Американо-советская дипломатическая дуэль в лицах

            




























           АЛЕКСАНДР  ГОЛЬДБЕРГ


АМЕРИКАНО-СОВЕТСКАЯ ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ДУЭЛЬ
В  ЛИЦАХ





























                Моему дедушке
                Израилю Наумовичу Заславскому
                посвящаю















                ОГЛАВЛЕНИЕ                стр.

               Предисловие                2

                Преддверие                5

                Часть первая: дипломаты довоенного периода (1933-1939)

Государственный секретарь США Корделл Хэлл                13

Народный комиссар иностранных дел СССР Максим Максимович Литвинов                32

Первый посол США в СССР Уильям Христиан Буллит                49

Первый посол СССР в США Александр Антонович Трояновский            59

Посол США в СССР Джозеф Дэвис                67

Посол СССР в США Константин Александрович Уманский                79

                Часть вторая: дипломаты военной поры (1939-1945)

Народный комиссар (министр) иностранных дел СССР Вячеслав Михайлович Молотов                88

Посол США в СССР Лоуренс А. Стейнгардт                105

Посол США в СССР Уильям Стэндли                111               

Посол США в СССР Аверелл Гарриман                119

Посол СССР в США, министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко                131               

Государственный секретарь США Эдвард Рейли Стеттиниус                143               

    Часть третья: дипломаты сталинского периода «холодной войны» (1946-1952)

Государственный секретарь США Джеймс Бирнс                150

Посол СССР в США Николай Васильевич Новиков                166

Государственный секретарь США Джордж Кэтлетт Маршалл                171

Посол США в СССР Уолтер Беделл Смит                181

Посол СССР в США Александр Семенович Панюшкин                190

Министр иностранных дел СССР Андрей Януарьевич Вышинский       196

Государственный секретарь США Дин Гудерхем Ачесон                208

Посол США в СССР Ален Гудридж Кирк                219

Посол США в СССР Джордж Фостер Кеннан                225

     Часть четвертая: дипломаты времен хрущевских реформ (1953 – 1964)

Государственный секретарь США Джон Фостер Даллес                235

Посол США в СССР Чарльз Юстин Болен                245

Посол СССР в США Георгий Николаевич Зарубин                253

Министр иностранных дел СССР Дмитрий Трофимович Шепилов        259

Посол США в СССР Левеллин Е. Томпсон                271

Посол СССР в США Михаил Алексеевич Меньшиков                276

Государственный секретарь США Христиан Арчибальд Гертер             282

Посол США в СССР Фой Дэвид Колер                289

Государственный секретарь США Дэвид Дин Раск                291

Посол СССР в США Анатолий Федорович Добрынин                299

Часть пятая: дипломаты периода брежневского застоя (1965 – 1982)

Госусударственный секретарь США Уильям Роджерс                307               

Посол США в СССР Джейкоб Бим                311

Государственный секретарь США Генри Киссинджер                312

Посол США в СССР Уолтер Стессел                323

Посол США в СССР  Тун Малкольм                324               

Государственный секретарь США Сайрус Вэнс                324
   






   




 









                ПРЕДИСЛОВИЕ

        Мне в день 15-летия подарили книгу «Наполеон Бонапарт» Альберта Манфреда. В самом начале книги автор приводит слова Стендаля из его предисловия к «Жизни Наполеона»: «Поскольку каждый имеет определенное суждение о Наполеоне, это жизнеописание никого не сможет удовлетворить полностью». Я был смущен. Как это, каждый имеет свое представление о Наполеоне? Разве не всем одинаково рассказывают про него на уроках истории? По моим понятиям, свое суждение о какой-либо исторической персоне могут иметь только люди, непосредственно с ней общавшиеся. А потомкам достается лишь «отраженный свет».
      Какое я имел представление о Наполеоне? Захватил почти всю Европу, но «споткнулся» на России. Взял Москву, а потом русские вошли в Париж. Сразу же приходило на ум сравнение: Гитлер тоже захватил почти всю Европу, дошел до Москвы, а потом русские взяли Берлин. Я спросил себя: почему Гитлер повторил роковую ошибку Наполеона? Вообще, как люди, творящие историю, принимают судьбоносные решения? Почему Япония напала на Америку, а не на Советский Союз, где, как мне казалось, во время битвы за Москву могла бы легко захватить Сибирь и Дальний Восток? Попытки ответить на эти вопросы привели меня к поразившему меня выводу: поскольку решения  принимали конкретные люди, то если бы на их местах сидели другие, мы учили бы другую историю. Этот вывод потянул за собой философские размышления, которые расшатывали мою детскую мировоззренческую твердь.
        В частности, жизнь и карьера Наполеона после прочтения книги предстали предо мной, как цепь случайностей, не будь которых, не было бы целой эпохи жизни Европы. Или, может быть, не случайностей, а предопределенности? Меня не покидало ощущение, что некто могущественный и всесильный выбрал этого человека для воплощения в жизнь задуманного плана. Вложил в него для этого массу дарований, задатки великого полководца и правителя, и создал самые благоприятные условия для их проявления. К моменту его рождения Франция завоевала Корсику, словно специально для того, чтобы мальчика Наполеона определили учиться в лучшую парижскую военную школу. Ко времени окончания им школы свершилась Великая французская революция, как будто специально для того, чтобы бедный безродный лейтенант-артиллерист смог пробиться на самую вершину власти. Вся Европа ополчилась против революционной Франции, и ей потребовался полководец, способный противостоять коалиции. И так далее. Ему светила счастливая звезда. Он одержал ряд блестящих побед. А потом судьба от него отвернулась. Почему? Чем и кого он прогневал?
      Наша семья не была религиозной, в школе, хоть уже и не советской, а украинской, меня учили, что религия – это опиум для народа и пережиток проклятого прошлого. Поэтому всемогущее существо, покровительствовавшее Наполеону, ассоциировалось у меня с образом не бога, а золотой рыбки из сказки Пушкина. Когда в непомерной своей гордыне Наполеон, подобно старухе из той сказки, вздумал принять на себя функции золотой рыбки, он оказался у разбитого корыта. Эта схема закрепилась на извилинах моей черепной коробки, но два года пролежала там без движения. А в год окончания школы на книжной полке в доме друзей моих бабушки и дедушки я увидел двухтомник военных мемуаров генерала де Голля. Это была вторая книга, прочитанная мною за 5 лет пребывания в Америке. До того я, кроме школьных учебников, утолял свой информационный голод телепередачами, в основном, развлекательного характера, и интернетовскими сайтами. В мемуарах француза меня привлекли страницы, посвященные его впечатлениям о встречах с людьми, «делающими историю».
      «Черчилль показался мне человеком, которому по плечу самая трудная задача, только бы она при этом была грандиозной. По своему характеру Черчилль (как и Наполеон!) был создан для того, чтобы действовать, рисковать, влиять на ход событий, причем решительно и без стеснения. Великий человек великой истории. (Как Ленин, сопоставил я). А дальше: «Черчилль с трудом переносил состояние подчиненности, на которую американская помощь обрекла Британскую империю, его коробило от тона превосходства, который усвоил по отношению к нему президент...» Но, как отмечает дальше де Голль, лорд Черчилль принес свою личную гордость в жертву необходимому для Англии политическому союзу с могущественной Америкой. Я испытал к нему не совсем осознанное, может быть, уважение, как к человеку, ставящему долг перед Родиной выше собственных желаний и амбиций (учел, значит, ошибки Наполеона и Гитлера).
     А по отношению к Петэну у меня возникло острое чувство неприязни и даже брезгливости. Надутый индюк, а не политик. И не патриот. «Вся жизнь этого незаурядного человека была сплошным самоотречением, - пишет де Голль. – Слишком гордый, чтобы заниматься интригами, слишком значительный, чтобы мириться с второстепенной ролью, слишком самолюбивый, чтобы выслуживаться, в душе он был одержим жаждой власти, которую в нем разжигали сознание собственного превосходства и высокомерного презрения к другим... И вот внезапно, уже на склоне лет  события предоставили его талантами и его честолюбию столь вожделенную возможность развернуться во всю ширь. Однако, он мог достигнуть своего возвышения лишь ценою падения Франции, увенчав ее позор своей славой».
     Нас с детского сада учили презирать предателей и чтить героев, не щадивших себя во имя Родины. По сравнению с Петэном Черчилль сильно возвысился в моих глазах. О том, что советская пропаганда клеймила «бульдога с сигарой в зубах», как оголтелого империалиста и врага советской власти, я узнал позже. А потом, уже собирая материалы для серии биографий, я имел возможность составить свое мнение об этой выдающейся личности, прочитав его мемуары о 2-й мировой войне.
       Де Голль дал меткую, запомнившуюся мне сравнительную характеристику двух министров иностранных дел союзных государств: Советского Союза – Молотова и Великобритании – Идена. Разных как «да» и «нет», как плюс и минус. Молотов – неизменно серьезный, скупой на жесты, предупредительно корректный, но, вместе с тем, сдержанный... чужд какой бы то ни было непосредственности. Его нельзя было взволновать, рассмешить, рассердить. Чувствовалось, что он только формулировал официальное мнение, что он не выйдет за пределы полученных установок. Должно быть, и недавний договор с Риббентропом он заключал с той же уверенностью, с какую теперь вносил в переговоры с западными державами. Одним словом, не человек, а машина. Такого можно безболезненно заменить другим. Англичанин Иден – полная ему противоположность. «Целиком преданный интересам своей страны, он, тем не менее, умел учитывать стремления других и сохранял приверженность принципам международной морали среди грубости и цинизма своего времени. «В большинстве случаев я (де Голль) имел возможность оценить не только его блестящий ум, глубокое знание дела, личное обаяние, но и искусство, с каким он умел создавать и поддерживать во время переговоров атмосферу дружелюбия, что облегчало достижение соглашения, если оно было возможно, либо избавляло обе стороны от чувства досады, если это соглашение  оказывалось недостижимым... душевный человек».
      Существовала еще одна уникальная, единственная в своем роде разновидность руководителя внешнеполитического ведомства -  Талейран. Министр «сам по себе», министр «себе на уме». Он умудрился сохранить свой пост министра при Директории, консульстве и империи Наполеона и при реставрированных Бурбонах. Он был потомственным аристократом, носил титулы герцога, князя, архиепископа. А по натуре был умным, коварным, хитрым и нечистым на руку дельцом от политики. Власть для него была лишь средством получать желанные блага и наслаждения. Наполеон обзывал его вором, продажным, клятвопреступником и т. п.  Министр меланхолично отшучивался: «как жаль, что такой великий человек так дурно воспитан». После поражения Наполеона Талейран в 1815-м году в Версале  умелой дипломатической игрой предотвратил раздел Франции. То есть, в конечном счете, по моим оценкам, сыграл в истории Франции положительную роль. В колледже я познакомился с биографиями великих американцев Бенджамина Франклина и Джона Адамса, дипломатическими усилиями которых  Франция официально признала независимость новорожденных Соединенных Штатов. Репутация этих людей в моих глазах была безупречной.
      Эти отрывочные, бессистемные, но основополагающие для меня сведения тоже закрепились в моей голове, но уже не лежали там мертвым грузом, а, пережив  соответствующий инкубационный период, вызрели в интерес к дипломатии. Не в виде стремления избрать для себя специальность дипломата, а, скорее, как интерес болельщика этого своеобразного вида спорта. Захотелось проникнуться духом увлекательной игры, ставки в которой порой – миллионы человеческих жизней,  поближе познакомиться с ее «мастерами». 
      Идею превратить пробудившийся интерес в серию биографических рефератов подали мне моя мама и мой дедушка, по профессии инженеры-строители. Они провели аналогию: как замысел авторов проекта усилиями инженеров и рабочих под руководством главного инженера воплощается в заводы и дома, так решения политического руководства стран, диктуемые разного рода объективными и субъективными факторами, усилиями дипломатов разных рангов воплощаются в те или иные формы межгосударственных отношений. Они помогли мне преодолеть инерцию, робость, поверить в свои силы. Они подогревали во мне охотничий азарт. Они были моими постоянными читателями и критиками. Я им за это бесконечно благодарен.
      Я родился в Советском Союзе. К моменту его распада мне исполнилось 5 лет. С 12 лет я живу в Америке. Моя первая и вторая родина – великие державы. От их взаимоотношений во многом зависит политический климат на всей планете. Эти взаимоотношения всегда были очень непростыми. Естественно, я обратил свой взор на «конструкторов» именно этих взаимоотношений. А название своего труда я выбрал по аналогии с издаваемой в России серией биографий «Всемирная история в лицах» (ее реклама приложена к книге «Наполеон Бонапарт»). Работа охватывает весь временной интервал существования дипломатических отношений между США и СССР, от момента их установления (1933) до прекращения существования СССР (1991). Материал разбит на 6 частей, разумеется, в значительной мере условно. Периодизация привязана к поворотным пунктам внутренней и внешней политики Советского Союза: довоенное время, 2-ая мировая война, 4 этапа послевоенного времени – сталинская «холодная война», хрущевские «оттепель» и «заморозки», брежневский «застой» и горбачевская перестройка.
       В представляемой работе я пользовался лишь доступными мне публикациями в печати и Интернете. Биографические данные некоторых послов в указанных источниках крайне скудны. В результате полнота образов и степень детализации этапов жизненного пути описанных в работе дипломатов оказалась существенно различной. В дальнейшем я намерен сосредоточиться в основном на восполнении этих пробелов.
               

               


                ПРЕДДВЕРИЕ

       25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года в России произошел государственный переворот. Большевики во главе с В. Лениным (Ульяновым) и Л. Троцким (Бронштейном) насильственно свергли Временное правительство и установили свою диктатуру. Документально установлено, что успеху коммунистического путча в немалой степени способствовала финансовая поддержка Германии (десятки миллионов рублей). Весной 1917 года лидеры большевиков были доставлены из Швейцарии в Россию через Германию, находившуюся в состоянии войны с Россией, в известном «пломбированном вагоне». Это, конечно, не означает, что они, лидеры, были платными агентами германских спецслужб. Просто цели кайзеровской Германии (вывести Россию из войны на стороне Антанты и экономически измотать ее в ходе братоубийственной гражданской войны) и планы большевиков (превратить войну империалистическую в войну гражданскую) совпадали.
       Интересы Соединенных Штатов Америки и русских большевиков, казалось бы, не пересекались. Тем не менее, как выяснилось [проф. Саттон, «Уолл-стрит и большевистская революция», 1988], финансовые тузы Америки тоже внесли свою лепту в дело «разрушения до основания» старой России. «Наполеон финансового мира Америки» Д. Морган (банкир, директор многих железнодорожных, страховых и других компаний) лично выписал на имя Л. Троцкого (ниспровергателя капитализма, врага частной собственности) чек на 1 млн. долларов. Троцкого той же весной 1917 нелегально доставили из Нью-Йорка в Россию под видом добропорядочного американского гражданина. С какой целью? Вероятнее всего,  воротилы американского бизнеса усмотрели в большевиках и, в частности, в Троцком, силу, способную дестабилизировать обстановку в России и извлечь из этого для себя выгоду, принимая во внимание несметные природные ресурсы России, необъятный рынок сбыта своих товаров и дешевую рабочую силу (в 1915 г. Морган занимался распределением военных заказов и закупками России в США).
       В январе 1918 президент Вудро Вильсон обнародовал свою программу «14 пунктов», целью которой было достижение демократического и безопасного мира на Земле. 6-й пункт этой программы посвящен России. В нем содержится призыв к европейским державам вывести свои войска и предоставить населению России право самостоятельно определить свое политическое будущее. Позже Вильсон на деле поддержал Белое движение. В августе 1918 г. 8 тысяч американских солдат и офицеров высадились во Владивостоке, Мурманске и Архангельске. В качестве повода для интервенции называлась необходимость защиты военнопленных чехословаков и мирного населения от вооруженных немецких и австрийских военнопленных. Однако есть сведения, что в октябре того же года  в администрации Вильсона были разработаны тайные дополнения к программе «14 пунктов», где предусматривалось расчленение России на отдельные самостоятельные  регионы. Кроме того, американские военные взяли под контроль дальневосточные участки транссибирской железной дороги. Как известно, эта интервенция закончилась полным провалом. Войска испытывали постоянные перебои в снабжении боеприпасами, оружием, продуктами питания. Лошади, не приспособленные к морозам, болели. Понеся значительные потери, американцы в 1919 году вернулись на родину.
      Что касается экономических отношений между США и Советской Россией, то они постепенно набирали силу. Большевистское правительство сразу осознало, что отток капиталов из России грозит тяжелыми экономическими последствиями. И уже  в 1918 г. объявили о введении концессий. При этом Ленин и его окружение исходили из предпосылки, согласно которой иностранные капиталисты в погоне за высокой прибылью, подгоняемые конкуренцией, будут вкладывать большие деньги в российскую экономику на любых условиях. В частности, они планировали из 17 миллиардов рублей, требовавшихся для выполнения плана ГОЭЛРО, 6 млрд. получить за границей. И оказались правы. Будущим концессионерам ставились жесткие условия: им разрешалось строить только новые предприятия и только в соответствии с планом развития народного хозяйства страны. Территориальное распределение концессий не должно было приводить к образованию сфер влияния иностранных государств в России. Иностранные предприниматели обязывались соблюдать советские законы, продавать часть продукции советскому государству. Кроме того, советское правительство рассчитывало извлечь из концессионной деятельности и политическую выгоду: влиятельные банкиры и промышленники должны были оказывать давление на свои правительства в отношении дипломатического признания Советской России. Тем  не менее, многие западные предприниматели эти условия приняли. Они помнили, какой бурный рост экономики переживала царская Россия в предвоенные годы, и жаждали вернуться на необъятный российский рынок. Единственное, что им требовалось – это гарантии от политических потрясений. После окончания Гражданской войны они поняли, что большевики пришли всерьез и надолго. А провозглашение новой экономической политики и возрождение товарно-денежных отношений вместо прежнего внеэкономического принуждения, давало надежду на возрождение капитализма в России. Нужно было спешить, чтобы опередить соперников.
      Одними из первых американских бизнесменов, кто решился заключить с  большевиками концессионный договор, были выходец из России Юлий Хаммер и его сын Арманд. Последний в 1920-м году побывал в Москве, встретился с В. Лениным и был им очарован. Он на многие годы стал другом советских лидеров, представлял интересы многих американских фирм в России и способствовал установлению дипломатических отношений между США и СССР. По случаю этого события он подарил Ф. Рузвельту в присутствии М. Литвинова  «модель» великой русской реки Волги работы К. Феберже. «Игрушку», как предполагают знатоки, великий мастер изготовил из драгоценных металлов и усеял бриллиантами к 300-й годовщине дома Романовых.
      Хаммер построил в России карандашную фабрику имени осужденных в США деятелей рабочего движения Сакко и Ванцетти, продукция которой пользовалась большим успехом. Известный поэт В. Маяковский не обошел ее своим вниманием:
                ...хороши
                у Хаммера карандаши.
       В 1919 г. в Нью-Йорке открылась неофициальная  торговая и экономическая миссия Советской России. Возникло «Общество по оказанию технической помощи России», а также «Американская коммерческая ассоциация по поощрению торговли с Россией». В 1920 г. сенатор Бора выступил с речью, полной негодования по отношению к большевистскому режиму из-за преследования церкви, пропаганды атеизма и др. Его поддержали другие конгрессмены. Страх, что коммунистические идеи могут заразить рабочих Америки, тоже играл свою роль. Поэтому на предложения со стороны Советской России установить официальные не только дипломатические, но даже торговые отношения, администрации президентов В. Вильсона, У. Гардинга и К. Кулиджа отвечали отказом. Однако американский бизнес проявлял интерес к сотрудничеству с большевиками. И администрация В. Вильсона в 1920 г. разрешила американским компаниям вести бизнес с Россией «на свой риск и страх». Экономические контакты на основе свободного предпринимательства заметно оживились после введения в Советской России  новой экономической политики (НЭП), основанной частично на частной собственности и свободной торговле. В 1921 г. Россией было заключено всего 5 концессионных контрактов с западными странами, но в следующем, 1922–м уже 20. С 1921 по 1925 годы общая сумма американо-советской торговли составила 37 млн. долларов.
        В 1921 г. на Украине и в Поволжье разразился голод. Из России раздались отчаянные призывы о помощи. Патриарх русской православной церкви Тихон обратился к римскому папе и главам других церквей. Известный писатель-гуманист М. Горький взывал к интеллигенции западных стран, наркоминдел Г. Чичерин – к правительствам, а Ленин, как вождь мирового пролетариата – к мировому пролетариату. США откликнулись. Кампанию помощи возглавил  министр торговли в администрации У. Гардинга  Г. Гувер. Помощь получили несколько миллионов человек. В дополнение к официальной миссии Гувера американские еврейские организации направляли продовольствие и одежду евреям Украины. Отдельно выделялась помощь Академии наук Украины, украинским театрам, медицинским учреждениям.
      В 1929 году лидер советских большевиков И. Сталин провозгласил курс на ускоренную индустриализацию с опорой на собственные силы. Он в феврале 1931 года предостерегал скептиков, сомневающихся в целесообразности сохранения взятого, чрезвычайно обременительного для бюджета страны темпа строительства крупных предприятий тяжелой промышленности. Он говорил, что замедлить темпы индустриализации, значит отстать. А отсталых бьют. «Вы хотите, чтобы наша социалистическая родина была избита и потеряла независимость?» - риторически вопрошал вождь. И ставил задачу: в самое короткое время развить подлинно большевистский темп индустриализации. «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние за 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Он в конечном счете оказался прав. Через 10 лет Гитлер попытался  сокрушить Советский Союз. Проведенная индустриализация, за которую была заплачена неимоверно высокая цена, помогла выстоять и победить фашистскую Германию.
      За годы сталинской индустриализации было построено почти 10 000 крупных промышленных предприятий. При этом основная масса оборудования (более 80%)  была закуплена за рубежом. В то время на долю СССР приходилась треть всего мирового экспорта машин и оборудования, две трети промышленных мощностей США и Канады были загружены заказами Советского Союза. Это в известной мере помогло многим американским бизнесменам выжить в сложных условиях Великой депрессии. Фирмы-поставщики оборудования оказывали непосредственную  помощь в его установке. Фирма известного американского гидростроителя Купера внесла существенный вклад в строительство Днепрогэса. «Король» американского автомобилестроения Г.Форд строил за собственные деньги в Нижнем Новгороде (тогда г. Горький) автозавод. В г. Нижний Тагил по американскому проекту строился «Уралвагонзавод», в Свердловске – крупнейший в мире завод тяжелого машиностроения «Уралмаш», в Харькове, Сталинграде и Челябинске – тракторные заводы. И так далее.
      При заключении договоров советские чиновники высокого ранга, как правило, умело добивались выгодных для себя условий. Однако, на «нижнем уровне» страна совершенно не была готова к такому размаху индустриализации. Там царила неразбериха, бесхозяйственность, некомпетентность. Покажем это на примере полной драматизма одиссеи Г.Форда, которого журнал «Форчун» назвал самым выдающимся бизнесменом ХХ века.
       Ленин еще накануне Октябрьской революции ставил задачу догнать и перегнать капиталистические страны по производительности труда, и для этого призывал соединить американскую деловитость с русским революционным размахом. Он предлагал ввести во всей России такие новые формы организации труда, как тейлоризм и фордизм, основанные на поточном методе производства, стандартизации и т.д. Форд написал несколько книг, которые были изданы в СССР в середине 20-х годов на русском языке и пользовались там большим успехом. В то время 4/5 всех тракторов (20 000 из 24 000) были закуплены у Форда. Но Форд узнал, что его техника эксплуатируется не по правилам, и стал приглашать к себе стажеров, которые в течение 4-6 месяцев знакомились с производством, правилами обслуживания и ремонта тракторов. У него от стажеров не было секретов, это очень удивляло и радовало наших специалистов. Многие из них потом считали полученные в Америке знания и навыки замечательной производственной и жизненной школой. Когда советское правительство приняло решение о строительстве тракторного завода в Сталинграде, Форд порекомендовал своим советским партнерам лучшую в Штатах фирму А.Канна для разработки проекта (эта фирма проектировала и заводы Форда). В 1929-32гг. Эта фирма выполнила на высоком уровне проекты более пятисот промышленных объектов, организовала поставку оборудования для сооружаемых предприятий; начиная с 1933 года контракт с фирмой Канна по инициативе советской стороны был разорван. Конечно, Форд преследовал свои интересы – оборудование для этого завода нужно было покупать только у него. Русские разгадали этот маневр и заключили договор с другой американской фирмой. Несмотря на обиду, Форд не оставлял мысли о проникновении на советский рынок. В своем интервью газете «Нью-Йорк таймс» он высказался за создание в СССР собственных автомобильных заводов. В 1928 году в советской печати было  опубликовано обращение Форда к советскому народу, где автор доказывал на примере Америки, что появление автомобиля и вызванный им бум строительства дорог, изменило лицо страны. Он даже прибег к помощи А. Хаммера, который хвастал своими связями с советским руководством.  Но организовать продажу автомобилей в СССР не удалось.
      В 1928 г. Форд получил предложение построить в СССР автомобильный завод, рассчитанный на выпуск 100 000 машин в год. При этом, чтобы выторговать себе наиболее льготные условия, одновременно велись переговоры и с фирмой «Дженерал моторс». Форд пошел на значительные уступки.
      Строительство велось варварским способом. Известный советский писатель И. Эренбург в своем романе «День второй» так описывает условия жизни и труда строителей Кузнецкого металлургического завода: «У людей были воля и отчаяние – они выдержали. Звери отступили. Лошади тяжело дышали и падали, собака по ночам выла от голода и вскоре сдохла. Крысы не выдерживали суровой жизни. Только насекомые не изменили человеку: густыми ордами двигались вши, бодро неслись блохи, ползали деловито клопы. Таракан, догадавшись, что ему не найти другого корма, начал кусать человека...». На стройке работало 220 тысяч человек... Строили землянки и бараки. Горько шутили: у американцев небоскребы, а у нас землескребы... В Кузнецк привозили изумительные машины, а строили завод-гигант чуть ли не голыми руками. Были мощные экскаваторы, но я видел, как люди таскали землю на себе. Начальник строительства был буквально одержимым, он почти не спал, ел на ходу... Американцы говорили, что так строить нельзя, что надо сначала построить дороги и дома для рабочих, обучить людей обращаться с машинами. А им отвечали, что темпы решают все...
      Аналогичная картина наблюдалась и на других стройках. Везде – грубые нарушения технологических правил, отступления от проекта, брак, вызванные «экономией», безграмотностью и спешкой. На площадке Горьковского автозавода 40 ящиков электроприборов выгрузили под открытым небом и их залило водой. Долго не могли отыскать детали для конвейеров. Собрались было посылать рекламацию в Америку. А потом случайно обнаружили, что эти детали просто были завалены мусором. «Но зато, - писала газета «За индустриализацию», - какой грохот молотков, какой лес лесов, какие тучи строительной пыли, и какой мат в воздухе...». Руководители строек многие свои провалы пытались свалить на иностранных специалистов, но историки расставили все по местам и признали, что именно они, западные инженеры и рабочие, опираясь на знания, опыт и высокую культуру труда, не дали стройкам утонуть в хаосе. Конечно, условия жизни иностранных специалистов в целом были лучше, чем советских рабочих, но они не шли ни в какое сравнение с теми условиями, к которым они привыкли дома. Тем не менее, они честно выполняли свою работу. Многие симпатизировали русским, заражались их энтузиазмом, некоторые оставались в Союзе. По некоторым оценкам, в 1931 году сто тысяч американцев через Амторг – торговое представительство СССР в Нью-Йорке – подали заявления о желании найти работу в Советском Союзе, несколько десятков тысяч переселились в Советский Союз. Большинство из них в годы сталинского террора было репрессировано. В целом, и советские специалисты, побывавшие в Америке, и американцы, работавшие в Союзе, искренне считали, что сотрудничество двух великих держав значительно больше  пошло бы на пользу их народам и народом всего мира, чем противостояние. Как потом воины советской и американской армий. Но, к сожалению, краткие периоды сотрудничества и борьбы против общего врага сменялись годами противоборства.
      Сразу же после окончания строительства Горьковского автозавода Форда стали вытеснять из Союза и в 1935 году он вынужден был разорвать контракт с немалыми убытками для себя. А в ноябре 1933 года  президент Ф. Рузвельт объявил о признании СССР и установлении с ним дипломатических отношений. «Дуэлянты» вышли на позиции.














               


               












                ЧАСТЬ ПЕРВAЯ:


ДИПЛОМАТЫ ДОВОЕННОГО  ПЕРИОДА


                Годы  1933 – 1939. 












