ЁК-Канарёк

Ёк – Канарёк


«Старый пират медленно  обвёл глазами толпу разбойников, обступившую его со всех сторон. В его взгляде была какая-то неясность, было непонятно, что глаза выражали. То ли растерянность, то ли равнодушие, прощался ли он с кем или просто, смотрел. Повернувшись, он медленно вошёл в капитанскую каюту и закрыл за собой дверь. Через некоторое время раздался выстрел, и послышалось падение чего-то тяжёлого. Стоящие на палубе пираты в   растерянности переглянулись и, не понимая, что произошло в каюте, ринулись вышибать её дверь. Не один десяток раз им пришлось ударить по ней плечами и ногами, пока, наконец, она с треском не распахнулась. Сквозь не разошедшийся дым от выстрела пираты увидели, что их капитан лежит на полу мёртвый с зажатым в руке пистолем. Но что больше всего удивило вошедших пиратов. Это то, что покойный стрелял не в себя, а в нарисованный портрет мужчины, висевшего на стене.
Рассматривая отверстие в середине лба, они терялись в догадках: «Зачем старик стрелял в портрет?», « О чём думал старый разбойник в последнею минуту своей жизни?» Вероятно, это был враг. И капитан, жаждающий встретить  его и отомстить за что-то, возможно, убить, чтобы самому спокойно жилось. Но судьба так и не предоставила ему такого случая. И уже стариком, чувствуя свою смерть, он пытался как-то это сделать. Чтобы, наконец, удовлетворить свою душу таким вот своеобразным способом, очистить её от тяжести. Но, так или иначе, никому уже нечего не узнать и о портрете, и о последних мыслях человека, всегда грабившего и убивавшего людей. Он жил по своему им же начертанному пути».
       Такой конец человеческой судьбы неожиданно вспомнился мне из давно прочитанной книги, когда я неотрывно смотрел в окно. Под грохот железных колёс думалось как-то особенно легко.
        Но что такое судьба? Где эта книга, в которой начертаны пути всех человеческих жизней. Да, трудно представить себе, что бы было, если вдруг такая книга нашлась бы. Родился человек и тут ему судьбу по нос, не предсказали, а показали от первого часа до последней минуты. Интересно, захотел бы человек жить после этого, как узнает свой путь или нет? Думается, даже воры обходили бы её стороной. Видать от того и живёт человечество, что впереди – неизвестно. От того у него и сильна жажда жизни. Не хочет он знать, где её конец и когда прозвенит последний звонок.
        Конец жизни. Что это такое?
        Кто знает, как кончалась жизнь первобытного человека. О чём он думал? О ещё не убитых мамонтах или о своём племени, в котором здоровых мужчин почти не осталось, только одни женщины и дети, или о звёздах. Может о том, что там за чёрной звёздной пеленой.
 Я сильно потряс головой, пытаясь изгнать нерадостные думы, неожиданно нахлынувшие на меня. Вот уже шестой час я тихонька, покачивался в купейном вагоне скорого поезда, бегущего по рельсам в ту сторону, где находилась моя, когда-то моя деревенька. В которую я ехал по зову вчера полученной телеграмме – на похороны.
          Умер человек. Он не был Шекспиром, на его груди не висел восьмиконечный крест Мальтийского Ордена, не водил он на эшафот королей. Он был просто человек.
На улицах, в домах, постелях, на земле, на всех континентах, там, где в каждом уголке, где только может жить человечество, люди умирают согласно законам природы. Смерть всегда неожиданна. Она не выбирает кто перед ней, на какой он должности, какого положения, приходит и забирает. Но встречают её по-разному, кто со страхом, в предсмертной агонии человек цепляется за белый свет, как утопающий за лодку жизни.
