Талисман

– Ты своим приказал собраться? – осведомился царь-батюшка.
– А как же, ваш-ш-ство, уж потянулись, слышите, в коридоре жужжат, как пчелиный улей. Это они. Ни минуты молчком не могут, все бы кого обсуждать. Зачем только они вам нужны, никак в толк не возьму.
– Думать будете.
– Оп чем, ваш-ш-ство? – аккуратно осведомился первый министр. – Осмелюсь доложить, акромя меня, ну и вас, само собой, здесь ни у кого такой привычки нету. Одни мы, горемычные, за всех отдуваемся, – чуть не всхлипнул он, и осторожно покосился на государя. Но тот эту комедию оставил без внимания.
– Видал, дядька мой по материнской линии письмо прислал, – важно потряс царь-батюшка какой-то мятой бумажкой с крупными загогулинами.
Министр напрягся.
– Пишет, у них там новая мода, тализманы все себе выдумывают.
– Тализманы? – переспросил министр.
– А то! Эт мы тута лаптем шши хлебаем, из топора кашу варим, а у их все по-культурному. У их и шши-то нихто не скажет.
– А как же? – заморгал глазами первый министр.
– Да что ты тут дурачка из себя строишь! – разозлился государь. – Сам же со мной в официальные визиты надысь увязался, все слышал. У их там не шши, а щи, не лапти, а сапоги-скороходы, не рисовая каша, а какой-то там палов, понимаешь!
– Ваш-ш-ство, стоит ли на такую ерунду внимание-то обрашшать, лучше, вон, побалуйтесь для души, – и министр угодливо подставил лоб под царскую ладонь
– Не до тебя сейчас, отстань, – отмахнулся от него как от надоедливой мухи царь-батюшка.
– Да что вы, право, – нисколько не смутился таким отсутствием внимания первый министр, – это ж простая диалектика.
– Какая такая диалектика?
– Да ученые все придумывают, за что-то надо деньги получать. Вот, предположим, у нас тут один диалект, мы шши говорим. А они там у себя, по-нашему ж не разумеют ни фига, вот и искажают – щи-и-и… – передразнил министр. – Говорим вроде про одно, а слова разные, потому что у нас один диалект, у их другой. И кто из нас прав – неизвестно. А вместе получается – диалектика.
– Да кто прав как раз понятно, – поскреб в затылке царь-батюшка, – у их же там ни одного советника на печке нету, и всяких щучьих велений они не боятся, напротив, университетов всяких понапридумывали, так что, выходит, они и правы… А мы так – одно слово, задворки. Ну-к, подь сюды.
Министр с готовностью приблизился к трону. Царь привычно хлопнул по лбу, но как-то без особой охоты, скорее по привычке, оттого и звук вышел без переливов.
– Природа – она ведь тоже понимает, ее не обманешь, – вздохнул государь. – Нет настроения, и сладкой музыки тоже нет. Выходит, без тализмана ентого дальше нам никакой жисти не будет.
– Да что за тализман-то, ваш-ш-ство? Может, и голову не стоит ломать? Сейчас намалюем чё-нибудь по-быстрому да пойдем квас пить.
– Все бы тебе квас пить! В просвещенной загранице-то, небось, не так бы сказали. Они ба щас предложили царю законноизбранному сидру какого-нибудь али ликёру.
– Да пил я этот ликер, ваш-ш-ство, – скривился министр, – приторность одна. Сахар жженый. Коль такая нужда, мы хоть целое свекольное производство разом спалим, чтоб вам угодить.
– Не, там как-то ишшо, не понимаешь ты, – царь встал, подошел к окну и встал, сложив руки за спиной. – Мне Марфа рассказывала, да лень было слушать все эти бабские разговоры. В том и культура, что мы-то здесь пьем горькую, а они там сладкую. С одним и тем же результатом, заметь.
– Ваш-ш-ство, да хватит хандрить-то, – запричитал министр. – Ну чем, в самом деле, так плохо-то у нас? Ну можно, конечно, и сладкой перебрать, все бывает, но эт что, получается, на опохмел варенье, что ли, трескать или компот пить? Вам со вчерашнего варенья хотелось хоть раз? Ведь нет? Рассольчиком голову-то поправляете, в нем сила вся и вдохновенье наше. Потому что слова да обычаи у них, мож, и красивые, спору нет, а тонкостей жизни не понимают, оттого и сахар жгут.