       
              ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ  США КОРДЕЛЛ  ХЭЛЛ

       Хэлл был 46-м по счету государственным секретарем США и «рекордсменом» по продолжительности пребывания на этом посту.
       Корделл Хэлл родился  2 октября 1871 года в штате Теннеси на юге США. Он был третьим из пяти сыновей Уильяма  и Элизабет  (в девичестве Райлли) Хэлл. По семейному преданию, родители дали своему третьему сыну имя Корделл в честь Джона Корделла, у которого Уильям состоял должником. К тому времени, однако, Уильям уже стал известным в округе преуспевающим фермером. Дети помогали ему в работе на своей ферме (100 акров), а в 1883 году он еще открыл магазин и почтовый офис. Он, по отзывам соседей, был человеком себе на уме, в обиду себя не давал. Во время гражданской войны он сражался на стороне Конфедерации, ему прострелили глаз, а в конце войны янки ударили его о скалу и оставили на берегу реки, как мертвого. Уильям, однако, выжил. Через несколько лет он разыскал человека, ранившего его в глаз, и убил его. А Корделл Хэлл верой и правдой служил «янки».
      Элизабет умерла в 1903 году. Соседи запомнили ее, как тихую красивую женщину (в последние годы в инвалидной коляске – болела ревматизмом). Уильям  умер в 1923 году, оставив сыну дом, а также 200 тыс. долларов (он владел шестью фермами и был совладельцем еще нескольких).
      Уильям не получил образования, но сыновьям старался его дать. В новом доме, который он построил собственноручно, была оборудована классная комната, где братья Хэллы и соседские дети с помощью нанятого учителя приобщались к начальным знаниям.
      В 15 лет Корделл пошел в школу. Его пригласили участвовать в диспуте на тему: кто важнее для Америки – Джордж Вашингтон, который сделал Америку независимой и защитил от врагов, или Христофор Колумб, который открыл Америку? Прослушав выступление сына, Уильям решил, что именно он достоин получить максимально доступное образование. В 1890 году он вместе со старшими братьями поступил в Академию Мантвелл в г. Селил, где посвятил себя изучению законов. Уильям Хэлл тоже поселился в Селиле, купил дом и стал местным магнатом. Он считал, что Корделл может стать яркой общественной фигурой, а другие сыновья должны заниматься бизнесом. Так оно и получилось.
        Учился Корделл усердно, был первым учеником, выработав для себя правило: нельзя добиться превосходства без большого труда. В 1891 году его приняли на работу в суд, а в 1901 году он стал окружным судьей.
      В это время Корделл стал ухаживать за девушкой. Но она быстро устала от его партийных разговоров и предпочла ему другого парня. А он  вел с девушкой «партийные разговоры» потому, что уже чувствовал себя фигурой федерального масштаба. Он хотел не изучать законы, а их создавать. Он обучался ораторскому искусству и добился того, что умел заставить людей поверить в то, что он говорил.
      Хэлл любил классическую музыку, особенно, Моцарта и Вагнера. Он играл в камерном квартете и пел вместе с мамой. Был заядлым спортсменом. Однако в молодости он пережил сильный стресс: упал с поезда в тоннель и едва там не задохнулся. С тех пор у него появились некоторые фобии, он, например, боялся замкнутого пространства и силой воли преодолевал боязнь летать самолетами. В молодости он много курил, но бросил, когда у него удалили миндалевидные железы.
     В ноябре 1917 года Корделл женился на Розетте Френсис Витвитин. Она родилась в 1874 году. Ее отец Исаак Вит происходил из австрийских евреев, в Америке, куда приехал в возрасте 9 лет, стал уважаемым предпринимателем и банкиром, служил в армии Конфедератов. Женился он на христианке, но не порвал с иудаизмом. В 1885 году он открыл синагогу и оплатил устройство еврейского кладбища. Брат отца Розетты был секретарем еврейского общества. Хэлл общался с родственниками жены, но, тем не менее, всю жизнь скрывал ее еврейское происхождение, боясь, что это повредит его планам баллотироваться в президенты. По этой же причине он позже отказался что-либо предпринять для спасения евреев, преследуемых в Германии. Летом 1936 года к госсекретарю обратился известный сионист США С. Вайс с призывом способствовать эмиграции европейских евреев в Палестину и США. При этом Вайс предупредил Хэлла, что если он этого не сделает, 5 миллионов американских евреев не будут голосовать за демократов. Хэлл отказался. Он устранился от решения вопроса о беженцах и реакции на Холокост. За это он подвергался критике, в частности, со стороны министра финансов Г. Моргентау (по национальности еврея). Антисемитом Хэлл не был, здесь сыграл роль чисто политический (карьерный) расчет.
      Противники Рузвельта обвиняли Президента в том, что он находится под влиянием евреев и коммунистов. Автор одной из газетных статей вопрошал: «Это новый курс или еврейский курс?». В августе 1936 года в Американском бюллетене появилась статья: «Хэлл – раб Моргана и евреев». Хэлл на это обвинение ничего не ответил. С другой стороны, когда известный журналист Дрю Пирсон похвалил Хэлла за то, что тот выразил германскому послу официальный протест по поводу преследования евреев в Германии, это тоже вызвало неудовольствие Хэлла. Все это свидетельствует о стремлении Хэлла избегать какой бы то ни было причастности к «еврейскому вопросу».   
       Розетта была высокой стройной женщиной «благородной внешности» с карими глазами. Она училась музыке и рисованию. Побывала замужем, но муж где-то пропал. Оказавшись «соломенной вдовой», вела уединенный образ жизни. Выйдя замуж за Хэлла, свою жизнь целиком посвятила карьере мужа. Детей у них не было. В начале 20-х годов Корделл перешел в баптистскую веру, часто посещал церковь с женой, опять-таки, полагая, что это будет способствовать его продвижению в Белый дом.   
     Корделл вступил в демократическую партию и произнес свою первую партийную речь в 17 лет. В 22 года был избран в законодательный орган штата. Служил на Кубе в чине армейского капитана. В 1906 году был избран в Палату представителей от штата Теннеси и стал экспертом по налогообложению. Активно боролся за ликвидацию неравенства в налогообложении богатых и бедных. Говорил сжато, часто ссылался на прецеденты. По природе он был человеком очень аккуратным и организованным, умел перерабатывать массу информации. Это признавали все. Что же касается других его личных качеств, то отзывы о них  были противоречивы. По мнению одних, Хэлл не обладал харизмой, свойственной другим публичным политикам. Роста он был высокого (шесть футов), сложения тощего. Волосы у него были белые, глаза темные, голос скрипучий. Его считали скучным, медлительным, замкнутым. Он часто «тушевался» на публике, вообще выглядел провинциалом, человеком ХIХ века, не соответствующим имиджу политика ХХ века. Он старался избегать участия в каких-либо скандалах и вообще в спорных вопросах. И сам не был уличен в каких-либо неблаговидных поступках. Он предпочитал старых друзей. Виски с содовой он, как правило, пил дома. Его образ жизни, поведение, манера говорить как бы олицетворяли старомодное южное рыцарство, идеализм. Его жизнь была посвящена поиску (часто бесполезному) порядка в вещах. Это несоответствие его имиджа образу политика нового времени беспокоило его коллег и сторонников. Но именно эти черты его характера прозорливо оценил Рузвельт. 
     Другие отмечали такие его личные качества, как верность идеалам. Он четко определил для себя, что хорошо, а что плохо. И впоследствии, как госсекретарь, он всегда руководствовался этими принципами. Конечно, для дипломата принимать «черно-белые» решения – не всегда благо. Но Рузвельт и это учитывал и часто поручал отдельные дипломатические миссии другим своим чиновникам. Хэлл часто был упрям в спорах со своими оппонентами. Если он считал себя правым, то жестко отстаивал свои позиции, даже если при этом обижал оппонентов или сам уходил обиженным. Он порой бывал нетерпим к тем, кто не сразу улавливал его мысль. Эти люди становились ему неинтересными, и он не скрывал свое отношение к ним. В своих избирательных кампаниях Хэлл доказывал, что честен и имеет здравые суждения. Он был настойчив и умел добиваться своего. В своем кабинете Хэлл иногда (редко) мог и грубо выругаться. Однако, общественность никогда не видела его грубым или нетерпимым. Как никогда не знала о состоянии его здоровья. Он болел диабетом в легкой форме, что ослабляло сопротивляемость его организма другим болезням. У него был туберкулез. Но об этом никто, кроме самых близких людей, не догадывался. Даже Рузвельт. Он никогда не был личным другом Рузвельта, несмотря на многолетнее тесное деловое сотрудничество, а являлся для президента только верным и надежным политическим союзником.
      Это сотрудничество началось в 1924 году по инициативе Хэлла. В 1927 году Хэлл сам сделал попытку баллотироваться в президенты. В его предвыборной платформе был пункт о введении обязательного призыва в армию, что одобряло большинство демократов. До Хэлла ни один демократ с Юга не выдвигался в президенты. И на этот раз демократы тоже предпочли другого. В начале 30-х годов, поняв, что у Рузвельта есть больше всех шансов стать президентом, Хэлл безоговорочно поддержал его кандидатуру. Рузвельт в ответ предложил ему пост вице-президента, но Хэлл отказался. И стал идеологическим центром демократической партии. Он умел сплотить партийцев, преодолеть разногласия. Он симпатизировал фермерам и мелкому бизнесу. Он, по общему мнению, считался наиболее популярным после Рузвельта человеком в партии. После победы на выборах 1932 года Рузвельт предложил Хэллу, как очень близкому себе по духу помощнику, пост государственного секретаря, и Хэлл это предложение принял.   
     Уходящий госсекретарь Уильям Кастл написал: «Несмотря на то, что Хэлл ничего не понимает в международных делах, он ужасно хороший человек». Хэлл сразу понял свою миссию в администрации президента и предоставил Рузвельту лидерство в международных делах.
      Вначале он в самом деле демонстрировал дремучую некомпетентность. На лондонской конференции по поискам путей выхода из экономического кризиса госсекретарь действовал настолько беспомощно, что один из членов американской делегации направил Рузвельту телеграмму с просьбой отозвать Хэлла из Лондона. Миссис Хэлл проплакала всю ночь. Однако, постепенно он постиг все тонкости своей профессии, был очень осмотрителен, практически не допускал политических промашек. К концу первого срока президентства Рузвельта его уже хвалили.
      Личные отношения Хэлла с Рузвельтом были довольно сложными. Госсекретарь не получал удовольствия от встреч с президентом. Он всегда опасался, что Рузвельт не примет его предложения по тому или иному вопросу. К тому же, президент часто позволял себе обвинять Госдеп в некомпетентности, что бросало тень на руководителя этого ведомства, а порой  даже унизить госсекретаря. Хэлл робел перед президентом. У Хэлла были непростые отношения также с вице-президентом Уоллесом и другими членами кабинета. Но он продолжал упорно работать. Так он понимал свой долг. В своих мемуарах Хэлл назвал Рузвельта одним из величайших реформаторов в нашей истории, замечательным главнокомандующим и непревзойденным политиком.   
      В ноябре 1933 года Рузвельт объявил о своем решении установить дипломатические отношения с Советским Союзом. В мемуарах Хэлл написал, что был возмущен той легкостью и поспешностью, с какой большевистский режим получил дипломатическое признание Америки. Но президент настоял на своем. В Вашингтон прибыл нарком иностранных дел СССР М. Литвинов. Хэлл в это время должен был уехать на Панамериканскую конференцию в Монтевидео, но Рузвельт настоял, чтобы госсекретарь участвовал в переговорах. На вокзале в Вашингтоне Литвинова встречали Хэлл и будущий первый посол США в Москве Буллит. Хэлл несколько раз встречался с Литвиновым, устроил в честь высокого советского гостя обед. По другой версии, Литвинова на вокзале встречал не Хэлл, а его заместитель Р. Мур. Но так или иначе, все основные переговоры с Литвиновым провел лично Рузвельт.
      Госдепартамент располагался в огромном здании, насчитывавшем более 500 комнат. Охранников в этом здании не было. Хэлл с самого начала установил для себя определенный распорядок дня и неуклонно придерживался его в течение всего срока пребывания в Госдепе. Рабочий день начинался у него в 9 часов утра. Даже по воскресеньям он по несколько часов совещался с узким кругом своих помощников. Несколько раз в неделю он позволял себе играть в крокет. Хэлл старался долго не отсутствовать в Госдепе, то ли для того, чтобы сотрудники без него не совершали грубых ошибок, то ли для того, чтобы они не убедились, что могут справляться и без госсекретаря. Он даже сократил свой отпуск.  К. Хэлл решительно освобождался от нежелательных сотрудников. Рузвельт ему не препятствовал. Одним из тех, кому Хэлл полностью доверял, был его помощник Мур. Последний принимал активное участие в формировании внешней политики  Рузвельта. Он был неизменным участником совещаний в октябре-ноябре 1933 года, на которых решались вопросы признания СССР. Но он, отражая позицию Госдепа, занимал более осторожную, чем Рузвельт, позицию в вопросах установления полномасштабных дипломатических отношений с большевистской Россией.
       Наиболее благоприятными в дипломатической карьере Хэлла были начальный и завершающий периоды его деятельности на посту госсекретаря. До Хэлла  все госсекретари, как правило, занимали эту должность один президентский срок. Хэлл в 1935 году тоже намеревался уйти и баллотироваться в Сенат. Но Рузвельт настоятельно попросил его остаться на этом посту. За 4 года он существенно улучшил межамериканское сотрудничество. На панамериканской конференции в Уругвае ему удалось создать в глазах латиноамериканцев свой образ «старшего товарища», мудрого, симпатичного, доброжелательного государственного деятеля. Был заключен мирный договор между США и Аргентиной, а также подписана декларация о невмешательстве американских государств в дела друг друга. Он убедил центрально-американские страны в том, что, по крайней мере, в годы президентства Рузвельта, ни одна из них не подвергнется вмешательству в какой бы то ни было форме со стороны США.
       Хэлл считал результаты конференции своим личным триумфом. В радиоинтервью он заявил о начале новой эры добрососедских отношений на американском континенте. В то время о нем много писали (до того средства массовой информации уделяли ему мало внимания). Мнения о нем, как и раньше, были разноречивыми. Сенатор Генри Джексон назвал его неудачником. Другие критиковали его за то, что он основное внимание уделял торговым отношениям, но хвалили за умение производить хорошее впечатление на переговорах. Рузвельт же назвал Хэлла самым бескорыстным человеком из всех, кого он знал. Он одобрял действия госсекретаря в направлении сдерживания нарастающих конфликтов в Европе. Вместе с тем, у Рузвельта с Хэллом были разногласия по поводу торговой политики в Латинской Америке. Это раздражало Хэлла, однако он продолжал активно работать и поддерживать Рузвельта. В марте 1934 года Хэлл все-таки добился от Рузвельта и конгресса согласия на понижение пошлин на 50 процентов. Ослабление торговых барьеров, за которое госсекретарь ратовал, существенно способствовало развитию экономики США и укреплению доверия стран американского континента. Это несомненная заслуга Хэлла.
       Особое внимание, которое Хэлл уделял межамериканским отношениям, было, разумеется, не случайным. Он был носителем американских ценностей. Зам. госсекретаря Веллис сформулировал их так: Мы верили в американский стиль жизни. Мы хотели жить в разумном и пристойном мире. Вот вера, за которую мы боролись. И Хэлл – один из главных апостолов в этой вере. В настроениях американцев господствовал так называемый изоляционизм. И Хэлл был одним из наиболее последовательных его выразителей.
      В 1823 году пятым президентом США Монро была провозглашена доктрина, названная его именем. Суть ее состояла в том, что сферой внешнеполитических интересов страны является исключительно Америка. Это привело к тому, что к середине 30-х годов, когда Советский Союз, Германия, Италия, Япония усиленно наращивали свои вооруженные силы, США в военном отношении оставались слабыми. Рузвельт сумел преодолеть вековой изоляционизм и создать условия для превращения США в самую могущественную в мире в экономическом  и военном отношении державу. А Хэлл оставался на традиционных позициях. Правда, в 1939 году он дважды (27 мая и 14 июля) обращался к Конгрессу с просьбой отменить эмбарго, предусмотренные Законом о нейтралитете. Он убеждал конгрессменов, что это удержало бы агрессоров от развязывания новой мировой войны, что лучший способ застраховаться от войны – это ее предотвращение. Но Конгресс не внял просьбам госсекретаря. Хэлл усердно работал, пытаясь предотвратить ту дикость, то мрачное средневековье, куда скатывался мир в предвоенные годы. Он жаловался, что Президент не обсуждает с ним военные дела, слишком много времени уделяет военным и доверяет больше его недругам и оппонентам чем своему госсекретарю. А Рузвельт считал методы работы Хэлла старомодными, не соответствующими новым условиям. И был прав.
      Хэлл был миротворцем, а Европа стояла на грани крупномасштабной войны. Хэлл считал, что японский флот не может угрожать Америке. Он все делал для того, чтобы избежать войны на Тихом океане или, по крайней мере, оттянуть ее до тех пор, пока Америка к ней основательно подготовится. Он ратовал за экономические санкции против Японии за ее агрессию в Юго-Восточной Азии, но они оказались неэффективными. Хэлл не смог предотвратить войну с Японией, и был очень этим удручен. Писали, что к нему поступала информация о готовящемся нападении на Пёрл-Харбор, но он не придал ей значения. В этой связи уместно привести свидетельство В. Бережкова из его книги «Страницы дипломатической истории» со ссылкой на ответственного работника Белого дома Р. Шервуда. Последний утверждал, что о предстоящей атаке японцев были проинформированы президент Рузвельт, его помощник Гопкинс и начальник штаба американской армии генерал Маршалл. Но они не предприняли никаких упреждающих действий из политических соображений. Президент и его окружение находились под давлением изоляционистов, имевших крепкие позиции в Конгрессе. Даже нападение Японии на британские или голландские владения в районе Тихого океана не могло изменить положение. Для вступления Америки в войну она должна была оказаться перед дулом пистолета, когда ей надо было либо ответить ударом на удар, либо навсегда уйти со сцены как великая держава. Нападение на территорию США было единственным, что японцы могли предпринять, чтобы помочь Рузвельту решить стоящую перед ним дилемму, и они сделали это одним ударом, причем столь вызывающим образом, что разобщенные и находящиеся в замешательстве американцы сразу же сплотились, обрели единство и уверенность.
      Генерал Маршалл, получив донесение о готовящейся атаке, не связался по телефону с командующим американскими военно-морскими силами  в Гонолулу, хотя мог это сделать. В ходе расследования этого дела комиссией Конгресса Маршалл объяснил, что не воспользовался телефоном из опасения, что японцы дешифруют разговор или, во всяком случае, установят факт объявления американским командованием тревоги на своих базах на Гавайях. Японцы могли бы ухватиться за это, использовав против правительства США ту часть американской общественности, которая занимала изоляционистские позиции, и изобразить дело так, будто Вашингтон готовился к каким-то действиям, которые могли бы вынудить Японию напасть на США. Зато после японской атаки правительство смогло решительно потребовать от Конгресса объявления войны Японии. Возможно, Хэлл действовал в соответствии с линией президента, а, может быть, просто допустил оплошность.
        Хэлла беспокоили укрепление «железной руки» диктаторов в Германии, Италии, Советском Союзе. Но он стремился поддерживать с этими странами добрососедские отношения. Он, как проповедник, призывал агрессоров соблюдать принципы общечеловеческой морали. Он напоминал Германии и Японии об их обязательствах.
       А. Громыко вспоминал: «Не могу припомнить ни  одного случая, когда по той или иной причине беседа с Хэллом приняла бы крутой оборот. Он обладал тактом  и умел держать себя в руках. Если при рассмотрении вопроса возникали трудности, расхождения, то Хэлл предпочитал скорее отложить его на время в сторону, оставить нерешенным, чем рассориться. Когда же он занимал по какому-нибудь вопросу отрицательную позицию, то стремился преподнести это с гибкостью, и в таких случаях в его голосе звучали бархатные нотки. Кстати, они совпадали и с естественным тембром его голоса... Вопросы, по которым имелось меньше всего шансов договориться, он обычно старался передать одному из своих заместителей».
        О положении дел в Советском Союзе американцы знали мало. В 1937 году в США приземлился советский самолет. Простые американцы восторженно встречали летчиков Чкалова, Байдукова и Белякова, совершивших рекордный беспосадочный перелет. В Вашингтоне героев принимали президент Рузвельт и госсекретарь Хэлл. В том же году американский военный корабль впервые прибыл с дружественным визитом в СССР. Хэлл в то время искренне поверил в возможность установления дружественных отношений с СССР.  В 1934-35 годах он (непременно вместе с Муром) несколько раз встретился с послом СССР в США Трояновским и попытался сдвинуть с мертвой точки вопрос о долгах царской России Америке. К тому времени в Америке открылся экспортно-импортный банк для торговли с СССР. Хэлл знал, что конгресс не одобрит кредиты Советскому Союзу пока не решится вопрос о долгах. Но переговоры шли трудно, стороны упорно отстаивали свои позиции, не шли на уступки. Переговоры были прерваны и каждая из сторон обвиняла другую в их срыве.  В результате в отношениях со странами Старого света и Советским Союзом в самые бурные годы их развития  Хэлл оказался «вне игры». Внешнеполитический курс Рузвельта проводили в жизнь вице-президент Уоллес, заместитель Хэлла Веллис, личный эмиссар Рузвельта Гарри Гопкинс и другие. Это были яркие, колоритные самостоятельные фигуры, затмившие Хэлла.
       Гопкинс неоднократно посещал Англию, налаживая сотрудничество в борьбе против Гитлера. Он заключил договор о передаче вооружений. Он вел переговоры со Сталиным о поставках по ленд-лизу. Он вместе с послом США в Москве Гарриманом способствовал встрече Черчилля со Сталиным. Гопкинс, будучи личным другом Рузвельта, стал и личным другом Черчилля. В своих мемуарах Черчилль написал: «Гарри Гопкинс – необыкновенный человек. В его болезненном хрупком теле горела пылкая душа. Он обладал даром язвительного юмора. Я всегда наслаждался его обществом, в особенности, когда дела шли плохо. Он в течение многих лет был опорой и вдохновителем самого Рузвельта. Это была его должность. Официальных постов он не занимал». Гопкинс ездил в Каир, Касабланку. Во время переговоров в Белом Доме между Рузвельтом и Черчиллем он активно участвовал в выработке военной стратегии. В Тегеране в советском посольстве вместе с Рузвельтом жили Гопкинс и адмирал Леги. В конференции «большой тройки», которую потом назвали исторической, участвовал зам. госсекретаря Веллис, Гарриман и другие. А Хэлл оставался дома. Он этой встрече в верхах не предавал большого значения. Правда, 11 июня 1942 года Хэлл вместе с послом (и одновременно заместителем наркома иностранных дел) Литвиновым подписал «Соглашение между правительствами СССР и США о принципах, применяемых к взаимной помощи в ведении войны против агрессии», но готовили документ и занимались его практической реализацией другие (в частности, администратором по программе ленд-лиза Рузвельт назначил Э. Стеттиниуса, а фактическим главой этой Администрации был вездесущий Г. Гопкинс). В разгар мировой войны Хэлл продолжал заниматься совершенствованием торговых отношений. Он не мог назвать точное число американских потерь в Пёрл-Харборе. Он не знал точной даты высадки войск союзников во Франции. Он не знал о существовании Манхэттенского проекта. Но он был совестью Америки. По популярности он был в стране вторым человеком после Рузвельта. Народ видел его силу, а не слабость. Он активно содействовал победе демократической партии на президентских и других выборах. В дипломатической же работе Рузвельт больше доверял Веллису. Хэлл и Веллис были сторонником установления добрососедских отношений с Советским Союзом. На «советском направлении» активно работал и вице-президент Уоллес (с широкими полномочиями, через голову Хэлла, что вызывало ревность последнего), хотя был противником коммунизма и сталинского режима.
        Министр финансов Моргентау постоянно уличал Хэлла в некомпетентности. Как и министр внутренних дел Айстс. Последний говорил: «Я не сомневаюсь в искренности Хэлла, но он не может правильно ориентироваться и у него не хватает воображения (по-видимому, имелась в виду недостаточная инициативность госсекретаря, а также недостаточный дар предвидения). Были предложения заменить Хэлла Дином Ачесоном, который тогда занимался экономическими вопросами. Все шло к тому, что в 1941 году Хэлл должен был уйти в отставку. Но Рузвельт относился к нему лояльно, а сам он считал своим патриотическим долгом продолжать работать, хотя здоровье его ухудшилось, а унижение и критику он переносил болезненно.
       Хэлл очень неприязненно и ревниво относился к своему заместителю Веллису. Последний имел большое влияние на Рузвельта, входил в близкое окружение президента, являлся как бы его личным представителем во внешнеполитическом ведомстве. Г. Киссинджер в книге «Дипломатия» приводит такой эпизод: «В 1942 году друг и доверенное лицо Рузвельта С. Веллис недвусмысленно подчеркнул историческое неприятие Америкой колониализма: «Если нынешняя война является  на деле войной за освобождение народов, она должна обеспечить суверенное равноправие всех народов мира, в частности, на американском континенте… Эпоха империализма кончилась…». Рузвельт вслед за этим уведомил госсекретаря, что заявление Веллиса было им санкционировано. Этим президент как бы напоминал Хэллу, что у его заместителя отношения с президентом более тесные, чем у него».
      Со знаменитым советским дипломатом Литвиновым Веллиса связывала личная дружба. Во время отсутствия Хэлла по болезни обязанности госсекретаря выполнял именно Веллис. Объективно следует отметить, что Веллис в самом деле больше соответствовал должности госсекретаря. А Хэлл считал, что Веллис и Уоллес ставят ему палки в колеса из личных соображений. И, как правило, выступал против всего, что они предлагали. Это могло бы вредить делу, но Рузвельт твердой рукой проводил свою линию. В 1943 году Веллис все-таки вынужден был уйти из Госдепа. Но, несмотря на имевшиеся разногласия и холодные отношения, Веллис отдавал должное высоким человеческим качествам Хэлла. В предисловии к биографии Хэлла, вышедшей в 1941 году, он писал: «Корделл Хэлл наименее своекорыстный человек, которого я когда-либо встречал... Великим человеком его сделали внутренняя уверенность, здравые суждения и практический идеализм. Он был убежденным и стойким сторонником равноправия в международной торговле, которое было введено в практику (в Латинской Америке). Веллис считал, что к списку великих госсекретарей (Джеферсон, Адамс, Медисон и др.) можно причислить и Хэлла. Веллису вторит посол Девис: «Хэлл настоящий государственный деятель, искренний, бескорыстный патриот. Это один из мудрейших и лучших людей, которых я знал». Хэлла называли апостолом мира.
     В 1940 году заканчивался 2-й срок президентства Рузвельта. Многие считали, что популярность Хэлла в демократической партии и в народе позволяет ему баллотироваться на пост президента. Еще в октябре 1938 года Рузвельт сказал Хэллу, что поддержит его кандидатуру. А в конце 1939 года Рузвельт решил номинировать Хэлла на Нобелевскую премию мира. Эти знаки поддержки укрепили отношения между президентом и госсекретарем. Всем вокруг, как и самому Хэллу, казалось, что Рузвельт выбрал его своим преемником. Опросы общественного мнения показывали, что популярность Хэлла даже выше, чем самого президента. Вместе с тем, до Хэлла доходили слухи, что Рузвельт считает его слишком старым, медлительным и нерешительным для исполнения сложных обязанностей президента в условиях надвигающейся войны. И он не спешил официально выдвигать свою кандидатуру. Возможно, в этом сказалась его мудрость. В июне 1940 года Рузвельт сказал Хэллу, что поддерживает выдвижение его кандидатуры на пост президента от демократической партии. А в июле того же года выдвинул свою кандидатуру на 3-й срок, посчитав, что в обстановке, когда 2-ая мировая война стала реальностью и пала Франция, только он должен управлять Америкой. Народ оказал ему доверие, а Хэлл смирился и больше никогда о Белом Доме не мечтал.
       Положение Хэлла в администрации президента было сложным. Там царила атмосфера соперничества и разногласий. Многие в окружении Рузвельта возмущались медлительностью и осторожностью госсекретаря. В свою очередь, Хэлл подозревал, и не без оснований, что некоторые его коллеги, в частности, Г. Моргентау, хотели бы присвоить себе часть функций Госдепа, чтобы проявлять больше решительности в противодействии фашизму.
       Последний год работы Хэлла на посту госсекретаря был очень насыщенным и плодотворным для него. Он возглавил американскую делегацию на  Конференции министров иностранных дел США, Великобритании и СССР осенью 1943 года в Москве. В. Бережков в книге «Страницы дипломатической истории» подробно описывает ход работы этой конференции и участие в ней Хэлла. Во время подготовки конференции американская сторона, ссылаясь на преклонный возраст госсекретаря, настаивала на избрании места встречи «поудобнее и поближе к США». Но когда зам. госсекретаря Веллис, который должен был представлять США на конференции в случае неучастия в ней Хэлла, заявил, что не видит никакого смысла в таком совещании, Хэлл согласился лететь в Москву. До этого он никогда в своей жизни не летал самолетами. В Москву он прибыл на персональном самолете президента  «Священная корова». Он сказал, что, вопреки ожиданиям, перелет перенес хорошо. Но Бережков пишет, что на аэродроме он – высокий худощавый старик – выглядел устало. Казалось, ему трудно было произносить традиционную для таких случаев речь. Когда торжественная церемония завершилась маршем почетного караула, Хэлл, вяло улыбаясь, спросил у Молотова, далеко ли до резиденции посла США, где он пожелал остановиться. Намек был понят, и все поспешили к машинам». Но дальше Хэлл остался очень доволен оказанным ему в Москве приемом. Он заявил, что побывал на многих международных конференциях, но впервые в жизни встретил такое внимание и гостеприимство, как здесь.
       Встреча Хэлла со Сталиным состоялась 25 октября в кабинете вождя. Беседа в основном касалась подготовки встречи «Большой тройки». Собеседники расстались довольные друг другом.
        Хэлл представил Молотову соображения об отношениях с Германией после победы над ней. План предусматривал безоговорочную капитуляцию противника и наделение держав-победительниц правами оккупационной власти, демобилизацию вооруженных сил, роспуск нацистской партии, арест военных преступников, ликвидацию концлагерей. С этим Сталин согласился. Что касается расчленения Германии, тоже предусматривавшееся американским планом, то это вызвало возражения со стороны советского руководства. Хэлл выразил удовлетворение тем, что Советский Союз в последнее время предпринял шаги, способствующие сближению позиций и взаимопониманию двух стран: распустил Коминтерн и прекратил религиозные преследования.
      Декларация об ответственности гитлеровцев за совершенные преступления предусматривала отправку немецких солдат, офицеров и членов нацистской партии в те страны, где они совершали преступления, для суда и наказания. Вопрос о главных военных преступниках был отложен. Министр иностранных дел Англии Иден много говорил о необходимости создания «юридических форм» для рассмотрения дел военных преступников. Хэлл же заявил, что, поскольку вопрос о совершении преступлений не вызывает сомнений, юридические процедуры только затянут дело. Он считал, что преступники должны быть наказаны без промедления. Советские представители были с ним согласны. Хэлл также предложил обсудить вопрос о судьбе колониальных и подмандатных территорий. Идену это, естественно, не понравилось. Министры достигли соглашения об открытии второго фронта в Европе в 1944 году, об отношении к Австрии как к жертве войны, а не как к союзнику Германии, и др. Хэлла покоробили жестокие нападки Молотова и Литвинова на польское правительство в изгнании, но ни он, ни Иден не пытались протестовать.
       Вечером 30 октября в Екатерининском зале Кремля Сталин дал обед по случаю завершения Московской конференции. В. Бережков в своих воспоминаниях «Как я стал переводчиком Сталина» так описывает кремлевские банкеты и приемы времен войны: «В тяжелейшую годину, когда самых необходимых продуктов едва хватало для армии и миллионы советских людей жили впроголодь на скудном пайке, приезжающих в Москву иностранцев неизменно поражало фантастическое изобилие кремлевских банкетов и приемов. Столы буквально ломились под тяжестью яств и напитков. Красная и черная икра, семга и лососина, форель и стерлядь, жареные поросята, барашки и козлята, фаршированные индейки, горы овощей и фруктов, целые батареи крепких напитков и всевозможных вин, торты из мороженого – все это по мысли Сталина должно было убедить западных гостей, что дела у нас не так уж плохи».
       Обед 30 октября 1943 г. не отличался от описанных. Гостей было много: участники переговоров, члены Политбюро, полководцы, наркомы. Зал был заставлен столами, украшенными красными гвоздиками и сервированными серебром и сверкающим фарфором. На них красовались всевозможные закуски, бутылки с винами и напитками. В разложенных у каждого прибора кремовых карточках с тисненым гербом Советского Союза перечислялись блюда русской, французской и кавказской кухни. За самым большим столом в центре сидел Сталин, справа от него Хэлл, слева Гарриман. Произнеся первый тост, Сталин чокнулся с Хэллом и приветливо кивнул Идену, сидящему напротив рядом с Молотовым. Следующим выступил Хэлл. Он передал всем собравшимся привет от президента Рузвельта и заверил, что его правительство сделает все возможное, чтобы успешно выполнить все решения, о которых были достигнуты в Москве договоренности.
       В перерывах между тостами Сталин и Хэлл оживленно переговаривались. В какой-то момент Сталин за спиной Хэлла поманил пальцем Бережкова и чуть слышно произнес:
       - Слушайте меня внимательно. Переведите Хэллу дословно следующее: Советское правительство рассмотрело вопрос о положении на Дальнем Востоке и приняло решение сразу же после окончания войны в Европе, когда союзники нанесут поражение гитлеровской Германии, выступить против Японии. Пусть Хэлл передаст это президенту Рузвельту как нашу официальную позицию. Но пока мы хотим держать это в секрете. И вы сами говорите потише, чтобы никто не слышал.
       Эти слова очень взволновали Хэлла. Пергаментный цвет его худощавого лица покрылся розовыми пятнами. Он сердечно поблагодарил Сталина за оказанное доверие.
       В первом часу ночи в соседнем зале был сервирован кофе. Сталин, Молотов, Хэлл и Идеен с переводчиками сели за отдельный столик. Сталин заверил руководителей внешнеполитических ведомств стран-союзников, что Советский Союз никогда не заключит сепаратного мира с Германией. Затем участники приема просмотрели фильм «Волочаевские дни» об освобождении Сибири и Приморья от японских интервентов (фильм был выпущен в 1938 году и вызвал протест японского посла в Москве). По ходу картины Сталин несколько раз обращался к Хэллу, а в конце сказал: «Мы не забыли о том, что творили японские милитаристы на нашей земле». Сталин явно старался, чтобы у Хэлла остались приятные впечатления от визита в Москву.
       По возвращении из Москвы Хэлл, первый из госсекретарей, выступил с докладом в Конгрессе. Он ратовал за дружбу и сотрудничество с Советским Союзом.  Нелишне вспомнить, что в заявлении Госдепартамента от 22 июня 1941 года указывалось: «Мы должны придерживаться мнения, согласно которому тот факт, что Советский Союз воюет против Германии, вовсе не означает, что он защищает, борется или придерживается принципов в международных отношениях, которых придерживаемся мы». А в феврале 1942-го, после победы Красной Армии под Москвой, Хэлл писал Рузвельту: «Нет сомнения в том, что советское правительство имеет огромные амбиции в Европе и на каком-то этапе Соединенным Штатам и Великобритании придется выразить свое несогласие с этими требованиями. Предпочтительным было бы занять твердую позицию уже сегодня». В 1943 году он не разгадал коварства и имперских амбиций Сталина, поддался его дьявольскому обаянию. Тем не менее, Рузвельт был очень доволен результатами миссии Хэлла, международные отношения играли важнейшую роль в его предвыборной программе 1944 года. Это позволило Хэллу добиться у него  согласия на удаление Веллиса из Госдепа. Тут подвернулся удобный случай. В Вашингтоне распространился слух, что Веллис в вагоне поезда приставал к проводнице-негритянке. Рузвельт знал, что Уильям Буллит, старый соперник Веллиса, причастен к распространению этих слухов. Президент заявил Буллиту, что больше не желает его видеть. Но согласие на отставку Веллиса дал.
       Хэлл проявлял большую активность в создании Организации Объединенных Наций. Он выступал за равенство всех членов этой организации, а не только за союз великих держав. Он, как никто другой, складом своего ума и характера, опытом всей своей предыдущей деятельности подходил для роли руководителя этой всемирной миротворческой организации. Но физически Хэлл очень устал и чувствовал себя плохо. В своей вступительной речи в  Думбертон-Оксе 21 августа 1944 года он сказал:
       «…Серия переговоров, которые мы начинаем сегодня, знаменует собой новый шаг к созданию прочной системы организованных мирных взаимоотношений между странами. Мы встретились в момент, когда силы свободы идут к блестящему триумфу в войне. Наша задача состоит в том, чтобы заложить основу, на которой после победы и заключения мира можно обеспечить мир, свободу и все возрастающее процветание для будущих поколений. Уроки, полученные нами в результате нашей прошлой разобщенности и слабости, должны глубоко запасть в умы и сердца нашего и будущих поколений. То же должно произойти и с уроками, полученными в результате единства и силы, накопленной Объединенными Нациями в данной войне. Единство общих действий ради общего блага и против общей опасности представляет собой единственный эффективный способ, которым во время войны миролюбивые страны могут обеспечить свою безопасность, порядок и прогресс вместе со свободой и справедливостью… Всеми признано, что любая мирная организация безопасности неизменно потерпит крах, если она не будет поддержана силой, которая в конечном счете будет использоваться в случае неуспеха всех других средств сохранения мира».
        Потом передал бразды правления руководителю американской делегации Стеттиниусу. Он неоднократно просил Рузвельта об отставке по состоянию здоровья, но всякий раз Президент уговаривал его остаться. Хэлл в немалой степени способствовал победе Рузвельта на выборах 1944 года. Однако после выборов он выступил с критикой президента и высказал свои обиды. Между прочим, конкурент Рузвельта на тех выборах республиканец Дьюи сказал, что в случае своей победы на выборах предложит Хэллу высокий дипломатический пост (обе партии стремились использовать в своих целях популярность Хэлла в народе).
       Последний раз Хэлл посетил Белый Дом 1 октября 1944 года, в канун своего 73-летия. 20 октября он лег в больницу. Врачи установили, что туберкулез распространился на оба легкие. Правительственные чиновники считали, что Хэлл уже вернуться к работе не сможет, а большинство простых американцев искренно желали ему выздоровления. 15 ноября Рузвельт посетил Хэлла в больнице, а 27 ноября объявил об уходе госсекретаря в отставку по состоянию здоровья. При этом он выразил сожаление и подчеркнул личную дружбу и согласие на протяжении 12 лет совместной работы. Сторонники Хэлла считали, что тут Рузвельт покривил душой. Он недостаточно ценил Хэлла, часто действовал в обход госсекретаря, а во время войны правил, как диктатор. Хэлл же всегда был предан президенту, а если порой выражал несогласие с ним, то не из личных соображений, а как истинный демократ и патриот.
       Весной 1945 года Хэлл побывал на учредительной конференции ООН в Сан-Франциско, но активно работать уже не мог. Тем не менее, Рузвельт назвал его отцом ООН. В том же году Хэлл получил Нобелевскую премию мира.
       В 1946 – 48гг. Хэлл писал мемуары и посвятил их своей жене (не забыв выразить благодарность журналисту Эндрю Бердину за литературную обработку своего труда). В 1947 году президент Трумэн наградил К. Хэлла медалью «За заслуги».
       В последние годы жизни Хэлл очень подружился со своим бывшим помощником Дином Ачесоном. И, как мог, защищал его от нападок за слишком либеральное отношение к коммунистам.
       В 1954 году супруга Хэлла Френсис скончалась от инфаркта. После ее смерти заботы о Корделле взяла на себя его племянница. 
      К. Хэлл ушел из жизни 23 июля 1955 года. По приказу президента Эйзенхауэра были приспущены флаги в знак траура по великому американцу. Телеграммы соболезнования поступили из многих стран, в том числе из Лондона за подписью А. Идена, и из Москвы за подписью В. Молотова. Хэлл был похоронен рядом с женой. На похоронах присутствовало более двух тысяч человек, в их числе многие видные государственные деятели США. Почитатели Хэлла создали фонд его имени для содействия международному образованию. В Тенесси его провозгласили Великим гражданином штата, наряду с бывшим президентом Эндрю Джексоном. Именем Хэлла названы озеро и плотина. В городе, где он вырос, есть гостиница имени Хэлла.
       Мнения о нем, как о госсекретаре, противоречивы (как и его личность, его натура), но имя его, как гражданина Америки, выразителя чаяний и надежд простых людей страны, совести американского народа таким образом, увековечено.
       В 1970 году в США вышел фильм «Тоrа! Тоrа! Тоrа!», посвященный нападению Японии на Пёрл-Харбор. В фильме есть такой эпизод. Днем 7 декабря, уже после бомбардировки, госсекретаря посетила японская делегация. 26 ноября Хэлл направил японцам письмо с предложениями о заключении мирного договора между странами Тихоокеанского побережья. Японские дипломаты (уже воюющая сторона) формально принесли ответ на эти предложения. Прочитав переданные ему бумаги, Хэлл негодующе воскликнул: «Я должен сказать, что за 9 месяцев общения с вами я не произнес ни одного лживого слова. Это отмечено в протоколах. За 50 лет моего служения Родине я никогда не видел документа, более наполненного позорной ложью и искажениями, чем эта записка. Я до сегодняшнего дня не представлял, что любое правительство на нашей планете способно это произнести или написать». И выгнал японцев из кабинета.
       В этом характерном штрихе весь Хэлл.


Основные источники:

Cordell Hull A biography by Harold B. Hinton with foreword by Sumner Welles
Doubleday, Doran Company, Inc Garden City, New York, 1942 p.p.364.

Secret Affairs Franklin Roosevelt, Cordell Hull, and Sumner Welles.
Irwin F Cellman Johns Hopkins University Press. Baltimore and London 1995. Page 47.



             


