскрывал он его аккуратно, острым скальпелем, чтобы как можно меньше
повредить.  Где-то эта бумажка до сих пор валяется.  Размер кредита,
напечатанный огромными красными цифрами, окруженными поясняющим текстом, не
сразу дошел до мозга, но когда дошел, Вадим не стал прыгать от радости или
орать дурным голосом, как делали многие его однокашники.  Социальный
кредит; беспроцентная ссуда от государства, сроком практически на всю
жизнь, никакого контроля -- трать как хочешь.  Условий всего два --
страхование трудоспособности (для людей моложе сорока стоит сущие копейки,
в особенности если сравнивать с вот этой вот суммой, напечатанной
кроваво-красными цифрами) и, собственно говоря, основное условие: работать.
Тут же был приведён внушительный список компаний, готовых принять на работу
данного конкретного перспективного кандидата.  Выбор, казалось, большой.
Три недели, чтобы определиться, обзвонить потенциальных работодателей,
поговорить, выбрать то, что больше понравится.  К работе приступить не
позднее, чем через месяц после получения диплома.  Ну и совсем уж мелочи --
с работы не увольняться, с начальством в конфликты не вступать, смену места
работы производить только по предварительному согласованию с Управлением.
Трудовые обязанности исполнять добросовестно.  В противном случае -- меры,
предусмотренные законодательством.  Достаточно позвонить по указанному
прямо вот тут же номеру и в устной форме подтвердить своё согласие (звонки
записываются; сказанное имеет силу юридического обязательства) -- и можно
начинать тратить деньги.  Новая банковская карта будет доставлена в течение
двух часов.  Предельный размер кредита может быть пересмотрен в сторону
увеличения (эх ничего себе) по итогам первых двух лет работы.  Предложение
и вычисленная сумма действительны в течение двух месяцев; по истечении
указанного срока перед акцептированием кредита необходимо запросить новое
вычисление предельного размера такового.  Желаем успехов.

Вадим не позвонил.  Сначала сказал себе, что подумает.  Потом подумал.  И
так и не позвонил.

День вручения дипломов напоминал показ мод.  Однокурсники Вадима,
дорвавшись до возможности распоряжаться деньгами (своими!), щеголяли в
костюмах haute couture, кто-то даже не поленился вставить золотые запонки.
Получали дипломы, жали руку декану, садились в свои новые машины (у кого
что, кто-то приехал на лимузине, кто-то на спорткаре, большинство, правда,
на обычных городских автомобилях; многие ещё не успели сдать на права, но
не пожалели денег на водителя, благо денег теперь у них у всех было много,
чего их жалеть).  Вадим пришел в своём обычном свитере, получил диплом и
ушел пешком.  Однокашники, похоже, не обратили внимания; декан, скорее
всего, всё понял, но виду не подал.

Потом началась череда новоселий.  Всё-таки дом и даже квартира -- это не
костюм и не тачка, вопрос посерьёзнее.  Одни дольше выбирали, у других
затягивался ремонт, но уже через пару месяцев после выпускного один из
старых университетских друзей позвал Вадима на праздник по соответствующему
поводу.  Весь следующий год такие вечеринки проходили одна за другой,
редкие выходные обходились без очередных танцев в очередном только
построенном или как минимум свежеотремонтированном жилище новоявленного
дорогостоящего специалиста.  Вчерашние выпускники обзаводились подругами,
некоторые женились.  Выбирать было из чего -- человек с таким размером
кредита практически обречён на женское внимание.  Нельзя сказать, что
девушки липли к вадимовским сокурсниками только из-за денег.  Кто попало не
мог бы закончить этот факультет; высокий интеллект, начитанность, общий
культурный уровень, плюс бесшабашная молодость -- этого у них у всех было в
достатке.  Но молодой красивый интеллектуал с деньгами -- это несколько
больше, нежели просто молодой красивый интеллектуал.  У большинства размер
кредита был гораздо скромнее той баснословной суммы, которую выставили
Вадиму, но и этого хватало -- на квартиру в городе, коттедж за городом,
машину, при желании можно было и яхту купить или ещё что-то подобное.  И
всё это -- прямо сейчас, а отрабатывать -- потом.  Без процентов.  Без
переплаты.  Только работайте.

Среди парней на их курсе соцкред не акцептировали всего семеро из без
малого пятисот.  Девушки вроде бы многие отказывались, впрочем их на курсе
было не так уж много.  Всё-таки инженер-схемотехник -- не совсем женская
работа.  Кроме того, для девушки во всё ещё патриархальном мире есть иной
путь к жизненному комфорту, нежели работа до рези в глазах по опостылевшей
любимой специальности.  В конце концов, семья состоит минимум из двоих, и
достаточно, чтобы соцкред был у одного.  Парням в этом плане несколько
сложнее.  Да и вообще, когда тебе вот прямо так предлагают гору денег,
только позвони и согласись -- отказаться оказывается очень непросто.  Из
тех семерых отказников с четверыми всё было ясно с самого начала, они и на
первый курс на своих машинах приезжали.  Когда папа с мамой при деньгах, к
чему какие-то там кредиты и обязательства.  Оставались ещё Костик
Грибунцов, Эльдар со странной фамилией Шпиц и сам Вадим.  Костик был
недоволен выставленной ему суммой соцкреда и собирался попытать счастья в
каком-нибудь другом деле, раз уж со схемотехникой ничего толком не вышло;
Эльдар, вечно молчаливый, обсуждать причины своего отказа не хотел.  Когда
же Вадима спрашивали, чего это он, дать внятный ответ он не мог.  Точнее
мог, но почему-то стеснялся признаться, что отпугнули его всего два
момента: обязательство не вступать в конфликты с начальством по работе и
обязательство не увольняться.  В отличие от большинства однокурсников,
Вадим рано лишился родителей и вынужден был подрабатывать во время учёбы,
так что официальная бумага с числом, напечатанным красными цифрами, попала
в руки человека, уже понимающего, что такое "работа" и какие там бывают
ситуации.

В мелкой конторке на десять человек, где Вадим подвизался в студенческие
годы, все ожидали, что после диплома он уйдёт "на повышение" в соответствии
с общей соцкредитной парадигмой и придётся искать другого студента на его
место; начальник очень удивился, когда Вадим сказал, что хотел бы
продолжить работу, как раньше, те же два дня в неделю.  Зарплату Вадиму
подняли, но совсем чуть-чуть, платить больше данная конкретная фирма не
могла, а дел для схемотехника больше чем на два дня там не было.  Денег
хватало, чтобы снимать жилой блок в общежитии, нормально питаться и вовремя
покупать одежду взамен износившейся -- за годы самостоятельной жизни Вадим
привык жить скромно.  Зато оставалось пять свободных дней в неделю.