Царь-батюшка оглянулся и растерянно посмотрел на министра.
– Точно вам говорю. Да нас бы тут бабы со свету сжили, как увидели б, что мы сахар в дым переводим. А ишо взяли моду не в тройках ездить с бубенцами, а на повозках механических. Вы ж видели, сидит ферт, развалясь, кобылки впереди нету, а он знай бублик какой-то крутит да резиновой грушей на всю округу гудит. Помяните мое слово, добром это не кончится. Народ как увидит, что все само собой может работать, ему правители-то совсем не нужны станут. Поскидают к чертовой бабушке хоть царей, хоть президентов, и сами править сядут. Надысь она кухаркой была, а ныне уж на ваш трон взгромоздилась и корону на свою белокурую башку напялила! Вы Марфу-то свою на троне представить не сможете, чтоб у ней в одной руке скипетр, а в другой – держава. А тут простая кухарка!
– Ты с глупостями-то поосторожнее, – царь-батюшка азартно постучал по министерскому лбу и звон пошел такой, что хоть святых выноси. – Еще скажи лицедеи государствами править станут, актеришки всякие, шуты гороховые, проститутки обычные и политические… Шалишь! Хорошие цари всегда нужны, хочь на тройках, хочь на механических повозках. А тализманы, от которых ты все разговор в сторону-то уводишь, я ж чую, непременный атрибут всякой просвещенной власти. Как ты народу себя спозиционируешь, так к тебе и относиться будут… – царь-батюшка помолчал. – О я завернул! Хорошее слово – спозиционируешь, – с чувством повторил он, – запиши, а то позабуду. Не зря все-таки по заграницам-то мотался, научился кой-чему, – царь-батюшка осторожно, так чтобы звон не пошел, щелкнул по министерскому лбу и вернулся на трон.
Первый министр бухнулся рядом на пол.
– Не вели казнить, ваш-ш-ство…
– Да что ты заладил, – сморщился государь, – других слов, што ли, не знаешь? Дело говори.
– Дак вы разъясните, ваш-ш-ство! В письме-то, чай, про все эти тализманы подробно описано.
– Да тоже, знаешь, муть одна, – с явной неохотой ответил царь-батюшка. – Экивоками всё, впрямую ничего не сказал. Пишет, хто для себя тализманы придумывает, больше зверушек всяких использует – ну, там, белки или выдры. Ну, то есть, живешь ты, предположим, в своей халупе, круг которой одна лебеда вымахала, а над дверью у тебя хорек пририсован. И все как хорька видют, сразу про тебя вспоминают.
– Не, я бы себе кого покрасившее намалевал, – мечтательно сказал первый министр, – орла, например…
– Ну это ты. А я бы тебе хорька повесил, потому что ты хорек и есть, – отрезал царь-батюшка.
– Дак тализманы-то эти зачем, никак в толк не возьму? – обиделся первый министр. – Обзываться чтоб потом удобней, так выходит?
– Никто тебя не обзывал, не мели чего попало,– разозлился государь. – Спасибо лучше бы сказал за прямоту, будешь знать, что я о тебе, хорьке, думаю. Пролик его знает, зачем они воопче нужны. Поди их разбери, чертей ненашенских. Надо так, говорят. Для красоты, ай еще каких надобностев, не нашего с тобой ума дело. У нас тут страна Поскония, на механических колясках не разъезжаем, шши шшами обзываем, а не щами, в калашный ряд со своими свиными рылами не суемся, нам только успевай за чужими нравами следить. Принято у них с этими финтифлюшками забавляться, значит, и нам туда дорога. Давай, собирай народ, решайте, мне к вечеру доложите, что у нас будет государственным тализманом.
– Так что должно быть-то, ваш-ш-ство? – заканючил первый министр, – а ну как не влестим вашим пожеланиям?
– Только попробуйте! Говорю же, у кого что. У кого зверушка, у кого хрень всякая – бочка с вином или былка щавеля. Надоть чтобы самую сущность отображало, чем мы тут живем и чем дышим.
– Ну если чем живем, то тализманом только соленый огурец и может быть. И то не последнего засолу, а уж щуренный весь, скукожившийся… – принялся фантазировать первый министр, мечтательно закатив глазки вверх.