                НАРОДНЫЙ КОМИССАР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР
                МАКСИМ  МАКСИМОВИЧ ЛИТВИНОВ
      
       В жизни и судьбе выдающегося советского дипломата  Литвинова отразились все сложности и противоречия российских реалий конца ХIХ и первой половины ХХ века.
        Максим Максимович Литвинов (настоящие имя и фамилия Макс Валлах) родился 4 (16) июня 1876 года в г. Белостоке бывшей Гродненской губернии Российской империи (ныне на территории Польши). Население города в то время насчитывало примерно 60 тыс. чел. По национальному составу большинство составляли евреи. Остальные – русские, белорусы, литовцы. Евреи, работавшие на фабриках, превратило Белосток в опору мелкобуржуазного Бунда на западе России. Отец, Моисей Валлах был купцом, потом владельцем банка. Был умен, любил и знал русскую литературу. Собрал большую библиотеку. В доме собирались представители интеллигенции Белостока. Читали публикации Герцена и Бакунина. Высказывали мнение, что в России лучше было бы без царя.
        Семья была многодетной. У родителей Макса это был второй брак, и с той, и с другой стороны были дети от первого брака. Общих детей было пятеро – Макс, два его брата и две сестры. Отношения между детьми отнюдь не всегда были безоблачными. На примере своей семьи Макс вынес убеждение, что разные группы людей должны стремиться и искать способы жить в мире и согласии.
        В 1881 году жандармы устроили в доме Валлахов обыск и арестовали отца. Его по навету торгового соперника обвинили в связях с «неблагонадежными элементами». Обвинения не подтвердились и через три недели отца выпустили. Свою тюремную эпопею он описал для потомства. А Макс решил посвятить свою жизнь борьбе с несправедливостью. Макс получил традиционное еврейское воспитание. В семье говорили на идиш и мальчик плохо знал русский язык. Отец водил его в синагогу, но сын к религии не пристрастился. Окончил реальное училище. Будущий незаурядный глава внешнеполитического ведомства СССР не имел не только дипломатического, но и обычного университетского образования. Русский язык он выучил во время службы в армии (в г. Баку), а английский – в тюрьме в Киеве. 
       С юных лет проникся революционными идеями, в 1898 году вступил в только что организованную Российскую социал-демократическую рабочую партию (РСДРП). В 1899-м оказался в Киеве. Вел жизнь подпольщика, проводил революционную агитацию, распространял подрывную литературу. Когда искровцами был разработан план транспортировки газеты по маршруту Марсель – Александрия – Одесса Литвинову удалось договориться с двумя французскими пароходными компаниями. Оценивая его работу, Ленин писал Землячке: «Транспорт будет пока есть папаша». В апреле 1901 года Макса, вместе с другими членами Киевского комитета РСДРП арестовали. В Лукьяновской тюрьме узники имели возможность получать газеты и даже заграничную нелегальную литературу. Литвинову туда с воли доставляли самоучители, по которым он изучал языки  В августе 1902 года он умело организовал побег 11 политических заключенных из киевской Лукьяновской тюрьмы и уехал в Швейцарию. По разосланным полицией приметам можно судить о его внешности в молодости: «рыжий шатен, роста 2 аршина 6 вершков, телосложения здорового, волосы на бороде и баках бреет, глаза голубовато-серые, близорукий, носит очки, лицо круглое, цвет кожи смуглый, лоб широкий, нос прямой, голос – тенор».
       После раскола в 1903 году РСДРП на радикальных большевиков и умеренных меньшевиков, примкнул к большевикам. Однако он потом сам признавался, что испытывал личные симпатии к лидерам меньшевиков – Плеханову, Мартову, Аксельроду, Засулич и др. Это в самом деле были яркие самобытные личности, честные самоотверженные борцы за народное дело.
       В 1905 году Макс Валлах приезжает в Петербург и вместе с Л. Красиным создает первую легальную большевистскую газету «Новая жизнь». Он колесит по стране, скрывается от полиции, меняет фамилии и клички. В полицейских архивах он фигурирует, как «Папаша», «Феликс», «граф» и т.д. Псевдоним «Литвинов» стал его второй фамилией, под которой он вошел в историю.
       Руководители большевиков поручили Литвинову сложное и ответственное дело – снабжение русских революционеров-боевиков оружием. И здесь будущий дипломат проявил свои незаурядные организаторские способности. В Париже была создана подставная фирма, через которую английское оружие доставлялось в Россию. Литвинов стоял во главе этой фирмы. Англичане с помощью русских революционеров, расшатывающих устои империи, стремились подтолкнуть императора Николая Второго войти в союз Англии и Франции (Антанту) против Германии. Таким  образом, интересы Великобритании и русских большевиков в начале ХХ века совпадали. Деньги для оплаты оружия большевики добывали разными способами, в том числе грабежами банков и другими незаконными путями. Одним из наиболее активных и дерзких «эксов» (экспроприаторов), пополнявших партийную кассу, был Камо (Тер-Петросян), действовавший под руководством Сталина.
      В конце августа 1905 г. в финляндских водах взорвался пароход с контрабандным оружием. Литвинов написал Ленину: «…Ездил я на один островок и устроил там прием для одной шхуны, но пароход в условленное время не явился, а выплыл лишь месяц спустя где-то в финляндских водах. Финал вам, конечно, известен из газет. Черт знает, как это больно. Латыши получили недавно через нашего же контрабандиста несколько ящиков ружей… Жму крепко руку. Феликс». В другом письме Ленину из Риги Литвинов пишет: «…Мог бы совершенно освободить для оружия прошлогодние пути, но где взять деньги? Готов я черту душу продать ради презренного металла…».
      Когда после 1-й русской революции 1905 г. Антанта была создана, Англия перестала поставлять большевикам оружие, а в 1908 году Литвинова в Париже арестовали (по делу арестованного в России Камо – у него нашли банкноты, добытые на Кавказе при ограблении экипажа, перевозившего деньги). Правительство царской России потребовало выдачи государственного преступника Литвинова, но французы ограничились его депортацией в Англию, где он пробыл до 2-й русской революции 1917 года. В Лондоне он проводил агитационную работу в тред-юнионах и лейбористской партии, пытаясь «сдвинуть их влево». И наблюдал английский парламентаризм и другие демократические институты «в действии». На конференции социалистов стран Антанты в Лондоне Литвинов от имени ЦК РСДРП выступил с осуждением войны и требовал выхода социалистов из буржуазных правительств.
      В 1916 г. 40-летний Литвинов женился на молодой английской писательнице Айви Лоу из семьи венгерских евреев, эмигрировавших в Англию в середине ХIХ века. Айви родилась в 1889 году в Лондоне. Ее отец, как и его два брата (Сидней и Морис) занимался журналистикой. Он написал школьный учебник по английскому языку, переводил работы социал-демократа Бернштейна. Мать Айви зарабатывала рецензиями. Дядя Айви, Сидней Лоу, был известным политическим публицистом, автором книги о конституционном устройстве Великобритании. В 1906 году он сопровождал принца Уэльского в его поездке в Индию, что свидетельствует о его тесных связях с «высшим обществом». Айви хорошо знала произведения Толстого и Чехова. У нее было развито чувство долга и справедливости. В 13 лет Айви объявила, что будет заниматься журналистикой. Через два года ее статьи стали появляться в нескольких газетах. Она в основном описывала ужасное состояние лондонских трущоб. Ко времени знакомства с Литвиновым она уже была автором романа. Позже она, по примеру отца, тоже написала учебник английского языка.
        Айви была высокой девушкой с серьезным лицом, обрамленным красивыми коричневыми волосами, красивым лбом и красивыми глазами. Посол США в Москве в 1936-38 гг. Джозеф Дэвис, старый друг Сиднея Лоу, характеризует жену Литвинова как очаровательную англичанку, но уделяющую мало внимания своей внешности. Супруги прожили вместе 35 лет до кончины Литвинова. В 1917 году у них родился сын Михаил, а годом позже – дочь Татьяна. Позже Литвиновы еще удочерили девочку Катюшу.
       В январе 1918 года Литвинов был назначен полпредом Советской России в Англии. При этом нарком иностранных дел Г. Чичерин дал Литвинову установку не очень усердствовать в агитационной работе, чтобы не вызывать неудовольствие правительства Англии. (Литвинов объявил себя аккредитованным при рабочем классе Британии и стал широко распространять эту концепцию, чем вызвал резко негативную реакцию Ленина).Однако, зная обстановку на Западе, он скептически относился к идее «мировой революции», которой были очень увлечены большевистские лидеры.
       В июне 1918 года Ленин назначил Литвинова послом в США в надежде добиться признания Советской России Америкой. В Вашингтоне находился бывший посол России Борис Бахметьев, назначенный Временным правительством Керенского. Он никого не представлял, но Литвинову в визе отказали. Он остался в Лондоне. А вскоре в Москве был раскрыт так называемый «заговор послов». На арест британского представителя Брюса Локкарта англичане ответили арестом Литвинова. Потом обе стороны проявили гибкость и в результате обмена Литвинов оказался в Москве.
        В ответ на мирную программу президента США Вильсона (14 пунктов) Литвинов направил ему письмо с предложением установить дипломатические отношения между двумя странами. Он подчеркивал стремление народов Советской России к экономической и политической свободе. Он писал о миролюбии народа и большевистского правительства. Он доказывал, что молодой советской республике выгоден мир. А «красный террор» он оправдывал необходимостью защитить страну от иностранного вмешательства. Литвинов понимал, что его обращение будет проигнорировано, но это был умный пропагандистский шаг.
        В мае 1921 года его назначили заместителем наркома иностранных дел. Он осуществлял политику РСФСР (с конца 1922 года СССР) с западными державами, которые хорошо знал. При этом ему приходилось противостоять своему начальнику наркому Чичерину. Последний по отношению к западным демократиям проводил политику большевистской непримиримости. Его дипломатические ноты и выступления изобиловали острыми выпадами против руководителей европейских стран, были полны едкой иронии. Это затрудняло усилия Литвинова по налаживанию нормальных дипломатических отношений с этими странами. А. Микоян в предисловии к книге З. Шейниса «Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек» писал, что иногда на Политбюро Чичерин и Литвинов выступали с разными точками зрения. разными предложениями. Их споры на Политбюро, их тонкий подход к вопросу, глубокие знания, умение всесторонне проанализировать проблему заставляли слушателей думать, а ему (Микояну) помогали разобраться в сложнейших вопросах мировой политики. 
       Литвинова отличали такие черты характера, как спокойная уверенность в своей правоте, целеустремленность, точность и аккуратность. Он смело брал на себя ответственность, проявлял некоторую уступчивость в спорных вопросах (в те годы это еще допускалось). Но, по словам германского посла в Москве Дирксена, «не терпел возле себя других богов» (весьма распространенная черта руководителей). В ноябре 1927 года Литвинов в качестве главы советской делегации выступил с предложением о немедленном всеобщем и полном разоружении. Это предложение можно считать вполне искренним: надежды на мировую революцию не сбылись, а в техническом и военном отношении СССР был еще очень слаб. Предложение было отвергнуто. Страна приступила к ускоренной индустриализации.
       В сложной внутриполитической обстановке в конце 20-х годов Литвинов поддержал Сталина. В свою очередь, Сталин поддержал Литвинова в его стремлении преодолеть изоляцию Советского Союза.
       Во время советско-китайского конфликта в конце 20-х годов неприязнь к большевистской России со стороны президента США Гувера и Госдепартамента усилилась. Литвинов выступил с резким заявлением.
      Как пишет бывший советский дипломат и генерал (комбриг) невозвращенец А. Бармин в своей книге «Соколы Троцкого», с середины 20-х годов «группировка Литвинова вела жестокую борьбу за контроль над комиссариатом, стараясь свести на нет любые решения, принимавшиеся Чичериным. Наконец, Чичерин открыто заявил о невозможности работать с Литвиновым и на заседании ЦК партии назвал его своим антиподом». С 1928 года  Литвинов фактически руководил наркоматом иностранных дел (народный комиссар Чичерин болел и подолгу лечился за границей). Он получил большую свободу действий в установлении нормальных дипломатических отношений с западными странами, в первую очередь, с Англией, Францией, США, а 21 июля 1930 года официально занял должность наркома. В конце 1932 года были подписаны договоры о ненападении между СССР и Францией, Польшей и другими  восточноевропейскими странами.
       В 1933 году по приглашению большой группы стран СССР вступил в Лигу Наций. По свидетельству Черчилля, Литвинов быстро приспособился к атмосфере этой международной организации и пользовался ее моральным языком с таким успехом, что стал выдающимся деятелем международного масштаба. Все свои речи Литвинов писал сам (по-русски, жена переводила их на английский).
      Установление дипломатических отношений с США – одно из важных достижений советской дипломатии и лично Литвинова. Во время визита Литвинова в Вашингтон в ноябре 1933 года в результате нелегких переговоров с Рузвельтом (они, в частности, проговорили всю ночь с 11 на 12 ноября) были подписаны документы о невмешательстве во внутренние дела друг друга, о правовой защите граждан, о религиозной свободе американских граждан, проживающих в Советском Союзе, о судебных делах (СССР отказался от всех своих исковых прав и претензий к  американским гражданам, включая суммы, причитающиеся ему по решению американских судов – своего рода подарок или взятка партнеру). В ходе переговоров Литвинову удалось установить личные дружеские отношения с Рузвельтом и рядом сотрудников его администрации. Эти отношения сохранились надолго. 17 ноября были опубликованы письма, которыми обменялись Рузвельт и Литвинов. В письмах были зафиксированы принципы дружественных отношений между двумя странами. Рузвельт подписал письмо: «очень искренне Ваш ФДР».  Литвинов, в свою очередь, начал письмо обращением: «дорогой г-н Президент», а закончил: «Я, мой дорогой Президент, очень искренне Ваш М. Литвинов».
       Американская радиокорпорация устроила Литвинову разговор с его женой и детьми, нарком говорил из Овального кабинета, и эти семейные переговоры слушали миллионы американцев. Эта передача, как и другие выступления Литвинова, оставили очень приятное впечатление у «средних американцев». Литвинов сумел убедить американцев в том, что коммунисты такие же люди, как и все другие. Он производил впечатление западного конгрессмена, которого не нужно бояться. Нарком понял американский менталитет и действовал очень тактично. Он встречался с представителями промышленных и финансовых кругов. Он говорил о своих беседах с Рузвельтом. Он умело избегал  дискуссий о неуплате русских долгов. Американцы оценили природный юмор советского наркома. Как  вспоминал известный советский художник-карикатурист Борис Ефимов,  о популярности Литвинова в западных странах можно было судить хотя бы по обилию дружеских шаржей на него в тамошней прессе. Литвинову пришла в голову удачная идея направить в Нью-Йорк советский балет. Эти гастроли укрепили чувства доверия и дружбы американского народа к советскому народу. Докладывая о результатах своего официального визита в Америку, Литвинов с удовлетворением отмечал, что признание СССР Соединенными Штатами Америки – это «падение последней позиции, последнего форта в том наступлении на нас капиталистического мира, которое приняло после Октября форму непризнания и бойкота». Сталин, поблагодарив наркома за успешную миссию в Вашингтоне, в знак признательности и расположения сказал, что Литвинов может пользоваться подмосковной госдачей, которую до сих пор считали сталинской. Литвинов в кругу близких в шутливой форме заявил: «Ермак за покорение Сибири был удостоен шубы с царского плеча. Меня же одарили Фирсановкой».
       С середины 30-х годов Литвинов с трибуны Лиги Наций призывает страны Запада к коллективным действиям против агрессоров. Но установившийся тиранический режим в Советском Союзе, политические процессы и массовые репрессии подорвали доверие к стране, которую он представлял, что не могло не сказаться на отношении партнеров по переговорам и к нему лично. Иностранные дипломаты недоумевали: если он знал, что его ведомство переполнено предателями, то как же он их терпел. Если же он не знал этого, то он слепец и не имеет права оставаться на ответственном посту руководителя иностранной политикой. Литвинов с 1934 года  состоял членом ЦК ВКП(б), Центрального комитета партии того состава, большинство которого было уничтожено по приказам Сталина в 1936-38 гг. Литвинов уцелел. А. Бармин пишет, что он, не особенно щепетильный в личных отношениях, был очень требователен в работе и обладал особым талантом втираться в доверие верхов. «Литвинов, - продолжает дальше Бармин, -  как хороший картежник, всегда умудрялся сохранять некий ореол таинственности. В своих заграничных поездках после чисток он загадочно улыбался, и продолжал улыбаться даже тогда, когда его детям запретили сопровождать его, даже когда его жене запретили жить в Москве и отправили на Урал». По другим данным, в доме Литвинова, в отличие от семей других членов правительства, не пытались скрывать скептического, а то и саркастического отношения к сталинским репрессиям. Когда А. Трояновский упомянул о ком-то из общих знакомых, кого окрестили шпионом, Максим Максимович заметил: «А чему ж тут удивляться? Теперь все шпионы, а если кто-то еще не шпион, то в любой момент может им стать».
     Как и повсюду в стране, в Наркоминделе проходили собрания, на которых клеймили «врагов народа». Ни на одно такое собрание Литвинов не явился, ни одного заявления по поводу «врагов народа» не сделал (З. Шейнис).
      На печально известном февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. Сталин провозгласил, что по мере продвижения к социализму классовая борьба, сопротивление свергнутых классов должно увеличиваться. Это послужило «теоретическим» обоснованием усиления массового террора против «врагов народа». Все выступающие участники пленума единодушно призывали к усилению политической бдительности. И только один Литвинов, как пишет И. Дамескин в книге «Сталин и разведка», поднял вопрос о «липовых» сигналах зарубежной агентуры НКВД. Он рассказал, что при каждой его поездке за границу от резидентов поступают сообщения о подготовке покушений на Литвинова. Игнорируя возмущенные реплики Берии, Ворошилова и других, он заявил, что ни одно из этих сообщений не подтвердилось. Сталин никаких замечаний Литвинову не сделал. 
       6 декабря 1936 г. «Правда» поместила фотографию, на которой Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный и Литвинов голосуют за окончательный текст Конституции СССР. В 1938 году в витрине большого магазина на Смоленской площади Москвы была выставлена картина «Богатыри». На трех конях, как на известной картине Васнецова, восседали три столпа, три стража советского государства, три наркома – обороны Ворошилов, внутренних дел Ежов (с его именем связаны массовые сталинские репрессии) и иностранных дел Литвинов.
      В 1936 году по случаю своего 60-летия Литвинов был награжден высшим орденом СССР – орденом Ленина. Награду вручил «всесоюзный староста» М. Калинин. Сталин и Молотов прислали приветствия. Литвинов ответил: «Я горжусь тем, что я сделал для партии за 40 лет пребывания в ней. Но я не сделал бы всего этого, если бы у меня не было таких руководителей, как Ленин и Сталин». Литвинов говорил, что личный престиж для него ничего не значит, что он только представитель страны, партии (это было в духе коммунистической пропаганды, но в таком случае получается, что на его месте мог бы с успехом находиться любой другой представитель).
       Посол США в Москве Д. Дэвис говорил Сталину и Молотову, что Литвинов является самым компетентным дипломатом в Европе. Он был выдающимся переговорщиком. Однако переговоры с западными демократиями шли трудно и медленно. Руководители ведущих западных стран проводили политику умиротворения Гитлера. Лига Наций бездействовала. Литвинов был не в состоянии что-либо изменить. Мир катился к войне.
        21 сентября Литвинов выступил в Женеве в зале Ассамблеи Лиги Наций. Он сказал, что мы переживаем самый опасный период в истории человечества, что катастрофа неминуема. Он как бы обращался к людям всего мира. «Эфиопия и Австрия потеряли свою независимость, - говорил Максим Максимович. – Лига Наций ничего не сделала для их спасения. Китай стал жертвой агрессии, второй за последние 7 лет. В Испании третий год идет кровопролитная война. Сегодня под угрозой Чехословакия. Давайте вспомним, какую роль играли Чехословакия и ее президент Бенеш в работе Лиги Наций. Почему Лига Наций молчит? За последние 12 лет Лига Наций ничего не сделала для мира. Сегодня положение в мире хуже, чем было, когда организовалась Лига Наций... Ответственность за те зверства, которые уже произошли, и те, которые еще будут, лежит на тех государствах, которые отказались сопротивляться агрессорам, когда те еще были слабы и разделены. Давайте ответим агрессией на агрессию...».
       Блестящая речь Литвинова оказалась гласом вопиющего в пустыне. Это была его прощальная речь. Она звучала, как завещание.
       Руководство Советского Союза понимало, что политика Чемберлена была направлена на то, чтобы побудить Гитлера воевать с СССР.  В таких условиях Сталин очень боялся оказаться один против антисоветского фронта европейских держав и США. И счел для себя полезным приобщиться к захватнической политике Гитлера, вступив с последним в стратегический сговор. Сталин полагал, что этот шаг позволит оттянуть неизбежное военное столкновение с Германией и выиграть время, чтобы лучше к нему подготовиться. Гитлеру было, в свою очередь, важно обезопасить себя на востоке, чтобы стремительно действовать против европейских демократий. Но такая политика могла проводиться уже без участия Литвинова. Не только как дипломата западной ориентации, но и как еврея. У. Черчилль в своих мемуарах о 2-й мировой войне написал: «Смещение Литвинова ознаменовало конец целой эпохи. Оно означало отказ Кремля от всякой веры в пакт безопасности с западными державами и возможность создания Восточного фронта против Германии. Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гитлера. С этого момента немецкая пропаганда перестала называть свою политику антибольшевистской и обратила всю свою брань в адрес «плутодемократий». Она заверяла Москву, что «жизненное пространство» не распространяется на русские земли. Между тем, в кругу приближенных Гитлер не скрывал своих истинных планов и намерений. В Карпов в книге «Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира» приводит запись беседы фюрера с командующими всех родов войск вермахта 22 августа 1939 г. (накануне подписания в Москве пакта о ненападении): «…С осени 1938 г. я решил идти вместе со Сталиным. Сталин и я – единственные, которые смотрят только в будущее… Несчастных червей – Даладье и Чемберлена я узнал в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы атаковать нас. Они не смогут осуществить блокаду. Наоборот, у нас есть наша автократия и русское сырье. Польша будет опустошена и заселена немцами… С Россией случится то, что я сделал с Польшей. Я убежден, что Сталин никогда не примет предложение англичан. Россия не заинтересована в сохранении Польши, и Сталин знает, что его режиму придет конец независимо от того, выйдут ли его солдаты из войны победителями или побежденными. Смещение Литвинова сыграло решающую роль…».    
      В апреле 1939 года состоялся пленум ЦК ВКП(б), на котором обсуждались проблемы внешней политики СССР. Литвинов изложил свою позицию.
      - Странная у вас позиция, товарищ нарком, - резко отреагировал Сталин. – Неверная, не большевистская. (Какая позиция верная и большевистская вождь, разумеется, определял самолично). Вы обращаетесь к нашим врагам и в то же время не видите или не хотите видеть наших настоящих друзей, стараетесь поссорить нас с ними.
      Это было очень серьезное обвинение, чреватое по тем временам не только отставкой, но и арестом.
       - Так что же, товарищ Сталин, я, по-вашему, враг народа? – в упор спросил Литвинов без дипломатических уверток.
       - Нет, Папаша, врагом мы вас не считаем. Считаем честным революционером, - смилостивился Сталин.
       З мая полпредам была направлена циркулярная телеграмма Сталина: «Ввиду серьезного конфликта между председателем СНК т. Молотовым и Наркоминделом т. Литвиновым… ЦК ВКП(б) удовлетворил просьбу т. Литвинова об освобождении его от обязанностей наркома». Отношения между Молотовым и Литвиновым в самом деле были неприязненными. Можно предположить, что профессионал высокого класса, заслуженный революционер, широко мыслящий, широко образованный интеллигент недолюбливал высокопоставленного партаппаратчика, и не скрывал этого.
       «4 мая здание Наркоминдела окружили чекисты, - пишет Л. Млечин в своей книге «Служба внешней разведки». - Приехали назначенный накануне новый нарком В. Молотов, секретарь ЦК ВКП(б), начальник управления руководящих кадров ЦК Г. Маленков и нарком внутренних дел Л. Берия. Они сообщили Литвинову, что тот уже не нарком. (По свидетельству Н. Новикова Молотов прибыл в Наркоминдел днем 3 мая). Литвинов остался на свободе и даже до февраля 1941 года числился членом ЦК ВКП(б), но фактически был не у дел, уединенно жил на подмосковной даче. Изредка его посещали самые близкие друзья – Штейн, Петрова (его секретарь) и др. Уманский не пришел ни разу, - подчеркивает З. Шейнис. А 22 июня 1941 г. Литвинов и Уманский встретились на лестнице в Кремле. Уманский смутился, замялся. Потом спросил: «Может быть, я, Максим Максимович, заслуживаю амнистии?» «Зачем амнистии, - ответил Литвинов, - вы ведь не преступили закона». А перед отъездом в Америку на приеме у Сталина в присутствии Молотова спросил: «Товарищ Сталин, что будет с Уманским, который теперь остался без дела?» «Уманский без дела не останется», - пообещал Сталин. При встрече Литвинова в Сан-Франциско, куда посол прилетел по дороге в Вашингтон, первый советник посольства сказал: «Руководство нашим посольством было незрелым. Теперь мы получили выдающегося руководителя». «Перед отъездом я был на приеме у товарища Сталина. Иосиф Виссарионович сказал мне, что линия, которую осуществлял мой предшественник, была правильной», - осадил Литвинов своего помощника.
      Советские газеты объяснили отставку Литвинова ухудшением здоровья – последствием гонений царской полиции. Но этому мало кто поверил. Ходили слухи, что его отправили в Сибирь или даже расстреляли. В июле 1939 года Молотов, выступая перед сотрудниками Наркоминдела, так объяснил причины удаления Литвинова: «Товарищ Литвинов не обеспечил проведения партийной линии, линии ЦК ВКП(б) в наркомате. Неверно определять прежний НКИД как небольшевистский наркомат, но в вопросе о подборе и воспитании кадров НКИД был не вполне большевистским, так как товарищ Литвинов держался за ряд чуждых и враждебных партии и советскому государству людей и проявлял непартийное отношение к новым людям, пришедшим в НКИД. 
      В феврале 1941 года Литвинову дали возможность выступить на пленуме ЦК ВКП(б). И бывший нарком воспользовался этой возможностью, чтобы подвергнуть резкой критике внешнюю политику Сталина-Молотова. Он призывал их порвать с Гитлером и поддержать Англию. Это была неслыханная дерзость (Сталину тогда уже никто не перечил). И, в то же время, поразительные мужество, честность, принципиальность, верность своим убеждениям. Так Литвинов понимал свой патриотический долг. К критике Литвинова не прислушались, из ЦК ВКП(б) исключили. Но он остался на свободе. Возможно, хитрый и дальновидный Сталин, предвидя неминуемую смертельную схватку с Гитлером (но ошибаясь в сроках), держал авторитетного на Западе Литвинова «в запасе».
       1 мая 1941 года Литвинов присутствовал на параде на Красной площади в Москве. Это было его первое появление на публике после отставки.
       22 июня 1941 года опальный Литвинов явился в Наркоминдел и предложил свои услуги в деле создания антигитлеровской коалиции. Предложение было принято. 8 июля Литвинов выступил с краткой речью по радио. Он сказал: «Очень важно, чтобы не оправдались надежды Гитлера найти общий язык с Западом. Мы должны наносить ему удары вместе». 
       В июле в Москву прибыл личный представитель Рузвельта Г. Гопкинс. Сталин принял его 31 июля. На беседе в качестве переводчика присутствовал Литвинов. Это была демонстрация доверия к нему со стороны Сталина. В сентябре в Москву приехала англо-американская комиссия во главе с лордом Бивербруком и А. Гарриманом. Литвинов принимал участие в переговорах. 10 ноября 1941 года Литвинов был назначен послом в США (и одновременно заместителем наркома). Как отмечает П. Судоплатов в книге «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год», Литвинов прибыл в Вашингтон в день начала войны на Тихом океане одновременно с назначенным туда главным резидентом НКВД по американскому континенту Василием Зарубиным. В США посла встретили, как старого друга, как героя. При его активном участии осуществлялась постоянная переписка Сталина с Рузвельтом. По поручению правительства СССР Литвинов 1 января 1942 года подписал в Вашингтоне вместе с Рузвельтом, Черчиллем  и представителями еще 26 государств Декларацию Объединенных Наций о солидарности и решимости вести борьбу с гитлеровской Германией и ее союзниками до победы. После Атлантической хартии это был еще один важный шаг в создании фундамента Организации Объединенных Наций. В декларации говорилось, что война ведется «за защиту жизни, свободы, независимости, религиозной свободы, за сохранение гражданских прав и справедливости». Только Рузвельт и Сталин вкладывали в эти понятия разный смысл.
        В. Карпов в своей книге «Генералиссимус» пишет: «После контрнаступления под Москвой Сталин решил, что немцы деморализованы и пойдут на мирные предложения, которые выдвинет он, Сталин. Он дал указание разведке найти выходы на гитлеровское командование и от его, Сталина, имени внести предложения о перемирии и даже больше – о коренном повороте в войне. Для осуществления этих тайных переговоров были реальные возможности: еще в 1938 г. было заключено соглашение между советским НКВД и немецким гестапо. Соглашение подписали с советской стороны Л. Берия, с немецкой Г. Мюллер. Встреча советских и немецких разведчиков состоялась в оккупированном немцами городе Мценске 20 февраля 1942 г. В предложениях германскому командованию содержались такие пункты:
      3).  После передислокации армии вооруженные силы СССР к концу 1942 г. будут готовы начать военные действия с германскими вооруженными силами против Англии и США.
       4). СССР будет готов рассматривать условия об объявлении мира между нашими странами и обвинить в разжигании войны международное еврейство в лице Англии и США, в течение последующих 1943-1944 гг. вести совместные боевые наступательные действия в целях переустройства мирового пространства».
       А  важнейшими заботами советского посла в это время являлись: максимально ускорить открытие второго фронта в Европе и содействовать бесперебойным поставкам военной техники и других стратегических товаров по ленд-лизу. Первую задачу Литвинову решить не удалось. По признанию Рузвельта, сам он всегда стоял за  высадку во Франции, но Черчилль его отговаривал. Что же касается поставок по ленд-лизу, то, по опубликованным данным, за время войны в СССР из США было отправлено 42 каравана из 722 крупных транспортных судов. Советская армия получила более 400 тысяч автомобилей «Студебеккер», «Додж» и «Виллис», свыше 12 тысяч танков и самоходных орудий, более 18 тысяч боевых самолетов, 15 миллионов пар армейских сапог и валенок, более 2 миллионов метров ткани. Американские фермеры снабжали Советский Союз жирами и маслами, мясными консервами и другими продуктами. Из Америки также шли рельсы, трубы и другие очень нужные фронту и тылу товары. Всего Советский Союз получил по ленд-лизу от США товаров на сумму более 11 млрд. долларов, что, по оценкам специалистов, в ценах 2004 года составляет почти 100 млрд. долларов США. При этом, в соответствии с законом о ленд-лизе, подписанном Рузвельтом, военная техника и другое имущество, уничтоженное или безвозвратно использованное во время войны, включая продовольствие, не подлежали оплате. Как видим, помощь предоставлялась немалая и на очень выгодных условиях. На Тегеранской конференции «большой тройки» Сталин высоко оценил помощь США, сказав, что без этой помощи война, возможно, была бы проиграна. Но в советских средствах массовой информации значение ленд-лиза принижалось, чтобы не сказать – замалчивалось. 
       Литвинов действовал активно и энергично. Его часто принимал Рузвельт и ответственные сотрудники его администрации. Литвинову удалось в значительной мере преодолеть, не без существенной помощи Рузвельта, многолетние предубеждения против большевистской России. Раздел Польши, оккупация прибалтийских государств и советско-финская война способствовала негативному отношению большинства американцев, в их числе конгрессменов и членов правительства, к Советскому Союзу. Литвинов рассказывал о культурной революции в России, о ее успехах в области науки, техники, искусства, о развитии бывших окраин. Он говорил о зверствах фашизма. Но после Сталинградской битвы перелом в войне уже произошел и Сталин, видимо, почувствовал себя хозяином положения. Между Советским Союзом с одной стороны, и Америкой и Англией с другой, начиналось соперничество. Сталин счел, что миссия «соглашателя» Литвинова выполнена. Литвинов осознал это раньше других. Уезжая в отпуск в июне 1943 года, он дал понять, в частности, в беседе с Веллисом, что больше в Америку не вернется. И даже признался, что разочаровался в Сталине. Это же он подтвердил и в беседе с госсекретарем Хэллом, заявив, что советская система негибка и что Сталин искаженно воспринимает западное общественное мнение. Действительно, вскоре послом СССР в США был назначен молодой и «твердый» Андрей Громыко (из Англии посол Майский тоже был отозван).
      А. Громыко в своих воспоминаниях «Памятное» выдвигает такую версию предыстории отзыва Литвинова из Вашингтона: «Во время пребывания Молотова с визитом в Вашингтоне в июне 1942 года мое внимание привлек разговор Литвинова с Молотовым, состоявшийся в машине, когда мы втроем ездили в Аппалачские горы. Речь тогда зашла об оценке политики Англии и Франции накануне второй мировой войны. Молотов высказался об этой позиции резко, заявив, что фактически эти две страны подталкивали Гитлера на развязывание войны против Советского Союза. Иначе говоря, он высказал то мнение, которого придерживались ЦК партии и советское правительство, о чем неоднократно заявляли на весь мир. Литвинов высказал несогласие с такой квалификацией политики Англии и Франции. Этот крутой разговор возвращал собеседников, по существу, к решению об освобождении Литвинова от обязанностей наркома иностранных дел СССР в 1939 году. Я удивлялся тому упорству, с которым Литвинов пытался выгородить позицию Англии и Франции, отказывавшихся дать совместно с Советским Союзом отпор Гитлеру еще до того, как тот предпринял роковой прыжок – напал на Советский Союз. Несмотря на то, что Литвинов был освобожден от поста наркома за его ошибочную позицию, в особенности, в оценке политики Англии и Франции, тем не менее, он почему-то продолжал подчеркнуто демонстрировать свои взгляды перед Молотовым и, тем самым, конечно, и перед Сталиным. Странно было слушать человека, который не замечал Мюнхена и всех его последствий, того Мюнхена, который осудили наша партия, правительство и весь советский народ, и который до настоящего времени продолжает оставаться символом вероломства во внешних делах государств. Я не сомневался, что по возвращении в Москву Молотов доложит Сталину об этом диспуте в автомашине. Также не сомневался я и в том, что уже только из-за одного этого факта перспектива работы Литвинова в качестве посла может потускнеть. Так оно и произошло. («Винтичная» психология Громыко здесь проявилась в полной мере.)
      З. Шейнис отмечает, что Молотов сразу по прибытии в Вашингтон взял по отношению к послу и своему заместителю резкий неприязненный тон. Он пытался отстранить Литвинова от участия в переговорах с Рузвельтом, но это ему не удалось, слишком велика была популярность советского посла у президента и членов его кабинета.      
      Намерение сместить Литвинова возникло у Сталина, вероятно, не без подсказки Молотова в январе 1943 года (сразу после победы под Сталинградом). Тогда он спросил посла Стэндли, довольны ли американские «правящие круги» Литвиновым. Стэндли ответил утвердительно. В это же время Громыко доносил Молотову, что Рузвельт назвал Литвинова «большой личностью». Сталин утвердился в своем намерении... П. Судоплатов в книге «Спецоперации» объясняет отзыв Литвинова из Америки проще: после того, как Сталин установил личные контакты с Рузвельтом в Тегеране, посредники ему были больше не нужны. Позже Сталин расстался со всеми, кто поддерживал неофициальные контакты с посредниками Рузвельта. 
      Литвинов до 1946 года оставался заместителем наркома  и участвовал в Московской конференции министров иностранных дел в октябре 1943 года. Он возглавил комиссию по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства мира. При этом он все эти годы испытывал грубость и пренебрежение со стороны  Молотова, Вышинского, Деканозова.  6-го октября 1944 года Литвинов сказал левому репортеру Эдгару Сноу, что Сталин будет пытаться построить империю в Восточной Европе даже если это приведет к образованию трещины в союзнических отношениях. «Дипломатия могла бы что-то сделать для предотвращения этого, - продолжал он, - если бы мы обозначили рамки наших нужд, но теперь слишком поздно, с обеих сторон множатся подозрения». Литвинов намекал, что Сталин жаден и пытается выйти за рамки законных требований по обеспечению безопасности Советского Союза, продвигаясь в Восточную Европу. Удивительно, но и после таких «крамольных» заявлений Сталин пощадил Литвинова. Вероятно, Литвинов (или его имя) еще нужен был вождю в его хитроумной дипломатической игре с Западом. Впрочем, Запад на предупреждение Литвинова не отреагировал.
      В июне 1945 года Литвинов в беседе с Эдгаром Сноу выразил сожаление по поводу того, что США не протестовали против советской экспансии на Балканах и в Восточной Европе. Теперь, сокрушался он, уже слишком поздно. А в июне 1946 года сказал корреспонденту CBS, что «корнем» холодной войны является застарелая убежденность Советов в том, что безопасность означает экспансию и контроль над территориями. Чем больше территорий, тем больше безопасность. «Предположим, Запад уступит и предоставит Москве все, что она потребует. Появится ли тогда добрая воля и ослабнет ли сегодняшняя напряженность в отношениях?», - спросил корреспондент. Литвинов быстро ответил: «Рано или поздно это приведет к тому, что Западу будет выставлен новый ряд требований». Таким образом, Литвинов признал, что политика умиротворения, которую проводил Рузвельт, себя не оправдала.
      В. Молотов в беседе с Ф. Чуевым так трактовал ситуацию с Литвиновым: «Литвинова держали послом в США только потому, что его знал весь мир. Человек оказался очень гнилой... Литвинов был совершенно враждебен к нам. Мы перехватили запись его беседы с американским корреспондентом, явным разведчиком... Литвинов тогда был моим замом по Наркомату – в 1944-м... Он говорил, что с этим правительством советским у вас, американцев, ничего не выйдет. Они на таких позициях стоят, что не могут с вами договориться о чем-то серьезном... Такие твердолобые... Только внешнее вмешательство может изменить положение в стране... Вот его оценка положения. Он заслуживал высшую меру наказания со стороны пролетариата... Да, Литвинов только случайно жив остался». И еще: «Он, конечно, дипломат неплохой, хороший, но духовно стоял на другой позиции, довольно оппортунистической. Очень сочувствовал Троцкому, Зиновьеву, Каменеву...».
       В 1946 году ему исполнилось 70 лет, и он ушел на пенсию. Вместе с ним из МИДа были уволены еще два заместителя министра – бывший начальник Совинформбюро, член ЦК ВКП(б) Лозовский и бывший посол СССР в Англии академик АН СССР Майский (оба по национальности евреи). Последние 5 лет Литвинов провел в кругу семьи. Имя его лишь изредка мелькало на страницах газет. 23 февраля 1947 года, в день Советской Армии Литвинов еще раз проявил свой мужественный и независимый характер. В беседе с корреспондентом газеты «Санди таймс» он возложил ответственность за «холодную войну» на Сталина и Молотова. Но и это ему сошло с рук. А в ноябре того же года по случаю 30-й годовщины Октябрьской революции центральные и областные газеты Советского Союза опубликовали письмо старых большевиков «вождю большевистской партии и советского народа товарищу Сталину». В письме были такие строки: «Мы, старые большевики, обращаемся к Вам, чье имя олицетворяет русскую революцию, со словами любви и благодарности за все то великое, что дали Вы нашей партии, рабочему классу и народам нашей страны... Благодаря Вашей большевистской бдительности наша страна вовремя освободилась от угрозы «пятой колонны», и страшные испытания огнем и мечом, обрушившиеся на нашу страну в 1941 году, не застали нас врасплох...». Под письмом среди таких известных соратников Ленина, как В. Бонч-Бруевич, Н. Семашко, А. Коллонтай, Г. Кржижановский, Е. Стасова, Н. Подвойский и др., стояла и подпись Литвинова. Можно предполагать, что это письмо не было искренним, что старых большевиков вынудили подписать его (а, может быть, они вообще узнали о своем письме из газет; такое тоже случалось), но о каких-либо протестах или опровержениях сведений нет.   
      После ухода Максима Максимовича на пенсию семья приобрела несколько собак. Они всегда любили этих животных. Жили они на государственной даче в подмосковных Рублевских лесах. Дача состояла из большой прихожей, столовой на 1-м этаже и нескольких спален на 2-м. Не было украшений, картин, но, по английской традиции, на столе всегда стояли цветы. Семья любила кино. Лучшим американским фильмом Литвинов считал «Сон в летнюю ночь» Рейнхардта, а русским «Петр Первый». Литвиновы были веселыми людьми, много шутили и смеялись. Максим Максимович играл на пианино и пел. Играл с сыном в шахматы. А. Бармин пишет, что за столом Литвинов бывал непринужден и весел, очень любил танцевать и оставался хорошим танцором даже когда ему было уже далеко за 60. Он составлял словарь синонимов русского языка.
        Время для Литвинова было очень тревожное. В стране развернулась холодная война с «англо-американскими империалистами», сопровождаемая борьбой с «внутренними врагами»: «низкопоклонниками перед Западом», потом с «безродными космополитами». Возобновились репрессии. Был убит (под видом автокатастрофы) «известный буржуазный националист» народный артист СССР Михоэлс. Были арестованы члены Антифашистского Еврейского Комитета, в их числе С. Лозовский (расстреляны уже после смерти Литвинова). «Папашу», однако, Сталин и на сей раз пощадил. Литвинов умер своей смертью 31 декабря 1951 года и похоронен на престижном Новодевичьем кладбище.
       Другую, сенсационную (но вполне допустимую) версию обстоятельств ухода из жизни Литвинова, а также некоторые нюансы отношений Литвинова и Молотова обнародовал в своих воспоминаниях В. Бережков со ссылкой на одного из столпов советского режима А. И. Микояна.
       В1972 году Микоян, уже пенсионер, но еще член ЦК КПСС, доверительно поведал Бережкову: «Литвинов был умным и тонким дипломатом, Сталин к нему хорошо относился, правда, до определенного времени. Зато Молотов терпеть не мог Литвинова, ревновал, когда того хвалил Сталин... Добился того, чтобы его отстранили вовсе (убрали из Наркоминдела). Молотов слабо разбирался в международных делах и не хотел иметь рядом человека, который был в этом отношении более опытен и сведущ... Литвинов проделал в США огромную полезную работу. Можно сказать, что он спас нас в тот тяжелейший момент, добившись распространения на Советский Союз ленд-лиза и займа в миллиард долларов (это утверждает человек, занимавший во время войны посты члена Государственного Комитета Обороны, члена Политбюро ЦК ВКП(б), заместителя Председателя Совнаркома и наркома внешней торговли). Он использовал личные к нему симпатии Рузвельта и других американских деятелей и помог наладить военное снабжение. Но как только дела наладились, Молотов снова повел интриги против Литвинова, и его отозвали из Вашингтона. Думаю, что этого не надо было делать, Литвинов еще мог быть полезным и его не следовало заменять посредственным и безынициативным  человеком (этим человеком был А. Громыко. Сталин этим ходом, очевидно, дал понять, что его интерес к Соединенным Штатам упал).
       А кончил он жизнь вообще трагически, - продолжал в общем-то не очень разговорчивый Микоян. – Автомобильная катастрофа, в которой он погиб, была не случайной, она была подстроена Сталиным... Я хорошо знаю это место, недалеко от дачи Литвинова. Там крутой поворот и когда машина Литвинова завернула, поперек дороги оказался грузовик... Сталин был мастером на такие дела... Поведение Литвинова (его беседы с американцами, которые прослушивались), у всех нас (членов Политбюро) вызывало возмущение. По существу, это было государственное преступление, предательство. Литвинов давал советы американцам, как им следует обращаться с советским правительством, чтобы добиться своих целей в ущерб интересам Советского Союза. Сперва Сталин хотел судить и расстрелять Литвинова. Но потом решил, что это может вызвать международный скандал, осложнить отношения между союзниками, и он до поры до времени отложил это дело. Но не забыл о нем. Он вообще не забывал таких вещей. И много лет спустя привел в исполнение свой приговор, но без излишнего шума, тихо. И Литвинов погиб в автомобильной катастрофе...».
      З. Шейнис утверждает, что Литвинов скончался в своей постели после третьего инфаркта. Внучка Литвинова Мария в интервью, напечатанном в издающейся в США русскоязычной газете «В новом свете» (3 -9 июля 2011 г.) разъясняет: «Дедушка умер в своей постели от инфаркта. Известно, что на наго готовилось покушение, он должен был погибнуть в автомобильной катастрофе. Мама рассказывала, что дедушка спал с револьвером под полушкой, потому что ждал ареста. Уже посадили его коллег. Против него заводилось дело. На похороны пришла только семья и его водитель». Через 16 лет, в год 50-летия  Октябрьской революции на могиле Литвинова была установлена стела с барельефом.   
       Литвинову предложили написать автобиографию, но он отказался. Его не прельщала слава. Он, всегда верный своим убеждениям, работал на благо своей страны – России. Один из помощников Литвинова говорил, что Максим Максимович из всех дипломатов больше всех ценил и уважал Талейрана. У него была целая библиотека книг про этого выдающегося французского дипломата. Несмотря на то, что Талейран часто менял свои убеждения, а Литвинов всю жизнь был привержен одной коммунистической идее, их роднит то, что оба они были патриотами своей страны, умными, ловкими, гибкими дипломатами и добились больших успехов для своих стран.
        Литвинов был выдающейся личностью, но объективно вся его многогранная деятельность не принесла ожидаемого результата. Он посвятил себя неправому делу. Это было его личной трагедией. По иронии судьбы внук Литвинова Павел (1940 года рождения) стал активным диссидентом, правозащитником, борцом с режимом, который его дед создавал (из лучших побуждений). За участие в демонстрации протеста против вторжения советских  войск в Чехословакию на Красной площади в августе 1968 года Павел был осужден, 6 месяцев провел в Лефортовской тюрьме, затем более 4 лет в ссылке в Сибири (в Читинской области). Работал сначала электриком, потом толкал вагонетки в шахте. Во время суда бабушка Павла Айви написала письмо Микояну, в котором утверждала, что ее внук хороший мальчик и ничего плохого сделать не может. Письмо обсуждалось на заседании Политбюро и было приобщено к делу, но на суде не оглашено. В 1973-м Павел подписал письмо в защиту А. Сахарова и А. Солженицына и отдал московскому корреспонденту «Вашингтон пост». В 1974 году фактически был выслан из СССР и эмигрировал в США.
      Внучка Литвинова Вера со своим мужем, одним из зачинателей диссидентского движения в СССР Валерием Челидзе, лишенным советского гражданства, тоже эмигрировала в США, а затем переехала в Англию. П. Литвинов и В. Челидзе много лет издавали журнал «Хроника прав человека в Советском Союзе». Павел в течение 30 лет преподавал в школе физику и математику, выступал с лекциями в университетах, церквях, синагогах. Вдове Литвинова Айви Хрущев в начале 60-х разрешил выехать в Англию повидаться с сестрами, и она пробыла там год. А в 1972 г. Брежнев отпустил ее «умирать на родину». Внучка Мария тоже имеет английский паспорт (ее муж был английским лордом, ее зовут там леди Филлимор), но живет она на две страны. Все члены семьи М. Литвинова были беспартийными. 

                Основные источники:

Maxim Litvinoff, by Arthur Upham Pope, L.B. Fisher, New York. 1943.

З. С. Шейнис. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек. М. Изд-во политической литературы. 1989.


      

         

