Будни милиционера или добро пожаловать в полицию

Будни милиционера или добро пожаловать в полицию.
Глава 1
   Случилось мне по молодости лет служить в милиции. Восемнадцатилетним юнцом я поступил на не самую приятную службу. «Альтернативщики» - так презрительно называли нас «старослужащие». Нормальные, здоровые деревенские парни невзлюбили нас за то, что мы «косили» от армии. Кавказ, Краснодар, Татарстан, Рязанская, Брянская, Ленинградская, Владимирская и другие области, Украина, Беларусь, и так далее – основной контингент сотрудников. В общем, весь бывший Советский Союз и вся Российская Федерация. Из городов милиционеров было немного. Большинство – лимита из сельской местности, крепко сбитые селяне с трудными бытовыми условиями, привыкшие к тяжелому, низкооплачиваемому труду и нудной работе. Об интеллектуальном уровне милиционеров ходят легенды. Все потому, что в милицию берут после восьмого класса, с неполным средним образованием. Оставшиеся знания милиционер приобретает на краткосрочных курсах повышения квалификации. Правда, потолок в званиях для таких уникумов – старший прапорщик. Зато чтобы дослужиться до майора, всего-навсего следует окончить «путягу». Или купить корочку соответствующего учреждения. Такие самородки как раз подходили для работы милиционерами. Морально устойчивые, интеллектуально развитые, привыкшие безоговорочно подчиняться приказам и лизать при первом удобном случае задницы начальству, они составляют костяк правоохранительных органов. Белым воронам здесь  не место. Хлюпики и слюнтяи не выдерживали здесь и года. Я выдержал почти три года, как было прописано в контракте. Сложность устройства на работу в правоохранительные органы состоит в отсутствии нужных связей и прохождении военно-врачебной комиссии. Если связей нет – милости просим испытать все круги ада при прохождении ВВК. Позвоните в любое управление внутренних дел, в любой отдел. Вакансии есть везде. В «органах» страшная текучка. ВВК препоной встает на пути соискателей. Комиссия заворачивает многих. Бывших десантников, морских пехотинцев, спецназовцев. Зато потом в отделах работают бравые ребята ростом «метр с кепкой», дистрофики, колышущиеся от каждого дуновения ветерка, психически неуравновешенные личности. На безрыбье и рак рыба. Таких берут либо по знакомству, предварительно сделав звоночек в милицейскую поликлинику, либо за деньги. Врачи из комиссии так же как и все, хотят кушать хлеб с маслом и икрой.  В мои времена такса была сто долларов. Во времена полиции такса выросла в пять раз. Правда, в клинических случаях сумма может увеличиться и до тысячи. Врачи тоже не дураки, из-за какого-то гада-евсюковца, красную зону топтать.
   Я прошел медкомиссию сам, без посторонней помощи. Печень у меня тогда была еще нормального размера, да и на другие болячки я не жаловался. Это у меня отняло три месяца жизни и невосполнимую потерю нервных клеток. Порядок такой – сначала проходишь всех врачей по месту жительства, стоя к каждому из них в общей очереди, затем этих же специалистов проходишь в ВВК. Заключительный этап – психологический тест. Триста пятьдесят  бессмысленных вопросов, сто из которых хаотически повторяются три раза. Самые ходовые вопросы – перепрыгиваете ли вы трещину на асфальте, когда идете по тротуару?; слышатся ли вам голоса?; вы разговариваете с инопланетянами? И это все притом, что заключение психиатра, именно психиатра, а не психолога! (ментовка вам не детский сад!) является рекомендательной! Все вопросы в ментовке решают кадры. Впрочем, как и в любой другой бюрократической организации. Если вы проходите по каким-то параметрам, известным только работникам кадров, вас возьмут в милицию и с отрицательной рекомендацией психолога. Если вы родственник работника отдела кадров, вас возьмут. Если вы родственник руководства ментовки или какого угодно генерала – вас возьмут. Если вы «родственник» по жизни, вас возьмут. «Блатата» вообще не ездит ни на какие ВВК и остальные «анализы». Им все приносят на дом. А в военно-врачебную комиссию идет звоночек от высокопоставленного родственника: «этого человечка надо в любом случае взять на работу. Я за него ручаюсь!» И все медицинские показатели идут к чертям. Так в ментовке появляются неадекватные дебилы, выращенные псевдо интеллигентными родителями в тепличных условиях. Эгоисты, которые привыкли брать, а не давать. И наплевать им на все законы жизни, и на людей, и на совесть. Весь мир построен только для них. Избалованные, неправильно воспитанные, гнусные, они начинают «рулить» жизнью. А образованному, пришедшему от «сохи» Ване, прочувствовавшему от самых низов всю прелесть ментовской жизни, путь в руководство заказан. «Каждый сверчок знай свой шесток!»   
   Вообще, милиционером я решил стать сам, без чьего-либо совета и помощи. Два года армейского рабства были мне не по душе. У нас государства-то как такового фактически нет, а я за него воевать должен? Тем более друзья, те, кто служил, рассказывали про армейские порядки, про «дедов», про службу. Как они за два года службы стреляли из автомата два раза по три патрона. Остальное время мели плац, красили бордюры помазками для бритья и драили унитазы зубными щетками. Как при болезнях им давали одну таблетку на двоих: «На, эту половинку тебе от головной боли, а эту тебе – от поноса». Как на губе, или на киче, как они ее называли, им сыпали на пол ведро хлорки и выливали туда же несколько ведер воды. Как происходила армейская «прописка», когда старослужащий брал армейский ремень и бил со всей дури пряжкой по нежным ягодицам, норовя попасть так, чтобы синяки на заднице имели посередине изображение звезды. Послушав все это, мне захотелось милицейской романтики рядом с домом. Да еще мама сказала: «Иди, иди в милицию. Там из тебя человека сделают»! Человека из меня стали делать после первой зарплаты, когда я на карачках приполз домой.  Но об этом позже… После ВВК – еще три месяца проверки анкетных данных про себя самого, ближайших родственников и наличии у всех перечисленных категорий граждан судимостей и приводов в милицию. Все были чисты – и вот я уже принят в штат. Сотрудник патрульно-постовой службы, рядовой. Ставишь подпись в контракте – и вот ты уже полноценный милиционер. 
   ППС – самая тяжелая и грязная работа. Патрулирование улиц. Основные статьи Кодекса об административных нарушениях, используемые милиционером на работе: распитие спиртных напитков в общественном месте, появление в нетрезвом виде в общественном месте, справление нужды в общественном месте. Официально это звучит так: «охрана общественного порядка». Грязнее разве работа у участковых и работников медвытрезвителей.  Хотя и у тех, и у других есть много возможностей подзаработать на смене. Может быть, может быть. Хорошо там, где нас нет.    
   Все началось довольно прозаично. Испытательный срок стажировки – три месяца. Зарплата стажера, равная трем буханкам хлеба. Вместо ксивы – бумажная «портянка» с фотографией и милицейской печатью. Никакой формы, никакого оружия. Работа – по двенадцать часов, две ночи через две. С шести вечера до шести утра. В семнадцать тридцать – развод, где нам зачитывались ориентировки и последние события в криминальном мире – и поехали. На разводе, в основном, проходила информация об убийствах, кражах, разбое и угонах автомашин с номерами, марками и цветами. Далее зачитывался список найденных машин из ранее угнанных.  Преступники, по идее, должны были в страхе разбегаться при нашем появлении. Но… боялись нас разве только бабушки – божьи одуванчики, да дети до трех лет. И то лишь, когда мама скажет: «Вот сейчас тебя дядя милиционер заберет, если слушаться не будешь».
   Первый мой рабочий день прошел удачно: поездив на «канарейке» (милицейский «уазик» желтого цвета, раскрашенный синими полосками и с мигалкой на крыше) по городу с шести до семи вечера, старший экипажа, сержант, связавшись по рации с дежуркой, отпросился на ужин. Меня подкинули до дома, и старший сказал:
 - Ну все, стажер, беги домой. Твой первый рабочий день окончен.
 - А как же шесть утра? – не понял я. – Мы же до шести работаем!
 - Смешно гутаришь, умник! – не сдержался старший. – Еще успеешь наработаться. Отдыхай, пока дают. Напишем тебе по полному разряду. Супермент. Ударник капиталистического труда. Отличник боевой и политической подготовки. Физкультурник. Считай, свой испытательный срок ты прошел. Давай, иди до хаты. А то мамка заругает. Завтра только не забудь в это же время на работу выйти. Перед начальством все же появляться надо.
   На следующий день на разводе нам зачитали сводку происшествий за последние сутки. Рассказали, кто где кого убил, кто разыскивается, кого ограбили, где произошли кражи, сколько автомашин угнано, и так далее. В тот день угнали новый автокран иностранного производства. Он стоил двести тысяч долларов. Это был уже четвертый угон за последний месяц. Воровали дорогую строительную технику, которую можно было продать в другом регионе. В ближайшие годы кран так и не нашли. После развода кто-то из офицеров показал диковинную в те времена книгу – Москва бандитская. Милиционеры тут же начали ее листать, рассматривая фотографии.
 - О! – воскликнул кто-то. – Это же наш бывший начальник, в ресторане с бандюганами бухает!
 - А это – бывший прокурор. Хоронит с братками авторитета на Ваганьковском кладбище.
 - А вот этот у нас в УВД сидит, наркотиками заведует!
   Военной операции в Чечне еще не было, но «пиковые» «быковали» уже тогда. Нам показывали фотороботы негров-преступников, скопированные по двухсотому разу с оригинала. Даже оригинал дает сходство с реальным обладателям «фейса» не более 20%. Йетти в зоологических учебниках выглядят намного симпатичнее. То, что мне показали – было смесью удава с бабушкой примата. Все это мы тщательно записывали в служебные книжки, чтобы сразу после развода спрятать их в карманы и не вынимать до конца смены. Хотя нет. Иногда мы их вытаскивали для проверяющих. В них они записывали, что замечаний нет. Замечаний не было даже если вы еле стояли на ногах, дыша перегаром на старшего по званию. Потому что если бы появилось замечание, то первый, кто должен был ответить за это замечание – сам проверяющий. Как он допустил, чтобы его подчиненные на смене «поддавали». Значит, он не смог наладить работу и проконтролировать сотрудников. Престиж милиции прежде всего. Текучка итак сверх всякой разумной нормы. А если еще начнутся увольнения по статье «за пьянство», авторитет правоохранительных органов, подорванный со времени основания милиции, особенно во времена перестройки, сойдет на «нет». Позже меня, как и других, начальство ловило не раз, но никаких карательных мер с их стороны не было. Все понимали, если уволить одного, дальше пойдет как снежный ком. Работать будет некому. Главное, чтобы шла, или «делалась» работа. В милиции пьют все поголовно, и трезвенники, и язвенники, и рядовые, и генералы. Другие здесь не приживутся. Если что не так – сживут со света. Либо ты уволишься сам, либо – по статье. Если ты не понимаешь, могут посадить. Если совсем дебил – убьют или подстроят несчастный случай. Круговая порука. Система защищает сама себя. Честных и принципиальных тут не привечают. Честным здесь не место. Система берет свое. Ты должен быть, как все. Не перечить начальству, не умничать, не лезть вперед, не инициативничать, и тебя заметят. Старший по званию всегда самый умный. Я начальник – ты дурак. Ты начальник – я дурак. Причем для вышестоящего начальства вы всегда будете не человеком, не животным, не растением, не амебой или инфузорией туфелькой, даже не грибом. Вы будете грибными спорами, на которые можно подуть – и вас нет. Замечать вас, правда, если этому не способствовать вылизыванием определенных частей тела, вас будут не торопясь, постепенно. Не всё сразу. Путь от рядового до майора длинен, как от Калининграда до Владивостока. Но… Есть другой путь. Путь протежирования. Путь от рядового до генерала становится короче, чем от Москвы до Подмосковья. Внеочередные звания, награды, почетные грамоты, премии, командировки в зарубежные страны для обмена опытом, и так далее. Квартиры, служебные машины с личными водителями – всему свое время. Главное – уметь работать. В смысле – делать поступательные движения вверх-вниз мышечным выростом на дне ротовой полости по сфинктеру начальника. Не умеешь – будешь всю жизнь месить грязь. И не помогут здесь ни три, ни пять высших образований. Потому что во всех милицейских кабинетах царит кумовство, приспособленство и подхалимство. Без этого никак. Продвижение от майора до полковника – только по связям. От полковника и выше – только по хорошим связям после академии. А там есть, где разгуляться: генерал-майор, генерал-лейтенант, генерал-полковник, генерал армии. Для простого смертного потолок – майор. Будь вы хоть семь пядей во лбу, уникум, Джон Рембо, Сверхчеловек и Супермен – выше майора вам не подняться. Хочешь жить – умей вертеться. «Блат» в переводе с идиша – «рука помощи». Если никто не протянет вам руку помощи – вечно будете бесперспективным, безынициативным, «вялым» сотрудником, этаким «увальнем». Для быстрого продвижения по службе нужны деньги, для супербыстрого – связи. Не только служебные, но и земляческие. Когда твои соплеменники тянут тебя везде на веревочке. Хотя, во многих случаях, земляков брали на обычные должности. «Хлебные» должности всегда и везде приходилось покупать. Вот некоторые из них: лицензионно-разрешительная работа, ГИБДД, Отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, Отдел борьбы с экономическими преступлениями. Если в ОЛРР, ГИБДД, ОБНОНе было стабильно прибыльное «кормление», то в ОБЭПе люди за полгода покупали дома, квартиры, дачи. Правда, их иногда сажали. Даже тех, кто не успел отработать и полгода.   
   В конце развода командир роты объявил посты и фамилии сотрудников, заступающих на них. Я попал в пеший патруль с двумя старослужащими. Уставшие, угрюмые сотрудники милиции дорабатывали свой срок до пенсии. О выходе на пенсию мечтали все, даже первогодки. От постоянного недосыпания и работы в нервных условиях у старослужащих милиционеров развивались профессиональные заболевания - от гипертонии, нервных срывов, до болезни глаз и хронической диареи. Вооружившись в оружейке, они доверили мне рацию величиной с кирпич и точно такого же веса. Ловила она в радиусе километра от отдела. Дальше она отказывалась работать. Связаться с дежуркой можно было только через более мощную стационарную рацию, которой был оборудован каждый патрульный автомобиль. Мы связывались по переносной рации с ближайшей «канарейкой» а они уже передавали информацию в отдел. Походив по улице до девяти вечера и проверив документы у двух забулдыг, старший отпустил меня домой. За время патрулирования я узнал у него, что живет он в коммуналке, в доме под снос. Общежитий для милиционеров в нашем городе не было, поэтому ментов селили в коммунальных квартирах. Милицейская лимита старалась поскорей найти себе местную бабу с жильем, и прописаться у нее. Если семья не распадалась, и у них появлялись дети, такой мент становился в очередь на получение жилья.
   Так продолжалось три месяца, пока я не прошел испытательный срок.
 - Завтра поедешь в управление, - как-то после развода сказал мне командир роты. – Тебя в кадры вызывают. Получишь удостоверение, после этого зайдешь в кадры, возьмешь направление в ХОЗУ для получения формы. И можешь сразу ехать. Только сумки возьми побольше. Формы будет много – и летняя, и зимняя.
   Взяв два полиэтиленовых пакета и получив необходимые документы, я отправился в отдел кадров. Там мне дали бумаги, которые надо было подписать в «главке». И только после этого ехать на склад ХОЗУ. Склад хозяйственного управления находился у черта на куличиках в Москве. От метро пешком – как до Китая «раком». Но это склад. Само ХОЗУ, то есть управление – в ГУВД Московской области, на Площади революции. Именно туда я вначале и поехал за документами на получение формы. Вход в здание – только по «ксивам» и временным пропускам. Здание находится в Москве, рядом с Кремлем. Зайдя туда, я обомлел. Столько бездельников я не видел ещё никогда в жизни. Вот уж точно, ГУВД – рассадник бездарей. Они только и делали, что «работали с документами» (спали) и носили бумажки из кабинета в кабинет. В этом и заключался их нелегкий труд. Званий, младше майора, я там не увидел. Только прапоры из караульной службы и молоденькие секретари, девочки-лейтенантши, раздвигающие ноги при каждом удобном случае для продвижения по службе. В те времена милиция только-только начала превращаться в Акционерное общество закрытого типа, где все решают деньги. Сейчас менты из «главка», охамевшие от безнаказанности, заказывают у ювелиров золотые пуговицы на форму и золотые звезды на погоны, инкрустированные бриллиантами. Самые «козырные мусора» стараются делать пуговицы и звездочки из золота 750-й пробы. Те, кто носит звезды и пуговицы 585-й пробы, считаются «шелупонью». Как же, люди ниже рангом! До 750-й пробы сначала дослужиться надо, открыть счет в швейцарском банке, купить недвижимость на Лазурном берегу, отправить детей обучаться во всякие «Англии и прочие Германии». Самые крутые носят платиновые зажимы для галстуков с изумрудами и сапфирами. Воистину, ГУВД, как и Генштаб Министерства обороны – кузница кадров миллионеров. Тут вас обучат, как распилить, откатить, отобрать, развести. Да, нам так не жить. Но это так, лирика…
   Выйдя из метро, и отправившись на склад, я удивился. Вокруг – одни промзоны, ни магазинов, ни домов. Негде купить водки, обмыть обновку. Нонсенс!
   Еще больше меня удивило количество людей, желающих получить форму. А ларчик, оказывается, открывался просто… Склад работал всего два дня в неделю. Остальное время работники склада гоняли чаи, «балду» и пили кое-что другое, с чем в свое время безрезультатно боролся Горбачев. Я простоял в очереди три с половиной часа, не успев получить форму до обеда, хотя приехал около восьми утра. Склад открылся в девять, обед – с 12.00 до 13.00. Прождав еще час, я был в очереди тринадцатым.
 - Давайте документы, - открыл окошко склада пожилой прапорщик. – Говорите размеры.
   К окошку нас запускали по пять человек. Я выпалил наобум размеры, и складской служащий стал, как мешки с картошкой, выкидывать на прилавок форму.
 - Две минуты на примерку – и адью! – предупредил он. – У меня еще сто пятьдесят человек, таких же дебилов, как вы.
   Успев померить берцы и фуражку, меня оттеснили от окошка, не дав ничего поменять. Формы было столько, что ее пришлось, как тюки, перевязывать проволокой, найденной во дворе. Шинель, ментовский ватник, летние ботинки, берцы (мы их ласково называли говнодавами), четыре рубашки – две с длинным, две с коротким рукавом, китель с брюками, фуражка, пилотка, галстук. Слава яйцам, здесь еще не было «парадки» - белых рубашек и других «ингредиентов» парадной формы.
   Померив все это разнообразие дома, я ошалел. Шинель висела на мне, как говно на вешалке. Говнодавы были на три размера больше. Пилотку можно было нацепить разве что на теннисный шарик. Брюки были на пятнадцать сантиметров длиннее ног. Родные смеялись, я рыдал. Подшить одежду вызвалась мать. Она всегда при каждом удобном случае напоминала  мне:
 - Правильно делаешь, сынок, что идешь в милицию. Там из тебя человека сделают.
   Человека, как я уже говорил, из меня стали делать после первой же зарплаты, когда я «прописывался» в ментовке. После это продолжалось практически каждую смену. Мать взвыла, поняв, куда я попал. Но было поздно… Зарплату в срок, то есть двадцатого числа каждого месяца, в милиции не платили никогда. Притом, что это была не зарплата, а слезы, выплаканные правительством из бюджета. Всегда находились причины, почему не пришли деньги. А потом начался период первоначального накопления капитала, когда банки давали по две-три тысячи процентов годовых. Зарплату ментов сначала прокручивало в банках Министерство внутренних дел, затем – ГУВД, далее – начальники местных УВД. Зарплату нам стали задерживать по полгода. Мы не жаловались, действуя по принципу: «дали пистолет, и крутись, как хочешь». 
   Попав в автомобильный экипаж, сразу после развода мы приехали на пустырь и начали «прописку». Забортное пиво и забортную водку я покупал в ближайшем ларьке. Домой утром я приполз на «рогах». Начинались трудовые будни милиционера.
Глава 2
   Одним из первых запомнившихся мне эпизодов было ограбление ювелирного магазина. Сработала сигнализация, и наряд ОВО выехал на место происшествия. По рации «овошники» запросили помощь. Мы как раз проезжали мимо. Из дежурки продублировали приказ помочь. Старший сержант вневедомственной охраны тормознул нас.
 - Здорово, коллеги! У нас тут кража со взломом. Решетка перепилена, окно разбито. Внутри вроде никого нет. Надо лезть внутрь, ждем собственника. Здание вокруг осмотрели. Недавно снег выпал. Следы, вроде, идут от здания. Не поленитесь, сходите по следу, а мы тут здание осмотрим. Надо хозяина ждать, да и ювелирку не бросишь, а то еще кто-нибудь залезет.
Судя по следам, виднеющимся на снегу, преступников было несколько.
 - По коням, - сказал старший экипажа, старшина Зуев. – Не переживай, охрана! Все будет пучком. Где наша не пропадала!
 - Михалыч! – обратился он к водиле. – Езжай за нами. Мы с молодым пешком пойдем.
   Следы на снегу были видны хорошо. Зуев пошел впереди, я чуть сзади. Михалыч включил дальний свет – и поехал на «козле» за нами. Шли мы недолго, километра полтора. Грабители старались идти по тротуару, их следы были хорошо видны. Время – полпятого утра, на улице – никого. Следы привели аккурат к хрущевке. Мы посмотрели на окна. Свет горел только на последнем, пятом этаже. Злодеи делили награбленное.
 - Там они, - указал рукой Михалыч. – Добычу делят.
 - Я – наверх, - приказным тоном произнес Зуев. – Михалыч, вызывай подмогу – и ко мне.
 - Ты, Колян, - старшина посмотрел на меня, - стой под окнами. У тебя оружия нет, тебе туда нельзя. Тут от тебя пользы больше будет. Вдруг попытаются сбежать.
   Вызвав подмогу, Михалыч побежал наверх.
 - Не подкачай, малец! – крикнул он мне на ходу.
 - Постараюсь! – ответил я.
   Минут через семь подъехало сразу два экипажа.
 - Где они? – ко мне подбежал капитан, командир роты.
 - На пятом этаже. Вон свет горит, - указал я.
 - Погнали! – крикнул капитан. – Ты стой здесь, смотри за окнами, - продублировал он приказ Зуева.
   Ребята поднялись наверх, и началась суматоха. Михалыч постучал в дверь, там зашевелились.
 - Кто? – спросил молодой голос из-за двери.
 - Милиция, открывайте! – гаркнул Михалыч.
 - Ага, щас! – раздалось из-за двери и тут же прозвучал выстрел.
Пуля попала Михалычу в живот. Потом он полгода кантовался по госпиталям, ему удалили селезенку и часть кишечника. Пока проходила реабилитация, он ходил с катетером в животе, к которому подсоединялся калоприемник. До пенсии ему оставалось полтора года. Доработать ему не дали. Уволили с мизерной пенсией по инвалидности.
   Зуев после выстрела разрядил пол-рожка из калаша по двери. За дверью затихли.
 - Эй, будете открывать? – крикнул он в квартиру. Тишина была ему ответом. Тогда он решил выбить дверь ногой. Как только Зуев начал дубасить по двери, из квартиры раздалось два выстрела. Одна пуля прошла мимо, а вторая точно попала в пятку старшины, раздробив кости. Два года после ранения он ходил с палочкой. В ППС его не вернули, перевели в дежурку, помощником.
   Больше ребята в квартиру не совались, пытаясь уговорами убедить грабителей сдаться. Михалыча и Зуева отвезли на канарейке в больницу.
   Через десять минут в квартире началось движение. Раздались выстрелы, и все затихло. Командир роты одним ударом плеча вышиб дверь и влетел в квартиру. На полу лежало два трупа, а в углу плакал молодой парнишка, прикрыв голову руками. Он рассказал, что один из подельников, стрелявший в милиционеров, убил его друга и застрелился сам. Баллистическая экспертиза потом ничего не смогла установить. Но было похоже, что он сам застрелил дружков, подкинув пистолет к трупам. Да и в дверь, скорее всего, стрелял он. А застрелил он своих подельников, чтобы скрыть от следствия, что он и был главным вдохновителем и организатором банды. Но это уже должен был решать суд, ведь эти предположения следствия были недоказуемы.
   Из «ювелирки» они взяли три баула: «брюлики», золото, столовое серебро и диковинную по тем временам платину. Родом из Молдавии, они гастролировали по всей России. За ними тянулся целый шлейф преступлений, включая убийства. Задержанный все валил на подельников. В Молдавии они уже три года были в розыске.
Так я прошел свое первое боевое крещение, «отсидевшись» под окнами.
   А через три дня началась Чечня. Если бы не ментовка, мне был прямой путь в Чечню, пушечным мясом. Приписан я был в спецназ. Попав в весенний призыв, к декабрю я бы уже закончил учебку, и с двумя «соплями» на погонах отправился бы прямиком в Грозный. Первыми туда как раз входили различные спецслужбы. Прошел слух, что милицию по всей стране переведут на казарменное положение. Но все обошлось, нас не тронули. На «казарму» перешли сотрудники южных регионов, граничащих с Чечней. По отделам пошла разнарядка об откомандировании от каждого отдела по десять человек. От управлений – по двадцать. Нас, постовых, пока не трогали. Тридцати процентный недобор ППС был сдерживающим фактором при отправке в зону боевых действий. Первыми поехали офицеры: опера, следаки и другие. Через три месяца из десяти человек вернулось восемь. Говорили, это еще хороший результат. В других отделах потери были огромные. В Чечню заманивали льготами: тройной оклад плюс день за три. Многие верили. На самом деле все было не так радужно. Оклад рядового милиционера мизерный. Заработная плата складывается из различных выплат: оклад, пайковые, рабочие дни в выходные и праздники, ночной и вечерний коэффициенты, премии, доплаты и так далее. Хотя и после всех доплат зарплаты милиционера хватает на хлеб… И все. Недостачу зарплаты мы компенсировали с простых граждан. Мы, как щипачи, шакалили по улицам, выискивая жертв. План по административным правонарушениям – пять «палок», то есть пять составленных протоколов на экипаж, мы оставляли «на потом». Сначала – себе, потом – государству.
   Существует ли в милиции и ГАИ план по выявленным правонарушениям, или, как ее называют, палочная система? Да, существует. Каждый экипаж, что ГАИ, что ППС, что ОВО, должен за смену составить пять протоколов на правонарушителей. Или доставить этих правонарушителей в отдел, если у них нет документов, или они отказываются подписать протокол. Это негласно. Гласно – никакого плана нет, все идет самотеком. Если бы все шло самотеком, ни преступников, ни правонарушителей не было бы вообще. Или – единицы. Милиционеры занимались бы своими делами, преступники – своими. В наше время начальство, кроме протоколов, ничего с нас не требовало. Изредка – пол-литра или литр водки. И на «хлебные» посты нас ставили по очереди, чтобы не обидно было. Сегодня и постовые, и гаишники платят начальству, выкупая «хлебные» места. Сейчас, кроме плана по протоколу, постовой должен сдать начальству пятьсот рублей. Гаишник – от двух тысяч и выше. Называется это «на развитие отдела». Деньги эти напрямую идут в карман начальства. Не нравится – увольняйся или переводись в другой отдел. Не хочешь по-хорошему – сгноят или подставят. Для начала будут ставить на такой маршрут, где за сутки проходят два прохожих и гужевой транспорт. А потом поймают на взятке подосланным из отдела собственной безопасности человечком. И тогда – уголовное дело и увольнение из «органов» по статье. Если даже не посадят – с таким «волчьим билетом» путь в госорганы «заказан». Рыночная экономика, блин! Тех, кто стоит на таких дальних постах, называют «смертниками». Потому что УСБ в первую очередь едет туда, прекрасно понимая, что в ментовке «берут» все. А с «денежных» постов «гайцы» им также отстегивают, как и начальству. Работникам собственной безопасности тоже кушать хочется. УСБ арестовывает только тех, кого слило начальство. По собственной инициативе они не имеют права никого арестовать. Иначе их самих арестуют из-за круговой поруки. Рука руку моет. Помню, был случай. Один опер узнал, сколько бандиты отстегивают за закрытие дел начальнику криминальной милиции и написал на него жалобу в УСБ. На следующий день «уэсбэшники» арестовали его, подкинув десять грамм героина. Ему дали пять лет. Честный мент отправился топтать «красную» зону. Честные рядовые менты. Честные, я имею в виду, те, кто не отпускает бандитов, педофилов и насильников на свободу. Честные – это такие, как мы, щипачи, зарабатывающие на банальное пропитание. Так вот, таким, как мы, приходилось подрабатывать в автосервисах слесарями, сторожами в детских садах, охранниками в магазинах и на автостоянках. На замок «щипачеством» не заработаешь. Максимум, на что можно было отложить немного денег – на старенький жигуленок, или уж если вообще несколько лет ничего не есть – на древнюю иномарку. Более-менее честные офицеры подрабатывали в банках. Ночи напролет они жрали там водку и тушили «бычки» о мониторы, пока одна из смен не перестреляла друг друга, напившись до «белуги». Поссорившись, слово за слово, они оба выхватили пистолеты и открыли стрельбу. Один был потрезвей, и выстрелил коллеге в ногу. Тот в ответ шмальнул ему в грудь. Итог – несколько месяцев на больничном и увольнение с позором.      
   В ГАИ вообще сложилась парадоксальная ситуация – сотрудники должны при сдаче дежурства принести не только составленные протоколы, но и деньги для начальства. Не принесешь – в следующий раз поставят на деревенскую дорогу, мух ловить. Принес – молодец. В следующий раз окажешься на «хлебном месте». Если же особо умные начинают «крысить», то есть оставлять все деньги себе, не делясь с начальством, то таких начальство при помощи ментовской системы уничтожает. Прекрасно зная, что берут все, они натравливают на таких службу собственной безопасности. Те быстренько берут их за получение взятки при исполнении служебных обязанностей. Минималка – увольнение с позором и условный срок. Максималка – несколько лет «красной» зоны. Я прекрасно помню, как набирали людей в УСБ. Сначала предложили набирать туда сотрудников на добровольной основе. Идти туда добровольно никто особо не хотел. Кроме тех, у кого рыльце было в пушку и над которыми уже «висел» срок. Те с удовольствием пошли добровольно. Остальных туда перевели в приказном порядке – всех пьяниц, тунеядцев и наркоманов. А теперь представьте себе такую службу безопасности. Будут они ловить своих? Конечно, нет. Потому что собираются все вместе вечером после работы и бухают до помутнения сознания. Потом «уэсбэшники» часто звонили нашему начальству перед очередной проверкой, чтобы те заранее подготовились к ней.   
   Также у «гайцов» существует «общак», как и у всех остальных подразделений, куда скидываются все, кто стоит на дороге. Деньги из него идут тем, кто сидит в кабинетах, но не занимается оформлением документов – кадры и так далее. Потому что те, кто занимается оформлением документов – выдачей водительских удостоверений, техталонов, постановкой автомобилей на учет, и так далее, зарабатывают больше тех, кто «стоит» на дороге. Они тоже «чехлят» начальству и на «общак». «Общак» нужен для того, чтобы помогать «гиббонам», попавшим в непростую ситуацию. На адвоката, если попался, на медицинскую операцию, и так далее. К примеру, дэпээсник простыл, не вышел на работу. Ему дали больничный на две недели. Кто будет кормить его семью? Нищенскую зарплату он пропивает в первый день после получки. Живёт он на деньги, полученные от водителей. Немаленькие деньги. У него семья – жена и двое детей. Хорошая квартира, дорогая иномарка. Жена не работает, целыми днями пропадая и тратя деньги в бутиках, соляриях и модных магазинах. С младшим ребенком сидит няня, чьи услуги стоят недешево. Старший посещает частный детский сад и курсы английского или какого-нибудь другого языка. Сам он любит поесть ненароком черной икорки с олениной (это правда, видели ли вы где-нибудь худого гаишника?).  Так как же этот пидр (полицейский инспектор дорожного регулирования) сможет прожить на официальную зарплату? Ответ: никак. Вот для этого и существует «общак». Деньги, которых ему не хватает на жизнь, пидр получает из «общака», заставляя тем самым других пидров работать и трясти деньги с простого люда еще больше. Как гайцы «разводят» на дорогах – это другая тема. Кто-то скажет, что и на старуху бывает проруха. Не всегда. Что бы вы ни делали, что бы ни говорили, главный на дороге – он. Вы можете махать кулаками только после «драки». Огнетушитель, аптечка – это все мелочи. Если гаишник захочет придраться – он придерется в любом случае. Если человек не понимает – просто порвет или выкинет его водительское удостоверение. А что у нас бывает за езду без прав? Правильно, штраф для водителя, пятнадцать суток для него же, штрафстоянка для машины, суд. Вот чем заканчивается «качание» прав. Да, сейчас можно снять гайца на мобилу, купить видеорегистратор, придумать еще что-то. Но, поверьте, не такие уж они дураки. Десятилетиями они стоят на дороге и придумывают все новые, изощренные способы изъятия денег у лошков. Чего только стоят ловушки на дорогах, где одни знаки противоречат другим, и где тут как тут нарисовываются гаишники. В одной Москве их несколько тысяч. А вы хотите поймать их  на видеокамеру. Да они на дороге собаку съели. А то и не одну. Потому что на смене едят шаурму и другую гадость с собачьим мясом.
