Лилия Белая Глава21 Каратели

ГЛАВА 21


С 25 февраля по 5 марта прошел Пленум ЦК, санкционировавший политику «большого террора». Непосредственно во время Пленума арестовали Бухарина и Рыкова. Иосиф Виссарионович самолично сообщил согражданам, что страна оказалась в чрезвычайном положении из-за происков саботажников, шпионов и диверсантов, которые, мол, обрушились на «беспечных, благодушных и наивных руководящих товарищей». Началась чистка функционеров. Как позже говаривал товарищ Молотов: «1937 год был необходим…. остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей фашистской агрессии они могли объединиться».

 Многочисленные подразделения НКВД начали смещать, арестовывать и остервенело выбивать признания в несуществующих прегрешениях. Из центра во все области молодой советской республики направлялись уполномоченные, дабы для того, чтобы навести порядок как в самой партии, так и во всех областях народного хозяйства.

А Улюшка торопилась жить. Каждый вечер она с трепетом встречала с работы уставшего за день мужа и, едва сдерживая острую любовь к нему, заботливо кормила ужином ненаглядного. Проявлять свою одержимость супругом она считала зазорным. Да и показывали ли принародно свое обожание наши целомудренные предки?

А однажды любимый не пришел. Он не явился и на следующий день. И тогда, схоронив подальше свою гордость, Уля решила пойти на поклон к Матрене. С сестрой она не виделась уже несколько лет, хотя ранее и встречала вторую половину секретаря райкома на улице, вечно праздношатающуюся и суетливую. Старшая назаровская дочь любила наряды. А еще больше она обожала ходить по магазинам, чтобы эти наряды покупать. Куда девала женщина такую уйму тряпок, было не ведано, и горожане, тайком наблюдая за нарушительницей революционных догм, боялись высказать ей свое искреннее недоумение.

«Начальству виднее, – сокрушенно переглядывались михайловцы, – на то оно и начальство».
Мороз же появился неожиданно. Он шел по тротуару, затравленно озирался и куда-то чрезвычайно спешил.
– Герман! – окликнула супруга Ульяна.
Сердце ее бешено колотилось, ибо предчувствовало неминучую беду.
Любимый остановился. Сдерживая клокочущее дыхание, он угрюмо молчал и не отвечал на вопросы своей дорогой Лилии.

– Мне надо идти, – минуя небольшую паузу, тихо и обреченно проговорил Мороз.
Улюшка пристальнее вгляделась в черты лица своего возлюбленного и мысленно застонала. Этот человек не был ее мужем, хотя и живо напоминал ей об их долгой совместной жизни.
– Прости, я тороплюсь, – жарко выдохнул неизвестный доселе ей человек, и капельки росы тотчас появились у него на ресницах.

И он исчез. Еле переставляя непослушные ноги, женщина побрела домой. Какими обходными дорогами она шла в родное гнездо, бедняжка и сама не знала, но только внутренний голос, утешающий ее постоянно, все же вывел Белую Лилию к высокому забору добротного деревянного особняка директора гастронома. В гостиной было шумно. Восемнадцатилетний Антон приехал на каникулы из Москвы, где учился в малопонятном Уле техническом ВУЗе. Он дурачился с четырнадцатилетней Ядвигой, а на расшалившихся сородичей с осуждением посматривала шестнадцатилетняя Аня.

Увидев мать, дети застыли в разнообразных позах и резко замолчали.
– Ты не нашла пропавшего? – строго спросила Анна и стрельнула осуждающими глазами на хихикнувшую некстати Ядю.
– Он во что бы то ни стало придет вечером, – зачем-то солгала мать семейства и, чувствуя, как предательски задрожали ноги, обреченно присела на вовремя поданный Ядвигой стул.
– Где ты его видела? – насупился первенец и, скрипнув зубами, резко, неожиданно встал.

«Как же похож наш наследник на отца, – вытирая взмокший лоб тыльной стороной ладони, с горечью подумала женщина, – наверное, изменившего мне. Впрочем, почему бы и нет? Сколько может нормальный здоровый мужик держаться одной, вечно занятой по хозяйству, юбки, если он необычайно пригож собой и занимает довольно высокое положение в обществе! Директор центрального гастронома – это не шутки! И продавщицы у него как на подбор, молодые да хорошенькие! А как эти смазливые работницы прилавка посматривают на нее, мужнину жену! Так бы и съели!