           ПЕРВЫЙ  ПОСОЛ  США  В  СССР  УИЛЬЯМ  ХРИСТИАН  БУЛЛИТ

        Буллит – необычайно яркая, колоритная, неординарная личность. Некоторые исследователи считают, что писатель М. Булгаков своего героя дьявола Воланда  из романа «Мастер и Маргарита» наделил некоторыми чертами Буллита. В Москве Буллит окружающим казался эмоциональным романтиком, которому свойственно принимать воображаемое за действительное. Он искал идею, ради которой стоит жить и за которую не страшно умереть. Поэтому нет ничего удивительного в том, что его увлекла стихия большевистской революции. Он был умным и самоуверенным человеком, широко образованным, свободно говорил по-немецки и по-французски, обладал хорошим вкусом. Он являлся душой компании, у него было много друзей. Но порой он бывал то вспыльчивым, то мрачным, язвительным и нетерпимым. Его нелюбовь к британцам переросла в ненависть. С большевиками в середине 30-х годов ему тоже оказалось не по пути.
       Уильям родился 25 января 1891 года в Филадельфии в ученой и богатой семье, ведущей свой род от Дж. Вашингтона. Семейство Буллитов всегда активно влияло на общественную и культурную жизнь США. Уильям учился в модной школе, окончил Йельский университет. Учился хорошо. В 1912 году сокурсники признали его лучшим студентом.  По окончании учебы успешно занимался юриспруденцией. Но стремился к работе, позволяющей сохранить независимость и свободу творчества. Он стал репортером, редактором газеты «Йельские новости». Был председателем драматического общества и заядлым спортсменом. Он часто посещал Европу. В начале 1-й мировой войны он свой отпуск провел вместе с матерью в России и написал историю расширяющегося конфликта. К 1917 году он приобрел авторитет, как эксперт по европейским делам. К этому времени он подружился с тайным советником президента Вильсона полковником Хьюзом и вошел в окружение президента. Буллит советовал президенту сделать все возможное, чтобы не позволить России заключить союз с Германией. Он ратовал за союз США с большевистской Россией, хотя знал, что Вильсон относился к этому отрицательно.
       В 1916 году Уильям женился на Эйми Эрнест Дринкер, дочери президента Лигайского университета. Эйми, по словам брата Уильяма, была поразительной красавицей с темными волосами, сияющими глазами, тонкой фигурой, остроумной говоруньей».
       Буллит был участником Парижской мирной конференции в 1918 году и играл там довольно важную роль. К нему стекалась политическая и военная информация. Таким образом, он был одним из наиболее информированных участников конференции. Но истинного положения в России никто не знал. А оно постоянно менялось. В феврале 1919  года по предложению полковника Хьюза он был направлен в Москву с целью разобраться в положении в охваченной гражданской войной России и выяснить возможность заключения мира между Советской Россией, державами Антанты и белогвардейскими правительствами. Он встречался с Лениным и другими большевистскими руководителями.
       Буллиту импонировал Троцкий. В письме полковнику Хьюзу он написал: «Я считаю, что России нужен такой человек, как Троцкий, и мы должны сделать все возможное, чтобы укрепить там его власть. Иначе к власти в России придут нигилисты». В коммунистическом перевороте Буллит усмотрел продолжение великого американского эксперимента свободы. Он писал, что Троцкий «намного опережает нас на пути к либерализму». Госсекретарь Лайсинг, в отличие от Буллита, видел в Троцком опасного радикала. Он считал, что большевики узурпировали власть, следовательно, эта власть незаконна. Он назвал «Обращение к народам и правительствам государств-союзников» Троцкого коварным. Президент Вильсон согласился с доводами своего госсекретаря. А Ленина  молодой темпераментный, но не очень прозорливый Буллит назвал выдающимся, честным, прямым, добрым человеком с хорошим чувством юмора. В его глазах Ленин –  это пламенный лидер и государственный деятель, на которого смотрят почти как на пророка, которого народ любит и которому поклоняется, словно Иисусу Христу. В ходе состоявшихся переговоров Булллита с Чичериным и Литвиновым Советское правительство пошло на существенные уступки вплоть до того, что выработанное соглашение предусматривало сохранение контроля белогвардейцев над занятыми ими территориями.
        Почему Ленин пошел на такие, казалось бы, немыслимые уступки? Трудно сказать. Возможно, он был уверен, что союзники все равно не примут его предложение о созыве мирной конференции (а он при этом получит политический выигрыш). А, может быть, он в самом деле был в то время согласен на все, лишь бы удержать власть (как в случае переговоров с Германией в Брест-Литовске).
        В голодной Москве Буллита и его спутников хорошо кормили, водили в театры. Буллит даже посидел на царском троне. Эту свою миссию он подробно описал в книге «Bullitt, William C. – The Bullitt Mission to Russia, New York, 1919, 151 p.». Буллит считал свою миссию успешной, а поведение и предложения Ленина искренними. Он ощущал себя миротворцем, поскольку предложения, принятые большевиками, были в основном сформулированы им. Однако когда Буллит вернулся в Париж со своим уже согласованным в Москве проектом, выяснилось, что руководители Антанты и США потеряли к нему интерес. Они были против прямых переговоров с большевиками. Они решили сделать ставку на военную силу. Они помогали Колчаку деньгами. Разочарованный Буллит ушел в отставку.
       На досуге он оказался провидцем: предсказал, что грядет Вторая мировая война, развязанная Германией; что Лига Наций не сможет ее предотвратить, и что Япония нападет на США (в 1941 году Буллит правильно предсказал направления политики Советского Союза после смерти Рузвельта).
       Во время дебатов о Лиге Наций Буллит поддержал республиканскую оппозицию, в частности, председателя сенатского комитета по иностранным делам Генри Кэбота Лоджа. Это было предательство, которое сторонники Вильсона ему не простили. Он на последующие 12 лет ушел из политики и большую часть времени проводил за границей. В 1926 году написал роман под названием «Еще не все кончено». Буллит смеялся над снобизмом тех, кто критиковал его позицию в 1919 году, а также над многими отрицательными явлениями американской жизни. Досталось от него и покойному президенту Вильсону. В сотрудничестве с Зигмундом Фрейдом, основоположником психоанализа, он написал труд «Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США. Психологическое изучение». Они пытались объяснить причины тех или иных поступков Вильсона особенностями его натуры. В частности, они писали, что Вильсон сравнивал своего отца с Богом, а себя с Христом. Поэтому намеревался спасти мир. Он считал себя сверхчеловеком. Авторы называли его супервластным человеком и так далее. Правда, в результате они пришли к выводу, что не могут достичь поставленной цели из-за недостатка данных, но книга в 1938 году все-таки вышла. Многие американцы демонстративно отказывались ее читать.
       В Вашингтон Буллит вернулся за неделю до инаугурации президента Гувера, и это дало повод для пересудов, будто он выполнял миссию личного эмиссара нового президента. Он поехал на квартиру к Хэллу. Они подружились и стали работать вместе. Их сотрудничество затем длилось много лет.
      В 1923 г. Буллит развелся со своей первой женой (его горячий порывистый нрав не сочетался с ее сдержанным и невозмутимым характером) и спустя год женился на Луизе Брайант, вдове Джона Рида, автора известной книги об Октябрьском перевороте в России «Десять дней, которые потрясли мир».  На его выбор возможно повлияло то, что Уильям еще во время 1-й мировой войны стремился сделать из себя героя, а его героями были Джон Рид и другие смелые и идейные борцы. Уже работая в Москве, он выразил желание встретиться с Генеральным секретарем Исполкома Коминтерна Г. Димитровым, пожать его мужественную руку и передать ему восхищение американского народа его поведением на Лейпцигском процессе по делу о поджоге рейхстага. К тому же Луиза была красивой и «нестандартной» женщиной. Она, как и он, была настроена просоветски. Но в 1930 г. Буллит с ней тоже развелся и за ним укрепилась слава «дамского угодника». Все эти эпизоды жизни Буллита, имевшие отношение к России, учитывал Рузвельт при выборе кандидата на пост первого посла в СССР.
       Летом 1932 года ФДР, еще не будучи президентом, направил Буллита в Москву. Эмиссар заверял представителей советского руководства, что, став президентом, он признает СССР. Буллит возложил цветы к месту захоронения урны с прахом Джона Рида в Кремлевской стене. Когда он возвращался к машине, по его щекам текли слезы и весь его вид говорил о крайней степени печали. Представления Буллита о новой России еще отражали романтизм раннего периода. Он по-прежнему смотрел на Россию с той же страстью и энтузиазмом, как в свое время Джон Рид. Но Литвинова тогда не было в Москве, а его помощники почему-то не уделили Буллиту должного внимания, и он скоро вернулся домой. Зато в качестве официального посла Буллита в Москве принимали «по высшему разряду». В его честь был дан обед на квартире Ворошилова в Кремле, на котором присутствовали Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин, Литвинов, Орджоникидзе, Пятаков, Куйбышев, посол Советского Союза в США Трояновский и др. Сталин произнес развернутый тост в честь Рузвельта, назвав его человеком, который прокладывает новые пути в американском обществе. Молотов провозгласил здравицу «за того, кто пришел к нам не только как новый посол, но и как старый друг».
       Сталин спросил посла: Есть ли что-то в Советском Союзе, что ему хотелось бы иметь. Буллит попросил, чтобы для посольства отвели здание с видом на Москву-реку. Сталин представил Буллиту начальника Генерального штаба Красной Армии Егорова и сказал, что если Япония нападет на США, этот военачальник поведет «легендарную и непобедимую» армию в наступление против Японии. Возможно, Сталин знал, что Буллит в свое время страстно агитировал президента Вильсона не допустить завоевания Японией Сибири и Дальнего Востока. Потворство Японии он считал в высшей степени аморальным и стратегически ошибочным. Когда произошло вторжение американских войск на Дальний Восток, он написал полковнику Хьюзу: «американо-советская политика ужасно провалилась. Все, кто ответственен за эту политику, не поняли ситуацию». И при этом попросил Америку для облегчения разгрома Японии продать Советскому Союзу железнодорожные рельсы. А на том обеде советский лидер в заключение сказал, что готов встречаться с Буллитом в любое время дня и ночи, расцеловал Буллита и подставил лицо для ответного поцелуя.
       В гостинице «Националь», где Буллит остановился, был поднят американский флаг. В Большом театре, где Буллит смотрел балет, объявили о его присутствии, и зрители стоя его приветствовали. Известный советский публицист К. Радек охарактеризовал Буллита, как американца, внесшего большой вклад в установление добрососедских отношений между двумя странами. А американская коммунистическая газета «Дейли уоркер» представила его, как личного друга народного комиссара Литвинова.
       Буллит наивно полагал, что знаки внимания, оказываемые ему в Москве, отражают отношение советского руководства не только к стране, которую он представлял, но и к нему лично. А Сталин стремился извлечь максимум пользы от сотрудничества с Америкой. Он рассчитывал, что Буллит будет оказывать влияние на Рузвельта в нужном для Советского Союза направлении. Однако предложение Литвинова о заключении договора о ненападении  между СССР и США было отвергнуто Рузвельтом. Он не хотел обострять отношения с Японией.
       Поначалу у посла в Москве все шло хорошо. Посольство работало с энтузиазмом, хотя было много неудобств. Дочь Буллита и Луизы Брайант Анна стала подругой дочери Литвинова Татьяны. Отцы тоже дружили. Но они были разными людьми: Литвинов - хотя и высокопоставленным чиновником, но дисциплинированным большевиком, «солдатом партии», а Буллит высоко мнил о себе, считал, что играет важную роль в мире. В 1919 году он был необычайно популярен в России. Он и в 30-е годы жаждал успеха. Он стремился быть на виду. Этим он отличался от других послов. «Я хочу быть хорошим, но я хочу отличаться от всех остальных», - говорил он своему советнику. Действительно, Буллит был самым популярным дипломатом в Москве, а американское посольство – самым посещаемым. Сюда приходили Ворошилов, Бухарин, генералы Красной Армии, дипломаты, деятели искусства. На одном из балов маршал Тухачевский танцевал со звездой советского балета Ольгой Лепешинской. А трудности и рутинная работа его раздражали. В частности, трудные бесплодные переговоры о финансовых долгах.
       К. Эндрю и О. Гордиевский в своей книге «КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева» пишут, что посольство США в Москве было напичкано советскими агентами. А Буллит писал в Госдепартамент: «В Советский Союз ни в коем случае нельзя засылать шпионов. В отношениях с коммунистами нет средства эффективнее и более обезоруживающего, чем абсолютная честность». Один из первых сотрудников Буллита позднее вспоминал, что означала эта честность на практике. Зимой 1933-34 гг. у посольства не было ни шифров, ни сейфов, ни дипкурьеров. Дипломаты связывались с правительственными чиновниками по обычному телеграфу, а послания запросто лежали на столе для всеобщего обозрения. По просьбе Буллита для охраны посольства прибыли из США морские пехотинцы, но НКВД быстро приставил к ним своих молодых смазливых сотрудниц. Так был завербован один из первых шифровальщиков Т. Кент.   
       Примерно в середине 1935 года Буллит резко изменил свое отношение к Советскому Союзу. Он ясно видел, что страна не имеет свобод, провозглашенных революцией и конституцией, что народ живет в страхе, что в России воцарился режим тирании и террора, хотя улицы в городах стали чистыми, молодежь получала образование, а науки и искусство поощрялись правительством. В Лиге Наций и в официальных декларациях СССР старался выглядеть либеральным и демократическим государством, а целью Коминтерна, руководимого Советским Союзом, по-прежнему оставалась мировая революция. Писатель П. Михаильский откровенно сказал послу: «Вы должны понять, что мировая революция – наша религия и среди нас нет ни одного человека, кто в конечном счете не восстал бы даже против самого Сталина, если мы почувствуем, что он уходит от дела мировой революции».
      Буллита многое раздражало: пища, врачи, обычаи, гостиницы, пресса. Однажды в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург) его и его дочь задержала милиция, когда они в неположенном месте пересекли Невский проспект. Эту свою нелюбовь к стране, свое разочарование ею, он перенес на народного комиссара Литвинова. Сталин неизменно высказывался за дружбу и сотрудничество с Америкой. Ему вторили Молотов и Ворошилов. Поэтому в жесткой, неуступчивой позиции СССР в переговорах о долгах Буллит винил Литвинова. Он доказывал, что Литвинов лгал Сталину и Ворошилову, когда излагал позицию Буллита на переговорах. Он пытался использовать Ворошилова, с которым подружился, а также Радека, чтобы сломить упрямство Литвинова, не понимая, что нарком неукоснительно выполнял указания Сталина. Буллиту не нравилось в Литвинове его стремление перевести других людей на свои позиции, хотя это вообще всегда было в традициях коммунистов.
       В свою очередь, Буллит, блестящий и кипящий, проводивший время на различных вечеринках, обедах и других увеселительных мероприятиях, казался Литвинову несерьезным, легкомысленным. Энергия и фантазия посла искали выхода и проявлялись порой в экстравагантных выходках.
       Рождественский прием в канун 1934 года ознаменовался «чрезвычайным происшествием». Буллит, уезжая в Вашингтон для консультаций с Рузвельтом, дал указание своему переводчику Тейеру «устроить что-нибудь сногсшибательное». Ирена Уайтли, жена советника посольства, предложила устроить вечеринку с участием зверей. В зоопарке отказались дать своих питомцев, но Московский цирк согласился выделить трех тюленей. Они внесли на своих мордочках новогоднюю елку, поднос с бокалами и бутылку шампанского. Потом они продемонстрировали несколько цирковых трюков. Но под конец представления захмелевший дрессировщик уснул, а сотрудники посольства долго не могли загнать неуправляемых тюленей в клетку. Жена Литвинова открыто высказывала свое возмущение.
       24 апреля 1935 г. посольство организовало официальный прием для представителей всех зарубежных дипломатических миссий в Москве. Для этого праздника Тейер добыл в зоопарке медвежонка, несколько горных коз, белых петухов и много птиц. Для полноты ощущений рабочие соорудили искусственный лес из десяти березок, выкопанных накануне. Это был самый роскошный и ослепительный бал, когда-либо организованный американской дипломатической миссией за рубежом. В особняке посольства Спасо-хаусе собралось более 400 гостей. Этот бал был увековечен писателем М. Булгаковым в его сатирическом романе «Мастер и Маргарита» как «весенний бал полнолуния». Среди приглашенных было высшее руководство СССР, кроме Сталина: члены Политбюро, высшие чины Красной Армии, наркомы. Несмотря даже на то, что медвежонка вырвало прямо на мундир одного из военачальников (Карл Радек ради шутки налил ему в бутылочку вместо молока шампанского), прием имел оглушительный успех и продолжался до утра. «Веселый фестиваль» ознаменовал собой пик расцвета американо-советских отношений. Вскоре они стали осложняться.
       Амбициозность и другие черты характера Буллита раздражали Литвинова. Он предпочел бы иметь дело с более традиционным дипломатом. Отношения Буллита с Литвиновым и вообще с руководством страны, где он был аккредитован, окончательно испортились в 1936 году. Госдепартамент выступал против участия американских коммунистов в работе 7-го конгресса Коминтерна. Он считал, что такое участие означало нарушение договоренности между Литвиновым и Рузвельтом не способствовать любым акциям, проводимым американскими коммунистами. Но американская делегация все-таки прибыла на конгресс. Более того, секретарь ЦК компартии США Эрл Браудер и ее председатель Уильям Фостер были избраны в президиум Конгресса. Госдеп обвинил Россию во вмешательстве во внутренние дела других государств и в пропаганде мировой революции. Буллит организовал в американском посольстве антисоветскую кампанию.
       В инциденте с появлением на конгрессе Коминтерна делегации американской компартии как в капле воды отразилась сущность установившейся в Советском Союзе политической системы. Буллит понял, что Литвинов не несет вины  в нарушении его договоренностей с Рузвельтом, что нарком иностранных дел вообще не является самостоятельной политической фигурой. Он всего лишь исполнитель, «деталь» в государственной машине, единолично управляемой Сталиным. На протест Буллита, официально врученный заместителю Литвинова Крестинскому (вопреки предостережению Рузвельта), он получил лицемерный ответ, что, дескать, Советское правительство не несет ответственности за действия Коминтерна. А Радек, которому Буллит пожаловался на нарушение соглашения Рузвельта-Литвинова, отрезал: «Мы жили без Соединенных Штатов в прошлом и сможем прожить без них в будущем, и мы никогда не позволим ни вам, ни кому-либо другому диктовать нам, что нам следует делать в Москве». Буллит был возмущен. Америка получила демонстративное оскорбление, звонкую пощечину. Рузвельт ее «проглотил». А для Буллита это стало личной драмой. Как в 1919 году его действия, предпринятые с лучшими намерениями, были отвергнуты Ллойд Джорджем, Клемансо и Вильсоном, так теперь его усилия наладить по-настоящему добрососедские равноправные отношения с Россией были отвергнуты руководством этой страны. Весной 1936 года он писал Хэллу, что США «ни на секунду не должны тешить себя иллюзией, что с советским правительством, компартией и отдельными коммунистами возможно установить настоящие дружеские отношения». Далее он разъяснял, что с Наркоминделом трудно вести переговоры, потому что в этом ведомстве ложь – нормальное явление, а правда – ненормальное. Он ощутил открытую враждебность к себе и, по его мнению, к стране, которую он представлял в Москве, со стороны многих официальных лиц. Он предложил Рузвельту разорвать дипломатические отношения с СССР. Он предрекал, что по мере роста военной и экономической мощи России будет расти высокомерие и агрессивность ее правителя. Буллит считал коммунистическую партию США коллективным агентом Кремля (как мы теперь знаем, он был недалек от истины). Свою неприязнь к Литвинову он теперь распространил на все руководство страны. При этом он давал интервью не только американским корреспондентам, но и журналистам и дипломатам других стран. Он превратился в обманутого любовника. И он стал персоной нон грата. А Рузвельт оставался в плену прежних представлений. Он объяснял изменение в настроении Буллита тоской по родине, плебейским окружением в Москве и разочарованием в связи с тем, что ему перекрыли доступ к кремлевской верхушке.
      Весь дипломатический корпус в Москве воспринял уход Буллита и назначение американским послом в СССР Джозефа Дэвиса с облегчением. Ворошилов в беседе с Дэвисом сказал, что, хотя Буллит был его другом, он убежден, что бывший посол создавал много ненужных трудностей.
      В августе 1936 года Рузвельт назначил Буллита послом во Францию. В Париже его тепло встретили. Буллит тоже любил этот город. Он приобрел себе замок, жил на широкую ногу. Париж – это была его стихия, он вел активную светскую жизнь. Французский язык был для него таким же родным, как и английский. Один друг Буллита сказал, что он больше француз, чем сами французы (любовь к Франции Буллит унаследовал от своих предков по отцовской линии, его прадедушка был сыном французского гугенота, перебравшегося в Мериленд из французского города Нима, сделавшего Буллита своим почетным членом в 1957г.). Влияние Буллита на французских политиков было очень велико. Он накоротке общался с премьерами Леоном Блюмом и Эдуардом Даладье. Они стали его личными друзьями. Буллит настоятельно советовал Рузвельту отказаться от политики изоляционизма. Г. Киссинджер пишет: «В начале сентября 1938 года на обеде, посвященном дружественным франко-американским отношениям, Буллит сказал, что Франция и США «едины в войне и мире». Этого было довольно, чтобы дать толчок изоляционистским воплям. Рузвельт, не знавший о замечаниях Буллита заранее, ибо они являлись частью возвышенной риторики, к которой послы прибегали на собственное усмотрение, тем не менее счел своим долгом отвергнуть как «стопроцентно ложную» инсинуацию, будто бы Соединенные Штаты объединяются с европейскими демократиями».
      Посол пробыл в Париже до поражения Франции. При этом он проявил себя, как ярый антикоммунист. Официальный представитель США занимал позицию, мало отличающуюся от тех, кто подталкивал Гитлера к походу на Восток. Сталина он сравнивал с Филиппом Македонским, готовым захватить все греческие города, Афины и Спарту, Францию и Германию.
     Госсекретарь Хэлл был недоволен тем, что Буллит остался в оккупированном немцами Париже, а не уехал вместе с правительством, при котором был аккредитован, чтобы поддерживать американские интересы на французском флоте и в колониях. Буллит гордо ответил, что не убегать во время опасности – в лучших традициях американских дипломатов. Он считал, что своим присутствием в столице поддерживает дух французов. И еще он боялся, что французские коммунисты могут опередить немцев и захватить Париж. Это привело бы к кровопролитию. Но коммунисты не оказали сопротивления оккупантам  (осенью 1939 года компартия Франции была распущена, коммунистическая печать запрещена).  В целом, по оценкам советских источников, Буллит сыграл скорее отрицательную, чем положительную роль в развитии американо-советских отношений в предвоенное время. Такое мнение можно считать предвзятым.
      После нападения СССР на Финляндию Буллит поддержал предложение исключить его из Лиги Наций (Хэлл выступал против исключения, опасаясь, что Советский Союз примкнет к «треугольнику» Берлин-Рим-Токио). Экспансивный Буллит не мог сдержать своей ненависти к Советской России. После нападения Германии на СССР он настоятельно советовал Рузвельту в обмен на помощь по ленд-лизу потребовать от Сталина гарантий, что в случае победы Россия вернется к границам до 17 сентября 1939 года. Он предупреждал президента об империализме Сталина, он жаловался на чрезмерное влияние на Рузвельта Гарри Гопкинса – сторонника всесторонней активной безоговорочной помощи сражающейся России.
      Наиболее близкие доверительные отношения Буллита с Рузвельтом имели место в первые годы после признания СССР и в период его пребывания во Франции. Буллит входил в число приближенных президента, так называемую «семью Белого дома». Он имел свободный доступ к Рузвельту. Летом 1940 года, в период битвы за Англию в их отношениях наступило охлаждение. Вернувшись из Франции в США, Буллит не получил достойного, по его мнению, поста (он мечтал о должности госсекретаря). От предложения отправиться послом в Англию он отказался. Побывал послом по особым поручениям, помощником военно-морского министра. В 1943 году баллотировался в мэры Филадельфии, но проиграл выборы. В 1944 служил в армии «Свободная Франция» де Голля.
      Как уже указывалось, Буллит был прозорлив, обладал проницательным аналитическим умом, прекрасно разбирался в вопросах международных отношений и европейской политики. Это он блестяще продемонстрировал во время встречи с Рузвельтом тет-а-тет.  В конце 1942 года Рузвельт попросил Буллита высказать свои соображения по поводу механизма подготовки гражданской администрации на занятых территориях. Теперь, когда страны «оси» потеряли преимущество в войне, президент собирался приступить к планированию оккупации Европы и послевоенного порядка. 29 января 1943 г. Буллит вручил президенту свой доклад, представлявший собой подробный критический разбор просталинской политики Рузвельта-Гопкинса. С удивительной проницательностью и точностью Буллит проанализировал динамику геополитического мышления Сталина, судьбу Центральной и Восточной Европы в случае продолжения безоговорочной помощи, изложил альтернативное направление политики с целью помешать Сталину сделать в Европе и Азии то, что в Европе пытался сделать Гитлер. Он предсказал,  что Сталин в результате войны сделает Восточную Европу коммунистической и воспользуется войной США с Японией чтобы проникнуть в Китай и установить там коммунистический режим.
      Разговор Рузвельта с Буллитом был напряженным и горячим. Буллит подчеркивал, что Советский Союз – агрессивная и экспансионистская держава, стремящаяся распространить свое влияние везде, где это окажется возможным. Он доказывал, что есть только одна гарантия того, что Красная Армия не войдет в Европу – прибытие американских и британских армий на восточные границы Европы. Добиться мира в конце войны, - заключил он, - будет по крайней мере так же трудно, как выиграть войну. В мае и августе того же года Буллит направил Рузвельту письма, в которых развивал свои аргументы. Он писал: «В известные времена люди становятся хозяевами своей судьбы. Сейчас вы имеете эту власть – и пока вы ее имеете, вы должны использовать ее. Вы потеряете ее в тот день, когда рухнет Германия». Черчилль и Иден в принципе согласились с Буллитом. Рузвельт к его советам и прогнозам не прислушался. Он рассчитывал, что Советский Союз после войны будет плодотворно сотрудничать с Соединенными Штатами во имя всеобщего мира. Прав оказался не президент, а Буллит.
      Советское руководство люто ненавидело Буллита. Центральная партийная газета «Правда» 25 сентября 1944 года назвала его «обанкротившимся шпионом, пытавшимся сделать карьеру на грязной антисоветской работе», и назвала его заявления «бредом сивой кобылы». А центральная армейская газета «Красная Звезда» - врагом мира. В течение 1941-55 годов Буллит написал много рассказов, а также трактат об опасностях, исходящих от фашизма и коммунизма.
       Умер Уильям Христиан Буллит 15 февраля 1967 года от лейкемии.
       Еще в 1926 году кто-то сказал, что Буллит – это отдельная планета, которая находится в горячем состоянии и состоит из химических элементов, которые после охлаждения дают хорошую протоплазму. Остроумно. И, пожалуй, соответствует действительности.   
      

                Основные источники:


  William C. Bullitt and the Soviet Union, by Beatrice Farnswortb. Indiana University
   Press. Bloomington and London.1967/ p.p. 244.

   Dennis J. Dunn. Caught between Roosevelt & Stalin. America’s Ambassadors to Moscow. The University Press of Kentucky, 1998. (Денис Данн. Между Рузвельтом и Сталиным. Американские послы в Москве. Москва. «Три квадрата». 2004. с.470.)   

         




         
         ПЕРВЫЙ  ПОСОЛ  СССР В  США  АЛЕКСАНДР  АНТОНОВИЧ
                ТРОЯНОВСКИЙ

      Александр Антонович Трояновский происходил из небогатой мелкопоместной дворянской семьи, проживавшей в г. Туле. Родился 1 (13) января 1882 года. Подобно многим детям дворян, окончил Воронежский кадетский корпус, затем Михайловское артиллерийское училище в Петербурге. Будучи уже кадровым офицером, он вольнослушателем успешно окончил сразу два факультета Киевского университета – физико-математический и юридический. Подпоручик Трояновский участвовал в боях с японцами в Маньчжурии. Тяжело пережил поражение русской армии. Не желая участвовать в подавлении революционных выступлений народа, подал в отставку (в чине поручика).  В 1904 году вступил в РСДРП, примкнув к большевистской фракции. Работал в военной организации Киевского комитета РСДРП. Писал статьи, брошюры, листовки «подрывного» характера. Его судили, лишили всех прав офицера в отставке и отправили в ссылку в Сибирь, откуда он бежал в Париж. Там он принял участие в издании журнала «Просвещение», встречался с лидерами меньшевиков Плехановым и Аксельродом, а также с Луначарским, Мануильским и другими революционерами. Установил тесные отношения с Лениным, на досуге играл с ним в шахматы и совершал прогулки. В эмиграции прожил 4 года, изучил английский, французский и немецкий языки.
      В конце 1913 года в Вене у Трояновских несколько недель жил Сталин. Там он писал свой труд «Марксизм и национальный вопрос». В этой работе Сталину помогали Николай Бухарин, Лев Троцкий и первая жена Трояновского Елена Федоровна Розмирович, активная революционерка-большевичка. В свободное от работы время Сталин иногда гулял с семилетней дочкой Трояновских Галей. Это общение со Сталиным в дальнейшем сыграло значительную роль в жизни Александра Антоновича.
       А с Лениным по некоторым принципиальным вопросам Трояновский расходился во взглядах, что привело к разрыву их отношений. Александр Антонович в 1915 г., когда большевики выдвинули лозунг о желательности поражения правительства России в войне, примкнул к меньшевикам (их фракции, во главе которой стоял Юлий Мартов) и даже вошел в их ЦК. Был избран в Учредительное собрание. Два раза арестовывался большевиками, правда, на непродолжительное время. После февральской революции Трояновский вступил в армию, участвовал в боевых операциях на Юго-Западном фронте. С 1919 г. служил в Красной Армии в качестве руководителя артиллерийской школы.
       Во время 1-й мировой войны А. Трояновский развелся с Е.Ф. Розмирович. Его второй женой стала Нина Николаевна Поморская, дочь полковника царской армии, погибшего на фронте в начале 1-й мировой войны. У них в ноябре 1919-го родился сын Олег, впоследствии видный советский дипломат.
       В 1923 г. Трояновский под влиянием Сталина вступил в Коммунистическую партию и в следующем году был назначен на весьма ответственный пост председателя правления Госторга – крупнейшей внешнеторговой организации по экспорту и импорту товаров. Нарком внутренней и внешней торговли А.И. Микоян писал: «Трояновский по своей хватке ничуть не уступал американским бизнесменам. Он успешно организовал дело, успешно руководил аппаратом, совершенствовал методы его работы... Я уважал Трояновского за его знания, за умение руководить. Для нас не было секретом, что его знания превалировали над моими, хотя по служебному положению я стоял выше». Но в дальнейшем у Александра Антоновича возникли разногласия с руководством Наркомвнешторга и он изъявил желание уйти из Госторга.
       В конце 1927 г. по инициативе Сталина Трояновский был назначен послом в Японию (полпредом, как тогда называлась эта должность) и пробыл там пять лет. Академик Иван Майский, который в то время был советником токийского посольства, а потом более 10 лет послом в Великобритании, так характеризовал Трояновского: «Это был очень умный, смелый и живой человек, хороший марксист, чуждый всякому догматизму. Он смотрел на действительность открытыми глазами и в своих практических действиях руководствовался велениями здравого смысла...». Д. Чуреков в статье «СССР на международной арене в 1920-30 гг.» так характеризует А. Трояновского в тот период: «Он стал признанным специалистом по дальневосточным проблемам, внешней политике Японии, международным отношениям. С ним считались. Он показал себя осторожным и трезво мыслящим политиком, тонким дипломатом, познавшим тайны профессии. Умел глубоко и всесторонне анализировать события, предвидеть их дальнейшее развитие и последствия. Он умел выделить главное в калейдоскопе событий и найти оптимальное решение. Его отличали особая наблюдательность, редкая интуиция. По словам японского посла в Москве Ота, ни один иностранный посол не имел такого авторитета и вокруг себя такой теплой атмосферы».
       Вскоре после начала работы в Токио посол, нарушив субординацию, направил на имя Сталина «через голову» Наркоминдела письмо, содержащее критику некоторых аспектов работы внешнеполитического ведомства, что, конечно, вызвало недовольство наркома Чичерина. Из Америки Трояновский тоже время от времени обращался лично к Сталину, обходя наркомат. Это, естественно, вызывало негативную реакцию Литвинова и приводило к конфликтным ситуациям. Во второй половине 40-х годов отношения между Литвиновым и Трояновским наладились. Бывший посол ходил к бывшему наркому играть в бридж.
      В Японии работа Трояновского была успешной. У него завязались обширные связи в политических, промышленных и военных кругах. Он был старшиной дипломатического корпуса (дуайеном). Передаваемая в Москву информация была весьма ценной для советского руководства. Он много сделал для развития торгово-экономических отношений с этой страной. Но главным его достижением было то, что, используя широкие контакты с влиятельными политиками и военными, он, подсказывая необходимые шаги центру, помог сдержать ретивость наиболее агрессивных сил Японии, подталкивавших страну к военному конфликту с СССР.
      Перед отъездом из Токио император Японии подарил послу две вазы «за выдающиеся заслуги в развитии японо-советской дружбы». Когда в качестве посла в США Трояновский прибыл в Вашингтон, его на вокзале, помимо американских официальных лиц, встречал и посол Японии. Период работы в Японии был звездным часом в дипломатической карьере Александра Антоновича. Работа в США была значительно менее эффективной.
      Возвратившись из Японии в Москву, Трояновский имел личную беседу со Сталиным, потом доложил на заседании Политбюро о положении дел на Дальнем Востоке. Основная мысль доклада сводилась к тому, что главная опасность грозит Советскому союзу не с Востока, а с Запада, со стороны пришедшего к власти в Германии Гитлера. В результате последовало назначение на высокий пост – заместителем председателя Госплана СССР (председателем Госплана был член Политбюро ЦК ВКП(б) и зам. председателя Совнаркома СССР В .В. Куйбышев). Однако, вскоре Сталин вновь направил его на ответственную дипломатическую работу. За день-два до обмена письмами между президентом США Рузвельтом и Председателем ЦИК СССР М. И. Калининым об установлении дипломатических отношений на квартиру Трояновских позвонил К.Е. Ворошилов. Он сказал, что говорит из кабинета Сталина, где в присутствии В.М. Молотова только что было решено направить Александра Антоновича послом в Соединенные Штаты.
       8 января 1934 г. первый советский посол вручил верительные грамоты Рузвельту. Президент, принимая грамоты, предложил послу в затруднительных случаях обращаться прямо к нему и запросто звонить по телефону. По словам Буллита, президент был в восхищении от советского посла. Такие вещи он ни одному другому послу не предлагал. И в самом деле не было случая, чтобы Рузвельт уклонился от встречи с советским послом. Однажды он даже принял его, будучи больным и находясь в постели.
       Это был медовый месяц советско-американских отношений. Трояновский был общительным человеком с развитым чувством юмора. Это помогло ему быстро установить нужные контакты со многими политическими деятелями, деятелями искусства, журналистами. Он часто выступал перед различными аудиториями, давал интервью, устраивал пресс-конференции. 23 марта 1934 г. Трояновский встретился с сенаторами и конгрессменами. На встрече присутствовал помощник госсекретаря Уолтер Мур.
       Открытие советского посольства в Вашингтоне происходило с большой помпой. Прием был организован с русским размахом. Знатные вашингтонцы валом валили в посольство: во-первых, было любопытно, во-вторых, ожидалось шампанское. Шампанское действительно подавали, наряду с водкой. В возникшей из-за икры и шампанского драке оказалось немало пострадавших, причем, только американцев, русские были предупреждены, что в случае эксцессов участников отошлют домой. Трояновский никогда больше не угощал американских гостей водкой на больших приемах. Он пришел к неутешительному для американцев выводу: «они не умеют пить».
      Конечно, полпред понимал, что работа в Америке значительно сложнее, чем в Японии. По его собственному выражению, если Японию сравнить с роялем, то США представляют собой целый симфонический оркестр. В этом «оркестре» ему помогали политический советник Б. Сквирский, секретари А. Нейман, Г. Грохман, атташе П. Хризанфов, военный атташе комбриг Клейн, морской атташе П. Орас и др.
      Однако скоро американо-советские отношения стали усложняться.
      Первый серьезный конфликт касался царских долгов и взаимных финансовых претензий. Царское правительство имело огромные внешние долги. Временное правительство их еще увеличило. А большевики, придя к власти, все долги аннулировали. Во время переговоров Литвинова с Рузвельтом эта тема затрагивалась, но переговорщики тогда договорились, что ввиду сложности проблемы, ее не следует решать поспешно и связывать с вопросом о признании. Было заключено секретное «джентльменское соглашение»: Литвинов заявлял, что советское правительство согласно уплатить 75 млн. долларов, президент предположил, что конгресс согласится на 150 млн. Литвинов обещал попытаться убедить советское правительство уплатить 100 млн. при условии получения займа на 200 млн. Рузвельт просил Литвинова задержаться в Вашингтоне и решить проблему долгов. Сталин и Молотов тоже велели наркому довести дело до конца, но Литвинов уклонился от этой трудной миссии. Г. Севостьянов и др. историки считают это большой ошибкой Литвинова. Но мне представляется, что он просто ясно видел невозможность быстро решить эту проблему, если не идти на большие уступки американцам. Ему на том этапе было важно добиться признания.
       Направляя Трояновского в Вашингтон, Литвинов провел через Политбюро ЦК ВКП(б) директиву послу: добиваться получения от США займа на 200 млрд. долл. из расчета 7, максимум 8 процентов годовых сроком на 25 лет. При этом предусматривалось, что 4% будут составлять основную процентную ставку, а остальные 3-4 проц. пойдут на погашение долгов. Сумму претензий намечалось ограничить 75 млн. долларов. Задача эта оказалась как для Трояновского, так и для Литвинова, невыполнимой. Переговоры вели Буллит с Трояновским, Буллит с Литвиновым, Трояновский с Хэллом. Но стороны оставались на своих позициях. Тогда Литвинов поручил Трояновскому добиваться встречи с Рузвельтом. Встреча состоялась 30 апреля. Время для президента было трудным. Его «Новый курс» подвергался критике. И доводы посла не убедили ФДР. Стороны по-разному трактовали «джентльменское соглашение» и упрекали друг друга в отходе от него.        Рузвельт в присутствии госсекретаря Хэлла и его заместителя Мура поддержал жесткую позицию Госдепа. Литвинов, в свою очередь, остался недоволен позицией Трояновского на переговорах. Он написал послу 7 июля 1934 года: «Я должен откровенно сказать Вам, что у меня сложилось впечатление, что Вы невнимательно читаете наши шифровки и письма, в которых Вам даются совершенно точные директивы и указания. Оттого получилось уже несколько недоразумений».
      Cтоль же откровенно Литвинов в письме Сталину выразил свое недовольство недисциплинированностью Трояновского. «...Если Трояновскому не будет сделано соответствующее внушение и предупреждение против «самостийности», - писал нарком, - то мы не ограждены от крупных неприятностей с Америкой».
      Реакция Трояновского не заставила себя ждать. «...У меня могут быть упущения и ошибки, но в нечестности меня еще никто не обвинял, - обиженно писал Александр Антонович вождю. – При создавшейся обстановке все, что я буду предлагать, будет встречаться Литвиновым не только критически, что неплохо, но непременно враждебно. Обдумывая это, я вынужден ставить вопрос о моем отзыве отсюда...».
      Сталин просьбу Трояновского об отставке отклонил. Переговоры с участием советского посла продолжались, но проходили во все более неблагоприятной обстановке. 10 августа Хэлл заявил, что в США растет разочарование по поводу признания Советского Союза. А Мур при этом добавил, что под вопрос ставится сама целесообразность существования американского посольства в Москве, которое обходится в 400 тысяч долларов в год. 6 сентября 1934 г. Госдеп объявил о прекращении переговоров. Трояновский отбыл в Москву для консультаций. Там он имел беседу со Сталиным «в теплой дружественной обстановке». Вождь пригласил старого друга вместе с ним посмотреть фильм «Чапаев».
       В Вашингтон Трояновский вернулся только в январе 1935 года. Его путь через Японию и Гавайи длился 2 месяца (Сталин решил «потянуть время», чтобы заставить руководителей США понервничать и, может быть, смягчить свою позицию на переговорах). Эта цель не была достигнута. Позиция США оставалась предельно жесткой. 31 января посла принял Хэлл в присутствии Мура, Буллита и Келли. И снова в резкой форме обвинил советскую сторону в срыве переговоров. Трояновский демонстративно покинул кабинет госсекретаря. Вскоре Госдеп официально уведомил Москву о решении правительства США прекратить переговоры о долгах и кредитах, сократить персонал своего посольства в Москве, закрыть генконсульство, а также, возможно, ликвидировать экспортно-импортный банк, созданный специально для финансирования торговли с СССР. Трояновский в многочисленных выступлениях в университетах и др. аудиториях разъяснял как мог позицию советского государства.
       В июне 1938 года посла США в Москве Джозефа Дэвиса перед его отъездом в Бельгию приняли Сталин и Молотов. Беседа продолжалась больше двух часов. В ходе беседы посол, даже настроенный очень просоветски, пожаловался на чрезмерную жесткость и неуступчивость Трояновского на переговорах о долгах. Сталин, который держался подчеркнуто скромно, призвал к терпению и продолжению переговоров. (Еще в январе 1933 г. Сталин писал Молотову: «Сегодня я читал раздел о международных делах. Получилось хорошо. Уверенный, презрительный тон в отношении «великих» держав. Вера в нашу собственную силу, деликатный, но откровенный плевок в кастрюлю «великих держав». Очень хорошо. Пусть съедят». Так что Трояновский действовал в свете сталинских указаний.)
       По поводу участия делегации американской компартии в июле-августе 1935 г. в 7-м конгрессе Коминтерна правительство США также направило правительству СССР резкую ноту. Советское правительство категорически отклонило ее. Советский посол делал все от него зависящее, чтобы не допустить разрыва дипломатических отношений. До этой крайней меры дело не дошло (и вряд ли могло дойти даже без усилий Трояновского, поскольку Рузвельт всячески стремился обласкать Сталина).
      Наблюдая за развернувшейся в Америке антисоветской кампанией (чему также способствовали события, связанные с убийством в СССР видного деятеля партии С. Кирова), Трояновский полагал, что в определенной степени вина лежит на советской дипломатии, которая, как послу казалось, не была достаточно гибкой, проявляла излишнюю твердость. Это явствует из переписки посла с Наркоминделом, приведенной в книге Г. Севостьянова. В 1937 г. при активном участии Трояновского и Буллита после трудных и долгих переговоров удалось заключить американо-советское торговое соглашение, в основу которого был положен принцип наибольшего благоприятствования. В следующем году это соглашение было продлено.
       Агрессивная политика Германии и Японии подталкивала Америку к улучшению отношений с СССР. Американцы приняли большую группу советских инженеров. В этом была немалая заслуга Трояновского, который активно добивался преодоления препятствий, вызванных жесткой позицией Наркоминдела и Наркомвнешторга. Часто неоправданно отклонялись весьма выгодные для СССР предложения американских фирм. Более того, эти ведомства часто принимали не согласованные между собой решения, а иногда меняли свою позицию, ставя полпреда и его сотрудников в неловкое положение. Трояновский пророчески отмечал в письме Литвинову, что если разразится война, значение США будет велико, и от их позиции будет зависеть ее исход. Полпред предлагал учитывать это при выработке стратегии советско-американских отношений.
       Почти 2 месяца в 1936 г. в Америке провела делегация Наркомата пищевой промышленности во главе с наркомом А. Микояном, которому Сталин разрешил приобретать образцы продукции на месте. Для этого были выделены крупные суммы в валюте. Политических заявлений осторожный Микоян избегал, но, по инициативе Трояновского имел встречу с госсекретарем Хэллом. Полпред везде сопровождал своего старого знакомого Микояна.
       Наблюдательный и проницательный Трояновский предсказал победу Рузвельта на выборах 1936 г., хотя 80 проц. американских газет выступало против него и прочило победу республиканцу А. Лэндону. Советский полпред оказался прав, Рузвельт одержал убедительную победу и получил возможность провести через Конгресс любой билль. Трояновский доказывал, что Америка может дать Советскому Союзу больше, чем Европа, поскольку у нее больше современной техники. Он неоднократно выдвигал предложения о налаживании научных и культурных связей между двумя странами. Его активно поддержали писатели И. Ильф и Е. Петров, посетившие США в 1935 г. Они даже осмелились написать Сталину о своих впечатлениях. Но эти инициативы не нашли отклика в верхах – Сталин очень боялся увеличения числа невозвращенцев.   
       Потеплению советско-американских отношений способствовал беспримерный беспосадочный перелет из Москвы в США В. Чкалова, Г. Байдукова и А. Белякова летом 1937 года. Этот перелет произвел в США настоящий фурор. 
       А Трояновские летом 1938 г. вернулись в Москву. Александр Антонович долго не получал никакого назначения, числясь в резерве Наркоминдела. Он боялся ареста. Опасаясь обыска, он уничтожил фотографии многих японских деятелей с уважительными надписями, полученными во время его работы послом в Японии. Но, как выяснилось позднее, Сталин велел его не трогать, но как бывшего меньшевика, ни к какой ответственной работе не допускать (Вышинский тоже в прошлом был меньшевиком, но в то время являлся Генеральным прокурором СССР, а затем заместителем наркома иностранных дел). Он преподавал в Дипломатической академии (с 1947 года профессор), начал писать книгу о Рузвельте. Однако болезнь Паркинсона неумолимо прогрессировала. Умер Трояновский 23 июня 1955 года.
      Ближайший сподвижник и друг Ф. Рузвельта Гарри Гопкинс так отозвался о Трояновском: «Это был хороший русский посол. Самое главное, он понимал американцев, и американцы понимали его». Это лестная но, наверное, не совсем справедливая оценка (в отношении понимания его многими американцами).

                Основной источник:

Олег Трояновский, Через годы и расстояния. Москва, изд-во «Варгиус». 1997. с 384
               




               