   Самый простой способ привезти протоколы в отдел – начеркать их на пешеходов. Гаишники имеют право ими заниматься. Как их ловят? Останавливается машина с трезвым водителем. Придраться не к чему. Ему вежливо разъясняется, что если он хочет хорошо на свете жить и с гаишниками дружить, они на него составят протокол о переходе дороги в неположенном месте. Если он отказывается, к нему применяется весь комплекс мер – от осмотра багажника, салона автомобиля, и наличия аптечки с непросроченными! медикаментами, и непросроченным огнетушителем, до сличения номера двигателя с номером, указанными в техпаспорте. Если водитель умный, он соглашается не тратить время и оплатить двести рублей штрафа в ближайшей сберкассе.  Если нет – он проходит полную процедуру милицейского воспитания. Хотя долго мурыжить «жидовскую рожу» у них тоже резона нет. У них, как ни у кого других, время – деньги. Поэтому «гиббонам» очень не нравится, когда им попадаются «сильно умные», всякие адвокатишки и прочие правозащитники, которые начинают качать права и отнимать у них время. От таких они стараются побыстрее избавиться и уже начать работать на себя и «зарабатывать» деньги. Еще один способ – придраться к пьяному водителю. Мзда – пятьдесят-шестьдесят тысяч рублей. Неплохая прибавка к пенсии, не так ли? Но где взять столько пьяных водителей, чтоб жизнь мёдом казалась? Все очень просто – их и так много стало после отмены максимально разрешенного содержания алкоголя в крови. Почему? Потому что тот, кто выпил квас, спиртосодержащие лекарства, кефир, поел чеснок, почистил зубы фторсодержащей пастой,  и так далее, перед тем, как сесть за руль, тот – пьян! Прибор покажет ноль целых ноль десятых содержания алкоголя в крови. И не важно, что вы не пили. Трезвым считается только тот, вдыхаемые пары которого показывают чистый ноль. Если уж «гайцы» и таких не смогли поймать, существует простой способ – прежде чем дать подышать вам в трубочку, он засовывает в нее ватку, смоченную в водке. Вы дуете – и, о, боже! Вы пьяны! Пришлите, пожалуйста, «пятьдесят» рублей, если не хотите лишиться прав на полтора года. Вот так отменой допустимой нормы алкоголя в крови гаишники обогатились в очередной раз. Потому что более половины водителей, пойманных за «пьянку» за рулем, на самом деле находятся не в алкогольном опьянении, а с «бодуна», с остаточными явлениями алкоголя в крови. У нас пьет полстраны. И половина от этой полстраны с утра садится за руль для поездки на работу. Руководство государством, понимая все это, и не имея возможности влиять на этот процесс, закрутили гайки по полной, чем вызвали бурю негодования в обществе.               
   Каждый год план по правонарушителям увеличивается – министерство внутренних дел должно отчитываться перед правительством и президентом о «беспрецедентном в количественном отношении» раскрытии преступлений и административных правонарушений. Сейчас, в связи с реформой МВД, на каждый отдел ГИБДД «повесили» по несколько сот протоколов в сутки. Это неподъемная ноша для «гиббонов». Даже если они начнут скакать по деревьям. Ведь сначала все работают на себя, и только потом – на государство. Может, план они этот и смогли бы осилить. Но как же их семьи? Обрекать их на нищету, как живет большинство населения России? Так не для того они устраивались в ГАИ. Получается – даешь только государству и ничего себе? Так не бывает. Поэтому пидры придумали хитрость – при увеличении плана весь батальон пишет заявления об увольнении. Начальство ругается, причем в основном, матом, но идет навстречу – им тоже семьи кормить надо. Не будет подчиненных – не будет «отстежки». Когда ГИБДД занималось выдачей талонов техосмотра, деньги сыпались на гайцов с неба. Техталоны выдавались кому попало – даже ведра с гайками могли получить официальный талончик. Когда правила прохождения техосмотра ужесточили, заставляя автолюбителей гнать машины в ГАИ для фотографирования, пидры пошли на хитрость: они стали пользоваться фотошопом. Если в базе имелась машина, похожая на вашу, они меняли на компьютере ее цвет на ваш, и переделывали государственные регистрационные номера, исправляя их на ваши. Борьба с коррупцией обернулась вымогательством лишней тысячи рублей с автовладельцев.   
   У нас, постовых, были свои принципы: не брать денег у убийц, насильников, наркоторговцев. Хотя всех вышеперечисленных за три года работы в милиции я не ловил. Пьяных, бездомных, обколотых, обдышанных, незарегистрированных, бездокументных – ловил. А вышеперечисленных – нет. Мы даже проституток не ловили. У них была либо «фээсбэшная» крыша, либо «эмвэдэвская», министерская. У наркоторговцев крыша – отдел по борьбе с наркотиками, а сейчас еще и наркополиция. Убийц опера за бешеные деньги могли отпустить на месте. Насильников – тоже. Оперов иногда ловили. Редко, но ловили. Часто потом они возвращались. За недоказанностью. Хотя брали все. Но, как мне объяснили умудренные опытом сотрудники, виноват не тот, кто берет, а тот, кто попадается. Как-то мы бухали с операми, и у нас зашел разговор про преступников. Опер честно признался мне, что если он поймает убийцу на месте преступления и у него будет при себе пара тысяч «зелени», деньги он заберет себе, а убийцу посадит. Или отпустит. По настроению. Если у злодея крыша хорошая – отпустит, если нет – посадит. А если у него при себе не будет пары «штук», но злодей сможет их достать, он его отпустит и будет ждать деньги. Улики он, по возможности, потом уничтожит. Незадолго до моего прихода в милицию такой горе-опер стал начальником криминальной милиции. В это время на свободу вышел браток, которого начальник, еще будучи опером, упек за решетку на несколько лет. Браток, недолго думая, пришел на прием к начальнику, предъявить счет. Начальник послал его матюгами, и пообещал закрыть еще на несколько лет. Тогда браток достал гранату, выдернул чеку, и взорвал себя вместе с оперативным работником.
 - Нет тела – нет дела, - любил приговаривать мой знакомый, матерый опер. – Только дураки думают, что чистосердечное признание смягчает наказание. Чистосердечное признание отягчает участь подозреваемого в совершении преступления.   
   Об операх можно написать отдельную книгу. Иногда им приходилось отпускать на свободу «агентов». «Это – агент», - объясняли они руководству, - он предоставляет нам оперативную информацию». «Но он же убил человека!» – парирует начальство. Опера отвечают: «Мало по улице ходит убийц? Одним больше, одним меньше, какая разница!» Стиль работы оперативников потрясает. Найденные автомашины из ранее угнанных они часто оставляли себе и разъезжали на них по городу. Они предлагали хозяевам выкупить у них машину за полцены, и если те отказывались, машина оставалась у оперов. Иногда они ездили на машинах, отобранных у бандюгов. Например, они сажали преступника и знали, что он не выйдет на свободу несколько лет. Тогда они находили на воле тачку, на которой он ездил до отсидки, и оставляли себе. Хозяин все равно мотает срок. У хорошего опера раскрываемость доходит до ста процентов. Какими методами они этого добиваются – тайна за семью печатями. Для непосвященных. Для своих все просто. Как об этом пишут несознательные журналисты, показания с арестованных выбиваются под пытками. Для опера же – это каждодневная, рутинная работа, которая не ассоциируется в их мозге ни с какими пытками. Чтобы не бороться с реальной преступностью, оперативные работники фальсифицируют уголовные дела. Преступления списываются либо на наркоманов, либо на алкашей. От семидесяти до восьмидесяти процентов раскрытых уголовных дел – подставы самих оперативников.   
   Самый невинный способ пытки – «ласточка». Подозреваемого кладут на пол, сковывают сзади наручниками руки и ноги, и притягивают их друг к другу. Оставляют арестованного лежать на полу и идут пить чай. Или лопать водку. Через два-три часа даже несознательный арестант признается во всем на свете. Еще из невинных способов – резиновая дубинка, обмотанная полотенцем. Следов не оставляет, а почки «подсаживает» будь здоров. «Слоник» - деликатный метод выбить показания. На голову подозреваемого одевается противогаз с закрытым воздушным клапаном. Несколько минут – и клиент созрел. Он берет авторучку и подписывает все, что ему подсовывают. Для непробиваемых предусмотрен «Суперслоник» - это когда на голову одевается полиэтиленовый пакет, а горло обматывается скотчем, чтоб воздух не проходил. Пара минут – результат тот же. Удушение, или, как говорят судмедэксперты – асфиксия. Из изощренных способов – «бутылочка». Здесь нужен жирный крем и крепкие нервы. Не каждый опер выдержит такое. С арестованного снимают штаны вместе с трусами. Сопротивляться он не может – руки, пристегнутые сзади наручниками, не работоспособны, да и почки побаливают. Беднягу сажают на корточки, а под копчик подставляют стеклянную бутылку емкостью ноль тридцать три или ноль пять литра, смазанную чем-нибудь жирным. Майонезом или подсолнечным маслом, например. Для особо строптивых предусмотрена бутылка из-под шампанского. Постепенно ноги подозреваемого слабеют, и он начинает насаживаться на горлышко бутылки. Понятливые подписывают все, что им подпихивают опера, как только их взгляд падает на стеклянную посуду. Остальные – мучаются. В конце концов задержанные подписывают все, что им дают. Если под рукой нет стеклянной тары, в ход идет ПР-72(палка резиновая), неороссийский «демократизатор», появившийся на заре перестройки. Нету майонеза и масла? Пожалуйста – гуталин, он тоже жирный. Это доставляет особое страдание задержанным. Все потому, что признательные показания обвиняемого дают право милиционеру не заморачиваться с доказательной базой – ведь подозреваемый сам во всем признался. Что еще тут можно расследовать? Потом немногие дела рассыпаются в суде. Одна десятая процента. Это официальная статистика.               
   Оправдательных приговоров в России – 0,1%. За каждый оправдательный приговор прокурор получает выговор. Если у прокурора будет три выговора за год, ему грозит увольнение. В суде еще проще – судья обязан писать объяснительные записки за каждый оправдательный приговор. Потому что должен быть рост показателей отчетности, или раскрываемости преступлений. В правоохранительных органах   действует правило, согласно которому милицейские подразделения не могут снизить количество привлеченных к ответственности лиц по сравнению с аналогичным периодом прошлого года. Иначе они получат отрицательную оценку своей деятельности. Принципы оценки таковы: использование цифровых критериев и сравнение с показателями предыдущего года. Отсюда приписки, «левые» (полностью придуманные и «раскрытые» операми) уголовные дела, и так далее, и тому подобное. Лишь опытные урки идут в «отказ». Особо отчаянные напоминают операм об их семьях. На воле время летит быстро. Не успеешь оглянуться – а бывший преступник уже на свободе. Как снизить количество преступлений, не предпринимая никаких мер по борьбе с преступностью? Не регистрировать преступления! За время моей службы в милиции у меня три раза сливали бензин с автомобиля, стоящего во дворе. Два раза крали аккумулятор, два раза вытаскивали магнитолу. Писать заявление в милицию по таким мелочам не имеет смысла. Их все равно никто не зарегистрирует. «Висяки» не нужны никому. Сейчас у честных граждан вытаскивают кошельки и телефоны сотнями тысяч. В милицию, зная, что все равно не помогут, заявляет один из десяти. Ушлые менты регистрируют каждое третье заявление, находя различные отговорки. Преступников арестовывают одного из ста. Сажают каждого второго. Откуда тогда у нас миллион осужденных? Это честные люди, попавшие в сложные жизненные ситуации, липовые генеральные директора и просто граждане, попавшие не в то время не в то место. Преступников из них – единицы.   
   Однажды я был свидетелем такого допроса «с пристрастием». «Кололи» молодого наркомана. Он «дернул» автомагнитолу из машины. Не знал стервец, что она оборудована бесшумной сигнализацией – сигнал напрямую шел на пейджер хозяина. Автолюбитель тут же вызвал ментов, взял с собой деревянную палку поувесистей и занялся воспитательной работой.
   Напуганный наркоман вытирал кровавые сопли в кабинете опера и рассказывал. Это – вторая магнитола в его жизни. Первую он стянул месяц назад – не хватало на дозу. У опера же «висело» семнадцать эпизодов по магнитолам. Он, недолго думая, стал внушать наркоману, чтобы он взял на себя их все.
 - Какая разница, - убеждал он. – Что так от трех до пяти, что – так. Там, где два, там и семнадцать.
Наркозависимый не верил, и правильно делал. Но тут в ход пошли испытанные приемы – и через полчаса клиент «созрел». Подписался он под всеми семнадцати эпизодами. Вместо условного срока получил он четыре года «строгача», а опер – премию и внеочередное звание.
   Однажды я встретил одноклассника, пошедшего по «кривой дорожке». До этого у него было две ходки – и то по малолетству. А тут загремел по «полной» за убийство. Но через полгода вышел.
 - Как так? – изумился я.
 - Да так, попал не в то время не в то место. Пил с друзьями, тоже бывшими зеками, отрубился. Утром проснулся на хате – рядом труп. Помню, что не убивал. Ментов, естественно, вызывать не стал, ушел. Добрые соседи запомнили. Через неделю арестовали. Кололи так, что чуть почки в унитаз не смыл. Выбили несколько зубов. Подписал все, что хотели. Дело быстренько состряпали – и в суд. Там оно и рассыпалось. Судья принципиальный попался, молодой. Он возьми, да брякни: «Как вы убивали?» «Табуреткой по голове». «В какое место?» «В висок», - говорю. «Покажите, как вы убивали». Я показал, забыл, что опера мне говорили. «Вы убивали потерпевшего левой рукой?» «Да», - говорю. «Я – левша». «Он стоял к вам лицом?» «Да!» Прокурор схватился за голову. Судья говорит: «Потерпевший был убит в левый висок!» Я – в отказ, говорю: «Да, да, в левый. Ошибся я. Наотмашь бил. Не помню. Пьяный был». Потом – вопрос за вопросом, понял он, судья, что дело белыми нитками шито. Прокурор красный сидел, как рак. Судья дело на доследование отправил. А меня через три месяца выпустили. Во как бывает!
   Один раз опера привезли совсем сопливого доходягу. Ему не было и семнадцати. Они решили взять его на понт. Посадили его за стол, положили перед ним «засвеченный» пистолет и спросили:
- Это твой пистолет?
 - Нет.
 - На, подержи его. Ни разу не держал в руках оружие? Бери, бери, не бойся.
 - Красивый! – сказал юноша.
 - Нравится?
 - Да.
 - А ты знаешь, что на нем твои отпечатки пальцев? Да-да! Экспертиза покажет, что на этом стволе твои пальчики.
 - Ах, вы, сволочи!
 - Лучше колись сразу. Когда, где и за что убил. Трёху скостят. А за малолетсвом, может, и вовсе условным сроком отделаешься.

Глава 3
   В январе меня поставили на рынок. Пятидневная рабочая неделя, как у белых людей, с девяти до шести, включая час на обед. Вот где было золотое дно! Не было и дня, чтобы я возвращался домой пустым. Одна, а то и две сумки, забитые фруктами, мясом, колбасой. Мне дали наставника, младшего сержанта Чернова. Он учил меня, как надо работать. В первый день он подвел меня к палатке с сигаретами, и спросил:
 - Ты что куришь?
 - «Пегас», - отвечаю.
 - Да нет, из хороших.
 - Из хороших – любые.
 - Кэмел подойдет?
 - А то!
Чернов сунул голову в окошко, и сказал:
 - Две пачки «кэмела».
Сигареты он получил бесплатно. Закурив по одной, сержант объяснил:
 - Здесь Гиви работает. Никак регистрацию не сделает. Вот мы его и держим на крючке.
 - А если в следующий раз не даст? – не понял я расклада.
 - А если не даст, то мы его будем каждый день в отдел возить. А не поймет, и по несколько раз свозим. Пускай покатается. Поэтому в его интересах дружить с нами.
   Рынок – это золотое дно. Мы, милиционеры, воспитывали в себе толерантность на рынке. Воспитал и я. Тыкни пальцем вокруг – и попадешь в инородца. Всё на рынке принадлежит им. Даже хохлушек, торгующих на их точках, они считают своей собственностью. Всё принадлежит южанам, поделено и распределено. Диаспора – это тайное общество, законспирированное получше масонских лож. Из нее ничто не выходит. Ни информация, ни слухи, ни люди. Ничего. Она полностью закрыта от окружающего мира. Каждый член клана обязан скидываться в «общак» диаспоры для решения текущих проблем и вызволения из аулов их необустроенных, нищих братьев. За это диаспора никогда не сдаст тебя ни правоохранительным органам, ни бандитам. В диаспорах действует омерта – взаимное укрывательство, или круговая порука. Член клана никогда не скажет того, что запрещено омертой. При необходимости каждый торговец рынка, приехавший с юга – боец диаспоры. По-крайней мере, с ножами они не расстаются никогда. Если нужно – под штык встанут все. Поэтому при разборках со славянами и другими национальностями верх практически всегда берут южане. То, что уже завоевано или захвачено инородцами – они ни за что не отдадут. Костьми лягут, но не отдадут. На место ушедших приедут новые. С диаспорами практически невозможно бороться. Чтобы узнать, что происходит внутри, требуется внедрение в диаспору агента спецслужб. Но как его туда внедрить, если он не родственник, не брат и не сват членам клана? Чужакам в диаспору путь заказан. Можно было бы разработать многоходовую операцию по внедрению агента и выявлению преступных элементов в диаспорах. Но кто этим заниматься будет? ФСБ? У нее итак много работы – на свете еще так много несогласных с действующей властью, и их требуется всех переловить и пересажать. Тут не до диаспор. При совершении преступления членом клана, если нет возможности откупиться, и южанину грозит арест, его отправляют на родину. А перед ментами строят из себя дураков и разводят руками: мол, ничего не знаем, ничего не ведаем. Был человек – а сейчас нету. Уехал на заработки. Или женился. Власти одного большого мегаполиса, поняв, что с инородцами бороться бесполезно, отдали им на откуп все вещевые, продуктовые и овощные рынки. За это диаспоры скидываются всем миром на мэрские нужды. И аппетиты, говорят, у этого мэра нешуточные. Сейчас-то его наверняка уж сняли.
   Старослужащие рассказывали, что в нашем городе до 1984 года вообще не было южан. Кроме интеллигенции: преподавателей, инженерно-технических работников, врачей. Первые два южанина появились на рынке теплым бабьим летом восемьдесят четвертого. Они приехали из Грузии зарабатывать деньги. Работать они не хотели, да и не умели. Они хотели денег. Чтобы заработать деньги, грузины решили торговать. Они предлагали жителям гвоздики по приемлемым ценам. Не дешево, но и не дорого. Им надо было занять свою нишу на рынке. Любящие мужья букетами скупали цветы для любимых жен. Бизнес пошел. Вскоре появился третий грузин, уже с апельсинами. И пошло-поехало. Договариваться с властями они умеют. В советские времена эти горе-предприниматели вместе с фруктами привозили в город и различные болезни. Помню, как в детстве в городе закрыли все школы на карантин из-за желтухи. Две недели сотрудники санэпидемстанции обрабатывали школы, чтобы предотвратить эпидемию вирусного гепатита. Привезли инфекцию вместе с плохо прожаренными семечками. Потом были «дикие» девяностые, когда шли войны за сферы влияния. Были и взрывы, и стрельба, и поджоги. Людей убивали почем зря. Отголоски этих войн слышатся до сих пор. Сначала грузин с рынка вытеснили армяне, армян – славяне. Со славянами долго воевали азербайджанцы, пока не расстреляли местного славянского авторитета в собственном ресторане за обедом. Рынок полностью перешел к азербайджанцам. Вскоре армяне подвизались в сфере общепита, приватизировав все кафе и рестораны в городе. После этого в городе расплодились «Хачовни». «Хачовня» - это смесь харчевни и чайханы. Сейчас с ними произошли комические метаморфозы: их хозяевами являются «носатые россияне» с российским гражданством, повара – узбеки, официантки – украинки, посудомойки – молдаванки, грузчики – таджики, шеф-повара – киргизы. Из чего готовят в таких заведениях – отдельный вопрос. Человек в здравом уме шарахается от таких «нео фаст-фудов» в сторону. Грузины ушли в криминал. Славяне занялись розничной торговлей, саунами и перевозкой пассажиров. Азербайджанцы также подмяли под себя все автосервисы. Город поделили на сферы влияния. Каждый «чехлил» местным царькам за свой бизнес. Чтобы ни менты, ни налоговая, ни СЭС с пожарниками не открывали рты. А по вечерам местные авторитеты собирались за карточным столом с прокурором города, начальником милиции и мэром. И проигрывали машины, дачи, квартиры, рабов.
   Сейчас в нашем городе столько южан, что они скупают квартиры в новых домах уже не этажами, а целыми подъездами. У чернопузых уже появились баи, они покупают землю вокруг подмосковных городов гектарами, строят на них курятники в три-четыре этажа с комнатушками три на три метра, рассчитанных на шесть человек, благодаря  трехъярусным кроватям, и сдают их своим соплеменникам, зарабатывая деньги даже на них. Вокруг Москвы расплодились целые поселки нелегалов. Почти половина учеников в школах – умненькие, черноглазенькие, черноволосенькие детки с раскосыми глазами и не по-детски хваткими замашками. Сейчас дети инородцев толкают дурь в школах, подсаживая своих одноклассников на наркоту. В школах, под пристальным присмотром взрослых наркодилеров, они создают целую наркосеть. Кто будет проверять детей? Сами дурь они не толкают, предпочитая набирать наркодилеров из учеников. Наркотики они передают им за пределами любимых школ, чтобы не навлечь на себя подозрения. А наркодилеры-ученики продают наркотики за дозу или за долю малую, если их еще не успели подсадить на наркоту. Южане считают себя хозяевами города, хотя по факту являются гостями. И ничего с этим сделать нельзя – потому что толерантность.
   Население нашего города – двести тысяч человек. С «гастерами» - двести пятьдесят тысяч. На весь наш город приходится одна больница без высокотехнологичного оборудования, ветеринарка, как мы ее называем, детская и взрослая поликлиники. Больница была построена в шестидесятые годы и рассчитана на шестьдесят тысяч населения. Сейчас населения – почти в пять раз больше. Поэтому попасть в больницу сложно, только за деньги или по вызову «скорой». Но опять же, берут только тех, кто точно останется жив или заплатит деньги врачам. Пенсионеров после шестидесяти лет не берут вообще, предоставляя им право потихоньку умирать дома, век-то свой они уже отжили. Еще докторов очень сильно развратили «гастеры», «смуглокожие» без гражданства и медицинских полисов. Им без денег в больнице делать нечего. Поэтому, когда в больницу попадает местный житель, врачи ставят диагноз и округляют глаза: «А деньги где?» Без денег они к вам вообще не подойдут. Поликлиники – и взрослая, и детская также были рассчитаны на шестидесяти тысячное население. Поэтому там всегда очереди и постоянные перебранки между обследуемыми. Люди занимают очередь в регистратуру с ночи. Врачей-специалистов не хватает, либо нет вообще. Новые дома растут как грибы. А детские сады, школы и больницы не растут вообще. Школы хоть остались с советских времен. Дети ходят в них учиться в три смены. А вот с детскими садами хуже. В лихие девяностые часть из них передали пенсионному фонду, налоговой инспекции, фонду социального страхования и другим государственным структурам. Поэтому очередь в сад у нас составляет восемь лет. То есть очередь в сад доходит до ребенка, когда он уже учится во втором классе. И это происходит не в Средние века. И не в Африке. Это – в шаговой доступности от Москвы.
   Приезжие из соседних стран действуют по примеру Косова – приехав в гости на время, они остаются навсегда, и начинают вводить свои законы и правила, считая эту землю своей. Поэтому они плюют на законы и обычаи коренного населения, и начинают размахивать пистолетом в метро, таранить Могилу Неизвестного Солдата на джипе, перекрывать целые проспекты и площади для совершения ритуальных обрядов, не пропуская врачей и машины «скорой помощи» к больным. Они считают, что им дозволено все – грабить, насиловать, убивать. И коррумпированные высокопоставленные милиционеры потворствуют им в этом. Иноземцы готовы работать в России за гроши, лишь бы остаться здесь. На родине, куда они регулярно перечисляют деньги, семья из четырех-пяти человек может жить на одну тысячу рублей в месяц. За тридцать тысяч можно купить частный дом с большим участком земли. Здесь гастарбайтеры тоже стараются жить на тысячу, питаясь хлебом и бомж-пакетами. Занимая рабочие места россиян, они развращают как власть, так и работодателей, сбивая цены на работу. Проследить процесс интеграции инородцев в Россию несложно. Сядьте в любой пригородный автобус из Москвы в область, особенно в сторону промзон – половина пассажиров там будет иностранного происхождения. А вспомните, что было еще несколько лет назад. Иноземцев было единицы. Сначала, несколько лет назад, в автобусах ездили исключительно славяне. Водитель тоже был славянином. Через некоторое время водители посмуглели и перестали говорить по-русски. Еще через некоторое время два-три пассажира также стали смуглыми. Сейчас в автобусах – половина смуглых людей. Что будет еще через несколько лет?   
   Дети гор – прирожденные торговцы. У них это в крови. При торговле они руководствуются лишь одним правилом: не обманешь – не продашь. Вы спросите у такого торговца, почем пучок петрушки. Он вам ответит, что десять рублей. А если вы его тут же спросите, положив пучок в сумку, сколько с меня, вы получите ответ: «Пятнадцать рублей». Как говорится, наври в глаза – все божья роса. Особое умиление вызывают их ценники: «Свекло», «Кортошко», «Марков», «Низамирз. жидкст». Всё у них продумано, расписано по мелочам. Фрукты и овощи лежат на прилавках красивыми боками к покупателю. Бока с гнильцой развернуты в сторону продавца, чтобы искушенный покупатель ничего не заметил. Горец будет уверять вас, что самый лучший товар на рынке – у него. Хотя весь рынок закупается на одном и том же оптовом складе по одной и той же цене. При этом он будет называть вас братом и лучезарно улыбаться, обвешивая вас на весах. Накидывают южане на свой товар две, три, а то и четыре цены. На некоторые виды овощей и фруктов, цветов, наценка доходит до полутора-двух тысяч процентов. Например, на дыни и арбузы. Такие прибыли сравнимы только с торговлей наркотиками. Минимальный доход одной точки на рынке, торгующей овощами и фруктами – тысяча долларов. Это при плохой погоде в плохой день. Торговля происходит по предварительному сговору – весь рынок держит одни и те же цены на одинаковые товары. Даже на гнилье горцы предпочитают не скидывать цену. Следуют они таким принципам: лучше выброшу на помойку, а цену не сброшу. Патрулируя рынок, мы не раз были свидетелями того, как инородцы тоннами выбрасывали гнилье на помойку за рынком. Руководствуясь вышеизложенными принципами, южанин, только-только приехавший из аула, тут же нанимает продавца на точку, предоставленную ему диаспорой. А уже через полгода покупает себе квартиру. Продавцов в те времена предпочитали набирать из украинок, сейчас – из таджичек, узбечек и киргизок. Хохлушки были бесправны и абреки делали с ними все, что заблагорассудится. Потому что украинки тогда зачастую жили вместе с горцами в одних и тех же съемных квартирах. А что, двойная польза: платишь за съем квартиры на круг и бесплатно получаешь коитус, или генитальный контакт двух особей. Еще через полгода «носатый» покупает на рынке свою точку и – работает уже чисто на себя, отстегивая в общак. Два-три года и небольшой особняк недалеко от рынка ему обеспечен. Если раньше смуглокожие старались фиктивно жениться на местной женщине, чтобы получить  прописку, то сейчас они покупают у алкашей долю квартиры площадью десять – двадцать квадратных сантиметров. Потом идут с этим документом в ФМС, и там их спокойно, за небольшую дополнительную плату, прописывают. Через год такие туземцы становятся полноправными гражданами России, улучшая статистику демографических показателей. Почему это происходит и как? Рассмотрим все по порядку. Например, где-то высоко-высоко в горах, в горном кишлаке, пропадает горячий горец от безделья. В городах и поселках ситуация не лучше – парубки собираются стаями, целый день сидят на корточках, жуют насвай и грызут семечки. В армию такой парень идти не хочет. Да, и зачастую, у него нет документов. Зачем ему документы, если его судьба – всю жизнь пасти овец? Но через несколько лет, пройдя путь от подпасынка до чабана, он понимает, что хочет несколько большего, чем любовь овец. Он говорит об этом старейшине. Аксакал согласно кивает головой и собирает кишлак на сходку. Сходка также дает одобрение чабану. Жители горного села скидываются всем миром, выправляют огольцу документы и отправляют в «мир». «Мир» для него – ближайший к Москве город с наличием рынка. Рынок – это среда его обитания, его «гора» с овцами-покупателями, которых следует пасти. Ведь у каждого стада должен быть пастух. Через полгода-год он выписывает себе помощника из кишлака, одуревшего от «овечьей любви», тот через полгода-год – еще  одного. Так постепенно весь кишлак перекочевывает в московский регион. Таким же способом смуглокожие сейчас вовсю осваивают регионы, примыкающие к Московской области. Москва дорогая, да и не резиновая. На севере страны, где тяжелые условия жизни, вы горцев-предпринимателей не встретите, они не дураки. По-крайней мере, такого их количества, как в Москве и Подмосковье. Первое, чему удивляется «носатый», посетив цивилизацию – это говорящим коробочкам с разноцветными экранами, которые есть у каждого «неверного», включая детей. Увидев такое, он «выпадает в осадок». Также их всеобщее умиление вызывает эскалатор в метро. Им кажется, что это железное чудище везет людей к себе в пасть. Поэтому они с благоговением останавливаются возле него и смотрят на процесс поедания людей часами. Лифт в многоэтажном доме символизирует лестницу в небеса. Помню, как в девяностые к нам в город зачастили таджики. Они попрошайничали на улицах и повышали процент преступлений. Милиция с ними ничего не могла сделать, или не хотела. ФМС тогда еще не было,  спецприемников для бомжей уже не было. Нелегалы были без документов или умело прятали их в лесу, где жили. Лесок они облюбовали заповедный, с грибами, орехами, ягодами, белками, зайцами и оленями. Рядом – озеро. Таджики жили в палатках, там же ели, спали, рожали детей. Мертвых хоронили тут же, в лесу. Днем в их лагере оставались только хранители, или охранники. Все остальные были на заработках. Основная масса нелегалов собиралась в лагере ночью. Мылись таджики ночью, чтобы не привлекать к себе внимания. Всем временным аулом они шли к озеру и начинали намываться в нем хозяйственным мылом. Сначала в озере, где по выходным любил отдыхать весь город, появилась кожная инфекция. Люди стали покрываться красными пятнами. Это было в первый год пребывания нелегалов в лесу. На второй год в водоеме стала прогрессировать инфекция, напоминающая чесотку. Пловец выходил из воды, и как только обсыхал, начинал усиленно чесаться, до крови, до умопомрачения. На третий год в озере уже никто не купался. Поговаривали, что там нашли то ли побежденные медициной корь и оспу, то ли экзотические тиф и холеру, с которыми человечество справилось еще в прошлом веке. Озеро потихоньку так и загнулось, превратившись в болото. Сначала там появились тропические водоросли, затем дно покрылось илом, а потом по берегам вырос камыш и тростник. Из леса потихоньку исчезли грибы, ягоды, орехи. Затем перевелись и животные. А инородцам – хоть бы хны. Деньги они зарабатывали так: две или три женщины с десятком детей садились на центральных улицах и просили милостыню у прохожих. Младенцев таджички держали на руках и кормили грудью, дети постарше подбегали к прохожим, дергали их за одежду и кричали:
 - Дай дэнег, дэнег дай! Кюшать хочу.
Однажды мы были свидетелями смешного происшествия. Сердобольный интеллигент, только что затарившийся продуктами в магазине, решил пожалеть голодных детей.
 - Кушать хочешь? – спросил он черноглазого малыша, дергавшего его за штанину. – На, возьми батон хлеба.
Оторопевший поначалу малыш не растерялся, зафиндилил батоном прямо в глаз мужчине, подбив его, и заорал:
 - Дэньги давай, дэньги, - и бросился к стайке таких же, как он, оборванцев. Все дети были на одно лицо и примерно в одной и той же одежде – в рванье. Поэтому определить, кто кинул хлебом, было уже невозможно. Их было человек десять.
Ошарашенный интеллигент схватил сумку с оставшимися продуктами и бросился наутек.
   Когда в городе более-менее восстановили швейную фабрику, в город тоннами пошли наркотики. На фабрике работали исключительно вьетнамцы. Сырье для производства одежды и белья поставлялось напрямую из Вьетнама. Наркотики перевозились в цистернах с красителями и другой химией, необходимой для текстильного производства. Фасовалисись они тут же, на фабрике, и отправлялись в другие регионы. Львиная доля наркотиков оставалась в городе. Вьетнамцы жили в общежитии, предоставленном им от администрации города. Также там проживали работники и работницы еще нескольких заводов, чудом оставшихся с советских времен. Мы потом часто посещали общежитие по ночам для совокупления с женщинами славянского происхождения.   
   Рынок – это золотое дно. Обеспечивая общественный порядок на рынке, мы ходили по торговым рядам и смотрели, как хохлушки работают. Обвешивали они всех. Потому что добрые горцы им ничего не платили вообще. Поэтому обвешивая и обсчитывая покупателей, они тем самым зарабатывали себе деньги. Сейчас ситуация на рынках ненамного лучше. Грязные, зачуханные азиаты не следят за своим здоровьем, не моются,  а хозяева рынков и не собираются кардинально менять ситуацию. Контроля со стороны государства практически нет. А от чиновников и силовиков они благополучно откупаются. Если в советские времена был хоть какой-то контроль за качеством продукции, сегодня его нет вообще. Лаборатории на рынках подчиняются непосредственно администрации, а тем невыгодно выбрасывать товар тоннами. Поэтому на рынках у нас продается все, что угодно: тухлая, просроченная рыба, мясо, зараженное сибирской язвой, овощи с пестицидами, гербицидами и фрукты, напичканные нитратами и нитритами. Лаборатории вообще непонятно, для чего стали нужны. Денег на химические реактивы для исследований у них все равно нет, а государство реактивами их не обеспечивает. Вот и штампуют лаборатории справки на свой страх и риск почем зря. Хотя как зря. На хлебушек с маслом, иномарку, хорошую квартиру и загородный дом хватает.