Уля встала и медленно подошла к большому искусно обрамленному бронзовыми завитками зеркалу, пристроенному к комоду в большой гостиной. Она пристально вгляделась в свое отражение и, как ни странно, осталась довольна тем, что показало хозяйке дома равнодушное к судьбам людей стекло. Несмотря на тридцать четыре года, Улюшка была красива. Казалось, суровое время пощадило меньшую дочь Назаровых, чтобы компенсировать той раннюю потерю родителей.

Да и взгляды мужчин не давали забыть матери троих взрослых детей, что она еще трогательно хороша собой. Недаром периодически приходил к ним в гости не женившийся до сих пор Брыль, недаром сам Иванов облизывался на Улю издалека, заставляя нехотя ответить на приветствие, а затем участить шаг, чтобы поскорее скрыться с поля зрения могущественного родственника. Супруга Мороза слыла в народе недотрогой, чем искренне гордилась и с достоинством несла на челе эту марку, восхищая мужа и окружающих своим несомненным совершенством.

Анна успешно оканчивала школу и готовилась к выпускным экзаменам. Она ночами просиживала над учебниками и мечтала поступить в медицинский институт, чтобы стать врачом, причем, несомненно, педиатром, потому что безумно любила детей. У старшенькой был паренек по имени Саша, который провожал ее до дома, упорно стоял под окнами и тихо напевал под гитару бесконечные, сочиняемые им на ходу, серенады.

– Абсурд! В наше революционное ханжеское времечко это считается безобразно буржуазным! – крадучись выглядывая на улицу, констатировала сей неестественный факт Ядя и брезгливо морщила свой красивый, похожий на материн, носик.
Да, Ядвига, как две капли воды, походила на Улюшку, и встречные не сводили с нее восхищенных глаз, когда видели девушку под руку с известным человеком в городе, ее горячо любимым отцом. Даже иногда путали ее с матерью.

Естественно, Анна, судя по старому, пожелтевшему от времени фото, больше похожая на белорусскую чернокудрую бабушку, примечала эти липкие взгляды, бросаемые на ее младшенькую сестренку, но той не завидовала, так как хорошо знала, что верный санчо панса по имени Александр никогда ей не изменит.

«Как же разнятся родные сестры, – не раз мыслила Уля, наблюдая за своими дочерьми, склонившими головы над одной книгою. – Аня, характером вся в Германа, неулыбчивая, требовательная к себе и другим, категоричная, но бесконечно добрая в душе. А Яденька... Веселая, непоседливая, взрывная. Рассудительный же и спокойный Антон, – хозяйка дома замялась, – те же глаза, нос, губы, те же густые, темно-русые волосы… В деревне говаривали, что если сын похож на отца, то будет несчастным. Бедные мои дети»!
Чувство близкой потери ядовитой змеей постепенно вползало в беззащитное нутро женщины, заставляя ту браться за любую работу, лишь бы не думать о том, что творится сейчас в сердце ее мужа.

К вечеру Мороз пришел. Он тяжело осел на диван и, обрушив красивую голову в сильные большие ладони, как бы оцепенел, призывая в свидетели неведомого случившегося окружающее пространство.
– Где ты был, ненаглядный? – обеспокоено спросила Уля и присела на колени перед мужчиной, которого она, слабая и беззащитная, так безумно и покорно любила.
– Иди спать, родная, – схватил трепещущие пальчики Ульяны трясущимися руками Герман. – Ни о чем не думай! Утро вечера мудренее.

Словно сомнамбула, покоряясь воле властного супруга, Белая Лилия, скрылась в проеме двери своей опочивальни. Их общей опочивальни. Дети ни во что не вмешивались, только непрестанно ходили желваки на высоких скулах у Антона, да неожиданно тоненько заскулила младшенькая, а потом опомнилась и бросилась вон. Анна сузила зеленые колдовские глаза, но не проронила и слова. Так, в скорбном молчании, они и покинули остолбеневшего отца, а он остался один. О чем думал Мороз в последние часы своей вольной домашней жизни, никто так и не узнал, но там, в обжигающей от холода постели, плакала та, кого он так сильно и преданно любил.

А ночью раздался оглушительный звонок, и затем истошно забарабанили во входную дверь.
«Правильно говорят, что кровь может застывать в жилах, – мелькнуло в разламывающейся от боли Ульяниной голове. – Смогу ли я встать на ноги»?
Но, превозмогая душевные и телесные страдания, она накинула на дрожащие плечики старенький, потертый на локтях, халатик и обреченно пошла к своей приближающейся погибели.