И, судорожно сжимая руки, обречённый кричит и с пеной во рту тянется вперёд к свету, но его кто-то неумолимо тащит в темноту. Кто с радостью. Смерть его отталкивает от себя. Живи, дескать, человек. Но нет, это существо не отступает и добивается своего. Вообще, удивительно устроена жизнь. От самой маленькой букашки до огромного слона все стремятся к жизни, выполнить предназначение и уйти. Но в семье не без урода. Мало того, что человеку дана способность мыслить, творить. Что уже его отделяет от остального животного мира и ставит на высшую ступень в природной иерархии. Так он ещё стремится выделиться тем, как-то по-особому принять смерть. Сам на неё. Будто хочет одолеть окаянную. Рано или поздно всё ровно под её крылышко. Кто с равнодушием. Человек почувствовал, что сделал все, на что он был способен. Может быть человек порой и не стар. Но, оглядываясь назад и заглядывая вперёд, приходит к мысли, что выполнил отпущенное ему, и нет больше смысла жить. Надо уступить место другим.
       Старик умер просто, лёг и скончался. Домочадцы в панике, соседи с сочувствием вздыхают, никто не ожидал его быстрого ухода. Крепок был ещё усопший. И только на застывшем лице его было спокойствие. Будто смерть для него явилась не значительным событием. Старые люди умели умирать. Нет не сегодняшние, а те поколения до нынешних старых. Остались единицы. Что говорить, разве этому учат? Нет, конечно. Но человек должен знать, нутром чувствовать, как это сделать и когда. Примеров множество. Северные народы. Старики не знающие грамоты и не видевшие кроме бескрайних сугробов ничего, уходят на тот свет быстро и спокойно, чтобы вовремя избавить род от лишнего рта. Делается это с таким всеобщим пониманием соплеменников, как нам переехать из города в село. Да-а, мало подготовить белые тапочки, припасти красного полотна, скопить денег. К этому надо ещё подготовить тело и душу.
Восемьдесят лет, срок не большой и не малый, но они были его годы. Те, которые протопали его ноги по земле, земле российской, европейской и снова российской. Старик не был Ломоносовым, не летал в космос. Он был просто мужиком – русским Иваном.
Когда-то всё укладывалось в этом теле, что теперь лежало в сосновом гробу, в комнате, где он жил последнее время. Околица села, за которую малышом выбегал с ватагой пацанов встречать солдат возвращающих с первой моровой. Звёздное небо, укрывавшее от постороннего взгляда юную пару. Где юноша смотрел, не отрываясь, на звезды, отражающие в глазах девушки. Оно знало холод и голод, страдание и злость, ненависть и любовь. Любовь какую-то необычную, такую, которой ни у кого не было кроме, как у него. Любовь к земле, к Родине и к семье. Он не был рыцарем, но дух и сердце в нём были рыцарскими.
       В ночной тишине потрескивали сучья горевшего костра. В двух метров свет от него растворялся в темноте и костёр издалека, казался маленькой точкой-звёздочкой. Темнота, чувствуя свою силу, обступив пламя со всех сторон, старалось поглотить его в своей невиданной конца пучине. Но как не старалась она, у неё ничего не получалось. Вдалеке паслись коровы. Стадо расположилось тёмной кучкой у берега реки. Большинство животных лежало и в дремоте они жевали свою нескончаемую жвачку. Часть коров стояли и, задумавшись о чём-то, тоже жевали. Всё это вместе: ночь, земля, река и животные придавали тишине волнующею тайну бытия.   Не было слышно ни звука.
И только мы, три человека, словно тени, сидели у костра и тихо разговаривали.
На похороны я опоздал. Не знаю, то ли телеграмма долго шла или жара заставила людей раньше заняться похоронами, но когда я приехал, всё было кончено.
       Во время моего детства я с нынешним покойным был в какой-то мере дружен. Дед постоянно до последнего дня ездил на своём мотоцикле. Говорили, что этот мотоцикл он с фронта привёз. Немецкий какой-то, если не врали, М-72 назывался. Но когда мотоцикл и дед по проходу не одного десятка лет состарились, то пришлось технике поставить новый мотор от мотоцикла Урал. Так он на нём и ездил до конца своих дней. Помню, мне раза два с ним приходилось ездить на совхозный огород, где выращивали овощи и фрукты. Огород находился на берегу речки, и мы ездили туда покупаться и поудить рыбу и, конечно, помочь взрослым.