Вечно молчаливый Эльдар ушел за горизонт, Вадим уже через год не смог его
отыскать.  А Костика Грибунцова Вадим как-то раз увидел за рулём шикарного
кабриолета.  Костик тоже заметил Вадима, притормозил, они заглянули в
подвернувшееся кафе и часа полтора протрепались.  История Костика оказалась
банальной: он встретил девушку и втрескался в неё по самые гланды, и это
обстоятельство резко умерило его искательский пыл.  Даже небольшой размер
соцкреда был всё же лучше, чем ничего, так что Костик благополучно откопал
свою бумагу из Управления, позвонил по заветному номеру -- и получил в своё
распоряжение источник столь необходимых для семейного счастья денег вместе
с прилагавшимся к нему трудовым ярмом на шею.  Работал он теперь в каком-то
сборочном цеху контролёром по качеству, зарплата мизерная (Вадим про себя
отметил, что это всё равно почти в три раза больше, чем у него), зато
удачно женат.  Ещё через несколько лет Вадим услышал от общих знакомых, что
эта удачная женитьба обернулась в итоге скандальным разводом, алиментами и
кредитным положением, исключающим какое бы то ни было развитие: прежде чем
сменить работу или получить другую специальность, чиновники из Управления
потребовали сначала снизить кредитную задолженность до определённого
уровня, а на это у Костика с его зарплатой должно было уйти лет тридцать.
Самого Костика Вадим больше ни разу не видел.

Ситуации, когда хотелось позвонить по заветному номеру, возникали и у
самого Вадима.  Временами он погружался в размышления о том, как бы могла
измениться его жизнь, прими он от заботливого государства те
кроваво-красные циферки.  Но достаточно было представить себе, как он пять
раз в неделю ходит на работу в крупную фирму, где ему ни в коем случае
нельзя "вступать в конфликт с начальством", и мечты о богатой жизни куда-то
испарялись.  Лет через десять он ради любопытства сделал запрос в
Управление, каков был бы размер социального кредита, если бы ему вдруг
взбрело в голову его прямо сейчас акцептировать; компьютер сопоставил
квалификацию, опыт работы в небольших фирмах, среднюю зарплату за последние
годы, потребность рынка в специалистах такого профиля, прикинул, какова
будет корпоративная лояльность сотрудника, разменявшего четвёртый десяток и
ни разу не работавшего в крупных фирмах, домножил на соответствующий
коэффициент и выдал число, которое андерайтер, скорее всего, утвердил без
размышлений; на сей раз Управление обошлось без бумажного конверта, ответ
на запрос пришел по обычной электронке, и в свежевычисленной сумме
оказалось на два нуля меньше, чем десять лет назад, так что вопрос отпал
сам собой.  Теперь уже никакого смысла принимать соцкред не было, такую
сумму Вадим при желании наскрёб бы за год-полтора без всякого кредита.
Заодно исчезли и мечты о богатой жизни -- этот поезд безнадёжно ушел.

Вадим вынырнул из воспоминаний давно ушедшей молодости и обнаружил, что,
пока его мозг предавался ностальгии, руки и зубы благополучно прикончили
стейк.  Пуста была и тарелка Павла; сам Павел с сытым и благодушным видом
заканчивал какой-то анекдот из своей семейной жизни, начало которого Вадим
упустил.

  -- А ты как? -- продолжил свою линию беседы Павел,-- так и не женился?

  -- Какой там "женился",-- Вадим досадливо сморщился,-- ну сам подумай,
ты же помнишь, что в ту нашу встречу я женат не был.  А сколько нам тогда
было лет, помнишь?  Кто ж за старика замуж пойдёт, к тому же
антисоциального...

  -- Это ты зря,-- гнул своё Павел,-- если захотеть, жену найти можно.  Ну,
не красавицу, может, и не совсем молодую, но так-то -- ты же понимаешь --
хоть ты соцкредом и пренебрёг, мозги-то твои при тебе остались.  Не поверю,
что ты прямо таки бедствуешь.

  -- Не бедствую, это ты, пожалуй, прав,-- Вадиму некстати вспомнилась
парочка историй с участием женских персонажей, одна произошла лет
пятнадцать назад, вторая совсем недавно, в прошлом, кажется, году... или не
в прошлом? Старческая память работала плохо.-- Но нет, знаешь... не моё
это всё.  Семья, дети, работа на износ, карьера, потом внуки, пенсия, а там
и в гроб пора.  Так что, может, и мог я ещё жену найти, да, видать, не
хотел.  Да и поздно уже.  Уж, наверное, полвека как поздно.  Жениться в
молодости надо,-- Вадим улыбнулся,-- Вот как ты.

Павел допил свой херес и налил ещё.  Бокал Вадима оставался почти
полным, так что Павел по старинному обычаю только слегка капнул в него из
бутылки, чтобы "освежить".  Старые однокурсники подняли бокалы и чокнулись,
при этом никто из них не потрудился произнести тост.

  -- Что-то ты рано себя похоронил,-- промолвил Павел.  Смысл фразы дошел
до Вадима не сразу, он сначала непонимающе уставился на собеседника, а
через пару секунд, когда всё-таки дошло, медленно поставил бокал на стол,
так и не отпив; Павел между тем, ничего не заметив, продолжал в том же
направлении: -- Ты же, если подумать, и сейчас ещё очень даже ничего, вон
мускулатура какая, да и не выглядишь на свои восемь десятков никак.
Внуков, может, и не дождался бы, а детишек-то точно мог настрогать.  А то
что ж, так и помирать бездетным, что ли?  А хочешь, познакомлю с одной, ей
как раз старческие седины нравятся, извращенка, наверное -- я вот ей не
понравился, потому как лысый, были бы, говорит, волосы, совсем бы, говорит,
другое дело было...

Павла явно понесло.  Вадим, на которого совершенно не подействовали те
несколько глотков хереса, которые он всё-таки успел выпить, слушал пьяную
болтовню однокашника и думал.  Спорить ему не хотелось.  Но фраза о том,
что он-де себя похоронил, не давала покоя, зудела, как досадливая муха,
ответы сами собой выстраивались в ряд и требовали немедленно их выпустить
на волю.  "Взрослый мужик же, больше того -- старик, уж точно не юноша, ну
пусть он себе болтает, ты и не такое в жизни слышал" -- бубнил на краю
сознания голос здравого смысла, но без особого успеха.  Сдерживаться Вадим
никогда не умел.

  -- А вот скажи-ка,-- прервал он затянувшийся монолог своего однокашника и
вкрадчиво продолжил,-- скажи-ка, сколько лет твоему "джи"?

Павел запнулся, несколько секунд соображал, видимо, к чему бы это, а может,
и вправду вспоминал, в каком году купил свой шикарный тарантас.

  -- Гм... пятнадцать, кажется.  Точно не помню.  А с каких пор тебя такие
вещи стали волновать? -- вспомнив, наконец, спасительную идею, Павел
заметно оживился,-- Сам-то ты, помнится, всю жизнь летал чёрт-те на чём,
еле живом, и всегда говорил,-- тут Павел принял комичную "ораторскую" позу
и практически продекламировал, как стих,-- транспортное средство нужно для
транспортировки, а не чтобы им меряться! Разве не твои слова?

  -- Мои-то мои,-- ответил Вадим,-- а вот ты, помнится, всю жизнь менял
одну шикарную машину на другую и всегда говорил,-- тут он не смог отказать
себе в удовольствии скопировать манеру речи Павла,--  что летать на
развалюхах -- это вконец себя не уважать.  Или это не твои слова?

Павел насупился.  Было отчётливо видно, что последняя тирада собеседника
удовольствия ему не доставила.  На несколько секунд повисла пауза.  Вадим
терпеливо ждал.