Герман сидел, призакрыв глаза, по-прежнему безразличный ко всему окружающему, или просто делал вид, что ему наплевать на происходящее. Тотчас выглянул из своей комнаты облаченный в брюки и рубашку Антошка.
– Гражданин Мороз? Живо собирайтесь! – рявкнул пулей влетевший в гостиную пожилой бородатый красноармеец в грязью обляпанных сапогах, и привыкшими карать желтыми пальцами выудил из кармана папиросу, чтобы заесть ею всю всепожирающую ненависть к проклятым буржуям и их пособникам.

– Ждал, – обреченно выдохнул хозяин дома и смерил равнодушным взглядом двоих верзил, застывших в немом укоре у выхода.
– Это ваш отец сс своей супругой занимались контрреволюционной деятельностью, за которую их расстреляли? – несколько успокоившись, прогремел куряка. – Религия – опиум для народа!
– Опиум, – подтвердили застывшие в немом почтении манекены в красноармейских формах.

– Папа! – бросилась к ногам отца будто появившаяся из воздуха Ядвига. – Ты ни в чем не виноват, и они не смеют…
Девочка плакала, размазывая по щекам соленую влагу, а старшая ее сестра стояла с расширившимися от ярости глазами и, стиснув до посинения тонкие пальчики, что-то тихо и обреченно шептала.

– Вы не смеете! – прогрохотал за спинами девочек мужской голос. Антона трясло, будто вылили на него целую цистерну ледяной воды и поставили голышом на студеный зимний ветер.
Герман собирался. Лишь искоса взглянул он на свою семью, без которой ему не будет теперь жизни.
«Пропади пропадом эта революция, – слыша приглушенные рыдания Белой Лилии, тупо размышлял арестованный. – Конец мне пришел, а, кажется, и не жил еще! Как будут они без материальной и моральной поддержки»?

Ядвига резко повалилась на пол, скорчилась и закричала так, что застывшие в почетном карауле амбалы ожили, оживились, и начали умело и остервенело бить обляпанными грязью сапогами девушку, метя попасть ей в голову, дабы не было на теле следов чудовищного преступления.

– Стоять! – рявкнул на Германа пожилой истязатель и выдернул из кобуры старый, проверенный временем, пистолет.
– Не смейте! – бросился к сестре Антон. – Не калечьте ни в чем не повинного человека!
– Сучонок, мать твою, – недобро усмехнулись каратели, но от жертвы нехотя отошли.
– Обыщите хоромы классового врага! – гаркнул гориллам их предводитель, и человекоподобные бросились исполнять его сатанинское распоряжение.

– Палачи! – крикнула им вслед Ядвига. – Черные вороны! Кладбищенские птицы!
– В каталажку хочешь, буржуйское отродье? – обернулся на девушку один из молодых инквизиторов, и, похотливо рассматривая выбившуюся из халатика юную девичью грудь, оглушительно расхохотался. – Идем, мы не против позабавиться!
– Прекрати унижаться, – холодно, будто с осуждением, приказал дочке Мороз. – Я завтра непременно вернусь. Вот увидите!

Но ни завтра, ни послезавтра он не вернулся. Не пришел кормилец и через неделю, да и знала Улюшка, что оттуда не возвращаются, ибо там не было жизни, а был ад, который придумала и создала для своих соотечественников «справедливая советская власть».
– Только дьявол и его слуги могли сотворить такое, – говорила вечерами Аннушка и застывала на долгое время, стоя у распахнутого настежь окна. Она не замечала пронизывающего насквозь майского, но почти осеннего, ветерка, и когда подходила обеспокоенная состоянием дочери мать, безропотно давала закрыть ей выход, по которому девушка медленно направлялась навстречу той праведной загробной жизни.

Уля впала в прострацию, Анна окаменела, а Ядвига рыдала днями и ночами. Антон, не зная сна и отдыха, с любовью и состраданием ухаживал за родными женщинами, пытаясь прочувствовать до конца, что теперь только он сможет прокормить семью.

Александр исчез, будто его никогда и не было. Знакомые отворачивались от семейства бывшего директора центрального гастронома и переходили на другую сторону дороги. Институтские стены отторгли своего ревностного поклонника по имени Антон Мороз, присвоив ему статус «дети врага народа». Надо было отказаться от самого дорогого, что было у студента в жизни – его отца, но данный отказ мог убить в пареньке то, чем он дышал и жил: честь и уважение к себе, а этого внук слуги Господа допустить не мог.

