Ангел

   
               
                Посвящаю парнишке с самыми               
               
                проникновенными глазами
                на Земле -
               
               
                Элайдже Вуду.


                Пролог
Сентябрьский ветер неожиданными порывами налетал на провожающих и приезжих, толпящихся у входа здания Парижского аэропорта “Шарль де Голль”. Но ветер был не злым, не холодным, а только шаловливым, игривым, слегка дразнящим. Люди нетерпеливо поправляли взлохмаченные причёски, то и дело смеясь. День был тёплый, солнечный, и встречи казались ещё более радостными, а расставания - не такими болезненными. К зданию аэропорта в общем потоке машин подъехал чёрный “renault” и плавно притормозил на стоянке. Через секунду передняя дверца распахнулась, и из неё выпорхнула хрупкая женщина, очень красивая, с вьющимися русыми волосами и с прекрасными ярко-голубыми глазами. Она грациозно вскинула руку, заслоняясь от яркого солнца, и повернув голову к машине, улыбнулась  и воскликнула на английском языке с едва уловимым французским акцентом:
 - Выходи из машины, Ян! Мы уже приехали...
Задняя дверца «renault» открылась, и из салона вышел совсем молоденький паренёк в белоснежном джемпере и таких же джинсовых брюках. Он невольно улыбнулся, глядя на то, как привёзшая его сюда женщина отчаянно пытается спасти причёску от проказника-ветра.
 - Давай, крёстная, быстрее вытащим мои вещи и укроемся в здании аэропорта - а то, боюсь, тебя просто унесёт: ты ведь у меня такая тоненькая!
Женщина засмеялась и подошла к багажному отделению автомобиля. Паренёк помог ей извлечь оттуда небольшой чемодан и дорожную сумку, и вызвался нести всё это сам, не смотря на её ярые протесты. Женщине достался лишь широкий полиэтиленовый пакет, наполненный разных размеров коробочками.
 - Твои подарки понесу я. Прилетишь в Киев, отдашь пакеты родителям - пусть они немного понадрываются. Я вообще ума не приложу, зачем нужно вылетать домой в день твоего семнадцатилетия! Ты мог отлично отпраздновать его здесь, в Париже. Мы бы с Полем и детьми такую вечеринку закатили - мало б не показалось. А так ты только проснулся - и сразу на самолёт. Разве это день рождения?
Ян лишь улыбнулся, поставив вещи на землю, и сделал шаг назад перед раздвижной стеклянной дверью, пропуская женщину вперёд.
 - Я же говорил тебе, крёстная, что хочу отпраздновать день рождения дома, в кругу семьи. Я ведь гостил у тебя два месяца, пора и честь знать!
 - Да что ты выдумываешь! Я, Поль и наши дети - мы все тебя очень любим. Твоё присутствие совсем не в тягость, наоборот! Ты же мне как сын, Ян! Мы с твоей мамой были лучшими подругами - да почему были? Мы до сих пор с ней дружим, несмотря на то, что живём так далеко друг от друга. Твоя мама почти каждый год отправляет тебя летом к нам во Францию - и я за это ей благодарна.
Женщина посмотрела на миниатюрные часики на своём запястье и сказала:
 - До начала регистрации на твой рейс ещё полчаса. И перед тем, как ты сдашь вещи на багажную ленту, выстоишь очередь на паспортный контроль и дождёшься посадки, мы смогли ещё немного поболтать. Ты ведь не против?
 - Ну что ты, крёстная Франсуаза! - Ян озорно улыбнулся. - С тобой я готов разговаривать вечность! Так что, посидим в кафешке и попьём кофе? Ты, как всегда, будешь пить воздушное латте?
Он поспешил к зеркальным дверям кафе. Франсуаза последовала за ним. Они сели за небольшой столик, недалеко от входа, откуда хорошо просматривалось электронное табло с расписанием рейсов. Отхлебнув из своей пластиковой чашки каппуччино, Ян за весёлой гримаской спрятал печаль от предстоящей разлуки. Женщина вздохнула, посмотрев парнишке в лицо, и в который раз залюбовалась его тонкими чертами. Её крестник Ян Романов был удивительно хорош собой. У него было поразительное лицо с гладкой матовой кожей (Франсуаза готова поклясться, что ни у кого из парней-ровестников Яна не было такой кожи). Точёные черты лица юноши словно озарялись светом почти детской наивности, непосредственности, открытости миру, его лик как-будто олицетворял собой ту первозданную невинность в лучшем её проявлении - робком и удивлённом, но в то же время тонкая, чуть изогнутая линия плотно сжатых губ свидетельствовала о едва уловимом упрямстве, указывающем на то, что такой человек всегда будет верен себе, даже рискуя наткнуться на непонимание окружающих. Сквозь мягкие, идеально гладкие черты лица просвечивала почти незаметная, но хорошо ощутимая решимость. И всё же самым изумительным, самым прекрасным в лице парнишки были его глаза. Огромные, широко распахнутые, смотрящие на мир с любопытством и с немым вопросом, они были удивительно глубокими, чуткими, открытыми, но... завораживающе яркая синева не позволяла заглянуть в душу их обладателя - взгляд юноши никогда не был направлен в себя: два бездонных сапфировых озера открыто смотрели на мир - спокойно и мягко, но как бы вопрошая, взывая к недрам людской совести. Это был взгляд ангела, который сам безгрешен, но призван указать людям на их собственные грехи. Природа щедро и красноречиво наделила Яна столь яркой внешностью, и Франсуазе почему-то казалось, что это неспроста. Конечно, отбросив всякие сантименты, можно было легко отыскать в лице парнишки черты отца и матери - Ян был похож сразу на обоих родителей, как это часто бывает с детьми, рождёнными от большой любви. Но вот это-то его одновременное сходство с отцом  и матерью больше всего и сбивало с толку. Черты Галины и Дениса, старых друзей Франсуазы со времён такой нелёгкой обоюдной молодости, причудливо переплелись, соединились в лице Яна, перевоплотившись в нечто совершенно новое и почти неузнаваемое.
 - Крёстная, ку-ку! Я здесь, я ещё не улетел, - паренёк весело посмотрел на Франсуазу, естественно, не подозревая о том, что причина отрешённости женщины сокрыта в его удивительном лице. Он вообще, наверное, не осознавал, какое у него на самом деле лицо. Подходя каждое утро к зеркалу, он видел перед собой только симпатичного (чего скрывать-то?) парня, в котором вовсе не было ничего необычного и сверхъестественного. И Ян не собирался это сверхъестественное искать - помимо созерцания в зеркальном отражении собственной внешности ему было чем заняться.
 - Крёстная, о чём ты задумалась? Ты витаешь где-то в облаках, честное слово!
 - Извини, Ян, - попыталась улыбнуться Франсуаза. - Просто я так привыкла к тебе, что мне грустно с тобой расставаться...
 - Да ведь это же не навсегда. В следующем году я опять к вам приеду - если вы меня, конечно, пригласите...
 - О чём речь, разумеется! И не только в следующем, но и через год, и через два. К тому времени ты уже окончишь школу, поступишь в университет, станешь студентом...
 - Давай не будем загадывать наперёд, ладно? - попросил Ян. - Сейчас мне нужно возвращаться домой: занятия в школе идут уже две недели, а я всё ещё наслаждаюсь Парижскими пейзажами...
 - Ну и что в этом плохого? Неужто ты не наверстаешь упущенное?
 - Не в этом дело. Просто я действительно соскучился по своим родителям, по сестричке, и по своим друзьям – Борьке и Славке.
 - Это им ты купил кучу новых дисков и два модных рюкзака?
 - А кому же! В Киеве много всякой всячины, но таких прикольных вещичек они там не найдут.
 - Обязательно поцелуй за меня свою сестрёнку, Ян. Думаю, ей понравится кукла Барби, которую мы с Серафин вместе выбирали в магазине.
 - Не сомневаюсь, что Жанне понравится, - улыбнулся Ян, а про себя подумал: «Это будет уже её восьмая по счёту Барби. И, что удивительно, крёстная об этом знает!»
Объявили регистрацию на рейс Париж-Киев. Молодая женщина и юноша спешно покинули кафе. На глазах у Франсуазы выступили слёзы. Она прижала к себе Яна и в порыве почти материнской нежности расцеловала его в обе щеки. Он немного смутился, но тоже чуть не расплакался, обнимая крёстную.
 - Передавай маме привет, - шептала Франсуаза. – Скажи ей, что я её очень люблю и жду вместе с твоим папой и Жанной в гости. Ну и ты, конечно, приезжай. Думаю, Серафин будет очень скучать по тебе. Знаешь, - Франсуаза улыбнулась сквозь слёзы. – По-моему, моя старшая дочь влюбилась в тебя по уши…
 - Да ладно тебе, крёстная!
 - Я серьёзно. Она ведь сегодня поднялась раньше всех, чтобы поздравить тебя с днём рождения. Серафин так и не сказала мне, что тебе подарила. Ну, что бы там ни было, надеюсь, тебе эта вещь понравилась. Всё. Беги к регистрационной стойке, Ян. Желаю тебе приятного полёта. Передавай приветы домашним. До скорой встречи, дорогой.
Франсуаза снова крепко прижала Яна к себе, он поцеловал её в слегка подрумяненную щеку и поспешил к стойке регистрации. Через пару часов он сядет в самолёт, и прекрасный Париж – город, который он любил почти так же, как свой родной Киев, - прекрасный Париж останется далеко внизу. Однако Ян не сомневался, что он ещё неединожды сюда вернётся.
Ветер на прощанье хорошенечко взлохматил его вьющиеся каштановые волосы. Ян на секунду задержался на верхней ступеньке трапа, и обернувшись,  в последний раз обвёл взором утренний Париж, вернее, ту его часть, которую можно было видеть из аэропорта «Шарль де Голль». Затем, посмотрев на улыбающуюся ему стюардессу, смущённо опустил голову и шагнул в салон самолёта. Он был последним из пассажиров, поднявшихся на борт. Белоснежный Боинг готовился брать разбег по взлётной полосе.
Удобно расположившись в своём кресле, Ян подумал о подарке, который в его комнату принесла этим утром пятнадцатилетняя Серафин. Ему опять стало неловко, едва он вспомнил, как она сразу после его пробуждения пришла к нему в комнату. Он ещё лежал в постели, не успел как следует продрать глаза, а Серафин уже стояла перед ним, взволнованно дыша и сжимая дрожащими руками небольшой подарочный свёрток. «Я хочу поздравить тебя с днём рождения, Ян, но не буду дожидаться. Когда вся наша семья сделает это. Мне нужно… Нужно лично поздравить тебя. Без свидетелей» Оторвав голову от подушки, он тогда смотрел на неё, удивлённо хлопая глазами. А она продолжала: «Я желаю тебе, дорогой Ян, оставаться таким же замечательным, каким мы все тебя знаем, быть хорошим сыном для своих родителей, к которым ты сегодня вернёшься, хорошим другом, хорошим… Ну, словом, замечательным во всех отношениях. А ещё… постарайся иногда внимательнее смотреть на вещи, потому что,  хоть глаза у тебя большие и красивые, но… многого ты не замечаешь, не видишь… Не хочешь видеть» - «Ты это о чём? – не совсем уверенно спросил Ян, так как в глубине души он догадался, что имела в виду Серафин. Её мать Франсуаза права: девочка была действительно неравнодушна к Яну. Как давно это началось – неизвестно, но именно во время своего последнего визита во Францию, Яну стало казаться (поначалу он думал, ему это действительно только кажется), что Серафин бросает на него украдкой странные взгляды, внезапно краснеет, когда он берёт её за руку, нервно хихикает, рассказывая ему какую-то историю… «Неужели она действительно в меня… Неужели я ей так нравлюсь? – боясь называть вещи своими именами думал Ян. – Но ведь это же глупо! Мы ведь знаем друг друга с детства… Хотя, впрочем, Серафин не видела меня два года, но неужто я за это время настолько сильно изменился, что она могла в меня влюбиться?» Яну не хотелось верить в это, но когда раскрасневшаяся Серафин возникла этим утром в его комнате, парень понял, что интуиция его не подвела. И когда он, не зная, зачем, спросил у Серафин, что же она имеет в виду, девочка внимательно посмотрела на него и тихо прошептала: «Попробуй догадаться сам». Он лежал на постели и соображал, что же ему ответить на её слова. Ян любил Серафин – но только как сестру. И не мог относиться к ней по-другому, хоть девочка уже в свои пятнадцать была на диво женственной, да к тому же настоящей красавицей – как и её мать. У Яна не было девушки в Киеве, сердце его было свободным, но в нём не было места для Серафин. Что же ему сделать? Объяснить ей всё? Но как? Ведь его слова больно ранят девочке душу!
Однако Серафин, по-видимому, не ждала каких-либо объяснений с его стороны. Она шагнула к краю его постели и протянула свой подарок. «Возьми, Ян. Это тебе. Нет-нет, не открывай! – она остановила его руку, потянувшуюся к алой упаковочной ленточке. – Не открывай пока… В самолёте посмотришь». Она отступила на шаг и повернулась к двери. «До свидания, Ян. Приятного полёта…» - «А… ты разве не поедешь провожать меня в аэропорт?» - спросил он, даже не зная, хочется ему этого или нет. «Мне нужно в школу, - сказала Серафин. – Я бы пропустила занятия, если бы… Не важно. Не обращай внимания, я наговорила тебе кучу чепухи. Прости меня, пожалуйста» - «Ну что ты, Серафин!..» - он хотел её успокоить, но девочка уже скрылась за дверью его спальни.
Естественно, что об этом инциденте Ян никому не рассказал. Более того, он изобразил удивление, когда Франсуаза, прощаясь с ним в аэропорту, предположила, что её дочка неравнодушна к нему. Ян чувствовал себя без вины виноватым. Он настолько задумался, что не сразу сообразил, что самолёт уже взлетел, и яркий Париж кусочками разноцветной мозаики медленно, но верно исчезает внизу. «Ну вот я и лечу, - пронеслось в голове у Яна. – Самое время посмотреть, что же такое подарила мне Серафин…»
Он достал из рюкзака небольшой свёрток (подарок дочери Франсуазы Ян положил отдельно от остальных) и осторожно потянул за концы алой ленточки. Под слоем красочной бумаги был ларец из голубого бархата. Ян открыл его. Внутри оказалась небольшая хрустальная статуэтка ангела с распростёртыми крыльями. Ян поднёс её к глазам и зажмурился от слепящего света, что заиграл в гранях хрусталя, вызванный лучом заглянувшего в иллюминатор солнца. Статуэтка была очень красивая, тонкой работы, Ян никогда ещё не видел более искусно отшлифованного хрусталя… Серафин, наверное, обегала не один магазин, чтобы найти такую красоту. И заплатила, скорее всего, немалые деньги… Он бережно провёл пальцем по красивой узорчатой  огранке хрустального ангела и уже собирался положить статуэтку обратно в ларец, как вдруг заметил на дне его сложенный вчетверо листок бумаги. Ян протянул руку и развернул послание. Его взору представилось стихотворение, написанное слегка размашистым почерком Серафин:

С Днём рождения, мой Ангел!
С новым Днём рождения!
Да сойдёт на тебя манна
В эти дни осенние.

Пусть ночами сладко спится,
Горе забывается;
Сбудется пусть всё, что снится,
Всё, о чём мечтается.

Злые толки, пересуды
Отведи рукою;
А всё лучшее пусть будет
Сделано тобою.

Но твоё лицо святое
Мне – как наваждение.
Я в душе всегда с тобою…
Ангел, с Днём рождения!

Под стихотворением стояли  подпись Серафин и сегодняшняя дата. Ян догадался, что этот стишок девочка написала сама (он знал, что дочь Франсуазы пишет стихи, хоть и ни разу их не читал), и на душе его стало вдруг непривычно тепло и уютно от сознания, что чувство, которое он, сам того не желая, внушил Серафин, способно вылиться в такую прекрасную форму. Стихотворение ему очень понравилось, правда, было несколько непривычно созерцать в нём столько похвалы. Ян был уверен, что покраснел, когда читал его. Это надо же было так сильно запасть в душу дочери крёстной, чтобы девочка написала стихотворение на русском (!) языке. Пусть она изучает этот язык в школе, но… Чужой речью ведь, несомненно, нужно владеть в совершенстве, чтобы писать на ней стихи. Однако, Ян очень сильно смутился, читая о том, что у него «святое» лицо. Здесь уже Серафин перегнула палку! Пусть он ей нравится, но не до такой же степени, чтобы святотатствовать… «Какой из меня ангел? – думал Ян. – Я намазывал в школе физику стол мелом, часто бессовестно списывал во время контрольных работ, смотрел чёрную порнуху по видео, когда родителей не было дома; я баловался сигаретами, а на новогодней вечеринке напился так, что встречал рассвет в туалете… Да, конечно, после вышеперечисленных вещей мне было стыдно за себя, но… Разве после всего этого я – Ангел, да ещё и с большой буквы? Бедняжка Серафин! Она и не подозревает, как ошибается… Но теперь, наверное, придётся брать себя в руки и стараться не совершать больше вредных для себя и для других поступков, чтобы не обмануть её ожиданий. Да и не только её. Мама с папой тоже хотят видеть во мне идеального сына. Интересно, насколько  я близок к совершенству?
Яну вдруг стало смешно от собственных мыслей, он быстро спрятал хрустального ангела и стихотворение Серафин в бархатный ларчик, который запихнул в рюкзак. Взамен он извлёк оттуда плеер и, откинувшись на спинку кресла, прикрыл глаза.

Глава 1
Солнышко вернулось
Серебристый «citroen» мчался по Бориспольской трассе к аэропорту. Сидящие в нём мужчина и женщина вот уже десять минут как разговаривали на повышенных тонах.
 - Галя, ну сколько можно об этом говорить? Мы уже сто раз возвращались к этой теме, и я в сто первый раз тебе говорю: предоставь Яну самому сделать выбор.
 - Денис, не хочу, чтобы он летел в Штаты. Из этой страны я вырвалась с таким трудом не для того, чтобы теперь отпустить туда собственного сына.
 - Во-первых, ещё неизвестно, США ли он выберет. А во-вторых, честное слово, ты говоришь так, будто мы собираемся отправить Яна на панель!
Услышав слово «панель», женщина немного сморщилась. Сделав глубокий вдох и стараясь не смотреть на мужа (ибо собеседник был её мужем), она тихо проговорила:
 - Денис, ты же знаешь, что для меня Америка всегда будет…
 - А вот об этом тебе давно пора было забыть, - перебил он супругу, серьёзно, но мягко посмотрев на неё. – Галюша, то, что случилось с тобой в Штатах, было давно и вовсе не имеет отношения к Яну. Его не постигнет та же участь, что тебя, уже хотя бы потому, что он парень. И потом, не думаешь же ты,  что школа, где он учится, и которая имеет непоколебимую репутацию в столице, будет подбирать заграницей сомнительные учебные заведения для своих учеников?
 - Конечно, я так не думаю, но ведь… Почему именно Нью-Йорк?
  - Ведь это же один из самых «продвинутых» городов Америки, Галя, ты что!
 - Знаешь, если бы был предложен Лос-Анджелес или Сан-Франциско, то на душе у меня было бы спокойнее…
 - Расслабься! Может, Ян вообще никуда не захочет ехать!
Но Галя только покачала головой. Хоть она и знала, что её ребёнок - мальчик домашний, вырваться из-под родительской опеки он, как и любой подросток, не отказался бы.
Супруги Романовы подъехали к аэропорту и, припарковав машину, отправились в зал прибытия рейсов - встречать сына.
Долго ждать им не пришлось. Самолёт из Парижа прилетел вовремя, и, оказавшись за раздвижными дверями после зелёного коридора  аэропорта, Ян сразу заметил маму с папой и побежал им навстречу. Галина не смогла сдержать слёз радости, заключая сына в объятия и целуя его в растрёпанные каштановые кудри, обрамляющие лоб.
 - Солнышко! С днём рождения, дорогой… Мы так скучали без тебя! Наконец-то ты вернулся!
 - Ну как же я мог остаться, мам?.. Ведь мой дом - здесь, здесь мои друзья, да и школа… Я ведь пропустил уже две недели занятий!
 - Это ничего, - Галина крепко прижала к себе сына. - Ты же у меня отличник… Что для тебя какая-то пара недель? Кроме того, не думаю, что за это время твои одноклассники успели выучить что-то суперважное. Лучше расскажи, как там поживают Франсуаза с Полем? Как Серафин с маленьким Клодом? Впрочем, он уже не маленький - ему ведь десять лет, он на два года старше нашей Жанны.
 - Всё хорошо, мама, - улыбнулся Ян. - Мы же с тобой часто говорили по телефону и скайпу– всё у них в Париже отлично. Крёстная Франсуаза передаёт тебе и папе огромный привет и ждёт вас в гости.
 - Что ж, может, мы скоро и выберемся к ним, как думаешь, Галя, а? - подмигнул жене Денис.
 - Ой, если честно, то я бы очень хотела. Уже, наверное, лет восемь не была в Париже… Ну да, так и есть! В последний раз я видела Франсуазу, когда впервые привезла тебя, Ян, в гости к крёстной. А до этого ведь она приезжала к нам… Ты, надеюсь, отснял видео в Париже - мне не терпится посмотреть!
 - Конечно, отснял! И это далеко не всё, что я привёз. Франсуаза передала вам с папой и Жанне такие классные подарки! Они в дорожной сумке.
 - Нужно забрать вещи и возвращаться домой, - сказал Денис, посмотрев на жену и сына. - А то с вашей болтливостью мы можем проторчать здесь до ночи.
Когда семейство Романовых в неполном составе разместилось в автомобиле (восьмилетняя Жанна отсутствовала по причине посещения школы), Ян раскрыл сумку и принялся доставать оттуда подарки.
 - Вот, мама, тебе крёстная передала туалетную воду.
 - О Боже! – взвизгнула Галина, протягивая руку к маленькому флакончику в форме пирамидки. - Да это же парфюмерия Дома Mauboussin! Там с начала девятнадцатого века изготовлялись ювелирные украшения, а потом к ним добавились духи - так называемые «запахи» драгоценностей. Этот флакон стоит целое состояние… Не стоило Франсуазе так тратиться. Впрочем, в этом подарке я узнаю почерк своей подруги - она как никто другой знает толк в духах и считает, что настоящая парфюмерия дешёвой быть не может. Возможно, она и права, но… Мне всё же неудобно от такого дорогого подарка.
Ян опустил глаза и не смог сдержать улыбки: он знал, что Франсуаза относится к его матери, как к родной сестре, для которой ничего не жаль. Впрочем, Галина относилась к крёстной своего сына с не меньшей теплотой. «Наверное, их связывают события, которые они вместе переживали и которые крепко сплотили их», - думал Ян. Но что это были за события, он и понятия не имел. Ни мама, ни папа никогда не вдавались в подробности.
Ян запустил руку в сумку и извлёк оттуда элегантные мужские часы.
 - А тебе, папа, крёстная передала вот что. Это  «Cartier». Она долго думала, что же тебе подарить, и решила остановить выбор на часах. Жанне она купила Барби. Шикарная кукла, у нас в Киеве, по-моему, таких нет. Хоть у моей сестрёнки уже есть семь Барби, думаю, она всё равно обрадуется. А мне крёстная с дядей Полем подарили портфель «Giorgio Armani», перьевую ручку «Dunhill» и солнцезащитные очки «Byblos». Серафин подарила мне хрустальную статуэтку ангела… Ну и конечно, вся сумка у меня забита французскими конфетами и пирожными.
 - О Боже, - вздохнула Галина. – Крёстная тебя совсем разбалует. Даже мы с папой к твоему дню рождения не приготовили тебе таких подарков.
 - Пустяки! - наклонился к родителям Ян. - Вы - самый желанный подарок, который преподнесла мне жизнь. Вы самые лучшие родители на свете.
Денис не смог не улыбнуться, бросив в зеркало дальнего вида взгляд на сына, а Галина просто повернулась к Яну и поцеловала его в щеку, растроганно прошептав:
 - Спасибо, солнышко. Ты тоже у нас самый лучший.

*      *      *
Вечером того же дня в киевской квартире Романовых было шумно: праздновали семнадцатилетие Яна. Со всех концов города посъезжались друзья Галины и Дениса, прибыли его бабушки с дедушками. Для Галиных родителей приезд не был проблемой – они ведь жили в Киеве. А вот родители Дениса прилетели из Соединённых Штатов Америки – когда-то давно они вместе с сыном эмигрировали туда из России, а Денис, повзрослев и возмужав в США, познакомился там с Галиной, уроженкой Украины. Две славянские души нашли и полюбили друг друга, после чего покинули Америку и обосновались в столице родины Галины - Киеве. Здесь и родился Ян, здесь появилась на свет и его младшая сестра Жанна. Американские бабушка и дедушка до сих пор видели внуков только по скайпу и на видео, которые те отправляли им в США. В этом году родители Дениса решили исправить положение и прилетели лично познакомиться с Яном и Жанной, а также поздравить старшего внука с семнадцатилетием.
Однако состав гостей, естественно, не ограничивался взрослыми, потому что Ян пригласил своих школьных друзей – Борю, Славика, Анюту и Лену. Анюта с Борькой уже давно неровно дышали друг к дружке, но боялись сказать об этом вслух. Ян был в курсе дела и решил, пригласив их обоих на свой день рождения, покончить с недомолвками, которые - он знал! - лишают сна и парня, и девушку. Он намекнул Борьке, чтобы тот не терял времени даром, а сказал Ане, что неравнодушен к ней. Борьке было очень трудно сделать первый шаг, но Ян пригрозил, что в случае нерешительности он не даст ему прикоснуться к любимому «пражскому» торту, а в школе пустит слух, что Борька – «голубой». Конечно, Ян шутил, но Борис всё же решил не рисковать и, выпив для храбрости рюмку водки, которую Ян втихую умыкнул со «взрослого» стола, предложил Ане стать его девушкой. Стоит ли говорить, что Анюта не заставила дважды себя упрашивать. Счастливый Борька обещал Яну дружбу до гробовой доски.
Гости пили, ели, веселились от души и совсем не смотрели на часы. Благо, следующий день был выходным. Но перенёсшего перелёт на самолёте Яна в половине второго ночи начало клонить ко сну, да и его слегка захмелевших юных друзей, признаться, тоже. Девочки запросились домой, мальчики вызвались их провожать, так что Денис вызвал одноклассникам сына такси, которое благополучно развезло их по домам. Ян же был вынужден ещё некоторое время с дежурной улыбкой принимать поздравления, большая часть которых не доходила до него то ли из-за собственной усталости, то ли по причине заплетающихся от количества выпитого языков говоривших. Так или иначе, но очень скоро Ян не выдержал и, раскрасневшийся от вина и от губной помады, щедро оставляемой на его щеках женской половиной собравшихся, улизнул из-за стола и скрылся в своей комнате. Там он, не раздеваясь, повалился на постель и тут же уснул, совершенно не реагируя на громкую музыку и голоса пьяных гостей.

Глава 2
Вперёд, к дядюшке Сэму!
Говорят, если на следующее после пирушки утро болит голова – это признак зависимости от спиртного. У Яна голова не болела совершенно (может, вчера он просто мало пил), и утром он встал свеженький, бодрый и хорошо отдохнувший. Приняв душ, паренёк тут же вернулся к себе в комнату и принялся искать место для своих подарков. Просто уму непостижимо, сколько же ему всего надарили! Вчера он не успел толком рассмотреть яркие коробки и свёртки, но сегодня уж займётся этим. А потом надо будет узнать домашнее задание, которое задавали во время его отсутствия в школе. Делать уроки Яну сейчас хотелось меньше всего, но, к сожалению, от этого некуда было деваться. Он зашелестел обёрточной бумагой, и, очевидно, привлечённая этим звуком Жанна, любопытная, как все дети, вбежала к нему в комнату.
 - Ян! Покажи, что тебе подарили! – воскликнула она. – Я ещё вчера хотела посмотреть, но… я же не могла сама, без тебя открывать твои подарки, ведь так?  А ты вчера был занят… Ян, а что в этой зелёной коробке?
 - Не знаю, ещё не смотрел. Хочешь взглянуть?
 -Ну конечно!
Ян подошёл к журнальному столику и разорвал яркую фольгу.
 - Ой, да это же микрофон! Это чтобы петь под караоке, да? Как здорово, Ян! Кто это тебе подарил?
 - Крёстный, дядя Вова. Я, помню, как-то обмолвился, что хочу себе диск с караоке и микрофон, ну вот он и решил мне подарить…
 - Так и диск есть?
 -  Естественно. Иначе, что бы я делал с микрофоном?
 - Дядя Вова дарит хорошие подарки. Он мне в прошлом году подарил Барби-невесту, помнишь? А та кукла, которую ты мне привёз из Франции, вообще прелесть. Я, правда, ещё не успела ею поиграть. Ян, давай сейчас поиграем в Барби. Ты будешь за Кена…
 - А разве я когда-нибудь был за кого-то другого?
 - Нет. Но ведь ты же мальчик, ты же не можешь играть за Барби. Моя кукла сейчас придёт в гости к Кену…
 - Которая из твоих кукол? У тебя их восемь.
 - Самая новая. А, может быть, они придут к Кену все.
 - Ого, - присвистнул Ян. – Это серьёзно!
Жанна посмотрела на брата удивлёнными глазами:
 -  Что - серьёзно?
Ян не смог сдержать улыбку:
 - Сестрёнка, пора уже начать приобретать Кенов, а то твой один пластмассовый герой с такой кучей жён не справится.
- Почему? Они же не злые…
 - Да не в этом дело.
 - А в чём?
 - Вырастешь – поймёшь.
Жанна обидчиво надула губки:
 - А я хочу знать сейчас!
Ян прыснул со смеху, но ничего не сказал. Сестрёнка, поняв, что ей ни слова не удастся из него вытянуть, капризно топнула ножкой и вышла из комнаты.
Рассортировав подарки, Ян позвонил другу Славику, который был вчера у него на дне рождения, чтобы узнать домашнее задание (во время праздника разговаривать о занятиях как-то не хотелось). Славик «обрадовал» Яна тем, что в его отсутствие школа не расслаблялась, а, как обычно, с первых дней загружала детей «кучей абсолютно ненужной хреновины». У Яна уже рука болела записывать названия тем, которые надиктовывал ему Славик, а ведь оставались ещё конспекты… «Вот тебе и задержался у крёстной, - подумалось пареньку. - Как навёрстывать-то теперь буду?»
Как только он повесил трубку, в его комнату вошли отец с матерью.
 - Ян, - обратилась к сыну Галина. – Бабушка с дедушкой хотят, чтобы ты повёз их сегодня на экскурсию в Музей Великой Отечественной Войны, а затем – в Киево-Печерскую Лавру…
 - Ой, мам, боюсь, что это проблематично: Славка по телефону надиктовал мне домашнее задание – просто уму непостижимо. Сколько они успели без меня выучить. Мне придётся здорово покорпеть над учебниками, чтобы наверстать упущенное.
 - Да, брось, Ян, это же всего лишь школа! – отмахнулась от него Галина.
 - Нет, мамочка, это одна из ЛУЧШИХ киевских школ, - в голосе паренька послышались нотки иронии. – А раз она – лучшая, то, соответственно, не предоставляет своим ученикам ни минутки свободного времени.
 - Что ж, может, скоро тебе придётся сменить школу, Ян, - сказал Денис, загадочно взглянув на сына.
 - Сменить школу? - недоумённо спросил Ян и посмотрел на отца испуганными глазами. - Почему? 
 - Да не волнуйся ты так, - успокоил его Денис. - Просто есть возможность продолжать учёбу заграницей. Школа, которую, как я слышу, ты стал недолюбливать – не спорь со мной, в том, что она тебе надоела, нет ничего зазорного: мало кто ловит кайф от процесса учёбы, а особенно, после двух летних месяцев, проведённых в Париже; и, тем не менее, твоя школа может освободить тебя от необходимости посещать её. Она даст тебе направление в одну из лучших школ Европы или США, где ты сможешь продолжать обучение, а после, возможно, даже поступить в какой-нибудь из университетов той страны, где ты будешь находиться.
 - В университет? – встревожено посмотрела на мужа Галина. – Ты что же, хочешь сказать, что мой ребёнок выучится в чужой стране для того, чтобы потом там остаться?
 - Галя, ему вовсе не обязательно переезжать на ПМЖ в чужую, как ты говоришь, страну. Он может закончить университет и…
 - … и вернуться в Украину? Не будь наивным, Денис! Да кто захочет, вкусив благ самых развитых стран мира, возвращаться сюда?
 - Во-первых, ты забываешь о том, что наша страна – тоже цивилизованное европейское государство, а не какая-нибудь африканская колония (вспомни хотя бы Оранжевую революцию 2004 года и твои высокие патриотичные порывы по этому поводу – куда они вдруг подевались?). А во-вторых, говоришь, что никто не захочет вернуться в Украину? Но ты ведь захотела…
Галина несколько мгновений молча смотрела на Дениса, и её зелёно-карие глаза стали почти чёрными. Затем она тихим голосом произнесла:
- Ты прекрасно знаешь, что моя жизнь в США отнюдь не была райской. Это даже жизнью назвать было нельзя.… И если бы мы не улетели тогда, то ни меня, ни Яна не было бы на свете…
Произнеся имя сына, Галина словно вспомнила, что он находится в комнате, и, надо думать, слушает её разговор с мужем, тем более, что темой этого разговора был он сам. Галина повернула к нему голову. В ярко-голубых глазах Яна застыл удивлённо-тревожный вопрос. Женщина прерывисто вздохнула и тут же заставила себя улыбнуться:
 - Не надо на меня так смотреть, сынок. Я сболтнула глупость. Просто… Просто в Штатах всё не так. Не так, как у нас. Там мне было тяжело приспосабливаться к жизни - всё-таки, другая страна, другие люди, другие – часто очень жестокие – правила выживания…
 - Да уж, по-моему, правил жёстче, чем в Украине, нигде нет, - перебил жену Денис.
 - Я бы не стала так утверждать, - она повернула голову к мужу и метнула на него гневный взгляд, которого (она надеялась) Ян не заметил. – В Америке  мне было очень тяжело, сынок, поэтому мы с твоим папой и вернулись.
«Возникает вопрос: зачем вы вообще туда летали?» - пронеслось в голове у Яна, но вслух он этого спрашивать не стал. Он спросил про другое:
 - Вы, я так понимаю, хотите знать, поеду ли я учиться заграницу?
 - Да, - в один голос (только с разными интонациями) сказали его родители.
 - А мне обязательно учиться в иностранной школе, или я могу остаться здесь?
 - Можешь, можешь, - закивала головой Галина. - Так будет даже лучше!
 - А кому из нашей школы вообще предложили это дело?
 - Отличникам – в первую очередь, - сказал Денис. – Твоя классная руководительница сказала мне, что ты был первым в списке кандидатов.
 - Им что, не терпится выпереть меня вон? – приподнял брови Ян. – Странно, с чего бы это? Я, вроде, никому дороги не переходил, с преподавателями был в хороших отношениях, да и учился, мягко говоря, не хуже всех.
 - Вот именно поэтому, сынок, они за тебя и ухватились! – воскликнула Галина. – Ты же умный мальчик! Руководству школы нужно зарекомендовать себя заграницей, а сделать это можно с помощью таких учеников, как ты.
 - Можно подумать, что я светило науки! – прыснул со смеху Ян. Потом лицо его вдруг стало серьёзным, он посмотрел на родителей и спросил:
 - А какие страны я могу выбирать?
 -  Я дам тебе специальную брошюру, где описаны все предложенные школы, их преимущества и недостатки (да-да, не улыбайся, Ян, - именно недостатки), а так же уровень оплаты за обучение.
 - Папа, это, наверное, недёшево стоит…
 - Недёшево - но все-же, я в состоянии заплатить за твоё обучение в иностранной школе, Ян. Мы с мамой уже решили, - он нежно обнял взволнованную супругу. – Так что слово за тобой. Хочешь ехать - едь, не хочешь - оставайся здесь, это не худший вариант, поверь мне. Окончишь свою школу, поступишь в Киевский университет, получишь хорошее высшее образование, найдёшь работу – везде можно устроиться, если захотеть. Так что думай, принимай решение - мы с твоей мамой на него влиять не будем. Правда, мама?
Денис игриво заглянул в лицо своей жене, от чего та не смогла сдержать улыбку.
Ян быстро отбросил в сторону дневник (домашнее задание подождёт, решил теперь он) и с усердием принялся изучать брошюру с наименованиями и местонахождением школ. Итак, Германия. Учебное заведение для старшеклассников «Gelehrsamkeit» в Берлине с изложением материала на немецком языке - Ян, поморщившись, перевернул страницу: перспектива уехать в Германию его абсолютно не привлекала, тем более, что он совсем не знал немецкого языка. Далее – школа с сильным математическим уклоном в Париже с обучением на французском языке. Усваивать материал на французском Ян тоже не смог бы: он хоть и изучал этот язык в школе, как дополнительный, но о том, чтобы выполнять на нём домашние задания, не могло быть и речи; с крёстной же и её семьёй Ян общался преимущественно на английском. К тому же, столицу Франции он изучил достаточно хорошо и не имел никакого желания снова туда возвращаться, тем более, так надолго, ведь два года - это не два месяца. Пареньку хотелось новых мест и новых впечатлений: о том, чтобы продолжать учёбу в Киеве, он даже и не подумал. Но что же избрать? Школа с гуманитарным уклоном в Лондоне - нет уж, спасибо: кузен Борьки недавно вернулся из подобного заведения и вспоминает о нём, как о кошмарном сне: там дисциплина – что твой монастырь! Отдельное расположение мужских и женских классов попахивает нафталиновой стариной. Школа в Бельгии? Ян мысленно пожал плечами. Лицей в Италии? Может быть, тем более, что обучение ведётся на английском… Хотя, если подумать, как можно осваивать английский язык в Италии? Ах, они учат ещё итальянскому… Дай Боже только мозгов, чтобы всё запомнить! Новая Зеландия? Вот это интересно. Ян вдруг живо представил себя на фоне сочно-зелёной растительности с двумя белыми кроликами в руках. Красота! Да ведь он-то не на кроличью ферму едет. Но, может, стоит обратить внимание на школу в этой маленькой стране. Райский островок вдали от всех. «А я ведь не один там буду, - подумал Ян. - Робинзона-первооткрывателя из меня не получится. Да оно и к лучшему - одному одичать можно» Старшая школа «Leadface» в Нью-Йорке с математическим уклоном и с изложением материала на английском языке, а так же с изучением французского… «Вот! - глаза у Яна загорелись. - Вот оно! Поеду в Соединённые Штаты! Я никогда не был в Америке, но говорят, что там очень классно… Да это ведь сердце современной цивилизации, это захватывающая дух свобода… Я слышал, там демократичное общество, преподаватели уважают своих учеников, к тому же, школы в США такие, что, по слухам, учиться там - не фиг делать. Это-то, скорее всего, и недостаток, но… Чёрт его знает! Я слышал много как лестных, так и не очень отзывов о Штатах. Нужно самому поехать и посмотреть. И тогда уж я составлю собственное мнение. Но мне почему-то кажется, что я найду в той стравне для себя много интересного, что бы о ней не говорили. Скорее всего, я поеду учиться туда. Мама, правда, не очень обрадуется по этому поводу, хотя я никак в толк не возьму, почему. Эта её странная фраза: «Если бы мы не улетели тогда, то ни меня, ни Яна не было бы на свете…» Что она хотела этим сказать? Или же, наоборот, не хотела, а у неё случайно вырвалось? Я ничего не знаю о жизни моих родителей в США, о том, почему они решили вернуться сюда. Мама говорит, что она работала в штате Пенсильвания моделью, а папа занимался рекламным бизнесом в Нью-Йорке. Вроде как, совсем не трагическая картина, почему же маме так не хочется отправлять меня заграницу? Наверное, она, как любая мать, просто боится отрывать своё чадо от сердца, боится, чтобы меня не обидели вдали от дома. Но я-то ведь уже взрослый - смогу за себя постоять. Я очень хочу учиться в Америке, пусть это далеко, но ведь чем больше расстояние, тем интереснее. Я думаю, мама всё же не будет очень противиться моему отъезду. По крайней мере, мне бы хотелось на это надеяться»
Ян вышел из комнаты и направился на кухню, откуда доносился аппетитный запах жаркого. Его мама в небесно-голубом передничке, надетом поверх халата-кимоно, колдовала над плитой.
 - А… гости уехали? - спросил Ян, понижая голос. - Никто из них не остался на ночь?
 - Нет, убрались все, слава Богу, - даже не пытаясь сдержать улыбку облегчения, ответила Галина. - Последним уехал твой крёстный - где-то в половине четвёртого утра: у него долго не заводилась машина. Твои бабушка с дедушкой улетят в Нью-Йорк через две недели: им хочется провести некоторое время с нами, в особенности - с тобой и с Жанной. Оно и понятно: Елена Николаевна и Виктор Степанович до своего приезда сюда видели вас только на экране компьютера!.
Ян улыбнулся и, опустив голову, стал теребить краешек брошюры об иностранных школах.
 - Мама, - собравшись с духом, сказал он. – Я решил ехать учиться заграницу и… И выбрал школу «Leadface» в Нью-Йорке. Ты ведь не будешь против?
Галина резко повернула к нему голову и, пытаясь сохранить невозмутимым выражение лица, спросила:
 - Почему именно Нью-Йорк?
 - Не знаю… Наверное, потому, что это огромный город, всемирный центр, где жизнь бьёт ключом. Мне интересно оказаться в его сердце, посмотреть, как живут люди, пообщаться с ровесниками-американцами, узнать, действительно ли они по-другому мыслят, к другому стремятся, или же всё это лишь досужие сплетни. Да и потом, мне хочется усовершенствовать свой английский, а это можно сделать только при непосредственном общении с теми, для кого этот язык является родным. Мне представилась возможность увидеть много нового, и я не хочу эту возможность упускать. Хочется верить, что ты меня поняла.
Он с надеждой взглянул в зелёно-карие глаза матери, но она тут же сомкнула веки, словно боясь, что он прочтёт в её глазах то, чего ему знать не нужно, и отвернулась к окну.
 - Поступай, как знаешь, Ян. Мне бы, конечно, не хотелось, чтобы ты уезжал от меня, тем более - в Штаты, но если…
 - Почему тебя так пугает то, что я избрал именно Америку? - не выдержал Ян. - Можно подумать, это не страна, а просто монстр какой-то…
 - Да нет… Я не люблю США, потому что меня там обидели. И неединожды. Меня часто там обижали.
 - В модельном агентстве, где ты работала?
 - Да, - горько улыбнулась Галина. – В модельном агентстве.
 - Поэтому ты и вернулась сюда? Но за меня можешь не беспокоиться: я себя в обиду не дам.
Галина подняла голову и взглянула на сына. Огромные, широко раскрытые глаза смотрели на неё с детской непосредственностью, а маленькие губы были упрямо сжаты - совсем как у ребёнка, который твёрдо решил совершить поступок, что наверняка вызовет недовольство у взрослых.  «Ты же ещё совсем дитя, Ян… Как же ты сможешь за себя постоять, один, в чужой-то стране? – подумалось ей. Но вслух Галина этого не сказала, чтобы не обидеть сына и не поколебать его веру в свои силы. Она только нежно улыбнулась и мягкой рукой коснулась щеки сына.
Когда он, довольный тем, что ему удалось уговорить мать отпустить его учиться в Нью-Йорк, вышел из кухни и побежал к отцу обсудить детали предстоящей поездки, Галина, тяжело вздохнув, опустилась на табурет и чуть слышно прошептала:
 - Думала ли я в тот день, когда покидала Соединённые Штаты, что ребёнок, которого я носила под сердцем, через много лет захочет вернуться в страну, из которой мне с таким трудом удалось вырваться, чтобы его спасти?

Глава 3
На новом месте
Друзья Яна негативно восприняли новость о его отъезде в Соединённые Штаты Америки. «Зря ты замутил с этой заграничной школой, дружище, - сказал ему Борька, когда они после учёбы вместе пили пиво на Крещатике. - Скажи, так ли необходимо тебе убираться к чёрту на кулички, если здесь у тебя - отличная школа, семья и - без ложной скромности говорю - лучшие друзья. Чего ты хочешь добиться, улетев в Америку? Ты думаешь, что там образование лучше, чем здесь, у нас? Да ведь это же неправда - дети там вообще, по-моему, не учатся, а только судятся с преподавателями против ущемления своих прав, а то и вообще отстреливают своих однокашников прямо в учебных заведениях…А может, ты просто хочешь быть понтовым, Ян? Ну, типа, я учусь в Штатах, я крутой, куда вам всем до меня…» - «Какие понты, Борька? - Ян обижено посмотрел на друга. - И тебе не стыдно говорить такое? Разве я когда-нибудь перед Вами понтовался? Да я, если бы мог, то забрал бы и тебя, и Славку, и Аньку с Ленкой в Штаты. Но вы же не хотите учиться заграницей…» - «Ян, «не хотеть» и «не мочь» - разные вещи, - прямо посмотрел в огромные глаза друга Борис. - Мои родители сказали, что во Францию или в Англию они бы меня ещё отправили, но на США у них бабок не хватит. А в принципе… Я сказал предкам, что не хочу никуда уезжать. И сказал правду. Я не хочу оставлять свой дом, своих друзей и Анютку, с которой, благодаря тебе, я теперь встречаюсь и очень счастлив. Зачем мне заграница, если мне хорошо живётся здесь, в своём родном городе?».  После слов друга Яну почему-то сделалось стыдно. Он и сам не мог найти логического объяснения своему внезапно вспыхнувшему чувству стыда, но ему стало нехорошо от сознания того, что он с такой лёгкостью готов выпорхнуть из родного гнезда, плюнуть на всё и обосноваться в чужой стране (ведь жить два года в Америке - это не шутка!). Действительно, если подумать, зачем ему иностранное образование? Почему его потянуло вон из дома? Ведь у него же нормальная семья, так зачем от неё убегать? На эти вопросы Ян не мог найти ответов. Ему просто захотелось в США - и всё тут. Никто не был виноват в возникновении у него такого желания. Как никто уже и не смог бы на него повлиять.
Через месяц после своего возвращения из Франции Ян Романов поднялся на борт самолёта, готового доставить его в Нью-Йорк. У юноши не было абсолютно никаких сомнений в своём решении, более того, его сердце радостно сжималось в предчувствии новых впечатлений. Ему только было очень жаль маму, которая плакала, провожая его в аэропорту. И ни он, ни его отец долго не могли её утешить. Ян боялся думать, что он делает очень больно матери своим отъездом, хотя  не знал, не мог знать о причинах её боли. «Я буду звонить родителям, - говорил себе он, располагаясь поудобнее на сиденье самолёта. - Буду звонить так часто, как только смогу. И, конечно, я обязательно приеду к ним… Очень скоро. Как только представится возможность, хотя думаю, это будет не раньше, чем на Рождество. Мамочка, папа, Жанночка, я вас очень люблю, и мне грустно с Вами расставаться, но я очень хочу прожить эти два года в Штатах. Я думаю, что мне понравится эта страна, и уверен, что вы ещё будете гордиться мною»
*      *      *
Старшая школа «Leadface» была одной из лучших школ в Нью-Йорке. Помимо общеобразовательных дисциплин здесь преподавались основы экономики, менеджмента и маркетинга, а так же финансовой деятельности и международного права. Раз в год здесь проводились своеобразные комплексные соревнования между лучшими учениками, победитель которых получал неплохой денежный приз. Администрация школы не оставляла без внимания и досуг своих подопечных - в конце каждой учебной недели устраивалась дискотека, довольно часто преподаватели мировой литературы ставили спектакли, в которых могли раскрыть свои таланты многие ученики; естественно, обязательным был и Осенний бал, на котором из числа старшеклассниц избиралась королева школы, которая потом должна была выбрать своего короля.
«Leadface» была школой-пансионом, то есть иностранным ученикам предоставлялось жильё в кампусе. Яна поселили на четвёртом этаже одного из кампусов для мальчиков (девочки жили отдельно, в противоположной стороне кампуса). Когда он приоткрывал дверь, чтобы войти в комнату, в которую ему суждено было возвращаться после занятий следующие два года, то сердце его бешено колотилось от волнения: как его воспримут нынешние обитатели? Придётся ли он им по душе, или же они, как это часто бывает, сделают его изгоем? Нет, о таком даже думать не хотелось… Ян набрал в лёгкие побольше воздуха и, шагнув за порог комнаты, произнёс:
 - Hi, my name is Ian. Haw are you?*
Его взору представилась большая просторная комната с четырьмя кроватями, на двух из которых в разных позах возлежали молодые люди одного с Яном возраста. Завидев его, они приподнялись и с нескрываемым любопытством принялись его разглядывать. Ещё секунда - и Романов покраснел бы от смущения, как рак. Но вот один из парней - он был высок и   
крепко сложен - широко улыбнулся («Чисто по-американски» - подумалось новенькому) и воскликнул:
 - Привет, дружище! Это ты к нам из Украины, что ли, пожаловал?
Ян неуверенно улыбнулся и кивнул:
- Из Украины… Я рад, что вы знаете мою страну.
- Да, знаем мы её по Чернобылю, - хохотнул «крепыш». – Хоть взрыв на атомной станции произошёл у вас ещё в прошлом веке, но его последствия, смотрю, вовсю на тебе сказались: зёнки у тебя на полморды!
Ян застыл, как вкопанный - такого приёма он не ждал. Однако юноша не успел даже подумать, как ему отреагировать на оскорбление, потому что обидчик тут же засмеялся и воскликнул:
 - Да шучу я! Поверь мне, наши девчонки все повально втюрятся в твои глазищи! Ты ещё будешь просить меня, чтобы я выгонял их втришея из нашей комнаты. Да ведь ты уступишь парочку девиц старине Честеру, верно? Кстати, меня зовут Честер Харви, - он протянул Яну свою большую руку.- Я из Мемфиса, и надеюсь, мы станем друзьями.
- А я приехал в Нью-Йорк из Саванны, - отозвался второй из обитателей комнаты. - Моё имя Оливер. Оливер Уинстон.
 - Очень приятно, - сказал Ян. - Но я вижу здесь две свободных кровати: одну из них займу я, а вторая… Нас тут будет только трое?
 - И не мечтай, - усмехнулся Честер. - Тебе, когда сюда селили, разве сказали, что здесь трёхместные «номера»?
 - Нет, говорили, четырехместные…
 - Ну вот. С нами ещё живёт один субъект - странный тип, скажу тебе, Ян (его кровать вот эта, возле окна).
 - А чем же он странный? – спросил  вновь прибывший, положив свою дорожную сумку возле новой постели.
 - Да у него с головой не всё в порядке.
 - В смысле? - недоверчиво посмотрел на Честера Ян.
 - Ну, знаешь… Он себе на уме. Завёл длинные патлы, таскается повсюду с гитарой, сочиняет песни, одно слово: толкиенист.
- Толкиенист? - вскинул брови Ян. - Это интересно.    
* - Привет, меня зовут Ян. Как дела? (англ.); в дальнейшем, хоть диалоги между действующими лицами большей частью будут вестись на английском языке, излагаться они будут на русском, дабы облегчить восприимчивость текста тем из читателей, кто не знаком с английским языком, но, я уверена, обладает массой других достоинств.


- Интересно, пока ты с ним не познакомишься. А потом тебя начнёт мутить от него.
 - Да ладно тебе, Честер! - воскликнул Оливер. - Винсент - нормальный парень. Зачем на него нагова…
 - Ша, козявка! - притворно грубо оборвал его Харви. - Он такой же нормальный, как и ты: вы с ним на пару из одной психушки сбежали…
 - Что ты несёшь? Ян ещё, чего доброго, тебе поверит…
 - Да ладно, - отмахнулся новенький. - Я что, по-вашему, шуток не понимаю?
В этот момент входная дверь с шумом распахнулась и в комнату, не спрашивая разрешения, вошла юная девушка. Она была поразительно красивая: черноглазая, с молочно-белой кожей и вьющимися смоляными волосами - Ян чуть не упал с кровати, когда её увидел. Гостья шагнула к Честеру и протянула к нему руку ладонью вверх:
 - Гони мои сто баксов! Я же тебе говорила, что поцелую этого уродца, а ты мне не поверил. Я выиграла спор - деньги на бочку!
 - Детка, ну что ты врываешься, как ураган, - миролюбиво вскинул руки Честер. - К нам подселили новенького, а ты тут со своими…
 - Не заговаривай мне зубы! - воскликнула девушка. - Ты мне проспорил сотню долларов – где они, я жду!
Харви тяжело вздохнул и поплёлся к тумбочке. Достав оттуда стодолларовую банкноту, он с деланным презрением швырнул её гостье:
 - Забирай свои бабки, детка. Ты ведёшь себя, как потаскушка: целоваться с кем-попало за деньги, это, знаешь ли…
 - Ну я же не трахалась с ним, - хохотнула девушка. - Подумаешь: поцелуй! Хотя мне было мерзко даже целоваться с этим типом… Зато теперь ты знаешь, что я слов на ветер не бросаю.
 - Я это всегда знал, детка, - усмехнулся Честер. - Познакомься, у нас новичок: его зовут Ян, он приехал из Украины.
Только теперь прелестное создание обернулось наконец к нашему ясноглазому герою.
 - Привет, меня зовут Эшли, - на щеках красавицы заиграли очаровательные ямочки. - Ты давно приехал?
 - Только что, - рот Яна сам собой расплылся в блаженной улыбке.
 - Как-нибудь расскажешь мне о своей стране, хорошо? - игриво посмотрела на него девушка. - Я ведь почти ничего о ней не знаю… Ладно, пока, мальчики!
Эшли послала всем троим воздушный поцелуй и исчезла так же внезапно, как и появилась.
 - Вау, - только и смог сказать Ян.
Честер с ухмылкой посмотрел на него и, выкатив из-под кровати баскетбольный мяч, обратился к присутствующим:
 - Я сейчас иду на стадион. Никто не пойдёт со мной?
 - Но ты же говорил, что не готов к завтрашнему семинару, - серьёзно посмотрел на него Оливер.
 - В «Leadface» меня держит баскетбол, а отнюдь не история. Не владей я мячом, давно уже вылетел бы отсюда из-за плохих отметок. Так что я пошёл тренироваться. Привет!
Честер махнул рукой и скрылся за дверью.
 - Ишь как заспешил, - проворчал Оливер. - Небось, пустится вдогонку за Эшли: он не упустит возможности потискать её за задницу!
 - Она его девушка? - убитым голосом спросил Ян.
 - Нет, Эшли - ничья. Её никто не воспринимает всерьёз.
 - Почему? - удивился Ян. - Она же, вроде, симпатичная. Даже более того…
 - Ну и что? Эшли - дурочка, и это всей школе  «Leadface» известно.
 - Неужели? - Яну почему-то совсем не хотелось верить в слова Оливера. - Что же она такого глупого совершила?
 - Да ничего конкретного. Просто… Я даже не могу объяснить. Когда ты начнёшь больше общаться с ней, то поймёшь, что я был прав. А вот насчёт странностей Винсента, нашего соседа по комнате, так это Честер наврал. Просто когда-то девчонка Харви «запала» на Винсента, вот за это у Честера на него и зуб. Девка была обезбашеной, под стать Харви, Винсенту она вовсе не была нужна, но Честер был ужасно зол из-за того, что подружка тупо «кинула» его. Где эта девица сейчас и что с ней, я не знаю – она перевелась в другую школу, и меня её судьба мало волнует.
 - А Винсент где? В комнате его нет… Или он спрятался за шторой? - пошутил Ян.
Оливер засмеялся:
 - Нет, он действительно отсутствует. Но где его носит, я не в курсе. После занятий он быстренько сделал домашнее задание (Винсент - парень толковый, один из лучших учеников в нашей школе), взял свою гитару и был таков.
 - Может, он ушёл на свидание? - лукаво подмигнул Оливеру Ян.
 - Не знаю, может быть, но, честно говоря, сомневаюсь. Насколько мне известно, у Винсента сейчас нет девушки. Ты спросишь, почему я сделал такой вывод, так вот объясняю: когда наш романтик влюблён, то он сутками пишет стихи и сочиняет песни о своей возлюбленной, хотя и не ведёт со мной и с Честером разговоров о ней. А теперь у Винсента творческий спад, с начала учебного года он не написал ни одной любовной баллады, - значит, у него сейчас нет музы. Но одиночество ему никак не грозит: многие девчонки из «Leadface» по уши влюблены в него - перед какой-нибудь из них он скоро капитулирует.
Ян улыбнулся и принялся раскладывать вещи по полкам небольшой тумбочки возле своей кровати. Когда все скромные и не очень пожитки парнишки обрели наконец своё место, Ян достал со дна сумки обтянутый голубым бархатом ларец и, открыв его, извлёк оттуда хрустального ангела.
 - Вау! - воскликнул Оливер при виде статуэтки. - Что это за красота такая?
- Ангел-хранитель. Его подарила мне на день рождения моя… - Ян замолчал, подыскивая нужное слово. - Моя… хорошая знакомая.
 - Твоя девушка? - с улыбкой посмотрел на него Оливер.
 - Н-нет. У меня нет девушки, - ответил Ян, а потом вдруг подумал, правильно ли он сделал, что сказал об этом - вдруг Оливеру (да и не только ему) данный факт биографии новенького покажется странным? Но Ян успокоил себя тем, что личная жизнь (или полное отсутствие оной) является его собственным делом, и только он сам будет решать, что ему нужно, а что - нет. Ян вовсе не чувствовал себя ущемлённым от того, что у него не было подружки - он ни в кого не был влюблён, а значит, и не страдал. Однако же всплывшие в памяти чёрно-бархатные глаза его новой - он надеялся! - одноклассницы Эшли почему-то заставили сердце Яна слегка заныть…
 - У тебя нет девушки? – переспросил Оливер. – Да это не проблема! Честер прав: как только наши девчонки тебя увидят, ты не спасёшься от них и на крыше школы «Leadface».
 - Ты в этом уверен? – Ян неловко улыбнулся. Он задал этот вопрос потому, что в Киеве девочки, конечно, бросали на него заинтересованные взгляды, но никогда не переходили к более активным действиям. А ведь бытует мнение, что в Америке барышни куда более раскрепощены. Или же это всё выдумки? Похоже, ему предстоит проверить достоверность этой информации на собственном опыте, и, если Оливер прав, то Ян посоревнуется с Винсентом за наибольшее количество разбитых девичьих сердец. Хотя всё это бред, конечно…
Немного отдохнув с дороги (он сам не ожидал, что его сморит сон), Ян отправился с Оливером на прогулку – сосед по комнате повёл новичка в парк, разбитый вокруг школы и её окрестностей. В парке было полно подростков, отдыхавших после учебного дня. Отовсюду слышалась английская разговорная речь, и Ян настраивал себя на то, что отныне ему предстоит приложить все усилия, чтобы говорить так, как его сверстники, которых он здесь видел, а главное(!) – отлично понимать их речь, не переспрашивая и не умоляя помедленнее произносить слова, чтобы ему был понятен их смысл. Но Ян будет способным учеником, он знал это. Американский английский с первого класса киевской школы, дополнительные курсы делового английского языка плюс репетитор-американец – со всем этим он во всеоружии прибыл в нью-йоркскую школу «Leadface». Ему не будет трудно. У него всё получится. Он со всеми будет общаться так же легко, как общался с Честером и Оливером. Ведь оба они – американцы, а значит, ничем не отличаются в плане языка от большинства остальных учеников этой частной школы.
 - Правда, классно у нас здесь? – Оливер своим вопросом отвлёк Яна от героических мыслей, и тот кивнул ему в знак согласия. – После того, как преподаватели хорошенечко прокомпостируют тебе мозги, ничего не может быть лучше, чем развалиться под одним из этих деревьев и блаженно изучать носки своих кроссовок.
 - Что, так трудно учиться? – недоверчиво спросил Ян.
 - Да как тебе сказать… Ты, раз приехал сюда из заграницы, то, наверное, был не худшим учеником своей школы, верно?
 - Пожалуй, да, - не стал отрицать Ян.
 - Тогда, думаю, занятия не станут для тебя проблемой – здесь многие учатся неплохо. Я, к сожалению, в их число не вхожу. Не знаю, почему так получается, только мне тяжело даётся материал…
Неспешно шагая по аккуратным аллеям, ребята подошли к группе парней, оживлённо обсуждавших какой-то вопрос.
 - Привет, - сказал всем Оливер. – Познакомьтесь: это наш новый ученик Ян, он приехал из Украины. Ян, это Джордж, Каспер и Николя.
 - Привет, - улыбнулся новичок.
 - Тебя, как и меня, манили дальние страны, что ты оставил свою страну и прилетел учиться сюда? – обратился к нему Николя. – Я ведь тоже прибыл из заграницы, конкретно – из Франции. Я родился и вырос в Париже.
 - Да? – во взгляде Яна промелькнул живой интерес. – Я почти каждый год гостил в Париже у своей крёстной, и должен сказать, тебе повезло, что ты можешь назвать этот город родным – он очень красивый.
 - А мне он надоел, - скорчил презрительную мину Николя. – Я дико радовался, когда представилась возможность улететь в США. И я не жалею, что ею воспользовался. Здесь я вдали от предков, и они не контролируют каждый мой шаг. Я сам себе хозяин.
 - Оливер, - обратился один из парней – Каспер – к «гиду» Яна. – У тебя сигаретки не будет?
 - Нет, извини.
 - А у тебя, Ян?
 - Тоже нет, - пожал плечами парнишка.
 - Ты не куришь? – Яну показалось, что Каспер подавил усмешку.
 - Практически нет, - честно ответил новенький.
 - Ладно, ребята, - очевидно, не желая затягивать разговор, сказал Оливер. – Мне нужно ещё показать Яну школьный клуб и стадион, так что мы, пожалуй, пойдём. Всего хорошего.
Трое ребят дружно сказали: «пока», и Оливер с Яном зашагали по аллее вниз, туда, где тропинка из мощёной плитами превращалась в асфальтированную дорожку, ведущую к стадиону. Однако Ян этого знать пока не мог – ему оставалось только следовать за Оливером.
- Как тебе эти ребята? – спросил у Яна приятель, когда они отошли на достаточное расстояние от Каспера, Джорджа и Николя.
 - Пока трудно что-то сказать, - пожал плечами Ян.
 - Если не хочешь проблем на свою голову – старайся общаться с ними как можно меньше.
И без этого от природы огромные глаза Яна от удивления стали ещё больше:
 - Ты хочешь сказать, что я должен избегать их общества? Но почему?
 - Потому как это самая что ни на есть местная «крутизна». Пьянки, девки и наркотики – это всё о них. Не раз доходило до крупных препирательств с учителями, вследствие чего их едва не исключили из «Leadface».
 - Хм, - озадачено  посмотрел на приятеля Ян. – Зачем же тогда ты познакомил меня в первую очередь с ними? Парк отнюдь не пустует, я не верю, что среди всех находящихся в нём учеников только эти трое – твои знакомые…
 - Ты прав, однако же они – лучшие друзья Честера, и он бы не простил мне того, что я тебя им не представил.
 - А что, мне обязательно нужно быть им представленным?
 - Да не обязательно… Мы с тобой шли по тропинке, наткнулись прямо на них – ну не сворачивать же нам демонстративно с дороги, ведь так? Я просто хочу предупредить тебя насчёт этих субъектов… Сам не знаю, как они при таком поведении до сих пор не вылетели из стен «Leadface». Может, это из-за того, что они самые сильные игроки в нашей баскетбольной команде… Да что говорить? Просто это, так сказать, проблемные ребята. Повторяю: общайся с ними как можно меньше.
 - Но ты сказал, что они лучшие друзья Честера – он, выходит, их не боится…
 - Да он сам такой, как они!
 - В смысле, интерес для него представляют «пьянки, девки и наркотики» - это ты хотел сказать? – озадачено посмотрел на него Ян.
Оливер вздохнул:
 - Ну, в общем, да. Хотя Честер, в принципе, неплохой парень. И потом, я же не знаю: может, ты тоже не прочь «кайфонуть» и оторваться так, чтобы всем вокруг было мало места… Если да, то Джордж, Каспер, Николя и Честер будут тебе лучшими друзьями.
 - Нет, Оливер, - серьёзно посмотрел на паренька Ян. – Я наркотики не употребляю. Могу выкурить сигаретку, от пива не откажусь, но… Я никогда не доставлял учителям хлопот (не считая размалеванных мелом стульев – но это было давно), крышу на школьных вечеринках у меня почти никогда не срывало… Я стараюсь быть нормальным человеком. Хорошим сыном для своих родителей. Может, это покажется тебе смешным – ведь вы в Штатах все такие самостоятельные! – но я очень люблю своих маму и папу и не хочу доставлять им лишних проблем, пусть даже я сейчас далеко, и они меня не видят.
 - Это хорошо, Ян, – кивнул Оливер. – Хорошо, потому что взбалмошным пацанам и девчонкам, привыкшим к разгульной жизни, у нас приходится нелегко.
 - В смысле?
 - На территории «Leadface» нельзя курить и распивать спиртные напитки – в наказание за неповиновение могут исключить из школы.
 - А как же тройка ваших местных крутых? Они, как я понимаю, курят, а пьют не только святую воду…
 - Верно. Эти ребята уже попадались, и не раз. Как их только не наказывали! Сначала они писали сочинение на тему «Я – негативный пример для сверстников», потом им было запрещено целый месяц посещать дискотеки, затем они перемывали все уборные школы…После этого их предупредили, что если они будут замечены с сигаретой или с бутылкой пива, то будут исключены из «Leadface». Однако угроза на них, похоже, не действует, ведь ты сам слышал, как Каспер спрашивал у нас сигареты. Честно сказать, я сомневаюсь, чтобы их выгнали: эта троица круто играет в баскетбол – если наша команда и выигрывает на всех соревнованиях, то только благодаря им. Ну и Честеру, конечно. Он тоже классный игрок. Гляди, мы уже подошли к стадиону. Давай спустимся и присядем на одну из скамеек. Где-то здесь должен быть Честер.
 - Уже сгустились сумерки, - протянул Ян, всматриваясь в учеников, находящихся на стадионе. – Я не вижу нашего соседа по комнате.
 - Я, честно говоря, тоже. Зато я вижу Винсента. Пошли, я тебя ему представлю!
Ян чуть не вывихнул себе ноги, стараясь не отстать от шустрого Оливера, который, перепрыгивая через ряды скамеек, в два счёта оказался возле самого нижнего, где в окружении трёх девушек сидел и играл на гитаре белокурый длинноволосый парень в кожаной куртке.
 - Привет, Винсент! – Оливер присел на скамью, а Ян, чтобы не стоять истуканом, последовал его примеру. – Развлекаешь девчонок своим сладкоголосым пением?
 - Как видишь, да, - улыбнулся блондин.
 - Ах, у него такой замечательный голос, и, вообще, он просто душка! – прощебетала одна из девушек, и Ян, повернув к ней голову, замер: это была Эшли; удивительно, как он сразу не узнал её.
 - Винсент, познакомься с Яном – это наш новый сосед по комнате и мой одноклассник.
 - Очень приятно, - с улыбкой кивнул новенькому блондин. – Я слышал, что ты из Украины – наверное, никто из нас не проделал такой долгий путь из дому, как ты. Думаю, это подогреет к тебе интерес со стороны многих учащихся «Leadface», не так ли, девушки?
Три представительницы слабого пола кокетливо захихикали, украдкой косясь на красивые глаза Яна, блестевшие даже в окутавших стадион сумерках.
 - Ты сочинил что-нибудь новенькое, или исполняешь песни из старого репертуара? – спросил Оливер, посмотрев на Винсента.
 - Есть одна новая песня…
 - Естественно, о любви? – предположил Оливер.
 - Нет, - покачал головой Винсент.
 - Да ты же ни о чём, кроме любви не писал! – удивился Оливер.
 - Всё равно, песня очень красивая, - сказала одна из девушек, сидящих на скамье. – К тому же, Винсент немножко солгал: любовь присутствует в ней, как она присутствует во всех его песнях. Винсент, спой её ещё раз, пожалуйста!
 - Хорошо, - легко согласился блондин.
Так соглашается человек, когда его просят сделать дело, в котором он – асс. Винсент мягко коснулся пальцами гитарных струн, и после красивого музыкального вступления над стадионом зазвучал его молодой, сильный и хорошо поставленный голос:

Холодный дождь во тьме на улицах,
Озябли старые дома,
И от тумана окна жмурятся,
Ныряя в осени дурман.

И под деревьями промокшая,
Кем-то оставлена – ничья
Сидит собака, вся продрогшая,
Тихо и жалобно скуля.

Длинная шёрстка, хоть взъерошена,
Хранит узоры гребешка,
Но кем, зачем на милость брошена
Дождя и первого снежка?

Кто равнодушно и без жалости
Тебя оставил здесь скулить,
Забыв о верности и радости,
Что ты стремилась подарить.

Нет оправдания хозяину,
Который смог тебя предать,
Неужто думал он, отчаянный,
Что не умеешь ты страдать?

Да что судить… Он не раскается
И не вернётся за тобой -
Лишь у прохожих грудь сжимается,
Когда они твой слышат вой.

Вот так и я, как завороженный,
Мужаясь из последних сил,
Мок под дождём, внезапно брошенный
Тою, которую любил. 

После того, как Винсент закончил петь, все слушавшие его ещё долго ничего не говорили. На глазах у девочек блестели слёзы – так впечатляла их новая песня. Ян первым нарушил молчание:
 - Винсент, ты поёшь просто замечательно. Мне ещё ни разу не доводилось общаться с человеком, который бы писал такие прекрасные песни и к тому же так профессионально их исполнял.
 - Спасибо, - улыбнулся блондин, и в его карих глазах (редкий феномен для обладателя светлых волос, - подумалось Яну) затеплилась благодарность. – Я рад, что тебе понравилось. Всегда приятно, когда новые люди находят хорошее в том, что ты делаешь. Но это грустная песня, слезливая, я бы даже сказал. У меня есть творения и получше, поверь. Если хочешь, я тебе их как-нибудь спою.
 - Конечно хочу! – с готовностью воскликнул Ян.
 - Винсент, спой ему песню о розовых туфельках, - попросила Эшли. – Я думаю. Она ему понравится.
 - Уже поздно, - сказал Винсент. – Нам пора возвращаться в корпуса и готовиться ко сну, ведь завтра с утра снова предстоит грызть гранит науки.
Все нехотя поднялись со скамейки и пошли по направлению к лестнице, ведущей вверх, к аллее.
 - Винсент, ты не видел здесь Честера? – поинтересовался Оливер. – Он сказал, что пойдёт тренироваться на стадион…
 - Видел, отчего же, - нехотя протянул парень. – Но он был не очень-то рад, когда заметил меня здесь, да ещё в компании с Синди, - он кивком указал на рыжеволосую девушку, которая тоже была в числе слушателей его песен. – Всем ведь известно, что Синди Честеру нравится. Поэтому он ушёл, приревновав её ко мне.
Сама Синди прыснула со смеху, услышав реплику Винсента:
 - Вот чепуха! Я нравлюсь Харви не больше, чем все остальные девчонки. Да это и к лучшему: не хватало ещё, чтобы такое одноклеточное, как Честер, в меня влюбилось. Я его на дух не переношу! Как вы, ребята, живёте с ним в одной комнате, я вообще не представляю…
Потом разговор как-то сам собой (впрочем, с некоторым запозданием) завертелся вокруг Яна. Все спрашивали его о том, как ему жилось в Украине, правда ли, что в этой стране всё так плохо, и что там не уважаются права человека. Выяснилось, что одна из девушек, Грета, вообще не знала о существовании такой страны. Ян поспешил развеять мифы о кошмарной жизни в Украине, а Грете описал Киев в таких красках, что к концу разговора был уверен в том, что девушка при первой же возможности отправится туда в турпоездку. Впечатлений за день было много, но это не помешало Яну уснуть в своей комнате крепким сном для того, чтобы завтра встать с ясной головой для героических подвигов на ниве умственного труда.

Глава 4.
Суфле науки и гранит любви
В первые дни посещения занятий Ян побаивался, что не в состоянии будет учиться по новой программе да ещё на английском языке. У него даже слегка дрожали руки, когда он брал ручку, готовясь записывать тему урока. Однако все его волнения оказались совершенно напрасными. Когда пришло время писать первую самостоятельную работу на основе пройденного материала, задания показались Яну настолько простыми, что он даже испугался, нет ли в этой работе какого-нибудь подвоха, чтобы сбить с толку учеников. Но когда ему сообщили оценку, то оказалось, что он получил наивысший балл в классе. Последующие предметы и его успеваемость по ним за две недели зарекомендовали Яна, как одного из самых способных учеников школы «Leadface». С преподавателями у него установились самые лучшие отношения. Этому, помимо личных заслуг юноши, без сомнения, способствовала его ангельская внешность, в частности – большие, открытые небесно-голубые глаза. Преподавательница литературы, миссис Армстронг, увидев, как вдохновлено юный Романов на её уроке читал отрывок из «Гамлета», восхищаясь, всплеснула руками: «Дитя моё, да ты ангел! Настоящий ангел, честное слово… Как проникновенно ты вздымаешь глаза к небу, когда читаешь это стихотворение! Ты кажешься столь совершенным, что, право, я задаюсь вопросом, что ты делаешь среди нас, смертных?» После этой её фразы все в классе дружно засмеялись, так как считали миссис Армстронг несколько своеобразной женщиной, проще говоря – леди «с приветом». Однако с тех самых пор, как она назвала Яна ангелом, это прозвище прочно закрепилось за ним, так как внешняя его схожесть с небесным созданием была очевидна. Да и к тому же, по характеру он был спокойным и бесконфликтным – вобщем, довольно примерным мальчиком, которому крайне редко делали замечания. Самого же Яна поначалу раздражала кличка, которой его наградили, но постепенно он к ней привык, и по прошествии некоторого времени она стала для него чем-то вроде второго имени. Так Серафин в своём поздравительном стихотворении к Яну в первый раз назвала его Ангелом словно для того, чтобы другие заметили и подхватили то, что открылось ей в первую очередь. Ян показал стихотворение Винсенту, по ходу переводя его на английский язык, чтобы соседу по комнате (с которым он, кстати, очень сдружился) был понятен смысл написанного. «Наверное, эта девочка тебя действительно любит, - сделал вывод Винсент. – В пятнадцатилетнем возрасте написать и преподнести тебе такую вещь – так не каждая сможет, и не каждая решится» - «Согласен: не каждая» - вздохнул Ян. «Ты, я так понимаю, не питаешь к ней особых чувств, да?» – осторожно спросил Винсент, чтобы не задеть возможных ранимых струн в душе Яна. – «Нет, я не люблю её. Я отношусь к ней, как к сестре, хоть она и очень красивая. И мне неприятно, что она из-за меня страдает. А она страдает, я знаю, потому что неразделённая любовь приносит одни лишь муки». Ян говорил это с полной уверенностью, потому что сам был влюблён. Да-да, и его сердце по приезде в «Leadface» познало сладко-горькую музыку любви. В душу к нему со всей пронзительностью своего бархатисто-чёрного взгляда запала Эшли Ленардс. Красивая пышноволосая кокетка, заключавшая пари с Честером на свои поцелуи, хохотушка, но и поклонница песен Винсента, и всё же оптимистка, не омрачающая своё существование поисками смысла жизни… Ян влюбился в неё без памяти, быстро, внезапно – так, что и сам не ожидал. О том, что Эшли стала хозяйкой его сердца, он понял, когда целую ночь не мог сомкнуть глаз, думая о ней. Каждый день на уроках он регулярно бросал на неё взгляды украдкой, всегда объяснял ей темы, которых она не понимала (а это случалось довольно часто), помогал ей с домашним заданием – словом, старался общаться с ней как можно больше. Эшли относилась к нему хорошо – как и ко всем парням. Девчонок же она терпеть не могла, и они отвечали ей тем же. «Это оттого, что они ей завидуют, - говорил себе Ян. – Она красивая, а юных мисс это злит, вот они и конфликтуют с ней». Того же, что Эшли сама дразнила приятельниц и часто провоцировала ссоры, Ян как-то не замечал. В Эшли Ленардс ему нравилось решительно всё. Ему страшно захотелось, чтобы она стала его девушкой, вот только как же сказать ей об этом? А вдруг она ему откажет – что тогда? Но Ян решил заранее не настраивать себя на поражение. Он дал себе задание пригласить её на танец во время следующей дискотеки, потом вызваться проводить до женского корпуса и поцеловать – в щёчку, конечно. Но это только для начала: позже он рассчитывал целовать её по-взрослому. Как именно – он не знал, но думал, что у него всё получится. Просто не могло не получиться. От мысли о том, что он будет целоваться с Эшли, со своей любимой Эшли, по телу Яна пробегал приятный озноб, и он мечтательно закрывал глаза, с нетерпением считая дни до следующей дискотеки.

*      *      *
В пятницу после занятий Винсент собрался ехать к своим друзьям и предложил Яну составить ему компанию: «Давай, проветришься со мной, а то ведь ты уже месяц как приехал, а за территорию школы и шагу не сделал. Нужно это исправить!» Ян не заставил упрашивать себя дважды, и, заверив дежурного по корпусу, что они вернутся в «Leadface» ещё до начала школьной дискотеки, ребята отправились гулять.
Винсент сказал Яну, что они едут на вечеринку по случаю дня рождения его друга Джима, и Романов начал сетовать на то, что не приготовил никакого подарка. «Забудь об этом, - урезонил его Винсент. – Я предупредил Джима, что ты, возможно, придёшь со мной, и ему эта идея чрезвычайно понравилась, так как я рассказывал ему о тебе, и он очень хочет услышать из твоих уст рассказ об Украине. Джим запретил тебе и думать о подарках, сказав, что когда в его доме собираются люди со всех концов мира, это и является лучшим подарком для него» - «Он любит географию?» – скептически спросил Ян, по недолгому, но всё-таки опыту учёбы в «Leadface» зная, что большинству его американских сверстников дела нет до других стран, кроме США. «Джим просто любит общаться с людьми – он очень компанейский парень. И любознательный, в отличие от многих ровесников» - «А как ты с ним познакомился?» - спросил друга Ян. «У нас была одна общая знакомая, - после секундной паузы ответил Винсент. – Девушка разносторонних интересов. В своё время она свела меня со многими классными людьми. Наверное, для того, чтобы я не чувствовал себя одиноким после… После всего плохого». Ян удивлённо посмотрел на Винсента, ожидая, что тот продолжит эту тему, но увидев помрачневшее лицо друга, не решился задавать вопросы.
Когда юный Романов очутился среди большого количества высоких домов, потока машин и ярких красок огромных рекламных бордов, у него захватило дух, и он забыл обо всём на свете. Его родной Киев, который он доселе считал современным и цивилизованным, ни шёл ни в какое сравнение с Нью-Йорком. На  улицах этого города, расположившегося в устье реки Гудзон, цивилизация не просто присутствовала: она здесь царила, она завладела целиком и полностью каждым квадратным метром этого мегаполиса. У Яна закружилась голова  при мысли о том, что он находится сейчас в самом сердце мирового совершенства, что его здесь окружает всё самое точное, самое лучшее, самое современное на планете. Может, он думал не совсем правильно, однако, каким же счастьем было оказаться здесь, среди всего этого масштабного великолепия захватывающей красоты, созданной впечатлять своей силой и, вместе с тем, служить на благо человечеству. Ещё какую-то минуту назад задумчивый Винсент теперь не мог сдержать смеха, наблюдая, как расширяются от восхищения голубые глаза его украинского друга, когда он охватывает взором небоскрёбы на острове Манхэттен. «До чего же здесь круто, - шептал Ян. – До чего здесь всё впечатляет – буквально на каждом шагу!» - «Поостынь, - мягко улыбнулся Винсент. – Пройдёт немного времени, и ты привыкнешь к этому городу. Настолько привыкнешь, что тебе захочется домой. Я тоже был очень рад, когда родители отправили меня учиться в «Leadface». А до этого я посещал обычную английскую школу в Лондоне (я ведь говорил тебе, что я родом из Великобритании). Меня тоже довольно-таки впечатляли Штаты, а потом я стал тосковать по родным улицам столицы моей старушки Англии, по её туманам, по Биг Бену, по Тауэр Бриджу – да по всему, что раньше каждый день созерцали мои глаза. А здесь… Здесь мне нравится, но я чужой в Нью-Йорке. Нет, не думай, никто тут не относится ко мне плохо, никто не обидел меня – я никому бы этого и не позволил. Просто самое лучшее место на Земле – то место, где ты родился. И человек понимает это, лишь когда волей судьбы или своей собственной он оказывается вдали от родины. Если же он сидит дома, то вряд ли сполна оценит прелести своей страны: невозможно скучать за тем, что рядом» - «Да ты философ, - улыбнулся Ян, глядя в карие, немного грустные глаза Винсента. – И, конечно, прав. Я тоже скучаю по дому, по родным, но… Здесь мне очень нравится, и я не хочу отсюда уезжать» - «Да никто тебя и не отправляет – ведь учиться-то нам с тобой ещё почти два года. А там, глядишь, и в американском колледже окажемся. Но это, конечно, по желанию: можно плюнуть на всё и после окончания школы «Leadface»  вернуться домой» - «Там будет видно, - пожал плечами Ян, а взгляд его зачаровано блуждал по шедеврам современной американской архитектуры. – Скажи, Винсент, а что в Нью-Йорке самое интересное, ну, такое, на что стоит посмотреть?» - «А что конкретно тебя интересует? – «Музеи, выставки, какие-нибудь достопримечательности…» - «И ты, правда, таким интересуешься?» - недоверчиво приподнял бровь Винсент. – «Да, а что здесь такого? Если мне нравится какой-то город, то, по-моему, нет ничего удивительного в том, что я хочу узнать что-то о его истории, культуре и посетить все его лучшие места» - «Ты тысячу раз прав, - кивнул Винсент. – Просто я думал, что в «Leadface» я один такой – интересующийся. Но мне приятно слышать, что и ты тоже человек любознательный. Что ж, в Нью-Йорке действительно есть на что посмотреть. Помимо статуи Свободы, это и аэровокзал компании ТWA, и Линкольновский центр искусств, и Музей современного искусства, Метрополитен-музей… Кстати, на следующей неделе «Leadface» организовывает экскурсию в Метрополитен-музей. Думаю, ты не упустишь возможность его посетить»
Так, разговаривая, и попутно любуясь видами из окон общественного транспорта (делал это преимущественно Ян) приятели добрались до одной из окраин города, на которой жил друг Винсента Джим Стивенсон.
Обитал сей молодец в большой просторной квартире с потрясающим видом на окрестности. Конечно, по малолетству (ему ведь только сегодня исполнялось семнадцать) он занимал данную жилплощадь не один, а делил её с родителями и младшим братом. Но, по словам Джима, «предки» у него были продвинутые и потому в день рождения сына отправились с ночёвкой в загородный дом, предоставив ему возможность самому устроить вечеринку и развлекать своих гостей. Неприятных последствий они не боялись: мистер и миссис Стивенсон доверяли сыну.
Оказавшись в обществе незнакомых подростков, Ян, как и любой на его месте, поначалу ощущал некоторую неловкость. Он не знал, что представляют собой собравшиеся здесь (кроме того, что многие из них были толкиенистами), и потому решил пока не высовываться и некоторое время побыть чем-то вроде постороннего наблюдателя. Однако когда Винсент представил Яна своим друзьям, он увидел на их лицах приветливые улыбки и неподдельный интерес к своей персоне: было заметно, что с первого взгляда отвращения к нему явно никто не испытал. По прошествии некоторого времени Яну компания, куда его привели, стала всё больше нравиться, особенно после выпитой бутылочки пива. Наш герой окончательно расслабился и с удовольствием рассказывал о своей стране, если его об этом просили. Больше всех Украиной, конечно же, интересовался виновник торжества Джим – он был удивительно любознательным человеком, как для американца. Накладывая в тарелку заокеанского гостя толстые сендвичи, юный Стивенсон не забывал интересоваться национальной украинской кухней, и Ян, по причине набитого рта отчаянно жестикулируя, вовсю пытался объяснить, что же такое борщ.
И всё же в этот вечер он не только рассказывал сам, но и слушал истории собравшихся гостей. Да что и говорить, он не ожидал, что ему так понравится хохотать над анекдотами, едва не давясь хот-догами и кока-колой, не думал, что будет настолько классно тусоваться с девчонками, которые наперебой, сами, без какого-либо стеснения приглашали его танцевать, не ждал, что песни Винсента, которые, впрочем, всегда и везде шли на «ура», так тронут его своей мелодичностью.
 - Ты потрясающе талантливый человек, дружище! – похлопал его по плечу Ян, когда Винсент в который уже раз поклонился благодарной публике и присел на диван передохнуть. – Я не перестаю восхищаться тем, что ты делаешь, и тем, как ты это делаешь. Здорово, наверное, уметь выражать чувства в стихотворной форме? Ведь все эти куплеты – они же продиктованы настоящими событиями, имевшими место в твоей жизни, да?
 - Было дело, - горько усмехнулся Винсент.
 - Это прекрасные вещи! Ты отлично исполняешь их, но, извини, я заметил, ты как-будто любишь, чтобы тебя упрашивали это делать: никогда сам не вызываешься петь. Скажи, это от скромности?
 - От боли, - Винсент прямо посмотрел в слегка затуманенные от пива и веселья глаза друга.
Ян непонимающе свёл брови: при чём здесь боль?
- Может, когда-то я расскажу тебе об этом. Но не сегодня: сейчас не время и не место.
Винсент встал с дивана и направился к столу, где налил себе воды, так как после пения у него пересохло в горле. К нему тут же подлетели несколько ребят и прийнялись что-то наперебой ему рассказывать. Винсент устало улыбался, но тем не менее, с охотой поддерживал разговор. Ян, опёршись на диванную подушку, наблюдал за другом. Что-то было в Винсенте, что-то такое, что притягивало к нему людей. В чём заключалась его привлекательность, никто толком не смог бы объяснить. Здесь сплеталось всё: и его мудрое, хоть и совсем молодое лицо, сосредоточенный взгляд карих глаз, которые могли быть как тёплыми, так и презрительными, его высокий рост и поистине королевская осанка, его чистый и звонкий голос. И самое главное, обладатель столь яркой внешности был сильной и незаурядной личностью, которая всесторонне развивалась сама и не препятствовала развитию других. Винсент всегда был вежлив с людьми вне зависимости от того, нравились они ему или нет, уважал чужие интересы и никому не навязывал своего мнения. Но именно благодаря этому многие сверстники и тянулись к нему – он был примером, достойным подражания. В «Leadface» его уважали, в компании, куда он пришёл сегодня, Винсент тоже был на хорошем счету. Это было вовсе не из-за его песен – хотя они, безусловно, дополняли гармоничный портрет их автора и исполнителя, в кругу своих друзей Винсент был не единственным, кто отлично пел и играл на гитаре. Всё дело было в колоссальном сгустке положительной энергии, которая от него исходила. Ей поддавались не все: Честер с компанией посмеивались над Винсентом, но это происходило из-за чисто мужской зависти: высокий длинноволосый блондин был уважаем ребятами и любим девчонками. В последнем Ян имел возможность убедиться, случайно подслушав разговор двух приятельниц, приглашённых на день рождения Джима.
 - Ах, какой же Винсент душка, - шепнула одна из девушек своей подруге. – Ты только посмотри на него – глаз не отведёшь! Ума не приложу, как эта дурочка Линн могла от него уйти?!
 - Ш-ш, - урезонила её собеседница. – Говори тише, не то он тебя услышит. А этого нельзя допустить, потому что ему будет неприятно.
 - Да я знаю… Но, честное слово, я бы эту Линн пристрелила, покажись она сейчас в гостиной Джима.
 - Очевидно, она не захотела рисковать жизнью, и потому не пришла сегодня, - прыснула со смеху приятельница, и, взяв с журнального столика пакетик солёных орешков, высыпала половину его содержимого на руку подруге.
«Значит, была некая Линн, - подумал Ян, не отрывая глаз от аристократичного лица Винсента. – Линн, которая его бросила. Я бы хотел об этом узнать, но подожду момента, когда Винсент сам захочет мне рассказать. А если не захочет – ну и ладно: не моё это дело»
Он поднялся с дивана и присоединился к слушателям песни, которую исполнял под гитару какой-то лохматый парень. Поглощая хот-доги и попивая пиво, Ян скоро совсем потерялся во времени и, наверное, сморенный выпивкой и впечатлениями, чисто по-славянски завалился бы спать под стол, если бы не уверенная рука Винсента, которая легла на его плечо.
 - Всё, с тебя на сегодня хватит, - шепнул ему на ухо друг. – Пора домой.
 - Домой? – Ян вопросительно заглянул в карие глаза Винсента.
 - Я имею в виду «Leadface»: в Украину я тебя не отправлю, как ты понимаешь. Или ты в таком состоянии, что уже не понимаешь?
 - Да нет, - запротестовал было Ян, но Винсент взял его под локоть и они, попрощавшись с виновником торжества и оставшимися гостями, покинули квартиру.
 - Мы обещали вернуться в«Leadface» к началу дискотеки, ты не забыл? – спросил Яна друг, когда они сели в автобус.
 - К началу дискотеки? Да это вовсе не обязательно. Руководство школы ведь не станет со списком всех учащихся на входе в клуб и не будет отмечать фамилии тех, кто появился – не все же ходят на танцы!
 - Но я думал, что сегодня ты захочешь пойти, - подмигнул Яну Винсент.
 - Да? – хлопнул пьяными глазами Ян. – А почему?
 - Эшли, значит, больше не нужна тебе?
Ян резко вскинул голову и посмотрел в невозмутимое лицо друга:
 - Кто сказал тебе об Эшли?
 - Ты сам. Не надо делать круглых глаз, Ян – они у тебя и так большие. Я серьёзно говорю. Просто как-то ночью ты шептал её имя во сне, а ещё о том, что хочешь пригласить Эшли на танец во время дискотеки… Да и потом, я же не слепой: вижу, как ты на неё смотришь.
Ян в одно мгновение сделался пунцовым и опустил голову.
 - Да что ты сник, дружище! – похлопал его по плечу Винсент. – Разве есть что-то плохое в том, что тебе понравилась красивая девушка?
Ян секунду раздумывал, что же ему ответить, и в конце концов решил сказать правду:
 - Понимаешь, Винсент, Эшли мне действительно очень нравится. Мне так не нравилась ни одна девушка.
 - Значит, ты влюбился!
 - Да я и не отрицаю. Просто не хотел, чтобы у моих чувств были свидетели до тех пор, пока Эшли не узнает о них и не ответит мне взаимностью. Мне… хочется верить, что так оно и произойдёт, но… я не знаю.
 - Послушай меня, Ян, - Винсент серьёзно посмотрел на парня. – Я обычно не даю людям совета, если они его не просят. Но тебя, как друга, мне хотелось бы предупредить.
 - О чём? – юноша подозрительно посмотрел на Винсента.
 - О ком. Я насчёт Эшли. Понимаю, она такая красавица – в неё нельзя не влюбиться, но эта девушка не стоит тех чувств, которые ты к ней питаешь. Она – дурочка, пустышка, причем  очень подленькая.
 - А не положил ли ты сам на неё глаз? – с неожиданной злостью выпалил Ян, метнув уничтожающий взгляд на Винсента.
 - Я предполагал, что твоя реакция будет именно такой – она была бы подобной у многих людей. Но я могу тебя клятвенно заверить, что Эшли мне безразлична. Может, это как раз от того, что я её знаю намного больше времени, чем ты. Она просто вредная, Ян. Пустая и вредная. Разве ты никогда не замечал, как она дразнит своих подружек, что те уходят с занятий в слезах?
 - И тем не менее, этой «пустой и вредной» нравятся твои песни! – воскликнул Ян, всё ещё не веря Винсенту.
 - Если уж на то пошло, то мои песни нравятся всем учащимся «Leadface» - они просто не слышали других, которые сочиняют некоторые мои знакомые.
 - Не скажи: на вечеринке, с которой мы возвращаемся, все были в восторге от твоего исполнения!
 - Да брось, не об этом сейчас речь. Пойдёшь сегодня на дискотеку, пригласишь на танец Эшли и объяснишься с ней, если хочешь, но я предупреждаю тебя: она может не оценить высоких порывов твоей души.
 - Это будут уже мои проблемы, ясно? – красивое лицо Яна приобрело сердитое выражение. – Я сам разберусь со своими чувствами, мне помощники в амурных делах не нужны. У тебя правило не давать людям советов – вот и не изменяй ему: я меньше всего сейчас нуждаюсь в советчиках. Если мне нравится Эшли, то я сам буду судить о её поведении, не нужно мне открывать глаз: они у меня и так немаленькие, ты сам сказал!
Винсент примирительно развёл руками: он был не из тех людей, которые обижаются на вспыльчивый нрав знакомых; кроме того, он понимал, что Ян повёл себя так из-за того, что страшно волнуется перед встречей с Эшли, да ещё потому, что – Винсент знал это! – Ян в глубине души чувствовал правоту друга насчёт его черноволосой возлюбленной. До самой школы «Leadface» оба парня не проронили ни слова.
Оказавшись в своей комнате, Ян тут же начал собираться на дискотеку. Честер, очевидно, был давно уже там. Оливер лежал на кровати, обложившись учебниками, и со страдальческим выражением лица чертил что-то в тетрадке.
 - Ты не идёшь на танцы? – спросил его Ян, поливаясь туалетной водой перед зеркалом и приглаживая каштановые кудри на голове.
 - Нет, - убитым голосом произнёс Оливер.
 - Почему? Не любишь дёргаться под музыку?
 - Напротив – мне чересчур сильно это нравится. Но так нельзя. Гадкие отметки в школе дают понять, что пора сменить хобби на что-то более полезное. Я не пойду сегодня на дискотеку, а лучше попробую решить примеры по математике – боюсь, миссис О’Нилл меня завтра о них спросит.
Ян посмотрел на отражение Оливера в зеркале и вздохнул: он знал, что однокласснику наука даётся сложнее, чем ему, поэтому Оливеру не мешало бы проявлять побольше усидчивости при выполнении школьных заданий и ни в коем случае не пускать всё на самотёк. Но ведь Оливер – классный парень и не заслуживает того, чтобы в такой вечер корпеть над учебниками, в то время, как он, Ян, будет танцевать, и танцевать с Эшли!
 - Послушай, дружище, - Ян в последний раз окинул критическим взглядом своё отражение и повернулся к Оливеру. – Можешь переписать решение примеров из моей тетрадки в свою, а завтра я тебе объясню, как они решаются. Ведь завтра же выходной, так что времени – уйма!
На миг лицо Оливера просветлело, но потом вновь стало мрачным:
 - Одни лишь эти примеры ничего не значат. Что толку с того, что ты мне объяснишь последнюю тему – а как быть с остальными? Я же по жизни тупой, до меня ничего не доходит!
 - Послушай, тупой,  - Ян нетерпеливо посмотрел на часы, а затем перевёл взгляд на одноклассника. – Или ты сейчас идёшь со мной на дискотеку, или я вообще больше никогда не буду тебе помогать с решением школьных заданий!
Сердитый взор Яна и соблазн на всю катушку оторваться под музыку моментально заставили Оливера спрыгнуть с кровати и во весь опор помчаться в ванную, чтобы как можно быстрее привести себя в «дискотечный» вид.