  -- Я всё-таки немолод, дружище,-- очнулся, наконец, Павел,-- И я уже в
жизни всё, что надо, сделал.  Дети выросли, внуки вон уже -- старший два
года как университет закончил.  А это всё тоже, знаешь ли, не даром.  Детей
выучить надо, и жильём обеспечить, и вообще... Дочку той весной замуж
выдавал, знаешь во сколько свадьба обошлась?  А у супруги проблемы со
здоровьем, тоже, знаешь ли, доктора бесплатно лечить не станут, а если и
станут, то знаем мы, как они задаром вылечат...  А я не вол, силы уже не
те.  Соцкред всё никак не отработаю, точнее сам-то соцкред вроде уже всё,
но чтобы работу бросить, нужно ещё и ренту до приличных размеров довести,
вот с этим проблемы.  И вроде кажется, что всё уже, вот-вот, ещё один
рентный взнос, и ухожу -- и тут же какая-нибудь трата очередная.  И хорошо
ещё, если эти болваны мне её позволяют, а то ведь как начнут намекать, что,
мол, а как вы собираетесь выплатить очередной транш, вам же уже много лет,
нельзя же столько работать... а про себя, сволочи, так и слышу, думают --
сдохнешь же со дня на день, как с тебя эти деньги обратно содрать?  А я и
сам на покой хочу.  Мне уж недолго осталось, хоть несколько лет отдохнуть.
Так что нету у меня нынче денег на тачки, нету.  Хотя мой "джи", между
прочим, не такая уж развалюха,-- запальчиво закончил он и выжидательно
посмотрел на Вадима.

  -- Ну что же,-- ответил тот,-- может, и не развалюха.  Всё-таки вполне
представительская машина когда-то была, хоть и давно.  А я, в этом ты
совершенно прав, никогда не любил меряться тачками.  Но, знаешь, я вот тоже
теперь старик, уж позволь старику стариковское чудачество.  Видел, на чём я
сюда прилетел?

  -- Нет, там много всяких стояло... на "кайри", небось?

  -- Нет,-- усмехнулся Вадим,-- на "кайри", кстати, прилетела весьма
эффектная рыжая, причём не девчонка уже, явно за тридцать.  За пару минут
до тебя.  Пыталась сесть вручную, автомат спас, а то бы она того
полицейского протаранила,-- он показал рукой в сторону края площадки, до
которой отсюда было метров триста.  Полицейский флаер всё ещё стоял на
своём месте. -- Ну а что до меня, то мой вон тот, видишь, синий с
пурпурной полосой?

Павел непонимающе перевёл взгляд в сторону окна, словно надеясь найти там
ещё один предмет той же раскраски.  Уж в чём Вадим был совершенно уверен,
так это в том, что Павел не мог не понять, о какой машине идёт речь.  В
молодости его самым большим увлечением были дорогие автомобили, он часами
мог рассказывать, в каком году начали выпускать какую-нибудь культовую
модель Кадиллака или Роллс-ройса.  Потом флаеры быстро и эффективно
вытеснили автомобили, дорожная сеть за какие-нибудь несколько лет пришла в
совершеннейшую негодность, так что даже самые большие почитатели
автотранспорта вынуждены были пересесть на летающие машины, которыми,
кстати, большинство так и не научилось управлять.  Автомобили исчезли, но
фанатизм Павла никуда не делся, просто он вслед за прогрессом переключился
на флаеры.  Так что не заметить новую, с иголочки, спортивную "Пиранью"
Павел никак не мог.  То есть вообще никак.  Вадим был практически уверен,
что его дорогой однокашник запомнил не только раскраску этой игрушки, но и
рисунок пятен грязи на нижней части фюзеляжа.

  -- Та "Пиранья"? -- наконец пришел в себя Павел,-- неплохо, неплохо.
Хотя такие обычно покупает кто помоложе, у кого папа с деньгами,
например...

  -- Ага, или большой соцкред,-- закончил за него Вадим,-- но есть ещё
одна категория пилотов "Пираний": те, кто реально любит летать.  То есть
сами летать, а не когда тебя робот катает.

  -- А ты никак на старости лет подался в экстремалы?

  -- Ну, с одной стороны, ничего экстремального в этом нет, если подумать.
Водить ветхозаветные автомобили было временами существенно опаснее, небо-то
просторнее, чем дороги.  С другой стороны, в эти твои так называемые
экстремалы я подался гораздо раньше.  Я и по рекам сплавлялся, и по горам
ходил.  И с парашютом прыгал, кстати.  И под воду нырял.  А пилотированием я
увлёкся лет двадцать назад, не так уж давно.  Подумал, что надо чем-то жить
оставшиеся годы, вот и... -- Вадим небрежно бросил на стол свою
инструкторскую карточку.

  -- Ни фига себе... -- протянул Павел, разглядев надписи,-- аж мастер
спорта.  Это ведь надо было в соревнованиях победить?

  -- Да, надо было.  Дважды брал серебро на кубке Европы, золото в руки не
далось -- был там один паренёк помоложе, а мне быстро надоело.  Благо мне и
серебра достаточно, чтобы можно было делать в воздухе что угодно.  А к
регалиям я, как ты понимаешь, особенно и не стремился.

  -- Да-с... -- Павел помолчал,-- ну что, ты поддеть меня решил своей
шикарной авиеткой, да?  Ну да, мне на такую транш уже не дадут, всё.  Я
своё отжил.  Но я зато всю жизнь себе ни в чём практически не отказывал, с
тех самых пор, когда мне выкатили размер соцкреда.  В молодости деньги
нужнее, знаешь ли.  А сейчас можно и на старенькой полетать, тем более что
я, в отличие от тебя, голову ещё не потерял и автомат в качестве пилота меня
вполне устраивает. 

  -- Вот только не говори, что тебе не хотелось бы сменить своего "джи" на
что-нибудь поновее,-- цинично ухмыльнулся Вадим,-- пусть и не спортивное,
конечно.

  -- Ну да, хотелось бы,-- Павел явно начал злиться,-- но я тебе на эту
тему уже всё сказал, повторяться не вижу смысла.  Если думаешь меня
убедить, что надо было, как ты, удариться в антисоциальщики, так не
надейся.  Я не жалею ни о чём.  Я всю жизнь прожил на вилле у моря, моей
женой была самая красивая женщина в мире, я, в отличие от тебя, четверых
детей вырастил.  И ни я, ни жена, ни дети ни в чём не нуждались никогда.
Если и перебрал я когда с тратами, так оно того стоило.  Подумаешь, под
занавес денег на тачку не хватает, перебьюсь, теперь-то уж.

  -- А скажи мне,-- Вадим снова перешел на вкрадчивый голос,-- сколько ты
за свою жизнь отработал?  Ну, в часах?

  -- Ты ещё спроси, сколько женщин я перетрахал,-- огрызнулся Павел.  Но
любопытство, видимо, пересилило, и он, помедлив и сверившись с компом,
ответил: -- чуть больше ста тысяч.  Если быть точным, сто восемь с мелочью.

  -- Ничего себе... -- Вадим ожидал, что число окажется большим, но не до
такой степени, что-ли.  Внезапно в очередной раз расхотелось продолжать
этот идиотский спор, сказать сейчас что-нибудь нейтральное, перевести
разговор на другую тему, пусть он хоть останется при своём убеждении,
что пожил как надо.  Но Павел сам потребовал продолжения, прервав повисшую
паузу:

  -- А ты сколько работал? Или,-- настал его черёд ухмыляться,--
антисоциальщики часов не наблюдают?

  -- Наблюдают, отчего же.  Тебе как, точно или примерно?