   Лавируя вдоль рядов, мы боковым зрением замечали манипуляции гарных девиц – как они пытались спрятать под прилавок гири, просверленные снизу и замазанные пластилином. Тогда мы резко подходили к прилавку, один хватал за руки хохлушку, другой лез под прилавок – и, вот она, криминальная гиря! В килограммовой гире высверливалось отверстие, после чего гиря недовешивала от пятидесяти до ста пятидесяти грамм. Мы, в основном,  жалели хохлушек, отпуская их восвояси за пару сумок фруктов и овощей. Но встречались и особо наглые, которые обвешивали не только гирями, но и пытались снизу чаши весов подвесить грузик, из-за чего вес продуктов увеличивался на те же сто-двести грамм. Если после того, как мы их ловили, украинка или ее хозяин пытались качать права, мы везли их всех, вместе со всем их скарбом и товаром, в отдел, вызвав по рации дежурную машину. Пускай начальство разбирается. Со сговорчивыми дивчинами и разговор был короткий – гирю мы изымали, а дивчина несла к нам в опорный пункт сумки с продуктами или денежный эквивалент. У нас потом этих гирь скопилось в опорнике столько, что мы их стали обратно продавать вновь прибывшим  хохлушкам. Опорный пункт – это отдельная история. Все опорные пункты милиции служат для привода туда правонарушителей, пьянок и соития. Пить там и орать было не стыдно, если только какой-нибудь законопослушный гражданин не просил нас кричать потише. Стыдно было после пьянок, трезвым, выгребать оттуда пустые бутылки, если была твоя смена. Чего мы только в опорнике не делали: пили С2Н5ОН в сочетании с водой, курили косяки, совокуплялись (не между собой, естественно, с женщинами), играли в карты, сосали пиво декалитрами, после чего производили рефлекторные извержения содержимого желудков на пол. Пусть остальное каждый додумает сам о происходящем в опорных пунктах милиции.
   Чтобы не попасть под уголовную ответственность за вымогательство, мы часто не просто отбирали вещи у продавцов, а покупали их за символическую плату – за пять или десять рублей. Потому что честные покупатели всегда брюзжали: «Вот менты какие наглые! За бесплатно отбирают вещи у честных продавцов. Караул!»
   Один раз две подруги пришли пустые. Объяснили, что сегодня ничего не заработали – гири-то мы у них отняли, и денег у них нет. Так что протокол им оплатить нечем. Но они предложили другой вариант – они пригласили нас в гости вечерком. Стол – с них, выпивка – с нас. И улыбнулись двумя рядами золотых зубов. Чернов посмотрел на меня и отрицательно покачал головой. А я, что, рыжий, что ли? Я тоже свой пенис не на помойке нашел. Получалось, что я должен был спать с женщиной, которую половина мужчин Кавказа перепробовало. Б-р-р-р. Мы с напарником переглянулись и отпустили девчат восвояси. Земля круглая. Попадутся еще, и не раз. Насчет нищенского существования украинок, торгующих на рынке, мы сильно сомневались – они снимали квартиры, еженедельно отправляли домой деньги, старались красиво одеваться. Знакомая из валютного обменника (училась со мной в параллельном классе) рассказывала, что украинские бабки, торгующие на рынке семечками, каждый день разменивали рубли на доллары для отправки на родину. Сто долларов - это была их дневная зарплата после вычета денег за место и за крышу.         
   Так как все рынки контролируются национальными диаспорами, а точнее – этническими мафиями, вход на рынок колхознику со славянской внешностью заказан. Так же, как и бабушке с кабачками с приусадебного участка. Таким здесь делать нечего. Самое удивительное то, что если вы захотите открыть свой бизнес в стране горцев, то путь у вас один – на кладбище. Если вы откроете свой бизнес там – в первую же ночь вас подожгут. Если не поймете – в ход пойдут ножи. Там – не здесь. Там свои законы и порядки. Чужим со своими законами там делать нечего. Здесь, в гостях, свои законы для них в порядке вещей. Там для вас – нет.
   Видя все это наяву, и не имея возможности ничего изменить, мы применяли к инородцам метод кнута и пряника. Кнут применялся к особо строптивым южанам, которые не хотели расплачиваться за отсутствие регистрации на месте. Их мы доставляли в отдел, где оставляли на растерзание дежурному, выкидывали в урну их паспорта, рвали на клочки временные регистрации. Метод пряника заключался в том, что если задержанный проявит благоразумие и заплатит положенный штраф не сходя с места (естественно, без составления протокола), он может отправляться на все четыре стороны. С таких грех не «срубить» по максимуму. И волки сыты, и овцы целы. 
   Как-то раз к нам на рынок наведались местные опера. У них «горел план» по раскрываемости.
 - Где тут у вас бомжи обитают? – спросил оперуполномоченный милиционер у меня.
 - Возле помойки всю дорогу трутся, - ответил я. – А ночуют в коллекторе теплоцентрали. 
 - Пойдем, покажешь!
Увидев место жительства бездомных, опера положили борсетку с двумя патронами от ПМ-а рядом с люком, ведущим в подземелье. Минут через сорок из люка появилась голова бомжа. Увидев борсетку, он повертел ее в руках, открыл, не нашел ничего, кроме патронов. И уже хотел было выбросить миниатюрную сумку, когда его скрутили опера. Бедолага ни от чего не отнекивался, виноват – значит виноват.
 - А что, - бубнил он. – Мне в тюрьме хорошо будет. Накормят, напоят, обогреют, спать уложат. Мне даже лучше. Зла я на вас не держу. Я уж сам хотел идти кого-нибудь грабить, или бутылку водки из магазина украсть. Так даже лучше.   
   Рынок – это золотое дно. Милиционер, патрулирующий рынок, счастливец. Сыт, одет, обут. Пока я стоял на рынке, фрукты в нашей семье не переводились. Колбаса, буженина, ветчина – все, что хочешь. И работа не пыльная. Пьяных сдаешь в медвытрезвитель. Точнее, в машину, дежурившую возле рынка. Несговорчивых отвозишь на оперативной машине в дежурную часть. Тяжких преступлений, кроме обмана покупателей, нет – диаспора скрывает все преступления, решая вопросы по-своему. Основной приработок – отсутствие регистрации у иногородних. Многие покупатели жаловались нам на обвес. Отлавливали мы таких продавцов пачками. Подсылали к ним сотрудников в «гражданке», изымали гири, оформляли протоколы. Ничего не помогало. Обман был смыслом их жизни и надеждой на безбедную старость. Обвешивали покупателей, как было описано выше, разными способами: кто пальчиком весы прижмет, кто гирьку на веревочке снизу подвесит. Самые хитровыглаженные вообще разбирали весы, подтачивали, подпиливали шестеренки, и что только не делали, чтобы увеличить вес продаваемого товара.  Самый распространенный метод (опишем его поподробнее) – высверлить у гири дно, а дыру замазать пластилином. Обычно, у килограммовой гири недовес составлял 150 грамм, у пятисотграммовой – 70-80 грамм. Двухкилограммовая гиря «худела» на 250-300 грамм. Не смейтесь, такие гири вполне приемлемы для картошки, яблок, других овощей и фруктов. Или для куриных окорочков. В те годы основной мясной пищей простых смертных были окорочка. И поэтому покупка сразу пяти-шести килограммов курятины не вызывала ни у кого удивления. Восемьдесят грамм. Кажется, мелочь. А теперь вспомните, сколько стоит колбаса. Например, сервелат ценой 500 рублей за килограмм. Да, да, многие скажут, раньше были другие цены, другие времена. Но… никаких сетевых магазинов в те времена и в помине не было. Основной базой по покупке населением продуктов питания был рынок. К каждой торговой точке выстраивалась очередь по три-четыре человека. И эта очередь не уменьшалась в течение всего дня. Ручеек из покупателей, страждущих пищи, не прекращался до закрытия рынка. Представляете, сколько продавец за день обвешивал покупателей? Потом, в приватных беседах, продавцы признавались, какие суммы они зарабатывали в России. На эти деньги у себя на родине они покупали земельные участки, нет, нет, не по шесть соток, как у россиян, а намного-намного больше. А потом отстраивали дворцы со всей инфраструктурой. Самый показательный пример – таджик Ахмед. Всех нерусских на рынке мы называли Ахмедами, чтоб не париться и не держать в голове их настоящие имена. Зачем? Большинство из них все равно через несколько лет вернется на родину, или, как все настоящие российские предприниматели, уедет жить в Москву и будет вести бизнес оттуда. Так вот, этот Ахмед работал поваром на рынке в палатке, где пек лепешки, лаваши, самсу, чебуреки. Дома он не был почти пять лет. Все свои деньги он передавал домой, семье. У него было шесть детей. На хозяйстве за себя он оставил своего брата, а сам как мог, зарабатывал деньги в России. Мог он, судя по всему, немало. Угощая нас самсой, он каждый раз рассказывал, как за эти пять лет его брат построил ему дом на родине. Сначала мы над ним прикалывались, и издевались, говоря: «Из чего дом-то? Из глины, или из говна? Как вы его там называете, строительный материал, кизяк? А дом - мазанка?» «Шайтан вас разбери, - ругался Ахмед, - настоящий дом, из красного кирпича!» Мы думали, врет, собака. Но потом он показал нам фотографии своего жилища. Дом действительно был сделан из кирпича и казался  огромным.
 - Ну и сколько у тебя комнат? – спросил я Ахмеда, удивившись размерами строения.
 - Четырнадцать! – ответил он. – Самый маленький дом в ауле!
 - А почему ты тогда домой не едешь? По нашим меркам, ты – миллионер.
 - Зачэм? Там кюшать нэт, дэнег нэт, работ нэт.
 - Ты же уже заработал себе на достойную старость. Что тебе еще нужно?
 - Ва-пэрвых, дэтэй кармить нада, ва-втарых, у мэни рассиск гражданств. Я здэсь живу. Здэсь мой дом! Я никуда нэ поеду! Куплу здэсь бальшой квартир, приглашу родствэнник из аул. Будэм все здэсь жит! Адной балшой семьей!
   Больше к Ахмеду на бесплатный ланч мы не ходили.
   Кроме охраны общественного порядка на рынке, мы проверяли документы у всяких залетных личностей. Однажды мы увидели черного-пречерного человека. Попытавшись остановить его, он кинулся бежать. Мы помчались за ним.
 - Ты беги между рядов, - крикнул мне Чернов, - а я -  наперерез!
Побегав минут десять за южанином, мы все же его поймали. По-русски он не понимал. На просьбу предъявить документы, он достал паспорт гражданина Турции. Визы у него не было.
 - Как же ты в Россию попал? – спросил его Чернов.
 - Нэ панимать, нэ панимать, - только и твердил турок. Через пять минут к нам на поклон пришло, как нам показалось, пол рынка.
 - Отпустите его, он свой, - просили «смуглокожие».
 - Вы знаете, какой штраф за нелегальное пересечение границы? – спросил просителей Чернов. – Если мы отвезем его в отдел, с него минимум тысячу долларов стрясут.
 - У него нет денег, - плакали просители, - отпустите его.
 - Не могу, - Чернов стоял на своем. – Пройдемте, - обратился он к турку.
Тут нас неожиданно схватили десятки рук, еще с десяток рук стало оттаскивать нас от иностранца.
 - Стоять! – орали мы. – Стрелять начнем.
Стрелять мы не могли. Каждую нашу руку держало по пять загорелых конечностей. Спрятав турка, толпа нас отпустила. Как оплеванные, мы поплелись в опорник. Минут через десять к нам пришла мама Чоли, как мы ее называли за глаза, армянка Манана, входящая в иерархии рынка в первую десятку. У нее были связи в регионах, и в странах СНГ. Новые продавщицы, появляющиеся на рыке, все проходили через ее руки. Она проводила с ними занятия, консультировала, как надо обвешивать, и как можно и нужно обманывать покупателей, ментов и СЭС.
 - Мальчики, мы тут скинулись, и решили купить вам килограмм апельсинов, здоровье поправить.
Она молча поставила пакет с апельсинами на стол, и вышла. Мы не проронили ни слова. Килограмм апельсинов выглядел как пощечина, как плевок. Мы молча скрипели зубами, но сделать ничего не могли.
   Нечестных на руку продавцов мы уж ловили-ловили, ловили-ловили. А их становилось все больше и больше… Потом мы опять поймали тех двух принцесс, что приглашали нас в гости. Они опять были без денег. Феи в очередной раз пригласили нас домой.
   Младший сержант Чернов поначалу нахмурился: мол, лучше деньги, да и женат я. Но, поняв, что денег не будет, и услышав об обещании «накрыть поляну», оттаял. Сдавшись в отделе, точнее, сдался Чернов – разоружился в оружейке (мне доверяли только рацию), мы помчались в гости. В те времена милиционеру, голосующему у обочины, останавливали многие. Было не зазорно подвезти милиционера бесплатно, тем более, если все равно было по пути. Это сейчас не остановит никто. Менты себя так дискредитировали, что милицию переименовали в полицию! Название, режущее уши. Копы, блин, с большой дороги.
   Тогда, в те годы, мы покупали на рынке детские китайские жезлы с подсветкой, и этой пластмассовой игрушкой спокойно останавливали автомобили. Некоторые шли еще дальше: обматывали ПР- 72(лучшее из завоеваний демократии) белым лейкопластырем, как зебру, и получался гаишный жезл. В те времена мы не знали, что такое ходить пешком. С работы и на работу мы ездили исключительно на автомобилях, остановленных такими приспособлениями. Иногда доходило до смешного: когда на патрулирование выходила всего одна-две машины (остальные в ремонте), они захватывали с собой два-три пеших поста, чтобы довезти до места патрулирования. Остальные должны были добираться до района своего патрулирования на чем хочешь. Так вот, те, кто должен был идти к черту на рога пешком, ловили «чайников» и ехали на пост с комфортом. Так поступили и мы с сержантом. Доехав на попутке до дома, где жили торговки, мы поднялись на этаж. Нас уже ждали. Хорошо выпив и хорошо закусив, мы разошлись по разным комнатам. Ночью мы поменялись партнершами.
 - Нет, я никогда не женюсь, - шептал я в эйфории всю ночь. 
Приползя, в буквальном смысле слова, ранним утром домой, мне ничего не оставалось, как рухнуть в кровать. Через два часа я должен был быть на утреннем разводе. Увидев мое потрепанное тело, мать произнесла:
 - Ну что, подженился?
 - Что ты мам, такое говоришь? Я в засаде сидел, - вспомнив анекдот, сказал я.
 - Ну и как, засадил? – спросила мать. Она, по-видимому, тоже знала эту шутку.
 - Засадил… Ты что, мам, - рассердился я, - на словах меня ловишь? Спецзадание. Совершенно секретно. Может, орден получу.
 - Смотри, не получи триппер.
 - Что это? – строил я из себя дурака.
 - Это? Гусарский насморк. Кажется, так вы его называете?
 - Простуда, что ли?
 - Простуда, простуда. Половая.
 - Мать, ну ты что? Да я всю ночь не спал. Бандитов ждали. Хорошо, не пришли. Нас только утром сменили.
 - Сменили, говоришь? Лучше бы ты трусы сменил. Все обтруханные… Ладно, сынок, спи, - успокоила меня мать. – Я думала, в милиции из тебя человека сделают.
 - А они и сделали, - осведомил я ее, - настоящего мужчину!
Глава 4
   Рынок – это золотое дно. Работать на рынке было прикольно. Каждый день новые лица, новые знакомства. Причем война – войной, а обед – по расписанию. В двенадцать пятьдесят мы заходили в администрацию рынка и по городскому телефону звонили в отдел.
 - Мы пообедать отойдем? – бурчал Чернов в трубку. – Хорошо, хорошо, ровно в два будем на посту. Давай. Отзвонюсь, если что.
   От рынка до дома идти мне было недалеко. Пока однажды на моем пути не оказалась женщина. Действительно, все беды от женщин.
 - Товарищ милиционер! – окликнула меня дама средних лет. – Вон там женщина валяется.
 - Где? – заинтересовался я.
 - Да вон там, - дама указала на сугроб, в центре которого лежало тело.
Подойдя к сугробу, в нос мне ударил резкий запах алкоголя.
 - Все ясно, - успокоил я сердобольную тетку. – Алкогольное опьянение. Сейчас «скорую» вызову.
   Позвонив по «ноль три» из ближайшего телефона-автомата, я стал дожидаться медиков. Вызвать врачей было не так-то просто. На «пьяные» вызовы они не ездили принципиально – и денег не срубишь, и бензин «искатаешь». При месячной квоте в сорок литров на «рафик». Если бы позвонил обычный человек, помощи бы он не дождался. Я же представился, как милиционер, тем более на работе. Как говорится, при исполнении служебных обязанностей. Диспетчер же все равно рьяно уверяла меня:
 - Ну, она точно пьяная?
 - Не знаю, - отвечал я, - я – не медик.
 - Ну, если пьяная, отлежится – и уйдет.
 - А если не уйдет? На улице – минус двадцать! Ноги, руки, или почки отморозит.
 - Молодой человек! Ну что с ней будет? Протрезвеет – и пойдет домой.
 - Хорошо. Я свою работу выполнил, - предупредил я. – Назовите свою фамилию и номер вызова. Я запишу и передам начальству.
 - Ну ладно, - снисходительно отозвалась женщина. – Высылаю бригаду.
Прождав «скорую» полтора часа, я в итоге вместо обеда получил легкое переохлаждение и с опозданием вернулся на пост. 
   Врач, увидев женщину, вздохнул:
 - Каждый раз на одном и том же месте. За последний месяц только мы ее три раза с этого места забирали. Ничего не берет. Осматривали эти несколько раз – ни обморожений, ни переохлаждений. Такие не умирают. Помогите погрузить на носилки.
   Чернов, увидев меня, сделал мне выговор:
 - Где ты шляешься? Я тебя уже полчаса жду. Думал, случилось что.
Я рассказал ему про женщину. Сержант успокоил меня:
 - Такое бывает. Когда усиление, или спецоперация, тогда про обед и отдых вообще забудь.
 - Что за спецоперации?
 - К примеру, план-перехват. Когда его объявляют, выставляются посты, включая ППС, на все оживленные трассы. И ты не имеешь право покинуть пост до прекращения плана-перехвата, даже если твоя смена давно кончилась.
   Обед я вместе с сержантом компенсировал в местной забегаловке за счет добрых людей. Они услужливо улыбались своими загоревшими лицами и угощали пловом.
   На следующий день история с женщиной повторилась. Идя по улице домой, ко мне подошел мужчина, и сказал, что на тротуаре валяется женщина. Это была та же «клюковка», что и вчера. Я проделал ту же операцию, что и накануне. Я стал бояться ходить домой. Южане из кафе не были готовы кормить бесплатно милиционеров каждый день. Один-два раза в неделю еще куда ни шло, но не систематически же. Год такой кормежки, и хозяин кафе лишится пары комнат в строящемся замке в ауле. На третий день, увидев «пьянчужку», я не удивился, не стал мерзнуть рядом с ней и вызвал «скорую» из дома.
   Поняв все происходящее, на четвертый день я стал ходить на обед в обход, окружной дорогой, делая крюк с километр. Зато домашние обеды после пешей прогулки были необычайно вкусны. Через две недели, слушая сводки на разводе, я узнал, что эта женщина насмерть замерзла в сугробе. Экспертиза показала наличие алкоголя в крови. Нашли ее на том самом месте, которое я старательно обходил. Ей не было и пятидесяти.
   Вскоре я на собственной шкуре испытал, что такое план-перехват. У какого-то крутого перца в Москве угнали дорогую тачку. Он тут же заявил в милицию. Пока время было не упущено, дежурный по городу Москве объявил план-перехват. Так как дело было недалеко от кольцевой автодороги, задействовали и область. Получив по рации распоряжение встать на трассе и проверять все джипы «Паджеро» черного цвета, мы ринулись исполнять распоряжение. Минут через десять к нам подъехала машина ГАИ, и с нами остался гаишный стажер в светоотражающем жилете и с полосатой палкой. Наша смена заканчивалась в шесть вечера. Часов в семь чел на «шестерке», проезжая перекресток, резко выскочил на встречку и заскочил прямиком под «Камаз». Это было в десяти метрах от нас. Кабина легковушки оказалась прямо под колесом. Мы бросились вытаскивать водителя.
 - Готов, - громко отчеканил «гиббон».
Чернов проверил пульс водителя и произнес:
 - Действительно. Как узнал?
 - Вон ботинок на половичке валяется. Если с человека слетают ботинки, значит, он труп. Проверено!
Гаишник по рации вызвал подмогу и труповозку, мы остались стоять на шоссе.
   На дороге мы простояли до девяти вечера, пока дежурный по городу не отменил план-перехват. За переработку в три часа мы ничего не получили, да это и не было предусмотрено. Милиционер должен до последнего исполнять свой долг. Благодарности мы и не ждали.      
   Однажды мы отпрашивались на обед по телефону, и дежурный предупредил нас, чтобы мы по окончании обеда пошли по адресу. Там, мол, нужна наша помощь. Придя на адрес через полтора часа, нас ждала неприятная картина. Дверь в квартиру была распахнута настежь, открыты все окна. Вонь стояла такая, что хотелось блевать. Возле ванны копошился эксперт-криминалист, прокурорские что-то записывали.
 - Ну, мы уже заканчиваем, - обратилась к нам следователь прокуратуры. – Лопаты мы вам приготовили, - она показала на две совковые лопаты. – Когда уедем, можете начинать. Я думаю, двух черных мешков хватит. Лопаты кинете в прицеп. «Уазик» уже подъехал.
   Мы с Черновым ничего не понимали. Закончив работу, эксперт и прокурорские ретировались, оставив нам поле деятельности. Заглянув в ванну, меня стошнило. Там лежало разложившееся тело. Потом криминалист нам рассказал, что это была бабулька, умершая во время приема водных процедур. Почти два месяца никто в доме не обращал внимания на вонь, царящую в подъезде. И только когда к бабушке приехали родственники, проведать ее, обнаружили тело. Родственники не захотели пачкать руки и решили переложить всю черновую работу на ментов. Мы были люди подневольные, поэтому взялись за работу. Нет, поначалу мы позвонили в дежурку, высказали все, что  думали про дежурного и про всю ментовскую систему. Но, получив втык от начальства, стали накладывать мешки. То, что лежало в ванне, мы окрестили «холодцом». Мы загружали «холодец» в мешки и блевали, загружали и блевали. Закончив вычищать ванну, мы взяли по мешку в руки и стали их выносить. Мой мешок подтекал, поэтому мне приходилось очень внимательно его нести, стараясь не накапать на ноги. Выливающаяся жидкость воняла так, что разбежались все местные кошки. Струйка так и текла по бетонным плитам подъезда, вылилась на пол лифта и на асфальт, пока я не кинул мешок в прицеп.
 - Эй, вы чё творите? – рассердился водила оперативной машины. – А кто прицеп потом мыть будет? Мне еще через весь город эту срань в морг везти.
 - Знаешь что, начальник, - не выдержал я, - скажи спасибо, что мы тебя помогать не заставили. Хочешь, поднимись наверх, там еще чуть-чуть в ванне для тебя осталось.
Водитель замолчал. Чернов и я поднялись наверх, в квартиру, и начали вымывать руки. Найдя кусок мыла, мы его измылили весь. Ощущения были не из приятных. И как после этого не снять стресс водкой? Никак!
   Той зимой было холодно, поэтому на улицах часто замерзали алкаши. Двоих наших коллег заставили отбивать тело мужика ото льда ломом. Мужчина буквально вмерз в ледяной сугроб. Потом они пили водку в гараже за отделом милиции и плакались нам в жилетку. Знали бы они, что пришлось испытать нам. В те времена еще не было службы, перевозящей трупы. Врачи «скорой» отказывались связываться с мертвыми. Поэтому почти всегда всю грязную работу выполняли менты. Вместо «труповозки» водители оперативного «уазика» использовали обычный прицеп, для перевозки умерших. Тело накрывали брезентом и везли в морг. Прицеп подпрыгивал на кочках и иногда брезент сползал. И жители окрестных домов с верхних этажей наблюдали за перевозимым трупом. Если труп был свежий, не окоченевший, то на кочках то и дело подпрыгивала то рука, то нога умершего. Скорбная картина.       
   Этой же зимой произошел случай, всколыхнувший весь город. По трассе, проходящей сквозь город, длинными вереницами шли фуры на Москву, обеспечивая мегаполис продуктами питания, бытовой техникой, компьютерами и электроникой. Это был лакомый кусок для жуликов всех мастей. Остановить фуру на трассе ничего не стоило, нужен был лишь старый легковой автомобиль, чтобы резко затормозить перед фурой, или милицейская форма. В ней преступники нагло тормозили грузовики. Такая банда уже полгода работала на трассе. Все бы ничего. Только для того, чтобы скрыть следы, они убивали водителей. И пассажиров, когда те ехали в фуре. Оперативники уже вычислили бандитов, вычислили дом в деревне, где они отсиживались после ограблений. Только злодеев там не было. Видимо, прогуливали деньги в Москве, в ночных клубах. Просидев безрезультатно пару дней в засаде, опера скинули эту обязанность на пэпээсников. Днем они сидели сами, а в ночь туда выставляли ППС. В этот дом отряжали по три человека, сняв с постов. Их вооружали, помимо пистолета Макарова, автоматами Калашникова с одним рожком. Еще им выдали старенькие армейские бронежилеты, из-за веса которых их никто не носил.  Так продолжалось около двух недель. Пока бандиты не вернулись на хату после очередного ограбления. Фуры они загоняли прямо на территорию земельного участка. Загнав грузовик, злоумышленники вытащили труп водителя и потащили в общую могилу. Там потом обнаружили семь трупов, включая этот. Пэпэсники, действуя по уставу, крикнули:
 - Руки вверх! Милиция! Сдавайтесь, вы окружены! – в ответ на что получили автоматные очереди. Двоих милиционеров нелюди убили сразу. Третий отполз в канаву и стал отстреливаться до последнего патрона. Отстреляв короткими очередями тридцать патронов из «калаша», он достал ПМ и выстрелил еще шестнадцать раз, израсходовав обе регламентных обоймы. Поняв, что окружен, и деваться ему некуда, он резко вскочил, побежал к забору, надеясь, что перепрыгнет его и вырвется на свободу. Звери в человечьем обличье сразу с трех стволов открыли огонь ему в спину. Он не добежал до забора один метр. Из его тела потом извлекли девять пуль. Потом началась такая катавасия! Понаехали прокурорские, включая руководство. Подтянулись начальники, начальнички и начальпунчики. Все руководство УВД приехало в течение двух часов. Нас, пэпээсников, срочно вызвали в отдел для довооружения «калашами» с бронежилетами, и дополнительной «вздрючке». Возле «оружейки» бился головой об стену родной брат одного из застреленных милиционеров. Дежурный не только не выдал ему автомат, но еще отобрал и пистолет, чтобы он сгоряча не перестрелял полгорода. Ему потом месяц, пока шло следствие, не выдавали оружие. И на работу он ходил безоружным. Правда, его старались ставить на спокойный маршрут в автопатруле, и третьим, что было редкостью. Посты у нас, в основном, состояли из двух человек, из-за нехватки сотрудников. Текучка в ППС была страшная. В этот же день оперативники задержали четверых подозреваемых и привезли в отдел. «Кипиш» в городе стоял невообразимый. Откуда-то на каждой дороге появились гаишники. Подозреваемых то и дело таскали на допросы, пока начальнику милиции не позвонили из «главка». Строгий начальствующий голос сказал ему, что в банду внедрен оперативный сотрудник. И, чтобы не «светить» его, следует отпустить всех подозреваемых. Иначе… Начальник все понял. Первый раз после советских реалий он столкнулся с такой силой, с телефонным правом в его грубейшем проявлении. Этим же днем бандитов отпустили. Больше их никто никогда не видел. Пэпээсники негодовали и кусали локти. Но было поздно. На следующий день в город ввели БТР из дивизии им. Дзержинского и поставили на привокзальной площади. БТР должен был символизировать несокрушимую мощь и силу российской милиции. Солдатики из «дикой дивизии», обслуживающие БТР, днем стреляли сигареты и деньги у прохожих. А вечером, как стемнеет, бегали в ближайшую палатку за водкой и всю ночь горланили: «Наша служба и опасна, и трудна», не вылезая из бронетранспортера. А через два месяца начальника милиции, проработавшего в этой должности восемь лет, перевели в ГУВД с повышением, где он впоследствии благополучно вышел на пенсию миллионером средней руки. Вообще, начальствующие должности производили в головах сотрудников необратимые реакции. Люди начинали жрать в три глотки, воровать в четыре руки, чтобы внукам досталось. Они не понимали, что весь накопленный капитал кончается уже на втором поколении, то есть на избалованных деньгами детях, которые транжирят их направо и налево, а сами зарабатывать не умеют. Не обучены, так как привыкли все получать на халяву. Внукам уже не оставалось ничего, ни рубля, ни копейки.
Новый начальник милиции был лимитчиком из глубинки и, чтобы выслужиться перед начальством, взял на отдел повышенные обязательства в плане раскрываемости  преступлений. Вот было весело! Постовые теперь  должны были составлять вместо пяти, десять протоколов. Больше всего досталось операм. В двухмесячный срок они должны были раскрыть все «висяки» и повысить раскрываемость по вновь открытым уголовным делам. Что тут началось! Впору было вешаться, а не работать.
Когда нам зачитали это распоряжение, мы тут же поехали в палатку, заливать горе водкой. Составить десять протоколов за смену в двенадцать часов было нереально. Если только ловить первых попавшихся прохожих и оформлять на них мелкое хулиганство, например: «справлял естественную нужду в общественном месте». Мы так часто делали. Но сдать в конце смены десять протоколов на «зассанцев» было верхом безумия. Клоунами мы быть не хотели.
Пропьянствовав часа два, мы поехали на пост. В голове приятно шумел хмель, работать не хотелось.
 - Ахмед! – вдруг заорал подвыпивший старший экипажа, заметив на тротуаре южанина. – Тормози!
«Уазик» резко затормозил перед инородцем, отчего у того чуть не вылетел дух.
 - Документы! – орал старшой, старший сержант милиции.
 - Нэт дакумэнтов. Дома забыл. Я на пать минут в магазин из дома вышэл.
 - Залезай! Поедем в отдел. А деньги на штраф есть?
 - Нэту, нэту! Дэнэг нэт! Ничего нэту! Дэнэг нэт!
 - Не боись, найдем. В магазин без денег не ходят, - подмигнул старший экипажа водиле.
Водитель все понял и вместо отделения милиции завез иноземца на заброшенную помойку.
 - Выходи, - приказал он иностранцу. – Обыск чинить буду.
Обыскав южанина, он действительно ничего не нашел, чем был очень расстроен.
 - В носках у него поищи, - приказал умудренный опытом старший сержант.
 - А ну, снимай ботинки! – зарычал водитель.
В правом носке иноземца он нашел сто долларов.
 - Кого ты обмануть хотел? – разозлился старший экипажа. – За это я сейчас тебя убивать буду.
Старший сержант передернул затвор и выстрелил в перепуганного южанина. Пуля прошла в полуметре от него, застряв в мусорном баке.
 - Танцуй, - заорал старшой и стрельнул еще два раза по ногам обманщика.
 - Большэ нэ буду, - плакал житель СНГ, прыгая от пуль. – Нэ стрэляй! Все отдам!
 - Что не будешь?
 - Обманывыть нэ буду! Забирайтэ все. Дома еще пятьсот долларов лэжит. Поехалы, отдам!
 - Живи, пока я добрый. Пятьсот долларов себе на похороны оставь, понял? Если сдашь нас кому, найдем, и заживо похороним. И пятьсот долларов не пригодятся! Поехали отсюда.
Мы сели в «канарейку» и резко тронулись с места. Иностранец сел на землю, обхватил голову руками и зарыдал.
Ночью мы обменяли сто долларов в круглосуточном обменнике по грабительскому курсу. Получив деньги на руки, мы решили их пропить. Такие деньги не приносили пользы. «Легко пришли, легко ушли», как говорят американцы. Я тоже за годы работы в милиции не скопил деньжат. «Левак», я, в основном, пропивал с друзьями или тратил на никчемные вещи. Просто так пропить отобранное было неинтересно. Так мы делали почти каждую смену. Хотелось чего-то особенного. Обычно ночью, когда нам хотелось «хомячить», мы брали сосиски в ночной палатке. Один раз мы взяли картофельное пюре с рыбными палочками без дезинфицирующего раствора – водки, и замучились бегать в окрестные кусты и подвалы с поносом. Еще иногда мы брали курицу-гриль. Добрые предприниматели заботливо вымачивали куриные тушки в формалине, поэтому курица становилась необычайно нежной, белоснежной и не портилась месяцами. Но это все нам надоело. Требовалось что-то другое.   
 - Есть у меня за городом знакомая райская вдовушка, - задумчиво произнес водитель. – Поедем к ней. А то у меня уже дети в яйцах пищат. А, ребят? А вам она стол накроет, все по-деревенски. Огурчики соленые, грибочки, квашеные капуста, жареная картошка со шкварками. Так как? Едем?
 - А протоколы? – негромко спросил я.
 - Да пошел этот начальник на хрен! Специально, из-за вредности ни одного протокола сегодня не напишем. У себя в ауле пусть командует!
 - Самогоном-то вдовушка богата? – спросил старший сержант.
 - Полна коробочка!
 - Тогда едем! Люблю деревенскую романтику. Хорошо в деревне летом, пристает говно к штиблетам! Выйдешь в поле, сядешь срать – далеко тебя видать! 
 - Да уж, лето! На улицу нос не высунешь!
 - Не дрейфь, Иваныч, прорвемся!
Вдова приняла нас хорошо, накрыла стол, выставила бутыль самогона. Пока Иваныч утешал женщину, мы со старшим экипажа говорили про жизнь, он учил меня уму-разуму. К утру меня «нахлобучило» по полной программе. Выезжая из деревни, я заметил на окраине большое городское кладбище.
 - Погост! – промычал я, показывая пальцем на могилы.
 - Ну, браток, ты перепил! – укорил меня старший сержант.