Глава 5.
Осиное жало
В школьном клубе «Leadface» светомузыка уже вовсю кромсала яркими бликами тьму, когда Ян с Оливером оказались в гуще танцующих.
 - Давай найдём кого-нибудь из наших и пристроимся к ним, - силясь перекричать громкий звук прямо на ухо Романову изложил «оригинальную» мысль Оливер.
Ян и сам хотел «пристроиться к нашим», особенно к Эшли, да только как же в этой кутерьме её найти?
На помощь пришёл неожиданно появившийся Винсент. Он поприветствовал друзей, и, наклонившись к Яну, сказал:
 - Она там, слева от тебя, в малиновой блузке и синих джинсах, тусуется вместе с Синди и Честером. Напряги зрение – ну, видишь?
Ян увидел и потому не услышал вопроса. В двух метрах от него, грациозно извиваясь, словно плывя по течению музыки и рассыпая вокруг миллион бусинок от своей лучезарной улыбки, танцевала его богиня, его Эшли. Господи, как же она была хороша! У Яна просто дух захватывало, когда он на неё смотрел. Разве может существовать на Земле создание более совершенное, чем эта хрупкая черноволосая девушка? Разве есть ещё кто-то, на кого можно взирать с не менее пылким восторгом, чем на неё?
Ян собрался с духом и, шагнув в сторону Эшли, положил руку ей на плечо.
 - Привет!
 - Здравствуй, Ангел! – она улыбнулась ему такой улыбкой, словно весь этот вечер ждала только его. – Где ты был, ведь дискотека-то уже давно началась, а я не видела тебя!
 - А что, очень хотелось увидеть? – в глазах Яна, отражая огоньки светомузыки, блеснул восторг.
 - Ну конечно! Ты же самый классный парень не только в нашем классе, но и во всей школе  «Leadface»! Естественно, мне хотелось потанцевать с тобой.
Только сейчас Ян ощутил соответствие клички Ангел, которой его наградили в «Leadface», своему состоянию: Романову казалось, что за его спиной от слов Эшли выросли крылья.
 - Хочешь, я закажу сейчас у ди-джея классную песню, под которую ты сможешь пригласить Эшли на танец? – наклонясь к уху Яна, спросил Винсент.
 - Конечно, будь другом, - Ян поднял на него счастливые глаза. – Давай забудем нашу  ссору, я больше не сержусь на тебя.
 - Мы не ссорились… И тебе не за что на меня сердиться.
Лицо Винсента стало серьёзным, но в полумраке дискотеки Ян, конечно, не заметил этого, как не услышал и слов друга. Ян видел перед собой только Эшли, и кроме неё его никто и ничто не интересовало. Когда с подачи Винсента зазвучала красивая мелодия, Романов уверенно предложил Эшли потанцевать под неё, и она не отказала ему. Крылья уже не просто трепетали за спиной у Яна – теперь они несли его ввысь. Он весь вечер не отходил от Эшли, не замечая сердитых взглядов своих школьных подружек, которые никак не ждали такой невнимательности к своим персонам с его стороны. Ян мог бы поклясться, что ни разу в жизни не был так счастлив, ну разве что в детстве, когда родители покупали ему какую-то долгожданную вещь. Но то счастье, которое он испытывал сейчас, не шло ни в какое сравнение с чувством наконец обретённой игрушки: Эшли не была игрушкой, она была живая, непредсказуемая, она смеялась и танцевала для него и только для него, он знал, он чувствовал это. У Яна не было ещё опыта в амурных делах, но ему казалось, что то чувство, которое так приятно согревало его сердце, не может оказаться фикцией, не может обманывать его в ощущениях. Эшли рядом с ним, и он ей нравится, нравится, чёрт возьми, иначе зачем бы она прижималась к нему так тесно во время медленных танцев, зачем бы позволяла ему так крепко обнимать себя, а себе – бросать такие откровенные взгляды на его глаза и губы?! «Ах, она, наверное, любит меня так же, как я – её!» - быстрой птицей пронеслась в голове Яна шальная мысль. – Господи, как же я счастлив!»
 - Господи, какой же он дурак! – шепнула Синди на ухо своей подруге Грете, глядя на Яна. – Весь вечер танцует только с идиоткой Эшли, а сколько классных девчонок – взять хотя бы нас с тобой – подпирают стенку! Что он нашёл в этой Ленардс? Она же дура! Неужели он за всё время учёбы в  «Leadface» так её и не рассмотрел?
Грета не смогла ответить на вопрос Синди, потому что сама не понимала причины такого поведения Яна. То, что в такую девушку, как Эшли, можно влюбиться, у обеих подруг в голове не укладывалось.
Когда прозвучала последняя песня, Ян, не отпуская руки Эшли и смотря ей прямо в глаза, спросил:
 - Могу я проводить тебя до корпуса?
 - Конечно, можешь. Только подождём немного возле клуба – пусть все разойдутся, я не хочу идти с этой толпой.
После её слов сердце Яна, и так прыгавшее от радости на протяжении дискотеки, забилось ещё сильнее. Она хочет побыть с ним наедине, она не хочет, чтобы им мешали! Ах, как же он счастлив, как счастлив!
Ученики «Leadface» не имели обыкновения подолгу застаиваться возле здания  клуба после окончания дискотеки, поэтому Яну с Эшли не пришлось прятаться в тени коридоров здания, чтобы кто-нибудь их не заметил и не потащил к выходу. Школьники быстро разошлись, кто – укладываться спать, кто – сплетничать, а кто – и резаться в карты на деньги, но все отправились по своим корпусам: зимняя вечерняя стужа не очень-то вдохновляла на прогулки под открытым небом, и только Ян, сжимая руку Эшли, казалось, не замечал холодного ветра, ведя девушку по слегка освещённой фонарём аллее. Нужно было говорить о чём-то, и говорить ему, так как спутница его молчала, только улыбалась, опустив глаза.
 - Эшли, ты, наверное, устала за сегодняшний вечер… Так танцевать, как это делала ты, не каждая девчонка сможет…
 - Сегодня я уже слышала от тебя это, и не один раз, - она посмотрела на него своими бархатисто-чёрными глазами. – Скажи мне что-нибудь другое, Ангел.
Ян смутился. Конечно, он готов был осыпать Эшли комплиментами с головы до ног, но ведь надо знать, как сделать это правильно, красиво, чтобы комплименты ещё более расположили к нему девушку (в том, что он ей небезразличен, Ян не сомневался). Можно, конечно, заливать Эшли про её красоту, однако это неоригинально: в том, что она красива, его спутница и так убеждается каждое утро, смотря на себя в зеркало. А с другой стороны, ведь очевидные вещи становятся очевидными вдвойне, если о них говорят вслух. Надо сказать Эшли о её красоте, но сказать необычно. И опять же: как это сделать?
 - Эшли, ты не пробовала считать, сколько раз тебе говорили о том, что ты хороша собой?
 - Нет… - удивлённо хлопнула ресницами девушка. – А что такое?
 - Да ничего, просто я вот тоже… тоже хотел сказать тебе о том, что ты красива, только боюсь, мои слова не покажутся тебе оригинальными – ты их, наверное, сотни раз слышала от других…
Эшли улыбнулась ещё шире, и её личико в этот миг приобрело схожесть с мордочкой избалованной кошечки.
 - С красивой девушкой всегда тяжело общаться, - продолжал Ян, - Парни ломают голову над способом ей понравиться, нервничают, стесняются, многие считают себя недостойными гордой красавицы…
 - К чему ты клонишь? – слегка сдвинула брови к переносице Эшли. – Уж не хочешь ли ты сказать, что со мной проблемно иметь дело, так как я задираю нос?
 - Нет, ну что ты! – Ян испугано посмотрел на собеседницу. – Я вовсе не это хотел сказать…
 - А что?
 - Я…
 - Мы уже подошли к моему корпусу, Ангел, - она остановилась, стала напротив Яна и посмотрела ему прямо в глаза.
 - Эшли…
  Романову показалось, что Земля уходит из-под его ног. У него пересохло в горле, сердце, бешено скакавшее от радости весь вечер, теперь вдруг остановилось и обдало его изнутри чем-то вроде холодка, похожего на тот, который появляется у студента, когда он тянет экзаменационный билет: через секунду студент будет знать, готов ли он к экзамену или нет, ждёт его победа или провал, - а пока есть только этот холодок, маленький, но неприятный. Что ж, надо избавляться от него, и как можно быстрее.
 - Эшли… Я не знаю, как сказать тебе о том, что творится у меня в душе: я никогда ещё ни одной девушке не говорил того, что собираюсь сказать тебе. Дело в том, что ты мне очень нравишься, Эшли, - Боже, да он, кажется, краснеет! Ну, да ладно, не замолкать же из-за этого! – Ты нравишься мне, Эшли, с того самого дня, когда я впервые тебя увидел. Ты очень красива, но помимо этого в тебе, мне кажется, есть ещё что-то… Какой-то огонёк, который подмигивает, манит, зовёт и не позволяет отвлечься от мыслей о тебе (а я очень много времени думаю про тебя, Эшли). Я… не знаю, что ещё можно добавить к моим словам, - пожалуй, больше я уже ничего не могу сказать, по крайней мере пока. Мне хочется знать, что ты думаешь о… обо всём этом.
  Ян, затаив дыхание, широко открытыми глазами смотрел на Эшли, смотрел так, словно от её ответа зависела его жизнь. Девушка секунду удовлетворённо улыбалась, после чего вдруг быстро, так, что Ян даже опомниться не успел, прильнула к нему и впилась своими губами в его губы. Яну в этот момент показалось, что счастье, синей птицей готовившееся мягко сесть на его руку, вдруг камнем упало с небес ему на голову и чуть не убило. Эшли Ленардс целует его! И как целует! Господи, а он даже не знает, что делать со своими губами и языком… Ему воздуха не хватает, он сейчас хлопнется в обморок от черноволосого счастья, которое его буквально душит. Эшли! Её тёплые, влажные губы скользили, проникали в его рот, пуская электрические токи по всему телу. Ян уже ничего не соображал. Эшли пробудила в нём такие ощущения, о наличии которых он и подозревать не мог. Руки сами собой обхватили худенькие плечики целующей его девушки, он с силой прижал к себе её тело, он страстно хотел, чтобы она ему принадлежала. Навсегда и безраздельно. Душа Яна парила в небесах и терялась в звёздах…
Когда Эшли оторвалась от Романова, ему показалось, что у него отняли часть его нового «Я». У него было такое ощущение, что поцелуй Эшли разделил его жизнь надвое, что после этого фантастического поцелуя с ним что-то случилось, он стал каким-то другим - каким, он сам не знал, но перемена, произошедшая с ним, была очевидной. Он смотрел в чёрные глаза девушки, и губы его подрагивали в слабой, но блаженной улыбкою Она тоже улыбалась, глядя на него. Но её улыбка была совсем другой – она была насмешливой.
 - Да ты, Ангел, совсем целоваться не умеешь! Ты что, считаешь, что губы даны человеку только, чтобы есть?
    Ян ошарашено посмотрел на Эшли. Сказанная ею фраза вовсе не была похожа на то, что он ожидал от неё услышать. Паренёк, конечно, не знал, что люди обычно говорят после поцелуев, но подозревал, что это приятные и романтичные вещи -  в сказанных же его возлюбленной словах не было даже намёка на романтику. Это была обидная, даже ядовитая фраза, моментально сбросившая Яна с небес, в которых он до этого витал, на землю, и от удара об эту землю ему стало невыносимо больно.
 - Эшли... Возможно, ты права, и я... действительно не знаю, как правильно целоваться, но... Разве это так важно? Мне кажется, я...
 - Конечно, это важно! - возмущённо выпалила Эшли. - Какой же смысл встречаться, если совсем не умеешь целоваться!
 - Да разве же это главное?
 - Ха! А что же тогда, если не это?
Ян вздохнул и потупил взор. Что он мог ответить на слова Эшли? Заливать ей про высокие чувства и духовную близость между людьми? Да она посмотрит на него, как на психа, и будет смеяться. Она смеётся уже сейчас, наблюдая за тем, в какое замешательство его привела. Ян  действительно был растерян и потому покраснел, как рак. Ему было горько оттого, что порыв его души к прекрасной девушке (несмотря на то, что Эшли сказала ему, она всё равно оставалась прекрасной), первый и потому серьёзный порыв, вовсе не был оценён так, как ему бы того хотелось. На душе у Яна сделалось невообразимо гадко, он не знал, что ему делать дальше, не знал, что говорить и как себя вести. А посему он просто поднял голову и посмотрел на девушку:
 - Ну и что ты мне теперь предлагаешь?
 - Я предлагаю? Прости, но это ты сказал мне, что я тебе нравлюсь - значит, тебе и решать, что делать. Могу сказать только одно: пока ты не научишься нормально целоваться, можешь и не мечтать о том, что с тобой будет таскаться какая-нибудь девчонка. Всё, привет неискушённым!
Она взмахнула рукой перед носом Яна и, повернувшись к нему спиной, торопливо зашагала по направлению к крыльцу своего корпуса. Скрипнула входная дверь, послышался недовольный голос дежурного, который, впрочем, скоро утонул в серебристом смехе Эшли, и девушка, какую-то минуту назад из богини превратившаяся в дьяволицу, исчезла во мраке.
Ян словно только сейчас ощутил холод первых декабрьских дней и, дрожа всем телом, поднял воротник своей куртки. Он тяжело вздохнул и, развернувшись, пошёл прочь от крыльца, где ему только что разбили сердце.
Переступая порог своей комнаты, Ян постарался придать своему лицу обычное выражение, так как и Оливер, и Винсент, и, что удивительно, Честер (этот обычно по вечерам находился где угодно, только не в своей комнате) - все сейчас были на месте, и Яну не хотелось, чтобы его сейчас доставали расспросами. Коль уж дело приняло такой нелестный для него оборот, то важнее всего сейчас было то, чтобы об этом не узнали. Однако же Винсент... Винсент-то был в курсе его любви к Эшли, и уж наверняка с нетерпением ожидал его возвращения, чтобы узнать, как прошло объяснение. Но Ян чувствовал себя до того разбитым, что даже со своим хорошим другом (а Винсент действительно стал для Яна настоящим другом в “Leadface”) ему сейчас не хотелось ни о чём говорить. Поэтому едва только отвергнутый ромео оказался в своей комнате, он тут же вспомнил про то, что обещал Оливеру объяснить решение математических примеров.
 - Ян, а помнишь, ты говорил, что мы займёмся наукой завтра, или... - Оливер попробовал выразить слабый протест.
 - По-моему, ещё не очень поздно. Или ты отлыниваешь? - Ян притворно строго сдвинул брови.
 - Нет! - Оливер испуганно вскочил с уже приготовленной ко сну постели и принялся рыться в рюкзаке в поиске учебника по математике.
 - Да ты не паникуй, - успокоил его Ян. - Примеры вовсе несложные, я сейчас тебе всё быстренько объясню, и в школе ты будешь щёлкать их, как орешки.
 - Зубы обломает! - вмешался Харви. - Наш братан Оливер тупой, как пробка! Не понимаю, как его до сих пор не выперли из “Leadface”...
 -  Честер! - Ян резко повернулся к баскетболисту и сердито посмотрел на него.-  Что ты несёшь! Ты что забыл, как позавчера просил у меня списать на самостоятельной работе задания по этой же теме?
Честер скорчил презрительную мину:
 - Ну, было дело... Да я и не отрицаю, что не шарю в математике. Но, в отличие от Оливера, я - классный спортсмен, и школа “Leadface” по праву может гордиться мной: сколько раз наша баскетбольная команда выигрывала благодаря мне и моим дружкам - Николя и Касперу.
 - И, тем не менее, не нужно забывать, что и ты, и Николя с Каспером - все вы учитесь в математической школе, а не в баскетбольной, - сохраняя беспристрастное выражение лица вмешался в разговор Винсент.
  - Но мы хоть что-то умеем в отличие от...
 - Честер, все мы что-то умеем. Тупых, как ты выразился, вовсе не бывает. Каждому даётся определённый набор способностей, которые и отличают его от других. Школа нужна человеку не только для того, чтобы развить в нём уже заложенные таланты, но и для того, чтобы научить его делать то, чего он не умел раньше. И, так или иначе, всегда нужно по крайней мере пытаться научиться новому - вреда от этого не будет точно.
 - Заливаешь, как всегда - отмахнулся Честер, но больше принимать участие в разговоре не пожелал и, взяв газету, завалился на кровать. 
Ян принялся терпеливо объяснять Оливеру школьные примеры, и хоть у того уже начали слипаться глаза, всё же до него дошли основные принципы решения. В душе Ян даже немного сетовал на то, что его одноклассник всё слишком быстро понял, так как существовала опасность того, что кто-нибудь из его соседей по комнате сейчас заведёт речь о дискотеке, а Ян был уверен: то, что он весь вечер не отходил от Эшли, не укрылось ни от чьих глаз. Ведь если Оливер, или Винсент, или не дай Боже Честер начнут его расспрашивать - что тогда?
По мере того, как проходило время с момента неприятного прощания  с Эшли у крыльца корпуса для девочек, грудь Яна всё сильнее сжимали тяжёлые тиски. Он и сам не мог объяснить, почему ему становится всё тревожнее,  от какого страха колотится его испуганное сердце. “Только бессонницы мне не хватало, - подумал Ян, чуть ли не с завистью смотря на уже начавшего мирно посапывать Оливера. - А ведь оттого, что мне сегодня сказала Эшли, у меня внутри всё перевернулось. Как она могла?.. Или же я действительно виноват?” 
После принятия душа Ян, несмотря на протесты Честера, погасил свет.
 - Эй, братан, ты что решил “замутить” с Эшли Ленардс? - только-только удобно устроившись на кровати, услышал Романов голос Харви.
 - С чего ты взял? - упавшим голосом спросил Ян и всем телом ощутил внезапно охватившую его дрожь.
 - Ну я ведь не слепой: вас же на протяжении всей дискотеки словно суперклеем друг к другу прилепили. Что, будешь отнекиваться?
 - Да нет, зачем же? - Ян лихорадочно подбирал слова: что ответить  этому Харви? Из всех его знакомых Честер был последним, с кем Ян стал бы откровенничать о своей личной жизни, тем более - о несложившейся.  - Я ничего не отрицаю, но и не подтверждаю.
 - Понтуешься?
 - При чём здесь понты?
 - А почему ты не хочешь мне рассказать, как у тебя с ней, а?
 - А я разве должен тебя в это посвящать?
 - Но мы же, как-никак, друзья - или нет? - голос Честера приобрёл вызывающе-нахальную интонацию.
 - Слушай, Честер, тебе не кажется, что для выяснения степени привязанности к тебе Яна ты выбрал неподходящее время? - в кромешной тьме прозвучал звонкий голос Винсента.
 - А ты, дружок, спи, спи, хорошим мальчикам уже давно пора смотреть голубые сны...
 - Голубые? - переспросил Винсент, приподнявшись на постели.
 - Вот именно.
 - Расшифруй, пожалуйста, а то я что-то не понял, почему ты выбрал именно этот цвет, - в чистом голосе Винсента зазвучала насмешка.
 - Пораскинь-ка мозгами!..
 - Зачем терять время - я ведь могу и ошибиться в своих рассуждениях. Так что будет лучше, если ты сам мне всё пояснишь.
 - А, иди в задницу!
 - Почему бы тебе самому не сходить туда прежде - на разведку?
 - Ребята, давайте спать, - откуда-то из-под одеяла донёсся тихий голос Оливера. - Утром будете выяснять отношения.
 - Молчи, козявка! – зашипел Честер.
 - Да хватит уже в самом деле! - воскликнул Ян. - Отбой!
Романов накрылся подушкой и попытался освободить свою голову от каких-либо мыслей, чтобы как можно скорее заснуть. Но не тут-то было: воспоминание о насмешливом лице Эшли терзало душу, колкие слова её осиным жалом впивались в его память, причиняя боль. И Яну вдруг подумалось, что это жало сегодня лишь взяло его на пробу, и скоро оно снова вопьётся в него - теперь уже по-настоящему, так, что будет намного больней, чем теперь. Господи, как ему хотелось верить, что он ошибается! Очевидно, этой ночью ему уже не удастся заснуть - это ничего! У него ещё будет время поспать - как-нибудь потом. Главное, чтобы не оправдались его дурные предчувствия, чтобы все невесть откуда взявшиеся страхи, сковавшие его сердце, оказались напрасными. Яну было тревожно. Первое разочарование в любви породило ужас в юной душе.

                Глава 6
                О том, как добрый, верный друг
                спасает от душевных мук
Субботним утром Винсент Эванс проснулся раньше остальных. Он, как и многие американские школьники, использовал свободное время для того, чтобы подзаработать: уже не первые выходные Винсент проводил за кассой одной из закусочных “McDonald’s”. Подумывал он о том, чтобы выхлопотать там местечко и для Яна, потому как тот не желал отставать от своих работающих сверстников, тем более что на носу было Рождество, и Ян хотел отправить в Украину подарки родственникам и друзьям. У Винсента была идея сегодня взять друга с собой, но этой ночью Ян очень плохо спал, если спал вообще: он то и дело ворочался с боку на бок; а подойдя к нему утром, Эванс заметил на щеках друга следы от слёз. Винсент догадывался, что причиной беспокойства Романова была Эшли Ленардс, но выспрашивать подробности ночью, после того, как Честер и Оливер уснули, Винсент счёл неуместным, а утром ему не хотелось будить измученного Яна, поэтому он ушёл на работу без него, решив дать Романову возможность отоспаться днём после бессонной ночи.
Возвратясь поздним вечером с работы, Винсент застал Яна одного в комнате. Эванс, может, и не начинал бы разговора, если бы лицо друга не было таким удручённым.
 - Ян, ты ничем не хочешь со мной поделиться?
 - Если б хотел, то давно сделал бы это, - проворчал Романов, и, подняв глаза на Винсента, обиженно спросил: - Ты почему не разбудил меня сегодня? Мы же договаривались, что ты возьмёшь меня с собой на работу и познакомишь с менеджером по персоналу...
 - Ты всю ночь не спал - как я мог тащить тебя утром, сонного, на работу? Я же не зверь... Тебе нужно было отдохнуть.  - Винсент сделал паузу и внимательно посмотрел в глаза Яну. - Ты страдаешь, дружище. Со вчерашнего дня так страдаешь, что уже не спишь по ночам.
  Ян молчал, опустив глаза. Рассказывать о вчерашнем инциденте с Эшли ему не хотелось - он как-то сам это переживёт, Винсент ему ничем в данной ситуации не поможет.
 - Ян, я же вижу, что ты мучаешься, - слова Винсента звучали тихо, но в них проскальзывало искреннее участие. - Ты страдаешь из-за Эшли, да? Я ведь ещё вчера заметил, что с дискотеки ты возвратился немного подавленным, а Харви потом стал донимать тебя расспросами об Эшли...
 - Ты сейчас делаешь то же самое.
 - Нет, не то же. Честер выспрашивал обо всём из любопытства - а я просто не хочу, чтобы ты травил себе душу бесполезными переживаниями. Ян, ты - впечатлительный парень. И из-за того, что вчера что-то получилось не так, как ты рассчитывал, у тебя душа не на месте, я же вижу. Ты страдаешь, Ян, и я уверен, что совершенно напрасно. Она что, тебе отказала?
Романов, не поднимая глаз, сидел на кровати, плотно сжав губы. Однако Винсент заметил, что в лице его друга что-то шевельнулось, словно он уже начал сомневаться в целесообразности своего молчания.
 - Ян, - негромко, но напористо продолжал Винсент. - Что случилось? Я бы, честное слово, ни о чём не спрашивал, если бы не видел, что ты сводишь себя с ума. Человека нельзя оставлять наедине с горем, иначе оно может его поглотить. Не знаю, что произошло у тебя вчера с Эшли, но, мне кажется, всё далеко не так плохо, как ты себе навоображал.
 - Винсент, она сказала мне, что...
Взволнованный Ян уже готов был всё выложить другу, но внезапно входная дверь распахнулась, и на порог ввалился Честер в компании Николя, Каспера и Джорджа.
 - Привет, кореша! - окликнул Винсента с Яном Честер. - А мы тут с дружками в картишки решили перекинуться. Вы - с нами?
 - Да, - неожиданно заявил Ян. - На что играем?
 - На деньги, на что же ещё! - хохотнул Каспер.
 - Не дури, Ян, - шепнул ему на ухо Винсент. - Не хочешь со мной разговаривать - не надо, но в карты с ними дуться - глупо: они обставят тебя в два счёта, и я не думаю, что ты будешь в восторге от того, что деньги, которыми тебя снабдили родители, пойдут на наркоту для этих субъектов.
 - Эй, о чём вы там шепчетесь? - окликнул ребят Честер. - Винсент, ты раскрываешь Яну секреты картёжного жульничества?
Эванс лишь насмешливо улыбнулся:
 - По-моему, в этом деле тебе нет равных...
 - А откуда ты знаешь? Разве ты играл со мной?
 - Когда-то давно и лишь однажды.
 - Хочешь повторить? - спросил его Джордж.
 - Нет. У меня есть другие занятия, для меня - более важные.
 - Дай угадаю: заниматься рифмоплётством?! - воскликнул Честер.
 - Ну хотя бы. Но для этого, как вы знаете, мне нужны тишина и покой, поэтому...
 - Можешь не намекать: мои кореша никуда отсюда не свалят, -  голос Честера прозвучал жёстко.
 - А у меня на этот счёт другое мнение, - спокойно произнёс Винсент и, повернувшись к трём друзьям Честера, спросил: - Вы на часы смотрели? Пребывание в чужой комнате в столь поздний час чревато...
 - Что, пойдёшь жаловаться дежурному? - усмехнулся Николя.
 - Нет, я не ябеда и надеюсь только на ваше благоразумие, господа. Когда вы станете играть в карты, то поднимете такой шум, что вас будет слышно на всех этажах здания, в том числе и на первом, где сидит дежурный. А, насколько мне известно, вам сейчас не нужны лишние проблемы...
Винсент прекрасно знал, что “святая троица” недавно была поймана в школьном парке при распивании виски и выкуривании сигарет, и директор “Leadface” всерьёз вознамерился исключить парней из школы. Он даже уведомил родителей троих друзей о своём решении, и поговаривали, что те устроили детишкам хорошую трёпку, пригрозив в случае выдворения из “Leadface” перевести их в другие школы, с более строгим режимом. Само собой, Каспер, Джордж и Николя не хотели никуда уходить из “Leadface”, поэтому в последние дни немного притихли. И мысль о том, что их могут засечь за картишками в чужой комнате в час, когда уже давно перевалило за полночь, заставила ребят немного унять свой пыл. Они для вида малость попререкались с Винсентом, попробовали зацепить Яна, но довольно скоро без особого шума разошлись по своим комнатам. Однако в присутствии оставшегося Честера Винсент, естественно, не стал продолжать прерванный разговор с Яном.
В воскресенье Эванс опять ушёл в “McDonald’s” без Романова: менеджера по персоналу в этот день не было, поэтому присутствие Яна, который хотел устроиться туда на работу, было бы лишним. Винсент надеялся, что его друг всё же справится со своей хандрой и начнёт новую учебную неделю в хорошем настроении. Однако он ошибся.
В понедельник Винсент узнал причину депрессии Яна, узнал, никого ни о чём не спрашивая, причём услышал это от людей, которые с самим Яном практически не общались. Все девчонки (да и многие мальчишки) в его классе вовсю обсуждали новость, что Ян Романов, оказывается, не умеет целоваться. Допускать, что его друг перецеловался со всеми теми, кто говорил об этом, было, конечно, глупо. Значит, имелся кто-то один, кто пустил слух о неопытности Яна. И не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто именно так постарался.
В перерыве между занятиями Винсент пошёл в класс к Яну, прекрасно понимая, что там для его друга начался сущий ад. И, к сожалению, оказался прав. Романов сидел за своей партой с видом затравленного зверька, а неподалёку от него сбились в кучу девчонки, окружив плотным кольцом Эшли Ленардс, которая им о чём-то увлечённо-насмешливо рассказывала. Периодически девушки разражались хохотом, бросая косые взгляды в сторону Яна. Парни в классе тоже навострили уши и с интересом наблюдали за выражением лица Романова.
Винсент задержался на пороге, размышляя, как же ему поступить. Теперь ему многое стало ясно. Эшли упрекнула Яна в неумении целоваться, но одно дело, если бы его неопытность осталась между ними, и совсем другое, когда она становится предметом обсуждения и насмешек всех учащихся “Leadface”! Винсент знал, что люди в массе своей вовсе не жестоки, но среди них находятся такие, которые существуют по законам дикой природы - выживают и самоутверждаются за счёт других, более слабых, а остальные либо становятся на сторону таких “лидеров”, либо оказываются в рядах посторонних наблюдателей - очень немногие делают попытку защитить обиженного. Сейчас таким вот обиженным стал Ян Романов. Почему вдруг? Отчего все так рьяно вцепились в его неопытность, поверив Эшли, хотя прекрасно знали, что она болтушка и врушка? Ответ не был секретом для Винсента: учащиеся “Leadface” попросту завидовали Яну, тому, что он, приехав из страны, которую мало кто из них мог показать на карте, сразу стал любимчиком учителей и примером для всеобщего подражания. И вот этого-то ему не простили. Нет, конечно, никто не возненавидел Яна за примерное поведение, но возможности “уколоть” пай-мальчика школьники упускать не хотели. И то, что он был абсолютно несведущ в амурных делах (что, между прочим, ещё требовалось доказать), стало отменной возможностью унизить парнишку. На первый взгляд, ничего страшного пока ещё не случилось, да и вряд ли случится: подумаешь, кучка школьников потешается над одноклассником! Что здесь такого - обычное дело! Винсент знал это, но знал он так же и другое: подобные “обычные дела”, случившиеся с человеком в юности, могут сковать его страхом перед обществом, “наградить” комплексом неполноценности, осознанием (и ведь ложным же!) своей ущербности, что в конечном итоге часто приводит к замыканию человека в себе. Винсент не хотел, чтобы Яна постигла такая участь, поэтому ему нужно было как-то вытаскивать друга из этой переделки.
Эванс с порога шагнул к компании девчонок и со сладкой улыбочкой спросил:
 - Что обсуждаем, мисс? Невинно сплетничаете, как всегда?
 - Вовсе не сплетничаем, - немного обиженно заявила одна из девушек. - Мы говорим о твоем дружке Яне. Заучился, бедняжка! Но ведь книжки-то ему девок не заменят!
 - Вы это о чём? - вскинул брови в притворном удивлении Винсент.
 - О том, что Ангел не умеет целоваться! - выпалила другая девушка, Грета.
 -Да? А ты уже с ним пробовала? - шутливо спросил Эванс.
 -Я... н-нет, - Грета замялась.
 - Прости, а на каком же основании...
 - Я с ним не целовалась, но это делала Эшли.
 - Эшли? - Винсент с лёгким презрением посмотрел на Ленардс.
 - Да, я с ним целовалась в пятницу вечером после дискотеки, - несколько вызывающе ответила она. - Только это вряд ли можно назвать настоящим поцелуем...
 - А ты хоть раз целовалась по-настоящему, Эшли? - глаза Винсента озорно сверкнули, когда он приблизил своё лицо к лицу девушки. - Скажи: по-настоящему целовалась?
 - Ха, конечно - сто раз! - выпалила Эшли, но отступила от него на шаг.
 - И ты знаешь, как это правильно делать? - Винсент  в один момент сократил расстояние между нею и собой.
 - Д-да, конечно... А что? - голос Эшли дрогнул, и вся она вмиг как-то сжалась, сделав ещё шаг назад.
 - Так, может, ты продемонстрируешь, как нужно правильно целоваться? - он тут же снова шагнул к девушке, на этот раз вплотную прижавшись к ней.
Эшли испуганно отпрыгнула назад и почувствовала, что упёрлась спиной в стену. Она окинула беглым взглядом класс и ужаснулась: все, разинув рты, с абсолютно идиотскими выражениями любопытных лиц наблюдали спектакль, который устроил Винсент, отведя ей в нём главную роль. Она перевела взгляд на Эванса, пытаясь поглубже запрятать свою растерянность, однако ей это не удалось. Винсент шагнул к Эшли и склонил свою голову к её лицу.
 - Ну, - обжигая кожу девушки своим дыханием, почти потребовал он. - Покажи мне, детка, как ты умеешь целоваться...
 - Слушай, отвали, а? - попыталась оттолкнуть его Эшли. - Отойди от меня, что ты себе позволяешь?!
 - А что такое? Слабо показать мне класс в поцелуях, да? - его брови насмешливо взметнулись вверх.
 - Я не хочу с тобой целоваться!
 - Это почему же?
 - Козёл! Отойди от меня!
 - Прости, но моя сомнительная принадлежность к семейству парнокопытных недостаточно веский аргумент...
Он заглядывал ей в глаза и издевательски улыбался. Смотря на ставшую белее мела Эшли, Винсент ликовал: он знал, что девчонка, какою б крутою себя не выставляла, ни за что не решится целоваться с ним на глазах у всех своих одноклассников - просто побоится это делать, после того, как он так решительно стал на неё напирать. В любом случае испуг, с каким она на него взирала, дал понять её одноклассникам, что она боится облома, который он, Винсент, может уготовить ей своим поцелуем. А в том что он обломает зарвавшуюся девчонку, Эванс не сомневался: Эшли вряд ли была ассом в поцелуях, поскольку никто из парней, кроме Яна, не воспринимал её в “Leadface” настолько серьёзно, чтобы попытаться с ней сойтись для личных встреч: уж слишком хорошо всем был известен её противный характер. Конечно, Эшли целовалась лучше Яна (возможно, тот же Честер от скуки кое-чему её научил), но всё равно особым талантом она вряд ли отличалась, иначе не смотрела бы на Винсента таким взглядом, словно он прижал к её лбу дуло пистолета.
 - Ну, так что, Эшли, будем целоваться или как?
 - Винсент, ты что, с ума сошёл? Или обкурился? Отпусти меня, дай пройти!
 - Мне всё ясно, мисс, - он со вздохом примирительно поднял руки, предоставляя ей возможность уйти.
 - Что тебе ясно? - повернулась к нему уже готовая смыться Эшли.
 - То, что ты ещё маленькая, - в карих глазах Винсента появилась снисходительность (естественно, напускная). - Ты ещё совсем маленькая девочка, Эшли.
Класс взорвался хохотом. Со всех его концов послышались ехидные фразы:
 - Обломалась, Эшли, да?
 - Слабо с Винсентом полизаться!
 - На Ангела бочку катишь, а сама ни фига не умеешь!..
 - Эшли - трепло!
 - Эшли - балаболка!
Ленардс стояла посреди кабинета, тяжело дыша, и сердито смотрела на своих одноклассников, которым не понадобилось много времени, чтобы превратить её из продвинутой девчонки в полную идиотку. Неужели же все они будут теперь так же потешаться над ней, как пять минут назад - над Яном? Нет, этого она не могла допустить.
 - Думаешь, крутой, да? - повернулась она к Винсенту. - Унизить меня решил? Что ж, давай поцелуемся, посмотрим, кто из нас чего стоит!
Она уже собралась было броситься Эвансу на шею (он едва сдержал смех, увидев её невесть откуда взявшуюся решимость), но в этот момент дверь классного кабинета распахнулась, и на пороге появился учитель истории - мистер Зиринг. Посмотрев поверх очков на стоявших друг против друга посреди кабинета Эшли и Винсента, он в недоумении приподнял бровь.
 - Это мы школьный спектакль репетируем, - виновато улыбнувшись, пояснил Винсент. - Шекспир, знаете, “Укрощение строптивой” называется...
 - Но у меня сейчас здесь урок, - протянул мистер Зиринг. - Вы что, звонка не слышали?
 - Признаться, нет: мы так увлеклись игрой... Но раз начался урок, то я, естественно, уже ухожу. Эшли, - Винсент повернулся к девушке. - Продолжим позже... Если, конечно, пожелаешь...
С этими словами он легко прошмыгнул мимо учителя к входной двери и исчез так же неожиданно, как прежде появился. Рассерженной Эшли не оставалось ничего другого, как занять своё место за партой, но настроиться на урок истории она уже не смогла.
                *      *      *
В конце учебного дня Ян Романов сидел на лавочке в школьном парке, как всегда поджидая Винсента, чтобы вместе пойти на полдник в школьную столовую. Во время обеда они не виделись, а поскольку в “Leadface” было четырёхразовое питание, то Ян ждал, что, может, Винсент хоть на полдник изволит пожаловать, если, конечно, по какой-нибудь непонятной причине не решил заморить себя голодом. Яну нужно было многое сказать Винсенту, но вот что конкретно - он не знал. Публичным обломом, который его друг сегодня устроил Эшли, и за которым Ян наравне со всеми в классе наблюдал, разинув рот, было убито сразу два зайца: отвлечено внимание сверстников от персоны Романова и наказана за свои насмешки Эшли Ленардс. Ян дожидался Винсента, чтобы выразить ему свою благодарность, чтобы предложить другу свою помощь, если таковая ему когда-то понадобится (однако Яну смутно представлялось, чем же он может пригодиться Эвансу). А ещё Романову было страшно неудобно, да нет - даже стыдно за себя: в сложившейся ситуации он оказался таким маленьким и беззащитным, что ему понадобилась помощь извне. И Винсент действительно помог ему, хотя Ян об этом и не просил. Эванс оказался настоящим другом, впрочем, Ян всегда знал это, и вовсе не искал доказательств дружбы - все они были налицо, даже без учёта случая, который произошёл сегодня.
Романову не пришлось ждать долго: Винсент, вприпрыжку сбегая по ступенькам школьного крыльца, ещё издали заметил друга и  замахал ему рукой.
 - Привет, Ян, - весело сказал он, поравнявшись с Романовым. - Ожидаешь моей компании для полдника?
 -  Да, вообще то... А ты что, не пойдёшь?
 - Не пойду - побегу! Я голоден, как волк. Меня же сегодня не было на обеде, ты заметил?
 - Заметил, но не знаю, почему ты отсутствовал...
 - У нас перед обеденным перерывом был урок рисования. И ты знаешь, я так увлёкся, что совсем забыл о том, что нужно поесть. Я не встал со своего места, пока не закончил рисунок.
 - И что же ты нарисовал? - полюбопытствовал Ян.
 - Миссис Брумм дала нам задание изобразить пейзаж из любимой книги.
 - Дай угадаю: для тебя это “Властелин колец” Толкиена!
 - Естественно. Я долго думал, какую же из местностей Средиземья* мне нарисовать, и, в конце концов, остановил свой выбор на Лориене – обители эльфов. Картинка получилась неплохая, скажу тебе, однако миссис Брумм всё же поморщила нос.
- Да где ей, старой вешалке, постичь волшебную прелесть пейзажей Средиземья! - воскликнул Ян. - Из всех учителей школы я не переношу только миссис Брумм - это же Гитлер в юбке! У неё такие требования к рисункам, словно “Leadface”  - это художественная студия, а не общеобразо-

* - Средиземье - сказочная страна, где живут персонажи книг Дж.Р.Р. Толкиена

вательная школа. До того, как приехал в США, я, честно говоря, считал, что довольно неплохо рисую. Но миссис Брумм меня почти сразу в этом разубедила. Из всех школьных предметов по рисованию у меня самые плохие отметки.
 - А у кого они хорошие? Мои труды, как оказалось, тоже не стоили пропущенного обеда. И я здорово проголодался. Поэтому сейчас наброшусь на полдник, как зверь. Так что нам нужно поторопиться в столовую. Но у тебя какое-то взволнованное лицо, Ян. Что-то... произошло?
- Я просто перевариваю твою сегодняшнюю выходку с Эшли, - голос Романова дрогнул.
 - Это было несколько обезбашенно, я согласен, - кивнул Винсент. - Но мне кажется, Эшли теперь хорошо подумает, прежде чем снова начать попусту трепаться языком. Ты не хотел мне говорить о том, чем закончилось твоё последискотечное ухаживание за Ленардс, и...
 - Моё молчание не спасло ситуации - Эшли ведь всё равно в подробностях поведала всей школе о моей неопытности...
 - Если бы эта дурочка не распустила язык, ничего страшного не произошло, и ты бы скоро успокоился.
 - А так она сделала из меня посмешище...
 - Не сделала - только попыталась сделать. Но у неё ничего не вышло.
 - Ты ей не позволил. Спасибо тебе за это, Винсент.
 - Не за что. Людей всегда нужно ставить на место, если они начинают зарываться и при этом намеренно портить жизнь другим.
 - И, однако же, я сам должен был за себя постоять, а не прибегать к посторонней помощи.
 - Ты к ней и не прибегал - я ведь не спрашивал твоего мнения перед тем, как начал подкалывать Эшли. Что же касается того, что ты сам должен постоять за себя... Не отчаивайся: жизнь - не мёд, и тебе ещё представится такая возможность. Может быть, тебе придётся защищать не только себя, но и других. Не торопи события, Ян. Всё ещё впереди. Хотя мне бы хотелось, чтобы поводов для конфликтов жизнь предоставляла как можно меньше. Что там твои одноклассники? Подшучивают теперь над Эшли?
 - Да, они даже до слёз её довели. Знаешь, дети в “Leadface” довольно-таки жестоки. Помню, ещё в Киеве смотрел много фильмов про американских школьников, и уже тогда меня поражала показанная в них бессердечность подростков. Но я надеялся, что это всё было выдумкой - так сказать, для яркости сюжета... И вот сам оказался в Штатах и понял, что поведение школьников в таких фильмах недалеко от истины. Они, как стая коршунов, впиваются в жертву, пытаются её заклевать... Ты бы видел, как рыдала Эшли! А одноклассники хохотали над ней, как идиоты. Мне даже стало её немножко жаль, но ты знаешь, Винсент... Я не вызвался её защищать. Может, это не по-джентльменски, но она действительно очень обидела меня, и я сомневаюсь, что смогу когда-то её простить.
 - Поздравляю!
 - С чем? - большие глаза Яна округлились от удивления.
 - С тем, что твоё чувство к ней не было любовью. Иначе ты не смог бы на неё сердиться. Знал бы, что она дура, страдал бы от её выходок, но ничего не мог бы с этим поделать, позволял бы ей издеваться над тобой и выставлять тебя идиотом...
 - Да ну, разве такое возможно? - не поверил Ян.
 - Ещё как. Но моли Бога, чтобы тебе никогда не выпала возможность в этом убедиться.
 - Ты говоришь так, основываясь на личном опыте? - тихо спросил Ян.
 - Да, - вздохнул Винсент, слабо улыбнувшись. - Когда-то на дне рождения Джима - помнишь, мы ходили с тобой вместе? - я сказал тебе, что расскажу историю своей любви? В тот момент мне больно было об этом вспоминать, да и сейчас не очень-то приятно, но теперь я могу поведать тебе обо всём - если захочешь слушать, конечно.
 - Захочу.
 - Хорошо. Только умоляю, давай всё-таки сначала сходим в столовую, иначе я сейчас упаду мёртвый от голода!
Ян улыбнулся, и через секунду они с Винсентом уже спешили по одной из тропинок, направляясь к школьной столовой.
 
                Глава 7
                Любимые и одинокие
Время летело быстро. Не успел юный Романов оглянуться, как за его плечами уже оказалось Рождество, прозвенев бубенцами и помахав  ветками хвои, тонущими в пёстрых лентах. Праздник Нового года, как Ян и ожидал, выдался совершенно другим по сравнению со всеми предыдущими. Да это было и неудивительно: в первый раз парнишка проводил его так далеко от дома - на другом конце Земли, вдали от своей родни. Именно в эти слегка припорошенные снежком нью-йоркские дни Ян как никогда ощутил тоску по родному дому, по своей семье. Может быть, это произошло отчасти потому, что после шумной предрождественской вечеринки в “Leadfaсe” все его новые друзья (в том числе и Винсент Эванс) разъехались по своим домам, где их ждала уже успевшая соскучиться любящая родня. Яна, конечно, тоже любили и ждали в Киеве, но ехать домой после всего лишь полуторамесячного отсутствия было глупо да и, честно говоря, невозможно: дорога туда и обратно стала бы очень дорогим удовольствием для него - денег, заработанных Яном в “McDonald’s” (а он таки приступил к работе в этой закусочной), для поездки в Украину было, мягко говоря, недостаточно, а отцу Ян в телефонном разговоре запретил финансировать  свой приезд на родину. “Это лишнее, папа, - сказал он. - Зачем выбрасывать деньги на ветер? Я всё равно ведь приеду к вам - как-нибудь попозже. Пока ещё рано - мало времени прошло с тех пор, как я улетел в США.” - “А разве ты не скучаешь, тебе не хочется нас увидеть, обнять?» - спросила его в трубку мама, и Яну показалось, что его сердце разрывается на части, когда он услышал её печальный голос, в котором звучали еле сдерживаемые слёзы. - “Что ты, мамочка, я очень скучаю, очень хочу тебя обнять и поцеловать, и тебя и Жанну... Но ещё не время. Как я могу сейчас сорваться и уехать - всего-то на две недели! Дорого это - мотаться туда сюда...”
Ян расплакался, когда повесил трубку. Ему не нужно было этого говорить матери - он был на сто процентов уверен, что после телефонного разговора с ним, она напуститься на отца, обвиняя в том, что он отправил сына на учёбу к чёрту на кулички, и из-за нехватки денег тот не может их навестить. И Яну в этот момент отчаянно захотелось домой - захотелось так, как никогда за всё время пребывания в “Leadface”. Все его школьные приятели и приятельницы  уже пребывали у себя дома - им было легче, так как их семьи находились пусть на большой, но всё же территории Штатов, и добираться до “своих” им было ближе и дешевле, чем Яну; те же из приятелей Романова, кто был родом из Западной Европы все до единого - как по закону подлости! - тоже разлетелись по домам. Возможно (и даже очень вероятно!), что Ян не очень и тосковал бы по родительскому гнезду, если бы не остался таким одиноким в эти предрождественские дни. Причиной редких слёз Романова, пролитых ночью на подушку, была обида на обстоятельства, которые  сложились так, что все его оставили. Если бы Винсент, Оливер и многие другие его приятели никуда не уезжали, Яна вряд ли бы одолела подобная меланхолия. Но его новые друзья были далеко, в “Leadface” вместе с ним остались только те ребята, с которыми он не водил особой дружбы. Поэтому Ян, чтобы так остро не ощущать одиночество, стал ходить на работу в  “McDonald’s” каждый день. Он очень уставал, но чувствовал себя намного лучше, да и заработок его существенно увеличился по сравнению с первоначальным, воскресным посещением рабочего места. На все заработанные ранее деньги и на деньги, остававшиеся от родительских снабжений, Ян накупил подарков родственникам и друзьям и отослал внушительных размеров посылки в Украину. По выходным Романов до рези в глазах “зависал” в интернете, строча длинные письма на e-mail своему киевскому другу Борьке, в которых извинялся, что так редко и мало писал ему раньше. Борька присылал ему ответы, в которых говорил, что не сердится на друга, а только очень по нему скучает. “Всей нашей компашке тебя не хватает, Ян, - написал Борис в одном из электронных писем. - Вроде и немного времени прошло с твоего отъезда, а только все мы - и я, и Анюта, и Славик, - словно осиротели. Помнишь, как на прошлый Новый год мы до утра “ставили на уши” весь Крещатик своими песнями? Сколько тогда было выпито пива! Сколько надписей - приличного характера и не очень - было оставлено нами на смотровой площадке арки Дружбы народов!.. А на этот раз мы никуда не поедем, соберёмся у Славика дома (он обещал “сплавить” предков на дачу). Думаю, неплохо посидим... Но твоё отсутствие, Ян, всё же будет ощущаться. Не знаю, как там тебе живётся в Нью-Йорке, ты пишешь, что хорошо, и я тебе верю, однако думаю, что лучше, чем в Киеве тебе не будет нигде. Здесь всё-таки твоя родина, твои корни, твои друзья... Приезжай поскорее, Ян. Как только сможешь, так приезжай. Мы все тебя очень ждём”. От Борькиных слов на душе у Яна мгновенно потеплело.
И на само Рождество Яну скучать не пришлось: приехали его бабушка с дедушкой и забрали внука к себе в Трентон, штат Нью-Джерси. Они подарили ему много подарков, и Ян, естественно, тоже не остался в долгу. В этом году он испытывал ни с чем не сравнимую радость от собственной щедрости. Он не забыл и про крёстную с её семьёй, и ряд посылок отправился в столицу Франции. Ян долго ломал голову над тем, что же подарить Серафин. Романову казалось, что следовало осторожно выбирать подарок для дочери Франсуазы - он не хотел давать девочке ложной надежды на то, что испытывает к ней какие-то чувства. Сердце Яна пока не требовало заполнить пустоту, оставшуюся в нём после Эшли Ленардс, и Романов знал, что если ему когда-то наскучит быть одиноким, то подругой его жизни Серафин явно не станет. Он любил её только как сестричку, хорошенькую, добрую, мягкую, нежную... но только как сестричку. Ян купил ей игрушку - пушистого белоснёжного котёнка, который распевал рождественские песни. Однако Серафин вовсе не желала быть для него сестрёнкой. Она прислала Яну туалетную воду для мужчин “Versace” и органайзер, на обложке которого красовалась наклейка в виде алого сердца, где было написано “С любовью” - написано по-русски, рукой Серафин. А на первой странице органайзера размещалось стихотворение - тоже на русском языке: 

                Поздравляю тебя с Рождеством,
                Мой прекрасный Ангел небесный!
                Пусть одарит тебя волшебством
                Этот зимний праздник чудесный;

                Пусть любые желанья твои
                Санта-Клаус немедля исполнит,
  Чашу жизни коктейлем любви
                И удачи до краю наполнит;

                Пусть не смеет никто заключить
                Твою душу во мрака обитель;
                Пусть тебя продолжает хранить
                Мой хрустальный ангел-хранитель.

Серафин написала ему новое стихотворение... Сомневаться не приходилось: она по-прежнему неровно к нему дишит. Яна это никак не радовало - он не хотел причинять девочке боль своим равнодушием, но что поделать? “Я же не могу заставить себя влюбиться в неё, - размышлял Ян. - Хотя, видит Бог, такая любовь принесла бы намного больше пользы, чем моё чувство к Эшли. Эшли... Как же нравилась мне эта маленькая дрянь!.. Да она и сейчас мне нравится, однако это не имеет значения: я не желаю иметь с ней ничего общего - Ленардс просто пустая, красивая дура. Мне нужно было прислушаться к мнению окружающих о ней. Ну да что теперь гадать - я ещё легко отделался! А Серафин... Маленькая моя, добрая девочка Серафин! - с нежностью подумал он. -  Мне, конечно, лестно, что она меня так любит, но... Я не смогу себе простить, если дочь моей крёстной будет страдать из-за меня. Больше всего в жизни я боюсь причинить ей боль, я вообще не хочу, чтобы кто-либо когда-нибудь из-за меня страдал...”
Последнюю фразу он повторил вслух Винсенту, когда тот - к радости Яна, - наконец вернулся из Англии, и Романов показал ему стихотворение Серафин и семейную фотографию, которую прислала семья его крёстной. На фото были изображены сама крёстная Франсуаза, её муж Поль и дети - Серафин и Клод.
 - Хорошенькая, - оценил Винсент хрупкую пятнадцатилетнюю девушку на фотографии. - Я бы сказал: просто красавица! Тебе должно быть приятно оттого, что тебя любит такая девчонка!..
 - Если она тебе так нравится, то я вас при случае познакомлю, - с кислой миной сказал Романов, понимая, что друг хочет привлечь его внимание к Серафин для того, что бы он, Ян, побыстрее выбросил из головы Эшли. Однако это было совершенно излишним: на Эшли Яну было наплевать, а Серафин как объект вожделения его никогда не интересовала.
 - Я с ней знакомиться не буду, - вкрадчиво сказал Винсент. - Серафин любит тебя, а я - одинокий волк, и сейчас ни в ком не нуждаюсь.
 - Ты ведь мне так и не рассказал историю твоей несчастной любви, -напомнил Ян, желая сменить тему.
 - Да случая подходящего не было... Всемирный Рождественский дурдом, знаешь ли...
 - Ага, удочки сматываешь!
 - Нет-нет... Просто... это не очень интересно: в жизни есть истории и позанятнее моей.
 - Не хочешь говорить - не надо. Это твоё право - молчать; я всё понимаю.
 - Я обещал тебе, что расскажу. Думал, рана немного затянулась. А поехал в Лондон...
 - Так она англичанка?
 - Да. Вернее, теперь уже нет: она сейчас живет в Штатах, здесь же, в Нью-Йорке, но приезжала на Рождество к родителям в Англию.
 - И чувства вспыхнули с новой силой? - предположил Ян.
Лицо Винсента исказила гримаса такой боли, что Ян пожалел о своём любопытстве.
 - Извини, я лезу не в своё дело, - он похлопал друга по плечу. - Больше не буду, прости.
Винсент собирался возразить, но дверь в их комнату с шумом распахнулась, и на пороге возник Честер с двумя огромными дорожными сумками за плечами.
 - Привет, братва! Скучали, небось, за папашей Харви?
 - А как же: залили слезами всю рождественскую индейку - так по тебе тосковали, - вполголоса сказал Винсент, чтобы только Ян мог его услышать, а Честеру он только непринуждённо улыбнулся.
 - Как праздничек-то провели, а? Весело? Что это у вас за фотка, - он бесцеремонно выдернул фотографию из рук Винсента. - Кто это такие? Твои предки, Ян?
 - Нет, это...
 - Вау, какая девочка! Кто такая? Аппетитная малышка, какие у неё ножки, какие губки!.. Такая секси - я бы с ней не против...
 - Зато она против, - внезапно резко сказал Ян, холодно посмотрев на Честера.
 - Ой, извини, она, наверное, твоя девчонка, да?
Не желая, чтобы образ Серафин эксплуатировался Честером в качестве объекта эротических фантазий, Ян тихо сказал:
 - Да, она моя девушка.
 - Повезло тебе, кореш! У вас в Украине живут потрясные девицы!
 - Да, потрясные, но она не украинка.
 - А кто?
 - Француженка, - Ян вопросительно посмотрел на Харви, словно желая понять, как долго он ещё намерен вести с ним беседу о Серафин.
 - Француженка! Вау, - не унимался Честер. - Тогда тебе повезло вдвойне: я слышал, что француженки - потрясающие любовницы...
 - Ты, Честер, только что с дороги, а все мысли - в одном направлении. Наверное, праздничные дни не оправдали твоих ожиданий, - Винсент лукаво подмигнул Харви.
 - Ах ты, толкиенист белобрысый, ты на что же это намекаешь?! - Честер вмиг превратился в разъярённого быка.
 - На то, что негоже откровенно пялиться на чужих девиц и высказывать предположения относительно их сексуального темперамента, - лицо Винсента стало непроницаемым.
 - Ребята, давайте жить дружно, - вспомнив фразу из старого-старого мультфильма, Ян улыбнулся и примирительно положил руки на плечи своим соседям по комнате.
С постепенным возвращением в стены “Leadface” учеников школы, жизнь пошла прежним ходом. Закончились каникулы, начались занятия, экскурсии, дискотеки по пятницам... Ян стал посещать своё место работы - “McDonald’s” - только по выходным, а вечерами они с Винсентом частенько выбирались на какие-нибудь вечеринки, которые устраивали друзья Эванса. Нужно сказать, что Ян без труда влился в компанию своего друга и был этому страшно рад. Толкиенистом Романов, правда,  не стал, но ни он сам, ни его новые приятели от этого не страдали: им и так было интересно вместе, тем более что среди друзей Винсента было много людей с разносторонними интересами. Как уже некогда упоминалось, Винсент обладал особым, почти необъяснимым магнетизмом, благодаря которому люди слетались к нему, как мухи к мёду. И были довольны. Яну даже казалось, что только теперь, проводя свободное время в компании друзей Винсента, он стал по-настоящему счастливым человеком. Лишь одного ему не хватало: теплой маминой улыбки и мудрого отеческого взгляда. Поэтому Ян решил, что во время летних каникул обязательно полетит навестить родных в Киев.
А ещё Ян был бы не прочь “влить” в новую компанию своих киевских друзей: Борьку, Славку, Анюту и Лену. Но это было невозможно. Впрочем, Ян и так отлично себя чувствовал. Новые знакомые девушки считали его просто-таки “очаровашкой”, “лапочкой” и, не стесняясь, говорили ему об этом. А одна из девчонок рыжеволосая Агнесса, и вовсе проходу не давала. Когда вся компания (или только часть её, так как их было слишком много) собиралась вместе, Агнесса не желала, чтобы Ян приветствовал её как всех девчонок - поцелуем в щёчку, - а непременно висла у него на шее и целовала в губы, что называется “взасос”. Сначала Ян терялся и краснел после такого бурного проявления чувств с её стороны, потом стал вежливо пресекать её попытки впиться ему в губы, а после, когда Агнесса никак не реагировала на его миролюбивые увещевания, стал просто грубо отталкивать девушку. Но рыжеволосую это не останавливало: это делало её ещё настойчивее. “Ты всё равно станешь моим, Ян  Романов!” - заявила она во всеуслышание на одной из вечеринок. Все дружно засмеялись, дивясь непреклонности Агнессы. Засмеялся и Ян. Но после вечеринки он с улыбкой (на этот раз нервной) сказал Винсенту: “Знаешь, чем всё закончиться? Она подловит меня где-нибудь в подворотне и изнасилует!” - “Не изнасилует, - уверенно сказал Винсент. - Если бы она хотела, то давно сделала бы это”. - “А откуда ты знаешь? - лукаво прищурившись, спросил у друга Ян. - Что, с тобой Агнесса уже проворачивала подобные штучки?” - “Слава Богу, меня такое “счастье” миновало. Нет, наша рыжая чертовка запала на тебя, Ян... Но ты не волнуйся: это скоро пройдёт - не в первый раз уже у неё такие “бзики”, и не в последний.” - “Спасибо за утешение,” - кисло улыбнулся Ян. - “Всегда пожалуйста, - пожал плечами Винсент. - Хотя, если подумать, клёвая бы пара из вас получилась: Ангел и Чертовка...” - “Если бы мы сейчас были в нашей комнате, я со всей дури запустил бы в тебя первым, что попалось под руку,- сердито сказал Ян. - Это же надо такое выдумать: чтоб эта... эта (я даже не знаю, как её можно назвать!)... чтобы она стала моей девчонкой!” - “Да я шучу, Ян - примирительно улыбнулся Винсент. - Я прекрасно знаю, что она тебе не подходит. Агнесса - хорошая девочка, добрая, отзывчивая, но слишком уж взбалмошная, порывистая, она словно всё время танцует на раскалённых углях и хочет, чтобы другие тоже на них танцевали... Ей нужен кто-то, кто ослабит её неуёмный огонь, сам при этом не воспламенившись. У тебя это не получится” - “Да я не собираюсь и пытаться, - испуганно проговорил Ян, с содроганием вспоминая копну рыжих волос Агнессы и хищный взгляд её зелёных глаз. Ян вовсе не горел желанием влюбляться, и маячивший на носу День святого Валентина никоим образом не вызывал романтические порывы в его душе.
На праздник всех влюблённых Ян с Винсентом получили очень много валентинок - наверное, больше, чем кто-либо в школе. Конечно, такая честь льстила двум юным сердцеедам, но отнюдь не вскружила им головы. Восхищённые девические взгляды были встречены тёплой признательностью с их стороны - не более того. Сердца юных героев ещё хранили - у одного больше, у другого - меньше - ожоги несчастной любви. Поэтому День святого Валентина они решили провести в шумной компании своих друзей, вернее, лишь тех из них, кто был ещё или уже одинок. Каждый из молодых людей в душе надеялся на временность своего одиночества и не хотел лишать себя ощущения всеобщего праздника, поэтому компания собралась на квартире у Агнессы, которая устроила всё по высшему разряду: развешала на стенах и под потолком ленты и сердечки всевозможных размеров, накупила воздушных шариков, достала модные компакт-диски и запаслась массой вкусной еды. Когда Ян узнал, к кому именно они идут в гости, то стал отказываться от визита. Но Винсент не внял его мотивам и почти насильно вытолкал Яна из их комнаты в корпусе для мальчиков школы “Leadface”. “У Агнессы будет весело, - пообещал он. - Ты ведь и сам это знаешь”. Яну оставалось только вздохнуть и пойти с Винсентом на праздник: перспектива остаться одному и коротать вечер за книгой или интернетом показалась ему несноснее жарких объятий рыжей бестии.
Как Ян и ожидал, Агнесса не упустила случая признаться ему в любви. Как благодарный гость, он припрятал своё раздражение по этому поводу и, не особенно брыкаясь, позволил девушке жарко поцеловать себя: так, как она того хотела. Благо, Ян знал, что за этим поцелуем - Господи, да Романов уже сбился со счёта, сколько раз с тех пор, как он познакомился с Агнессой, она так безжалостно эксплуатировала его рот! - за этим поцелуем не последуют упрёки в его неопытности.
Молодёжь в квартире Агнессы отрывалась на славу: кто танцевал в гостиной под классную музыку, кто устраивал в соседней комнате сеансы гаданий, кто горланил песни под гитару, кто соревновался в возможности осушить как можно больше бутылок с пивом, кто просто неспешно набивал себе желудки, - словом, каждому нашлось занятие по душе. Винсент, с не изменявшей ему даже в такие минуты королевской осанкой, стоял посреди одной из комнат с бутылочкой пива в руке и слегка воспалёнными глазами пытался разглядеть Яна Романова в пёстрой толпе своих распевавших на все лады полупьяных друзей. А изрядно захмелевший Ян тем временем, из-за невозможности уже стоять на ногах, на алом диванчике во всю целовался с потерявшей голову Агнессой. В мозгу его всё затуманилось, и вызывавшие восторг на первой стадии опьянения поцелуи девицы, сейчас уже он еле ощущал. Но ни остановить Агнессу, ни остановиться сам он не мог: настойчивые губы чертовки, словно порочный, дико бушующий водоворот, затягивали его на дно, лишая остатков сознания. Поэтому он не сообразил сразу, что произошло, когда голова Агнессы, склонявшаяся над его лицом, была мягко, но настойчиво кем-то оттянута назад.
 - По-моему, золотце, ты чересчур увлеклась, - услышал Ян как сквозь туман голос Винсента, обращённый к его огненной подруге.
Он открыл глаза и увидел свою рыжую мучительницу, которая сидела на краю дивана, виновато закусив губу. Рядом, бросая укоризненные взгляды то на неё, но на Яна, стоял Винсент.
 - Агнесса, ты не видишь разве, что он уже почти в отключке? Или ты тоже не намного меньше его выпила?
Девушка закрыла лицо руками, словно пытаясь привести себя в чувство, хотя это у неё не очень-то получалось.
 - Если бы нашего друга Яна сейчас стошнило, - невозмутимо продолжал Винсент, - то твой сексапильный наряд был бы непоправимо испорчен. Агнесса, детка, ну так же нельзя! Ты же погубишь душу и тело нашего Ангела!
 - Эй, Винсент, - заплетающимся языком промямлил Ян. - Со мной всё в порядке. Всё в полном... полном... порядке...
 - Да уж, я вижу.
Эванс протянул руку и поднял Яна с дивана.
 - Пошли на балкон - проветримся.
 - Н-е  х-о-ч-у...
 - Пойдём, пойдём!..
Винсент уверенно стал проталкивать Романова к двери балкона сквозь не обращающих на них никакого внимания гостей.
Когда свежий зимний воздух завладел лёгкими Яна, он почувствовал себя легче - но не намного. С глаз его сошла хмельная пелена, однако в голове продолжало изрядно шуметь.
 - Что ж ты, Ян, так без меры пьёшь? - заглянул ему в глаза Винсент. - Или это Агнесса тебя подпоила? Так ведь и она сама не намного трезвее, чем ты...
 - Она вампирша, Винсент, - охрипшим голосом сказал Ян. - Настоящая вампирша... У меня такое ощущение, что она... выпила у меня... всю кровь.
 - Угу, она пила твою кровь, а сам-то ты - что пил, а?
 - Пиво.
 - Это сначала. А потом?
 - Н-не помню... Какая разница? Это всё Агнесса... Она - настоящая дьяволица, она выпила из меня кровь...
 - Ян! Что ты пил?
 - Н-не знаю... На фиг эти вопросы? Мне холодно, Винсент... Зима на улице... Давай зайдём в помещение...
Винсент, то ли усмехнувшись, то ли тяжело вздохнув (а может, и то, и другое вместе), открыл дверь и развернул Яна лицом ко входу в комнату, после чего потащил его на кухню. По счастью, там никого не было, и Романов, плюхнувшись на табурет, подпёр спиною стену. Перед глазами его всё плыло.
Винсент достал из полки небольшую бутылочку минеральной воды и, возвёдя глаза к потолку, словно испрашивая у неба прощения за то, что собирался сделать, вылил содержимое бутылочки Яну на голову.
Романов вскочил с табурета, как ошпаренный:
 - Винсент, ты что, офонарел?!
 - Тебе уже лучше - я рад, - спокойно улыбнулся Эванс.
 - Ты что, больной на голову? Зачем выливать на меня воду?
 - Чтобы привести в чувство, - он положил Яну руку на плечо и пригвоздил его обратно к табуретке. - Посиди спокойно пять минут.
Ян отёр ладонью мокрое лицо и, опустив голову, немигающим взором уставился в пол.
 - Неужели я так сильно напился?..
 - Не сильно, но напился, - утвердительно кивнул Винсент, усаживаясь за столом напротив Яна. - Но это я виноват: не нужно было мне тащить тебя на эту вечеринку, ведь я знал, что ты с выпивкой не особо дружишь.
 - Что ты имеешь в виду?
 - А то, что ты не знаешь меры, дружище. Тебя всё время приходится останавливать - сам  ты этого сделать не можешь.
 - Ну... и что бы случилось, если бы ты меня сейчас не остановил?
 - Мне трудно сказать, - Винсент пожал плечами. -  Но хорошего было бы явно мало. Ладно, у тебя крышу снесло, но, признаться, я не ожидал, что у Агнессы её сорвёт тоже!
 - Да... Она - пламя! Такой девки мне ещё встречать не приходилось... Как круто она меня зацеловала!
 - Это называется: “зацеловать до смерти”, - ухмыльнулся Винсент. - Агнесса - подорванная девчонка: выпивать с ней вместе опасно.
Ян прыснул со смеху:
 - Ну и что случилось бы, если б ты не подоспел? Она бы меня изнасиловала? Но ведь ты сам говорил, что если бы Агнесса этого хотела, то давно сделала бы...
 - Вот, может, сегодня она и захотела.
Ян усмехнулся и покачал головой:
 - Зато я не хочу.
 - А ты уверен, что ответил бы так же пятнадцать минут назад, когда она откровенно насиловала твои губы?
 - Нет, не уверен, - после секундной паузы сказал Ян, совершенно не покраснев: дальше уже просто некуда было.
 - Вот что, герой-любовник, - проговорил Винсент, поднимаясь из-за стола. - С тебя на сегодня уже хватит. Пора домой - баиньки.
Ян, не возражая, поднялся на ноги и тут же взялся рукой за стену: у него кружилась голова.
 - Твои друзья, наверное, потешаются надо мной, - проговорил он, посмотрев на Винсента.
 - Потешаются? С чего бы это?
 - С  того, что я так напился...
 - Ну, во-первых, многие из них напиваются куда больше, чем ты сегодня, и совсем не стыдятся этого; во-вторых, у наших друзей сегодня есть более интересные развлечения, чем наблюдать за тобою, пьяным; а в-третьих, если даже кто-то и обратил на тебя внимание, то светопреставления от этого не случилось: ты не сделал ничего предосудительного.
 - Не успел сделать, - поправил его Ян, и лицо его приобрело грустное выражение.
 - И что, жалеешь об этом? - улыбнулся Винсент.
 - Нет, ты неправильно меня понял. Я жалею о том, что... Что пропиваю мозги. Агнесса, она ведь... она ведь мне не нравится... Нет, ну, не то что бы... Ну, ты понял: не настолько, чтобы с ней... встречаться, что ли... И всё же я позволяю ей себя целовать... Это неправильно.
 - Не знаю, - пожал плечами Винсент. - По-моему, ты просто позволил Агнессе взять то, чего она от тебя добивалась - твои поцелуи. Но она этим, похоже, несколько злоупотребила.
Ян улыбнулся и вышел из кухни, чтобы взять свою куртку: он чувствовал, что ему пора возвращаться восвояси и всерьёз опасался, чтобы по прошествии некоторого времени всё выпитое им не запросилось наружу тем же путём, каким попало в его желудок.

Глава 8
                Сука-любовь
Винсент с Яном сидели в одном из нью-йоркских парков и смотрели на безоблачное небо, густо усыпанное звёздами. Эванс решил, что тащить прямо в “Leadface” ещё не вполне протрезвевшего Яна было неразумно: дежурный по корпусу мог обратить внимание на его “водянистые” глаза и “несвежее” дыхание, и тогда у Романова были бы большие проблемы. Да и сам Винсент чувствовал, что у него самого вид не намного лучше, к тому же его длинные льняные волосы щедро впитали в себя запах сигарет, выкуренных приятелями. Следовательно, возвращение в стены “Leadface” требовало предварительного проветривания. А посему друзья примостились на лавочке парка неподалёку от дома, где жила Агнесса.
 - Я очень люблю смотреть на звёзды, - мечтательно сказал Ян. - Сейчас немного прохладно, а летом созерцанием ночного неба можно заниматься до бесконечности, в особенности, если есть подзорная труба: тогда на луне можно разглядеть кратеры.
 - Луна и без подзорной трубы классно смотрится, - сказал Винсент, прищурив карие глаза.
 - Наверное, здорово, прогуливаясь под луной с любимой девушкой, признаться ей в любви...
 - Не всегда. Бывает, что луна становится свидетельницей далеко не романтической развязки отношений.
 - Снова личный опыт? - искоса взглянул на Винсента Ян.
 - Да...
 - Её звали... Линн? - тихо назвал Ян однажды услышанное, но хорошо запомнившееся имя.
Винсент резко повернул к нему голову:
 - Откуда ты знаешь? Неужели я когда-то упоминал о ней?
 - Нет, - покачал головой Ян. - Просто на вечеринке у Джима я стал случайным свидетелем разговора двух девчонок. Они упоминали некую Линн, и из контекста я понял, что она была твоей девушкой.
 - Что они о ней говорили?
 - Сказали: она была дурочкой, раз... раз бросила тебя.
Эванс печально улыбнувшись, опустил голову.
 - Винсент, прости, я, наверно, не имел права говорить о Линн... Я вижу, что тебе неприятно затрагивать эту тему.
 - Неприятно - это уж точно. Но, знаешь, Ян... Мне было тяжело долгое время носить в себе боль, я скрывал её ото всех, считая, что правильно делаю. А теперь я думаю, что, может, и напрасно не позволял никому заглянуть себе в душу: если человек прячет в себе страдание и не хочет никому его не показывать, то оно начинает медленно, но верно разъедать эту самую душу, которую он так стремился уберечь.
 - Боже мой, да что же она такого страшного натворила? - непроизвольно вырвалось у Яна.
 - Ничего особенного. Просто я, наверно, всё воспринял очень близко к сердцу.- Винсент сделал глубокий вдох, как если бы собирался нырнуть под воду, и продолжал: - Я познакомился с Линн два года назад, когда жил ещё в Лондоне. Её семья приехала в столицу Англии из города Рединга, и она стала моей соседкой. Я впервые увидел её, когда она поливала цветы на клумбе своего сада, и уже тогда она как-то сразу мне понравилась. У Линн были длинные русые волосы, и она так грациозно каждый раз отбрасывала их за плечи, что ею невозможно было не залюбоваться. Я подошёл к ней тогда и представился, сказав, что я её новый сосед. Никогда не забуду приветливое выражение  серых глаз и её лучезарную улыбку: для меня она и по сей день остаётся красивейшей девушкой на свете. Линн стала ходить со мной в одну школу, мы часто виделись с ней на переменках, обедали вместе, я показывал ей город, водил в кино - каждый день старался найти повод, чтобы побыть с ней как можно дольше. До неё мне никто так сильно не нравился, я ни с одной девушкой не встречался (мне ведь было всего пятнадцать!), но безошибочно понял, что влюбился по уши. Мне казалось, что Линн испытывает ко мне схожие чувства, и вот как-то раз, гуляя с ней в парке Святого Джеймса, я взял её за руку, и, молясь всем богам мира, поцеловал. Думаешь, она меня оттолкнула? Думаешь, сказала мне, как тебе - Эшли, что я не умею целоваться, или, извинившись, сообщила, что у неё есть парень? Вовсе нет. Она ответила на мой робкий поцелуй, да так, что я потерял голову от счастья. Проводив её в тот вечер домой, я всю ночь не мог сомкнуть глаз: мир казался мне волшебной сказкой, сулившей всё новые и новые увлекательно-сладкие главы. Мы с Линн стали встречаться. Я и до этого писал стишки, но все они были, так сказать, пробами пера и не шли ни в какое сравнение с теми, которые рождались в моей голове после каждого свидания с ней. Я был счастлив безмерно, я стал писать песни, а поскольку уже тогда неплохо играл на гитаре, то не стеснялся исполнять серенады под окном возлюбленной (благо мама в своё время настояла на моём посещении уроков вокала). Нашей романтической любви с песнями, танцами в центре школьного данс-пола, с бесстыдными поцелуями в стенах храма науки на глазах учителей - нашей любви дивился весь район, а мне казалось, что настоящая жизнь и должна быть такой: радостной, светлой, до краёв наполненной любовью.
С Линн мне было очень хорошо. Когда первая эйфория, первые ощущения полёта над землёй остались позади, после чего чувства - по уверениям многих - обычно охладевают, я обнаружил, что Линн стала частью моей жизни - самой приятной и неотъемлемой. Она была тем, без чего я уже не мог обходиться, тёплым родным лучиком, который, несмотря на его постоянное присутствие, я не переставал ценить.
Но было у меня в жизни ещё одно увлечение, которое вдохновляло меня почти так же, как Линн: это был волшебный мир книг Дж. Р.Р. Толкиена. Я уже не помню точно, сколько мне было лет, когда я впервые прочёл “Властелина колец”, знаю одно: я почти сразу стал толкиенистом. Меня впечатляли (да впечатляют и теперь!) все эти эльфы, гномы, хоббиты, короли и наместники, волшебные кольца, мечи, кольчуги и т.д. Это сейчас от моего толкиенизма осталось почти одно название (школа и работа в “МсDonald’s” забирают всё время, а когда я в свободные часы на вечеринках встречаюсь с друзьями, то, как ты уже заметил, Ян, далеко не все из них толкиенисты). Но тогда, два года назад, я был просто-таки помешанным на книгах Толкиена, все мои друзья были под стать мне, мы много времени проводили вместе, играя в сказочных жителей Средиземья и воплощая в жизнь свои героические фантазии. Вот этого-то Линн и не понимала. Сначала она с равнодушием относилась к моему увлечению, потом подшучивала над ним, а после оно её начало просто бесить. “Боже, Винсент, да ты со своими приятелями словно из сумасшедшего дома сбежал, - упрекала она меня. - Посмотри на себя: на кого ты похож? Зачем ты отращиваешь длинные волосы, зачем тебе эти идиотские кольчуги из проволоки, эти игрушечные мечи? Детский сад, честное слово! Ты ведь уже взрослый, тебе скоро исполнится шестнадцать лет! Неужели тебе в кайф изображать какого-то эльфа или фиг там знает кого ещё? Зачем это, объясни мне! Я не понимаю...” Я пытался примирить её со своим увлечением, пытался даже заинтересовать, поближе познакомив со своими друзьями, однако всё было напрасно: Линн назвала нас всех психами и пожелала “скорейшего выздоровления”. Позже, она, правда, извинилась за резкость своих высказываний, но созналась, что всё-таки считает толкиенизм до ужаса бесполезным занятием. Это был первый удар по моим чувствам - как горько, когда для любимого человека твои увлечения выдаются бесполезными! Тогда я ещё не понял, что для неё являлось полезными вещами. Это открылось мне немного позже, уже здесь, в Нью-Йорке.
Мои родители и родители Линн были между собой в хороших отношениях и не имели ничего против того, что их дети дружат (кто знает, может они не воспринимали всерьёз нашу любовь). Как-то раз отцу моей девушки пришла в голову мысль отправить её учиться в частную школу США. Не знаю, зачем он это затеял, но только теперь я всё больше склоняюсь к мысли, что инициатором поездки в Америку была именно Линн: её всегда привлекала эта страна, она верила в то, что только США открывают большие возможности и удовлетворяют все амбиции. А моя Линн была амбициозной девочкой, и мне следовало понять это намного раньше.
Я ещё не успел испугаться предстоящей разлуки с любимой, как мама сказала мне, что ей понравилась идея отца Линн насчёт учёбы его дочери заграницей, и, если я не против, то тоже могу отправиться в Штаты - они с папой подыскали мне хорошую школу. Конечно, я был “не против”, хотя и расстроился немного из-за того, что меня определили в другую школу - не в ту, где предстояло учиться Линн. Не знаю, почему так произошло, но подозреваю, что на первом месте был финансовый вопрос: плата за обучение в школе Линн была на порядок выше платы за обучение в той школе, где должен был учиться я - то есть, в “Leadface”. Но маме безумно хотелось, чтобы её сынок набирался уму-разуму в Штатах (хотя я до сих пор не могу понять, почему), а сынок её был так влюблён, что ему казалось, будто он и дня не сможет прожить вдали от своей девушки, да вдобавок его манила романтическая неизвестность и пьянящий призрак свободы, которым веяло от США, - словом, нерадивый шестнадцатилетний толкиенист (то есть я) оказался в Америке.
Мы с Линн прилетели в Нью-Йорк осенью позапрошлого года, то есть за год до того, как прилетел ты, Ян. Мы оба не очень переживали, что оказались в разных школах: Линн училась в “Intellect country”, а ведь это заведение находится совсем недалеко отсюда, и мы могли видеться с ней каждый день. Итак, на новом месте я снова был счастлив.
Учёба в “Leadface” мне нравилась, я быстро нашёл новых друзей, хотя не забывал переписываться по интернету со старыми. Мои лондонские приятели-толкиенисты были, конечно, не в восторге от моего отъёзда в США, да и мне их не хватало, но что поделать? Я выбрал перемену мест... и, конечно, Линн. Мне кажется, она тогда поняла, что значит для меня больше, чем толкиенистские фантазии, раз я оставил в Лондоне своих друзей-единомышленников и поехал с ней. Но она даже не поблагодарила меня за это. Более того, Линн стала от меня отдаляться.
Конечно, я не сразу это понял, а когда понял, то долго не хотел верить. Она училась в “Intellect country”, по слухам - самой крутой частной школе не только Нью-Йорка, но возможно, и всех Штатов. Естественно, Линн общалась там с некоторыми людьми, жизненные взгляды, цели и возможности которых разительно отличаются от моих, да и от твоих, Ян. Сначала всё было классно. Линн брала меня за руку, смотрела в глаза и говорила: “Меня пригласили на потрясающую вечеринку, Винсент, но без тебя я никуда не пойду”. Естественно, я шёл с ней и сперва мне действительно было интересно: новые знакомства редко кого могут оставить равнодушным. Публика на этих пирушках собиралась самая разная, и каждый мог сбить там себе компашку по душе. В то время я познакомился с действительно очень интересными людьми, за что, не скрою, благодарен своей бывшей девушке. Эти люди сейчас по-прежнему остаются моими друзьями, не смотря на то, что с Линн я уже перестал общаться. Некоторых из них, Ян, ты хорошо знаешь (Джима, например). Однако нужно сказать, что интересными я находил далеко не всех новых знакомых Линн. И что самое печальное, именно с теми людьми, от которых я был совсем не в восторге, моя любимая и стремилась общаться больше всего. Это были дети известных политиков и крупных бизнесменов, разъезжающие на дорогих “тачках” и прожигающие родительские денежки. Конечно, со временем они сами собирались эти денежки зарабатывать, тем более, что для многих из них были уже “подогреты” места. Когда я стал замечать, что Линн неодолимо влечёт к людям подобного рода (в особенности - к парням), мне стало, мягко говоря, неприятно. Но первое время я молчал: я любил её и не хотел верить в то, что она начала отдаляться от меня. И тем не менее это случилось. Линн всё чаще стала проводить свободное от учёбы время с новыми друзьями, “забывая” не то что предложить мне пойти с ней, но даже предупредить меня относительно того, куда она направляется. Когда я спрашивал, где она была, Линн обычно отмахивалась: “Так, пошла с ребятами в парк развлечений. С собой тебя не взяла, потому что тебе с моими приятелями не интересно” Да, на этот счёт она была права: мне не о чём было с ними говорить, но дело было не в этом. Вообще-то, я чувствую себя нормально в любом обществе, потому что, мне кажется, вижу, чего на самом деле стоит тот или иной его субъект, и вижу его цену (взвинченную до небес или же наоборот демпинговую*), которую он предъявляет другим. И вот в зависимости от того, насколько отличается так называемая себестоимость от назначенной человеком цены самому себе, можно строить с ним отношения: где нужно, сбить наценку, а где - её и основательно поднять. Дело сложное, но возможное. Думаю, это получается у меня сейчас - получалось, в принципе, и тогда. Но сложность в общении с новоявленными друзьями (причём, преимущественно дружками, а не подругами) Линн состояла в том, что переоценка у них порой зашкаливала,  и я никоим образом не мог её сбить, не вызвав негодования Линн. Я с ужасом осознал, что моя возлюбленная искренне восхищалась “сливочными” мальчиками, кошельки которых были туго набиты долларами, а умы - спесью.
Я попытался серьёзно поговорить с Линн, но она не захотела меня слушать. Знаешь, Ян, что она мне сказала? “Перестань читать мне нотации о том, кого я должна выбирать себе в друзья, Винсент! Мои приятели - классные люди, они знают, чего хотят от жизни, они думают о будущем, заботятся о своём месте под солнцем... А что умеешь делать ты, кроме как сочинять стишки и песни? Ты что, думаешь этим зарабатывать себе на жизнь? Одумайся! Пора взяться за голову, Винсент, и стать наконец серьёзным” Я был убит наповал её словами, но нашёл в себе силы сказать: “Ты считаешь, что твои друзья серьёзны? Да они просто пускают на ветер родительские деньги и кичатся тем, что эти самые родители у них страшно крутые!” - “А как же мой приятель Стивен Бенкс? - возмутилась Линн. - Он, учась в школе, уже работает менеджером на крупной фирме!” - “... которая *Демпинговая цена - искусственно заниженная цена товара или услуги

принадлежит его отцу, - закончил я за неё. - Родная моя, открой глаза: твои дружки ничего не стоят без своих влиятельных папаш. А я... Да я тоже пойду работать, но ведь для этого нужно сначала выучиться...” - “Вот и учись. А я не хочу ждать, - бросила она мне. - Что из тебя получиться, я ещё не знаю, а мне нужна определённость и уверенность в завтрашнем дне. У моих приятелей она есть. Так что - извини, Винсент”.
Она развернулась и ушла тогда. Я просто, что называется, офигел от её слов. Я не знал, что мне делать. Добрая и отзывчивая любимая на моих глазах превращалась в мелочное существо, которое тянулось к большим деньгам, пренебрегая настоящими чувствами. Она перестала общаться со мной. Вот так просто, ничего не сказав. Когда я приходил к ней в комнату, где она жила, то мне ни разу не удалось застать её одну: всё время с ней рядом кто-то был, и она просила, да нет же, почти требовала от этих людей не покидать комнаты, в то время, как я приходил туда и хотел выяснить наши с ней отношения. Линн изменилась, изменилась настолько, что я не мог поверить, что передо мною девушка, которую я люблю. На вечеринках, где мы оказывались вместе (по чистой случайности, потому что вдвоём уже никуда не ходили), она просто говорила мне “привет”, в лучшем случае - целовала в щёчку, и тут же растворялась в кучке своих “продвинутых” приятелей. Она мило улыбалась им, кокетничала с ними, а когда кто-то из её компании спрашивал обо мне, глупо стоявшем в это время в сторонке, она просто отмахивалась и говорила своим дружкам что-то такое, от чего они все покатывались со смеху, поглядывая в мою сторону. Мне бы подойти к ним и набить морды как следует, но я не делал этого - я был словно одурманен в те дни, и ничего не мог предпринять, хотя и проклинал себя за это. А однажды... Была как раз такая вот как сейчас лунная ночь, и звёзд на небе было очень много... На пирушке, устроенной одной из её новых подружек (сейчас уже сам не помню, как я там оказался) я вышел в сад (подруга эта жила в нехилом особнячке, окружённом большим, ухоженным садом) и увидел, как моя любимая с дикой страстью целуется на травке под деревом со Стивеном Бенксом - одним из самых “видных” её приятелей, отец которого был крупным акционером нескольких компаний. В общем, моя девочка сделала свой выбор, которого я не понимал. Но мне нужно было поговорить с ней. На следующий день (была ужасная погода, дождь лил как из ведра) я встретил Линн после занятий в школе и попросил её уделить мне чуточку внимания. “Дождь идёт, Винсент, - сказала она мне, сжимая ручку зонта. - Я промокну и могу простудиться” - “Можем зайти куда-нибудь, - предложил я. - Разговор будет длинным” - “Мне некогда”, - поджала она губы. - “Линн, я тебе уже не нужен? - в лоб спросил я свою девушку. Она судорожно набрала в лёгкие воздух, но промолчала.  “Линн, - продолжал я. - Ты хочешь прекратить со мной общаться? Я больше тебе не интересен? Если да, то, может, ты хоть объяснишь мне причину? Может, я сделал что-то не так? Или я чем-то обидел тебя, хотя, если честно, не могу понять, чем именно - в последнее время своим поведением унижаешь меня ты. Скажи мне, Линн, что с тобой происходит? Тебя словно подменили, ты как-будто становишься мне чужой!» - “Так и есть, - вздохнула она, и голос её дрогнул. - Ты прости меня, Винсент, что я не сказала тебе об этом раньше, но мы со Стивеном Бенксом встречаемся” - “Как давно?” - безжизненным голосом спросил я. “Уже четыре месяца, - она опустила глаза.  “Ты его любишь? - я задал этот вопрос, заранее зная, что Линн не ответит на него утвердительно: не настолько она ещё потеряла совесть, чтобы врать. “Он мне очень нравится. Прости, Винсент, но с ним я могу вести такую жизнь, о которой всегда мечтала: он водит меня ужинать в хорошие рестораны, дарит мне такие замечательные вещи, он показывал мне дом, который купил ему его отец... Словом, я думаю, Стивен и есть тем золотым мальчиком, которого мне всегда хотелось встретить, который - я верила! - придёт и даст мне всё, чего я хочу, защитит от всех возможных проблем, так как у него стабильное настоящее и блестящее будущее: с ним я могу быть уверена в завтрашнем дне. А с тобой... с тобой нам не нужно больше видеться: я боюсь, что Стивен может приревновать меня, и я его потеряю. Прости, что так получилось, Винсент. Я, конечно, виновата перед тобой... Но, видишь, я не та, кто тебе нужен, я совсем не возвышенная и романтичная девчонка, я меркантильная, расчетливая... Я не нужна тебе. Мы не нужны друг другу. Прости. Спасибо за всё хорошее, что было у нас, спасибо за бесконечные стихи, которые ты мне писал, но я их не заслужила. Извини - нам нужно прощаться” Я, растоптанный и обманутый в своих последних надеждах, ждал - ты представляешь себе, Ян, этот идиотизм? - что она поцелует меня на прощанье, но она не сделала этого - только сжала мою руку и исчезла в дождливо-туманной завесе. Это было в июне прошлого года. С тех пор я один. Никто из девчонок не западает мне в душу так, как некогда запала Линн. Я пробовал уже неоднократно завязывать новые отношения: ничего не получалось. Я извинялся перед девушками за несбывшиеся мои и их надежды, и надеюсь, что они меня понимали, потому что я не хочу делать их несчастными из-за того, в чём они не виноваты. Я лучше сам буду мучиться, чем добавлю к своим страданиям страдания другого человека. Вот и вся моя грустная история. Уже восемь месяцев я - без Линн, и не написал почти ни одной новой песни, ни одного стихотворения, однако не переживаю из-за этого: старых сочинений у меня до фига и больше.
 - А песня о брошенной собаке? - напомнил Ян. - Ты пел её в тот вечер, когда мы познакомились. В ней идёт речь о дождливой погоде... Такой же, как в тот день, когда Линн простилась с тобой?
 - Естественно. Как-то в сентябре у нас здесь шёл такой сумасшедший ливень, а я как раз возвращался поздно вечером с работы (в “McDonald’s” я устроился в конце июля). И на тротуаре наткнулся на бездомную, совершенно несчастную - я видел это по её глазам! - собаку. Господи, знал бы ты, Ян, как мне стало её жаль! Может, от того, что она напомнила мне себя самого в минуту расставанья с Линн. Увы, я ничего не мог сделать для бедной псины - поселить её с собой в “Leadface” мне бы никто не разрешил, поэтому я только купил ей хот-дог и пошёл своей дорогой. Боже мой, от какой невыразимой тоски разрывалось моё сердце при воспоминании о бедной собачке! На следующий день я пришёл на то место, где увидел её (хотел покормить), но собаки уже не было. Я никогда больше её не встретил - мне осталось написать только песню о ней. Кстати, она относительно новая - я написал её этой осенью.
 - Потрясающая вышла вещь, - восхищённо сказал Ян. - Только очень грустная.
 - Какая жизнь, такие и песни, - печально улыбнулся Винсент. - Хотя, если честно, то в жизни есть очень даже много положительных моментов - не только чернуха... Но мне интересно, Ян, твоё мнение о том, что я тебе здесь рассказал?
 - Думаю, что твоя Линн - дура. И, надеюсь, что не получу за это удар в челюсть.
 - Не получишь. Хотя я очень любил Линн. Да, любил, - вздохнул Эванс. - Мне кажется... я до сих пор испытываю к ней это чувство. Сейчас от него, конечно, почти не больно, но... Вот здесь, в груди, осталось что-то. И, боюсь, осталось уже навсегда. Знаешь, когда я приехал к родителям на Рождество в этом году, то столкнулся в супермаркете с Линн - она, как оказалось, тоже приехала в Лондон на каникулы. Мы с ней кивнули друг другу и... ничего, разошлись каждый своей дорогой. Но одного взгляда на неё было достаточно, чтобы моё сердце снова заныло от тупой боли. Выходит, я всё ещё люблю Линн. Наверно, Шекспир сказал правду: “Схватить старайся новую заразу, и прежняя не вспомнится ни разу”. Но нет уж, премного благодарен: зараз мне больше не нужно, я лучше буду один. 
 -  Не расстраивайся, - похлопал Ян друга по плечу. - Я думаю, что ты скоро встретишь девчонку, которая полюбит тебя по-настоящему, - улыбнулся Ян. - Она залечит твои раны, и ты будешь счастлив с ней. Свет не сошёлся клином на твоей Линн, она была твоей первой любовью, но первая любовь от того так и называется, что после неё приходят новые чувства. Тебе только семнадцать лет, Винсент, пройдет совсем немного времени - и всё наладится. Хотя ты, возможно, и не поверишь мне - скажешь, что я говорю избитые фразы.
 - Избитые, но они правдивы. Я знаю, что когда-нибудь всё изменится, но не знаю, когда это будет. Я не хочу сейчас влюбляться и к кому-то привязываться: боюсь, что мне опять сделают больно. Мне хорошо и одному, и все друзья знают это и не пытаются меня ни с кем свести - я терпеть не могу сватовства!
 - И все... все наши друзья знают, как с тобой поступила Линн? - тихо спросил Ян.
 - Я им, конечно, не исповедовался, но они, естественно, помнят увлечённость моей Линн богатыми дружками, помнят не делающее ей чести поведение на вечеринках; ну и, думаю, друзья заметили тогда и сейчас отмечают моё одиночество и скрытое страдание, хотя ни о чём не спрашивают.
Винсент замолчал, и Ян не говорил больше не слова. Его потрясла история любви Винсента - его друга и замечательного во всех отношениях человека. Просто в голове не укладывалось, как Линн могла его на кого-то променять. До чего странные существа эти девчонки, невозможно понять, чего же им хочется на самом деле! Как можно долгое время быть с человеком, а потом просто взять и вычеркнуть его из своей жизни? Как можно пойти на такое? “Да я прямо протрезвел от откровений Винсента, - улыбнулся в душе Ян. -  Меня уже не тошнит и мысли стали совсем ясные. Бедный мой друг, я и не подозревал, как он страдал! Да и сейчас, очевидно, временами ему бывает грустно. Мой неудачный опыт с Эшли - сущий пустяк по сравнению с его драмой. Ну да ничего. Думаю, он когда-то встретит девчонку своей мечты, которую полюбит так же, как Линн, но которая и его будет любить. Хоть бы поскорее он её встретил! И не только он - да и я тоже... тоже встретил бы девушку, в которую мог влюбиться по уши, и которая ответила бы мне тем же. Да вот возможно ли это? Думаю, да, иначе как же тогда люди создают семьи?”
 - Винсент, по-моему, нам пора возвращаться в “Leadface”, - обратился Ян к другу. - Мы уже достаточно освежились, и даже более того: не знаю, как ты, а я уже начинаю промерзать...
 - Да, конечно, нам нужно идти, - Винсент поднялся с парковой скамьи.- Прости, что мой рассказ получился столь длинным.
 - Всё нормально. Он и должен был таким быть. Я рад, что ты рассказал мне о Линн - надеюсь, тебе тоже несколько полегчало от того, что ты выговорился.
Винсент улыбнулся в знак согласия, и друзья бодрой походкой (которая, всё же, Яну давалась несколько труднее, чем Винсенту) поспешили в автобусной остановке, чтобы  побыстрее добраться до “Leadface”.   
      
Глава 9
Вelle
В школе “Leadface” французский язык преподавал экс-парижанин мсье Дюкре. Таким образом, дирекция стремилась привить своим ученикам не только знание грамматики и обширный словарный запас, но и правильное произношение французского языка. Цель, понятное дело, была благородной, да вот школьники вряд ли отдавали себе в этом отчёт, поскольку строгость и требовательность мсье Дюкре существенно урезала их свободное время, вынуждая лишний раз прикладываться к учебнику с надписью “Francaise”. Ян, как и все нормальные люди, так же не любил сам процесс учёбы, но отлично понимал смысл старой как мир поговорки: “Тяжело в ученье - легко в бою”. В Украине, в математическом лицее, который он посещал до отъезда в США, учиться было действительно трудно, он утомлялся, но изо всех сил старался быть лучшим учеником - и это у него получалось. Здесь, в Нью-Йорке, особого старания ему не понадобилось: он и так был лучшим, справляясь со всем левой задней - нагрузка в американской школе не шла ни в какое сравнение с той, к которой он привык в Украине. Было несколько предметов, учителя которых попортили ему нервы (“художница” миссис Брумм, например), но французский язык вместе с его преподавателем к таковым не относился. Наоборот: на уроках мсье Дюкре Яну было довольно-таки интересно, и он бы даже мог позволить себе расслабиться, если бы не постоянные одёргивания одноклассников, молящих о скорой лингвистической помощи.
В этот день нужно было перевести текст с французского на английский, и мсье Дюкре предупредил, что будет спрашивать в первую очередь тех учеников, которые получили  оценку “неудовлетворительно” на прошлом занятии. В числе “счастливчиков” оказался и Честер Харви. Он пристроился за партой, размещавшейся позади той, за которой сидел Романов, и то и дело дёргал его за тенниску:
 - Эй, Ян, помоги!..  Что значит слово “Les oiseaux”?
 - “Птицы”, - бросил через плечо Ян, пытаясь сосредоточиться на тексте.
 - А cлово “la nuit”?
 - “Ночь”!
 - А “le soleil”?
 - “Солнце”, - Ян с сердитым выражением лица повернулся к Харви. - Пора наконец запомнить эти существительные, Честер! Мы же их уже фиг знает когда выучили!
Харви пропустил мимо ушей замечание Яна, тут же спросив:
 - Как звучит всё предложение в переводе на английский?
 - А ты догадаться не можешь? - вскинул брови Ян.
 - Нет, - просто ответил Харви.
“Значит, ты дегенерат, - подумал Ян и уже собрался было сказать Честеру вслух о своём заключении, но внезапно дверь класса отворилась, и на пороге возник директор “Leadface” - мистер Уолтер.
 - Добрый день, ребята, - обратился он к школьникам. -  Извините, что отвлекаю вас от занятий, но это ненадолго, уверяю. Я хочу представить вам новую одноклассницу.
В этот момент в дверях показалась, смущаясь и робко улыбаясь,  хорошенькая девушка. Её длинные белокурые волосы мягкими прядями спадали на плечи, щеки пылали румянцем стеснения, а большие голубые глаза взволнованно блестели. Среди парней лёгкой волной прокатился восхищённый шёпот; девочки же молча поджали губы.
 - Познакомьтесь, это - Кэссиди Дуглас, - представил новенькую мистер Уолтер. - Теперь она будет учиться вместе с вами.
 - Bonjour, mademoiselle*, -  поприветствовал девушку мсье Дюкре. - У нас сейчас проходит урок французского языка. Вы ведь знакомы с французским, n’est-se-pas?**
 - Oh, oui***, -  робко улыбнулась она и опустила глаза.
 - Ну, Кэссиди, присаживайся за какую-нибудь из парт и, надеюсь, в скором времени мсье Дюкре будет приятно удивлён твоими знаниями французского. *Bonjour, mademoiselle - Здравствуйте, мадемуазель (фр._)
 **n’est-se-pas? - не так ли? (фр.)
*** Oh, oui - о, да (фр.)