                ПОСОЛ  США  В  СССР ДЖОЗЕФ  ДЭВИС

      Дэвис воплощал в себе все, что Сталин желал видеть в представителе другой страны. Рузвельт тоже считал его отличной кандидатурой для проведения в жизнь его взглядов и его политики. Президент старался полностью открыться перед Сталиным, ничего от него не скрывать, показать ему, что Соединенные Штаты – друг, а не противник России. Дэвис начал с того, что в беседе с М. Калининым представил себя хотя и продуктом капиталистической системы, но начинавшего с малого и добившегося всего своим тяжким трудом, поэтому симпатизирующего простым людям. Во время своей службы в Москве он доносил Рузвельту то, что тот хотел от него услышать.
      Д. Дэвис родился 29 ноября 1876 года в г. Уотертаун, штат Висконсин, в семье эмигранта-валлийца. Его отец был каретником, много пил и умер, когда Джозефу было 10 лет. Мать была бережливым добрым священником конгрегациональной церкви. Дэвис работал учителем гимнастики в университете Висконсин и окончил его с отличием в 1898 году. Три года спустя он начал работать юристом в Уотертауне. В 1902 г. Джозеф женился на Эмлен Найт, дочери местного богатого лесопромышленника. Его юридическая практика шла успешно, он в самом деле многого добился своим трудом, благодаря чему стал убежденным сторонником демократического капитализма. Он считал, что нет ничего лучше  американской рыночной системы, которая вознаграждает упорный труд, образование и таланты вне зависимости от статуса. К 35 годам Дэвис уже был богатым человеком.
      В 1912 г. он был избран в Национальный комитет Демократической партии, а вскоре стал председателем президентской избирательной кампании В. Вильсона на Западе США. В администрации Вильсона являлся советником президента по экономическим вопросам. Ф. Рузвельт в 1913 – 1919 гг. был помощником военно-морского министра. Они стали близкими друзьями. Они также были соседями и часто играли в гольф.
      После ухода из администрации Вильсона Дэвис неудачно баллотировался на место сенатора от штата Висконсин. Затем открыл в Вашингтоне адвокатскую контору и стал представлять банки и корпорации, прежде всего Стандарт Ойл, в 
 Комиссии по федеральной торговле и других правительственных организациях. В своем самом знаменитом деле он выиграл суд против министерства финансов, выставившего иск на 30 млн. долларов бывшим акционерам компании Форд Мотор Компани, и получил неслыханное по тем временам вознаграждение – 2 млн. долларов. Он также служил советником правительств Мексики, Нидерландов, Греции, Перу и Доминиканской Республики. Защита доминиканского диктатора Трухильо принесла ему дополнительно 300 тыс. долларов. Однако в 1929 г. в связи с крушением  фондовой биржи Дэвис потерял большую часть своего солидного капитала.
      В 1935 г. Дэвис встретил одну из богатейших женщин Америки Марджери  Пост. Они развелись с прежними супругами и в декабре поженились. Невеста к свадьбе украсила свои 62-комнатные апартаменты в Нью-Йорке тысячью хризантем. Трехсотфунтовый свадебный торт был увенчан «храмом любви» с голубками и сахарными розами.
      Дэвис занимал активную позицию в Демократической партии и поддерживал ее материально. В 1936 г. Марджери внесла примерно100 тыс. долларов в фонд избирательной кампании Рузвельта. Эти взносы сыграли свою роль в выборе президентом кандидата на освободившийся после Буллита пост посла в СССР. Дэвис письменно сердечно поблагодарил президента за это назначение. Однако многих дипломатов и наблюдателей это назначение удивило, поскольку у нового посла не было ни специальных знаний по России, ни опыта для выполнения столь важной и сложной дипломатической работы. Буллит тотчас известил Рузвельта о своем несогласии с этим назначением, указав, что Дэвис отправляется в Москву в блаженном неведении о самих основах советской системы и идеологии. Дж. Кеннан пишет, что сотрудники американского посольства в Москве тоже выражали свое несогласие и даже намеревались подать в отставку в полном составе (в беседе с М. Калининым при вручении верительных грамот Дэвис сам чистосердечно признался, что приобщился к дипломатической работе только сейчас). Но Рузвельт настоял на своем. Он полагал, что Дэвис сможет способствовать процессу эволюции Советского Союза в сторону государственного капитализма, которому, по его мнению, принадлежит будущее как в СССР, так и в США. Рузвельт и Дэвис считали, что Москва способна помочь обеспечить мир в Европе в условиях нарастающего кризиса, когда в ответ на попытки умиротворения со стороны Англии и Франции Гитлер наращивал военную мощь и проявлял агрессивность.
       Дэвис рассчитывал на роль главного действующего лица в проведении линии Рузвельта на улаживание европейских проблем. Перед отъездом нового посла с ним провели инструктаж лично Рузвельт и новый зам. госсекретаря Саммер Веллис (назначенный на этот пост вопреки мнению Хэлла). Дэвису поручалось развеять напряженную атмосферу, создавшуюся при Буллите. Официальным тоном в общении с советскими руководителями, по наставлению Рузвельта, должно стать «дружелюбие, исполненное достоинства». Дэвису «не рекомендовалось» вести себя жестко и, тем более, угрожать. Посол СССР в США А. Трояновский и его новый помощник К. Уманский настойчиво советовали Дэвису, что самое лучшее для развития дружеских отношений между двумя странами – не вспоминать старое. Уманский подчеркнул, что, по мнению наркома Литвинова, поведение Дэвиса «должно быть адресовано к будущим отношениям, а не к спорным вопросам». Дэвис принял эти рекомендации как руководство к действию.
       Ведущие сотрудники посольства – Кеннан, Болен, Гендерсон и др. (Кеннан и Болен потом стали послами в Советском Союзе) не разделяли оптимизма своего нового руководителя. Они утверждали, что Москва стремится к экспансии, а не к сердечным отношениям с капиталистическими странами; что концепция Рузвельта-Дэвиса не имеет под собой реальной основы. Дэвис с их мнением не посчитался и добился удаления Кеннана из Москвы. А Рузвельт удалил из Госдепа наиболее активных антисталинистов (Хэлл и Веллис тоже не смотрели на Сталина и его окружение сквозь розовые очки, но указания Рузвельта выполняли). Литвинов пожаловался на прощание Гендерсону, отбывающему из Москвы в США чтобы занять довольно значительную должность в Госдепе, что, хотя сам  президент Соединенных Штатов великий либерал и стремится продвигать дело демократии и либерализма во всем мире, реакционеры в Госдепартаменте искажают политику главы государства, внося в нее антисоветские, а порой и профашистские тенденции. Дэвис целиком и полностью разделял воззрения Рузвельта.
      Дэвис, его жена и дочь от первого брака прибыли в Москву 19 января 1937 года. Новый посол расхваливал все, что увидел в Союзе. Супруги Дэвис на собственные деньги провели ремонт Спасо-хауса. Была полностью заменена электропроводка, установлено новое электрооборудование, ванны, морозильные камеры. Много продуктов питания он привез с собой из Америки (правда, значительная часть из них испортилась из-за отключения электроэнергии, которое вызывали 12 морозильных камер в подвале здания посольства).
       Дэвис рисовал привлекательный облик сталинской России, который вызывал серьезные возражения со стороны квалифицированных и опытных американских специалистов по этой стране. Создавалось впечатление, что Советская Россия стала его клиентом, которому он обязан был оказывать юридическую защиту вне зависимости от степени виновности. Например, к Дэвису обратилась бывшая американка, которую сагитировали приехать в Советский Союз строить социализм. Ее муж был инженером-нефтяником. Здесь он пропал, как в воду канул. Дэвис отказал бывшей соотечественнице в помощи на том основании, что они с мужем отказались от американского гражданства и приняли советское. В то же время Дэвис и его жена обращались с сотрудниками посольства, как с прислугой.
      Вскоре посол и его жена поняли, что обслуживающий персонал шпионит за ними. Однажды на чердаке прямо над письменным столом Дэвиса посольский электрик обнаружил спрятанный советский микрофон. Весь дипломатический корпус был вне себя, но Дэвис их успокоил: «Если советские власти подсунули мне микрофон – тем лучше, пусть они убедятся, что мы их друзья, а не враги». Госпожа Дэвис вспоминала, что они находили подслушивающие устройства в камине, вентиляционных отверстиях, внутренних перегородках. И принимали меры предосторожности, например, постукивали ложкой по металлическим предметам, как только заговаривали о секретных вещах, чтобы создать помехи в микрофонах. Гостям выдавались специальные открытки, в которых предупреждалось, что каждая комната в доме, а также сад прослушивается советскими секретными службами, и вещи любого посетителя могут быть осмотрены. Кеннан просил посла довести до сведения советских официальных лиц многочисленные факты прослушивания, но Дэвис отказался.
       Когда иностранные представители, возмущенные тем, что на таможне их обыскивают и грубо с ними обращаются, заявили протест, Дэвис отказался присоединиться к нему. Он установил «товарищеские отношения» с наблюдавшими за ним чекистами. А Кеннан отмечал, что для советского чиновника дать отпор посланнику капиталистической страны было проявлением чести и героизма, и что ко всем иностранным представителям здесь относятся как к «аккредитованным шпионам». Позиция Дэвиса состояла в том, чтобы отвечать добродушной терпимостью на советское безразличие, высокомерие и враждебность. Конечно, такая позиция очень устраивала советское руководство. Сталин подарил ему свое фото с надписью: «Уважаемому господину Джозефу Е. Дэвису, представителю США в СССР с почтением. И. Сталин. 10/VI.38.». Свои фотографии подарили ему также Молотов, Ворошилов, Литвинов. А в мае 1945 года Дэвис был награжден высшим советским орденом Ленина. Но почему такая позиция устраивала Рузвельта – об этом до сих пор ведутся споры.
      Дэвис ничего не знал о голоде и терроре на селе. Он восхищался тем, что в новой Конституции провозглашается свобода вероисповедания. Посол считал, что коммунистическая идеология не изменяет человеческую природу и не создает новый тип человека, что поэтому советский режим долго существовать не сможет, и что со временем эгоистический интерес возьмет верх над уравниловкой. Он верил, что Советский Союз находится на пути к капитализму, а сейчас переживает  стадию государственного социализма. Далее Дэвис подчеркивал, что если даже согласиться с тем, что советский режим – диктатура, то это простительно, ибо народные массы пока не могут управлять собой сами, но неминуемо придет время, когда индивид будет стоять выше, чем государство. Дэвис также считал, что из числа советских руководителей Сталин ближе всего стоял к демократам.
    Дэвис в полном согласии с советской пропагандой считал, что показательные политические процессы были справедливыми, что они укрепили Советский Союз, поскольку была удалена «пятая колонна». Он писал Хэллу, что «с объективной точки зрения... и исходя из моего опыта в судебных разбирательствах, а также проверок достоверности по моему прошлому опыту, я вынужден был прийти к заключению, что государство обосновало данное обвинение, по крайней мере доказало наличие в среде политических руководителей широкого заговора, направленного против советского правительства». Как мы знаем, такая позиция не имела ничего общего с объективностью и правдой. Дэвис владел особым умением представлять все поступки Сталина, в том числе массовые убийства, в выгодном для него свете. Позднее, уже после нападения Германии на СССР, Дэвис сказал: «…Значительная часть всего мира считала тогда, что знаменитые процессы изменников и чистки 1935-38 годов являлись возмутительным примером варварства и проявлением истерии. Однако в настоящее время стало очевидным, что они свидетельствовали о поразительной дальновидности Сталина и его близких соратников». В свою очередь Сталин с поразительной дальновидностью разрешил держать в ленинградской гавани яхту Дэвисов, на которой они по субботам и воскресеньям выходили в Финский залив под защитой отряда чекистов. Советские власти также смотрели сквозь пальцы, когда посол и его супруга покупали русские художественные ценности, в том числе из запасников Эрмитажа (в Вашингтоне они легли в основу Хиллвудского музея искусств). Марджери Дэвис была недовольна сталинскими чистками, потому что они затрудняли планирование обеденных приемов.
      Когда в начале 1938 г. Дэвис объявил о своем переводе в Брюссель, советские власти забеспокоились и окружили посла вниманием. Литвинов демонстрировал свое уважение, организовал прощальный обед в честь Дэвиса и его супруги и расточал похвалы послу, как справедливому и бесстрастному наблюдателю. Особое (и крайне редкое) внимание оказал отъезжающему послу Сталин. Разговор с руководителями советского государства продолжался более двух часов. Калинин сказал, что ему нравится объективность посла и что вообще он считает Дэвиса честным человеком. Сталин держался очень просто, скромно назвал себя учеником и продолжателем дела Ленина. Он предрек, что вскоре начнется война, что Англия и Франция потворствуют Гитлеру, но Советский Союз сумеет себя защитить. А в Вашингтоне Трояновский нанес визит Хэллу и сказал, что Советский Союз благодаря усилиям Дэвиса готов продвигаться по ряду нерешенных вопросов, в том числе по проблеме долгов. Он подчеркнул, что сейчас американо-советские отношения лучше, чем когда-либо. Хэлл был удивлен, раньше он полагал, что эти отношения остаются напряженными, и что Дэвис практически ничего не добился, но после разговора с Трояновским похвалил Дэвиса, когда тот прибыл в Вашингтон в июле 1938 года. Однако его воодушевление вскоре уступило место реальности. Оказалось, что в отношениях двух стран фактически ничего не изменилось. Хэлл жаловался Трояновскому, что старые проблемы продолжают отягощать эти отношения. Он также резко возражал против арестов в СССР американцев, их содержания в одиночном заключении без уведомления американских властей. Советские послы Трояновский, а затем Уманский, как и советские руководители, эти жалобы игнорировали. И могли себе это позволить. Президент Рузвельт, министр финансов Генри Моргентау и министр внутренних дел Гарольд Икес провели неформальную встречу с Уманским и заверили посла, что бюрократы-антисоветчики в Госдепартаменте получат отпор.
     Между тем, отъезд Дэвиса из Москвы был обусловлен более чем прозаическими причинами: его жена считала условия жизни в Москве невыносимыми. Супруги часто покидали Советский Союз и совершали длительные вояжи в европейские столицы и США. По некоторым оценкам, Дэвисы в общей сложности провели в России 9 месяцев из 18, то есть половину посольской службы. Частые «отпуска» посла подвергались критике в прессе, президент через третьих лиц вынужден был потребовать от своего друга, чтобы тот больше времени проводил в СССР.
      Дэвис мечтал о назначении в Берлин, но Рузвельт объяснил ему, что отправить личного друга президента означало бы сделать неверный намек нацистам. И он согласился на Брюссель. Из Брюсселя Дэвис 10 сентября 1938 г. направил письма Сталину и Молотову. Стиль писем напоминает переписку между главами государств и правительств. В них бывший посол выражает уверенность в том, что может решить все проблемы с любым правительством, в развитии дружественных отношений между двумя странами, а также в том, что проблемы долгов будут улажены. «Если я могу быть вам полезен, - запросто обращается экс-посол к руководителям партии и правительства Советского Союза, - призывайте меня в любое время. Я всегда буду помнить ту доброту, которую я получал из рук прекрасного русского народа и правительства Советского Союза. Мне нравится моя жизнь в Брюсселе, но я скучаю по Москве. Я буду рад возвратиться туда, чтобы наблюдать те перемены, которые будут иметь место при выполнении ваших грандиозных планов». Дэвис был настолько наивен и «близорук», так переоценивал свое значение и «почтение» к нему Сталина, так не понимал «дистанцию», отделяющую его от «вождя советского народа и всего прогрессивного человечества», что попросил Человека и Бога передать от него, Дэвиса, привет г-ну и г-же Трояновским.
     Неделей позже Дэвис написал письмо Рузвельту, где утверждал, что советское правительство стремится к миру. «Лидеры Советского правительства мне говорили, - сообщает Дэвис, - что единственное правительство в мире, которому они доверяют – это правительство Соединенных Штатов, которое вы возглавляете». Европейские правительства он назвал реакционными.
      Во время войны Рузвельт предлагал Дэвису различные посты, в том числе посла в СССР в 1941 году после отставки Стейнгардта, и в 1943 после отставки адмирала Стэндли, но Дэвис отказывался, ссылаясь на плохое здоровье и на более важное, с его точки зрения, обстоятельство: он считал, что принесет больше пользы Рузвельту в качестве советника, не занимая официальной должности. В окружении президента он считался ценным экспертом по Советскому Союзу. Очень вероятно, что именно Дэвис с Гопкинсом убедили президента в неотразимости его обаяния. По свидетельству Кеннана, Рузвельт считал, что если его оставить наедине со Сталиным, то все идеологические предрассудки развеются, и сотрудничество СССР с Западом легко наладится (Буллит саркастически заметил, что президент принадлежал к «дипломатической школе обаяния»). Поэтому Рузвельт постоянно и настойчиво искал встречи тет-а-тет со Сталиным. В мае 1943 г. Дэвис прибыл в Москву в качестве специального представителя президента для подготовки такой встречи. Рузвельт распорядился придать миссии Дэвиса исключительное значение. Был выделен специальный самолет с экипажем 10 человек. Его сопровождал личный врач, племянник и слуга. Склонный к саморекламе Дэвис попросил сделать на самолете надпись «Миссия в Москву». Перед отъездом Дэвиса в Америке была проведена мощная пропагандистская кампания в связи с «делом Катыни». Дэвис безоговорочно обвинил немцев в убийстве тысяч польских офицеров, заявив, что Рузвельт тоже так считает. Гопкинс, в свою очередь, решительно осудил поляков, возмущавшихся злодейским убийством пленных, назвав их смутьянами, находящимися под влиянием крупных польских землевладельцев, которые просто боятся, что их обширные имения попадут в руки русских.
      На следующий день после прибытия в Москву Дэвиса принял Молотов, а в тот же день вечером – Сталин. В ходе беседы Дэвис подарил Сталину копию своей статьи в журнале «Лайф» от 29 марта 1943 года. В статье утверждалось, что Советский Союз не «хищная держава», что Запад вынудил СССР заключить договор с Гитлером в 1939 году, что СССР отказался от идеи мировой революции и допускает свободу вероисповедания, а также что Советский Союз заслужил получить после войны прибалтийские страны, границы по «линии Керзона», часть Финляндии и доступ к портам теплых морей. Дэвис с радостью сообщал Гопкинсу, что Сталину очень понравились мысли, изложенные в статье. Еще бы!..
      Сталин дал обед в честь Дэвиса. Присутствовали также послы США Стэндли и  Великобритании Кларк-Керр. Произносилось много дружественных тостов. Был показан фильм по книге Дэвиса «Миссия в Москву». (Литвинов назвал этот фильм глупым, а Громыко позднее написал, что фильм «способствовал укреплению симпатии американцев к СССР»: в фильме оправдывались показательные судебные политические процессы, Сталин изображался национальным кумиром и подлинным демократом, а также настойчиво подчеркивалась решающая роль Дэвиса в развитии американо-советской дружбы. Советские руководители изрядно потешались по поводу полного несходства актеров с персонажами, которых они изображали). Стэндли посчитал визит Дэвиса омерзительным рекламным трюком, а самого Дэвиса в письме жене назвал «полным ослом».
       Рузвельт не мог понять, почему Сталин не реагирует на его просоветскую политику, почему тянет с личной встречей, почему не соглашается ни на какое другое место встречи, кроме Тегерана. И снова был призван Дэвис. В конце октября он посетил в Мексике Уманского и сообщил, что Рузвельт согласен отдать Сталину Восточную Польшу, Литву, Латвию и Эстонию, ничего не потребовав взамен. Дэвис помог убедить Рузвельта в необходимости открытия второго фронта во Франции, а не на Балканах, как предлагал Черчилль. Литвинов заметил, что «Дэвис по сути был посланником Советского Союза в Вашингтоне». Тем не менее, даже Гарри Трумэн в 1945 году назвал его одним из трех самых сведущих людей в области внешней политики (двумя другими он считал Гопкинса и Хэлла). Дэвис находился рядом с Трумэном на Потсдамской конференции и сыграл важную роль в том, что Сталину удалось получить ряд уступок от преемника Рузвельта, даже несмотря на появление у Америки ядерного «сверхоружия». Г. Киссинджер отмечает, что Дэвис по ходу напряженного обмена мнениями передал Трумэну записку: «По-моему, Сталин чувствует себя обиженным, будьте с ним поласковее».
      В ходе подготовки к Потсдамской конференции Трумэн направил Дэвиса к Черчиллю для согласования позиций. Трумэн хотел до начала конференции встретиться со Сталиным. Черчилль усмотрел в этом для себя опасность быть отстраненным от «большой политики». Он сказал, что удивлен и обижен, назвал такую встречу нечестной сделкой и заявил, что если американцы не понимают угрозы, которую Россия представляет для Европы, то Англия будет стоять одна. Дэвис едко заметил, что, как полагают многие, Англия, которая теперь оказалась без третьей соперничающей державы на континенте, с помощью которой можно было бы сбалансировать возрастающую роль России, хочет попытаться использовать людские ресурсы и экономический потенциал Америки для поддержания классической британской политики «разделяй и властвуй». Черчилль на это ответил, что хотел бы как можно скорее изложить свои позиции президенту. Трумэну такая напористость Черчилля понравилась, и он больше не настаивал против предварительной встречи с британским премьером до прибытия в Потсдам советской делегации.
       В мае 1946 г., уже после речи Черчилля в Фултоне, Дэвис заявил: «Мир можно обеспечить лишь путем всеобщего признания завета Рузвельта – единства Англии, США и СССР». Так что свой орден Ленина он заслужил честно.
      Будучи послом СССР в США, А. Громыко, как он пишет в своих мемуарах, нередко встречался с Дэвисом, бывал у него в гостях. На одном из обедов супруга посла Лидия Дмитриевна пыталась воспользоваться солонкой, но не смогла сдвинуть ее с места. Солонка оказалась массивной из чистого золота. Когда-то она принадлежала русской императрице Екатерине Второй. Вблизи основного дома Дэвисов, поражавшего своим богатством, находилась так называемая «русская изба» - нечто среднее между музеем и складом драгоценностей. «Экспонаты» были вывезены Дэвисом из Советского Союза.
        В начале 50-х годов Трумэн дважды посылал Дэвиса в Париж с деликатной дипломатической миссией к главнокомандующему вооруженными силами НАТО Эйзенхауэру: уговорить его баллотироваться в президенты от демократической партии. Но генерал провозгласил себя республиканцем.
       Умер Дэвис в 1958 году, пережив резкое противостояние Советского Союза и стран Запада, которое осталось в истории под названием «холодная война». Он любил на манер знатных англосаксов погарцевать верхом на лошади. На одной из таких прогулок он неудачно упал с лошади и так и не смог оправиться от полученных травм. Его жена Марджери пережила своего супруга на несколько лет и успела за это время еще не раз побывать замужем, ее миллионы манили многих.


                Основные источники:


Даvies, Joseph E. Mission to Moscow. New Jerk (Simon & Schuster).1942. p.662.

Richard H. Ullmen. The Davies Mission and United States –Soviet Relation, 1937 – 1941. World  Politics (January 1957). р. 233.

Дennis J. Dunn. Caught between Roosevelt & Stalin .America’s Ambassadors to Moscow. The University Press of Kentucky. 1998 / Денис Данн. Между Рузвельтом и Сталиным. Американские послы в Москве. Москва. «Три квадрата». 2004. с.470.         
               

               



    
       ПОСОЛ  СССР  В США  КОНСТАНТИН  АЛЕКСАНДРОВИЧ  УМАНСКИЙ

    Константин Александрович Уманский прожил яркую, насыщенную, интересную, но, к сожалению, очень короткую жизнь – неполных 44 года. Его трагическая гибель в авиационной катастрофе, как теперь считается (прямых доказательств нет), была не случайностью, а запланированным убийством, осуществленным органами госбезопасности.
    Будущий дипломат родился в 1902 году в г. Николаеве (Украина) в семье инженера. Окончил Московский университет и Институт Красной Профессуры. С 1919 г. – член партии большевиков.
    Еще на гимназической скамье Константин проявил незаурядные способности и феноменальную память, в университете в совершенстве овладел несколькими европейскими языками, сотрудничал в центральных газетах и журналах, редактировал газету «Искусство». Был великолепным знатоком и ценителем живописи первых послереволюционных лет. Ему еще не было восемнадцати, когда он по заказу одного из берлинских издательств (инициатором являлся нарком просвещения А.В. Луначарский) написал на немецком языке весьма обстоятельную книгу «Новое русское искусство» - о творчестве художников Малевича, Шагала, Сарьяна и др. Талантливого журналиста пригласили работать в Российское Телеграфное Агентство (в будущем ТАСС). Он посылает свои корреспонденции из Вены и других западноевропейских столиц, а с 1928 года возглавляет отделения ТАСС в Париже и Женеве. Он знакомится с такими незаурядными людьми, как Бернард Шоу, Джон Стейнбек, американский обозреватель Уолтер Липман, мексиканский художник Давид Сикейрос и многими другими. Возможно, на этом поприще он достиг бы многого. Но жизнь сложилась иначе.
     В 1931 г. талантливого журналиста Уманского М. Литвинов пригласил работать в Наркоминдел. Он получает ответственную должность зав. отделом печати (Буллит назвал его главным цензором). Обаятельный, эрудированный, остроумный, Константин Александрович встречает и сопровождает в Москве многих именитых зарубежных гостей – Бернарда Шоу, Леона Фейхтвангера, Анри Барбюса и др. Неоднократно удостаивался «высшей чести» - переводил беседы самого И. Сталина с иностранными политическими и культурными деятелями. Во время одной из таких бесед – с американским газетным магнатом Роем Говардом – Сталин подарил гостю свою фотографию. «И вам тоже?» - спросил он у Уманского. Тот, конечно, с благодарностью согласился. С тех пор фотография вождя с надписью: «Уманскому. Сталин» всегда стояла на видном месте. Возможно, она являлась своего рода «охранной грамотой» во время сталинских «чисток».
     В 1936 году Уманский становится советником посольства СССР в США, заменив на этом посту Б. Сквирского. Это была неравноценная замена. Сквирский жил в Америке с 1921 г. и до признания СССР являлся там неофициальным представителем Советского Союза. Он прекрасно ориентировался в политической и общественной жизни США, пользовался большим уважением у политиков, журналистов, общественных деятелей. По свидетельству Г. Севостьянова, это был умный, опытный и талантливый советник, добрый и прекрасный товарищ. Он внес огромный вклад в подготовку почвы для признания СССР. У Трояновского с ним сложились теплые, доверительные отношения. Можно предположить, что отзыв Сквирского был своего рода местью послу со стороны Литвинова за излишнюю самостоятельность и его критику Наркоминдела. И, конечно, желанием иметь при Трояновском своего информатора, а также, в известной мере, противовес. Сквирского назначили полпредом в Афганистане, где его американский опыт и знания не могли быть эффективно использованы (в ноябре 1938 г. Сквирский был арестован, в 1941-м расстрелян, впоследствии реабилитирован). Американская пресса уделяла много внимания Сквирскому, в СССР – полное молчание. А назначение Уманского американские СМИ встретили в штыки. Журналисты, аккредитованные в Москве, еще помнили его хватку в должности зав. отделом печати в НКИД. Буллит дал новому советнику крайне негативную характеристику.
       15 апреля Трояновский представил Уманского Хэллу и Муру. Руководители Госдепа приняли его весьма сдержанно. А в СССР на пленуме ЦК ВКП(б) было принято решение об усилении борьбы против шпионов-террористов и ужесточении контроля за деятельностью иностранных посольств. Полпредам было запрещено выдавать визы без разрешения центра. Это противоречило международным нормам. Литвинов написал возмущенное письмо Сталину, но оно не возымело действия. В новых условиях требовались дипломаты новой формации - твердые, дисциплинированные исполнители, а также дипломаты-разведчики. После ухода  А.Трояновского Уманский становится послом. Тогда он был одним из самых молодых послов.  Его не раз принимали президент Рузвельт, госсекретарь Хэлл и другие высокопоставленные чиновники, к нему прислушивались ведущие американские журналисты.
       Однако справедливости ради следует отметить, что, как показывают открывшиеся после распада СССР документы и свидетельства, Уманский был дипломатом сталинской школы, действовал напористо, резко, порой нарочито грубо, проявлял высокомерие и пренебрежение к «буржуазным» коллегам. В 1939 году он резко обвинял Госдеп в саботаже планов Рузвельта по оказанию помощи Испанской Республике. Он пренебрежительно отверг жалобы посла США в Москве Стейгардта на трудности получения виз, дефицит продуктов питания, проблемы проживания и транспорта, как «незначительные, пустяковые» (на это Стенйгардт возразил, что, поскольку Уманский годами проживает в США, он уже перестал придавать большое значение свободе передвижения и другим условиям жизни, в отличие от тех из нас, которые живут в его родном городе). Заместителю госсекретаря Веллису Уманский ничтоже сумняшеся сказал: «Соединенные Штаты должны  приветствовать советские действия, благодаря которым предупреждено укрепление фашизма в трех прибалтийских республиках, а многострадальные народы этих стран смогли встать под защиту советского государства». Дальше он издевательски разъяснил, что «свободное выражение воли прибалтийских народов о переходе под покровительство России нельзя приравнивать к немецкой агрессии и оккупации малых западноевропейских стран». В процессе переговоров Уманский неизменно проявлял упрямство и придирчивость, требовал от Вашингтона серьезных уступок, ни в чем не уступая сам. В конце концов Веллис и Хэлл устали терпеть Уманского, постоянно демонстрировавшего агрессивность, и предложили Стейнгардту продолжить переговоры в Москве (они наивно полагали, что посол Уманский, стремясь к укреплению собственного престижа, действует наперекор советскому правительству, которое стремится к улучшению отношений). Хэлл обиженно отозвался об Уманском, как о «ходячем оскорблении».
      В столь же нелестном духе отозвался о советском после в своих воспоминаниях  Дин Ачесон. «Константин Уманский принадлежал к школе наступательных советских дипломатов, - писал известный американский дипломат. – Он не научился манерам, которыми обладали Чичерин, Литвинов, Майский. Новые люди использовали грубость, чтобы показать свое презрение к капиталистическому миру. И все-таки Вышинский был культурным и веселым человеком. Неуклюжесть Громыко компенсировалась его жестоким сардоническим юмором». У Уманского Ачесон не находил никаких положительных качеств. «Я получал удовольствие от того, что раздражал его ледяной вежливостью. Когда Уманский погиб при аварии самолета, мы не почувствовали никакой потери». 
      А. Громыко, побывав у Сталина и Молотова, напутствовавших его перед назначением советником посольства в США, понял, что Уманский не вполне соответствует требованиям Кремля. Громыко объясняет: «В одной из бесед с Гопкинсом на завтраке в нашем посольстве Уманский прибег к изложению советской позиции по важному вопросу к такой тональности разговора, которая собеседнику показалась слишком «строгой». Американец вспылил. Уманский сообщил об этом в Москву самокритично (Гопкинса называли «начальником штаба» президента, главным советником по национальной безопасности и даже «заместителем президента»). Тогда серьезных последствий этот инцидент не имел, но, как говорится, след все же оставил». Можно предположить, что какие-то другие «промашки» или качества Уманского оставили у Сталина и Молотова более глубокий «след».
      В последней части своих мемуаров А. Громыко более детально разъясняет этот «след». Он пишет: «В начальный период работы Уманского в США Сталин относился к нему хорошо. Информация, сообщаемая дипломатом, его оценки деятельности президента Рузвельта производили в Москве впечатление. Однако с конца 1939 года вокруг личности полпреда в Вашингтоне стала складываться неблагоприятная атмосфера. В конце 1939 года я приехал в США и сразу же увидел, что у официальных властей и Уманского в силу каких-то обстоятельств отношения сложились ненормальные. Ситуация стала несколько яснее, когда в американской печати появились статьи, в которых содержались прямые нападки чисто личного характера. Дело дошло до того, что газеты писали, будто бы Уманский вовсе не дипломат, а разведчик. Ни сам Уманский, ни наше посольство не могли открыто и официально парировать такого рода выпады. Ввязываться в полемику с печатью означало раздувать проблему и привлекать к ней внимание все большего числа читателей. Ясным осталось лишь одно: если бы правительство США хотело прекратить эти публикации, то оно публично заявило бы о своем несогласии с подобными сообщениями прессы относительно деятельности советского полпреда (странная логика: самому Уманскому и посольству неудобно опровергать клевету относительно причастности посла к разведывательной деятельности, это за них должно делать правительство страны пребывания). Что в этих условиях оставалось делать советскому правительству? Советское руководство приняло решение об освобождении Уманского от обязанностей полпреда в Вашингтоне.
      Лишь гораздо позже стали известны кое-какие факты, относящиеся к кампании по дискредитации Уманского, - пишет далее Громыко. - Американцы нас уверяли в том, что бывший полпред не прижился в США из-за причин, связанных с его манерой поведения. Представители администрации никак не могли примириться с откровенными, временами жесткими высказываниями советского дипломата в адрес некоторых деятелей в правительстве США. Уманский слишком часто употреблял резкие слова для характеристики взглядов кое-кого из тех, кто находился в окружении президента. В ведении дел он, как считали люди, близкие к администрации, признавал лишь темные и светлые тона. Там, где можно было искать компромиссы, согласование позиций, он предпочитал этого не делать, и поэтому беседы с ним некоторых официальных лиц  не приносили успеха. Убежден, что Уманский являлся опытным дипломатом и обладал незаурядными способностями, - подслащивает Громыко горькую пилюлю. -  Однако у него, видимо, не хватало опыта в ведении конкретных переговоров с представителями другого государства (в чем же тогда проявлялся его опыт дипломата?).      
      Молотов, уже пенсионер, отозвался о нем презрительно: «этот несерьезный Уманский... назначили, потому что других не было...» (Других репрессировали!). В свою очередь, Джеймс Бернс в книге «Франклин Рузвельт. Человек и политик» пишет, что Рузвельт недолюбливал Уманского и, насколько было возможно, воздерживался от контактов с ним.
             В еженедельной русскоязычной газете «Курьер» (Калифорния) за 4 -10 апреля 2007 г. опубликована статья В. Соколова «Судьба шифровальщика». В ней приведена выдержка из книги советского разведчика-перебежчика В. Кривицкого «Я был агентом Сталина»: «Нужно сказать, что гостиница «Люкс» (позже она называлась «Центральная») была штаб-квартирой западноевропейских коммунистов в Москве. В ее коридорах можно было встретить лидеров компартий всех стран, а также профсоюзных деятелей и просто рабочих, которые так или иначе заслужили право на паломничество в пролетарскую Мекку. Поэтому для советского правительства было чрезвычайно важно пристально наблюдать за «Люксом», чтобы в точности знать, что говорят и думают товарищи из разных стран, каково их отношение к советской власти и различным противоборствующим течениям внутри партии большевиков. «Люкс кишел агентами ОГПУ, прописанными там в качестве постоянных жильцов и гостей. Среди этих постояльцев «Люкса», информировавших ОГПУ о деятелях коммунистического и рабочего движения, был Константин Уманский, в тот момент посол Советского Союза в США».
       А один из руководителей советской разведки П. Судоплатов в своей книге «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год» прямо утверждает, что «в условиях временного свертывания нашей разведывательной работы в Вашингтоне в 1939 году Уманский по указанию Москвы взял на себя выполнение ряда функций главного резидента НКВД в Америке. Его часто можно было встретить в коридоре 7 этажа здания НКВД на Лубянке, где размещалось Разведывательное управление, в приемных Берии и Меркулова. В нашей переписке он значился, как «Редактор». Уманский имел постоянную тесную связь с министром финансов США Генри Моргентау, правой рукой Рузвельта» (значит, американская печать писала все-таки правду). Можно предположить, что демонстрацией такой активно-наступательной позиции в духе директив вождя, большевистской непримиримости к «империалистам», готовности любыми средствами служить Родине Уманский попросту пытался выжить в условиях сталинской тотальной чистки, в частности дипломатического корпуса. Но, разумеется, это только предположение.
       1 марта 1941 г. зам. Госсекретаря С. Веллис сообщил Уманскому о готовящемся нападении Германии на СССР. 20 марта Веллис подтвердил послу сообщение от 1 марта и дополнил рядом других сведений. Это были первые предупреждения советскому представительству, переданные по официальным дипломатическим каналам (до этого сообщения поступали от разведчиков). Сталин все донесения проигнорировал.
       Советский резидент в США А. Феликсов в книге «За океаном и на острове. Записки разведчика» вспоминает, что в апреле Уманский, выступая на совещании дипломатического состава генконсульства, заявил: «Гитлер опьянен успехами. В Европе нет державы, которая могла бы остановить фашистов. Гитлер готовится к нападению на СССР, и нам войны с Германией при всем желании, видимо, не избежать». Это было смелое заявление, идущее вразрез с официальной позицией правительства. 
       В конце 1941 г. Уманский уступил пост посла «матерому» дипломату Литвинову, вернулся в Москву и до весны 1943 г. работал в центральном аппарате Наркоминдела, курировал отдел печати. 18 мая 1943 г. Константин Александрович был назначен послом в Мексику, где учреждалось первое тогда посольство СССР в Латинской Америке. Он радовался: живая важная для своей родины работа, новая экзотическая страна. В 1930 году мексиканские власти разорвали дипломатические отношения с Советским Союзом. В конце 1942 г. создались благоприятные условия для восстановления этих отношений. Беспримерная битва, которую вела Россия один на один, обливаясь кровью, против фашизма, вызывала сочувствие во всем мире. Но чтобы преодолеть предубеждение, вызванное, в частности, убийством Троцкого на территории Мексики, наладить взаимопонимание и сотрудничество между странами со столь разным менталитетом, требовалось большое дипломатическое искусство. И, конечно, в первую очередь, тон должен был задавать посол. Вначале послом был назначен другой дипломат, но он вскоре подал в отставку. Уманский чувствовал в себе силы справиться с такой сложной и ответственной задачей. Но это назначение имело для него трагические последствия.
     Дочь Уманского Нина с детских лет дружила с Володей Шахуриным, сыном наркома авиационной промышленности. Они жили в одном доме, знаменитом Доме на набережной, где жили многие видные правительственные чиновники. Они учились в одной школе. Конечно, когда Уманский получил назначение в Мексику, Нина сообщила об этом своему другу. Два дня юноша уговаривал ее остаться в Москве, но она отказывалась. Накануне отъезда Владимир пригласил Нину встретиться на Каменном мосту – обычном месте их встреч, и предложил убежать на Урал или в Сибирь, чтобы начать совместную жизнь. Девушка не согласилась. Тогда Владимир выхватил из кармана пистолет и выстрелил в упор. И тут же застрелился сам.
      Соучастником преступления являлся Вано Микоян, сын члена Политбюро ЦК ВКП(б) и члена Государственного Комитета Обороны А.И. Микояна. Это он взял дома и дал Володе Шахурину трофейный «Вальтер». Вано и его брата Серго судили. Но обвиняли не в краже оружия и пособничестве убийству, а в создании юношеской антисоветской организации. Обвинение более чем серьезное, по тем временам «расстрельное». Тем не менее, приговор оказался очень мягким: ссылка на год в столицу Таджикистана Сталинабад. При этом Вано разрешили учиться в авиационно-технической школе.
     Гибель единственной дочери стала для Уманского и его супруги Раисы Михайловны невыносимым и непоправимым горем на всю оставшуюся короткую жизнь. Известный советский писатель Илья Эренбург вспоминал: «Никогда не забуду ночи, когда Константин Александрович пришел ко мне. Он едва мог говорить. Сидел, опустив голову, прикрыв лицо руками. Несколько дней спустя он уехал в Мексику. Его жена Раиса Михайловна уезжала в почти бессознательном состоянии. Год спустя Уманский писал мне: «Перенесенное мною горе меня окончательно подкосило. Раиса Михайловна – инвалид. И состояние наше намного хуже, чем в тот день, когда мы с вами прощались». Но даже в минуты невыразимой скорби и отчаяния Уманский не мог позволить себе забыть, что он является полпредом страны, ведущей смертельную борьбу с фашизмом.
      Дипломатическая деятельность Уманского началась с любопытного эпизода, который сразу привлек к нему внимание. Во время вручения верительных грамот президенту Камачо он извинился за то, что произнес свою речь по-английски, и пообещал, что через четыре месяца сможет говорить по-испански. Свое обещание он выполнил досрочно - через три месяца он уже свободно говорил на этом языке.
       Для осуществления своей главной задачи – укрепления сотрудничества между Мексикой и Советским Союзом – он использовал каждую подходящую возможность: выступления, приемы, интервью. В октябре 1943 г. во время посещения Мексики делегацией Еврейского Антифашистского Комитета СССР он стоял на трибуне огромного стадиона Мехико-Сити рядом с великим мастером еврейской сцены Соломоном Михоэлсом (они были личными друзьями) и призывал страны Запада немедленно открыть второй фронт.
      Константин Александрович пользовался влиянием и приобрел много друзей в правительственных кругах и в среде творческой интеллигенции Мексики и вообще Латинской Америки. У него были тесные контакты с министрами иностранных дел, морского флота, просвещения и др. По утрам его можно было видеть верхом на лошади в компании начальника Генерального штаба мексиканской армии. Он посещал такие представления, как бой быков. Его друзьями были художник Диего Ривера, чилийский поэт Пабло Неруда, немецкая писательница Анна Зегерс, жившая в то время в эмиграции, и многие другие. Композитору Чавесу он подарил партитуру Седьмой симфонии Шостаковича (значит, все-таки приобрел опыт дипломата).
      Об улучшении советско-мексиканских отношений свидетельствовало и то, что за время службы Уманского в Мексике Сталин дважды принимал мексиканского посла в Москве. Не забывали Уманского и в США. В сентябре 1944 года в Мехико прилетел бывший посол США в СССР Дэвис чтобы через Уманского от имени Рузвельта проинформировать Сталина о встрече Рузвельта и Черчилля в Квебеке.
      Однако на американском континенте имелись достаточно влиятельные круги, для которых активная деятельность советского посла была костью в горле. В контролируемой ими прессе появлялись гневные нападки на мексиканское правительство, позволяющее советскому дипломату проводить большевистскую пропаганду. В одной из североамериканских газет появилась большая статья под провокационным названием: «Активная программа СССР в Испанской Америке. Школа агентов Кремля под руководством Уманского». Автор статьи, напечатанной за две недели до гибели Уманского, предостерегал соседние страны (Никарагуа, Гватемалу, Коста-Рику) от вторжения «кремлевских агентов». А указ о назначении Уманского послом в Коста-Рике по совместительству был уже подписан. Отменить его – значило бы для Сталина признать свою ошибку. Этого Сталин не любил. С другой стороны, направление Уманского послом в Коста-Рику в такой момент вождь, видимо, посчитал несвоевременным. И поступил в соответствии со своим людоедским правилом: «есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы».
    В ночь с 25 на 26 января 1945 г. в столичном аэропорту сразу после взлета рухнул и загорелся самолет, на котором Уманский направлялся из Мексики в Коста-Рику для вручения верительных грамот. Вместе с послом погибла его жена и несколько сотрудников советского посольства.
      Вышедшая на следующий день центральная советская газета «Правда» поместила скромный некролог. А на траурном собрании в Мехико-Сити звучала неподдельная скорбь. Десятки тысяч мексиканцев во главе с президентом страны Камачо посетили советское посольство. Выступали политики, деятели литературы и искусства. Одна поэтесса прочитала свою «Оду Константину Уманскому». Поступило множество телеграмм с выражением искреннего соболезнования, в том числе от президента США Рузвельта. На траурном собрании присутствовали все оставшиеся в живых сотрудники советского посольства. Был среди них и резидент НКВД в Мексике полковник Тарасов (по паспорту Лев Петрович Василевский), который выполнил, как предполагают, приказ Кремля о ликвидации Уманского.
      С тех пор прошло более полувека. Но память о советском после Уманском в Мексике жива до сих пор.
      В галерее «Еврейские лица» музея Холокоста в г. Харькове (Украина) – «Дайджест Е», № 13, 2000г. под рубрикой «Фото из семейного альбома» опубликованы две фотографии Константина Уманского и краткий комментарий к ним.
       Как видим, личность К. Уманского в приведенных характеристиках выглядит весьма противоречивой. Этому незаурядному человеку и дипломату в самом деле пришлось жить и действовать в очень суровую пору.
 
                Основные источники:

       Зиновий Сагалов. Константин Уманский. Лицо из прошлого. Публикация в Интернете. 2001, февраль
 Александр Сизоненко. Дипломат суровой поры. «Независимая газета», 2000 – 12 - 07.

         
          

               





 

               



               




















                ЧАСТЬ  ВТОРАЯ:



              ДИПЛОМАТЫ  ВОЕННОЙ  ПОРЫ



                Годы   1939 - 1945
      














    


    
   






    НАРОДНЫЙ  КОМИССАР (МИНИСТР) ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР
                ВЯЧЕСЛАВ  МИХАЙЛОВИЧ  МОЛОТОВ

     У. Черчилль в своих «Военных мемуарах» дал такой образ Молотова: «В. Молотов – человек выдающихся способностей и хладнокровно беспощадный. Он благополучно пережил все страшные случайности и испытания, которым подвергались все большевистские вожди. Он жил и процветал в обществе, где постоянно меняющиеся интриги сопровождались постоянной угрозой личной ликвидации. Его черные усы и проницательные глаза, словесная ловкость и невозмутимость хорошо отражали его достоинства и искусство. Он стоял выше всех среди людей, пригодных быть агентами и орудием политики машины, действие которой невозможно было предсказать».
      Из этой характеристики можно заключить, что Молотов обладал уникальными способностями. Многие годы он пользовался громадной властью, будучи вторым по значению, после Сталина человеком в Советской России. Ему оказывались неимоверные почести. Крупный промышленный центр страны – город Пермь, был переименован в город Молотов. На карте СССР появились три Молотовска, два Молотовобада, мыс Молотова и пик Молотова. Тысячам предприятий, колхозов, институтов присвоили имя Молотова. В крымском пионерском лагере «Артек» имени Молотова на Костровой площади дети пели:

                И помнит каждый час
                Любимый Молотов о нас.
                Как много сделал этот человек!

 А поэт О. Мандельштам в стихотворении о Сталине (стоившем жизни поэту) написал:

                А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
                Он играет услугами полулюдей...
(тонкошеих – это про Молотова).