 - Да вы не поняли! Смотрите, на могильных плитах указаны имя, фамилия, отчество, дата рождения и смерти. Дата смерти нам не нужна, а дата рождения – как раз в тему. Вот где десять протоколов можно взять! Напишем их на покойников, да и сдадим в отдел. Никто их проверять не будет.
 - Смекаешь! Молоток! – похвалил меня Иваныч. Пойдем писать. Нам – по три протокола, тебе, как молодому – четыре. Да давай побыстрей, а то скоро сдаваться.
Так мы нашли лазейку для улучшения статистики по правонарушениям. В ту смену никто, кроме нас, не сдал в дежурку десять «палок». Только наш экипаж отличился.
 - Ну что, на радостях нажрались? – укорил нас командир взвода.
- Про других забыли, начальство совсем не уважаете, – бурчал командир. Хотя, по-хорошему, ему было грех жаловаться. За все три года, что я проработал в ППС, я никогда не видел командира взвода трезвым поутру.
   После этого случая мы часто стали практиковать сдачу кладбищенских протоколов. Мы уже заранее знали, что сдадим план. Потом мы поступили проще – переписали имена покойников и составляли протоколы в городе, не мотаясь каждый раз на погост.
В один из дней мы решили испечь шашлычка и поехали к вдовушке в деревню, закупив свинину и водку. Дверь нам никто не открыл. От соседей мы узнали, что женщина уехала к родственникам. Шашлык печь было негде. Собираясь уезжать, мы вспомнили про кладбище.
 - А что, там спокойно, - увещевал я коллег. – Никто нас не тронет. Природа!
 - А если привидения прилетят? – испугался водитель.
 - Кладбище – самое спокойное место. Никто туда не прилетит. Привидения в зданиях живут, а тут – лес!
После недолгих уговоров мы приехали на кладбище. Заездов на кладбище было несколько, на центральной дороге стояла бытовка, в которой жил сторож. Мы не стали его беспокоить и заехали со стороны деревни.  Нашли могилку со скамейками и большим столом, расстелили газетки, разложили снедь, развели костерок в проходе между рядами. Доставая водку, водитель вскрикнул от удивления:
 - Стаканов нет! Мы стаканы забыли купить!
 - У каждого нормального водителя в машине должен быть неприкосновенный запас стаканов и презервативов, - сделал выговор старший сержант. -  Иначе ты не водитель-милиционер, а тряпка!
 - Презервативы у меня есть. Во – десять штук, - оправдывался Иваныч. – Даже шампуры есть! А стакан – губастый, только один, на всякий случай!
 - Уже лучше, хоть что-то есть! Будем пить по очереди, из одного!
 - Я сейчас, - не растерялся я и принялся обыскивать соседние могилы. Два стакана мне удалось найти за несколько минут.
 - Ну вот, а вы переживали, - похвастался я. – Водка все убивает. Сейчас их продезинфицируем – и можно пить!   
 - Включу-ка я все же ближний свет, - вдумчиво произнес водила. – Вдруг чего.
Раздавив пузырек и закусив наивкуснейшими шашлыками, мы сидели молча и слушали тишину. На душе было спокойно-спокойно. Костерок тихонько потрескивал, легкий ветерок ласково приглаживал верхушки деревьев. Вдруг откуда-то сбоку появились два светящихся пятна.
 - А говорил, на кладбище привидений не бывает, - испугался водитель.
 - Похоже на фонари, - отозвался старшой. – А раз фонари, значит, это люди, а не привидения.
Вскоре мы смогли разглядеть силуэты двух человек.
 - Кто здесь? – начальствующим тоном спросил один из людей, пока не увидел милицейскую машину. В руках он держал пистолет. Мы встрепенулись и потянулись к кобурам.
 - А, милиция. Слава Богу. А то я думал, опять маньяк наведываться начал. Задолбал уже.
 - Кто вы такой? – спросил старший сержант. – И откуда у вас оружие?
 - Я директор этого кладбища. На пистолет не обращайте внимания – это газовый. На работе допоздна задержался. А тут сторож мне и говорит: мол, люди чужие на кладбище появились, костры жгут. Ну, мы руки в ноги – и вперед. А вы что, другого места для пикника не могли найти?
 - Да у вас тут так хорошо и спокойно, что мы не удержались от соблазна, - сказал старший экипажа. – Не обессудьте. Может, рюмочку?
 - Не откажусь.
Старший экипажа налил полный губастый стакан и придвинул газетку с кусками шашлыка к директору. Тот выдохнул, несколькими глотками опустошил стакан, закусил мясом и крякнул от удовольствия.
 - Митричу тоже налейте. Настрадался он за последнее время, - попросил начальник.
Старшой налил губастого и сторожу.
 - Ну ты иди, Митрич, - полу приказным тоном сказал директор, - я попозже подойду.
 - Что такое, что у вас тут произошло? – осведомился старший сержант.
 - Да повадился к нам на кладбище в последнее время какой-то маньяк. Выкапывал могилы женщин, переодевался в их одежды и мастурбировал над трупами. Поймали мы его с Митричем. Хлюпкий оказался. Митрич ему по голове его же лопатой саданул.
 - И что, такой древний старик справился с маньяком? – не поверили мы.
 - Сказать честно, пальнул я в него пару раз из «газули».
 - И куда вы маньяка дели? В ментовке про такой случай мы не слышали.
 - Бандитам отдали. Они его куда-то увезли. Я ведь последние дни здесь директором дорабатываю. Кладбища-то в частные руки передают. В Москве вон давно уж все кладбища под бандитами. Бизнес на трупах – выгодный бизнес. И здесь, у нас, бандиты подвизались. Да, на каждую хитрую жопу всегда найдется член с резьбой. Я-то думал, до пенсии здесь доработаю. Мне осталось-то пять лет. А теперь придется быть безработным. После пятидесяти никуда не берут. Попомните мое слово, ребята, скоро похоронить человека будет стоить дороже, чем родить. К родственникам усопших будут приходить по пять-шесть ритуальных агентов из бюро похоронных услуг. Информацией об умерших будут торговать, как горячими пирожками. Все, и врачи «скорой», и менты, и участковые, и хирурги. Натворила революция дел.
 - Какая революция? – не понял я. – Девяносто первого года, что ли?
 - Она, родимая. Как до девяносто первого все хорошо было! А сейчас что? Деньги, деньги, деньги. Ничего святого. Я в последнее время в Церковь ходить стал. Слава Богу, сейчас Храмы Патриархии отдают. А то одна Церковь на такой огромный город. Сейчас вон еще две Церкви восстанавливаться будут. А с батюшкой из нашей церквушки я давно знаком. Он, если родственники усопшего не хотят его на отпевание в Храм везти, сам на кладбище приезжает. За деньги, конечно. Давно он уже тут служит. Его еще во время войны сюда поставили. Еще солдат отпевал. Старенький уже, но боевой. Так вот он мне рассказывал: народ слабый стал. Мрет, как мухи. Такого, говорит, в голодные послевоенные годы не было. Если раньше, говорит, в день одного-двух усопших привозили, то теперь десять-двенадцать человек. А то бывали дни и вовсе без усопших. Самое большое, что было в советские времена – четыре трупа. И то после автокатастрофы. А сейчас меньше десяти человек не возят. Каждый день. Изо дня в день. А Храм-то у него небольшой, только четыре гроба поместиться внутри может. Так он что делать стал – гробы во дворе Церкви, на улице ставит, и отпевает. А куда деваться. Всех отпеть надо. Не по-божески это, не по-христиански, если не отпеть. Да, много народу умирает. Если раньше кладбище не расширяли, то сейчас для всех уже места нет. Государство землю не дает. Ну ничего, братки этот вопрос разрулят. Пополнится кладбище двумя-тремя чиновниками, а может и пятком, и разрулят. И земельку им дадут, и памятники с оградами в три цены ставить разрешат. Много, много людей умирает. И с огнестрелами привозят, и так. До пятидесяти мало кто доживать стал. Местный морг с трупами не справляется. Он тоже человек на пять рассчитан. Так они что, гады, делать стали – в одно место отдыха реанимированных граждан стали по два-три трупа набивать. Иначе – вонь невозможная, антисанитария. Да и, честно говоря, холодильники у них старые, шестидесятых годов, на ладан дышат. Они итак ничего не морозят. Никому нет дела до этого. Мертвые – не живые. Ладно, ребятки, засиделся я здесь с вами. Мне работать надо. Дела бандитам передать требуется. Вы мне лучше на посошок налейте, и пойду я. Что-то разоткровенничался я с вами.
Старший молча налил полный стакан директору. Начальник выпил, не проронив ни звука, и пошел в сторону кладбищенской администрации. Мы тоже стали потихоньку собираться.
   Через пару месяцев нам пришлось отказаться от затеи с покойниками. Как-то на разводе командир взвода строго проинструктировал всю нашу смену:
 - В последнее время стали приходить жалобы от жителей города – якобы к ним домой стали приносить квитки штрафов на умерших людей. Узнаю, кто такой фигней занимается – уволю! Помяните мое слово! Разбираться я пока не буду, так что лучше сами прекращайте! Я не злопамятный, но злой. И память у меня хорошая! И кстати, сейчас идет проверка по всем УВД по поводу липовых дипломов об образовании. У нас в управе уже двух офицеров за это уволили. Так что молите Бога, чтобы эта проверка не зацепила ваши протоколы! И будьте умнее! Не покупайте вы дипломы у всяких проходимцев. Если хотите повышения по службе, а учиться не хотите, покупайте поступление в ВУЗ, числитесь там официально. Чтобы свой человечек в высшем заведении проставлял оценки в вашу зачетную книжку, заполнял экзаменационные листы. Через пять лет вы получите свой законный диплом и будете претендовать на начальствующую должность, а не на увольнение.
   Участковые увеличение плана тоже восприняли недовольно. Сколько им нужно было сдавать правонарушителей до повышения плана по раскрываемости, я не знал, но после его введения им предписывалось каждый месяц сдавать в отдел двадцать протоколов по административным правонарушениям, и пять – по уголовным. До этого распоряжения участковые себя чувствовали неплохо, стригли деньги с иногородних, проживающих на их «земле», сдавали алкашей бандитам за деньги, сейчас их называются «черными риелторами», собирали дань с торговых палаток. Имея в штате банды собственного нотариуса, бандиты привозили его на дом к алкашу и заставляли подписать документы. После подписания алкаш оказывался на улице и становился бомжем, а бандиты становились миллионерами. Потом многие новоиспеченные бездомные жили на улице, в шалашах, под окнами своих бывших квартир. Мы, пэпээсники, считали себя «щипачами», сшибающими мелочь, по сравнению с грамотными участковыми, зарабатывающими в тысячи раз больше. Иногда участковые сами «закрывали» алкашей или вывозили их в лес и становились полноправными хозяевами квартиры. Те, кто хорошо знал свой участок, стригли деньги с магазинов, где продавали паленую водку и некондиционный товар, с квартир, где жили гастарбайтеры, с держателей блат-хат, наркоманских притонов, борделей, с хозяев саун и массажных салонов. Сейчас участковые нашли новый способ заработка – составляют справки о повреждении транспортных средств во дворах обслуживаемых ими домов. Без справки осмотра автомобиля ни одна страховая компания не выплатит вам деньги за полученный ущерб. Нужна справочка? Помоги бедному милиционеру материально. Без такой помощи участковый будет мурыжить вас месяцами – то у него времени нет, то вы свидетелей не привезли, то ксерокопий документов на автомобиль не предоставили, то не приемный день. На заре капитализма никаких «КАСОК» не было. Если «жигуленок» врезался в «жигуленок», оба водителя – виновник и пострадавший, ехали в автосервис, оценивали ущерб, и виновник аварии расплачивался с потерпевшим. Если «жигуленок» врезался в иномарку, то либо сам водила иномарки был бандитом, либо звонил бандитам, и те везли хозяина «жигуленка» к нотариусу, где он переписывал свою квартиру на бандитов. Если врезались две иномарки, то начинались разборки – либо стрельба, либо бои без правил, после чего обоих водителей везли в больницу. Сейчас ситуация с «КАСКО» не лучше. «Понятия» царят такие же – лишь бы не платить никому деньги. Страховщики на то и страховщики. В стране появилась пускай убогая, пускай кособокая, пускай ущербная, но рыночная экономика. А капитализм в стране так и не появился. И когда наступит светлое капиталистическое будущее, не знает никто. Ну ладно, мы отвлеклись от темы участковых. Участковые повышали раскрываемость так: договаривались со знакомыми, те писали заявления «за оскорбление» друг на друга. Дело раскрывалось за пять минут, соответственно его можно было закрыть. Никто не пострадал, зато у участкового лишняя «палка». Также они повышали раскрываемость писанием бесконечных протоколов на жителей, страдающих алкоголизмом. Участковые посещали злачные места на улице, где собирались алкаши, благо паспортные данные их всех были известны, и составляли на них протоколы: «появление в нетрезвом виде в общественном месте». Или, как нас заставляло писать руководство, чтобы никто не подал апелляцию: «за появление в общественном месте в состоянии опьянения, оскорбляющем человеческое достоинство».
   Опера повышали раскрываемость по-своему: подкидывали дозу в карманы асоциальных элементов или патрон. Тут же при свидетелях производили обыск, обнаруживали запрещенные предметы и оформляли протокол задержания. Всё – ничего раскрывать не надо! Человек пойман с поличным при свидетелях. Ничего, что свидетели – вольнонаемные работники милиции и прокуратуры. Они честные, законопослушные люди! Ментам – «зачет», человеку – «трешка». За патрон. За коробок анаши – «пятера». 
   За плохие показатели мы получали выговоры, лишались премий, тринадцатой зарплаты и очередных званий. За хорошие показатели мы все равно ничего этого не получали.   

Глава 5
   Выполняя рутинную работу, теряешь счет дням. Морозным зимним утром мы задержали татарку, торгующую синюшными курами с лотка. Куры не то что пахли, они откровенно смердили. Продавщица встала прямо возле автобусной остановки, мешая движению пассажиров. Никаких документов у нее не оказалось – ни разрешения на торговлю, ни медицинской книжки, ни сертификата качества на продукцию. Дородную тетку мы загрузили, вместе с товаром, в вызванный по рации «уазик». Баба пыталась что-то сказать, коверкая слова (видимо, была совсем из дальнего кишлака, куда редко заглядывала даже советская власть):
 - У миня роственник в милисии работает. Куды вы миня визете? Он мэнэ разрэшил торгвать! Отпускай, началник!
   Привезя тетку в отдел и только-только решив оформить ее в дежурке, дежурный по городу взбеленился:
 - Опять? Да ее только вчера привозили. Это родственница Гамирова, майора-кадровика. Он уже за нее в прошлую смену постовых отчитывал. Они ее вечером возле рынка взяли. Она не могла продать трех оставшихся кур, поэтому стояла допоздна.
 - И что нам делать?
 - Везите ее обратно по добру – по здорову. Туда, откуда взяли.
 - Да она курами тухлыми торгует, людей травит!
 - Это не твоя забота. С этим пусть Гамиров разбирается.
 - Не, ну так дела не делаются! – не выдержал Чернов. И что, нам теперь вообще никого не ловить? Знали бы, отсиделись бы за целый день в опорнике, или здесь, в ленинской комнате.
 - Поговори, поговори у меня еще! – вспылил дежурный. Сейчас я тебе Гамирова вызову, с ним и разбирайся.
Дежурный снял трубку телефона, набрал номер и произнес:
 - Сарваретдин Габделахметович! Тут опять вашу Айгуль привезли. Спуститесь, разберитесь.
 - Что такой? – вскричал майор, как только вошел в дежурку. – Что нэпонятно? Скасано было всем, Айгуль нэ трогат! Что вы ее суда прывэзли? Видышь, жэнщин стоит, в бэлый халат, торгуэт. Зачэм ее суда вэсти? Туда-сюда ее таскаэте.
 - У нее куры тухлые, - попытался возразить Чернов. – И документов нет.
 - Сам ты тюхлый! Стоит жэнщин, в бэлый халат, никого нэ трогаэт. Зачэм ее в отдэл везти? Дакумэнты все у миня, в кибинет. С ними все в порядкэ. Дакумэнты я ей лично дэлал. Она моя двоюрадна систра. Нэ трогайтэ ее большэ. Иначэ будут нэприятности. Я все скасал, вы все услышал. Отвэзете ее на мэсто. И другым пэрэдайтэ: нэ надо трогать тетю Айгуль. Будут нэприятности! 
 - Пропал отдел! Пропал! Теперь татарская мафия все должности захватит! – сказал сквозь зубы Чернов, выйдя из здания ОВД. Так всегда говорили, когда в отделе, отделении или управлении попадался «деловой» татарин. Не всегда, конечно, татарин. Бывало, попадались и башкиры, и азербайджанцы, и украинцы, и кавказцы, и армяне. Когда такой деловой «господин» появлялся в милиции, все начинали друг другу говорить:
 - Пропал отдел!
А собеседник отвечал:
 - Да, пропал отдел!
Все потому, что если такой человек устраивался в милицию на любую должность, то через несколько лет все поголовно, от рядового ППС, до начальника ОВД, были одной национальности. Национальности «делового господина».
   Мне так и представляется, как в такой «татарской мафии» бравые оперативники выезжают на задержание. Получив оперативную информацию о малине, в которой скрываются преступные авторитеты, милиционеры выезжают на эту хазу. Ничего не подозревающий преступный элемент спокойно отдыхает, курит сигары, пьет коньяк, натягивая сику. И тут вдруг в квартиру врываются отважные татары.
 - Бандыты! Слюшайте! Вы арыстовыны и акружэны! – кричат они.
Очумев от такого беспардонства, бандиты бросают на пол ножи, пики, пистолеты, вскидывают лапки вверх и орут:
 - Сдаёмсу!
Что называется, урок русского языка в грузинской школе: «Дэти! Сол и Фасол пишется с мягким знаком! А вилька и тарелька пишется без мягкого знака! Это нельзя понять, это надо запомнить!»   
   Рассмотрим этот вопрос поподробнее. К примеру, на потерянном колене Израилевом. Возьмем абстрактных героев, абстрактное место и абстрактное время. Это почти та же самая история, как с продавцами-южанами. Но тут несколько другое, другая профессия, другая выбранная стезя. Эти люди вроде и не трудовые мигранты, гастарбайтеры, но в то же время ортодоксальные космополиты, стремящиеся туда, где жизнь лучше, где сахар слаще, мясо жирнее, а женщины – ласковее. 
Гастарбайтеры, как тараканы, расползаются по всей России. Чернопузые Улугбеки, как клопы, заполонили всю Россию, и их уже не вытравишь ни дихлофосом, ни дустом, ни другой дезинсекцией. Спустившись с гор, они ищут нишу, которую можно занять. Это называется Великий Исход с гор. Мигранты не внемлют мольбам гор и не хотят возвращаться домой. Покинутые кишлаки взывают к жалости. Опустели горы. И уже не услышишь протяжный свист чабана, созывающий заблудших овец в стадо. Все пастухи уехали на заработки. Плачут горы. И только тихий ветер гуляет по пустым аулам и гоняет по обезлюдевшим дорогам перекати-поле.   
   Итак, Сифил, погонщик ишаков, живущий высоко-высоко в горах и умеющий неплохо обращаться с животными, решает добиться в жизни чего-то большего и изменить любимым ослицам. Он идет к главному праотцу и просит отправить его в «мир», посмотреть людей и себя показать. Ближайшим к горам городом оказывается Москва, центральный мегаполис всех четырех сторон света. Сифил переезжает в этот населенный пункт и, так как не имеет ни связей, ни денег, устраивается на работу в милицию, рядовым. Он согласен выполнять любую работу за любые деньги, лишь бы начальство было довольно. Ему нужно освоиться и закрепиться в городе. Это его огневой рубеж. Немного обвыкшись, и поняв, откуда в милиции «ноги растут», он решает вызволить из горного плена Онана, гарного хлопца, пропадающего (изливающего семя на землю) среди камней. Сам Сифил медленно, но верно продвигается по служебной лестнице. За ним по пятам следует и Онан. Но у них в Земле Обетованной полно других родственников. Потихоньку они перетаскивают к себе Каина, Иуду, Хама, Пилата и Ирода. Каин, Иуда, Хам,  Пилат и Ирод согласны работать за тридцать рублей… Через несколько лет в отделе милиции не остается никого, кроме представителей потерянного колена Израилева.   
   Весной нас после случая с татаркой с рынка убрали. Ротацию кадров еще никто не отменял, тем более в милиции. На одном и том же месте человек портился, обрастал «нехорошими» связями, глаз у него «замыливался». А на новом месте всё нужно было начинать сначала. Меня вернули в мою же смену, Чернова – в противоположную, откуда и брали. Так я снова стал работать две ночи через две. Буквально через несколько смен, как только я адаптировался к ночной работе, меня с коллегой поставили на «пеший» пост, на привокзальную площадь. Это был лакомый кусок для нечистых на руку милиционеров. Электрички из  Москвы прибывали на дальние платформы. Мост, выходящий с этих платформ на привокзальную площадь, был один. Поэтому можно было смело вставать возле моста, или чуть поодаль, и начинать работу по отлову нелегалов и «гастеров». Власти разных уровней любят ставить в общественных местах, где итак не протолкнуться, различные парапеты и заграждения, чтобы людские потоки текли в нужные, по их мнению, русла. Так они из народа делают послушное стадо, лишенное собственного мнения и подчиняющееся подсказкам властей. Мы же, менты, были пастухами этих людских потоков, самостоятельно взвалив на свои плечи это почетное звание. Нет, нам было наплевать на то, что кто-то там что-то перекрыл, и из-за этого пострадали люди. Нам эти заграждения были полезны по другим причинам. Волка ноги кормят. Если бы с привокзальной площади было несколько путей отхода, мы бы потеряли существенный источник дохода. Стоило нам встать на пути этого стада, как карманы наших бушлатов наполнялись, как казна государства, нефтерублями. Главное в этом деле было выбрать правильное место и время. Время выбиралось просто – вечерний час-пик, когда тысячи людей торопятся после работы домой. А вот с местом было не все так просто – нужно было считаться с толпой-стадом, которое тебя могло снести, как смерч карточный домик. Если встать непосредственно у выхода с моста, можно было потерять много клиентов, если у выхода с привокзальной площади – еще больше, так как нелегальный клиент попадался прыткий и норовил убежать. Поэтому мы старались встать посередине пути, находя ниши и углубления в парапете. Я встал с одной стороны потока людей, напарник – с другой. И понеслось… Как говорится, иди сюда, мой белый хлеб. Первое, что хочется рассказать, как именно ловятся нелегальные гастарбайтеры. Когда вы стоите в толпе, никогда нельзя смотреть людям прямо в глаза. Это им не нравится. А тем более в глаза инородцев без регистрации. В те времена мы были более благородны, чем современные менты. Мы никогда не задерживали и не разводили на деньги россиян без регистрации. Русских мы не трогали. Наказать или оштрафовать россиянина мы считали ниже своего достоинства. Идет человек по делам – и пускай идет. Все мы люди. Сейчас любому постовому за счастье поймать россиянина без регистрации и «опустить» его на пятьсот рублей. Чужаков, приехавших воровать и зарабатывать деньги на нашей земле, мы не жалели. Они знали, куда едут, и с кем будут иметь дело. Не надо нагнетать социальной напряженности. Все рабочие места, занятые гастарбайтерами, могут и должны быть заняты россиянами. Тем более, после закрытия большинства заводов, этих мест не так уж и  много. У каждого человека есть своя родина. Где родился, там и сгодился. Россия не резиновая. Нечего сюда приезжать. Вас тут никто не ждет. А на родине тепло, там – вкусные бананы. Фрукты, напитанные солнечной энергией и силой гор. Сладкое козье молоко, текущее рекой. А какая у вас зелень, выращенная на альпийских лугах! Кинза благоухает так, что текут слюнки. Ягнятина, жаренная на углях, так и тает во рту. Уважаемые соседи, оставайтесь дома, так будет лучше и для вас, и для нас. Давайте уважать друг друга. 
   Сегодняшние «мусора» ловят наших соотечественников миллионами. Они даже не предполагают, что есть такое слово «Совесть». Им не до нее. Надо поработать на себя, и не забыть отстегнуть начальству.
   В толпу надо смотреть периферическим, или боковым зрением, делая вид, что тебе все безразлично, лениво и индифферентно. Тогда иноземец твой. Ты его замечаешь издалека, вычисляя из сотен таких же, одинаковых людей. Это как предчувствие, как интуиция. Он тебя еще не видит, а ты уже знаешь – он твой. Как охотник, ты начинаешь следить за добычей, не показывая вида. И вот, наконец, он замечает тебя, и дергается. Нет, он дергается не телом, а дергается внутренне, у него напрягаются жилы и тело становится напряженным,  как струна. Но он тоже не должен показать вида, что он именно тот, кто тебе нужен – человек без регистрации, которого можно «нагреть» на деньги. Поэтому он, как ни в чем не бывало, продолжает идти, делая вид, что ему все безразлично. Так же, как и ты, он начинает посматривать по сторонам боковым зрением, пытаясь найти пути отхода. Но их нет. Заграждения, как загон, ведут его прямо на хищников-ментов. И ты начинаешь внутренне ликовать: «Все, он твой. Он никуда не уйдет от тебя. Это твоя добыча, твой хлеб». И вот, когда он уже почти поравняется с тобой, думая, что ушел от возмездия, ты делаешь шаг ему на встречу, козыряешь, и говоришь:
 - Младший сержант Козлов! Предъявите ваши документы!
Он съеживается, становится старше на целых десять лет, и выдавливает из себя:
 - Командир, может договоримся?
   В тот день мы задержали «смуглокожего» без регистрации. Документы предъявить он отказался. Тогда мы вызвали оперативную машину ГБР.
 - Сержант, - внушал он мне. – Денег вы все равно не получите. А меня отпустят. Не наживайте себе «гимор». Я «вась-вась» с замначальника ОВД. Я на рынке работаю. А он у нас палатку держит. Мы с ним не один десяток литров водки выпили. Отпустит он меня тут же, как увидит. Вам это надо?
Мы не слушали инородца, а когда подъехал «Уазик», загрузили его в кунг.
 - Сержант! Жалеть потом будешь! – угрожал южанин.
Привезя горца в отдел, мы сдали его в дежурку и сели обратно в «Уаз», чтобы поехать обратно на пост. Через несколько минут, как только мы отъехали от отдела, по рации раздался визг:
 - Серпантин один! Серпантин один! (позывной машины ГБР) Я – Калининград (позывной ОВД).
 - На связи! – ответил водитель.
 - Постовые с тобой?
 - Да.
 - Немедленно вези их в отдел! Их замначальника вызывает!
Вернувшись в участок, мы поднялись на второй этаж к заместителю начальника. Аксакал сидел у него в кабинете.
 - Ах вы засранцы! – накинулся на нас майор. – Вы что творите? Привозите сюда этого уважаемого человека! Вы его в лицо должны знать! Это Заур. Правая рука директора рынка! Он вас кормит, а вы его в отдел. Чтобы этого больше не было. Объявляю вам устный выговор. А этого уважаемого человека вы немедленно отвезете туда, куда он скажет!
Выйдя из кабинета, Заур нагнал нас с напарником, широко улыбнулся, и назидательно произнес:
 - Я же говорил вам! А вы не верили! Теперь страдать будете. Майор этого так не оставит. А то еще и званий лишитесь. А всего-навсего надо было послушать мудрого человека! Теперь везите меня на рынок. Я за такси платить не намерен.
Я сел в «уазик» первым, за мной - мой напарник, Сергей. Заур тоже хотел сесть на сиденье, но Сергей резко закрыл перед его лицом дверцу и приказал водиле:
 - Гони на вокзал. Нам теперь вынужденный простой отрабатывать нужно.
Приехав на площадь вокзала, нас уже ждал южанин. Он, видимо, поймал попутку и, обогнав нас, первым приехал на площадь.
 - Ишаки! – кинулся он к нам. – Бараны! Я этого так не оставлю! Шакалы! Все расскажу майору. Скажу, что вы деньги у меня вымогали!
 - Ты, чурка нерусская! – не сдержался Сергей. – Я тебя сейчас на пятнадцать суток упеку за оскорбление сотрудника милиции при исполнении. А чтоб твой майор тебе не помог, отвезу тебя в УВД. Там с тобой церемониться не будут. Пройдутся резиновыми дубинками по спине, и выкинут на улицу.
Заур успокоился и процедил сквозь зубы:
 - Земля круглая. Еще встретимся! Я принимаю ваши извинения!
   Основными нашими клиентами, то есть клиентами патрульно-постовой службы, была пьянь, которую мы собирали на улице и отвозили в медвытрезвитель. Вытрезвитель – это отдельная тема. Кого и как туда набирали, для меня до сих пор остается загадкой. То ли пацифистов, то ли наоборот, садистов. Потому что «залетчиков» отправляли работать в ИВС (изолятор временного содержания, бывшая КПЗ, камера предварительного заключения) для охраны арестантов и перевозки их по судам и на оперативные мероприятия, например, следственный эксперимент. Сюда, следовательно, попадали люди по собственному желанию.
Привезя очередной полутруп в вытрезвитель, мы сдали его работникам, посадив на стул в помещении, которое они называли приемным покоем. Дежурный мент подошел к алкашу, виртуозно вытащил у него кошелек из внутреннего кармана и сделал невинные глаза. Я с удивлением смотрел на него. Он распотрошил кошелек, денег там было пятьдесят рублей (50 000, по тем временам), переложил их в свой карман и положил кошелек обратно. Увидев мой вопросительный взгляд, он объяснил:
 - Главное, чтобы паспорт был при себе. Чтобы штраф по протоколу за услуги вытрезвления было с кого взять. Пьяного, который не мог членораздельно произнести ни звука, раздели до трусов и уложили в холодную комнату, где проходили процесс вытрезвления еще несколько человек. Всех доставленных, по идее, должен был осматривать врач, прикрепленный к медвытрезвителю. Часто врач спал в своем кабинете, приняв на душу убойную дозу медицинского спирта. Тогда за дело брались менты. Они сами раздевали пьяных, обыскивали их и укладывали в холодные комнаты. Раньше здания органов госвласти, как и правоохранительных органов, видеокамерами были не оборудованы, поэтому сотрудники вытрезвителя потрошили карманы пьяных как хотели, вытаскивая у них все деньги. Иногда сердобольные сотрудники оставляли гражданам сумму, равную сумме штрафа за нахождение в пьяном виде и за услуги вытрезвителя. С утра «вытрезвленному» гражданину рассказывали, что в милицию он попал уже без денег. Сам виноват, пропил всю зарплату. Основной наплыв пьяных приходился на дни выдачи зарплат и авансов на близлежащих предприятиях. Буйных менты успокаивали дубинками. Если они забивали таких до смерти, трупы вывозились в ближайшую лесополосу и сбрасывались там. Сидеть за убийство никто не хотел. Поэтому все старались о таких случаях не вспоминать и никому не рассказывать. Опера у нас в отделе тоже иногда забивали до смерти «пытаемых». Они делали проще – выкидывали труп на проезжую часть, находящуюся рядом с отделом и ждали вызова милиции с места происшествия. Иногда у них происходили казусы – когда они сами, или подозреваемый по собственной инициативе выпадал из окна третьего этажа. Тогда им приходилось отписываться по поводу этого инцидента. Например: «Подозреваемый погиб при попытке к бегству, выпрыгнув из окна ОВД. Классифицируем этот случай как самоубийство». Один раз случайный свидетель, найдя тело на шоссе, вызвал, кроме милиции, и скорую помощь. Медики прощупали пульс, удивились, и сказали, что человек жив. Так опера потом еще несколько дней ездили в больницу, добивать пострадавшего. Добили. Перед смертью в сознание он так и не пришел.   
   Спустя несколько смен меня поставили в автопатруль. Простояв на дороге часа три, мы ничего не заработали и легли спать, заехав в тихий дворик. Ночью нас вызвали на труп. В дежурку позвонили какие-то дети, сказали, что нашли в лесу мертвого человека. Детским вызовам обычно не верили, поэтому проверить информацию послали нас, пэпээсников, так как на трупы выезжали исключительно оперативники из «убойного отдела» (отдел по раскрытию умышленных убийств). Прибыв на место, и поплутав возле высоковольтки – этот ориентир дали дети, мы увидели троих пацанов и мужчину, машущих руками.
 - Сюда! Сюда! – кричали подростки. 
   Подъехав поближе, мы увидели окоченевшее тело.
 - Вам домой не пора, спать? – спросил я подростков.
 - Да мы помочь хотели, я вот и отца позвал, - ответил старший из них.
 - А что, уже можно идти?
 - Теперь нет. Останетесь с нами, пока оперативники не подъедут, - разъяснил я. – Теперь с вас показания положено снять. Где и при каких обстоятельствах был обнаружен труп, ваши данные нужно переписать.
Вызванный по рации дежурный опер приехал в течении получаса.
 - Что тут у вас? – сразу окунулся он в работу. – Труп? Где нашли? Под высоковольткой?
 - О! Смерть-то насильственная, – осмотрев труп, сказал он. – Ножичком почикали! А за высоковольткой другой район?
 - Да, - ответил я.
 - Перепишите данные мальцов, - обратился он к нам, - и можете отпускать.
 - Как так? – не понял я.
 - Потом объясню.
Переписав данные и проводив детей взглядом, я посмотрел на опера.
 - Что смотришь? – спросил он меня. – Закатывай рукава, и потащили.
Перетащив труп на другую сторону высоковольтки, «убойщик» выдохнул:
 - Я сам позвоню соседям с уличного телефона, как аноним. Пускай там сами разбираются. Нам этот «глухарь» не нужен. У нас итак пара десятков нераскрытых убийств на отделе висит. И вы про это забудьте. Ничего не видели, ничего не знаете. Дежурному я сам все объясню… Не люблю я весну. Не люблю!
 - Почему? – не понял я.
 - Весной из-под растаявшего снега по всем лесам и паркам появляются трупы, закопанные зимой в снег. Мы называем их «подснежниками». А это, в большинстве своем, «глухари». Они нам всю кровь портят. Ими никто не любит заниматься. А с этим… - опер посмотрел на труп, – пусть соседи разбираются. У них статистика по трупам хорошая. Вот мы им ее чуть-чуть и подпортим.               