А мне нужно идти. Всего хорошего, ребята.
Когда входная дверь за ним закрылась, новая ученица подняла глаза от пола, стараясь высмотреть себе свободное место.
 - Садись возле меня, детка, - расплылся в улыбке Честер, предварительно бесстыдным взором прогулявшись по телу девушки.
Она испуганно посмотрела на его нагловатую ухмылку и отвела глаза.
 - Эй, красавица, чего стесняешься? - не унимался Честер. - Я хочу, чтобы ты села рядом со мной!
 - Вам, мсье Харви, как я вижу, понравилась мадемуазель Дуглас? - озорно улыбнулся Дюкре. - Вот и скажите ей об этом по-французски!
Харви скорчил недовольную гримасу: он и по-английски то был не
силён в проявлении чувств - где уж ему браться за это дело по-французски!
Но Дюкре не унимался:
 - Ну же, мсье Харви: Вы назвали мадемуазель Дуглас красавицей. Как это сказать по-французски?
Честер сосредоточенно сдвинул брови.
 - Belle!..Belle!.. - зашептали со всех концов классного кабинета ученики.
 - Belle, - громким эхом повторил Честер.
Дюкре нахмурился:
 - Мсье Харви, у нас здесь не курсы попугаев! Я прошу Вас сказать мадемуазель Дуглас о том, что она Вам нравится. Сказать по-французски.
 - Cessez, - вспыхнула от смущения новенькая. - Je vous en conjure...****
- С’est bien*****, - вздохнул Дюкре, бросив взгляд на новенькую. - Не будем заставлять мадемуазель краснеть за мсье Харви. Однако это непростительно, мсье Честер, что Вы не знаете таких простых вещей. У Вас очень много шансов получить плохую отметку за этот урок. Присаживайтесь.
Последнее его слово относилось как к Честеру, так и к Кэссиди. Девушка, прижимая к груди книги, прошла по ряду и устроилась на одной из пустовавших задних парт. Щёки её пылали - было понятно, что она не любила находиться в центре внимания.
Ян, как и все остальные, проводил её взглядом. “Какая хорошенькая, -
промелькнуло у него в голове. - В “Leadface” и нет таких симпатяжек, как эта. Хорошо, что она теперь будет учиться у нас”.
Он отвернулся и больше уже не вспоминал о новенькой до окончания урока.
                *   *   *
Кэссиди Дуглас стала прилежной ученицей “Leadface”. Она была толковой и неленивой девочкой, усидчивой, да вот только очень тихой, не любившей привлекать к себе внимание. Если она знала ответ на вопрос, задаваемый преподавателем “на засыпку”, то предпочитала молчать. Почему это происходило? Возможно,  она не хотела, чтобы её считали выскочкой, **** Cessez… Je vous en conjure...Перестаньте. Я вас умоляю... (фр)
*****- С’est bien – Хорошо (фр.) 

может, по какой-то другой причине - этого никто не знал, потому что на такие темы с ней никто не говорил. Парни, все поголовно приводимые в восторг её смазливым личиком и точёной фигуркой, лишь откровенно заигрывали с ней (что заставляло Кэссиди краснеть до корней волос и ещё больше замыкаться в себе), а одноклассницы, замечая повышенное внимание к ней со стороны мальчишек, объявили ей молчаливый бойкот, и даже не упускали случая публично её высмеять. При этом Кэссиди никогда не пыталась даже постоять за себя и осадить стервозных девчонок - она всегда молчала. Защитить её от нападок было некому: парни не воспринимали всерьёз “уколы” Кэссиди одноклассницами, а многие ребята, отчаявшись привлечь её внимание, сами стали дразнить Кэссиди “недотрогой” и “отморозком”.  Ян, естественно, не участвовал в травле девушки, однако и не заступался за неё. Поддаваясь несправедливому, но сильному стадному чувству, он сам стал со слегка презрительной жалостью смотреть на Кэссиди, которая сжималась от смущения на задней парте и боялась лишний раз поднять взор. Боялась, и потому не видела, что Ян при каждом удобном случае обращал к ней свои глаза. Он смотрел на неё и думал: “Отчего у девчонки такие проблемы, почему она настолько замкнута? Ведь красавица же, умница, одёжка на ней - что надо! В чём же дело?” Когда он поделился своими мыслями с Винсентом, тот грустно усмехнулся: “Ты сам отвечаешь на свои вопросы, Ян. Раз новенькая -  красавица и умница, то всё дело как раз в этом. Ей просто завидуют. Завидуют и пытаются понизить её самооценку. Но, судя по твоим рассказам, особо стараться твоим одноклассничкам не приходится: девушка и так довольно закомплексована, а они с радостью подливают ещё масла в огонь. Вот сволочи! Ненавижу таких людей. Ты-то, Ян, надеюсь, не позволяешь им доставать эту... как её, Кэссиди?” И тут Ян пристыжено опустил голову и покраснел, как репа. “В чём дело? - спросил Винсент, но через миг уже всё понял сам.- Ясненько. Ты не хочешь выпендриваться, заступаясь за неё, не так ли? Что молчишь? Думаешь, я не оказывался в подобной ситуации? Десятки раз. Коллективное насмешничество над белой вороной - это одна из самых распространенных моделей отношений между людьми. И очень редко кто-нибудь из коллектива идёт напролом стадному чувству, вступаясь за слабого, - боится, что и его постигнет участь белой вороны. Часто боится обоснованно. Но оставаться в стороне всё равно нельзя. Это неправильно - сохранять свою репутацию за счёт унижения кого-то другого. Бедная девочка! - ей очень тяжело проводить всё своё время с людьми, которые её не ценят. Вернее, наоборот: ценят настолько, что пытаются её (да и самих себя!) убедить в обратном” - “Винсент, - виновато проговорил Ян. - Я знаю, что неправильно оставаться в тени, но... если я буду постоянно за неё заступаться, то все скажут... все будут болтать, что я в неё втрескался!” - “Да, уважительная причина, ничего не скажешь, - притворно серьёзно сдвинув брови, закивал головой Винсент, но тут же ухмыльнулся: - Неужели это так страшно: быть влюблённым в красивую девушку, отлично зная при этом, что при её скромности она уж точно не пошлёт тебя в далёкие дали?” - “Нет, не страшно, - сказал Ян. - Просто...” - “Я понимаю: она хоть и красивая, но тебе не нравится, и ты не видишь смысла стоять за неё горой перед одноклассниками. “Что я от этого выиграю?” - думаешь ты...” - “А, действительно, что? - Ян вопросительно посмотрел на Винсента. - С какой стати мне портить отношения с одноклассниками ради неё?” - “Ты так ценишь своих одноклассников? Что, забыл, как они едва не превратили тебя в посмешище из-за того, что ты не умел целоваться? Ты забыл это, или наоборот слишком хорошо помнишь?” Ян из пунцового в одно мгновение стал мертвенно бледным. “Не забыл, - глухо отозвался он.  - И снова не хочу стать предметом насмешек из-за...” - “Вот где собака зарыта, вот он - корень! Этот корень общий у большинства из тех, кто попадает в подобную ситуацию. Но, Ян, оставаться посторонним наблюдателем - нехорошо, тем более, что тебя никто не посылает сражаться с Голиафом. Кого ты боишься - горстки девчонок, которые всего-навсего лишь обзавидовались новенькой? Закомплексованных парней, которые, получив отказ или нулевую реакцию на ухаживания, принимаются унижать объект своего желания? Тебя же никто не просит взять Кэссиди за руку, вывести её на середину класса и во всеуслышание заявить: “Она - моя протеже, и если кто-нибудь осмелится обидеть её или словом, или делом, отныне будет иметь дело со мной!” Этого делать не нужно! Просто при следующем случае было бы неплохо дать понять обидчику, что он ведёт себя неправильно” - “Слушай, а с чего это ты мне советы даёшь, а? - взмылился Ян.- Почему ты решил, что можешь диктовать мне, как я должен себя вести? Ты отступаешься от собственного правила не учить других жизни! Если тебе так жаль эту закомплексованную дурочку - пожалуйста, приходи во время перерыва в наш класс и набей морды всем, от кого услышишь обидные слова в её адрес!” Винсент, прищурив глаза, какое-то мгновение смотрел на Яна, а потом со вздохом сказал: “Что ж, возможно, в ближайшее время я так и сделаю. В отношении себя ты прав: я не имею права диктовать тебе стратегию и тактику твоего поведения - поступай, как знаешь. Тебе виднее. Только смотри, чтобы совесть тебя не замучила: это самое главное - научишься договариваться с совестью, и тогда тебе всё будет ни по чём” - “Послушать твои реплики, так я просто обязан заступаться за Кэссиди! С чего, по какой причине?” - “Ты никому ничем не обязан. Никому, кроме себя” - “Да она же мне не сестра, и не моя девчонка, что я должен за неё...” - “Ты не должен. Но ты можешь это сделать. Если захочешь” - “А не хочу. Ясно?! Я не супер-герой, не Робин Гуд...”
На этом разговор их и окончился. Винсент больше ничего не стал говорить Яну, так как понимал, что вспыльчивость и озлоблённость друга объяснялась тем, что у него в душе происходила борьба между трусливостью и справедливостью. И Эвансу хотелось верить, что последняя всё же победит.
Однажды после урока изобразительного искусства Кэссиди старательно дорисовывала акварелью пейзаж. Вдохновлённая похвалой “монстра в юбке” - миссис Брумм, - девушка аккуратно выводила кисточкой последние штрихи на рисунке. Её лицо выражало заинтересованность и сосредоточенность, она ничего не замечала вокруг. В это время небезызвестная Эшли Ленардс подошла к её парте с каким-то вопросом. При этом она наклонилась к Кэссиди и так резко отставила стакан с окрашенной водой, что половина содержимого его расплескалась на рисунок, безнадёжно его испортив.
 - Извини, - безжалостным тоном сказала Ленардс.
На глазах у Кэссиди выступили слёзы. Она посмотрела на Эшли и срывающимся голосом спросила:
 - Зачем нужно было двигать стакан?
 - Уже ревёшь? - усмехнулась Эшли. - Вот плакса! Это же всего-навсего какой-то несчастный рисунок...
 - Но, Эшли, я рисовала его целый урок...
 - Зачем? Хотела, что бы эта дура миссис Брумм  опять тебя похвалила? На фиг тебе это нужно? Нравится у преподавателей в любимчиках ходить, да?
 - Да причём здесь это? Я вовсе не...
 - Рот закрой! - всем своим видом выражая превосходство, сказала Эшли. - Тебя никто не просит оправдываться. И реветь, и губы надувать тоже не надо...
 - Эшли, зачем ты на меня напускаешься? - воскликнула Кэссиди. - Зачем цепляешься ко мне? Что я тебе сделала?
 - Ха! Вы слышали: я к ней цепляюсь! Дура ты!
 - Эшли, я тебе ничего не сделала, это ты испортила мой рисунок...
 - Ну пойди, нажалуйся на меня мистеру Уолтеру! Иди, ябедничай!
Кэссиди сжала губы, и, опустив глаза, принялась салфетками убирать лужу со своей парты. Из-под длинных ресниц её струились слёзы.
 - Никуда не идёшь? Боишься? - не унималась Эшли.
Кэссиди, не обращая на неё внимания, скомкала то, что ещё недавно было её рисунком, и пошла по направлению к мусорному ведёрку.
 - Ой-ой-ой, она уже даже не удосуживает меня ответом, - ухмыльнулась Эшли. - Подумаешь, принцесса! А где же твой принц? Где ты надеешься его встретить?
 - Боже, а при чём здесь это? - прошептала Кэссиди, и в этот момент почувствовала чью-то руку на своей талии. Подняв глаза, она увидела возвышающегося над собой Честера
- Принца тебе, киска, встречать уже не надо, - усмехнулся во весь рот Харви. - Вот он я - твой принц!
Он попытался прижать её к себе, но Кэссиди с силой оттолкнула его.
 - Поосторожней с ней, Честер, - приторно-сладким голосом сказала Эшли. - Наша Кэссиди боится мальчиков, как огня. Эй, Дуглас, сознайся: у тебя же ещё не было мальчика, правда?
И без того пунцовая Кэссиди вспыхнула ещё больше. Она принялась затравленно озираться по углам, не зная, что ей предпринять.
 - Мисс Недотрога! - воскликнула Эшли.
 - Эй ты, маленькая сучка, закрой рот! - внезапно звонко прозвучавший голос Яна погрузил классную аудиторию в абсолютную тишину. Сам обладатель голоса, встав из-за парты, решительно приблизился к Эшли.
 - Зачем ты к прицепилась к девчонке? Что она тебе сделала, что ты ей проходу не даешь?
 - Ой, обозвался защитник униженных и оскорблённых, - съехидничала Эшли. - Рыцарем себя возомнил, да?
 - А ты себя кем возомнила? - невинные голубые глаза Яна теперь метали молнии. - Ведёшь себя, как идиотка! Тебе делать нечего? Уроками займись, а то при такой успеваемости, какая за тобой закрепилась, тебя очень скоро попрут вон из школы.
Эшли смотрела на него разгневанно-удивлёнными глазами.
 - Что с тобой, Ангел? - спросила она. - С чего это ты решил выдвинуться на передний план?
 - Чтоб тебя задвинуть на место, ясно?
 - Что?.. Да ты придурок!
 - Считай меня кем хочешь - твое мнение принадлежит к мнению тех людей, которые мне абсолютно безразличны.
 - Да? - она хитро прищурила глаза. - А когда-то всё было иначе... Помнишь, как не так давно ты заглядывал мне в рот, мечтая перехватить благосклонное словцо в свой адрес и мой влюблённый взгляд?
Ни один мускул не дрогнул на лице Яна. Он только с ещё большим презрением посмотрел ей в глаза и тихо прошептал, так, чтобы только она слышала:
 - Я был дураком.
 - А теперь поумнел? - нисколько не понижая голоса спросила Эшли. - Ты стал ещё большим придурком, чем был, Ангел. И Кэссиди такая же ненормальная... Поэтому ты за неё и вступаешься.
 - Я вступаюсь за неё потому, что ты её дразнишь, придираешься к ней без каких либо причин.
 - Причина одна: она дура.
 - Рот закрой! - закричал Ян, приблизив к ней своё лицо. - Не то я сам помогу тебе это сделать!
Все ученики, застыв во всеобщем молчании, наблюдали за разворачивающейся сценой - даже Честер, сжимавший уже ставшую безвольной руку Кэссиди.
 - Ты намекаешь на то, что врежешь мне, если я не прекращу дразнить Кэссиди? - с вызовом спросила она. - Очень я тебя боюсь, Ангел. Ты - мямля, Ян, и это всем известно. И Кэссиди твоя такая же. Вы оба ...
 - Эшли, я тебя предупреждаю. Мой отец с самого детства втолковывал мне, что я не должен подымать руку на женщину, но если ты сейчас не замолчишь,  то я отступлюсь от этого правила...
 - Отступишься? Да ты трус, Ян! Ты никогда даже мухи пальцем не тронешь!..
 - Ты не муха. Ты - таракан, которого мне хочется раздавить.
Эшли с размаху залепила ему пощёчину, но тут же сама повалилась на пол от оплеухи Яна. Аудитория в один голос ахнула.
Не подымаясь с пола, Ленардс зарыдала. Она прижала руку к щеке и просто-таки заливалась плачем. Ян испуганно посмотрел на неё. Неужели он настолько сильно её ударил? Да ведь ему просто хотелось, чтобы она замолчала, чтобы прекратила бросаться на Кэссиди и на него. Эшли ведь просто больная на голову, психованная задира, которую никак нельзя приструнить. Он не собирался её бить, но она как-будто нарочно пыталась его спровоцировать на это. И у неё получилось. Своей идиотской пощёчиной Эшли переполнила чашу его терпения. И всё равно Ян чувствовал, что она не могла упасть от его оплеухи. Вот если бы ей врезал здоровяк Честер, тогда другое дело. Но Ян... Он ведь был обычным парнем невысокого роста... Почему же она сидит и плачет? Может просто симулирует? Перед кем?
В следующее мгновение ответ на последний вопрос нашёлся сам собой. В класс зашёл преподаватель истории мистер Зиринг  и, увидев рыдающую на полу Эшли, тут же подбежал к ней.
 - Деточка, что случилось, почему ты плачешь?
 - Ян... Ян меня ударил, - она закрывала лицо руками. - У меня теперь будет синяк на челюсти...
 - Ян? Ян ударил? - мистер Зиринг в изумлении посмотрел на бледного как смерть Романова. Неужели этот ангелоподобный юноша, без сомнения, лучший ученик в “Leadface” и всеобщий пример для подражания, - неужели он осмелился поднять руку на девушку?
 - Это правда, Ян? - строго спросил мистер Зиринг. - Ты ударил Эшли, или она говорит неправду?
Тишина не прекращалась: теперь все с замиранием сердца ждали, что же скажет Ян.
Романов посмотрел прямо в глаза мистеру Зирингу и промолвил:
 - Да, я ударил её.
  Мистер Зиринг удивлённо открыл рот, перевёл взор на всхлипывающую Эшли, а затем снова посмотрел на Яна.
 - Я не буду тебя спрашивать, Романов, за что ты ударил Эшли - этот вопрос не имеет смысла, потому как мужчине непростительно подымать руку на женщину, ведь она физически слабее его. Поэтому, Ян, я хочу, чтобы ты сейчас же пошёл в кабинет мистера Уолтера и признался в совершённом поступке. Пусть он решает, как тебя наказать.
  Ян, не сопротивляясь и не оправдываясь, молча вышел из классного кабинета.  Мистер Зиринг помог  Эшли подняться на ноги и усадил её за парту.
 - Деточка, может, ты всё-таки сходишь к врачу, пусть он осмотрит твою щеку, а?
Ленардс, всхлипывая, замотала головой:
 - Не хочу! Я боюсь.
 - Чего?
 - А вдруг там что-то страшное? Вдруг Ян мне челюсть сломал?
 - Ты врёшь! - воскликнула внезапно осмелевшая Кэссиди. - Если бы он сломал тебе челюсть, ты бы не смогла говорить. К тому же ты первая его ударила... Он просто дал тебе сдачи!
 - Я - девушка, меня нельзя бить! - закричала Эшли.
 - Ты - сволочь, а не девушка, - дрожащим голосом сказала Кэссиди. - Он ещё мало тебе врезал!
  Все ахнули: тихоня Кэссиди обозвала Эшли сволочью! Ленардс с ненавистью посмотрела на одноклассницу:
 - Ах ты, чучело безмозглое, хочешь нарваться, да?
Она вскочила из-за парты и бросилась на Кэссиди с явным намерением толкнуть или даже ударить девушку, но железная рука Честера остановила её.
 - Потише, Ленардс, - процедил сквозь зубы Харви. - Иначе после моего удара оплеуха Яна покажется тебе нежным поглаживанием...
 - Прекратите, довольно! - вмешался мистер Зиринг. - Не то все сейчас отправитесь к директору вслед за Яном! Эшли, живо в медпункт, остальные - по местам! Начнём урок.

                Глава 10
                Рыцарь со шваброй
После окончания занятий, Ян Романов, вытирая рукой пот со лба, с усердием мыл пол в одной из школьных уборных “Leadface”. Такое наказание определил ему директор, слегка офигевший от признания Романова в том, что он поднял руку на Эшли Ленардс. В голове у мистера Уолтера не укладывалось, как всеобщий любимчик Ян мог совершить такой поступок. Директор, в отличие от мистера Зиринга, пытался выяснить причины, побудившие Яна ударить девушку, прекрасно понимая, что от таких парней, как Романов, просто так в челюсть не получают. Мистер Уолтер подозревал, что виноватой была как раз Эшли, однако Ян ничего не захотел ему говорить. “Вы что, думаете, что я буду оправдываться? - раздражённо спросил он. - Мне это не нужно. Наказывайте меня как хотите: я сделаю всё, что Вы мне скажете” - “Но мне надо знать, из-за чего всё произошло...” - попытался продолжить разговор директор, но Ян перебил его: “Хотите знать - спросите у свидетелей. В классе двадцать человек, и все, слава Богу, не слепые и не глухие. Пусть они Вам расскажут” Мистер Уолтер понял, что ему не удастся вызвать Яна на откровенный разговор, а наказывать примерного ученика ему вовсе не хотелось. Но долг требовал ответственности за проступок от любого школьника, будь то известный шалопай, или пай-мальчик, попавшийся в первый раз, к тому же упрямство и нежелание Яна объяснять ситуацию принуждали мистера Уолтера наказать Романова так же, как и любого другого, кто мог бы оказаться на его месте. Словом, мистер Уолтер торжественно вручил Яну ведро и швабру и направил его в школьную уборную. “Надеюсь, это наказание повлияет на то, чтобы в дальнейшем ты больше не совершал подобных проступков” - почти миролюбиво заключил директор. “Не надейтесь» - подумал про себя Ян, но вслух этого, конечно не сказал.
Сейчас он с полным отсутствием какого-либо чувства брезгливости отжимал тряпку над умывальником. Его действия были машинальными, его мысли витали далеко от вовсе не романтичной белокафельной реальности, которая его окружала. Ян размышлял над тем, что же сегодня произошло в их классе и над своей ролью во всём этом. Он заступился за Кэссиди Дуглас...  Он не позволил дурочке Эшли её оскорблять... Как, почему это случилось? Только потому, что на него повлиял разговор с Винсентом? Да, конечно, после слов друга Яну стало стыдно, что он, парень, не может вступиться за девчонку, которую обижают одноклассники. Любой бы на его месте стыдился. Но не у любого хватит смелости публично защищать обиженного от всеобщих нападок. Правда, сегодня на Кэссиди, кроме Эшли, никто не нападал... А изменилась бы ситуация, если бы не одна Эшли набросилась на неё сегодня? Случись это, стал бы он тогда защищать Кэссиди? И зачем он вообще вступился за неё, неужели только внимая долгу согласно нравоучений Винсента Эванса? Ян не стал себе лгать: Винсент разбудил его совесть, но... Было ещё что-то. Он почувствовал это в тот момент, когда Эшли, словно фурия, блеснула своими чёрными глазами и выкрикнула в лицо расстроенной Кэссиди: “Закрой рот!” Он поднял тогда взор, посмотрел на Дуглас, на её испуганные, затравленные голубые глаза, на её взволнованное лицо, как бы вопрошающее: “За что?..”, и ему вдруг стало её невыносимо жаль, но жаль не как невзрачное, забитое и закомплексованное существо, а как хрупкое и нежное создание, столкнувшееся с несправедливостью, как трепетную лань, преследуемую злой гончей. При одном взгляде на Кэссиди, хорошенькую, застывшую, взволнованную, в сердце Яна вспыхнуло что-то, вспыхнуло яркой искрой, которая молнией пронзила и мозг; эта искра тут же погасла, однако успела зажечь в его сердце слабый, но мягкий, тёплый огонь, который вовсе не спешил затухать. Ян сам был несказанно удивлён тому новому ощущению, появившемуся у него в груди, тому пламени, которое там разгоралось. На мгновение он утратил ощущение реальности, он словно потихоньку плавился в странном огне у себя внутри, он пытался понять, что с ним происходит, но разумом не мог постичь этого. Руки Честера, прижавшие к себе Кэссиди, вернули его к реальности. Как может этот грубиян, эта горилла прикасаться к прекрасному цветку? Ян хотел что-то сказать, что-то выкрикнуть, что-то сделать, чтобы запретить Харви обнимать Кэссиди, но у него почему-то перехватило дыхание, он только, как рыба, хватал ртом воздух. Однако следующая фраза Эшли, со всей своей язвительностью обращённая к Кэссиди “Эй, Дуглас, сознайся: у тебя же ещё не было мальчика, правда?.. Мисс Недотрога!” моментально привела Яна в чувство. Эта стервочка Ленардс пытается оскорбить Кэссиди её невинностью, как когда-то делала это с ним самим! Ему-то на помощь пришёл Винсент, а кто поможет Кэссиди? Кто защитит её от этой сволочи, которая пытается самоутвердиться за чужой счёт? Он не хотел, не мог допустить, чтобы белокурый ангел страдал так же, как некогда страдал он. Не бывать этому! Вот тогда он и вышел из тени, назвав Эшли сучкой и приказав ей замолчать. А вскоре их взаимные оскорбления переросли в драку. “Да уж, папа убил бы меня на месте, узнав, что я ударил девчонку. Господи, я надеюсь, мистер Уолтер не уведомит его о том, чем я успел отличиться! Но ведь как иначе я мог заставить её заткнуть рот? Будь она нормальной девчонкой, я бы ни за что не позволил себе поднять на неё руку. Но ведь она же придурковатая истеричка, больная на голову!.. Ей бы смирительную рубашку - и прямиком в сумасшедший дом... Как можно допускать её в коллектив к нормальным людям? Вместо одного психа в классе скоро будет двадцать! Да, я виноват в том, что врезал ей, но... если б я этого не сделал, что тогда? К тому же, мне кажется, она нарочно разрыдалась, чтобы все повелись на то, что я со всей дури двинул ей в челюсть. Как она рыдала перед мистером Зирингом, изображая жертву... Актриса хренова! Да её прибить надо, не то что по роже заехать...”
Он с остервенением принялся натирать кафель на полу уборной, как-будто вместо тряпки, накрученной на швабру, была сама Эшли. В этот момент скрипнула входная дверь, Ян испуганно обернулся и увидел на пороге не менее испуганную, чем он сам, Кэссиди. Они несколько секунд, словно сговорившись, молча смотрели друг на друга, оба хлопая ресницами. Наконец Кэссиди, заливаясь краской смущения, и опустив глаза, тихо спросила:
 - Ты, наверно, удивлён, что я пришла сюда?
 - Честно говоря, да, - признался Ян, не сводя глаз со своей красивой одноклассницы.
 - Я просто... - она замялась. - Просто пришла сказать тебе “спасибо” за то, что ты сегодня заступился за меня перед Эшли.
 - Да пожалуйста, - пожав плечами, улыбнулся Ян, чувствуя, как огонь, который в этот день неожиданно зажёгся в его груди, разгорается всё сильнее.
 - Ян, прости меня за то, что тебе пришлось из-за меня мыть... мыть уборную. Я... давай я помогу тебе...
 - Да что ты, не нужно! Я уже заканчиваю. А если бы мне даже ещё много оставалось, неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе взять тряпку в руки? Ведь это я ударил Эшли, а не ты!
 - Но всё произошло из-за меня, верно?
 - Ты ни в чём не виновата, Кэсси. Единственная, кто виноват - Эшли. Но я надеюсь, она больше не будет тебя дразнить, потому что в противном случае опять получит.
Кэссиди улыбнулась, опустив длинные ресницы.
 - Спасибо, Ян. Но не нужно больше... Не надо её... бить: я не хочу, чтобы тебя опять наказывали. Ты очень хороший парень, Ян, ты этого не заслуживаешь...
Теперь уже засмущался Романов. Боже, Кэссиди за него беспокоится! Ему было так приятно услышать от неё тёплые слова... Да он готов был перемыть сто уборных - лишь бы она ещё раз намекнула ему, что он ей небезразличен. “Янушка, что это с тобой? - спрашивал он себя, любуясь стоящей рядом Кэссиди. - С чего это вдруг её лестные слова подымают тебя на седьмое небо? Ах, Боже мой, какая же она хорошенькая, какой у неё приятный голос... А какие у неё красивые золотистые волосы... Я схожу с ума!”
Он бросил тряпку в умывальник и открыл кран. Ледяная вода сводила его пальцы, но он не ощущал этого. “Кэсси... Кэсси” - стучало у него в мозгу, а губы предательски расплывались в улыбке...
 - Ян, вода уже через край умывальника льётся! - испуганный голос девушки вернул его на землю. - Сейчас здесь будет лужа!..
 - Ой, я задумался, - Ян поспешно закрыл кран и выкрутил тряпку.
 - О чём ты задумался? - спросила она, почему-то краснея - за компанию с ним.
 - Обо всём, - уклончиво ответил Ян и  повернулся к ней. - Я сейчас позову дежурного и покажу ему результаты своих праведных трудов, чтобы он разрешил мне уйти. Подождёшь меня?
 - Конечно, ты мог бы не спрашивать меня об этом!
Дежурный, вопреки опасениям Кэссиди, не стал придираться к состоянию уборной и отпустил Яна на все четыре стороны.
 - Я провожу тебя до твоего корпуса, ладно? - спросил Ян у Кэссиди, когда они вышли из школы.
 -  Ладно, - с улыбкой согласилась она, как обычно смущаясь, но уже не отводя глаз от его лица.
 - Надеюсь, ты живёшь не в одной комнате с Эшли?
 - Нет, Бог миловал. Со мной живут три девочки из параллельного класса. Они хорошие, не такие как эта... Не знаю даже, как её назвать.
 - Да психопатка она просто, и  всё!
 - Однако же, тебя, наверное, удивляет то, что я... сама не смогла дать ей отпор. Ни ей, ни кому-нибудь другому...
 - А почему это должно меня удивлять? - Ян вопросительно посмотрел на Кэссиди, не упуская при этом возможности следить за игрой солнечных лучей в её волосах, лучей, пронизывающих зелёную листву аллеи, по которой они шли.
 - Я сама не знаю, почему я такая... несмелая, - пыталась объясниться Кэссиди. - В школе, где я училась раньше (это было в Пенсильвании, я жила там раньше) меня особо не доставали, хотя знаешь, иногда случалось. Но у меня в классе была одна девочка... Её почему-то не любили, хотя я не знаю причин неприязни к ней. Она была умной, старательной, хорошо училась, у неё было много интересов... Но её отчего-то не принимали ни в одну компанию. Со всего класса я одна с ней, наверно, и дружила... А почти все ученики дразнили её заучкой, смеялись над её увлечениями. И знаешь, Ян, она никогда не молчала, всегда с лёгкостью парировала оскорбления. Только это ей ничего не дало: одноклассники превратили её в изгоя, рвали её книги, пачкали её одежду в столовой, некоторые даже били её. О бесконечных глупых шутках и оскорблениях я уже не говорю. Я смотрела на неё и думала: вот за что дети так её возненавидели? Она же была неплохой девчонкой, а училась лучше всех, и учителя её любили, ставили всем в пример...
 -  Наверно, поэтому она и впала в немилость, - вспоминая рассуждения Винсента, сказал Ян.
 -  Ты имеешь в виду зависть? - спросила Кэссиди. - Но скажи мне, Ян, это как же надо завидовать человеку, чтобы так портить ему жизнь? Девочка не выдержала и просто ушла в другую школу. Я пыталась дать понять одноклассникам, что они поступали с ней не правильно, но они меня саму едва ли не поставили на её освободившееся место. Ян, скажи мне: почему дети такие жестокие? Ведь они... Они наоборот должны быть неиспорченными ангелами, откуда же в них столько животной злости?
Она смотрела на него своими большими, ясными глазами так, словно он знал ответы на все вопросы.
 - Кэсси, я сам ужасаюсь поступкам некоторых наших сверстников. Все мы не ангелы, все ошибаемся, в некоторых из нас говорит просто пассивность, а некоторые действительно достойны осуждения. Я не знаю, почему так происходит. Тех, кто боится заступиться за слабого ещё можно понять: страшно оказаться на месте изгоя. Но тех, кто сам занимает позицию лидера в нападках на слабого, простить невозможно. И направить на путь истинный, к сожалению, тоже нельзя. Преподавателей, родителей - в общем, взрослых людей привлекать к решению вопроса бесполезно: они не видят серьёзности проблемы и даже часто отчаявшуюся и разозлившуюся  жертву представляют, как единственно виновника. Но ведь они не правы. Взрослые недооценивают детей и их злость, а может намеренно не хотят принимать меры, потому что сами в детстве были такими же злюками как те, которых им выпадает воспитывать.  Да, может, они и остаются такими противными, издеваясь то ли над каким-то однокурсником в университете, то ли над сотрудником на работе. Самоутверждение за чужой счёт - что может быть легче?
  Ян поражался сам себе: он выражался в точности как Винсент! Какое сильное влияние, всё-таки, оказывает на него друг. Но, к счастью, это хорошее влияние. 
 - И что, неужели ничего нельзя сделать? - голубые глаза Кэссиди вопросительно смотрели на Яна.
 - Думаю, что нет, - покачал он головой. - Разве что самим не позволять другим издеваться над собой. Но это очень трудно, для многих - невозможно, если нападающий подобен Эшли Ленардс. Но ты, Кэсси, не бойся: она тебе больше не то, что слова плохого не скажет - не посмотрит на тебя косо.
 - Ты в этом уверен? - робко спросила девушка.
Ян успокаивающе улыбнулся. Он решил для себя не допускать больше издевок Эшли над Кэссиди. Ни издевок Ленардс, ни чьих бы то ни было ещё. Это прекрасное создание с золотыми волосами так доверчиво на него смотрело, что Ян просто не мог позволить себе обмануть её ожиданий. А в душе она надеялась на его защиту, он чувствовал это. И вместе с этим чувством в сердце его росла неведомая доселе уверенность в том, что он сможет постоять за Кэссиди. Уверенность эта была странной, тем более что до сих пор Ян не мог похвастаться тем, что ощущал себя суперменом. Такого не было никогда, более того, он даже немного комплексовал, когда оказывался в обществе высоких, накачанных парней, на которых его приятельницы взирали со страстным благоговением, полагая, что с такими можно и в огонь, и в воду. Ян не обладал ни высоким ростом, ни внушительными бицепсами. Более того, было время, когда даже лицо своё он считал чересчур детским, вовсе не таким, какое должно быть у нормального парня. Хотя восхищённые взоры незнакомых девушек на улицах, а так же самая большая очередь из женщин возле его кассы в “McDonald’s” довольно быстро доказали ему обратное. Но дело было и не во внешности: нужно было просто ощущать себя героем. До появления Кэссиди он даже не знал, что такое ощущение можно испытывать. Оказывается, ещё как можно.
Так, обсуждая проблему подростковой жестокости, они дошли до корпуса, где жила Кэссиди.
 - Спасибо тебе за всё, Ян, - улыбнулась девушка. - Если бы не ты, я бы... не знаю, что бы я делала.
 - Да ладно, - отмахнулся Ян. - Давай договоримся, что ты обо всём забудешь.
 - Попробую, - вздохнула она. - Надеюсь, ни Эшли, ни кто-то ещё из класса больше не станет приставать ко мне.
Ян, улыбавшись, рассматривал её откровенно восхищённым взглядом.
 - Что? - щёки у Кэссиди опять заалели. - Почему ты так на меня смотришь?
 - Э-э... да так; не обращай внимания - у меня сейчас просто очень хорошее настроение.
 - И кто же его тебе приподнял?
Её вопрос, конечно, был не лишён кокетства: после его уборки туалета она была единственным человеком, с которым он разговаривал и которому улыбался. Следовательно, ответ напрашивался сам собою, и Ян его не отрицал:
 - Ты подняла мне настроение.
Естественно, Кэссиди ждала этих слов, однако скромно опустила голову.
 - Спасибо, Ян. Ну... я... пошла? - она подняла на него глаза.
 - Да... иди...
Они ещё пять секунд со счастливыми улыбками смотрели в глаза друг другу, после чего Кэссиди развернулась и взбежала вверх по лестнице, ведущей в корпус. На крыльце она остановилась и помахала Яну рукой, после чего исчезла за дверью.
Улыбка не сходила с лица Яна, она выставила права на жилплощадь на его губах, и он никак не мог её согнать. “Боже, я иду и улыбаюсь, - думал он, возвращаясь по тропинке между пышными весенними деревьями в свой корпус. - Улыбаюсь, как идиот. А если кто увидит? Не дай Господь присовокупят к моей кличке ещё прилагательное “чокнутый”. Чокнутый Ангел - офигеть можно!” Собственные мысли дико рассмешили его, и он, увлечённый ими, едва не заблудился на дорожке, которой ходил уже много раз.
               
Глава 11
                Рембрандтом можешь ты не быть,
                а вот влюблённым быть обязан!
Последние апрельские дни радовали теплом и солнечным светом, который в избытке источали лазурные небеса. Птицы с утра до вечера разноголосо заливались песнями в молодой изумрудной листве, и от этих песен в душе зарождалось ощущение праздника. Вот это-то ощущение и превращало процесс учёбы в тяжёлую повинность, когда сердце рвётся из груди, чтобы смеяться, резвиться, любить и радоваться жизни, но вместо этого приходится насиловать свою волю, заставляя себя корпеть над  учебниками, чтобы успешно сдать экзамены.
Ян тоже переживал лёгкую весеннюю депрессию из-за уроков, которые хоть и не отличались суперсложностью, но всё же утомили его под конец учебного года. А ведь ему (да и не только ему) предстоял ещё целый месяц занятий, а после  - ряд экзаменов в июне. Что он будет делать потом, во время каникул? Чаяния Яна на полноценную ежедневную работу в бригаде “МcDonald’s” с треском провалились, поскольку отец его во время интернет-переписки потребовал (вот именно, не попросил, а просто потребовал), чтобы сын во что бы то ни стало прилетел домой, в Украину, по меньшей мере на месяц. Обрадовался ли Ян подобной ситуации? И да, и нет. Да, - потому что он соскучился по родне и страшно хотел оказаться в кругу семьи, снова стать окружённым маминой любовью и поддержкой отца; нет, - потому что хотел заработать денег. Проведя в Нью-Йорке полгода, прогуливаясь по его улицам, магазинам, посещая выставки, музеи, изредка - парки развлечений, Ян стал ощущать, как сам дух стремительной, сумасшедшей в своих ритмах жизни заполняет его, требует не отставать, а то и перегонять людей, которые случайно встречались на его пути, про которых он что-то слышал или читал. Воздух мегаполиса был буквально пропитан амбициями многих горожан и приезжих, и эти амбиции отнюдь не были подобны птицам, парящим в небесах, - они были похожи, скорее, на вирусы, которые, попав в организм человека, уже ни за что не хотели его отпускать. Так случилось и с Яном. Оказываясь в центре города, окружённый чащами небоскрёбов, лавиной автомобилей, блеском реклам и диким шумом, он почувствовал себя “своим” в этих каменных джунглях, он знал, что у него есть всё, чтобы влиться в бурлящую реку городской жизни, влиться, но не утонуть, а скользить по её волнам подобно опытному сёрфингисту, - не хватает только такого низменного, но, конечно, главного атрибута желанной свободы - денег. Понятное дело, работая в “МcDonald’s” только по выходным нечего было рассчитывать на скорое превращение в миллионера. Конечно, Яну хватало заработка на карманные расходы, как-то: мороженое, походы в кино, покупку новых дисков и пары-тройки дешёвых футболок. Но ведь ему-то хотелось большего! Он бы хотел пойти в хороший клуб на ночную дискотеку, блеснуть там фирменными джинсами и дорогой сорочкой. Глупое желание наряжаться, совсем как у девчонки? Не скажите! Да, он парень, которому, вроде как, вовсе не пристало думать о шмотках, но разве качественная одежда когда-нибудь кого-то уродовала? И ведь придумывают же модельеры одежду для мужчин, придумывают и с успехом продают - значит, кому-то же это нужно! Яну хотелось иметь достаточно денег, чтобы покупать и отправлять родителям и сестре не мелкие сувениры, а по-настоящему классные вещи, которых они наверняка не найдут в Украине. Ян понимал, что по киевским меркам его семья была очень даже обеспеченной, раз могла позволить себе его пребывание в американской школе, и всё же Яну очень хотелось бы порадовать родню эксклюзивными штатовскими вещами. Ему нужно было научиться водить автомобиль и, уж конечно, купить себе какую-нибудь модную модель. Ведь почему какой-то семнадцатилетний Джон или Джек проезжает мимо в крутом авто, а он, Ян должен ездить в автобусе? Чем он хуже? Яну нужны были деньги для широких жестов. Ведь как здорово было бы к собственному дню рождения снять небольшую яхточку, пригласить туда всех друзей и устроить им шикарную вечеринку; как он хотел подарить Винсенту крутой мотоцикл, о котором тот, - Ян знал! - втайне мечтал; и, наконец, у Романова была заветная мечта пригласить Кэссиди Дуглас в самый дорогой нью-йоркский ресторан и подарить ей...  то, чего ей больше всего хочется. Ян не знал, что это может быть, ведь пока что Кэссиди не рассказала ему о своих мечтах, хотя Романов от души надеялся, что это произойдёт. Дуглас находилась в “Leadface” уже полтора месяца, и после того случая, когда Ян заступился за неё перед Эшли, она стала выказывать Романову своё явное расположение, которое, однако, не повлекло за собой потоков откровенности с её стороны. Они с Романовым часто сидели рядом на занятиях, он почти всегда  провожал её до корпуса, даже неоднократно приглашал танцевать на школьной дискотеке. Но оба они, казалось, застыли у черты, которая разделяла дружбу и влюблённость, и ни один из них не решался эту черту переступить. Ян чувствовал, что сходит с ума в присутствии Кэссиди, с каждым днём она нравилась ему всё больше, но он ужасно нервничал при мысли о том, что ему нужно сделать первый шаг - сама Кэсси его точно не сделает, она редкая скромница, и это нравилось в ней Яну (горький опыт со смелой Эшли и с “обезбашенной” Агнессой заставил его с подозрением относиться к чересчур эмансипированным девчонкам и избегать их). Да, Кэссиди была скромницей, но ведь у него же тоже коленки дрожат при взгляде на её розовые губки! Что делать? И ведь надо же что-то делать, а то они до окончания “Leadface” так и останутся всего лишь приятелями. А Яну хотелось большего. И он готов был поклясться, что Кэссиди тоже не будет против с ним встречаться. С чего же начать щекотливый разговор, который должен закончиться сладким поцелуем? Ян ломал голову и не находил ответа. Может, пригласить Кэссиди в кино? Ведь она наверняка любит хорошие фильмы! Правда, не мешало бы знать при этом, что для Кэсси означает “хороший фильм”. Нужно будет как-то затеять с ней разговор на эту тему...
Однако разговор этот затянулся, и по причинам, отнюдь не зависящим от Яна. Он стал замечать, что Кэссиди внезапно стала отдаляться от него. Вот так, ни с того, ни с сего. Она не грубила ему (Боже упаси!), но ничего не объясняла и почему-то с каждым днём становилась всё более грустной и задумчивой. Бывало, что посреди урока у неё звонил мобильный телефон, и она выходила ответить на звонок в коридор, а возвращалась побледневшая и совершенно подавленная. Когда не на шутку перепуганный Ян оборачивался к ней и спрашивал, что произошло, она прятала от него глаза и упорно отнекивалась. Иногда Кэссиди не являлась на первые уроки, но все расспросы Яна и других одноклассников оставались без ответов. Что-то однозначно тревожило её, но она явно не собиралась об этом распространяться. Как не собиралась идти и на сближение с Яном. Несчастный Романов пребывал в полнейшей растерянности и не знал, что предпринять. А тут ещё миссис Брумм вконец достала его замечаниями по поводу рисунков. Она то и дело придиралась к ним и ставила  ему очень низкие отметки, которые резко контрастировали с оценками Романова по другим предметам. “Как можно с такой халатностью относиться к предмету, Ян? - отчитывала она его как-то перед всем классом. - Говорят, что ты один из лучших учеников “Leadface”, но разве лучший ученик будет так халтурно водить кистью по бумаге? Ян, посмотри на свой рисунок! В нём же абсолютно нет жизни... Разве это деревья? Это же непонятно что! Где игра светотени, где хоть малейший намёк на перспективу?..” Расстроенный Ян покосился на Кэсси: она сидела, плотно сжав губы и втупившись в собственноручно нарисованный пейзаж. Рука её застыла с приподнятой кисточкой, с влажного конца которой капала вода. Капала прямо на бумагу, но Кэссиди словно не замечала этого. Она показалась Яну не самой собой, а лишь восковой фигурой, сделанной по своему подобию. Господи, да что же с ней происходит? “Ян Романов, на девушек будешь засматриваться в перерывах между занятиями, а сейчас давай обсудим твой рисунок, вернее то, что ты пытаешься мне за него выдать...” - “А не пойти ли Вам на хрен со всеми Вашими рисунками?!” - Ян в бешенстве повернулся к ней. - Я Вам не Рембрандт, не да Винчи, не Врубель и не Пикассо! Вы забыли, что здесь вовсе не художественная студия, а школа с математическим уклоном, так что я вовсе не обязан уметь рисовать!” Лицо миссис Брумм покрылось красными пятнами, а подбородок задрожал: “Ян... Да как ты смеешь... Что с тобой случилось? Ты же всегда был примерным маль...” - “А вот мне надоело быть примерным!!! - он резко встал из-за парты. “Ты сошёл с ума! - миссис Брумм сердито сдвинула тонко выщипанные брови. - За такое поведение тебя могут исключить из школы. Вести себя подобным образом неслыханно!” - “Требовать от детей невозможного, причём по самому “левому” предмету в школе - вот что неслыханно! - с вызовом посмотрел на неё Ян. “Да ты некультурный, невоспитанный и нахальный ребёнок! Я не желаю видеть тебя на своих уроках - быстро к мистеру Уолтеру: пусть он придумает тебе наказание!” - “Он уже однажды мыл унитазы! - со смехом выкрикнул со своего места Честер Харви. В последнее время он не упускал возможности поддеть Яна с тех пор, как заметил, что Кэссиди Дуглас охотнее всего общается именно с Романовым. - Думаю, больше нашему пай-мальчику не захочется возиться с вонючей тряпкой!” - “Не беспокойся, он с удовольствием повозится с ней ещё сколько угодно раз, - лишь бы не находиться в обществе отдельно взятых личностей!”. Выпалив на одном дыхании сию тираду, Ян бросился вон из класса и поспешил к кабинету мистера Уолтера. Стараясь придать лицу спокойное выражение, он описал директору “Leadface” конфликтную ситуацию, виновником которой стал. Мысленно Ян уже закатал рукава, готовясь снова взять в руки ведро и швабру с тряпкой, однако мистер Уолтер не спешил за счёт Романова предоставлять выходной уборщицам. Он сосредоточенно потёр указательным пальцем подбородок и после минутного раздумья поднял глаза на уже начавшего терять терпение парня. “Знаешь, о чём я подумал? - спросил мистер Уолтер. “О чём? - голос Яна был абсолютно безучастным. - “Да о том, что миссис Брумм в самом деле много на себя берёт. Ты уже не первый, от кого я слышу жалобы на неё...” - “Я пришёл не жаловаться, а просить наказания за то, что грубо разговаривал с преподавателем” - “Допустим, ты был груб, но ведь она сама тебя спровоцировала, верно?” Ян отвёл глаза, но не стал отрицать: действительно ведь, миссис Брумм вела себя так, словно хотела довести его до белого каления, и это в то время, когда он сходит с ума от того, что с девушкой, которая страшно ему нравится, творится что-то невообразимое. Конечно, миссис Брумм была не в курсе этого (и слава Богу!), но ведь зачем попрекать человека перед всем классом за его работы, в то время как остальные ученики этого класса рисуют намного хуже, чем он?! “И что же вы решили относительно меня и миссис Брумм?” - посмотрев на мистера Уолтера, спросил Ян. - “Я думаю, что она погорячилась. - улыбнулся директор. – Возвращайся в класс и передай преподавательнице, что я хочу видеть её после окончания урока у себя в кабинете” - “Значит, Вы не собираетесь меня наказывать?” - “Я думаю, ты ни в чём не виноват, Ян. Иди, учись. И уделяй время более важным предметам, чем рисование - не забывай, что в конце мая намечаются соревнования между учениками нью-йоркских частных школ, победитель которых получит неплохую денежную премию. Не надо на меня смотреть удивлёнными глазами, Ян! Как будто ты не знаешь, что “Leadface” на этих соревнованиях будешь представлять ты!” - “Я этого действительно не знал. И я не хочу принимать в этом участие...” - “ А вот сейчас ты говоришь глупость! - лицо мистера Уолтера вмиг стало суровым. - Как это “не хочешь”? Это же такой шанс! Ты ведь можешь стать лучшим из всех учеников частных школ мегаполиса!” - “Ну а если не стану?” - “Станешь, если постараешься. И я думаю, что ты постараешься... Подумай о чести школы, о собственном признании... Подумай о деньгах, в конце концов!..” Деньги? Романов знал примерную сумму вознаграждения за победу в соревнованиях; она была немаленькой и с её помощью можно было удовлетворить кое-какие из своих амбиций. Конечно, ни машины, ни яхты на эти деньги нельзя было купить, но на новый модный прикид их хватит с лихвой, а также на то, чтобы повести Кэссиди в классный ресторан и купить ей какую-то дорогую вещицу. Вот! Это самое главное - согнать тень печали с лица Кэсси! Эх, он бы многое отдал, лишь бы она снова улыбалась, глядя в его глаза... “Ян, я надеюсь на тебя, вся школа “Leadface” надеется” - почти умолял его мистер Уолтер. - “Хорошо, - Романов сделал вид, что его “уломали”. - Хорошо, я приму участие в соревнованиях”. Физиономия мистера Уолтера расплылась в довольной улыбке.
Вернуться на урок Ян не успел: прозвенел звонок, оповещающий о начале перерыва. Однако же Романов подловил в школьном коридоре миссис Брумм и передал ей требование директора явиться в его кабинет. На сегодняшний день занятия были окончены, но идти в корпус и приниматься за подготовку к соревнованиям ему ой как не хотелось! Куда бы себя деть? Ну, конечно: надо подождать Кэссиди и попытаться всё-таки её развеселить.
Ян опрометью помчался к классному кабинету и уже возле входной двери столкнулся с предметом своего обожания: Кэссиди, потупив взор и обхватив руками альбом для рисования, словно сомнамбула шла ему на встечу. Подняв глаза на Яна, она как-будто испугалась чего-то и хотела, минуя его, пойти дальше. Да не тут-то было.
 - Кэсси, что случилось? Не отмалчивайся: у тебя что-то стряслось, я же вижу, - шагая рядом с ней, он пытался заглянуть ей в лицо.
 - Я не хочу обсуждать с тобой эту тему, ясно? - она посмотрела на него своими небесными глазами и тут же снова опустила их.
 - Почему? Это... что-то личное?
 - Ты себе даже не представляешь, насколько.
По лицу Яна пробежала тень страдания.
 - Тебя... обижает близкий человек?
 - Да. И хватит об этом.
 - Значит... значит, у тебя есть парень? - его голос лишился каких бы то ни было признаков жизни. - Прости, Кэсси, я... Я не знал... Я думал, что... Что ты... У меня была мысль, что ты... Я хотел, чтобы мы с тобой...
 - Замолчи! - закричала она и из глаз её брызнули слёзы. - Замолчи, и никогда больше не произноси этих слов! Всё, разговор окончен.
 - Кэсси!..
 - Не подходи ко мне больше!
Она развернулась и, сдерживая рыдания, побежала прочь. Ян стоял как громом поражённый. “Господи, в чём я провинился? Неужели, только в том, что она запала мне в душу, а её хахаль увидел нас вместе и теперь изводит её своей ревностью? Наверное, он не верит, что у нас с ней ничего не было... Будь он проклят, этот идиот!!! Козёл, не понимает, какое сокровище ему досталось! Боже, ну почему он, а не я? Ну чем я хуже его? Почему такие потрясающие девушки достаются непонятно кому? Что за несправедливость такая?!”
 - Ну ты, дружище, молодец! - услышал Ян за спиной жизнерадостный голос Винсента. - До меня дошёл слух, что ты сегодня поставил на место миссис Брумм! Поздравляю! До тебя никто  не решался в открытую высказать ей своё недовольство - до сих пор все сносили её издевательства молча. Эй, Ян, ты меня слышишь? Да что с тобой?.. Ты плачешь?
Романов лишь мельком взглянул на друга, но этого было достаточно, чтобы Эванс заметил слёзы в огромных глазах Яна.
 - Что стряслось? - Винсент потянул паренька за рукав джинсовой куртки и отвёл в глубь коридора. - Давай, выкладывай, что случилось. Может, я смогу чем-то помочь.
 - Нет, Винсент, не нужно. Ты ничего не сможешь сделать, а я ничего не хочу тебе говорить. Оставь меня... Оставь одного!
Ян развернулся и быстрой походкой зашагал прочь. Винсент не стал его догонять. “Неужто он так расстроился из-за инцидента с миссис Брумм? - недоверчиво подумал он.

                *      *       *
Удручённый Ян вышел за территорию школы и, сев в автобус, поехал в центр города. На душе у него скребли кошки. Ян даже не помнил случая, когда он так расстраивался в последний раз. Он долго слонялся по Нью-Йорку, курил сигарету за сигаретой (чего, кстати, тоже давненько не делал), без цели разглядывал витрины магазинов и своё отражение в них. Кстати, последнее его в эти моменты ужасно раздражало. Из стекла витрин на него смотрел невысокий глазастый парень в джинсовом прикиде и кроссовках, ужасно лохматый. Вообще-то, он, сколько себя помнил, никогда не стригся совсем коротко, ему нравилось, чтобы волосы спадали на лоб и уши. Густую и вьющуюся шевелюру он унаследовал от матери, и до сих пор такая причёска - не длинная, не короткая - его вполне устраивала. Но сейчас она его просто взбесила. Первопричиной была, конечно, сложившаяся с ним сегодня ситуация, которую он не в силах был изменить. Но всё существо его требовало перемен. Естественно, причёска в данном случае легче всего поддавалась видоизменениям. “У меня вид как у бомжа, - сказал себе Ян. - Надо это срочно исправить”. Он зашёл в первую попавшуюся парикмахерскую и с порога бросил: “Мне короткую стрижку”. Девушка-парикмахер приветливо улыбнулась, любуясь его ангельским лицом, и указала ему на свободное кресло. “Вас совсем коротко стричь?” - “Нет, не совсем. Оставьте какой-нибудь хохолок спереди, чтоб можно было гелем моделировать... И ещё... отдельные пряди подсветлите. Как это у вас там называется... Перья, что ли?..” С чего ему захотелось сделать именно такой вариант причёски, Ян и сам не знал. Просто вспомнил, что это здорово смотрелось на других парнях.
Через полчаса приободрённый своим новым (довольно эффектным!) видом, Ян расплатился с девушкой-парикмахером и вышел на улицу. Теперь собственное отражение уже не вызывало у него неприязни, но до полного душевного счастья ему было ещё далеко. Перед мысленным взором Яна по-прежнему стояла Кэссиди. Чья-то Кэссиди, не его! “Ну почему так получилось? - снова и слова задавался вопросом он. - Почему Кэсси должна плакать из-за какого-то козла, вместо того, чтобы быть счастливой со мной?!” Забыться! Ему нужно забыться! Накачаться пивом до дурноты и ни о чём не думать... Сказано-сделано: Ян выпил четыре бутылки пива, потом завалился в какой-то кинотеатр, купил билет на задний ряд, а в придачу - самое большое ведёрко попкорна. В кинозале его пробивало на дикий хохот во время отнюдь не смешных сюжетных моментов. Все присутствующие удивлённо оглядывались на Яна, а кое-кто срывался с места и бежал к администратору. Человек на соседнем кресле ткнул Романова локтем под бок. Захмелевшими глазами в темноте кинозала он всё же сумел разглядеть, что это была белокурая девушка, его ровесница, ну, может быть, чуть старше. “Эй, дружок, ты, смотрю, изрядно навеселе. И это не одна я заметила. Если не хочешь проблем с копами, поспеши убраться из зала”. Ян смотрел на неё непонимающими глазами. “Ясненько, мы так накачались, что уже ничего не соображаем. Давай руку!” Уверенным движением девушка выдернула его из кресла так, что рассыпались остатки попкорна, и потащила к выходу из кинозала. И как раз вовремя: во входных дверях уже появился полицейский.
Свежий вечерний воздух не протрезвил Яна, а наоборот вызвал у него чувство дурноты. Дёрнувшись в сторону, он освободился от руки девушки и еле успел добежать до мусорной урны: его стошнило. Случайная спутница при виде этого лишь усмехнулась со скучающим видом: скорее всего, ей было не привыкать к подобным зрелищам. Она протянула Яну бумажный платок, после чего снова взяла его за руку: “Нужно сматываться. Коп “на хвосте”. Он может выйти сюда, чтобы тебя найти” - “Зачем я ему? Я ведь ничего не сделал!..” - “Ты напился в общественном месте - что, не понял? Пошли, нельзя медлить! А не то сцапают и меня вместе с тобой...”.
Она заставила его пробежаться несколько кварталов, прежде чем они оказались в некоем подобии парка. Тут девица усадила Яна на лавочку и сама присела рядом - отдышаться. Покопавшись в своей сумочке, она извлекла оттуда упаковку жевательной резинки и предложила Яну - освежить дыхание. Он не отказался.
 - Ты один был в кино - и пьяный. Что случилось?
 - Да так, ничего, - отмахнулся Ян. Пробежка едва не отправила его на тот свет - так ему было плохо. Но, очевидно, Бог решил, что ангелов в его свите хватает и без Романова, тем более, всегда трезвых, в отличие от Яна, поэтому решил сохранить ему жизнь, которая ещё вполне сгодится молодому парню.
 - Не хочешь называть причину своего состояния - не надо, - миролюбиво сказала девушка. - Я просто так спросила. Меня зовут Саманта.
 - А меня - Ян.
 - Красивое имя. Такое же, как и ты сам.
 - Спасибо.
 - Где твой дом? Куда тебе сейчас нужно попасть?
  Ян уронил голову на сложенные на коленях руки:
 - Я никуда не хочу попадать. Меня никто не ждёт...
 - Ну, я бы не стала так утверждать, - Саманта придвинулась ближе к нему. - Ты очень хорошенький... Такой лапочка... Поехали ко мне, а?
О-па! Его что, снимают?! Вот так запросто снимают на улице? Глаза у Яна стали круглыми, как плошки; он так затравленно посмотрел на собеседницу, словно это была не хорошенькая блондиночка, а крокодил.
 - О’кей, я поняла: ты у нас пай-мальчик. Хорошо, - она встала со скамьи и протянула ему руку. - Пошли, я поймаю тебе такси. Где ты живёшь?
 - В Киеве.
 - Где-где?
 - Прости. Киев - это столица Украины. Я там живу. А здесь я учусь в школе “Leadface”. Она находится... находится...
 - Я знаю, где это, - усмехнулась Саманта. - Сама в прошлом году её окончила.
 - Серьёзно?
 - Ну да. Из всех частных школ города она, конечно, не самая крутая, но и не самая отстойная, как, скажем, школа мистера Портера - вот это настоящий кошмар, а не заведение. Ну да ладно, не важно. Пошли ловить такси, одинокий герой! 
Ян послушно поплёлся за девушкой.
Когда такси доставило их прямо к воротам “Leadface”, Саманта извлекла из своей сумочки губную помаду, написала на клочке бумаги свой телефон и протянула его Яну.
 - Станет плохо - звони, детка. Я буду рада тебя услышать.
Она бесцеремонно наклонилась к нему и поцеловала со всей страстью, на какую, очевидно, была способна. Ян, что называется, прибалдел, но она не дала ему опомниться, вытолкнув его из авто. Помахав пареньку рукой, Саманта в жёлтой машине такси исчезла из его жизни так же внезапно, как и появилась. Исчезла, вероятно, навсегда. Было бы неплохо, если бы завтра утром Ян вспомнил хоть её имя, но он сам знал, что это ему не удастся. Отряхивая смятые джинсы и пытаясь придать себе как можно более трезвый вид, Ян нажал на кнопку звонка в воротах школы. Охрана впустила его без лишних слов (наверно, не заметила тумана в глазах Романова, которые он поспешил отвести). Силясь сохранить твёрдость походки, паренёк поспешил скрыться в темноте ближайшей аллеи. Было около девяти часов вечера, и уже стемнело.
Дорога Яна к своим апартаментам проходила через территорию, где размещались женские корпуса. Ян сейчас не хотел видеть никого из своих приятельниц, однако, бросив случайный взгляд на одну из скамеек под сенью деревьев, он понял, что ему не повезло.
Метрах в семи от него, закрыв лицо руками, сидела какая-то девушка. Она явно была погружена в себя и не видела Яна. Этот факт он посчитал удачным для того, чтобы незамеченным проскользнуть под светом фонаря, однако до него донеслось всхлипывание с её стороны. “Она плачет, - промелькнуло в голове у Яна. - Может, ей нужна помощь? А при чём здесь я? Нет, всё же, я должен хоть поинтересоваться, что случилось, ведь рядом, кроме меня, никого нет”.
Ян, оглядываясь по сторонам, осторожно приблизился к девушке. Лица её он не видел (она по-прежнему закрывала его ладонями), но внешний вид её поразил Романова. Светлые волосы были собраны в высокую причёску, на пальцах и запястьях девушки поблёскивали золотые украшения, короткое бархатное платье открывало взору стройные ноги в чёрных сетчатых колготках и туфельках на высоких каблуках-“шпильках”. Ян тихонько присвистнул: в “Leadface” никто из девчонок так не одевался. Что же это за птица, и как она сюда залетела?
 - Эй, мисс, - тихонько позвал он. - Вы плачете? Что случилось?
Блондинка отдёрнула руки от лица и вскинула голову.
 - Ян?..
 - Кэсси?!
Да, это была она. В сексапильном платье, с броским макияжем - это первая-то скромница школы! Ян на мгновение потерял дар речи: ему казалось, что у него просто галлюцинация - запоздалая реакция на выпитое пиво. Ведь не может же Кэсси, его милая, стеснительная Кэсси сидеть на этой скамейке в таком наряде! Однако проходили секунды, а наваждение не исчезало. Кэсси смотрела на него своими голубыми, подведёнными чёрным карандашом глазами, а на её густых ресницах дрожали слёзы.
 - Прости меня, Ян, - с усилием выдохнула она.
 - За что? - почти неслышно, одними губами прошептал он.
 - За то, что я вела себя сегодня с тобой, как идиотка. Я... я так расстроена - просто схожу с ума...
Ян опустился на скамью рядом с ней.
 - Я вовсе не сержусь на тебя, Кэсси, - попытался улыбнуться он, силясь прийти в себя. - Я только... удивлён.
 - Моё поведение сегодня - оно...
 - Да с поведением как раз всё ясно: твой парень приревновал тебя ко мне, и это тебя расстроило.
 - Какой парень? Нет у меня никакого парня! - почти выкрикнула она, резко повернувшись к нему, и Ян из пьяного и ошарашенного существа в один миг превратился в счастливейшего на Земле человека.
 - Я рад это слышать. Рад, что ты свободна, Кэсси.
 - В самом деле? - недоверчиво спросила она.
 - Конечно. Ты... Нет, не то: я хотел сказать тебе... - Ян набрал в лёгкие побольше воздуха (ах, только бы смелость не подвела!), - ...хотел сказать, что... Ты мне очень-очень нравишься, Кэсси. Я... думаю о тебе практически всегда.
 - Ах, замолчи! - выкрикнула она. - Не нужно мне говорить таких слов - я их не заслужила.
 - Да ну перестань! Что ты выдумываешь...
 - Я права, - Кэссиди сцепила вокруг колен дрожащие руки. - Я... недостойна тебя, Ян.
 - Почему ты так...
 - Я знаю, что говорю.
 - А я - нет!
 - Вот именно: ты ничего не знаешь, Ян. Знал бы, знали бы все ученики и преподаватели “Leadface” - вы бы обходили меня десятой дорогой.
Она уронила голову на руки и снова расплакалась. Ян ошарашено смотрел на неё. Что у Кэсси может быть за тайна? Связано ли это как-то с её нарядом, в котором она неожиданно предстала перед ним? С самого начала их разговора Яна так и подмывало спросить, почему она одета подобным образом, но он не мог поймать нужный момент. И вот теперь, наряженная в столь соблазнительное платье Кэсси говорит ему, что она его недостойна. Что-то терзает её, однозначно. Ей нужно помочь. И это должен сделать он. “Да ведь я... сам не на шутку испуган, - думал Ян. - Мысли всякие в голову лезут... Почему на ней прикид, как на путане? Или она действительно?... О Бог мой! Но ведь она мне нравится... С ума сойти, как она мне нравится!”
 - Кэсси, скажи мне всё, - сам не понимая, что делает, он соскользнул со скамьи на землю, опустился перед ней на корточки и взял её руки в свои. - Скажи мне всё, умоляю. Ты страдаешь, ты мучаешься, я знаю. Уже целую неделю - даже больше! - ты ходишь, как в воду опущенная, всё время молчишь. Ты перестала улыбаться, ты избегаешь меня, Кэсси! Я же тоже живой человек, я страдаю от того, что ты так ведёшь себя со мной. Думал, причина в твоём ревнивом парне, но ты только что сказала мне, что у тебя никого нет. В чём тогда дело? В чём ты боишься мне признаться? Ты боишься, что все узнают - о чём?! Скажи мне, я умоляю! Что бы я не услышал, я не стану тебя осуждать, клянусь! Ты очень мне нравишься, Кэсси, так нравишься, что... Я не хочу страдать, и не хочу, чтобы страдала ты - а ты страдаешь, я вижу! Кэсси, - с внезапно проснувшейся нежностью, с невесть откуда взявшейся смелостью он коснулся ладонями её влажного от слёз лица и почувствовал, что от этого прикосновения словно ток пробежал по жилам, ток, от которого вскипала кровь - не только в нём самом, но и в ней тоже. - Кэсси, доверься мне. Я обещаю тебе, что никому не расскажу то, что услышу от тебя сегодня. Если вообще услышу...
Он вопросительно, выжидательно смотрел ей в глаза. Кэссиди замерла, не в силах выбраться из лазури его проникновенных глаз, которые заглядывали ей прямо в душу и требовали правды.
 - Ян, - наконец, вырвавшись из плена его взора, еле слышно проговорила она. - В этом мне стыдно сознаться. Это очень позорно.
Готовый уже ко всему Ян только крепче сжал кисти её рук.
 - Не выдумывай. Даже если ты и делаешь что-то очень плохое...
 - Нет! - она вскинула на него глаза. - Нет, я не делаю ничего плохого. Не хочу, просто не понимаю, как это можно делать (она сделала ударение на слове “это”). Но моя мать... Нет, я не могу этого рассказывать! Я просто права не имею!..
  Она оттолкнула Романова и вскочила со скамейки.
- Прости, Ян, я ничего не могу поделать. Не моя это тайна.
 - Но ты страдаешь, - он поднялся на ноги и поравнялся с ней.
 - Ты бы тоже страдал, будь у тебя аналогичная ситуация. Но нет - я такого и врагу не пожелаю! А ты ведь мой друг.
 - Я хочу быть для тебя более, чем просто другом.
Ян подошёл к ней близко-близко и обнял за плечи. Он боялся, что она оттолкнёт его, но этого не произошло.
 - Ян, - прошептала она, поднимая глаза; сквозь слой пудры на её щеках выступил румянец. - Ты ведь мне тоже очень нравишься. Правда - очень сильно. И мне стыдно перед тобой за то, что у меня такая мать.
 - Не знаю, почему ты всё время упоминаешь свою мать, не знаю, что она натворила - в любом случае, это её вина:  при чём здесь ты?
 - Моя мать хочет превратить меня в такую же, как сама.
 - Это в кого же?
 - В шлюху.
Ян судорожно сглотнул ком в горле; его взор был прикован к ногам девушки, затянутым в ажурную сеточку колготок. Кэссиди не дала его готовой разгуляться фантазии исказить действительность:
 - Не пугайся, Ян: я не проститутка, и ни в коем случае не хочу ею становиться. А вот мама... Она... Она - да. Она путана, Ян. Более того - хозяйка публичного дома.
Остатки хмеля моментально выветрились из головы Яна. Он был здорово ошарашен услышанным, но попытался не подать виду: признания Кэссиди не заканчивались - они только начинались.
 - Раньше я жила в штате Пенсильвания - там же, где и моя мать, и где, собственно, и находился... бордель.
Её голос дрогнул, и она замолчала. Ян понял, что ей ужасно стыдно рассказывать подобные вещи, но раз она решила довериться ему, значит, он для неё что-то значит! Романов нежно взял её за руку и усадил на скамью, примостившись рядом:
 - Кэсси, дорогая, продолжай: я тебя внимательно слушаю.
Приободрённая его чуткостью и тем, что он стал поглаживать кисть её руки, Кэсси вновь заговорила:
 - Всё своё детство я провела в школах-пансионах: мама жила в борделе и, естественно, не хотела, чтобы ребёнок (то есть, я) путался у неё под ногами. Но она довольно часто навещала меня, а на выходных забирала к себе. Я привыкла находиться в обществе ярко накрашенных и откровенно разодетых женщин, привыкла видеть мужчин, расхаживающих в обнимку с этими женщинами, причём женщины были одни и те же, а мужчины всё время менялись. Маленькая, я не понимала, где  нахожусь, но и не пыталась узнать больше, чем знала: на мои немногочисленные вопросы мама отвечала, что большой дом с баром в первом этаже, и комнатами на втором - элитный клуб для мужчин. О большем я не спрашивала, и посторонним не болтала: мать пригрозила мне, что убьёт меня, если я скажу кому-нибудь о том, чем она занимается. И хоть я сама весьма смутно себе представляла, чем же таким она занимается,  всё же держала язык за зубами. Меня не очень волновала мамина “работа”: я была ребёнком, который учился, занимался музыкой, танцами и играл с подругами в Барби. Но по мере того, как я взрослела, в мою душу начали закрадываться подозрения относительно рода занятий моей матери. А в одиннадцатилетнем возрасте я узнала правду: мама сама рассказала её мне. Шока у меня не было, ведь она расписала мне собственную жизнь и жизнь её подопечных девочек-проституток яркими красками. “В профессии путаны нет ничего зазорного, - говорила мне мать. - Ни я, ни мои девочки не продаём себя на улицах за бесценок: мы живём в шикарном особняке, следим за собой и дорого берём за свои услуги. Но желающих вкусить плод нашего сладкого греха совсем немало. И это не случайные мужики с улиц, нет! Это богатые и часто знаменитые мужчины - бизнесмены, политики, известные актёры... Кэссиди, - говорила мне мать, - я хочу, чтобы жизнь одарила тебя всеми земными благами, какие только могут ожидать женщину. Добиться этого нелегко, но возможно. Тебе повезло: ты очень хорошенькая, а повзрослев, станешь ещё красивее. Но одной красоты мало: нужно ещё умение ею пользоваться. Вот этому тебе надо научиться. Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы ты усвоила уроки, которые я тебе преподам - и тогда ты завладеешь каким угодно мужчиной и сможешь заставить его исполнять все твои желания”. Я тогда задала матери простой вопрос: “А как же любовь?” Она рассмеялась мне в лицо и назвала меня дурой. “Любовь ничего не значит в этой жизни, её не существует, это пустое слово, выдумка глупых людей, и чем раньше ты это поймёшь, тем лучше. Мужчинам нужен от женщины первоклассный секс, и если ты научишься им этот секс давать, то они озолотят тебя. У тебя будет всё, что ты захочешь: деньги, модная одежда, косметика, автомобиль... И не надо мне высокопарно заявлять (а я вижу, ты собираешься это сделать, Кэсси), что деньги ничего не значат, что они не являются главным в жизни - это неправда. Без денег ты ничего не значишь, без этих шуршащих бумажек ты - никто. Но заработать их очень трудно. Возблагодари небеса, что ты хороша собой и прислушайся ко всему, что я тебе скажу. Мужчины - примитивные существа, они намного глупее нас, женщин. Но их надо убедить в обратном, дать им почувствовать себя мудрыми, сильными, могущественными - и сорвать свой куш”. Я пребывала в растерянности от маминых слов, а сердце моё отказывалось верить всему, чему она хотела меня научить.
Когда мне исполнилось пятнадцать, мать стала брать меня с собой на вечеринки, коктейли, на скачки - всюду, куда её приглашали друзья-клиенты. Ах, Ян, - Кэссиди крепче сжала руку паренька, который как зачарованный слушал её рассказ. - Знал бы ты, как я ужасно чувствую себя в этом пошлом обществе, а ведь я уже два года вынуждена сопровождать маму на все приёмы и вечеринки, где собираются... Я не знаю даже, как можно назвать этих людей, Ян. Они все какие-то... Какие-то глупые, пустые и... ужасно развратные. Нет, не думай: мать не продаёт меня никому из этих мужчин - пока что. Она не хочет, чтобы я была шлюхой в прямом смысле этого слова (то есть, спала с мужиками за деньги). Её мечта: выдать меня замуж за (или сделать обыкновенной любовницей) какого-нибудь толстосума.
 - Что, по сути, равняется проституции, - промолвил Ян.
 - Да, я тоже так думаю, - кивнула Кэссиди. - Так думает и моя мать. Её девиз: быть шлюхой, но самой дорогой. Она знакомит меня на вечеринках со многими мужчинами с перспективой “найти подходящую партию” - это её выражение. У неё у самой куча любовников, которые помогают ей содержать публичный дом. Знаешь, почему я оказалась здесь, в Нью-Йорке? Мама захомутала какого-то здешнего бизнесмена, и он предложил ей перетранспортировать бордель из Пенсильвании сюда - всё-таки, Нью-Йорк - крупный мегаполис с большими деньгами и большими возможностями. Два месяца назад мама с девочками переехала в дом на нью-йоркской окраине и перевезла туда всё своё добро. Меня же она перевела из пенсильванской школы-пансиона в “Leadface”. Но и здесь мать продолжает таскать меня на вечеринки, надеясь найти мне богатого дурака. А я же этого совсем не хочу, Ян! Я не хочу быть отданной какому-то идиоту, чтобы он... со мной... только потому, что у него много денег...
Она заплакала, и Ян прижал её к себе.
 - Кэсси, не плачь… Солнышко... Родная моя... То, что мать хочет с тобой сделать - ужасно. Нужно ей объяснить...
 - Ах, Ян, она и слушать ничего не хочет! Сколько раз я просила её, умоляла, чтобы она не демонстрировала меня мужчинам как живой товар, да всё без толку! Она кричит на меня, требует прекратить вести себя «по-идиотски», заставляет надевать на вечеринки эти вульгарные наряды...
 - Да она просто сумасшедшая! - выкрикнул Ян, но тут же понизил голос до шёпота, боясь, чтобы никто не услышал их с Кэссиди разговора. - Она же монстр... Разве можно так обращаться с собственным ребёнком? На неё нужно подать в суд!
 - И что? - горько усмехнулась Кэссиди. - Несмотря на все недостатки, она всё-таки моя мать. Она хочет мне добра, просто под этим добром она понимает не то, что мы с тобой.
 - Но, Кэсси, она же... сделает из тебя проститутку! - глаза Яна наполнились ужасом.
 - Не сделает.
 - Ты в этом так уверена? А как называется то, что она выставляет тебя перед чужими мужланами, словно ты - лот на аукционе?! Это же уму непостижимо - обращаться так с родной дочерью!
Кэссиди опустила глаза:
 - Ян, ты ничем не можешь мне помочь.
 - Да ведь надо же что-то делать!
 - Ничего нельзя сделать. Мне придётся продолжать ездить с ней на эти вечеринки, пока...
 - Пока - что? - Ян потерял над собой контроль. - Пока она не подложит тебя под какого-нибудь мужика?!
 - Думаю, что всё-таки она не сделает этого. Я не хочу ни под кого ложиться - и не лягу. Рано или поздно она поймёт, что я - другая, не такая, как она, и для меня неприемлем образ жизни, который ведёт она.
 - Смотри, чтобы она не поняла всё слишком поздно, - с мрачным видом сказал Ян.
 - Да ладно, - всхлипнула Кэсси. - Надеюсь, что всё не так страшно.
 - Ну, если не страшно, почему ты тогда рыдала на скамейке, когда я тебя увидел? От хорошей жизни разве?
 - Нет. Жизнь у меня неважная. Я плакала от того, что... мне стыдно быть дочерью шлюхи. Стыдно перед тобой.
 - Глупости ты говоришь, - он обнял её за плечи и привлёк к себе. - Ты не отвечаешь за поступки матери.
 - Ян, ты... такой хороший, такой замечательный, а я - закомплексованная дурочка, над которой издеваются все одноклассники и которая не может слова сказать своей грешной матери... Я... я не достойна тебя. Мне грустно, что я не подхожу тебе, Ян.
 - Кто мне подходит, а кто - нет, буду решать я сам, - мягко сказал он, зарываясь лицом в её золотистые волосы. - Кэсси, ты не закомплексованная и отнюдь не дурочка, ты - ангел. Добрый, нежный, святой ангел. Проблема только в том, что люди ангелов часто не понимают и причиняют им боль, обижают их. А ведь о них нужно заботиться, любить их и оберегать.
 - А ведь тебя тоже называют Ангелом, я слышала это неоднократно, - прошептала Кэссиди. - Значит, всё сказанное тобой относится и к тебе самому?
  Ян засмеялся:
 - Ангел - это моё прозвище. Преподавательница литературы как-то раз олицетворила меня с этим небесным созданием - ну, весь “Leadface” и подхватил... Хотя до этого меня уже называли так... - Ян припомнил стихотворения, которые писала ему Серафин, но решил не говорить о ней при Кэсси, боясь, чтобы девушка не подумала, что у него с француженкой был роман. - И всё же, я не считаю себя ангелом, - заключил он, чтобы не дать Кэсси спросить, кто же ещё его так называл. - Я отнюдь не святой.
 - Мне кажется, ты себя недооцениваешь, - улыбнулась Кэссиди. - Ты очень хороший человек, Ян, добрый и отзывчивый. Жаль, что моя мать не способна это понять.
 - Ты собираешься меня с ней познакомить? - вскинул брови Романов.
 - Знакомиться с ней или нет - решать тебе. Всё равно она вот-вот должна быть здесь.
 - Для чего? - он испуганно посмотрел на девушку. - Что ей здесь нужно?
 - Как - что? Она приедет за мной, чтобы увезти на очередную пирушку. Иначе зачем бы я, по-твоему, сидела сейчас здесь, на улице, напялив на себя все эти тряпки? Мы с мамой переехали в Нью-Йорк, но образ жизни-то не поменяли: она как в Пенсильвании таскала меня на вечеринки, так продолжает делать это и здесь. А чем, ты думаешь, можно объяснить моё неоднократное отсутствие на утренних занятиях? Конечно, только тем, что проведя ночь в каком-нибудь из клубов, я отсыпалась по утрам.
 - О Господи, - Ян со злостью вскочил со скамейки. - Кэсси, это надо как-то прекратить. Ты не должна делать то, чего не хочешь. А ты ведь не хочешь?..
 - Не хочу. Но пока что буду.
 - Для чего, зачем?
 - А что ты мне предлагаешь?
 - Я считаю, что неправильно жить... общаться с человеком, который принуждает тебя к постыдным действиям. Я понимаю, что она твоя мать, да ведёт-то она себя совсем не по-матерински. Я бы на твоём месте оборвал с ней все контакты.
 - Тебе легко говорить, Ян! Но ведь она платит за моё пребывание в “Leadface”!
 - Кэсси, а у тебя нет родственников, которые могли бы взять на себя опеку над тобой?
 - Кроме мамы - никого.
 - А... твой отец? - Ян испытывающе посмотрел на неё. - Или у тебя никогда не было отца?
 - Был. Причём он состоял в официальном браке с моей матерью, и я ношу его фамилию. Но... он погиб 11 сентября 2001 года здесь, в Нью-Йорке, во время теракта - как раз находился в торговом центре, когда туда врезался самолёт с террористами-камикадзе.
Ян тяжело вздохнул и вновь присел на лавочку возле Кэссиди. Бедная девочка, она совсем одна в этом мире! Как же могло получиться, что такое невинное, святое создание оказалось в зависимости у порочной женщины, которая волею судьбы оказалась её матерью? Что же делать? Как ему помочь Кэсси, как спасти её? Ян чувствовал свою беспомощность, и от этого злился. “Эх ты, влюблённый дурак, - говорил он себе. - Ничем не можешь помочь предмету своего обожания!..” Но, может, стоит хоть попробовать?
 - Кэсси, давай я поговорю с твоей матерью, - он нежно взял девушку за руку. - Давай я попрошу её, чтобы она оставила тебя в покое и не навязывала своё мировоззрение, а позволила тебе жить так, как ты сама хочешь.
 - Ты сошёл с ума, Ян, - грустно улыбнулась Кэссиди. - Она не только не станет тебя слушать, но и запретит мне общаться с тобой.
 - А если она запретит - ты что, сделаешь так, как она велит? - в лазурных глазах Яна зажглись искорки гнева.
 - Нет, не сделаю, - она успокаивающе придвинулась к нему. - Ни за что я не перестану общаться с тобой, и я никогда не откажусь от времени, проведённого с тобой вместе в угоду маминым глупым прихотям. Насчёт этого можешь быть спокоен.
 - А насчёт всего остального? Как я смогу спокойно уснуть, зная, что ты сейчас уедешь в какое-то злачное место, где на тебя будут пялиться похотливые мужланы, а может даже... она будут лапать тебя! Как мне это вынести?
 - Кэссиди опустила длинные ресницы и слабо улыбнулась:
 - Мне приятно осознавать, что я тебе небезразлична, раз ты беспокоишься обо мне...
 - Господи, конечно, ты мне небезразлична, -  он обнял её за шею и заставил заглянуть в свои глаза. - Я... Ты знаешь, мне кажется, что я...
Он наклонился к её губам и стал медленно, но настойчиво целовать их. Кэссиди не вырывалась, не противилась ему, она отдавалась во власть губ Яна, сама робко и неуверенно отвечая на его поцелуи. “Она, наверное, никогда ещё ни с кем не целовалась, - такая мысль пронеслась в голове у Романова, заставив его сердце учащённо забиться, а его самого затрепетать от сознания того, что это, без сомнения, самое прекрасное создание на Земле, невинный и неискушённый цветок, распустившийся в гнезде разврата, не был отравлен грешным ядом сладострастия и порока, а только сегодня, сейчас в первый раз раскрывался перед ним. Ян жадно пил с источника её губ и не мог утолить жажду. Вот об этом он неосознанно мечтал всю свою жизнь: целовать красивую и неиспорченную девушку, при одном взгляде на которую его сердце билось в груди, как птица в неволе, целовать эту девушку, зная, что и она неравнодушна к нему, что она хочет быть с ним и никогда не скажет ему, что он плохо целуется, что он неискушённый, и что это для парня самое страшное. Она никогда не скажет так: его поцелуи не оставляют права словам, но её губы, язык, её дыхание, её робкие, нежные, но искренние объятия говорят ему, что ей нравится то, что он делает, и она вовсе не против, чтобы он продолжал.
Звук тормозов приближающегося к воротам “Leadface” автомобиля заставил парочку отпрянуть друг от друга и испуганно оглянуться.
 - Это моя мать, - прошептала Кэссиди.
Она встала со скамьи и принялась разглаживать руками смятое платье.
 - Ты сводишь меня с ума, Кэссиди Дуглас, - просто сказал Ян и поравнялся с ней.
Она взволнованно посмотрела на него и вдруг засмеялась, но её смех был не злым, не унизительным, не уничтожающим, как у Эшли; он был тихим, ласковым и насквозь пронизанным обожанием:
 - Ян, у тебя весь рот в моей помаде! Вот, возьми, - она протянула ему бумажную салфетку, которую достала из сумочки.
Пока Ян, улыбаясь, вытирал свои губы, Кэссиди наносила помаду, от которой так старательно избавлялся он.
По асфальтированной дорожке, ведущей в аллею от въездных ворот, застучали женские каблучки, и этот звук всё приближался, пока наконец в свете фонаря перед пареньком и девушкой не предстала дама. Ян обомлел, увидев её. Она была точно очень повзрослевшая Кэсси - такая же стройная и поразительно красивая, с такими же выразительными голубыми глазами и длинными, кудрявыми волосами. “Неужели это её мать? - подумал Ян, во все глаза разглядывая высокую длинноногую красавицу. - Она так молодо выглядит, что, скорее, сойдёт Кэссиди за сестру, чем за маму”. Он был поражён роскошным видом представшей перед ним женщины и в этот момент понимал, как многие мужчины могли расстаться с большими деньгами только ради того, чтобы провести ночь с такой красавицей. Она вся была словно соткана из греха, но греха сладкого, манящего, пусть и немного вульгарного. В её излучавших бриллиантовый блеск глазах сквозил порок, всепоглощающий и неотвратимый. Ян подумал, что стоит, наверное, какому-либо мужчине один раз заглянуть вблизи в такие глаза и один раз коснуться этих чувственных губ цвета красного вина, как он неизбежно упадёт в пропасть сладострастия, в пропасть глубокую, бездонную, из которой ни за что не выбраться. Боясь заглянуть в эту пропасть, Ян поспешно отвёл глаза и посмотрел на Кэсси. Как они поразительно похожи с матерью! Но только рядом с ним - ангел, пусть и одетый в порочную одежду, а всё-таки ангел - небесный, безгрешный. А напротив него - настоящий демон, обладающий адской красотой. И этот демон - мать ангела; грех, породивший святость... Разве такое возможно?
  Кэссиди нарушила гробовую тишину, воцарившуюся на аллее с появлением её матери:
 - Привет, мамочка. Познакомься: это Ян. Ян, это моя мать Одри.
 - Здравствуй, Ян, - снисходительно улыбнувшись, сказала Одри и, не став дожидаться ответного приветствия, обратилась к дочери: - Кэсси, пойдём к дежурному по корпусу: я должна сказать ему, что забираю тебя на эту ночь.
И царственной походкой она направилась к корпусу, где жила её дочь. Кэссиди посмотрела на Романова:
 - До встречи, Ян. Увидимся завтра.
 - Поговори с ней, прошу! - он схватил её за руку. - Расскажи ей о нас: пусть не заставляет тебя больше таскаться на эти гнусные вечеринки!
 - Ян...
 - Поговори с ней, не то, честное слово, я сам ей сейчас всё расскажу!
 - Не нужно: это сделаю сегодня я, обещаю, - она ласково провела рукой по его осветлённым волосам и улыбнулась: - Ой, ты изменил причёску, Ян! Надо же, я была так взволнована, что не заметила этого. Тебе очень идёт такая чёлка.
 - Спасибо, - усмехнулся он.
 - Кэссиди! - окликнула девушку мать. - Ты долго собираешься там торчать?
 - Иду, мама!
Кэсси чмокнула Яна в щёчку и поспешила в корпус.
“Я чувствую себя одновременно самым счастливым и самым несчастным человеком на Земле, - думал Романов, пробираясь в потёмках к своему корпусу. - Я встретил настоящего ангела, который по уши увяз во грехе”.

                Глава 12
                Любовь превыше медяков:
                Цена её - сто тумаков
Утром следующего дня Ян на всех парах спешил в школу: ему не терпелось увидеть Кэссиди. Следует ли говорить, что он всю ночь не мог сомкнуть глаз: коктейль из счастья и тревоги за девушку переполнял его душу и отгонял сон. Поэтому, когда он вошёл в класс и заметил за одной из парт свою ненаглядную, то, естественно, опрометью бросился к ней.
 - Привет, солнышко, - наклонился к девушке Ян. - Ну, как у тебя дела? Я боялся, что ты вновь будешь отсутствовать на первых уроках...
Она подняла на него глаза и улыбнулась. По её просиявшему лицу Ян понял, что она рада его видеть.
 - Всё хорошо, - тихо сказала Кэссиди. - Я уехала с той идиотской вечеринки пораньше, чтобы успеть выспаться и вовремя прийти на занятия.
 - А мать... Она отпустила тебя?
 - Ей больше ничего не оставалось делать, - вздохнула Кэсси. - У меня был такой убитый вид, что я уж никак не могла украсить вечеринку своим присутствием.
 - Надеюсь, ты сказала ей, что больше не собираешься играть роль лота на аукционе? - нетерпеливо спросил Ян.
 - Сказала... Точнее, дала ей это понять.
 - И что?
  Кэссиди поджала губки:
 - Она не хочет ничего слышать. Но, знаешь, мне всё равно, - девушка посмотрела на Яна. - Я не буду больше принимать участие в этих гулянках: это её образ жизни - не мой. И мне плевать, согласна она с моим решением или нет. Ну, если подумать, что мама может мне сделать в случае моего неповиновения? Выгнать из дому? Я и так там не живу: моя обитель - “Leadface”. Попытается перевести в другую школу? Это ничего не даст ей, так как я всё равно не перестану общаться с тобой.
 - Ты рассказала ей... о нас? - затаив дыхание, спросил Ян.
 - А уже есть о чём рассказывать? - Кэссиди посмотрела в его глаза, и в этот миг волнующая дрожь одновременно пробежала по их телам.
Из уст Яна уже готовы были сорваться жаркие признания, как вдруг незаметно подкравшийся Честер Харви вернул сладкую парочку с небес на землю.
 - О чём это наш Ангел шепчется с Мисс Недотрогой? Что, основали кружок по интересам?
 - А какое тебе дело? - обернулся к нему Ян.
 - Неправильный ответ, - процедил сквозь зубы Харви. - Папаше Честеру есть дело до всего, а до этой крошки, - он ткнул пальцем в грудь Кэссиди, - особенно. И если ты, малец, этого до сих пор не понял...
 - Я не понял тебя, - Ян приподнялся со своего места. - Что это за тон?
Кэссиди, в мгновение ока сопоставив бицепсы Харви и Романова, схватила последнего за руку:
 - Не заводись, Ян! Всё нормально.
 - Кэссиди опасается, что я могу сделать из тебя начинку для пиццы, и ведь если ты, Ян, не закроешь рот, то она окажется права!
Романов окинул взором раздражённого Честера, и у него в груди всё похолодело. Его сосед по комнате Харви был здоровым детиной, которого природа, как бы извиняясь за то, что поскупилась на мозги, наградила мощным торсом. Он был на голову выше Яна, и где-то вдвое шире его в плечах; крепкие руки Честера были предупреждающе сжаты в кулаки, а взор закипал гневом. “Мне страшно, - пронеслась в голове у Яна предательская мысль. - Может, это недостойное мужчины ощущение, но мне действительно страшно. Ведь Харви одной рукой превратит меня в лепёшку, ему это ничего не будет стоить! Мой выпендрёж ни к чему не приведёт. Но... что же делать, как защитить Кэсси? Я не хочу, чтобы она думала, будто я испугался этой гориллы. Как же быть?” И тут Яна внезапно осенило.
 - Послушай, Честер, - он попытался придать своему голосу как можно более равнодушный тон. - Кажется, днём раньше ты просил меня перевести французский текст, который тебе достался от мсье Дюкре, на английский язык, чтобы тебе не поставили “неудовлетворительно”. Я помню, что мсье Дюкре очень настоятельно просил тебя поработать с этим текстом, в противном случае у тебя начнутся серьёзные проблемы. Я перевёл твой текст, но если ты сделаешь из меня лепёшку, то перевода тебе не видать, как своих ушей, и не только перевода, но и всего остального - примеров по математике, шпаргалок по английской грамматике, терминов по экономике и списков дат по истории. Подумай, надо ли тебе это.
Физиономия Честера предприняла попытку насмешливо искривиться:
 - Подумаешь! С уроками мне поможет кто-то другой...
 - Нет, - уверенно улыбнулся Ян. - Ты прекрасно знаешь, что в классе нет лучшего ученика, чем я, и на подсказках других ты часто садился в лужу. А вспомни, подводили ли тебя хоть раз мои шпаргалки?
Удар был точно в цель: Честер озадаченно надул губы.
 - Не плюй в колодец, из которого пьёшь, Харви, - добавил уже совсем осмелевший Ян. 
 - Тоже мне, умник выискался, - пробурчал Честер. - Обойдусь и без тебя!
 - Что ж, попытайся. Я с интересом понаблюдаю за твоими попытками.
 - Послушай, Ангел, не строй из себя крутого, - Честер наклонился к Яну, и выражение того, что служило у него лицом, не предвещало ничего хорошего.
 - Честер, почему ты к нему прицепился? - спросила Кэссиди, вставая со своего места. - Ты очень раздражаешься по пустякам, а это вредно для здоровья.
 - Я тебя не спрашиваю, крошка, - Харви прищурил глаза, глядя на неё.
 - И всё же мне хотелось бы знать, - девушка решительно сдвинула брови.
 - Заступаешься за своего Ангела?
 - Пытаюсь восстановить справедливость - так будет точнее, - поправила она его.
Разговор становился бессмысленным, и даже Честер начал уже понимать это. Но уходить с поля словесного боя побеждённым как-то не хотелось... Прозвеневший звонок на урок прослужил гонгом, возвещавшим о конце поединка. И Кэссиди, и Ян от души надеялись, что это был конец всего боя, а не только раунда.
Однако надеждам далеко не всегда суждено сбываться. У Честера Харви появился острый зуб на Яна Романова. Причиной тому была, конечно же, Кэссиди Дуглас, вернее, её привязанность к Яну. Нужно было быть слепым, чтобы не заметить, что отношения между пареньком по кличке Ангел и девушкой, прозванной Мисс Недотрогой, с недавнего времени стали особенно тёплыми, и явно перестали вписываться в рамки приятельских. Ян и Кэсси стали просто-таки неразлучны. На всех уроках они сидели рядышком, на перерывах между занятиями вместе уходили и вместе возвращались, после уроков часто прогуливались, взявшись за руки, а в поздний час даже были замечены целующимися под сенью деревьев. Если Ян отсутствовал в “Leadface” в свободное от занятий время, то почти наверняка отсутствовала и Кэссиди. Школьники окрестили парня и девушку “ангельской парой”, но эта кличка не таила никакой насмешки: всем было ясно, что Ян и Кэссиди созданы друг для друга. Это были пай-мальчик и пай-девочка, обретшие друг друга в этом несовершенном мире. Все любовались хорошеньким ангелоподобным юношей, сжимавшим в своих обьятиях красивую белокурую девушку. Все за исключением Честера Харви. Его  влюблённость друг в друга двух своих одноклассников отнюдь не радовала. Ни для кого не было секретом, что Кэссиди Дуглас являлась предметом вожделения Честера, и его злило то, что красавице-блондинке он не то что не нравился - он был ей противен. Честер не мог смириться с этим. Он тащил Кэссиди танцевать на дискотеке, хотела она этого или нет, и протесты Яна и Винсента, который приходил на помощь другу, на него не действовали; Честер не упускал случая обнять Кэссиди, норовил подкараулить её в пустом коридоре и поцеловать. Но когда девушка поцарапала его при очередной попытке сорвать поцелуй и выкрикнула, что он идиот, и что она его ненавидит, Честер обозвал её дурой и сказал, что она от него всё равно никуда не денется. Тогда Кэссиди испугалась всерьёз. Тем более, что на следующий день Честер со своими дружками стал издеваться над Яном.   
Он унижал его, дразнил, грозился сделать из него бифштекс, и уже не боялся, что Ян не даст ему списать - он перестал просить его о помощи. И без того плохие отметки Честера резко ухудшились, и от этого он ещё больше раздражался, но ни в какую не желал мириться с Яном, а только обозлялся на него ещё больше. Он настроил против Романова своих друзей - Джорджа, Николя и Каспера, - и они вчетвером старались спровоцировать Яна на драку. Бедному Романову в эти дни приходилось несладко.  Он жил в постоянном страхе.  Издевательская ухмылка Честера, его передразнивания, умышленные толчки и оскорбления сводили Яна с ума. А когда компания Честера встретила его в коридоре и припёрла к стенке, он чуть не испустил дух. “Я не трус, - говорил себе Ян. - Но я один, а их - четверо, и все они гораздо выше и шире в плечах, чем я. Что будет, если каждый из них меня ударит? Я не смогу дать им отпор, я так давно не дрался, что уже забыл, как это делается!”
 - Чего вы хотите от меня? - стараясь сохранять спокойствие, спросил Ян, замирая от железной хватки, сдавившей ему плечо.
 - Ты себя крутым возомнил, да? - оскалился Честер, заглядывая ему в лицо. - Ходишь павлином от того, что самая красивая девчонка “Leadface” принадлежит тебе?
 - Кэссиди - не моя собственность!
 - Но ты же лижешься с ней по вечерам на лавочках!
 - А тебе какое до этого дело?
 - А такое, что она мне самому нравится!
 - Но ты не нравишься ей!
 - Понравлюсь сразу, как только разукрашу твою младенческую физиономию!
 - Честер, да что я тебе сделал?! Что тебе от меня нужно?
 - Оставь Кэссиди!
 - Ты в своём уме? Неужели ты думаешь, что, перестав встречаться со мной, она тут же прыгнет в твои объятия?! - запальчиво выкрикнул Ян.
 - А вот это тебя уже касаться не должно, Ангел!
 - Как это не должно? Она же моя девушка!
 - Твоя девушка! - передразнил его Харви. - А как же та французская красотка на фотографии, а? Помниться, ты сказал мне, что твоя девушка - она... У тебя что, в каждой стране подружки? Плейбоем себя возомнил, да?
 - Серафин не моя подружка, она моя... м-м... сестра, - сказал Ян потому, что, как известно, кроме братских чувств ничего не испытывал к Серафин.
 - Твоя сестра?! Интересно, поверит ли в это мисс Дуглас?
 - Поверит, потому что это правда: кроме Кэссиди у меня никого нет!
 - А я говорю тебе: оставь её. У тебя на носу екзамены и конкурс “Лучший ученик года”. Тебе нужно готовиться, книжки читать, упражняться, а на девок время тратить тебе некогда. Оставь Кэссиди, по-хорошему прошу. Не то мы с моими дружками тебя проучим.
Ян затравленно оглянулся. Был конец учебного дня, и как следствие, школьный коридор был пустым. Конечно, двумя этажами выше скоро должен был начаться урок в кабинете его класса, однако это был единственный класс, оставшийся в это время во всей школе, и его услышат только в том случае, если он завизжит. Но он ведь не девчонка, чтобы так делать... Значит...Что, ему - умирать? Умирать за любовь к Кэссиди?
 - Послушайте меня, ребята, - вздохнул Ян, делая последнюю попытку воззвать к остаткам ума-разума окруживших его парней. - Вам не кажется идиотской ситуация, в которую вы ставите себя и меня? Что это за средневековые выяснения отношений? Мы с Кэссиди любим друг друга, как ты, Честер, не поймёшь?
 - Что-то больно быстро у вас любовь закрутилась! - зашипел Харви.
 - Как нужно было - так и закрутилась! - воскликнул Ян. - Честер, ты ведёшь себя глупо...
 - Закрой рот и послушай меня! - заорал Харви. - Я никогда не поступаю глупо. Если я чего-то хочу и что-то делаю для того, чтобы получить желаемое - то это правильно. Слышишь: я так решил, поэтому всё так и должно быть. И мне очень нравится Кэссиди Дуглас.
 - Она всем парням нравится, - тихо сказал Ян. - И что, разве все хотят свести со мной счёты из-за того, что она выбрала меня, а не их?
 - Ты, малец, меня на одну планку с ними не ставь! - рявкнул Честер. - Я тебе - не они!
 - А чем ты от них отличаешься?
 - Я намного круче.
 - В чём?
 - Во всём.
 - У тебя “звездянка”, только вот не пойму, чем она вызвана. Неужели, только твоими успехами в баскетболе? По-моему, этого маловато. Ну да ладно, не об этом речь. Зачем тебе моя Кэсси? Ты же ей не нравишься, пойми! Она никогда не станет твоей.
 - Думаю, она и твоей-то пока не стала, - усмехнулся за спиной Честера Николя.- Сомневаюсь, что ты что-то можешь. А вот Честеру уже неймётся... Правда, Честер? Ты же не против покувыркаться с блондиночкой? Я бы от неё не отказался.  Только ты, Харви, её сначала кое-чему научи, а потом уже мы с Каспером ею займёмся...
Услышав такое, Ян потерял голову. С непонятно откуда взявшейся силой он оттолкнул Честера и набросился на Николя. Экс-француз опомнился не успел, как оказался поверженным, а разъярённый Ян вовсю награждал его своими ударами. Он молотил его руками и ногами, выкрикивал английские ругательства, которым выучился здесь, вперемежку с русскими, которые ещё помнил, но всё это продолжалось недолго: Честер, Каспер и Джордж, не прилагая особых усилий, сбили Яна с ног и принялись от души, отборными и меткими ударами мстить за товарища. Яну было очень больно. Дико больно - сначала. А потом он уже перестал что-либо ощущать. Он пытался отбиваться, ему казалось, что он кричит, но это были только слабые, хриплые стоны. Во рту было много какой-то солёной жидкости, которой он захлёбывался, но он даже представить себе не мог, что это кровь... Мысли путались, багровым бредом наползая на его глаза. Чётко вставали только два вопроса: “За что?” и “Разве так можно?”. Думать о том, когда же пытка закончится, уже не было сил...
                *      *      *
Винсент не принадлежал к тем парням, которые любят смотреться в зеркало, но сейчас он старательно пытался повязать себе на голову бандану новым способом, которому его научил Джим, поэтому Эванс пристально всматривался в своё отражение в зеркале, сосредоточенно сведя к переносице брови. Оливер улыбался ухищрениям друга, листая на кровати учебник по основам менеджмента:
 - Ты такие лихие морские узлы закручиваешь, что, боюсь, не остался бы этот платок на твоей голове навсегда!
 - Не останется. Завтра повяжусь каким-нибудь другим.
 - Угу, если этот снимешь.
  Винсент улыбнулся одним уголком рта и, поправив края банданы у себя на лбу, повернулся к Оливеру:
 - Ну, что скажешь?
 - Круто! Больше слов у меня нет. Это только вы с Яном можете заливать до бесконечности...
 - Кстати, о Яне. Куда он запропастился? У вас ведь уроки закончились, ты - здесь, а его нет.
 - Откуда я знаю, где его носит, - отмахнулся Оливер. - Яна и на последнем уроке не было.
 - Ты хочешь сказать, что он “просачковал”? - удивился Винсент, отчего бандана слегка поднялась над его бровями. - На Яна это не похоже. Не в его правилах сматываться с уроков.
 - Ну так ведь теперь у него есть девушка...
 - И Кэсси тоже отсутствовала на последнем занятии?
 - Нет, она была. Ещё подсказала мне дату принятия Конституции...
 - Очень интересно, - промолвил Винсент.
И не успел он задуматься над причинами отсутствия своего друга, как дверь в комнату с шумом распахнулась, и на пороге появился Брендон Стоун - одноклассник и друг Винсента. Его лицо было взволнованным.
 - Вы знаете, что случилось с Яном?
 - Что такое? - спросил Винсент осевшим голосом.
 - Его избили... Дежурный полчаса назад нашёл его в коридоре на первом этаже школы. Ян был в сознании, но... “обработали” его конкретно. Говорят, много синяков на теле, а на полу я даже видел кровь...
 - Господи, да кто же это сделал? - тихо, помертвевшими губами прошептал Оливер.
Винсент бросил суровый взгляд на кровать Честера, а потом обратился к соседу по комнате:
 - Скажи мне, Оливер, а Харви случайно не отсутствовал на последнем уроке?
 - Често говоря, не помню. Я как-то не заострял на этом внима... - и тут глаза Оливера округлились. - Ты думаешь, это Честер избил Яна?!
Винсент возвёл глаза к потолку:
 - Воистину причиной всех склок являются женщины! Послушай, Брендон, - обратился Эванс к другу. - Мне нужна твоя помощь. Твоя и Робина. Надо пойти “поговорить”... - он сделал ударение на этом слове,- ... с Честером и его дружками - я на сто процентов уверен, что это их рук дело. В одиночку я с ними не справлюсь.  Если вы с Робином откажитесь - я пойму, потому что это к вам действительно не имеет отношения. И всё же...
 - Никаких проблем, Винсент. Ян - наш друг, и если Харви действительно отдубасил Романова только из-за того, что сам запал на его девчонку, то ему не поздоровится. Думаю, Робин не откажется поучаствовать с нами в акте возмездия.
 - Спасибо, - Винсент похлопал друга по плечу и повернулся к Оливеру:- Мы идём искать Честера и его дружков. Но если кто будет спрашивать, то ты ничего о наших планах не знаешь, хорошо?
 - Хорошо, да только зачем это скрывать? - пожал плечами перепуганный Оливер. - Вы же правильно поступаете.
 - Администрация не поймёт. Назовёт это судом Линча*.
*Суд Линча - самосуд, названный по имени американского расиста Ч. Линча; вершился в США с XVIII в. для расправы с революционными деятелями и неграми

С этими словами он махнул Оливеру рукой, и они с Брендоном скрылись за дверью.      
                *      *      *
Такого скандала в “Leadface” давненько не бывало. После того, как в школьный медицинский пункт отнесли обнаруженного в коридоре избитого неизвестно кем паренька, в саду возле спортивного стадиона состоялась ещё
одна драка. Особо сильно никто из выясняющих отношения не пострадал, но без синяков и кровоподтёков, конечно, не обошлось. Все, кто участвовал в драке, были доставлены к директору для уяснения причин. Это были семеро
ребят - учащихся “Leadface”. Четверо из них - Честер Харви, Джордж Симпсон, Каспер Эриксон и Николя Ледоен - слыли известными забияками, а трое - Винсент Эванс, Брендон Стоун и Робин Терон - были в школе на хорошем счету, и участия их в драке никто из руководства “Leadface” не ожидал. Конечно, школьники быстро смекнули причину рукопашной. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто отделал Яна Романова, когда у всех на виду был вспыльчивый нрав Честера Харви и его явное неравнодушие к Яновой подруге. А Ян дружил с Винсентом, который в компании с Робином и Брендоном решил “по-мужски” отомстить за избитого друга. Но это всё открывалось лишь взору учащихся - администрация школы (как, впрочем, часто бывает в подобных случаях) оказалась на диво подслеповата. И никто не спешил открывать ей глаза. Действительно, а зачем? Она вряд ли могла поверить в то, что причиной тумаков восьми юношей могла явиться одна-единственная девчонка. Семь парней, подравшихся на стадионе, ни в какую не захотели признаться в том, из за чего они затеяли ссору, а восьмого - Яна Романова, приходившего в себя в медпункте - никто пока не хотел расспрашивать. Директору ничего не оставалось делать, как заставить всю великолепную семёрку написать сочинения на тему “Мой проступок, или почему нельзя выяснять отношения силой ”. Винсент, писавший самые лучшие, длинные и содержательные сочинения, на этот раз ограничился одной-единственной фразой: “Я не считаю работу моих кулаков ошибкой: ребята получили по рожам за дело, и я не собираюсь оправдываться”. Что-то подобное изложили и Робин с Брендоном. Честер, Джордж, Каспер и Николя только зря замарали бумагу путанным грамматическим кошмаром, и мистер Уолтер, поразмыслив немного и тяжело вздохнув, вынес приговор: целую неделю всем семерым предстояло подстригать газоны на территории “Leadface”, наводить чистоту в классных кабинетах и уборных, приводить в порядок стадион до и после намечавшегося баскетбольного матча и ни в коем случае не являться на последнюю дискотеку учебного года. Парни мужественно промолчали.