  -- Как тебе удобнее,-- Павел продолжал ухмыляться.  Вадим несколько раз
моргнул, пролистывая пункты меню своего компа, нашел нужное число и сказал,
глядя прямо в глаза собеседнику:

  -- Двенадцать тысяч триста два.  За всю жизнь.  Включая, кстати,
несколько сотен часов инструкторской работы, которую и работой-то называть
неловко, хоть за неё и платили.  Я оказался хорошим инструктором по
пилотажу.  "Пиранью" так и заработал.  В жизни бы не грохнул столько денег
на флаер, но эти деньги оказались совсем лёгкими.

  -- Всего двенадцать?  Да ты практически тунеядец,-- усмехнулся Павел.
Нехорошо как-то усмехнулся.  -- Впрочем, зачем ещё в антисоциальщики
записываться.

  -- Тунеядец, Паша, это такой человек, который своего существования не
оправдывает.  Которого общество вынуждено кормить.  А меня никто никогда не
кормил, мне на еду и жильё всегда хватало.  Виллы на море у меня не было,
но если я хотел на море, то я туда тут же ехал, снимал себе комнатку и жил,
сколько хотел.  На каком море хотел, на таком и жил.  Только я чаще не моря
предпочитал.  А если море, то Белое.  Там медузы фиолетовые,-- Вадим
улыбнулся,-- видел таких?

  -- Не видел.  В Средиземном медуз вообще нет,-- проворчал в ответ Павел.

  -- Так ты что же, на других морях и не бывал, получается?

  -- А на чёрта они мне, я и Средиземным по горло наелся.  Хотя жить там
хорошо... приятно.  Климат здоровый, воздух, дышится легко.  Но когда от
дома до берега меньше ста метров, к другим морям особенно как-то и не
тянет.  Особенно к Белому, там же холодно.

  -- Летом там, положим, и не холодно совсем.  Впрочем, шут с ним.--
Вадим уже поостыл и предпочёл сменить скользкую тему.-- Давай лучше о
чём-нибудь поинтереснее.  Как там твоё семейство?  Внуки уже, говоришь,
университеты заканчивают?

Услышав этот вопрос, Павел заметно оживился, отпил одним глотком ещё
полбокала и принялся рассказывать.  Кое-что Вадим уже и так знал, что-то
было внове.  Детей у Павла было четверо, три сына и родившаяся последней
дочка, причём первенец появился, когда Павлу не было ещё тридцати, дочку же
этот героический отец произвёл на свет на шестом десятке, и со старшим
внуком они оказались едва ли не ровесниками.  У всех, само собой, было
высшее образование, но только второй сын пошел по стопам отца и стал
инженером-схемотехником.  Старший предпочёл химию, младший, совершенно
неожиданно для всех, поступил на филологический факультет и с головой ушел
в этнолингвистику.  Впрочем, дела у него там пошли вполне нормально,
публикации, диссертация, потом вторая, ученики -- конечно, соцкред не такой
большой, но надо же кому-то и этим всем заниматься.  Дочка получила диплом
магистра биологии, но по специальности почти не работала.  Соцкред ей
предложили довольно скромный, она от него отказалась ("ну девушка всё-таки,
женщины чаще так делают" -- поспешно прокомментировал этот факт Павел в
ответ на удивлённый взгляд собеседника), некоторое время играла в каком-то
самодеятельном театре, потом вышла замуж и работу окончательно забросила.
Что, впрочем, и не удивительно, муж у неё -- финансовый директор в какой-то
небольшой, но успешной фирме, с деньгами всё в порядке, можно себе
позволить.  "Моя Вероника, как ты знаешь, тоже почти не работала" --
добавил Павел, видимо, на всякий случай.  Вадим это и так помнил.
Супруга Павла, эта самая Вероника, до замужества поработать всё-таки успела
-- фотомоделью.  Вроде бы у неё тоже был какой-то диплом, но по
специальности она не работала вообще ни дня, да и не нужна была ей эта
специальность, просто зачем-то родители заставили учиться.  Жена-фотомодель
-- для Павла это тоже был своего рода символ статуса, вроде роскошных
автомобилей и флаеров.  А дочка-то, похоже, вся в маму, во всяком
случае судя по началу биографии.  Вот только Вадим готов был дать голову
на отсечение, что совсем недавно Павел упоминал свадьбу своей младшенькой
и намекал, что свадьба влетела ему в изрядную копеечку; интересно,
что же этот начинающий магнат, зять новоиспечённый, не взял свадебные
расходы на себя.

Внуков, как выяснилось, Павлу его отпрыски тоже успели понаделать изрядно.
Первым отметился второй сын, но и старший от него отставал недолго.  У
старшего сейчас трое детей, у второго -- двое, дочка тоже родила недавно.
Только младший из сыновей, этнолингвист, что-то не спешит с этим делом.
Был женат, развёлся зачем-то, так никого и не родив.  Ну ничего, ему ещё и
сорока нет, успеет.

  -- А может, он просто не хочет? -- каверзно спросил Вадим.

  -- Да кто его спросит!  У них там, у филологов этих, знаешь цветник
какой?  Хоть одна, да подцепит его, а там уж никуда не денется.

  -- Ну, пока что вроде делся, причём успешно,-- ухмыльнулся Вадим.

  -- Что, думаешь, станет холостяком вроде тебя?  Это вряд ли, дружище, от
соцкреда-то он не отказался, хоть и от небольшого.  И женат уже был, а это
дело такое -- из женатых в холостяки не уходят.  Так что не всё там
потеряно.  Да и для тебя ещё не всё потеряно,-- снова завёл свою шарманку
Павел,-- захотел бы -- всё бы у тебя было...

  -- У меня и так всё есть,-- ответил Вадим. -- Ренту я себе купил вполне
сносную, она пожизненная, так что бутерброд с икрой и крыша над койкой от
меня теперь никуда не денутся, на топливо для авиетки тоже хватает.  Лечу
куда хочу, живу где хочу, ем и пью вон тоже что хочу.  А на случай
непредвиденных старческих чудачеств имеется депозит, каковой, судя по
всему, мне уже не потратить.  Разве что если очень сильное чудачество на ум
придёт.  Иногда скучно становится, заезжаю на авиабазу с народом
пообщаться, да только меня там каждый раз к работе припахивают, "только у
нас мастеркласс с серебряным призёром кубка Европы", ага.  Глядишь --
и не хотел, а очередная пара тысяч на счёт свалилась.  Захотел бы --
заработал больше, да мне уже не надо.

  -- А не устал по второсортным гостиницам мыкаться?

  -- А что мне от гостиницы надо?  Мне в номере не в футбол играть.  Койка,
санузел и звукоизоляция приличная, те самые три звезды.  Нафига мне,
скажем, люксы?  Хотя, как ты понимаешь, мог бы я и по люксам, на той
авиабазе почаще появлялся бы -- и без проблем.  Только зачем?

  -- Ну ладно люксы, а как ты без собственного дома обходишься?

  -- А что мне дом?  Вот живи я в прошлом веке, например, дом мне был бы
нужен -- книги держать где-то, пластинки.  А сейчас вся моя библиотека
умещается в кармане вместе с музыкой.  А почти всё имущество -- в багажнике
флаера.  Что туда не влезло, храню на авиабазе, есть у меня там свой угол в
подвале.  А всё лишнее -- выкидываю за борт.  Ну ты сам подумай, вот у тебя
дом есть.  И что тебе с него?  Ты же и не был нигде, так всю жизнь и
просидел на одном месте.