   Однажды дежурный по рации продиктовал адрес и велел съездить по нему, проверить, что произошло. Жители двенадцатиэтажного дома жаловались, что кто-то бегает по подъезду и вылезает на крышу. Найдя нужный подъезд, мы зашли в дом. Водитель вызвал лифт и стал ждать, перекрывая выход. Мы, вдвоем с напарником, отправились пешком по лестнице. Возмутитель спокойствия же, как будто нарочно, забрался на самую верхотуру и спокойно спал, облокотившись на дверь, ведущую на чердак. Увидев его первым, напарник воскликнул:
 - Карлсон! Смотри, Коль, это же Карлсон!
Увидев сказочного персонажа, я рассмеялся. Пьяный в хлам гоблин действительно был похож на летающего человечка, только без мотора. Маленький, пухленький, с черными кудрявыми волосами человечек мирно похрапывал в подъезде, нервируя жильцов. Мы быстро погрузили нарушителя в кунг «уазика», предварительно разбудив, и привезли в отдел. Помощник дежурного, подменявший самого дежурного, который отдыхал положенные четыре часа, увидев маленького гнома, заорал:
 - Карлсончик! Дорогой! Ну здравствуй, друг прекрасный! Где моторчик потерял? Ну-ка признавайся! – у помощника «ехала» крыша, так как он остался на смене на вторые сутки, заменив напарника, «приболевшего» после очередной пьянки. Напившись в слюни, коллега с утра позвонил в дежурку и предупредил, что не выйдет. Как он смог с такого бодуна снять трубку и внятно что-то объяснить, науке было неизвестно. Помощник дежурного же свои первые сутки отстоял со строгим дежурным по городу, который сам не спал, и другим не давал. В итоге помощник почти за двое суток поспал всего два часа и поэтому глумился над остальными.
   Ночами вообще происходило много странных вещей. Один раз мы нашли спящего на лавке солдатика по форме и без документов. На вопросы он не отвечал, уйдя в глухую несознанку. Пришлось дезертира сдать в военную комендатуру. Еще, например, ночью, как это ни странно, на дорогах полно одиноких женщин, ищущих приключений. «Вонзив» аперитива, или другого дешевого вина, их тянет на подвиги. «Сниматься» на дорогу они идут не от хорошей жизни, а от отсутствия крепкого мужского плеча. Соскучившись по сладенькому, они выходят из дома. Слабые на передок женщины, думающие «мохнаткой», а не головой. Но они не проститутки, не индивидуалки, не плечевые, стоящие вдоль трасс, они – честные давалки, несчастные бабы, изнывающие без мужиков. И осуждать их за это нельзя.
Первую такую немолодую бабу мы подцепили возле привокзальной площади. Она безрезультатно «голосовала» на шоссе.
- Подвезти? – осведомились мы, резко затормозив перед ней на «уазике».
 - С удовольствием, - ответила она.
Для нас она была стара, но мы решили над ней поприкалываться. В силу выпитого, шуток она не понимала, поэтому мы бросили эту затею. Везти ее было некуда. В связи с этим, мы просто катались по маршруту, решая, что с ней делать. Женщина была в веселом расположении духа и всю дорогу заунывно пела: «Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!» Когда мне надоело это слушать, я произнес:
 - Смени пластинку!
Баба, не мешкая ни секунды и не меняя тональности голоса, тут же запела:
 - Манит, манит, манит карусель…
Водитель вызвал по рации машину со старослужащими.
 - Нужна? – кивнул он в сторону певицы, когда подъехали умудренные опытом сотрудники.
 - Давай, - согласился водила коллег.
Пересадив женщину в другой «уазик», я подзадорил коллег:
 - Что, в бой идут одни старики?
 - Не язви, - ответил старший сержант, сидящий на пассажирском сиденье. – Доживешь до наших лет, тогда и поговорим!
   В следующий раз мы с напарником подобрали пьяную бабу через несколько дней. Она прямо вся извивалась от нетерпения, лишь бы ей кто-нибудь «вставил». Но в машине она никак не хотела заниматься сексом.
 - Пойдем ко мне домой, - шептала он. – У меня «двушка». В одной дети спят, а другая – свободна.
 - У тебя еще и дети есть?
 - Двое.
 - Сколько им?
 - Дочке три года, сыну – полтора.
 - Как же это? – удивился я. – Такие маленькие дети одни дома?
 - А ничего, - ответила она. – Старшая за младшим посмотрит.
Мы подъехали к дому, и я повел пьяную в «раскатуху» женщину в подъезд. Доведя ее до входной двери в квартиру, я произнес:
 - Ты меня подожди, я пойду пистолет положу в машину (хотя у меня никакого пистолета в помине не было). Чё он здесь пылиться будет? Да и не игрушка это для секса. Отнесу, от греха подальше. 
Выйдя на улицу, я бегом бросился к «уазику» и гаркнул напарнику:
 - Гони!
Ещё один такой случай был более оригинальным, чем первые два. Стоял я тогда с напарником в пешем патруле. А погода была ненастная, промозглая, слякотная. Один автоэкипаж сжалился над нами и взял к себе в машину. Поколесив несколько часов по городу, мы увидели странную картину – женщину, голосующую на дороге. Она остановила легковой автомобиль, о чем-то поговорила с водителем, села на пассажирское сиденье, и машина тронулась. Проехав сто метров, водитель резко тормознул и чуть ли не ногой вытолкал пьяную бабу на улицу. Она, как ни в чем не бывало, продолжила голосовать. Мы аккуратно подъехали к ней.
 - Мальчики, я к вам, - ни о чем не спрашивая, женщина открыла заднюю дверь и села в салон.
 - Кто хочет расслабиться? – поинтересовалась она. -  У меня квартира свободная.
 - Все, - ответили мы.
 - Ну, всех четверых я не осилю. Не те года. Вот лет пятнадцать назад, да.
 - Тогда выбирай, - предложил старший по званию.
Женщина обвела пьяным взором всех четверых, на секунду задержала взгляд на мне, и томно проурчала:
 - Вот этот.
 - Иди, жених, - подбодрил меня старший экипажа, - подженись там хорошенько, - и протянул мне несколько презервативов. Вот чем хороши были автоэкипажи. Тут всегда можно было найти граненый стакан для водки, презервативы для женщин и резиновую дубинку для хулиганов.
Женщина завела меня в квартиру и усадила за стол. Праздничная поляна была изрядно поедена – оставалось всего полбутылки водки, недоеденный салат и селедка с репчатым луком.
 - Пить будешь? – спросила она.
 - Нет, - отказался я. - Я на работе.
 - А я буду. От водочки не откажусь. Ты пока раздевайся. Вон кровать.
Раздевшись и улегшись в кровати, у меня стало подниматься настроение. Я одел презерватив. Женщина налила рюмку водки, залпом выпила ее и закусила селедкой с луком. Настроение стало резко опускаться. Вытерев рот рукой, женщина подошла к кровати, разделась, нагнулась ко мне и произнесла:
 - Поцелуй меня!
Меня всего передернуло. Я вскочил с кровати, налил всю оставшуюся водку в чайную кружку, выпил залпом, оделся за двадцать секунд, как солдат на войне, и убежал из квартиры, прямо с надетым презервативом. Коллеги надо мной прикалывались.
 - Надо было мне идти, - укоризненно посмотрел на меня старший экипажа.
Через неделю я приехал в отдел позже остальных, успев еще покурить на улице. Зайдя в дежурку, все стали ржать, смотря на меня.
 - Что случилось? – не понимал я.
 - Невесту твою привезли, - хлопнул меня по плечу знакомый сержант. – Вон, в «обезьяннике» сидит. «Обезьянником» мы называли клетку, в которой содержались задержанные. Так как ИВСа у нас в отделе не было, задержанных приходилось сажать туда, до отправки в изолятор временного содержания в УВД, или до выпуска на волю.
Посмотрев в «обезьянник», я увидел женщину, от которой убежал во время ночи любви. Она меня не узнала.
 - Что она натворила? – напрягся я.
 - Так же, как тебя тогда, пригласила в очередной раз альфа-самца в гости. Он тоже отказался от ее любви. Не знаю уж, по какой причине, но услугами он ее не воспользовался. Только обидевшись, достала она топор и зарубила мужика насмерть.
 - Чур меня, - перекрестился я.    
             
Глава 6
   Был у нас один гаишник, его все за глаза называли «одиноким рейнджером». У него были «подвязки» с бандитами, поэтому он никого и ничего не боялся. Рейнджер первым внедрил на практике новейшее изобретение – останавливать мотоциклистов выстрелом из газового пистолета. Мотоциклисты, в основной массе, ездили без документов. Поэтому на требования гаишников остановиться, практически никогда не останавливались. Тогда-то и был придуман изуверский способ остановки мотоцикла. «Гиббон» перекладывал жезл из правой руки в левую, а в правой держал заряженный газовый пистолет. Если мотоциклист не собирался останавливаться, видя «гайца» с жезлом, и поддавал газу, гаишник мгновенно вскидывал руку и стрелял в голову гонщику. Мотоцикл по инерции проезжал еще несколько десятков метров, потом его начинало кидать из стороны в сторону и, наконец, он оказывался в кювете или на встречной полосе под колесами какого-нибудь автомобиля.  Травмоопасность такого метода зашкаливала все мыслимые пределы. Зато через некоторое время мотоциклисты стали останавливаться на законные требования инспекторов ГИБДД. Чтобы ни с кем не делиться, рейнджер всегда заступал на пост один, и так умудрялся «разводить» лошков, что менял дорогие спортивные иномарки каждый год. Как-то, поколесив по городу на своей легковушке, мы с напарником решили «поработать с документами». Найдя непроходной тупик, мы заехали в него и «надавили на массу», не глуша двигатель. На улице было прохладно. Вдруг слышим, кто-то стучит по капоту. Открываем глаза, а там стоит «одинокий рейнджер» и орет благим матом:
 - Вы что, одурели? Спите на посту? А если бы это был не я, а бандиты? Грохнули бы вас, а оружие отобрали.
 - Чё те надо? – я ничего не понимал спросонья, опустив стекло. – Тебе что, больше всех надо? Езжай своей дорогой. Я же у тебя твой жезл не отбираю!
У нас тогда были напряженные отношения с гаишниками. Они считали, что мы отбираем их хлеб, останавливая машины по ночам. Поэтому они старались побольнее уколоть ментов, поймав их по пьяни или за серьезное нарушение. А поймав, потом выговаривали, что не следует отбирать у них хлеб и тогда они станут ласковыми и послушными. Друзьями, короче говоря.
   Видя такую наглость, рейнджер достал револьвер и поднес к воздухозаборнику на капоте.
 - Эй, ты, умник! А если я щас вам газку поддам? Шмальну из «газули» в воздухозаборник, вы там и загнетесь.
 - Слышь,ты! – не выдержал я, достал пистолет и передернул затвор. – А если я тебе щас из «боевого» в лоб шмальну, промеж глаз, это как будет называться?
 - Мудаки! – сплюнул на землю гаишник, сел в свой спорт-кар и отправился восвояси.
 - Весь сон отбил, говнюк! – потянулся напарник. – Ну что, прокатимся по маршруту?
 - Поехали, - процедил я сквозь зубы.       
«Одинокий рейнджер» не доработал до пенсии одного года. Тело гаишника нашли рядом с его новой спортивной «аудюхой» на безлюдной проселочной дороге. По его голове проехал груженый «камаз», сделав из его башки мясную отбивную.   
   В следующую смену наш автопатруль вызвали на пожар. Не только наш, а почти все машины. Обычно на пожары, кроме пожарных, если были трупы, вызывали оперативную машину и дежурного опера для составления протокола. Здесь же творилось что-то неописуемое. Что случилось, мы не знали, поэтому сразу поехали на вызов. Прибыв на место происшествия, первый раз в жизни я столкнулся с картиной апокалипсиса. Целый микрорайон был обесточен. Царила кромешная тьма. Пожар вызвал замыкание электропроводки, и электрическая подстанция, обслуживающая район, отключилась. Похожее я потом видел в Москве, после аварии на подстанции «Чагино», когда ночью возвращался домой после работы. Неработающие светофоры, безлюдные трамваи и троллейбусы, остановившиеся будто по мановению волшебной палочки, дома, зияющие черными глазницами. И торговые палатки, освещаемые свечами. И возле каждой палатки по тридцать-пятьдесят человек, покупающих пиво, сигареты и просто вышедших из ненавистного, безжизненного дома поговорить о конце света. Лишь бы не оставаться одному в темноте.
К дому мы подъехали с тыльной стороны, оттуда, где не было жилых подъездов. Перед домом был целый городской парк, поэтому к самому зданию подъехать было невозможно, мешали деревья. Горел подъезд, находящийся прямо посередине дома, с шестого по девятый этаж. Зарево пожара распространялось на всю округу. По улице метались сотни людей. Одна женщина с топором в руках подскочила к моей двери, резко распахнула ее, и закричала, размахивая топором:
 - Топор! Топор! Возьмите топор!
 - Что? – оторопел я. – Какой топор?
 - Возьмите, возьмите! Я за ним в соседний двор к родственникам бегала.
 - Зачем мне топор? – не понимал я.
 - Деревья рубить! Пожарные машины не могут подъехать к дому.
Оказалось, что пожарные, выехав по адресу, также заблудились и выскочили с обратной стороны дома. Увидев парк, они поняли, что на рубку деревьев уйдет больше времени, чем на тушение пожара, и стали искать пути объезда, потеряв при этом около получаса. За это время в доме выгорело все, что только могло выгореть. Придя в себя за пару минут, мы кинулись к дому. Какой-то мужчина, сделав из простыней веревку и привязав ее к балкону восьмого этажа, пытался спуститься по ней. Добравшись до шестого этажа, простыни не выдержали, и веревка оборвалась. Человек полетел вниз. Ударившись о землю, он вскочил как ошпаренный и побежал куда-то в сторону, крича:
 - Скорая! Скорая! Где скорая?
Потом оказалось, что у него был перелом позвоночника и бегал он в шоке от случившегося, ища карету «скорой помощи». «Скорая» его подобрала и отвезла в больницу. Его ждало инвалидное кресло и годы реабилитации.
Через минуту с шестого этажа выпало горящее тело. Мы с напарником кинулись к нему. Мужчина был жив и стонал. Напарник схватил его за одну руку, и крикнул:
 - Хватай! Надо его вытащить отсюда.
Я, так же, как и он, попытался схватить конечность, но не тут-то было. Рука, доставшаяся мне, полностью обгорела, и поэтому я, как ни пытался, не мог ухватить за нее. Кожа с руки слезала, как чулок, когда я пытался вытянуть ее.
 - Что ты медлишь? – заорал напарник. – Нас щас накроет!
Я со всей силы ухватился за жареное мясо, и потянул мужчину на себя. Через секунду на то место, где мы стояли, посыпалось битое стекло, и упала полыхающая оконная рама. Оттащив тело на тридцать метров, напарник пошел искать медиков. Мужчина стонал от боли. Через несколько минут подошли врачи «скорой» с носилками. Мы погрузили мужчину на носилки и отнесли в медицинскую машину. Потом мы узнали, что погорелец умер по пути в больницу от болевого шока. У него было обожжено более девяноста процентов тела. Мы обошли дом и увидели страшную картину: пожарные не могли найти гидранты. После наступления светлого капиталистического будущего, оказалось, что все, что было нужно для тушения пожаров, разворовано. Из домов исчезли пожарные шланги и латунные краны для этих шлангов. Пожарные колодцы не работают. Искусственных водоемов для тушения пожаров нет. Песок весь ушел на стройки века – МКАД и Храм Христа Спасителя. Когда закончилась вода у двух прибывших пожарных экипажей (а в нашем городе их было два), они вызвали подмогу из соседних городов. Те приехали через полтора часа. Все это время пожарные пытались бороться с огнем баграми и ломами. Помню, что возле горящего подъезда на земле сидела женщина, выла в прямом смысле этого слова и вырывала клочьями волосы у себя на голове. Водитель дежурного «уазика» в это время выносил из подъезда обгоревшие трупы детей. Их было три. Они были завернуты в какие-то тряпки, но было видно, что это обгоревшие угли. Три маленьких мумифицированных кокона. Он их складывал в прицеп для трупов. Затем пожарные вынесли еще пять взрослых мумий. Они их даже ничем не накрывали. Тела, потеряв всю влагу, почти ничего не весили. Непосвященным трудно было понять, что это мертвые люди. К утру пожар потушили. Сколько было всего пострадавших, я даже не стал выяснять. Мне было и так противно. Жутко, страшно и противно. Никому не пожелаешь такой судьбы, как этим погорельцам. Недалекие люди, те, кто не были на настоящем пожаре и не испытали его последствий на себе, говорят: «Ремонт равен двум пожарам». Они не правы. И говорят о том, чего не знают. Пожар – это трагедия, часто – со смертельными исходами. Никакой ремонт не сравнится с пожаром. Лучше всю жизнь находится в стадии ремонта, чем один раз испытать пожар на себе или своих близких.
Утром мы всей сменой в гараже проходили курс психологической реабилитации. В качестве лекарства мы использовали водку, а в качестве психолога – межличностное общение.
   В следующую смену, патрулируя улицы на «уазике», мы встретили бомжа. Бомжей мы не трогали – от них воняло, и можно было подцепить какую-нибудь инфекцию. Тем более у них не было денег. Но этот бомж был особенный. Он был весь расписной, покрытый татуировками с головы до ног. Разглядеть это мы смогли, потому что он шел по улице в одних трусах с полиэтиленовым пакетом в руках. Он был  пьян в умат.
 - У хозяина был? – не вылезая из машины, строго спросил бедолагу напарник, разглядывая тюремные татуировки.
 - Три ходки! – гордо ответил бездомный.
 - А что в пакете?
 - Трусы, носки и тапочки. Полный фраерский набор! Вот, иду к вам, сдаваться. Надоело на свободе. Я своего друга убил. Могу показать, где.   
 - Пешком дойдешь, - парировал напарник. – Я из-за тебя машину пачкать не буду. Давай, руки в ноги, и в отдел. Опера тебя там примут. Душ не обещаю, но крышу над головой и два метра обезьянника – завсегда пожалуйста.
 - А если не дойдет? - спросил я коллегу.
 - Тебе-то что. От того, что мы привезем его в отдел, в кармане у нас не прибавится. Тем более, может, врет он. А нет – появится у оперов еще один «глухарь». Одним больше, одним меньше, какая разница. 
   Летом в отдел пришла разнарядка о командировании в УВД трех сотрудников для прохождения службы в ИВС. Начальство голову долго не ломало, кого послать. Кто решил откосить от армии и не отдать долг родине? Конечно, альтернативщики. Вот им и работать в изоляторе.
В ИВС работали одни залетчики – те, кого и выгнать жалко, и оставлять работать в других подразделениях опасно. Здесь, в основном, ошивались ментовские алкаши и полукриминальные личности, превысившие должностные полномочия. С Владом, одним из залетчиков, я познакомился в первый день своего откомандирования в ИВС.
 - За что вас сюда? – поинтересовался он у меня после знакомства.
 - Разнарядка пришла. Вот нас и отправили, - ответил я.
 - Странно. Обычно сюда тех направляют, кто уже одной ногой на свободе. Увольняется, я имею в виду. Или выгоняют.
 - А тебя сюда за что?
 - Да кокосы одному придурку отбил. Я сам тоже из ППС. Останавливали мы одну тачку. За рулем – явно пьяный. Ехал – столбы сшибал. Я жезлом помахал – он не остановился. Мы – за ним. Он к подъезду подъехал впритык, жил там, наверное – и хотел соскочить. Мы его уже около лифта поймали. Я применил силовой прием расслабляющего действия – ногой по яйцам его треснул. Он – с копыт. И не встает. Вызвали «скорую». Оказалось, я его так огрел по мошонке, что у него обе кокосинки вытекли. Прооперировали его, жидкость всю из мошонки откачали. Диагноз – импотент. Мужик из больницы выписался, а жена от него ушла. Зачем ей евнух нужен? Он – в суд. Заяву на меня накатал. Начальство меня вздрючило, но не уволило. Понизило в звании – и сюда. Или, говорят, уволим, и будешь сам с этим скопцом разбираться. Я согласился. А теперь уволиться не могу. Здешнее начальство говорит: пожалуйста, увольняйся, но на свое место приведи другого. У нас нешуточный недобор. Или уволим по статье. Вот мне деваться и некуда. Никто идти работать сюда не хочет. До пенсии еще двенадцать лет. Да и не нужна мне их нищенская пенсия. Я работу хочу нормальную найти. Здесь все достало выше крыши. Никогда не думал, что вертухаем буду работать.
   Через несколько месяцев Влада не стало. Прогрессирующий туберкулез. При тесном общении с больными тубуркулезом велика вероятность заражения. Среди сидящих в тюрьмах зеков этот процент наиболее высок. Тем более что «тубик» передается воздушно-капельным путем. Он «сгорел» за два месяца, буквально у нас на глазах.
   Работа в ИВС была разноплановая – кто-то охранял сам изолятор, принимал пищу в баках для заключенных из комбината питания, с которым у ИВС был заключен договор, и далее разносил пищу по камерам. Иногда и мы харчевались этой едой. Не сказать, что она была особо вкусной, но и с голоду заключенным умирать не давала. Баланда, она и в Африке баланда. Еще милиционеры по утрам делали обход всех камер, обыскивали их и интересовались самочувствием заключенных. Если  кто-нибудь умирал в камере, это был залет. Также они оформляли документы и отбирали запрещенные вещи. По умолчанию – колюще-режущие предметы, огнестрельное оружие, взрывчатку, наркотики, алкоголь. А в основном – ключи, кошельки, сумки, чемоданы, золотые кольца, цепочки, телефоны, если они были, и шнурки с брючным ремнем. Это делалось для того, чтобы подозреваемый ненароком не удавился в камере. Это был тоже залет. Другая половина работников, и мы в том числе, прикомандированные, занималась тем, что возила задержанных из СИЗО (следственный изолятор, или тюрьма) в ИВС, для дальнейшей доставки заключенных в суд, либо для следственных действий. Затем – опять в СИЗО.
Подозреваемые в совершении преступлений, попавшие в ИВС с воли, могли находится в изоляторе двое суток. В крайнем случае – трое. Но если у оперов был план насчет того, чтобы «расколоть» клиента по-быстрому, ему могли впаять и пятнадцать суток. И тогда опера все пятнадцать суток прессовали задержанного у себя в кабинетах, выбивая из него показания и подсаживая «наседок» в камеру. Те же, кого доставляли в ИВС из СИЗО, например, для судебного процесса, могли находиться в изоляторе десять суток, в крайнем случае – двадцать. Это если судебный процесс затянется. Потому что часто было так – СИЗО находилось далеко за пределами населенного пункта, где проходил суд. Каждый день туда не наездишься. Мы, например, часто ездили в СИЗО Серпухова, Бутырку, реже – в Матросскую тишину. А в Серпухов пилить на автозаке – часа четыре. Следственные мероприятия обычно более трех суток не длились. Такая вот была карусель в ИВС - круговорот задержанных в природе.
В Бутырке нас иногда кормили, если мы успевали приехать до обеда или в обед, в специальной столовой для сотрудников.      
   Каждое утро начиналось буднично – обход камер, потом - завтрак для сидельцев. На обходе сотрудники ИВС часто находили запрещенные вещи. При мне в одной из камер нашли заточку, сделанную из ложки, в другой раз – заточку из переделанной металлической расчески.
 - И откуда они это все берут, - всегда сокрушался старший по званию. – Только вчера обход делали.
Заключенных мы перевозили в автозаках. Автозак – это такое изобретение советских инженеров, которое по своей природе напоминает мини концентрационный лагерь, которому бы позавидовали многие сотрудники СС. Пыточная камера на колесах, так прозвали мы эти машины. Спецтранспорт был двух видов – большой и маленький. Большой был сделан на базе грузового «газона», маленький – на базе «буханки». В «газоне» было две больших клетки, как для диких зверей, для спецконтингента, и два бокса, предназначенный каждый для одного человека. Рядом с отгороженной кабиной водителя – лавка для двух конвоиров. Конвойные, находящиеся внутри автозака, по инструкции, должны быть без оружия, чтобы преступный элемент, не дай Бог, не отобрал пистолет, хотя задержанные и были закрыты на защелкивающийся замок. Для надежности, на замочные петли мы еще защелкивали наручники. При переездах, меня обычно сажали внутрь автозака с более опытным сотрудником, и закрывали, вместе с заключенными, снаружи. Ручку от автозака забирал с собой старший экипажа и садился в кабину к водителю. Катаясь с «извочкиком», как ласково называли «сиделые» люди водителя, мы слушали тюремные байки, либо дремали под шум колес. Дорога до Серпухова и обратно была длинная. Курить в атозаке было запрещено, потому что задохнулись бы все – и конвоиры, и преступники. Большие автозаки всегда использовались для перевозки большого количества людей, например из СИЗО, или в СИЗО. Для экономии бензина большой автозак иногда никуда не ехал, зато на следующий день в него набивали столько народа, что становилось жутко. Раза в три больше, чем положено. Хотя официально на одного заключенного и так приходилось всего 80 – 90 квадратных сантиметров спецтранспорта. На тюрьме, перед посадкой в спецтранспорт, производилась перекличка заключенных. По приезду в ИВС мы такой ерундой обычно не занимались. Главное, чтобы количество спецконтингента совпало с указанным количеством в документах. Маленькие автозаки, или «буханки», также состояли из двух клеток, только небольших, и в них не было одиночных боксов. Эти машины использовались для транспортировки заключенных из ИВС в суд и обратно. Если, конечно, это не была большая организованная группировка. Для таких банд был предусмотрен «газон». И большой, и маленький спецтранспорт не имели кондиционеров и системы вентиляции. Поэтому в жару и заключенные, и конвоиры выходили из автозаков взмыленными, как загнанные лошади. Зато зимой, в лютый мороз, и те, и другие примерзали задницей к заиндевелым лавкам. Спецтранспорт изнутри не отапливался. В суд мы всегда старались подъезжать с черного хода, потому что возле парадного всегда стояли родственники и друзья подозреваемого, чтобы перекинуться парой слов. Если черного хода не было, мы старались сделать коридор из сотрудников милиции, чтобы простые смертные не смогли ничего передать преступнику. В этом нам иногда помогали сотрудники вневедомственной охраны, охраняющие здания судов. Подозреваемый быстрым шагом доставлялся в наручниках в конвойное помещение, которое тут же, перед носом родственников, захлопывалось наглухо. В конвойном помещении для преступников обычно был оборудован бокс и комната для конвоиров. Иногда старшой шел навстречу родственникам, и за пару «пузырей» брал у них «грев» для задержанного. Это был праздник живота. Арестованному из этой передачи доставался максимум, сухпай: печенье, рассыпной чай, сахар, сигареты без фильтра.   Остальное сжирали мы, заедая халявную водку. А в передачах часто попадалась и дорогая колбаса, копчености, фрукты, импортные сигареты. Иногда старшой глумился над арестованными – разламывал дешевую «Приму» или «Астру» на две части, ища в сигаретах пилку, шило, или заточку. Вечером, после работы, мы собирались в комнате отдыха ИВС и молча пили водку. Такая работа была беспросветна.
   Моя работа в ИВС продолжалась несколько месяцев, пока мне это не надоело. Я сидел в судах рядом с клеткой для преступников и выслушивал приговоры, показания свидетелей и потерпевших. Столько негативной информации я еще не получал никогда в жизни. Насильники, убийцы, воры и грабители рассказывали, как они совершали преступления, как задумывали и воплощали задуманное в жизнь. Выпил, украл, продал – опять выпил, украл – попался. Выпил, поссорился – убил. Выпил, изнасиловал – убил. Выпил, изнасиловал, взял ветку, засунул во влагалище, поиздевался - убил. И такое приходилось выслушивать каждый день. Если в деле фигурировали милиционеры в качестве подозреваемого или свидетеля, суд в ста процентах случаев доверял их показаниям. Судьи всегда выносили вердикты следующего плана: «Нет оснований не доверять показаниям сотрудника милиции». Даже если в суде против милиционера выступало хоть три, хоть пять свидетелей, доказывающих обратное. Эта работа была не по мне. И я сам попросился в учебку. Чтобы стать аттестованным сотрудником милиции и иметь право работать с оружием, необходимо окончить курсы в  учебном центре. Я сам подошел к начальству и взмолил об учебе:
 - Учиться хочу, не могу. Аж сил нет! Отправьте меня на учебу!
Начальство пошло мне навстречу.   

Глава 7
   Учебный центр – отдельная история. Там из разношерстной публики пытались сделать настоящих милиционеров. Срок обучения – полгода. Это для «альтернативщиков». Остальные обходились двумя-тремя месяцами. Карантин - две недели. Это когда никого не выпускают в увольнение (наверное, чтоб не сбежали). Я попал во взвод из тридцати человек. Кого здесь только не было – и гаишники, и сотрудники вневедомственной охраны, пэпээсники, и даже несколько «зеленых». Так мы прозвали курсантов, направленных на обучение из взвода охранения СИЗО. Форма их была зеленого цвета, вот название к ним сразу и прилипло. Когда мы выходили на построение, у наблюдающих со стороны болели глаза от различия фасонов и цветов формы. Каких только головных уборов здесь не было – фуражки, пилотки, кепки, береты. Это для нас постарался Славик Зайцев, выступивший модельером милицейской формы. Я, например, носил робу тракториста. По-другому назвать балахон, который выдали мне в ХОЗУ, я не мог. Нас заселили в два кубрика по пятнадцать человек. Кубрик – это небольшая комната с несколькими рядами двухъярусных кроватей. Подъем в шесть тридцать, отбой – в двадцать два тридцать. С утра – зарядка. Потом – умывание и застелание кроватей. Заправлять кровати надо было как в армии, чтобы все одеяла, лежащие сверху, были застелены по одной струне, ровно и красиво, без складок. Пару раз к нам даже приходил куратор, обучать нас этому нелегкому делу. Далее – завтрак, потом – занятия. Четыре пары. Две пары до обеда, и две – после. По окончании занятий мы шли на плац и по два часа кряду занимались строевой подготовкой. Руководству учебного центра казалось, что в этом и есть настоящая учеба – научиться ходить строем. Больше месяца мы убивали свободное время на плацу, до боли в ногах, до мозолей на пятках. Это было нужно для ежедневного общего построения перед начальством центра, перед завтраком. Все обучающиеся в учебном центре сотрудники должны были каждое утро строем проходить перед импровизированным помостом, на котором стояло начальство. Это символизировало преемственность поколений и почитание старших по званию сотрудников младшими. На лекциях нам читали право, криминалистику, психологию, этику, большое внимание уделялось стрельбе и физической подготовке. 
Зарядку мы делали первую неделю, пока нас по утрам сопровождал куратор нашей группы. Ему это быстро надоело. Все мы люди и хотим поспать. Потом мы, полусонные курсанты, просто выходили на улицу в спортивных костюмах, медленным шагом делали круг вокруг центра, и возвращались в кубрики. До построения перед завтраком необходимо было застелить кровать, умыться и привести себя в порядок. В учебке нас поставили на довольствие, поэтому про доплату "пайковыми" можно было забыть. Также мы лишились доплат за ночные дежурства и тяжелые условия службы. То есть нас оставили на голом окладе. Сигареты у всех кончились в первую неделю. Поэтому от всеобщей нищеты мы скинулись и купили пять блоков моршанской "Примы" на всех. Гадость редкостная, кислятина еще та. Курить ее было невозможно, но приходилось. Альтернативы ей не было. Курилка располагалась на улице. И весь центр между пар сбегался сюда, травить байки. Сюда же выходили покурить поварихи-практикантши из кулинарного техникума. Они учились готовить на большое количество людей в столовой. Здесь самые удачные курсанты заводили с ними знакомства и темными ночами ходили поджениться в первое попавшееся свободное помещение или кусты. Как говорится: "Мадам, я вас люблю, пройдемте в ближайшие кусты".   
   Про столовую стоит рассказать особо. Она была разделена на две части – одну большую, для рядовых курсантов, и одну поменьше – для офицерья. Но самое противное было даже не в том, что ментов делили на низший и высший класс, а в том, что для рядовых и офицеров были разные меню. Начальствующий состав кормили преимущественно мясом, нас – дешевым минтаем, от которого воротили нос даже кошки. Кроме четверга, рыбного дня для всех советских столовых – это когда рыба была и на обед, и на ужин, нас каждый день закармливали придонной холодолюбивой рыбой в вечернюю трапезу. Нас уже тошнило от одного и того же блюда – жареного минтая с картофельным пюре из концентратов (картофельные хлопья, заливаемые кипятком). Зато по вечерам мы наблюдали, благо окна кубрика у нас выходили на двери столовой, как нехилые работницы фабрики-кухни, кряхтя, выносили с черного хода баулы с продуктами, «недодатыми» курсантам. Хитрые вывозили продукты на машинах, прямиком на рынок к смуглокожим торговцам, где и скидывали им товар за четверть цены. А мы целыми взводами травились некачественной едой, когда нам подсовывали протухшую рыбу и яйца. Траванувшись несколько раз, в последующем мы тщательно обнюхивали предлагаемую нам еду, прежде, чем есть. Травились все регулярно. Но все же это было лучше, чем собачий корм, которым кормили солдат в армии. Если еда нам не нравилась, мы шли в «чепок», это что-то вроде кафетерия, где можно было купить вареные сосиски из туалетной бумаги с кетчупом из крахмала, пирожные и чай-кофе. Здесь мы компенсировали  потерянные калории едой.      