        Молотов, как и другие сподвижники Сталина, оставил на русской земле кровавый след. Но как бы люди ни относились к этому человеку, его жизнь нельзя оторвать от истории советского государства. Он осуществлял сталинскую внешнюю политику, встречался едва ли не со всеми крупными деятелями двадцатого века... Молотов – фигура мирового масштаба. Он пережил 11 руководителей страны – родился при царе Александре Третьем, а умер при генсеке Горбачеве.
       Настоящая фамилия Молотова – Скрябин. Он родился 9 марта 1890 г. в слободе Кукарке Вятской губернии. Его отец был обеспеченным человеком, приказчиком, конторщиком (дед по отцу был из крепостных). А братья матери имели «Торговый дом братьев Небогатиковых», два-три парохода, табачную фабрику... Однажды, еще до революции Молотов приехал в г. Нолинск и на табачной фабрике Небогатиковых устроил митинг. Дедушка, отец матери, поднял палку: «Ты на кого митингуешь? Мы с этого живем!».
      «В детстве отец меня лупил как сивого мерина, - признавался Молотов. – И в чулан сажал, и плеткой – все, как полагается...».
       Небогатиковы помогали Скрябиным. Молотов же многочисленной родне (у его родителей было десять детей, трое умерли в раннем возрасте, выжили шестеро сыновей и дочь) никогда не помогал и вообще очень редко с ней общался. У него спросили: «Когда умерла мама?». Последовал ответ: «После революции, кажется, в 1920-м». «А отец когда умер?». «А он, видимо, в 1923-м»... Однажды родной брат Вячеслава позвонил Молотову домой. Полина Семеновна сказала: «Он занят, у Сталина...». И все... Наиболее известным из близких родственников Молотова был его племянник актер Борис Чирков.
       Семья была музыкальная, Вячеслав обучался игре на скрипке. Но ему было суждено идти по другому пути. Родственница рассказывала, что однажды к Скрябиным на кухню забрела цыганка и, указывая на Вячеслава, сказала: «Этот будет знаменит на весь мир». Сбылось!
      Вячеслав окончил реальное училище в Казани. Там же вступил в один из кружков самообразования, где изучали марксистскую литературу. В 1906 году вошел в большевистскую группу. В 1909-м был арестован и сослан в Вологду. После окончания ссылки приехал в Петербург и поступил в Политехнический институт, но не окончил его, став профессиональным революционером.
      В1912 году в столице стала выходить легальная большевистская газета «Правда». Одним из ее организаторов был приятель Молотова по Казани Виктор Тихомиров. Он привлек в газету Молотова. Из-за арестов и эмиграции многих лидеров большевиков РСДРП оказалась в те годы без основных руководителей. Только осенью 1915 г. в Петрограде под руководством А. Шляпникова было организовано Русское бюро ЦК. В 1916-м в него вошел Молотов. В марте 1917-го он уже входил в редакцию «Правды» и Исполком Петроградского Совета. Но после возвращения из ссылок и эмиграции лидеров партии отошел на второй план. Он не обладал ни ярким ораторским талантом, ни сильной волей, ни революционной энергией. Он лишь проявил себя человеком исполнительным, усердным и старательным.
      В апреле 1917–го Молотов познакомился с Лениным. Когда в 1919-м умер Я. Свердлов, который вел партийные дела практически один, было решено создать Секретариат большевистского ЦК. Секретарями были избраны Н. Крестинский, Е. Преображенский и Л. Серебряков. Все они были сторонниками Троцкого и после Х съезда партии состав Секретариата был обновлен. В новый Секретариат вошел и Молотов. Одновременно он стал кандидатом в члены высшего руководящего органа партии – Политбюро ЦК. Он прекрасно справлялся с канцелярской работой, но ему не хватало самостоятельности и авторитета.
       В 1922 г. Секретариат возглавил член Политбюро Сталин (по предложению Зиновьева и Каменева, с которым согласился Ленин), получив название «Генеральный секретарь». Фактически всю рутинную канцелярскую работу в секретариате выполнял Молотов. «Ленинская гвардия» уже в те годы дала Молотову презрительную кличку «каменная задница».
       В 20-е годы Молотов почти всегда рядом со Сталиным. Он безоговорочно поддержал Сталина в его борьбе с Троцким, а в 1928-29 г., уже член Политбюро - с «правым уклоном». Особое усердие он проявил в борьбе с правыми в Московской партийной организации. И если на ХV съезде партии Молотов по сути высказался против принудительного изъятия хлеба у крестьян и предупреждал, что подобная линия «ведет к разрушению советского государства», то месяц спустя, следуя за «хозяином», он уже отстаивал диаметрально противоположную точку зрения, резко раскритиковав решение МГК ВКП(б), выступившего против чрезвычайных мер при проведении хлебозаготовок. В ноябре 1928 г. Молотов стал Первым секретарем столичной парторганизации и основательно «перетряхнул» все ее руководство, выполнив поручение Сталина «разрубить там тугой узел».
      Сухой, деловитый, как бы лишенный эмоций, Молотов беспрекословно выполнял любые поручения и указания Сталина. Вождь оценил эту преданность и в 1930 г., после удаления Председателя Совнаркома оппозиционера Рыкова, пост главы советского правительства получил Молотов. На заседании ЦК и ЦКК ВКП(б) в декабре 1930 г. он сказал: «У меня, как у коммуниста, нет и не может быть большего желания, чем быть на деле учеником Ленина (Ленин, как известно, после революции стал первым Председателем Совнаркома). Мне недолго пришлось работать под непосредственным руководством Ленина. В течение последних лет мне пришлось... проходить школу большевистской работы под непосредственным руководством лучшего ученика Ленина товарища Сталина. Я горжусь этим. Заявляю вам, товарищи, что и на работу в Совнарком я иду в качестве партийного работника, в качестве проводника воли партии и ее Центрального Комитета».
      Тут Молотов душой не кривил. При проведении коллективизации и выселении «кулаков» он выезжал в отдельные районы страны в качестве чрезвычайного уполномоченного, наделенного практически неограниченными правами. Особенно зловещую роль сыграл он на Украине, где в 1932 году руководил хлебозаготовками в южных областях. Он требовал от местных руководителей применения «особых мер» и усиления «большевистской бдительности в отношении классового врага». Результаты «аграрной» деятельности Молотова на Украине – тысячи погибших, тысячи искалеченных судеб, страшный голодомор, унесший миллионы жизней.
      Молотов принимал активное участие в массовых репрессиях середины 30-х годов. Из 25 народных комиссаров, входивших в СНК в 1935 году, не погибли только Микоян, Ворошилов, Литвинов, Каганович и сам Молотов. На печально известном февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 г. именно Молотов выступил с большим докладом и призвал партию усилить борьбу с «вредителями и шпионами».
      Интересную деталь подметил Л. Троцкий в статье «Кто составлял списки «жертв террора»?». На процессах Зиновьева, Каменева и др. «террористы» признавались в намерении убить Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича и других «вождей». Молотова в списке намечаемых «жертв» не было. Ни один из подсудимых, а также прокурор Вышинский Молотова не упоминали. Троцкий считает это следствием трений, возникших между первым и вторым лицами в государстве. Если бы эти трения разрастались, Молотов мог бы превратиться из «жертвы» в «заговорщика». Но на процессе Пятакова-Радека имя Молотова среди «жертв террора» уже упоминается на втором месте после Сталина. Значит, - замечает Троцкий, - произошло перемирие (лучше сказать – безоговорочная капитуляция Молотова). 
      А. Громыко в своих воспоминаниях подтверждает, что Молотов был  главной опорой диктатора. Ряд лиц в окружении «вождя» как бы соревновались друг с другом в том, кто из них получит в процессе проведения репрессий наибольшую похвалу от Сталина. Но даже Ворошилов и Каганович соревноваться в этом отношении с Молотовым не могли. По опубликованным в последние годы данным, в течение 1937-38 гг. было составлено, одобрено и проведено через суд почти четыре сотни «сталинских списков». Подпись Сталина найдена на 357 списках, а Молотова – рекордсмена – на 372. Далее идут Каганович – 188, Ворошилов – 185, Жданов – 176. Сохранилось множество разного рода записок, в которых рукой Молотова выражены его циничные и жестокие мнения о работниках разных рангов. В результате подобных оценок многие люди погибали. Такой метод отвечал деспотическим амбициям Сталина.
      Вместе с тем, как свидетельствует М. Смиртюков, занимавший должность управляющего делами Совнаркома и проработавший под началом Молотова много лет, Вячеслав Михайлович был очень сильным организатором. Он поставил работу Совнаркома так, что все делалось быстро и слаженно. Решения правительства при нем были краткими и ясными (сказывался опыт работы Молотова в «Правде»).
      А. Громыко высоко оценивал интеллектуальные способности Молотова, считал его эрудированным человеком. Однако он подметил такой водившийся за Молотовым «грех». При работе над тем или иным документом часто, бывало, имелась возможность какую-то мысль выразить свежо, по-новому. Но если Молотову хоть что-то показывалось необычным, да к тому же небывалым, то он с этим не соглашался. Другие, близко знавшие его манеру, отмечали его педантизм во всем, начиная с мелочей, например, с какой стороны следует скреплять бумаги скрепками.
      В. Бережков свидетельствует, что со своими непосредственными подчиненными Молотов был ровен, холодно вежлив, почти никогда не повышал голос и не употреблял нецензурных слов, что тогда было обычным в кругу «вождей». Но он порой мог так отчитать какого-нибудь молодого дипломата, неспособного толково доложить о положении в стране своего пребывания, что тот терял сознание. И тогда Молотов, обрызгав беднягу холодной водой из графина, вызывал охрану, чтобы вынести его в секретариат, где его приводили в чувство. Впрочем, - добавляет мемуарист, - этим все и ограничивалось, и виновник, проведя несколько тревожных дней в Москве, возвращался на свой пост, а в дальнейшем нередко получал и повышение по службе. В свою очередь, Молотов нервничал, если какое-то его предложение не встречало одобрения Сталина. Он несколько дней ходил мрачный, раздражительный, и тогда лучше было не попадаться ему под руку.
      Джеймс Бернс в своей книге «Франклин Рузвельт. Человек и политик» так описывает Молотова во время его беседы Берлине в ноябре 1940 г. с Гитлером и Риббентропом: «Речи Гитлера и Риббентропа он слушал с бесстрастным лицом и часто просил уточнить то или иное высказывание. Его вопросы были настойчивы и беспощадны. «Что означает «новый порядок»? Какая роль отведена в нем СССР? Как будут обеспечены интересы Москвы в Турции и на Балканах?». Гитлер едва сдерживался в присутствии этого хладнокровного большевика в старомодном пенсне, торчащим над выпуклым лбом, задававшим свои колкие вопросы...» Г. Киссинджер отмечает: «Молотов, обладавший способностью выводить из себя более уравновешенных людей, чем Гитлер, вел себя с нацистским руководством колюче и яростно-неуступчиво. Врожденная его агрессивность подкреплялась паническим страхом перед Сталиным, которого он боялся значительно больше, чем Гитлера. Молотов был одержим состоянием ужаса – состоянием, типичным для дипломатов во времена Сталина. Участники переговоров с советской стороны всегда были озабочены тем, какие проблемы возникнут у них дома, а не положением на международной арене».
      В мае 1939 года Молотов, оставаясь главой правительства, принял на себя обязанности главы внешнеполитического ведомства. На работу в Наркоминдел он тоже пришел как партийный работник. Там сразу возобновились репрессии. В резолюции партсобрания Наркоминдела говорилось: «Только с приходом нового руководства во главе с товарищем Молотовым в наркомате начал наводиться большевистский порядок. За короткий промежуток времени проделана огромная работа по очищению НКИД от негодных, сомнительных и враждебных элементов». Это не совсем так. Еще 3 января 1939 г. Литвинов в письме Сталину отмечал, что в НКИД имелось 10 вакансий полпредов, 9 – советников, 22 – секретарей, 30 – консулов и вице-консулов, 46 – других работников полпредств. От этих работников наркомат «очистили» еще при прежнем руководстве.
       Молотов признался Ф. Чуеву, что Сталин дал ему указание: «Убери из наркомата евреев». И добавил: «Слава богу, что сказал. Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство. Латыши и евреи. И каждый за собой тащил целый хвост. Причем, свысока смотрели, когда я пришел, издевались над теми мерами, которые я начал проводить...». Новый нарком указание Сталина выполнил. Известный адвокат и писатель А. Ваксберг в своей книге «Сталин против евреев» пишет, что вождь готовил очередной судебный процесс, на этот раз дипломатов-шпионов, который должен был завершиться грандиозным еврейским погромом. Немедленно после прихода Молотова в Наркоминдел был арестован ближайший помощник Литвинова Е. Гнедин – сын знаменитого А. Парвуса, который в 1917 г. организовал проезд Ленина и его соратников в «пломбированном вагоне» из Швейцарии через Германию в Россию, а также обеспечивал поступление немецких денег на нужды большевиков. Гнедина допрашивали и нещадно били лично шеф НКВД Берия и его заместитель Кобулов до тех пор, пока тот не подписал показания о существовании «шпионско-террористической организации», которую возглавляет М. Литвинов, и в которую входят послы и руководящие работники Наркомата. Вскоре были арестованы послы И. Майский, Б. Штейн, Я. Суриц, М. Розенберг и др. (все по национальности евреи). К ним предполагалось присоединить и посла СССР в США К. Уманского. Очевидно, военные операции в Польше, Прибалтике, Бессарабии, Финляндии, а затем нападение Германии на Советский союз отвлекли вождя от задуманного процесса.
       Молотов был олицетворением сталинской агрессивной внешней политики. В беседе с поэтом Ф. Чуевым он в ноябре 1974 г. признался: «Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего отечества. И, кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей... Я вам должен сказать по секрету, что я выполнял очень твердый курс. Министру иностранных дел Латвии я сказал: «обратно вы не вернетесь, пока не подпишете присоединение к нам». То же самое я сказал военному министру Эстонии... ». А в 1939 году он проводил в жизнь сталинский курс на сближение с гитлеровской Германией. Переговоры с Риббентропом в августе вели лично Сталин и Молотов. Другие члены Политбюро не были поставлены в известность, даже Ворошилов, который в это время вел переговоры с англо-французской делегацией.
      Как известно, вместе с пактом о ненападении были подписаны секретные протоколы о разделе «сфер влияния». 28 сентября Молотов подписал еще германо-советский договор о дружбе и границе между двумя странами. Уже во время горбачевской перестройки на Втором съезде народных депутатов было принято постановление «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года», где отмечалось, что договор заключался в критической международной ситуации и имел одной из целей отвести от СССР угрозу надвигавшейся войны. Что же касается секретных протоколов, то съезд осудил факт их подписания и констатировал, что они означали отход от ленинских принципов советской внешней политики.
      На сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г. Молотов сказал: «Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма» (именно такую цель поставили себе Англия и Франция, объявив войну Германии). Позднее Молотов говорил, что «были близорукие люди и в нашей стране, которые, поддавшись вульгарным антифашистским эмоциям, забыли о провокационной работе наших (западных) союзников». К таким «близоруким людям» он прежде всего относил Литвинова. Речь однако шла не только об идеологии. Если совсем недавно Молотов в официальном выступлении на сессии Верховного Совета говорил, что СССР и гитлеровская Германия – враги, то после заключения пакта он без тени смущения заявил: «Сейчас обстановка изменилась. Политическое искусство дипломатии состоит в том, чтобы уменьшать число врагов страны и обращать вчерашних врагов в добрых соседей». Для оценки отношений с Соединенными Штатами Молотов нашел другие слова. «Я не стану останавливаться на наших отношениях с США. Скажу только, что ничего хорошего сообщить не могу», - докладывал он Верховному Совету в августе 1940 года под смех депутатов.
      21 июня 1941 г. Г. Димитров позвонил Молотову и попросил его поговорить со Сталиным о положении дел и инструкциях для Коминтерна в связи со слухами об угрозе нападения Германии на СССР. «Положение неясно, - ответил Молотов. – Ведется большая игра. Не все зависит от нас. Я поговорю с Иосифом Виссарионовичем. Если будет что-то особое, позвоню». Но так и не позвонил. (И. Дамескин. «Сталин и разведка»). Когда 22 июня 1941 года германский посол в Москве Шуленбург передал в Кремле Молотову формальное объявление войны, нарком иностранных дел смог пролепетать лишь жалкую фразу: «Чем мы это заслужили?..».
       В мае 1941 года Сталин стал Председателем Совнаркома, а Молотов – его заместителем. Он также вошел в Государственный Комитет Обороны, которому на время войны передавалась вся власть в стране, в качестве зам. Председателя – Сталина. Он главным образом занимался внешнеполитическими вопросами, участвовал во всех межсоюзнических конференциях (Тегеран, Ялта, Потсдам и др.). Черчилль вспоминал: «Я никогда не встречал человека, более совершенно представляющего современное понятие робота. И все же при этом он был, очевидно, разумным и тщательно отточенным дипломатом... один за другим все щекотливые, затруднительные разговоры проводились с совершенной выдержкой, непроницаемостью и вежливой официальной корректностью. Ни разу не появилась  ни одна щель. Ни разу не была допущена ненужная полуоткровенность. Его улыбка сибирской зимы, его тщательно взвешенные и часто разумные слова, его приветливая манера себя держать делали его совершенным орудием советской политики в дышащем смертью мире. То, как он вел себя по отношению к японскому послу в течение трех лет, когда в результате Тегеранской конференции Сталин обещал атаковать Японию после разгрома германской армии, можно представить себе по записям их бесед. Ни разу не было ни одной ненужной резкой ноты... Переписка с ним по спорным вопросам всегда была бесполезна, если заходила далеко, кончалась лганьем и оскорблениями... В Молотове советская машина, без сомнения, нашла способного и во многих отношениях типичного для нее представителя – всегда верного члена партии и выразителя коммунистической доктрины...».
      Чарльз Болен, который часто встречался со Сталиным и Молотовым в 1945-46 гг., отмечает  унизительное и даже презрительное отношение Сталина к Молотову и раболепное отношение Молотова к Сталину. Типичные отношения строгого хозяина и верного слуги... Молотов где и как мог, старался подражать Сталину. На фотографии Сталина и Молотова с женами на отдыхе оба они в белом. Молотов, как и Сталин, дал своей дочери имя Светлана.
       В. Бережков вспоминает: «7 декабря 1943 года Гарриман в сопровождении Болена посетил Молотова, чтобы передать послание Рузвельта о назначении генерала Эйзенхауэра командующим операциями по форсированию Канала. Гарриман спросил: - Как скоро можно рассчитывать на получение мнения маршала Сталина по этому поводу? – Я ему сейчас позвоню, - с готовностью ответил Молотов. Он подошел к телефонному столику, немного постоял перед зеленым аппаратом, непосредственно связанным с кабинетом Сталина, набрал номер. – Н… н… не оторвал? – Он заикался больше обычного, когда бывал взволнован, а разговор со Сталиным всегда вызывал эмоции, хотя оба они близко знали друг друга не один десяток лет. – Господин Гарриман сейчас у меня, он доставил адресованное Вам послание  президента. Командующим операциями по высадке в Северной Франции назначен генерал Эйзенхауэр. – Он плотно прижал трубку, слушая Сталина. – Ясно, - сказал Молотов, подождал, пока на другом конце провода щелкнул рычаг и, осторожно положив трубку, вернулся к длинному столу» (Сталин назначение одобрил).
       Однако есть и другие мнения. Маршал Г. Жуков свидетельствует: «В.М. Молотов также пользовался большим доверием Сталина. Когда рассматривались оперативно-стратегические и другие важные вопросы, между ними нередко возникали разногласия и серьезные споры, в которых формировались правильные решения». Сам Молотов, будучи уже на пенсии, говорил: «Имейте в виду, я не тот человек, который в рот Сталину заглядывал. Я спорил с ним, говорил ему правду». Это подтверждает Н. Хрущев в своих воспоминаниях.
       Болен пишет, что Молотов был отличным помощником Сталина. Он был великолепным бюрократом. Его не смущало, что он становится посмешищем в глазах других министров иностранных дел. «Однажды в Париже я слышал, как Молотов в течение четырех часов повторял одну и ту же фразу: «советская делегация не позволит превратить конференцию в резиновый штамп», и отвергал все попытки Бевина и Бирнса сблизить позиции. В том смысле, что он неутомимо преследовал свою цель, его можно назвать искусным дипломатом. Американская исследовательница П. Уорд, посвятившая специальную работу Совету министров иностранных дел союзников, так охарактеризовала стиль дипломатии Молотова: «Куря одну папиросу за другой и поглаживая усы, он манипулировал партнерами как кукловод, периодически доводя Бевина до бешенства, Бирнса до нетерпения, а Бидо до новых компромиссных предложений».  Сталин формировал политику, Молотов претворял ее в жизнь... он пахал как трактор. Я никогда не видел, чтобы Молотов предпринял какой-то тонкий маневр, именно его упорство позволяло ему достичь эффекта». Упорство Молотова в переговорах было притчей во языцех. Тем не менее, самые высокие оценки Молотову, как дипломату дал не кто иной, как матерый антикоммунист, идеологический антипод Молотова госсекретарь США Д. Даллес. В своей книге «Мир и война» он писал: «Молотов показал себя во всем блеске. Он применял свои приемы, различные в каждом случае, с исключительным мастерством. Наблюдая в действии всех великих мировых государственных деятелей нашего века, начиная с участников Гаагской мирной конференции 1907 года, я никогда не встречал такого великого дипломатического мастерства, какое проявлял Молотов». Возможно, такая лестная характеристика объясняется сходством их характеров: оба были догматиками до мозга костей, оба считали, что системы, которые они представляли, несовместимы, оба скептически относились к возможности каких-либо долговременных договоренностей между СССР и США, оба опасались, что такие лидеры, как Хрущев и Эйзенхауэр могут пойти на неоправданные уступки. Иначе говоря, оба представляли собой образчики дипломатии «холодной войны».
      Следуя указаниям Сталина, Молотов часто менял свое отношение к тому или иному событию или лицу. Так, еще в 20-е годы он активно участвовал в работе Коминтерна под руководством Зиновьева, Бухарина, а потом Сталина. В 1928 году Бухарин попытался утвердить на VI Конгрессе Коминтерна важное значение НЭПа для мировой социалистической практики. Молотов не возражал. А уже на пленуме Интернационала в 1929 году Молотов объявил Бухарина «правым уклонистом», проповедником развязывания НЭПа  и свободного товарооборота, то есть, в конечном счете, развязывания капиталистических элементов в нашей стране». Тогда же Молотов отверг плодотворную идею Бухарина о союзе коммунистов с социал-демократами, чтобы остановить германский фашизм. Молотов входил в делегации СССР на всех последующих Конгрессах Коминтерна. В 1926 г. на ХV партконференции он говорил: «Политика нашей партии есть и остается политикой окончательного триумфа социализма в мировом масштабе». А в 1943 году именно Молотов вел переговоры с представителями Рузвельта и Черчилля о роспуске Коминтерна.
       В первые послевоенные годы Молотову приходилось не раз выезжать в Нью-Йорк для участия в работе ООН. Его речи на Генеральных Ассамблеях были обычными для него – обстоятельными, сухими и скучными. В Совете Безопасности он часто пользовался правом вето и много раз произносил слово «нет». В кругах ООН он получил прозвище «господин «нет».
        В 1943 г. Молотову было присвоено звание Героя Соцтруда, а в 1946-м он был вместе со Сталиным избран (назначен Сталиным) почетным академиком АН СССР. По его инициативе в 1943 г. был создан международный факультет в московском университете, а в 1944 г. – самостоятельный Институт международных отношений. Была также открыта Высшая дипломатическая школа.
       А в конце 40-х годов он впал у Сталина в немилость. В первый послевоенный год он в беседе с иностранными журналистами допустил несколько неосторожных высказываний, в частности, о возможности ослабления цензуры. Сталин, который тогда отдыхал на юге, откликнулся шифровкой на имя Маленкова, Берии и Микояна: «...Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу считать такого товарища своим первым заместителем». Орудием дискредитации Молотова Сталин избрал его жену. Он это сделал не впервые. Еще в 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло сугубо секретное («особая папка») постановление о жене Молотова. В нем говорилось: «Тов. Жемчужина проявила неосмотрительность и неразборчивость в отношении своих связей, в силу чего в окружении тов. Жемчужиной оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа». Политбюро поручило НКВД «произвести тщательную проверку всех материалов, касающихся т. Жемчужиной».
       Порочащие связи действительно имели место: в Америке жил ее богатый брат, с которым она изредка переписывалась, а однажды даже посетила его в Нью-Йорке. Кроме того, она знала много «тайн кремлевского двора». Она дружила с Надеждой Аллилуевой, которая делилась с ней своими семейными горестями. Накануне самоубийства Надежды была с ней. Жемчужину же первую позвала обслуга, увидев Надежду мертвой. Вождь не любил свидетелей своих неблаговидных поступков. Но тогда Сталин не планировал уничтожение Полины Семеновны. Это было первое «серьезное предупреждение» ее супругу, оказавшемуся в недопустимой близости к вождю и учителю. Ее сняли с должности наркома рыбной промышленности и с большим понижением перевели в республиканский наркомат местной промышленности. В феврале 1941 г. вывели из числа кандидатов в члены ЦК ВКП(б).
       Вячеслав Михайлович очень любил и уважал свою жену, восхищался и гордился ею. Она выделялась среди других «серых» кремлевских жен (под стать ей, может быть, была только жена Ежова). На вопрос внуку Молотовых, известному ныне политологу Вячеславу Никонову, какой он помнит свою бабушку, тот ответил: «изысканной». Дочь портного из села Пологи Александровского уезда Екатеринославской губернии, бывшая папиросница на табачной фабрике, кассирша в аптеке, участница Гражданской войны, она сумела стать дамой высшего света западного образца. В ней удивительным образом сочеталась западная выхоленность с советской идейностью.
      В 1948 г. Жемчужину лишили работы, оставили в резерве Министерства легкой промышленности, а в Министерстве госбезопасности на нее завели новое дело. На сей раз ее обвиняли в сионизме. Жена министра иностранных дел не скрывала своего еврейского происхождения. Молотов, по поручению Сталина, естественно, лоббировал в ООН создание еврейского государства.7 сентября 1948 г. Молотов весьма любезно принял первого посла Израиля в Москве Голду Меерсон. Военный атташе полковник И. Ратнер сообщал премьер-министру Бен-Гуриону: «Сегодня я полтора часа беседовал с генералом армии Антоновым, заменяющим в настоящее время начальника генштаба маршала Василевского. Такого рода беседы – совершенно необычное дело для уровня военных атташе, меня просили ничего о ней не сообщать своим коллегам из других стран. Мы обсуждали следующие вопросы: подготовка нашего командного состава в Советском Союзе, поставка Израилю оружия из немецких трофеев...». Полина Семеновна не предполагала, что скоро отношения между двумя странами разладятся. Она тесно общалась с Голдой Меерсон, сказала ей, что чувствует себя дочерью своего народа, посещала еврейский театр и синагогу (верующей, разумеется, не стала). На похоронах Михоэлса неосторожно шепнула на ухо другу покойного: «Это убийство».
       Сталин публично укорял Молотова: «Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится известным товарищу Жемчужиной... А  чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям... Товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш советский Крым... Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять».
      Фактически, Сталин заставил Молотова развестись с супругой. «Если так нужно для партии, значит, мы разойдемся», - заявила дисциплинированная большевичка. Она переехала к родственникам, которых этим невольно погубила: их арестовали и из тюрьмы они живыми не вышли. А Молотов не встал грудью на защиту любимой жены. А. Громыко пишет, что Молотов, в общем, человек сухой и строгий в подборе слов, после возвращения жены из ссылки в разговоре с Громыко сказал: «в мой дом пришло и личное счастье». Эти слова он произнес через 3-4 дня после похорон Сталина. А, уже будучи пенсионером, в беседе с Ф. Чуевым подчеркнул, что его заместитель С. Лозовский, расстрелянный в связи с делом Еврейского Антифашистского комитета, не дал никаких показаний против Полины Семеновны.
       В 1949 г. Молотов лишился поста Министра иностранных дел (эту должность занял бывший «прокурор дьявола» А. Вышинский). И практически выбыл из политической игры. Его перестали приглашать на заседания Политбюро. Это были очень тревожные симптомы. Позднее, в 70-е годы, на вопрос журналиста Ю. Идашкина, были ли возможны его арест и физическое уничтожение, Молотов ответил: «Да, я был готов ко всему». И добавил: «Революций без жертв не бывает».
       Однако, все эти закулисные интриги плелись втайне не только от народа, но и от рядовых членов партии. 5 октября 1952 г., в день открытия ХIХ съезда партии, «Правда» писала: «Появление в президиуме товарища Сталина и его верных соратников тт. Молотова, Маленкова, Ворошилова, Булганина, Берии, Кагановича, Хрущева, Андреева, Микояна, Косыгина делегаты встречают долгими аплодисментами». К этому времени вторым человеком в стране был Маленков. Молотову Сталин выражал политическое недоверие. Жемчужина еще была в ссылке. Но Молотов традиционно почти в течение четверти века в перечне соратников пребывал первым, и Сталин на таком парадном мероприятии, как съезд партии (на нем присутствовали делегации компартий многих зарубежных стран), решил не нарушать традицию. Молотов же открывал съезд. А затем вновь ушел в политическое небытие.
      Как вспоминает А. Громыко, после ХIХ съезда партии, на Пленуме ЦК Сталин выступил с резкой критикой Молотова и Микояна. Причем главный огонь обвинений направлялся против Молотова... Молотов и Микоян не были включены в состав созданного тогда Бюро Президиума ЦК КПСС. А что касается причин, из-за которых Сталин так ополчился против Молотова, то, видимо, авторитет и близость «человека №2» к «вождю» расценивалась им как угроза его собственному положению. Более того, готовился новый судебный процесс, на котором в качестве обвиняемого предстояло стать и Молотову. Можно предположить, что Сталин рассчитывал свалить на Молотова вину за массовые репрессии, в частности, за «расстрельные списки».
       Смерть Сталина коренным образом изменила ситуацию. В момент, когда мертвый Сталин еще лежал на кушетке на Ближней даче, Молотов повернулся к Берии и сухо произнес: «Верни Полину». Вернули. Она в это время уже была в Москве. Ходить самостоятельно она после допросов на Лубянке не могла, молчаливые и вежливые чекисты внесли ее в квартиру Молотова на руках. А в день похорон Сталина Молотов с трибуны мавзолея на Красной площади проникновенно говорил: «В эти дни мы все переживаем тяжелое горе – кончину Иосифа Виссарионовича Сталина, утрату великого вождя и, вместе с тем, близкого, родного, бесконечно дорогого человека. И мы, его старые и близкие друзья, и миллионы-миллионы советских людей, как и трудящиеся всех стран, прощаемся сегодня с товарищем Сталиным, которого мы все так любили, и который всегда будет жить в наших сердцах...». В сердцах четы Молотовых он в самом деле жил. Известный писатель Юлиан Семенов, в 70-е годы встречавшийся с Молотовым, был потрясен той нескрываемой нежностью, с которой Молотов произносил имя Сталина. Нежность была какой-то юношеской, восторженной, она даже несколько выпячивалась им, хотя Молотов, казалось, не был человеком позы (можно предположить, что эта нежность была не совсем искренней, скорее, показной, оправдывавшей многолетнее слепое повиновение).
      Когда Молотов выступал на траурном митинге, он уже снова был  Министром иностранных дел СССР. И активным деятелем Президиума ЦК КПСС. Он поддержал Маленкова и Хрущева в их намерении арестовать Берию. Через год он поддержал Хрущева и Булганина против Маленкова. Но согласие между Молотовым и Хрущевым продолжалось недолго. Хрущев выступал с множеством инициатив не только в вопросах внутренней жизни страны, но и внешней политики. Его переговоры с югославским маршалом Тито велись в обход МИД, поэтому Молотов не входил в делегацию, посетившую Белград. Молотов мешал нормализации отношений СССР с Японией и Австрией. Он считал, что, выводя войска из Австрии, СССР делает слишком большую уступку «империализму». Не участвовал Молотов и в поездке Хрущева и Булганина в Индию и Бирму в 1955 году.
       Консервативная позиция Молотова была подвергнута критике на июльском (1955) пленуме ЦК КПСС. Были поставлены под сомнение и его достижения в области теории марксизма-ленинизма. На сессии Верховного Совета СССР в феврале 1955 г. он обмолвился, что в СССР построены только «основы социалистического общества». Молотова поправили: «основы социализма» были построены еще в довоенные годы, а в середине 50-х уже построен сам социализм. По сути Молотов был прав, но по требованию товарищей из ЦК в журнале «Коммунист» публично признал свою ошибку.
       Молотов, как мог, противился реабилитации невинно осужденных во времена «культа личности», хотя в середине 50-х уже не был послушным исполнителем чужой воли. Он предлагал внести в доклад Хрущева на ХХ съезде партии «что-то хорошее о Сталине». Дескать, он создал великую партию, провел индустриализацию страны. Наконец, руководил страной почти тридцать лет. Одолел Гитлера... А после съезда позвонил редактору «Правды» Д. Шепилову и категорически потребовал: «Прекратите ругать Сталина».
       Когда после ХХ съезда в Тбилиси прошли массовые манифестации протеста, их участники выкрикивали не только «Долой Хрущева» и «Долой Булганина», но и «Молотова – в премьер-министры СССР». «Антипартийная группа» прочила Молотова в Первые секретари ЦК. Впрочем, анализируя доступные сейчас данные, можно предположить, что Молотов вряд ли долго удержался бы в кресле Первого лица государства. Его вершина – быть вторым. Не формировать политику, а настойчиво и целеустремленно проводить ее в жизнь.
       Однажды Молотова, уже пенсионера, посетила дочь Сталина Светлана Аллилуева. В книге «Только один год» она писала: «Я увидела постаревшего, поблекшего Молотова... Он по обыкновению говорил мало, а только поддакивал. Раньше я всегда видела его поддакивающим отцу. Теперь он поддакивал жене. Она была полна энергии и боевого духа. Они сидели за столом всей семьей, и Полина говорила мне: «Твой отец был гений. Он уничтожил в нашей стране «пятую колонну» и, когда началась война, партия и народ были едины. Теперь больше нет революционного духа, везде оппортунизм. Посмотри, что делают итальянские коммунисты! Стыд! Всех запугали войной. Одна лишь надежда на Китай. Только там уцелел дух революции». Молотов поддакивал и кивал головой. Их дочь и зять молчали, опустив глаза в тарелки. Это было другое поколение. Им было стыдно. Родители походили на ископаемых динозавров, окаменевших и сохранившихся в ледниках». Эта беседа происходила в разгар «культурной революции» в Китае.
       После ХХ съезда КПСС Молотов фактически не выполнял большинства своих обязанностей, как министра иностранных дел. Он не был включен в делегации во главе с Хрущевым, посетившие Англию и Китай. В середине 1956 г., за день до начала официального визита в СССР Президента Югославии Тито, он был уволен с поста министра. Молотов фактически оказался не у дел, но формально оставался зам. председателя Совмина СССР и членом Президиума ЦК КПСС. 22 апреля 1957 года, в день рождения Ленина, «Правда» опубликовала большую статью Молотова «О Ленине». О преступлениях Сталина в ней было сказано: «Мы знаем, что отдельные ошибки, иногда тяжелые ошибки, неизбежны при решении столь больших и сложных исторических задач. Нет, и не может быть гарантии на этот счет ни у кого». В целом же, по утверждению Молотова, политика партии была всегда правильной, и всегда была верна знамени ленинизма.
       В 1957 г. в Президиуме ЦК КПСС сложилась «антипартийная группа», которая намеревалась законным путем убрать Хрущева. Однако на Пленуме ЦК эта группа потерпела сокрушительное поражение. Это был единственный в истории компартии Советского Союза случай, когда Центральный Комитет не поддержал решение своего Президиума. Члены «антипартийной группы» были настолько обескуражены, что сами проголосовали за принятие постановления, осуждающего их действия. Один только Молотов воздержался. На этом карьера Молотова, как политического деятеля, закончилась. Он был отправлен послом в Монголию. Однако когда в марте 1958 г. в Улан-Батор на очередной съезд правящей Монгольской народно-революционной партии прибыла делегация КПСС во главе с секретарем ЦК Н. Игнатовым, она демонстративно игнорировала посла. Его даже не приглашали на встречи с лидерами Монголии, что противоречило общепринятому порядку. Более того, в своем выступлении на съезде Игнатов не преминул бестактно упомянуть о разгроме «антипартийной группы» и резко раскритиковал самого Молотова. Во время выступления Игнатова Молотов покинул зал заседания съезда. Делегации других соц. стран тоже обходили стороной советское посольство. Только китайские делегации, посещавшие Улан-Батор, демонстрировали свое уважение к Молотову, как ближайшему сподвижнику Сталина.
       Молотов говорил, что сам он хорошо переносит монгольский климат, но жене он противопоказан. В 1960-62 гг. Молотов служил постоянным представителем СССР в МАГАТЭ и жил в Вене. Там он оказался немым свидетелем встречи Хрущева с американским президентом Джоном Кеннеди. Хрущев сухо кивнул головой Молотову и молча прошел мимо. В апреле 1960 г. к 90-летию со дня рождения Ленина Молотов прислал в редакцию журнала «Коммунист» большую статью о вожде, но она не была опубликована. Летом 1961 г. в рамках обсуждения Программы КПСС Молотов направил в ЦК заявление, где назвал проект Программы ошибочным и ревизионистским. Это вызвало раздражение Хрущева. ХХII съезд КПСС имел явную антисталинскую направленность.
       В начале 1962 года Молотов был исключен из партии и отправлен на пенсию. В стране не осталось городов, поселков, предприятий и учреждений имени Молотова. Как вспоминал зять Хрущева А. Аджубей, Полина Семеновна добилась приема у Хрущева, но в ответ на ее просьбу восстановить мужа в партии Никита Сергеевич показал ей документ с резолюцией Молотова о расстреле жен руководителей Украины Косиора, Постышева и др. И лукаво спросил, можно ли такого человека, по ее мнению, восстановить в партии, или его следует привлечь к суду. Этот вопрос вряд ли можно считать правомерным и корректным, поскольку сам Хрущев был причастен к сталинским массовым репрессиям в Москве и на Украине, но что ответила т. Жемчужина Первому секретарю ЦК КПСС неизвестно. 
       Последние 20 лет жизни Молотов провел на государственной даче в поселке Жуковке под Москвой (ехать с Белорусского вокзала). Больше всего он переживал, что остался вне партии и постоянно писал заявления в ЦК и Комитет партийного контроля с просьбами о восстановлении. Но восстановили его в партии только в 1984 г., в бытность генсеком К.Черненко. За просителя вступился А. Громыко, тогда уже член Политбюро ЦК, Первый заместитель Предсовмина СССР и министр иностранных дел. Молотов о нем отозвался так: «Мой выдвиженец. Оказался на месте».
      А в быту вел жизнь серенького непритязательного добропорядочного обывателя. Ф. Чуеву сразу бросилось в глаза: скромен, точен и бережлив. Следил, чтоб ничего не пропадало, чтоб свет попусту не горел в других комнатах, вещи носил подолгу. Когда Молотова лишили всех привилегий, инициативу взяла на себя жена. Ей-то, члену партии с 1918 года, да еще жертве сталинских репрессий привилегии полагались. Молотов был прикреплен к поликлинике №1 как муж Полины Жемчужиной. До 90 лет ездил в поликлинику на электричке, ждал приема в общей очереди, хотя другие посетители обычно предлагали пропустить его. Для себя в материальном плане он не просил ничего. Вначале Молотов получал пенсию 300 руб. И из нее платил за дачу, уголь, а также истопнику и домработнице. Потом ему пенсию на 50 руб. увеличили, освободили от платы за дачу и уголь, и дали зарплату истопнику и сестре-хозяйке.
       Полина Семеновна умерла в мае 1970 года от рака. Последний год жизни она провела в больнице. Каждый день Вячеслав Михайлович ее навещал, добираясь к ней на электричке, потом на метро. На похоронах жены в клубе фабрики «Красный Октябрь» Молотов произнес большую речь, рассказал о ее жизненном пути, об успехах партии и советского государства в предвоенные годы, но об аресте и ссылке жены не упомянул (организацию похорон взяла на себя фабрика, в которой П. Жемчужина состояла на партийном учете). Это было последнее публичное выступление Молотова. На Новодевичьем кладбище у могилы жены он стоял рядом с Н. Булганиным. Оркестр исполнил Гимн Советского Союза (на похоронах самого Молотова гимн не прозвучал).
      Молотов посещал библиотеку имени Ленина (профессорский зал, хотя уже не был почетным академиком), писал мемуары (первую часть его воспоминаний, охватывающую период с 1905 по1917 годы, он послал в журнал «Юность», где недавно печатались воспоминания А. Микояна, но редактор журнала писатель Б. Полевой посоветовал автору передать рукопись в Институт марксизма-ленинизма). Он бывал на выставках, концертах, в театрах, в кинотеатре в Жуковке, построенном для обитателей привилегированных дач, где показывали зарубежные фильмы, не попадавшие на массовый экран. Однажды известный спортивный комментатор Н. Озеров ехал на своем автомобиле и, увидев на обочине Молотова, предложил подвезти его. Прощаясь у своего дома, бывший второй человек великой советской державы сказал: «Внуки не поверят, что меня довез до дома сам Николай Озеров».
       В 1984-86 гг. имя Молотова стало довольно часто появляться в печати, в кинофильмах о войне. За несколько месяцев до смерти в газете «Московские новости» появилось интервью с ним. «Собираюсь прожить до ста лет, - сказал он корреспонденту. – В стране происходит перестройка. Я ее одобряю и хотел бы принять в ней участие. Жаль, что мой преклонный возраст мешает активно ей содействовать». Он рассказал о своем распорядке дня: подъем в 6.30; двадцать минут зарядка на свежем воздухе; после завтрака часовая прогулка по лесу. Чтению газет и книг посвящались шесть часов в день.18 июня 1986 г. Молотов перевел 100 рублей в Фонд помощи жертвам Чернобыля. А 8 ноября того же года умер. Вскрыли его завещание: в конверте были 500 рублей – на похороны, все его накопления. До конца жизни у него была прекрасная память, а давление в 95 лет было 120/80.
      По случаю смерти Молотова западные газеты и журналы посвятили ему много статей. В советской печати появилось лишь краткое казенное извещение. Похоронили его на Новодевичьем кладбище в присутствии родственников да немногих почитателей и друзей, но без корреспондентов.
      Внуку Молотовых Вячеславу Никонову дедушка запомнился более мягким, чем бабушка. Джордж Блейк в своих воспоминаниях «Иного выбора нет» пишет, что в 1954 году по заданию британской контрразведки, где он тогда служил, одновременно являясь советским агентом, занимался прослушиванием телефонных разговоров членов советской делегации на переговорах в Женеве.  Его потрясла совершенно неожиданная и, пожалуй, несколько старомодная черта «несгибаемого» Молотова: он был очень предан семье и часто подолгу разговаривал со своей женой. Они обсуждали трудности, возникшие у их замужней дочери с кормлением малыша, причем Молотов порой давал дельные советы. Он также вел долгие беседы со своим шестилетним внуком, терпеливо выслушивая его подробные рассказы о том, чем он занимается. Однажды вечером жена Молотова сказала ему, что у сына ее знакомого возникли сложности с поступлением в МГУ, и спросила, не может ли он позвонить ректору и все уладить. Молотов довольно неохотно, но все же согласился. Семейную фотографию Молотов всегда возил с собой и ставил на столике у своей постели.
       А дочь Вячеслава Михайловича и Полины Семеновны Светлана, как это часто бывает у сильных и властных матерей, да, к тому же, при воспитании в тепличных условиях, выросла мягким, незащищенным человеком. И когда во времена горбачевской перестройки кости ее родителей перемывали все, кому не лень, очень переживала. А когда один публицист-лагерник написал, что в конце 40-х годов дочь отказалась от матери, у Светланы случился инфаркт, и вскоре она умерла.
      История все расставила по своим местам. Молодому поколению в большинстве своем имя Молотова ничего не говорит. Его жизнь и судьба теперь интересна разве что следопытам, охотникам за ископаемыми динозаврами.


                Основные источники:

              Рой Медведев. Они окружали Сталина. М: Политиздат. 1990.

             Феликс Чуев. Сто сорок бесед с Молотовым: из дневника Ф. Чуева. М:
              «Терра».1991.