  -- Бродяга ты, вот ты кто! -- заявил Павел добродушным тоном, практически
без осуждения. -- Помнишь, в начале века ещё слово такое было -- "БОМЖ"?
Без определённого места жительства, стало быть.  Вот ты как раз такой и
есть.

  -- Ага, а с чего это слово из оборота исчезло, можешь сказать?

  -- Ну как, жилья эконом-класса понастроили достаточно, чтобы на всех
хватало...

  -- Эти сказки деткам в школе рассказывают.  Дешевого жилья и раньше
хватало, просто не везде.  В мегаполисах народ концентрировался, и там
сколько ни строй -- всё равно было мало, все отбросы общества туда вечно
тянуло, мегаполис большой, прокормит всех, включая и халявщиков.  А в
деревнях полно было заколоченных домов, никому не нужных.  Как появились
флаеры вместо автомобилей, дороги стали не нужны, лети куда хочешь -- и
стали мегаполисы постепенно худеть.  Осталась в них, почитай, одна беднота,
которой ещё и халявщиков кормить совсем как-то было не с руки.  А потом ещё
приняли закон об обязательной ежегодной дефляции, печатные станки
тормознули, так что стало можно на старость накопить самостоятельно, и
социальное обеспечение благополучно отменили -- точнее, заменили
соцкредами, а единственным вариантом халявы, как ты знаешь, оставили
бесплатное содержание в соответствующих учреждениях.  Дома престарелых
называются.  То есть если обеспечить себя не можешь -- вот то есть совсем
никак -- то можешь туда пойти, только взамен отказаться от всех своих прав,
включая свободу передвижения.  Там тебя за это кормить худо-бедно будут,
пока жив, и даже лечить.  Только чтоб при этом нигде не отсвечивал.
Считай, сменилась парадигма: победило старое "кто не работает -- тот не
ест", только вместо "не ест" подставили "не живёт в обществе".  Ну а
довершил дело закон о личной гигиене, по которому появление в общественном
месте без соблюдения минимальных гигиенических требований стало
преступлением.  Оставшихся бомжей просто переловили в соответствии с этим
законом, оштрафовали, а поскольку денег на штрафы у них, понятное дело, не
было, их всех на совершенно законных основаниях пересажали в эти вот самые
дома престарелых.  Некоторые, кстати, которые помоложе, просили их оттуда
отпустить и даже находили себе работу.

  -- Ну и к чему эта твоя лекция по новейшей истории?

  -- А к тому, что бомжи эти были социальными паразитами, кормились с чужой
доброты.  А я, судя по балансу моего счёта, для общества сделал всё-таки
несколько больше, чем оно для меня.  Да и с личной гигиеной у меня как
будто бы всё в порядке.

  -- Да ладно тебе, я же пошутил!

  -- А я так, на всякий случай.

Павел не нашелся, что ответить, и в который раз допил свой херес.  Хотел
снова налить, но бутылка оказалась пуста.  Пришлось заказать ещё одну.
Вадим снова пригубил свой бокал; в чём он был практически уверен, так это
в том, что сам он за всё время беседы не выпил и ста грамм, бокал в руки
брал больше для виду, ну и чтобы капли для пашиного "освежить" куда-то
помещались.  Значит, почти вся бутылка уже в брюхе Паши.  А ничего,
держится бодрячком.

Официант принёс бутылку, открыл, наполнил пустой бокал Павла.  Старинных
обычаев этот официант, судя по всему, не знал -- впрочем, пресловутое
"освежить" не имело ничего общего с застольным этикетом.  Так или иначе,
практически полный бокал Вадима официант проигнорировал.  Ну и правильно.

  -- Ну ладно,-- сказал, наконец, Павел,-- банковских счетов и спортивных
машин у бомжей действительно не было, тут ты абсолютно прав.  А вот ты
говорил, что тебе твой депозит уже не потратить -- кому он останется-то?
Грустно, конечно, но вечно жить пока ещё никому не удавалось.

Вадим этого вопроса ждал уже давно, логика у них у всех одна и та же --
если другое не действует, то обязательно надо спросить про наследников.
Так что обдумывать ответ ему не пришлось, ответ был уже готов.

  -- Начать с того, что мне это совершенно всё равно.  Меня в том мире уже
не будет, какая мне разница, что там куда пойдёт и кому достанется...

  -- "После нас -- хоть потоп?" -- прервал его Павел доисторической
цитатой.

  -- Если угодно.  Впрочем, завещание я всё-таки оформил.  Завещание,
конечно, касается того, что будет после моей смерти, но оформляется-то оно
при жизни, и из этого факта можно при желании кое-что для себя извлечь.
При жизни, разумеется.

  -- Это как?

  -- Да очень просто.  Есть ведь люди, в пользу которых оформляется
завещание.  Вот с них и можно состричь свои дивиденды.

  -- Экий ты меркантильный...

  -- Я-то?  Да не, не очень.  На то, что от меня останется, я завещал
устроить соревнования по пилотажу.  Кубок памяти меня.  Часть денег уйдёт
на организацию, что останется -- на призовой фонд.  А "пиранья" будет призом
судейских симпатий.

  -- И что ты с этого состриг при жизни, пардон?

  -- Да практически ничего.  Я же говорю, у меня и так всё есть.  Ну, разве
что на авиабазе на меня теперь смотрят с ещё большим восхищением.  Я думал,
как бы получше распорядиться своим наследством, но так и не придумал.--
Вадим хмыкнул и, не удержавшись, вернул собеседнику его вопрос: -- А с
твоим наследием что станет?

  -- Ну а что с ним может стать, у меня же, для начала, жена, а ещё четверо
детей -- есть кому всё оставить.  Впрочем, денег после меня, судя по всему,
не останется совсем, мне бы сейчас хоть на ренту приличную заработать.
Жена меня явно переживёт, ренту я для неё какую-никакую оформил, дом есть,
доживёт как-нибудь.  Ну а там... -- Павел махнул рукой, -- пусть сами
разбираются.  Может, будут в этот дом приезжать по очереди, отдыхать --
всё-таки в курортной местности жилище.  А может, и продадут, знаем мы эту
молодёжь...  -- видно было, что эта мысль Павлу удовольствия не доставила.
Всё-таки в этот дом он вложил всю свою жизнь.

  -- Слушай,-- Вадиму пришла в голову странная мысль и он поспешил её
озвучить,-- а ведь твоя вилла, должно быть, стоит больших денег.

  -- В принципе да,-- отозвался Павел,-- и что мне с того?

  -- Ну ты бы мог её сам продать, не дожидаясь, пока твои отпрыски это
сделают.  Есть ведь такое -- "возмездное завещание".  То есть тебе за виллу
платят деньги, пусть не полную её стоимость, но всё-таки деньги серьёзные,
и ты там продолжаешь жить, сколько проживёшь.  Можно условие поставить,
что и жена твоя там жить продолжает, если переживёт тебя.  И уже потом
только дом заберут, когда и тебе, и жене будет уже всё равно.  Давно бы уже
и соцкред погасил, и ренту купил, и машину бы поменял...

  -- Да ну тебя! -- неожиданно резко ответил Павел.-- Что тогда после меня
останется?  Нет уж, детям дом пригодится, не хочу его проматывать.

  -- Сам же говоришь -- продадут.

  -- А и продадут, их дело, в конце концов.  Но хоть что-то я им после себя
оставлю.

  -- А может, тогда хотя бы намекнуть им, чтобы помогли тебе сейчас?  Тебе
ведь и надо не так много, а им ты оставляешь шикарную виллу.