                Глава 13
                Тайна, раскрытая домом свиданий
Подошёл к концу учебный год в старшей школе-пансионе “Leadface”. Только-только завершились экзамены у выпускных классов, которых ожидал прощальный бал и широкая дорога в жизнь. Парням и девушкам, окончившим школу, предстояло избрать себе какой-нибудь колледж, а возможно, и университет. А нашим знакомым - Яну, Винсенту, Кэссиди и многим другим, о ком доселе шла речь, - предстоял ещё один год занятий. Но это - после, начиная с сентября. А пока ребят ждали летние каникулы, и каждый намеревался провести их по своему усмотрению: кто стал укладывать чемоданы, чтобы отбыть к родным, а кто спешил подыскать хорошую работу на летний период.
Яна Романова, естественно, больше бы устроил второй вариант, но отец с матерью во время интернет-переписки и телефонных разговоров ясно давали понять, что  приезд сына - обязателен, и это их решение обжалованию не подлежит. Они уже даже приобрели Яну билет на самолёт рейсом Нью-Йорк - Киев. Романову ничего не оставалось делать, как собираться в дорогу. Конечно, он соскучился за роднёй, но... Там, в Киеве, он ведь будет скучать за Кэсси.
В тот день, когда Честер и его приятели избили Яна (ему тогда пришлось тяжело: спина и бока были в синяках, а ещё он лишился коренного зуба), Кэссиди прибежала к нему в медицинский пункт и со слезами на глазах стала целовать его руки и просить прощения за то, чему она невольно явилась причиной. Ян утешал её, как мог, говорил, что она не виновата в том, что у Честера место мозгов - вакантно, а под конец сам едва не разрыдался и попросил Кэсси уйти, потому что считал свой изувеченный внешний вид совсем не романтичным, и ему не хотелось, чтобы она видела его таким. Девушка стала заверять его, что он самый лучший, самый красивый из всех парней, которых она знает, но после очередной мольбы Яна дать ему оклематься Кэссиди послушно оставила его наедине с самим собой и отправилась разыскивать Честера. Ей повезло наткнуться на него возле кабинета мистера Уолтера, откуда он в компании своих дружков, а так же Винсента, Брендона и Робина выходил после оглашения наказания за участие в драке. Кэссиди, как разьярённая львица, набросилась на Харви и расцарапала ему лицо своими ноготками.  Возможно, Честер и нанёс бы ответный удар своей пассии, но Винсент вовремя спрятал её за спиной, а возобновлять бой, из-за которого их лишили стольких радостей жизни, Честеру и его компании не хотелось. С тем и разошлись.
Ян в скором времени оправился от ударов. Смущённо улыбаясь, он поблагодарил Винсента, Брендона и Робина за то, что они отстояли его честь в схватке с компанией Харви, и сказал, что будет вместе с ними нести наказание, которое им назначили. Естественно, Винсент ему этого не разрешил.
Романов стал упорно готовиться к конкурсу “Лучший ученик года”. Ему отчаянно захотелось его выиграть, во-первых, чтобы дать всем понять, что, хоть его и поколотили четыре пацана, он не утратил своей способности быстро соображать, а во-вторых, выиграть для того, чтобы получить денежную премию и повести Кэссиди в дорогой ресторан, где с соответствующей помпой, как это показывают в кино, признаться ей в любви. Предлагать ей выйти за него замуж Ян, естественно, пока не собирался (какая свадьба, если им обоим ещё нет и восемнадцати лет!), но в недалёком будущем Романов вовсе не исключал такой возможности. Наверное, он действительно отчаянно захотел победить в конкурсе, а может, просто потому, что учиться в американской школе было совсем не сложно - так, или иначе, но Яна Романова таки провозгласили лучшим. Гордости и радости учащихся “Leadface” не было предела. На фоне победы Яна даже победа баскетбольной команды “Leadface” над командой школы “Intellect country” несколько померкла. И хоть Честер Харви и его друзья забросили неимоверное количество мячей в корзину противника, дела до этого, похоже, не было никому: настоящим героем дня стал Ян Романов.
Теперь, когда половина учащихся “Leadface” разьехалась по домам, классные кабинеты, стадион и тенистые аллеи школьного парка опустели, Ян тоже стал укладывать вещи: далеко за океаном, на другом материке, в другой стране его с нетерпением ждали родители. “Признайся, ты же соскучился по своей семье, правда?” - спрашивал Винсент своего друга. “Конечно, я не стану это отрицать, - соглашался Ян. - Но, знаешь, я был бы не против остаться, чтобы работать, как ты. Ресторан категории “люкс” - это же звучит! Ты молодец, что нашёл себе место баристы в таком шикарном заведении!” - “Погоди меня расхваливать, - отмахнулся Винсент. - Начальству - как бы это поточнее выразиться? -  не совсем по нраву мои длинные волосы”. - “Но ты же не будешь их из-за этого стричь?” - “Конечно, нет! Соберу в хвост. И пусть только попробуют заикнуться, что им что-то не нравится - тогда я специально наплету бесчисленное количество косичек и распугаю своим видом всех посетителей”- “Надеюсь, ты шутишь”,  - улыбнулся Ян. “Естественно, - кивнул Винсент. - Я не хочу ссориться с начальством, потому что мне очень нравится этот ресторан, и я надеюсь неплохо в нём заработать"- “А я вот хочу пригласить Кэссиди на ужин в какое-то классное заведение и признаться ей в любви, - губы Романова тронула счастливая улыбка. “Похвально, - заключил Винсент. - Она хорошая девушка, Ян. Очень надеюсь, что у тебя с ней всё сложится хорошо”. Винсент отвёл глаза, но Ян успел уловить в них едва заметную грусть. “Ты... о Линн думаешь, да? - тихо спросил Романов. Винсент печально улыбнулся, но ничего не ответил. “Винсент, не переживай, - Ян положил руку на плечо друга. - Вот появится у тебя обалденная девчонка - ты и не вспомнишь, что у тебя когда-то была некая Линн!” - “Ян, ты не понимаешь... Я её любил и продолжаю любить до сих пор. Не надо ничего говорить, я знаю, что это глупо. Но чувства... Они ведь не поддаются логике. На стадионе во время баскетбольного матча (я заглянул туда перед тем, как пойти морально поддерживать тебя на конкурсе лучших учеников) я увидел Линн в группе поддержки команды школы “Intellect country”. Она тоже меня заметила и, без сомнения, узнала, но, представляешь,  даже не поздоровалась со мной” - “Вот сво... Прости,” - тут же спохватился Ян. “Да нет, я думаю, она заслуживает того, чтобы её так назвали, но... мне от этого не легче» - “Я знаю. И всё же постарайся о ней не думать” - “Стараюсь”, - грустно улыбнулся Винсент.
Через два дня Ян, одетый в новый чёрный костюм, распахнул перед Кэссиди дверь ресторана “Tentations” - одного из самый престижных заведений Нью-Йорка. “Ах, Ян, - это такое красивое место, - восхищалась Кэсси, усаживаясь за столик. - Но... здесь всё так дорого! Право, не стоило...” - “Все нормально, дорогая, - положил ей руку на плечо Ян. - Ты достойна самого лучшего”. На лице у девушки засияла счастливая улыбка, и она застенчиво опустила глаза.
Заказав ужин, Романов осторожно взял Кэссиди за руку, и, проведя большим пальцем по тыльной стороне её ладони, тихо сказал:
 - Вот и закончился, Кэсси, учебный год в “Leadface”. Он пролетел так быстро, а ведь за время пребывания в Нью-Йорке моя жизнь в корне изменилась. Я покинул свою родину, оставил за океаном семью и друзей для того, чтобы учиться здесь. Знаешь, меня многие отговаривали от этого шага, но я ни на минуту не сомневался, что поступаю правильно. И действительно, учёба в “Leadface” - одно удовольствие; я пользуюсь авторитетом у сверстников и преподавателей; я здесь встретил Винсента, который стал для меня замечательным другом; я выиграл конкурс “Лучший ученик года”; здесь я познакомился со столькими интересными людьми, что просто дух захватывает! Но, знаешь, что было самым главным, самым важным подарком судьбы, о котором я и мечтать не мог? Это была встреча с тобой, Кэссиди. Да, я говорю искренне, без понтов, говорю, как есть: ты осветила мою жизнь ярчайшей вспышкой, которая зажгла в моём сердце огонь любви.
 - Любви? - одними губами то ли повторила, то ли спросила девушка.
 - Да, любви. Самой настоящей. Кэссиди, я могу с уверенностью сказать, что люблю тебя. Я ни к кому ещё никогда не испытывал таких чувств. Ты первая, кто заставил моё сердце танцевать, а душу - петь, ты первая - и единственная; я не хочу, чтобы в моей жизни была другая; я не могу представить кого-то другого вместо тебя; между словами “любовь” и “Кэссиди Дуглас” я ставлю знак равенства. Я люблю тебя, Кэсси. Очень люблю.
Он не нагнулся к ней через стол, пытаясь поцеловать. Он внимательно смотрел на неё своими ангельскими голубыми глазами в ожидании того, что она ему скажет. А она улыбалась, краснея, но не опускала глаз, из которых текли ручейками счастливые слёзы.
 - Ян... - вздохнула она, и блаженная улыбка ещё ярче засияла на её коралловых губках. - Ян... Я сейчас умру. Я думала, что так бывает только в кино, и что в книжках так пишут. А ты... Ты только что сказал мне то, что я мечтала от тебя услышать едва ли не сразу, как только узнала тебя. Ты сразу понравился мне, Ян. Сразу и сильно. Я даже испугалась. Я не верила, что моё чувство может быть взаимным: ты такой красивый, такой умный, у тебя много друзей, девушки тебе на шею вешаются. Мне думалось: ну зачем ему нужна такая девчонка, как я - одинокая, замкнутая, у которой, к тому же, мать - настоящая проститутка. А видишь... тебя это не смутило, и я благодарна тебе за это, Ян. Ты вернул меня к жизни (нет, не смейся, я говорю правду!), ты дал мне возможность почувствовать себя нужной, ты ввязался из-за меня в драку с Честером... Ян, я чуть с ума не сошла в тот день! Вы, мальчишки, такие взбалмошные, рвётесь к каким-то подвигам, лезете на рожон, и вам в голову не приходит, что девчонкам, которые вас действительно любят, не нужно ничего доказывать, им нужно, чтоб вы были рядом: целые и невредимые. А я полюбила тебя, Ян, мне кажется, даже раньше, чем ты - меня. Я никогда никого не любила по-настоящему (плакаты певцов и актёров, висевшие пару лет назад у меня в комнате, как ты понимаешь, не в счёт). Только познакомившись с тобой, я наконец-то узнала, что такое счастье, и, испугавшись его потерять, я впервые наорала на мать, из-за того, что она не разрешала мне с тобой встречаться. И, знаешь, она перестала таскать меня на идиотские вечеринки, просто махнула рукой и сказала: “Живи, как знаешь”. Конечно, вряд ли это от того, что на неё вдруг снизошло озарение, и в характере её произошли перемены; скорее всего, у мамы сейчас какие-то проблемы, и ей действительно не до меня. Но мне это не важно. Я люблю тебя, Ян, и хочу быть с тобой рядом так долго, как только ты сам пожелаешь.
 - Навсегда, - прошептал он, привстал со стула и наклонился к ней: вот теперь было самое время для поцелуя. 
Оторвавшись от его губ, Кэссиди потупила взор в тарелку с едой, но было совершенно очевидно, что мысли её витали где-то далеко - в стране мечтаний, которые начали сбываться.
 - Родная моя, ты кушай, кушай, - стал уговаривать её Ян. - Не для того ведь я сделал заказ, что бы ты на него смотрела.
 - Я поем, не беспокойся. Просто... Знаешь, когда человек счастлив, ему совсем не хочется есть.
 - Но если он не будет есть, то умрёт от голода, а такую смерть вряд ли можно будет назвать счастливой...
 - Ну что ты такое говоришь!.. - Кэссиди рассмеялась, потянувшись к вилке. - Я поем... Вечер так сказочно начинается!
 - Да он и продолжаться будет не менее сказочно, - заверил Ян.
И он не ошибся. Наверное, за всё время своего существования ресторан “Tentations” не видел более красивой и более счастливой пары, чем пришедшие в этот вечер юные парень и девушка. Они мило ворковали о чём-то, словно голубки, то и дело привставая со своих мест, чтобы поцеловаться; свою нежную трапезу парочка время от времени прерывала танцами, благодаря чему вскоре окончательно завладела вниманием всех присутствовавших. Кэссиди, замечая пристальные взгляды посетителей ресторана, шепнула Яну на ухо:
 - Люди так смотрят на нас!..
 - Ну и что?
 - Неудобно как-то... Я не люблю быть в центре внимания.
 - Ты хочешь, что бы мы ушли?
 - Нет... Не знаю..., - честно созналась она. - Мне хорошо, мне весело, только вот выпитое накануне ужина шампанское сейчас порядком вскружило голову. Веди меня в танце помедленнее, а то, клянусь, я собьюсь с ритма и наступлю тебе на ногу - будет не очень красиво, согласись...
 - Всё, что ты ни сделаешь - хорошо!
 - Даже то, что я могу отдавить твою ногу? - хохотнула Кэссиди.
 - Да. Я всё снесу ради тебя, - улыбнулся Ян и крепче прижал её к себе. - Я немного удивлён тем, что ты стесняешься взоров окружающих. Мне думалось, что девушки любят быть в центре внимания...
 - А я не люблю. Прости, но я столько лет чувствовала себя товаром, на который все пялятся и прикидывают, по карману ли он им, - голос её дрогнул. - Не хочу больше и не буду!
 - Конечно, не будешь. Я этого не допущу.
Его последняя фраза вернула улыбку на лицо Кэссиди:
 - Спасибо, Ян. Я думаю, что всё у меня и у тебя будет хорошо, и никто и ничто не помешает нам быть счастливыми.
 - Ты у меня золотце, - он поцеловал её в лоб. - Райский цветок, распустившийся в средоточии греха. Слава Богу, атмосфера публичного дома не затронула чистоты твоей души...
 - Ты красиво говоришь, - улыбнулась Кэссиди. - Да только... нет никакой атмосферы. Публичный дом - это... тоже своего рода организация, которая живёт по своим законам, и, в общем-то, никому их не навязывает.
 - Но ты говорила, что твоя мама...
 - Да, мама мне пыталась навязать своё мнение. Но девчонки из борделя - никогда. Знаешь, это может тебе показаться странным, но они - неплохие, да нет же - просто хорошие люди. Девочки в заведении моей матери очень воспитанные; сколько я себя помню, они всегда хорошо относились ко мне, пока я была маленькая, держали язык за зубами о роде своих занятий, вообще старались не обронить лишнего слова, чтобы я чего-нибудь не заподозрила; да и когда я подросла, они не стали вести со мной разговоров на эту тему, и не начали интересоваться моей личной жизнью, в отличие от многих моих приятельниц - одноклассниц. Проститутка - это ведь тоже профессия, только она не всем по нраву, и не каждому дано её освоить. Но это и хорошо. Проститутки должны помогать людям с проблемами, идти к тем, кто их действительно ждёт, и ни в коем случае не навязываться туда, где им делать нечего.
 - Это куда же? - поинтересовался Ян.
 - Туда, где есть желание нормально жить, желание любить и быть любимым. Любовь нельзя променять на плотские утехи, какого бы высокого качества они не были. Любовь - она несравненно выше всего этого.
 - На то она и любовь... - задумчиво протянул Ян. - И тем не менее проститутки, и всё, что с ними связано, вызывает у общества неподдельный интерес...
 - Запретный моралью плод манит. Тебя ведь тоже, небось, интересовали подобные вещи? - с еле уловимой лукавинкой в глазах спросила  Кэссиди.
 - Честно - нет.
 - И уж конечно, ты никогда не прибегал к услугам жриц любви?
 - Нет! - глаза Яна испуганно округлились.
 - И что, даже не смотрел порнофильмы и журналы с грудастыми девицами?
Вот тут Ян вспыхнул и покраснел до корней волос, безрезультатно пытаясь скрыть пристыженную улыбку. Что-что, а диски с порнофильмами всегда хранились в его тумбочке дома, в Киеве, и он, едва родители с Жанной уезжали, устраивался на диване и внимательно их смотрел. А из порножурналов, которыми снабжал его Славка, можно было сложить стопку до потолка, если бы Ян, засмотрев до дыр, не возвращал их другу. Но разве же можно признаться в таком любимой девушке? Впрочем, уже поздно: по её улыбке Ян понял, что она его раскусила.
 - Ну, было, не скрою, - прошептал Ян, ненавидя себя за то, что покраснел. - Смотрел и фильмы, и журналы... А кто этого не делает?
 - Правильно. Все делают, - согласилась с ним Кэссиди.
 -И ты?
Теперь пришла её очередь краснеть.
 - Да, смотрела. Но... мне не понравилось.
 - Что именно тебе не понравилось?
 - Ян! - Кэссиди укоризненно взглянула на него.
 - Извини, я увлёкся. Просто хотел узнать, сходятся ли наши вкусы относительно подобной продукции.
 - Вкусы? - переспросила она его, а потом усмехнулась, закусив губку. - Думаю, у нас ещё будет время это узнать.
Он вопросительно-шаловливо посмотрел ей в глаза:
 - И когда же? А главное - где?
 - Не знаю, но уж точно не в школе “Leadface”! Но зачем тебе смотреть на этих дешёвых шлюх по видику, если ты можешь увидеть настоящих.
 - Как? Где? - Ян недоверчиво стал озираться по сторонам.
 - Да уж не здесь, конечно, - вздохнула Кэссиди. - В притоне моей мамочки.
 - Т-ты хочешь, чтоб я туда пришёл? - удивился Романов.
 - Если тебе интересно, то мы можем поехать туда сегодня. Матери всё-равно сейчас нет и не будет ещё дней пять, а девочки... Девочки - прелесть, и они нас не выдадут. Хотя разве есть что-то удивительное в том, что я приду в дом свиданий со своим парнем?
По лицу Яна блуждала слегка ошарашенная улыбка. Неужели Кэссиди говорит серьёзно и приглашает его посетить настояший публичный дом? Вот это да! Он и представить себе не мог, что ему когда-либо доведётся переступить порог борделя. Это же как-то... неприлично для такого парня, как он. Хотя, если подумать...  А что здесь такого? Многие мужики постоянно ходят к шлюхам, причём по назначению, и ничего, а он-то хочет только посмотреть... Мама, правда, была бы очень им недовольна, зато если представить рожи Славки и Борьки, когда они будут читать в его письме подробное описание “экскурсии”... О, за это можно многое отдать!
 - Кэсси, ты действительно предлагаешь мне проехаться с тобой в... м-м... публичный дом? - осторожно спросил Ян. - Или, может, ты шутишь?
 - Шутки в сторону! Я говорю абсолютно серьёзно. Однако, если ты не...
 - С тобой я поеду куда угодно, - он зарылся лицом в её волосы.
 - Отлично. Ты узнаешь, как выглядят подобные заведения изнутри, увидишь наших девочек, а заодно (если повезёт) и их клиентов; а если повезёт ещё больше, то в этих клиентах сможешь узнать кого-нибудь из знаменитостей. Только, ради Бога, не бросайся к ним с просьбами дать автограф! Ну а если тебе станет скучно, мы тут же уедем. Да мы и так не будем там долго задерживаться.
 - Хорошо. Значит - уходим?
 - Да.
Ян подозвал официанта, расплатился по счёту и, взяв Кэссиди за руку, направился с ней к выходу.

*      *      *
Дом свиданий, хозяйкой которого была мать Кэссиди, располагался на одной из окраин Нью-Йорка, и никак не мог похвастаться близким соседством с большими офисными центрами, бутиками модной одежды и салонами красоты. Когда Кэссиди, сжимая руку Яна, подвела его к дверям элитного, как она сама говорила, борделя, то взору парня представилось небольшое двухэтажное здание с неудобным местом для парковки, фасад которого просто-таки умолял о реставрации. Над захудалой лестницей располагалась давно не крашенная дверь с табличкой, на которой была надпись “Обитель Афродиты. Массажный кабинет.” Очевидно, Романов не смог скрыть разочарования, которое отразилось на его лице при виде публичного дома, так как Кэссиди поспешно спросила:
 - Ты не впечатлён увиденным?
 - Понимаешь...- хотел было пуститься в рассуждения Ян, но она прервала его:
 - Я знаю. Я предвидела твою реакцию. Ты ожидал увидеть шикарный особняк с сияющей вывеской и ярко накрашенных девиц-швейцаров в недвусмысленной одежде. Но это невозможно, потому как заведение моей матушки нелегальное, о нём знают лишь посвящённые, а остальным сюда нечего совать нос, и чтобы не вызывать лишнего интереса и подозрений, мать разместила бордель так далеко от центра города, спрятав его в этом старом облупившемся доме под вывеской массажного кабинета. Но как только ты окажешься внутри, твоему взору представится совершенно другая картина. Ну так как, ты ещё не передумал переступить порог дома разврата?
 - Нет, - с готовностью ответил Ян.
 - Отлично, тогда пойдём.
Кэссиди крепче сжала руку Романова и легко коснулась еле заметной кнопки звонка в стене. Они ещё секунд двадцать простояли на крылечке, пока дверь не распахнулась. На пороге возникла красивая темноволосая девушка в длинном вечернем платье, стилизованном под греческую тунику. Она приветливо улыбнулась Кэссиди и перевела вопросительный взгляд на Яна.
 - Привет, Мельпомена, - поздоровалась с ней подруга Романова. - Познакомься: это мой парень Ян.
 - Привет, - Мельпомена обворожительно улыбнулась и пригласила парочку войти.
Молодые люди оказались в пустом и тёмном холле с несколькими диванчиками и кушеткой для массажных процедур. Но в дальнем конце этого холла виднелась дверь, откуда доносились звуки музыки, а из щелей пробивался свет.
 - Мама ведь ещё не вернулась, правда? - спросила для перестраховки Кэссиди, и Мельпомена отрицательно покачала головой.
 - Отлично, - лицо подруги Яна просияло, и она потянула его к двери. - Пойдём. Самое интересное находится там.
Ян послушно шагнул за ней.
Когда он оказался на пороге, его взору предстала совершенно ошеломительная картина. Перед ним простирался огромный зал, стены которого были покрыты полированными ярко-синими панелями, а потолок изображал панораму звёздного неба, которое подпирали мраморные колонны. Между этими колоннами расположились маленькие столики, почти до отказа заполненные посетителями преимущественно мужского пола; возле левой стены зала размещалась барная стойка с высокими стульями, а прямо напротив Яна находилась сцена, на которой в данный момент стройная девушка, изящно прогибаясь, стаскивала с себя бюстгальтер перед многочисленной аудиторией. Витиеватая золочёная лестница с резными периллами вела на балкон второго этажа, тайны которого были спрятаны за массивной деревянной дверью.
 - Ну, как тебе первое впечатление? - спросила Кэссиди, нагнувшись к уху Яна и стараясь перекричать шум музыки.
  Романов заставил себя оторвать взор от соблазнительно пышной груди стриптизёрши и, посмотрев на свою девушку, честно признался:
 - Круто!
 - Останемся в зале и посмотрим шоу, или пойдём наверх?
 - Наверх?
 - Ну да. Здесь - просто стрип-клуб. А сам бордель находится на втором этаже.
 - Тогда пойдём туда.
 - На второй этаж?
 - Ну да.
Кэссиди лукаво улыбнулась и потянула Яна за собой. Пока они лавировали между столиков, многие мужчины отвлекались от девицы, извивавшейся на сцене, и окидывали восхищённым взглядом подругу Романова. А сам Ян чувствовал на себе не только взгляды, но и явно ощущал откровенные прикосновения девушек в греческих туниках, сновавших между столиками. Кровь невинного Ангела начинала бурлить в жилах...
Кэссиди пулей взлетела вверх по лестнице и распахнула перед Яном дверь. В нос сразу ударил запах, какой распространяется в помещении от зажигания ароматических палочек или от раскуренного кальяна. В коридоре, в котором они очутились, царил полумрак, окутывающий разноцветной дымкой огоньки светильников, что словно факелы, размещались вдоль стен между каждой из дверей.
 - Это комнаты, где проститутки ублажают клиентов, - шепнула Кэссиди после того, как захлопнула входную дверь, через которую они  попали в коридор борделя. - Пойдём в комнату моей матери.
Проходя мимо закрытых дверей, Ян изо всех сил навострил уши, стараясь уловить вздохи и стоны “упражняющихся” парочек, но ничего не услышал. То ли сегодня была “неурожайная” ночь, то ли здесь была отличнейшая звукоизоляция.
Кэсси тем временем распахнула последнюю дверь в правой стене коридора и, впустив Яна в комнату, зажгла свет.
Взору молодого человека представились просторные апартаменты, стены и потолок которых были оклеены красно-синими обоями с золотистыми вкраплениями. В левом дальнем углу размещался большой резной шкаф, а под окном, завешенным тончайшим тюлем, стояла красивая кушетка с бархатными подушками. Почти по центру комнаты располагалась огромная кровать с тяжёлым атласным балдахином и позолоченными узорчатыми спинками. “Ни фига ж себе сексодром!” - подумал Ян, но вслух, конечно, этой фразы не сказал. Хотя, если подумать, с какой целью Кэссиди привела его сюда? Просто на экскурсию? Он украдкой взглянул на свою девушку, на её блестящие влажные губы, на соблазнительный вырез чёрного платья, и почувствовал, что до безумия хочет её...
А Кэссиди тем временем прошла на середину комнаты и села на шикарную постель, так взбудоражившую фантазию Романова.
 - Ну, как тебе? - спросила она, посмотрев на своего парня, и слегка смутилась, увидев, что его взгляд направлен на её ножки.
 - Здорово, - только и смог сказать Ян, присаживаясь с ней рядом. - В этой комнате обитает твоя мать?
 - Да.
 - А клиентов она принимает тоже здесь?
 - У неё, как у хозяйки публичного дома, нет клиентов. Есть любовники.
 -  Много?
 - Немало, - вздохнула Кэссиди. - После смерти отца они стали появляться, как грибы после дождя.
 -Неудивительно: твоя мать - красивая женщина. Ты на неё очень похожа.
 - Характером - совсем нет. А что касается внешности - то да. В молодости моя мать вообще была похожа на меня нынешнюю. Хочешь, покажу фотографию?
 - Да, - согласился Ян, хотя на самом деле ему сейчас хотелось совершенно другого. Но не переходить же сразу к решительным действиям, а то Кэссиди ещё, чего доброго, испугается и обидится на него.
Кэсси подошла к большому шкафу и, открыв дверцу, достала оттуда массивный фотоальбом, который протянула Яну. Юноша открыл первую страницу. На него, ослепляя лучезарной улыбкой, смотрела красивая молодая блондинка, которой на вид было не более двадцати пяти лет. Девушка на фото поразительно походила на Кэссиди. На другой фотографии мать его подруги (такая же молодая и красивая) была изображена в компании других девушек.
 - Этой фотографии уже двадцать лет, - пояснила Кэсси. -  Здесь моя мама с путанами из старого состава. В те времена она ещё не была хозяйкой публичного дома, а принадлежала всего лишь к числу шлюх. Вот эта женщина, - девушка показала на полную, вульгарно одетую даму на третьей фотографии, которая обнимала её мать за талию, - эта  женщина - Дэйзи - была ранее хозяйкой публичного дома.
 - А потом ею стала твоя мать?
 - Нет, - Кэссиди пролистала несколько страниц альбома и остановилась на одной из фотографий. - Потом из Украины привезли девушку, которая впоследствии заняла место Дэйзи и стала зваться Афродитой. Вот она.
Ян взглянул на фото и вдруг резко побледнел: из яркого глянца, примостившись на алом диванчике, соблазнительно положив руки на бёдра и демонстрируя пышную полуобнажённую грудь, на него смотрела его собственная мать, Галина. Да-да, почти такая же, как на свадебных фотографиях, которые он не раз видел дома, в Киеве, с такими же тёмно-рыжими вьющимися волосами, с такой же открытой улыбкой, только с более вызывающим макияжем. Дыхание Яна участилось, он взволнованно, словно отгоняя наваждение, сдвинул брови, но Кэссиди, очевидно не заметив этого, продолжала листать альбом и щебетать:
 - Видишь, вот ещё эта девушка: здесь - одна, здесь - с двумя другими проститутками, тут вот  - с бывшим владельцем “Обители Афродиты”. Мать говорила, что эта украинка была его фавориткой, благодаря чему и получила звание “мадам”, то есть стала хозяйкой борделя. На этой фотографии она уже в звании Афродиты в компании со всеми своими проститутками. А потом, мама рассказывала, эта девушка связалась с каким-то мужиком, и с его помощью удрала из борделя, предварительно распустив всех шлюх. Мой отец был в ярости, ведь тогда “Обитель...” уже перешла в его руки. Они с матерью долго искали эту украинку, но... О Господи, Ян, что с тобой? Тебе плохо?
Кэссиди наконец-то заметила, что  её прекрасного возлюбленного бьёт дрожь.
 - Ян!!! Что произошло?! - испуганно закричала она, и, вырвав из его одеревеневших рук альбом, отбросила его в сторону. - У тебя сердце прихватило, да? Тебе дать воды? Мне позвать кого-нибудь на помощь?... Ян!
Она взяла его лицо в свои руки, но он вдруг резко оттолкнул её и, подбежав к окну, распахнул его.
 - Ян, ты что! - в страхе крикнула Кэссиди, и подбежав к нему, схватила за плечи, испугавшись, что он сейчас может бросится вниз. - Что такое? Что с тобой произошло? - в её голосе послышались рыдания. - Ян, мне страшно, ты пугаешь меня, что случилось? Зачем ты открыл рамы, Ян?!
Однако её страх был преждевременным: бросаться из окна Романов явно не собирался, иначе сделал бы это молниеносно, и Кэссиди не смогла бы ему помешать. Он просто судорожно вцепился пальцами в подоконник и опустил голову. Дыхание его медленно, но верно постепенно приобретало ровный темп. Кэсси выжидала, не убирая, впрочем, рук с его плеч. Так они простояли возле подоконника, ни слова не говоря друг другу, примерно пять минут. Наконец девушка осторожно коснулась пальцами его напряжённого лица и еле слышно прошептала:
 - Ян, родной мой, скажи: что произошло?
Романов тяжело вздохнул и медленно отошёл от окна. Затем, не глядя на Кэссиди, проговорил:
 - В этом альбоме, который ты мне только что показала... Рыжая девушка-украинка, которая была хозяйкой публичного дома... Это... Это м-моя мать.
Слегка подрисованные карандашом брови Кэссиди сошлись на переносице.
 - Ян, что ты выдумываешь? Такого просто не может быть! Каким ветром твою маму могло занести в Штаты? Ты ошибся. Та девушка, очевидно, просто очень на неё похожа, а ты, дурачок, всполошился...
 - Да нет же, нет, это она, моя мать! - воскликнул Ян. - Я знаю, что говорю. В молодости она жила в США, здесь и познакомилась с моим отцом, после они поженились и прилетели в Украину... Или сначала прилетели в Украину, а потом поженились - я не знаю. Это не важно сейчас, хотя... Когда я спрашивал маму, что она делала в Америке, она говорила, что работала в модельном агентстве. Господи, так вот что это за модельное агенство! Она была обыкновенной шлюхой!!!
Кэссиди всё ещё недоверчиво смотрела на Яна. Сказанные им слова никак не желали укладываться у неё в голове. Мама Яна - и проститутка? То есть, она по сути такая же, как и её собственная мать? Хотя сейчас она не занимается древнейшим ремеслом, и, в отличие от Одри, не содержит бордель, но в молодости... Господи, в молодости она вместе с её матерью работала в одном публичном доме, и, значит, обе женщины были очень хорошо знакомы. А их дети, выходит, встретились, чтобы полюбить друг друга. Вот уж поистине превратность судьбы! Мать Яна покинула США, а сам он прилетел в эту страну и познакомился здесь с ней, Кэссиди. Действительно, мир имеет форму чемодана, где всё располагается рядышком.
Тяжёлый вздох Романова отвлёк девушку от размышлений. Господи, какой же у него шок от того, что он узнал! Бедный Ян! Это она привыкла к тому, что её мать - шлюха, а каково ему - порядочному мальчику, воспитанному в благополучной (он ведь наверняка так считал) семье? Ему нужно как-то помочь, как-то утешить его... Однако где же найти нужные слова?
Девушка медленной походкой подошла к Яну. Он, не подымая глаз, смотрел в пол, и, по-видимому, не собирался взглянуть на свою подругу.
 - Ян... - тихо произнесла она, и паренёк, словно очнувшись, встретился с нею взглядом.
 - Не говори ничего. Прошу тебя, не надо, - сдавленным голосом произнёс он. - Я - в шоковом состоянии. Да нет, я просто убит..
 - Да, понимаю, это тяжело. Но, Ян...
 - Я просил тебя ничего мне не говорить! - воскликнул он. - Господи, моя мама, моя мягкая, нежная, добрая мама, которую я люблю, которую без памяти любит мой отец, моя мать - обыкновенная путана! Интересно, папа знает об этом? Где он с ней познакомился? Уж не в борделе ли?
 - Ян, перестань задавать себе глупые вопросы, - успокаивающе произнесла Кэсси, не на шутку взволнованная лихорадочным блеском в его глазах. - Я понимаю, что тебе тяжело осознать такое...
 - Ничего ты не понимаешь! - закричал Ян. - Ты с самого детства знала, чем занимается твоя мать, а я... Ты представляешь, каково мне?!
 - Представляю. Но ты не должен воспринимать это как трагедию. Ты же не знаешь, почему твоя мама стала проституткой, что толкнуло её на этот шаг...
 - Да мне плевать, что её толкнуло! - закричал Ян, и из его лазурных глаз брызнули слёзы. - Она была подстилкой для сотен мужиков, её имели все, кому не лень, а я - её сын!
 - Но я-то тоже дочь такой женщины...
 - Да, хорошая мы с тобой парочка, ничего не скажешь! Наши матери - б... и!
 - Не ругайся, - тихо попросила Кэссиди. - Кем бы ни была эта женщина в прошлом, ты не должен забывать, что она - твоя мать, она дала тебе жизнь. И ты должен её уважать.
 - Уважать? За что, скажи мне? За то, что она скрывала от меня правду?
 - Ха! А что же ей было делать? Ты ведь мог возненавидеть её, если б она тебе призналась. Да и зачем ей было облегчать себе душу, если она давно покончила со своей... м-м... разгульной жизнью. Она не хотела травмировать тебя, Ян. Она знала, что то, чем она занималась, было неправильным, пошлым, она осознавала это и стыдилась, хотела оградить тебя от тени греха своей жизни. И за это ты должен быть ей благодарен.
 - Кэссиди, мне противно осознавать, что...
 - Я знаю. Но попытайся не думать об этом. Какая разница, кем была твоя мама в прошлом? Сейчас-то она уже не ведёт такой образ жизни. В отличие от моей...
Ян тяжело опустился на широкую постель и принялся развязывать галстук. Грудь его сдавливала жуткая тяжесть, и он знал, что снять её будет непросто, если вообще возможно. Мысли в голове кружились, как хлопья снега во время вьюги. Что же ему делать? Как жить дальше с осознанием того, какая женщина произвела его на свет? Боже, как же он теперь посмотрит в глаза Галины? Ведь через два дня ему предстоит лететь в Киев. Родители ждут его.
*      *      *
Винсенту снился сон. Место, где он находился, было каким-то неопределённым, совмещало в себе черты многих мест, как это часто бывает в снах, но постепенно оно приобретало черты сказочно красивого леса, и Винсент с помощью какого-то шестого чувства осознал, что это Раздол* -
обитель эльфов. Хотя самих эльфов здесь не наблюдалось. Вообще поблизости не было ни души - Винсент был один. Он шёл куда-то, сам толком не зная, зачем. Знал только, что ему надо попасть в дом эльфа Элронда. Но сколько он ни напрягал зрение, ничего, кроме высоких деревьев, не видел. Наконец вдали забелело что-то, какое-то подобие большой палатки или шатра, и Винсент ускорил шаг. Вскоре он очутился на пороге просторной беседки, сплошь обвитой большими белыми цветами, каких он прежде никогда не видел. Он не сразу обнаружил вход, завешенный тонким, почти воздушным тюлем. Пытаясь унять сердцебиение, Винсент приподнял тюль и оказался в беседке. Там было светло, но откуда именно исходил свет, Винсент не мог сказать. Да это его и не занимало, потому что внимание парня привлекло нечто совсем другое. Прямо перед ним, на резной скамеечке, сидела девушка. Она была очень хороша собой: стройная, кареглазая, с распущенными по плечам длинными тёмными волосами. На ней было лёгкое алое платье, сшитое из атласа и шифона, юбки которого мягким водопадом спускались по ногам девушки к полу. Красавица не была знакомой Винсента - он видел её впервые. Она улыбалась, выжидающе глядя на него. Конечно, ему нужно что-то сказать ей. Наверное, это дочь Элронда - Арвен. И всё же надо убедиться. “Кто ты?” - спросил Винсент у девушки. Она разомкнула губы, чтобы ответить ему, как вдруг страшный грохот вспугнул её и... разбудил Винсента. Он сел на постели, испуганно всматриваясь в полумрак, царивший в окутанной рассветной дымкой комнате. Его глаза различили силуэт Яна, чертыхавшегося в этой дымке.
 - Какой идиот поставил стул посреди комнаты?! - возмущался Романов. - Это чтобы я убился ночью, да?
 - Ты же знаешь, что Честера, после того, как он со своими дружками поколотил тебя, перевели в другой корпус, а Оливер уехал домой неделю назад. Ты отсутствовал всю ночь. Следовательно, стул поставил я. Не сердись, я просто вечером играл на гитаре, сел посреди нашей скромной обители и сочинял песни.
 - Хорошо, хоть ты гитару ещё додумался со стула убрать!
 - Да, ты прав. Прости меня. Я, вообще-то, хотел дождаться тебя, думал, ты придёшь хотя бы к полуночи. Ты не явился, и я уснул. Кстати, где ты был всю ночь?
 - В борделе.
У Винсента при его словах отвисла челюсть, но в полумраке этого, конечно, не было видно. Эванс не жаловался на слух, и мысль о том, что он ослышался, отмёл сразу. Его друг, воспитанный, порядочный Ян - и в борделе? Нет, у него, конечно, иногда рвало крышу во время пирушек, но чтоб настолько, чтоб сорваться и поехать к проституткам... Да он же
совершенно не по этой части! А, может, он сейчас соврал или просто пошутил? Теряться в догадках Винсент не любил, поэтому решил узнать правду от самого Яна.
 - Объясни, пожалуйста, что значит: был в борделе? - спокойно спросил он.
*Раздол - из трилогии “Властелин колец” Дж. Р.Р. Толкиена: долина в Средиземье, где жили эльфы  под предводительстом Элронда.

 - То и значит!  - огрызнулся Ян, и, не раздеваясь, плюхнулся на свою постель. - Или ты не знаешь, что такое “бордель”?
 - Погоди, ты же вечером уходил в ресторан вместе с Кэссиди...
 - А после ресторана мы пошли в бордель.
 - В бордель? С любимой девушкой? Зачем?!
 - Ты задаешь мне много вопросов. Я не хочу на них отвечать.
 - Это твоё право, - вздохнул Винсент. - Да только ты меня запутал.
Винсент надеялся, что друг всё же расколется, однако ошибся. Вместо ответа до него донёсся лишь тяжёлый вздох Яна.
 - А мне снился такой замечательный сон, - протянул Эванс, подминая себе под голову подушку.
Со стороны Яна не последовало никакой реакции. Он даже не слышал последних фраз друга. Глаза Романова застилала пелена слёз. Он закрыл их, чтобы ничего не видеть, чтобы скорее провалиться в забытье. Но как же можно заснуть, когда в душе его такая рана? Его мать - бывшая проститутка, подумать только!.. Господи, какой стыд, какой позор! Как смотреть в глаза друзьям? Они отвернуться от него! Ангел... Ха, Ангел, рождённый шлюхой! Это же смешно! Это ужасно. Ян сжал виски руками, словно пытаясь раздавить убийственные мысли. Он спрятал голову в подушку, пряча лицо от вступавшего в свои права рассвета. Он не хотел, чтобы начинался день. Свет уличного фонаря отражался в крыльях хрустального ангела-статуэтки. Ангела, сложившего руки в молитве на тумбочке у кровати.

   Глава 14
В замкнутом кругу семьи
 - Погодка сегодня - прелесть, - лучезарно улыбаясь, говорила Галина, обращаясь к Франсуазе. - Жары нет, однако и дождик не торопится; ветерок свежий - как хорошо! А вчера было так душно, я чуть с ума не сошла, ты ведь помнишь! Одно спасение - кондиционер на нашей даче. Мы купили его совсем недавно, я ещё говорила Денису, что это совершенно ненужная вещь и напрасная трата денег, а теперь понимаю, что была не права… Ах, Франсуаза, Ян прилетает через пятнадцать минут! Как я волнуюсь, Господи... Я ведь уже восемь месяцев не видела своего мальчика!
Франсуаза понимающе улыбнулась, и обернувшись, посмотрела на Дениса, вслед за женщинами спешившего от автомобильной стоянки к зданию аэропорта “Борисполь”. По обе стороны от него шли две девочки: одна, с каштановыми вьющимися волосами, заплетёнными в две косы, - его девятилетняя дочка Жанна, другая, с яркими голубыми глазами, в лёгком, струящемся платье, - дочь Франсуазы Серафин, которой через две недели должно было исполниться шестнадцать лет. Серафин сцепила пальцы рук в замок, и, взволнованно улыбаясь, смотрела на небо - оттуда вот-вот должен был спуститься её Ангел...
По прошествии пяти минут с того, как было объявлено, что самолёт, на борту которого находился Ян, совершил посадку, Галина заметно разволновалась и начала сетовать:
 - Сколько народу сегодня в аэропорту! Всем приспичило спланировать поездки именно на этот день. Эдак я и не увижу своего ребёнка, когда он появится; или он нас не увидит, что будет намного хуже: Ян подумает, что мы не приехали его встречать. Что тогда будет?   
 - Галочка, успокойся ты, ради Бога! - увещевал жену Денис. - Он же уже не маленький! Найдёт нас.
 - Ах, я так волнуюсь... А вдруг он похудел? - не унималась Галина. - Вдруг там школьников плохо кормят? Эта Америка с её фаст-фудами совсем испортит детям желудки!
 - Уймись, дорогая! Разве Ян за всё время его отсутствия хоть раз жаловался нам, что у него болит живот? Он вообще, насколько мне известно, за всё время пребывания в “Leadface” даже не простудился...
 - Ах, сплюнь через левое плечо! - Галина, нахмурившись, принялась вглядываться в лица вновь прибывающих.
 - Ты действительно чересчур взвинчена, - Франсуаза мягко положила подруге руку на плечо. - Приедет твой сыночек, никуда не денется.   
- Представляешь, как он обрадуется, когда увидит тебя, - улыбнулась Галина.-  Ян ведь не знает, что вы с дочерью позавчера прилетели из Парижа и будете гостить у нас! А уж Серафин он думаю особенно обрадуется, - подмигнула мать Яна вмиг вспыхнувшей девушке. - Ты всегда была хорошенькой, крошка, а сейчас стала настоящей красавицей! Ян будет тобой восхищён.
 - Вы действительно так думаете? - спросила Серафин по-английски, так как именно на этом языке родители Яна общались с её матерью, но сама она владела им весьма посредственно, потому и предпочитала общаться с ними на русском, который знала очень хорошо. - Галина, Вы действительно считаете, что я... понравлюсь Вашему сыну?
 - А разве может быть по-другому?
Серафин опустила глаза, в душе моля Бога, чтобы слова матери её возлюбленного оказались правдой.
 - Ты такая красивая, Серафин, - высказала искреннее восхищение Жанна. - Настоящая кукла Барби. Я бы хотела, чтобы вы с моим братом поженились.
Серафин смутилась и закрыла лицо руками: о таком она и мечтать не смела.
 - Какая женитьба, Жанна, ты что! - притворно сурово взглянул на дочку отец. - Они же щё совсем дети!
 - Нет, они взрослые, - стояла на своём Жанна. - Я так хочу побывать на свадьбе! Это так здорово: невеста, пышное платье, цветы, машины...
 - Что ж, это вполне реально, - заключила Галина. - Одноклассник и друг Яна Борька через неделю женится, и хотел бы, чтобы Ян стал свидетелем на его свадьбе. Скажу сыну, чтобы взял тебя, Жанна, с собой на торжество.
  Франсуаза удивлённо приподняла бровь, чтобы спросить, почему же друг Яна в столь юном возрасте вступает в брак, но тут Галина, в который раз “прогуливаясь” взглядом по группам прибывших, вдруг взвизгнула:
 - Ой, Ян! Ян, сыночек!
И действительно, метрах в десяти от них, только что оставив позади двери зелёного коридора, замедляя шаг, шёл Ян. Они сразу узнали его, несмотря на то, что он немножко повзрослел, хотя, может, впечатление “взрослости” производила его новая стрижка с подсветлёнными прядками и нахмуренное, даже несколько суровое лицо. Очевидно, он сосредоточенно искал в толпе встречающих свою семью.
 - Ян!!! - закричали хором Галина, Денис, Франсуаза, Жанна и Серафин.
Все находящиеся в аэропорту обернулись, чтобы посмотреть на тех, кто издал этот приветственный клич. Естественно, сам Ян не мог его не услышать. За какую-то секунду он окинул взглядом тех, кто пришёл его встретить, и, ускорив шаг, пошёл к ним. Губы его слегка тронула улыбка, однако для человека, который более чем полгода не видел родных, такое проявление чувств было скуповатым. Когда он поравнялся с родителями, Галина со слезами радости на глазах, бросилась к нему на шею и принялась целовать в обе щеки. В этот момент Серафин показалось, что Яну неприятны объятия матери, что лицо его приобрело какое-то брезгливое выражение. Девушка широко раскрыла глаза от удивления, но потом стала убеждать себя, что всё это ей действительно только показалось, и что Яну просто неловко от того, что мать целует его, как маленького ребёнка. Романов-младший сдержанно чмокнул Галину в щёчку, и обнял отца, уже открыто улыбаясь. На шею же к Франсуазе он бросился сам:
 - Крёстная, вот это сюрприз! Как я рад, что ты приехала! Это только ради меня?
 - Ну, в общем-то, да , - смутилась Франсуаза. - А ещё я давно не видела твоих родителей, и когда они пригласили меня с семьёй погостить, мы с Серафин  тут же согласились.
 - А дядя Поль? А Клод?
 - У Поля, как всегда, дела, а Клод плохо переносит перелёты. Но они передают привет, и обязательно должны позвонить тебе сегодня из Парижа.
Ян освободил из своих объятий крёстную, подхватил на руки Жанну и, поцеловав её, спросил:
 - Ну, сестрёнка, как дела? Как учёба? Не надоела школа?
 - Надоела, - призналась девочка. - Наконец-то наступили каникулы! А тебе-то в Америке не тяжело было учиться?
 - Нет, проще простого. Я ведь даже конкурс “Лучший ученик года выиграл”. Ты помнишь, когда мы говорили по скайпу я упоминал об этом...
Поставив Жанну на пол, Ян повернулся к Серафин. “Как же она похорошела, - пронеслась в его мозгу невольная мысль. - У неё теперь такие пышные и кудрявые волосы, - интересно, она их на бигуди накрутила, или же сделала себе химическую завивку?”. Однако спрашивать напрямую Ян не стал, считая вопрос неэтичным, и просто, обняв дочь Франсуазы за талию, прижался губами к её щеке.
 - Toi si belle...* - прошептал он по-французски и отстранился от Серафин. Её *Ты такая красавица... (фр.)
выразительные голубые глаза заблестели, и она поспешно опустила их, чтобы скрыть набежавшие слёзы.
- Ну, теперь, когда наш долгожданный прибыл, я думаю, можно отправляться домой, - сказал Денис. 
- Я привёз из Штатов много интересного, - улыбнулся Романов-младший.
 - Что именно? - с любопытством спросила Жанна.
 - Дома увидишь, - Ян легонько дёрнул её за одну из косичек.
 - Сейчас мы все поедем на дачу, - сказал Денис. - Мы с мамой не изменили привычкам, сынок, и лето проводим там.
Когда Ян и встречавшие его близкие разместились в автомобиле Дениса (а шестерым пассажирам это удалось не с первого раза), Романов-младший подумал, что природа просчиталась, одарив человека языком в единственном количестве: он просто не поспевал отвечать на все вопросы,
которыми его засыпа;ли.
 - Ян, а тебе понравилось в США?
 - Да, это классная стра...
 - А как называется твоя американская школа?
 - “Lead...”
 - А тебе  нравиться там учиться?
 - Вобщем...
 - Не тяжело?
 - Да нет...
 - Ты  подружился там с кем-нибудь?
 - Конеч...
 - А кто эти дети?
 - Мой сосед по комнате Винсент - из Англии, Оливер - из...
 - Ян, а сколько раз в день там кормят?
- Три раза плюс полд...
 - А что обычно дают на завтрак, обед и ужин?
 - Да разное...
 - А как там вообще люди живут?
 - Да кто как...
- Граждане, потише, пожалуйста, - попросил Денис, вглядываясь в серую ленту трассы, исчезающую под колёсами автомобиля. - Вы с такой прытью задаёте вопросы, что Ян скоро с ума сойдёт.
 - Папа прав, я ведь не завтра уезжаю, - улыбнулся Ян. - У меня ещё будет  время всё вам рассказать. А то вы заваливаете вопросами и сами же не даёте мне на них ответить. А я, может, тоже хочу о многом вас расспросить.
 - Спрашивай, - с готовностью сказала Галина.
  Однако Ян даже не посмотрел на неё, словно и не услышал вовсе.
 - Что ты хотел знать? - ещё раз спросила его мама, пытаясь заглянуть сыну в лицо.
 - Многое, - он потупил взор, а потом всё-таки поднял на неё глаза. - Но я думаю, что мне предоставится возможность обо всём с тобой поговорить... как-нибудь потом.
 - Что-то случилось? - в голосе Галины послышалась отчётливая тревога.
В салоне “citroen”а воцарилась тишина, которую Ян нарушил своим задорным смехом:
 - Что вы все замолчали? Да ничего не случилось! Всё у меня отлично! Расскажите о себе, о том, как вы поживаете? Что у вас новенького?
 - Живём, как и жили раньше, - улыбнулась Франсуаза. - Я по-прежнему работаю администратором в ночном клубе, мой муж Поль - в банке, Серафин учится в школе и уделяет повышенное внимание изучению русского языка. Клод всё так же боится летать на самолётах, хотя ему уже одиннадцать лет! Оттого-то он и не приехал с нами.
 - Борька со Славкой не звонили? - повернулся Ян к матери. - Ты не видела их?   
 - Видела, - вздохнула Галина, в свою очередь опустив глаза.
Теперь уже встревожился Ян:
 - У них всё хорошо?
 - Да. И даже очень.
 - Борька по-прежнему встречается с Аней?
 - Хм... Их встречи уже подошли к концу, - уклончиво ответила Галина.
 - Вот те на! Выходит, зря я на праздновании своего дня рождения приказал Боре открыть свои чувства Ане. А чувств-то, значит, уже и нет...
 - Как раз наоборот: они есть.
 - Тогда почему они расстались? - недоумевал Ян.
 - Они не расставались. Ты неправильно меня понял, сынок. Аня с Борей на будущей неделе поженятся.
Если бы Ян не сидел, то он бы непременно упал - так потрясла его фраза, сказанная матерью.
 - Поженятся?! Я не ослышался, мам?
 - Нет, - покачала головой Галина. - Свадьба в следующую субботу. Боря хочет, чтобы ты был свидетелем.
Ян сглотнул ком в горле:
 - Буду, конечно. Да только... почему так быстро это затеяли? Сколько времени они встречаются?
 - Тебе лучше знать....
 - Года даже нет... Зачем же они так торопятся? Ещё ведь школу не закончили... Ещё ж почти дети...
Он вопросительно посмотрел на мать, а она вздохнула и отвернулась к окну:
 - Борька приедет завтра к нам в гости. Сам с ним поговоришь на эту тему.
 - Поговорю, конечно. Если честно, то я в шоке. Нет, я знаю, конечно, что они любят друг друга, но... Неужели же это такая большая любовь, что заставляет их одеть обручальные кольца? В семнадцать-то лет! Или... Бог мой!
Яна осенила вдруг догадка о причине скорой свадьбы своих друзей. Его брови приподнялись, а глаза испуганно распахнулись. Неужели то, о чём он подумал, было правдой? Но не спрашивать же сейчас об этом у родителей в присутствиии Франсуазы, Серафин и, тем более, Жанны! Завтра он сам спросит у Борьки. И если друг подтвердит его догадку, то... Нет, о таком лучше не думать: и без того на душе кошки скребутся, только об этом, конечно, никто не знает. Пока.

*      *      *
Проснувшись утром следующего дня на родительской даче в Борисполе, Ян не хотел открывать глаза: вставать с постели не было абсолютно никакого желания. И всё же следовало хотя бы узнать, который час. Он приподнял одно веко. Большие настенные часы с кукушкой показывали без четверти одиннадцать. Ян зарылся лицом в подушку - чувствовал он себя неважно. Да что говорить, ему уже четвёртый день было не по себе, с тех самых пор, как он узнал, кем была его мать в молодости, когда жила в США. Осознание того, что он - сын проститутки, больно ранило Яну душу, и, естественно, следствием этого стало его плохое настроение перед отъездом домой. Винсент сразу понял: у его друга что-то стряслось, но на попытки узнать, в чём дело, Ян не реагировал, более того - раздражался. На самом деле, ему бы хотелось рассказать обо всём Винсенту, но он боялся, что Эванс после такого разговора начнёт избегать его общества. Конечно, Ян  был не прав насчёт Винсента, и сам в глубине души осознавал это. Не таким его друг был человеком, чтобы обвинять людей в ошибках их родственников.  И всё же Яну было стыдно за мать, стыдно перед самим собой, а уж перед другими - и подавно.  При этом он как-то забыл о том, что сам не стал хуже относиться к Кэссиди, когда узнал, чья она дочь. Но лояльности других людей по отношению к своей персоне он почему-то не допускал. Поэтому взял себя в руки, в руки взял чемодан, дорожную сумку с подарками для родни и отбыл в Трентон к бабушке и дедушке. А на следующий день Ян уже прощался в аэропорту Нью-Йорка с Винсентом и Кэссиди, которые приехали его проводить. Винсент с преувеличенным интересом рассматривал облака в небе, насвистывая мелодию собственного сочинения, пока Ян, не стесняясь бабушки с дедушкой, одаривал прощальными поцелуями Кэссиди. “Не знаю, как смогу прожить без тебя два месяца, - шептал он, осушая губами слёзы на щеках девушки. - Я сойду с ума вдали от тебя...”. - “Я тоже буду скучать по тебе. Очень-очень, - говорила Кэсси. - Но ты должен ехать. Тебя ждут самые близкие люди на Земле - твои родители. Подари им радость встречи... Они же так долго были лишены возможности видеть тебя” - “Да, - тяжело соглашался Ян. - Но мама... Если б ты знала, как мне плохо от того, что...”. - “Ш-ш-ш! - Кэссиди прижала палец к его губам. - Ничего не говори. Всё, что было когда-то, давно прошло. Не вздумай ворошить прошлое - не заводи с матерью разговоров на эту тему. Пообещай мне, что не будешь её ни о чём спрашивать - сейчас это всё уже не имеет значения. Обещаешь, что не станешь тревожить её?” - “Обещаю”, - сказал Ян. И соврал. Для себя он решил, что всё-всё выспросит у матери, от начала до конца - как она оказалась в Штатах, почему стала шлюхой, как познакомилась с его отцом, зачем сбежала из публичного дома, почему вернулась в Украину. Он хотел знать всё. И он узнает, чего бы ему это не стоило. Он выведет мать на чистую воду. Находясь в салоне самолёта, Ян был полон мрачного энтузиазма, который, впрочем, сразу же улетучился, как только он прошёл зелёный коридор в аэропорту Борисполя и увидел свою родню.  Разговаривать с матерью вдруг стало… страшно. Неужели вот эта женщина, которую он обожал, такая некогда родная, со слезами счастья обнимающая и целующая его - неужели она когда-то продавала своё тело? И он собирался с ней об этом говорить? Да как же он посмеет завести разговор на такую гнусную тему? Разве ж у него повернётся язык сказать матери в лицо, что она - шлюха? Да он скорее умрёт, чем сделает это! Ах, если бы всё оказалось неправдой, если бы ему только приснился этот злосчастный бордель с толстым альбомом красноречивых фотографий... Если бы всё это оказалось бредом... Но увы! К великому сожалению, это была горькая правда. Девушка на тех фото - его мать! Ошибки быть не могло: Ян не спутал бы её ни с кем. Нужно  докопаться до истины со всеми её подробностями. Ему будет тяжело, но он всё же заведёт с матерью разговор о её молодости. Он прижмёт её к стенке, и ей некуда будет деться, она обязательно во всём признается. Только вот зачем Яну нужно было её признание, он не мог сказать. Его душила обида, гнев за то, что от него скрывали этот позор. Но что дала бы ему правда? Этим вопросом он не задавался.  Он только чувствовал, что стал презирать мать, не пытаясь даже оправдать её хоть каким-то образом. Он не знал, почему она стала проституткой, что подтолкнуло её к этому шагу, но кому это важно? Единственно важным было то, что десятки мужчин овладевали ею, подминали под себя её тело, то тело, из которого впоследствии появился на свет Божий он! Он родился из грязи. Ему было противно от этой мысли, его тошнило, но ничего нельзя было сделать. Вчера, в день своего приезда, он изо всех сил пытался не запороть роль пай-мальчика, вернувшегося из-за океана с массой впечатлений, со шлейфом похвал и с кучей подарков для любимых родственников. Он старался, чтобы внешне всё выглядело так, как это хотели видеть все - папа, Франсуаза, Серафин, Жанна и даже мама. Пока что пусть она ни о чём не догадывается. Но только пока. При первом же удобном случае он скажет ей, что знает правду. Но знает только в общих чертах, поэтому жаждет услышать подробности. Ему во что бы то ни стало нужно поговорить с Галиной, но... Господи, до чего же страшно будет это делать! При одной мысли о том, как мама посмотрит на него своими ореховыми глазами, Яну сделалось дурно. Руки его дрожали, кровь прихлынула к лицу - он молил Бога, чтобы родня списала это на следствие выпитого им спиртного за семейным столом в тот вечер. Он изо всех сил старался сдерживаться, не дать своему жуткому внутреннему состоянию прорваться наружу, и от этого раздражался ещё больше. Масла в бушующий огонь его души подливало ещё известие о предстоящей Борькиной свадьбе. Мать сообщила об этом событии без особой торжественности, словно о чём-то неизбежном, неотвратимом, и таком, от чего совсем не испытывают радости. Ян был не маленьким и догадался, что ранняя женитьба его друга связана не иначе, как только с беременностью Ани. Он не хотел в это верить, не хотел думать, что его лучшие друзья преступили заветную черту в отношениях между мужчиной и женщиной столь рано и столь неподготовленно, отчего поскользнулись и упали. Ведь если Аня что называется “залетела”, то как бы они с Борькой не старались, нормальную семью им создать не удастся: школа не окончена, работы нет и, как следствие, средств к существованию - тоже. Как им жить? Любовь здесь уже роли не играет. Любовь должна быть зрелой, выдержанной временем, она не должна мешать людям реализоваться, состояться, как личностям. Аньке и Борьке она помешала. Яну было горько осознавать, что его друзья совершили глупость, которая лишит их молодости и покоя... уже навсегда. Теперь на их плечах будет забота о ребёнке. И забота пожизненная. Ах глупые, глупые, что же они натворили! Неужели же нельзя было предотвратить такой исход? Ладно на Анькину женскую природу нельзя надеяться (Ян читал, что овуляция часто подводит женщину, возникая не в срок), но Борька-то о чём думал? Где были его мозги? Променял на пиво? Впрочем, не стоило осуждать друзей, пока он сам с ними не поговорил. Борька должен был приехать на следующий день к Яну на дачу. Уж Романов выспросит у него правду, и если Аня не беременна, а просто ей очень хочется замуж (а такая “болезнь” довольно часто встречается у славянских девушек), то Ян приложит все усилия к тому, чтобы “вылечить” Аньку страшилками про ежедневные горы посуды и пожизненную вахту у плиты, а уж Борьку он в два счёта отговорит от женитьбы. Но это если Аня не беременна. Если же она “залетела”, то Ян уже ничем не сможет помочь друзьям. Ну разве только тем, что будет свидетелем на их свадьбе... 
Он рано ушёл спать. Не мог выдержать взгляда Серафин, которая смотрела на него с собачьей преданностью. Эта ещё свалилась как снег на голову со своей любовью! Отчего ей не сиделось дома, в Париже, зачем она приехала? Глупый вопрос! Любит, потому и приехала. Чтобы быть рядом с ним. “Серафин, разлюби меня, - шептал Ян ночью, комкая пальцами наволочку подушки. - Разлюби, прошу! Не мучай ни меня, ни себя. Неужели ты не можешь запасть на кого-то другого? Ты же красивая девчонка, любой будет счастлив, если ты его полюбишь. Любой, но не я. У меня есть Кэсси. Я люблю Кэсси. Господи, как же я люблю Кэсси! Я только вчера расстался с ней в аэропорту, а мне её уже так не хватает! Серафин, разлюби меня, прошу... Впрочем... нет, люби меня Серафин! Ты такая красавица... Люби меня, мне это приятно”. Он резко сел на постели и посмотрел на дверь. А что, если сейчас отправиться в спальню к дочери крёстной? “Зачем?” - задал он себе логический вопрос. Да просто так. От нечего делать. Подойти к постели Серафин и поцеловать девчонку в губы, по-французски, проще говоря -  взасос. “Глядишь, я и перестану ей нравиться, - сказал сам себе Ян. - Её Ангел спустится на Землю и явиться ей в образе сексуально озабоченного придурка. Интересно, что она тогда запоёт? Будет ли по прежнему заглядывать мне в рот?” А, собственно, почему он так обозлился на неё? Серафин ведь ни в чём не виновата: это у него проблемы, незачем вымешивать свою злобу на девушке. Ян снова лёг на постель. “Какая же я сволочь”, - мелькнуло в его мозгу не совсем лишённое смысла заключение. На протяжении всей ночи сон так и не пришёл к нему - вместо сна к Яну пожаловала какая-то бредовая полудрёма: такие обычно посещают человека во время болезни.
Естественно, этим утром с постели ему вставать не хотелось. Но ведь нельзя же лежать так весь день! Надо запрятать подальше своё уныние и показаться на глаза родне. Ян сделал над собой усилие и оторвал голову от подушки. Едва только он сел в постели, как в дверь его комнаты аккуратно постучали.
 - Да-да, - отозвался Ян.
Через секунду на пороге появилась Серафин. Она улыбалась, глаза её блестели, пышные кудри были собраны на затылке в хвост, а коротенький джинсовый сарафанчик открывал взору худенькие стройные ножки.
 - Доброе утро, Ян, - поприветствовала она Романова. - Как спалось первой ночью в родном доме?
 - Спасибо, хорошо, - не моргнув взором, солгал Ян и выдавил из себя улыбку.
 - Родители зовут тебя к столу.
 - Я спущусь через... десять минут.
 - Только не задерживайся, а то завтрак остынет.
Произнеся последнюю фразу она снова улыбнулась и тут же скрылась за дверью. Ян спрыгнул с постели и, набросив на плечи халат, направился в ванную.
За завтраком на летней веранде царило оживление. Все были веселы - кроме Яна, но он хорошо это скрывал. Серафин сидела рядом, пунцовая от смущения, она застенчиво улыбалась, стоило ей встретиться с ним взглядом. Яну было от этого неловко. Как тяжело, оказывается, быть объектом любви другого человека! Как невыносимо ловить на себе его красноречивые взгляды, прозрачные намёки и знать, что не сможешь ответить на них взаимностью. Не сможешь, потому что сам ничего не чувствуешь, а значит, ничего не хочешь. Бедняжка Серафин! Она без ума от него, и это написано у неё на лице. Очень жаль, что страсть дочери Франсуазы направлена не в то русло. Он никогда не сможет полюбить Серафин - он любит Кэссиди.
 - Как ты находишь американских девушек, Ян? - вдруг спросила крёстника Франсуаза.
 - В смысле?
 - Ну... Какие они - твои ровесницы-американки?
 - Да разные, - вздохнул Ян. - А что?
 - Очевидно крёстной не терпится узнать, не нашёл ли ты себе девушку в Штатах, - подмигнул Франсуазе Денис.
Ян смущённо улыбнулся и потупил взор. Для его родни не было более красноречивого жеста, который явно указывал на то, что сердце Яна не пустует.
 - Ты встречаешься с американской девушкой? - спросила Галина, пристально глядя на сына.
Ян поднял глаза на мать. Ему показалось, что выражение её лица и интонация, с какой был задан вопрос, свидетельствовали о том, что Галине неприятно узнать об американской привязанности Яна. Ну что ж, отлично! В таком случае, ему не стоит скрывать наличие Кэссиди.
 - Да, мама, в “Leadface” у меня есть девушка.
 - Кто она?
 - Американка. Замечательная во всех отношениях: красивая, добрая, неиспорченная. В Киеве я ни за что не нашёл бы такую - у нас таких просто нет.
 - А разве ты искал? - испытывающе посмотрела на него Галина.
 - Нет, - губы Яна исказила презрительная усмешка. - Я обычно не ищу приключений на свою задницу. С Кэссиди у меня получилось всё как-то само собой. И я очень счастлив. Я только позавчера простился с ней в аэропорту, а уже невыносимо скучаю. Не знаю, как проведу без неё два месяца.
Галина метнула встревоженный взгляд на мужа.
 - А сколько ты уже с ней встречаешься? - спросил Денис у сына.
 - Кэссиди пришла к нам в школу в марте, и мы почти сразу с ней подружились. А встречаться стали... в конце апреля.
 - Вы вместе ещё так мало времени... - протянула Галина, и от Яна не укрылось, что маму приободрила собственная фраза.
 - Да, встречаемся мы с ней действительно недолго, - жестко сказал он. - Но ведь у нас впереди - целая жизнь.
 - Жизнь? - переспросила Галина. - Ян, а что будет, когда ты закончишь школу? Тебе же нужно будет вернуться домой, а она останется в США.
 - Давай не будем загадывать наперёд, мамочка, - стараясь не потерять самообладание, сказал Ян. - Мне ещё целый год учиться, а там... может, я поступлю в какой-нибудь колледж, потом найду работу и таким образом осяду в США.
Он знал, что эта фраза, словно нож, ударит по сердцу его мать. Поэтому он и произнёс её. Галина, естественно, была шокирована:
 - Ян, ты что, с ума сошёл?! - закричала она, и глаза её расширились от ужаса. - Ты хоть понимаешь, что ты несешь? Зачем тебе оставаться в Америке? Это же чужая страна, у тебя в ней никого нет! Бабушка с дедушкой - не в счёт, родители-то твои, здесь, в Украине.
 - Я уже взрослый, и в родителях не нуждаюсь, - металлическим тоном, без каких-либо эмоций сказал он.
 - Как можно говорить подобные вещи, Ян! - воскликнула Франсуаза. -  Кто вбил тебе в голову такие нелепые мысли? Человек всегда нуждается в родителях, сколько бы лет ему ни было. Это же твои самые близкие люди... Они всегда будут тебе нужны. Поверь мне, наступит момент, когда их уже не будет рядом, тебе и захочется, может, с ними поговорить, да уже нельзя будет, понимаешь!
Голос крёстной отрезвляюще подействовал на Яна. Он глубоко вздохнул и опустил глаза:
 - Простите меня. Я просто... сам не знаю, что со мной творится. Может, сказывается перемена мест, может усталость - я сегодня ночью очень плохо спал...
 - А мне сказал, что хорошо... - не глядя на него, безжизненным голосом произнесла Серафин.
 - Прости, я солгал. Не хотел тебя расстраивать, чтобы ты не переживала за меня, - Ян легонько сжал руку девушки - она резко отдёрнула её. - Извините, но мне... лучше  побыть одному. Недолго. Я просто... просто не отдохнул, как следует. Я буду в своей комнате.
 - Скоро должен приехать Боря, - напомнил Денис.
 - Когда он появится, пусть подымется ко мне.
Ян встал из-за стола и пошёл в дом. В гостиной его догнала Галина, схватила за руку, и, прежде, чем он смог что-то сказать, заключила в объятия.
 - Янушка, сынок... - она целовала его подсветлённые волосы и гладила по голове, как маленького ребёнка. - Тебя что-то тревожит, я чувствую это. Прости меня за резкость. Ты обиделся, я знаю... Просто, я так скучала по тебе... Ты - самое родное, что есть у меня на свете...
 - А Жанна? - промычал Ян, уткнувшись носом в плечо матери.
 - Жанна... Жанна ведь здесь, со мной. Она никуда не уезжала. А ты... Ты был так далеко все эти месяцы.... Я тосковала, переживала за тебя, ждала момента, когда ты приедешь, обнимешь меня и поцелуешь... А ты появился в аэропорту какой-то... неприветливый, я бы даже сказала - чужой. И сегодня ты заявляешь, что хочешь остаться в США... Ян! Да я с ума сойду, если ты всё время будешь так далеко! Я же люблю тебя, сынок. Я вижу, что ты из-за чего-то переживаешь, что-то тяготит тебя... Может, там, в Нью-Йорке осталась какая-то нерешённая проблема? Расскажи мне всё, Ян, и я, возможно, смогу тебе помочь... Ну, хоть посоветую что-то.
 - Всё нормально, - вздохнул он и посмотрел ей в глаза. - Не обращай внимания, всё хорошо. Я... люблю тебя, мама!
  Он крепко поцеловал её в щёчку, и, отвернувшись, взбежал вверх по лестнице. Галина осталась внизу, заломив руки от недоумения.
 - Господи, что происходит с Яном? - шептала она дрожащими губами. - С ним творится что-то несуразное... Идиотская страна эта Америка! Зачем я его туда отпустила? Провожала ведь золотого ребёнка, ангела во плоти, а кто ко мне вернулся? Чем эта мерзкая страна отравила моего сына?   
 