               


               
                ПОСОЛ  США  В  СССР  ЛОУРЕНС А. СТЕЙНГАРДТ
    
     5 марта 1939 г. по рекомендации К. Хэлла Рузвельт назначил послом в Москве Л. Стейнгардта. Богатый юрист с широкими связями в еврейской общине Нью-Йорка, он был племянником  Сэмюэла Унтермейера, близкого друга Рузвельта и Дэвиса, пылкого поклонника советского эксперимента. Унтермейер несколько раз бывал в СССР, его тепло принимал в Москве Дэвис. Новый посол, его жена и ее дочь отплыли в Европу 12 июля. Они по дороге заехали в Париж повидаться с Буллитом, затем в Брюссель, где встретились с Дэвисом и после недолгого пребывания в Швеции, где Стейнгардт служил послом во время первого президентского срока Рузвельта, прибыли в Москву 11 августа. В Москве в это время пребывали франко-британская военная миссия, пытавшаяся уговорить Сталина вступить в войну против Гитлера, и германская миссия, убеждавшая Сталина подписать с Гитлером пакт о ненападении. Соперничество дипломатов было напряженным. Соединенные Штаты поддерживали англо-французскую позицию. Об этом Рузвельт дал понять советскому послу в США Уманскому, а также отправил телеграмму Стейнгардту, находившемуся на пути в Москву, поручая проинформировать о его позиции советское руководство.
      У сотрудника американского посольства Болена оказались тесные связи с одним из сотрудников германского посольства в Москве. Получив от него важную информацию, Стейнгардт в день вручения верительных грамот 16 августа уведомил госсекретаря Хэлла о том, что немецкая и советская стороны находятся на пороге подписания пакта о ненападении. Однако Госдепартамент, убежденный в твердых антифашистских взглядах Сталина и его окружения, усомнился в достоверности поступивших сведений. А через неделю в Москву прибыл для подписания пакта Риббентроп. Как только пакт Молотова-Риббентропа был 24 августа обнародован, Стейнгардт сообщил в Вашингтон, что к пакту приложен секретный протокол, согласно которому отдельные территории Восточной Европы поделены между СССР и Германией. Посол сообщал, что Литва, Латвия, Эстония и Восточная Польша являются областями жизненных интересов Советского Союза.
      Стейнгардт был непредубежденным, весьма проницательным наблюдателем, умным, остроумным, рассудительным человеком, оценивал коммунистов по их делам, а не словам. И еще человеком глубоких нравственных убеждений, принципиальным и честным. Он свободно изъяснялся по-немецки, по-французски, по-испански, а в конце срока пребывания в России, в объеме, необходимом для работы – и по-русски.
      Стейнгардт родился 6 октября 1892 г. в Нью-Йорке в состоятельной еврейской семье. В 1913 г. получил степень бакалавра математических наук, через два года – магистра математических наук и бакалавра юридических наук в Колумбийском университете. Работал в бухгалтерской фирме. Во время Первой мировой войны попал в армию рядовым, а впоследствии являлся ассоциированным советником военного министерства. В 1920 г. стал работать в юридической фирме. В 1923-м женился на Далси Хоффман.
     Стейнгардт не был другом Рузвельта, но считал ФДР не только выдающимся лидером, но и человеком, наделенным даром предвидения, который «видит на год дальше других политиков». И говорил, что Рузвельт заслуживает его преданности. Это был высочайший комплимент со стороны Стейнгардта. Рузвельт, в свою очередь, считал Стейнгардта верным политическим сторонником и умелым дипломатом. В июне 1940 г. он сказал послу: «вы выполнили задание на все сто процентов».
      Став в 1932 г. президентом, Рузвельт предложил Стейнгардту пост посла в Швеции. Тот, будучи богатым и независимым человеком, принял предложение, чтобы попробовать свои силы на новом поприще. В Стокгольме он пришел к выводу, что нашел работу, которой хотел бы заниматься всю жизнь. Он оставил юридическую практику, не воспользовался многими представившимися ему в Нью-Йорке деловыми возможностями и целиком посвятил себя дипломатии.
      В марте 1939 г. он был переведен из Стокгольма  в Перу. Там он пробыл недолго, но быстро освоился, приобрел много друзей. Жаркий климат он переносил плохо, но ему нравились перуанцы и их культура. Он считался прекрасным послом. Его отличный послужной список как раз и позволил К. Хэллу рекомендовать президенту перевести Стейнгардта на более высокий и ответственный пост в СССР.
      Новый посол прибыл в Москву с целым ворохом разноречивых суждений. Он в принципе разделял оптимистическую точку зрения Рузвельта на перспективу советско-американских отношений (иначе он не получил бы назначения в Москву). Традиционная связь американских евреев с Восточной Европой обусловила его симпатии к России, особенно после того, как она избавилась от царя. Как и его дядя С. Унтермейер, он полагал, что Советский союз стремится к человеческому прогрессу. И был убежден, что любое правительство предпочтительнее царского режима, преследовавшего евреев. Стейнгардт принимал участие в переговорах, закончившихся соглашением Рузвельта-Литвинова. В 1934 г. посетил Россию. На этом основании он, приехав в Москву, чистосердечно заявил, что не является апологетом капитализма, и что у него нет предубеждения против СССР.
      С другой стороны, он был прагматиком, юристом, евреем с твердыми представлениями о нравственности, как она трактуется в Торе. Он принимал жизнь такой, какой он ее видел, и оценивал людей в соответствии с тем, как они вели себя с ним. У него было ветхозаветное чувство справедливости: око за око, зуб за зуб. Он был готов к компромиссам, если они сулили перемены к лучшему, но в случае, если они не подрывали его моральных принципов. Поэтому в своих воззрениях он был далек от таких идеалистов как Рузвельт, Гопкинс и Дэвис.
       Перед отъездом Стейнгардт честно изложил Рузвельту свою позицию. Изучая переписку между посольством в Москве и Госдепартаментом, он убедился, что Кремль обращается с официальными представителями иностранных государств как со шпионами, и что дипломатическая служба в СССР связана с множеством трудностей. Его удивило, что советские товарищи не освобождают американских дипломатов от таможенного досмотра даже после того, как правительство США предоставило все льготы советскому посольству в Вашингтоне. Посол приехал в Москву с намерением преодолеть неравенство в отношениях. Он добивался от Госдепа разрешения на проведение политики взаимности: если советские власти обращаются с американскими представителями невежливо и оскорбительно, надо на это отвечать соответствующим образом. У него уже имелся негативный личный опыт: непосредственно перед отъездом в СССР он получил свою личную почту, заранее отправленную в Москву, и убедился, что она была грубо вскрыта. Это укрепило его в убеждении, что американская политика должна строиться в большей степени на взаимности, чем на умиротворении. Уступки за уступки, твердость за твердость. Таким образом, Стейнгардт оказался последователем Буллита, а не раболепствующего Дэвиса. Рузвельт на сей раз дал добро на предложенную послом стратегию, возможно, в ответ на результаты переговоров Советского Союза с Германией о заключении пакта о ненападении. В декабре 1939 г. после нападения СССР на Финляндию он сказал Хэллу: «Я считаю, что в ответ на всякую неприятность, которую создают советские власти, мы должны устраивать им такую же неприятность».
      Советские власти были разочарованы поведением Стейнгардта, они ждали еще одного Дэвиса. А. Громыко в своих воспоминаниях отмечает, что Стейнгардт мало что сделал для улучшения советско-американских отношений. Уманский, дважды поговорив со Стейнгардтом,  написал Молотову, что новый американский посол – мелкобуржуазный эгоист и бывший активный сионист, а его жена «буржуазна до мозга костей». В целом, по оценке Уманского, Стейнгардт – нечто среднее между Буллитом и Дэвисом, лучше первого, но хуже второго. Впрочем, советский посол надеялся, что Рузвельт наставит Стейнгардта «на правильный путь». Уманский пожаловался министру финансов Моргентау на «привередливость» нового посла, прежде всего, на его требование решить проблему долгов. Моргентау заверил Уманского, что Стейнгардт не имеет полномочий вести переговоры о долгах и, более того, что Рузвельт освобождает Госдепартамент от этих вопросов и планирует решать их под своим прямым руководством. Президент сам подчеркнул в разговоре с Уманским, что в Госдепе имеются «антисоветские типы». Все это подрывало позиции Стейнгардта как раз тогда, когда Соединенным Штатам было необходимо иметь сильного посла в Москве и опираться на аналитическую работу специалистов Госдепартамента.
       Стейнгардт был полон решимости честно служить своей стране, правительству и президенту. Вместе с тем, он намеревался создать себе приличные условия жизни в Москве. Он отправил туда много консервов, учитывая «местные трудности с едой». Он проявил недоверие к советским стоматологам, написав своему другу в Швецию, что будет часто приезжать туда для лечения зубов. Он просил сотрудника посольства нанять повара, дворецкого и шофера, «самых лучших, каких можно найти». Он отправил в Москву два автомобиля: «роллс-ройс» и 12-цилиндровый «паккард». Реальные условия жизни в Москве его очень скоро разочаровали. Он обнаружил, что сотрудники из местного населения в большинстве своем «ужасно медлительны и бесполезны. Они считают, что могут брать все, что им хочется и протаскивать в Спасо-хаус (американская резиденция находилась в Спасо-Пестовском переулке) свои семьи аж до четвертого колена». Вместе с тем, когда военный атташе в Москве сообщил послу, что его французская экономка приторговывает посольским провиантом на черном рынке, тот не поверил. Свой «паккард» ввиду дефицита бензина и трудностей езды между московскими лихачами по глубоким ухабам, он вскоре отправил в Америку. Когда в посольстве испортился туалет, он попросил телефонистку позвонить замнаркома Вышинскому и сказать, что если в течение часа туалет не будет исправлен, посол придет к нему и воспользуется его туалетом.
      Культурные запросы посла тоже подвергались серьезным испытаниям. Он жаловался в письме другу, что советские власти изолировали дипломатическое сообщество, а кроме того, здесь нет ночных клубов, никакой ночной жизни, никаких развлечений, разве что балет да опера, которые очень хороши, но когда побываешь на всех двадцати представлениях, больше делать нечего. К тому же, продолжал он, тайная полиция делает жизнь совершенно невозможной. Она всегда следует на расстоянии 2-3 метра и заходит за мной даже в парикмахерскую. Он писал американскому послу в Польше Биддлу: «Нужно здесь пожить, чтобы понять, что значит работать в условиях, когда все шиворот-навыворот по сравнению с миром, к которому мы с вами привыкли; этики и морали в нашем понимании здесь просто не существует». Своему шведскому другу К. Триггеру он писал: «В сравнении со временами нашей молодости происходит полная деморализация принципов». А в письме А. Унтермейеру уточнял, что Советская Россия сочетает старое высокомерие с самонадеянностью политических выскочек. Здесь, продолжал он, власть настолько сосредоточена наверху, что один человек, сидящий за письменным столом, одним росчерком пера может так изолировать целое сообщество, что о его полном исчезновении с лица земли никто не узнает на протяжении многих лет... Они понимают только один язык, язык превосходящей силы, и если эту силу не применять, то они будут поступать по-своему».
      В свою очередь, А. Громыко, который тогда заведовал американским отделом Наркоминдела, 1 сентября 1939 г. писал Молотову, что Стейнгардт занимает «жесткую и даже строптивую позицию». Это соответствовало действительности. В декабре того же года в ответ на советское вторжение в Финляндию, Стейнгардт дал следующую рекомендацию Гендерсону: разорвать дипломатические отношения с СССР, изгнать всех советских граждан из США, закрыть все американские порты и, возможно, Панамский канал для всех советских судов, наложить эмбарго на весь советский экспорт, а также применять «иные шаги подобной жесткости». В январе 1940 г. он написал Веллису: «коммунистическая утопия – это, вероятно, самый большой обман человечества за всю историю».
      Когда по поручению Рузвельта Стейнгардт выразил протест против давления СССР на Финляндию, президент получил публичную отповедь от Молотова: «Прежде чем вмешиваться в отношения Советского Союза с Финляндией, которая давно получила свободу и независимость от России, Рузвельту следует обуздать американский империализм на Филиппинах и Кубе». Рузвельт пришел в ярость, но наказать Москву решил мягко: ввел «моральное эмбарго» на советские сделки с американскими компаниями в сфере аэронавтики. Этим компаниям было запрещено торговать с СССР. Кроме того, Вашингтон сократил число советских инженеров, которым разрешалось посещать американские заводы, и замедлил поставки товаров, закупленных Москвой. Меры Вашингтона были значительно мягче, чем предлагал Стейнгардт, но в Кремле отреагировали так, словно Рузвельт приказал бомбить Москву. Посол Уманский яростно «в бранном тоне» набросился на Хэлла, а Молотов организовал в Москве осаду американского посольства.
        1 февраля 1940 г. посол посетил В. Молотова с целью прозондировать возможность урегулировать советско-финляндский конфликт. Были также затронуты вопросы советско-американских отношений. Стейнгардт заверил наркома, что Рузвельт является истинным другом СССР. Молотов держался официально-отчужденно и никаких конкретных результатов беседа не дала. 4 марта замнаркома С. Лозовский телеграммой проинформировал полпреда в США К. Уманского о завтраке, который нарком дал 28 февраля Стейнгардту (упомянув, что помол долго напрашивался). За завтраком Молотов заявил, что все трения между двумя странами вызваны американской стороной, а также подчеркнул, что СССР является экономически самостоятельным государством, которое может обойтись и без американских поставок. (см. «Документы внешней политики СССР». Том 23. кн.1).  27 марта 1940 г. Лозовский по телефону ознакомил Стейнгардта с меморандумом, содержащим целый набор упреков Соединенным Штатам и их послу в Москве лично. В документе выражалось недовольство тем, что Советский Союз и посол Уманский подверглись критике со стороны Конгресса и военного министерства.
      Примиренческая политика Рузвельта по отношению к Советскому Союзу, давшая некоторый кратковременный сбой в связи с финской войной, снова возобладала. А после вступления немцев во Францию и продвижения японцев во французские колониальные владения в Индокитае, администрация Рузвельта стала проявлять особенно большое стремление к дружбе с СССР. Даже советская агрессия против Литвы, Латвии, Эстонии и румынских земель не могла изменить эту позицию. Это означало, что Стейнгардт, сторонник политики «око за око, зуб за зуб», становился помехой. Веллис часто встречался с Уманским, минуя посла.
По поручению Госдепартамента Стейнгардт приступил к переговорам с Молотовым и его заместителем Вышинским по вопросам, по которым не удалось добиться прогресса в Вашингтоне. Но вскоре убедился, что его партнеры с радостью принимают уступки со стороны США, но не делают никаких уступок в ответ. И продолжают активно сотрудничать с Германией. Доклады и протесты посла не нашли отклика в Вашингтоне. Молотов, увидев, что администрация Рузвельта действует в обход посла, тоже стал его игнорировать. Дни Стейнгардта в Москве были сочтены.
      Когда в июле 1941 г. в Москву прибыл специальный представитель президента США Г. Гопкинс, его принимали по высшему разряду. Ему было выделено персональное бомбоубежище, в котором он, к своему удивлению, обнаружил запасы шампанского, икры, шоколада и сигарет. А Стейнгардту не предложили вообще никакого бомбоубежища. В переговорах Гарримана-Бивербрука в Москве он уже не участвовал. Рузвельт в сухой казенной телеграмме известил посла об окончании его полномочий 5 ноября 1941 года. А. Громыко подытожил общие чувства в Москве и Вашингтоне: «К удовлетворению обеих сторон Стейнгардт не остался в Москве надолго». Правда, сменивший Стейнгардта на посту посла в Москве адмирал Стэндли тоже оказался крепким орешком.
       Нападение Германии на СССР сняло камень с души Рузвельта. Советский Союз находился в отчаянном положении, и теперь Америка без всякого смущения могла оказывать ему всестороннюю безоговорочную помощь. Орудием политики помощи стала Администрация ленд-лиза или «лавка Гопкинса». В отличие от Буллита, Стейнгардта, бывшего президента Гувера (последний пророчески заявил: «если мы вступим в войну и победим, это будет означать, что мы выиграли войну для Сталина, для власти коммунистов в России, для распространения советского режима в мире»), многих компетентных сотрудников Госдепартамента и посольства США в Москве, «лавку» почему-то не смущала перспектива господства СССР в Европе после разгрома Гитлера.
      А Стейнгардт был направлен послом в Турцию. Черчилль вынашивал идею привлечь Турцию на сторону союзников, Стейгардт его поддерживал. Но cтоило Молотову в разговоре с Гарриманом выразить неудовольствие по этому поводу, как американское правительство тут же согласилось не обращаться с Турцией как с союзником пока она не объявит войну Германии.
       После Турции Трумэн назначил Стейнгардта послом в Чехословакию, а затем в Канаду, где он погиб в авиационной катастрофе в 1950 году.



                Основной источник:

Dennis J. Dunn. Caught between Roosevelt & Stalin. America’s Ambassadors to Moscow. The University Press of Kentucky.1998./ Денис Данн. Между Рузвельтом и Сталиным. Американские послы в Москве. М:  «Три квадрата». 2004. – 472 с.




               

                ПОСОЛ  США  В  СССР УИЛЬЯМ  СТЭНДЛИ

      Рузвельт хотел, чтобы в Москве находился его представитель, обеспечивающий осуществление его планов военной помощи Советскому Союзу. Ему не нужен был критик и интеллектуал. Этим критериям, по его понятиям, удовлетворял адмирал Стэндли. Президент и его правая рука Гопкинс рассчитывали, что адмирал будет, как дисциплинированный военный, беспрекословно выполнять приказы и не будет перечить главнокомандующему. Стэндли сам о себе писал как об «американце среднего ума». Кандидатура Стэндли была предложена Рузвельту группой ленд-лиза после того, как Дэвис и Гарриман отказались от должности посла в Москве. Время, однако, показало, что Рузвельт и «лавка Гопкинса» ошиблись. Стэндли оказался принципиальным, смелым, решительным, волевым и самостоятельным патриотом под стать Буллиту и Стейнгардту.
      У. Стэндли родился в 1872 г. в небольшом, преимущественно русском поселении под Сан-Франциско в Калифорнии. В 1891-м он поступил в военно-морскую академию и через 4 года окончил ее со средними оценками. В 1899 г. получил чин лейтенанта и был направлен на военную верфь в Калифорнию.
Во время Первой мировой войны стал комендантом зданий и территорий военно-морской академии и по долгу службы познакомился с помощником министра военно-морских сил Франклином Рузвельтом. 
      В 1919 г. Стэндли получил чин капитана. Он достаточно трезво оценивал свои способности и считал, что достиг потолка в военной карьере. Однако к его удивлению, в 1924 году он был назначен помощником директора военно-морского планирования в Управлении оперативной части морских сил. А в 1927 г., к еще большему своему удивлению, получил новое повышение, стал директором флотской подготовки в чине контр-адмирала. В следующем году его перевели на должность помощника начальника оперативной части военно-морских сил, а в 1933-м, с помощью его друга в Белом доме – на должность начальника этой части в чине адмирала. Видимо, он все-таки недооценивал свои способности.
      В 1933-36 гг. Стэндли тесно сотрудничал с Рузвельтом и был счастлив, что стал полноценным членом кабинета «нового курса», а затем вышел в отставку, гордый тем, что внес свою лепту в создание сильного военно-морского флота США (с 1 января 1937 г. на посту начальника оперативной части ВМФ его заменил адмирал У. Леги). Таким образом, Стэндли был честным усердным служакой, «не нюхавшим пороха».
      Когда в Европе разразилась война, он в феврале 1941 года согласился на должность члена Совета по планированию и управлению производством. Он также активно призывал американцев поддерживать союзников и осуждал Германию, Италию и Советский Союз как врагов демократической цивилизации. Однако после нападения Германии на СССР он превратился в сторонника политики Рузвельта всесторонней помощи Советскому Союзу как противовесу нацизму. Он принял предложение президента участвовать в миссии Гарримана-Бивербрука в ранге посланника. Логическим продолжением стало его назначение послом в Москву. Позднее он жаловался, что в Москве ему нечего делать, что его советские партнеры по ВМФ почти не владели информацией и по всем вопросам предлагали обращаться к Сталину, и что все переговоры вел один Гарриман.
       Русские люди ему нравились. Он восхищался присущим им чувством долга, теплотой, дружелюбием и неимоверной способностью переносить страдания и боль. В то же время он считал предосудительными отсутствие у них инициативы, а также рабскую покорность перед тем, что ему представлялось деспотичным и непредсказуемым режимом. Он пришел к выводу, что в России мало что изменилось с царских времен: по-прежнему существовали два класса – угнетенный и привилегированный. Сталин виделся ему как восточный царь. Однако он надеялся, что постепенно будет развиваться средний класс. Скорее всего, эти надежды были навеяны ему позицией Рузвельта.
      Стэндли в Москве встречался со Стейнгардтом. Позднее он вспоминал, что ему было жаль посла и других американских дипломатов. Они были одиноки и жили в изоляции. Их жен и детей, а также всех женщин, служивших в посольстве, вывезли из Москвы накануне вторжения немцев (предупреждение о вторжении Стейнгардт получил из германского посольства накануне).
       Дипломатическое сообщество считало свое пребывание в Советском Союзе во время войны не просто мучительным, а настоящим адом. Кеннан сравнивал его с заключением в нацистском лагере. «Когда Стэндли уехал из Москвы, - пишет он в своих мемуарах, - он ощутил необъятный подъем настроения». Тем не менее, вернувшись в США, посланник произнес ряд речей в поддержку политики безоговорочной помощи СССР. Он утверждал, что Советский Союз сражается за демократию, поэтому богатые Соединенные Штаты должны возмещать ему материальные потери. Он прославлял Красную Армию и советское правительство.
      В январе 1942 г. Гарриман подошел к нему и без всякой подготовки спокойно спросил: «Вы поедете в Россию?». Потом пояснил, что президент хочет направить его в качестве посла в Москву и при этом добавил, что Рузвельт не стал обращаться к нему напрямую, а решил поручить это Хэллу, чтобы адмирал, если найдет нужным, мог отказаться с честью. Стэндли не ощутил воодушевления, но когда госсекретарь сделал ему официальное предложение, он не счел возможным отказаться от своего долга, тем более почетного в военное время. Советское правительство дало неожиданно быстрое согласие на это назначение.
       Адмирал стойко переносил лишения, не терял чувства юмора. Про вагон-ресторан поезда «Москва- Куйбышев» он сказал, что это был старый грязный вагончик, в котором, может быть, однажды обедал Иван Грозный. У нового посла была хорошая репутация, связи в Вашингтоне. Его принимали как друга Рузвельта. Все это придавало ему вес.
      Генерал Феймонвилл был назначен администратором ленд-лиза в Москве в октябре 1941 года, сразу после отзыва Стейнгардта. Он отчитывался перед Администрацией в Вашингтоне, обходя посла и Госдепартамент. Стэндли перед отъездом в СССР потребовал, чтобы администратор был подотчетен ему. Но Гопкинс выработал компромисс: генерал сохранял автономность, но должен был информировать посла обо всех своих действиях.
        Стендли охотно признавал, что он не дипломат в принятом значении этого слова. Его план состоял в том, чтобы встретиться со Сталиным и Молотовым, откровенно раскрыть им свои карты и без обиняков поговорить по-простому, по- моряцки. Перед отъездом он три недели встречался с чиновниками Госдепа и Администрации ленд-лиза. Условия работы в СССР он уже представлял себе, но все же не до конца. Официальной резиденцией посла стал город Куйбышев, в котором отсутствовали даже немногочисленные удобства осажденной Москвы. Город заполнили более полумиллиона беженцев, поэтому не хватало питьевой воды, продуктов питания и квартир. Посольство разместилось в обветшавшем здании, которое снег и ветер зимой, и тучи мух летом делали непригодным для работы. Единственными высокопоставленными чиновниками, занимавшимися вопросами внешней политики там, были заместители наркома Вышинский и Лозовский. Но они на вопросы посла не отвечали, а отсылали его к Молотову и Сталину.
        Гендерсон, занимавший должность начальника отдела по европейским делам Госдепа, наставлял Стэндли в духе взглядов Буллита и Стейнгардта. Он с горечью констатировал, что в принципе русские не хотят присутствия американских граждан в своей стране, продолжают поддерживать курс на мировую революцию, имея в виду «рано или поздно насильственное свержение нашего правительства и установление коммунистической диктатуры». Особой критике Гендерсон подвергал компартию США, которая, по его словам, поддерживает усилия американцев в войне только в той степени, в какой эти усилия могут быть полезны Советскому Союзу. Убедившись на собственном опыте в правоте этой концепции, Стэндли со временем принял точку зрения Гендерсона-Буллита-Стейгардта.
        7 апреля 1942 г. посол прибыл в Куйбышев. Лозовский при встрече с ним дал высокую оценку Рузвельту как великому руководителю за его прозорливость в назначении Феймонвилла на ключевой пост в Москве. А встреча со Сталиным и Молотовым состоялась 23 апреля, через 12 дней после прибытия посла в столицу. Сталин заставил посла долго ждать в приемной. Это было нарочитое оскорбление без повода. Сталин и Молотов вели себя недружелюбно. Адмирал был поражен грубостью, подозрительностью и наглостью руководителей нового союзника Америки. Ему стало ясно, что «медового месяца» не будет. Ни одно из предложений посла (в частности, о личной встрече Рузвельта и Сталина на Аляске) не было принято. Ни одна просьба (в частности, об освобождении американских летчиков, приземлившихся во Владивостоке после налета на Японию, когда у них закончилось горючее, и  интернированных советскими властями) не была удовлетворена.
       Когда Стэндли вернулся из Москвы в Куйбышев, он узнал от британского посла, что Молотов 25 апреля вылетел в Англию и США для переговоров с лидерами этих стран об открытии второго фронта. Американскому послу ничего об этом не сообщили не только из Москвы, но и из Вашингтона. Это лишний раз показало ему, что им пренебрегают. О результатах переговоров Молотова в Лондоне и Вашингтоне адмирал тоже не был извещен, и узнал о них из передачи Би-Би-Си. Молотов рассказал ему об этих переговорах только 19 июня. Обидело Стэндли и то, что его не пригласили на переговоры Черчилля и Гарримана со Сталиным, тогда как британский посол в этих переговорах принимал участие.
      Едва Черчилль и Гарриман покинули Москву, туда прибыл новый представитель Рузвельта – У. Уилки, конкурент Рузвельта по демократической партии на выборах 1940 года. Он подчеркнуто избегал встреч со Стэндли, не пригласил его на переговоры со Сталиным, а когда встреча все-таки состоялась, в присутствии русских сделал из посла посмешище. Адмирал с достоинством напомнил ему, что в Советском Союзе имеется только один официальный представитель Соединенных Штатов, и этот представитель – он, посол. Сталин спросил американского посла, почему тот до сих пор не возвращается из Куйбышева в Москву. – Может быть, вы боитесь немецких бомбежек? Так их уже теперь не бывает, - добавил он. Возможно, он хотел подыграть Уилки и унизить адмирала. А, может быть, он счел нужным подчеркнуть особый характер советско-американских отношений и продемонстрировать уверенность в победе (в то время немцы рвались к Волге). Стэндли сказал, что охотно приедет в Москву, где принимаются все важные решения (весь дипломатический корпус оставался еще в Куйбышеве).
       Недовольство Стэндли пренебрежением к нему все возрастало. Он возмущался ошибочной, по его мнению, политикой безоговорочной помощи и, особенно полной независимостью и широкими полномочиями Феймонвилла, передававшего советским властям секретную информацию и ничего не получавшего взамен. Он презрительно называл генерала «одним из ленд-лизовских мальчиков Гарри Гопкинса». Он даже в сердцах пожаловался на своего коллегу Вышинскому. Когда послу стало ясно, что политика формируется на самом верху, и что «прорвать кольцо осады» без прямого вмешательства Рузвельта невозможно, он попросил президента разрешить ему приехать в Вашингтон для консультаций. Он был полон решимости открыть глаза президенту на истинное положение вещей.
       Красной нитью через весь его доклад Рузвельту (в присутствии Гопкинса) проходила мысль: «Хватит разыгрывать Санта-Клауса, шеф». Адмирал добивался, чтобы помощь по ленд-лизу была пропорциональна ответным действиям России, прежде всего в сфере взаимного предоставления разведывательных данных и допуска на фронт наблюдателей союзников. «Надо от Сталина получать что-то в ответ, - убеждал он. – Феймонвилл соглашается давать им все, что они попросят, начиная от штопальных игл и кончая шинными заводами, которые можно будет запустить только через десять лет после войны. Я бы советовал обращаться со Сталиным как со взрослым, держать наши обещания, но требовать, чтобы он тоже держал свои». Далее Стэндли потребовал, чтобы Феймонвилла передали ему в подчинение, поскольку тот обслуживает интересы Советского Союза в большей степени, чем интересы Соединенных Штатов, и мешает военным и военно-морским атташе добиваться получения нужной информации. Он также попросил Рузвельта перестать посылать в Москву своих специальных представителей, а опираться на него. «Такой обход специальными представителями и другими американскими организациями в Москве, не подчиненными послу, - говорил он, - оказался столь разрушительным для моего престижа, что я начинаю сомневаться в эффективности моей миссии. В Москве это выглядит так, словно мое правительство отказывает мне в доверии».
       Стэндли не нашел понимания у Рузвельта и Гопкинса. Как и в других случаях, Рузвельт отказывался воспринимать критику посла. Адмирал решил, что больше не вернется в Москву, по крайней мере, до тех пор, пока Феймонвилла не передадут ему в подчинение. В середине декабря Феймонвиллу, наконец, была отправлена телеграмма, согласно которой «общая координация и надзор за его деятельностью поручается главе дипломатической миссии». 19 декабря удовлетворенный Стэндли выехал в СССР. А, между тем, Феймонвиллу без ведома посла была направлена дополнительная депеша, в которой генералу разрешалось «сохранить его собственные отношения с любыми советскими властями, которые обращаются к нему», и «предоставлять советской стороне любую информацию, которую Вашингтон (то есть, Гопкинс) считают необходимой». В Москве посол вскоре убедился, что отношение к нему не изменилось, что Рузвельт и Гопкинс попросту обманули его. ФДР не потрудился сообщить ему, что пригласил Сталина и Черчилля на конференцию в Касабланке в январе 1943 г. (Сталин отклонил приглашение, сославшись на трудное положение на фронте. Союзники подозревали, что его отказ может быть связан с попытками договорится с Гитлером о сепаратном мире после разгрома немцев под Сталинградом.). Рузвельт, чтобы угодить Сталину и отвратить его от переговоров с Гитлером, выдвинул идею безоговорочной капитуляции Германии. Он также заверил Сталина, что западные союзники ни в коем случае не подпишут сепаратный договор с Германией.
      В феврале 1943 г. Сталин в обращении к советским вооруженным силам заявил, что Красная Армия практически одна, своими силами ведет войну против Германии и ее союзников. И ни словом не упомянул о той помощи, которую ей оказывают США и Англия. Рузвельт, хотя и был возмущен, официально никак не прореагировал. А Стэндли, не согласовав свой поступок с Госдепом, собрал пресс-конференцию и заявил о вопиющей неблагодарности советских властей. Смелый шаг посла возымел свое действие, по московскому радио был передан доклад главы Администрации ленд-лиза Э. Стеттиниуса об исполнении закона о ленд-лизе. «Правда» тоже опубликовала материалы об американской помощи. Молотов по телефону выразил недовольство «бестактностью» посла. Адмирал ответил, что у него нет доказательств благодарности Москвы за помощь. Кроме того, он провел разделительную черту между помощью по программе ленд-лиза, которая, по его словам, была деловой договоренностью между правительствами, и гуманитарной помощью, за которой стояла щедрость людей Америки, и за которую полагалось бы поблагодарить отдельно. После этого в советской печати был опубликован поток заявлений трудящихся с благодарностью за помощь. (Известный советский историк Д. Волкогонов пишет, что западная помощь была «массированной», но эта помощь игнорировалась властями и историками, а Хрущев прямо утверждал, что без западной помощи СССР не смог бы разгромить Германию. Гарриман же придерживался мнения, что Россия справилась бы и без помощи союзников).
       В объяснительном письме, которое Стэндли направил Хэллу, он писал: «Мы можем вести с ними диалог только на основе торга, ибо практика неограниченного удовлетворения их заявок и, в то же время, согласия платить дополнительную цену за каждую нашу маленькую просьбу, мне кажется, вызывает подозрения русского восточного менталитета о наших мотивах и не способствует выстраиванию доверительных отношений».
       Воспользовавшись своей маленькой победой, Стэндли взял на себя инициативу урегулирования вопроса об интернированных американских летчиках. Не совсем ясно, о каких летчиках идет речь, было, видимо, несколько таких инцидентов. В. Бережков пишет, что команда одного из американских самолетов, базировавшихся близ г. Полтавы на Украине, пыталась нелегально вывезти из СССР какого-то молодого поляка, переодетого в американскую форму. Попытка была пресечена, и всем американским самолетам, находившимся в районе Полтавы, запретили покидать советскую территорию. Сталин в разговоре с Гарриманом обвинил США в поддержке польского подполья в его борьбе против Красной Армии. Так или иначе, Стэндли предложил Молотову организовать «побег» летчиков. Молотов ответил, что из Советского Союза бежать невозможно. Однако вскоре летчики «бежали» в Иран, хотя им пришлось отдать почти все деньги на подкуп советских чиновников. Возможно, Сталин разрешил «побег», чтобы хоть как-то загладить перед Западом удручающее впечатление от сообщений о массовых расстрелах поляков в Катыни, сведения о которых в апреле 1943 г. получили огласку. Посол также ратовал за независимость Финляндии.
        Администрация Рузвельта в принципе согласилась с доводами Стэндли, однако считала его действия слишком прямолинейными. Адмирала поддержал будущий посол США в СССР Гарриман. Он писал Стеттиниусу из Лондона: «Мой опыт подсказывает, что русские обращаются с нами с жестокой и грубой откровенностью, и мы можем себе позволить отвечать им тем же». Британский посол в Советском Союзе Кларк-Керр тоже с воодушевлением одобрял действия Стэндли. Тем не менее, Рузвельт и Гопкинс уже склонялись к необходимости замены посла. В июле Гопкинс сказал поверенному в делах в Вашингтоне А. Громыко, что Стэндли «не из тех людей, кто полностью отвечает требованиям времени». А полностью «соответствовал требованиям времени» только Д. Дэвис. Только он, по мнению Рузвельта и Гопкинса мог загладить ущерб, нанесенный адмиралом Стэндли американо-советским отношениям.
       Когда в апреле 1943 г. Стэндли был извещен, что в мае в Москву в качестве специального представителя президента рангом выше посла для организации встречи Рузвельта со Сталиным приедет Дэвис (которого адмирал называл клоуном), он подал в отставку. К. Уманский во время визита Дэвиса находился в Москве. Он повел Дэвиса и Стэндли в цирк, и в своем донесении отмечал неприязнь, существовавшую между этими двумя американскими дипломатами.
       Зам. госсекретаря С. Веллис, отстаивавший политику взаимности в советско-американских отношениях, тоже ушел в отставку «по личным мотивам», и его место занял Э. Стеттиниус. Таким образом, у «лавки Гопкинса» появился «свой человек» в руководстве Госдепартамента.
      Прибыв в Вашингтон, Стэндли доложил Рузвельту, Гопкинсу и Гарриману свои впечатления, которые коренным образом отличались от впечатлений Дэвиса. Он предупредил нового посла в СССР Гарримана, что в Москве его ждет «тяжелая работа». Гарриман отвечал: «Я знаю, что будет трудно, но они всего лишь люди, эти русские». Позднее Гарриман практически встал на позиции предшественников (кроме Дэвиса) и признался:  «Очень многие на Западе считали, что знают как вести себя со Сталиным. Признаюсь, что и у меня не было полного иммунитета от этой заразной мысли».
       В марте 1944-го Стэндли вновь был призван на государственную службу в управление разведки. 31 августа 1945 ушел на пенсию и жил в г. Сан-Диего до смерти, которая наступила 25 октября 1963 года.
       Имя Стэндли присвоено ракетному крейсеру, заповеднику в Калифорнии, где растут секвойи, и средней школе.
               
                Основные источники:

Dennis J. Dunn. Caught between Roosevelt & Stalin. America’s  Ambassadors to Moscow. The University Press of Kentucky, 1998./ Денис Данн. Между Рузвельтом и Сталиным. Американские послы в Москве. М: «Три квадрата». 2004. – 472 с.

Standley, William H. and Arthur A. Ageton. Admiral Ambassador to Russia. Chicago: Henry Regnery. 1955.

 
       
 
          
               