Ядвига перестала ходить в школу, ибо там ее начали тихо ненавидеть. А Анна училась. Презираемая одолеваемыми революционными идеями одноклассниками, она, будто назло им, отлично сдала экзамены и, игнорируя выпускной бал, собралась поступать в медицинский институт.

– Вы же понимаете, гражданка, что мы не можем вас зачислить в абитуриенты, – вежливо сказали ей в приемной комиссии.
– Откажись от папы, – шепнула Аннушке сердобольная классная руководительница и, оглядываясь по сторонам, добавила, – понимаю, что это трудно, но жить то дальше нужно.

А дома плакала мама. Она постарела, две глубокие вертикальные морщинки неожиданно прорезали ее еще недавно безупречно гладкий лоб. А дома бесцельно ходила по комнатам Ядя, напоминая сестре тронувшуюся умом нежную подругу Гамлета, который тоже был несчастен, так как родился под знаками беды и зла.

 Антон уехал на заработки в леса, ибо лесорубам еще не запрещалось валить деревья, имея за плечами неблагонадежного близкого родственника. Деньги в семье были. Были накопления, положенные экономной хозяйкой в надежное местечко, да и брат присылал через друзей необходимые для жизни рубли. Но это были всего лишь бумажки. Не было папы, не было его улыбки и сильных рук, которыми он когда-то подбрасывал Анечку к потолку, не было…

И напрасно мама ходила на поклон к тетке и унижалась перед супругой первого секретаря райкома. Матрена Васильевна открестилась от родного по крови человека.
– Ничем не могу помочь, – с торжеством разглядывая поникшую и постаревшую лет на десять соперницу, поджала тонкие губы Иванова. – Только антисоветская деятельность всегда будет караться недремлющими никогда органами.

– Поклонись и уступи ему, – как-то прошептал на ухо Улюшке, наверное, сам дьявол. – Что тебе стоит один раз изменить мужу для его же блага?
И тогда Уля пошла к Григорию.
Тот сидел в своем кабинете и что-то писал. Секретарша на рабочем месте отсутствовала, отсутствовали и посетители.
«Как по заказу», – невесело констатировала сей факт Ульяна и робко присела на край кресла, чтобы умоляюще заговорить с вершителем людских судеб.

– Ты же прекрасно знаешь, что Герман невиновен, – произнесли сами по себе ее непослушные уста.
– Не виновен? – вскинул к вискам клыкастые брови секретарь райкома. – Подозреваешь в некомпетентности партию?
– Здесь повинен только человеческий фактор, – решила схитрить Уля., а мы все можем ошибаться.

– Предположим, – замялся мужчина и торопливо облизал пересохшие губы. – А если я освобожу Мороза…
– Требуй, чего хочешь! – печально прошептала та, которую он так долго ждал.
– Чего хочу…, – эхом повторил за просительницей Григорий, и ироническая улыбка тронула его окаменевший, привыкший приказывать рот. – Ты знаешь, чего я хочу.

Он поднялся с места и закрыл на замок дверь в свое рабочее гнездышко. Он подошел к Улюшке и стал расстегивать ширинку.
Время остановилось. И когда чужой мужчина уже коснулся тела вздрагивающей от отвращения Белой Лилии, она с гадливостью вспомнила Тришку Макарова и его омерзительного похотливого родителя.
«Потерпи, – мысленно уговаривала она свою метущуюся грешную плоть, – потерпи немного, и все кончится, зато Герман вернется домой, и мы снова станем счастливы».

Но Герман не вернулся. А Гришка зачастил в дом Морозов, стараясь прийти тогда, когда в доме отсутствовали дети.
«И как он узнает, что я остаюсь одна? – послушно накрывая на стол, с недоумением думала хозяйка жилища, – Потерпи немного, милая, не может обманывать такой большой, облеченный властью, человек»!

А однажды, выглянув в окно, Уля увидела моментально исчезнувшую фигуру одного из местных красноармейцев.
И тогда она все поняла. Она с болью и отчаянием осознала, что Гришка врет, как врут газеты, с пафосом вещающие о массовых предательствах невиновных в преступлениях перед Отечеством сограждан.

Это был конец. Конец ее мечтам и планам, ее защищенности и большой необычайной любви. Оглядевшись по сторонам, женщина обнаружила кухонный стол и нож, лежащий прямо перед ее глазами. Протянув руку вперед, чтобы окончить свое бессмысленное теперь бытие, она неожиданно резко осознала, что еще существуют на свете дети, которых Уля не имела права бросить. И тогда она решилась жить дальше.