Глава 15
Свадебный переполох
Борис подтвердил неприятную догадку Яна: Аня действительно была беременна. Ян готов был услышать такое объяснение из уст друга, но, услышав, долго ничего не мог сказать. Горькая правда (а беременность семнадцатилетней подруги детства, не окончившей школу не могла быть какой-либо другой правдой) никак не желала укладываться у него в голове. Он смотрел на Борьку и никак не мог представить его отцом. Это же смешно! Хотя, нет, это трагедия, и пусть не парят ему оптимисты, что дети - это цветы жизни: всему своё время, и цветам - тоже. Чтоб украшать человеческую жизнь, они должны быть посажены вовремя и в условиях, которые им специально создают. Конечно, есть цветы, которые произрастают сами по себе, в неподходящем времени и месте, и от этого они не менеё прекрасны, чем их “окультуренные” сородичи. Яну хотелось верить, что будущий ребёнок его друзей сумеет вписаться в их жизнь, не омрачая её, но Романову это казалось невозможным. Поэтому он и напустился на друга, едва тот назвал причину своей скорой женитьбы: “Борька, олух, чем ты думал?! Вам же с Анькой только по семнадцать лет!.. Как вы будете воспитывать этого малыша, если сами ещё дети?”. Борис посмотрел на него из-под насупленных бровей и сердито сказал: “Я меньше всего хочу сейчас выслушивать твои нотации, Ян. Это случилось - и точка. Значит, так было нужно...”. - “Да кому нужно? Тебе? Не терпится вкалывать на нескольких работах, чтобы прокормить семью? Или это нужно Ане - не спать ночами из-за орущего ребёнка и всё свободное время проводить в ванной с его пелёнками? А ты подумай, что ей ещё предстоит вынести до родов... А сами роды?” - “Послушай, Ян! - повысил голос Борька. - Я пришёл к тебе, как к другу, но если ты сейчас не закроешь рот, я тебе его сам закрою и дома у тебя больше никогда не появлюсь, а в свидетели на свадьбу возьму Славку!”. Ян с шумом выдохнул воздух, накопившийся в лёгких, и виновато прикрыл глаза ладонью. “Извини, Боря... Я действительно не имел права говорить тебе то, что сказал. Прости. Просто... у меня у самого сейчас очень сложный период. Я думал: приеду домой, пойду к друзьям, оторвёмся на славу...” - “Ну и оторвёмся на свадьбе! Делов-то! Гулянку закатим - ещё ту! А у тебя-то что стряслось?” - “Прости, Боря, я ничего не могу тебе сказать - пока что. Самому нужно во многом разобраться” - “На личном фронте что-то?” - “Нет, там, слава Богу, всё в порядке...” - “Встречаешься с какой-то американочкой?” - “Да. Её зовут Кэссиди” - “Красивое имя” - “Она и сама прехорошенькая. Могу фотки показать, если хочешь” - “Конечно, хочу”. Забегав пальцами по своему смартфону, Ян протянул его другу. Борис оценил его девушку на фотографиях: “Вау! Вот эта блондиночка - твоя гёрл-френд? Красотка! Береги её, Ян. Чтоб не вышло, как у нас с Аней” - “Не выйдет, - заверил его Романов, и не желая останавливаться на затронутой теме, показал следующую фотографию: - Вот это мои друзья, взгляни. Видишь этого парня с длинными светлыми волосами? Да вот этот, в джинсовом костюме с гитарой... Это мой лучший друг в “Leadface” - Винсент Эванс. Это – Робин Терон, а это - Брендон Стоун. Справа от него Оливер Уинстон, мой сосед по комнате, так же, как и Винсент. А вот на этой фотографии, видишь, Джим. Джим... Чёрт, он мой друг, а я совсем забыл его фамилию! Кажется, Стивенсон... А, сейчас это не важно!”. - “А что это за рыжая девица?” - с интересом спросил Борис. “Агнесса. Чёрт - а не девчонка. Я её даже боялся одно время. Не надо делать такие глаза, Боря, она - настоящая маньячка, нимфоманка какая-то, издержка эмансипации - я знаю, что говорю.”. - “Ты с ней встречался?”. - “Упаси Бог! Я бы не дожил до сегодняшнего дня, если бы был её парнем”.
Визит Бориса немного отвлёк Яна от тяжёлых мыслей. Борька пересказал ему последние новости, передал приветы от старых друзей, сказал, что они надеются устроить с ним посиделки в ближайшие дни, ещё до того, как Борька женится. Друг обсудил с Яном предстоящую свадьбу, рассказал, что будет входить в обязанности свидетеля. “Ты, надеюсь, не робкого десятка? - спросил он Яна, лукаво улыбаясь. - А то невесту будут красть, а чтоб вернуть её, тебе придётся сделать всё, что потребует тамада”. - “Например?” - “Ну, выпить большой стакан водки, целовать свидетельницу, снимать прищепки с завязанными глазами с её платья...”. - “А кто будет свидетельницей?” - “Лена, конечно. Мы ведь с первого класса дружим” - “Платье Ане уже купили?” - “Она в салоне “Юнона” напрокат взяла” - “Кольца, машины?..” - “Уже всё схвачено” - “А роспись...” - “В Центральном ЗАГСе”
Борька настолько увлёк Яна рассказами о приготовлениях к свадьбе, что Романов с нетерпением ждал момента, когда он, с парадной лентой через плечо, в компании жениха и своих киевских приятелей поедет за невестой. Разговор с матерью Ян решил отложить. Может, после весёлой пирушки ему полегчает, и тяжёлые мысли уже не будут разъедать душу. Целую неделю Ян практически не был дома - приезжал на дачу только переночевать, а дневное время проводил в Киеве со своими друзьями. Как в прежние времена они пили пиво на Крещатике, бродили по Андреевскому спуску, ездили кататься на каруселях в Гидропарк. Добрый, старый Киев совсем не изменился с того времени, как Ян его оставил. Только сразу после Нью-Йорка он показался ему каким-то маленьким, неуклюжим, не городом даже, а всего лишь макетом города. Хотя постепенно Киев вновь стал обретать для него знакомые и привычные черты, оттесняя на второй план сравнения с западным мегаполисом. А вот Серафин Киев очень нравился. Она была здесь первый раз и восхищалась буквально всем: монументом Независимости,  Международным центром культуры и искусств, в котором находился кинотеатр “Кинопалац”, зданием Национального банка, домом с химерами, памятником княгине Ольге, Михайловским и Владимирским соборами, красным зданием Национального университета... Встречаясь с друзьями, Ян почти всегда брал Серафин с собой, чтобы она не скучала дома в его отсутствие. Романов был не слепым и видел, что Серафин очень огорчилась, услышав, что у него есть девушка. Он понял это по её угасшему взору и по плотно сжатым губам, по тому, как она отводила от него взгляд, тогда как раньше старалась его перехватить. Серафин не спрашивала Яна о Кэссиди, вообще не заводила с ним разговоров о ней, а стала как будто его избегать. Ему бы радоваться по этому поводу, да не тут-то было: Ян почувствовал угрызения совести. Ему стало очень жаль девушку, которая его любила, и он ругал себя за то, что невольно причинял ей боль. “Надо быть с ней помягче, - говорил себе Ян. - Она, бедняжка, так ждала внимания с моей стороны, а я вместо этого убил её разговорами о Кэссиди. Но ведь я люблю Кэссиди. А Серафин... Серафин я тоже люблю. Только по-другому”. И Ян решил не оставлять дочку крёстной наедине с грустными мыслями, а брать её с собой на прогулки с друзьями. Проблем в общении со сверстниками Яна у юной француженки не возникало, так как: а) она была всего лишь на два года младше их; б) прекрасно владела русским языком, и редко просила разъяснить ей какую-нибудь реплику; в) обладала хорошенькой внешностью, и все без исключения приятели Яна были от неё без ума. Серафин была немного смущена вниманием, которое они ей оказывали, но сама не выделяла никого из них и была приветлива в равной степени со всеми. Сердце её трепетало только тогда, когда Ян встречался с ней взглядом. Но они оба отводили взор друг от друга: Ян - с чувством вины и нежеланием дать ложный повод надеждам девушки, Серафин - с чувством стыда и подсознательной обиды. Ей было горько от того, что Ян нашёл себе подружку, и что подружка эта - не она. Но дочь Франсуазы ничего не говорила на этот счёт Яну. Только в небесно-голубых глазах её он видел скрытое страдание, которое, вероятно, проливалось ночью на подушку в виде слёз. Но при Яне и его друзьях она никогда не плакала.
В четверг Ян отправился на Подол только в компании Серафин. Девушка подолгу задерживалась на Андреевском спуске возле лотков с разнообразными сувенирами и восхищённо хлопала в ладоши при виде расписных игрушек, украинских вышиванок и больших картин. Ян купил ей несколько матрёшек, потому что как только она смотрела на них, грусть, казалось, покидала её. Если бы это было навсегда! Ян наблюдал, как Серафин  с умилением вертит в руках фигурки глиняных котят, и у него у самого губы невольно растягивались в улыбке. Продавщица сувениров, круглолицая женщина лет пятидесяти, оторвав взгляд от Серафин, подмигнула Яну: “Видишь, как твоей девушке по душе эти статуэточки. Ты, я смотрю, её балуешь: вон сколько ей всего накупил... И правильно - она ведь у тебя красавица!”. Ян, не переставая улыбаться, потупил взор: ему стало приятно, что девушку, которая была с ним, считали красивой. И не только продавцы спуска. Компания молодых парней, шедшая мощёной улицей им навстречу, в один голос восхищённо присвистнула, окидывая Серафин взглядом с головы до ног. А один из ребят, не обращая внимания на присутствие Яна, послал ей воздушный поцелуй. Она смутилась и улыбнулась - слегка, одними уголками губ. Но эта улыбка не ускользнула от Романова. Парни уже отошли на довольно приличное расстояние, но он обернулся и,  нахмурив брови, посмотрел им вслед. Вообще офигели, нахалы! Она же не одна идёт, а с ним! Что они себе позволяют? “Молодой человек, купите своей девушке цветы!” - прямо в ухо закричала ему невесть откуда взявшаяся девочка-подросток, что держала в руках несколько букетиков. Ян уже полез в карман своей рубашки за кошельком, как вдруг Серафин остановила его: “Не надо! - и, посмотрев на торговку цветами, пояснила: - Я не его девушка. Я - сестра”. Торговка незаметно растворилась в толпе, а Ян только вздохнул. Зачем она это сказала? Ведь цветочнице абсолютно нет никакого дела до того, кем Серафин ему приходиться. Она назвала её его девушкой, потому что такая мысль первая пришла ей в голову, когда она увидела их рядом. Брат и сестра обычно не разгуливают вдвоем  по одному из самых романтических мест Киева. Зачем Серафин нужно было называться его сестрой? Ответ прост: она приняла правила игры, которые он установил когда-то. Это ведь он всегда относился к ней, только как к родственнице, а она продолжала надеяться на большее. Теперь Серафин оставила надежду - после того, как узнала о Кэссиди. Бедная девочка! Как ей, должно быть, больно! Но что может сделать он? Как поступить ему, что сказать, чтобы ещё больше не ранить её? Ян исподлобья взглянул на Серафин. В надвигающихся сумерках июльского вечера её хрупкий силуэт в воздушном сарафане и наброшенной на плечи ажурной кофте был трогательно прекрасен. Она стояла посреди дороги, такая миниатюрная, беззащитная, обхватив себя за плечи и устремив взгляд на верхнюю башенку “Замка Ричарда”; ветер играл её локонами, теребил подол сарафана, но она, казалось, не замечала этого, мысли её были где-то высоко... Уже темнело, а его спутница, словно звёздочка, застыла, рассеивая вокруг себя серебристый свет. Не отводя глаз от башенки, Серафин тихо, почти шёпотом, сказала: “В доме под номером 15, который называется “Замок Ричарда Львиное Сердце”, когда-то жили привидения -  мне твоя мама рассказывала, - Она перевела взгляд на Яна. - А может быть, они там и сейчас живут. Ты как думаешь?” - “Не знаю... Предлагаешь проверить?” - усмехнулся Ян. “... а в доме № 13, - продолжала Серафин, - жил писатель Михаил Булгаков. Его роман “Мастер и Маргарита” кишит разнообразной нечистью. Выходит, ваш Андреевский спуск - заколдованное место?” -  “Заколдованное или нет - пора сваливать отсюда,” - Ян решительно взял Серафин за руку, и они поспешили по брусчатке вниз сквозь окутавшие их густым покрывалом сумерки. Романов не испугался ни привидений, ни Воланда со свитой - это всё выдумки. Он боялся более реальных вещей. Когда-то давно в газетах писали (он сам не читал, ему рассказывала Галина), что где-то здесь, в районе Замковой горы, была найдена мёртвой шестнадцатилетняя девушка. Причины насильственной смерти так и не были установлены - одни говорили, что девушку загрызли бродячие псы, а другие - что она пала жертвой обряда сатанистов, собиравшихся на старом кладбище на одном из холмов. Под покровом сумерек Яну почему-то отчётливо вспомнилась эта история и он... испугался. Не за себя - за Серафин. Разум подсказывал ему, что он глупит, испуганно оглядываясь на кучкующуюся лохматую молодёжь, глупит, почти бегом спускаясь по дороге, таща за собой Серафин и невольно заставляя её спотыкаться на камнях; глупит, потому что страшные истории, о которых ему рассказывали, происходили не в его время, а очень давно - если вообще происходили. И всё же... “Я не могу рисковать, -  мигала ярким фонариком в его мозгу настойчивая мысль. - Не могу рисковать Серафин. Она такая хорошенькая, на неё парни вовсю заглядываются... Хорошо, если это нормальные ребята, а если какие-то обкуренные уроды? Ведь возжелай они сейчас задействовать Серафин в своих оргиях, я же не смогу её защитить. Я - не супергерой, я обычный парень, я почти не умею драться. Я помню, как меня отделали в “Leadface” Честер с дружками - не приведи Господь, чтобы это повторилось ещё раз. Я же не один сейчас...”
Наверное, Бог услышал молитву Ангела, а может, Ангел просто сам себя напугал беспочвенными, но страшными мыслями, - так или иначе, Ян с Серафин благополучно добрались до станции метрополитена и остановились. Ян посмотрел на спутницу, и ему стало совестно: бедняжка, как она запыхалась!
 - Прости, Серафин, наверное, мне не стоило так спешить...
 - Что-то случилось, н-наверное? - неуверенно спросила она.
 - Нет, - он покачал головой, не зная, как объяснить девушке свою спешку - про  слухи о “неблагоприятности” Андреевского спуска он говорить не собирался.
 - Почему тогда мы так торопились? Опаздываем на электричку до Борисполя?       
 - Да, - с радостью ухватился за соломинку Ян. - Нужно спешить, а то мама с папой будут волноваться.
 - Но мы же уже взрослые, - грустно улыбнулась она. - Что с нами может случиться?
 - Ничего, - сказал Ян и повёл её ко входу в метрополитен.
 - И всё же ты испугался чего-то, - сказала Серафин, когда они стояли в переполненном вагоне метро, тесно прижимаясь друг к другу.  - Неужели привидений?
 - Нет, - покачал головой Ян, и непроизвольно задел пересохшими губами щеку Серафин. Она опустила глаза, случайно предоставив Романову возможность полюбоваться её длинными ресницами. Он закрыл глаза и поднял подбородок, чтобы не задохнуться в пышных локонах спутницы. “И правда, зачем я бежал так быстро? - размышлял Ян, ощущая на своей шее лёгкое, едва уловимое дыхание Серафин. - Неужели, дурак, испугался покрытых плесенью страшилок? Да кто бы там напал на меня, кому я нужен?.” И тут, не открывая глаз, он вдруг вспомнил Серафин, в обдуваемом ветром сарафане застывшую напротив дома №15, устремившую ввысь широко распахнутый взор своих выразительных глаз. Он никогда не видел её такой, она была прекрасна, но... неужели настолько, что ей угрожала какая-то не до конца выясненная, таинственная опасность? Нет. Ей ничто не угрожало. Она сама угрожала Яну -  своим взволнованным дыханием, блеском глаз, соблазнительным изгибом рук, сжимавших собственные плечи, своей открытостью, беззащитностью. Она стояла посреди дороги, и всё существо её, совсем не прибегая к помощи губ, беззвучно молило: “Обними меня! Посмотри, я здесь, под открытым небом твоего города - я твоя! Приласкай меня... Поцелуй меня!”. Она и сама не понимала, что образ её просит об этом. Но он, Ян, понял. И испугался этой немой просьбы. Поэтому, схватив Серафин за руку, он побежал, спасая её от вымышленных призраков, а себя - от того загадочного, непонятного и опасного порыва, шевельнувшегося в его сердце.
*      *      *
Борькина свадьба удалась на славу. Его родители и родители Ани организовали всё по высшему разряду. Гостей было человек сто, празднование торжества намечалось в гостинице “Днепр”. Пока гости после церемонии в Центральном ЗАГСе поехали переодеваться к праздничному застолью, жених с невестой, свидетелями и ближайшими друзьями расселись по машинам и отправились гулять по городу. В их планах было посетить памятники Т.Г. Шевченко, основателям Киева - Кию, Щеку, Хориву и сестре их Лыбидь, княгине Ольге, Михайловский собор, парк Славы. Перед самой свадьбой мама подарила Яну красивый парадный костюм из тёмно-серого переливчатого вельвета, и, облачась в него, Романов, естественно, произвёл фурор. Лена, когда увидела его, ахнула: “Какой же ты красавчик Ян! Как хорошо, что Боря взял тебя свидетелем...”. Другие молодые особи женского пола, находившиеся в числе приглашённых, тоже “стреляли” глазками в юного свидетеля, а некоторые откровенно призывно улыбались, не смотря на то, что пришли со своими парнями, а кое-кто - и с мужьями. Ян тоже прибыл на свадьбу не один, а с сестричкой Жанной. Серафин же пришла к невесте с самого утра, чтобы сделать макияж. Дело в том, что Аня долго не могла решить, кто же будет красить её на свадьбу, а идти в салон или вызывать визажиста на дом ей почему-то не хотелось. Серафин обмолвилась, что у неё неплохо получается “колдовать над лицом” и предложила Ане свои услуги. В пятницу, накануне свадьбы, француженка пришла к невесте и сделала ей пробный макияж. Аня была в восторге и утром в субботу доверила Серафин своё лицо.
Теперь, когда церемония бракосочетания была позади, молодёжь настроилась на “первоклассный отрыв”, как сказал друг Яна Славка. Уже в машинах в ход пошли шампанское и коньяк. Не пили только водители и новобрачная. При позировании возле городских достопримечательностей всех пробивало на смех, и фотографу не с первого раза удавалось выстроить жениха с невестой и их свиту в порядке, необходимом для фотосьёмки. Молодые люди отвлекались и дурачились, как дети. Аня то и дело поправляла оборки на бело-розовом платье, которыми играл ветер; Лена висла на локте Яна; Славик всё время пристраивался возле Серафин и подливал ей в пластиковый стаканчик шампанского.
Вобщем, в гостиницу “Днепр” свадебная компания попала уже изрядно навеселе, а ведь им предстояло поглощать спиртное до самой ночи. В банкетном зале гостиницы для молодожёнов и гостей всё было устроено на высшем уровне. Вино, шампанское, коньяк, водка лились рекой, гостям оставалось только успевать закусывать в перерывах между тостами, танцами и шутливыми играми. Все веселились от души. Ян уже не помнил, когда так лихо отплясывал. Диско-пирушки, которые он посещал в Штатах, не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось здесь, в Украине, в его родном городе Киеве. Он и забыл, как, оказывается, здорово можно танцевать под украинские народные песни. Ленка кружилась перед ним, как юла, и сама едва не сбивала Яна с ног; он улыбался, поглядывал на жениха с невестой, заметавшей пол банкетного зала длинными юбками; удивлялся тому, как здорово танцует его девятилетняя сестрёнка; видел, как Славка не упускает возможности лишний раз обнять дочь Франсуазы. За танцами и тостами свидетели не заметили, как невеста была украдена, и женщина-тамада, лукаво подмигнув Яну с Леной, сказала, что похитители требуют выкуп, и что одними деньгами свидетель не отделается. Романов вопросительно приподнял брови, а через минуту ему уже завязали глаза, а на Ленино изумрудное платье навешали обилие разноцветных прищепок. Поначалу Ян осторожно водил руками по её телу, но вскоре освоился, и уверенными движениями за две минуты освободил  наряд свидетельницы от всех прищепок. Лицо Лены, впрочем, выражало разочарование от того, что всё произошло так быстро. Тамада, очевидно, заметив это, тут же приказала Яну: “А теперь, свидетель, поцелуй свидетельницу, да только так, чтобы жениху стало обидно, что он так не умеет” - “Попробую, - немного смущённо улыбнулся Ян. - “Да уж постарайся! Иначе похитители не вернут невесту”. Романов притянул сияющую Лену к себе и стал страстно целовать её. Леночка, естественно, тоже не оставалась в долгу. Гости восхищённо отсчитывали продолжительность поцелуя и рукоплескали паре. Рукоплескала и Серафин. С лёгкой улыбкой на губах она смотрела на своего Ангела, и смутно понимала, что таким “фокусам” его обучали явно не в раю. Выходит, её Ангел немного грешен? Естественно, ведь он живёт на Земле, среди людей, и ему приходится делать то, что они от него требуют. Он ведь не любит эту девушку. Целует, потому что так надо, потому что его об этом просят. И, однако ж, как он её целует! Так, словно только она одна существует для него в этом мире, словно только её одну он хочет. Где он учился так целоваться? Поцелуй длится уже целую минуту, а ему будто и не надоедает... О ком он думает? О своей американской девушке, о Кэссиди - так, кажется, её зовут? Улыбка незаметно сползла с лица Серафин. Она отвернулась, чтобы скрыть слёзы и только теперь почувствовала на своём бедре руку Славика. Её глаза встретились с его глазами. Его ухмылка напугала её. Она оттолкнула приятеля Романова и подошла к столу, чтобы что-нибудь выпить. Весь вечер Ян не обращает на неё внимания. Да и разве до этого обращал? Зачем она вообще приехала в Киев? На что надеялась? Серафин села на стул и опустила голову, надеясь, что до конца свадьбы о ней никто не вспомнит. Её надежды оправдались. Гостей было много, и в водовороте танцев, песен и тостов никому не было дела до хрупкой молоденькой француженки, одиноко сидящей на самом отдалённом конце стола.
А гости как с цепи сорвались. Они носили друг друга на руках, пели под караоке, затеяли игру в бутылочку... От многочисленных поцелуев у Яна распухли губы, но ему было очень весело. Он никогда не целовался за один вечер со столькими девчонками! Юные и не очень гостьи буквально разрывали его на части. Он еле спасся от них в туалете. Подошёл к умывальнику, брызнул себе водой в лицо, отёр губы от отпечатков помады, оставшихся на губах после поцелуев девушек, и, подняв голову, взглянул на себя в зеркало.
Из гладкой поверхности чуть влажного стекла на него смотрел семнадцатилетний парень с правильными чертами лица: выразительными, широко распахнутыми голубыми глазами, небольшим, слегка заострённым прямым носом, сомкнутыми в едва заметной полуулыбке губами. “Неужели я действительно так красив? - спрашивал себя Ян, приподняв брови и всматриваясь в своё отражение. - Неужели настолько красив, что у всех девчонок сегодня башни посрывало? Ни за что не поверю! Разве может такая детская рожа, как у меня, свести кого-то с ума? Нет. Это нереально. Вот Винсент - тот настоящий красавец: высокий, стройный... А я что? Ростом не вышел, мускулатурой - тоже. Что же с девками сегодня творится? Что их во мне привлекает? Не внешность, однозначно. Ага, кажется, я начинаю соображать в чём причина. Я недавно вернулся из Штатов. Мальчик, который провёл восемь месяцев за океаном, в самой продвинутой стране мира. Вот что они действительно считают крутым во мне. И моя ангельская внешность здесь абсолютно ни при чём. Разве можно балдеть от ангела? Да и разве я похож на ангела? Кто знает, какие они на самом деле? Ведь их никто никогда не видел...”
 - ...такая хорошенькая, просто прелесть. Только совсем дикая, - послышался из-за входной двери в уборную знакомый голос.
 - Так приручи её! - вторил ему другой. - Ты весь вечер от неё не отлипаешь, она скоро перестанет ломаться! Я не понимаю, почему она вообще целку из себя строит - из Франции приехала, ведь не какая-то, блин...
Дверь распахнулась, и пред ясны очи Романова явились его друг Славик и еще какой-то парень, бывший в числе приглашённых, но лично Ян с ним до отъезда в США знаком не был.
 - О, ты здесь, - протянул Славка, растерянно улыбнувшись.  - Один? Или Лену в одной из кабинок прячешь?
 - Ты считаешь туалет подходящим местом для свиданий? - холодно спросил Ян.
 - А где же укрыться? - прыснул со смеху вошедший со Славиком парень. - Кругом же полно народу.
 - Я не собираюсь нигде укрываться. Ни с кем, - он смерил надменным взглядом приятеля Славки.
 - А зря. Возле тебя весь вечер девки так и вьются. А Славик твою родственницу француженку обхаживает, да пока безрезультатно.
 - А какого результата ты хочешь добиться? - Ян повернулся к другу.
 - Ну, понравилась она мне, - смущённо пожал плечами Славик.
 - Угу. Трахнуть он её хочет, - протянул напрочь лишённым эмоций голосом приятель Славки.
Лицо Романова вмиг приобрело суровое выражение. Он переводил взор то на одного, то на другого, и не находил слов. Что сказать этим двоим, одного из которых он считал своим другом? Трахнуть Серафин? Разве можно было поставить рядом эти два слова, разве можно допустить такое словосочетание? Серафин - подругу его детства, это чистое, невинное создание, почти ребёнка, существо с высокими душевными порывами - и трахнуть? Как у этого козла повернулся язык сказать такое? Ян до боли сжал кулаки и уже готов был броситься на произнёсшего оскорбительную фразу парня, как вдруг Славик, вероятно, оценив ситуацию, поспешно произнёс:
 - Женя, не говори чепухи. Ничего такого у меня и в мыслях нет, - он открыто посмотрел в глаза Яну. - Но она мне действительно очень понравилась. Я знал, что у тебя в Париже живет родственница, но...
 - Серафин мне не родственница - она дочь моей крёстной.
 - Не важно. Я к тому, что не знал, какая она красотка...
 - Она ещё и человек хороший, - Ян повернулся к зеркалу, оттянул ладонью вверх влажную чёлку, на которой уже почти не осталось светлых прядок, и направился к выходу из уборной. Обернувшись на пороге, он сказал:
 - Слава, если ты позволишь себе вольности по отношению к Серафин, то будешь иметь дело со мной.
 - Что ты имеешь ввиду под словом вольности? - подбоченился Славик. - Если мне приглянулась твоя родс... м-м... неважно, кто, так что, я должен у тебя разрешения спрашивать на то, чтобы за ней увиваться? Да мы взрослые люди, Ян! Я парень не робкий, и мне не надо просить друзей, чтобы они свели меня с девицей, на которую я запал. Я сам всё устрою.
 - Что устроишь? - с вызовом посмотрел на него Ян.
 - Всё, что мне надо. И тебя спрашивать не буду. Серафин не твоя сестра, и, тем более, не твоя девушка. И я не вижу причин, почему бы ей не ответить на мои знаки внимания.
 - Долго будешь ждать.
 - Ха! Это отчего же?
 - Потому, что Серафин любит меня;! 
Он развернулся и победоносно вышел из уборной, оставив позади себя двух парней с разинутыми от удивления ртами.  Оказавшись в банкетном зале, Ян ещё потанцевал парочку танцев с девушками, отпустил каждой из них по меткому комплименту, скушал кусочек пирога и вдруг подумал, что в уборной он повёл себя, как идиот. Он не находил объяснений тому, что двигало им в тот момент. Почему он въелся на Славика, почему его задело то, что другу понравилась дочь Франсуазы, зачем он ляпнул о чувствах, которые Серафин к нему испытывает? “Пьяный идиот, - тут же принялся ругать себя Ян. - Совсем мозги пропил! С чего я вызверился на друга, ведь он ничего преступного не сделал? Да пусть вертится вокруг Серафин сколько его душе угодно - я ведь ему доверяю. Я знаю, что он не обидит её! Эх, чмо я болотное, надо будет извиниться перед Славкой... И заодно спросить у Серафин, как она относиться к моему другу”. Ян стал оглядываться в поисках дочери крёстной, однако не мог отыскать её в толпе медленно, но верно сходящих с ума гостей. За столом её не было. В группе танцующих как будто тоже... Может, она вышла на улицу?
Ян бросился через зал к выходу из гостиницы. Свежий летний воздух позднего вечера (было около одиннадцати часов) наполнил его лёгкие и немного вскружил голову. В тёмно-синем вечернем небе мерцали скупые звёзды. Они меркли перед иллюминацией, царившей на Европейской площади. Движение на улице в конце выходного дня было оживлённым, суета царила в сердце города, и это не способствовало спокойствию. Романов стал озираться по сторонам в поисках Серафин. Он увидел курящего Борьку, хохочущих Анькиных подружек, окружённых табачным облачком крёстных жениха и невесты, других гостей... Дочери Франсуазы среди них не было. Сердце Яна заколотилось в груди пойманной птицей. Куда подевалась его французская гостья? Куда она пропала?  “Не горячись, - сказал себе Романов, пытаясь успокоиться. - Может она просто... вышла куда-нибудь. Господи, да Серафин может быть в туалете! А я, козёл, разволновался непонятно из-за чего...”
Ян подошёл к Борьке и “стрельнул” у него сигарету.
 - Ты в Америке, смотрю, не бросил курить, - сделал вывод Борис, щёлкая зажигалкой у рта свидетеля.
 - Только ещё больше пристрастился, - не стал отрицать Ян, выпуская в тёмное небо струйку дыма. - Американский здоровый образ жизни - это всё сказки. Многие там курят - и парни, и девчонки. Но, конечно, не на территории  школы - иначе можно получить по мозгам.
 - А вот пьёшь ты меньше, - продолжал Борис. - Раньше, помню, ты был большим любителем пива, и, нализавшись, не оставался незамеченным. Я хорошо помню, как в девятом классе на какой-то дискотеке ты, пьяный, вскарабкался на парту и принялся исполнять стриптиз. Насилу мы со Славкой тебя утихомирили...
 - Не позорь меня своими воспоминаниями, - сконфуженно опустил голову Ян.- Что было, то прошло.
 - Я вижу, что прошло. Ты же на свадьбе почти не пил - так только, чтоб считалось, для “галочки”. Да и до свадьбы, на наших “стрелках”, больше бутылочки пива не употреблял. Стало быть, американский здоровый образ жизни - не совсем и сказка. Что, прокололся в Штатах с выпивкой, а? Выкинул разок что-то, за что потом стыдно было?
 - Да нет. Я авансом пью мало. Чтобы заранее себя обезопасить от возможных “приключений”, - усмехнулся Ян.
 - А твоя французская подруга перепила сегодня. По крайней мере, так нам с Аней сказала перед отъездом.
 -  Она что, уехала?! - голубые глаза Яна встревожено распахнулись.
- Ну, вроде как да...
 - О Боже! - Ян со злостью отшвырнул окурок сигареты. - И ты позволил ей уехать?
 - А что, собственно...
 - Балбес! Да она же в Киеве первый раз... Она же города совсем не знает!
 - Ян... - Борис взволнованно захлопал глазами. - Прости, я не знал. Я думал...
 - Когда она уехала?
 - Ну... где-то минут двадцать... может, полчаса назад.
 - О Господи! - Ян схватился за голову и побежал в помещение. Серафин, дура, да как же она могла так поступить? Но, может, это не правда? Может, она соврала Борьке и сейчас сидит в зале? Хоть бы так оно и было!
Однако к сожалению, Ян ошибся. Среди изрядно поредевшей толпы гостей Серафин не было - только Жанна усердно трудилась над свадебным тортом. Сердце Романова упало; к его горлу подступил ком. Он в растерянности остановился посреди зала, утратив на миг способность соображать.
 - Ян, наконец-то я нашла тебя! - взвизгнула Ленка, схватив его под локоть. - Где ты пропадал? Нам пора резать каравай...
Он раздраженно отдёрнул руку:
 - Да хрен с ним, с караваем! Где Серафин?
 - Какая Сераф... Ах, эта парижанка... Уехала.
 - Одна? - с надеждой спросил Ян, моля Бога в душе, чтобы дочь Франсуазы отбыла с кем-то из гостей. Хотя, нет, это идиотизм: она ведь никого здесь не знает.
 - Не думаю, что она поехала одна. Вышли они вместе со Славкой. Кажется, он “зацепил” твою французскую гостью...
  В глазах у Яна потемнело. Славка увёз Серафин? Она согласилась ехать с этим идиотом (в тот миг Ян забыл, что с “этим идиотом” он некогда дружил)? Девчонка что, рассудка лишилась: ехать в ночь с практически незнакомым парнем? Серафин хоть понимала, на что идёт? Господи, как же её найти? Где?
 - Ты знаешь номер Славкиного мобильного телефона? - впился он взглядом в Лену.
 - Знаю.
 - Говори.
 - А что такое? Ревнуешь свою парижаночку? Так ведь у тебя, насколько мне известно, подружка в Нью-Йорке осталась...
 - Лена, говори номер, - пропустив её замечание мимо ушей приказным тоном потребовал Ян.
Девушка надиктовала ему номер, и Романов, достав из кармана мобильный телефон, принялся лихорадочно нажимать клавиши.
 - Алло? - послышался из динамика уставший голос Славки.
 - Это Ян. Ты где сейчас?
 - В такси. Проезжаю мимо магазина “BergHOFF” возле станции метро “Лыбидская”. А что?
 - Серафин с тобой?
 - Нет.
 -Не ври мне! - закричал в трубку Ян, и некоторые гости удивлённо обернулись.
 - Я не вру. Хотел отвезти её домой, но она отказалась, заявив, что поедет одна. Я не стал настаивать. Ты же мне голову отвертишь, если я буду с ней, разве нет?
 - Прости, я... потом тебе всё объясню. Она не сказала, куда едет?
 - Ну, надо полагать, домой.
 - Так “надо полагать” или точно?
 - Я не знаю. Она меня насчёт своего маршрута не просвещала.
Славик отключился. Ян вздохнул и стал вызывать такси, после чего спрятал мобильник в карман пиджака. Отыскав возле стола с основательно поредевшими яствами свою сестричку,  паренёк подошёл к ней.
 - Жанна, Серафин не сказала, куда уехала?
 - А она уехала? - Жанна стала оглядываться по сторонам. - Я и не заметила.
 - Вот и я, осёл, тоже не заметил. Пойдём, солнышко, пора возвращаться домой.
 - В Борисполь, на дачу?
 - Нет, это далеко. Мама ведь сказала нам, чтобы после гулянки мы отправились в квартиру и переночевали там. А в Борисполь поедем завтра утром.
Ян взял Жанну за руку и направился с ней к выходу. Он поспешно чмокнул уставшую Анну, похлопал по плечу Бориса и вместе с сестрой вышел на улицу. Как ему не сойти с ума по дороге домой? А вдруг Серафин не вернулась в квартиру? Да и как могла вернуться? Разве она знает, куда? Разве она была в этой квартире? Они же всю неделю жили на даче, точнее, только ночевали там, потому что целыми днями пропадали с друзьями в городе... Куда же поехала Серафин? На ночную экскурсию по Киеву? Господи, да ведь этот город ей чужой! Она его не знает. Она заблудится - за неделю пребывания невозможно освоиться. Что Серафин задумала? Зачем уехала? Обиделась - но на кого и за что? Как быть ему, Яну Романову? Что делать по приезде домой? Уложить Жанну спать - а дальше? Он ведь должен найти Серафин. Но где же её искать?! Что она намыслила? “Хоть бы с ней всё было в порядке, - беззвучно шептал Ян, пока машина быстро мчала его тёмно-разноцветными столичными улицами к дому. - Только бы с ней ничего не случилось. Только бы она была жива и здорова. Лишь бы вернулась. Лишь бы нашлась...”

Глава 16    
Душевный стриптиз
Серафин нигде и не терялась. Она поймала такси и назвала водителю адрес квартиры Яна на Печерске, куда её благополучно и доставили. Ключ от квартиры ей предусмотрительно дала Галина - так, на всякий случай. И как оказалось, правильно сделала. У Серафин не было никакого желания оставаться на свадьбе - Ян напрочь забыл о её существовании, его друг Славик наоборот был чересчур настойчив, но он, конечно же, не вызывал у Серафин никаких чувств. Поэтому она сочла нужным отбыть домой, ничего не сказав своему ясноглазому возлюбленному: Ян всё равно не отпустил бы её одну, а отрывать его от людей, с которыми ему было хорошо, Серафин не хотела. Пусть веселится. Она не станет ему мешать.
Когда Романов, вернувшись с Жанной со свадьбы, с бешено колотящимся сердцем распахнул дверь гостиной, он увидел Серафин, свернувшуюся клубочком на диване. Русые кудри её разметались по подушке, на алом атласе которой от заметил влажное пятнышко - след от пролитых слёз. В душе Яна смешались облегчение и гнев. Девчонка дома, она нашлась, слава Богу! Но за свою бесшабашную выходку сейчас получит!
Романов подошёл к дивану и с силой встряхнул за плечи Серафин. Девушка, естественно, проснулась от такого обращения и испуганно посмотрела на Яна.
 - Дура, ты чем думала, когда слиняла с вечеринки?! - закричал Ян, гневно глядя ей в глаза. - У тебя совсем соображалка вырубилась, что ли?! Как ты могла смотаться, ничего мне не сказав? Ты же города не знаешь, дура! А если бы с тобой что-то случилось? Да в Киеве полно уродов, которые могли бы поймать тебя на улице и изнасиловать, ты это понимаешь?
Смысл русского слова “слиняла”, а также словосочетания “соображалка вырубилась” Серафин не поняла. Но слово “дура” было ей хорошо знакомо, и последние четыре предложения Яна она перевела без проблем.
 - Ты волновался за меня, Ян? - еле слышно спросила девушка, подняв на него свои сияющие глаза.
 - Волновался? - с раздражением переспросил Ян. - Да мне плевать, куда может довести тебя твоя глупость. По мне - так гуляй хоть ночь напролёт где и с кем попало. Но я отвечаю за тебя перед твоей матерью. И если бы с тобой что-то случилось, она открутила бы мне голову!
Серафин побледнела и закрыла глаза.
 - Моя мама не тронула бы тебя и пальцем: она любит тебя, как собственного сына. Прости меня. Я никогда больше не буду никуда уходить, не спросив прежде твоего разрешения. Извини, - Серафин бросила в лицо Яна затравленный взгляд, и отвернулась к спинке дивана.
Романов в замешательстве застыл, не зная, что ему делать. “Ну и дебил же я, - внезапно подумал он, глядя на пышные локоны Серафин, покоящиеся на подушке. - С чего я так напустился на бедняжку? Я сам конченный придурок, а обвиняю её! Наговорил ей кучу всякой ерунды, обидел её... Ну теперь извиняйся, оратор хренов...”   
 - Серафин, - Ян присел на край постели девушки. - Прости меня, пожалуйста. Я оскорбил тебя, солнышко, извини. А виноват во всём я сам.
 - Твоей вины здесь нет, - медленно, тихим голосом произнесла Серафин. - Ты правильно сделал, что назвал меня дурой: такая я и есть.
 - Нет…
 -Да! - резко сказала она, не поворачиваясь к нему. - Я не имею права требовать от тебя внимания к себе - ты и так возишься со мной целыми днями, выводишь на прогулки в город... Это уже очень много.
 - Да мне нравится проводить с тобой время, - стал оправдываться Ян. -  Ты - интересная девушка, прогулки с тобой приносят мне удовольствие...
 - Ой, не надо об этом... Иди ложись спать - уже поздно.
 - Я не могу лечь, если ты не простишь меня.
 - Мне не за что на тебя сердиться. Это я во всём виновата.
 - Серафин, - он бережно взял её за плечи и развернул лицом к себе. - Мне надоело созерцать твой пышногривый затылок. Я хочу видеть твои глаза.
Взоры их встретились. Серафин вопросительно смотрела на Яна. А он видел не только этот её взгляд, но и зардевшееся лицо, приоткрытые влажные губки, худенькие обнажённые плечи, с которых соскользнули бретельки атласного белья. Она лежала перед ним, широко распахнув глаза, вся окутанная облаком одеяла и своих длинных, завитых волос. Она была словно ангел... Господи, как же много в жизни Яна этих ангелов, начиная с него самого! Нигде от них спасу нет! В США он оставил одного златокудрого, а сейчас перед ним лежит другой, русоволосый и ... такой же манящий. Что делать? Куда от них деваться? Эти невинные небесные создания соблазняют его, и чем - именно своей невинностью! Этак он сейчас  возьмёт и согрешит. А кто будет винить его за это? Бог? “Я не виноват, - мысленно шептал Ян, лаская взглядом черты лица Серафин. -  Я не виноват, Господи. Зачем она так хороша? Это ты создал её такой. Какую цель ты преследовал?”. Его мозг заволокли клубы тумана (может, от выпитого накануне спиртного, может, от усталости), какая-то тяжесть завладела его головой, и земное притяжение оказалось таким сильным, что лицо Яна стало неумолимо клониться вниз, прямо к лицу Серафин. И чем ближе к его глазам становилась её атласная кожа, тепло которой он уже почти ощущал, тем скорее покидали его голову мысли, уступая место только ощущениям, которые с молниеносной быстротой обострялись. Губы Яна коснулись губ Серафин, и вдруг вместо немого, влажного тепла её розового язычка, который манил его, словно подсматривая из под ряда жемчужных зубов, он почти физически ощутил то, что она выдохнула прямо в его рот:
 - Нет.
Ян отстранился и непонимающе, растерянно, даже оскорблённо посмотрел на неё.
 - Нет, потому что завтра ты будешь жалеть об этом.
 - О чём?
 - О поцелуе. Или о ... большем, если ты не собираешься ограничиваться только поцелуем. Ян, ты пьян. А завтра проснёшься и пожалеешь о том, что позволил себе слабость с девчонкой, которая тебе безразлична. Ведь в Америке у тебя есть Кэссиди, её ты любишь, а ко мне относишься только как к сестре.
Упоминание о Кэссиди подействовало на Яна, как ушат холодной воды. Он отпрянул от Серафин и встал с дивана. Да, его французская гостья права: он действительно любит Кэссиди. В таком случае, что же он делает у постели Серафин? Извиняется перед ней, утешает её? Ян повернулся к француженке и окинул её взглядом. Несмотря на страдальческое выражение глаз, Серафин не походила на жертву и жалости не вызывала. Она вызывала у Яна совсем другие чувства. И кто знает, что он сотворил бы с ней, если бы она его не остановила. Разум говорил: “Слава Богу!”, чувства матерились от неудовлетворённости. Ян не понимал сам себя. Что с ним происходит? А может, не с ним, может, просто Серафин повзрослела, и он наконец увидел в ней женщину? Чудненько. Она что же, станет теперь для него ходячим искушением? Ян сдвинул брови, зажмурился и попытался напомнить себе, что Серафин для него - всё равно, что сестра, и никаких плотских чувств вызвать у него не в состоянии. Да, так и есть, она ему сестра, и ничего у него с ней быть не может. Он открыл глаза, и все его самоувещевания потерпели крушение: лодыжка Серафин, случайно показавшаяся из-под одеяла, взбудоражила его так, что он еле удержался на ногах от возбуждения. “Чёрт, пора сматываться вон из комнаты, - промелькнула в голове Яна мысль, поистине достойная героя. - Иначе её “нет” меня не остановит!”.
Он процедил сквозь зубы пожелания спокойной ночи и пулей вылетел из гостиной, да так, что чуть не сбил с ног стоявшую за дверями Жанну.
 - Ты почему не спишь? - напустился он на сестру. - Или ты подслушивала?
 - Нет, - замотала головой девочка. - Я просто случайно услышала, как ты кричал на Серафин, и мне стало страшно, что ты такой злой.  Разве она виновата в чём-то?
 - Н-нет... Д-да, она внезапно исчезла со свадьбы, хотя должна была уведомить меня об этом, - нашёлся Ян. - Оттого я на неё и кричал.
 - Не надо было. Она ведь наверняка обиделась...
 - Я её и отшлёпаю, если она хоть раз осмелится ещё вот так пропасть без предупреждения. Жанка, ложись-ка бай-бай: завтра утром надо рано встать, чтобы сесть на электричку до Борисполя.
Ян потрепал сестрёнку по щеке и пошёл в ванную комнату. Он думал о том, что труднее всего заснуть будет не Жанне, не Серафин, а именно ему. Он боялся своих новых мыслей о дочери Франсуазы. И знал, что ни прохладные струи воды из-под душа, ни мягкая постель не выветрят из его головы дурацкие размышления. А размышления эти под другое определение не подпадали. Чуть не поцеловать Серафин, девушку, которая была ему почти родственницей! Допустить, чтобы она будоражила его воображение так, как... едва даже будоражила Кэсси! Это же надо было ему докатиться до такого! Это же стыдно, пошло и неприлично...
Ян вышел из ванной комнаты и, наощупь пробираясь по тёмной квартире, добрался до своей спальни и упал на постель. Ему надо спасти себя от глупых мыслей, которые приготовились уже терзать его душу и тело, да только как же это сделать? “Я ведь мысленно изменяю Кэссиди, - подумал Ян, и его прошиб холодный пот. - Я, как последний, кобель, уже трепещу при виде полуобнажённой девчонки, пусть и смазливой, но... Так же нельзя, Господи... Это же нечестно по отношению к Кэсси... Кэсси! Ах, как бы я хотел, чтобы ты была сейчас со мной, моя маленькая девочка. Я ведь люблю тебя. Да, только тебя. А Серафин... Серафин просто хорошенькая, не более того. Моё волнение связано только с инстинктом. С основным инстинктом, - при этой мысли губы Яна припечатали к подушке озорную улыбку. - Просто, скорее всего, мне пора начинать жить половой жизнью. Иначе мои фантазии сведут меня с ума. А что, мне через два месяца исполнится восемнадцать лет -  как раз, по-моему, подходящий возраст. Вот только Кэсси... Захочет ли Кэсси перейти эту черту в наших отношениях?”. Такой вопрос, заданный самому себе, озадачил Яна. Кэссиди была очень скромной девушкой, и до сих пор они с Яном только целовались. Сильно целовались. ОЧЕНЬ сильно целовались. И не только в вертикальном положении. Но до самого главного, то есть, непосредственно до секса у них ещё дело не дошло. Ян был не уверен, нужно ли это именно сейчас ему, а уж то, что это совсем не нужно Кэссиди, он знал почти наверняка. Она любила его, верила ему, и Ян не хотел, чтобы Кэссиди решила, будто он встречается с ней только ради секса. К тому же, подкованный специальной литературой, Ян знал, что у женщин при вступлении в половую жизнь очень часто начинаются проблемы со здоровьем, причём такие, о каких мужчины и представить себе не могут. Поэтому Ян хотел поберечь свою девушку, насколько это было возможно. В ту ночь, когда она привела его в “Обитель Афродиты” он допускал, чем может закончиться для них этот визит. Допускал, и был, в общем-то, не против такого исхода. Только за Кэссиди волновался, потому как очень боялся причинить ей физическую боль. Но тайна, раскрытая старым фотоальбомом, придала его мыслям совсем другой оборот, и всю ночь он уже ни на чём другом не мог сосредоточиться, кроме как на размышлениях о своей матери-проститутке. В таком подавленном состоянии о сексе, тем более, первом в жизни обоих молодых людей, нечего было и думать. Всю ночь Ян и Кэссиди пролежали рядышком на широкой постели -  он плакал, а она ласково гладила его подсветлённые пряди и шептала ему на ушко нежные слова любви. А потом он улетел в Украину. И здесь его поджидала так не вовремя похорошевшая Серафин.
Ян ворочался в постели, не находя покоя. Что ему делать с собой и со своими мыслями? Спасаться. Но как отвлечься от этого мучительного самоедства, как снова заставить своё сердце ровно биться? И вдруг Яна осенило. Он резко вскочил с постели и схватил свой смарфон. “Позвоню своей возлюбленной, услышу её нежный голос - и все мои сомнения тут же исчезнут, - думал Ян, набирая номер. - Я люблю её  и только её. Если я сейчас не услышу Кэссиди, то умру. Интересно, где она сейчас, что делает? В Нью-Йорке ведь теперь около пяти часов вечера...”
Кэссиди сняла трубку сразу:
 - Да, я слушаю...
 - Здравствуй, солнышко, это Ян.
 - Ах, привет, дорогой! Ты из Киева звонишь? - её голос так и зазвенел от радости, а сердце Романова учащённо забилось - на этот раз от безграничного счастья.
 - Да, я звоню из дома, вернулся со свадьбы моих друзей и понял, как мне тебя не хватает... Я так скучаю по тебе тебе, Кэссиди... Так хочу тебя обнять и поцеловать...
 - Мне тоже этого очень хочется, - с нежностью произнесла она. - Мне тоже без тебя плохо.
 - Ты сейчас где?
 - В “Обители Афродиты”. Я не хочу убивать время в “Leadface” - там этот придурок Честер, Эшли... Мать моя тоже не подарок, но... в её доме всё же лучше, чем слоняться по полупустой территории школы, где всё напоминает о тебе.  А как у тебя дела? Как твои родители?
 - Да, нормально...
 - Передай им от меня привет.
 - Конечно, - сказал Ян, а про себя подумал: “Как хорошо, моя прелесть, что ты не знаешь о том, что моя дражайшая мамочка не в восторге от наших отношений!”
 - Ян, ты, надеюсь, не заводил с матерью разговор о её прошлом?
 - Нет.
 - И не нужно. Вспомни, ты обещал мне, что не будешь её ни о чём расспрашивать...
 -Да я помню...
 - Нужно прекращать беседу, Ян, а то уже поздно в Киеве... Я люблю тебя, Ян, очень люблю. Жду твоего возвращения с нетерпением...
 - Я тоже люблю тебя, детка. Ты не представляешь, как мне стало легко на душе после того, как я услышал твой голос. Целую тебя, солнышко. До встречи.
 - Пока, дорогой. Я тебя тоже целую. Крепко-крепко. И очень жду.
Связь оборвалась. Ян отложил мобильный, забрался под одеяло с головой и блаженно улыбнулся. Больше его уже не донимали грешные мысли о Серафин - они бесследно исчезли, так, словно их никогда и не было. И действительно, зачем ему Серафин, если у него есть Кэссиди - мягкая, добрая, нежная, красивая Кэссиди - настоящий ангел. Как мало надо человеку для счастья - только любовь. Ну и телефон, чтобы он мог с этой любовью связаться.
*      *      *
На следующий день Ян вместе с Серафин и с Жанной вернулся в Борисполь, на дачу к Романовым. Серафин, поприветствовав мать и Галину с Денисом, поспешила скрыться в своей комнате. “Она плакала всю ночь, - шепнула Жанна на ухо старшему брату. - Я даже вставала с постели и утешала её. Ты не знаешь, что с ней случилось?” - “Нет, - отрезал Ян и тоже удалился к себе в комнату. Так как после свадебной гулянки он чувствовал себя неплохо (наверное, в отличие от всех остальных гостей), то подумал о том, что хорошо бы было  куда-нибудь слинять из дому, но вот куда? Ян не хотел праздно сидеть с родными на веранде и развлекать их за чаепитием своими рассказами об Америке, которые они не уставали слушать, несмотря на то, что сами долгое время жили там, пусть и очень давно. Он убил два часа, зависая на разных сайтах в интернете, а так же написал длинное письмо Винсенту. Потом ещё часик играл в какую-то “бродилку». Из комнаты выходить ему не хотелось. Яну страшно было самому себе в этом признаться, но им овладевала скука. Он корил себя: как же можно изнывать от тоски в родном городе, куда вернулся после стольких месяцев, проведённых в чужой стране? И тем не менее, он чувствовал себя неважно. И причиной тому было не то, что ему надоели родители, а страх от того, что его семья, внешне совершенно не изменившаяся, на самом деле уже никогда не станет для него прежней. И всё из-за того, что он узнал о матери. Как Ян не старался, он не мог смириться с мыслью о порочности женщины, которая произвела его на свет. Он бы всё отдал, чтобы не думать об этом, чтобы забыть то, о чём узнал в “Обители Афродиты”. Ему было страшно вызывать мать на откровенность, но умом он понимал, что иного выхода у него нет, что если он хочет хоть как-то успокоиться, ему следует поговорить с матерью, услышать правду из уст непосредственного участника событий, самого героя, так сказать... Но вскоре ему в сотый раз уже пришлось рассказывать истории о Нью-Йорке, но на этот раз не только родителям, а и крёстному дяде Вове с женой, которые приехали навестить Яна. Романову-младщему уже порядком надоела роль заграничной диковинки, которую он исполнял целую неделю, но не мог же он послать к чёрту всю семью с дядей Вовой в придачу! Приходилось снова изображать из себя пай-пальчика, каким его все знали. А ведь до отъезда в США он таким и был по-настоящему, никогда не играл и никого из себя не стоил. А что случилось с ним теперь? Кто во всём виноват? Может, он просто взрослеет?
Ян выпил много вина и в девять вечера, сославшись на усталость, извинился и пошёл спать. Серафин к ужину не выходила вообще, и проходя мимо её комнаты, Ян услышал, что она слушает по музыкальному центру какую-то романтичную чепуху. Он тихо выругался про себя и поспешил к себе. Эта ещё, великомученица выискалась! Влюбилась она в него, видите ли... Так что ему сделать? Жениться на ней, что ли? Пошла она к чёрту... Пошли они все к чёртям!.. Ему опять не удалось поговорить с матерью. Да и вряд ли удастся из-за всегда внезапно прибывающих гостей и его собственной трусости. Что за жизнь? Его мать - шлюха, а он и рта раскрыть не смеет!
Оказавшись в своей комнате, Ян лёг на постель и устало прикрыл глаза. Мыслей не было. А о чём думать? О депрессии, которая вот-вот свалит его?
Стук в дверь заставил Яна открыть глаза.
 - Войдите, - негромко пригласил он, не меняя своего горизонтального положения.
Щелкнула от нажатия дверная ручка, и в его комнату вошла Галина. Красивая, румяная, в модном бордовом костюме, - словом, такая, какой он видел её десять минут назад за столом, только лицо её, хоть и улыбалось Яну, всё же было слегка встревожено.
 - Можно мне войти? - тихо спросила она у сына.
 - Ты уже вошла, - не слишком-то любезно сказал он, отводя глаза.
 - Ян, - мама подошла к нему и села на краешек его постели. - Что случилось? Ты какой-то сам не свой, тебя словно подменили. Тревожишься от чего-то... Я поняла это сразу, как только ты вернулся из Штатов, в первый же день. Ян, расскажи мне, что тебя волнует. Я же твоя мать, я хочу тебе помочь...
Она протянула руку, чтобы дотронуться до его лица, но он резко отвернулся к стенке.
 - Ян! Да что с тобой происходит? - полуиспуганно, полураздражённо воскликнула Галина, неприятно удивлённая его поведением. - Ты ведёшь себя, как чужой, а ведь ты мой сын...
 - Я жалею об этом.
 - Что? - не веря своим ушам, переспросила Галина.
 - Что слышала.
  Женщина медленно приподнялась и судорожно сцепила запястья. Её лицо, такоё румяное минуту назад, стало теперь мертвенно-бледным. Галина немигающим взором смотрела на сына:
- Ян... Почему... Да как ты можешь? Что я тебе сделала? - осевшим голосом произнесла она.
 - Ничего ты мне не сделала, кроме того, что произвела меня на свет.
Галина вздохнула и попыталась успокоиться. Очевидно, у её мальчика какие-то проблемы, и серьёзные, раз он недоволен своей жизнью.
- Ян, солнышко, - стараясь придать своему голосу как можно больше ласки, сказала Галина. - Расскажи мне, что у тебя стряслось. Очевидно, это что-то очень плохое, раз выбило тебя из колеи и сделало раздражённым. Поделись со мной, сынок, своими проблемами. Расскажи мне всё.
 - А ты сама ничего не хочешь мне рассказать?! - резко повернулся к ней Ян, и его гневный взор пылал синим пламенем.
 - Я? Нет, а что, собственно, я долж...
 - О себе, о своей молодости, о своём прошлом... - и не дождавшись, пока мать испугается ещё больше, чем она уже была напугана, и не желая, чтобы им снова овладел стыд, он, как на духу, выпалил: - О том, как ты, мама, была проституткой в американском борделе, ты ничего мне не хочешь рассказать, а?
Ян никогда не видел у своей матери такого лица, каким оно предстало перед ним в тот момент. Если бы Галину в этот миг мог бы видеть кто-нибудь ещё, кроме её сына, то этот человек затруднился бы сказать, какие чувства выражало лицо матери Яна. Это была смесь волнения, страха, грусти и отчаяния; такие лица бывают у людей, с которыми наконец произошло то, чего они боялись. 
 - От-куда т-ты узнал?..- осипшим голосом, медленно произнесла Галина. - К-то тебе рассказал об этом?
 - А я хочу спросить, почему мне всё стало известно не от тебя?! - Ян испытывающе смотрел в  глаза матери. -  Я жду объяснений, мама. И подробных.
Галина сделала судорожный вдох и опустила глаза.
 - Молчишь? - не отставал осмелевший Ян. - Придумываешь себе оправдание?
 - Нет, - шепнула Галина, тяжело опустившись на кровать к сыну, и вся как-то неестественно выпрямилась, охваченная напряжением. - Мне не в чём оправдываться: в том, что со мной тогда случилось, я виновата не была.
 - И ты не станешь отрицать, что была проституткой?
Женщина покачала головой, не отрывая взора от сцеплённых на коленях пальцев.
 - Я никогда не думала, что ты узнаешь о моём прошлом, - безжизненным голосом произнесла она. -  Это была самая печальная часть моей биографии, о которой мне хотелось забыть как можно быстрее, и у меня это, в общем-то, получилось. И всё было хорошо до тех пор, пока ты не собрался ехать в США, - тут она сделала паузу и прерывисто вздохнула. - Я боялась тебя отпускать в страну, где мне было плохо. Мою душу терзали дурные предчувствия, которые, как видишь, сбылись: ты узнал мою тайну. Скажи на милость, откуда, - тон её из безжизненного вдруг превратился в стальной, а глаза требовательно посмотрели в суровое лицо сына.
 - Видел твои фотографии в альбоме борделя “Обитель Афродиты”.
 - Так ты что, по борделям шлялся?! - в ужасе воскликнула Галина. - Ты... ходил к проституткам, Ян?
Он открыл было рот, чтобы сказать “нет”, но потом передумал. С какой стати он должен оправдываться?
 - А тебя что, такой расклад не устраивает, - с издевкой осклабился Ян. - Мне нельзя снимать публичных девок, а тебе, значит, можно было быть одной из них и трахаться с мужиками за деньги?
  - Ян, выбирай слова, когда разговариваешь с матерью! - Галина резко встала с кровати и нервно сжала кулаки.
 - А что я не так сказал? - голубые глаза Яна на бледном лице лихорадочно блестели в свете лампы. - Или то, что ты творила с десятками мужиков, называется занятиями любовью?
 - Перестань! - закричала Галина. - Я не хочу слышать об этом из твоих уст.
 - Так ведь это же правда!
 - Да, правда. Но только я уверена, что ты всего не знаешь.
 - А ты думаешь, мне не достаточно было узнать о том, из чрева какой женщины я вышел? - в тон ей кричал Ян.
 - Но я же не по своей воле стала... путаной. Меня обманули.
 - Кто?
 - Один парень. Я встречалась с ним, а он оказался сутенёром.
 - И что?
 - Он накачал меня героином и вывез в Штаты.
 - Да что ты мне лапшу на уши вешаешь! Америка - цивилизованная страна, и без твоего согласия никто бы с тобой ничего не сделал.
 - Ты ошибаешься. Я была под “дозой” и...
 - Господи, моя мать ещё и наркоманка!
 - ... и ничего не соображала. А наркотики я не употребляла. Николай...
 - О, сутенёрчик-то был из наших!
 - ... Николай напоил меня и...  - Галина замолчала, сдавив руками горло: очевидно, ей тяжело было об этом вспоминать. - Николай сделал мне героиновую инъекцию. Сознание моё отключилось, и в себя я пришла уже только в Штатах.
 - Ты врёшь. Прикумаренную девку ни за что не пропустили бы через контрольные пункты ни в одном из аэропортов.
 - И тем не менее, это каким-то образом произошло. Не знаю, может, у них там всё было схвачено... Так или иначе, но я оказалась в Пенсильвании.
 - И тебя закрыли в борделе и заставляли...
 - Да, - бысто ответила Галина, словно не желая, чтобы сын произносил те слова, о значении которых она вспоминала, как о кошмарном сне.   
 - И сколько времени ты провела в “Обители Афродиты”?
 - Пять лет.
 - Ого, да ты у нас девочка со стажем!
Галина резко певернулась к нему и залепила пощёчину. Впервые за долгие годы. Раньше Ян Романов получал по попке только в раннем детстве за ребяческие  проказы. А теперь он подрос и напроказничал серьёзно: он обидел мать.
Молчание, последовавшее за пощёчиной, тянулось недолго. Подперев кулаком покрасневшую щеку, юноша вопрошающе посмотрел на мать.
 - Я сказал неправду?
 - Можно было выбрать тон поуважительнее. Я всё-таки твоя мать, а не какая-нибудь американская подружка. Неужели ты не понимаешь, что мне больно слышать такое?!
 - Что, в борделе было так плохо?
 - Ян, это совершенно идиотский вопрос...
 - Да? А почему тогда ты сидела в публичном доме пять лет?
 - Я была пленницей, как ты не понимаешь! У меня не было своей жизни, я без сопровождения за стены заведения и шагу ступить не смела!
 - И даже когда тебя сделали хозяйкой “Обители...”?
 - Тогда уже стало полегче. Джек доверял мне и...
 - Джек? Он был владельцем публичного дома, а ты - его любов... м-м... фавориткой? - опасаясь получить ещё одну пощёчину, поправился Ян.
 - Да откуда ты знаешь обо всём этом? - Галина округлила свои ореховые глаза.- Кто рассказал тебе про меня?
 - Моя девушка.
 - Боже правый! - всплеснула руками мать Яна. - Да откуда же она уз...
 - Её мать - твоя бывшая “коллега”.
 - Что? - Галина раскрыла рот от удивления и тут же принялась засыпать сына вопросами. - Кто это, как её звали? Ты её видел, - какая она?
 - Шикарнейшая блондинка. Кажется, её зовут Одри. Теперь она хозяйка публичного дома, который раньше был где-то в Пенсильвании, а теперь расположился в Нью-Йорке.
 - Одри? - переспросила Галина, и в глазах её блеснул яркой молнией ужас. - Господи, и ты встречаешься с дочерью этой сволочи?
 - Почему это она сволочь? - бесстрастно спросил Ян. - Она такая же проститутка, какой была ты - в чём же разница? Только в том, что ты со своим ремеслом завязала, а она сделала успешную карьеру в сфере секс-услуг?
 - Да не в этом дело. Янушка, эта женщина...
Голос Галины вдруг сорвался и она, приложив руку к губам, встала с постели и подошла к окну. До Яна донеслись её всхлипывания.
- Ты не договорила. Эта женщина - что? Что она такого сделала?
 - Тебе лучше не знать об этом, - тяжело вздохнула мать Яна, нервно перебирая пальцами цепочку на шее.
 - Нет уж, мамочка, договаривай, - губы Яна исказила горькая ухмылка. - Я хочу знать всё. Как твой сын, мне кажется, я имею на это полное право.
Она повернула к нему голову и посмотрела в глаза. Ян упомянул о том, что он  - её сын. Слава Богу! А ведь какие-то десять минут назад говорил, что жалеет об этом... Значит, то, что он только-что услышал, несколько сгладило ужасное впечатление, которое произвела на него весть о её похождениях.
Галина снова присела на кровать к сыну.
 - Ян, это всё было очень давно, и я думаю, что у меня нет права ворошить прошлое. Я просто хочу, чтоб ты знал, что мать твоей девушки - страшный человек, и связываться с ней очень опасно. Она ни перед чем не остановится, на всё пойдёт, чтобы получить то, чего ей хочется. У меня с ней были очень сложные отношения. Она относилась ко мне из рук вон плохо. Не знаю, с чем это было связано, возможно, с тем, что она была очень завистливая а я, появившись в “Обители...”, - Галина опустила глаза и зарделась от смущения, - я отбила у неё часть клиентов. Но сейчас это не важно. Важно то, что ты встречаешься с  дочерью Одри. И вот это меня очень сильно тревожит.
 - Мама...
 - Подожди, Ян. Дай мне сказать. Если Одри узнает, что ты - мой сын... Или, - в глазах Галины снова вспыхнул страх, - или она уже в курсе?..
 - Не думаю, - качнул головой Ян. - Разве только если Кэсси сказала... Но зачем ей это? У них с матерью неважные отношения: моя Кэссиди - скромная, добрая, порядочная девочка, а Одри из кожи лезет вон, чтобы превратить её в себе подобную. Хороша мать, да?
 - Вот о чём я тебе и говорю. Это не женщина - это монстр в юбке. И я боюсь за тебя, Ян. Боюсь отпускать тебя обратно в Америку.
 -Здравствуйте! - прыснул со смеху Ян. - Это ещё почему? Не убьёт же меня Одри за то, что я - сын её знакомой, с которой в молодости они что-то не поделили!
 - Может и убить! - вдруг выпалила Галина, тяжело дыша. - Это настоящее чудовище.
 - Да ну, перестань, - отмахнулся Ян. - На фиг я ей нужен? Конечно, не о таком ухажёре для своей дочери она мечтала, ну так что ж поделаешь - мы с Кэссиди любим друг друга...
 -  Ян, - Галина неспокойным взором окинула комнату сына. - Неужели у тебя с этой девочкой так серьёзно?
 - А ты как думаешь? - тон Яна снова стал ледяным.
 - Я ничего не думаю. Я хочу, чтобы ты перестал с ней общаться.
 - С кем, с Кэссиди?
 - Да. Я не хочу, чтобы ты связывался с людьми из моего прошлого, которые были причиной основных моих злоключений.
 - Кэсси во времена твоих, как ты выразилась, злоключений, ещё не было на свете.
 - Но её мать была. И если бы не твой отец - ты вообще мог не появиться на свет.
 - Ну, я это понимаю, - в голосе Яна послышались озорные нотки. - Как делаются дети, я знаю, мама.
 - Оставь шутки. Я сейчас говорю не об этом. Твой отец помог нам бежать из борделя.
 - Значит, тот мужчина, с которым, по словам Кэссиди, ты связалась, был мой папа, Денис?
 - Как же хорошо проинформирована Кэссиди о событиях, свидетелем которых не была!
 - Просто её мать ничего от неё не скрывала, в отличие от моей. Ну так что с побегом из борделя? Кэсси говорила, что ты распустила всех шлюх.
 - Да.
 - Зачем?
 - Как это, зачем? Все они были несвободными женщинами, жили фактически в плену, под замком. Да я и не могла поступить иначе - если бы мы не сбежали тогда, бордель прибрал бы к рукам любовник Одри, и всем путанам не поздоровилось бы. Дуглас был самым настоящим мафиози.
 - Дуглас?  - переспросил Ян. - У Кэссиди фамилия Дуглас. Значит, она -  его дочь.
 - О Боже мой! - воскликнула Галина, схватившись за голову. - Да как тебя угораздило связаться с этой девчонкой? Эта Кэсси - дочь самых мерзких людей, с которыми я сталкивалась в своей жизни. И что я слышу -  мой сын с ней встречается!
 - Может её родители и нехорошие люди, но она - ангел.
 - Да яблоко от яблони...
 - Мама,  - Ян пристально посмотрел в глаза Галине. - Послушай теперь ты меня. Я влюбился в Кэссиди до того, как увидел её мать, и тем более, до того, как узнал, кто она. Об её отце я услышал только что. Ты хочешь, чтобы я бросил свою любимую только потому, что у неё плохие родители? Ты не находишь это абсурдным, мама?
 - Нет, потому что эти люди - подлецы и убийцы.
  Теперь уже глаза Яна стали огромными от удивления и страха:
 - Ты сказала - убийцы?
 - Да! - резко выпалила Галина и отвернулась. - Но больше я тебе ничего не скажу. Ты и так спровоцировал меня на ненужную откровенность.
 - Но кого они убили?
 - Мэттью Дуглас был главарём мафиозного клана. Подумай, разве мафиози может быть не убийцей?
 - Ну, если это только твои предположения...
 - Нет, я сама была свидетельницей одной из разборок, которую он учинил.
 - Как же мало я, оказывается, знал о тебе, мама! - раскрыв рот от удивления, воскликнул Ян.
 - Меньше знаешь - крепче спишь. Я ни за что не рассказала бы тебе обо всём этом, но ведь ты же сам потребовал. Я не хочу, чтобы ты считал меня падшей женщиной, сынок. Да, возможно, то, чем меня принудили заниматься в Штатах, опорочило меня, но я попрощалась со своей прошлой жизнью. И думала, что попрощалась навсегда, но ты поехал учиться в Америку и воскресил призраков из прошлого. Мне страшно за тебя, Ян. И хоть Мэтт Дуглас погиб во время террактов  11 сентября 2001 года, Одри жива и здорова. Я не желаю ей смерти (Боже упаси!), но она может каким-то образом отыграться на тебе, если узнает, что ты - сын женщины, которую она ненавидела и которая убежала из борделя вместе со всеми девчонками, вынудив её с Дугласом таким образом подбирать новый секс-персонал. Но по твоему рассказу, Янушка, я поняла, что у них это весьма неплохо получилось, раз Одри теперь хозяйка “Обители Афродиты”. Насколько я помню, она всегда об этом мечтала...
Галина замолчала, а Ян не спешил уже задавать вопросы. Он задумался. Он понял, что погорячился. “Я не имел права обижать мать, - пронеслась в его голове здравая мысль. - Ну, действительно, по какому праву я могу осуждать её? За что? За то, что какой-то подлец обманул её и заставил продавать своё тело? Неужели она должна была плюнуть на угрозы (а ей ведь наверняка угрожали), и противостоять владельцам борделя, рискуя жизнью во имя морали? Конечно же, нет. Она уступила им, чтобы жить. Она  - молодец, она вырвалась на свободу, выпустила на волю остальных пленниц, вернулась на родину,  она подарила мне жизнь... А я, идиот, сказал ей, что жалею о том, что она - моя мать. Эх, мало она заехала мне по роже, надо бы ещё пару разочков врезать.” Просить прощения нелегко, но ведь он-то в самом деле был не прав, и должен извиниться.
 - Мама, - тихим голосом сказал Ян, осторожно глядя на погружённую в свои мысли Галину. Свет от настольной лампы падал на её точёный профиль (в сорок два года она всё ещё была красивой) и придавал её лицу какую-то необычайную одухотворённость. Он вспомнил, что когда был маленьким, и они гуляли с мамой по городу, прохожие очень часто любовались ими и сравнивали Галину с с Богоматерью, потому что у неё действительно было доброе, светлое лицо, красивое не той вульгарной растиражированной красотой, потоками лившейся с телеэкранов, биг-бордов, обложек журналов, а красотой благородной, возвышенной, ласковой, соблазнительной, но лишённой какой бы то ни было пошлости; лицо, целиком и полностью озарённое любовью,  какой она есть на самом деле, не той,  в какую её часто превращают люди; Ян знал и любил мать именно такой, и не хотел, чтобы родные черты исказились от потоков слёз, вызванных его глупостью - нельзя, нельзя этого допустить. - Мама, прости меня пожалуйста, - протянул Ян, с мольбой глядя в зелёно-карие глаза матери. - Я наговорил тебе кучу всякой ерунды, и мне очень за себя стыдно.
 - Да ладно, всё нормально, - отмахнулась Галина и отвернулась, чтобы он не заметил её слёз.
Но Ян заметил. Он не хотел, чтобы мама плакала, но почувствовал, что сейчас расплачется сам. Растроганный, бросился он на шею Галине и запечатлел крепкий поцелуй на её щеке.
- Мамочка, родная, прости меня, пожалуйста. Я дурак, я не имел права разговаривать с тобой так, как сегодня себе это позволил. Прости меня. Вы с папой - замечательные люди, я не знаю, в кого я пошёл своим идиотским характером...
 - Да в папочку и пошёл, - сквозь слёзы улыбнулась Галина, приглаживая взьерошенные прядки на голове своего взрослого сына. - Мы с Денисом познакомились на приёме, который давал Мэтт Дуглас, и он сперва понятия не имел, кто я. А когда узнал, что девушка, в которую он влюбился с первого взгляда (ну, так он мне говорил) - проститутка (а я тогда уже была хозяйкой “Обители...”), то ворвался прямо ко мне в комнату и принялся меня унижать. Сказал, что пришёл ко мне, как к проститутке, и намерен воспользоваться моими услугами. А я расплакалась в его объятиях, и тогда он моментально оттаял. Просто изначально (и это естественно) он был в шоке от того, что я - путана, но не смог отказаться от меня, потому что уже был влюблён. Я надеюсь, что и ты, Ян, не станешь любить меня меньше от того, что узнал обо мне.
 - Ну что ты, мамочка, конечно, нет, - он прижался к ней, и, как в детстве, зарылся лицом в бортики её пиджака. - Я любил, люблю и всегда буду любить тебя. И постараюсь больше не причинять тебе страданий. Ты столько пережила, не хватало тебе ещё иметь сына-придурка...
 - Не нужно так говорить, - стала увещевать его Галина. - Я понимаю твоё состояние, хотя оно и не оправдывало оскорблений в мой адрес. А что касается того, что я много пережила... Да, годы проведённые в США были для меня сущим адом, но ведь именно там я встретилась с твоим отцом, именно там познакомилась с Франсуазой, которая впоследствии стала свидетельницей на нашей свадьбе, а позже - и твоей крёстной.
 - А как ты познакомилась с ней? - осторожно спросил Ян.
Вместо ответа Галина с грустной улыбкой посмотрела на сына.
 - Она что, тоже... это? - только и смог выдохнуть Ян.
 - Да. Её тоже обманули, как и меня, тот же Николай. Она думала, что просто едет с ним погостить в Штаты, а он запер её в борделе.
 - Господи, - Ян отвёл глаза и печально улыбнулся. - Вот уж никогда бы не подумал... А Серафин... знает об этом?
 - Да, - кивнула Галина. - Мне не известно, как, когда и по какой причине Франсуаза решила ей открыться, но говорит, что Серафин восприняла это абсолютно спокойно и ни в чём её не обвиняла.
 - Не то, что я...
 - Проехали. Не знаю, как ты, а я бы не хотела возвращаться к этой теме.
 - Да, конечно, и всё же...
 - Что? - Галина грустно приподняла бровь.
 - Я просто хотел, - голос Яна стал тихим и вкрадчивым. - Словом, мне же надо знать как общаться с девушкой... ну, как сделать так, чтобы... Я должен знать, чего она хочет, как “это” нужно делать правильно, чтоб обоим было хорошо, и всё такое... Я могу надеяться на квалифицированные советы?
Её сын, прекрасный голубоглазый юноша с поистине святым лицом невинно хлопал глазами и ждал от неё ответа на такие, казалось бы,  несовместимые с ним вопросы. Неужели это он, её мальчик, её маленький Ян спрашивает её о таком, неужели его интересуют подобные вещи?
 - Знаешь, мне не верится, что это говоришь ты, - Галина мягко улыбнулась той самой улыбкой, которая была ей так к лицу. - Мне казалось, что ты ещё ребёнок, что ещё рано... Но ведь всегда рано быть не может - когда-нибудь наступает время, и человек становится взрослым. Ты повзрослел, Ян, и мне жаль, что это произошло вдали от дома. Но что поделаешь? Я благодарна тебе, что ты хоть совета у меня просишь...
 - А разве может быть иначе? - ласково посмотрел на неё Ян. - Ты ведь моя мама.
 - Другие дети не обсуждают такие вещи с родителями.
 - Ты бы предпочла, чтоб и я поступал так же?
 - Ни в коем случае, - Галина потрепала сына по щеке. - Я бы хотела, чтобы ты был со мной откровенен, насколько это представится возможным. А уж я постараюсь тебе помочь.
Губы Яна тронула нежная улыбка. До чего же прекрасная женщина его мать! Его словно бес попутал и держал в напряжении две недели, и этот бес был изгнан искренностью его мамы, её терпением, её пониманием. “Я никогда больше не обижу её, - дал себе зарок Ян, глядя в посветлевшее лицо Галины. - Даже если наши мнения в чём-то будут расходиться, мы обязательно найдём компромисс и не будем ссориться. Этого нельзя делать. Она - моя мать, я её люблю. И постараюсь быть хорошим сыном”

Глава 17   
Viva la vita!
Два месяца, проведённых Яном в Киеве, пролетели, как один день. После откровенного и вначале малоприятного разговора с матерью, вслед за которым Ян осознал свою вину и попросил у Галины прощения, уже ничто не омрачало ему жизнь, и он с удовольствием проводил время в компании родных, да и они наслаждались его обществом. Только Серафин после Борькиной свадьбы стала избегать Яна. Когда всё семейство Романовых собиралось куда-нибудь на природу или в гости, девушка, естественно, шла вместе с ними, однако если Ян звал её в компанию своих друзей или просто погулять, она находила множество всевозможных поводов, чтобы ему отказать. Ян был удивлён таким поворотом событий, но не настаивал на совместном времяпровождении - в его памяти ещё был свеж их несостоявшийся поцелуй, и Ян боялся, что юная француженка снова взволнует его душу. А этого не должно было произойти.
И тем не менее, когда Серафин с Франсуазой собрались в Париж, что-то, похожее на сожаление, всё-таки заставило сердце Яна тревожно забиться.  В последний вечер перед отъездом Серафин не сказала Яну и десяти слов, она была рассеянной, думала о чем-то о своём и рано ушла спать. А утром к ним на дачу нежданно-негаданно явился Славка и вызвался провожать француских гостей.  Ян ничего не сказал по этому поводу, только молча нахмурил брови.
Всю дорогу до аэропорта друг Яна не сводил с Серафин глаз, а сразу после объявления регистрации на рейс, извлёк из рюкзака мягкую игрушку - пушистого кролика, и преподнёс его девушке. Она приветливо улыбнулась ему и поцеловала в знак благодарности. Оторвавшись от его щеки, - девушка метнула взгляд на Яна, но тот не смотрел в её сторону. Складывалось впечатление, что созерцание собственных кроссовок занимает его куда больше, чем возможность попрощаться с дочерью крёстной. “До свидания, Ян, - звонко сказала Серафин, поняв, что если не повысит голос, Романов вряд ли вспомнит о её присутствии.
Он поднял на неё глаза, и девушка заметила в них какую-то тревожную искорку. “Всего хорошего, Серафин, - попытался изобразить улыбку Ян, но у него это не очень-то получилось. Девушка немного подалась вперёд, словно хотела подойти к Яну, но потом вдруг передумала, и вместо этого ещё раз улыбнулась Славику. Через миг Франсуаза и её дочь уже оказались за турникетами и, помахав на прощанье рукой своим киевским друзьям, скоро скрылись из виду. “Ян, что у тебя произошло с Серафин? - спросила Галина сына, когда они ехали домой. - Все эти дни вы словно избегали друг друга, а мне казалось, вы должны дружить...” - “Мама, мы никому ничего не должны, - устало сказал Ян, скользя безразличным взглядом по пейзажу, проносившемуся за окном авто. “И всё же, я уловила между вами какую-то натянутость...  - не отставала Галина. - Может, объяснишь мне, в чём дело?” Ян только улыбнулся и пожал плечами: “Да не в чём. Мы просто повзрослели. Не видели друг друга целый год, в отношениях появилась натянутость, напряжённость, свойственная двум разнополым людям... Да я и сам мало что понимаю. Раньше я, как будто, нравился ей, а сейчас, смотрю, Славке она в душу запала...” - “Но это не значит, что Славка запал в душу ей, - вмешался в разговор Денис. “Уж лучше б запал, - серьёзно сказал Ян. - Не мучила бы она тогда ни меня, ни себя” - “Ты это о чём? - спросила Галина, обернувшись к сыну. “Ни о чём.  Я сам её не понимаю. И себя - тоже. Но давайте закроем эту тему”. Галина с Денисом многозначительно переглянулись, но не стали донимать сына расспросами.
Не донимал себя и он сам. Два месяца помогал он матери прибираться в дачном коттедже, читал новые книги, киевские журналы, встречался с друзьями. Он был благодарен судьбе за то, что легко сходился с людьми, следствием чего было наличие друзей как в Киеве, так и в Нью-Йорке.
За своими приятелями по ту сторону океана, он ещё не успел как следует соскучиться, а уже пора было укладывать чемоданы и лететь обратно с США. Галина снова всплакнула перед самым отъездом сына. “Ты провёл с нами два месяца, а мне кажется, что приехал только вчера, - всхлипывала она, тщётно пытаясь придать своему голосу непринуждённость. - Когда-то я увижу тебя снова?” - “Через год, - грустно улыбнулся Ян. - Думаю, раньше никак не получится...”
Он расцеловал мать, крепко прижал к себе Жанну, обнял отца и - сел в самолёт. Его ждал истинный урбанистический коктейль наций - суетный Нью-Йорк.
*     *     *
Старшая школа “Leadface” перед началом учебного семестра потихоньку начала возрождаться к жизни. Некоторые её ученики постепенно возвращались из своих семейных гнёздышек в стены альма матер, чтобы снова засесть за учебники и тетрадки; другие, как цыплят по осени, подсчитывали заработанные за лето деньги. К последним относился и Винсент Эванс. Он встретил Яна, облачённый в новую ультрамодную кожаную куртку и такие же брюки, а так же явил Романову коллекцию свежих дисков. “Молодец, что прибарахлился, - искренне порадовался за друга Ян. - Заработал, видать, кое-что. И волосы твои целые. Стало быть, начальство их тебе простило?” - “Профессионалам ещё и не такое прощают, - деланно подбоченился Винсент, и тут же рассмеялся: - Я бы вмиг полетел с работы, если бы кто-то из клиентов обнаружил в закусках фрагмент волосяного покрова моей головы! Но я всегда собирал шевелюру в хвост, и этого не случилось. Я заработал кучу денег, и ты обязан разделить со мной мою радость: мы пойдём в какой-нибудь клуб и оторвёмся там на славу!” - “Было бы неплохо, - согласно кивнул Ян. “А как у тебя дела? - поинтересовался Эванс. - Уезжал ты, прости за откровенность, в дёрьмовом настроении, о причинах которого не захотел мне поведать. Уже... всё нормально? - “Да, Винсент, всё хорошо, - улыбнулся Ян. - Я был идиотом. А вот родители у меня - сказка. Добрые, отзывчивые люди. Я всем таких желаю” - “Ну вот и славно. Можно пить пиво” - заключил Винсент, и в тот же вечер они с Яном так и поступили.
Как ни хорошо учился Ян, а приступать к занятиям ему не хотелось - два месяца привольной жизни, не обременённой обязанностями, сделали своё дело: лень дала о себе знать. Яну, как и любому человеку, было тяжело с ней справиться. Однако он сделал над собой усилие и заставил себя снова стать прилежным, каким его все знали. Ведь титул “Лучший ученик года” обязывал...
  На всех занятиях, Ян, как и прежде, сидел рядышком с Кэсси. Любимая девушка Романова была несказанно рада его возвращению, впрочем, так же, как рад был и Ян снова её увидеть. При одном только взгляде на свою белокурую любовь после двух месяцев разлуки все мысли о Серафин, которые, словно воры, проникли в его мозг, тут же улетучились, будто заслышав вой полицейской сирены. “Как я мог находиться вдали от Кэссиди так долго? - спрашивал себя Ян, украдкой целуя в школьном коридоре любимую. - Как я не сошёл с ума без неё?”.
 - Кэссиди, - говорил он, смотря ей прямо в глаза. - Ты такая красавица... Сознайся, ведь в моё отсутствие многие парни подбивали к тебе клинья?
 - Ну и что с того? - равнодушно пожала плечами девушка. - Из всех парней,  которые, как ты говоришь, подбивали ко мне клинья, заинтересовалась я только одним.
 - Это кем же? - внутри у юноши всё похолодело. - Я его знаю?
 - Да.
 - Кто? - парнишка слегка отстранил от себя девушку и смотрел на неё с тревогой, которую не счёл нужным скрывать. - Кто этот парень?
 - Это мой одноклассник. Его зовут Ян Романов.
 - Дурочка, не пугай меня больше так сильно, - облегчённо вздохнувший Ян крепко прижал к себе Кэссиди. - Я чуть не умер от ревности!
 - Я рада, что ты мною дорожишь, - тихо прошептала Кэсси. - Потому что я тоже тебя люблю и жутко ревную, когда на тебя засматриваются девчонки. А это так часто происходит...
 - Забудь о них. Они меня не интересуют.
 - А Честер говорил, - продолжала Дуглас, - что у тебя был роман с какой-то парижанкой...
“Черти бы побрали этого Харви! - мысленно выругался Ян. - Не оставил, мерзавец, затеи отбить мою девчонку и на меня бочку катит! Эх, будь моя воля...”
 - Харви врёт, - успокаивающе улыбнулся Ян, поглаживая по щеке Кэссиди. - Парижанка - дочь моей крёстной, в детстве я часто гостил у них во Франции. Мы росли вместе с Серафин, и я отношусь к ней, как к сестре - не более того. Я не могу представить её в роли своей девушки. Это невозможно.
Произнося эти слова, Ян дико волновался, хотя и умело скрыл волнение. Сердце его сжимал страх: а что, если Кэссиди не поверит ему? Что, если ей в душу закрадётся червячок сомнения, который испортит их отношения? Этого нельзя допустить.
Однако его девушка, видимо, очень его любила, раз только отмахнулась:
 - Я доверяю тебе, Ян. Просто Харви хотел оклеветать тебя, ведь никак не может расстаться с мыслью добиться от меня взаимности.
 - Он по-прежнему не даёт тебе прохода? - взволнованно спросил Ян, чувствуя свою беспомощность: ещё свежи были в его памяти тумаки, которыми его награждали Харви и его команда.
 - Да ну его, этого Честера! Не хочу даже думать о нём!
А подумать, между прочим, не мешало бы. Честер Харви, вернувшийся  в стены “Leadface” после летних каникул, заставил затаить дыхание всех учеников. Повадки его стали ещё наглее, а тон речи - более вызывающим, задиристым. Левое плечо его украшала (впрочем, можно усомниться в правильности подобранного глагола) татуировка, не заметить которую было очень трудно - она сразу бросалась в глаза зловещим изображением скопления черепов на фоне разорванного полотнища. Взгляд Харви, и ранее необременённый интеллектом, стал и вовсе отсутствующим, каким-то отрешённым. По классной аудитории пробегал шепоток, что такие глаза бывают у тех, кто принимает наркотики. После занятий за Честером приезжала совершенно разбитая машина (очевидно, её хозяин был лихачём), битком набитая глупо хохочущими молодчиками, и Харви, забирая с собой тоже заметно “покрутевших” Николя, Джорджа и Каспера, отправлялся в неизвестном направлении, и возвращался только ночью, а то и не возвращался вовсе. Руководство школы рисковало свихнуться, выдумывая ему всё новые и новые наказания - из “Leadface” его не исключали, по видимому, только по причине  надежды на выигрыши в баскетбольных поединках. Да и потом, терпеть Честера в стенах школы осталось каких-то восемь месяцев. Но все учащиеся (да и некоторые преподаватели “Leadface”) вздыхали спокойно, когда он уезжал по своим загадочным, но однозначно плохо на него влияющим делам.
Его интерес к Кэссиди как будто ослабел - часто на разбитом авто к Честеру приезжали  ярко накрашенные девушки в одежде, которая открывала взору столько, что все, кто видел этих барышень, невольно задавались вопросом, зачем эта одежда им вообще нужна. Такие экземпляры были, естественно, поискушённее и подоступнее Кэссиди... И Честер, вероятнее всего, охотно этим пользовался.
Своё восемнадцатилетие Ян отметил, как всегда в компании друзей - Винсента, Джима, Робина, Брендона и многих других, ну и, естественно, Кэссиди. Любимая подарила Романову кулончик в виде половинки золотого сердечка со своим выгравированным именем. Вторая такая половинка с именем Яна была у неё. Денис с Галиной и Жанна тоже прислали сыну подарки, поздравили юношу и Франсуаза с Полем. Только Серафин осталась в стороне: Романов не получил от неё даже открытки. Паренёк был несказанно удивлён: от Серафин он не ожидал такого игнорирования его персоны. Да что с ней случилось? Девицу словно подменили ещё в Киеве. В аэропорту ведь она была какая-то отмороженная, разве что только со Славкой любезничала... “Ну и чёрт с ней! - мысленно отмахнулся от мыслей о француженке Ян. - Отстала от меня эта зануда - я радоваться должен: не будет докучать мне своей любовью и не даст поводов для ревности Кэссиди!” И Романов действительно в считанные секунды выбросил Серафин из головы. Ведь разве можно думать о какой-то навязчивой малолетке, если рядом с тобой девушка, о которой ты и мечтать не мог, девушка, которая любит тебя, которую любишь ты, и вашими отношениями любуется весь “Leadface”! В довершение ко всему, на Осеннем балу Кэссиди Дуглас единогласно была избрана королевой школы, и как королева выбрала своего короля - естественно, им оказался Романов. Ян был по-настоящему счастлив. Жизнь снова заиграла для него всеми красками радуги, стала яркой, насыщенной и полной смысла.   
А ещё в его классе появилась новенькая - девушка, родители которой весной эмигрировали в США из России и определили свою дочь в “Leadface”, по окончании которого она смогла бы поступить в какой-нибудь колледж. Валерия Орлова - так звали новенькую, - за месяц занятий, показала себя способной ученицей, причём особо не напрягалась при этом. Ян, наблюдая за успехами этой красивой темноволосой девушки в джинсах, только усмехался про себя: “Знай наших! Мы, славяне, в два счёта сделаем эту Америку. Я и Валерия левой задней справляемся с заданиями, над которыми половина учащихся просиживает ночи напролёт, и часто - безуспешно. А нам это - как орешки щёлкать”.
Валерия невольно освободила Яна от груза учеников, просящих скорой интеллектуальной помощи. Проще говоря, половина одноклассников, которым во что бы то ни стало надо было списать, толпилась теперь возле места Орловой. Она не жадничала и свободно раздавала свои тетрадки на растерзание отстающим ученикам. А те из них, которые принадлежали к мужскому полу, нередко одаривали её шоколадками под предлогом благодарности за помощь, а на самом деле - в надежде увидеть её очаровательную улыбку.
 - Как тебе в нашей школе - нравится? - как-то раз спросил Ян у Валерии, когда они стояли у стойки школьного кафе. Это был их первый разговор - до этого они практически не общались.
Валерия повернулась к Яну и удивлённо посмотрела на него своим тёмно-карими глазами. Дело было в том, что свой вопрос Романов задал ей по-русски, а родную речь молодая эмигрантка никак не рассчитывала здесь услышать.
 - Ты удивлена языком, на котором я задаю тебе вопрос? - спросил Ян, с открытой улыбкой глядя на одноклассницу.
 - Yes, I do... Да, я удивлена, - созналась девушка, перескочив с английского языка на русский. - А ты... так хорошо говоришь... Без акцента. Или ты... Постой, твоя фамилия - Романов, ты - из России?
 - Из Украины.
 -Вау, это же здорово! - лицо Валерии засияло такой радостью, что Ян даже слегка опешил от удивления. - Я не думала, что здесь, в Нью-Йорке, у меня будет знакомый, с которым я смогу общаться на родном языке. А ты тоже эмигрант?
 - Нет. Я только учусь здесь, и вряд ли после окончания “Leadface” останусь в США. Но если честно, загадывать наперёд мне не хотелось бы. Там, в Киеве, меня ждут родители, а здесь у меня девушка.
 - Тяжёлый выбор, - задумчиво протянула Валерия, и лицо её вдруг помрачнело.
 - А тебе что, тоже пришлось в своё время выбирать? - спросил Ян, внимательно всматриваясь в её черты.
 - Дружок, тебе не кажется, что...
 - Я понял: это меня не касается, - спохватился Ян и поспешил ретироваться: - Извини.
 - Сообразительный мальчик, - Валерия улыбнулась, без малейшего стеснения глядя прямо ему в глаза.
 - Ты простишь меня за моё любопытство? - с надеждой спросил Ян, умоляюще приподымая брови.
 - Только если ты угостишь меня молочным коктейлем, - в её тёмных глазах вспыхнули озорные искорки, и Ян, пленённый её непосредственностю, купил ей коктейль и пирожное.
Валерия, не смотря на то, что была отличницей, с удовольствием разделяла шалости одноклассников. Она могла поймать в школьном саду жука и незаметно подбросить его на кафедру преподаватльнице, которая до смерти боялась насекомых;  могла ввернуть посреди урока фразу, мгновенно приводившую к взрыву хохота в классе; часто, полуобернувшись к Яну, она громко награждала миссис Брумм каким-нибудь нелицеприятным эпитетом - на русском языке, и они вдвоём хихикали, вызывая всеобщее недоумение. Иногда к ним присоединялась и Кэсси, когда Ян переводил ей сказанное Валерией слово на английский язык. Словом, девушка из Санкт-Петербурга Валерия Орлова органично вписалась в коллектив старшего класса и стала его незаменимой - сообразительной и шаловливой - частью. Но главные подвиги ждали её впереди.

Глава 17.
Si c’est ma destinee!*
Преподавательница литературы миссис Армстронг была натурой своеобразной и увлекающейся. Окрестившей Яна Ангелом леди  в начале учебного года вдруг захотелось устроить себе и детям праздник. Естественно, она только считала, что делает праздник ученикам, многие из которых на самом деле были весьма далеки от понимания литературной классики. Но, тем не менее, идея постановки школьного спектакля по мотивам романа Виктора Гюго “Собор Парижской Богоматери” казалась миссис Армстронг замечательной. Более того, сия леди, посоветовавшись с преподавателем * Si c’est ma destinee! (фр.)- Это моя судьба! (cтрочка из партии “La volupte” мюзикла  “Notre Dame de Paris”)


французского мсье Дюкре, решила сделать спектакль на языке оригинала литературного произведения. Эту идею школьники восприняли в штыки, но спорить с миссис Армстронг было бесполезно. Впрочем, многие из учеников облегчённо вздохнули, когда преподавательница объявила исполнителей главных ролей. Роль капитана королевских стрелков Феба де Шатопера досталась Эвансу.
 - Ты талантливый и красивый мальчик, - говорила миссис Армстронг слегка офигевшему от почётной миссии Винсенту. - Я думаю, что у тебя получится сыграть сердцееда Феба, к тому же, ты хорошо владеёшь французским, и тебе не сложно будет адаптироваться к тексту. И до меня дошли слухи, что вдобавок ко всему ты очень хорошо поёшь. А я намерена включить в спектакль всемирно известную песню “Belle” из мюзикла “Notre Dame de Paris”.
- Спасибо за оказанную честь, - только и смог улыбнуться Винсент, ещё не зная, радоваться ли ему роли в спектакле, или огорчаться по этому поводу. Дело в том, что как человеку творческому, ему было приятно то, что одну из главных ролей доверили ему, но как человеку молодому... Да ведь теперь у него совсем не останется свободного времени! После занятий он вынужден будет ходить на репетиции... Эх, да чёрт с ним, со временем. Не отказываться же ему от роли, не подводить же миссис Армстронг, в конце концов... И потом, ведь подготовка к спектаклю обещает быть интересной. Роль Феба отдана ему - кто же будет играть красотку Эсмеральду?
  А роль цыганки досталась Эшли Ленардс. Вряд ли из-за упования миссис Армстронг на  драматический талант девушки - нет, дело было исключительно в её внешности. Черноволосая красавица Эшли как нельзя лучше подходила на роль уличной плясуньи, разбивавшей мужские сердца. И хоть Ленардс сейчас стала очень ярко, даже вызывающе краситься, проколола себе нос, и - поговаривали, - стала курить (общение с Честером не могло пройти для неё даром), миссис Армстронг, очевидно, не видела в роли цыганки никого другого.   
А вот роль избалованной светской красавицы, невесты де Шатопера Флёр-де-Лис досталась королеве “Leadface” - Кэссиди Дуглас.
 - Милая моя, я знаю, ты - ангел, - говорила девушке миссис Армстронг.- Но постарайся сыграть ревнивую и слегка капризную барышню. Ты умная и старательная девочка - я верю, что у тебя получится!
Кэссиди только кивала головой и счастливо улыбалась - ей страстно хотелось играть!
А вот Романов должен был изображать священника Фролло.
 - Может ты не в восторге, Ян, что я предлагаю тебе сыграть монстра, пославшего на смерть любимую женщину. Но... Ты - один из самых способных учеников “Leadface”, и я рада видеть тебя на нашей школьной сцене воплощающим сложные и противоречивые образы. А Клод Фролло именно такой. Сыграть человека, разрываемого долгом и чувствами, очень трудно. Но тебе это удастся. И потом, у тебя по-настоящему святое лицо, понимаешь? Это как нельзя кстати для роли священнослужителя. А если зимой мы будем ставить спектакль на рождественскую тему, я клятвенно обещаю дать тебе роль...
 - Христа? - дерзко предположил Ян, чем смутил преподавательницу.
 - Н-нет, - засмеялась она,  в некотором замешательстве отводя глаза в сторону. - Подумай, Ян: ведь Рождество... Христос - ещё ребёнок, младенец... Я думала дать тебе роль Ангела, возвестившего о его рождении пастухам... Ты же не будешь против?
 - Миссис Армстронг, - на лице Романова заиграла озорная улыбка. - Что Вы делаете в нашей школе? Да по вас Голливуд плачет! Вам ведь там самое место. Из Вас получится классный режиссёр или продюсер.
Миссис Армстронг смущённо улыбнулась, но покачала головой:
 - Нет, Ян. В Голливуд я не хочу. Не тянет меня в места, где всем заправляют деньги. Ведь разве “фабрика грёз” выпускает сейчас настоящеё кино? Куда подевалась игра, чувства, эмоции, характерные роли? Сейчас ведь мировые экраны заполонили страшилки, с размахом созданные  на сумасшедших деньгах. Сейчас Голливуд стал истинной фабрикой кошмаров, а не грёз. Искусству там места нет. Ведь, подумай, Ян, что сегодня делают современные режиссёры? Они берут молодёжь - твоих ровестников, которым ещё и двадцати нет, - снимают их в каких-то аморальных комедиях с абсолютно плоским юмором, возводят их в ранг “звёзд”, а ребята, вкусив рано и сполна от древа славы, не выдерживают её бремени, от быстро нагрянувшего успеха у них начинает кружиться голова, и они пускаются во все тяжкие. Они морально гибнут сами и дурно влияют на тысячи своих поклонников, для которых являются примером для подражания.
 - Ну, вы несколько драматизируете ситуацию, - сказал Ян, удивлённый тем, что на миссис Армстронг произвёл впечатление Голливуд, пусть и негативное.- Сейчас есть очень хорошие фильмы. Да и “Оскары” всякой дешёвой (или наоборот - очень дорогой чепухе) не присуждают. Ну, разве что только за спецэффекты...
Ян сказал эти слова и задумался, а точнее - замечтался. Он вдруг ясно представил себя, выходящим из лимузина и ступающим на красную ковровую дорожку, раздаривающим улыбки направо и налево и прячущим взор от вспышек фотокамер за тёмными очками... Представил себя с золотой статуэткой “оскар” в руках и то, как он со сцены благодарил бы на весь мир свою маму... Что здесь плохого? Напротив, это было бы здорово! Сыграть в каком-то классном фильме и получить за это мировое признание! Но... это только мечты, и Ян знал об этом. Он никогда не станет актёром: не для этого он прилетел в США. Юноша предполагал, что станет либо экономистом, либо юристом, а, может, кем-нибудь ещё - главное в том, что его профессия никак не будет связана с кино. Пусть лицедеями становятся те, у кого есть актёрский талант, а Ян сомневался в том, что обладает оным. “Наверное, ролью Клода Фролло в школьном спектакле всё и закончится, - подумалось пареньку, и какая-то маленькая змейка юношеского максимализма и желания везде поспеть сжала ему грудь. - Но я постараюсь сыграть её так, чтобы Бэн Аффлек, Джонни Депп и Кеану Ривз стали грызть локти, сожалея о том, что у них так не вышло. Впрочем, этого не случится: они вряд ли придут в “Leadface” на представление,  так что пусть спят спокойно. Главное, чтобы мою игру оценили мои друзья, преподаватели, бабушка с дедушкой... А на остальных мне плевать!”
После занятий в актовом зале “Leadface” почти каждый день проводились репетиции, которыми руководили миссис Армстронг и мсье Дюкре. К Романову эта парочка претензий не предъявляла - их целиком и полностю устраивало, как он изображал любовь к Эсмеральде-Эшли (а Яну это было совсем не трудно, учитывая то обстоятельство, что когда-то он был увлечён Ленардс). Винсент тоже отлично вошёл в роль Феба де Шатопера, а вот Эшли роль цыганки давалась из рук вон плохо. Тексты она произносила на таком исковерканном французском, что становилось вообще непонятно, что это за язык; от того, чтобы придавать своему лицу определённое выражение в разных сценах, она вообще была далека. У всех занятых в спектакле школьников была только одна мысль: а не заменить ли Ленардс кем-нибудь другим? Но миссис Армстронг, очевидно, решила вылепить из Эшли профессиональную актрису, потому как  с упорством осла заставляла девушку десятки раз переигрывать неудачные сцены. Эшли психовала и несколька раз даже срывалась на крик и угрозы, что бросит всё к чёртовой матери, но миссис Армстронг была непреклонна и почти приказывала ей собраться и продолжать репетиции.
Некоторые проблемы возникли так же с подготовкой песни “Belle”. Дело в том, что Ян Романов и Майкл Фаррел, исполнители соответственно ролей Фролло и Квазимодо, не блистали певческим талантом. И если Винсент, путём регулярных занятий с Яном, выходивших за пределы времени, отведённого под репетиции, в конце концов добился от друга успехов, то Фаррелу партия Квазимодо в песне давалась с большим трудом.
 - Легче, Майкл, - давал рекомендации исполнителю роли Квазимодо Винсент, и все поражались его поистине ангельскому терпению. - Не пой “на горле”, пусть твоя диафрагма работает. И не сжимай губы... Открывай рот! Я понимаю, что петь на неродном языке тяжело, но ты должен постараться. И выражение лица!.. Ты же любишь Эсмеральду, восхищаешься ею, так придай восторжённое выражение своему лицу! Ты поёшь: “Belle - C’est un mot qu’on dirait invente pour elle, Quand elle danse et qu’ elle met son corps a jour, tel Un oiseau qui  etend ses ailes pour s’envoler...” То есть, о чём говорится в этой строчке? О том, что слово “красавица” было придумано для Эсмеральды, когда она танцевала при свете дня подобно птице, которая расправляет крылья для взлёта. Квазимодо зачарован, он восторгается этой девушкой. Чувства, которые обуревают его, должны быть написаны у тебя на лице - ведь ты же исполняешь роль звонаря.  Я знаю, что это тяжело: правильно спеть французский текст, не сфальшивить при исполнении и к тому же проделать всё это с должным выражением лица. Но тебе нужно постараться. Тебя же выбрали на эту сложную роль не зря. Лучших претендентов просто не было. И ты обязан доказать это! 
Фаррел обречённо кивал и старался изо всех сил. Но присутствующим было очевидно, что всю песню “вытягивал” только Винсент. Он вообще был душой спектакля, вопреки тому, что его герой был пустым и непорядочным человеком. Винсенту нравилось играть, а миссис Армстронг и мсье Дюкре нравилось, как он это делает. Единственной вещью, вызывавшей недовольство преподавательницы литературы, были длинные волосы Эванса.
 - Винсент, дружок, может ты сделаешь стрижку? - мягко, но настойчиво пыталась повлиять на Эванса миссис Армстронг. - Ведь в средневековье мужчины не носили таких причёсок...
 - Я знаю, - вежливо отвечал юноша, но после неоднократных возвращений к теме его волос за сладкой улыбкой Винсента начинало отчётливо проскальзывать раздражение. В конце концов после очередного “совета” миссис Армстронг, Эванс открыто заявил, что если её не устраивает его причёска, то она может смело подыскивать другого исполнителя роли Феба. “И пусть он будет коротко подстриженным, а ещё хорошим актёром и неплохим певцом, отвечающим не только за свою, но и за чужие партии,”- закончил Винсент и испытующе посмотрел на миссис Армстронг. Не на шутку встревоженная преподавательница примирительно подняла руки и покачала головой: она вынуждена была признать, что не следует искать от добра добра.
Репетиции занимали всё свободное время школьников, занятых в постановке. В то время, как остальные ученики, дождавшись последнего урока, с лёгким сердцем спешили вон из здания школы, наши доморощенные актёры вынуждены были плестись в сторону актового зала. Это потом они явят всем спектакль и станут звёздами местного масштаба, а пока им надо упорно трудиться, чтобы показать, на что они способны.
В один из таких дней, когда закончились занятия, Винсент зашёл в аудиторию, где находился Ян, с тем, чтобы вместе с ним и с Кэссиди пойти на репетицию. Классный кабинет, как это часто бывало после уроков математики, вполне мог сойти за отделение для буйнопомешанных какого-нибудь сумасшедшего дома. Многие учащиеся по прошествии занятия по предмету, который считался основным в “Leadface”, начинали всерьёз сомневаться в правильности собственного выбора. Математика была кошмарным сном наяву для многих школьников, и звонок на перерыв был для них чем-то вроде указа об отмене (ну, или, по крайней мере, об отсрочке) смертного приговора. Вот и сейчас, едва выпроводив  преподавателя за дверь, молодёжь начала массово сходить с ума. Кто-то бросился к доске, норовя стереть оставленные преподавателем формулы, и написать какие-нибудь стишки нецензурного содержания; кто-то решил проверить двери на прочность головой приятеля, по опыту зная, что замок на дверях далеко не всегда оказывается прочнее; кто-то просто заразительно смеялся, рассматривая в углу принесённую с собой легкомысленную прессу, кто-то дрался, выкрикивая ругательства, а кто-то, напротив, прикусил язык и с усердием аккуратно наклеивал на спину зазевавшегося приятеля стикер с убийственным, но, вероятно, точным эпитетом. И венчала всю эту картину хрупкая темноволосая девушка в свитерке цвета сирени и тёмно-синих джинсах, с плеером в ушах, которая взгромоздилась на преподавательский стол и, зажмурившись, самозабвенно отплясывала под только ей слышную музыку. Наверное, это была та, новенькая, Валерия, если Винсенту не изменяла память, и он правильно запомнил имя одноклассницы, о которой ему рассказывал Романов.
Не в состоянии сдержать улыбку, Винсент шагнул через порог и, едва увернувшись от летящего к стенке “лизуна”*, попытался отыскать глазами Яна. Это удалось ему не сразу. Романов, пригнувшись к столу, заинтересованно слушал Кэссиди, которая что-то ему увлечённо рассказывала. Винсент решительно направился к месту, где сидел его приятель, но когда проходил возле преподавательского стола, потерявшая координацию от танцев вслепую девушка, не рассчитала движения и, оступившись, полетела вниз, прямо на Эванса. Винсент прореагировал с неожиданной для себя молниеносной быстротой и подхватил нерадивую плясунью на руки. Девушка испуганно вскрикнула и застыла, глядя на Эванса. Он был озадачен не меньше её и удивлённо смотрел на свою ношу, слегка раздвинув уголки губ в некоем подобии улыбки. В классе тут же воцарилась полная тишина - все ждали, что же будет дальше. 
А удачно приземлившаяся девушка, сбросив с себя оцепенение, кокетливо улыбнулась Винсенту:
 - Мне стоит сперва извиниться или поблагодарить тебя?
 - Не надо ни того, ни другого, - тихо сказал Эванс, не отрывая от неё взора своих карих глаз.
 - Ты так и будешь держать меня на руках или всё-таки поставишь на пол?   
 - Нет... То есть, да... То есть...
Винсент бережно опустил девушку на ноги, и вся аудитория взорвалась бурными аплодисментами. Эванс, сам не зная, почему, вдруг потупил взор и смущённо улыбнулся. Но чувствуя, что сейчас зальётся краской, тряхнул головой, и взглянул на причину своего смущения:
 - Не танцуй больше с закрытыми глазами, - полуласково, полунравоучительно сказал он девушке. - А то ведь не всегда там, куда ты можешь упасть, кто-то окажется...
Теперь уже девушка не смогла сдержать улыбку и кивнула:
- Хорошо, не буду. И всё же, если соберусь - позову тебя, чтобы подстраховал меня в случае чего. Ты ведь не будешь против?
Винсент засмеялся, отводя взор, затем снова пристально посмотрел на девушку:
 - Представь себе, нет.
 -  Здорово, - сказала она, и отвернувшись, направилась к своему столу. Эванс последовал за ней, потому что девушка сидела недалеко от Яна.
 - Валерия, - обратился к ней Романов. - Ну ты даёшь! Едва не искалечилась, * “лизун” - игрушка, представляющая собой шарик из материала, который наощупь напоминает слизь; при сильном ударе расшибается в лепёшку, которая потом снова собирается в шарик

и если бы не мой друг Винсент... Его зовут Винсент, - представил Ян Эванса однокласснице, даже не пытаясь погасить озорной огонёк в своих глазах. -Винсент, это Валерия. Она приехала к нам из Санкт-Петербурга.
 - Очень приятно, - Орлова ещё раз взглянула на Эванса, а затем, как ни в чём не бывало, отвернулась и начала собирать со стола свои вещи с тем, чтобы уйти.
Винсент перевёл взор от пышногривого затылка девушки на Яна и напомнил:
 - У нас сейчас репетиция. Надеюсь, ты не забыл об этом?
 -Нет, мы помним, - отозвалась за своего парня Кэссиди. - И сейчас идём.
С этого дня Винсент стал часто заходить к Яну в перерывах между занятиями. Романов был рад его видеть, но догадался, что истинной причиной визитов друга была возможность лишний раз увидеть Валерию. Яна так и подмывало завести с Эвансом разговор об Орловой, спросить, почему друг не предпринимает решительных действий, а только лишь говорит санкт-петербурженке неизменное “привет”. Однако Ян побаивался откровенно лезть другу в душу, тем более, что Винсент в последнее время как-то замкнулся в себе, а Валерия почти не реагировала на его визиты.  Она улыбалась ему, но даже банальный вопрос “Как дела?” не задала ни разу. И понять её отношение к Винсенту было невозможно. А Яну бы хотелось знать, что Лера думает о нём. Хотелось, потому что она ему нравилась, и он хотел, чтобы у его замечательного во всех отношениях, но одинокого друга была такая девушка, как Валерия. Да нет, не “такая”, а именно Валерия. Ян подозревал, что она приглянулась Винсенту, но как же сделать так, чтобы он стал с ней встречаться?
В конце концов во время одной из вечеринок у бесчисленных друзей Эванса, Ян, выпив для храбрости немного больше, чем решил обычно себе позволять, улучил момент, когда в гостиной, где была гулянка, почти никого не осталось, а те, что остались, не могли слышать его слов из-за громкой музыки, - во время этой вечеринки Ян набрался смелости и прямо спросил:
 - Винсент, как тебе Валерия Орлова?
 - Что ты имеешь в виду? - Эванс искоса посмотрел на друга, не донеся до рта бокал с пивом.
  - Ну, - Ян лукаво подмигнул приятелю. - Она тебе нравится?
  Винсент глубоко вздохнул и, посмотрев на Романова, прямо спросил:
 - Зачем ты задаёшь мне такие вопросы?
  - Хочу узнать твоё отношение к Валерии.
 - Зачем? - впился в него взглядом тёмных глаз Винсент. - Что это тебе даст?
 - То, что если Валерия тебе нравится, то, возможно, я попытался бы помочь вам с ней сойтись.
 - А ты уверен, что она хочет этого? Я - нет.
Винсент отвернулся и сделал глоток из своего стакана. Лицо его было суровым.
  - Прости, - только и оставалось сказать Романову. - Видно, мне действительно не стоит вмешиваться. Просто, ты стал чаще заходить к нам в класс с тех пор, как Орлова свалилась тебе на руки, вот я и подумал...
 - Что? - вопросительно усмехнулся Винсент. - Что я сплю и вижу, как она падает на меня? Видишь ли, Ян... Валерия мне... действительно нравится. Очень. Сильно нравится. Но ты знаешь, у меня такое чувство, что я её уже когда-то видел однажды, ещё до того, как она пришла к тебе в класс.
 - Да ведь Орлова совсем недавно, буквально в мае этого года прилетела в Штаты - она сама мне говорила об этом. Где ты мог её видеть  - ума не приложу. Если только сам не успел побывать в Санкт-Петербурге...
 - Ты прекрасно знаешь, что я там никогда не был...
 - Тогда где же ты мог видеть Валерию?
 - Не знаю. Но я готов поклясться, что в тот, день, когда подхватил её, падающую, - видел её не впервые.  Понимаешь, я точно знаю, что мы с ней встречались раньше. Но хоть убей - не помню где и при каких обстоятельствах.
 - Вот и отлично, - приободрился Ян. - Попробуй выяснить это у неё - чем не повод для более близкого знакомства?
 - А ты всё туда же... - Винсент, устало улыбаясь, покачал  головой. - Я не думаю, что из нашего, как ты говоришь, “более близкого знакомства” получится что-то стоящее.
 - Почему? - глаза Яна стали круглыми, как блюдца.
 - Да потому, что я не хочу, чтобы она оказалась второй Линн и  искромсала на куски моё сердце!
 - Ах вот оно что!  - воскликнул Ян. - Ты боишься призраков из прошлого, боишься, что ситуация повторится, но твой страх ничем не обоснован, он суеверен, понимаешь? Валерия - не Линн, она другой человек. И причинять тебе боль она не должна.
 - А откуда ты знаешь?
 - Да потому что люди разные! Есть хорошие, есть  - не очень, есть такие (их большинство), в которых хорошее переплетается с плохим. Послушай, Винсент, - Ян отставил почти пустой стакан и положил руки на плечи другу. - Ты же умный парень. Ты всегда так здорово размышлял, и давал ненавязчивые даже не советы, а рекомендации, к которым я прислушивался, как к молитвам. Ты мудрый человек, Винсент! Что ж ты ведешь себя сейчас так глупо? Ведь ты же нуждаешься в любви, испытываешь потребность в близком человеке - зачем же отталкиваешь саму возможность этого? Зачем выдумываешь причины, которые мешают тебе попытать счастья? Вспомни, как мне когда-то нравилась Эшли, и вспомни, как она отвергла меня, как опозорила перед всей школой, упрекая в неопытности. Ты тогда выручил меня, поставил эту сучку на место. А теперь представь, что было бы, если бы негативный опыт с Эшли помешал мне построить отношения с Кэссиди? А ведь я мог испугаться чего-то - в точности, как сейчас ты, - и отвергнуть мысль о том, что мы с Кэсси можем быть вместе. Но я ведь не сделал этого. Да, после Эшли прошло немного времени, Бог (или Дьявол?) послал мне сумасшедшую Агнессу, которая научила меня целоваться, моя душевная рана успела затянуться... Так ведь и Линн же от тебя не вчера ушла, Винсент! Что ж ты делаешь с собой? Ты же не даёшь себе ни малейшего шанса!   
Эванс, опустив голову, смотрел в пол, перекатывая между ладонями пустой бокал, и ничего не говорил.
 - Ты вообще слышишь меня? - заглянул Романов ему в глаза. - Или я вот перед этим пакетом чипсов распинаюсь?
 - Я тебя слишу,  - тихо отозвался Эванс. - И более того... понимаю, что ты прав. Но...
 - Да не существует никаких “но”! Препятствий нет. Действуй!
 - Как? - Яну показалось, что Винсент посмотрел на него, как на недоумка. - Ты предлагаешь завтра упасть перед ней на колени и признаться в любви?
 - Вау! - лицо Яна осветила озорная улыбка. - Так Валерия тебе не просто нравиться; ты уже успел и влюбиться в неё?!
 - А не пойти ли тебе в задницу с твоими идиотскими домыслами! - огрызнулся Винсент, и при этом вспыхнул до корней своих длинных белокурых волос.
 - Я вижу, что это серьёзно, - покачал головой Ян. - Значит, тем более надо действовать решительно. В общем так, мой мятущийся Гамлет: завтра я уговорю Валерию пойти с нами на репетицию спектакля, а ты уж, будь добр, постарайся так убедительно тискать Эшли-Эсмеральду во время игры, чтобы Орловой отчаянно захотелось оказаться на её месте.
 - А не добьюсь ли я своими тисканиями обратного эффекта? - прищурившись от смеха, спросил Винсент.
 - Не думаю. Ты, главное, в перерывах между репетициями строй глазки Орловой. Да и вообще: мне ли давать тебе наставления? Эванс, по тебе же вся женская половина “Leadface” с ума сходит, а я, молокосос, даю тебе советы обольщения. Это ты меня учить должен!
 - Да выучил уже... на свою голову, - улыбнулся Винсент, и в его тёплой улыбке отчётливо отразились признание и благодарность. - Давай ещё по стаканчику пива - и сматываем удочки.
 - Не ты ли советовал мне знать меру в употреблении алкоголя? - хитро сузив глаза, посмотрел на него Ян.
 - Может и советовал когда-то. А теперь мне хочется напоить тебя до чёртиков, чтобы завтра ты и не вспомнил, о чём мы только что говорили.
 - Да? И о чём это? - притворно сосредоточенно свёл брови Ян. - Я уже не припоминаю...