  -- Нуууу... -- протянул Павел, -- у них сейчас у самих проблем выше
крыши, они же все молодые ещё, и у самих дети, а тут ещё отцовы финансовые
проблемы решать...

  -- Так ведь соцкред у всех, кроме дочки, а у старших он, должно быть,
немалый?

  -- Немалый,-- сухо ответил Павел и умолк, глядя в стоящий перед ним бокал
с хересом.  И Вадиму вдруг стало понятно, что ничего нового он сейчас не
сказал.  Что Павел наверняка не раз рассказывал своим взрослым детям об
имеющихся трудностях, жаловался на проклятую необходимость продолжать
работать в конце восьмого десятка.  Даже, может, и напрямую просил помочь.
А дети, в которых Павел вколотил, наверное, больше половины своего изрядного
соцкреда, ради которых продал работодателям весомую долю своей жизни --
эти вот любимые дети как-нибудь мягко и вежливо отговаривались.  Все как
один.

Пауза затягивалась, но говорить было нечего.  Павел в очередной раз
наполнил свой бокал, посмотрел на него на просвет, неожиданно выпил залпом
и снова наполнил.  Поднял, подержал в руках, но пить не стал, поставил
обратно на стол.  Глубоко вздохнул и вдруг заговорил.

  -- Знаешь, а ты, пожалуй, прав, бродяга хренов.  Ты и работал почти что в
десять раз меньше меня, и заработал, значит, в те же десять раз меньше --
ну, если грубо прикинуть.  И потратил, стало быть, в десять раз меньше.  А,
однако же, жил ты всю жизнь в своё удовольствие.  Что хотел, то и делал.  А
я всю жизнь горбатился, пахал на износ, а вот, выходит, и зря -- пожить
толком не успел, мира не видел, помирать буду -- вспомнить будет
нечего.  Но есть один момент,-- тут голос Павла неожиданно окреп,-- у тебя
детей нет, а у меня есть.  И не важно, что им на меня плевать, так и должно
быть -- я своё отжил и им не нужен.  Но когда я подохну, в мире останутся
мои дети.  И внуки.  А когда твой черёд придёт, от тебя не останется
ничего.-- Павел снова сцапал свой бокал, так же залпом его осушил и громким
пьяным голосом потребовал счёт.  Несколько человек за соседними столиками
удивлённо обернулись, но никто ничего не сказал.

Принесённый официантом счёт Вадим оплатил сам, успокоив Павла
сакраментальным "потом отдашь".  Никакого "потом" на самом деле не
существовало, обоим было ясно, что это их последняя встреча; когда тебе
вот-вот стукнет восемь десятков, глупо надеяться на абстрактное
"когда-нибудь".  Они вышли из ресторанчика под безоблачно-чёрное ночное
небо.  Посадочная площадка для флаеров, залитая ярким безжизненным
электрическим светом, как будто бросала вызов этой ночи.  Павла изрядно
шатало, но как-то он ещё держался.  Вадим довёл его до борта "джи", Павел
долго возился с брелком, наконец всё-таки воспроизвёл нужную комбинацию, и
фюзеляж распахнулся.  Попрощались.  Через опустившийся колпак кабины Вадим
видел, как Павел непослушными пальцами выбрал на экранчике автопилота
нужный маршрут -- вроде бы без ошибки.  Ну ладно.  Чтобы не мешать
автопилоту, Вадим отошел на безопасное расстояние.  "Джи" загудел,
вздрогнул и вертикально взмыл в воздух, уже на приличной высоте завис на
месте, развернул плоскости, повернулся носом в нужном направлении и с
нарастающей скоростью рванул к горизонту.

"Дети,-- думал Вадим,-- хорошенькое последнее утешение для старика.
Просто замечательно.  Паша мог бы, наверное, работать втрое меньше и уже
лет пятнадцать назад от дел отойти, отдыхать, как и положено в старости.  А
он всю жизнь на этих четырёх обормотов шабашил.  Образование им всем
устроил.  Наверняка каждому купил какой-нибудь дом, не дожидаясь, пока у
тех соцкреды появятся.  Дочке вон свадьбу спонсировал.  Всё для них,
паразитов.  А им жалко от своего соцкреда кусочек пожертвовать, чтобы батя
хоть последние несколько лет спокойно прожил, без нервотрёпки и каторги.
Но нет -- цепляется наш Паша за своё последнее утешение.  Даже оправдывает
их всех, сам говорит, что так всё и должно быть.  Потому как иначе ему
совсем ничего не останется.  Эх, Паша, Паша..."

Вадим подошел к своему флаеру, открыл борт и достал из "бардачка"
алкотестер.  Прибор показал запретный уровень алкоголя, хотя и не очень
высокий -- выветрится за два-три часа.  Можно было, конечно, лететь на
полном автомате; вон Пашу уровень алкоголя в крови не смущает совершенно,
он ведь и не пытается флаер сам водить, а роботы, как известно, не пьянеют.
Но Вадима такой вариант не прельщал, тем более что торопиться было
совершенно некуда.  Можно, к примеру, и прямо здесь заночевать, гостиниц
тут в достатке.  Но спать пока не хотелось; ночь была на удивление тёплой
для этого времени года, лёгкий ветерок нёс с собой свеже-дразнящий запах
близкого морского берега.  "Подышу воздухом пару часов,-- решил Вадим,-- а
там видно будет".

Машин на площадке было немного, но Вадим машинально отметил, что давешний
зелёный "кайри" всё ещё стоит там, где его бросила рыжая хозяйка.  Ну,
пусть стоит.  Вадим припомнил очертания береговой линии, которые днём видел
с воздуха.  Море было где-то совсем рядом; он повернулся и пошел в ту
сторону.  Фонари вдоль дорожек почему-то не горели, и в лучах прожекторов
посадочной площадки собственная тень идущего человека становилась длиннее и
длиннее, пока конец её не затерялся где-то далеко впереди.  Вымощенная
булыжником улочка вела под уклон мимо разнокалиберных заборов, живых
изгородей, открытых участков с невысокими домами.  Пройдя метров двести,
старик вышел на поперечную улицу, перешел её и упёрся в гранитный парапет,
преградивший дальнейшую дорогу.  Здесь было уже довольно темно, далёкие
прожектора не позволяли разглядеть подробности, но высокие кипарисы,
поднимающиеся из-за парапета, показывали, что это ещё не набережная.
Видимо, овраг или просто крутой склон -- отсюда в темноте было не видно.
Уклон на этой улице был не такой сильный, но всё же различался, и Вадим
воспользовался им для выбора направления, пошел в сторону спуска.  Пришлось
замедлить шаг, чтобы привыкнуть к темноте, когда посадочная площадка с её
холодным светом окончательно скрылась за углом.

Безлюдные улицы приморского городка сплетались под странными углами,
изгибались, пришлось преодолеть пару длинных крутых каменных лестниц; запах
моря становился всё сильнее.  Наконец тишина сменилась отчётливым шумом
прибоя, и через пару десятков шагов очередная улочка вывела к новому
парапету, точной копии предыдущего.  Это уже была набережная, внизу в
темноте смутно угадывался ровный неширокий пляж и плавный изгиб линии
прибоя.