Был в этом учебном центре забавный прапорщик по кличке «Пабью», с ударением на первый слог. Мы думали, раз у него такая «погремуха», значит он итальянец. Все оказалось гораздо проще. Пабью был главным хозяйственником в центре и занимался мелким ремонтом и другой чепухой. Стоило мимо него пройти молоденькому курсанту, как он тут же подскакивал к нему, легонько бил ладошкой парня по заднице, и приговаривал: «Я тебя побью!» Мы старались не приближаться к Пабью ближе, чем на тридцать метров. Потому что он, разозлившись на отсутствие жертвы, мог и кинуться вдогонку молодежи. У Пабью была каптерка в подвале учебки, там у него хранилось хозяйственное мыло, бытовая химия для уборки центра, мел, лампы и другая мелочь, необходимая для учебного процесса. По учебному учреждению ходили легенды, что тот, кто попадет к Пабью в подвал, может оттуда и не вернуться. Или вернуться другим человеком, с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Также ходила легенда, что один курсант провел в каптерке сексуального девианта две недели и еле убежал оттуда. Поэтому все всегда с опаской поглядывали на дверь в подвал. А ведь прапорщик часто просил руководство выделить ему несколько человек для проведения каких-либо работ.
Самым любимым предметом у меня была стрельба. В теоретической части мы изучали устройство пистолета Макарова, в практической – разбирали ПМ, снаряжали его магазином и стреляли в тире. Инструктор по стрельбе, контуженный жизнью капитан, любил повторять нам, если у нас что-то не получалось:
 - Полная клиника! 
Зато он показал нам три способа открывания пивной бутылки пистолетом Макарова. Это было самым занимательным из его лекций.
Больше всего нам не нравилась физподготовка – там приходилось бегать, разучивать приемы самбо, подтягиваться и отжиматься. Не нравилось не из-за того, что было тяжело, а из-за того, что в учебном центре, как и в большинстве школ и больниц по всей стране, отсутствовал душ. И мы, грязные, потные курсанты, не озонирующие воздух, шли после физкультуры на оставшиеся лекции и портили окружающий воздух.
Худосочный, щупленький физрук был старше нас всего на три-четыре года. Но он окончил среднюю школу милиции кандидатом в мастера спорта по самбо. Поэтому, когда его кто-то оскорблял, он вызывал его на бой и всегда побеждал. Проигравший и поверженный противник ретировался. Я тоже один раз испытал на себе воспитательную работу физрука. Больше я к нему не цеплялся. После физкультуры мы шли в кубрик переодеваться в форму. Один раз это у нас не получилось. В коридоре нас поймал подвыпивший начальник учебного центра и начал орать на нас благим матом. Мы так и не поняли, за что.
 - Вы позорите честь мундира! – закричал он и потом последовал отборный мат.
Начальник центра был неплохим, когда не пил. Его прислали из глубинки, когда прежнего начальника перевели на повышение в министерство. Он работал обычным участковым в каком-то провинциальном городе. Но у него был родственник в центральном аппарате МВД. Поэтому заместителя начальника учебного центра по воспитательной работе, полковника, проработавшего в учебном заведении почти тридцать лет, к этой должности не допустили. Он так потихоньку и уволился примерно через год, не найдя общий язык с выскочкой-лимитчиком. А лимитчик через несколько лет перевелся к родственнику в центральный аппарат и вообще оторвался от реальной жизни.
Особенное умиление вызывали у нас лекции по этике. Мы их очень любили. Их читал старенький майор. Причем читал в буквальном смысле слова – он дословно цитировал учебник по этике, а мы были должны успевать за ним записывать. Такой ерундой мы не занимались, а вместо этого всем скопом клали головы на парты и отсыпались.
Очень нам нравились уроки по психологии. Препод там была молодая психологиня в очках-дурачках, только недавно окончившая Высшую школу милиции в звании лейтенанта. Страшна она была, как дочка Фредди Крюгера. Мы ее прозвали «ужас, летящий на крыльях ночи». Она любила приговаривать:
 - Стою я в портупее, и все тупею, тупею и тупею.
Она рассказывала нам про учебу в «вышке». Чтобы поступить учиться в Высшую школу милиции, нужны были большие деньги. Вначале – за поступление, потом – за каждый экзамен и зачет, контрольную работу. Цены варьировались от литра водки за зачет по непрофильному предмету, до нескольких сотен долларов за положительную оценку на экзамене по основным дисциплинам. 
Как-то раз она решила провести тесты по психологии. Там надо было назвать несколько писателей-классиков, композиторов, поэтов. Один особо умный курсант в качестве композитора выбрал Мусорского.
 - Мусорский. М-да! Это у вас что, профессиональное? – съязвила психологиня. – Коллегу в Мусоргском узнали? Вроде он про милиционеров ничего не написал. Кстати, вы знаете, откуда появилось это выражение – «мусор»?  В России  с 1866 по 1917 годы в органах полиции был Уголовный сыск - служба Российской полиции, занимающаяся раскрытием уголовных преступлений и розыском преступников. То есть «мусор» является производным от аббревиатуры МУС – Московский уголовный сыск. Отсюда в преступной среде и пошло слово «мусор», то есть сотрудник московского сыска.
Через какое-то время психологиня свозила нашу группу в Музей истории московской милиции. В этот день мы не учились, и очень обрадовались этому.
   Право, а точнее, основы правовых знаний, нам читал немолодой майор из провинции. Особое внимание он уделял таким статьям уголовного кодекса, как необходимая оборона и крайняя необходимость. Также мы изучали Закон о милиции, особенно в части применения оружия. Статью о применении сотрудником милиции оружия следовало знать наизусть. Нам это было неинтересно, поэтому мы писали шпоры и выучили наизусть только один пункт применения оружия: для освобождения заложников. КОаП, который мы штудировали круглосуточно, достал всех. Препод заставлял зубрить наизусть целые параграфы из Кодекса. По праву в конце обучения был самый сложный экзамен. Если другим преподавателям, по другим предметам, мы скидывались по одной бутылке водки с носа, то на экзамен по праву нам пришлось скидываться по литру. Так происходил обмен знаний на водку. 
   В обучении в учебном центре была и обратная сторона. Мы обслуживали (стояли в охранении) все дни города близлежащих населенных пунктов, исторические праздники в Бородино, авиасалон МАКС, концерты поп-артистов на стадионах. Кроме нас там еще присутствовали невольники из «Дикой дивизии», солдаты внутренних войск. Мы хоть и были подневольными, но они вообще были рабами. Нам даже в какой-то степени было их жалко. Все праздники проходили, в основном, по выходным, поэтому в учебном центре в  эти дни полностью отменялись увольнения. Мы месяцами не вылезали из учебки, хотя официально суббота и воскресенье были выходными днями, и всех курсантов, за исключением стоявших в нарядах, отпускали домой.
В суточные наряды от взвода направлялось шесть человек. Посты в учебном центре распределялись так: четыре человека на кухню, шесть – на два КПП, по два человека – дневальные на каждый этаж, по двое – на уборку этих этажей. Самый спокойный пост был на втором КПП. Там проезжало мало машин, и ходили, в основном, три калеки. На первом КПП машин было побольше. И начальство приезжало в центр через это КПП.
Кухня была мне ненавистна. Украсть у толстых поварих чего-нибудь пожрать было нельзя – они сами разворовывали все, что плохо лежит. Зато начистить пятидесятилитровую кастрюлю картошки втроём –  милое дело. После этого не то, что есть, жить не хотелось. А после завтрака, обеда и ужина – мытье тарелок после трапезы нескольких сот человек. Это вообще был ужас. Но наряд на уборку помещений был не лучше. Помыть коридор и кубрики шваброй – одно дело. А вот вычищать ершиками после не совсем свежей еды сортиры – совсем другое. Дневальными быть тоже было не в чести. Требовалось каждому старшему по званию отдавать честь и докладывать об обстановке.
Многие работники учебки жили в общежитии на территории центра. Тут были и преподы, и работники кухни, и сотрудники дежурной части, и медики. Все, в основном, лимитчики, из наглухо забытых мест. Поэтому в общаге происходили странные вещи. То мужики, скорешившись после зарплаты, пили там неделями, то кого-то насиловали. Поножовщина в общаге происходила ежемесячно. За несколько месяцев до нашей учебы в центре, в общаге зарезали одного из преподавателей. Сор из избы выносить не стали, переведя убийцу в другое подразделение. По ночам пьяные менты орали песни на всю Ивановскую. Мы прозвали это место временного проживания ментов «нехорошим общежитием».   
Мы тоже иногда позволяли себе расслабиться под не одну бутылочку водочки. Праздновали мы, чтобы не палиться, в сушилке. Возле нашего кубрика была оборудована сушилка размером пять на пять метров. Так как летом отопление не включали, сушилка не работала. Мы переоборудовали ее сначала в курилку, а потом и в «поилку». Пили, в основном, после отбоя. Никому не хотелось попасться пьяным. За это тут же следовало отчисление. Один раз мы решили пойти в бар по форме. Напив и наев там на несколько тысяч рублей, мы вышли якобы покурить, и соскочили, чтобы не платить деньги. Никому и в голову из обслуживающего персонала не могло прийти, что сотрудники милиции могут «кинуть» питейное заведение. Нас даже никто не остановил.
Однажды одному курсанту из нашего кубрика земляки из южной республики прислали марихуанну. Мы забили штакетники, заныкались в сушилке и «дунули» на круг всю «марьиванну», что была. Было это перед вечерним построением. Мы, не одевая форму, было уже влом, взяли магнитофон на батарейках и спустились на плац. В трениках, майках и тапочках. Там уже стояли другие взводы по форме, включая офицеров. Курсант по прозвищу Дрищ включил магнитофон. Из динамика раздалось: «Гибэр вэй, гибэр вэй, гибэр вэй нау!» Самые шустрые, те, кто еще мог стоять на ногах в нашем взводе, стали танцевать нижний брейк. Офицеры, построившиеся ровными рядами перед отбоем, со страхом в глазах смотрели на свое будущее поколение. А мы, не думая ни о чем, танцевали нижний брейк на плацу, и кричали:
 - Мы – хозяева жизни! Мы – менты!
   Выпускались мы зимой, после Нового года. Начали праздновать в местной кафешке, потом – на платформе пригородных поездов, далее – в электричке, затем – на московском вокзале. Все были по форме – этого требовал этикет. Нас, как взрослых, построили на плацу учебного центра и объявили о выпуске. Руководство что-то там вещало нам о тяжелых условиях службы милиционеров, об исполнении закона, о профессиональных обязанностях. Мы же думали, как отсюда побыстрее соскочить и начать уже изъявлять свою волю водкой.
На вокзале один из курсантов саданул рукой по витринному стеклу палатки и разбил руку в кровь. Ему не понравилось, что ему ответил продавец – иноземец на просьбу продать пиво. Увидев толпу пьяных ментов, иноземец закрыл палатку и бросился прочь. Ахмед претензий к милиционерам не имел. Мы же всем скопом пошли искать аптеку. Накупив зеленки и бинтов, мы все перемазались спиртовым раствором бриллиантового зеленого. Раненый боец был облит спиртовым раствором с головы до ног и перебинтован от плеча до пальцев рук. Через какое-то время мы нашли ларек, где продавалась водка. В этот день водка и зеленка текли рекой. 
   По-разному сложилась судьба выпускников учебного центра. Приблизительно через год начались первые потери. Двух милиционеров из нашего взвода расстреляли бандиты на трассе, когда они попытались остановить автомашину, набитую отморозками с оружием. Бандитов так и не нашли. Еще через полгода одного курсанта, здоровяка по имени Человек-гора, забили насмерть на улице, в бытовой драке. Когда у убийцы спросили, зачем он это сделал, он ответил:
 - Да я его слегка кулаком ударил!
Еще один выпускник поступил в Высшую школу милиции, и каждый день ездил до Москвы на электричке. Как-то раз, после вечеринки с одногруппниками, он, пьяненький, на последней электричке возвращался домой. В вагоне его избили, выволокли на платформу и бросили тело под колеса проезжающего товарняка. Его, еще живого, разрезало пополам. Преступников так и не нашли.
С каждым годом потери только увеличивались. 
      
Глава 8

   Демобилизовавшись из учебки, я доложил начальству об окончании курсов. Командир взвода дал мне двое суток на отдых, и когда я вышел на смену, меня уже ждала карточка-заместитель на ПМ. Карточка-заместитель – некий прообраз документа, по которому получают оружие. Дежурный, выдававший оружие, поинтересовался:
 - С оружием умеешь обращаться?
 - Научили!
 - Научили обращаться, а что с пистолетом делать, ты знаешь?
 - Нет.
 - Вот что я тебе скажу. Если хочешь спать спокойно и не мотаться по прокуратурам, запомни: получил оружие, и забудь про него. Утром ты его должен сдать со всеми шестнадцатью патронами. И так каждый день, из года в год. А будешь баловать, ни к чему хорошему это не приведет. Уяснил?
 - Уяснил.
 - Вот и хорошо. А теперь получай свой пистолет. Держи его в чистоте, не забывай чистить. Лично буду проверять.
 - Есть, - отчеканил я. 
Заступив на смену, мне было не до работы. Экипаж тут же намекнул на то, что требуется проставиться.
 - Отучился? – спросил старший экипажа. – Аттестовали? Оружие получил? Проставляйся!
 - За мной не заржавеет, - ответил я. – Поехали в палатку.
Этой ночью нам было не до работы. Скооперировавшись к утру еще с несколькими экипажами, мы загудели по полной. Сдавшись в дежурке, мы отправились в гараж, и продолжили пьянку. Домой я приполз часов в девять утра. Я был в пьян в «слюни». Из отдела всем надо было успеть уйти в полдевятого, потому что начинался новый рабочий день, и дежурный с помощником менялись в восемь тридцать. Остальные сотрудники приходили к девяти. 
Отоспавшись, вечером я пошел на следующее дежурство. Эта зима была лютая, поэтому, заступая на пеший пост, мы искали, куда можно было спрятаться, чтобы погреться. Мы коротали ночи в коммерческих палатках, где работали наши знакомые, в ночных магазинах и, на худой конец, в подъездах, возле теплых батарей. Этой ночью молодой сотрудник, Алексей Рыжов, пытаясь остановить пьяного водителя-лихача, непредумышленно застрелил его. Водитель не подчинился законному требованию сотрудника милиции остановиться и продолжил движение. Парнишка заскочил в «канарейку», и водитель начал погоню. Минут через двадцать они смогли заблокировать машину в проходном дворе. Пьяный водитель глумился над милиционерами. При попытке подойти к машине, лихач срывался с места, накручивая пятаки, и резко останавливался метрах в десяти от них. Когда это все надоело сотрудникам, Рыжов достал пистолет и приказал водиле выйти из машины. Тот, не понимая угрозы, продолжил издевательство. Тогда Леха передернул затвор Макарова и прицелился в заднее колесо автомобиля, предупредив:
 - Еще раз дернешься, открою стрельбу.
И тут произошло то, чего никто не ожидал. Пьяный водитель решил проучить желторотого мента. Он нажал на газ и резко рванул с места… Но не вперед. Он рванул назад. И в этот момент Алексей выстрелил. Он целился в заднее колесо, а попал в голову водителю. Какие-то доли секунды решили судьбу хулигана. Если бы он поехал  вперед, остался бы жив. Не рвани так резко назад, остался бы жив. Но он оказался там, где оказался, изменив и свою судьбу, и судьбу молодого милиционера, и судьбу родственников того и другого. Главной ошибкой Рыжова было то, что он не произвел предупредительного выстрела.   
К утру в отделе, казалось, собралось все начальство. Леху допрашивали прокурорские. Наше же начальство решало, как минимизировать ущерб престижу милиции, нанесенным ей сотрудником ППС.
 - Может, его уволить вчерашним числом? – предложил заместитель начальника отдела.  (Увольнение вчерашним числом стало на сегодняшний день обыденным явлением в правоохранительных органах, особенно в коррупционных делах. Если милиционер получает взятку на рабочем месте в рабочее время, и это фиксируется видеокамерами, он коррупционер. А если сотрудник милиции получает взятку, даже по форме, и в рабочее время, но, например на улице, в ресторане или автомобиле? Он кто? Коррупционер? Да, если он числится в отделе кадров милиции. А если его увольняют вчерашним числом, узнав о происшествии? Кто он? Правильно, мелкий аферист, мошенник. Таким не место в милиции! Правильно мы его уволили! У нас давно были подозрения на его счет. Совсем народ распустился! Наглеют день ото дня! Сталина на них не хватает! Так статистика по коррупционным делам в системе МВД занижается чуть ли не в несколько раз, а коррупционеры выходят сухими из воды). 
 - А кто его вооружал, и на пост ставил? – спросил командир роты ППС. Я на себя такую ответственность не возьму. Да и дежурный – тоже. Это подсудное дело.
 - Сколько он у нас отработал?
 - Три с половиной года.
 - Хорошо, уволим его сегодняшним числом. Прикрывать его задницу не будем. Пускай сам разбирается. У нас еще Сидоров на шее висит. Такой же стрелок, мать его! Дадут оружие дуракам, а они и рады. Теперь прокуратура проверками замучает. Не до него.
Впоследствии Алексей потратил кучу денег на адвокатов, родственников погибшего, но так ничего и не добился. Ему дали три года колонии строгого режима. На «красные», ментовские зоны отправлялись действующие сотрудники милиции. Он же был с позором уволен из правоохранительных органов. 
   Здесь следует отдельно рассказать о Сидорове. Это происшествие случилось еще до моего прихода в ППС. Ребята, так же, как и Алексей, останавливали машины ночью для проверки документов. Главное – знать, как и что проверять. Водитель автомашины обязан иметь при себе водительское удостоверение, техпаспорт на автомобиль, талон технического осмотра и доверенность на право управления транспортным средством, если автомобиль оформлен на другое лицо. Сейчас «гиббоны» еще требуют бумажку, называемую ОСАГО. Это была одна из солидных подработок в ППС. Гаишники нас ненавидели. Мы отнимали их хлеб. Но на зарплату милиционера можно было купить лишь пару носков и черствую булку в продовольственном магазине в базарный день. Поэтому каждый зарабатывал, как мог. На требования Сидорова остановиться, пьяный водитель бросился наутек. Только скрыться он решил не во дворах, а на трассе, где никакой «уазик» не догонит не то, что Мерседес, а даже дряхлую «копейку». Видя, что еще чуть-чуть, и нарушитель скроется, сержант Сидоров сделал предупредительный выстрел в воздух, а затем выстрелил по заднему колесу «восьмерки». Да на грех, на шоссе, именно в этом месте, была выбоина. Довольно глубокая выбоина. Поэтому пуля, вместо того, чтобы пробить заднюю шину, пробила затылок водителю, когда автомобиль попал в яму. Машину занесло, отбросило в кювет и перевернуло. Скандал был невообразимый. Водитель оказался бандюганом. Братки поклялись отомстить зарвавшемуся менту. Сержанта долго прятали, отмазывали в суде. И через несколько лет дело потихоньку закрыли. Родственники погибшего  просили в апелляционных жалобах продолжить расследование, но ничего не добились. Неповоротливая машина правосудия замедлила свой ход и остановилась. Руководство ОВД вздохнуло спокойно. Все это происходило на фоне ежедневных стрельб гаишников по автомашинам граждан. Они также не церемонились с нарушителями и при ничтожнейшем неповиновении открывали стрельбу. Бывали случаи, что они выпускали по два рожка из автомата Калашникова, пробивая кузов в нескольких местах и оба задних баллона. У них, в отличие от постовых, никто из гражданских не страдал, и все оставались живы. Но… судя по сводкам тех дней, наверное, тоже не всегда. Оставим это на совести «гайцов». Пусть про гаишников пишут гаишники. Наша стезя – ППС.       
Через некоторое время, в связи с усилением борьбы с уличной преступностью в городе, к нам командировали несколько экипажей ППС из соседнего района. Количество машин прибавилось, поэтому на смену выходили исключительно автоэкипажи. Меня поставили на «уазик» с тремя прикомандированными.
 - Где у вас тут «пьяная» дорога? – тут же спросил у меня водитель.
 - Поехали, покажу! – обрадовался я.
«Пьяной» называли дорогу, идущую вокруг города. Она огибала населенный пункт, и поэтому ей мало кто пользовался, предпочитая выезжать на трассу, идущую в Москву, через город. На ней останавливали свой выбор водители без документов и «подшофе». На этой дороге была удивительная странность – прямо посреди поля, там, где вероятность появления пешеходов была одна к десяти тысячам, стоял светофор и регулярно переключал цвета для прохода пешеходов. Там-то мы и встали, прямо возле светофора, замаскировав «канарейку» в кустах. Особенностью этого светофора было то, что на его сигналы ни один из водителей не реагировал, никак не ожидая, что возле него могут появиться менты. За пять минут мы остановили десять машин, нарушивших правила. За десять минут – двадцать автомобилей. На тех, кто отказывался платить на месте, составляли протоколы, благо их в нашем отделе было несть числа. Никакой строгой отчетности по бланкам в те времена не было. Сначала мы стояли на дороге втроем, протоколы составлял водитель. Когда машин стало больше, а желающих платить – меньше, к нему присоединился еще один человек. Еще через пять минут ситуация ухудшилась еще больше, и уже три пэпээсника составляли протоколы. На дороге остался я один. Количество нарушителей не уменьшалось. Поэтому я, устав ходить туда-сюда, от светофора к машине, стал просить водителей самостоятельно подойти к «уазику» с документами наперевес. В общей сложности мы простояли один час. Больше светиться на этом месте не было смысла. Мы заработали по несколько тысяч рублей, и сдали протоколов на нарушителей правил дорожного движения на год вперед. Начальство выразило мне благодарность в устной форме.
 - Не булькает, - ответил я.
 - Перетопчешься, - услышал я ответ.
   Следующая смена была богатой на происшествия. Патрулируя улицы в наряде, нас остановила группа заплаканных девушек.
 - Нас изнасиловали, - ныли они.
Мы отвезли их в отдел.
 - Знаете, где это произошло? – спросил их дежурный.
 - Адрес мы знаем, да и показать можем, - ответила одна из них. – Мы адрес специально запомнили.
 - Заявление писать будете?
 - Будем.
 - Как напишете, поедете в больницу на медосмотр.
 - А это зачем? Они в презервативах были.
 - Ну и что, - отечески заметил дежурный. – Гинеколог все поймет и так, возьмет мазки, проведет осмотр. 
 - Это обязательно?
 - А как же, красавицы. Без этого никак нельзя.
Минут через пятнадцать оперативники привезли троих насильников и посадили их в «обезьянник». Увидев девушек, самый старший из них закричал:
 - Девчат, зачем вам это надо? Себе же хуже делаете. Давайте договоримся. Заплатим вам компенсацию, и разбежимся. Вы же сами в машину сели, знали, зачем. А теперь «обратку» включаете! У меня богатый отец. Давайте договоримся.
Услышав слово «богатый», оперативник тут же включился в работу. Сначала он поговорил с девчонками с глазу на глаз, затем – с задержанными. Сыну богатых родителей он разрешил позвонить домой. Через тридцать минут все разрешилось само собой. Оперативник по-честному поделил деньги, предназначенные для молодых женщин. Он забрал себе ровно половину и чуть не дал пинок одной из них, выпроваживая ее из отдела.
 - Чтоб я больше вас здесь не видел! – крикнул он вдогонку девушкам. 
Мы поехали дальше на маршрут. В одном из дворов я увидел, как пацаны «разувают» машину, откручивая все четыре колеса. Разглядев милицейскую «канарейку», молодежь бросилась в рассыпную. Один из них зашкерился в подвале одного из домов. Ругаясь почем зря, мы полезли в подвал. Ребенок там оказался не один. Пацанов было человек шесть. Самому старшему из них было лет десять. Они в разных позах лежали на полу и пускали слюни. Вокруг были разбросаны полиэтиленовые пакеты с клеем.
 - Откуда вы такие нарядные? – спросил я более-менее адекватного из них.
 - Из детского дома.
 - А здесь чё ошиваетесь?
 - Сбежали.
Связавшись с дежуркой, мы получили указание: если детки вернут колеса хозяину, им ничего не будет. Мы загрузили детей в «уазик». Пацан, разбиравший машину, показал перевалочную базу, где они хранили награбленное. Это было заброшенное здание под снос.
 - А где твои друзья, с кем ты колеса воровал? – спросил я прощелыгу. 
 - Небось уже в детдом вернулись.
Мы отвезли колеса к разобранной автомашине. Там нас уже ждал хозяин.
 - Заявление будете писать? – спросил старший экипажа у автолюбителя.
 - На детей? Нет уж, увольте. У них еще вся жизнь впереди.
Детей мы отвезли в детский дом и сдали дежурному воспитателю. Потом детдомовцы очень часто досаждали нам, совершая противоправные действия в городе. У них была прямая дорога – в бандиты.  Воспитанники детдома вскрывали в два счета автомашины и вытаскивали оттуда магнитолы, снимали колеса, сливали бензин. Магнитолы и колеса детдомовцы продавали, а бензин им нужен был для того, чтобы им «дышать». На деньги от продажи ворованных вещей они покупали более благородный клей «Момент» и нюхали его до потери сознания. А мы потом лазили по чердакам и подвалам, выносили оттуда детдомовцев и сдавали их врачам «скорой помощи». Какие же должны быть условия содержания детей в детдоме, если восьми-девяти летние дети сбегают оттуда, нюхают клей, курят и стреляют деньги на пиво? В двенадцать лет они уже вовсю пьют водку, а в шестнадцать – плотно сидят на тяжелых наркотиках,  торгуют младшими детьми для утех педофилов, и своими ровесницами для наслаждения толстопузых дядек. Что же это за система воспитания такая? Тюрьма для малолеток? Или, еще хуже? Мы этого не понимали. Воспитанные в советское время, у нас не укладывалось в голове, что такое могут сотворить с нашими детьми. Если так воспитывают детей в воспитательном учреждении, то мир катится в тартарары. Намаявшись за смену, часа в три ночи мы подъехали к железнодорожному вокзалу. В опорном пункте «линейщиков» (милиционеры на транспорте) горел свет. Они «гудели» всю ночь. Закупив водки и закуски, мы присоединились к ним. Выпив изрядную дозу спиртного, один из «линейщиков» предложил испробовать проходимость нашего «УАЗа».   
 - Слабо на вашей тарантайке на платформу по лестнице заехать? – подначивал он водителя.
 - Это у меня-то тарантайка? У меня – ласточка! – завелся водитель. - Смотри!   
С полтычка он заехал на платформу по лестнице с уклоном в сорок пять градусов.
 - Что, съел? – крикнул он транспортному милиционеру. – С тебя «пузырь».
Покатавшись по платформе туда-сюда, транспортник предложил:
 - А на мост слабо? Ставлю ящик пива!
 - Говно вопрос! – водила включил первую скорость и поехал «брать» мост. Заехав на первый ярус (лестница моста состояла из трех ярусов), водитель одумался. – Дальше не поеду, хоть убей! Боюсь! Угол один и тот же. Так что гони ящик пива.
 - Не-не, так не пойдет. Или боевая ничья, или езжай на мост!
 - Черт с тобой! Смотри! – милиционер-водитель медленно преодолел второй ярус, затем третий, закатил машину на мост и заглушил двигатель. - Пойдем бухать! Тащи ящик пива. 
Минут через пятнадцать, опомнившись, камикадзе поднялся к машине, включил задний ход и аккуратно съехал с моста. Бросив «канарейку» на платформе, мы продолжили праздник в опорнике. Часов в пять утра, когда первые пассажиры стали заполнять платформу, и с раскрытыми ртами смотреть на милицейский «уазик», стоявший на платформе, мы поехали сдаваться в отдел. Водитель вел машину на автопилоте. Приехав в гараж, он выпал из-за руля, растянулся на полу и захрапел.
 - Молодой, - обратился ко мне старший экипажа, - сдай его автомат. Ты, вроде, потрезвей нас. Наври там чего-нибудь дежурному. А карточку-заместитель мне отдашь. Я ее в следующую смену ему верну.
Я сдал свой пистолет, разрядил магазин «калаша» и попросил дежурного принять его.
 - А хозяин-то где? – спросил дежурный.
 - Машину чинит в гараже. Выжимной подшипник полетел. Попросил меня сдать, - ответил я.
 - Ну ладно, давай. Больше так не делай.
 - Хорошо.   
   Следующая смена началась удачно. В одном из дворов мы увидели грузовик, с которого крестьяне торговали картошкой. Мы вызвали к себе хозяина товара из кузова и "отоварили" его по пятидесяти рублей за баллон. То есть взяли по пятьдесят рублей с каждого колеса машины, оштрафовав его на двести рублей. Штраф пошел на развитие культурного и интеллектуального уровня всего нашего экипажа.
   На окраине нашего города находилась огромная свалка, куда со всей Москвы свозили бытовой мусор. Как-то раз сын одного из заместителей начальника нашего отдела вместе со своим другом решили совершить турпоход на эту свалку. Они прознали, что туда выбрасывают много полезных для них вещей - контрафактные диски с музыкой, бракованную бытовую технику и так далее. Они не знали одного, что у каждой вещи, пускай даже и на свалке, есть хозяин. Добравшись до помойки, они начали рыться в помойных кучах, и не заметили, как их окружили бомжи, харчующиеся в этом месте.
 - Эй, вы, домашние, - закричали они, - вас дома кормят. Что вы сюда приперлись?
Юноши не смогли дать вразумительных ответов, для чего они находятся здесь. Поэтому бомжи их избили для острастки, и отправили домой. Хотя могли убить и закопать тут же. Бомжи не знали одного, что один из парней – сын мента. Отец, увидев долбоюношу, пришел в ярость. На следующий день в недрах отдела милиции зародилась и начала воплощаться в жизнь спецоперация "Чистый город", по борьбе с бродяжничеством и попрошайничеством. На разводе нас проинструктировали, что надо делать. Мы, пэпэсники, всей сменой расселись в четыре "канарейки" и поехали в сторону свалки. За нами следовало две машины с операми и одна с замначальника. И вот этой толпой в тридцать человек мы прибыли на помойку. Ступив на грязную землю, замнач достал ПМ и три раза выстрелил в воздух.
 - Окружить! - орал он. - Пленных не брать! При попытке к бегству - расстрел на месте.
Поняв, что они "попали", бомжи бросились врассыпную. Мы, чтобы не пачкать руки, ловили бродяг дубинками, колотя ими по ногам бичей. Спецоперация заняла не более часа. Бомжей набралось человек пятьдесят. В машины они не влезли, поэтому мы построили их в колонну по трое и повели в отдел. Свалка располагалась на одном конце города, а здание милиции - на другом. Нам пришлось вести бичей через весь населенный пункт. Впереди колонны ехал "уазик" командира взвода, позади - все остальные машины ППС. Опера и замначальника уехали в отдел, подготавливаться для встречи гостей. Автолюбители останавливали машины, чтобы посмотреть на это зрелище - колонну грязных оборванцев в рванье и обносках, шествующих через весь город. Это напоминало проход пленных немцев по Москве. Если бы в те времена были мобильные телефоны с камерами, весь интернет пестрел бы от забавных кадров. Доставив бродяг в отдел, мы отправились по постам. Опера стали "крутить" бомжей, рассадив их в ленинской комнате. Они пытались выяснить, кто избил сына милиционера. Бичи отнекивались и не сообщили ничего вразумительного. При всем том, что многие из них разучились говорить. Атрофированный от спирта и водки мозг выдавал из их ртов только мычание и нечленораздельные звуки. Промурыжив их часа два, замначальника взял в руку ПР-72 и раздал дубинки операм.
 - Раз они ничего не знают, проведем с ними воспитательную работу, - резюмировал начальник. Он сделал из оперативников живой "коридор" и погнал бомжей к выходу через этот строй. Пока бич бежал к выходу, он успевал схлопотать несколько десятков ударов дубинкой по всем частям тела. Бомжи выли от боли.
Потом несколько недель мы боялись находиться на разводе в ленинской комнате, пока тетя Маша, уборщица, не промыла ее с хлоркой. 
   Устав от каждодневного труда, я взял больничный. Это мне стоило бутылки шампанского и коробки конфет. Недорогая трата за неделю отдыха. Такой мини-отпуск практиковали многие, устав работать, или когда нужно было уехать в деревню для сельскохозяйственной помощи родственникам. Я особо не наглел и брал больничные два раза в год. Оплата была почти стопроцентная. Тогда зачем работать, если за те же деньги можно сидеть дома? Еще сотрудники брали больничные на детей и сидели с ними дома вместо жен. Полагающегося по закону отпуска на тридцать дней для восстановления моральных и физических сил явно не хватало. Пять дополнительных дней к отпуску прибавляли только после десяти лет службы.   
   В мае я сам пошел в заслуженный отпуск. Двадцать восьмого мая я, не зная (не служил), что это день пограничника, отправился на прогулку. Обычно с друзьями мы собирались на «кресте» - пересечении двух шоссейных дорог. Это было удобно потому, что здесь можно было остановиться на машине, на обочине, и спокойно заниматься своими делами – пить пиво или что покрепче, используя для этого капот автомобиля вместо стола. Но так как это был день погранца, на «кресте» я встретил двоих знакомых, старших по возрасту. Один из них был на машине. Они как раз служили в пограничных войсках. И про пиво они ничего не знали, сразу налив мне «губастого» водки. Когда закончилась вторая бутылка, мы решили больше не брать «тяжелую артиллерию» в таких количествах, а взять по сто грамм водочки для «догона» и по бутылке пива. Купили мы «папин йогурт» - водку в пластиковом стаканчике, похожем на коробочку из-под йогурта и емкостью сто грамм. Как раз на один раз – выпить залпом и запить бутылкой пива. Свершилось! Прогресс дошел и до ликероводочных заводов. Озаботились они наконец-то о простом трудовом народе. О тех, у кого нет денег даже на чекушку, ждал «папин йогурт». Алкаши радовались такой таре, как дети. Очень она показалась им удобной. Допивая пиво, мы увидели местную шалаву. Она быстрым шагом шла по другой стороне дороги.
 - Эй, парни, - крикнула она. – Там, в «Арсенале» (местная хачовня), РУБОП работает. Вяжут всех подряд. Шли бы вы подальше отсюда.
 - Сама иди лесом, - послал ее погранец постарше. – Мы ничего не делаем. За что нас «брать»?
 - Смотрите сами, - пожала плечами «центровая».