*      *      *
К удивлению Романова, на следующий день Валерия сама изъявила желание присутствовать на репетиции спектакля “Собор Парижской Богоматери”. Естественно, Ян воспринял эту идею на “ура”, а вот Кэсси была немного удивлена: “Что-то я раньше не замечала за Валерией заинтересованности в пьесах по классическим произведениям. Хотя, наверное, просто плохо её знаю” - “Может быть, - кивнул Романов. - А может, у неё заинтересованность в ком-то из актёров, занятых в этой пьесе” - “Надеюсь, не в тебе» - метнула на Романова ревнивый взгляд девушка. Ян только засмеялся и покачал головой в знак отрицания.
Того, что она будет в диком восторге от спектакля, не ожидала от себя, наверное, и сама Орлова. Но, тем не менее, по мере того, как девушка одну за другой посещала репетиции (а Валерия теперь каждый день уходила с Яном и Кэссиди в актовый залл), действие, происходящее на сцене, с каждым разом зинимало её всё больше и больше. Затаив дыхание, она слушала реплики актёров, и по её выражению лица никак нельзя было сказать, что она выделяет кого-то из присутствующих - вероятней всего, её восхищало в спектакле всё. “Либо хорошо шифрует свои чувства к Винсенту, - думалось Яну, - либо...” Либо чувств этих на самом деле нет. От такой мысли ему сделалось плохо. Ян видел, что Эванс, с тех пор как Орлова стала приходить в актовый залл, из кожи лезет вон, чтобы довести и без того безупречную игру до идеала. А ну как миссис Армстронг или мсье Дюкре сделают ему замечание за то, что он переигрывает? Нет, до  этого не должно дойти! Но что же делать, если Валерию приводит в актовый зал исключительно любовь к искусству, а не к Эвансу?! Она ведь кроме приветствий и дежурных похвал ничего ему толком и не сказала, да и друг его не спешит открыться перед этой девушкой, а всё как будто ждёт. “Знать бы, чего? - спрашивал себя Ян и тут же сам отвечал: - Доказательств. Доказательств неравнодушия к нему Орловой. И он не сделает шагу, пока их не получит. Интересно, как долго ему придётся ждать? Да и дождётся ли он когда-нибудь?”
В последний вечер перед спектаклем была генеральная репетиция. Все, занятые в пьесе школьники стояли, одетые в сценические костюмы, чтобы, по словам миссис Армстронг, прочувствовать дух пьесы и серьёзно настроиться на роль. Однако серьёзно не получалось. Ян со смехом взирал на себя, облачённого в чёрную сутану, в зеркало: собственный вид казался ему забавным, и он, в отличие от представительниц слабого пола, не замечал, как же хорошо чёрный цвет оттеняет его матовую кожу и лазурные глаза. Винсент оканчивал плести из своих длинных волос косичку, думая, а не лучше ли было просто завязать хвост и спрятать его под беретом со страусовыми перьями. Впрочем, до завтрашнего вечера ещё было время подумать. Королева школы Кэссиди с удовольствием отмечала про себя, как же ей идёт небесно-голубое платье Флёр-де-Лис, и восхищённая улыбка Яна выражала полную солидарность с её мнением. Все томились в ожидании начала репетиции, но начать было невозможно: опаздывала Эшли. Где её носило, не знал никто, а репетировать без актрисы, исполнявшей главную роль, было нельзя. Мсье Дюкре хотел позвать кого-нибудь из школьников на поиски Эшли, но Ян вдруг вспомнил, что Ленардс не было сегодня на уроках.
 - Господи, - всплеснула руками миссис Армстронг. - А если она и на репетицию не явится?
 - Ничего страшного, - равнодушно пожал плечами Винсент. -  Ведь не спектакль же! К завтрашнему вечеру найдётся!
 - И всё же надо, чтобы кто-то отыскал её, - сказал мсье Дюкре. - Нам нужно отрепетировать в последний раз, эта репетиция - самая важная, после неё - спектакль для всей школы.
 - Давайте сыграем без Эшли, - предложил Майкл Фаррел. - Пусть кто-нибудь заменит её на репетиции. А завтра на спектакль она придёт.
 - Я бы не был столь уверенным, - нахмурился мсье Дюкре. - Ей, похоже, совсем не по душе роль Эсмеральды...
 - Тогда пусть играет Квазимодо, - криво усмехнулся Винсент. - А что, эта роль намного сложнее: надо и рожи корчить, и хромать, и петь...
 - Эшли не за сложными ролями гонится, - вздохнула миссис Армстронг. - Она даже простую играет с трудом. А теперь вот совсем пропала... Я начинаю думать, что в самом деле ошиблась в выборе актрисы. Вот что, мсье Дюкре, - повернулась она к преподавателю французского. - Я пойду попробую выяснить что-то насчёт Ленардс, а вы прислушайтесь к совету Фаррела и начинайте репетировать без Эшли. А Эсмеральдой пусть пока побудет... - миссис Армстронг оглянулась, и взор её упал на подперевшую подбородок ладонями Орлову. - Пусть побудет она. Я ведь часто вижу тебя на репетициях, Валерия, - обратилась преподавательница к Орловой. - Текст ты хоть приблизительно помнишь? Если нет, это не страшно, мсье Дюкре...
 - Да у меня нет проблем с французским, - беспечно улыбнулась Валерия. - И я с удовольствием побуду Эсмеральдой. До тех пор, пока Эшли не отыщется, конечно.
 - Вот и хорошо, - миссис Армстронг как-будто вздохнула с облегчением, правда, очевидно, ненадолго, и посмотрела на преподавателя французского языка: - Мсье Дюкре, можете начинать репетицию.
С этими словами она поспешила прочь из  актового зала. По замыслу пьеса начиналась с танца Эсмеральды на Гревской площади. Мсье Дюкре сказал Валерии, что она, естественно, не обязана танцевать, но девушка почти возмущённо отвергла это разрешение и сказала, что у неё конечности не отвалятся, если она станцует. Она с блеском продемонстрировала танец, который, впрочем отличался от того, какому обучили Эшли, но был ничуть не хуже, и мсье Дюкре нашёл его прелестным. Да и по прошествии двадцати минут с начала репетиции стало очевидно, что Орлова держится на сцене куда лучше, чем Эшли. И хоть в некоторых моментах она или забывала текст, или перекручивала его на свой лад, - таких моментов было немного. Школьники с приятным удивлением смотрели на Валерию: они не верили в то, что потребность наново переигрывать отдельные сцены отпадала, так как девушка не то что не мешала,  -  она помогала ходу этого “пробного” спектакля.
Аматоры как раз репетировали сцену знакомства Эсмеральды с Фебом (восхищение Винсенту изображать не пришлось - он просто перестал скрывать свои чувства), когда вернулась миссис Армстронг и, заламывая руки, сказала дрожащим голосом:
 - Боюсь, что Эшли Ленардс не сможет играть в пьесе: мистер Уолтер сказал мне, что она вчера вечером сломала ногу, и сейчас находится дома у родителей. Только, ради Бога, не спрашивайте меня о том, как же мы завтра будем ставить пьесу: я в отчаянии и не знаю, что делать!
Миссис Армстронг ожидала услышать мёртвую тишину, наступающую обычно после шока, однако её несказанно удивила быстрая реакция воспитанников. Их совершенно не смутила сломанная нога Эшли. Все занятые в спектакле ученики - Винсент, Ян, Майкл, Кэссиди и другие школьники - бодро принялись убеждать миссис Армстронг, что отсутствие Ленардс не повлияет на пьесу. Если бы преподавательница не знала так хорошо своих школьников, она бы подумала, что они искренне обрадовались тому, что случилось с Эшли. Но ведь это не могло быть правдой!
 - Зачем нам Ленардс? - открыто заявил и тем самым развеял её ободряющие сомнения Итан Спенсер, исполнявший роль короля Двора чудес - Клопена. - От Эшли всё равно толку было мало. Она же тупа, как пробка. Да нас бы забросали гнилыми помидорами, как только бы она вышла на сцену. Мы вот прорепетировали несколько минут с Валерией Орловой - это совсем другое дело. Орлова и Ленардс  - это небо и земля! Валерия  - прирождённая актриса, настоящая Эсмеральда! Отдайте ей роль цыганки!
Орлова смущённо улыбнулась и опустила голову - она явно не ожидала, что её будут так расхваливать. И тем не менее миссис Армстронг позволила себе засомневаться:
 - Как же я могу отдать роль девочке, которая ни разу даже не репетировала! Она ведь только в актовый залл приходила, и то...  Сыграть в спектакле нелегко.  Допустим, у неё это неплохо получается, но текст!.. Она же не выучит его за один день, а ведь спектакль-то завтра!
 - Вот именно: завтра, - Винсент чуть выступил вперёд и в упор посмотрел на преподавательницу. - Спектакль завтра, и у Вас нет выбора. Или Вы занимаете в пьесе Валерию, которая ходила на репетиции и знает, как надо играть, - при этих словах он ободряюще взглянул на Орлову, - или Вам, миссис Армстронг, придётся остаться без Эсмеральды.
Преподавательница прерывисто вздохнула, поправила на переносице очки, задумалась, словно принимала важное решение, и, наконец, посмотрела на Валерию.
 - А ты хочешь играть в этом спектакле? - спросила она, пристально вглядываясь в лицо девушки.
 - Вообще-то, до сегодняшнего дня я ни о чём таком не помышляла, - пожала плечами Орлова. - Но я вот только что попробовала себя на сцене - и, по-моему, у меня кое-что получается. Я не безнадёжный вариант. К тому же, мне нравится играть. Но решать, конечно, будете Вы.
 - Послушайте, миссис Армстронг, - вмешался в разговор мсье Дюкре. - Мы репетировали с Валерией около двадцати минут, и могу Вам сказать, она... merveilleux... talentueux...* Я думаю, что она сыграет роль даже лучше, чем...
 - Ну, не будем загадывать и продолжим репетицию, - решительно сказала *merveilleux... talentueux... (фр.) - чудесна... талантлива

миссис Армстронг. - На чём вы остановились?
- На сцене знакомства Эсмеральды и Феба! - хором ответили ученики.
- Отлично, - преподавательница удобно устроилась в кресле и устремила взор на сцену. - Итак, продолжим прямо с этого места.
Валерия изобразила притворную обречёность, но тут же вошла в роль
испуганной девушки, озадаченно-любопытно взирающей на своего спасителя - Феба-Винсента, который сжал её в обьятиях.
Репетиция длилась два часа, и когда она закончилась, миссис Армстронг больше не выглядела такой испуганной, как после известия о травме Эшли. Она подозвала немного взволнованную Орлову к себе и сказала:
 - Знаешь, деточка, ты сняла камень с моей души: мы не опозоримся завтра перед всей школой. Честно тебе скажу: Эшли до тебя далеко. Ты намного лучше играешь, чем она. И всё же захваливать тебя не буду - ещё звёздную болезнь преждевременно подхватишь. Над текстом тебе, конечно, придётся чуть-чуть поработать - но совсем чуть-чуть: до завтрашнего вечера, думаю, ты выучишь все реплики. Сегодня мы сделаем ещё одну репетицию, и если не всё будет гладко, то прогоним пьесу ещё раз. Сейчас я объявлю получасовой перерыв на ужин и попрошу тебя переодеться в костюм, а то ты своим джинсовым комбинезоном вносишь дисгармонию в атмосферу Средневековья, которую мы так тщательно воссоздаём. Да и я хочу видеть, как ты будешь смотреться в платье Эсмеральды. Оно висит в шкафу за кулисами - только твоё и осталось, все участники уже давным-давно переодеты в свои костюмы. Хочу, чтобы после репетиции в них создалась иллюзия того, что это - уже спектакль, а не просто тренировка, потом вы все их снимите, а до завтрашнего вечера вам их снова отгладят.
Миссис Армстронг и мсье Дюкре направились в школьную столовую, за ними последовал почти весь “актёрский состав” пьесы. А Валерия не пошла. Ей почему-то совсем не хотелось есть - может, от волнения? Хотя она не могла сказать, что волновалась. Просто ей не верилось, что она будет играть в спектакле главную роль. Она, которая даже никогда всерьёз не задумывалась над тем, чтобы стать актрисой!
Девушка отбросила за плечо прядь тёмно-русых волос и направилась за кулисы.
В шкафу, в котором обычно хранились костюмы для школьных спектаклей, одиноко висело красное платье, сшитое из атласа и шифона. Валерия протянула руку и сняла наряд с плечиков. Её жест сопроводил негромкий, но отчётливый звон золотистых бубенцов, прикреплённых к одной из воздушных юбок. Платье было очень красивое, и девушка догадалась, что ей, темноволосой, оно будет к лицу. Валерия шагнула за ширму, и через пять минут (она бы оделась быстрее, если бы не шнуровка на корсаже, которую ей пришлось затягивать без посторонней помощи) вышла, звеня бубенцами и браслетами и предстала перед зеркалом, висевшим напротив резной скамеечки возле шкафа. Что скрывать, ей понравилось собственное отражение. Учитывая то, что любимой одеждой Орловой были джинсы, а девизом - “Удобство во всём!”, подобный наряд был для неё непривычным, но, может, именно поэтому увиденное в зеркале так приятно поразило её. Из прозрачной глади стекла на неё взирала красавица с чёрными, как ночь, глазами и тяжёлыми прядями тёмных волос, облачённая в платье с облегающим корсажем, атласной тесьмой и широкими юбками с клиньями. “Вау, да я настоящая цыганская принцесса!»  - подумала Валерия, и тут же прыснула со смеху от нелепости придуманного словосочетания - у цыган ведь не бывает принцесс и принцев! Девушка, как в детстве, покружилась перед зеркалом и с размаху села на скамейку, так, чтобы платье облаком легло вокруг её ног.  Теперь ей предстояло ещё минут двадцать сидеть здесь и ждать, пока подойдут все те, без кого существование пьесы было невозможным.
Однако, она ошиблась, и ждать ей пришлось недолго. Ширма, отделяющая сцену от кулис, отодвинулась, и перед глазами Валерии предстал Винсент Эванс в серебристо-сером велюровом плаще и фиолетовом берете с перьями. Валерия подняла на него глаза, но при взгляде на Винсента взор её стал удивлённым, а потом и испуганным. Эванс смотрел на неё так, словно был чем-то озадачен и взволнован. Смотрел, широко раскрыв свои карие глаза, разинув рот, и не произнося при этом ни слова.
 - Ч-то т-такое? - дрожащим голосом произнесла Валерия, впившись пальцами в алый шифон на одной из юбок. - П-поч-чему т-ты так на меня смотришь? Мне что, не идёт это платье?..
 - Да нет, что ты - наоборот, - отгоняя наваждение, Винсент тряхнул головой так, что даже берет чуть съехал набок. - Просто я... Я вспомнил, где тебя видел раньше и почему твоё лицо казалось мне знакомым.
Валерия недоумённо покосилась на него:
 - То есть?
 - Хорошо, я расскажу тебе всё по порядку, - Винсен шагнул к скамейке, на которой она сидела. - Позволишь присесть?
В знак согласия Валерия молча отодвинула края платья, а Эванс осторожно, так, словно боясь, что и скамья, и девушка сейчас исчезнут, сел рядом с Орловой.
 - Понимаешь, Валерия, как только я тебя увидел, меня не покидало чувство, что мы с тобой встречались раньше, ну, ещё до того, как ты пришла к нам в “Leadface”. Я знаю, ты сейчас скажешь, что это невозможно, и будешь права. Ты действительно раньше меня не видела. Ну, наяву - так точно. А вот я тебя видел. Но до сегодняшнего дня, до того момента, как я только что зашёл сюда, не мог вспомнить, откуда же тебя знаю.
 - А теперь что, вспомнил? - еле слышно прошелестела Валерия, словно опьянённая звуком его голоса.
 - Да.
 - И где же ты меня видел?
 - Во сне.
И не дожидаясь момента, когда уголки её коралловых губ поползут вверх от смеха, Винсент заговорил порывисто и быстро:
 - Да, ты мне снилась - только не смейся; это правда, клянусь, - ты мне снилась вот в этом же красном платье. Мне пригрезилось, будто я шёл по какому-то лесу, наткнулся на шатёр, откинул ширму, а там  - девушка в длинном красном наряде. У неё было одно лицо с тобой, и платье... Вот это самое платье, что сейчас на тебе. Я хотел спросить у неё... то есть, у тебя, как её... нет, твоё имя. Хотел узнать его, но проснулся. И очень жалел потом, что пробуждение наступило так скоро. Валерия, я не вру. Клянусь, ты мне действительно снилась ещё до того, как мы с тобой познакомились. Только, ради Бога, не смейся и не называй меня идиотом или психом.
Губы Орловой всё же тронула лёгкая улыбка, но она была скорее польщённой, чем насмешливой, и девушка, поспешно отведя глаза, сказала:
 - Ну что ж, si c’est ta destinee!*
 - Si c’est ma destinee!** - повторил Винсент, не в силах отвести глаз от Валерии.
 - И что теперь? - глаза Орловой тонули в глазах Эванса.
Парень понял, что затягивать с признанием больше нельзя, тем более что девушка явно ждала от него того, что он собирался сказать. А может, ему это только чудится? Нет, нет, нельзя так думать!
 - Валерия, - начал Винсент, чувствуя как у него начинают дрожать пальцы.
 - Называй меня просто Лера. Это легче выговорить...
- Хорошо, Лера... Лера, я давно хотел сказать тебе, что... что ты мне нравишься. Очень сильно, - Винсент потупил взор, кусая нижнюю губу: как же давно он не произносил таких слов - целую вечность! - И я... хотел бы надеяться... Нет, не так! Я хотел спросить у тебя... Нет, снова не так! Вобщем, я хотел просить тебя... стать моей девушкой.
Выпалив на одном дыхании последнюю фразу, Винсент, приподняв брови, вопросительно посмотрел на Валерию. Её ответ был очень важен для него. Мысленно он готовил себя к её отказу, так как за всё то время, что они были знакомы, Орлова никак не выказала к нему свою симпатию. Ну и пусть она ему откажет, всё равно это лучше, чем мучительная неопределённость. Господи, но только бы она ему не отказала, только бы не отказала, он не переживёт этого! В первый раз после Линн в душу ему по-настоящему кто-то запал; после стольких месяцев, даже лет любовной пустоты он наконец почувствовал, что его сердце снова может учащённо биться. Как это прекрасно! Но только бы она не отказала, только бы сказала: “Да”... И всё же он не верил в это. Он знал, что на самом-то деле чувства редко бывают взаимными. По нему вон тащились почти все девочки школы, но ведь ни одна из них его не интересовала. А что, если теперь он сам не заинтересует девушку, которая понравилась ему?
Он смотрел на Валерию, как заключённый на судью, ожидая приговора. Орловой, казалось, стало невмоготу испытывать на себе этот его взгляд, она опустила пышные ресницы и, смущённо улыбаясь, сказала:
*Si c’est ta destinee! (фр.) - Это твоя судьба!
** Si c’est ma destinee! (фр.) - Это моя судьба!   

 - Я согласна, потому что ты мне тоже очень нравишься.
Винсент не мог поверить во фразу, которую только что услышал.
 - Правда? - спросил он дрожащим голосом. - То, что ты сказала - правда?
 - А с какой стати мне врать? - Лера, стесняясь чего-то, прогуливалась взором по потолку, а потом всё-же посмотрела на Винсента. - Я не разбрасываюсь признаниями направо и налево. И вообще, я не была уверена в том, что ты испытываешь ко мне какие-то чувства. До сегодняшнего дня, пока ты не предложил мне стать твоей девушкой.
 - Ты снилась мне в этом платье... И сказала, что это -  судьба.
 - Во сне я тебе такое сказала?
 - Нет, наяву. Сейчас. Фразой из мюзикла. Если б я не увидел тебя сейчас в этом костюме Эсмеральды такой, как ты мне снилась, я бы, наверное, так и не решился. Поскольку мне тоже казалось, что ты ничего ко мне не испытываешь.
 - Вот ещё!  - всплеснула руками Валерия. - А зачем же, по-твоему, я стала приходить на репетиции каждый день? Думаешь, я поведена на пьесах?
 - Все, честно говоря, именно так решили. Ты, вроде, увлеклась спектаклем...
 - Потом уже - да; я поняла, что это чертовски интересная штука. Но вначале... Винсент - она закрыла лицо руками. - Я просто хотела... быть у тебя на виду. Хотя, я не была уверена, что из этого что-нибудь получится.
 - Видишь, получилось же. Тебя даже взяли на главную роль.
 - Причём здесь это! Мы же сейчас о нас говорим.
 - И у нас тоже всё получится, - он осторожно потянулся к ней и сжал кисть её руки своими ладонями.
Валерия посмотрела на часы, обрамлявшие свободную, руку, и встала со скамьи.
 - Пора идти на сцену. Сейчас все должны вернуться с обеда.
 - Но ведь ещё не вернулись, - не выпуская её руки, Винсент встал и поравнялся с девушкой. - Или, быть может, ты спешишь?..
Она неопределённо качнула головой, но Эванс почувствовал, как задрожала её рука - похоже, она догадалась, что он сейчас собирался сделать.
Он разжал ладони и, обняв её за талию, мягко, но уверенно притянул к себе. Лера не сопротивлялась. Когда их губы соприкоснулись, она обвила руками его шею, и стала отвечать на его поцелуй. Они целовались так долго, что у обоих уже распухли губы, да и к тому же стало ломить шею. Наконец Винсент отпустил её, и когда Валерия, смущённо улыбаясь, отвернулась к ширме, закрывающей выход на сцену, то столкнулась лицом к лицу с Яном. Облачённый в чёрную сутану Клода Фролло, Романов изо всех сил пытался сдержать довольную улыбку (позже Лера подберёт более убийственную характеристику выражения его лица.)
Лицо сконфуженной Валерии вмиг стало одного цвета с платьем.
 - Ян! Тебя не учили стучаться, прежде чем входить?
 - Куда - в ширму из ткани?  И потом, было так тихо, что я решил, будто за кулисами никого нет. Я думал, вы обедаете... И, в принципе, не ошибся. Просто, это другой вид пищи...
 - Да пошёл ты!.. - Валерия опрометью бросилась к ширме, и отдёрнув её, убежала на сцену.
- Поздравляю! - тихо шепнул Винсенту Ян, чтобы находившаяся в актовом зале Орлова не могла его услышать. - Дружище, ты всё-таки сделал это!
 - Что - это? - Эванс раздражённо посмотрел на Романова. - Лера права: ты мог бы уведомить нас о своём присутствии. Сколько времени ты нами любовался?
 - Послушай, Винсент, я никакой не вуайерист! Я же не знал, что вы здесь. И потом, что такого произошло?
 - Пока ничего, - перевёл дух Винсент, но его настоение заметно ухудшилось от того, что друг стал свидетелем его поцелуя с Валерией. - Но если из-за твоей шуточки про другой вид пищи она станет меня избегать, клянусь: завтра у пьесы будет другой финал.
 - И какой же? - тоном, лишённым эмоциональной окраски, спросил Ян.
 - Феб де Шатопер убьёт Клода Фролло.
Винсент отдёрнул ширму и шагнул на сцену. Ян недоумённо посмотрел ему в след.
 - Какая страшная штука любовь, - задумчиво произнёс он. – В кого она превращает лучших друзей?!
 
Глава 19.
Триумф
Двадцать девятого ноября, в семнадцать часов по нью-йоркскому времени в актовом зале старшей школы “Leadface” начался спектакль по роману Виктора Гюго “Собор Парижской Богоматери”. Шумиху вокруг него подняли неимоверную, и к началу пьесы зал был битком набит народом. Актёры даже стали всерьёз волноваться по этому поводу: а ну как они забудут слова или неубедительно сыграют? Больше всех разнервничалась Валерия: вчера после генеральной репетиции накануне спектакля она осталась с миссис Армстронг и мсье Дюкре до поздней ночи, чтобы за считанные часы освоить то, чему Эшли Ленардс училась на протяжении месяца. Винсент изъявил желание остаться вместе с Орловой, проигрывал с ней все сцены и отвёл её к корпусу, где она жила, только в три часа ночи. “Я так волнуюсь, - призналась она ему на пороге корпуса, когда Винсент наклонился, чтобы её поцеловать. “Почему? - шепнул он, не вполне правильно истолковывая её переживания. “А вдруг у меня что-то не получится? Вдруг я что-то напутаю? - Валерия судорожно вцепилась в рукав рубашки Эванса. “Глупенькая, ну что ты можешь напутать? Всё будет хорошо, вот увидишь!” - Он вновь предпринял попытку завладеть её ртом, и Валерия не оттолкнула его. Оторвавшись от губ Эванса, она пожелала ему спокойной ночи и удалилась в свой корпус. А когда Винсент увидел её на следующий день перед самым спектаклем, она смотрела на него испуганными глазами. “Столько народу собралось, - тревожно зашептала она ему, когда он взял её за руку. - Я не думала, что придёт так много людей!” - “А почему это тебя смущает? - ласково улыбнулся Винсент, любуясь её завитыми по случаю блестящими локонами. - Ты же молодец, Лера! У тебя всё здорово получается! Миссис Армстронг и мсье Дюкре тебя ведь вчера хвалили!” - “Да я знаю, и всё же... Я никогда не стремилась быть актрисой, актёрское мастерство не значилось в списке моих увлечений. Нырять с десятиметровой вышки - да, носиться по волнам на водном мотоцикле - естественно, пригать с парашютом - пожалуйста, но чтоб играть!..” - “Значит, придётся добавить ещё один пунктик к списку твоих талантов, - Винсент ободряюще сжал её плечи. - Ну же, не вешай нос! У тебя всё получится. Если не у тебя, то у кого же?”. Валерия грустно улыбнулась, опустив голову. Однако, наверное, слова Винсента на неё подействовали, потому что едва она с началом спектакля вышла на сцену, как всё волнение её как рукой сняло, и перед многочисленной аудиторией предстала настоящая Эсмеральда: юная, прекрасная, лёгкая, беззаботная. Возможно, некоторые из зрителей были удивлены тем, что цыганку играет не Эшли Ленардс, но вскоре они совершенно забыли  об этом - настолько увлекло их действие, происходящие на сцене. Они и представить себе не могли, что тинэйджеры, учащиеся в старшей школе с математическим уклоном, способны так хорошо играть на сцене. Песня же “Belle” вызвала просто бурю оваций, так что Винсенту, Майклу и Яну, исполнявшим её, а так же лежащей в это время на сцене с запрокинутой головой Валерии пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы не расхохотаться от воспоминаний о репетициях данного произведения. По окончании пьесы зрители аплодировали исполнителям ролей стоя, а Валерии преподнесли целую корзину роз, которые были одного цвета с её платьем. Орлова радостно улыбалась и вся светилась от счастья, и Винсент не смог сдержаться и поцеловал её в губы прямо на сцене. В этот миг у доброй половины учениц “Leadface” разбились сердца: они поняли, что Эванс наконец сбросил с себя плен воспоминаний о несчастной любви, и приготовился к новой - счастливой.
После спектакля в школьной столовой был организован небольшой банкет. Актёры, поменяв костюмы на свою обычную одежду, оставили позади все волнения и теперь уписывали за обе щеки салаты, бифштексы, десерты и фрукты. Король и королева школы - Ян и Кэссиди - пили шампанское на брудершафт. “А Лера - молодец, - говорила Дуглас с искренним восхищением.- За сутки она так здорово подготовилась к роли, что сложилось впечатление, будто она репетировала дольше всех. Она - настоящая Эсмеральда, не то что Эшли!” - “Звучит кощунственно, но как всё-таки хорошо, что Ленардс сломала ногу! - прошептал Ян на ушко Кэссиди. - Это дало возможность раскрыться таланту Орловой” - “Кстати, где она? Я что-то её не вижу...” - Кэссиди осмотрелась по сторонам, но Валерии нигде не было. “И Винсента тоже нет, - задумчиво протянул Ян. “Что это значит? - удивлённо посмотрела на него девушка. - У них что, любовь?” - “Да,” - просто кивнул Ян. “И давно?” - “Со вчарашнего дня” - “А откуда ты знаешь?” - “Сам видел, как они целовались за кулисами” - “Классно, - улыбнулась Кэссиди. - Теперь и у Винсента есть девушка. Ты думаешь, Ян, он удрал с Лерой с банкета, чтобы побыть с ней вдвоём?” - “Вероятнее всего, так оно и есть. Давай и мы смоемся отсюда куда-нибудь, - Романов нежно провёл рукой по зардевшейся щеке Кэсси. - Куда-нибудь, где мы сможем остаться наедине”. Девушка согласно кивнула: “Давай. Только вот куда?” Ян внимательно посмотрел на свою возлюбленную и осторожно спросил: “А твоя мама сейчас в городе? Или “Обитель Афродиты” сегодня свободна от её присутствия?” - “Ты хочешь... в бордель?” - девушка понизила голос. “Ну, можно было бы, - протянул Ян. - Если, конечно, Одри на месте нет” - “Её действительно нет. Она сейчас в Лас-Вегасе с очередным любовником” - “Ну так как?..” - Ян лукаво подмигнул Кэссиди. Она при этом немного смутилась: “Хорошо, мы поедем туда... Если хочешь. Но что мы будем там делать? Прости... я, наверное, задаю глупый вопрос...” - “Ну, что ты... Вовсе нет. Мы просто будем вдвоём. Но если тебе не хочется ехать, то...” - “Хочется, - нежно улыбнулась Кэссиди. - Но не сегодня. Я просто немножко устала от спектакля, голова кружится... Но мы поедем туда на Рождество. Обещаю. Матери не будет - она отправится в Альпы кататься на лыжах. Она хотела и меня взять, но я заранее отказалась, потому что Новогоднюю ночь я хочу провести с тобой. А до неё осталось совсем немного - всего лишь месяц...” - “Мы обдумаем с тобой планы на Рождество, конечно, а сейчас я хочу тебе сказать что-то очень важное” - “Что?” - Кэсси широко распахнула свои красивые глаза и тревожно посмотрела на Яна. “Я хочу сказать, что люблю тебя, Кэссиди Дуглас, и мне кажется, что это навсегда” - “Я тоже люблю тебя, Ян Романов, но, в отличие от тебя, мне не кажется - я точно знаю, что это навсегда” - “Как же мне хочется тебя поцеловать, Кэсси...” - он сжал ладонями её лицо и с нескрываемым желанием смотрел на розовые губки своей девушки. - “Не здесь, - покачала головой Кэссиди. - Давай уйдём отсюда куда-нибудь... Всё равно, куда...”
Ян взял её за руку, и они, стараясь не привлекать к себе внимания, потихоньку улизнули  со столовой. Теперь там не осталось ни одного (кроме Майкла Фарелла) исполнителя главных ролей в пьесе, по случаю которой, собственно, и был устроен банкет.
Поздним вечером (было где-то без четверти двенадцать) абсолютно счастливый Ян уткнул в подушку слегка распухшие от поцелуев Кэсси губы и смотрел на стоявшего на тумбочке хрустального ангела, некогда подаренного ему Серафин. Романов был один в комнате: Честер ещё с прошлого года не жил с ними, а на его место никого не подселили, Оливер пока не вернулся с банкета, ну и Винсента, естественно, не было. Кессиди, вдоволь нацеловавшись с Яном, находилась теперь в своём корпусе - Романов провёл её полчаса назад. А теперь он лежал на постели, глаза его слипались от света ночника, переливавшегося на крыльях прозрачного ангела, и он думал о том, как же ему, всё-таки, повезло в жизни. У него прекрасные, любящие и заботливые родители, предоставившие ему возможность учиться в США, у него светлая голова, благодаря которой он лучший ученик “Leadface”, он любим красивой, доброй и нежной девушкой, в которую сам влюблён без памяти, у него золотые друзья, в числе которых лучший друг - Винсент, наконец-то сам обретший личное счастье. “Поистине, судьба была добра со мной, - думал Ян, скользя взором по рельефному хрусталю статуэтки. - Я - любимец Фортуны, но не знаю, чем такое заслужил. Всё, за что я ни возьмусь, у меня получается, из всех передряг, в которые я попадаю, я выкарабкиваюсь, всё, о чём я мечтал, сбылось. Уж не этот ли сувенирный ангел-хранитель тому причиной? Серафин хотела, чтобы он берёг меня, и по-моему хрустальный парень справляется со своей задачей на все сто. И это при том, что я практически  не вспоминаю о том, что он стоит у меня на тумбочке, и ещё реже я вспоминаю о Серафин, когда-то мне его подарившей. Серафин... Бедная девочка, она по-прежнему меня любит. А любит ли?”. Яну вдруг вспомнился день отъезда дочери Франсуазы из Киева и то, как она кокетничала в аэропорту со Славкой. Серафин тогда разошлась, Ян никогда раньше её такой не видел. Славик что, ей правда понравился, или она всего лишь выпендривалась перед Яном? Если второе, то зачем? Ведь Романов был равнодушен к ней, и её чувства его не волновали. “А ведь я обманываю сам себя, - сказал себе Ян, подминая подушку под голову. - Серафин во время своего визита вовсе не оставила меня равнодушным, совсем даже наоборот... Ну да что вспоминать об этом! Она красивая, да, но люблю-то я Кэсси... И если верить моей возлюбленной, то в Новогоднюю ночь мы с ней станем по-настоящему близки...”. От этой мысли лицо Яна расплылось в улыбке, но он тут же согнал её с губ, как только услышал звук открывающейся двери. С порога в комнату вошёл Винсент. Его косички, которой он  сегодня блистал на сцене, уже не было - длинные льняные волосы были распущены по плечам, а на лице было такое выражение блаженства, какого Ян отродясь у него не видал. Эванс, казалось, не замечал Романова - он вообще ничего не замечал, и Ян начал всерьёз опасаться, что друг сейчас не заметит табурета, стоявшего возле его кровати, зацепится за него и упадёт. Чтобы предотвратить несчастье, Романов решил спустить друга с небес на землю.
 - Ну, как там погодка в облаках, - ухмыльнулся он, глядя на Эванса. - Хорошо виталось?
Как Романов и ожидал, Винсент вздрогнул он неожиданности, услышав его голос. Затем смущённо улыбнулся и, не раздеваясь, плюхнулся на постель.
 - Ян... Я самый счастливый человек на Земле.
 - И слава Богу. Ты это заслужил.
 - Знаешь... Она такая, - голос Винсента звучал как-то по-новому. - Такая... замечательная. Я подобной девушки ещё не встречал.
 - Вот! - Ян сел на кровати и наставительно поднял палец вверх. - Я тебе говорил, что все люди разные. Вот и твоя Валерия... Ты же с ней; был, надеюсь...
 - Да, да, да! После спектакля мы поехали за город, валялись на  траве, пили пиво, смотрели на звёзды и целовались, целовались...
 - Стоп, - предостерегающим жестом остановил его Ян. - Такого подробного отчёта я от тебя не требую. Просто хотелось бы знать, что ты - с ней, и что вам хорошо вместе. Остальное касается только тебя и её.
 - Я уже не верил в то, что смогу когда-то влюбиться. Думал, Линн так отравила моё сердце, что оно уже не способно на чувства.
 - Ты рад, что ошибся?
 - Господи, конечно рад! - Винсент вскочил с постели и зашагал по комнате. - У меня словно крылья за спиной выросли!
 - Добро пожаловать в ряды ангелов, - пошутил Ян. - Нашего полку прибыло.
 - Я никуда её от себя не отпущу, - серьёзно посмотрел Винсент в глаза Романову, как будто тот имел что-то против. - Я буду счастлив сам и сделаю счастливой её, чего бы мне это не стоило.
 - Остынь, - Ян положил руку на плечо другу. - Я не думаю, что Лера потребует от тебя каких-то сверхчеловеческих поступков. Ты нравишься ей таким, какой ты есть, а ты есть эльф. Ты ведь был эльфом по толкиеновским игрушкам?
 - Да, и предсталяешь, она так обрадовалась, услышав это от меня! Оказывается, Лера тоже в восторге от Толкиена, трилогию “Властелин колец” уже бесчисленное количество раз перечитала...
 - Видишь, как всё здорово сложилось, - искренне порадовался за друга Ян. - У нас с тобой, Винс, самые клёвые девчонки во всём “Leadface”, да что там в “Leadface” - во всём Нью-Йорке. И вообще мы с тобой самые клёвые, самые крутые в этом городе пацаны! - Ян сделал распальцовку, и они с Винсентом расхохотались так, что своим смехом едва не перебудили весь корпус.   

                Глава 20.
                Je pense a toi*
Алмазные завитушки снежинок парили в тёмном небе предрождественского Парижа. Эйфелева башня, опоясанная золотистыми огнями, напоминала большущую новогоднюю ёлку, и потому гордо любовалась своим отражением в ровной, как зеркало, глади Сены. На часах пробило девять.
Серафин, отвлечённая звуком шелестящей фольги, отвернулась от окна и посмотрела на младшего брата.
 - Клод, ну сколько тебе можно повторять: не ешь шоколадок! Мы же купили их для того, чтобы вешать на ёлку. Что же это будет, если ты сейчас слопаешь все конфеты, а после праздников ничего не останется!
 - Я не могу оставить их на ёлке, - серьёзно посмотрел на неё Клод. - Вдруг Анри их сьест?
  Анри звали огромного белого кролика, которого подарили на Рождество Клоду его тётя и дядя.
 - Что ты выдумываешь! - отмахнулась Серафин. - Животные не едят * Je pense a toi (фр.) - Я думаю о тебе

шоколада. Тем более, Анри сидит в клетке и до ёлки не доберётся!
 - Он такой обжора, что мне кажется, ему и нас с тобой съесть не составит труда! А прутья клетки перегрызть - раз плюнуть!
Серафин не смогла сдержать улыбку, но всё же пригрозила брату пальцем:
 - Это была последняя шоколадка, которую ты скушал. Я имею в виду, в этом году. Если до полуночи ты слопаешь ещё хоть одну сладость из тех, что висят на ёлке, я расскажу об этом Пэр Ноэлю*, и он больше никогда не будет приносить тебе подарки.
 - Да ладно тебе, Серафин...  Я уже не маленький и в курсе, что Пэр Ноэля не существует.
 - Как знать, - пожала плечами Серафин и отошла от окна. Она убрала с кресла клетку с Анри и поставила её на журнальный столик возле ёлки, на котором лежали пёстрые конверты с письмами и открытками, присланные по почте от друзей и родственников. Взгляд Серафин упал на фотографию, пришедшую сегодня вместе с письмом из Нью-Йорка от Яна. Она взяла в руки большой глянцевый прямоугольник и тяжело опустилась в кресло. На фото был изображён Ян с блондинкой - его девушкой Кэссиди, а так же его приятель Винсент со своей подругой Валерией - об этом гласила надпись на тыльной стороне фотографии. Серафин внимательно вглядывалась в лицо возлюбленной Яна - уже, наверное, десятый раз за день, - и снова и снова задавала себе вопрос: “Чем я хуже этой Кэсси?” Конечно, она не уродина, даже очень хороша собой, но ведь Серафин-то ничем ей не уступает. Дочь Франсуазы была самой красивой девушкой в школе, парни смотрели ей вслед, когда она шла по улице, но к сердцу её нельзя было достучаться: оно было открыто только для Яна. Впрочем, самому Романову не было до этого никакого дела. О да, такой красивый мальчик, как Ян, естественно, был избалован женским вниманием и мог выбрать себе подругу на любой вкус. А девушки в Киеве такие красивые... Говорят, самые красивые в мире. Так почему же он выбрал не украинку, а американку? Что есть у Кэссиди такое, чего нет у киевских девчонок, и чего нет у неё, у Серафин? Бесполезные вопросы, на которые не найти ответа. Не любит он её, не любит! Но почему?! Неужели в неё так трудно влюбиться, неужели она не заслужила чувств такого парня, как Ян? “Зря я дала ему понять, что влюблена в него, - невесело думала Серафин, отбрасывая фотографию и с трудом удерживаясь от того, чтобы не разорвать её. - Зря смотрела ему в глаза с собачьей преданностью, зря писала стихи - я ведь ничего не добилась этим, только унизилась перед ним, гордость свою задушила собственными руками. А ради чего? Чтобы он слал мне из Америки фотки со своей подружкой? Хорошо, хоть я убедила себя не поздравлять его с восемнадцатилетием... Хотя, в принципе, что здесь хорошего? Господи, мне уже шестнадцать лет, а я думаю о нём, как привороженная, на других парней смотреть не могу - все они по сравнению с *Пэр Ноэль - французский Дед Мороз
Яном кажутся мне неполноценными. Но ведь это же не так! Вот взять хотя бы приятеля Яна - Славика... Нормальный же парень...” Серафин вспомнила, как уезжая из Киева, вовсю строила другу Романова глазки. Но она делала это не из-за симпатии к нему, а от отчаяния, которое хорошо скрыла под масками деланного равнодушия для Яна и кокетства для Славки. Она надеялась (боясь признаться в этом самой себе) вызвать ревность Яна. Славик был ей совсем не нужен. Ни он, ни кто-либо другой. Да ведь это же ненормально, это болезнь, помешательство, но она ничего не могла с собой поделать! Что же ей, сердце из груди вырвать? 
Серафин закрыла лицо руками, силясь не разрыдаться в рождественский вечер. На душе было мерзко - впрочем, как и  последние полгода - с тех пор, как она узнала, что у Яна есть девушка. Зазвонил телефон, но Серафин даже не шевельнулась. Клод вышел из гостиной (надо же, она этого даже не заметила!), может, он снимет трубку...
Девушка поднялась с кресла и принялась убирать со столика и из под ёлки конфетные обёртки, оставленные братом. Вот обжора! Да пушистому Анри ни за что с ним не сравниться! Сколько Клод успел съесть шоколадок? Серафин знала, что с кроликом он не делился - животные не едят конфет. Хотя у её матери когда-то была персидская кошка Софи, которая обожала шоколад. Эту кошку Франсуазе ещё в США подарила Галина, мать Яна. “Господи, что бы я ни делала, о чём бы не думала, я всё равно возвращаюсь мыслями к нему!” - из глаз Серафин брызнули слёзы, она схватила фотографию, присланную Романовым, и стала засовывать обратно в конверт, лежавший рядом.
Дверь из бледно-фиолетового стекла отворилась, и в гостиной показалась Франсуаза.
 - Серафин, тебе только что звонил Этьен.
 - И что?
Девушка поспешно отвернулась к ёлке, чтобы мать не заметила её слёз, однако её голос предательски дрогнул, и Франсуаза смекнула, что дочь расстроена. И даже знала, по какому поводу.
 - Этьен собирается в гости к друзьям и хочет, чтобы ты пошла с ним.
 -  Я никуда не пойду - у меня нет настроения, - Серафин поспешно вытерла влажные от слёз щёки одной из конфетных обёрток.
 - Я не ослышалась?  - притворно удивилась Франсуаза. - На Рождество у тебя нет настроения? Хочешь, угадаю причину?
 - Ты ничего не будешь угадывать, потому что всё знаешь и так, - Серафин повернулась к матери и грустно улыбнулась, хотя в её красивых глазах стояли слёзы.
   - И чего ты добьёшься, если будешь сидеть дома? - Франсуаза с мягким укором посмотрела на дочь.
 - А чего я добьюсь, если уйду из; дому? - вопросом на вопрос ответила Серафин. - Мама, ты же знаешь, что Этьен неравнодушен ко мне, но я не питаю к нему никаких чувств, и быть с ним вместе мне в тягость. Я не хочу давать ему ложных надежд, ведь я не люблю его!
 - Ты кроме Яна никого не любишь...
 - Я знаю, что это неправильно, и что я на самом деле дура...
 - Да не дура ты, - вздохнула Франсуаза и, подойдя к наряженной ёлке, принялась поправлять и без того аккуратно повешенные украшения. - Во всяком случае, не большая дура, чем я.
Серафин вопросительно посмотрела на мать:
 - То есть?
 - А то и есть, что Романовы - они все такие: в них невозможно не влюбиться. Я когда впервые увидела отца Яна (ну, в то время он, естественно, ещё не был его отцом, Яна тогда и в ближайших планах не было...), так вот я, когда впервые увидела Дениса, подумала: “Господи, какой красавчик! Повезло же Галине!”. А она перед этим все уши мне о нём прожужжала... Влюбилась в него без памяти, и он отвечал её тем же. Заплатил нашему боссу, O’Брайану, большие деньги за то, чтобы Галя осталась на ночь у него, у Дениса (а девочки “Обители Афродиты” были не выездные - принимали клиентов только в публичном доме); повёз Галину на Кипр, помог ей бежать из борделя, подвергая себя смертельной опасности и под конец, узнав, что она беременна от него, бросил всё к чёртовой матери и уехал с ней в Киев. Я смотрела на них и диву давалась: разве бывает такая любовь? У них всё произошло так, как в дамских романах пишут, как снимают в сериалах, - Франсуаза мечтательно подняла глаза, и Серафин поняла, что мать увлеклась собственными воспоминаниями; и тут выражение восторга тенью соскользнуло с её лица и она посмотрела в лицо дочери. - А у меня была обычная жизнь обычной шлюхи, понимаешь? Меня никто не любил так, как Галину. Нет, был один клиент, но... Я ничего к нему не чувствовала, так же, как и ты ничего не чувствуешь к Этьену.
 - Но ты спала со своим клиентом, а я с Этьеном не сплю, - грустно улыбнулась Серафин, опускаясь на пол перед ёлкой.
 - Делить ложе с теми, к кому ничего не испытываешь - такая у меня была работа. И у Галины тоже. Но ей повезло. Сначала она стала хозяйкой публичного дома, а потом встретила Дениса...
 - А не было соблазна с ней поссориться? - осторожно спросила Серафин. - Ведь испытание чужим успехом намного тяжелее, чем собственным...
 - Нет, - решительно покачала головой Франсуаза. - Я люблю Галину как самую близкую подругу, как сестру, и она не виновата в своём везении. Я искренне радовалась за неё, тайком восхищаясь Денисом. А потом, слава Богу, мы с ней вырвались из плена и разъехались каждая по своим домам и со своим грузом: она - в Киев с любимым человеком и ребёнком в утробе, а я - в Париж с разбитым сердцем.
 - Но ведь потом ты встретила папу, - напомнила Серафин, и тут же понимающе посмотрела на мать: - Хотя, думаю, Денис Романов был более романтичным героем.
 - Но, тем не менее, я вышла замуж за Поля. Я познакомилась с твоим отцом через полгода после возвращения из Штатов. Я привыкала тогда к новой жизни - без секса каждую ночь. Я не верила в то, что смогу нормально жить после того, как шесть лет была проституткой. Ещё в юности мужчины не воспринимали меня серьёзно: я была для них только красивой куколкой. Так было и в борделе в США. Я боялась, что так будет и здесь, в Париже, после того, как сюда вернулась. Было очень тяжело... сначала. А потом... Закружилось всё, завертелось, я сошлась с твоим отцом. Он - прекрасный человек, он понимал меня, мы поженились, родилась ты, а потом и Клод...
 - А любовь... Была ли любовь? - Серафин прищурила свои голубые глаза и внимательно посмотрела на мать.
 - Ну, конечно, была. Просто когда у тебя разбивается сердце, - Франсуаза сделала паузу, подыскивая нужные слова, - воспринимаешь любовь по-другому. Точнее, пытаешься воспринять. Убеждаешь себя, что одни лишь прекрасные душевные порывы - это глупо и по-детски, и нельзя рассчитывать на ответное чувство от предмета своей страсти. Приходится ценить другое - надёжность, заботливость, сходство характеров...
 - ... и мириться с тем, что непонятно по каким причинам рядом с тобой чужой человек! - закончила за неё дочка с несвойственной ей обычно резкостью в голосе.
 - Ну зачем ты так, Серафин! - укоризненно воскликнула Франсуаза, выпрямляясь в кресле. - Я люблю твоего отца.
 - А настоящая ли это любовь, мама? - Серафин тряхнула головой, и в её русых кудряшках заиграли блики от ёлочных огоньков. - То ли это чувство, что рождается само, а не под влиянием жизненных условий, самоувещевания и смысла, который все почему-то называют здравым? Почему родители Яна влюбились друг в друга двадцать лет назад и до сих пор живут душа в душу, а кто-то вынужден вместо любви соглашаться на суррогат?!
 - Я повторяю тебе, что я люблю твоего отца, - медленно и чётко проговорила Франсуаза. - Просто это, возможно, не такая любовь, какую нам удаётся испытать в юности. Когда мы познакомились, то оба были уже взрослыми людьми с большим опытом за плечами...
 - Да ведь любовь-то всегда одна, при чём тут опыт?! - Серафин уже откровенно вела разговор на повышенных тонах. - Что же это, мне придётся вырывать из сердца свои чувства и отдавать себя какому-то случайному человеку, просто попавшемуся мне на пути?
 - Да тебя никто не просит это делать! Я тебе ничего не сказала о твоих чувствах к Яну, а ты сама делаешь какие-то убийственные выводы!
Серафин отвернулась от матери  и беззвучно расплакалась.
 - Я не хочу убивать любовь... Не хочу, но ведь Ян-то меня не любит... У него девочка в Америке, ты видела фотографию?.. Она такая хорошенькая, как ангел... Ангел потянулся к ангелу... А я... я, наверно, чорт. Завивку на волосы сделала перед поездкой в Киев, а Яну всё равно... Пусть бы я хоть наголо обрилась! Ему со мной не интересно. Мам, ну почему всё так происходит? Он же не единственный красивый парень, которого я знаю, а сердце почему-то замирает при мысли только о нём!
 - Ну, ну, успокойся, - Франсуаза вскочила с кресла и порывисто обняла дочь за плечи. - Не плачь. Рождество ведь, нельзя плакать. Всё будет хорошо. Жизнь... она всё расставит на свои места, вот увидишь. Если Бог захочет, то Ян от тебя никуда не денется...
 - Мама... не говори ничего, не надо! Он любит другую, понимаешь? Как женщина, я его совершенно не интересую. Он находит свою Кэссиди гораздо более привлекательной...
 - Зато Галина и Денис её такой не находят, - серьёзно сказала Франсуаза, поглаживая пышные локоны дочери.
 - То есть? - Серафин удивлённо подняла глаза на мать. - Как они могут судить о Кэссиди, они же её не видели? Разве только на фотографии, но ведь она красивая, а Ян говорит, что ещё и очень добрая...
 - Ян может говорить всё, что угодно, но известно ли тебе, кто родители у его подружки?
 - Да откуда же мне их знать? - сквозь слёзы улыбнулась Серафин.
 - Фамилия Кэссиди - Дуглас. Это тебе о чём-нибудь говорит?
 - Ух ты! Она что, приходится родственницей актёру Майклу Дугласу?
 - Если бы это было так! Но на самом деле всё гораздо сложнее. Её покойный отец - мафиози Мэттью Дуглас, в лапы к которому мы с Галиной чуть не попали в составе “Обители Афродиты”, не выручи нас тогда Денис; а мать Кэссиди - Одри Дуглас, более известная, как экс-путана Эвридика, которая ненавидела Галину и чуть не сорвала нам побег из борделя.
 - О Боже мой... Не может быть, - покачала головой Серафин. - Откуда это стало известно?
 - Ян был в “Обители Афродиты” и видел там фотографии Одри, а ещё... собственной матери.
 - То есть, ему теперь известно о вашем с Галиной прош... Погоди, - Серафин в упор посмотрела на мать. - Ян был - где?   
 - В “Обители Афродиты”. В публичном доме.
Девушка отвела взор в сторону, и он затуманился кружившимися в голове мыслями. Ян был в борделе? Ходил к шлюхам? Ангел - к шлюхам? Да уж, он времени даром явно не теряет, не то, что она! Серафин отошла от матери в другой конец комнаты и закусила губу. Итак, её святой мальчик трахается с проститутками. И это при наличии подружки! Значит, она ещё не спит с ним. Или, наоборот, они проводят ночи в публичном доме, принадлежащем матери Кэссиди - месте, наиболее подходящем для подобных времяпровождений... Какая из догадок была правильной? А разве это важно? Какой смысл ей думать о Яне? Она же ничего не выиграет от этого, только мучится понапрасну. “Нужно это прекращать, - сказала себе Серафин, хотя собственная мысль была какой-то неубедительной. - Нужно забыть его. И чем скорее я это сделаю, тем будет лучше. Мама права - когда сердце разбилось, воспринимаешь любовь по-другому - не как благодать, а как тяжёлую болезнь, от которой нужно лечиться. Лечиться!”
Серафин повернулась к матери и спросила:
  - Что сказал Этьен, когда звонил? Он хочет заехать?
 - Да, - растерянно протянула Франсуаза, пытаясь понять, что на уме у дочери. - Он говорил, что как раз на пути к нашему дому. С ним ещё Кристоф и Патрик, а также две твои подруги - Изабель и Жюли.
 - Ясненько: каждой твари по паре, - еле слышно прошептала Серафин, но тут же улыбнулась матери: - Я сейчас позвоню ему на мобильный телефон и скажу, что с удовольствием поеду с ним на вечеринку.
 - Ты так решила сгоряча, - заключила Франсуаза, внимательно смотря на дочь.- Ты не должна с ним ехать, если тебе не хочется.
 - А сидеть дома и думать о человеке, которому на меня наплевать - лучше?
 - Да ведь от себя-то всё равно не убежишь, - покачала головой Франсуаза. - Праздник закончится, и утром ты опять вспомнишь о Яне.
  - Так что ты предлагаешь мне делать? - лицо Серафин озарила грустная улыбка.
 - Прежде всего - не расстраиваться, что бы ни происходило. Жизнь всё расставит на свои места; ты ещё будешь счастлива. А пока – иди, веселись со своими друзьями, только не слишком кокетничай с Этьеном - не дай Бог разобьёшь ему сердце - что тогда делать?
Серафин хотела усмехнуться, но тут как раз послышался звонок в дверь.
 - Это Этьен! - взвизгнула девушка, и, окинув себя взором, сказала упавшим голосом: - А я ведь не одета в праздничную одежду!
 - Тогда быстренько иди переодевайся, а я пока открою ему и скажу, что ты согласна с ним ехать, - Франсуаза улыбнулась, и метнув на себя взгляд в висевшее на стене зеркало, направилась к входной двери.
Серафин бросилась в другую сторону: ей надо было добраться до собственной комнаты и одеть подаренное сегодня матерью платье от Olivier Lapidus.
Этьен, Патрик, Кристоф и Жюли с Изабель дожидались внизу, когда Серафин появилась на лестнице, ведущей на второй этаж квартиры, в нежном наряде цвета майской сирени с подобранными наверх пышными волосами. Её голубые глаза сияли, как звёзды, в уши были продеты маленькие, но дивно сверкающие серёжки, и было неясно, откуда исходит больший блеск - от этих украшений или от ярких глаз девушки.
 - Серафин, ты - божественна! - высокий брюнет Этьен не стал скрывать своего восхищения, отчего Изабель и Жюли, бросив на него ревнивые взоры, поджали губы.
 - Спасибо, - дочь Франсуазы, немного стесняясь, подошла к нему и подала руку для поцелуя.
 - Ты выглядишь - супер! - в один голос сказали Кристоф и Патрик, окидывая девушку заинтересованными взглядами.
 - Ну так что, мы идём или будем всю рождественскую ночь любоваться Серафин? - нетерпеливо и не слишком-то любезно поинтересовалась Изабель, вопросительно глядя на троих парней.
Серафин сконфузилась и вмиг почувствовала себя не в своей тарелке, но попыталась скрыть это, поторопив молодых людей.
Вся компания вышла из дома и села в машину, за рулём которой был старший брат Этьена. Дочь Франсуазы расположилась на заднем сиденье возле окна, прозрачное стекло которого облепили хрупкие снежинки.
 - Погуляем на славу! - воскликнул Кристоф, захлопывая изнутри дверцу авто. - У Николь предки уехали в Марсель, сейчас все наши к ней подтянутся и будет классная вечеринка. Выпьем, расслабимся и будем танцевать неприличные танцы. Серафин, ты потанцуешь со мной неприличный танец? Ну хотя бы один!..
 - Она не станет тратить на тебя время, - ответила за Серафин Изабель.
 - Почему? - удивился Кристоф, переводя взор на дочь Франсуазы.
 - Она у нас порядочная девочка, - продолжала Изабель, словно её подруга была немой и сама не могла ничего сказать. - Святая. Настоящий ангел. Такие, как ты, её не интересуют.
 - Изабель, прекрати, - Серафин повернулась к подруге, смутно осознавая, что та сегодня явно “в ударе”.
 - А что, хочешь сказать, ты можешь думать о ком-то другом, кроме крестника своей матери? - Изабель прищурила свои лисьи глазки и с вызовом посмотрела на подругу. - Как его зовут - Ян? У него такая детская рожа - ума не приложу, как можно было в такого влюбиться!
 - О ком это ты? - Этьен вопросительно взглянул на Изабель. - Какой ещё Ян?
 - Да друг семьи Фиори, крестник Франсуазы! Живёт в какой-то стране третьего мира...
 - Украина - не страна третьего мира, - холодно сказала Серафин. - Я ездила туда летом - там очень красиво. Когда проезжаешь в метро по мосту “Днепр” (он носит название реки, через которую переброшен), то взору открываются такие виды, что даже наш Париж не идёт ни в какое сравнение...
 - Что ты выдумываешь! - не поверила Жюли. - Париж - самый красивый город в Европе.
 - С этим можно поспорить, - сказала Серафин. - Если б ты только видела, как солнце отражается в золотых куполах киевских церквей, ты бы так не говорила. А что до Яна, - девушка выдала настоящий вздох за натянутый. - Мы с ним поссорились во время моего визита в Киев. Он... какой-то странный стал. Эта Америка, в которой он проучился восемь месяцев, вовсе его испортила. У нас с Яном совсем разные интересы.
 - Надо же! - с деланным сочувствием удивилась Изабель, не в силах простить подруге более яркую внешность и повышенное внимание друзей мужского пола. - А ведь ты была от него без ума и когда-то даже подарила ему хрустальную статуэтку ангела.
Уголки губ Серафин дёрнулись в нервной улыбке. “Эх, будь проклят тот день, когда я тебе обо всём поведала”, - мысленно обратилась Серафин к подруге, а вслух сказала:
 - Да, было дело. Я дарила Яну ангела-хранителя, чтобы он оберегал его. Но оберег ему больше не нужен. Ян теперь взрослый мальчик и в защитниках не нуждается. Ни в настоящем ангеле, ни в хрустальном. Так что последний пусть хоть разобьётся!
Все как-то неестественно умолкли, не зная, что ответить на сказанное Серафин. А перед её глазами стояло улыбающее лицо Яна, нежно прижимавшего к себе белокурую красотку Кэссиди, родители которой в молодости изрядно попортили нервы её матери и матери самого Яна, а сама она забрала у Романова-младшего его свободное сердце. И эта девчонка теперь с ним и никого, кроме неё, Ян видеть рядом не хочет, и ни в ком не нуждается. Зачем ему подаренная Серафин стекляшка в виде ангела?
 - Пусть разобьётся! - повторила Серафин, и что-то в её сердце оборвалось в этот момент. Но сделать уже ничего было нельзя.
*     *     *   
В большой просторной комнате с красно-синими с золотым вкраплением стенами царила тьма. Была новогодняя ночь, и на улице было шумно, а небо то и дело вспыхивало от разноцветных звёзд фейерверков, но большое окно в комнате было плотно закрыто и задёрнуто тяжёлой бархатной портьерой. На широкой кровати под алым атласным балдахином (впрочем, во тьме его цвета всё равно невозможно было разглядеть) лежали парень и девушка. Это были Ян и Кэссиди. Тихий шёпот Романова слегка всколыхнул звенящую тишину:
 - Как ты себя чувствуешь?..
 - Нормально, - еле слышно отозвалась Кэсси, и в темноте блеснули чуть влажные от слёз глаза. - Было немножко больно, но... это ничего. В первый раз всегда так...
 - Может, я сделал что-то неправильно... - предположил Ян, проводя рукой по разметавшимся по подушке волосам девушки. - Извини, я же сам дилетант.
 - Вот это-то и хорошо, - слабо улыбнулась Кэссиди, боясь пошевелиться: она всё ещё чувствовала боль. - Если бы у тебя до меня были девушки, я бы ревновала. А так... это здорово, что и у тебя, и у меня это произошло впервые.
 - Кэсси, - он склонился над ней и запечатлел долгий поцелуй на её обнажённой груди. - Я даю тебе слово, что впредь будет лучше. Я... буду очень стараться, и ты получишь настоящее удовольствие... н-не такое, как сегодня. Я... сделаю всё, чтобы тебе было хорошо. Обещаю.
 - Я знаю. И мне уже хорошо, - она провела руками по его спине и поцеловала его в нос. - Просто скажи мне ещё раз то, что ты говорил мне... в тот момент, когда... я становилась твоей.
 - Я люблю тебя, Кэссиди, моя королева, - прошептал он, покрывая поцелуями её открывшееся для его ласк тело. - Очень люблю. Я твой. Навсегда. Только твой. А ты - моя. Только моя. И кроме тебя мне никто не нужен.
Языки их сплелись в глубоком поцелуе, тела под мягким одеялом прижались друг к другу. 

                Глава 21.
                Разбитое счастье
Валерия Орлова, уже прославившаяся в “Leadfase”, как ученица с самым неуёмным нравом, обмолвилась как-то, что собирается учится водить авто. “Что ж ты планку-то спустила? - подтрунивал над ней Ян.- Сначала увлекалась дайвингом, потом катанием на водном мотоцикле, затем - прыжками с парашютом, и только теперь вот решила взяться за авто? А ведь с железным конём-то нужно было учиться обходиться в первую очередь!” - “Ты не прав, - отвечала Валерия, пренебрежительно поджимая губки. - Дайвинг, парашютный спорт - это всё так, увлечения. А вот водить машину - жизненно необходимая вещь. Я же не буду добираться, скажем, в колледж или на работу на парашюте - я буду ехать на авто! Так что водительские права, которые я собираюсь получить, - практичная вещь и едва ли не самая нужная”.  Ян не стал отрицать, а несколькими днями позже как бы между прочим поинтересовался у Валерии, в какой именно автошколе она намерена посещать занятия. Орлова просекла, что Ян тоже заинтересовался вождением и без обиняков предложила ему составить ей компанию в постижении науки автомобилевождения. Тем более, что получать водительские права собирался и Винсент, так что Валерия рассматривала посещение автошколы в компании друзей как что-то вроде развлечения. Таким образом, теперь вся троица после занятий спешила в автошколу. Романов пытался было подбить на это дело и Кэссиди, но она отказалась. “Нет, Ян, я не хочу водить машину, - качала она головой, с лёгкой тревогой смотря ему в глаза. - Сейчас; не хочу. Может быть, позже. А может, и вообще никогда. Ты знаешь, я такая трусиха... А ну, как я однажды не совладаю с управлением на трассе - что тогда? Нет, Ян, мне страшно. Я - пас. А ты учись. Ты - смелый, и в дурацкие ситуации не попадёшь - у тебя голова варит лучше моей, и реакция быстрее. Да и к тому же... Тебя будут беречь ангелы - ты ведь из их братии. Сдашь экзамен по вождению, купишь себе машину и поставишь в неё вот этого, хрустального...” Кэссиди говорила так потому, что с недавнего времени статуэтка начала её немного раздражать. Всё началось с того, когда парочка, дождавшись, пока Винсент с Оливером куда-то ушли, решила заняться любовью в комнате Яна. И тогда Кэссиди показалось, что красиво выточенное из хрусталя лицо ангела взирает на неё не так, как обычно, взирает как-то сурово. “Это плод моей фантазии, - убеждала себя девушка и попыталась расслабиться, но у неё ничего не выходило. Ян заметил, что с ней творится что-то неладное, но Кэссиди не стала делиться с ним своими тревогами, опасаясь, что они попросту рассмешат её парня. “Просто будем заниматься сексом в “Обители Афродиты”, когда мамы не будет”, - решила про себя Кэссиди. Ей вдруг стало почему-то жутко стыдно из-за собственных мыслей. Трахаться в борделе, словно они какие-то... Даже слова подходящего подобрать нельзя! “Я непорядочная, - подумала Кэссиди. - Я  - развратница, грешница, я блудница. То, что мы делаем с Яном, - это бесстыдство!” Откуда взялись у неё такие пуританские мысли? У неё, выросшей в борделе среди шлюх, одна из которых была ей матерью? Кэссиди изначально была очень скромной девочкой, и о сексе всегда думала со смесью страха и отвращения. Но вот встретила Яна - и всё изменилось. Она боялась самой себе в этом признаться, но она...  хотела его. Конечно, её очень тревожила перспектива лечь с ним в постель, но вместе с тем она этого страстно желала. Кэсси отдавала себе отчёт, что физическая близость между ними - это абсолютно естественно, все парни и девушки, которые встречаются, обязательно занимаются любовью. Тем более, в такой стране, в которой им посчастливилось жить - в США, где можно всё, потому что нет культуры, нет традиций, нет обычаев, которые принято было бы соблюдать. Здесь все жили, как хотели. Вот и они с Яном захотели вкусить плотской любви - и сделали это. Поначалу Кэсси было больно - процесс превращения девушки в женщину в большинстве случаев нельзя назвать приятным. Но потом боль прошла, Кэссиди начала испытывать удовольствие, и всё было бы хорошо, не посмотри она однажды в момент интимной близости на статуэтку ангела. Он показался ей осуждающим, укоряющим её за... За что? Что такого она делает? Кэссиди не смогла толком ответить на этот вопрос, обозвала себя мысленно суеверной дурой, но совладать с собой не сумела и стала избегать близости с Яном. Он же, напротив, вошёл во вкус и при любом удобном случае старался намекнуть, что хочет её и совершенно не прочь заняться с ней любовью. А Кэссиди пребывала в растерянности, но отмалчивалась (а что она могла объяснить, если сама не понимала, что с ней происходит), тревожилась, и невольно её тревога передалась и Яну. Он стал каким-то рассеянным на занятиях, преподаватели начали делать ему замечания, а на курсах вождения едва не разбил машину. Валерия Орлова только покачала головой: “Если он срочно не возьмёт себя в руки, то с мечтой получить водительские права ему лучше распрощаться. Надо уметь контролировать свои эмоции, это первое правило того, кто хочет сесть за руль. А если у него это не получается... Незачем тратить время. Иначе он может попасть в беду”. Винсент был согласен со своей девушкой, но помочь Яну ничем не мог: Романов перестал посвящать его в свои проблемы. А впрочем, были ли проблемы? Может, они с Кэссиди их сами себе придумали?
*      *      *
В субботу Ян отправился в автошколу для пересдачи экзамена по вождению. Кэссиди просила его занести к ней в корпус розовую заколку для волос, отделанную блестящими стразами, которую она случайно оставила в его комнате накануне, но Романов так торопился, что забыл о просьбе своей девушки. А Кэссиди заколка нужна была позарез, поскольку она должна была идти на приём по случаю дня рождения своей матери, и собиралась одеть новое розовое платье, к которому специально и купила заколку. Посетовав на забывчивость Яна, Кэссиди после обеда пошла в корпус, где он жил, заранее краснея от мысли, что ей придётся объяснять Оливеру и Винсенту, что она оставила у них в комнате предмет своего туалета. Впрочем, ей повезло - ни одного, ни другого соседа Яна не оказалось. На тумбочке Романова лежала написанная рукой Эванса записка. Кэссиди, думая, что там может быть что-то важное, пробежала её глазами. Впрочем, ровный почерк Винсента не сообщал ничего серьёзного: “Ян! Мы с Валерией поехали прыгать с парашютом. Вернёмся часа в два-три пополудни. Желаю тебе удачно сдать экзамен. Винсент”. Кэссиди положила листок на тумбочку рядом со статуэткой ангела  и уже потянулась было к своей заколке, лежащей тут же, как вдруг испуганно повернулась к двери, инстинктивно почувствовав чьё-то присутствие. Она не ошиблась. На пороге, прислонившись плечом к дверному косяку и нагловато улыбаясь, стоял... Честер Харви.
 - П-привет, - выдавила из себя Кэссиди, чувствуя ком в горле. - Что ты здесь делаешь?
 - То же самое я могу спросить  и у тебя, - хмыкнул Честер. - Я-то жил здесь раньше, а ты, я так понимаю, периодически живёшь здесь сейчас...
 - О чём ты? - тихо спросила Кэссиди, почти физически ощущая какую-то странную тревогу.
 - Не нужно прикидываться, детка, - выдавив мерзкую улыбочку, сказал Харви.- Я знаю, что ты трахаешься с Яном.
 - Послушай, это не твоё дело! - воскликнула Кэссиди, возмущённая и оскорблённая его заявлением.
 - Нет, почему же?.. - Честер сделал шаг вперёд и через миг оказался рядом с Дуглас. - Очень даже моё. Ведь ты мне нравишься, Кэсси...
Девушка отвернулась, не в силах выдерживать его плотоядный взгляд.
 - Честер, всё это - глупости, и пора уже прекратить доставать меня!
 - Ошибаешься. Я думаю, что вот сейчас, когда никого здесь нет - самое время.
Она не успела опомниться, как вдруг очутилась на постели, а Харви всей массой своего тела навалился на неё. Его руки страстно шарили по её телу, жадный рот покрывал поцелуями лицо. Кэссиди пыталась отбиваться, кричать, но Честер закрывал ей рот, одновременно пытаясь снять с неё одежду. Она не могла вырваться - Харви был, естественно, сильнее девушки, и все её попытки освободиться оказывались тщетными. Она с ужасом ощущала на своих бёдрах стальные тиски его ладоней, а на своей коже - его тяжёлое, страстное дыхание. Он изнасилует её! Ведь точно изнасилует! И что же она тогда будет делать? “Я не смогу с этим жить, - пронеслась в голове Кэссиди отчётливая мысль. - Лучше умереть!”
Харви молниеносно разорвал на её груди шёлковую блузу, так что мелкие пуговки, разлетевшись в разные стороны, со звоном ударились об пол, и отчаянно пытался стащить с Кэссиди стрейчевые джинсы с уже поломанной им застёжкой-молнией. Терзаемая им девушка больно ударилась головой о спинку кровати, и помутившимся от страха взором вдруг наткнулась на статуэтку ангела, стоявшего на тумбочке возле постели. Раздумывать было некогда. Она перестала отбиваться от Честера, изобразив покорность, стала отвечать на его поцелуи, и, позволив снять с себя бюстгалтер, начала ласкать его обнажённый торс. А когда воодушевлённый Харви впился губами в её грудь, она уже свободной рукой молниеносно схатила из тумбочки хрустального ангела и с размаху ударила Честера по голове. Статуэтка из тонкого хрусталя рассыпалась в руке Кэссиди, поранив ей пальцы, а её мучитель издал глухой стон и моментально обмяк. Оглушённая всем происходящим Кэссиди выбралась из-под безжизненного Честера и, став перед кроватью, скользнула по ней безумным взглядом. Харви, не подавая признаков жизни, лицом вниз лежал на кровати, весь в осколках оттого, что ещё недавно было хрустальным  ангелом.
 - Боже мой, - побелевшими губами прошептала Кэссиди, чувствуя, как у неё от подступившего к горлу ужаса подкашиваются ноги. - Боже мой, я убила его, убила Честера... Какой кошмар!.. Что же теперь... Как же... Да меня ведь посадят, и правильно сделают! Какой бы Харви ни был сволочью, я не имела права лишать его жизни... Господи, я - убийца! Меня посадят... Надо сказать дежурному по корпусу - пусть вызовет полицию. Я убила человека...”
Дрожащими руками натянув то, что ещё недавно было блузкой, Дуглас, сломя голову, бросилась вон из комнаты, и по лестнице корпуса сбежала вниз. Дежурный, увидев её, испуганно вскочил из-за стола:
 - Что случилось?
 - Там... В комнате номер 46, - голос Кэсси срывался, а на глазах выступили слёзы. - Там Честер Харви, он... Он хотел меня изнасиловать. А я защищалась и ударила его по голове хрустальной статуэткой... Он отключился, и я не знаю, что с ним... Я виновата, наверно, но... у меня не было другого выхода. Он бы... он бы изнасиловал меня!.. Прошу Вас, помогите!.. Вызовите скорую, полицию... Я виновата, меня наверно нужно...
Дежурный не стал дослушивать её душеизлияния и, коротко крикнув: “Пойдём!”, бросился вверх по ступеням. Кэссиди уже больше не в силах сдерживать себя, расплакалась, а возле дверей комнаты Яна, без сил облокотившись о дверной косяк, безжизненно сползла на пол.
Дежурный, подбежал к Честеру и стал прощупывать его пульс.
 - Харви жив! - воскликнул он. - Просто ты его оглушила. Причём очень лихо - статуэтка, как я вижу, разбилась вдребезги. Ты могла убить его!
 - Он хотел изнасиловать меня! - выпалила Кэссиди, одновременно испытывая облегчение от того, что Харви не умер, и вину за то, что не нашла лучшего способа предотвратить попытку изнасилования. - Вызовите врача, пожалуйста... И скажите: меня теперь будут судить за попытку убийства?
Дежурный, приводивший Честера в чувство, обвёл взором комнату. На паркетном полу в беспорядке были разбросаны пуговицы от блузки Кэссиди, которую та судорожно сжимала на груди дрожащими руками, возле кровати валялся бюстгалтер.
 - Нет, - дежурный по корпусу успокаивающе посмотрел на Кэсси. - Ты ни в чём не виновата. Я знаю Честера, знаю тебя, и понимаю, что ты просто защищалась. Ты ведь пришла в корпус гораздо раньше Харви, и мысли о том, что вы условились с ним встретиться здесь, чтобы предаться страсти, я не допускаю, так как знаю, что ты встречаешься с Яном Романовым. Так что за попытку изнасилования придётся отвечать Харви.
Тем временем Честер, издавая мычащие звуки, стал ворочаться на постели. Дежурный, похлопав парня по щекам, помог ему окончательно прийти в себя. Харви, жмурясь от боли, стал потирать рукой затылок.
 - Ч-чёрт!.. - протянул он, с трудом подымаясь с кровати. - У меня дико раскалывается голова... Чем она меня огрела?..
Подняв голову, Харви увидел над собой строгое лицо дежурного по корпусу.
 - Мистер Вернон? Здрасьте! А что Вы... здесь делаете?
 - То же самое, Харви, я хотел бы спросить у тебя, - дежурный сдвинул брови и жёстко посмотрел на Честера. - Ты пытался изнасиловать Кэссиди Дуглас!
Харви скользнул блуждающим взором к входной двери и только сейчас заметил мертвенно бледную Кэссиди, сидевшую на полу у порога.
 - Так это ты, идиотка, огрела меня какой-то фигнёй по голове?! - разъяренно заорал он и попытался броситься к и без того перепуганной девушке, но мистер Вернон вовремя схватил Харви за  руку:
 - Сидеть на месте и не двигаться! Я намерен доложить о твоём поступке руководству школы. Думаю, что после этого случая тебя теперь точно выгонят из “Leadface”, и никакие заслуги в баскетболе уже не помогут!
 - Да эта психованная Дуглас чуть не убила меня! - заорал Харви, разъярённо осклабившись на дежурного. - Я ведь... Господи, я ведь весь в битом стекле!..
 - Ты чуть не изнасиловал меня! - закричала Кэссиди. - Что я должна была делать? Ты - чудовище!
Она поднялась с пола и, не сдерживая рыданий, побежала вниз по лестнице. На первом этаже, совсем не разбирая дороги от застилавших глаза слёз, она налетела на вернувшихся с прогулки Винсента и Валерию.
 - Кэссиди, что с тобой? - встревоженная видом одноклассницы, Валерия легонько встряхнула Дуглас за плечи. - Ты вся в слезах, на тебе лица нет... Что произошло? С Яном что-то?
Кэссиди покачала головой, и судорожно вздохнула:
 - Нет. Честер... чуть не изнасиловал меня.
Глаза Винсента при её словах вспыхнули гневом:
 - Этот ублюдок перешёл все допустимые границы! Где он?!
И Лера, и Кэсси испуганно посмотрели на весьма решительно настроенного Винсента. Дуглас припомнила инцидент, когда Честер с приятелями избили Яна, и как Винсент с друзьями потом в драке мстили за Романова. А поскольку и Лера была наслышана об этом, то обе девушки, понятное дело, не хотели, чтобы всё повторилось, и вновь - из-за Кэссиди. Поэтому Дуглас сделала Эвансу предостерегающий жест:
 - Не надо ничего делать, Винсент. Я... сама защитила себя.
 - Каким образом? - недоверчиво вскинул бровь Эванс.
 - Я... огрела его по голове статуэткой, стоявшей на тумбочке Яна.
 - Ангелом?
 - Д-да. Я разбила его об голову Харви. И чуть с ума не сошла - думала, что убила Честера. Но, слава Богу, только оглушила... С ним сейчас дежурный мистер Вернон. Что теперь будет? - она вопросительно посмотрела на Винсента так, будто он знал ответы на все вопросы.
 - Ну теперь-то, я надеюсь, этого урода выпрут вон из школы, - высказался Эванс, не стесняясь в выражениях.
 - В последний год обучения? - недоверчиво спросила Кэссиди. - Сомневаюсь. Копы, быть может, даже меня под суд потянут за покушение на Честера...
 - Не говори глупостей, Кэсси, - улыбнулся Винсент. - Ты ведь защищалась. И потом, ведь с ним ничего не случилось. А если бы и случилось, то виноват в этом был бы только сам Честер, и по Закону тоже!
Его слова успокоили Дуглас, и она, пожалуй, впервые за полчаса облегчённо вздохнула.
Когда мистер Вернон увёл Харви в кабинет директора, высказав предположение, что Кэссиди тоже нужно будет туда зайти - позже, Валерия, поднявшись вместе с Дуглас и Винсентом в комнату Яна, где и произошёл инцидент, заварила для подруги крепкий чай.
 - Нужно убрать здесь, - потупив взор и краснея в присутствии Винсента, прошептала Кэсси. - Здесь пуговицы от моей блузки по всему полу, а постель - вся в осколках хрусталя. Так неудобно, что мне пришлось разбить ангела - это же был Янов талисман!
 - Да к чёрту этого ангела - главное, что с тобой всё в порядке, - убеждала подругу Лера.
 - И всё равно, думаю, Ян расстроится, когда узнает, что я разбила его статуэтку.
С горем пополам пересдавший экзамен по вождению Ян, пока шёл к своему корпусу, уже узнал об инциденте, произошедшем в его отсутствие между Кэсси и Честером: весть о том, что Харви чуть не изнасиловал девушку Романова, молниеносно разнеслась по “Leadface”. Как ошпаренный, прыгая через две ступеньки по лестнице, вбежал он в свою комнату и тут же бросился к своей бледной возлюбленной.
 - Кэссиди, любимая, это правда? - он сжимал в ладонях её ещё влажное от слёз лицо и с тревогой смотрел в глаза. - Правда, что Харви хотел изнасиловать тебя?
 - Да, - выдохнула она, уткнувшись носом в его плечо. - А кто тебе успел рассказать об этом?
 - Да вся школа в курсе! Клянусь, я убью этого недоноска Честера!
 - Молчи, Ян, - Дуглас прислонила палец к его губам. - Я сама его сегодня чуть не убила... твоей статуэткой в виде ангела. Прости меня пожалуйста, Ян, но это первое, что попало мне под руку. Если б я этого не сделала...
 - Ш-ш-ш!.. - он прижал к себе снова готовую снова расплакаться Кэссиди. - Ты правильно поступила: тебе же нужно было защищаться!
 - Да, но... тот ангел ведь был твоим талисманом!..
 - Мой ангел и мой талисман - это ты, - он посмотрел в её заплаканные глаза и стал гладить по голове. - Главное, чтобы с тобой всё было в порядке.
Не желая мешать двум влюблённым, находившаяся здесь Валерия сделала знак Винсенту, и они вдвоём бесшумно вышли из комнаты.
 - Я надеюсь, Честера накажут, - всхлипнула Кэссиди, прижимаясь к Яну.
 - Ещё бы! Вот теперь-то его уже обязаны исключить из школы. В противном случае я сам пойду к мистеру Уолтеру, и пусть только он попробует заартачиться - я призову в свидетели мировую общественность и...
 - Ян, успокойся! - отпрянула от него Кэсси. - Мне не хотелось бы, чтобы то, что случилось, получило огласку. Ты говоришь, что весь “Leadface” только и судачит об этом, а теперь подумай, что будет, если весть о произошедшем просочится за пределы школы? Я не хочу этого, не хочу, чтобы все тыкали на меня пальцем и говорили: “Её пытались изнасиловать”.
 - Кэссиди, но ведь если Честера будут судить (а его обязательно должны судить, ты ведь напишешь заявление), то тебе придётся явиться в суд...
 -Ах, Ян, я не хочу ничего писать и никуда обращаться! Пусть только Харви выгонят из школы, а на остальное мне наплевать... Я так испугалась... Я хочу поскорее обо всём забыть, и не хочу, чтобы мне об этом напоминали мои явки сначала к директору, потом - в суд, а там  - ещё Бог знает куда...
Она снова беззвучно заплакала, и Ян, опустившись с ней рядом на постель, принялся утешать свою девушку, покрывая поцелуями её лицо и шею, поглаживая по спине. Его грустный взгляд скользнул на прикроватную тумбочку, которая теперь пустовала. Кэссиди разбила его ангела-хранителя об голову Харви. Выходит, у него теперь нет ангела. Губы Яна дёрнулись в чуть нервной ухмылке: какая чепуха! Ведь разбился не настоящий ангел, а всего лишь обычная статуэтка, пусть и очень красивая. И это никоим образом не отразится на его жизни, вот только Серафин, наверное, расстроится, если узнает... А как она может узнать? Сам он ей рассказывать ничего не собирается. Да Ян и не знал, когда он снова увидится с Серафин. Быть может, вообще никогда. Эта мысль его не сильно расстроила, ведь не видеться вовсе будет лучшим исходом для них обоих - дочь Франсуазы забудет его, а в голову Яна больше не будут лезть глупые мысли о её сексуальной привлекательности, лишившие его покоя в Киеве. И хрустального ангела больше нет - он не будет напоминать ему о Серафин. Сегодня Кессиди, сама того не желая, разбила то, что ещё хоть как-то связывало Яна с той, что давно и безнадёжно его любила. Но... принесла ли ему облегчение эта разорванная связь? Тумбочка была пустой, осколков нигде не было (наверное, Кэсси с Лерой всё убрали), значит, всё хорошо? Нет... почему-то. Сжатая в обьятиях Кэссиди теплом своего тела не прогнала странный холодок, внезапно начавший расползаться в груди Романова. Странный, тревожный холодок. Многие называют такие ощущения предчувствием. Ян попытался посмеяться над собой - ведь он никогда не обладал даром предвидения! Он так неуютно чувствует себя потому, что разволновался за Кэссиди. Ну конечно, а какие же ещё могут быть причины?! И разбившийся ангел здесь совершенно не при чём. Это ведь всего лишь статуэтка. Не более.