– Эт почему ж скукожившийся? – возмутился государь. – Что ж, по-твоему, у нас только такие огурцы и растут? Ты где обедаешь, не пойму? Вроде до сих пор мне казалось, что за одним столом со мной сидишь, а получается, нет. Получается, ты где-то на стороне щуренные огурцы трескаешь, а мои, выходит, за пазуху себе кладешь, да своей шамаханке таскаешь…
– Так, ваш-ш-ство, мы ж не царского стола тализман-то хотим, а всего вашего государства. А чем у нас самый досужий народ промышляет? Да вот ентими самыми огурцами и промышляет. Все лето заготовками занимаются, по сорок бочек засолят, а потом ишо в банки примутся закатывать. За всю жизнь человеческую столько не съешь, сколько у нас в одно лето запасов делается. А выбрасывать-то жалко. Вот и давятся. Свежие засолы берегут, а закусывают теми, что еще их прабабки накрутили. Огурцы-то енти уж и с запахом, и виду непрезентабельного, а все равно в ход идут. Они что придумали, подданные-то ваши, они самогонку поядреней гонят, чтоб сивухой ажник до самых границ царства разило. А под такой аромат и тухлый огурец лавандой кажется. Хочь бы кто поперхнулся, каждый закусит. Да еще крякнет от удовольствия.
– Складно, конечно, излагаешь, – задумался царь, – но все не то. Что это за тализман – соленый огурец? Ты еще квашеную капусту скажи, или Ивана-дурака портянки, которые он на печке сушит. Нет, тут должно быть что-то благородное, что-то такое, от чего любому чужаку у нас навечно захочется остаться. Голубица или сокол ясный.
– Дык иностранца в нашем царстве только кандалы, которые покрепче, и могут задержать, – удивился первый министр, – вы что, ваш-ш-ство, белены объелись?
– Но-но! – изо всей силы стукнул государь посохом. Правда, не по министерскому лбу, а по полу, оттого звук вышел безрадостный, глухой какой-то и нераскатистый. – Ты думай, что говоришь-то! Разошелся что-то сегодня, совсем страх потерял?
– Белену беру назад, – с готовностью поправился министр, – а вот все остальное – извините. Вы что, не помните, звездочет тут один к нам приезжал. Ишо плел нам все с вами про духовность да про богатый внутренний мир ваших подданных. А потом в телескоп зыркнул, а там уж ни одной звезды не видать – все потырили. Уж как он кричал, как стонал, как за мировую гармонию обижался. Как удивлялся, что мы с таким народом живем, и до сих пор целы.
– Тут я с ним вообще-то согласен, – засопел царь-батюшка. – Сам иной раз диву даюсь, что мы до сих здесь сидим, во дворце, а не в чьем-нибудь погребе. Ведь стырят нас, и даже выкупа просить не станут. Будут только соседей водить в дырочку на нас глядеть. А что на тебя смотреть-то, что там можно нового увидеть? Добро бы еще со своей девицей шамаханской был, а то так… А с шамаханкой что вы делаете, и я бы не отказался посмотреть. Хочь бы пригласил когда разок благодетеля своего, небось не убыло бы с вас…
– А может, нам вас, ваш-ш-ство, тализманом-то выбрать? Это ж самое оно, – увел разговор в сторону первый министр. – Не апельцин какой-нибудь заморский, и не огурец пожухлый, а самое родное, что сердцу кажного гражданина этого государства дорого.
– Думаешь, дорого? – с сомнением посмотрел на первого министра государь.
– Еще как, ваш-ш-ство! Ну какой прок от ентих соколов, крылами взмахнут и нет их, а вы – вот он, олицетворяете, так сказать, и символизируете. Самый настоящий тализман и есть. Куды лучче-то? Лучче некуда.
– Надо родственнику написать, спросить, как у них на такие тализманы смотрят, – с сомнением сказал царь-батюшка. – Ты вот что, ты иди пока. Народ-то уж истомился, небось, там, за дверями?
– Так точно, ваш-ш-ство!
– А Иван-дурак будет?
– Так точно, ваш-ш-ство! Даже с печки обещал слезть!
– Выпейте, што ли, тогда за мое здоровье, коли собрались. Государь я вам, чай, а не хто-нибудь. Только огурцами летошними закусывайте, а не тухлыми. Пора уж как люди жить…

Дальше http://www.proza.ru/2011/09/10/382