Через пять минут к нам со всех сторон подъехали тачки, из них выскочили менты (коллеги-милиционеры) и начали орать:
 - Всем стоять! Руки на машину. Никому не двигаться! Работает РУБОП!
Мы ничего не понимали, и как бараны, стали стоять возле машины, положа руки на крышу. Пиво осталось стоять на капоте. В соседней компании, которая тоже отдыхала, началась какая-то буча. Водитель иномарки сказал что-то нехорошее рубоповцу. Тот рассердился, схватил его за шиворот, повалил на землю и стал избивать ногами. Когда парень перестал шевелиться, мент позвал товарища, они подняли тело и засунули в багажник своего джипа. Голова бедолаги не хотела загружаться в багажник, поэтому менты стали по очереди пинать ее то одной ногой, то другой, пока голова не скрылась в глубинах багажника. Один из ментов сел за руль машины задержанного и погнал ее в сторону управления внутренних дел. Эта картина показалась нам интересной, как в кино, поэтому мы закурили и стали смотреть на спектакль. Закончив с «борзым» автолюбителем, борцы с оргпреступностью принялись за нас.
 - Эй ты, чучело! - заорал один из них и дал подзатыльник младшему по возрасту погранцу. – Брось сигарету! Кто разрешал курить?
 - Да я… - что-то хотел сказать обиженный, но не успел, получив кулаком под дых.
 - Заткнулись все! – региональный боец пнул ногой по пивным бутылкам. – Щас вас будем на камеру снимать. Развели тут бордель. Не город, а притон. Бандит на бандите. Будете называть себя: фамилия, имя, отчество, год рождения, где проживаете и где работаете. И смотрите у меня, если кто соврет!
Рубоповцы нас обшманали. Так как документов у одного экс пограничника не было, знакомый назвался Ивановым, и прописка у него оказалась не местная. Документы проверили у того, что был постарше – водительское удостоверение и паспорт транспортного средства. Ему пришлось говорить правду. Со мной номер с вымышленными именами тоже не прошел. Обыскивая карманы, один из рубоповцев обнаружил в одном из них ксиву.
 - А ты чё тут трешься? – спросил он меня.
 - «Папин йогурт» пью. Сегодня же праздник – день погранца. 
 - Сопли подбери, погранец! Молите Бога, что у нас сегодня не спецоперация, а показательные выступления. Метод устрашения для непутевых бандитов. Свободны, погранцы, мля, - сплюнул на пол региональный боец с организованной преступностью.
После этого случая у нас только и разговоров было недели на две о рубоповцах и методах их работы.         
   С середины июня в милиции по всей стране началось усиление. Переизбирали дедушку Борю. Так как он был непроходной, милицию и усилили. Он должен был в любом случае и при любом раскладе получить власть. Мы стали работать не две ночи через две, а три ночи через одну. Без доплат, отгулов, дополнительных дней к отпуску и каких-либо компенсаций. Когда на разводе один из постовых спросил про компенсацию, командир роты ему ответил:
 - Так, Воробьев, ты читал устав ППС? Что там написано? Цитирую по тексту: «Милиционер должен стойко переносить все трудности, связанные со службой, не щадить своих сил, а если потребуется самой жизни для выполнения служебного долга». Всё  понятно? И вообще, Воробьев, зачем птицам деньги? Приступайте к работе, все по постам!
В первом туре выборов мне повезло – я не попал на предвыборный участок. Охрану общественного порядка на таких мероприятиях доверяют только постовым. Остальные милиционеры занимаются своей основной работой – отдыхом. Потому что все выборы в нашей стране проходят в выходные дни. Во втором туре кара настигла и меня. С вечера меня засунули на предвыборный участок, в дом культуры. Председатель избирательной комиссии важно осмотрел меня с головы до ног и, довольный, передал ключи от входной двери. Походив по ДК взад-вперед и осмотрев все закутки, мне стало скучно. Ужин мне не грозил, поэтому я позвонил домой матушке и попросил принести еды. Следующий мой звонок был другу, у которого водились деньги и который любил выпить. Я пригласил его на культурную программу. Он согласился. И мама, и друг появились одновременно. Я пригласил их внутрь и разложил ужин, пытаясь поесть. Но хитрый председатель, осматривая меня с головы до ног, видимо, что-то заподозрил. Поэтому вернулся вместе с малолетней дочкой. Он, видимо, считал, что если он придет с ребенком, то ему никто ничего не сделает и не обидит. Ребенок был для него своеобразным щитом. Он сразу же накинулся на меня:
 - Что это такое? Что здесь происходит? Что за балаган? Здесь предвыборный участок! Завтра выборы! Что вы творите? Это же беспредел!
Председатель мне не понравился сразу. Какая-то рожа у него была хитрая.
 - Уважаемый! – ответил я. – Это моя мама. Она мне ужин принесла. Вы-то уж, небось, поужинали? Другим тоже надо ужинать! А парень – мой брат. Он маму на машине сюда привез. Сейчас я поем – и мы все разбежимся. Я останусь охранять ДК, а они, и вы в том числе, пойдут спать.
 - Это неприемлемо! Я буду жаловаться!
 - Успокойтесь, все будет чики-пики! Хотя, впрочем, можете пожаловаться. Начальника милиции зовут Александр Иванович. Приемный день по работе с населением – вторник, с четырнадцати до шестнадцати. Флаг вам в руки.
 - Я этого так не оставлю! Так дела не делаются. Завтра с вашим начальством непременно поговорю.
 - Давайте, давайте.
 - Честь имею! Дочка, пошли!
 - И вам не хворать!
Отправив маму домой, мы с корешом переглянулись. Друг отправился за пивом. Я, оскорбленный надуманными претензиями председателя, остался охранять здание. Сначала кореш купил четыре бутылки. Затем – еще четыре. Потом он принес сразу шесть бутылок, и мы пошли на сцену петь песни. Напевшись до упаду, приятель притащил еще шесть бутылок пива и мы стали рассматривать урны для голосования. Урны достались ДК с советских времен, поэтому были массивными и неподъемными, сделанными из ценных пород древесины. Урн было две. Мы заглянули в щелку и обнаружили, что там уже лежат бюллетени для голосования с проставленными чьей-то умелой рукой галочками в нужном месте. На этом наш праздник мы решили закончить. Товарищ отправился домой, я – на роскошный диван, стоящий в фойе, спать. Ночью кто-то судорожно стал долбить в дверь. Я вскочил как ошпаренный, засунул под язык лист лаврушки (лучшее средство от перегара) и бросился к дверям.
 - Кто? – как можно серьезнее пробасил я. Привидений я не боялся, а вот с грабителями пересекаться мне не хотелось.
 - Проверка. Это командир взвода.
Я открыл дверь.
 - Как у тебя тут, все нормально?
 - На объекте без происшествий! – отчеканил я.
 - Хорошо. Давай служебную книжку, распишусь. Ты давай, завтра продержись до обеда. А в обед мы к тебе на часик, на подмену, кого-нибудь пришлем.
Назавтра у меня болела голова, и изо рта несло, как из помойки. Первым пришел председатель и презрительно посмотрел на меня. Он не соизволил поздороваться. Болел я до обеда, пока меня не подменили. Поесть я отпросился заранее, в двенадцать дня. Дома, под супчик, я вонзил сто пятьдесят водочки и отправился дальше работать.
В этот день на избирательном участке меня посетили: три одноклассника, две одноклассницы, трое друзей, четверо знакомых и еще пара личностей. Чтобы не «гнить» в ДК, с каждым я выходил курить и общаться. В два часа дня у членов избирательной комиссии начался обед. По несколько человек они заходили в фуршетный зал и через некоторое время возвращались, довольные лицами. От них слегка разило алкоголем. Результаты выборов они знали уже давно, поэтому и расслабляться начали уже днем, а не вечером, в отличие от всей страны. Когда ко мне пришел очередной друг, он попросил показать ему пистолет. В армии он не служил, поэтому не видел оружия. На улице этого делать было нельзя, посему мы пошли в туалет. Я предусмотрительно вынул обойму с патронами и дал пистолет поиграться товарищу. В это время в нужник по нужде зашел председатель. Он что-то хотел сказать строгое в отношении меня и моего друга, но слова застряли у него в горле. Он уже «лизнул» свои двести грамм «коньячины» за обедом, поэтому настроение у него было благостное. Он что-то пробурчал, помочился в унитаз переваренным коньяком и пошел дальше контролировать выборы.
Домой в этот день я попал в два часа ночи, отработав вместо двенадцати часов все тридцать два. Вечером, после подсчета бюллетеней, к избирательному участку подъехала частная «Волга». Члены комиссии загрузили в нее ничего не значащую макулатуру, и председатель пригласил меня в машину для охраны собственной персоны. Я доехал с ним до администрации города, помог донести макулатуру до дверей, и был отпущен на свободу пьяным голосом:
 - Больше мы в ваших услугах не нуждаемся!
Ни отгулов, ни премий, ни компенсаций, ни дополнительных дней к отпуску я за это, естественно, не получил.          
   В начале июля в нашем городе появились первые "развалы" с арбузами. Арбузы у Ахмедов были на вес золота, поэтому они тщательно их охраняли. Прибыль от продажи бахчевых была выше, чем от торговли наркотиками. Смуглокожие покупали хач-мобили (убитые "копейки", "четверки" и "шестерки". Тонированные ВАЗ 2106 им почему-то нравились больше всего, даже если у них вываливался мотор и днище), и в них же они ночевали, охраняя "добро". Если, не дай Бог, какой-нибудь подвыпивший товарищ ночью приближался к куче арбузов без денег и просил угостить его чудо-ягодой, иноземцы как ошпаренные вылетали из хач-мобилей с ножами и бейсбольными битами. Если товарищ не понимал нависшей над ним угрозы, ему было туго. Иногда они начинали резать русских без предупреждения. Летом, обычно "недогруженное" хирургическое отделение местной больницы превращалось в передвижной госпиталь. С июля по октябрь в больницу поступала местная молодежь с колото-резаными ранами. Порезанные инородцами славяне лежали в коридорах друг на друге, как селедки в бочке, стоная от боли. Один раз мы попали на такую кровавую "вечеринку". Милицию вызвали местные жители, увидев из окна драку возле клетки с арбузами. Четверо мужчин не славянской внешности избивали троих мужчин с европейскими чертами лица. Напившись до беспамятства, трое любителей приключений вежливо попросили хозяев ягод угостить их запретным плодом. То ли инородцы не очень понимали русский язык, то ли посчитали эту просьбу оскорбительной для себя, но требование они не удовлетворили. Почему так произошло, науке неизвестно. Известно лишь то, что они выскочили из машины, все с ножами, и стали резать мужчин. Тут подоспел наш экипаж. Мы успокоили разъяренных абреков, вызвали "скорую" для пострадавших, и повезли возмутителей спокойствия в отдел. Один порезанный отделался легкой царапиной с несколькими швами, двое других - нет. Одному удалили пол кишечника и зашили печень – нож прошел вскользь по органу, другому - часть мочевого пузыря. Они провели в больнице по несколько месяцев. 
 - Увася (если мы называли инородцев Ахмедами, они всех славян мужского пола называли "Васями". Такое имя они дали для славян, чтобы унизить и оскорбить их. Мол, их можно обмануть, кинуть, обозвать, как Васю. Так они дали вымышленное уничижительное имя всему славянскому населению мужского пола), - всю дорогу талдычил один из них. - Зря врэмя тэряете. Только бэнзин прокатаете. Я пазваню дяде Ашоту, и нас всех выпустят. Они пэрвые начали. Напали на нас, пытались украсть арбузы.
 - Смотри, заговорил, - отреагировал водитель. - Да, при Сталине такой фигни не было. Я буду долго смеяться, если их действительно отпустят.
 - Че ты гаваришь, Увася! Бандытов лавите, а нэ чэстных людэй!
 - Честные люди людей не режут!
 - Мэня отэц с пяти лэт учил баранов рэзать. Мнэ все равно, кого зарэзать, барана, или человэка. А таких шакалов я рэзал и рэзать буду! Люди нэ нашей вэры для нас, как бараны. Любому младенцу за чэсть пэререзать горло нэверному. Тэм более вору. 
 - Во как! Маладэц! - съязвил водила.
 - А, шайтан. Нэ о чем нам большэ гаварить! 
Сдав дежурному смуглокожих и составив на них протоколы, мы поехали работать дальше. Утром, при сдаче смены, нам сказали, что все трое пострадавших отказались писать заявления на инородцев после посещения больницы дядей Ашотом. Всех четверых бандитов выпустили на свободу без предъявления каких-либо обвинений.
   В другой раз мы сами, захотев арбузов, подъехали к арбузному развалу. Постояв минут пять и покликав хозяев, мы никого не обнаружили. Тогда водитель открыл кунг "уазика" и сказал:
 - Загружайте!
Мы набили ягодами не только весь кунг, но и салон внедорожника. Груженая машина еле тронулась с места, чиркая днищем по асфальту на кочках. Мне досталось двадцать ягод. Как их было нести, я не знал, поэтому сначала закатил их в подъезд, затем к лифту. Двое напарников поехали разгружать арбузы на свои квартиры. Таким макаром, перекатывая ягоды, я добрался до двери. Мать, увидев, что я закатываю зеленые плоды в квартиру, чуть не выгнала меня вместе с ними.
 - Куда столько припер, - кричала она, - итак весь балкон забит. Так и будут лежать, гнить, когда морозы придут!
  - Съедим! - успокоил я мать. - На халяву и уксус сладкий!
В несколько арбузов я закачал шприцем спирт и оставил для брожения. Когда "пьяные" ягоды были готовы, я разделил трапезу с друзьями. Арбузы елись как горячие пирожки с голодухи. Жаль, у нас не Евросоюз и туалет в квартире был один. Мы стояли в очереди в туалет, долго дергали дверную ручку, когда было занято и проклинали этот южный рецепт алкогольной ягоды. Никто же не знал, что такая ядрёная смесь вызывает нарушения пищеварения. 
   Тем летом я прошел первое боевое крещение. Патрулируя в пешем патруле улицы, к нам поступил сигнал по рации о том, что кто-то вскрыл коммерческую палатку. Мы были в пятистах метрах от нее. Я и коллега бросились бежать. Почти возле палатки мы с напарником сбавили шаг и прислушались. Внутри палатки какой-то человек шуршал товаром и подавал его наружу через витрину подельнику. Дверь в палатку была закрыта на замок. Человек снаружи принимал товар и складывал в сумки.
 - Стоять! - заорал мой напарник и вытащил пистолет.
Тот злодей, что был снаружи, кинул сумки и бросился бежать.
 - Беги за ним, - приказал мне напарник, он был старшим в патруле, - я займусь этим.
Я побежал за правонарушителем, но так и не догнал его. Со страха тот припустился так, что его было не догнать и на мотоцикле. Лица его я не разглядел. Вернувшись к ларьку, я увидел, что воришка уже был в наручниках, а напарник вызывал автопатруль по рации. Минут через пять подъехала "канарейка". Мы загрузили в нее разбойника и сумки с ворованным товаром. Один милиционер из автоэкипажа остался охранять палатку, чтобы другие чудики до конца не разворовали ее, а мы поехали в отдел писать рапорта о задержании. Сдав рапорта дежурному, нас отправили назад, к ларьку.
 - Вы бандита поймали, вам теперь и карты в руки, - приказным тоном произнес командир взвода. - Хозяин приедет, сдадите ему все как есть. Не вздумайте себе чего-нибудь взять.
 - Есть! - отчеканили мы.
Когда мы вернулись к ларьку, уже светало. Остававшийся на месте преступления милиционер сел в "уазик", сдав нам пост. Приехавшие пркурорские вместе с криминалистом записывали что-то в протокол и фотографировали место происшествия. Возле них крутился какой-то мужчина, все время что-то спрашивая. На злодея он был не похож.
 - А как вы думаете, сколько их было? - надоедал он вопросами следователю прокуратуры.
 - Это вы вора задержали? - увидев нас, поинтересовался он.
 - Да, - ответил я.
 - Вот сволочи. Уже среди ночи стали воровать. Ни стыда нет, ни совести. Правильно, что вы его поймали. А второй убежал? А сколько ему дадут? А куда его теперь повезут, на тюрьму или в предвариловку? Сколько будет длиться следствие? Часто вы таких задерживаете? Много в городе воруют?
Пока мы ждали хозяина, этот тип нам порядком надоел. Поэтому мы все бросили, как только появился хозяин и поехали сдаваться в отдел.
Через месяц, перед заступлением на смену, меня вызвал к себе начальник криминальной милиции. У него в кабинете сидела следователь прокуратуры, ведущая дело о краже из палатки.
 - Здравствуй, сержант, - поприветствовала она меня. - Распишись в протоколе. Расследование я закончила, ваши показания сама записала. Зачем вам что-то придумывать? Не бойся, ничего криминального.
Я расписался на нескольких листочках.
 - А помнишь того клоуна, что возле нас крутился в ночь кражи? 
 - Скользкий тип, - ответил я. - В любой анус без мыла влезет.
 - Точно подметил! Подельником оказался. Дружок на первом же допросе сдал его. Вот и вынюхивал он, собака, что ему грозит. Обмануть решил. Ничего, теперь вместе "поедут", на пару. Первый раз с таким сталкиваюсь. Нет бы, на дно залечь, пересидеть где-то. Этот нет, вперед, на амбразуру полез. Вот и получил по полной программе. Дело я завтра в суд передаю. Вас с напарником вызовут в качестве свидетелей. Если не придете, вместо вас будут говорить ваши протоколы. Так что не переживайте. Смотрите сами. Время будет - сходите.
Ни в какой суд мы с напарником, конечно, не пошли.   
   Вскоре я еще раз столкнулся с ограблением палатки. Нас вызвал перепуганный продавец. Два горца, вооруженные обрезом, тыкнули в продавца стволом через окно и велели отдать все деньги из кассы. Денег, по-видимому, было мало (продавец наверняка спрятал крупняк в другое место), поэтому аксакалы приказали продавцу отдать им самый дорогой алкоголь и другие дорогостоящие товары. Загрузив все это в сумки, они сели в машину и уехали. Марку автомобиля продавец не запомнил. Лиц нападавших - тоже. Они были в масках. 
 - Сколько они взяли? - спросил старший экипажа.
 - Я не считал. Все деньги.
 - Крупняк небось спрятал?
 - Нет, - испугался молодой продавец. - Они все забрали.
 - Ладно, не звезди. Сейчас опера подъедут, с ними будешь разбираться. Хозяин бандит?
 - Нет. Вроде, "коммерс".
 - Тогда ладно. Может, твое вранье и прокатит. Товара-то они много взяли?
 - Вроде нет.
 - А тебе что-нибудь нужно?
 - В смысле? - не понял парень.
 - Если мы сейчас пол палатки вывезем, пока оперов нет, а с тобой потом поделимся по-справедливости, а? Не сдашь нас? Мы у тебя адрес возьмем, прегрузим твою долю в легковую машину, и утром товар тебе на дом привезем. Решай быстрее.
 - Я так не могу.
 - Смотри, у тебя рыльце-то в пушку. А если я сейчас с тобой обыск учиню, и найду у тебя в трусах большую сумму денег, как ты оправдываться будешь?
 - Уговорили. Согласен. Я адрес вам на бумажке напишу.
 - Во сколько ты меняешься? - поинтересовался старший экипажа.
 - В восемь.
 - В девять жди дома. Подъедем.
Мы загрузили все, что можно было, в "уазик", и свалили с места происшествия. Подскочив к отделу, мы перегрузили сникерсы, марсы, водку и пиво в легковушку водилы, предварительно отогнав ее в темный закуток и стали ждать окончания смены. Пока ждали, выпили по несколько литров пенного напитка и съели по несколько шоколадок. Сменялись мы сытыми и пьяными. С ксивой за рулем в те времена можно было ничего не бояться, да и сейчас тоже. Поэтому сесть пьяным за руль было незазорно, а даже прагматично. Потому что мы пили практически каждый день. Не пешком же домой добираться? Мы разделили товар на три части - по количеству членов экипажа.
 - А как же продавец? - удивился я.
 - Да пошел он, - выругался водитель. - Он и так там неплохо поимел. Будет молчать, как рыба. А скажет чего - ему же хуже будет. Адрес его у нас есть.
Про продавца из палатки мы больше ничего не слышали и сами старались про тот случай не вспоминать. 
   В августе в милицию поступил сигнал о том, что в окрестностях летнего лагеря от школы, в которой я учился, появился маньяк. Лагерь находился в лесу, вдали от автомобильной трассы и жилых домов. Командир взвода стал выделять двух человек для охраны детского заведения. Попал я и сержант Петров. Каждую смену до окончания летнего сезона нас стали ставить в оздоровительное учреждение. Из минусов этого мероприятия было – отсутствие карманных денег, из плюсов – бесплатное питание и здоровый сон. Начальником лагеря был учитель физкультуры из нашей школы. «Погремуха» - Стакан. Эту кличку ему дали за то, что он постоянно пил портвейн в школе, наливая его в стакан с ложечкой. Если кто-нибудь заставал его за этим занятием, он начинал мешать портвейн ложкой и приговаривать: «Какой хороший чай. Крепкий!» Узнав от него, что маньяк – совсем не маньяк, мы успокоились. Кружил вокруг лагеря старый эксгибиционист. Ограда вокруг учреждения была решетчатой, через которую можно было наблюдать за отдыхающими. Псих выжидал, когда мимо него вдоль забора пройдет женщина, или несколько особ противоположного пола, подбегал к ограде в голом виде и начинал прилюдно мастурбировать. «Онанист» - так окрестили его женщины-работники лагеря. Так же он часто прятался возле женского туалета, расположенного в углу оздоровительного учреждения, где проделывал всё то же самое.
 - Задолбал уже этот «трясун». Женщины боятся ходить по территории. Не все, конечно, - ухмыльнулся начальник лагеря, смотря на меня. – Вот, решили милицию вызвать. При вас он такой ерундой заниматься не будет. Встанет, и трясет своими причиндалами. Встанет, и трясет. Весь забор обтрухал своими сперматозоидами. 
Нам с напарником выделили роскошный барак на две кровати, накормили ужином и оказывали всяческие знаки внимания. Мы ассоциировали себя с защитниками обиженных и угнетенных. Перед отбоем я взял палку и пошел вдоль забора, стуча по металлической ограде. Так я отпугивал маньяка.
 - Эй, маньяк! – разговаривал я сам с собой. – Ты где? Маньячина, выходи!
Пройдя по всему периметру, я пошел спать. Напарник в бараке за всю ночь так и не появился. Он провел ее с молоденькой вожатой, с которой впоследствии  проводил каждую ночь, пока мы охраняли лагерь. Командир взвода уже сам не рад был нашей командировке к детям. Приезжая на проверки, он несколько раз будил меня, поднимая с кровати, и приказывал не смыкать глаз, охраняя лагерь. Напарника он стаскивал с вожатой и говорил то же самое. Несколько раз мы затаривались шашлыками с вином и устраивали вечеринки в стиле «пионерлагерь». Вожатые были очень довольны. Стакан не закрывал рот, заливая в него любимый напиток. Все это мы делали на фоне отсутствия маньяка. Он действительно больше не появлялся, решив не искушать судьбу. Вот что значит профилактика правонарушений! А то показатели, показатели!
Убрали нас из лагеря отдохнувшими и прибавившими в весе в конце третьей смены.

Глава 9
   Перебиваясь случайными заработками, мы нашли золотую жилу. Патрулируя улицы, мы заметили, сколько иногородних заходит в междугородний телефон. Всё СНГ, включая дальнее зарубежье. Кооперируясь по две машины, мы стали посещать пункт междугородней связи каждый день, тряся трудовых мигрантов без регистрации. Мобильные телефоны тогда только-только появлялись и стоили бешеных денег. Для простого люда они были недостижимы, как полеты в космос. Большинство "гастеров" боялось идти жаловаться, потому что знали, что в отделе с них сдерут еще больше. Так продолжалось несколько месяцев, пока начальнику милиции не пожаловался один тип из южной республики, имеющий большие связи. Он вышел из дома без листочка временной регистрации, но с деньгами для разговора с родственниками. Тут-то его ребята из другой смены и поймали. Они отобрали у него все деньги и посоветовали ехать домой, на родину. Нечего, мол тебе, родной, здесь делать. В южанине взыграла горячая кровь, он добился встречи с начальником и написал заявление на ментов. На очной ставке он опознал только одного. Того, кто непосредственно отбирал деньги.
Старшего сержанта, отработавшего шестнадцать лет, по-тихому уволили в тот же день. Уголовное дело ему не грозило, на получении взятки он не попался, все было шито белыми нитками, записано со слов мигранта. Но начальство разбираться не стало и, чтобы было неповадно другим, выкинуло сотрудника на улицу. Связи в нашем мире решают всё. Если бы милиционера привлекли к уголовной ответственности, уже как уволенного сотрудника, его бы ждала обычная зона. А там таких петушков любили.
Кормиться в междугороднем телефоне мы не перестали. Слишком велик был соблазн поживиться на халяву.      
   Как-то раз меня поставили старшим в пешем патруле. Найдя улицу с интенсивным движением, мы достали жезлы и начали кормление. Через какое-то время я остановил иномарку с четырьмя пассажирами. Водитель, не выходя из-за руля, протянул мне пятьдесят рублей. Я посмотрел на добрые лица пассажиров, взял деньги и отпустил машину.
 - У тебя что, чердак поехал? – накинулся на меня напарник, - Чё ты их отпустил? Может, у них что-то было!
 - Вот потому и отпустил, потому что было. Они бы нас за пять секунд постреляли. Все с волынами были.
Постояв в задумчивости с минуту, мы ретировались с засвеченного места. Патрулируя дворы, мы услышали шум выбиваемой ногами двери. Я и напарник кинулись на звук. Подбежав к частному дому, нам в глаза бросился человек в штатском с пээмом в руках. Он стоял на стреме возле двери в дом. Мы достали «плетки». Увидев нас, штатский полез во внутренний карман и достал удостоверение.
 - МУР, - прохрипел он нам. – Спецоперация. Не мешайтесь под ногами.
Мы, как ошпаренные, бросились прочь от московских ментов. Уже потом, поняв, что нас могли развести в темноте, мы остановились.
 - Слушай, а если это были не менты? – спросил меня коллега.
 - Без разницы, кто это был, МУР, или мурка, все одно, – сказал я. – Главное, нас не тронули. Забей. Пошли, найдем какую-нибудь норку и покемарим. Что-то я сегодня устал. ППС знаешь, как расшифровывается?
 - Нет.
 - Попить, пожрать – и спать!
   В следующую смену меня, в составе автоэкипажа,  поставили на тот же маршрут. Начать мы решили также, с проверки документов автотранспортных средств. Уже ходили слухи, что патрульно-постовой службе скоро запретят останавливать автомобили, это становилось прерогативой ГАИ. Поэтому мы старались выжать все до последней капли из незаконопослушных автомобилистов. Работа не клеилась, пока нам не попался пьяный водитель. Такса для водителя в пьяном виде за рулем в те времена была сто долларов. Вождение автомобиля в нетрезвом виде в России запрещено. Но это еще надо доказать. Как это делается? Сначала надо удостовериться, что водитель пьян. Признаками алкогольного опьянения являются: запах алкоголя изо рта, нестойкость позы, нарушения речи, выраженное дрожание пальцев рук, резкое изменение кожного покрова лица, неадекватное поведение. Но водитель может сказать, что он выпил спиртосодержащие лекарства, попил кефир или квас. Для проверки этих сведений существует «трубочка». В то время у нас были только ипритные газоанализаторы, точность показаний которого была пятьдесят на пятьдесят. Сейчас «гиббоны» используют приборы «Контроль трезвости», или, как их называют в народе, алкотестеры. Там точность повыше. Но «гайцы» могут подсунуть ватку, смоченную в водке, в саму трубочку для продувания, в мундштук, или капнуть несколько капель спирта в полиэтиленовый мешочек, который вы надуваете в процессе проверки. Прибор покажет нужный результат. Все, вы пьяны. Давайте удостоверение, придете через полтора года. Мы такой фигней не занимались, у нас все было по-честному. Старший экипажа любезно предоставил водителю трубочку для продувания. Водила изо всей силы подул в нее, и трубочка приобрела зеленый цвет. Это показывало наличие алкоголя в выдыхаемом воздухе. Попался, брат. Автолюбитель платить сто долларов отказался, поэтому мы повезли его на освидетельствование. Освидетельствование в нашем городке проводилось в одном, единственном месте – наркологическом диспансере. Привезя туда водителя, мы отказались верить своим глазам. По коридорам, часа в два ночи, разгуливало с дюжину алкашей, проходящих лечение в диспансере. Движуха была, как на ночной дискотеке. Найдя медсестру, мы предъявили ей автолюбителя.
 - Давайте его сюда, - сказала она.
 - А разве не врач-нарколог должен проводить процедуру? – спросил старшина, старший экипажа.
 - Как старшая медсестра, я имею право проводить освидетельствование и подписывать соответствующие документы. Дежурный врач спит. Намаялся, бедняга. Сами видите, что происходит.
 - А правда, что это у вас все больные пьяные? – осведомился старшина.
 - Да эти, сволочи, портвейн ящиками покупают и лопают его почем зря. Мы с ними уж боремся-боремся, да толку никакого нет. При медицинском обследовании наши химреактивы не определяют портвейн как спиртосодержащий препарат. Не видят его, и все. А эти, больные, мать их, из уст в уста передают вновь прибывшим об этом свойстве. Вот и получается, что большинство, находящихся здесь на лечении, не лечатся, а находятся на алкогольном курорте, подальше от жен и ответственности.
 - Что же вы их не приструните? Запретите им выход в город.
 - Да все уж перепробовали. Не помогает. Им и через забор бутылки кидают, и сами они в магазин бегают. А для буйных у нас только два бокса. Только там, в основном, наркоманы лежат. Да изредка, с белой горячкой граждане. Вы меня не отвлекайте, а то я препараты перепутаю.
Медсестра налила какую-то жидкость в стеклянную миску, насыпала туда же порошка, перемешала и достала длинную стеклянную трубку.
 - Дуйте! – обратилась она к задержанному. – Будем вас проверять.
Водитель дунул в трубку, по миске пошли пузыри, и прозрачная жидкость изменила цвет.
 - Теперь возьмите мензурку, идите в туалет в конце коридора, и принесите мне мочу для анализа. Это нужно для окончательного диагноза.
Я сопроводил водителя до двери туалета и остался ждать в коридоре. Через две минуты он вышел с мензуркой в руках и понес медсестре желтую жидкость.
 - Все свободны! – сказала старшая медсестра. – Приходите минут через двадцать, я для вас документы приготовлю.
Взяв через двадцать минут у медработника документы, старшина связался с дежуркой. Мы подъехали к отделу, и там нас уже ждала машина ГАИ.
 - Командир, может, договоримся? – залепетал водитель, поняв всю серьезность ситуации.
 - Поздно, батенька, поздно! Раньше надо было думать! – ответил старшина.
Мы сдали пьяного водителя с рук на руки сотрудникам госавтоинспекции.
В этот момент мне вспомнился случай, произошедший зимой. Меня с напарником поставили в пеший патруль. Коллега был за рулем личного автомобиля. Чтобы не мерзнуть, мы поехали на пост на машине. Мороз стоял невообразимый. Протоколы составлять было не на кого – все, даже пьяницы, сидели по домам. Мы вышли на дорогу. Продрогнув до костей, нам, наконец, попался пьяный водитель. Проведя с ним процедуры с трубочкой, мы предложили ему оплатить штраф на месте.
 - Ребят, у меня только пять рублей, - развеселился водитель. – Хотите, забирайте!
 - Не смешно, - ошарашил я его. – Сейчас доприкалываешься. «Истра один», «Истра один», начал я вызывать дежурную машину. – Я – три два семь!
В ответ я услышал лишь тишину. Посмотрев на аккумулятор рации, я все понял. Он весь покрылся инеем. Я попытался вызвать кого-нибудь из автопатрулей. Все было тщетно. Проторчав час на улице, и не прекращая вызывать подмогу, я предложил напарнику:
 - Давай я сяду за руль машины нарушителя. Оттараним ее в отдел. Пускай там разбираются!
 - Давай! – ответил коллега.
Я сел за руль задержанного автомобиля, сунул руку к замку зажигания – и не нашел ключей.
 - Эй, умник! – рассердился я. – Где ключи?
 - В сугробе, - ответил автолюбитель. – Ищите!
 - Я сейчас тебя обыщу!
 - Обыскивай. Все, что найдешь – твое.
 - Козел. У тебя трос есть? – спросил я коллегу. – Давай подцепим машину «этого». Я сяду за руль. Его посадим к тебе – и в отдел.
 - Трос-то у меня есть, - ответил напарник. – Да только фаркопа нету.             
Промаявшись два часа с автолюбителем и замерзнув как цуцик, я взбесился:
 - В жопу все! Надоело! Давай пять рублей и чеши отсюда на все четыре стороны!
Радостный водитель сел за руль авто и стал ждать, пока мы уедем.
 - Зачем ты у него пять рублей взял? – спросил меня напарник в салоне своей машины. – Это же курам на смех.
 - Чтобы в следующий раз неповадно было пьяным за руль садиться. Чтобы знал, что за все в жизни приходится платить!
 - Он в следующий раз опять предложит пять рублей.
 - Не предложит. Такого следующего раза у него в жизни не будет. Это сегодня ему повезло, на дураков нарвался. Такое только один раз в жизни бывает, поверь мне. Ты давай, включай печку лучше. И самим отогреться, и аккумулятор рации разморозить. Без связи, как без рук. Слепые, глухие и отмороженные.
   Однажды, отдыхая дома в свой второй выходной день, у меня в квартире раздался звонок в полпятого утра.
 - Дежурный по ОВД Михеев, - бодро доложил голос. – Вам предписывается прибыть в ОВД в течение часа.
 - Что такое? – не понял я.
 - Тревога! 