Глава 22
Дилемма. Наш выбор - любовь
Кэссиди всё же не удалось отвертеться от явки в суд, но иначе нельзя было доказать факт попытки изнасилования. Девушке было очень тяжело делать публичные заявления, но с помощью моральной поддержки любимого Яна, Винсента с Валерией, а также многих других одноклассников, Дуглас вскоре облегчённо вздохнула: её мучителя Честера Харви исключили из школы и упекли за решётку. Четвёрка друзей даже отметила это событие в ресторане. Теперь Кэссиди Дуглас предстояло забыть Харви, как страшный сон, а Ян, Винсент и Валерия обещали помочь ей в этом.
Весна ворвалась в Нью-Йорк молодой шалуньей, распустила почки на деревьях и наполнила воздух запахом надежд на новые свершения и открытия, вечерней прохладой, пропитанной сигналами авто и блеском рекламных баннеров, вселила веру в себя, в свои силы и в реализацию амбиций. Близился к завершению учебный год в школе “Leadface” - последний год для Яна Романова и его друзей-одноклассников. Самое время было определяться с дальнейшим выбором жизненного пути. И вот это-то терзало Яна. Он понимал, что после окончания “Leadface” он, вроде как, должен вернуться домой, к семье - родители этого хотели, особенно мама: в телефонных разговорах она не скрывала своей радости от того, что её птенчик оканчивает школу и вернётся обратно в родное гнездо, из которого с такой лёгкостью выпорхнул почти два года назад. Мать весело расписывала перед Яном радужные перспективы поступления в Национальный университет имени Т.Г.Шевченко на факультет Международных отношений, сообщала, как его с нетерпением ждут его друзья Борька и Аня, которые хотят сделать его крёстным своего родившегося в январе сына. Ян слушал маму вполуха и думал о другом пути, о втором выборе: остаться в США. Эта перспектива была очень даже возможной: как известно, Ян Романов был прилежным учеником и в том, что он поступит в какой-нибудь нью-йоркский колледж, не сомневался, как не сомневался и в том, что по окончании колледжа сможет найти нормальную работу и осесть в Нью-Йорке. Такая перспектива его очень даже вдохновляла - Ян влюбился в город, в этот мегаполис, который словно тысячеглазый дракон смотрел на него по вечерам, когда он прогуливался перед сном по его освещённым улицам. Но Ян не боялся этого дракона. Он верил в то, что у него, у Романова,  хватит и ума, и везения укротить этого зверя, который однажды изрыгнёт из пасти вместо огня праздничный фейерверк в его честь. Откуда было столько уверенности? Неужели Ян настолько верил в собственную звезду, которая будет способствовать ему в удовлетворении амбиций? И да, и нет.  Да - потому что до сих пор всё в его жизни складывалось наилучшим образом, он обладал всем, о чём только мог мечтать любой его ровесник, и это при том, что Ян не прилагал к достижению своего благополучия никаких усилий; его жизнь порою своей схожестью на сказку дивила его самого. Нет - потому что он понимал, что все сказки рано или поздно заканчиваются, и остаться жить в США, это совсем не то, что провести здесь два года, зная, что всегда можно вернуться домой, в Украину. Как бы не восхищал его Нью-Йорк, Ян понимал, что он всё-таки чужой в этом городе. Многие одноклассники откровенно завидовали его успехам в учёбе и личной жизни, за глаза, очевидно, называя выскочкой из страны третьего мира, а что будет, если он устроится здесь на работу? Воспримут ли его как равного будущие коллеги? Хватит ли у него сил доказывать себе и им, что он - лучший? Ведь беззаботная школьная жизнь через пару месяцев закончится, и начнётся что-то новое, неведомое ему доселе, очевидно, тревожное и требующее внимания и стараний. Сможет ли он вынести из “Leadface” пальму своего первенства и явить её этому городу, который охотно принимает в своё лоно чужаков, но требует от них самоотдачи и подчинения в том случае, если они хотят остаться жить здесь, и жить хорошо. А сможет ли принять такие правила игры Ян? Наверное, ему придётся это сделать. Так как в основном Романов склонялся к варианту остаться в Нью-Йорке потому, что здесь у него была Кэссиди. Он любил её, и мысль о том, что он вернётся в Украину, а её оставит в США, повергала  Яна в ужас. Вариант, когда Кэсси поедет в Украину с ним, он отбросил заранее: это было невозможно. Во-первых, её просто не отпустит мать, а во-вторых она и сама не захочет ехать, потому что переезд будет подразумевать под собой их скорое бракосочетание. Кэсси любила Яна, и он знал, что предложи он ей руку и сердце, она ответит согласием без промедления, но сочетаться браком сейчас было бы глупо. Они ведь с Кэсси так молоды - им только по восемнадцать лет! Нужно ведь прежде получить высшее образование, устроиться на хорошую работу, найти приличное жильё. А на это уйдёт минимум пять лет. Да и зачем им сейчас создавать семью, ведь они и так всё свободное время проводят вместе! Но вот именно, что так происходит, пока они учатся в “Leadface”. А закончат школу - что потом? Куда деваться Яну, какую страну выбирать?
Эти мысли не давали Романову покоя, лишали его сна. Когда он поделился ими с лучшим другом Винсентом, тот внимательно посмотрел на него и сказал:
 - Попробуй определиться,  что для тебя важнее. Если ты ответишь себе на этот вопрос, то выбор будет сделать несложно.
 - Да, понимаешь, для меня всё важно, - вздохнул Ян. - И мама с папой и сестрой Жанной, и Боря с Аней, и их первенец, да и вообще Украина -  моя родина, я очень хочу в Киев. В столице мне будет проще, там я не буду один, наверняка поступлю в какой-нибудь вуз (хотя у меня на родине сделать это куда труднее, чем здесь, потому что система образования намного сложнее), отец, думаю, впоследствии поможет с работой. Но здесь, в Америке, если подумать, то у меня ничего нет кроме кое-каких амбиций, верных друзей, как вы с Валерией и... Кэссиди. Я очень люблю Кэссиди, и она - главная причина, по которой я всё больше склоняюсь к тому, чтобы остаться в США. В Киев-то я её не заберу - для моей девушки условия жизни там после Штатов покажутся жуткими. Хотя, я, конечно, преувеличиваю, но лететь со мной в Украину она не станет - слишком много для неё будет поставлено на карту.
 - А если подумать, то что именно? - вскинул бровь Винсент. - Мать-проститутка с бесконечными упрёками её в том, что дочь не с тем, с кем надо, встречается?! Она же не жалует тебя симпатией, Ян, ведь судя по твоим рассказам, ты разбил её мечты сделать из дочери первоклассную содержанку.
 - Да, ты, конечно, прав, Винсент - впрочем, как всегда. Только вот ехать Кэссиди со мной... Нет, это невозможно. Это, знаешь, уже если с перспективой пожениться. Я её обожаю, она меня тоже любит; я хочу, чтобы она стала моей женой, и Кэсси тоже этого хочет. Но нам ещё рано. Мы оба должны сначала встать на ноги. Ведь так?
Винсент согласно кивнул:
 - Так, тем более, если вы вдруг - ну не дай Бог, конечно! - разругаетесь, то ей по-любому придётся возвращаться в США: одна она в Украине жить не сможет. - И, выдержав небольшую паузу, спросил: - А что думают по этому поводу твои родители?
 - Да в том-то и дело, что ничего! - воскликнл Ян. - Они вообще считают, что проблема выбора передо мной не стоит.
 - Извини, но тут я уже что-то недопонимаю, - покачал головой Винсент. - Если родители отправляют ребёнка заканчивать школу за рубежом, то с явными расчётами на то, что он может там остаться. Я не прав?
 - Прав, но это не мой случай. Я сам выбрал США, чтобы поехать и поучиться в здешней школе. Мне была предложена Англия, Франция, Германия, Новая Зеландия... Но выбрал-то я США. Я сам захотел сюда ехать. И совершенно не думал оставаться здесь навсегда, даже мысли такой не допускал: так просто, новых ощущений, впечатлений хотелось.
 - Тогда тебе надо было туристическую путёвку брать, - откровенно сказал Винсент.
Ян грустно улыбнулся: 
 - Наверное. И раз я думал тогда только о впечатлениях, то вот я их за два неполных года набрался и можно смело возвращаться - тем более, скажу откровенно, отец не рассчитывает на то, что придётся платить ещё и за колледж. Моя учёба в “Leadface” и так высасывает почти все деньги бюджета моей семьи.
 - Ну, с этого надо было и начинать, - протянул Эванс. - Если твой папа не сможет платить за твоё обучение в колледже, по, прости за откровенность, рейс “Нью-Йорк - Киев” после получения тобой диплома “Leadface”  - решённый вопрос. Хотя опять же таки: ты - грамотный парень, и можешь попробовать поступить в колледж на конкурсной основе в борьбе за стипендию. Кстати, это вариант. Если будешь пай-мальчиком - учебное заведение будет оплачивать тебе общежитие, а на всё остальное ты себе уж как-нибудь заработаешь. А вообще, ты говорил о планах на будущее с Кэссиди? Какую перспективу видит она?
Ян покачал головой: со своей возлюбленной вести разговор на такую сложную тему он никак не решался. Но сделать это было надо. И подтолкнул его к такому решению телефонный разговор с отцом, когда Ян намекнул, что он очень даже не против окончить в Нью-Йорке ещё и колледж. Денис тут же прямо сказал ему, что у него нет средств, чтобы платить за учёбу и добавил, что у Галины, если она узнает о желании сына, начнётся истерика. “Папа, по большому счёту, мне плевать на колледж, - признался Ян. - Главное, что меня держит в Штатах - это моя девушка Кэсси. Я её очень люблю и не могу даже допустить мысли о расставании”. Романов-младший ожидал, что отец на повышенных тонах выскажет ему, чтобы он выбросил из головы идею остаться ради Кэссиди, но Денис только вздохнул и спокойно сказал:  “Сынок, в США тебе оставаться не нужно. Это лишнее, поверь мне. Я провёл в этой стране не один десяток лет и знаю, что говорю: здесь очень жестокие законы. Твоё место - в Киеве. А за девушку свою не беспокойся: если она тебя любит, то поедет за тобой. Не сразу, конечно. Пусть несколько месяцев проведёт одна, пусть поймёт, что вдали от тебя ей жизни нет - и вот тогда пусть приезжает. Я даже сам оплачу ей билет только за то, что ты её любишь, а она - тебя ” - “Папа, ты предлагаешь мне перевести наш настоящий роман с Кэссиди в виртуальный? Да как ты можешь просить меня об этом?! Ты же сам в своё время оставил дом и дела в Нью-Йорке ради того, чтобы быть с мамой. А мне предлагаешь бросить Кэссиди?” - “Ян, у тебя что, проблемы со слухом? Я не хочу, чтобы ты её бросал. Раз ты её действительно любишь, то она должна быть рядом. Но только если это такая любовь, которая занимает самое важное  место в твоей жизни, такая, что без неё тебе и белый свет не мил. Ты уверен, что у тебя всё так и есть?” - “Да, уверен” - “Не спеши с выводами. Я предлагаю вам с твоей девушкой проверить ваши чувства на прочность” - “Это не проверка, а издевательство! - вспылил Ян. - Если мы будем далеко друг от друга, то... всё будет не так! Ей нельзя оставаться одной, у неё мать - шлюха, она... Да что я тебе рассказываю, ты же был с ней лично знаком!” - “Ну, не так уж, чтобы лично... И если ситуация настолько плохо для твоей Кэсси складывается, а она действительно тебя любит, то я же сказал, что оплачу ей билет на самолёт до Киева. Пусть прилетит - через несколько месяцев. Как она сама вообще настроена?” - “Не знаю, - пробурчал себе под нос Ян. - Я не говорил ещё с ней об этом” - “Ну ты даешь, - присвистнул в телефонную трубку Денис. - С этого надо было и начинать. Ты хоть понимаешь, что пытаешься решить вашу с ней судьбу без её ведома? А вдруг она не захочет с тобой ехать?”.  Возмущению Яна не было границ, и с нотками оскорблённого достоинства в голосе, он наскоро закончил разговор с отцом и побежал к своей возлюбленной.
  Выслушав его душеизлияния, Кэссиди, печально улыбнулась и сказала:
 - Не горячись, Ян, всё у нас с тобой будет хорошо. Я польщена тем, что ради меня ты готов остаться в Америке. И всё же... В Украине у тебя - родня. Там ты нужнее. А я... Погоди не перебивай меня, дай сказать, - сделала она предостерегающий жест Яну, готовому спорить уже и с ней.- Я тебя люблю. По-настоящему. И хочу быть с тобой. Твой отец - потрясающий человек, раз готов к тому, чтобы я приехала в Киев вслед за тобой. И я это, возможно, сделаю. Но не через несколько месяцев, а через несколько лет. Ян, я должна поступить в университет и получить образование. И ты тоже. Конечно, было бы здорово, если бы ты остался и поступил бы в университет или в колледж вместе со мной. Но так не бывает. Тебя ждут дома, в Украине. Там твоя родина.
 - Бог мой, Кэсси! Ты ли это? - голос Яна сорвался на крик, а во взоре широко раскрытых голубых глаз промелькнула паника. - От тебя ли я слышу такие слова?! Ты хоть понимаешь, что расставание - это крест на наших отношениях?! Или ты уже не дорожишь ими?
 - Успокойся, дурачок! - Кэсси обняла его за плечи и заставила сесть в кресло. - Я люблю тебя больше жизни и хочу, чтобы ты был со мной. Всегда-всегда. Но жизнь... Она ведь состоит не только из любви, в ней есть ещё и работа. И мы должны выучиться, чтобы найти работу, достойную нас. Мы должны заработать денег, чтобы через несколько лет создать семью. Друг с другом, понимаешь? И возможно, вскоре нам придётся расстаться. Каждый из нас будет учиться. Ты будешь со своей семьёй, Ян: твои мама и папа, сестра - они нужны тебе сейчас, ты ведь по ним скучаешь, я знаю.
 - Такое чувство, что ты хочешь от меня избавиться, - безжизненным тоном произнёс Ян.
 - Почему ты так решил? - грустно, и немного обиженно спросила Кэссиди. - Только потому, что я, в отличие от тебя, вижу, что в твоей жизни есть ещё кое-что, кроме меня, а ты сам этого замечать не хочешь? Ян, - она прижалась губами к его щеке и принялась покрывать горячими поцелуями лицо. - Я очень люблю тебя, Ян. И одной мне здесь, в Нью-Йорке, будет трудно. Но мы должны некоторое время провести врозь. Мы будем навещать друг друга так часто, как только сможем, будем звонить друг дружке, писать, - словом поддерживать наш роман.
 - Да наши чувства испарятся, если мы с тобой будем находиться на разных континентах, как ты не понимаешь этого?! - воскликнул Ян, вырвавшись из её объятий. - Если люди расстаются - это всё. Время и расстояние убивают любовь.
 - Вот как? - внезапно холодно спросила его Кэсси - такого тона он никогда прежде не слышал из её уст. – Значит, ты настолько сильно сомневаешься в своей любви, что готов держать меня при себе только затем, чтобы не было соблазна измены? А останься ты один - тут же побежишь за первой попавшейся юбкой? Ты это хотел сказать?
 - Нет! Похоже, что как раз ты хочешь во что бы то ни стало отправить меня в Киев, словно не желаешь, чтобы я был рядом. Признайся: твоя мамаша уже подыскала тебе более выгодного, чем я, дружка, и ты ищешь любой возможности, чтобы прекратить со мной общаться?
 - Ян! Перестань, ты же глупости говоришь! Какой дружок? Ты ведь знаешь, что кроме тебя у меня...
 - А откуда мне это знать? - он вплотную приблизил к Кэсси своё разозлённое лицо. - Я в последнее время что-то не слышу от тебя жалоб на свою мать, по поводу того, что она таскает тебя на сомнительного рода вечеринки и знакомит с толстосумами - может, вы с ней пошли на компромисс, а? Может, ты параллельно “мутишь” с каким-нибудь денежным мешком и находишь его более выгодным для себя, чем я? Нет, это не правда? А почему тогда ты не хочешь, чтобы я остался в США ради тебя? Говорят, девчонки более эмоциональны, говорят, они сильнее любят, чем парни, больше привязываются... По тебе что-то это незаметно. Ты, я так понял, ни одной слезинки не уронишь, когда я взойду на трап самолёта. 
Кэссиди судорожно вздохнула и закрыла лицо руками.
 - Ты несёшь чёрт знает что, - упавшим голосом проговорила она. - И я не собираюсь оправдываться и что-то тебе доказывать с пеной у рта. Выйди из моей комнаты, Ян, пойди прогуляйся, проветрись, успокойся, и только потом можешь снова прийти.
 - А вот условий мне ставить не надо, детка, - он с вызовом посмотрел на неё.- Если ты не хочешь меня видеть, то я не стану мозолить тебе глаза. Счастливо оставаться.
Ян развернулся и быстрым шагом вышел из комнаты, едва не сбив с ног шагнувшую на порог Валерию. Очевидно, она пришла в гости к Кэссиди, и, улыбнувшись, поздоровалась с Яном. Он буркнул себе под нос ответное: “Привет”, но не стал задерживаться на пороге и был таков.
 - Что это с ним? - в недоумении спросила у подруги Лера, но, увидев, что Кэссиди вот-вот расплачется, тут же бросилась к ней: - Кэсси, что случилось? Вы что, поссорились с Яном?
 - Представь себе, да! - девушка не смогла-таки сдержать рыданий и расплакалась на плече у Валерии. - Мы поссорились в первый раз в жизни!
 - Из-за чего? Держу пари, какая-нибудь глупость!
 - Да не совсем...
 - А что произошло?
 - Яну после окончания “Leadface” надо делать выбор: возвращаться в Киев, или оставаться в США.
 - Ну и?
 - Он терзается: там у него семья и родина, а здесь - я. Он хочет остаться со мной в Америке, и это на первый взгляд здорово, ведь мы с ним любим друг друга... А родители ждут его дома. И я считаю, что он должен возвращаться в Украину и поступать там в университет. А я буду продолжать учиться здесь. Я ему доказываю, что мы от этого не перестанем общаться, будем перезваниваться, даже навещать друг друга. А потом я к нему приеду. Насовсем приеду - его отец согласен. Но Ян... Он считает, что я убиваю нашу любовь, прося его вернуться на родину. Он обвиняет меня в том, что я завела себе дружка на стороне и потому хочу от него, Романова, отделаться. Лерочка, но это же не так! Я люблю Яна и больше всего на свете хочу быть с ним, и меня бы полностью устроил вариант, чтобы он остался в Нью-Йорке, да ведь кроме меня у него же есть родня! Об этом я ему и сказала, а он вбил себе в голову, что я его разлюбила! На самом же деле я просто не хочу, чтобы когда-нибудь, через много лет, он упрекнул меня в том, что ради меня поставил всё на карту, а я не оправдала его надежд.
 - Ну что ты говоришь такое! - отмахнулась от неё Валерия. - Да Ян никогда не сказал бы тебе ничего подобного, коль уж сам сделал выбор. А тебе я бы не советовала отговаривать его оставаться в Нью-Йорке. Если он хочет быть с тобой - это же классно!
 - Теперь я уже не знаю, чего он хочет, - Кэссиди провела рукой по веку и слегка размазала тушь. - Я хотела подойти к вопросу его выбора по-взрослому, показать, что всё нормально, что он может лететь на родину, учиться там, что я всё-равно буду его ждать, и потом приеду... А в его глазах всё это выглядело так, будто я хочу как можно скорее от него отделаться.
 - Кэсси, ну, пойми его чувства: он испугался за вашу с ним любовь!
 - Знаешь, Лера, я почему-то за неё не боюсь. А раз он боится, то повод сомневаться в подлинности чувств Яна есть у меня, а не у него.
Кэссиди встала с кресла и подошла к приоткрытому окну. Валерия тяжело вздохнула. Ну, действительно, что она могла посоветовать подруге? Вроде и Ян прав, но речи Кэссиди будто тоже не лишены смысла... У неё-то самой такой проблемы, слава Богу, нет: и она, и Винсент, останутся в Нью-Йорке. Лера - потому что, её родители эмигрировали сюда из Санкт-Петербурга, а родители Винсента, не смотря на то, что образование в США считается не очень хорошим, тем не менее, дали добро сыну на поступление его в один из американских колледжей с дальнейшей перспективой навсегда остаться в США. Но вот как же помочь Яну с Кэссиди? Нужно спросить совета у Винсента - он обычно всегда знает, что надо делать.   
А Эванс, тем временем, и сам пытался успокоить не в меру эмоционального Яна, убеждённого в том, что Кэсси его не любит. Ян на увещевания и уговоры не поддавался, и, в конце концов, Винсент посоветовал ему выпить успокоительного и лечь спать - авось к завтрашнему утру в голове прояснится, Ян увидит в школе свою Кэсси и поймёт, что он был не прав, что она была не права, и что оба они погорячились.
Но следующий день ситуации не изменил. Ян не мог отделаться от мысли, что его девушка с лёгкой подачи отправляет его за океан на несколько лет так, словно он уезжает всего лишь на уик-энд к бабушке и дедушке в Трентон.  А Кэсси в свою очередь болезненно переживала повышенный тон, на котором общался с ней Ян, и начала думать, не глупым ли было её желание уехать через некоторое время из США к такому неуравновешенному человеку, пусть она его и очень любит? Вобщем, каждый из недавней парочки возлюбленных обдумывал ситуацию самостоятельно, ничего не решая, и сведя общение друг с дружкой только словами “привет” и “пока”. А потом вдруг обоих завертел сумасшедший вихрь подготовки к выпускным экзаменам - в надежде хоть немного отвлечься от сердечных мук, оба они, - и Ян, и Кэсси, - погрузились в него с головой. Нужно было хорошо подготовиться, чтобы достойно окончить “Leadface”. А над Яном, к тому же, висели ещё курсы по вождению, посещая которые, он всерьёз засомневался, создан ли для того, чтобы садиться за руль. Но ведь научиться водить автомобиль было надо - как же без этого? В Нью-Йорке вся молодёжь ездит на своих авто. А чем он хуже? Ян словно забыл, что, своей машины у него пока нет, и если он успешно сдаст выпускные экзамены и получит аттестат “Leadface”, то в Нью-Йорке пробудет всего лишь около месяца. И это здорово. Ему вдруг отчаянно захотелось домой. К мамочке, к папе, к сестричке Жанне... Подальше от ходячего соблазна Кэссиди, которая как назло была особенно хороша в дни подготовки к экзаменам. Где тени под глазами от недоспанных ночей, проведённых за учебниками, где осунувшие черты лица? Ничего не было! Яну отчаянно хотелось быть с ней. Но воспоминания о том, как она убеждала его в необходимости вернуться в Киев, остужали его порывы подстеречь её где-то в тёмном коридоре и припасть к губам в жарком поцелуе.
А между тем экзамены, которых со страхом ожидали ученики “Leadface”, пролетели незаметно - практически на одном дыхании, и не смотря на душевные терзания, Ян сдал их очень хорошо. Последняя страница книги под названием “Частная старшая школа “Leadface” в Нью-Йорке” была перевёрнута. За эти два года, проведённые в станах школы-пансиона, он многое узнал. Узнал, что такое безответная любовь (и слава Богу, что он недолго страдал из-за неё!), что значат насмешки одноклассников, и что - настоящая дружба, зарекомендовал себя самым прилежным учащимся, выиграв конкурс “Лучший ученик года”, раскрыл в себе драматический талант, когда играл в школьном спектакле “Собор Парижской Богоматери”... И, наверное, самое главное, Ян Романов узнал, что же такое счастье в личной жизни - у него была самая красивая, самая добрая, нежная, отзывчивая, самая любимая и любящая девушка на всей планете. С ней он познал настоящую любовь - и возвышенную, и плотскую; её прекрасные голубые глаза он привык видеть каждый день - они сияли искренностью и теплотой чувств к нему; её руки  всегда стремились приласкать его, и он не мог долго находиться вдали от своей возлюбленной. Это стало понятно ему только сейчас, когда они в последний месяц своего пребывания в “Leadface” поссорились из-за планов на будущее относительно друг друга. И вот теперь, когда сдан последний экзамен, когда дело осталось только за выпускным вечером, - неужели книга двух лет его жизни, проведённых в стенах “Leadface”, закончится такой-вот оборванной строкой любовной истории - истории Яна Романова и Кэссиди Дуглас? Через несколько дней он сядет в самолёт, который унесёт его в Киев, а она останется здесь, в Нью-Йорке. И неужели же Ян вот так запросто перечеркнёт всё, что было между ними? Нельзя! И хоть Кэсси ужасно расстроила его тем, что хотела отправить в Украину, Ян Романов, вернувшийся после  последнего экзамена к себе в комнату, понял, что несправедливо обошёлся со своей девушкой, обвиняя её в отсутствии чувств. Нет, Ян вовсе не перестал думать, что Кэсси не настолько сильно привязана к нему, как он к ней - скорее всего, она действительно не будет так расстроена его отъездом, как он - иначе б не относилась так спокойно к возвращению Яна домой. Но он-то её любит. Любит и хочет её (о, как сильно за последние дни!), хочет быть с ней. Его задача - поговорить с Кэссиди спокойно, без истерик (а вот здесь он был действительно не прав в тот день!), поговорить так, чтобы возлюбленная поняла, что она нужна ему как воздух, и чтобы она пообещала приехать к нему в Киев - сначала в гости, а, потом, может, и  навсегда. Если, конечно, любит его. Должна любить. Иначе ведь быть не может. И пусть тогда не возмущается её мать, пусть становится в дверях и кричит не своим голосом, что никуда не отпустит дочку - Ян не будет спрашивать разрешения: сам приедет в Нью-Йорк и заберёт свою любимую в Киев. Только бы она ждала его. А уж он будет ждать, это точно. И ни с кем встречаться не будет. И пусть дурочка Серафин хоть насовсем пропишется в его киевской квартире - Романов-младший и не посмотрит в её сторону.   
Итак, все главы книги о его пребывании в школе “Leadface” прочитаны, остался, пожалуй, лишь эпилог - выпускной вечер. И Ян должен превратить его в хеппи-энд. Собственными усилиями.

Глава 23.
Королева должна умереть
Кэссиди в кружевном белье и белых чулках стояла возле зеркала. Она была одна в своей комнате в “Leadface” - соседки по комнате, которым на сборы понадобилось меньше времени, чем ей, уже упорхнули на торжественную часть выпускного вечера со своими кавалерами. А у Кэсси кавалера не оказалось. После её ссоры с Яном, очевидно, многие из парней хотели бы сопровождать её на выпускной, но не решались предложить свою компанию. А Дуглас ни в ком из них и не нуждалась. Она слишком любила своего Романова, чтобы представить кого-то другого рядом с собой в этот вечер - последний вечер последнего учебного года в “Leadface”. Уж лучше она пойдёт одна.
Кэссиди уже сделала себе причёску и вечерний макияж, а на постели её лежало ярко-голубое бархатное платье с белоснежными кружевами. Через пять минут она оденется и выйдет из комнаты, чтобы веселиться на празднике, посвящённом окончанию школы. Правда, Кэссиди очень сомневалась в том, что ей будет весело. На душе у девушки скребли кошки, и больше всего ей сейчас хотелось завалиться на постель, накрыть голову подушкой и ни о чём не думать. Но она была королевой школы, а значит, обязанной присутствовать на выпускном балу. “Что ж, так и быть, - размышляла Кэссиди, в последний раз окидывая взором свое отражение в зеркале. - Я покрасуюсь на торжественной части, а на балу тихонечко слиняю - всем будет не до меня, никто и не заметит, что меня не будет.”
Она потянулась рукой к платью, но стук в дверь заставил её вздрогнуть. Кто это может быть? Неужели, какая-то из соседок по комнате что-то забыла и вернулась?
Кэссиди хотела было спросить: “Кто там?”, но стоявший за дверью, очевидно, был нетерпелив, а дверь оказалась незапертой, и ничто не помешало ему зайти в комнату. Кэссиди не успела даже прикрыться платьем, как на пороге её комнаты возник Ян.
 - Привет, родная! - с восторгом и одновременной нежностью в голосе воскликнул он, когда увидел полуобнажённую Кэссиди, которая смотрела на него, испуганно хлопая накрашенными ресницами.
Девушка и в самом деле страшно растерялась, сконфузилась и поспешила напуститься на Яна:
 - Почему ты не дождался приглашения войти? Ты видишь: я не совсем одета. Прошу тебя: выйди. Я одену платье, потом зайдёшь.
Ян покачал головой и, защёлкнув замок на дверях, подошёл к Кэссиди.
- Я никуда не уйду, а то ещё, чего доброго, ты закроешься и вообще не выйдешь из комнаты.
 - Зачем ты пришёл? - Кессиди вспыхнула до корней волос и опустила голову. - Что тебе нужно?
 - Твое прощение.
С этими словами он опустился перед девушкой на колени и, взяв руки Кэсси в свои, посмотрел в её растерянные глаза. Сцена была - хоть картину пиши: девушка в нижнем белье и чулках с кружевом, и опустившийся перед ней на колени парень в чёрном фраке с бабочкой. Но, к счастью, свидетелей у этой картины не было, что и дало Яну возможность объясниться.
 - Кэсси, родная моя, любимая,- он говорил тихим голосом, поглаживая её отчего-то холодные пальцы, и дыхание его стало прерывистым от волнения. - Я хочу попросить у тебя прощения, за то, что наговорил тебе больше месяца назад. Я идиот. Я несдержанный, тупой эгоист, я причинил тебе боль своими нелепыми фразами. Всё от того, моё сокровище, что я очень люблю тебя и боюсь потерять. И когда ты стала настаивать на том, чтобы я вернулся в Украину, я потерял голову... Солнце моё, я прошу простить меня за это. Я дурак, я знаю, но дурак, который очень тебя любит. И потому я сделаю всё, чтобы ты не попросила, устрою всё так, как ты хочешь. Хочешь, чтобы я остался - я не поеду в Киев, хочешь, чтобы уехал - уеду. Только не сердись на меня, и будь сейчас со мной - столько, сколько можно, сколько у нас ещё осталось времени. Я прошу тебя...
Он склонил голову и стал нежно и трепетно целовать её пальцы, шепча вперемежку слова извинения и комплименты своей возлюбленной. Кэсси растроганно всхлипнула и медленно опустилась на пол рядом с ним.
 - Ян, - прошептала она, готовая вот-вот расплакаться. - Ты дурачок, Ян. Ты расстроил меня очень сильно, я всё это время страшно переживала... Но я не могу на тебя сердиться, потому что очень тебя люблю. Делай так, как считаешь нужным. Раз хочешь остаться со мной в США -  оставайся, я буду только рада. Будь всегда со мной рядом, но... постарайся иногда держать себя в руках. Твои эмоции, Ян... Они всё-таки причиняют мне боль.
 - Прости меня, дорогая, - Романов коснулся ладонью щеки девушки, а потом нежно прижал взволнованную возлюбленную к себе. - Прости меня, я знаю, что излишняя вспыльчивость и неумение держать себя в руках - мой недостаток. Может, такие качества простительны для женщины, но для мужчины - никогда. Я понимаю это. И буду над собой работать. Ради тебя, ради того, чтобы общение со мной приносило тебе только удовольствие, а не слёзы. Я ещё раз прошу: прости меня, Кэссиди. Я постараюсь в дальнейшем себя контролировать.
Девушка ласково пригладила его каштановые, чуть вьющиеся волосы и тихо сказала:
 - Я не сержусь на тебя, Ян. Главное, что ты пришёл сейчас ко мне и хочешь быть рядом со мной, ведь так?
 - Конечно, золотце. Я мечтал быть с тобой с того дня, как увидел тебя впервые. Хотя, может, и сам поначалу не признавался себе в этом.
Кэсси, переполненная чувствами, прильнула к нему в страстном поцелуе.
 - Как же я люблю тебя, Ян, - шептала она, обнимая его и позволяя его губам стирать косметику со своего лица.
 - Я хочу тебя, - тихо сказал Ян, крепко сжимая Кэссиди за талию и с чувством безграничной преданности смотря ей в глаза. - Слышишь, я хочу тебя прямо сейчас...
 - Ян, - она растерянно улыбнулась, не в силах унять сильно колотящееся в груди сердце. - Я тоже тебя хочу, Ян... Но у нас же сегодня выпускной вечер. Нас ждут в актовом залле, Ян, - мы ведь с тобой король и королева школы “Leadface”! Или ты забыл?
 - Нет, я помню, - судорожно вздохнув, сказал он. - Помню, но... Мне сейчас больше всего хочется быть с тобой.
 - Мне тоже, милый, но у нас есть долг перед школой - мы должны присутствовать на торжестве. После, если хочешь... У нас ведь ещё будет время, мой ангел.
“Ангел”... Как только она произнесла это слово, Романов почему-то вздрогнул. Странно, ведь он привык к тому, что его называли Ангелом, и сравнение с этим небесным существом уже давно не вызывало у него никаких эмоций. А сейчас, когда Кэссиди назвала его Ангелом, его взору отчего-то представилась хрустальная статуэтка, некогда подаренная ему Серафин, и которую Кэссиди разбила о голову Честера. И вот это воспоминание о разбитом ангеле-хранителе словно одним из осколков больно вонзилось Яну в сердце. Почему? “Глупость какая-то, - сказал он себе, не сводя взгляда с поднявшейся с пола и тянущейся к своему платью Кэссиди. - Нервы у меня расшалились не на шутку. Надо что-то делать со своими эмоциями, не то я доведу себя до сумасшедшего дома!”
Он встал с колен, подошёл к своей девушке и стал помогать ей зашнуровывать корсет на платье. И в этот миг, хоть Кэссиди стояла совсем близко от него, Яну вдруг показалось, что между ним и Дуглас возникает какая-то прозрачная, совершенно невидимая, но абсолютно реальная стена, как будто делящая их общий мир пополам. И повеселевший голос Кэссиди, что-то щебетавший ему, с каждой секундой становился всё тише, глуше, а потом исчез совсем - невидимая стена будто отдалила её от Яна, так, что он перестал слышать её. Испуганный Романов вдруг резко развернул Кэссиди лицом к себе и крепко прижал к груди - так крепко, что девушка от неожиданности даже вскрикнула. Наваждение исчезло, оставив на ресницах Яна вдруг неизвестно откуда взявшиеся слёзы.
 - Что с тобой, Ян? - испуганно посмотрела на него Дуглас. - Ты плачешь? Что случилось?
 - Ничего, моя родная, - он перевёл дух, но не спешил отпускать от себя девушку. - Просто показалось отчего-то, что я тебя теряю... что ты куда-то уходишь. И мне стало страшно. Дурак я, да?
 - Не дурак, а дурачок, - улыбнулась Кэссиди, чмокнув его в нос. - Ты не потеряешь меня, Ян, я здесь, с тобой, и так будет всегда.
 - Обещаешь? - Романов с мольбой заглянул ей в глаза.
 - Ну, конечно. А разве может быть иначе?
Слова Кэссиди и тепло её голоса как-то сразу успокоили и утешили Яна, хотя он и не мог объяснить самому себе, что же на него только что нашло. Он дошнуровал своей возлюбленной корсет, и она, чуть припудрившись, подкрасив губы и бросив ещё один взгляд в зеркало, взяла Яна под руку и повела вон из комнаты. Их ждал украшенный воздушными шарами и пёстрыми лентами актовый зал старшей школы “Leadface”.
Король и королева школы едва не опоздали на торжественную часть, из-за чего директор “Leadface” мистер Уолтер слегка пожурил их, сетуя на то, что без них начинать торжество как-то несподручно, но Кэссиди с Яном невинно захлопали ресницами, и мистер Уолтер, вздохнув, взошёл на трибуну и стал, что называется, “толкать речь”. Говорил он долго (краткость была сестрой явно не его талантов), выражая благодарность вчерашним ученикам за настойчивость в постижении наук и усидчивость, за стремление к знаниям (ну, здесь он явно льстил всем, кроме, пожалуй, Яна, Винсента и Валерии с Кэссиди), а преподавателей благодарил за терпение по отношению к сложному процессу обучения молодого поколения (а вот здесь говорил стопроцентную правду). К концу его речи многие из наряженных по случаю выпускников стали зевать, а некоторые, облокотясь на более стойких товарищей, откровенно засыпали. Расшевелились только, когда пришёл черед вручения дипломов об окончании школы. У Яна такой диплом, естественно, был с отличием, и приехавшие из Трентона бабушка с дедушкой, от души поздравляли внука.
Наконец, когда торжественная часть закончилась, и директор вместе с преподавателями деликатно удалились, в зале, из которого были предварительно вынесены все стулья (оставили только по ряду под стенами), выключили свет, и специально приглашённый ди-джей включил светомузыку и поставил диск с зажигательными хитами. Ян с Кэссиди не без труда отыскали в яркой толпе своих друзей - Винсента с Валерией, хотя и видели их подымающимися к директору на сцену за дипломами. На Винсенте был чёрный, переливающийся фрак, который выгодно подчёркивал его стройное телосложение, а свои льняные волосы он собрал в хвост. Валерия же была просто-таки красавицей - с высокой причёской, в воздушном белом платье с кринолином она походила больше на невесту, чем на выпускницу. Тем более, что в её темных, слегка поблёскивающих в полумраке зала волосах, красовался бело-розовый цветок - такой же, как на лифе и на юбках платья. Кэсси пришла от этого цветка в восторг, а Валерия, озорно улыбнувшись, наклонилась к подруге и прошептала: “Чтобы приколоть этот цветок к причёске, я отрезала его от платья - там ещё много таких осталось: никто ведь не будет пересчитывать их, верно? Никто же, кроме меня, не знает, сколько цветков было изначально...” Кэссиди в который раз подивилась подруге-выдумщице, впрочем, удивляться особо не стоило: подобные маленькие авантюры были как раз в её стиле.
Ди-джея руководство “Leadface” пригласило профессионального - в стенах школьного зала звучала самая модная музыка, занимавшая верхние строчки в мировых хит-парадах, под которую, впрочем, парням в крстюмах с галстуками и бабочками, а девушкам в длинных и пышных платьях было не очень удобно танцевать. Но это только  первое время: дальше уже молодёжь пообвыклась и в нарядных костюмах и платьях стала чувствовать себя, как в повседневной одежде. Отовсюду неслись шутки, смех, временами настолько громкий, что даже заглушал и без того нетихую музыку. Балаган, творившийся в зале, немного стих лишь тогда, когда зазвучал первый медленный танец. Кучкующаяся молодёжь разделилась на парочки, но, не смотря на это, многие девчачьи головы были повёрнуты в сторону Винсента Эванса. А он неспешно покачивался на волнах танца с Валерией Орловой.
 - Ты не грустишь оттого, что оканчиваешь школу? - прижимаясь к нему, спросила Лера.
 - Немного грущу, - закивал головой Винсент. - Время, проведённое в стенах “Leadface”, запомнится мне, как одно из самых счастливых времён. Особенно последний, выпускной год.
 - Да? И чем же это он тебе так запомнится? - озорно улыбнулась Валерия, потому что знала, каким будет ответ.
 - В этом году судьба сделала превосходный подарок - преподнесла мне тебя. Тот день, когда ты упала мне на руки с преподавательского стола в классной комнате, положил начало отсчёта счастливых дней в моей жизни.
Лера звонко засмеялась, а потом почему-то сконфуженно опустила ресницы и закусила губу:
 - Я должна тебе в чём-то признаться, Винсент...
 - В любви? - со счастливой улыбкой предположил он, потянув на себя девушку.
 - В любви я тебе уже признавалась, и не раз, - покачала головой девушка. - Могу повторить ещё: я тебя люблю... Но сейчас я хотела сказать другое. В тот день, когда я танцевала с плеером в ушах и с закрытыми глазами на преподавательском столе... Я, - Лера кусала губы, всё же не в силах сдержать взволнованный смех. - В общем... В тот день я не случайно грохнулась на тебя, Винсент. Как только я увидела, что ты зашёл в класс, то сразу и решила разыграть падение. Я ведь не настолько сумасшедшая, чтобы танцевать на столе с закрытыми глазами и не подглядывать! Я дождалась, когда ты будешь проходить мимо стола и свалилась прямо на тебя!
Карие глаза Винсента блеснули в темноте молнией удивления и восхищёния:
 - Бог мой, Лера! Ну ты даёшь!
 - Я надеюсь, то, что я таким способом решила познакомиться с тобой, никак не отразится на твоём отношении ко мне? - в тёмных глазах Валерии блеснуло что-то очень похожее на испуг, и Винсент поспешил нежным поцелуем заверить девушку в своих чувствах к ней.
 - Лера, я попал в твои сети с того самого дня, как увидел тебя впервые, и мне совершенно не хочется из них выпутываться. Но то, что ты упала на меня сознательно... А я если бы не рассчитала, или я бы не успел тебя подхватить?
 - Подумаешь - свернула бы шею, или сломала бы ногу! - с невозмутимым видом пожала плечами Валерия. - И тогда бы оказалось, что быть с тобой  мне не судьба.
 - Ну, я бы не стал так говорить, - покачал головой Винсент. - Если б ты сломала ногу, то я каждый день приходил бы к тебе в больницу, приносил бы учебники и объяснял бы тебе темы уроков, чтобы ты не отставала от программы. А если б ты сломала шею, то я, после того, как тебе одели бы такую пластиковую  штуковину (к сожалению, я не знаю, как она называется) сразу полез бы к тебе целоваться, так как знал бы наверняка, что увернуться от меня ты просто не смогла бы -  ведь не смогла бы повернуть головы!
 - Ты сумасшедший! - с восторгом воскликнула Валерия, игриво шлёпнув Винсента по плечу.
 - Я знаю, - улыбнулся в ответ Эванс. - Такой же, как и моя девушка. И, по-моему, это здорово. 
Ян же с Кэссиди во время медленного танца больше целовались, чем двигались в такт музыке.
 - Давай убежим, - шептал Романов на ухо свое возлюбленной, крепко сжимая её в объятиях. – Не хочу здесь тусоваться -  хочу быть с тобой!
 -Знаю, - отвечала Кэссиди, в полумраке зала вглядываясь в блестящие глаза Яна. – Я тоже хочу быть с тобой, но давай ещё немного побудем в зале: неприлично так быстро сбегать отсюда!..
 - Да до нас уже никому дела нет…
 -Знаю. Но, всё равно давай останемся здесь ещё на часок. Не больше, я серьёзно! А потом пойдём предаваться страсти - обещаю!
Когда песня перестала доноситься из динамиков, к Яну и Кессиди, тут же подбежала стайка одноклассников с видеокамерой и с просьбой «покривляться в объектив», произнося приветственную речь. Ян никогда не лез за словом в карман и не знал недостатка в словарном запасе, поэтому охотно согласился. Кэссиди показалось, что в зале душновато, и она отошла от Яна к банкетному столу, чтобы выпить воды. Глоток апельсинового сока, однако не принёс ей облегчения. «Очевидно, Ян слишком добросовестно затянул меня в корсет, - подумалось девушке. – Даже дышать трудновато. Выйду-ка я на улицу.»
Лавируя среди веселящихся одноклассников, Кэссиди, подобрав пышные юбки, направилась к выходу из помещения.
На сад, окружавший место проведения выпускного  бала, уже спустилась ночь. По времени, конечно, было ещё рановато (где-то около одиннадцати часов вечера), но небо уже окрасилось цветом индиго и опустило на густые деревья чёрные тени. Где-то в кустах стрекотал кузнечик, но его почти заглушали звуки музыки, доносящейся из приоткрытой двери вестибюля перед актовым залом. Это был последний совместный праздник в школе «Leadface», который Кэссиди проводила вместе со своими однокласниками и друзьями, завтра они все разъедутся по домам, и неизвестно, встретятся ли когда-нибудь ещё. С кем-то из них Кэсси ещё, несомненно, увидится, но кого-то она видит сегодня в последний раз. Господи, хорошо хоть это не Ян! Романов очень хочет остаться с ней, и в этом нет ничего плохого. И может, права была Валерия, когда говорила, что если Романов останется в США, то для Кэссиди это будет лучше всех вариантов. Ведь в разлуке им обоим действительно будет тяжело. Остаться с ней – это было изначальное желание Яна, и Кэссиди никто не сможет обвинить в том, что она на него как-то повлияла.
Девушка глубоко вздохнула - насколько позволял корсет. Ян таки действительно добросовестно её зашнуровал! Хотя на свежем воздухе дышать ей было всё же полегче, чем в зале. Но ведь надо возвращаться в помещение, помелькать перед глазами у публики, а потом сбежать – вместе с Яном! Кэссиди закусила губу, в счастливом предвкушении того, как она отдастся сегодня Яну. Господи, она так давно не была с ним! Уму не постижимо!
 - Отлично выглядишь, Кэсси! – услышала девушка за спиной голос Оливера.- Тебе очень идёт это платье. Его цвет – точь-в-точь такой, как твои глаза.
 - Спасибо, - Дуглас смущённо улыбнулась. – Тебя, случайно, ни Ян послал меня разыскивать?
 - Нет,  - покачал головой Оливер. - Я просто захотел подышать свежим воздухом. Романов фотографируется на память с Винсентом и ещё несколькими ребятами. Но он уже несколько раз спрашивал, куда ты запропастилась.
 - Да всё уже, иду-иду, - глаза Кэссиди радостно сияли от осознания того, что она нужна Романову.
Дуглас уже развернулась, чтобы направиться к выходу, как вдруг услышала шорох в кустах аллейки, и инстинктивно обернулась. Как только она сделала это, её прошиб озноб: прямо перед ней, широко улыбаясь, стоял Честер Харви. Волосы его были взъерошены, куртка измята, глаза с издевкой смотрели на девушку, а изо рта его разило спиртным.
Кэсси испуганно покосилась на стоявшего справа от неё Оливера, но по отвисшей челюсти последнего, поняла: тот тоже никак не ожидал видеть исключённого из «Leadface» Харви в школьном саду.
А Честер тем временем, уверенной (не смотря на явное алкогольное опьянение) походкой двинулся к Кэссиди.
 - Привет, малышка, - остановился прямо напротив неё, ухмыльнулся он. – Не ждала меня увидеть снова?
 - К-как ты попал с-сюда?, - запинаясь, пролепетала девушка. – Тебя же выгнали из школы и посадили в тюрму!
 - А меня освободили за примерное поведение. Ты ведь умница, а неужели не знала о такой практике в нашем правосудии? Ай-ай-ай… А я вот, видишь, и вышел на свободу. Привратник при входе на территорию школы – новичок! Он меня в лицо не знает. Я сказал ему, что пришёл к своей девушке на выпускной, и он меня впустил.
 - Как он мог? Ты же пьян, и от тебя несёт за версту, - Кэсси, почувствовала, как её сердце бешено колотится от испуга.
  - Он не слишком-то хотел меня впускать, - согласился с ней Честер. – Но я сказал ему, что моя девушка сейчас подтвердит, что я приехал за ней.
С этими словами он нагнулся к ней, и её чуть не стошнило от резкого запаха спиртного. Кэсси начала медленно пятиться назад, не обращая внимания на словно язик проглотившего Оливера, который наблюдал за происходящим, испуганно хлопая глазами. Наконец, тот сообразил, что если пустить дело на самотек, но неизвестно, чем оно закончился, и приял решение скрыться в зале, чтобы предупредить всех о появлении Харви. О том, чтобы самому защитить Кэссиди в случае, если Честер решит грубо обойтись с ней, не могло быть и речи: Оливер знал, что Харви одним лиш толчком повалит его на землю и соревноваться с ним в физической силе ему, Оливеру, бессмысленно и глупо. Потому, не заботясь о том, что Кэссиди может посчитать его трусом, паренёк проскочил за её спиной в приоткрытую входную дверь и с криками «Честер Харви в «Leadface»!» бросился на поиски Яна и Винсента.
Тем временем, насмерть перепуганная Кэссиди попыталась последовать примеру сбежавшего одноклассника, да не тут-то было: Харви остановил её, резко схватив за руку.
 - Нет, цыпочка, тепер ты от меня так просто не уйдёшь! Окончание школы мы отпразднуем с тобой вдвоём.
          И прежде, чем она успела закричать, Честер зажал ей рот рукой и притянул к себе. Широко раскрытыми от ужаса глазами она видела, как сверкнуло в его руке лезвие ножа, быстро приставленное к её горлу.
 - Закрой рот и слушай меня внимательно. Мы сейчас, как ни в чём ни бывало, выйдем за территорию «Leadface», и когда будем проходить мимо приватника, - попробуй только пикнуть! Будешь изображать перед ним большую любовь ко мне, чтоб он разрешил нам выйти за ворота. В противном случае, со мной шутки плохи, ты знаешь… Не будем тратить время на разговоры.
С этими словами Харви потащил свою жертву по длинной аллее к воротам территории «Leadface». Растерянная и испуганная Кэссиди не представляла, что ей делать. Рот её был закрыт мощной кистью Честера, на обнажённой шеё она чувствовала сталь ножа. Одно её движение – и этот нож вопьётся ей в шею, и тогда – смерть. А если она послушается Харви и не будет пытаться вырваться – что тогда? Куда он её поведёт? Что сделает с ней? От этой мысли ей сделалось совсем плохо. Нет, она не может идти с ним! Он же изнасилует её, это точно.
Кессиди резко рванулась назад, со всей силы укусив пальцы Честера, сжимавшие ей рот. Харви взвыл от боли, на миг ослабив хватку. Девушка неприминула этим воспользоваться и попыталась вырваться, но цепкие руки Харви помешали ей. Обозлённый Честер ударом кулака сбил её с ног, и навалившись на неё сверху, зашептал ей на ухо:
 -Это была ошибка, детка. Больше так не делай. В следующий раз я буду бить больнее.
Он поднялся и резким рывком поставил её на землю. От удара Честера щека Кэссиди ныла и, если бы он не поддержал её за талию, она потеряла бы равновесие и непременно упала. Обессиленная и испуганная Дуглас больше не сопротивлялась. Она позволила Харви вести себя к школьной ограде, к воротам, мимо сонного привратника, который в темноте подступающей ночи не заподозрил ничего плохого, глядя на влюблённую, как ему казалось, парочку, стремящуюся побыстрее покинуть выпускной бал и уединиться.
Оказавшись за территорией школы, Честер подвёл Кэссиди к старому автомобилю (девушка смутно припоминала, что Харви со своими друзьями не раз приезжал на нём, до того, как его упекли за решётку). Открыв заднюю дверь, он крикнул кому-то, сидящему в салоне:
 - Эй, Том, выходи. Я привёл девчонку. Посажу её на заднее сиденье рядом  с Биллом, а ты сядешь возле дверей, и тем самым перекроешь ей выход. Не смейся, она и вправду может выскочить из авто на ходу!
Тот, кого Харви назвал Томом, неохотно выбрался из машины и помог Честеру усадить туда Кэссиди. Через минуту авто рвануло с места.
 - А она действительно куколка, Харви, - бесстыдно рассматривая девушку, обратился к другу Том. – Прямо живая Барби! Неудивительно, что она не хочет иметь с тобой дела!
 - Потише там, сзади, - огрызнулся Харви. – Главное, что я её хочу – уже полтора года. А если я чего-то захочу, то всегда это получаю.
От этих слов у и без того перепуганной Кэссиди задрожали руки. Срывающимся  голосом она взмолилась:
 - Отпустите меня, прошу вас! Зачем я вам нужна? У вас же будут проблемы с полицией…
 - Честер всегда выходит сухим из воды, - отозвался парень, что сидел в авто по левую сторону от неё. – И если он вышел таковым за попытку тебя изнасиловать, то когда он сегодня это сделает, ему всё сойдёт с рук – никто ничего не сможет доказать.
 - Сволочи! Вы все – сволочи! – со злостью выпалила Кэссиди. – Подонки, а не люди!
 - Ротик закрой, - наклонился к ней Том. –А то я это сам сделаю.
 -Том, ты там потише, - обернулся Честер. – Воспитывать её буду только я. Вы - уже позже.
Дуглас мертвой хваткой вцепилась в подол своего платья – от всего услышанного ею завладел ужас. Полный и всепоглощающий. Спасения ждать неоткуда. Это же очевидно! Куда эти четверо везут её - не важно. Важно то, ЧТО они собираются с ней сделать. То, что ей не могло и привидеться в кошмарном сне, произойдёт через считанные минуты. «Господи, что же делать? – стучала в её воспалённом мозгу одна единственная мысль. – Как спастись?»
Харви, не смотря на то, что был явно пьян, на удивление ровно вёл машину – очевидно, не впервые садился в таком состоянии за руль. Минут через двадцать, которые казались Кэссиди адской вечностью, авто притормозило возле большого высотного дома. Когда девушку вытащили из салона машины, она осмотрелась по сторонам, стараясь запомнить местность, которую не узнавала. Очевидно, она никогда не была в этой части Нью-Йорка, хотя по яркому освещению улиц, по высотным домам вокруг, светящимся витринам и дорогим авто на стоянках Кэссиди поняла, что этот район довольно престижный и на трущобы никак не тянет. «Кричать! –подумала она тут же. – Кричать во всё горло, пусть меня услышат и спасут!»
Однако Харви, очевидно, прочитал её мысли, и, подскочив к девушке, тут же зажал её рот рукой.
 -Тихо, киска, а то получишь ножом под рёбра!
От его угрозы девушка притихла, хотя сама себе задала вопрос, что страшнее: умереть прямо сейчас или быть изнасилованной привёзшим её сюда извергом? Ей было так страшно, что она не понимала, как у неё до сих пор не остановилось сердце. Но самым жутким было то, что она не утратила ясность мысли и понимала, что самое ужасное ждёт её впереди. «И всё же я буду взывать о помощи у консьержа. – подумала Кэссиди. – Дом, к которому они меня привезли, добротный, тут явно живут не бедные люди, значит, здесь должен быть консьерж. Ну и пусть Честер пырнёт меня ножом – даст Бог, не убьёт, ткань на корсете плотная… А может и вовсе не осмелится применить оружие – так только, попугать хочет!» Подумав это, она немного воспрянула духом и вовсе не сопротивляясь, позволила завести себя в парадное. Однако, как только девушка бросила взгляд на будку, где должен был находиться консьерж, сердце её упало: там никого не оказалось. Очевидно, консьерж отлучился куда-то, совсем не подозревая, что он был последней надеждой отчаявшейся девушки. Парни подвели Кэссиди к лифту. Она чувствовала, как у неё дрожат колени, а зубы выбивают чечётку от страха. И всё же, Кэсси совсем присмирела и опустила голову, не давая и намёка на то, что решила вырваться любой ценой, а когда лифт приехал и распахнул перед ними стальные двери, с душераздирающим воплем бросилась бежать к выходу из парадного. Но туфли у неё были на высоких каблуках, а потому Харви догнал её, схватив руками за пышную юбку. На платье затрещали швы, но Кэссиди стала кричать ещё сильнее, и Честер со всей силы ударил её в челюсть, чтобы она замолчала. Подхватив на руки обмякшую девушку, Харви занёс её в лифт, который удерживали для него двое товарищей. В этот момент из уборной в вестибюль прибежал на крики консьерж. Он успел увидеть и услышать то, что происходило возле лифта. И, конечно же, узнал среди возмутителей спокойствия Честера Харви – молодого повесу и гуляку, которому ненормальные (это же очевидно!) родители купили квартиру в этом доме и задницу которого (он знал!) родители постоянно выручали, оказывая ему тем самым медвежью услугу. Поэтому, придя в ужас от вида и воплей юной девушки, которая явно не по своей воле приехала к Харви, консьерж дрожащей рукой стал набирать номер полиции.
*      *      *
В квартире Честера из работающего чуть ли не на всю катушку музыкального центра звучала дикая музыка. В дорогих и некогда просторных апартаментах было полно не совсем трезвого народа, еды, выпивки и табачного дыма. Молодёжь вела себя совершенно расковано: кто растянулся на полу, покуривая марихуану, кто нюхал через трубочки рассыпанный на дорогом журнальном столике кокаин, кто курил кальян, заправленный явно не одним лишь вином, а какая-то парочка, нимало не смущаясь, совокуплялась тут же на большом кресле, очевидно, сочтя его для себя удобным. На приход хозяина никто не реагировал: все уже были или изрядно пьяны, или, что называется, «под кайфом». Честер со товарищи потащили рыдающую Кэссиди на кухню. Там тоже всё было застлано пеленой табачного дыма, но исходил он только от одного человека – сидящей с сигаретой на подоконнике девушки. При виде Честера она спрыгнула с окна на грязный кафельный пол и подошла к прибывшим. Кэссиди при виде девушки ахнула: это была Эшли Ленардс - в короткой кожаной юбке, чёрном бюстгальтере и с ярким макияжем. «А ведь действительно, её не было на выпускном вечере, - подумала Дуглас. – Ну конечно, где же Эшли ещё быть, как не с Харви. Это ведь одного поля ягоды!»
 - Ну ты даёшь, Харви! Зачем ты привёл эту белобрысую? – спросила Ленардс у Честера, даже не поздоровавшись с Дуглас. – Тебе что, девчонок мало?
 - Заткнись и принеси шприц с героином! – рявкнул Харви.
 - Господи, это ещё зачем? – шарахнулась от него Эшли. – Ты, по-моему, не злоупотребляешь, а Кэссиди, так я думаю, тем более… Она же вообще у нас пай-девочка!
 - Просто я не хочу, чтобы она брыкалась, - рявкнул Харви.
 - Ты в своём уме, Честер? – спросил приехавший с ним Том. – Можно ведь не рассчитать дозу – и всё! Зачем наркоту в этом деле замешивать – девчонка всё равно от тебя теперь не убежит!
 - Сволочи, - процедила сквозь зубы Кэссиди. – Стоите здесь и решаете: колоть мне героин, или нет! Вроде я вещь какая!
 - Закрой рот! –в один голос прикрикнули на неё все четверо.
 - А вот и не буду! Что вы мне сделаете: убьёте?! Тогда вам не уйти от правосудия – вас всех упекут за решётку и хлопот твоих родителей, Честер, на всю здешнюю ораву не хватит!
 - Закрой рот, я тебе сказал! – приблизился к ней Честер.
Кэсси ждала этого и, замахнувшись, что было силы вцепилась ему в лицо отполированными длинными ноготками. Харви взвыл от боли, и в который уже раз за вечер ударил девушку.
 - Нет, ну взял бы себе проститутку, которая будет делать всё, что ты хочешь, так нет! – ты притащил эту чертову целку! – выругалась Эшли.
 - Я уже не целка, - прохрипела Кэсси, приподымаясь на локтях с пола и с ненавистью глядя на Честера.
 - И кто же тебя «распечатал»? – ехидно усмехнулась Ленардс. – Неужто Ян Романов? Этот последний девственник «Leadface», который не умеет целоваться?
 - Очень даже умеет, - Кэссиди совсем поднялась с пола и приблизилась вплотную к однокласснице. – Просто его б…ди вроде тебя не возбуждают!
Эшли замахнулась на Кэссиди, однако та успела схватить её за руку, а другой залепила пощёчину. Но поскольку за последние полчаса Кэсси получила от Харви больше ударов, чем, наверное, за всю свою жизнь, то пошатнулась, и, потеряв равновесие, рухнула на пол. Когда Харви склонился над ней, оказалось, что она была без сознания. Впрочем, он не стал, приводить её в чувство, а подхватил на руки и унёс в свою комнату.
*      *      *
Когда полиция прибыла к месту вызова и вломилась в дверь беспокойной квартиры, то обнаружила там компанию пребывающей в алкогольном и наркотическом опьянении молодёжи. Тем не менее, на вопросы стражей правопорядка, кто хозяин квартиры, многие без запинки назвали имя Честера. Молодой и уже изрядно одурманенный героином Харви был обнаружен без штанов в дальней комнате в постели с обнажённой, но пребывающей без сознания девушкой. На полу возле кровати валялся пустой шприц – перед совокуплением парочка явно подзарядилась наркотиками. Однако если Харви, едва ворочая языком, шарил рукой по постели, ища край простыни, чтобы прикрыть наготу, то его подружка на прибытие полиции никак не реагировала. Попытки привести её в чувство ни к чему не привели. Один из полицейский склонился нал ней, чтобы прощупать пульс. Сердцебиение отсутствовало. Девушка была мертва.

Глава 24.
О том, чем чревата потеря ангела-хранителя.
Ян Романов за рулём чужого авто на бешеной скорости несся по ярко освещённым улицам Нью-Йорка. Двадцать минут назад его в толпе выпускников разыскал взволнованный Оливер, и, силясь перекричать громкую музыку, сообщил, что в «Leadface» приехал Честер и в настоящий момент он разговаривает при выходе из школьного клуба с Кэссиди. Услышав такое, Ян, расталкивая танцующих, бросился вон из зала.
Но оказавшись на улице, он никого не увидел. Словно в предчувствии беды, сердце Романова сделало бешенный скачок и едва не остановилось. «Кессиди! – позвал он охрипшим от страха за неё голосом. – Кэсси, где ты? Отзовись!» В ответ только прошелестела листва, потревоженная сильным порывом ветра. Взволнованный Ян бросился через аллею, мимо стадиона, к воротам школы. Подбежав к привратнику он срывающимся от быстрого бега и тревоги голосом спросил, не видел ли он Кэсси – красивую светловолосую девушку в пышном голубом платье, а с ней, возможно, мог находиться высокий парень крепкого телосложения – Честер. Привратник, естественно, не мог забыть единственную парочку, которая несколько минут назад покинула территорию школы. Тем более, что она явно соответствовала описаниям Яна, о чём привратник и сообщил Романову. «Господи! – Ян в ужасе всплеснул руками. – И Вы позволили этому ублюдку увести мою возлюбленную?» - «На его лице не было написано, что он ублюдок, - пожал плечами привратник. – Когда он появился на территории, то сказал мне, что приехал в школу за своей девушкой, и я не увидел ничего подозрительного в том, что он вернулся уже с подружкой. Она не оказывала ему никакого сопротивления, насколько я помню, поэтому, с чего бы я стал его останавливать?» - «Не может быть! – не поверил своим ушам Ян. – Кэссиди не могла идти с Честером куда бы то ни было по своей воле! Этот подонок недавно едва не изнасиловал её!» - «Ну, милые бранятся…» - «Да она моя; девушка, моя, а не его, ты понимаешь это?» - «Твоя или нет, но она села в его машину» - «Боже мой!» - Ян до боли в суставах сжал кулаки. Честер явно угрожал его возлюбленной, явно запугал, а то и применил силу, иначе она не позволила бы этому монстру спокойно вывести себя за территорию «Leadface». Что же делать? «Куда они поехали?» - сглотнув ком в горле, спросил Романов у привратника. – «А я откуда знаю? По подъездной алее, – не по газонам же им ехать, - а куда дальше – извини, мне неизвестно»
Поражённый Ян быстро зашагал прочь. Его первой мыслью было поднять на уши всю школу «Leadface» известием о том, что Честер Харви увёз  Кэссиди Дуглас. Да ведь Оливер уже давно, наверное, сделал это. И что теперь? Ян остановился и тяжело дыша, припал пылающим лбом к стволу разлогого дерева. Глупо было бы полагать, что все его одноклассники променяют последнюю гулянку в родных пенатах на поиски Кэсси. В полицию заявлять о её пропаже тоже глупо: как Ян сможет доказать, что Харви силой заставил девушку уйти с вечеринки? И куда он её увёз? Кто может знать об этом? И тут его осенило: друзья Честера - Каспер, Николя и Джордж! Они-то с горем пополам таки окончили школу и должны быть сейчас на вечеринке. Кто-нибудь из них наверняка знает… догадывается… ну, хоть предполагает, где может быть Харви со своей жертвой.
В мгновение ока Ян снова очутился в школьном клубе, и, стараясь не привлекать к себе внимания, стал искать глазами кого-нибудь из дружков Харви. Ему повезло: взор его наткнулся на Николя, «прилипшего» к какой-то рыжеволосой девчонке. «Можно тебя на минуту?» - Романов положил руку на плечо парня. – «Чего тебе? – не слишком-то любезно бросил тот. – Не видишь разве: я занят…» - «Я отниму только пять минут твоего времени. Пожалуйста…» Большие голубые глаза Яна молили о помощи. Николя никогда раньше не видел его таким. Даже в тот момент, когда они с Честером, Каспером и Джорджем избивали Романова в школьном коридоре. Сам не зная, почему, Николя оторвался от девушки и последовал за Яном. Они вышли в вестибюль, и Ян срывающимся голосом поведал однокласснику, что произошло. «Мне нужно знать, куда Честер мог повезти Кэссиди, - закончил он, забыв о гордости и с надеждой глядя на Николя. – Я знаю, что не друг тебе, не приятель, более того, у нас во время учёбы в  «Leadface» были стычки, - Ян покраснел и опустил глаза. – Но мне надо знать, где Кэссиди. Я боюсь за неё. Если ты до сих пор поддерживаешь дружбу с Честером (а я слышал, что это так), прошу тебя, помоги мне. Ты должен знать, или хотя бы предполагать, куда он увёз Кэсси. Пожалуйста, вся моя надежда только на тебя». Выслушав душеизлияния Яна до конца, Николя вздохнул и закусил губу. «Я, кажется, знаю, где сейчас Честер, - наконец сказал он. – И если ты хочешь нарваться, то я могу сказать тебе. Сегодня он организовал дома пирушку для своих друзей. Именно там сейчас Каспер, Джордж и даже Эшли. Возможно, туда он повёз и твою подружку. Да наверняка туда, больше некуда. А я вот, видишь, какой примерный – остался на школьном балу!..» - «Адрес!- потребовал Ян. – Назови мне адрес его дома!» - «Да пожалуйста. Если тебе не терпится превратиться в отбивную. Я могу даже ключи тебе от своего авто дать – чтобы ты быстрее добрался. Только мой тебе совет: не надо никуда ехать. Это не для таких мальчиков, как ты, вечеринка. Там будет водка, наркотики… Оно тебе надо?» - «Адрес и ключи!» - потребовал Ян и протянул руку.
И вот теперь он, плохо справляясь с управлением чужой машиной, мчался по трассе. Свет фар проносящихся мимо него авто, слепил его слезящиеся глаза, руки, судорожно сжимавшие руль, дрожали. Он запрыгнул в машину Николя быстро, пока тот не пожалел, что дал ему ключи от неё, запрыгнул, чтоб не попасться на глаза Винсенту и Валерии, которые, он знал, сделают всё возможное, чтобы остановить его: Эванс – силой, а Орлова – внушением, что он, Ян, плохо водит машину. И ведь, чёрт возьми, она будет права! Уроки вождения всё больше демонстрировали Яну, что авто придумано явно не для него. Ну да ничего. Он справится. Не может не справится. У него нет другого выхода. Если он не подоспеет на помощь своей девушке, чтобы вырвать её из лап этого чудовища Честера, то кто же ещё её спасёт? Мозг Яна молнией пронзали слова Николя: «Это не для таких мальчиков, как ты, вечеринка. Там будет водка, наркотики…» Господи, надо торопиться! Он прибавил скорость, стараясь не смотреть на показатель спидометра. Его охватывала паника. Было страшно за Кэсси, которую в этот момент, возможно, насиловал Харви, и страшно за себя, неумелого водителя с мизерным стажем, который сам бросил себя грудью на амбразуру трассы, в бешеной гонке и панике припоминающий навыки вождения. Ян очень старался, но был испуган. Он не знал о резком повороте дороги влево, а потому не заметил его. Он даже не успел сообразить, что случилось, и перепугаться более, чем был уже напуган: колеса авто оторвались от земли, машину, очевидно, подбросило в воздух, потом - резкий удар, боль, грохот вокруг, какая-то жуткая карусель, которая бросала его из стороны в сторону, собственный шёпот: «Мама!» на губах – и темнота…
*      *      *
В освещённых коридорах нью-йоркской больницы «Paterson Memorial» было немноголюдно, но в воздухе ощущалась напряжённость, присущая всем без исключения медицинским заведениям: здесь ежесекундно шла борьба за человеческие жизни, здесь надежда уходила от одних, чтобы прийти к другим, здесь почти так же часто, как в церкви, произносилось имя Бога, к которому взывали родные тех, чья жизнь висела на волоске. Сюда, в эту больницу, в половину первого ночи по нью-йоркскому времени и был доставлен в бессознательном состоянии, с многочисленными травмами Ян Романов. Доктора скорой медицинской помощи извлекли его из авто, в котором он находился, упав в кювет. Машина, которая была сильно повреждена многочисленными ударами об землю, принадлежала не Романову, а его однокласснику Джорджу Симпсону. Впрочем, состояние автомобиля сейчас не волновало даже её хозяина: Ян Романов от многочисленных телесных повреждений мог распрощаться с жизнью с минуты на минуту. У него были сломаны конечности, шея, три ребра, одно из которых, поранило лёгкое, и всё это не считая внутреннего кровотечения, сотрясения мозга и многочисленных ушибов.
С того момента, когда Яна доставили в больницу, прошли уже сутки, но состояние его оставалось критичным. У входа в реанимационное отделение дежурили одноклассники Романова – вчерашние выпускники, которых весть о случившемся заставила примчаться в больницу прямо с выпускного бала, даже не переодевшись. Два часа назад в  «Paterson Memorial» из Киева прилетели Галина и Денис Романовы. Состояние родителей Яна не поддавалось описанию: отец был бледнее бела, а мать не могла сдержать слёз. Галина дрожащими руками сжимала носовой платок и шептала обескровленными губами: «Янушка, сыночек! И зачем только я отпустила тебя в Соединённые Штаты?! Эта страна одни несчастья нашей семье приносит!». Взволнованный Денис, прижимал к себе супругу, но утешать её у него у самого не было сил. Дежурившие в больнице одноклассники, как могли, старались утешить семью Романовых, то и дело гоняя в буфет за кофе и сэндвичами.
Поговорив с доктором, который наблюдал за состоянием Яна, и не получив утешительных известий, Галина и Денис стали расспрашивать у одноклассников сына, что произошло в тот поздний вечер, когда в «Leadface» был в самом разгаре выпускной бал. Вчерашние школьники сперва сбивчиво, а потом всё же внятно объяснили родителям одноклассника, куда он так спешил на автомобиле Симпсона. Сам Джордж находился несколько поодаль от всех. Он сидел на корточках возле большого окна, судорожно сжимая виски побелевшими пальцами и занимался самобичеванием. Больше всего ему сейчас хотелось напиться до беспамятства, чтобы не думать о том, что это он виновен в случившемся с Яном. Джордж даже не пытался найти себе оправдания в том, что у Романова была своя голова на плечах, и как считали все в  «Leadface», довольно неглупая. Но, очевидно, в тот вечер всех их попутал бес. Честера – в том, что он увёз Кэссиди Дуглас, его, Джорджа, - в том, что он дал Яну своё авто, а самого Яна – в том, что он при весьма посредственных навыках вождения (теперь-то это, к сожалению, было всем известно!) сел за руль. Симпсон не представлял себе, как будет жить дальше, если Ян умрёт. А судя по тому, что о пациенте  говорили доктора, шансов выжить у Романова было маловато.
 - Значит, - всхлипывая, протянула Галина, услышав от одноклассников своего сына о событиях их выпускного вечера, – значит, он бросился догонять  своего товарища, который увёз его девушку? Кто эта девушка?.. Где она?..
 - Это Кэссиди Дуглас, - тихо сказал Винсент, рассеяно прижимая к себе сникшую Валерию. – Они давно встречались, вы, наверное, в курсе…
 - Дуглас? – Галина подняла полные слёз глаза на мужа. – Дочка Эвридики…
Услышав столь странное имя матери своей одноклассницы, некоторые из них подумали, что миссис Романова бредит, и растерянно переглянулись. Денис смекнул, в чём дело, и, взяв жену под локоть, заставил встать со скамьи, на которой она сидела.
 - Мы прогуляемся, - словно извинившись перед одноклассниками сына, сказал он и повёл жену к другому коридору.
 - Куда мы идём? – недоумённо спросила его Галина. – Зачем ты уводишь меня от палаты, где лежит наш сын?
 - Галочка, не время и не место вспоминать о событиях двадцатилетней давности в присутствии этих детей!
 - Они уже не дети…
 - Не цепляйся к словам. – Денис крепко сжал кисть её руки. – Не надо  - ни сейчас, ни после, -  говорить о том, чья дочь эта Кэссиди. Какая сейчас разница? Жизнь нашего сына в опасности…
 - Так ведь это из-за неё всё случилось! – воскликнула Галина, и из её глаз брызнули слёзы. – Ведь именно за этой маленькой дрянью помчался в ночь наш Ян! Эта маленькая прошмандовка  удрала с выпускного с очередным дружком, а мой сын из-за неё в любую секунду может умереть! И ей плевать! Ведь где эта Кэссиди, где она?  Видишь, как она беспокоится о нашем сыне, Денис! Тот мальчик, что дал ему свою машину, - и тот здесь, места себе не находит, а эта маленькая потаскушка – где она, я тебя спрашиваю? 
 - Я не знаю, - тяжело вздохнул Денис. – И никто из ребят не знает. И вот именно это обстоятельство наводит на тревожные мысли. Про девушку нашего Яна никто слова плохого не говорит, я слышал только тёплые отзывы её одноклассников, а вот об увёзшем её Честере – отклики совершенно другой окраски. Я узнал, что этот Харви проходу ей не давал, а когда-то даже с дружками подкараулил нашего Яна в школьном коридоре и избил. Это наталкивает на мысль, что Харви насильно увёз девушку с выпускного бала. И возможно, нам стоит беспокоиться не только о сыне…
Словно в подтверждение его слов со стороны реанимации, где находился Ян, и где ждали вестей о его состоянии одноклассники, вдруг раздался многоголосный девичий плач. Услышав его, Денис, резко опёрся о белоснежную стену больничного коридора, а Галина попросту упала на колени.
 - Он умер… - прошептала женщина, хватаясь за сердце.
В следующую секунду она, будучи уже без сознания, растянулась на полу. К ней тут же подоспели санитары, а Денис нетвёрдой походкой двинулся к молодёжи, вид большинства из которых красноречиво указывал на то, что произошло самое страшное.
 - Что?.. – хриплым голосом спросил у одноклассников сына Денис, одновременно ища затуманенным взором доктора, принёсшего страшную новость.
 -К-кесси, - срывающимся голосом и заламывая руки, прошептала Валерия. Она сделала шаг навстречу Денису, но, наступив на подол своего белого выпускного платья, потеряла равновесие, и, обессилено упав на руки Винсента, разразилась рыданиями. Второй раз в жизни он успел предотвратить её падение. Только сейчас, в эту минуту, она не шутила и не заигрывала с Эвансом: ей стало плохо от того, что они все узнали минуту назад.
 - Ну? – Денис чувствовал, что его нервы натянулись, как струна, ещё мгновение – и они просто-напросто лопнут.
 - Мне только что звонил директор  «Leadface» - мистер Уолтер, - шёпотом сказал Винсент, потому как на другой тон был уже просто не способен. – С ним час назад связалась по телефону миссис Дуглас, мать Кэссиди. Она нашлась… Наша Кэсси нашлась. У Честера в квартире… Там была гулянка…Они там творили чёрт-те что. Накачали Кэсси героином – чтоб не сопротивлялась. А она умерла – он передозировки…
Винсенту самому трудно дались те слова, которые он только что вымолвил, и он, стиснув зубы, спрятал лицо в растрёпанной причёске своей возлюбленной.

Глава 25.
 Балансируя на грани. Смена ангельського караула
Галина в который раз выпила капли, призванные успокоить её нервы и притупить ноющую боль в сердце. Она уже вторые сутки пила их скорее по инерции, чем для достижения результата – никакого облегчения лекарства не приносили. Две ночи, проведённые в больнице (Галина категорически отказывалась ехать в Трентон к родителям мужа), совершенно измотали её, окутав дикой усталостью, совершенно не помогая при этом свыкаться с мыслью, что её сын вот-вот умрёт. Уронив голову на скрещённые на больничном подоконнике руки, она вспоминала тот день, когда два года назад не пришла в восторг оттого, что Ян решил продолжать учёбу в США. «Выходит, моё нежелание отпускать ребёнка заграницу было вызвано отнюдь не страшными воспоминаниями молодости, а дурным предчувствием, - размышляла Галина, закрыв глаза. – Господи, ну почему я тогда не воспротивилась его отъезду, почему не сказала своё твёрдое материнское «нет»! Мы с Денисом сами виноваты – избаловали сына! Он хоть и рос воспитанным мальчиком, тем не менее всегда творил, что хотел! До меня ведь доходили слухи, что он курит и пивом увлекается, но я старалась не вмешиваться: дескать, у меня ребёнок умный, образованный, сам разберётся… Балуется сигаретами, ну и что с того? При этом я совершенно забывала, что в своей жизни вообще никогда не курила – ни в юности, ни сейчас. Наверное, он в Дениса пошёл… Да нет… Мне почему-то кажется, что отец всё равно был порассудительнее сына». Она всхлипнула. Что толку было размышлять об этом? Они с мужем не сумели оградить своего ребёнка от беды. И если их мальчик умрёт, то и она не сможет жить. Хотя есть ещё Жанна, их с Денисом младшая дочь, которую они оставили в Киеве на попечение бабушки с дедушкой… Ах, какое это имеет значение? Да будь у неё хоть десять детей, все они, как пальцы на руках: какой не отрежь – всё равно больно!
Тут Галина вдруг вспомнила об Эвридике, которая завтра будет хоронить свою дочь – подружку её сына. От этой мысли к горлу женщины подступила тошнота. Вчера Кэссиди была обнаружена мёртвой на квартире у похитившего её дружка. Да, Денис был прав: девушка сама стала жертвой: перепуганный Честер Харви сознался полиции, что насильно увёз её из «Leadface», избил и изнасиловал. А ещё вколол её героиновую инъекцию, но не рассчитал дозу, и потому бедная девушка умерла прямо в его постели. Может быть, он и сношался с ней уже мёртвой… Господи, какой ужас! Ведь когда-то и её саму, молодую и глупую, тоже накачали героином и насильно увезли. Но Галине повезло больше – она выжила. Пять лет она вынуждена была отдаваться разным мужчинам за деньги, но потом ведь встретила Дениса, забеременела от него на Кипре, куда он повёз её отдыхать, а, вернувшись в США, распустила всех проституток и улетела вместе с возлюбленным в Киев, где и  родила Яна. Горло Галины сжал чудовищный спазм и она разразилась рыданиями, оплакивая теперь уже не сына, а его покойную девушку. Ей стало совестно оттого, что она ещё совсем недавно, до самого известия о смерти Кэссиди, нелестно о ней отзывалась при муже и одноклассниках Яна, а в душе ненавидела почти так же, как и её мать, Эвридику. Ну, если поразмыслить логически, то чувства Галина не были так уж бессмысленны, если учесть, что именно благодаря Кэссиди её сыну стало известно, что Галина пять лет вынуждена была заниматься проституцией в США. А подумать… Ведь хорошо, что ей самой не пришлось заводить с Яном разговор об этом. Если бы её сын тогда не увидел в фотоальбоме публичного дома «Обитель Афродиты» фото своей матери, - разве решилась бы Галина когда-нибудь ему во всём признаться? Да и стоило ли вообще это делать? Ах, ну какой смысл сейчас ворошить прошлое? Нужно думать о настоящем, хотя мыслями сына не спасти. Он вот-вот умрёт. Врачи говорят, надежды мало. «Мой сын умрёт», - прошептала она одними губами, уже в сотый раз тщетно пытаясь уговорить себя свыкнуться с этой мыслью, каким бы кощунством это не казалось. Что толку тешить себя напрасными надеждами? Неужели будет лучше, если её реакция при словах врача будет такой, словно она услышала об этом впервые? Лучше настроиться…
Она резко вскинула голову. «Господи, да что же это я такое думаю? – лезвием полоснула мозг женщины быстрая мысль. – Ведь мой сын ещё жив. ЖИВ! А я хороню его преждевременно… Мать, называется… Нет, я должна надеяться, надеяться до последнего… Молиться… Хочу помолиться.»
Она оглянулась. В коридоре возле реанимационной палаты никого не было: все одноклассники Яна разбрелись, кто  по домам, а кто – по корпусам «Leadface», чтобы переодеться и немного вздремнуть перед предстоящими похоронами Кэссиди. Как знать, возможно, скоро Ян последует за своей девушкой. Он всегда следовал за ней – до конца. Она умерла, и ему остаётся сделать то же самое. При мысли об этом, Галина до крови закусила губу. Нет, он должен жить! Две смерти восемнадцатилетних подростков – это уже слишком! 
Галина встала со скамьи и нетвёрдой походкой направилась к реанимационной палате, где лежал её сын. Припав пылающим лбом к холодному стеклу входной двери, она заглянула вовнутрь.
Ян лежал на высокой постели весь в бинтах, но цветом кожи мало отличался от постельного белья и перевязочного материала. На этой больничной кровати, весь в каких-то зеленоватых трубках, он казался неестественно маленьким, почти младенцем. И Галина вспомнила другой день в своей жизни, почти девятнадцатилетней давности, когда её любимый муж Денис, вёл её, измученную недавними родами, под руку, уставшую, но совершенно счастливую к почти такой же вот двери в одном из киевских родильных домов, за которой, среди других маленьких, недавно появившихся на свет человечков, был и их сын. Они тогда ещё даже не придумали ему имя, потому что не хотели делать ультразвуковой анализ, чтобы знать заранее пол ребёнка… Им было всё равно, кто у них родится – они уже любили своё дитя. Тогда их крохотный сынишка только-только появился на свет, а теперь они могут его потерять.
Галина сглотнула ком в горле, вглядываясь в мертвенно-бледные черты сына. Он перенёс уже одну операцию, а через два часа предстояла ещё одна. Выдержит ли её Ян? Её бедный мальчик, он третьи сутки без сознания! Чувствует ли он хоть что-нибудь? Быть может, видит длинный чёрный коридор со светом в дальнем конце? «Не иди на свет, Ян, - шептала Галина. – Не надо тебе, мой ангел, в рай – ещё рано…Ты нужен здесь, на Земле. Ты мне; нужен, папе, сестричке… У тебя здесь друзья, и в Киеве…Боря с Аней хотят, чтобы ты крестил их сына… Ян, услышь меня, Ян! Ты должен быть сильным, должен победить в этой борьбе за жизнь!»
Она заставила себя отойти от двери, вытерла слёзы и направилась к лестнице в конце больничного коридора, ведущей вниз. Галина хотела пойти в церковь при «Paterson Memorial»  и помолиться. Она достала из кармана пиджака мобильный телефон и набрала номер мужа, который в этот момент находился в буфете и покупал обед для себя с женой.
 - Денис? Нет, ничего не случилось… пока. Я просто хочу сказать, что буду в церкви. Я недолго. Но если ты вернёшься раньше, то… Просто хочу, чтоб ты не волновался, если не найдёшь меня возле палаты Яна. Не задерживайся: надо чтоб возле сына постоянно кто-то был.
Галина сглотнула слёзы и, отключив связь в мобильном, поспешила вниз по лестнице. Сердце её ныло от боли, ей хотелось плакать, но уже не было сил. Господи, ну когда же всё это закончится, и закончится хорошо?
В церкви при больнице «Paterson Memorial» было немноголюдно, и это порадовало Галину. «Наверное, мой сын здесь самый тяжёлый и безнадёжный пациент, - подумалось ей, но эта мысль её не обидела. – Раз народу в церкви немного, значит, чьи-то родные поправятся и без Божьей помощи. И это хорошо. Пусть как можно меньше людей мучается неопределённостью, как мы с Денисом. Хотя, может… Может, родственники пациентов  «Paterson Memorial» в большинстве своём – атеисты? Господи, какие глупые и несвоевременные мысли посещают мою голову! – поразилась самой себе Галина, опускаясь на резную скамью и вздымая полные страдания глаза к распятию, возвышавшемуся над ней. – Что мне до всех людей? Я думаю о них только потому, что мозг мой сейчас лопнет от безнадёжных мыслей о сыне. Господи, я прошу тебя, не забирай его к себе! Не надо! Я не знаю, какими словами тебя просить, я даже не ведаю, какая это церковь… Наверняка, протестантская, а я – православного вероисповедания, но это ведь не имеет значения. Бог ведь один. И мне надо, чтобы Он мне помог…»
Сцепив руки, женщина судорожно пыталась перебрать в памяти слова всех молитв, которые знала. А поскольку Галина всегда верила в Бога без фанатизма, то, кроме «Отче наш…», на ум ей ничего не приходило. Как она жалела теперь об этом! Мозг прорезали мысли о том, что Всевышний разгневался на неё за то, что она редко ходила в церковь, что принимала все жизненные блага, как данность, и очень редко благодарила за них Бога. Ну так пусть и наказывает её за это, при чём же здесь Ян? Почему он должен умирать, чем он провинился? «Господи, моему сыну ведь нет ещё и девятнадцати лет, Ты не можешь забрать его к себе! – шептали её бескровные губы. – Ян должен жить, ему столько ещё надо успеть сделать! Не отнимай его у меня, прошу! Разве для того я, нося его под сердцем, убежала из Америки, чтобы он вернулся в эту страну и нашёл здесь смерть? Господи, я прошу Тебя, сжалься надо мной! Подари ему жизнь, он… хороший мальчик, хоть и бывает вредный - иногда. Никто не заслуживает преждевременной смерти! Зачем Ты забрал к себе его подружку Кэссиди? Я была против того, чтобы они встречались, но ведь он-то её любил! И как любил, если, очертя голову, понёсся искать её в ту роковую ночь на чужой машине?! Неужели за эту любовь Ты лишишь жизни и его? Пускай повесть о Ромео и Джульетте останется на бумаге - зачем воплощать её в жизнь?! Не забирай у меня сына, Боже мой, я Тебя прошу: не забирай! Я не смогу жить, если его закопают в землю! Я просто не выдержу этого зрелища… Он должен жить… Просто не может быть по другому… Нет, может, конечно, но не должно…»
Она беззвучно заплакала, закрыв руками лицо, и когда ощутила лёгкое прикосновение к своему плечу, то сперва подумала, что оно ей почудилось. Когда же прикосновение повторилось, Галина испуганно вскинула голову. Перед ней с покрытой белоснежной шалью головой стояла… Серафин. Глаза дочери Франсуазы были печальными, их приглушённый блеск хранил следы недавних слёз.
 - Тётя Галя, здравствуйте, - тихим, почти неуловимым шёпотом сказала девушка. – Когда мама мне сказала, что произошло с Яном, я, не раздумывая ни минуты, села в самолёт и прилетела сюда.
 - Господи, - Галина секунду слегка удивлённо смотрела на Серафин, потом тяжело вздохнула и, взяв руки девушки в свои, усадила её рядом с собой на скамью. – Спасибо тебе, солнышко, что ты примчалась, но… Надо было предупредить нас, мы бы с мужем тебя встретили в аэропорту. Как ты нашла нас? Как узнала о том, в какую больницу положили Яна?
 - Тетя Галя, Вы же сами сказали об этом маме, когда звонили нам в Париж…
 - А-а… Да, действительно. Прости, я уже ничего не соображаю…
 - …а сообщать Вам о своём приезде я не сочла нужным, потому что не хотела Вас беспокоить. Я ведь уже взрослая и встречать меня в аэропорту не было никакой нужды.
 - Ты уже видела Дениса?
 -Да, это он сказал, что вы в церкви.
 - Нам всем теперь только и остаётся, что молиться, - Галина всхлипнула, смахнув слезу. – Что я и делала. Когда увидела тебя рядом с собой, то, признаться, не сразу и узнала. Ты в этом шарфике похожа на ангела, - женщина грустно улыбнулась. – И если бы ты не заговорила со мной, я бы подумала, что у меня начались галлюцинации.   
Серафин смущённо опустила глаза:
 - Ангел у нас Ян. Тётя Галя, я хочу, чтобы Вы рассказали мне, что произошло с ним в тот вечер, а то ведь я толком ничего и не знаю. Маме моей Вы говорили только, что Ян был за рулём и попал в аварию. Дядя Денис сказал мне, что состояние его очень тяжёлое…
 - Да уж, тяжелее некуда, - Галина вновь была готова расплакаться. – На нём нет живого места. Во время выпускного бала его одноклассник насильно увёз с собой подружку Яна – Кэссиди. Мой сын поехал их догонять, предварительно взяв машину у другого одноклассника. Ян не справился с управлением и упал в кювет. Дальше ты знаешь.
 - А его девушка Кэсси? – робко спросила Серафин.
Всю дорогу в США она трепетала при одной мысли о том, что в коридоре больницы ей придётся лицом к лицу столкнуться с пассией Яна. Увидеть воочию девушку, которая смогла влюбить в себя её возлюбленного – сделать то, что ей, Серафин, не удалось! От этих мыслей дочери Франсуазы делалось не по себе, но она твёрдо знала: оставаться в Париже, когда Ян при смерти, не в её силах. Потому Серафин морально готовила себя ко встрече с соперницей. И её очень удивило, что по прибытии в больницу «Paterson Memorial» она не обнаружила Кэссиди возле больничной палаты Яна.   
 - Я не знаю даже, как сказать тебе, - вздохнула Галина и вдруг заплакала, зажимая кулаком рот, чтобы не разразиться рыданиями.
 - Что такое? – в глазах Серафин промелькнула тревога. – Разве Кэсси сейчас не должна быть здесь, рядом с Яном? Разве не из-за неё тогда всё случилось?   
 - Из-за неё, - хрипло сказала Галина. – Но ей повезло ещё меньше, чем Яну.
 - Тётя Галя, ради Бога, не говорите загадками! – взмолилась Серафин. – Что с ней?
 - Кессиди не может находиться в больнице по той причине, что… её нет в живых. Сволочь, которая похитила её с выпускного бала, этот Честер Харви… Он накачал её героином и изнасиловал. Она скончалась от передозировки. Завтра её будут хоронить. Потому возле палаты Яна и нет одноклассников - все отправились по домам готовиться к похоронам.
 -О Боже! - Серафин так резко вскочила со скамьи, что шаль соскользнула с её головы, обнажив затянутые в тугой хвост русые волосы. - Кэссиди умерла! Когда Ян придёт в себя, и ему доложат об этом, то такое известие убьёт его! Нельзя ему сообщать… Пока.
 - О чём ты говоришь, Серафин? – воскликнула Галина. – Мы не уверены, выживет ли Ян, а ты строишь планы о том, сообщать или нет ему о смерти его девушки! Да он сам может последовать за ней с минуты на минуту!
 - Нет, - Серафин снова опустилась на скамью рядом с матерью Яна и обняла её за плечи. – Нельзя так говорить! Ян должен жить. В США хорошая медицина, он молодой, здоровый… Всё должно наладится!
Голос её дрожал, и она сама готова была вот-вот расплакаться. Галина прижала её к себе и стала гладить по голове.
 - Серафин, детка, - шептала она осипшим от переживаний голосом. – Ты же сама не веришь в то, что говоришь. У нашего Яна… У него же внутри всё… Разрывы, кровотечения, многочисленные переломы… Серафин, я умру, если…
 -  Не плачьте, тётя Галя, не надо! Не торопите события, не накликайте беду!  - девушка отстранилась от неё, но крепко сжала за руку. - Пойдёмте наверх, к палате Яна. Ваш муж сказал, сейчас должны приехать из Трентона его родители… Пойдёмте! Мы должны быть там.
Серафин протянула руку, и Галина, опёршись на неё, послушно встала со скамьи.
*      *      *
После похорон Кэссиди Дуглас Валерия Орлова наотрез отказалась возвращаться в «Leadface» и заявила Винсенту, что пойдёт с ним в больницу к Яну. Эванс, естественно, был против, но знал, что сопротивление бесполезно, потому как если его возлюбленная что-то решила, то переубеждать её было пустой тратой времени. Никакие доводы вроде того, что она устала, и ей надо отдохнуть после похорон одноклассницы, не помогали.
Винсент с Валерией подошли к реанимационной палате Яна в шестом часу вечера, и оба - в страшном волнении от ожидания того, какие новости их могли ждать в больнице. Они знали, что вчера Яну должны были делать операцию, но не знали, перенёс ли он её. Возле палаты парень и девушка увидели родителей Романова, его бабушку и дедушку, некоторых из своих одноклассников и ещё одну незнакомую, совсем юную девушку лет шестнадцати. Вглядевшись в её лицо, Винсент узнал в ней дочь крёстной Яна, которую видел на фотографии, о чём он и шепнул на ухо Валерии.
 - Добрый вечер, - тихо поздоровался  Эванс с присутствующими. – Есть ли какие-то изменения?
 - Ян перенёс вчерашнюю операцию, - вздохнул Денис и пожал ему руку. - Мы все считаем это уже положительным.
 - Слава Богу, - слабо улыбнулась Валерия – чуть ли не впервые за четыре последних дня.
Винсент подошёл к сидевшей на скамье чуть поодаль Серафин и представился:
 - Я Винсент Эванс, друг Яна, а это моя возлюбленная Валерия Орлова, одноклассница Романова. Тебя же, если меня не подводит память, зовут Серафин?
Девушка растерянно кивнула: она гораздо хуже владела английским языком, чем русским, и с трудом поняла вопрос Винсента. Однако её удивило, откуда он может её знать – Серафин-то казалось, что она видит этого парня впервые в жизни, хотя он и был изображён на групповой фотографии, присланной Яном её семье в канун прошлогоднего рождества!
Увидев замешательство на лице девушки, Эванс поспешил объясниться на французском языке:
 - Ян показывал мне твоё фото, потому я тебя и узнал. Думаю, тебе легче будет общаться с нами по-французски. А моя Лера отлично владеет русским - он для неё родной язык, она из Санкт-Петербурга. Романов мне рассказывал, что ты русский тоже хорошо знаешь!
 -Oui, да, - грустно улыбнулась Серафин. – Буду говорить с вами на русском и французском языках. В другой ситуации, я бы порадовалась возможности такой многосторонней практики,  но обстоятельства сейчас так сложились… Лучше бы у меня не было повода сюда приезжать.
 - Ну, даст Бог, всё наладится, - опустилась рядом с ней на скамью Лера. Она очень похудела за эти дни, и её тёмно-карие глаза ещё больше подчёркивали очень бледную кожу. – Две смерти – это было бы чересчур.  Мы только что были на похоронах Кэссиди – девушки Яна. Это был кошмар… Такое больше не должно повториться!..
Она закрыла лицо руками и беззвучно заплакала. Винсент присел рядом с ней на корточки и принялся успокаивающе поглаживать её по спине. Однако слов утешения у него не находилось.
Серафин, глядя на плачущую Валерию, сама почувствовала, что к горлу подступает ком. И чтоб не разрыдаться, стала говорить:
 - Иногда я не понимаю, куда смотрит Бог. Перед отъездом Яна в США два года назад я подарила ему хрустальную статуэтку в виде ангела, чтобы этот ангел охранял Яна от всех бед. А видите, как получилось: эта стекляшка не смогла его уберечь…
Услышав её слова, Валерия резко вскинула голову и заплаканными глазами посмотрела на Серафин.
 - А ты знаешь, что этот ангел разбился, и именно с этого, - тут она в ужасе посмотрела на Винсента, - именно с этого момента и начались все несчастья!
 - Лера, не бери в голову, - Винсент устало, но внушительно посмотрел на неё. – Не надо искать потайной и мистический смысл там, где его нет.
 - Я сама не очень-то верю в подобные вещи, - Лера крепко сжала кисти рук Эванса. – Но, Винсент, произошедшее с Яном и Кессиди так ужасно, и это случилось после того, как ангел разбился!
У Серафин перехватило дыхание. Дрожащей рукой она дотронулась до плеча Валерии.
 - Подаренный мной ангел разбился? – севшим голосом переспросила она. – Когда это случилось?
 - Да, в принципе, давно, - потупила взор Валерия. – Где-то весной. И разбила его Кэсси.
При этих словах руки Серафин непроизвольно сжались в кулаки, да с такой силой, что ноготки до боли врезались в кожу на ладонях.
 - Кэссиди разбила его… умышленно? – выдавила из себя дочь Франсуазы.
 - Нет, что ты! - махнула рукой Валерия. – Это произошло… Даже не знаю, как сказать. Однажды Честер – тот подонок, что её убил (ты ведь уже знаешь об этом, да?), -  Честер попытался изнасиловать Кэссиди в комнате Яна в его отсутствие. Кэсси, защищаясь, схватила первое, что попалось под руку – хрустального ангела, - и огрела им Харви. Ах, ну почему она не убила его тогда?! Её бы никто не посадил за решётку– это ведь была бы самооборона… И наша Кэсси сейчас была бы жива, и Ян бы не находился теперь в коме… Господи, ну что за жизнь?!
Лера разрыдалась в объятиях Винсента, и ему ничего не оставалось, как только шептать ей на ушко пустые слова утешения, которые, естественно, не достигали цели.
А Серафин, тем временем, заломила руки, и немигающим взглядом уставилась в пол. «Господи, а ведь это я во всём виновата, - пришедшая  на ум догадка чуть не лишила её рассудка. Она вспомнила прошлогодний рождественский вечер в Париже, когда ехала гулять с друзьями, истерзанная любовью к Яну и дикой ревностью к Кэссиди, вспомнила, как она тогда, задетая за живое насмешками подруги Изабель относительно её чувств к Романову, выпалила в сердцах: «Ян теперь взрослый мальчик и в защитниках не нуждается. Ни в настоящем ангеле, ни в хрустальном. Так что последний пусть хоть разобьётся!». Господи, вот и сбылось то, что она же сама и напророчила! Да лучше бы у неё язык отсох в тот момент! Её соперница в порыве самообороны разбила ангела о голову парня, который через несколько месяцев всё равно её убил, а Ян теперь на грани между жизнью и смертью! «И всё это из-за моего языка, Господи, - с ужасом думала Серафин. - Если Ян умрёт теперь, то я никогда себе этого не прощу. Я не смогу жить с осознанием того, что сама своим острым языком убила его. Господи, прости меня! Сделай так, чтобы Ян поправился, прошу тебя! Я буду дежурить у его постели день и ночь, я не отойду от него ни на шаг, буду предупреждать любое его желание… Только бы он был жив, Господи. Только бы он поправился…» 

Глава 26.
Воскрешение
Чёрная бездна, в которой пребывал Ян, казалась его родственникам и друзьям бесконечной, но они всей душой молились, чтобы тьма над дорогим им человеком рассеялась. А сам этот человек, между тем, ничего не ощущал. Его сознание вот уже две недели было мертво, он не чувствовал ни боли, ни волнения, он ни о чём не способен был думать. Поэтому, когда он впервые за долгие дни открыл глаза, то сам удивился тому, что увидел. Над ним нависали белые потолок и стены, а прямо в лицо его тревожно вглядывалась такая же бледная, как и комната, что его окружала, девушка. Он хотел было спросить, где он, но язык не слушался его – из горла Яна вырвался только глухой, еле уловимый слухом стон.
Серафин, (а именно она теперь денно и нощно дежурила вместе с Галиной у его постели, и даже сейчас, когда Яна перевели из реанимации в обычную палату, а случилось это только вчера) – Серафин, первая из всех встретившаяся взглядом с очнувшимся Яном, еле сдержалась, чтобы не бросится покрывать его исхудавшее лицо поцелуями. Возлюбленный, самый дорогой в её жизни человек выиграл бой со смертью! В голубых глазах девушки стояли слёзы. Она много плакала в последнее время, но сейчас, в этот момент, это были слёзы другого рода, - слёзы счастья и облегчения. Серафин, смотря в открытые теперь уже глаза Яна, не знала, что ей делать. Наверное, нужно было броситься к дверям и крикнуть во весь голос тем, кто находился в коридоре, что Ян пришёл в себя. Но ноги не слушались девушку. Как вкопанная, стояла она у постели любимого человека и кусала губы, чтобы не разрыдаться. Ей нужно было сохранять спокойствие, чтобы своими эмоциями не потревожить Яна. Он ведь ещё так слаб, ему нельзя сейчас волноваться.
Серафин дрожащей рукой прикоснулась к его лбу, а другой приложила палец к губам.
 - Тсс! Не говори ничего, Ян, - прошептала она по-русски. – Тебе сейчас нельзя напрягаться. Всё хорошо… Всё теперь будет хорошо. Обещаю.
Она резко отпрянула от кровати, чувствуя, что нервы её вдруг сдали и сейчас отчаянными рыданиями выльются наружу. А этого допускать было нельзя, так как Ян мог испугаться. Серафин, прижимая ладонь к губам, выбежала из палаты. В коридоре под дверью сидели бабушка с дедушкой Яна, Галина с Денисом и Винсент с Валерией.
 - Ян очнулся! - поспешно воскликнула дочь Франсуазы, чтобы присутствующие, не дай Бог, ошибочно не истолковали её слёзы. – Только что… Он открыл глаза… Наверное, надо позвать доктора.   
Всё, что последовало за этим, не поддаётся описанию. Вздохи облегчения, слёзы радости, благодарно вскинутые в молитве руки, объятия, озарённые счастьем лица – всё это, казалось, будет длиться бесконечно. В этой суматохе только Винсент выразил трезвую мысль, что не следует сейчас всей толпой вваливаться в палату к Яну, так как это может взволновать его, и так же, как и Серафин, Эванс предложил позвать доктора, чтобы тот сделал заключение о состоянии Романова-младшего. Все поддержали его мысль, а Галина с Денисом, на правах родителей, всё же скрылись за дверью больничной палаты, где лежал их сын.
*      *      *
После дня, наполненного долгожданной радостью от того, что кризис миновал, и Ян Романов, благодаря Божьей помощи, усилиям врачей и молодому организму победил в борьбе за жизнь,  - после этого яркого дня, который всем близким Яна и ему самому отныне предстояло запомнить, наступила ночь. Винсент с Валерией, попрощавшись с роднёй Романова, уехали, пообещав прибыть в больницу завтра, родители Дениса тоже отбыли в город Трентон, а отец Яна потребовал, чтобы Галина с Серафин возвращались в гостиницу.
 - Я останусь в  «Paterson Memorial» на ночь, а завтра кто-нибудь из вас сменит меня, - обратился он к жене и Серафин, внушительно глядя им в глаза и давая понять, что возражений он не примет.
Однако дочь Франсуазы сказала, что всё равно этой ночью не сможет уснуть, а потому лучше ей бодрствовать в палате у Яна. Денис попытался возразить, но Галина к всеобщему удивлению не усмотрела в желании Серафин ничего криминального, и, поцеловав дочь своей французской подруги, увлекла мужа вниз по лестнице.
 - Ты меня поражаешь, Галочка, - обратился Денис к жене. – Как ты могла позволить Серафин остаться на ночь в больнице? Эта девочка так измоталась за все дни, что здесь находится… Неужели тебе совсем не жаль её? Ведь кризис, слава Богу, миновал, и пусть бы она как следует выспалась в гостинице…
 - Нет, Денис, - устало улыбнулась мужу Галина. – Я-то думаю как раз о Серафин. Бедняжка вот уже несколько лет влюблена в нашего сына, и всегда и везде быть рядом с ним – самое большое её желание. Так что будет лучше, если в первую ночь с тех пор, как Ян пришёл в сознание, она будет в его палате. Это и для Яна лучше. Мы ведь не сказали ему о гибели Кэссиди…
 - Ещё бы! Ведь это известие убьёт его!
 - То-то и оно. Сам доктор запретил нам его волновать. Потому и пришлось соврать, что Кэсси уехала с матерью из Нью-Йорка. Мы, естественно, скажем Яну правду, но только тогда, когда он окончательно поправится. А пока он будет выздоравливать и набираться сил, я хочу, чтобы рядом с ним была Серафин. Может быть, он оценит её, и у него наконец-то откроются глаза.
 - Если я правильно тебя понял, то ты хочешь, чтобы у Яна с Серафин м-м… возникли романтические отношения, скажем так? – вопросительно посмотрел на супругу Денис.
 - Да, хочу, - без обиняков заявила Галина, и в её зелёно-карих глазах он прочёл, что она не врёт.
Когда вся родня Яна разъехалась по домам, Серафин придвинула больничное кресло к окну в палате Яна, и, умостившись в него, стала смотреть на город. Романов крепко спал, и поэтому ей нечем было занять себя. Конечно, она могла бы прочитать газету, но не хотела включать в палате свет, так как это могло разбудить Яна. Да и мозг её слишком устал за последние две недели, чтобы она могла воспринимать какую-либо информацию.
Город, простилавшийся за окном, с высоты шестнадцатого этажа являл собой скопище разнокалиберных огней, хаотично разбросанных по чёрному полотну, безгранично сливающемуся с таким же чёрным небом. Серафин смотрела на небоскрёбы, опоясанные ниточками света, и ей становилось страшно и неуютно, она чувствовала себя беззащитной, взирая сверху на всё это пугающее великолепие. Она ни за что не осталась бы жить в Нью-Йорке, она гораздо больше любила свой Париж, а также Киев - родину Яна. Господи, как же хорошо, что он поправился! Как здорово, что ему теперь ничего не угрожает! «Если бы Ян умер, то я сама не смогла бы жить, - думала Серафин. – Сказать кому, что мне никто на свете не нужен, кроме него - засмеют! Люди почему-то не понимают, что можно очень долго любить одного человека, им это невдомёк… Естественно, многие из них посчитали бы меня дурой, и, наверное, были бы правы. Я ведь трачу свою жизнь на мужчину, который никогда этого не оценит! Но по-другому я не хочу, не могу, да и просто не умею! И пусть надеяться мне не на что, я всё равно буду рядом с ним, до тех пор, пока он сам меня не прогонит. А когда он окончательно поправится, надобности в моём присутствии рядом уже не будет. Я ведь не заменю ему Кэссиди… Господи, представляю, что будет с Яном, когда он узнает о её смерти! Зная его вспыльчивый характер, я представляю, какая с ним случится истерика! Он ещё обвинит всех нас – родителей, друзей, - в том, что скрыли от него эту страшную весть, и никакие доводы о том, что ему нельзя было сказать правду сразу, тут не помогут. И под горячую руку его гнева, скорее всего, попаду я – существо, что будет постоянно мозолить ему глаза все ближайшие дни. Ну и пусть орёт на меня! Пусть унижает! Может, хоть таким образом до меня дойдёт, что я не нужна ему в его жизни. Мне бы уже завтра надо купить билет на самолёт до Парижа и лететь вон отсюда: кто я такая, чтобы сидеть у постели Яна, когда смерть ему уже, слава Богу, не угрожает?»   
Слабый стон Романова заставил Серафин вздрогнуть и повернуть голову к его постели. В полумраке палаты она увидела, что Ян мотает головой, пытается ворочаться, несмотря на наложенные шины, стонет и шепчет что-то. Она тут же вскочила с кресла и опрометью бросилась к нему. Положив руку на лоб, Серафин определила, что горячки у него нет, и облегчённо вздохнула. «Значит, ему просто снится кошмар», - подумала она и принялась легонько трясти его за плечи. Ян отрыл глаза и слабо вскрикнул.
- Всё хорошо, Ян, - прошептала Серафин. – Тебе сон страшный снился, успокойся! Это был только сон, сейчас всё хорошо!
Романов бессильно посмотрел на неё и проговорил:
 - Мне привиделось авто, в котором я ехал тогда за Честером с Кэсси. Мне снилась та авария. Опять. Где она?
 - Кто? – упавшим голосом спросила Серафин, и вся внутренне сжалась, так как знала, чьё имя он назовёт.
 - Кэсси. Почему она не приезжает? Она ведь знает, что со мной случилось? Ей сообщили?
Серафин судорожно вцепилась пальцами в край больничной простыни на постели Яна, и распрямив плечи, приготовилась говорить.
  - Успокойся, пожалуйста, Ян. Кэссиди не приезжает, потому что… у неё нет такой возможности.
 - Её мать не пускает? Вот сука!
 - Ян, я попрошу тебя не ругаться! - её голос дрожал, но она повысила его, чтобы придать своему тону уверенности. – Мы все уже говорили тебе, что твоя Кэсси не может сейчас приехать, но это не оттого, что она забыла тебя, или не любит, нет! Ты же знаешь, как она к тебе относилась! Просто, не может она приехать. НЕ МОЖЕТ, но не потому, что… Ну, так вышло. Чуть позже всё прояснится. А сейчас я прошу тебя не волноваться. И подумать о том, что есть в этом городе другие люди, которые тебя любят, и всё время были здесь, пока ты находился на грани между жизнью и смертью. Взять хотя бы твоих маму и папу…
Ян сжал бледные губы и тяжело вздохнул.
 - Ты права, - прошептал он так тихо, что ей даже пришлось склониться над ним, чтобы расслышать. – Мне просто… страшно. Не могу отделаться от последних воспоминаний об ощущениях, которые охватили меня тогда в падающей в кювет машине. Это было так ужасно… Я никогда этого не забуду. Паника, охватившая меня в тот момент была такой… Понимаешь, если бы всё не произошло тогда так быстро, то можно было бы запросто умереть от разрыва сердца. И вот только что мне опять это всё снилось…
 - Вот именно – снилось, - Серафин сделала ударение на последнем слове, а затем, повинуясь сиюминутному порыву, мягко, но в то же время ободряюще сжала кисть руки Яна. – Всё закончилось. Ты выжил, и это самое главное. Позвоночник твой не повреждён, ты сможешь ходить. Раны окончательно затянутся, ты станешь прежним. И всё у тебя будет хорошо, слышишь? - Она провела свободной рукой по его лбу, едва сдерживаясь от порыва припасть к нему губами. – А сейчас ты должен спать. Сон… Он, знаешь, лучший лекарь. Тебе надо восстанавливать силы.
 - Я не смогу уснуть: боюсь снова увидеть этот кошмар…
Серафин слегка вздрогнула, ощутив, что Ян довольно крепко, со всей силой, на которую был способен его ещё слабый организм, сжал её руку.
 - Но тебе нужно спать, - тихо сказала девушка, стараясь унять собственное сердцебиение. – Хочешь, я почитаю тебе что-нибудь, чтобы ты быстрее уснул? Или, хочешь, я совсем уйду сейчас из палаты, если моё присутствие тебя смущает?
 -Нет, не уходи! – испуганно вскрикнул он - так, что Серафин даже подпрыгнула от неожиданности. - Мне страшно быть одному. Звучит не по-мужски, знаю, но… Мне действительно СТРАШНО. Мама с папой где?
 - Уехали спать в гостиницу. Пойми их, Ян, они практически не смыкали глаз, пока ты был в коме. Им нужно отдохнуть теперь, когда ты начал поправляться.
 - Да, конечно. Мама, наверное, вообще чуть не сошла с ума, - даже в полумраке больничной палаты Серафин заметила нежность в глазах Яна при упоминании о матери. – А ты? Ты разве не устала?
Он повернул голову на подушке и посмотрел ей в глаза.
 - Нет, - честно ответила Серафин, и больше добавить ей было нечего.
 - И тем не менее, ты должна отдохнуть. Тебе ведь тоже надо выспаться.
 - Я лягу в кресле, - она кивнула головой в сторону окна, под которым стоял этот предмет больничной мебели.
 - Там неудобно. Утром будет болеть спина…
Серафин тихонько засмеялась и покачала головой:
- Тем не менее, больше мне лечь негде. Но хватит разговоров на сегодня, - её тон в мгновение ока стал суровым. - Спи давай!
- Мне не хочется. А ты… ложись в кресле, укрывайся пледом (я вижу, его клетчатый край свесился со спинки)… Только не уходи из палаты, хорошо? Я не буду отвлекать от сна тебя разговорами, только не оставляй меня одного этой ночью, ладно? Завтра, когда я проведу день в сознании, мои страх и тревога пройдут, и я не стану мучить ни тебя, ни маму – буду спать в палате один. Но сегодня, раз ты здесь… Спасибо тебе, Серафин, и… Не уходи до утра, пожалуйста.