Дядя Миша, когда был ещё не очень старым, то любил поговорить. Особенно  интересно он рассказывал байки. Вроде бы слушаешь по началу - истинная правда, а потом чувствуешь и начинаешь понимать, оказывается, дед уже полчаса врёт, не краснея. Но всё ровно слушаешь до конца его рассказ, ведь интересно же чем закончится его очередная байка. Помню, как-то он рассказывал про часы.
       -  Однажды, -  он начинал рассказывать, при этом его глаза с слегка прищуривались, как бы обдумывая, что говорить, но когда он продолжал дальше, то глаза старика расширялись и делали вид, будто речь идёт о чём-то важном и заслуживающим особого внимания, -  я на это лето, как обычно устроился пастухом, пасти совхозных коров. И вот где-то в середине лета однажды вечером, после того, как подоили коров, я отогнал их немного от дойного гурта к речке. Развёл маленький костерок и сел отдохнуть возле него. Через некоторое время задремал. А кругом темнота, правда, звёзды в ту ночь были словно невесты на выданье. Яркие, да почему-то все такие большие, смотрят глазищами и манят к себе. Ну, конечно, не долго я на них смотрел, на кой они мне ляд, хорошенько устроился возле костра на толстой подстилке и заснул. Проснулся под утро, только-только заря зачинаться стала, кругом тишина, травинка не шелохнётся. Ну, думаю, надо время посмотреть. Хвать, а часов на руке нет. Пошарил кругом, нет и всё. Что же за оказия такая, ведь я же никогда их не терял, а тут на тебе посеял. Побежал к стойлу, там посмотрел – нет, зараза и всё тут. Ну что делать, погоревал, погоревал, что потерял уже не найти. Через год я снова устроился работать пастухом на тот же дойный гурт. А про часы я давно уже забыл, купил себе другие и всегда с ними ходил. И уже где-то в июле, я как-то днём отогнал коров пастись, а сам лёг отдохнуть, в обед жарко очень, разморило. Только лёг и вдруг слышу тик да тик. Рука моя с часами в кармане, а под ухом тик да тик.
 В такой момент лицо у деда Михаила делалось таким напряжённым, будто он решал сложнейшую задачу, а потом по ходу рассказа переходило в настороженно-хичницкий вид, то невольно думаешь – истинная, правда. А он, прищурив один глаз, продолжает.
      - Тик да тик. Оборачиваюсь, гляжу, бог мой, мои часы и идут тик да тик. Я их взял, одел на вторую руку и лёг спать.
       Да мало осталось таких стариков, которые могли. Не задумываясь, пойти в огонь и воду, чтобы помочь ближнему.
       Трое их было друзей, дед Михаил, дед Алексей и дед Трофим. Не знаю, что их связывало, но и я каким-то боком оказался привязан ко всем сразу. С дедом Михаилом рыбачил, с дедом Алексеем играл в шахматы, а с дедом Трофимом мастерил. Но этот старик был скуповат на слова и разговор. Но зато он так хорошо умел что-то делать. Смотришь, груда деревяшек, а в его руках раз и выходит стульчик, тумбочка, а то порой шкаф кухонный или книжный. Вся работа его вызывала восхищение. Но только я этого раньше не понимал, стучал себе молотком возле деда рядом по чему-нибудь. Толком не учился, глуп был. Вот он с дедом Алексеем по прозвищу Ёк- Канареек и послали телеграмму. Прозвище дед Алексей Ёк-Канарёк получил за то, что часто употреблял в разговоре это слово. Где бы он не был и с кем бы не разговаривал,  везде лепил Ёк-Канарёк да Ёк-Канарёк. И так с молодых лет вошло ему в привычку. Он и сам не знает, где впервые услышал. Кажется, где-то на фронте от какого-то сержанта, с тех пор прицепилось. В молодые годы нравилось, а потом стала неотъемлемой частью его лексикона.