Я, не торопясь, умылся, почистил зубы, съел пару бутербродов и попил кофе. После этого оделся и  поплелся в отдел. Я очень не любил, если меня будили не по делу. Прибыв по тревоге в ОВД, я зашел в дежурку. Там, кроме дежурного и помощника, никого не было. Зато от них я узнал, что прибывший по тревоге сотрудник должен иметь при себе тревожный чемоданчик, и что вообще тревога давно кончилась, потому что прошло два с половиной часа после объявления ее начала, и все разошлись по домам. Тревога была учебная. Но замначальника по воспитательной работе еще находится на месте и вызывает к себе на ковер таких сонь, как я. 
Я поплелся к «воспитателю».
 - Разрешили? Я вошел! – сказал я, постучав и открыв дверь кабинета.
Офицер встретил меня недружелюбно, напомнив, что по тревоге сотрудник должен явиться в отдел в течение астрономического, а не космического часа.
 - Так, а где твой тревожный комплект?
 - При себе! – не растерялся я.
 - Давай, проверим по пунктам. Итак, начнем. Первое, что у тебя должно быть – карта района и области. Где она?
 - Такие сведения, чтобы они не достались врагу, я держу в голове, - ответил я.
 - Хорошо, - поняв бесперспективность дальнейшего разговора, продолжил майор. – Второе – набор цветных или простых карандашей.
 - Вот у меня, авторучка при себе, - оправдался я. – Очень хорошо заменяет карандаши.
 - Третье – командирская линейка.
 - Я очень хорошо рисую и могу начертить что угодно и без линейки!
 - Четвертое – компас.
 - Я отлично ориентируюсь на месте без компаса, по солнцу.
 - Пятое – фонарь.
 - Вот, у меня зажигалка есть.
 - Шестое – свеча.
 - У меня сигареты с собой. Если поджечь одну из них, она будет тлеть и освещать окрестности.
 - Седьмое – спички.
 - Опять же – зажигалка.
 - Восьмое – блокнот или записная книжка.
 - Есть, - обрадовался я. – Служебная книжка. Я туда все записываю.
 - Девятое – конверты.
 - Во время войны почту бесплатно доставляют. Я из служебной книжки листочков нарву – и военные треугольники наделаю.
 - Десятое – перочинный нож.
 - Я врага зубами грызть буду!
 - Одиннадцатое – пара нательного белья.
 - Белье я всегда ношу с собой. Оно на мне надето. Показать?
 - Не надо, - усмехнулся майор, - верю! Двенадцатое – носовые платки.
 - Есть такое дело, - достал я грязный, немытый платок.
 - Тринадцатое – носки.
 - На мне!
 - Четырнадцатое – нитки с иголкой.
 - И это предусмотрено, - достал я пришпиленную в незаметном месте к воротнику кителя иголку с ниткой (не прошло даром мое обучение в учебке, чему-то меня все-таки научили!).
 - Пятнадцатое – столовые принадлежности: кружка, миска, ложка.
 - Да я и руками поем.
 - Шестнадцатое – туалетные принадлежности.
 - Да я же говорю – руками. Кроме того, у меня служебная книжка есть! А летом лопухов полно растет, и другой растительности. Платок тот же…
 - Семнадцатое – еда на одни сутки.
 - С едой сложнее. Но я плотно позавтракал! Так что сутки как-нибудь продержусь!
 - Выворачивай карманы, сержант, - приказал майор. – Будем смотреть, что у тебя там еще есть.
 - Кроме авторучки, служебной книжки, носового платка и пачки сигарет с зажигалкой, у меня оказалась початая пачка жевательной резинки и два презерватива.
 - Это что? Спросил майор, указывая на презервативы.
 - А это нас в школе учили, на уроках ОБЖ, что вместо фляги в полевых условиях можно использовать презервативы, как емкость для воды. А вы про флягу мне ничего не сказали, вот я вместо фляги и постарался, резиновое изделие номер два взял с собой.
 - Инициативничаешь? Инициатива наказуема! Фляги в тревожных чемоданчиках только для офицеров предусмотрены. А то рядовые, вместо воды, норовят налить в них все, что горит. Надоел ты мне. Чтобы в следующий раз был с вещмешком! Все сотрудники содержимое тревожных комплектов покупают сами. Так что уж и ты постарайся! Чемоданчик сам не материализуется! Руководству я доложу, что зачет ты сдал. Свободен!
Невыспавшийся и недовольный, я покостылял домой.
   Изредка, по мере необходимости, нас, пэпээсников, ставили на временный пост в больнице, для охраны больных преступников. Часто, при задержании, злодеи ломали руки и ноги, когда, уходя от преследования, прыгали со второго или третьего этажа зданий. Или когда сами менты ломали им руки и ноги при задержании. Те разбойники, что похитрей, норовили проглотить несколько гвоздей и попасть в больницу, либо отрезать пальцы по фалангам. Все лучше, чем в ИВС. Еще у преступников иногда случались приступы аппендицита или пропадной язвы. Тогда уж деваться некуда – только больничка. Для охраны таких больных и выставлялись посты из сотрудников патрульной службы, чтоб не сбежали. Я раза три за время службы попадал на такой пост. Ничего веселого на такой работе не было. Приходилось ночами, а иногда и сутками находиться в больнице, сторожа злодеев. Один больничный запах вызывал у меня отвращение. Как-то, находясь на суточном посту, я сидел в коридоре, дожидаясь конца смены, пристегнув разбойника к кровати наручниками. В палате находиться было невозможно – на два квадратных метра там было расположено шесть кроватей с выздоравливающими. Поэтому даже зайти в помещение было проблематично, а не то, что ходить между койками. После утреннего обхода коридоры больницы опустели, и в них остались лежать лишь те, для кого не хватило места в палате. Недалеко от меня лежала старушка – божий одуванчик с переломом шейки бедра. Родственников у нее, по-видимому, не было, раз никто не дал денег врачу для перевода пациентки в палату. Вставать с кровати она не могла, поэтому и по-большому, и по-маленькому ходила под себя, не успевая подложить под себя больничное судно. Медсестры ее ненавидели, им приходилось забесплатно выгребать испражнения из-под бабушки. В очередной раз насолив медперсоналу, бабушка заплакала. К ней подошла старшая медсестра.
 - Ну что, опять обосралась? – накинулась она на старуху. Когда же ты сдохнешь? Говорят же тебе, такие переломы после шестидесяти не срастаются. Нужны деньги на операцию, на титановый протез. У тебя есть деньги? Нету? И квартиру ты на дальних родственников переписала, балда. Вот их теперь и проси дать тебе денег. Иначе так в своем говне и сдохнешь! Посмотри на себя – ты только и делаешь, что жрешь – и срешь, жрешь – и срешь, жрешь – и срешь. Засранка какая-то! За все надо платить! Думаешь, санитаркам охота забесплатно говно из-под тебя выгребать?
 - Да нет у меня денег, дочка. Врач-то, вон, лечащий, тоже ко мне не подходит, как будто меня нет. Даже на обходе! 
 - Будут деньги, будет и врач! Знаешь, сколько ты димедрола уже слопала? Заботишься о вас, заботишься, и никакой благодарности. Для тебя же стараюсь, даже мочегонные препараты и слабительное тебе не даю. Одна головная боль от тебя, никакого прока! 
 - Дочка, - плакала бабушка. – Да я уж и ем один раз в день, чтоб в туалет не ходить, и пить стараюсь поменьше. Ничего не помогает. Я каждую минуту молю Бога, чтобы забрал меня к себе. Мне восемьдесят шесть лет, свое отжила! Да не берет он меня. А денег таких у меня нет, только пенсия. Я никогда себе ничего не откладывала, родственникам помогала. Даже «гробовые» не откладывала. Думала, помру, завоняю, государство бесплатно похоронит. А вот теперь не могу умереть, и все. Ты уж вколи мне, дочка, какое-нибудь лекарство, чтобы загнулась я. И вам легче будет. 
Медсестра молча проследовала в процедурную, хлопнула дверью и вернулась к бабушке со шприцем в руках.
 - Витамины! – громко сказала она, делая укол старушке.
Приблизительно в час дня, когда уже все врачи покинули здание больницы, отправившись на заработки в частные клиники, по коридору прошел старичок, подошел ко мне, схватился за сердце и упал замертво. Обалдев от увиденного, я что есть силы, заорал:
 - Сестра! Сестра!   
К старичку подбежала какая-то сестричка, заохала, и побежала за старшей медсестрой. У старика пошла изо рта пена. Через пять минут санитарок собралось человек пять. Никто не знал, как делать искусственный массаж сердца, поэтому половина из них кричала:
 - Где дежурный врач?
На что другая половина отвечала им:
 - Виктор Григорьевич на обеде.
Минут через десять медсестры подкатили каталку, я помог им погрузить мертвое тело на скорбную телегу и они покатили труп в морг, накрыв его простыней. Вечером от остановки сердца умерла бабушка, лежащая в коридоре. Меня снова попросили помочь погрузить труп. Я подчинился. После этого старшая медсестра поднесла мне сто грамм спирта и кружку с водой.
 - За работу, - объяснила она.
Утром я сменился из больницы с больной головой. То, что творилось в медицинском учреждении, не укладывалось у меня в голове. Такое не могли придумать даже фашисты, пытая людей.
   Двое других моих коллег через некоторое время были выставлены в больницу для охраны особо опасного преступника. Он умудрился перед арестом проглотить несколько саморезов. Хирурги  оперировали его несколько часов, оставив от желудка одну треть. После реанимации его привезли в палату. Коллеги пристегнули его наручниками к кровати и пошли коротать время в фойе, перед телевизором. О том, что бандит может сбежать, они даже не задумывались. Этаж был третий, разбойник – больной и обессиленный. К утру их разморило и они задремали. Каково же было их удивление, когда, зайдя утром в палату, они обнаружили пустую койку и открытое окно. Отстегнутые наручники висели на спинке койки. А подозреваемый был не простой хулиган, а хладнокровный убийца. План-перехват ничего не дал. Злодей исчез бесследно. Милиционерам не повезло – их уволили в этот же день. Им вменили дисциплинарное взыскание – освобождение от замещаемой должности.
  Еще один случай сохранился в моей памяти такой – в операционную привезли преступника, имеющего за плечами не одну ходку на зону. В коридоре его караулили двое постовых. Через пять минут после начала хирургического вмешательства, в операционной, казалось, собрался весь персонал больницы. Оказалось, злодей был весь «расписной», покрытый татуировками похлеще Тимати. Но не это порадовало врачей, а то, что на пенисе у него было вытатуировано слово из трех букв. То, что пишут на заборе. То есть он честно, своими словами, назвал причинное место той емкой терминологией, какую ему дал народ много веков назад. Это-то и вызвало переполох среди медперсонала. Медработники тут же окрестили больного  «Иконостасом».
   Часто, при несении службы, нам попадались неадекватные, а порой и самые настоящие сумасшедшие личности. Однажды нас вызвали на квартиру. Бывший сотрудник милиции устроил дебош дома, избив жену и тещу. Он давно вышел на пенсию  и развлекался тем, что чрезмерно злоупотреблял горячительным. Мы прибыли по адресу. Дверь открыла жена. По ее синему лицу как будто проехал каток. Пенсионер сидел на кухне и скалкой гонял воображаемых тараканов, долбя ею по столу. Когда он давил очередного виртуального таракана, он поднимал его руками со стола, клал в рот, тщательно пережевывал, и приговаривал:
 - Ой, как вкусно! Ой, как вкусно!
Поняв, что мы здесь бессильны, старший экипажа позвонил в «психушку». Через полчаса подъехала машина с красным крестом, и в квартиру зашел психиатр. Осмотрев больного, он констатировал:
 - Алкогольный делирий! Требуется госпитализация.
 - А что это? – осведомился старшой.
 - Белочка.
В другой раз нас попросили проверить подъезд жилого дома. Там, якобы, бегал по этажам наркоман и мешал всем жить. Мы зашли в подъезд, и очень удивились, увидев голого наркомана. Вены на руках и ногах у него были исколоты «дорогами». Надев на него наручники, мы вывели его из подъезда и усадили в кунг.
 - С ним сядешь, - обратился ко мне старший экипажа, - вдруг руки на себя наложит.
Мне эта идея не понравилась. Я знал, что сумасшедшие обладают нечеловеческой силой. А вдруг это не наркоман, а безумец? Но делать было нечего, пришлось подчиниться. Душевнобольной как-то недобро посмотрел на меня. Посидев спокойно буквально минуту, умалишенный выглянул в зарешеченное окно кунга. И заорал:
 - Смотри, смотри! – дома друг через друга прыгают!
Через две минуты он попросил меня с совершенно здоровым взглядом:
 - Дай сигарету.
Я дал сигарету. Он высыпал табак себе на ладонь, поднес ко рту и съел его.
 - Хочешь, я и тебя съем? – спросил он.
 - Не надо! – испугался я.
Кое-как мы доехали до отдела, я завел больного в «обезьянник», снял наручники и перекрестился. В этот день у меня появились первые седые волосы. Дежурный дал нарику какое-то засаленное одеяло, оставшееся после бомжей, и накрыл. Из дежурки душевнобольного отправили в психиатрическую лечебницу. За ним приехала «буханка», психиатрическая спецмашина для перевозки умалишенных. В больницу наркоман ехать не хотел, поэтому стал брыкаться и кусаться. Санитар спецмедслужбы сделал ему какой-то укол. Безумец сразу успокоился и мы погрузили его в «уазик».   
   Как-то раз меня поставили в автопатруль, и водила после развода пошел прогревать «канарейку» перед выездом. Было уже темно. Мимо отдела проходили два «кадра» навеселе. Я стоял за углом, и они меня не видели. Хлебнув добрый глоток пива, один из них заорал:
 - Мусора козлы!
 - Сосали, сосете, и будете сосать! – подхватил другой.
Я вышел из-за угла.
 - Идите сюда, уважаемые! Прошу проследовать за мной, - элегантно открыл я входную дверь в отделение милиции.
Двое подвыпивших гуляк опустили головы и проследовали за мной. В дежурке я составил два протокола за появление в пьяном виде в общественном месте и передал их командиру взвода.
 - Хвалю! – похвалил он. – Смена только началась, а у вашего экипажа уже две «палки». Так держать!
В эту смену мы решили не ехать по домам на ужин, а спокойно попить пивка где-нибудь в спокойном месте. Подъехав к круглосуточному магазину, мы с напарником оба пошли в лабаз. Какое пиво пить, мы не решили, поэтому решили разобраться на месте. «Уазик» мы оставили возле стайки мальчишек, пьющих пиво в свое удовольствие. Вернувшись из торговой точки, мы сильно удивились. «Канарейка» была раскрашена во все цвета радуги. Малышня явно баловалась баллончиками с краской. Старшему из них было лет четырнадцать. Использованные баллончики они бросили рядом с собой. Везти их в отдел было бесперспективно – малолетки никому не были нужны. Поэтому мы подошли к толпе юношей постарше, потягивающих коктейли невдалеке от нас.
 - Вы задержаны за мелкое хулиганство, - объяснили мы им и затолкали в кунг, рассчитанный на двух человек, шестерых любителей спиртных напитков.
Потом ночью мы часа три гонялись за обдолбанным наркоманом. Нормальный человек такого сделать не мог. Мужчина средних лет вышел на проезжую часть, раскинул руки и остановил машину «скорой помощи». Вытащив водителя из-за руля, он стал его избивать. Женщина-фельдшер вышла из кабины и стала звать на помощь. Бросив водилу, обдолбыш сел за руль медицинской «Газели» и стал рассекать по городу, создавая аварийные ситуации и распугивая пешеходов. Поймали его к утру гаишники, вызванные нами на помощь. Они всадили в задние колеса кареты «скорой» две обоймы из пээма. Увидев одухотворенное лицо наркомана, гайцы хотели учинить над ним суд Линча, и уже достали две резиновые дубинки. Они прошлись по всем его филейным частям. Мы еле отбили отморозка у «гиббонов». В ту ночь было полнолуние. А когда полнолуние, все неадекватные личности, у кого едет крыша, выходят на улицу и начинают творить злодейские дела. В полнолуние количество преступлений увеличивается вдвое. Привезя разбойника в отдел, мы узнали, что один из оперов пристрелил свою жену, застав её с любовником. Ловелас успел убежать. С нами в смене работал его сын. Экипаж, в котором он находился, дежурный вызвал в отдел по рации. Не понимая, что происходит, сержант молча зашел в дежурку. Дежурный по городу не находил слов, как сказать сыну, что его отец убил мать. Тогда помощник взял быка за рога.
 - Твой батя мать застрелил! – выпалил он.
Сержант безумным взглядом посмотрел на помощника и бросился прочь из отдела.
 - Оружие! – заорал дежурный. – Надо было забрать оружие! Ты, придурок! – накинулся он на помощника, вызывай по рации всех, кто там есть на месте преступления. Пусть пистолет заберут! Пристрелит же отца! Нельзя так сразу – в лоб! У всех же нервы…
На этот раз пронесло. С места происшествия не успела отъехать оперативная машина, и опера забрали у сержанта пистолет. При обыске на квартире у оперативного работника нашли двадцать тысяч долларов, антикварную саблю, два ружья, ТТ и  немецкий МП-40 в рабочем состоянии. Через несколько месяцев опер, застреливший жену, как ни в чем не бывало, появился на работе. Он взял к себе в отдел сына и по утрам они вместе, дружной семьей, приходили на работу.
   К утру мы решили пострелять из «калаша». У напарника оказалось десять лишних патронов для автомата. Мы поехали на пустырь, набрали пустых бутылок и расставили их на куче песка, наваленной в центре пустыря. Я попал два раза по бутылкам, выстрелив три раза. Коллега не промахнулся ни разу. Три последних выстрела он сделал с одной руки, держа автомат как пистолет.
 - Учись, пока я жив, - хвалился он мне. – Меня не будет, никто тебя не научит.
Я достал газовый пистолет, купленный по случаю, и решил выстрелить в последнюю, целую бутылку. Поднеся пистолет практически вплотную к бутылке, я выстрелил. Бутылка осталась целой. Зато газ, отскочив от кучи с песком, окутал меня с головы до ног. Я раскашлялся и зачихал. Слюни текли, как у бульдога.
 - Дурак! – ржал надо мной напарник. – Ты что творишь?
Подъезжая к отделу, мы остановили пьяного водителя. У него не было денег, у нас – времени, пора было сдаваться. Водитель работал на производстве, где делали полиэтиленовые пакеты. У него как раз завалялись в багажнике две пачки пакетов по тысяче штук. Взяв штраф полимерами этилена, мы отправились в отдел. 
Сдавался я с красными глазами. Дежурный, принимая АК, учуял запах пороха.
 - Это что такое? – выругался он. – Быстро чистить! Заодно и ты свой пистолет почисть, - обратился он ко мне. – Стрелки, ёшь твою меть!   
Стоит отметить, что начальство часто заставляло нас чистить личное оружие. Один раз в два месяца – в обязательном порядке, перед разводом. Мы приезжали в отдел на полчаса раньше и надраивали оружие. Перед отпуском в обязательном порядке было сдать пистолет в оружейку чистым. «Чтоб муха не сидела», - любил приговаривать самый опытный дежурный.               
   Следующая смена началась спокойно. Вызовов не было, и мы успели поработать на себя, помахав волшебной палочкой на дороге. Часов в двенадцать ночи поступил вызов: пьяные соседи не дают отдыхать уставшим гражданам, устроив дискотеку на дому. Проехав по адресу, мы поднялись в квартиру. Звонить в дверь пришлось минут десять. Из-за двери слышалась громкая музыка. Когда это все порядком надоело, напарник открыл дверцу электрощита и выключил рубильники. Музыка затихла. Из-за двери послышалась пьяная ругань. Дверь распахнулась и на порог вышел мужик, пьяный в хлам.
 - Это чё? – одними губами выдавил он. Было видно, что ему тяжело разговаривать.
 - Музыку выключаем, танцы заканчиваем! – рявкнул напарник. – Или поедешь с нами! Все понятно?
 - В-с-ёё, - медленно произнес алкаш. – Я пойду?
 - Свободен!
 - Пойдем, спустимся к соседям, откуда был вызов. Порадуем их, - предложил я.
 - Валяй.
Успокоив мирных граждан, я посоветовал соседу начистить рожу пьяному дебоширу, чтобы в следующий раз не беспокоить милицию по пустякам.
 - Посмотрим, - ответил сосед.
 - Никогда не давай советов, - вразумил меня в лифте напарник. – Я один раз дал похожий совет. Мужик пошел и набил морду соседу. Тот, хоть и пьяный в слюни, полез в драку. Как результат – два выбитых зуба, сломанный нос и два ребра. В довершение ко всему – сотрясение мозга. Протрезвев, обиженный житель кинул заяву в ментовку. И что ты думаешь? Тому дали два года колонии-поселения. Нанесение тяжких телесных повреждений. Хорошо, судья попалась мудрая. Прокурор вообще четыре года колонии просил. А тот алкаш теперь каждый день дискотеки устраивает. И никто с ним справиться не может. 
   Как-то со смены меня откомандировали к операм. Они усиленно разыскивали подозреваемого в убийстве, и почти все были на выездах – сидели в засадах. Там, где предположительно, мог оказаться преступник. Народу не хватало, поэтому к ним в помощь дали несколько пэпээсников. Меня представили оперу.
 - Вооружился? – спросил он меня.
 - Да, - ответил я.
 - А бронежилет взял?
 - Нет.
 - Давай бегом. Возьми броник. Я и то взял. Мой в машине лежит. Будем сидеть в бронежилетах. Этот чел на всё пойдет, лишь бы не сесть. Да, и переодеться тебе надо. Садись в тачку.
   Я сел в машину к оперативнику и он подбросил меня до дома. Переодевшись в гражданское и одев броник под ветровку, я был готов. Выходя из подъезда, я встретил местного участкового. На плече он нес моток медного провода.
 - Здорово, лейтенант, - поприветствовал я его. – Что это ты тащишь?
 - Привет, привет. Да я сегодня висельника с этого провода снял. На дачу отвезу. Я там новую проводку тяну. Мне десять метров не хватило. А тут как раз метров одиннадцать-двенадцать будет.
 - Удачи! – улыбнулся я.      
   В квартире, где была засада, жил алкаш, пускающий к себе на постой любых посетителей за стакан. И в этот день у него был гость-собутыльник.
 - Пить будете? – узнав причину, по которой мы пришли, предложил хозяин.
 - Мы на работе, - отказался опер.
 - Ну, тогда мы пойдем на кухню, а вы тут видак погоняйте.
 - Ты бы выгнал своего собутыльника, у нас тут все-таки спецоперация!
 - Если дружбана моего прогоните, я предупрежу преступника, что здесь засада. Крикну через дверь.
 - Черт с тобой!
Увидев несколько полок с видеокассетами, я зарядил видик. Ничего, кроме порнухи, на кассетах не было. Видно, у хозяина частыми гостями были влюбленные парочки. Часов в двенадцать ночи хозяин-алкаш с собутыльником отрубились, а мы с опером всю ночь смотрели видеокассеты. Просмотря несколько фильмов, я узнал много новых любовных поз, и анал, и орал, и раком, и боком, и на голове.
Подозреваемый в нашу квартиру этой ночью так и не пришел.
   По прошествии некоторого времени один чудак из Управления внутренних дел решил написать жалобу на начальника УВД по поводу коррупции в милицейских рядах и сокрытия преступлений. У начальника появилось несколько счетов в зарубежных банках на баснословные суммы, коттедж в Подмосковье и парк из шестнадцати автомашин, стоимостью более ста тысяч долларов каждая. Через семь дней, когда письмо дошло до адресата – Министерства внутренних дней, арестовали самого жалобщика. За коррупцию и сокрытие преступлений. Семь дней ему позволила находиться на свободе почта России, неторопливо исполняющая свои обязанности. Пушкин, будучи в ссылке на юге, писал письма в Санкт-Петербург. Их на лошадях доставляли за семь дней. В двадцать первом веке, в веке информационных технологий, повального Интернета и связи 4 джи, скорость доставки снизилась в десятки раз. 
   Не доработав до окончания контракта двух месяцев, я решил уволиться.
Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения, было задержание сторожа. Он на полчаса отлучился из магазина. Захотел в туалет «по-большому». В палатке туалета не было, поэтому ему ничего не оставалось делать, как бежать домой. Придя обратно на работу, сторож увидел, что дверь взломана, касса вскрыта, деньги украдены. Он сам вызвал милицию. Мы привезли его в отдел. Через полчаса подъехал хозяин магазина. Опер прямо при стороже стал объяснять, что надо сделать собственнику – списать все убытки на охранника. Преступление регистрировать он отказался.
 - Сколько там было в кассе? – спросил оперативник.
 - Денег было пару тысяч. Касса дороже стоит – пятнаху, - ответил предприниматель.
 - Вот и повесьте всю эту сумму на сторожа. Пока не выплатит, трудовую книжку не отдавайте. В суд он не пойдет. Правильно? – опер посмотрел на охранника.
 - Нет.
 - Вот и молодец. А то пойдешь соучастником за ограбление.
   Мне все надоело. Никаких перспектив в милиции у меня не было. Зарплата, равная двадцати батонам хлеба, не устраивала никого. Ни меня, ни родственников, ни других сотрудников. Другие, старослужащие, хотя бы ждали пенсию в пять батонов хлеба. Мне до пенсии было, как пешком до Луны.
Выйдя на крайнюю смену перед увольнением, я «проставился».
 - Отваливаешь? – спросил у меня один из милиционеров. Значит, «отвальную» решил организовать? Похвально!
Я не подвел коллег. Мы гудели всю ночь, забив на работу.
   В советские времена у милиционера была средняя зарплата по стране, потом – средняя пенсия. За годы службы большинство сотрудников, нуждающихся в улучшении жилищных условий, получали квартиры. Отпуск, медобслуживание, санаторно-курортное лечение, всё это было. Главное, что сотрудник не был рабом. Сейчас все было наоборот. Увольнялся я, как предатель Родины, как ренегат. Начальство на меня смотрело волком. Несколько раз меня вызывали на «ковер», где несколько офицеров несколько часов кряду обрабатывали меня, чтобы я остался. Я не шел ни на какие уговоры. В итоге я отвез подписанный начальником ОВД рапорт об увольнении в отдел кадров управления. Меня тут же вызвали к начальнику УВД, он подписал рапорт и отобрал у меня удостоверение. Зайдя обратно в кадры за трудовой книжкой, я услышал, что по закону должен отработать еще две недели до увольнения. «Как так?» - спрашивал я. «За что»? Кадровички долго копались в законах, но две недели все же заставили отработать, сказав на прощанье: «Это твое первое место работы? Не забудь новую трудовую книжку привезти. У нас они давно кончились!» Ошарашенный этим фактом, я, как законопослушный гражданин, поплелся в юридическую консультацию. Юристом оказался бывший прокурорский работник, съевший не один пуд соли на работе. Узнав от меня суть вопроса, он покопался в законе «О милиции» и пояснил:
 - Никаких двух недель отрабатывать не надо. Это стопроцентно, можешь даже не думать. А ты удостоверение сдал? – уточнил он.
 - Да.
 - Тогда как ты будешь работать, если ты не имеешь права не только вооружаться, но даже носить форму?
 - Иди, и не о чем не думай. Две недели отсиди дома, а потом езжай в кадры и забирай «трудовую». Сколько ты оттарабанил? Три года? Маловато. Надо было четыре, чтобы в армию не замели. Что я могу посоветовать в этом случае? Не вставать на учет в военкомат. Скрывайся до двадцати семи лет. В двадцать семь получишь военный билет.
   Трудовую книжку, которую я сам привез в УВД, забрать было не так уж и легко. Оказалось, что надо еще ехать в ХОЗУ, оформлять документы на недоношенную форму. Обратно ее не принимали, а заставляли выплачивать за нее деньги. Например, шинель, которую мне дали, и которой я ни разу не пользовался, выдавалась на пять лет. Я «относил» ее только три года. Значит, разницу в годах, эквивалентную деньгам, я должен был заплатить тут же, вежливым работникам хозяйственного управления. Разведя меня на внушительную сумму, начальница все же подписала документы и велела отвезти их обратно в управление. Пройдя все круги ада, я получил заветную трудовую книжку.
Через три месяца после увольнения мне позвонили в пять утра из ОВД, и приказали идти на усиление.
 - Вы сбрендили? – закричал я. – Я уволился три месяца назад! Идиоты!   
   Изменится ли что-либо, если переименовать милицию в полицию? Ни-че-го! Это то же самое, что переименовать Российскую Федерацию в Соединенные Штаты России. Что изменится? Правильно, ничего! От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Что произошло после переименования ГАИ в ГИБДД? Абсолютно ничего! Переименование милиции было похоже на профанацию. Министр внутренних дел разрешил полицейским, не прошедшим переаттестацию, пройти ее повторно. На самом деле никакого второго раза нет. Как и первого. Аттестацию стали ставить автоматом. Потому что более половины сотрудников полиции, включая высшее руководство, в слове «буй» делают три ошибки. Кто будет работать, если уволить более половины сотрудников? А им еще преступников ловить, передавать дела в суды, следственный комитет и так далее. Аттестация носила закрытый, полу секретный характер. Никакого гражданского контроля, никаких общественных организаций. Общественность к аттестации не подпускали и на пушечный выстрел. Это выливалось в виде издевательств со стороны начальства над подчиненными. Не вылижешь анус – не примут в полицию. При проведении переаттестации забыли про основополагающие принципы закона «О полиции». Она проводилась по принципу «рука руку моет». Офицеры, чтобы не попасть под сокращение, платили отступные начальству. Тому, кто не заплатил, объявлялся строгий выговор под надуманным предлогом. Со «строгачом» аттестацию не пройдешь, тебя к ней просто не допускают. Но это все действовало по отношению к «рыбным» местам, где всегда можно отбить за несколько месяцев вложенные деньги. Там, где текучка, где люди сидят на одной милицейской зарплате, аттестации не было. Там итак недобор, и руководство делает все, чтобы люди не разбежались. Менты стали называть переаттестацию «чистилищем». Если в Москве с областью, в Питере и еще нескольких городах аттестацию ставили «автоматом», там, где текучка, то на периферии все совсем не так. В провинции либо совсем нет работы, либо она есть, но за нее платят три-четыре тысячи рублей. Поэтому все милицейские места в глубинке забиты. По сравнению со средней зарплатой по стране в три тысячи рублей, пятнадцать-двадцать тысяч, которые получает рядовой в Москве, для провинции - суперденьги. Там люди боятся потерять место и работу. Живой пример – охранники, работающие в Москве и области за десять-пятнадцать тысяч рублей вахтовым методом – две недели через две или месяц через месяц. Это не назовешь ничем иным, как добровольным рабством со скотскими условиями работы – без душа, нормального отдыха и сна. Поэтому милицейское руководство в провинции придумало расценки за аттестацию: за должность рядового сотрудника – пятнадцать-двадцать тысяч рублей, за сержантские погоны – семьдесят тысяч, за звездочки лейтенанта – сто-сто пятьдесят тысяч рублей. Майор стоил пятьсот тысяч. Самые дорогие расценки в ГАИ: рядовой – сто тысяч, офицер – семьсот тысяч рублей. Но самые  козырные, роскошные, шикарные должности продавались в центральном аппарате МВД – они стоили миллионы долларов. Попасть туда человеку с улицы невозможно, только за миллионы. Эти должности позволяют курировать финансовые потоки в десятки миллиардов рублей, получая жирную их часть за счет откатов, отбирать бизнес, сажать невиновных, пьяным за рулем сбивать людей насмерть без боязни расплаты и наказания. Честные сотрудники бегут из такой полиции тысячами. Остаются одни оборотни. А других здесь и не держат.  Проверку на детекторе лжи проводили сами сотрудники милиции, подгоняя результаты под положительные. Так полиграф становился не препятствием, а трамплином для нечистых на руку полицейских. По закону проверка на детекторе лжи носит добровольный характер. Кто не хочет – может не проходить. Принудительное прохождение полиграфа запрещено Конституцией. Детектор лжи заставляли проходить неугодных сотрудников, чтобы впоследствии уволить, как недостойных носить светлое звание полицейских. Тесты при переаттестации также принимали сотрудники правоохранительных органов. Как и зачеты по физической подготовке. Рыба гниет с головы. Чтобы что-то изменить, следует полностью перетрясти управленческий аппарат, начиная с министра, дабы избавиться от бизнесментов. Полностью уволить  руководство Министерства внутренних дел, центрального аппарата МВД, а далее по цепочке – ГУВД, УВД, ОВД, отделений милиции. Следует пройтись метлой по прокурорам, судьям, чиновникам. Оставшиеся сотрудники, еще не вкусившие шальных денег, перевоспитаются и будут играть по новым правилам игры, боясь потерять место, начнут работать по-честному. Для этого нужен существенный рост заработной платы и конкурс при приеме на работу. Но о каком конкурсе может идти речь, если из милиции здравомыслящие люди бегут десятками тысяч человек. Сейчас полицейские не боятся ничего. Ни черта, ни дьявола. Они сами являются для простых людей воплощением зла. И переименованием эту тенденцию не изменить. Пока бал правит коррупция в высших эшелонах власти, ничего не изменится. Переименовывай – не переименовывай, как «мусор» был «мусором», так им и останется, как бы наши правители не пытались вытравить медным купоросом это из сознания народа. И имитацией реформ эту тенденцию тем более не изменить. Единственный выход – уволить всех поголовно и набрать новых сотрудников, как в недавнем времени поступила Грузия со своей полицией. Но у нас не Грузия, такого не будет. Путем проведения непродуманных реформ, в полиции остались одни полудурки. Потому что умные уволились сами, а дураков выгнали.
   Вся реформа МВД свелась к тому, что теперь при поступлении на службу, сотрудник милиции пишет заявление об увольнении в день приема, не указывая дату. Дату за вас поставит кадровик, когда вы попадетесь на взятке, или, будучи пьяным, собьете на автомашине человека насмерть. Теперь из органов МВД будут увольнять сотрудников «по порочащим основаниям». Это: внебрачные связи, неопрятный внешний вид, вступление в профсоюз, критика начальства в Интернете. Взяточничество и коррупция  порочащими основаниями не являются!      
   Так бесславно закончились будни милиционера. Добро пожаловать в полицию!