Шумят тополя у лимана Гл7

 
     Ближе к ночи погода совершенно испортилась. Порывистый «низовый» ветер гнал по верхушкам деревьев сумасшедшие волны, срывал листву и кружил её по двору.
     Ещё один день уходил в небытие. Хутор затихал: ни одной живой души нигде не было видно. Лишь изредка из темноты дворов доносился лай встревоженных собак. В доме Хорошило зажгли лампы «молнии».
     Наталья маялась, сидя у камина, куталась в полушалок. В её голову лезли всякие несообразности. Её влюблённое юное сердечко рвалось на улицу, туда, где был её возлюбленный, а здравый смысл удерживал её в доме. Если мама и догадывалась об её отношениях со Степаном и только вздыхала, то только одна мысль о том, что может произойти, если об этом узнает отец, наводила на Наталью страх и бросала её в дрожь.
     С улицы возвратилась Татьяна Григорьевна. Отряхивая с платка капельки дождя, она прошла к Демид Михайловичу в кабинет, при этом сочувственно взглянула на дочь.
     – Михалыч, ты бы приструнил Степана. Совсем от рук отбился. Как только вечер, так с огнём не найдёшь, да и к выпивке причастился. Ты бы пожурил его малость…
     – А что с хозяйством?
     – Да… по хозяйству-то ажур, но жаль ведь хлопца, сирота ведь, сопьётся…
     – А где он сей момент?
     Наталья с тревогой вслушивалась в каждое слово, которое доносилось из кабинета в приоткрытую дверь. Её знобило, а сердце, казалось, готово было выскочить. Дверь распахнулась и из кабинета вышли Татьяна Григорьевна и Демид Михайлович.
     –  Аграфена! – кликнула служанку Григорьевна, но никто не откликнулся.
     – Грунька! Где ты, чёртов колобок? – крикнул Хорошило.
     – Да здесь я!
     – А ну, гукни-ка мне Степана…   
     – Так ведь нету его… с «воронежскими» ещё завидно ушёл.
     При этих словах у Натальи всё поплыло перед глазами. В голове отозвалось резкой болью: «У - шёл…, у - шёл…». В порыве она вскочила со стула, пошатнулась и беспомощно опустилась обратно. Татьяна Григорьевна, заметив неладное с дочерью, кинулась к ней.
     – Натальюшка, доченька, что с тобой?
     – Ничего, мама, голова закружилась…
     – Да что ты, свет мой, голубушка, да на тебе лица нет…. Пойдём, пойдём…. Приляг…
     Наталья в отчаянии металась в постели и, не находя себе покоя, затихала, при-слушивалась к шорохам в доме и за окном. Голова была наполнена тяжестью, словно свинцом. Наконец-то в доме угомонились и погасили свет. Выждав ещё некоторое время, она всё же не удержалась: поднялась, накинула на плечи полушалок и направилась через кухню к чёрному выходу. Ещё не понимая, что делает, она приоткрыла дверь на улицу. Порыв ветра подхватил двери и распахнул их настежь, выдернув при этом Наталью на крыльцо. Мелкий дождь захлестал её лицо. Она силилась закрыть дверь, и вдруг ей показалось, что из окна конюшни мерцает тусклый свет. Не помня себя и не чувствуя ног под собою она полетела словно на крыльях к конюшне. Добежав, вся промокшая, она резко рванула половинку двери на себя и переступила порог.
     В закутку, обхватив голову руками и склонившись над столом, сидел Степан. Перед ним стояла почти пустая бутылка с недопитой водкой и стакан. Скрип двери заставил его поднять и повернуть голову. При тусклом свете он увидел стоящую у дверей Наталью. Намокшая белая ночная сорочка облепила хрупкое тело девушки, и издали оно казалось обнажённым. Степан уже изрядно захмелевший подошёл к девушке и обнял её за плечи. Наталья от избытка чувств совсем обессилила и прильнула щекой к его груди:
     – Стёпушка… 
     Степан правой рукой прижал девушку к себе, наклонился к пылающему лицу и поцеловал влажные губы, затем одним движением подхватил её на руки и, пошатываясь, понёс в закуток. Наталья дрожала всем телом. Внутренне она ещё сопротивлялась происходящему, но, видно, от судьбы не уйдёшь.
     А ветер всё усиливался. Сквозняком резко захлопнуло дверь и погасило огонь в лампе. Ослепительная молния, точно огненный меч, рассекла небо надвое и воткнулась в землю. Через мгновение ударил гром, ещё, ещё…, и вдруг всё небо словно обрушилось всем своим сводом и заполнило пространство крупными каплями дождя. Потекла, забулькала мутная вода по канавкам, сливаясь в один неудержимый поток. А ветер уже неистовствовал, трепал беззащитный сад. Стонала надломленная яблонька, и осыпались, осыпались, словно крупный град, яблоки…