Пройдя немного вдоль парапета, Вадим обнаружил ведущую вниз лестницу,
спустился к пляжу, оказавшемуся галечным, и неспешно подошел к самой воде,
туда, где редкие спокойные волны шуршали, перемешивая мокрую гальку.
Далеко в море видны были какие-то огни, то ли освещенные яхты, то ли
какой-то остров, но здесь было темно и пусто.  Старик помедлил, потом,
решившись, расстегнул молнию и сбросил ветровку прямо на гальку, избавился
от парусиновых штанов и всей прочей одежды.  Смутить тут было некого, а и
случись кто, Вадима бы это не остановило: его жилистому крепкому телу
позавидовали бы иные тридцатилетние мужики.  Морщины на лице не мешали
держать в форме мышцы и не давать появляться жировым складкам.  Такого тела
нечего стесняться.

В воду старик влетел с разбега, с наслаждением подняв тучу брызг, как
какой-нибудь десятилетний пацан.  Вода, разумеется, оказалась холодной, кто
другой назвал бы её ледяной, но только не человек, привыкший к
действительно в буквальном смысле ледяной воде порожистых горных рек.
Дыхание, впрочем, перехватило, хотя и не надолго.  Резкими сильными
движениями Вадим поплыл прочь от берега; через несколько секунд холодно ему
уже не было.  Проплыв метров пятьдесят, решил не рисковать и повернул
назад, вышел на берег.  Полотенца не было, пришлось вытираться ветровкой,
приседая и подпрыгивая, чтобы не продрогнуть.  Одевшись, Вадим с
наслаждением сделал глубокий вдох и растянул выдох секунд на пятнадцать;
прилив жизненных сил, казалось, пронизывал каждую клетку тела.  К чёрту
возраст, к чёрту ревматизм и отложения солей, к чертям собачьим морщины на
лице и прочие приметы старости -- пока есть силы на ночное купание в море,
нас всей этой лабудой не проймёшь.

Над морем отчётливо проступали приметы скорого рассвета, высоко в небе
далёкое облако вспыхнуло вдруг красными тонами.  Старик постоял немного у
кромки прибоя, потом поднялся по лестнице обратно на набережную и быстрым
шагом -- идти медленно не позволяла кипящая после купания кровь -- двинулся
вдоль гранитного парапета.  Споткнулся о невидимую во всё ещё густой
темноте деревяшку, весело чертыхнулся.

Парапет неожиданно кончился, здесь набережная шла почти на уровне пляжа,
отделённая от неё полосой высоких деревьев, похожих на эвкалипты -- или это
и были эвкалипты?  Кое-где под деревьями можно было заметить лёгкие
скамейки -- все, разумеется, пустые, как и улицы вокруг.  Ан нет, не все --
на одной из скамеек вдалеке примостилась фигурка, кажется, женская.  Первый
человек, встреченный в этом сонном пустом городке.

Подойдя ближе, Вадим с удивлением опознал в фигуре давешнюю рыжую
незнакомку.  Женщина сидела лицом к морю, так что выражения лица было не
разобрать.  Её скутер стоял рядом, прислонённый к лавке, причём почему-то
в сложенном состоянии.  Зачем она его сложила?  Грузить его тут было вроде
бы некуда, разве что просто так, чтобы места меньше занимал.  И давно она,
интересно, тут сидит?

Настроение было всё ещё боевым, так что вариант просто пройти мимо Вадим
отбросил без рассмотрения.  На полсекунды мелькнуло воспоминание времён
студенческой молодости, вот такая же скамейка на набережной, сидящая на ней
девушка, собственное смущение, сковывающее и не дающее действовать -- нет,
сейчас всё будет иначе, нам далеко не двадцать.  Вадим уже давно
старался не курить, но пачка хороших дорогих сигарет у него всегда была при
себе -- на всякий пожарный.  Направляясь к скамейке по изогнутой
траектории, чтобы не подходить к незнакомке сзади, он извлёк из пачки
сигарету, пачку убрал назад во внутренний карман; всё было готово.
Поскольку рыжая так и продолжала смотреть в сторону моря, Вадим не стал
вынимать зажигалку и делать вид, что она не работает; достаточно было
просто сказать об этом.

  -- Прошу прощения, -- начал он, подойдя метров на десять и используя
английский в надежде, что так у него больше шансов быть понятым, -- у вас не
найдётся зажигалки?  Моя сдохла. -- он продемонстрировал незажженную
сигарету.

Незнакомка равнодушно окинула его взглядом, достала зажигалку и так же
равнодушно протянула.  Вадим закурил, стараясь не пускать дым в лёгкие;
никотин -- штука вредная, но спектакль должен быть доигран до конца.
Возвращая зажигалку, изобразил некоторое удивление:

  -- Простите, а это ведь вы вчера сажали зелёный кайри на ручном? -- и
мотнул головой в ту сторону, где в километре отсюда располагалась площадка.

На лице рыжей на секунду мелькнула какая-то эмоция, причём было сложно
разобрать, что это -- интерес или просто раздражение.

  -- Какое там "на ручном", -- голос женщины оказался неожиданно низким, --
и не я в итоге сажала, а робот, а я ему мешала по мере сил...

  -- Напрасно вы так, в целом выглядело неплохо.  А что не получилось, так
это у всех когда-то не получалось.

  -- Уважаемый, надо быть полным чайником в пилотировании, чтобы про ЭТО
сказать "выглядело неплохо"! -- самоуверенности этой дамочке было не
занимать, Вадиму такие всегда нравились.  К тому же в этот раз она, явно
желая его поддеть, на самом деле одной фразой упростила всё дело.

  -- О мадам, при всём уважении к вашему пилотскому мастерству, я всё-таки
не совсем чайник, ну то есть вы не угадали! -- Вадим ухмыльнулся, присел
рядом с ней на скамейку, специально долго ковырялся в кармане, наконец
извлёк свою инструкторскую карточку: -- у меня даже документ есть.-- И
протянул карточку рыжей, подумав про себя, что это уже третий человек за
минувшие сутки, кого он таким вот способом выбивает из колеи.  Поменьше
надо карточкой размахивать, на самом деле, но что делать, если вот так
вот обстоятельства складываются?

Реакция на карточку на этот раз была несколько нестандартной: незнакомка
прочитала её, как-то неопределённо хмыкнула и, как говорят, ушла в себя.
Не глядя на Вадима, молча вернула ему карточку и даже не взглянула в его
сторону, пока он убирал документ обратно в карман.  Тут было что-то не так,
спектакль явно сорвался.  Вадим выбросил ненужную уже сигарету, спрятал
карточку, перестал улыбаться.  Подождал с полминуты, но ничего не
изменилось -- рыжая всё так же смотрела в сторону моря, выражение на её
лице, насколько можно было разобрать его в профиль, лучше всего
характеризовалось словом "отсутствующее", хотя было там и что-то похожее на
удивление.  Длительность паузы превысила все разумные пределы, надо было
спасать положение.

  -- Простите, -- начал Вадим уже совершенно серьёзным голосом, без того
залихватского легкомыслия, которого он подпустил в начале, -- я вас чем-то
обидел?

  -- А?.. Нет, всё в порядке,-- отозвалась незнакомка, неожиданно перейдя
на русский, хотя и с сильным акцентом, то ли немецким, то ли
прибалтийским,-- просто забавно как-то.  Вы ведь тот самый Вадим Самойлов?

  -- "Тот самый" -- это какой?

  -- Ну как же, серебряный призёр кубка Европы, про вас ещё говорили
"птеродактиль на пьедестале", отдавали, можно сказать, дань вашему
возрасту...  А ведь это было тринадцать лет назад, сколько же вам сейчас?