Да, интересно, какова жизнь вот таких привычек? Сколько они живут? Где и когда зарождаются? Представить себе, быть может, пару тысячелетий назад какой-нибудь индеец в Южной Америке рассказывал интересную историю, сидя у костра после удачной охоты и часто снабжал свой рассказ вот таким словом. Может быть, на его наречье это звучало совсем по-другому и означало что-то, вероятно, какое-то животное. Но прошли века, годы, пришли европейцы, переняли диковинное слово. И уже по-своему перевернули и стали употреблять. И в дальнейшем обиходе оно потеряло прямое значение, что когда-то выражало, но им оно было нужно. Интересно звучит и ладно. Как, например, слово « кенгуру». Пришли европейцы на Австралийский материк и видят, животное скачет на двух ногах и спрашивают у местных жителей « Что это за животное?» Кенгуру отвечают туземцы. Это на их языке означает   « Мы не понимаем ». И ещё через время, слышишь в какой-нибудь таверне, пропившийся моряк лепит диковинным словом, где надо и где не надо. А в наше время какой-нибудь весельчак смешит своей привычкой окружающих. Вот ведь слово-то, какое живучее, животного того, поди, уже тысячу лет нет, а название его осталось и не такое, которое придумывают учёные, а именно его того зверя, которое бегало с ним. Удивительно, почему до сих пор никому ещё не пришло в голову мысль создать словарь слов-привычек. От начала возникновения и начертать весь их путь. Кто и как их употреблял в своей речи. Сколько стран, государств и домов они пройдут за свою жизнь. Сколько людей их употребит, прежде чем их услышат наши уши. Что любил говорить Юлий Цезарь, Александр Македонский. И какое слово-привычка самое распространённое. И где кончается путь этой привычки. Вроде умирает человек и уносит с собой свою диковину и, казалось бы, умерло оно. Но нет, через некоторое время оно уже где-то снова всходит и делает росток и живёт.
За мыслями я не заметил, как стало темнеть. Тут мои размышления неожиданно прервал голос деда Алексея.
       -   Ну что, Ёк-Канарёк, ещё по одной, помянем Михаила.
 И разлив водку по стаканам, хотел сказать ещё что-то, но промолчал. Мы опрокинули в себя жидкость и стали закусывать. Разговор не клеился. Все жевали, поглядывали друг на дружку, на костёр и молчали. То ли мысли какие-то всех одолевали или просто не хотели говорить. Через некоторое время дед Трофим поднялся, отряхнулся и ушёл спать.
В школьные годы мне приходилось работать летом на строй дворе. Работа простая, таскай доски, перекладывай кирпичи, убирай мусор. Что можно ещё доверить школьнику. На этом строительном дворе я познакомился с дедом Алексеем. Его диковинное слово притянуло к нему. Он был из тех людей. В детстве, которых называли « дети, одетые в мудрость». Рано познавших сиротство, холод и голод. Детский дом, как правило, не всегда является спасением для детей. Он закаливает в ежедневных битвах, обидах на воспитателей. И многие выходят из него поднаторевшими в воровстве, чёрствые и озлобленные на тот мир, которого они ещё не знали. Но через десяток лет у большинства бывших детдомовцев души оттаивали и они, обзаведясь семьями, социально реабилитировались, и становились полноценными членами общества. Но так же многих захватывали путы преступного мира, и они образовывали своё общество, параллельно тому, в котором им так и не пришлось жить. Иные попадали в колхозы, и их засасывала сельская утроба, в которой приходилось работать и работать, отдавать все силы и не видеть конца своей работы.
Дед Алексей попал в колхоз молодым и так остался, до старости верен селу. Никуда он не выезжал и не стремился. Только работал и работал. Поменял за свою жизнь сотню профессий, от скотника до управляющего животноводческой фермы. Только раз в своей жизни он выехал – на войну. Отвоевал, вернулся дважды раненный. Вернулся для того, чтобы продолжать работать, поднимать село и радоваться жизни, понятной к старости по-своему и, может быть, очень хорошо понятой. И жил он и не жалел пройденных годов на селе, которое любил. Заслуга таких людей, на мой взгляд, это то, что они научились при малых потребностях извлекать большое удовлетворение смысла жизни.
       Ровно через год я снова ехал в свою деревеньку на похороны. И так же мы сидели вечером у костра. Только там был один дед Алексей, последний тритий оставшийся в живых. Эх, Ёк-Канарёк.