Глава 27.
Горькая правда. Встреча
После того, как Ян Романов пришёл в сознание, он пробыл в больнице «Paterson Memorial» ещё целый месяц, прежде чем узнал, что же на самом деле случилось с Кэссиди Дуглас. Всё это время Ян донимал родственников и друзей расспросами о своей девушке, но никто ничего ему не говорил: паренёк видел только, как мрачнели лица родных при его упоминании о Кэссиди. Естественно, что Романов-младший почти сразу заподозрил неладное. Поэтому, когда однажды навестить его пришёл Винсент, Ян без приветствия решительно бросил ему с порога:
 - Я требую, чтобы ты сказал мне, почему ко мне не приходит моя девушка Кэсси!
 - И тебе привет, - вздохнул Винсент, отметив про себя, что к Яну возвращаются его прежние эмоциональность и упрямство.
 - Не делай, пожалуйста, вид, что ты меня не слышишь! – раздражённо воскликнул Ян. - Почему все отмалчиваются, как только я засыпаю их вопросами о Кэссиди? Почему все словно сговорились? Что это за идиотский обет молчания?
Винсент Эванс, который никогда не лез за словом в карман и хорошо владел собой, сейчас растерянно смотрел на ещё не совсем освобождённого от бинтов друга, и лихорадочно соображал, что же тому ответить. Доктор Перри, наблюдающий за состоянием здоровья Яна Романова, строго-настрого запретил волновать пациента, но в тот самый день, когда Ян пришёл в себя, его родители сообщили доктору весть о гибели девушки Романова, о которой тот ничего не знает. «Вы же понимаете, доктор, - заламывала руки Галина. - Он уже несколько раз спрашивал о Кэссиди, и мы сказали, что она уехала из города, но ведь вечно врать ему мы не сможем… Когда лучше всего… сказать ему правду?» - «Когда он окончательно поправится, - спокойно ответил доктор. – Я не имею в виду период, когда срастутся его сломанные рука и нога, а когда придёт в норму его психо-эмоциональное состояние. Я думаю, в первые ночи он будет плохо спать, но постепенно его самочувствие улучшится. Я сам скажу Вам, когда нужно будет сообщить ему о смерти девушки». Эванс вспоминал сейчас эти слова доктора, потому что вчера вечером мистер Перри сказал, что, в принципе, сейчас Яну можно открыть правду о смерти Кэссиди Дуглас. Вся родня Яна, вроде бы, вздохнула облегчённо, и вместе с тем, перед всеми предстал вопрос, кому же именно выпадет сомнительная честь сообщить Романову-младшему, что его возлюбленной нет в живых.  Вчера вечером Денис Романов решил, что он; поговорит с сыном, но сказал, что перенесёт разговор до завтрашнего (то есть, уже сегодняшнего) утра. И вот сегодня утром Винсент пришёл в гости к Яну и в больничном коридоре не застал никого из его близких. И сейчас друг снова засыпает его вопросами о Кэссиди -  следовательно, Денис с Галиной ещё не приходили, и тяжёлого разговора пока не было. Хорошо это или плохо? Смотря в беспокойные глаза Яна, Эванс всё больше утверждался в мысли, что другу надо открыть правду как можно скорее.
 - Винсент, мы же с тобой друзья, - в голосе Романова прозвучала вдруг мольба.- Хоть ты можешь не скрывать от меня истинное положение вещей? Где Кэссиди? Что с ней случилось, почему она не приходит? В тот роковой вечер её увёз Честер Харви – что он с ней сделал? Не томи хоть ты меня, Винсент, ради Бога!
Эванс присел на стул рядом с кроватью Романова, не подымая глаз на друга. Итак, именно ему, Винсенту, предстояло сейчас всё рассказать Яну. Может, это и к лучшему для Дениса Романова – зачем отцу лишний раз переживать за сына, они с Галиной и так уже достаточно натерпелись…  Однако движимый благородными намерениями Эванс чувствовал, как бешено колотится от волнения его собственное сердце. Но дальше тянуть было просто невыносимо, да уже и невозможно. 
 - Я расскажу тебе, что случилось с твоей девушкой только при условии, что ты соберёшь все свои нервы в кулак и найдёшь в себе мужество не впасть в истерику после того, что услышишь.
И без того большие глаза Яна стали просто огромными, а его исхудалое лицо теперь, казалось, совсем пропало: одни испуганные глаза с тревогой взирали на Эванса.
 - Пообещай мне, что будешь держать себя в руках, - настаивал на своём Винсент.
 - Ты меня пугаешь, - охрипшим голосом протянул Ян. – Говоришь так, будто мою Кэсси постигла какая-то страшная участь…
Винсент пронзительно посмотрел в глаза друга.
 - Говори, - стальным тоном решительно сказал Романов, вытянувшись на подушках. – Я хочу знать правду, а не теряться в догадках.
Эванс сделал глубокий вдох  и выпалил на одном дыхании:
 - Твоя Кэсси погибла от передозировки наркотиков на квартире у Харви в ту  ночь, когда ты попал в аварию на машине Джорджа.
В ожидании последующей истерики Винсент приготовился уже бежать за медсестрой, но Ян Романов, услышав его слова, не забился в припадке, а только тупо сверлил взглядом край своего одеяла. «У него шок, - догадался Эванс. - А может, просто не дошёл смысл услышанного. Пока' не дошёл…»
 - К-какая п-передоз-зиров-вка? – наконец, запинаясь, дрожащим голосом стал вопрошать Ян. – Ч-то т-ты н-несеш-шь? Я с ней в-встреч-чался, она н-не уп-потреблял-ла…
 - Правильно. Честер накачал её героином у себя дома. От этого всё и произошло.
 - О, Боже! Нет! – заорал вдруг Ян так, что Эванс решил: у него лопнут барабанные перепонки. – Это не может быть правдой, нет! За что?
  Винсент бросился к постели, чтобы успокоить друга, как вдруг дверь в палату отворилась, и вошли Валерия и Серафин. Отвечая на немой вопрос, вспыхнувший одновременно на их взволнованных лицах, Эванс, стараясь перекричать вопли Яна, воскликнул:
 - Я сказал ему о смерти Кэсси. Бегите за медсестрой, врачом – кем угодно: нужно его сейчас же успокоить!
Серафин, в отличие от застывшей на пороге Леры, метнулась было к постели причитающего Яна, но Винсент жестом остановил её:
 - Не подходи! Марш за доктором! Ты всё равно сейчас с ним не сладишь: он в это время в состоянии выпрыгнуть из гипса, его надо держать силой… Не подходи!.. Лера, уведи её! Позовите врача!
Очнувшаяся от крика своего возлюбленного Валерия схватила Серафин за руку и потащила её вон из палаты.
Поздним вечером того же дня утихомиренный дозами успокоительного Ян молча лежал на своей больничной постели и невидящим взглядом смотрел в потолок. В его комнате находилась только бледная Серафин - родители Яна спустились в больничный буфет ужинать. Они звали с собой и дочь Франсуазы, но она не захотела оставлять Яна, и просила только принести ей круассанов с йогуртом. Естественно, Галина собиралась взять для девушки гораздо более сытной еды: она всерьёз опасалась за здоровье дочери своей лучшей подруги, потому как та, судя по её наблюдениям, питалась едва ли не святым духом. Не смотря на все протесты Серафин, Денис вознамерился сегодня во что бы то ни стало помешать её планам ночевать в палате своего сына и собирался отвести её в гостиницу. Галина только посмеивалась над желанием мужа, так как знала, что Серафин не захочет сегодня ночью оставлять Яна одного. Ведь он теперь находился в сознании, и он узнал сегодня, что его девушка – умерла. Дочь Франсуазы переживала за него едва ли не сильнее, чем сами родители.
Серафин сидела в большом кресле под окном и, упёршись подбородком в сложенные на подоконнике руки, в который раз уже за последний месяц смотрела на утопающий в огнях вечерний Нью-Йорк. Сегодня она очень сильно переволновалась за Яна, и потому ей совсем не хотелось спать. Она подозревала, что бессонница не отпустит её до самого рассвета. Но Серафин было всё равно: сон её и так сбился за последние два месяца, она бодрствовала ночами над постелью бессознательного Яна, затем ехала в гостиницу, где отключалась часа на четыре, потом принимала душ и снова возвращалась в больницу.
Приглушённый стон Яна заставил её спрыгнуть с кресла и подбежать к постели больного. В ночном мраке комнаты она всё же разглядела, как блестели его раскрытые глаза – значит, Ян не спал, и то, что он подал голос, свидетельствовало о прекращении действия успокоительного. Сердце Серафин бешено забилось, она мысленно приготовилась к тому, что у Яна вот-вот вновь начнётся истерика. Ах, если бы она могла хоть как-то облегчить его страдания!..
 - Ян, - шепнула она, присев на корточки возле изголовья его постели. – Тебе что-нибудь нужно?
 -Н-нет… - выдохнул он, зажмурившись, словно от боли. – Мне хреново… Если б ты только знала, как мне хреново… Я не представляю, как жить дальше…
Смысл русского слова «хреново» Серафин не поняла, так как буквальный перевод этого наречия не вязался с остальными словами Яна. Однако последняя фраза вызвала у девушки порыв обнять парнишку, которому Серафин всё же не поддалась, а позволила себе лишь дотронуться рукой до его лба.
 - Не переживай, Ян. Постарайся не волноваться… Я знаю, это очень трудно, но ты всё же попытайся. Ведь у тебя ещё такое слабое здоровье…
 - Не могу…Я её так любил… Ты даже представить себе этого не можешь…
Серафин, закусив губу, отвернулась к окну, зная, что сейчас каждая его фраза будет колоть её влюблённое сердце, словно кинжалом. И она не ошиблась.
 - Кэссиди была моей первой настоящей любовью, - приглушённым голосом говорил Ян. – Эшли Ленардс была не в счёт. Ох и редкая сука эта Эшли Ленардс! А Кэсси… Это же был ангел во плоти! Она была такой… Такой красивой, мягкой, доброй, нежной... Она всегда так хорошо меня понимала!  Кэсси была моей первой женщиной, и я представить себе не могу, что на её месте  мог оказаться кто-нибудь другой! Она была моей, моей без остатка, а теперь… Теперь её нет, понимаешь?! Ты понимаешь, что это для меня значит?
Его голос сорвался, и беззвучные рыдания стали сотрясать тело. Серафин была не в силах сдержать слёзы, вызванные смесью бессилия перед горем Яна, состраданием к нему и ощутимым уколом ревности к его мёртвой подружке, которой он отдавал всё тепло своей души и тела. Дочь Франсуазы прильнула к Яну и лихорадочно принялась гладить его непослушную, немного отросшую чёлку.
 - Ян, не плачь, не убивайся, родной, я тебя очень прошу… Ну, не надо… Не надо!.. Возьми себя в руки, я тебя прошу. Пожалуйста, не переживай… Ты так слаб ещё… А этими эмоциями можешь себе навредить…
 - Да мне плевать! – закричал он, безумным и злым взглядом вперившись в заплаканное лицо Серафин. – Я не хочу жить без неё! Мне, кроме моей Кэссиди, никто не нужен! Ты меня слышишь?! И нечего дежурить денно и нощно возле моей постели – ты этим ничего не добьешься, ясно тебе? Думаешь, я не понимаю, на что ты рассчитываешь, когда мозолишь мне глаза каждый день? И именно за этим ты прилетела из Франции? Ты что, наивно полагала, что я не смогу без тебя обойтись? Ты возомнила, что сможешь мне заменить мою возлюбленную? В таком случае ты просто дура, Серафин!
  После слов Яна, самым большим желанием девушки было выброситься из окна. Но она только встала с края его постели и тихо сказала:
 - Я ничего не хотела от тебя добиться. Я ни на что не рассчитываю. Ты не любишь меня и никогда не сможешь полюбить, и если ты думаешь, что я этого не понимаю, то в таком случае ты плохо знаешь женщин. А моё присутствие здесь вызвано исключительно тем, что я очень переживала за твою жизнь. Потому и приехала. Чтобы быть рядом с тобой – но не для того, чтобы строить на тебя какие-то планы. Я уже два года не вижу смысла что-то планировать – из того, что меня окружает, мне ничего не приносит удовольствия, и ничто не увлекает настолько, чтобы снова заставить моё сердце учащённо биться. Ты намного счастливее меня, Ян, и знаешь, почему? Потому что твоя Кэссиди отвечала взаимностью на твою любовь, и хоть она и погибла, но в своей памяти и сердце ты сохранишь свет улыбки, озарявшей её лицо при виде тебя, её слова о том, что она тебя любит, её поцелуи и её объятия – всё-всё, что было адресовано ТЕБЕ. А я лишена всего этого, Ян. Я буду помнить только, как дорогой моему сердцу человек не гнушался обозвать меня дурой. Спокойной ночи, Ян. Приятных снов.
С этими словами она схватила с подоконника свою сумочку и быстрыми шагами вышла в коридор.
*      *      *
Августовское солнце полуденными лучами скользило по кладбищенской ограде, в ворота которых вошла группа людей из пяти человек. Это были Ян Романов, только вчера выписавшийся из больницы «Paterson Memorial», его родители, а так же друзья - Винсент и Валерия. Прошёл почти месяц с тех пор, как Ян узнал о гибели своей возлюбленной Кэссиди Дуглас, но только теперь, когда его полностью освободили от гипса, и после ежедневных увещеваний самого себя в том, что Кэссиди больше нет, - после всего этого Ян уговорил, а, откровенно говоря, потребовал у своих родных отвезти его к месту, где нашла последний приют его возлюбленная. Он должен был побывать на её могиле, тем более, что завтра Яну предстояло сесть на самолёт, следующий рейсом Нью-Йорк – Киев: родители увозили его на родину, в Украину. Ян и не думал сопротивляться такому решению – другого попросту не могло быть, ведь из-за аварии, которая чуть не отняла у него жизнь, он не смог поступить ни в один из колледжей, как это сделали Винсент с Валерией. А ещё… самой главной причиной, по которой он собирался оставаться в Соединённый Штатах, была Кэссиди. Но два месяца назад Честер Харви эту причину устранил, за что его наконец-то (впрочем, явно с опозданием) упекли за решётку, и шокированные родители, понимая весь ужас того, что сотворил их сын, теперь не спешили тратиться на дорогих адвокатов.
Ян неспешной походкой (быстро ходить он ещё не мог из-за перенесённых травм) шёл по выложенной камнем дорожке. Рядом с ним шли грустные Валерия и Винсент, а позади – его родители. Серафин с ними не было: она осталась в Трентоне, у родителей Дениса, куда перебралась по совету Галины на следующий день после ссоры с Яном. Дочь Франсуазы вообще собиралась лететь в Париж, но Галина, выслушав её сбивчивые объяснения, уговорила девушку остаться до тех пор, пока Яна не выпишут из больницы, чтобы затем всем вместе лететь в Киев. Хоть в сентябре во Франции, как и в Украине, должны были начаться занятия в школах, Галина уговорила Франсуазу разрешить дочери погостить две недельки в Киеве. Серафин не видела в этом смысла, так как, по её словам, раздражала своим присутствием Яна. Однако мудрая Галина попросила её не торопиться с выводами, и настояла, чтобы дочь её французской подруги перебралась в Трентон. Так сделали и они с Денисом, чтобы не тратиться на гостиницу, как только кризис у Яна миновал, и стало ясно, что он поправится. Серафин вняла совету матери Яна, но в больницу к Романову-младшему наведывалась теперь очень редко, а когда приезжала, то никогда не оставалась с ним в палате одна. А Яну, честно говоря, этого бы хотелось. С момента их последнего разговора он не переставал упрекать себя в том, что оскорбил Серафин, которая, естественно, хоть и питала к нему чувства, но никогда не позволяла себе вешаться ему на шею. Он собирался просить прощения у Серафин, но гораздо сильнее его мысли занимала трагедия, случившаяся с Кэссиди: Ян очень болезненно переживал её смерть. Но как только стало ясно, что отъезд в Киев – не за горами, он потребовал у родителей отвезти его на могилу возлюбленной. Те, естественно, не имели морального права отказать в этом сыну, а Винсент с Валерией вызвались сопровождать друга, так как присутствовали на похоронах, и знали, на каком кладбище похоронена их школьная подруга.
Когда Эванс подвёл Яна к небольшой могильной плите из белого мрамора, на которой было высечено имя «Кэссиди Дуглас», у того подкосились ноги, и он, не заботясь о наглаженных брюках, упал на колени  - прямо перед плитой со страшной надписью. Упал – и беззвучно заплакал. Какая-то часть души Яна всё ещё не верила в то, что Кэссиди нет на свете, и вот теперь имя его любимой, высеченное на гладком мраморе, и даты её рождения и смерти столкнули его лицом к лицу с ужасной реальностью. Всё. Могила Кэссиди – это конец. Конец его счастью, его любви, его надеждам, и конец его запутанным снам, которые он видел по ночам в больнице, снам, в которых она являлась ему и что-то говорила. Ян протягивал к ней руки, стремясь удержать её, остаться с ней, но она сурово качала головой и грозила ему пальцем. Кэссиди НЕ ЗВАЛА его с собой. Вот Ян и получил ответ. Она ушла из этого мира, а он должен был в нём остаться. Без неё. Но живым.
Галина, не в силах смотреть на слёзы сына, повернулась к могиле подружки Яна спиной и уткнулась носом в плечо супруга. И тут влажными от слёз глазами она увидела шедшую по направлению к ним женщину с большим букетом белых роз, перевязанных траурной лентой. Женщина эта была высокой блондинкой, бледная, но очень ухоженная, в модных и дорогих сюртуке и джинсах. Она была ровесницей Галины, однако очень длинные блондированные волосы, молодёжный стиль одежды и яркая сумка указывали на то, что эта дама давно спорит со своим возрастом и временем, и судя по её цветущему виду, и возраст и время давно сдали свои позиции в борьбе с нею. И очевидно, именно поэтому, Галина без труда узнала в женщине путану Одри-Эвридику  - злого гения публичного дома «Обитель Афродиты» двадцатилетней давности, редкую стерву с развратным не только телом, но и душой, женщину, от которой Галина почти двадцать лет назад вместе с Франсуазой и Денисом спасалась бегством, женщину-ведьму, женщину-убийцу…
Денис, почувствовав, как напряглась его жена, обернулся и тоже застыл на месте, как вкопанный: он не столько вспомнил проститутку Эвридику, сколько понял, что это она, так как поравнявшаяся с ними дама никем, кроме как матерью покойной Кэссиди не могла быть.
А между тем сама Одри с недоумением уставилась на компанию, пришедшую к могиле её дочери. Она то и дело переводила взгляд с Галины на Дениса, и в её голову настойчиво закрадывались безумные догадки о том, кто эти люди, но такие мысли были настолько бессмысленны, что они не могли быть правдой.
Видя растерянное лицо высокой блондинки, Галина вдруг неожиданно для самой себя осмелела, и отстранившись от мужа, шагнула ей навстречу.
 - Что, не узнаёшь меня, Эвридика?  - спросила она по-английски, вплотную подойдя к блондинке и пронзая её своми зелёно-карими глазами. – Это я, бывшая проститутка Афродита, не пожелавшая двадцать лет назад попасться в лапы к твоему любовнику – мафиози Метью Дугласу, -  распустившая всех шлюх публичного дома и убежавшая в Украину.
Услышав слова Галины, Одри пошатнулась и не совсем уверенно покачала головой:
 - Н-не м-может быть… Что ты здесь делаешь?
 - Пришла с сыном к могиле твоей дочери, - ответила Галина, не сводя  своих  насквозь прожигающих глаз с собеседницы.
Одри бросила взгляд на испуганного Яна, который не поднимаясь, с колен, вполоборота наблюдал за сценой, разыгрывающейся между его матерью и матерью Кэссиди.
 - Так это… - еле слышно прошептала Одри. – Это что же получается…
 - Получается, что мой сын и твоя дочь встречались - подсказала ей Галина. – Вот ведь судьба-шутница, не так ли? Мы с тобой ненавидели друг друга, а наши дети – друг друга любили… Прямо как Ромео и Джульетта!..
 - Господи, да если бы я знала, - дыхание Одри стало прерывистым, а руки, сжимавшие букет с розами, задрожали. – Если бы я только могла заподозрить, что моя дочь встречается с твоим сыном!..
 - То что? – с вызовом посмотрела на неё Галина. – Ты бы запретила им видеться? Перевела бы Кэссиди в другую школу?
 - Да! – выпалила Одри, уже не соображая, что её ответ был бессмысленным.
  Винсент и Валерия с раскрытыми ртами наблюдали за происходящим, стоя позади Яна.   
  А Галина, не сводя глаз с бывшей Эвридики, тем временем продолжала:
 - Одри, мой сын не виноват в том, что случилось с твоей дочкой. Он как раз хотел её спасти из лап того монстра – бывшего одноклассника, - похитившего её. И за это мой Ян сам чуть не поплатился жизнью.
 - Да причём здесь твой Ян! – в истерике выкрикнула Одри, теперь уже безумным и злым взглядом впившись в Галину. – Моя дочь погибла, и мне меньше всего хочется видеть рядом с её могилой тебя, твоего мужа и вашего сына! Зачем ты сюда вернулась? Тебе хочется позлорадствовать, потешиться моему горю? Да уж, конечно, у тебя всё сложилось гладко: из обычной неотёсанной девятнадцатилетней девчонки, которой ты была, когда тебя привёз из Украины наш «охотник за товаром» Ник, ты через три года превратилась из рядовой шлюхи в мадам публичного дома, потому что наш хозяин Джек О’Брайан на тебя запал, потом встретила своего голубоглазого принца (кажется, его звали Дэнис), который двадцать лет назад помог тебе, беременной, бежать от нас с Мэттом, и  все эти годы Дэнис провёл с тобой, а твой ребёнок, как я вижу, жив и здоров. А я хоть и вышла замуж за Мэтта Дугласа, отобравшего «Обитель Афродиты» у Джека, нам с ним всё пришлось начинать с нуля в секс-бизнесе, потому как ты, вообразив себя мессией, выпустила всех проституток публичного дома. А в сентябре 2001 мой муж Мэтт погиб во время терракта во Всемирном торговом центре… А теперь вот умерла моя дочь.
 - Девочку твою мне жалко, - вздохнула Галина.  - Жалко потому, что, если верить моему сыну, по своим моральным качествам Кэссиди была полной тебе противоположностью. Но Бог решил наказать тебя за все те ужасы, которые ты совершала в своей, - Галина запнулась, но всё же произнесла это слово: - никчёмной жизни.
 - Галя, перестань, - Денис положил руку на плечо супруге. – Место для выяснения отношений неподходящее…
 - Я не заслужила гибели моего ребёнка! – воскликнула Одри.
 - А Наташа, которую ты застрелила во время нашего побега из  «Обители…» - Наташа эту смерть заслужила? – лицо Галины исказилось праведным гневом, вырвавшимся из недр её души на волю через двадцать лет.
 - Наташа? – вскинула брови Одри.
 - Да, Наташа. Чешская девушка, которую мы с Джеком подобрали на улице и определили в публичный дом, где она взяла себе псевдоним Далилла. Ты что не помнишь, как застрелила её из пистолета в ту ночь, когда мы пытались бежать?
Одри вдруг потупила горящий взор и опустила голову.
 - То была самооборона, ты же сама всё видела: если бы я не выстрелила, Далилла убила бы меня, выхватив пистолет, который в тот момент держала в руках ты!
 - Это был пистолет Далиллы, она отдала мне его, когда возвращалась за кошкой Франсуазы, которую та забыла в комнате. И ты прекрасно знаешь, что ни я, ни Далилла не собирались ни в кого стрелять. А ты – выстрелила. И убила Далиллу. Ты бы и меня с Франсуазой прикончила по приезде Мэтта, если бы Денис не помог нам сбежать. Ты ни перед чем не останавливалась для достижения своих целей, Одри, так же, как ни перед чем не останавливался Мэтт Дуглас. Он погиб от терракта, а за тебя расплатиться собственной жизнью пришлось вашей дочери.
Ян, как завороженный, смотрел на обеих женщин, одна из которых была его матерью, а другая могла стать тещёй. «Так вот что имела в виду мама, когда прошлым летом во время визита в Киев я принудил её к откровенному разговору о её роде занятий в США, - вот что она имела в виду, когда назвала родителей Кэссиди убийцами! Бог мой, как, оказывается, мало я знал о прошлом мамы с папой!»
 - Ты рассуждаешь, как проповедник в утренней христианской передаче, - тяжело вздохнула Одри, отводя глаза от Галины. – Говоришь про какую-то расплату… Это всё чушь собачья! Моя дочь была невинным ангелом, и если бы Бог существовал, он никогда не допустил бы, чтобы она погибла в восемнадцать лет. Он не допустил бы, чтобы я попала в Далиллу, когда стреляла… Да Он стольких вещей не должен был допускать!
Она разрыдалась, упав на колени рядом с ошарашенным Яном и положила букет роз на могилу дочки.
 - Кессиди, прости меня, деточка! – причитала она. – Я была ужасной матерью! Учила тебя жутким вещам, а ты им не внимала, жила по-своему… Ты была во сто крат лучше меня: чистая, светлая, неиспорченная… Господи, и этот ублюдок, что увёз тебя с выпускного бала, такое с тобой сделал! С моей невинной Кэссиди! Я хоть и шлюха, но как подумаю, что её чистое тело досталось этому наркоману!.. Я кастрирую его, честное слово! Она ведь была невинна, пока…
 - Не была, - сам не зная зачем, буркнул Ян.
  Одри удивлённо повернула к нему своё заплаканное лицо.
 - Не была она невинной, если Вам от этого, конечно, станет легче. Её первым мужчиной… был я. И она у меня – первой.
С этими словами он извлёк из-под рубашки золотую цепочку с медальоном в виде половинки сердечка, подаренного ему на восемнадцатилетие Кэссиди, снял его с шеи и протянул Одри.
 - Вот, возьмите.
 - Вторую половинку сердечка я видела на шее у Кэссиди, - прошептала Одри. – Я догадывалась, что другая находится у тебя. Я не снимала её с шеи дочери – этот медальон похоронен вместе с ней.
  Ян зажмурился, уговаривая себя не расплакаться, а когда открыл глаза, то положил половинку сердечка на колени Одри.
 - Возьмите. Это половина моего сердца, принадлежавшего Кэссиди. Половину она унесла с собой в могилу. А вот эта вторая половина – безжизненна. Я оставляю Вам своё разбитое сердце: оно навсегда останется здесь, в Нью-Йорке, где похоронена та, кому оно принадлежит. А я возвращаюсь в Киев. Без сердца. Прощайте.
С этими словами он поднялся с колен и, не отряхивая брюк, медленно побрёл к выходу из кладбища.
 - Ян! – вдруг окликнула его Одри, и он в недоумении повернул к ней своё бледное лицо. – Пусть у тебя всё сложится хорошо!
Галина и Денис удивлённо переглянулись: они явно не ожидали, что эта женщина сможет адресовать их сыну пожелание добра.
 
Глава 28.
Гуд бай, Америка! Переоценка ценностей
Ян сидел возле иллюминатора в салоне боинга и смотрел на клубящиеся белые облака, проплывавшие под крыльями самолёта. Час назад этот самолёт поднялся ввысь, унося его из страны, где он пробыл два года, в которой получил диплом старшей частной школы «Leadface», в которой пережил много весёлых и грустных минут, где нашёл и потерял свою единственную любовь. И в этой стране остались его друзья - Винсент, Валерия, Брэндон, Робин… Все они приехали сегодня утром в аэропорт - провожать Яна. Эмоциональная Валерия не смогла сдержать слёз, нисколько не волнуясь о том, что её горячо любимый Винсент приревнует её к Яну: у Эванса у самого глаза были на мокром месте. Ян взял с друзей обещание, что при первой же возможности они приедут к нему в гости в Украину, и сам пообещал регулярно писать сообщения в месседжеры Винсенту. Романов вполголоса просил у Орловой с Эвансом прощения за то, что им довелось услышать на могиле Кэссиди, но они замахали руками и приказали Яну не забивать себе голову глупостями. Конечно, Романову жаль было оставлять их всех здесь, однако он осознавал так же, как за всё то время, что провёл в Нью-Йорке, он успел соскучиться по Киеву. Там ведь его тоже ждали друзья, с которыми он дружил ещё со времён детского сада. Да и что скрывать, Яну хотелось, чтобы по утрам, когда он просыпается, по киевской квартире разносился запах его любимых блинчиков, которые готовит мама. Да, Ян не отрицал, не врал сам себе, что за два года, проведённые в «Leadface», он не очень-то скучал по атрибутам родной когда-то киевской жизни. Он не скучал, потому что ему было просто некогда. Он был всегда занят пирушками, разговорами «за жизнь» с Винсентом, уроками и любовью к Кэссиди. Это чувство было самой главной причиной того, что, находясь в Нью-Йорке, он не очень-то хотел возвращаться домой. Но после смерти Кэссиди Ян отчётливо понял, что в Нью-Йорке его больше ничего не держит. И дело тут было даже не в материальной стороне вопроса, хотя и в ней тоже, поскольку учёба Яна в  «Leadface», а также его болезнь больно ударили по бюджету его семьи. Дело было в том, что какой бы яркой и заманчивой не казалась ему Америка, он понимал, что если осядет в США, то навсегда останется чужаком в этой стране, как бы хорошо ему не удалось устроиться. И причина не в том, что американцы его не примут, как равного (они-то сами, по сути, все без корней в этой стране!); причина в том, что ему самому не хотелось бросать все силы на то, чтобы чего-то добиваться в США, чтобы оседать в Нью-Йорке ради призрачных целей жизни, которые вряд ли принесут ему удовлетворение. Он устал. Был вымотан страшными событиями последних двух месяцев его жизни, вымотан настолько, что хотел тишины и уюта киевской квартиры, прогулок по Гидропарку, посиделок на лавочках в скверике возле улицы Ярославов Вал, шашлыков в лесу возле посёлка городского типа Корчеватое, раздумий о мистике Андреевского спуска…
Он вздохнул и повернулся к сидящей возле него Серафин. Ян нарочно попросил своих родителей купить билеты на самолёт так, чтобы он сидел с Серафин рядом, а Галину и Дениса умолял расположиться чуть поодаль. Ян не скрывал от родителей, что хочет попросить у Серафин прощения за то, что (было дело!) накричал на неё в день известия о смерти Кэсси. Естественно, Галина и Денис не воспротивились такому желанию, и теперь Серафин сидела рядом с Романовым-младшим  - молчаливая и грустная, как всегда. За всё время, что прошло со дня их с Яном ссоры, она почти не разговаривала с ним, и теперь недоумевала, как это Яна угораздило сесть рядом с ней в салоне самолёта. Скорее всего, это было происком Галины – Серафин знала, что мать Яна души в ней не чает, и хочет, чтоб её сын  перестал воспринимать дочь Франсуазы, только как сестру. Самой Серафин, естественно, хотелось этого ещё сильнее, да вот только Ян, похоже, своих взглядов менять не собирался. Поэтому Серафин очень удивилась, когда почувствовала на своей руке прикосновение Яна. Она удивлённо вскинула на него глаза, и его виноватая улыбка совсем обескуражила девушку.
 - Серафин, я хочу попросить у тебя прощения, - тихо, почти шёпотом сказал Ян. – Вечером того дня, когда я узнал о смерти Кэссиди, мои нервы были на пределе, как ты помнишь… Действия успокоительного надолго не хватило, и я сорвался на тебе. Ну, такой я придурок – всегда срываюсь на близких мне людях. Прости меня. У меня гадко на душе при одном воспоминании о том, как я с тобой поступил.
 - Я всё понимаю. Более того, скажу… Ты был прав тогда. Мне не нужно было мозолить тебе глаза своим присутствием в больнице. Я бы сейчас давно уже была в Париже, если бы твоя мать не уговорила меня остаться и лететь с вами в Киев.
 -  Правильно мама сделала, что уговорила тебя, - Ян не отпускал её руки, чем вызвал прилив краски к бледным щекам девушки. – Мне сейчас очень тяжело, Серафин. Когда я вернусь домой, я не знаю, какие чувства будут обуревать мою душу: может, мне станет легче, а может, наоборот, меня заест хандра. Я очень хочу увидеть моих старых киевских друзей, выпить с ними пива, порассказывать им байки про Америку… Но я хочу так же, чтоб ты была рядом со мной. Мне будет трудно первое  время - я должен учиться жить заново. А ты мне в этом поможешь.
 - Я? – удивлённо спросила Серафин, не веря своим ушам.
 - Да, ты. Помнишь, ты подарила мне статуэтку ангела на мой семнадцатый день рождения? Я тогда гостил у тебя в Париже…
 - Я помню-помню, - живо отозвалась Серафин. – И я так же знаю, что эта статуэтка разбилась, и знаю, по какой причине, – так что не упоминай об этом, не нужно! Это может причинить тебе боль.
 - Да… Нет… Ну, в смысле… Я хотел сказать, что пока твой ангел стоял на тумбе в изголовье моей кровати, всё у меня шло хорошо. А как только он разбился – всё полетело к чёртовой матери!
 - Не забивай себе этим голову, - Серафин едва удержалась от порыва дотронуться до его щеки. – Всё это в прошлом. Тем более, что я сама, наверное, виновата в том, что тот ангел разбился.
 - Ты? – Ян удивлённо улыбнулся. – Интересно, каким образом, если ты находилась в то время на другом конце земного шара?
 - Одна моя подруга в рождественский вечер подшутила над тем, что я подарила тебе статуэтку. Я обиделась и сказала ей, что ты уже взрослый мальчик, и в талисманах не нуждаешься. И… вслух пожелала, чтоб тот хрустальный ангел разбился. Ты меня сейчас убьёшь за эти слова…
Ян смотрел на словно сжавшуюся и виновато потупившую взор Серафин, и непонятно, откуда взявшаяся волна нежности накатила на него. Он крепче сжал руку девушки и наклонился к её уху.
 - Ну что ты, Серафин, - зашептал он. – Как я могу сердиться на тебя, если ты все дни и ночи проводила у моей постели, когда я без сознания лежал в больничной палате «Paterson Memorial»! А я ещё и накричал на тебя, придурок! Да во всём мире нет, наверное, человека, который бы беспокоился обо мне больше, чем ты!
 - Ах, Ян! - она вдруг расплакалась, не в силах больше сдерживать эмоции. – Если бы ты умер, я бы себе этого не простила! Я бы не смогла жить с осознанием того, что своим языком накликала беду!
 - Перестань! К чёрту того ангела! Он был обыкновенной стекляшкой, пусть и очень красивой. Я о нём не жалею, потому что на смену ему ко мне прилетел другой – настоящий, очень красивый, который почему-то сейчас плачет. Ну же, Серафин, успокойся!
Он обнял её, и от этого девушка заплакала ещё сильнее. Ян гладил её пышные русые волосы, и говорил шёпотом, потому что иначе его голос стал бы дрожать от волнения:
 - Не плачь, Серафин, всё хорошо. Вот теперь уже всё точно будет хорошо. Я возвращаюсь домой. Я жив. И это благодаря твоим молитвам! Ну, не плачь, пожалуйста, причин для твоих слёз нет. Ш-ш-ш, тихо-тихо. Ангелы не должны плакать.
*      *      *
Киевский сентябрь в этом году выдался тёплым – минувшее лето не собиралось сдавать позиции. Вечерами на столичных улицах было полным-полно народу: никому не хотелось сидеть дома, всех манило тепло, разливающееся по центральным переулкам города. Отчасти по этой причине Борис с Анной (киевские друзья Яна, окрестившие в эту субботу своего сына) после того, как дневной обряд в Андреевской церкви был позади, предусмотрительно уложили своё чадо – сынишку Виталика – спать, а сами с кумовьями и другими приглашёнными на торжество друзьями не отправились гулять по шумному Крещатику. Вместо этого они организовали застолье дома. Бабушки и дедушки маленького Виталика были людьми современными и не стали своим присутствием смущать молодых гостей Бори и Ани, а удалились спать. Как только в комнате не осталось никого, старше двадцати лет, гости сразу же почувствовали себя расслабленно: не стесняясь, разливали водку по рюмкам, не переставая, дымили сигаретами. Исключение составляли, пожалуй, лишь Анна да пришедшая вместе с Яном Серафин. Сам свежеиспечённый крёстный отец Ян Романов потянулся за первой сигаретой, хотя не курил с тех пор, как вернулся из Штатов, и особой тяги к курению у него не было. Но сейчас ему не хотелось отставать от компании. То, что это желание может возобновить пагубную привычку, Яну как-то думать не хотелось. Зато об этом подумала Серафин. Она наклонилась к нему и тихо, так, чтобы никто из присутствующих не слышал, попросила:
 - Ян, не нужно курить, пожалуйста! У тебя же ещё здоровье слабое…
Он отдёрнул было руку, но в этот момент в их разговор вмешалась крёстная мать маленького Виталика, особа, новая в их компании, институтская подруга Ани - Оксана, с которой Ян до крестин не был знаком. Жгучая брюнетка вольных стиля одежды и поведения имела, очевидно, острый слух, потому как, услышав обращение Серафин к её куму, сочла нужным вмешаться.
 - Пусть Ян курит, если ему хочется! – воскликнула Оксана, вызывающе посмотрев на Серафин. - Он уже большой мальчик и в няньках не нуждается!  - и, обращаясь к куму, сладким голосом пропела: - Давай, мой драгоценный, я дам огоньку твоей сигаретке!
Мгновение – и перед носом у Яна вспыхнул ярким пламенем язычок из дорогой зажигалки Оксаны.
 - Ян, ты, конечно, можешь делать все, что заблагорассудится, но подумай о своём здоровье, - внушительно посмотрела на него Серафин и отвернулась, делая вид, что рассматривает бронзовую статуэтку на стенной полке гостиной.
 - Я не буду курить,  - покачал головой Романов, виновато улыбаясь Оксане.
 - Как хочешь, - недовольно протянула чёрноволосая девица, захлопнув крышечку зажигалки. – Только учти, что мы все здесь сейчас будем курить, поэтому пользу твоему слабому здоровью это всё равно не принесёт.
Она посмотрела на поникшую Серафин, и её взгляд отнюдь не был дружелюбным.   
Впрочем, никто из присутствующих не обратил внимания не этот небольшой конфликт – всем было не до того, все хотели повеселиться от души и оторваться на славу. Серафин догадалась, что скучала здесь, по всей видимости, она одна. И дело было даже не в скуке, а в том, что ей было неприятно находиться в обществе друзей Яна. Когда она гостила в Киеве в прошлом году, она находила их милыми и приятными людьми, а сейчас почему-то всё изменилось. А быть может, это кума Яна – Оксана – всё изменила? Серафин исподлобья бросила взгляд на эту декольтированную девицу. Что-то жутко пошлое исходило от неё. Какой-то она была вызывающе вульгарной. И как только Аню угораздило сделать эту девчонку крёстной своего сына? Как Аня вообще с ней дружит? Что может у них быть общего? Всё время в церкви, пока длился обряд крещения, Оксана не сводила взгляда с Яна, то и дело норовила взять его за руку, прижаться к нему, как бы невзначай обнять. На все эти особенности её поведения не обращали внимания не то что гости на крестинах, но даже служители церкви. Обращала одна Серафин. И то, что она видела, больно ранило ей сердце.
Серафин гостила в Киеве уже целую неделю, и за всё это время ей только раз удалось погулять по Речному вокзалу с Яном вдвоём. Всё остальное время Ян таскал девушку за собой к Боре с Аней, к Славику (глаза которого зажигались при взгляде на Серафин, но Яна это, похоже, не волновало), либо же они все вместе шумной компанией шатались по центральным улицам столицы, пили пиво и распевали песни. Серафин стала уставать от этого. Участие, проявленное к ней Яном в самолёте, когда они летели из Нью-Йорка в Киев, Серафин, естественно, не позволяла себе расценивать как нечто большее с его стороны, чем братские чувства или дружбу. Но всё же девушке хотелось больше времени проводить с Яном вдвоём, а не слушать пошлые анекдоты его друзей (да и его самого!) и ловить на себе плотоядные взгляды Славика. Но, похоже, её надеждам на разговоры по душам с Яном не суждено было сбыться. А сегодня появилась ещё эта Оксана!
Серафин допила остатки вина в бокале и тупо уставилась в экран большого телевизора, на который никто из гостей не обращал внимания.
 - А давайте играть в бутылочку! – взвизгнул кто-то, и бурные аплодисменты с одобрительными возгласами указывали на то, что сейчас должна была начаться ещё одна вакханалия.
Вся компания переместилась из мест за столом на пол - только Серафин осталась сидеть на диване.
 -Эй, Серафин, давай к нам! – закричал Славик. – Или у вас в Париже не играют в такие игры? Ни за что не поверю! Париж – один из сексуальнейших городов мира!
 - Ну, это смотря по тому, кто для чего этот город посещает, - протянула Серафин. – Я не буду играть в бутылочку, извините.
В толпе на полу послышался смех. Громче всех смеялась Оксана.
 - Эй, француженка, ты что – целка? – с вызовом спросила она. – Мы тут, пьяные, сейчас будем лизаться друг с другом, а ты будешь восседать, как царица, на диване и на это всё смотреть? Нет, так дело не пойдёт! Будешь играть с нами!
С этими словами Оксана поднялась с пола, схватила девушку за руку и насильно усадила её в круг рядом с собой. Кто-то попросил крёстную мать Виталика не заставлять Серафин играть в игру, если та не хотела, но не поднимая с пола глаз, дочь Франсуазы по голосу поняла, что это был не Ян. Ему, похоже, абсолютно всё равно, что с ней происходит. И зачем только она поддалась на уговоры Галины и не улетела из Нью-Йорка в Париж? Теперь вот приходится сидеть тут и позориться перед пьяными друзьями Яна да и – что скрывать? – перед не менее пьяным Романовым!
Погружённая в свои мысли, Серафин совсем не следила за ходом игры, потому как вертящаяся пустая бутылка ни разу не указывала горлышком на неё. Выпившая молодёжь галдела и шумела, кто-то вставал из круга, кто-то с кем-то целовался под аплодисменты и улюлюканье публики – француженке до всего этого было мало дела, пока… Пока в центре круга не оказался Ян. Бутылка, раскрученная Аней, указала на него, и Романов, раскрасневшийся от выпитого спиртного и от ощущения азарта, выйдя к жене Бориса, тем не менее, очень скромно поцеловал её в губы, чем вызвал недовольство многих участников игры. Не обращая внимание на гостей, требующих, как говорится, «продолжения банкета», Ян приловчился и раскрутил бутылочку. Описав бесчисленное количество кругов, она остановилась и горлышком указала по направлению как раз на сидевших рядышком Серафин и Оксану. Указала так, что точно нельзя было сказать, кому из девушек выпал жребий целоваться с Яном. Сердце дочери Франсуазы бешено забилось, но, глядя в глаза своего возлюбленного, она тут же смутилась и почему-то посмотрела на Оксану. А вот кума Яна оказалась явно не из стеснительных. Она резко встала с ковра и двинулась к Яну. Из круга прозвучало несколько возмущённых голосов, требовавших у Романова целоваться не с ней, а с Серафин, но Оксана вероятно частенько пренебрегала общественным мнением. Через мгновение она уже страстно впилась в губы Яна, обхватив своей оголённой ногой его бедро. Оторопевший сперва Ян, по ходу страстного поцелуя своей новоиспечённой кумы, тоже не остался в долгу: сжимал руками ягодицы Оксаны, тискал её за грудь… Это зрелище приводило в  дикий восторг собравшихся гостей – пожалуй, всех, кроме, естественно, Серафин. Девушке казалось, что её сейчас стошнит при виде целующихся. Будь её воля, она сейчас же вызвала бы такси и уехала бы на киевскую квартиру Романовых, где наплакалась бы вдоволь. И в этом ей никто бы не помешал, так как родители Яна в это время были на даче. Однако встать и уйти прямо сейчас означало бы для Серафин покрыть себя позором в глазах присутствующих – ну, по крайней мере, девушка так считала. И потому ей пришлось, взяв волю в кулак, молча наблюдать за происходящим. До тех пор, пока шальная бутылочка не указала горлышком прямо на неё. Сердце Серафин упало, когда она увидела, что раскручивал её Славик, пялившийся на неё весь вечер. Значит, теперь ей придётся с ним целоваться. Целоваться в первый раз в своей жизни вообще, с парнем, до которого ей дела нет, да к тому же на глазах у пьяной публики… Что могло быть хуже? Она открыла было рот, чтобы отказаться, но Оксана толкнула её прямо в объятия Славика и тот, естественно, не преминул воспользоваться выпавшим ему жребием. Он стал целовать Серафин жадно, страстно, давая волю рукам, но ощущения, которые испытывала Серафин, мягко говоря, нельзя было назвать приятными. Ей было противно, хотя она изо всех сил старалась не подать виду. И молила Бога только об одном: не потерять сознания от душивших её слёз, обиды и ощущения огромной несправедливости.
Когда Славик, наконец, отпустил её, Серафин, стараясь не смотреть на Яна, стала раскручивать бутылочку. Взгляда Романова она бы сейчас не выдержала, потому как считала, что взгляд этот будет равнодушным, без каких-либо намёков на чувства вины и ревности. А между тем, она ошибалась. Наблюдавший за поцелуями Серафин и Славика Романов, явно не получал удовольствия от созерцания дочери своей крёстной в объятиях друга детства. Ян нутром почувствовал, что подобные развлечения были отнюдь не для девушек, подобных Серафин, и её залитые краской щёчки были очевидным тому подтверждением. Он в душе обзывал себя последними словами за то, что позволил Оксане вовлечь его французскую гостью в эту пошлую игру. Но взять на себя роль старшего брата и положить конец участию Серафин в этих развлечениях было уже поздно, тем более, что девушка не выказывала явного протеста. Вот если бы она расплакалась и отказалась участвовать в игре, тогда – другое дело. Вот тогда бы он поддержал её и запретил бы другим подшучивать над ней по этому поводу. Тогда бы он стал героем. Но в данной ситуации… И тут Ян осознал, что он не прав, что Серафин жутко не хочется целоваться по жребию, что она держится, чтобы не разрыдаться, из последних сил… Но что же ему делать? Он смотрел на то, как раскрученная француженкой бутылочка своим горлышком вызвала из сомкнутого круга гостей какого-то парня, которого Ян тоже едва знал, и с какой прытью этот парень принялся целовать Серафин, и девушка, вроде как, тоже не оставалась в долгу… «Боже, о чём я думаю?  - говорил себе Ян, наблюдая, как руки брюнета скользят по груди Серафин. - Что за мысли меня посещают? Эта игра – полнейший идиотизм, разве можно вот так просто… с моей Серафин… Господи, да неужели я ревную? Нет! Конечно, нет. Но это непозволительно, чтобы незнакомый парень вот так запросто мог её лапать только потому, что девушку заставили принимать участие в этой идиотской игре, в то время как сволочь, которую она любит (я, то есть) и пальцем не пошевелила, чтобы вмешаться!»
Но Ян не успел подобрать для себя достаточное количество убийственных характеристик, потому как Серафин уже села на своё место в кругу. Но пока она искала его глазами, то невольно столкнулась взглядом с Яном. Он содрогнулся от того, какими пустыми, ничего не выражающими были в этот момент её глаза. Затем Серафин резко потупила взор, и, вспыхнув до корней волос, опустилась на ковёр. На её раскрасневшемся лице отразились такие тоска и грусть, что Яну стало дико стыдно. Он, вроде как, и не был ни в чём виноват, и вместе с тем… Не должно было быть этой вульгарной игры, или, по крайней мере, ни он, ни Серафин не должны были принимать в ней участие. Он – потому что его «лизания» с Оксаной оскверняли память о совсем недавно погибшей Кэссиди, а Серафин – потому что… потому что… Она не создана для этого примитива. Девочка, способная испытывать такие чувства к нему, заслуживает гораздо большего, чем поцелуи пьяных парней, выпавших ей по жребию бутылочного горлышка.
…а после начались танцы. Серафин с огромной радостью спряталась бы под стол, но её увлёк в гущу танцующих Славик, а сил сопротивляться у неё не было. Яну, не сводящего взгляда с короткой юбки Серафин, почему-то сделалось тоскливо, и он отправился на кухню. Ему вдруг страшно захотелось курить, но он боялся, что если закурит здесь, то это увидит француженка. Потому он схватил со стола сигарету из чьей-то пачки и вышел из гостиной. На кухне он открыл окно и, взяв сигарету в рот, принялся оглядываться в поисках спичек, но почему-то нигде не смог их найти. Вспыхнувший возле его губ огонёк зажигалки заставил Яна немного вздрогнуть. Перед ним, широко улыбаясь, стояла Оксана.
 - Решил спрятаться от своей французской подружки и покурить? – шутливо спросила она, когда Ян затянулся сигаретой. – Серафин так тебя контролирует… Ты пришёл с ней – она твоя девушка?
 - Нет, - сказал Ян, и в ту же секунду сообразил, что промахнулся с ответом, и нужно было солгать.
В глазах Оксаны вспыхнул победный блеск, и она, закурив сама, положила руку Яну на плечо.
 - Если эта малышка – не твоя девушка, то почему ты от неё прячешься?  Разве ей не всё равно, чем ты занимаешься? Какое она имеет право запрещать тебе курить? У неё на тебя виды? Впрочем, если да, то это не удивительно – ты такой симпатяжка! А целуешься как классно! В жизни ничего подобного не испытывала!..
Ян, смущённо улыбнулся и опустил голову. В памяти его всплыл сюжет двухлетней давности, когда такая же жгучая брюнетка Эшли Ленардс под порогом корпуса, куда он её провожал зимним вечером после дискотеки в  клубе «Leadface», - когда Эшли после его поцелуя с издевкой сказала ему: «Да ты, Ангел, совсем целоваться не умеешь!» Прошло совсем немного времени с тех пор, а такая же черноволосая и раскованная девушка говорит ему совсем другое!
 - Скажи, Ян, - заговорщески прошептала, наклонившись к его уху, Оксана. – А мы можем повторить сейчас то, что делали в комнате час назад в кругу друзей под бурные аплодисменты? Скажи мне, можем, а?
И не дождавшись ответа Яна, Оксана прильнула к его губам, запустив длинные пальцы под расстёгнутый ворот его атласной рубашки. Ян не собирался отвечать на поцелуй фривольной девушки, но она захватила его губы в плен, не оставляя выбора. Поэтому он осторожно взял её за плечи намереваясь отстранить от себя и сказать, что польщён её вниманием к своей персоне, но вовсе не собирается - как это называется? – крутить с ней любовь. Но в этот момент звук распахивающейся на кухню двери заставил и героя-любовника, и воспылавшую к нему страстью девицу разомкнуть губы и обернуться. На пороге с пустым бокалом в руке стояла Серафин. Измученная жарой и жаждой, она собиралась выпить на кухне обыкновенной воды и уж никак не ожидала застать там Яна с Оксаной. Но увидев целующуюся парочку, вздрогнувшую и прекратившую своё занятие при её появлении, Серафин на миг потеряла дар речи. То, что она только что увидела, было выше её сил, переполнило чашу её терпения.
 - Ангел, потерявший два месяца назад свою любимую девушку, уединяется на кухне, чтобы полизаться с этой крашенной прошмандовкой! Я была о тебе лучшего мнения, Ян! – выпалила она в сердцах, обжигая его взглядом, полным презрения. Затем развернулась и вышла вон из кухни.
 - Вот дура! – воскликнула Оксана, сжимая плечо Яна.  – Эта малолетка втрескалась в тебя по уши и теперь…
 - Закрой рот! - Ян резко сбросил её руку со своего плеча и, потушив сигарету, гневно посмотрел в глаза Оксане. – Ты и в подмётки ей не годишься, поняла?   
 - Идиот! Что ты себе позволяешь? – завопила Оксана. – Кто тебе дал право так со мной общаться?
 - Не кто, а что: вольный стиль твоего поведения, - сгримасничал Ян. – Всё, свободна!
Он оттолкнул её и бросился догонять Серафин. Но в шумной гостиной, где гремела музыка её не было. Ян подошёл к Борьке и спросил, не видел ли он француженку, на что его друг ответил, что девушка взяла телефон и вышла на балкон. «Хочет вызвать такси!» - пронеслось в голове у Яна. Протискиваясь между танцующими, он добрался наконец до балкона и, открыв двери, шагнул к Серафин. Как он и ожидал, девушка, прижимая к уху радиотелефон, заканчивала надиктовывать диспетчеру адрес дома, где сейчас находилась. Увидев перед собой закрывающего стеклянную дверь Яна, она вздрогнула и, насколько можно было судить по ночному мраку, обволакивающему лоджию, побледнела.
 - Ты вызвала такси? – спросил Романов, поравнявшись с ней. – Я поеду с тобой.
 - Зачем? – выпалила она, отступая от Яна. – Это же вечеринка в честь твоего крестника! Пей, гуляй, веселись! Это твои друзья, твой круг общения, это твоя жизнь, Ян! И мне нет в ней места.
 - Серафин…
 - Что, Серафин? – едко переспросила она, и Ян не припомнил, чтобы когда-то слышал от неё подобный тон. – Тогда, в самолёте, ты просил меня, чтобы я была рядом, а для чего? Скажи, зачем это тебе нужно? Тебе доставляет удовольствие видеть щенячий восторг в моих глазах, когда я смотрю на тебя? Ты ловишь кайф от того, что, как собачонку, таскаешь меня за собой на поводке к своим друзьям, которые, напившись, как свиньи, устраивают пошлые игры, в которых ты участвуешь сам, и в которых приходится участвовать мне, хотя никто не спросил меня, хочу ли я этого. А я не хотела! Не хотела, чтобы первые поцелуи в моей жизни (первые вообще, понимаешь?) случились по пьяни с парнями, с которыми я едва знакома.  Да, вот такая я старомодная, Ян. Мне не нравится то, что здесь происходит, но это - твоя жизнь и твои приятели, к которым я не имею никакого отношения, и высказывать своё мнение, посему, у меня нет права. Поэтому я уезжаю. Сейчас – на такси в квартиру твоих родителей, а завтра – улечу в Париж. Я не могу и не хочу здесь оставаться. Я дежурила у твоей постели в нью-йоркской больнице, когда ты был без сознания после той ужасной аварии, но на этом моя миссия исчерпана. Ты  пришёл в себя, ты вернулся к нормальной жизни (ну, по крайней мере, в том понятии, как ты её себе представляешь), и мне больше нечего делать рядом с тобой. Отпусти меня, Ян, - вдруг взмолилась она, заломив руки. – Отпусти, я хочу уехать домой, во Францию!
 - Нет, - он шагнул к ней и положил руки ей на плечи так, что она словно вся  сжалась под их тяжестью. – Я никуда тебя сейчас не отпущу.
 - Почему? – Серафин, готовая расплакаться в любую секунду, с несчасным видом смотрела на Яна.
Он привлёк её к себе и, прижавшись своей щекой к её щеке, прошептал на ухо девушке:
 - Потому что ты сама этого не хочешь.
  Сказав эту фразу, он не выпустил Серафин из объятий. Он стоял, прижав её к себе и чувствовал, как бешено колотится её сердце.
 - Значит, вот так? – дрожащим голосом говорила она.  – Я должна остаться, потому что… А собственно говоря, почему? Объясни мне, Ян, почему я, по-твоему, должна остаться с тобой в Киеве, если я только что дала понять тебе, что мне не нравятся ни твои друзья и их образ жизни, в который постепенно втягиваешься и ты. Что мне здесь делать, скажи?
Серафин отстранилась от Яна и с вызовом посмотрела в его лицо.
 - Не знаю, - откровенно сказал он, чуть ослабив объятие, но не разжимая до конца кольца своих рук. – Я не знаю, что тебе делать здесь, и не знаю, что мне делать здесь, с моими друзьями, которые, как я вижу, сильно изменились в моё отсутствие.
 - Да брось! Ты не чувствуешь себя не в своей тарелке, не надо мне о своём дискомфорте басни рассказывать! Parbleu!* - выругалась она по-французки от переполнения эмоциями. -  Это для меня здесь всё чужое, но не для тебя!
Она оттолкнула его, и, чувствуя, что слёзы прорвались наружу, отвернулась к раскрытой балконной раме. Естественно, от Романова не укрылось, что она плачет. Он подошёл к ней сзади, обнял за плечи и зарылся лицом в её пахнущие француским парфюмом волосы.
 - Pardonne moi, Seraphine, mon soleil**, - прошептал он, продвигаясь губами к её влажной щеке и запечатлевая на ней поцелуй.
*Parbleu! – К чёрту! (фр.)
**Pardonne moi, Seraphine, mon soleil - Прости меня, Серафин, моё солнышко (фр.)

- No!  - покачала головой Серафин, освобождаясь из его объятий. - Viens me sauver de la corde. Laisse moi!*  - взмолилась она, глядя на него полными слёз глазами. - Ты же десять минут назад целовался с Оксаной, а теперь, что – со мной? Ты думаешь, мне легче от того, что после девчонки, которую я обозвала прошмандовкой, ты пришёл ко мне?
 - Да мне на хрен не нужна эта Оксана! - теряя терпение, закричал Ян. - Она сама ко мне прицепилась. Я её только что послал ко всем чертям! Что, ты мне не веришь?
 - Верю, - поколебавшись, кивнула Серафин, и, пряча слёзы, отвернулась к балконной раме. – Только это всё равно ничего не изменит.
 - В смысле?
 - В смысле, что я здесь всё равно не останусь. О, моё такси приехало! – оживлённо воскликнула она, глядя вниз на только что подъехвшее к подьезду дома авто.
 - Я поеду с тобой, - твёрдо сказал он и жестом заставил готовившуюся что-то сказать Серафин помолчать. - Возражений я не принимаю, понятно тебе?
Вернувшись с балкона, Серафин с Яном, подошли к Борису с Аней, чтобы попрощаться. Те не очень-то обрадовались отъезду крёстного своего сына, не смотря на то, что уже было около часа ночи, но задерживать гостя не имели права. Ян махнул на прощанье рукой всем гостям, стараясь не смотреть в глаза разозлённой Оксане, и вышел в коридор. Серафин задержалась возле зеркала в прихожей, чтобы оценить свой внешний вид. Лучше бы она туда не смотрела, потому как покрасневшие от слёз глаза повергли её в ещё большее уныние, чем то, в котором она до этого находилась, потому как половина гостей Ани с Борей по её виду явно догадались, что она только что плакала. Хотя, в принципе, какая разница? Серафин не была уверена, что в ближайшем будущем снова увидит этих людей. Тогда ни всё ли равно, что они о ней подумали? Она собралась было выйти в коридор вслед за Яном, как вдруг к ней подбежал не дававший весь день покоя Славик.
- Серафин, скажи мы сможем с тобой завтра встретиться? – он обнял её за талию, проникновенно глядя ей в глаза, и, очевидно, заметив, что они у девушки слегка покраснели от слёз, встревожился. – Что случилось? Ты плакала?
- Не обращай внимания, - выдавила из себя вымученную улыбку Серафин. - Я пойду. Всего хорошего, Славик.
 - Подожди, - он остановил её, взяв за руку. – Я думал, может, мы завтра сходим в кино. Ты бы какой фильм хотела посмотреть?
 - Серафин, ты где там? – в холл из коридора заглянул потерявший терпение Ян, не дождавшийся Серафин у лифта.
Увидев державшего француженку за руку Славика он слегка оторопел, а потом спросил:
 *No! Viens me sauver de la corde. Laisse moi! – Нет! Спаси моё сердце. Отпусти меня! (фр.)
- Серафин, ты… идёшь?
 - Да.
Она попыталась освободить руку из кисти Славика, однако ей это не удалось.
 - Так как насчёт кино? – не отставал парень. – Сходим завтра в «Кинопалац», а?
 - Славик, спасибо тебе большое, но… - она замялась. - Я не смогу завтра, извини.
 - А послезавтра?  - не терял надежды друг Яна.
 - Я завтра улетаю в Париж, поэтому – нет.
 - Серафин, нас такси ждёт, - вмешался в разговор Ян и взял её под локоть.
 - Прелесть моя, может быть, ты из-за Яна не хочешь видеться со мной? – бросив полный иронии взгляд на Романова, внезапно спросил он у Серафин. - А что, наш дружочек Янушка вернулся из Америки и теперь возомнил себя страшно крутым и пользующимся бешеной популярностью у девчонок! И его теперь бесит, что ты, Серафин, завтра можешь оставить его одного и пойти гулять со мной. Да, Ян? Сознайся, это ведь правда?
 - Поди освежись, а то, я гляжу, ты водки сегодня явно перебрал! - осадил его Ян.
 - Да не более, чем ты.
 - Пошли, Серафин, - Ян потянул её за локоть, но Славик не выпустил другой руки девушки.
 - А с чего это ты, Романов, решил, что ей хочется идти с тобой?
Ян пристально посмотрел в глаза Славику и покачал головой:
 - Вот уж не думал, что мы с тобой когда-то будем ссориться из-за девушки.
 - Ну, из-за такой, как Серафин, можно и поссорится. Или ты возомнил, что все лучшие девчонки должны быть твоими? Ты же сам мне когда-то давно говорил, что у тебя с Серафин ничего нет, что она тебе почти что родственница – дочка твоей крёстной. Так какие проблемы?
 - У меня - никаких, - резко сказал Ян. – А вот ты протрезвей сначала, а потом поговорим.
 - Успокойтесь оба, - устало сказала виновница спора. - Славик, нам действительно пора ехать. Я очень устала. Не ругайтесь.
 - Я позвоню тебе завтра, Серафин! – друг Яна поцеловал девушку в щёчку.
 - Хорошо, - сказала она только затем, чтобы положить конец разговору на пороге квартиры.
Всю дорогу домой в машине такси они почти не проронили ни слова – не хотели выяснять отношения при водителе. На заднем сиденье «fiat» Серафин устало положила голову на плечо обнявшего её Яна, зная, что сейчас он не станет этому возражать. Она чувствовала, как его рука играет её пышными кудрями, и больше всего на свете ей сейчас хотелось, чтобы эта их дорога домой никогда не заканчивалась. Ян же, слушая теперь ставшее спокойным дыхание Серафин, размышлял о переменах, произошедших со Славиком, которые неприятно его поражали. Его друг втрескался в Серафин – это же очевидно! Это было очевидным ещё в прошлом году, когда Ян приезжал в Киев во время летних каникул в школе «Leadface». Дочь Франсуазы тогда ещё будто пыталась кокетничать со Славиком… Ну теперь-то становилось совершенно очевидным, что в те последние моменты своего пребывания в Киеве она просто отчаянно пыталась заставить Яна ревновать. Тогда его это бесило, а сейчас осознание этого привносило в его душу странное умиротворение и удовольствие. Серафин любит его. Давно и по-прежнему. Не мешая, не надоедая ему, а всего лишь находясь рядом в те моменты, когда она больше всего ему нужна. Быть может, он и сам тогда не осознавал этого. А теперь… Он очень привык к Серафин, привязался... Ян сам не знал, как можно было назвать те чувства нежности и благодарности, переполнявшие его душу. Естественно, глупо было говорить о любви (его единственной любовью была покойная Кэссиди, и слишком мало времени прошло с момента её гибели, чтобы он вновь пожелал бы встречаться с какой-то девушкой). И однако ж мысль о том, что Серафин может уже завтра вернуться в Париж тревожила его не на шутку. Ян очень надеялся, что она солгала Славику насчёт завтрашнего (он бросил взгляд на наручные часы – было начало второго ночи), то есть уже сегодняшнего отъезда. Не может она завтра улететь – иначе наверняка предупредила бы его родителей и собрала бы вещи. Размышляя таким образом, Ян немного успокоился.
  Когда они перешагнули порог киевской квартиры Романовых, то оказалось, что сестрёнка Яна – одиннадцатилетняя Жанна – уже давно спит (что было естественным в столь поздний час). А вот Яну спать почему-то не хотелось. Он чувствовал усталость, но это была не та усталость, которая валила бы его с ног. Сев на угловой диван в гостиной, он подумал о том, что, возможно, даже посмотрел бы с Серафин какой-нибудь фильм - всё равно завтра у них свободный день, и они могли спать до обеда. Однако Серафин от его предложения отказалась.
 - Я устала Ян, - слабо сказала она, даже не пытаясь улыбнуться. - Меня тоже не клонит в сон, но фильмы смотреть я не хочу. Заварю себе сейчас ромашкового чаю и пойду… в свою комнату. Тебе тоже приготовить чай?
 - Да. Пожалуйста, - губы Яна тронула нежная улыбка.
Серафин поспешила скрыться на кухне. Через двадцать минут она вошла в гостиную, неся в руках поднос с дымящимся напитком. Девушка поставила его на прозрачный журнальный столик у бежевого дивана, на котором примостился Ян, и сама села рядом.
 - Ещё горячий - надо чуть-чуть подождать, - еле слышно проговорила она, не отрывая взгляд от чашек из китайского фарфора.
Было видно, что зависшее молчание начинает её тяготить. Длинные опущенные ресницы Серафин выдавали её волнение,  и нужно было срочно с этим что-то делать.
 - Серафин, не сердись на меня, пожалуйста, за то, что происходило сегодня у Борьки с Аней…
Он осторожно сжал рукой её слегка дрожащую кисть.
 - Не начинай, хорошо? - она вдруг резко вскинула на него свои сапфировые глаза, и Ян осёкся, увидев в них мольбу, усталость и какой-то испуг. - Мне неприятно говорить о том, что там происходило. В самом деле – неприятно. И… противно. Прости.
 - Это ты меня прости, - он повернулся к ней и не смог удержаться от порыва коснуться рукой её чуть растрёпанных волос, отчего она вздрогнула, но не отстранилась. – Серафин, я должен был вступиться за тебя и не позволить втянуть тебя в игру, играть в которую ты не хотела. А я не сделал этого. Значит, виноват перед тобой.
 - Ты ничего мне не должен, - замотала головой девушка. –  Я уже взрослая и сама могу за себя постоять.
Последняя фраза рассмешила его и он не смог сдержать улыбки:
 - Постоять за себя? Не глупи, Серафин: что ты могла сделать – одна против той пьяной компании?
 - Эта пьяная компания, как ты выразился, - твои друзья, - с укором напомнила она ему.
- Да, - не стал отрицать Ян. - Они были' моими друзьями – до моего отъезда в Штаты. А теперь я замечаю, что они изменились. И не в лучшую сторону. Да и я сам, наверное, изменился. Стал нервным, вспыльчивым, часто несдержанным.  У меня испортился характер – я чувствую это.
 - Ещё бы – ты ведь пережил такую страшную аварию!..
 - Нет, дело не в ней! Я и до той страшной ночи был психом..
 - Ян, прекрати себя так называть, - Серафин инстинктивно сжала кисть его руки.
 - И всё же я ненормальный! – продолжал он, совершенно забыв об остывающем чае. - Если б ты только знала, как я был груб с Кэссиди, когда она советовала мне возвращаться в Киев после окончания школы «Leadface». Я ведь, козёл, решил, что она таким образом хотела от меня избавиться, и тогда…
От Серафин не укрылось затравленное выражение, проскользнувшее в его открытом взгляде, и, испугавшись, что он сейчас расплачется от воспоминаний о возлюбленной, девушка поспешно обняла его за плечи.
 - Не надо, Ян, не вспоминай сейчас о ней! Если ты разволнуешься, я не буду знать, что делать. Не кори себя. Ты ни в чём не виноват.
- А ты не ищи для меня оправданий, - попросил он, качая головой. - Я их не заслужил. У меня скверный характер, и вам с моей мамой совершенно ни к чему закрывать глаза на мои сумасбродные выходки. Я так часто причинял боль и тебе, и маме…Когда я узнал правду о ней, о её молодости, о том, чем она занималась в Штатах…
 -  Ян, не надо об этом, - Серафин осторожно положила руку на его плечо. – Это неприятная, ужасная страница жизни наших мам, но нам нужно забыть об этом, чтобы не причинять себе лишних страданий. Жизнь и так очень тяжёлая штука – мы редко получаем то, чего нам хочется, и теряем то, без чего не представляем своего существования. Но ведь надо же как-то бороться с проблемами, облегчать себе существование там, где это можно сделать. Поэтому, не кори себя ни в чём, Ян. Не думай о плохом. У тебя всё будет хорошо.
 - А у тебя?
Он пристально посмотрел ей в глаза, и Серафин вздрогнула. Взгляд его больших красивых глаз и провоцирующий вопрос, словно ножом, полоснули её сердце. Зачем Ян задаёт ей такой вопрос? Как-будто не понимает, что она не может быть счастливой без его любви, которой он к ней не испытывает. Но ведь Ян не может не понимать, ведь её чувства всегда были на поверхности! А ещё стихи, которые она ему когда-то писала… Да и сейчас пишет, только в стол, чтобы их никто не читал. Серафин не знала, что ответить Яну на его провокационный вопрос, но нужно было солгать. Или отшутиться. Но ни на то, ни на другое уже не осталось сил.
- Мне уже хорошо, - она отстранилась от Яна и потупила взор в квадратики паркета на полу. - Сейчас намного лучше, чем было пару часов назад.
Ян  посмотрел на её хрупкую фигурку, всю какую-то поникшую, и ему отчаянно захотелось прижать её к себе и утешать, утешать… Только вот чем? Какие слова утешения найти для этой влюблённой в него без памяти девушки? Ян чувствовал себя бессильным в данной ситуации, нужно было срочно менять тему разговора.
 - А друг мой Славка, смотрю, вовсю на тебя «запал». В кино зовёт… 
 - Я не пойду с ним, - тон Серафин стал вдруг резким. - Славик мне не нравится, и я не буду морочить ему голову, давая ложную надежду. Извини.
 - Не извиняйся. Он мне тоже не нравится, если хочешь знать, - грустно улыбнулся Ян. – Раньше был нормальным пацаном, даже лучшим другом… А с тех пор, как с тобой познакомился, смотрит на меня волком. А я этого не люблю.
 - И всё равно не ссорься с ним. Он просто думает, что ты и я… Но это пройдёт. Я уеду – и вы помиритесь.
Вот это её «я уеду» в голове Яна не было решением проблемы. Наоборот. Ему отчаянно не хотелось, чтобы Серафин уезжала. Конечно, где-то через недельку это случится – сразу после того, как он отпразднует своё девятнадцатилетие. А пока она должна быть с ним, потому что сама этого очень хочет (он же не слепой, он видит это!), хотя Серафин и робеет, находясь рядом. И Яну тоже было нужно её присутствие. Он настолько привык к девушке, что она стала неотъемлемой частью его жизни. За эти два месяца, проведённых с ней (сначала - в больнице в Нью-Йорке, потом здесь, в Киеве) она стала для него едва ли не самым близким человеком после родителей. Естественно, никакой страсти в его чувствах к ней не было, однако же раздражение, которое он  испытывал по отношению к ней год назад, тоже бесследно исчезло. Она была нужна ему – как опора, как поддержка, как… Было что-то ещё. Он не мог даже сам себе объяснить, в чём дело, но её присутствие рядом неоспоримо поддерживало его. Во всём. Даже о Кэссиди вспоминать было не так мучительно, когда рядом была Серафин.
 - Скажи, ты скучаешь за Парижем? Ты ведь почти три месяца не видела родителей и брата… - он заглянул в лицо девушки, и её быстрый ответ очень его обрадовал.
 - Если честно, не скучаю. Ну разве что за мамой немного…
 - Я рад, что тебе у нас нравится, - он снова ободряюще сжал её руку. – Не смотря на то, что Ян Романов ежедневно треплет тебе нервы.
 - Не начинай снова, хорошо?
Она повернулась к нему и застыла: Ян смотрел на неё совершенно по-новому, как-то совершенно иначе, чем до сих пор. Его голубые глаза были широко раскрыты, и во взгляде ясно читалось, что он чего-то ждёт от неё. И от себя. Ждёт, выдерживая паузу, словно проверяя верность своего последующего решения, словно взвешивая все за и против перед поступком, который собирался сделать. Так мужчина смотрит на понравившуюся ему женщину перед тем, как впервые поцеловать её. От этой мысли по коже Серафин пробежали мурашки, а тело пронзила дрожь. Но Ян не оставил ей времени на испуг и сомнения: неспешным движением он протянул руку к шее Серафин и осторожно придвинул её лицо к своим губам. И стал целовать. Сначала медленно и аккуратно, словно боясь вспугнуть птицу, которую сжимал в объятиях; целовал осторожно, словно пробуя её губы на вкус, смакуя каждым мгновением этого поцелуя; постепенно его губы становились всё увереннее, настойчивее, руки поглаживали спину и локотки Серафин; с этим становившимся всё более раскованным поцелуем в Яне пробуждались аппетит и страсть, его язык сплетался в безумном танце с языком Серафин. Он не мог и не хотел выпускать девушку из своих крепких объятий, а ей казалось, что она сейчас умрёт, просто захлебнётся от осознания того, что с ней в данный момент происходило. Её целует Ян! Горячо любимый ею Ян! Но это же сон, это не может быть правдой… И тем не менее тело Серафин напрочь отказалось подчиняться мыслям, худенькие руки скользили по атласной рубашке Яна, маленькие пальчики теребили его вьющийся затылок, её обнажённые колени трепетали от поглаживаний его горячими ладонями. Губы Яна с сожалением оторвались от её рта (мозг пронзала мучительная мысль, что Серафин сейчас одним словом прекратит этот порыв страсти) и скользнув по подбородку, припали к шее девушки, лаская и согревая её своим дыханием. Серафин запрокинула голову, сжимая пальцами плечи Яна. Мысли её совсем пропали, дав дорогу одним лишь ощущениям; каждая клеточка её тела немым эхом отзывалась на ласки Романова, поэтому, когда он вернул её влажным губам долгий поцелуй и, наконец, оторвался от девушки, Серафин не сразу пришла в себя.
Обняв хрупкую девушку за плечи, Ян пристально смотрел в её глаза и не говорил ни слова. Желание поцеловать её у него проснулось внезапно, и он не посчитал нужным ему противиться. Серафин, как он понял, противиться не собиралась так же. И вот теперь, после долгих и страстных поцелуев, в которых он ощущал потребность, и в возможность которых ещё десять минут назад не верила Серафин, Яну казалось, что только что он обрёл что-то такое, что всегда было у него на виду, но ценности и прелести которого он не замечал раньше. А зря… Что же такое с ним происходит? Нужно было что-то сказать Серафин, чтоб не провоцировать молчание, и однако же, словам просто не было места на его губах, всего лишь мгновение назад целовавших Серафин. Он только крепче прижал девушку к себе и смотрел в её слегка испуганные и взволнованные глаза, в которых отражалось отсутствие веры в происходящее. Его рука нежно поглаживала её русые локоны, и это их обоюдное молчание казалось обоим вечностью. И всё же Серафин прервала эту вечность, вспыхнув до корней волос и опустив голову. Ей, как любой юной девушке, в первый раз поцеловавшейся с объектом своей любви, стало вдруг как-то неловко, и отчего-то объятия Яна сильно засмущали её. Она не верила в его чувства, но задать вопрос, что побудило его целовать её, не решилась. Его ответа о том, что он просто перепил на вечеринке и поддался мимолётному порыву, она бы не вынесла. А если бы он сейчас начал извиняться и клясться, что этого больше не повториться, Серафин вообще умерла бы на месте. Ну, по крайней мере, ей так казалось.
Однако Ян не собирался ни извиняться, ни тем более каяться в своём порыве. Ему было чертовски приятно сидеть рядышком с Серафин, прижимая её к груди, и чувствовать, как бьётся её маленькое, но такое горячее сердце.
 - Скажи, - шёпотом, обжигая дыханием её раскрасневшуюся щеку и накручивая на палец прядь шелковистых волос девушки, спросил Ян. – Ты не сердишься на меня за то, что я… м-м… только что сделал?
Серафин только покачала головой: ответить она была не в состоянии. 
 - Не думай, пожалуйста, что я пьян, и что завтра буду жалеть об этом, или мне будет стыдно, - указательным пальцем он приподнял её подбородок и заставил Серафин заглянуть ему в глаза. – Я поцеловал тебя, потому что хотел этого. Честно. Сам не знаю, как это получилось, но… Ты нужна мне Серафин. Очень.
 - Я бы так хотела тебе верить, - наконец проговорила она, и её голубые глаза наполнились слезами. – Я ведь… давно люблю тебя, Ян. И ты знаешь это.
 - Знаю, - он поцеловал её в щёчку. – И, наверное, дурак, что раньше не ценил этого.
 -Да брось, - отмахнулась она. – Кому, как не мне, знать, что любовь нельзя внушить: это чувство либо есть, либо нет. Я… - она замялась. – Я забронировала билет на завтра до Парижа, Ян.
 -Что? - Романов отпрянул от девушки и посмотрел на неё, как на сумасшедшую. - Я не ослышался? Ты собираешься возвращаться в Париж завтра?
 - Да.
 - Зачем? Я думал, ты останешься ещё на неделю… У меня ведь через неделю день рождения, Серафин… И мама с папой… Они ведь не в курсе, что ты уезжаешь, не так ли?
 - Не в курсе…
 - Так что это ты выдумала, Серафин? Зачем тебе уезжать завтра?
 - Я просто подумала… Два дня назад… Словом, мне показалось, я засиделась у тебя в гостях, Ян.
 - Что ты несёшь?
 - Ты поправился, и я не видела смысла оставаться. С тобой ведь теперь всё хорошо.
Ян пристально посмотрел на девушку.
 - Твой поспешный отъезд очень смахивал бы на бегство.
 - Возможно.
 - Но от кого?
 - От себя.
Она встала с дивана и вышла из гостиной. Ей вдруг стало душно и захотелось открыть окно. С этой целью она собиралась пройти на кухню, но на пороге её настигли объятия Яна.
 - Дурочка, - зашептал он ей на ухо, обжигая её нежную кожу своим дыханием.– Ты думаешь, я отпустил бы тебя?
 - До сегодняшней ночи я, честно говоря, действительно так думала, - она посмотрела в его глаза, и голос её задрожал от волнения.
Ян принялся гладить ладонями лицо и волосы, а так же покрывать поцелуями щёки девушки.
 - Никуда ты завтра не уедешь, слышишь? – шептал от расплакавшейся Серафин. – Я тебя не отпущу. Ты сейчас же  отменишь бронь билета.  Потом нам нужно как следует выспаться, а завтра мы с тобой проснёмся, позавтракаем и пойдём гулять по Киеву – куда скажешь, и только вдвоём! Ты меня поняла? Не плачь, прошу тебя! Я хочу, чтобы ты как можно больше улыбалась, и сделаю всё для этого, слышишь? Ангелы не должны плакать, Серафин. А ты – настоящий ангел. Не мотай головой, это правда. Ведь твое имя происходит от слова  seraph, что в переводе является синонимом angel. Ты - настоящий ангел, Серафин. Ты, а не я. Твоя любовь оберегала меня все эти годы: сначала в виде хрустальной статуэтки, а потом, когда та стякляшка разбилась, ты прилетела ко мне сама; ты сидела у изголовья моей постели, когда я при смерти лежал в нью-йоркской больнице после той жуткой аварии; своими молитвами к Богу ты вернула мне жизнь, Серафин! Господь внимает своим ангелам, когда они просят его о чём-то. А ты за меня просила, Серафин…
Она кивала головой, не в силах совладать с собой, и всё ещё считая, что всё происходящее с ней - сон. Серафин так долго ждала поцелуев Яна, что давно переслала верить в их возможность. Ей казалось, что она спит, и ей снится душная ночная прихожая, залитая светом из приоткрытой кухонной двери , и объятия сказочно красивого юноши, каких просто не может быть в реальной жизни.
Ян крепко прижал девушку к себе, и его губы вновь завладели её ртом, не оставляя Серафин ни малейшего шанса для капитуляции. И откуда-то из недр её памяти всплыли строчки прочитанного давным-давно стихотворения Анны Ахматовой:

Я знаю, ты моя награда
За годы боли и труда,
За то, что я земным отрадам
Не предавалась никогда,
За то, что я не говорила
Возлюбленному: «Ты любим»,
За то, что всем я всё простила.
Ты будешь Ангелом моим.








































Эпилог
Полулёжа на шезлонге, Серафин изнемогала от жары на пляже гостиницы «Ялта-Интурист». Сентябрь только-только вступал в свои права, и это, возможно, было ощутимо где угодно, но только не на южном побережье Крымского полуострова. Здесь солнце неумолимо жгло кожу, а вода в море прогрелась как раз настолько, что дарила телу именно приятную прохладу, никоим образом не переходящую в холод.
На пляже было многолюдно - что говорить, Ялта была и будет одним из самых модных украинских курортных городов. Хотя Серафин, с тех пор, как три года назад вышла замуж за Яна Романова, и перебралась жить в Украину, была здесь впервые.
Идея отправиться в конце лета в Ялту пришла в голову её мужу, когда ему из Нью-Йорка позвонил его школьный друг Винсент Эванс и сообщил радостную новость: они с Валерией Орловой решили официально оформить свои отношения. И Ян на радостях пригласил уже успевших окончить колледж и найти работу друзей приехать погостить в Украину. Шутка ли – ведь он не видел их семь лет, с тех пор, как после автомобильной аварии в вечер окончания частной школы «Leadface» покинул США. Винсент и Лера с радостью откликнулись на предложение друга. И вместо того, чтобы потратить деньги на пышное свадебное торжество, скромно зарегистрировали свой брак и решили инвестировать средства в новые впечатления от поездки в Украину.
Сейчас, надвинув соломенную шляпку на глаза, Серафин наблюдала, как уже успевшая загореть Валерия в открытом бикини красиво ныряла с волнореза в голубые морские волны, не смотря на яркую надпись «С буны прыгать запрещено». А Винсент с нескрываемым восхищением смотрел на свою красавицу-супругу, откровенно любуясь её грацией. Хотя осознание того, что он был далеко не единственным  мужчиной на этом пляже, любовавшемся Валерией, и заставляло его сердце немножко покалывать от ревности. Надо сказать, что ни Эванс, ни его молодая жена почти не изменились с тех пор, как Серафин виделась с ними в нью-йоркском аэропорту семь лет назад. Винсент так и не остриг свои льняные волосы, зато заметно возмужал, ещё больше похорошел, и на него откровенно пялились девицы. А Валерия в свои двадцать пять выглядела всё такой же взбалмошной и энергичной восемнадцатилетней девчонкой. Её звонкий смех разливался над пенистыми волнами, прерываемый лишь поцелуями любимого мужа.
Серафин словила себя на мысли, что невольно улыбается, глядя на друзей Яна, разделивших с ней и её супругом поездку к морю. Кстати, о супруге. Девушка повернула голову немного влево, пытаясь разглядеть Яна на волнорезе. Но за буной лишь простиралась плавящаяся в полуденной жаре, сползающая от зноя в морскую гладь Ялта, а Яна не было видно.
Крохотная Лиличка - двухлетняя дочь Серафин и Яна – захныкала, и мама отвлеклась от мыслей о муже, протянув руку, чтобы поправить панамку на голове у ребёнка.
 - Что, жарко тебе уже, да? – ласково спросила она у дочки, дотрагиваясь до её щёчки. - Сейчас уже пойдём домой. Папа вернётся – и пойдём. Он ведь обещал окунуться в последний раз – и всё. Выйдет на берег, и мы после этого пойдём в гостиницу. Все пойдём – я, ты, папа и дядя Винсент с тётей Лерой.
Голос матери успокаивающе подействовал на малышку: она перестала плакать и даже слегка выдвинулась из-под пляжного зонта на солнышко. Серафин снова стала взором искать на берегу Яна. На этот раз ей повезло: она увидела своего мужа, очевидно, только что вынырнувшего из волн. Увидела – и помимо воли в который раз уже залюбовалась его стройным телом и поистине ангельским лицом, с красивыми голубыми глазами – такими красивыми, что их редко можно встретить у мужчины. И понятно, что ни одна она замечала эту его красоту. Рядом с Яном, призывно улыбаясь и о чём-то щебеча с ним (о чём – не было слышно из-за рокота волн) выходила из воды крашеная блондинка с грудью, в любой момент рискующей вывалиться из купальника. Ян оживлённо поддерживал разговор и очевидно, отпустил девушке комплимент, потому что она вдруг страшно кокетливо опустила густо накрашенные водонепроницаемой тушью ресницы, но тут же резко вскинула на него взгляд, выказывая бесстыдную заинтересованность собеседником, нисколько не смущаясь поблёскивающим обручальным кольцом на его безымянном пальце. «Ненавижу блондинок, - пронеслась в голове у Серафин безысходная мысль, но она прекрасно осознавала, что не в блондинках дело. Дело в ней и в Яне, в том, что, к сожалению, её огромной любви им двоим не хватило. Выходя замуж за Яна, она знала, что он не любит её, никогда не любил и вряд ли когда-нибудь полюбит. Конечно, он очень уважал её, жалел, был признателен за её любовь к нему, испытывал к ней нежность, и их ночи были наполнены страстью - первое время. Они стали встречаться семь лет назад, сразу после того, как Ян вернулся из США. Хотя встречами это вряд ли можно было назвать – они просто периодически летали друг к дружке в гости: Ян – из Киева в Париж, Серафин – из Парижа в Киев. И так – четыре года. И всё это время юная француженка была безгранично счастлива. Хотя и знала, что на любовь с его стороны его чувства были не похожи. Она не знала и не хотела знать, что двигало им в те минуты, когда он впервые её по-настоящему поцеловал: признательность, раскаяние за своё былое к ней равнодушие или просто желание поскорее забыть погибшую Кэссиди. Серафин было всё равно: она любила Романова больше жизни и хотела быть рядом с ним. Везде, всегда и не думая ни о чём. Когда в дорогом парижском отеле она отдала ему свою девственность, то не смотря на боль, которую она тогда испытала, девушке казалось, что это был самый счастливый момент в её жизни. Просто она действительно искренне его любила. И не раздумывая сказала «да», когда он предложил ей стать его женой. Хотя и чувствовала, что, несмотря на хорошее к ней отношение, Ян её не любил. Зато он женился на ней, ведь среди всех девушек, попадавшихся ему на пути, выбрал её одну. Разве этого мало? Разве не это счастье: жить с человеком, которого ты обожаешь? Ведь многие, страдая от неразделённой любви, даже и подойти не смеют к объекту своих желаний. А её любимый решил связать с ней свою жизнь! Всё будто бы было хорошо. Галина и Денис искренне были рады за сына и души не чаяли в невестке, а когда Серафин через год после свадьбы подарила им внучку, вообще чуть не сошли с ума от радости. Со стороны всё смотрелось как нельзя лучше: красивая пара с маленьким ангелочком - плодом их любви… А на деле Ян довольно часто приходил домой за полночь. Сперва говорил, что задерживается на работе, но потом, когда понял, что Серафин не осмелится его ни о чём спрашивать, просто не утруждал себя объяснениями причин своих поздних возвращений. Она всё чаще замечала, что его рубашки пахнут женскими духами, принадлежащими отнюдь не ей; он подолгу зависал на семейных торжествах у Бориса с Аней, которые Серафин не любила, потому что туда всегда являлась кума Яна Оксана, которая все эти годы не переставала фривольно вести себя с её супругом и всегда старалась по любому поводу подшутить над Серафин. Французская жена Романова видела всё это, но терпела и ничего не говорила мужу, так как считала, что не вправе требовать от него верности, коль уж он её не любит. Она только плакала по ночам в подушку, а когда Ян просыпался от её слёз, то не находил лучшего утешения для супруги, чем заняться с ней любовью. И это помогало – ненадолго. Но Серафин привыкла так жить. Да и что она могла сделать? Обидеться на Яна, спаковать чемоданы, забрать ребёнка и убежать к маме? Но мама была далеко - в Париже, а свекровь Серафин обожала и ни за что бы не призналась ей в том, что её сын причиняет боль своей молодой жене. И она терпела. Ради чего – не знала. Возможно, сама ждала от себя, когда же это всё ей надоест, чтобы потом можно было развестись, и развод не причинил бы ей страданий. В том, что будет страдать Ян, она сомневалась…
 - Клеишь блондинок? – не слишком приветливо спросила Серафин, когда Ян  присел на соседний шезлонг.
 - Если ты о той девушке, что заговорила со мной, когда я выходил из воды, то это она меня клеила, - улыбнулся он, глядя в глаза супруге.
 - И как - удачно?
 - Нет, - просто сказал Романов, протягивая руки к дочери. – Ты же знаешь, что я не по этим делам.
Нет, она этого не знала. Она знала, что он лжёт. Но какая разница? Серафин любила его и сама выбрала себе такую жизнь. Она могла выйти замуж за мужчину, который бы боготворил её и так откровенно не смотрел бы на других женщин. А этот смотрел и не стеснялся. Ну и что с того? Серафин вздохнула, глядя на красивое лицо своего мужа. Она сама выбрала себе такую жизнь: предпочла самой любить, чем быть любимой. Девушка когда-то слышала, что в паре, к сожалению, всегда кто-то любит, а кто-то лишь позволяет себя любить.  Похоже, это было правдой. Позволить любить себя мужчине, при взгляде на которого ничего не испытываешь, Серафин не могла. Она предпочла любить сама. И, по идее, должна была бы быть счастливой. Да и была, иначе б не терпела такого равнодушно-благодушного отношения к себе своего супруга.
 - Зови с воды Леру и Винсента - нам пора возвращаться в гостиницу, - сказала Серафин Яну, прикрывая полотенцем плечики дочурки. - Уже полдень, солнце припекает, и мы все можем обгореть.
Ян окликнул молодожёнов и стал натягивать на моментально высохшее под южным солнцем тело рубашку.  
 - А куда мы отправимся сегодня после обеда? – пропела Валерия, от нетерпения подпрыгивая на месте и разбрасывая брызги со своих длинных волос.
 - Можно съездить в Воронцовский или в Ливадийский дворец, можно подняться на вершину Ай-Петри, - стал перечислять места дальнейшего времяпровождения Ян.
 - На Ай-Петри хочу! – решительно сказала Валерия. – Мне тут девица из соседнего номера сказала, что они там были вчера, и там можно покататься на верблюде, одевшись в настоящий крымскотатарский национальный костюм!
 - Можно и на Ай-Петри, - Ян посмотрел на Серафин. – Жёнушка, ты как на это смотришь? 
 - Положительно, - улыбнулась Серафин. - Мне везде будет интересно. Я в Ялте впервые - так же, как и Винсент с  Лерой.
Она подняла глаза на Яна и утонула в нежности, излучаемой его взглядом. Он склонился к супруге и нежно поцеловал её, и Серафин вдруг подумала: а, может, зря она волнуется, и Ян всё-таки её любит? Ведь разве связывал бы он свою жизнь с человеком, в чувствах к которому не уверен? И разве скакал бы так от радости  в тот день, когда она сообщила ему, что беременна? Ведь он души не чает в их дочке Лиле! А разве провёл бы с ней целый день дома, проигнорировав работу, когда она однажды заболела тяжёлой формой гриппа и с высокой температурой лежала в постели? Серафин прокручивала в памяти многие события и не находила ответов. Она твёрдо знала одно: она любит своего Ангела и будет с ним всю жизнь. И он, кажется, совсем не имеет ничего против.
 
 
                2002 – 2007 гг











Оглавление
Пролог
Глава 1. Солнышко вернулось!
Глава 2. Вперёд, к дядюшке Сэму!
Глава 3. На новом месте
Глава 4. Суфле науки и гранит любви
Глава 5. Осиное жало
Глава 6. О том, как добрый, верный друг спасает от душевных мук
Глава 7. Любимые и одинокие
Глава 8. Сука-любовь
Глава 9. Belle
Глава 10. Рыцарь со шваброй
Глава 11. Рембрандтом можешь ты не быть, а вот влюблённым быть обязан!
Глава 12. Любовь превыше медяков: цена её - сто тумаков
Глава 13. Тайна, раскрытая домом свиданий
Глава 14. В замкнутом кругу семьи
Глава 15. Свадебный переполох
Глава 16. Душевный стриптиз
Глава 17. Viva la vita!
Глава 18. Si c’est ma destinee!
Глава 19.  Триумф   
Глава 20. Je pense a toi
Глава 21. Разбитое счастье
Глава 22. Дилемма. Наш выбор - любовь
Глава 23. Королева должна умереть
Глава 24. О том, чем чревата потеря ангела-хранителя. 
Глава 25. Балансируя на грани. Смена ангельского караула
Глава 26. Воскрешение
Глава 27. Горькая правда. Встреча
Глава 28. Гуд бай, Америка! Переоценка ценностей. 
Эпилог