  -- Семьдесят девять, если вас это интересует.  Скоро юбилей.  Ну да, я
тот самый птеродактиль, и даже всё ещё летаю, назло врагам.  А что вас так
удивило?

  -- Да просто... понимаете... я была там, на чемпионате.  Хотела взять ваш
автограф, но вы как-то так быстро куда-то делись.  А автограф Ганса
Вексунга у меня в итоге есть, и Драгослава Хрушки тоже, только вашего не
хватает.  Хотя ваш-то мне как раз был интереснее.  Тем двоим ещё и тридцати
не было, легко выигрывать чемпионат, когда ты молодой и здоровый, и совсем
другое дело, когда.... Да.  Кого только не встретишь в самый неожиданный
момент.  А я вас ещё и не узнала, чайником обозвала.

Вадим вдруг вспомнил тот пьедестал.  Главный судья навешивает им троим
медали, всучает Гансу отливающую золотом чашу-переросток, поздравляет,
отходит в сторону, чтобы не мешать фотографам и прочей публике.  Ганс,
белобрысая бестия, стоя на верхней ступеньке, поворачивается к Вадиму,
чтобы пожать руку, улыбается во все тридцать два.  "Молодец, -- говорит ему
Вадим, -- поздравляю!".  Тот отзывается, что, мол, это ты молодец,
чтоб мне так летать, когда до твоих лет доживу.  Разворачивается, пожимает
руку Драгу, стоящему на третьей ступеньке.  Драг, длинный и тощий, в вечном
своём ядовито-зелёном комбинезоне, тоже что-то говорит Гансу, но из-за шума
толпы Вадим его не слышит.  Ганс слегка отступает назад, Драгослав тянется
через пьедестал к Вадиму, они тоже совершают церемониальное рукопожатие.
"Птеродактиль, ты лучший, -- перекрикивает Драг апплодисменты и прочий шум,
-- я теперь твой фанат".  Вадим не обижается на "птеродактиля".  На этих
ребят вообще невозможно обижаться, они на него с таким восхищением смотрят
-- даже Ганс, хоть и стоит вот тут на ступеньку выше, без видимых усилий
держа кубок в левой руке, как будто это рюмочка какая, а не здоровенная
чаша из металла и камня.  Они с Драгом поднимаются к Гансу, и фотографы так
и фиксируют их троих, обнявшихся за плечи.  Одна из тех фотографий до сих
пор висит на авиабазе, увеличенная на полстены. Потом со своих мест
срываются остальные участники, не попавшие на пьедестал, наперебой
поздравляют, и Джон, конечно, среди них, хоть и не участвовал, но он тут
для всех свой, а кто-то уже открывает шампанское...

  -- Если хотите, я вам своими автографами изрисую всё, что у вас для этого
найдётся.  Кстати, автограф Драгослава сейчас представляет куда как большую
ценность, берегите его как зеницу ока.

  -- Я знаю, -- отозвалась рыжая. -- Когда он разбился, я неделю не могла
прийти в себя.

  -- Так вы знаете об этом?  А откуда, ведь в новостях такое обычно не
говорят?

  -- С форума пилотажников, откуда же ещё.  Он ведь работал инструктором, я
даже знала кого-то из его учеников...

Помолчали, вспоминая каждый о своём.  Вот прошло тринадцать лет, нет Джона,
нет Драгослава, хоть им и лет-то на двоих было меньше, чем одному
Птеродактилю, коптильщику небес. Вадим тряхнул головой, отгоняя меланхолию.

  -- А сами вы давно занимаетесь, если не секрет?

  -- Да вот с тех пор примерно и занимаюсь.  Собеседование я прошла через
неделю после того чемпионата.  Но успехов, сами видите, не наблюдается.
Видимо, не дано.

Вадим мысленно присвистнул.  Тринадцать лет -- и никакого толка?  Так не
бывает.  Есть люди, патологически неспособные к пилотированию, но такие не
станут тринадцать лет подряд биться лбом об стену.  К тому же вчерашний
экзерсис, хоть и закончился неудачей, а всё-таки был не безнадёжен, уж в
этих-то вещах Вадим разбирался.  Впрочем, один вариант объяснения ещё был,
и пришлось вооружиться им как рабочей гипотезой.  Благо это вполне
соответствовало его планам.

  -- Вы перебираете с самокритикой.  Хотите, у вас прямо сейчас всё
получится?

Рыжая, наконец, посмотрела Вадиму в глаза -- с выражением недоверчивого
интереса.

  -- Как вы себе это представляете?  Мой "кайри" одноместный.  Или у вас
тут учебная авиетка?

  -- Чего нет, того нет, мой флаер тоже одноместный.  Но всё очень просто.
У нас это называется "радиоуправляемый студент".  Пойдём строем, включим
связь, и вы -- я уверен -- нормально приземлитесь.  Хоть и с подсказками,
но сами.  А после трёх-четырёх посадок сможете сделать это и без подсказок.
Кстати, мы с вами в неравном положении: вы знаете, как меня зовут, а я до
сих пор нет.

  -- Зовите меня Джейн.  Только, боюсь, частные уроки пилотажа мне не по
карману, тем более в вашем исполнении.

  -- Не волнуйтесь, я несколько лет как отошел от дел,-- слукавил Вадим,
хотя и не сильно -- в принципе, это была почти правда,-- а делать мне сейчас
всё равно нечего, так что с удовольствием ликвидирую вашу проблему.
Исключительно из любви к искусству.  Если угодно, в порядке компенсации за
то, что тогда вам не досталось моего автографа.

Рабочая гипотеза, судя по всему, подтверждалась.  Научиться без живого
учителя мало у кого получается, тут можно и тринадцать лет пытаться, и
тридцать.  А уроки пилотажа -- действительно штука не дешевая.  Хотя,
получается, у неё нет соцкреда?  Всё интереснее и интереснее.

  -- Так что,-- спросила между тем Джейн,-- вы всерьёз хотите меня чему-то
научить?  И вот так... я имею в виду, вот прямо сейчас? 

  -- А что, у вас есть другие планы на ближайшие два часа?  Или вы после
бессонной ночи не ощущаете готовности летать? -- сам Вадим чувствовал себя
на удивление бодро, но времени-то было уже около пяти утра, и было
очевидно, что его визави нигде здесь не ночевала.

  -- Да нет, я прилетела из... э... в общем, там сейчас вечер, даже не
очень глубокий, так что спать мне пока совершенно не хочется.  Я оттуда
вылетела вечером, весь полёт проспала, спасибо автопилоту.  Проснулась за
полчаса до посадки, решила поупражняться, ну результат вы видели.-- Джейн
поднялась со скамейки и уже знакомым Вадиму "злобным" движением разложила
скутер, который оказался достаточно большим для двоих. Настал её черёд
ухмыляться: -- Позволите прокатить вас к площадке, уважаемый мастер спорта?

  -- С превеликим удовольствием, уважаемый кандидат в пилоты! -- слова про
превеликое удовольствие отражали действительность самым буквальным образом,
поскольку парная поездка на скутере подразумевала сугубо техническую
необходимость весьма тесных объятий.  Через несколько секунд они уже мчались
вдоль всё ещё совершенно пустой улицы, движок скутера работал бесшумно,
только в ушах свистел встречный воздушный поток.

"Интересно,-- подумал Вадим,-- а что сейчас делает Паша?  Спит небось.  А
может, уже и встал.  И собирается на свою работу.  Эх, Паша, Паша..."