                ПОСОЛ  США  В  СССР  АВЕРЕЛЛ  ГАРРИМАН

       «Я верный офицер президента», - сказал Гарриман Черчиллю в 1942 году. В таком качестве Рузвельт и направил его в Москву в ранге посла. Сам Гарриман считал себя человеком действия, исполнителем, практиком. Он редко читал книги,  предпочитая иметь дело непосредственно с людьми, которые творят историю. Он не был большим интеллектуалом, некоторые друзья именовали его человеком «скучного интеллекта». Мэри, жена Гарримана, называла мужа скрягой. Лорд Бивербрук, завидовавший ему, говорил, что не знает других людей, которым удавалось бы пробиться так далеко, имея за собой так мало. А Д. Эйзенхауэр называл его просто дураком.
      А. Гарриман родился 15 ноября 1891 г. в местах, где прошли ранние годы Рузвельта. Он ходил в Гротонскую школу вместе с братом Элеоноры Рузвельт. Он был представителем экономической и политической элиты, «голубых кровей» Восточного побережья Америки. Его отца Эдварда Генри Гарримана один французский журналист назвал «Наполеоном железных дорог», а его мать Мэри Уильямсон Аверелл была дочерью состоятельного нью-йоркского банкира и владельца железных дорог. Когда в 1909 г. отец умер, его состояние, оцениваемое почти в 70 миллионов долларов, мать распределила между пятью своими детьми. Таким образом, 18-летний Аверелл сразу стал миллионером.
       К этому времени он уже был немного знаком с Россией. Впервые он попал туда с родителями восьмилетним ребенком во время одного из путешествий. Семья Гарриманов высадилась тогда на западном берегу Берингова пролива. Когда впоследствии Гарриман рассказал об этом приключении в Кремле, добавив, что ни у кого из них не было визы, Сталин заметил: - Теперь бы вам это не удалось.
       Закончив Гротионскую школу, он поступил в Йельский университет. Будучи еще старшекурсником, был избран в совет солидной железнодорожной компании. C 1913 г. он состоял членом тайного университетского общества Skull & Bones, готовящей кадры для будущей элиты. В 1920 г. основал печатный орган этого общества – газету «Тудей» (в 1937 г. она объединилась с еще одним изданием, чтобы стать журналом «Ньюсуик»). Но при всем этом молодой Аверелл напряженному труду предпочитал игру в поло и любовные утехи. И в личной жизни тогда проявлял такую же легкомысленность, как и в бизнесе. Первой женой Аверелла стала Китти Лоренс. У них родились две дочери. В 1929 г., после развода с Китти, он женился на Мэри Уитни и прожил с ней в браке до ее смерти в 1970 г. Однако супружеская верность ему не была свойственна. У него было много романов. Самой известной стала его связь с Памелой Черчилль, женой сына Уинстона Черчилля, с которой он познакомился в 1941 г. в Лондоне. Тогда ей едва исполнился 21 год. Она стала его третьей официальной женой в 1971 году после смерти Мэри и смерти второго мужа Памелы.
       Памела Дигби была незаурядной женщиной. Она обладала множеством талантов. Ее считали образованной. Художники поражались ее эстетическому вкусу. Банкиры восхищались ее способности легко разбираться в хитросплетениях финансовой политики. Владелец концерна «Фиат» удивлялся ее познаниям в автомобильном деле, а известный бродвейский продюсер выделял ее тонкое художественное чутье. Памела была очень умна и при этом умела казаться милой наивной дурочкой – и это тоже было ее секретным оружием. Врожденный аристократизм, необычайная сила воли и чувственная смелость в сочетании с тонко завуалированной лестью придавали этой «нежной хищнице» великосветских салонов неповторимый шарм. Прибавьте к этому огненно-рыжие волосы, большие синие глаза и сливочно-белую кожу – и станет ясно, почему юная «провинциалка» быстро превратилась в одну из самых обожаемых среди именитых мужчин и остро ненавидимых (в дамском кругу) столичных леди. Еще восьмилетним ребенком она на примере своих тетушек поняла, что главное в жизни женщины – удачно выйти замуж. В своем детском дневнике она нетвердым почерком записала вошедшую в историю фразу: «Нужен хороший мужчина, который оденет тебя в роскошное платье». Для себя Памела эту задачу успешно решила.   
       Попытки А. Гарримана открыть собственный крупный бизнес большого успеха не имели. В частности, во времена НЭПа он получил на Кавказе концессию в районе Чиетурского марганцевого месторождения. В то время он неоднократно бывал в Москве и на Кавказе, встречался со многими советскими руководителями.
       Честолюбец, авантюрист, прагматик и наследственный богач, он вскоре стал движущей силой программы «нового курса» Рузвельта, перейдя в 1928 г. из республиканской партии в демократическую. Он сблизился с Гопкинсом, ближайшим другом и советником президента. Влияние его росло вместе с влиянием Рузвельта. Постепенно он превратился в ближайшего, после Гопкинса, друга и советника ФДР. В феврале 1941 г. Рузвельт направил его в Лондон с целью выработать все меры, которые Америка могла бы предпринять (кроме войны), чтобы не дать погибнуть Британии. Гарриман обладал большими полномочиями и отчитывался непосредственно перед Рузвельтом и Гопкинсом, минуя госсекретаря. Черчилль быстро оценил значение специального посланника Рузвельта, и между ними установились тесные дружеские отношения. В сентябре 1941 г. Гарриман, опять-таки в качестве специального посланника президента США, вместе с лордом Бивербруком посетил Москву, чтобы выработать соглашение по программе ленд-лиза. Гарриман не верил в теорию конвергенции, которую разделял Рузвельт, но был решительным сторонником политики помощи, дружбы и уступок России,  сражающейся, обливаясь кровью, с гитлеровской Германией. У прагматика Гарримана сложились довольно хорошие отношения с прагматиком Сталиным.
       На основе своих контактов с «дядей Джо», он дал ему в целом положительную оценку как государственному деятелю и дипломату. Не упуская, разумеется, случая подчеркнуть известные отрицательные стороны его характера, Гарриман, вместе с тем, признает «его глубокие знания, фантастическую способность вникать в детали, живость ума и поразительно тонкое понимание человеческого характера. Я понял, что он лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль, и в определенном смысле наиболее эффективный из военных лидеров» (цит. по кн. В. Бережкова «Страницы дипломатической истории»).
       Гарриман был рад, когда в Москву вместо Стейнгардта прислали адмирала Стэндли. Он надеялся, что после того, как Соединенные Штаты вступили в войну, созданы условия для  процветания американо-советских союзнических отношений. Он был огорчен тем, что Стэндли «не справился со своей задачей». Он считал, что виной тому было отсутствие у адмирала необходимой харизмы для установления личных взаимоотношений со Сталиным. А у него, Гарримана, полагал он, такая харизма есть. Рузвельт тоже так считал. Он надеялся, что Гарриман сможет заложить основы личных дружеских отношений между ним и Сталиным. Черчилль не разделял оптимизма американцев. На Квебекской конференции в августе 1943 г. он сказал Гарриману: «Сталин – противоестественный человек, будут серьезные неприятности».
       По приезде в Москву новый посол сказал Молотову, что он единственный полномочный представитель США в Советском Союзе. Он очень активно принялся за дело, работал по 18-20 часов в сутки, и требовал от сотрудников полной отдачи. Он дал понять Стеттиниусу, что не желает видеть в Москве никаких специальных посланников и намерен все переговоры вести сам.
       Спасо-хаус он застал полуразрушенном состоянии. Это было и посольство, и резиденция посла. «Отдушиной была отремонтированная американская дача под Москвой, куда Гарриман часто выезжал с сотрудниками на пикники и для отдыха. На даче был небольшой огород. Вскоре Гарриман обнаружил, что работа посла и обыденнее, и труднее, чем специального представителя. Как и других иностранных дипломатов, его изолировали от населения. За ним везде следовало четверо сотрудников НКВД, вдвое больше, чем за другими послами (этим, очевидно, подчеркивалось его более высокое положение). Первая зима для него была ужасна. Он много болел, постоянно мерз, его не покидало чувство одиночества. Он знал, что послы в Москве не имеют привилегированного доступа в Кремль. Но он полагал, что из-за его близости к Рузвельту и Гопкинсу для него сделают исключение. Этого не случилось. Его редко приглашали для беседы, а когда вызывали, то обычно поздно вечером, а то и за полночь.
      Свой первый выход в Москве Гарриман совершил в обществе госсекретаря Хэлла,  который прибыл для участия в конференции министров иностранных дел стран-союзников. Поскольку Хэлл не входил в близкое окружение президента, Рузвельт поручил Гарриману присматривать за госсекретарем. Посол доложил Рузвельту, что госсекретарь отлично справился со своей задачей и точно следовал указаниям президента.
       Сам Гарриман поступал точно так же. На Тегеранской конференции Рузвельт, желая угодить Сталину, порой даже оскорблял Черчилля.. Ч. Болен, переводивший на русский язык шутки президента, неодобрительно отзывался о манере поведения Рузвельта по отношению к премьеру Великобритании. Гарриман же, у которого до того были хорошее взаимопонимание и дружеские отношения с Черчиллем, поддакивал президенту, в частности, обвиняя англичан в срыве политики тесного сотрудничества с СССР. В связи с этим посол Кларк-Керр говорил Идену, что «Аверелл напоминает флюгер» (в 1942-м, когда Гарриман приезжал в Москву в компании Черчилля, Кларк-Керр назвал его «чемпионом лизоблюдства»).
       Один историк образно подметил, что Тегеран для Сталина с точки зрения дипломатии стал тем же, что с точки зрения военной был для него Сталинград.  А Гарриман вернулся из Тегерана в Москву окрыленным. Сталин ему сказал, что теперь, кажется, он хорошо узнал Рузвельта и прекрасно чувствовал себя в его обществе, из чего посол сделал вывод, что Рузвельт своего добился. На радостях Гарриман отправил свою дочь Кэтлин в советскую комиссию по расследованию преступлений в Катыни. Она поставила свою подпись под выводом комиссии о том, что тысячи польских офицеров убили немцы, посол поддержал эту версию и сообщил свое мнение Рузвельту и Гопкинсу (впоследствии Кэтлин отказалась от этого вывода). Однако вскоре он обнаружил, что советские товарищи, с кем ему приходилось сталкиваться, вели себя недружелюбно, бесцеремонно, а порой просто враждебно. К нему относились не лучше, чем к предыдущим послам. В начале 1944 г. он жаловался Черчиллю: «Русский медведь много требует и при этом кусает руку дающего».
       Госдепартамент лучше понимал ситуацию, чем Рузвельт, Гопкинс и Гарриман. 9 февраля 1944 г. Хэлл писал Гарриману, что советское правительство должно выбирать между сотрудничеством и «односторонними и произвольными подходами к проблемам». В конце апреля Гарриман приехал в Вашингтон, чтобы поделиться с руководством страны своими новыми впечатлениями. Но обнаружил, что Рузвельт и Гопкинс остаются на своих прежних позициях. Рузвельт просил посла постараться организовать еще одну встречу со Сталиным, к примеру, на Аляске. Его вера в эффективность личных встреч была непоколебима. Он также ошеломил Гарримана, повторив ему то, что сказал кардиналу Спеллману в 1943 году, а именно, что «ему все равно, если страны, граничащие с Россией, станут коммунистическими».
      Важным результатом этой поездки было для Гарримана то, что он получил себе в советники крупного специалиста по России Д. Кеннана. Летом 1944 г. Кеннан  подготовил для посла аналитическую записку, по сути повторяющую аргументы и выводы доклада Рузвельту Буллита в начале 1943 г., но с учетом новых реалий.
       С весны 1944 г. Сталин развернул яростную антипольскую кампанию. Посол США практически не делал попыток помешать этому. Когда Рузвельт объявил о своем намерении встретиться с главой польского правительства в изгнании С.  Миколайчиком, Гарриман извиняющимся тоном сообщил об этом Молотову, давая понять, что эта встреча – вынужденный предвыборный шаг президента. Хэлл передал Гарриману заверение Рузвельта Миколайчику в том, что Сталин не хочет советизировать Польшу. А Молотов выразил американскому послу недовольство тем, что поездка Миколайчика выглядела как официальный визит. Кеннан сделал вывод, что лондонские поляки руководят обреченным правительством, что русские наслаждаются чувством победы и смогут улаживать свои дела в Восточной Европе на свой вкус без оглядки на союзников. В августе во время Варшавского восстания они это наглядно продемонстрировали, бросив на верную гибель 250 тысяч поляков. У Гарримана и других сотрудников посольства не было сомнений по поводу занятой Сталиным позиции. Кеннан заявил: «Это перчатка, со злорадством  брошенная западным  союзникам». Он считал, что советская Россия потеряла право на американскую помощь. Гарриман потребовал встречи с Молотовым, но вместо наркома его принял Вышинский, на которого резкое недовольство посла не произвело желаемого впечатления. Рузвельта и Гопкинса «серьезная озабоченность» посла тоже не тронула. Позднее один историк написал, что «нет более уродливого эпизода второй мировой войны, учитывая злой характер Сталина и почтительный или просто малодушный характер Рузвельта по отношению к Сталину, чем Варшавское восстание».
       В связи с полемикой вокруг Польши Гарриман в ответ на запрос Хэлла телеграфировал госсекретарю: «Я думаю, что, по мнению советских лидеров, мы приняли в Москве их точку зрения относительно того, что, хотя они и будут нас информировать, они имеют право урегулировать проблемы со своими западными соседями односторонне… Можно спорить, действительно ли интересы Америки не затрагиваются в этом регионе, но меня пугает, что если какая-либо страна начнет  распространять свое влияние с помощью методов сильной руки за пределами своих границ под прикрытием интересов безопасности, то трудно представить, где будет проведена черта…».
      10 сентября 1944 г. Гарриман писал Г. Гопкинсу: «…В общем отношение к нам выглядит таким, что мы якобы обязаны помогать России потому, что Россия выиграла для нас войну… У меня есть доказательства того, что они поняли наше великодушное к ним отношение как признак слабости, как признание и принятие их политического курса. Настало время, когда мы должны разъяснить, чего мы ожидаем от них в качестве платы за нашу добрую волю. Если мы не проявим твердости и не вступим в конфронтацию с их нынешней политикой, то есть основания ожидать, что Советский Союз может представлять собой угрозу для мира и будет запугивать мир во всех случаях, когда речь идет о его интересах».   
        Однако если Кеннан постоянно был настроен решительно и рекомендовал проявить жесткость в отношении России, Гарриман искал утешения в теории о расколе в Кремле на сторонников жесткой линии во главе с Молотовым и Берией, и приверженцев более мягкой линии во главе со Сталиным. Советский вождь поощрял эту точку зрения. Он сказал Гарриману в сентябре, что с Варшавским восстанием была допущена ошибка. Но вскоре послу стало ясно, что это иллюзия. Он начинал склоняться к позиции Кеннана, видел необходимость ужесточить позицию правительства США, но Рузвельт и Гопкинс по-прежнему не были настроены ссориться с русскими.
        Один случай убедил Гарримана в том, что Рузвельт не заблуждается насчет крутого нрава и жестокости Сталина. В 1944 г. член советской торговой делегации Виктор Кравченко решил остаться в США. Сталин потребовал его экстрадиции. Гопкинс и Дэвис рекомендовали пойти навстречу Сталину, однако Рузвельт был уверен, что в России его расстреляют. Тогда Гопкинс поддержал президента, заявив, что когда Кравченко окажется у Сталина в руках, уже никто не узнает, что с ним произошло. Генеральный прокурор отказал в экстрадиции. Кравченко написал книгу «Я выбрал свободу», где подверг сокрушительной критике сталинский режим.
       В октябре 1944 г. Гарриман вновь прибыл в Вашингтон для консультаций. Он увидел усталого и больного Рузвельта. Послу не удалось убедить президента в необходимости ужесточения политики США по отношению к России. Перед уходом Гарримана Рузвельт выразил желание еще раз встретиться со Сталиным. Сталин уведомил президента, что готов встретиться с ним и Черчиллем на советском черноморском побережье. Рузвельт просил перенести встречу на средиземноморье – Кипр, Мальту, в Александрию или в Афины. Сталин стоял на своем, и Рузвельт согласился на Ялту. Такая уступчивость президента во вред своему здоровью вызвала у Гарримана сожаление. А политика «умиротворения» продолжалась.
      В январе 1945 г. Гарриман известил Госдепартамент, что Молотов высказал ему пожелание Советского Союза взять у США заем на 6 млрд. долларов на 30-летний срок под 2, 25 % годовых. При этом, отмечал посол, нарком иностранных дел вел себя так, словно Россия оказывала услугу Соединенным Штатам. К удивлению Гарримана, точно так же вел себя министр финансов США Г. Моргентау-младший. Он пожелал улучшить условия и открыл для СССР кредитную линию на 10 млрд. долларов под 2% годовых на 35-летний срок. Послу стало ясно, что политика попустительства России будет продолжаться и в послевоенный период. Рузвельт сам подчеркнул это в записке новому госсекретарю Э. Стеттиниусу: «Мое желание состоит в том, чтобы были приложены любые усилия ради продолжения широкого непрерывного потока поставок в СССР». Стеттиниус это указание выполнял добросовестно. Англичане считали, что он является самым крупным, пусть и неосознанным, капиталом Сталина в лагере союзников.
       Гарриман и Кларк-Керр регулярно встречались с Молотовым после Ялтинской конференции в попытках добиться приемлемых для созников результатов в формировании нового польского правительства, но абсолютно безрезультатно. Кеннан, который переводил многочасовые однообразные прения с Молотовым, с самого начала не сомневался в том, что это – безнадежное дело.  Как и другие переговоры. Например, советские товарищи проявляли крайнюю бесчувственность по отношению к военнопленным американцам, которых освобождала Красная Армия. Когда Рузвельт обратил на это внимание Сталина, тот ответил, что славная Красная Армия не может заниматься отдельными офицерами. Сталин также проинформировал Рузвельта, что Молотов должен присутствовать на сессии Верховного совета СССР, поэтому не сможет поехать на торжественное открытие ООН в Сан-Франциско. Это стало очередным жестоким ударом для Рузвельта, который надеялся на послевоенное сотрудничество с Советским Союзом в рамках ООН.
      Гарриман докладывал, что советскими солдатами допускались массовые зверства по отношению к мирному населению стран Восточной Европы, а военнопленные американцы и англичане подвергались ограблению. Сталин вел себя вызывающе. Черчилль буквально забрасывал Белый дом посланиями с требованиями обуздать Сталина. Гарриман признался генералу Маршаллу, что советские товарищи демонстрируют «деспотический подход по отношению к Соединенным Штатам, который мы ранее только подозревали. У меня такое впечатление, что рано или поздно такой подход приведет к нетерпимой для нас ситуации». Под влиянием Кеннана он приходил к мысли, что Соединенные Штаты должны так перестроить Западную Европу, чтобы защитить ее от советского влияния. Эти мысли впоследствии воплотились в «доктрину Трумэна» и «план Маршалла». Вместе с тем, он полагал, что в «новом нашествии варваров в Европу» (это выражение он заимствовал у Буллита) – виноват Молотов, а не Сталин.
       Смерть Рузвельта была шоком для Гарримана. Однако в первой же беседе с новым президентом Трумэном Гарриман сказал ему, что русские нуждаются в американской помощи для послевоенного восстановления, поэтому Вашингтон может без серьезного риска занять жесткую позицию по всем важнейшим вопросам. Трумэн дал понять, что намерен вынудить Москву пойти на серьезные уступки. «Я сразу же почувствовал большое уважение к Трумэну», - вспоминал позднее Гарриман. Вскоре посол убедился, что Трумэн в самом деле склонен прислушиваться к рекомендациям о проведении более жесткой линии в отношениях с СССР. Когда в конце апреля Молотов прибыл в Вашингтон, новый президент заявил ему, что Сталин должен держать слово, и что США больше не будут «ходить по улице с односторонним движением». Он подчеркнул, что желает хороших отношений с Советским Союзом, но потребовал, чтобы Кремль выполнял соглашения, заключенные в Ялте, в том числе, о свободных выборах в Польше. Он заявил, что Польша символизирует возможность будущего американо-советского сотрудничества. Молотов был поражен: до сих пор никто с ним не разговаривал в таком тоне. Он сообщил Сталину, что США отходят от политики Рузвельта.
      Гарриман тоже был поражен. Позднее он назвал этот эпизод началом холодной войны, хотя с сутью позиции президента у него разногласий не было. В Сан-Франциско Гарриман заявил, что СССР создает свою империю в Восточной Европе и что США должны противодействовать вероятному эффекту домино. В это же время Кеннан, в отсутствие Гарримана руководивший американским посольством в Москве, в своих телеграммах в Вашингтон весьма убедительно представлял политику Кремля как серьезную советскую угрозу западным демократиям. И рекомендовал принять жесткие ответные меры. Трумэн посчитал соображения, содержащиеся в телеграммах Кеннана, достойными внимания. Гарриман же, как последователь Рузвельта, искал выхода из сложившейся напряженности в личной встрече Трумэна со Сталиным. Его поддерживали Дэвис и Болен.
      Когда в мае 1945г. Трумэн без консультаций с Москвой подписал приказ о резком сокращении поставок по ленд-лизу, Гарриман, по его словам, был шокирован. На переговорах со Сталиным в Москве в конце мая 1945 г. Гопкинс и Гарриман практически согласились со всеми требованиями Генералиссимуса. Тот был очень доволен. Во время показа кинохроники, устроенного после позднего обеда 1 июня, Гарриман с восхищением отозвался о лошади, на которой принимал первомайский парад генерал Антонов. Узнав, что Гарриман – искусный наездник, Сталин сказал, что подарит послу двух русских лошадей. Гарриман счел это за шутку, но спустя два дня в его резиденции появился кавалерийский генерал и вручил послу красивую папку из красного сафьяна с родословными и фотографиями двух прекрасных лошадей. А самих лошадей держали в конюшне Кавалерийской школы в Москве. Гарриман и его дочь Кэтлин могли в любое время ездить на них верхом. Когда Гарриман покинул Москву, лошади были отправлены пароходом в США и дожили свой век в потомственном имении Гарриманов под Нью-Йорком.
       В Потсдаме Гарриман присутствовал на всех пленарных заседаниях, но Трумэн и Бирнс отстранили его от практических дел. Решения внутри американской делегации принимались без него.  Сталин называл срок вступления СССР в войну против Японии – середина августа. Но после атомной бомбардировки Хиросимы он позвонил Гарриману и подтвердил дату – 8 августа. Япония предложила свои условия капитуляции, она хотела сохранить императора. Сталин настаивал на безоговорочной капитуляции, но тут уж Гарриман твердо заявил, что США примут предложения Токио. Сталин согласился, но выразил желание провести переговоры о том, кто станет во главе оккупационных сил. Гарриман пришел в ярость: подумать только, советские товарищи, воевавшие меньше двух дней, оспаривали право генерала Д. Макартура принимать капитуляцию Японии. Встретив жесткое сопротивление, советские руководители тотчас согласились с Гарриманом.
      9 мая 1945 г. Молотов выступил с речью в Сан-Франциско. Он прилетел туда на самолете, присланном за ним Гарриманом.
      После окончания войны Гарриман решил, что его пребывание в России больше не имеет смысла. Кроме того, у него не сложились отношения с госсекретарем Бирнсом, сменившим Стеттиниуса. Но Бирнс попросил его попытаться еще раз организовать встречу Трумэна со Сталиным, чтобы определить, имеются ли шансы для сохранения альянса периода войны. Вооружившись письмом Трумэна, посол посетил Сталина на его даче в Гаграх. Ему стало ясно, что Советский Союз в сотрудничестве больше не нуждается. Он сообщил в Госдепартамент, что Кремль ужесточил свой контроль над Румынией и Болгарией, открыл дорогу китайским коммунистам в Маньчжурию, принялся разжигать революцию в Северном Иране и оказывает давление на Турцию, чтобы она предоставила СССР базы в Дарданеллах. Но все эти действия посол объяснял опасениями Москвы, связанными с появлением у американцев атомной бомбы.
       Бирнс, уезжая в Москву на очередную встречу министров иностранных дел стран-союзников, был готов открыть Москве все секреты производства атомной бомбы в ответ на гарантии против разработки ядерного оружия другими странами (ему, разумеется, не было известно, что советская разведка исправно снабжает советских разработчиков этими секретами). Кеннан предупреждал, что вопросы, значившиеся в повестке дня совещания, были лишь «фиговыми листочками, прикрывающими обнаженную сталинскую диктатуру». Позднее Гарриман вспоминал, что некоторые уступки Сталина «не изменили жестоких фактов и ни в какой мере не ослабили его власть в Восточной Европе». Посол чувствовал свое бессилие. Он сделал все, что было в его силах для развития американо-советского сотрудничества. Но его усилия не увенчались успехом, В январе 1946 г. он покинул СССР. Вместо него послом назначили Уолтера Смита.
       А. Громыко в своих воспоминаниях так характеризует Гарримана: «У него выработался свой стиль в проведении бесед. Он умел внимательно слушать собеседника, избегал оперировать трафаретами. Мог высказать и свое собственное суждение с оговоркой, что это его личное мнение. По мнению советских руководителей, это был достойный представитель крупного государства... 19 января 1944 г. Гарриман в интервью газете «Нью-Йорк Таймс» откровенно отметил: «Это (эмигрантское) правительство основывает будущее Польши на борьбе Великобритании и Соединенных Штатов с Россией. Я не вижу, чтобы мы были в какой-либо мере заинтересованы в таком положении дел». Такое заявление делает честь этому дипломату...». Можно догадываться, что не только дипломату, но и просто человеку. Гарриман был заинтересован в обеспечении порядка и стабильности в Польше. Как отмечает П. Судоплатов, он владел в Польше химическим заводом, фарфоровой фабрикой, двумя угольными и цинковыми шахтами. Ему вместе с князем Янушем Радзивиллом (между прочим, советским агентом с 1939 г.) принадлежал угольно-металлургический комплекс, на котором работало около 40 тысяч человек. Очевидно, он рассчитывал после войны вернуть себе эти предприятия и приобрести новые. Но, конечно, понимал, что при коммунистическом режиме это невозможно.
       В годы «холодной войны» Гарриман иногда допускал и недружественные высказывания по адресу советского Союза. Тем не менее, он никогда не изменял своим основным взглядам, что СССР и США должны находить взаимоприемлемые решения спорных вопросов за столом переговоров. Резко негативно отнесся он к речи Черчилля в Фултоне, и не скрывал этого... В своей книге «Америка и Россия в меняющемся мире» он писал: «Меня очень беспокоит тенденция нынешней администрации (Эйзенхауэра) относиться к русским со свехрподозрительностью».
      В послевоенные годы президенты США от демократической партии постоянно обращались к услугам Гарримана. Диапазон его деятельности необычайно широк. В апреле-сентябре 1946 г. он - посол в Англии, в1946 - 48гг. - министр торговли США. В 1948 - 50 – руководитель американской администрации в Европе по осуществлению «плана Маршалла». В 1950 - 51 – специальный помощник президента Г. Трумэна по внешнеполитическим вопросам. В 1951- 53 возглавлял управление по осуществлению программы «взаимного обеспечения безопасности». В 1954 - 58 годах был губернатором штата Нью-Йорк. В 1961-м и 1965-69гг. состоял послом по особым поручениям, в 1963 - 65 – заместителем госсекретаря (в этом качестве участвовал в переговорах, которые привели к заключению в Москве 5 августа 1963 г. «Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой»).
       Гарриману выпала честь узнать о преемнике Хрущева из уст самого Хрущева. Бывший посол прибыл в Москву в качестве представителя президента для обсуждения германских дел, главным образом, вопроса о Западном Берлине. Хрущев принял его в загородной резиденции. На беседу он пригласил секретаря ЦК КПСС Ф. Козлова и министра иностранных дел А. Громыко. По ходу беседы Хрущев заявил гостю из США: «Хотите знать, кто будет моим преемником? Скажу вам – вот он!» И указал на Козлова. Тот промолчал. «Наивный несмышленыш» Громыко в своих воспоминаниях комментирует: «Я был изумлен и озадачен. Задавал сам себе вопрос: «...как же это, первое лицо в нашей стране может так говорить, будто имеет право единолично выбирать себе преемника. Вероятно, он уже не мог себя контролировать должным образом...» (Козлов умер вскоре после смещения Хрущева).
       В 1968 - 69 Гарриман возглавлял делегацию США на совещаниях по Вьетнаму в Париже. В 1969 г. был награжден Президентской медалью Свободы.
       В беседе с В. Бережковым А. Гарриман, как бы подводя на склоне лет итоги  дипломатической карьеры, так сформулировал свою принципиальную позицию в вопросе советско-американских отношений: «Оглядываясь на мой почти 50-летний опыт ведения дел с Советским Союзом, я нахожу, что мои основные суждения мало изменились, хотя обстановка претерпела радикальные перемены. Я продолжаю придерживаться мнения, как и в 1945-м году, что в идеологической сфере нет перспектив компромисса между Кремлем и нами. Однако мы должны найти пути к урегулированию как можно большего числа конфликтных ситуаций, чтобы жить вместе на этой маленькой планете без войны».
       Скончался Уильям Аверелл Гарриман 26 июля 1986 года в Нью-Йорке, прожив долгую яркую жизнь. А. Громыко написал: «В то время, когда я переносил на бумагу свои мысли о Гарримане и его роли в политике, пришло скорбное известие о его кончине. Не хочется мириться с тем, что его уже нет, что больше нельзя будет услышать его бархатный голос. Этот голос доносил до тех, кто слушал Аверелла Гарримана, трезвые суждения о необходимости для обеих стран – США и СССР – жить в мире, только в мире...».


                Основные источники:


Abramson, Rudi, Spanning the Century: The life of W. Averill Harriman. 1891-1986. New York. William Morrow. 1992.

Dennis J. Dunn. Caught between Roosevelt & Stalin. America’s Ambassadors to Moscow. The University  Press of Kentucky. 1998./ Денис Данн. Между Сталиным и Рузвельтом. Американские послы в Москве. М.: «Три квадрата». 2004.



   



      ПОСОЛ  СССР  В  США,  МИНИСТР  ИНОСТРАННЫХ  ДЕЛ  СССР
                АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ  ГРОМЫКО

     За свою долгую дипломатическую карьеру Андрей Андреевич Громыко заслужил много прозвищ и кличек: «господин нет» (по аналогии с Молотовым), «тяжелый каток, сметающий все на своем пути», «человек без лица», Андрей-волк», «угрюмый гром» и др. Они четко и образно оттеняют особенности личности неординарного государственного деятеля советской эпохи.
      В своих воспоминаниях А. Громыко так характеризует свое кредо: «с начала сознательной жизни я – убежденный коммунист, преклоняющийся перед могучей силой учения Маркса-Энгельса-Ленина». В соответствии с этим учением он в духе догматической и лицемерной советской пропаганды формулирует принципы советской внешней политики, как миролюбивой, защищающей интересы народа, чуждой конъюнктурщины.
      Сам А. Громыко являл собой образец классического царедворца -  умного, ловкого, осторожного, осмотрительного, проницательного, исполнительного. Он обладал особым чутьем, нюхом на предстоящие изменения «ветра» в Кремле, он безошибочно ставил на завтрашнего победителя. Он верой и правдой послужил шести лидерам советского государства. Он был, безусловно, очень способным  человеком, профессионалом высокого класса. Но он не мог выдвигать свои идеи. И никогда не пытался это делать. Он только старался наилучшим образом выполнить то или иное решение Политбюро (точнее, первого лица в партии). И делал это хладнокровно и самоотверженно (школа Молотова). При этом ему нередко приходилось сглаживать негативные последствия некомпетентных указаний партийных лидеров.
       Мемуары А. Громыко оставляют удручающее впечатление. Их можно назвать «сочинением на заданную тему», написанным в черно-белых тонах (мы – святые праведники, они, наши противники – исчадие ада) в духе худших образцов примитивного «социалистического реализма».
       А. Громыко родился в 1909 г. в деревне Старые Громыки в бедной семье полукрестьянина-полурабочего (так именовались люди, не имевшие достаточно земли, чтобы прокормить семью и периодически работавших в городе). Его отец, Андрей Матвеевич, участвовал в русско-японской и Первой мировой войнах. В 1933 г. он уехал в лес за хворостом и долго не возвращался. Через много часов его нашли в лесу без сознания и вскоре он скончался. Мать, Ольга Евгеньевна, происходила из семьи крестьянина-бедняка. Это, как пишет А. Громыко, была женщина с золотым сердцем. О людях говорила только хорошее. Была труженицей. Умерла в 1948 г. в Москве, куда приехала из деревни за несколько месяцев до кончины. В семье, отмечает мемуарист, никто не пил.
       Имя Ленина Андрей услышал, когда ему было 8 лет и «осталось оно на всю жизнь как самое светлое воспоминание детства». Из других впечатлений запомнил как водил лошадей в ночное.
       В начале 1923 г. Андрей стал секретарем сельской комсомольской ячейки. После окончания семилетки и профтехшколы в Гомеле поступил в техникум в городе Борисове, что недалеко от Минска. Там в 1931 г. вступил в партию и сразу же был избран секретарем партийной ячейки техникума. Участвовал в раскулачивании, в разъяснении колхозникам политики партии, а также в ликвидации неграмотности. Там же женился на Лидии Дмитриевне Гриневич, студентке, дочери крестьян, как не преминул подчеркнуть мемуарист. «Покорила меня, - пишет он, - красота, скромность, обаяние и еще что-то неуловимое, чему, возможно, нет названия... и от чего, наверно, мужчина никогда не научится обороняться». Позднее свою жену Андрей Андреевич шутливо именовал своим Госсекретарем. В этом была доля правды, говорили, что она сильно влияет на кадровую политику министерства. У них родились сын Анатолий и дочь Эмилия. Впоследствии, как поговаривали, не без помощи отца, Анатолий сделал блестящую научную карьеру. Эмилия вышла замуж за профессора МГИМО А. Пирадова. Для него это был третий брак, первой его женой была дочь С. Орджоникидзе. Вскоре Пирадов с Эмилией уехал в Париж в качестве представителя СССР в ЮНЕСКО. 
       После окончания второго курса института в Минске Громыко назначили директором средней школы недалеко от столицы Белоруссии, жена работала в совхозе зоотехником. Учебу Андрей продолжал экстерном. Еще до окончания института был принят в аспирантуру. «Мы пошли в Академию наук Белорусской ССР по призыву партии, - пишет А. Громыко. – В 1934 году вся группа аспирантов была переведена в Москву». В 1936 г. после окончания аспирантуры и защиты кандидатской диссертации Громыко был зачислен старшим научным сотрудником в Институт экономики АН СССР. Специализировался в области экономики сельского хозяйства. Позже, уже будучи послом в США и Англии, он написал и в 1957 г. опубликовал под псевдонимом Г. Андреев книгу «Экспорт американского капитала», за которую Ученый совет МГУ присудил ему ученую степень доктора экономических наук. В 1961 г. им (под тем же псевдонимом) была опубликована монография «Экспансия доллара», а в 1981-м вышла еще одна: «Внешняя экспансия капитала: история и современность». За этот последний труд Громыко получил Государственную премию СССР.
       К началу 1939 г. после двух лет сталинских «длинных ножей» в аппарате Наркоминдела ощущалась острая нехватка квалифицированных кадров. В ЦК ВКП(б) образовали комиссию для подбора кандидатов на дипломатическую работу из числа проверенных партийцев. В том же году наркомом иностранных дел стал В. Молотов, поэтому эта кампания получила название «Молотовский призыв». Громыко подходил по всем статьям. Он сразу, учитывая относительно приличное знание английского языка, получил должность заведующего американским отделом Наркоминдела. А вскоре, после приема у Сталина, был назначен в посольство СССР в США в качестве советника «не на месяц и, возможно, не на год» по выражению вождя (для стажировки и, не исключено, присмотра за не вполне благонадежным Уманским, чтобы, набравшись опыта, заменить посла).
       Из других впечатлений новый дипломат отмечает: «Правящие круги США по-своему, в антисоветском духе, трактовали итоги только что закончившейся  советско-финской войны. Недружелюбно встретили они и воссоединение с СССР прибалтийских республик... На заводе Форда в Детройте мы увидели рабочих, выполнявших поистине каторжный труд...».
      Об усилиях и подходе советника посольства для налаживания союзнических советско-американских  отношений свидетельствует пространное письмо Громыко Молотову от 14 августа 1942 г. (по-видимому, через голову посла). Он писал, что «несмотря на требования миллионов американцев открыть второй фронт в Европе в 1942 году, нет признаков того, что правительство США серьезно готовится к этому». Далее Громыко докладывал наркому, что «среди командного состава армии США сильны антисоветские настроения. Подавляющее большинство  генералов питало надежду, и еще сейчас ее не оставило, на истощение и гитлеровской армии, и Советского Союза... Еще хуже (куда уж хуже!) настроения среди командного состава флота США». Письмо советника посольства было резко раскритиковано в американском отделе Наркоминдела. В аннотации на этот документ говорилось, что «тов. Громыко, делая очень ответственные заявления, не подкрепляет эти заявления фактами».
      По роду службы  за почти полвека Громыко довелось встречаться с сотнями выдающихся людей своего времени – политиками, учеными, деятелями литературы и искусства, журналистами. Но по уровню суждений и оценок этот видный представитель советской элиты мало чем отличается от сельского пропагандиста, вооруженного цитатами из «Правды». Например, премьер-министра польского эмигрантского правительства Громыко характеризует так: «Среди членов польского правительства были и такие деятели как С. Миколайчик, которые не оправдали доверия народа. Предав забвению национальные интересы Польши, они пошли дорогой, которая привела их к полному политическому банкротству». Рассказ о своей встрече с президентом Чехословакии Э. Бенешем Громыко заканчивает словами: «Его линия оказалась несовместимой с новыми условиями в Чехословакии, освобожденной воинами Страны Советов. Неудивительно поэтому, что чехословацкий народ отстранил его и пошел уверенно по пути демократии и социализма под руководством коммунистов...» (мемуары «Памятное» писались уже во времена перестройки и гласности, почти на 20 лет позже событий 1968 года и на 40 лет позже событий 1948 года).
      О младшей дочери Л. Толстого Александре мемуарист пишет: «...Она немало сделала в угоду тем кругам русской белоэмиграции, которые не без поощрения наиболее враждебных сил американской реакции занимались постоянной клеветой в адрес советского народа».
      Начало войны в Корее в трактовке Громыко выглядит так: «В 1950 году южнокорейские марионеточные власти с поощрения Вашингтона пошли на развязывание войны против Корейской Народно-Демократической Республики... Совет Безопасности принял решение, навязанное Вашингтоном, а на воинские контингенты разных стран, направляемые в Южную Корею, приклеили этикетку «войск ООН»... 4 июля 1950 года я по поручению советского правительства сделал заявление об американской вооруженной интервенции в Корее. В нем говорилось, что «правительство Соединенных Штатов Америки совершило враждебный акт против мира и на него ложится  ответственность за последствия предпринятой им вооруженной агрессии».
      А вот о венгерских событиях осени 1956 г.: «В конце 1956 года внешние силы, опираясь на внутреннюю контрреволюцию, спровоцировали мятеж в Венгрии с целью восстановления в этой стране довоенных порядков, отрыва ее от социалистического содружества. Мятеж потерпел крах. Страны социализма дали всем понять, что они в состоянии постоять за себя».
       О германской проблеме: «Паника и сумятица в ответ на советские предложения воссоединить Германию – вот какой оказалась реакция Запада. Исторический шанс был упущен...». А дальше: «Всякий намек на возможность  объединения двух германских государств неприемлем, мы его категорически отвергаем, поскольку ГДР и ФРГ развиваются по противоположным социальным путям... В памятную ночь с 12 на 13 августа 1961 года граница между Западным и Восточным Берлином закрылась на прочный замок... Кое-кому на Западе хотелось бы уничтожить четырехсторонние договоренности по Западному Берлину и сделать его частью ФРГ. Однако это означало бы снова создать взрывоопасную обстановку вокруг города. Единственный путь разрядки напряженности и мира в этой части Европы – это соблюдение четырехстороннего соглашения от 1971 года» (Мемуары Громыко были завершены за 4 месяца до разрушения Берлинской стены. В марте 1990г. в Германии прошли свободные выборы, а 3 октября того же года ГДР была присоединена к ФРГ и Берлин стал столицей объединенной Германии).
       О вводе «ограниченного контингента» советских войск в Афганистан: «В соответствии с советско-афганским договором о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве правительство Республики Афганистан обратилось к Советскому Союзу с просьбой оказать вооруженную поддержку афганской народной армии, отстаивавшей завоевания Апрельской революции. Эта просьба взвешивалась долго и тщательно. В конце концов Политбюро ЦК КПСС единогласно приняло решение об оказании такой помощи. При этом руководство Советского Союза действовало в соответствии с Уставом ООН, которым предусматривается право любого государства обратиться к любому другому государству с просьбой о помощи... Состоявшийся затем в июле 1980 года (через полгода) Пленум ЦК КПСС полностью и единодушно одобрил решение Политбюро. Важнейшим этапом в развитии событий в Афганистане явились Женевские соглашения (апрель 1988 г.). В соответствии с ними Советский Союз вывел свой воинский контингент с территории Афганистана. Советские воины снискали глубокое уважение нашего народа и искреннюю благодарность афганцев. Родина-мать сердечно встречала своих сыновей...» (В декабре 1989 г. на Втором съезде народных депутатов СССР были названы лица, ответственные за принятие решения о вводе советских войск в Афганистан в 1979 году – Л. Брежнев, Д. Устинов, Ю. Андропов, А. Громыко).
       О положении на Ближнем Востоке: «...Напряженность, которую создали на ближнем Востоке силы империализма, не раз перерастала в агрессивные войны Израиля против арабских государств... Нападение Израиля в 1967 году на Египет, Сирию и Иорданию с новой силой поставило вопрос об отношении к политике агрессии: позволить ли захватчикам превратить оккупированные территории в предмет политического торга и тем самым выдать им премию за совершенное преступление, или же потребовать безотлагательного ухода их войск? Обуздание агрессора или потворство ему – таков выбор, перед которым были поставлены государства... Советская поддержка, оказанная арабским странам, помешала агрессору добиться многих своих целей... Отход Египта от общеарабского фронта явился чувствительным ударом по интересам всего арабского мира. Случилось то, что считалось наименее вероятным. Египет пошел на сделку с агрессором, а Вашингтон и Тель-Авив потирали руки от удовольствия... Он (Садат... «пигмей на фоне пирамид» по выражению Громыко) обладал какой-то удивительной способностью заниматься фальсификацией фактов... В политике США четко выражена линия на поддержание острой напряженности на Ближнем Востоке... На Ближнем Востоке Советский Союз не ищет для себя каких-либо привилегий или корыстных выгод, как, впрочем, он не делает этого в мире нигде. Однако роль СССР в этом районе, находящемся в непосредственной близости от его границ – отнюдь не роль стороннего наблюдателя». (В этой связи нелишне вспомнить откровения учителя Громыко Молотова в беседе с Ф. Чуевым. Молотов, разъясняя причины возникновения «холодной войны», говорил: «...Они, конечно, против нас ожесточились, а нам надо было закрепить то, что было завоевано. Из части Германии сделать свою, социалистическую Германию. А Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия – они же были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядок. Прижимать капиталистические порядки. Вот и «холодная война»).
      Можно также вспомнить позицию СССР при обсуждении осенью 1947 г. палестинского вопроса в ООН. Тогда постоянный представитель СССР в этой организации А. Громыко говорил: «Еврейский народ перенес в последней войне исключительные бедствия и страдания. Общее число погибшего от рук фашистских палачей еврейского населения определяется приблизительно в шесть миллионов человек. Огромное количество уцелевшего еврейского населения Европы оказалось лишенным родины, крова и средств к существованию... Позволительно спросить: могут ли Объединенные Нации... не проявлять интереса к положению этих людей?.. Пора не на словах, а на деле оказать этим людям помощь...». И в том же году перед голосованием о создании государства Израиль: «Представители арабских стран указывают на то, будто бы раздел Палестины является исторической несправедливостью. Но с этой точкой зрения нельзя согласиться хотя бы уже потому, что еврейский народ был связан с Палестиной на протяжении длительного исторического периода времени». Тогда, в период «холодной войны», для ослабления позиций Великобритании в этом стратегически важном районе такой тактический ход соответствовал общей послевоенной стратегии Сталина-Молотова на расширение своего влияния в мире. Внутри страны сталинский государственный антисемитизм уже набирал силу.
       Рассуждения в связи с «Уотергейтом»: «...Ни в какие нормы человеческой морали и политической порядочности не укладываются приемы, практикуемые в высших эшелонах тех кругов США, которые стремятся во что бы то ни стало устоять у власти. При этом Конституцией часто пренебрегают. Проявляя неуемную жажду к тому, чтобы удержать за собой руль государственного корабля, считают, что цель оправдывает средства, даже если они сродни преступлению» (очевидно, подразумевается, что в условиях «демократии высшего типа» Советского Союза такие низменные стремления исключены).
       Об отношениях между странами «социалистического содружества»: «Всегда я с отрадой наблюдал, с каким уважением относятся наши союзники к роли Советского Союза на международной арене. Со своей стороны, делегации СССР всегда с таким же уважением относились к руководителям и делегациям братских стран – участниц Варшавского договора, к их миролюбивым инициативам. Это взаимное уважение не понять представителям другого мира... В конце апреля 1985 года в столице народной Польши состоялась встреча высших партийных и государственных деятелей стран – участниц ОВД.  На ней был подписан протокол о продлении на 20 лет с последующей пролонгацией еще на 10 лет срока действия этого договора...».
        Как образно говорится, еще чернила не успели высохнуть на рукописи мемуариста, как ОВД канула в Лету. Как и демагогические сентенции Громыко: «Каждый день приносит убедительные подтверждения мудрости ленинского предвидения, что социализм станет могучей интернациональной силой, способной оказывать решающее влияние на всю мировую политику». И «принцип невмешательства во внутренние дела государств – неотъемлемая составная часть советской внешней политики со времен Ленина...». В противовес Америке, которая «постоянно осуществляет грубое вмешательство для удушения в ряде стран законных режимов».
      О политике администрации президента Картера: «Он (Картер), видите ли, рассердился на Советский Союз за его политику во внешних делах, особенно в связи с положением, сложившимся в Афганистане и вокруг него. Иными словами, поскольку правительство США не согласно с действиями СССР по оказанию помощи Афганистану, который отстаивает свою независимость и право самому решать свои внутренние дела, то США не сочли возможным ратифицировать подписанный в Вене договор (ОСВ-2)... За одним абсурдом следовал другой, за ним третий и т. д. Вашингтон заявил о намерении строить американо-советские отношения на основе так называемой «увязки», то есть установления взаимозависимости между развитием этих отношений и выполнением Советским Союзом условий, неправомерно выдвигаемых США в вопросах, которые входят во внутреннюю компетенцию нашего государства или касаются отношений СССР с третьими странами. В рамках этого подхода в США развернули бесчестную пропагандистскую кампанию вокруг вопроса о «правах человека», которые якобы нарушаются в СССР и других социалистических странах. Насквозь проникнутые фальшью разглагольствования на этот счет, наряду с измышлениями о «советской угрозе» и «экспансионизме» СССР, стали излюбленным коньком администрации Картера, которая чем дальше, тем более активно проявляла себя в организации идеологических диверсий против Советского Союза. Все это имело целью ввести в заблуждение общественное мнение, закамуфлировать истинное лицо политической стратегии Вашингтона, его курс на расстройство советско-американских отношений, наращивание гонки вооружений, нагнетание напряженности в мире... Печальным примером такого подхода стала, например, поправка Джексона-Веника, принятая конгрессом США. Она по существу заморозила американо-советскую торговлю... Кроме того, хорошо известно как обстоит дело в самих США с обеспечением прав трудящихся, национальных и расовых меньшинств, с правом на труд, со свободой слова и т. д...  Советский Союз был и остается поборником этих прав. Ради прав человека, ради трудящихся, во имя свободы свершилась Великая Октябрьская Социалистическая Революция. Мы гордимся тем, что именно наша страна первая в мире утвердила на своей земле подлинное равенство людей, действительные, а не мнимые права человека...».
      О сбитом в ночь с 31 августа на 1 сентября 1983 г. южнокорейском самолете: «Сразу стало видно мало-мальски думающим людям, что Вашингтон защищает фактически свой самолет, что на самолет всего-навсего лишь приклеили южно-корейскую этикетку, что действительными творцами этой провокации против СССР, хозяевами полета, перед которым ставились военно-разведывательные цели, являются американские ведомства. Когда же провокация провалилась, то ее организаторы использовали инцидент в интересах разжигания военного психоза...».
      Такими обветшалыми «нафталиновыми» пропагандистскими штампами потчует читателей один из столпов советского режима в разгар гобачевского периода «нового мышления». При этом Громыко замечает: «Немного найдется людей, которые, занимая официальное положение в правительствах капиталистических стран или на их дипломатической службе, проявляли бы объективность и самостоятельность в суждениях, а тем более в действиях» (на страницах этой книги таких людей, в первую очередь, дипломатов, встречается более чем достаточно).
      И, наконец, завершающий пассаж: «Фальшь и обман, присущие дипломатии буржуазных государств, находят свое яркое отражение в резком противоречии между официально прокламируемыми целями их внешней политики, и теми, которые реально проводятся ими в жизнь. И это понятно: уж слишком разителен контраст между их политикой и миролюбивой политикой стран социализма, между милитаристским курсом империализма и волей народов к миру... Известно, с какой бесцеремонностью Вашингтон оказывает иногда давление на своих союзников, чтобы они безропотно оставались в колее его политики... Сила советской внешней политики в том, что правда нашей страны более убедительна, чем все военные базы и армейские корпуса, на которые полагаются Соединенные Штаты Америки. Для того, чтобы наши идеи завоевали на свою сторону широчайшие массы, их не нужно подкреплять бряцанием оружия и организацией интервенции...».
       Таково политическое, дипломатическое и нравственное лицо многолетнего руководителя советского внешнеполитического ведомства.
       А вот его суждение об американском и вообще «буржуазном» искусстве: «Заходишь в иной музей, вроде музея Гуггенхайма на Пятой авеню в Нью-Йорке, и на тебя смотрят ряды уродливых существ – это, оказывается, рисунки художников, о которых пишет печать, похваливая их. Правда, чувствуется, что тот, кто похваливает, не имеет ни малейшего представления об искусстве. Вышел я из этого музея, и мне очень захотелось  вдохнуть свежий воздух...  Да, буржуазные идеологи США не очень любят думающее искусство. Они не желают знакомить зрителя с искусством, порождающем у людей возвышенные чувства, мысли о дружбе и мире между народами, о безграничных возможностях разума человека. Им нужен в искусстве – на картинах, скульптурах, на сцене театров, в кино – человек-робот, который умел бы стрелять, бить, высаживаться с военных кораблей на территории других государств, поражать противника с космических аппаратов – словом, осуществлять насилие, исправно сбрасывать бомбы на чужие города в порядке «популяризации» американского образа жизни, «защиты прав человека и демократии»... Конечно, по-настоящему обоснованный ответ на острые вопросы дают только те деятели искусства, которые стоят на почве марксистско-ленинской теории. А таких, не считая представителей братской коммунистической партии США, мы встречали нечасто».
        Это перепевы высказываний Хрущева на его печально известных «встречах с интеллигенцией». Только те встречи происходили в первой половине 60-х годов, а Громыко писал свои мемуары во второй половине 80-х. Он до конца жизни сохранил усвоенные в те годы заскорузлые представления и формулировки.
      Между тем, в 1940-50-е годы исполнительный, трудолюбивый, послушный «несгибаемый большевик» Андрей Андреевич Громыко делал стремительную карьеру. Он участвовал в подготовке и проведении Тегеранской, Ялтинской и Потсдамской конференций «большой тройки». Он близко общался со Сталиным и был горд оказываемым ему Сталиным доверием (Сталин сказал Рузвельту в Тегеране, что он высоко ценит работу Громыко на посту посла в США – эти слова Андрею Андреевичу передал посол Болен). Создается впечатление, что Громыко, подобно Молотову, и на склоне лет продолжает любить Сталина, хотя, отдавая дань времени, пишет: «С большой силой прозвучали слова о Сталине Генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева, произнесенные на торжественном заседании, посвященном 70-летию Великой Октябрьской Социалистической Революции. В них выражены мысли и чувства советских людей...». А. Громыко скрепил своей подписью от имени Советского Союза Устав ООН. Он стал первым постоянным представителем СССР в ООН (в апреле 1946 г.) и почти одновременно – зам. министра иностранных дел Молотова.
       Конечно, такой карьерный взлет не мог не породить в среде царедворцев завистников и недоброжелателей и, среди них, таких влиятельных, как бывший Генеральный прокурор СССР, зам. министра, а в 1949-53 гг. Министр иностранных дел Вышинский, и Суслов, активный идеолог «холодной войны», в течение 35 лет занимавший пост секретаря ЦК КПСС. На Громыко еще при жизни Сталина поступали доносы. В одном из них дипломат уличался в том, что при строительстве собственной дачи использовал материалы из хозяйственного управления МИДа. В другом его обвиняли в том, что, переезжая из Вашингтона в Лондон (в 1952 г. он был назначен послом в Великобритании), он отправил туда на свое имя некие секретные материалы и использовал их при написании своей книги. Молотов, как мог, выгораживал и продвигал своего выдвиженца. С 1949 по 1952 и с 1953 по 1957 гг. Громыко – Первый заместитель министра иностранных дел СССР. С 1952 г. кандидат, а с 1956 г. член ЦК КПСС. С 1973 – член Политбюро ЦК. С февраля 1957 – Министр иностранных дел. В 1946 - 1950 и с 1958 – депутат Верховного Совета СССР. Дважды Герой Социалистического Труда (1969, 1979). Л. Млечин пишет, что, приезжая из Америки в Москву, Громыко всегда привозил подарки первым лицам политбюро – шляпы, рубашки, галстуки. 
      В 1957 г. на июльском пленуме ЦК КПСС Громыко произнес большую речь, где всячески расхваливал дипломатические способности Хрущева, а на своего патрона Молотова обрушил стандартный набор обвинений. Вместе с тем, он дипломатически предложил отправить «заговорщиков» не на скамью подсудимых, а рисовать пейзажи, по примеру Черчилля.
      А в апреле 1985–го именно по инициативе Громыко на пост генсека был избран М. Горбачев (старые члены Политбюро делали ставку на Гришина). И, в ответ, 2 июля того же года по предложению Горбачева, Андрей Андреевич был избран на формально самый высокий пост в государстве – Председателя Президиума Верховного Совета СССР (проводить внешнеполитический курс Горбачева своими методами и в своей манере он, конечно, не смог бы).
      Одним из наиболее неприятных моментов в успешной карьере Громыко было предательство  весной1978 г. заместителя Генерального секретаря ООН (в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР), ставленника и выдвиженца министра А. Шевченко, попросившего политического убежища в США. Они много лет работали бок о бок и дружили семьями. Сын Аркадия Шевченко пишет, что своим назначением в ООН тот обязан жене, подарившей за этот пост супруге Громыко браслет с 56 бриллиантами. Зам. начальника службы безопасности МИДа полковник КГБ Перетрухин вспоминал, что (по свидетельству очевидцев) Лидия Дмитриевна Громыко была большой любительницей принимать различного рода подношения, особенно при поездках за границу. Но никаких серьезных последствий для советского министра все это не имело. В то время Брежнев был уже очень слаб, и руководство страной фактически находилось в руках так называемой «ореховой тройки» - Громыко, Устинова и Андропова (они обычно собирались в ореховом кабинете Кремля). А с Брежневым  Громыко прекрасно ладил, бывало, выезжал с ним на охоту.
      В 1988 г. Горбачев провел кампанию по омоложению состава  ЦК КПСС. 30 сентября Громыко ушел на заслуженный отдых. 19 июня 1989 г. он закончил работу над своим двухтомником воспоминаний. А 2 июля того же года скончался. Незадолго до смерти он сказал одному из близких друзей: «если бы я написал все, что знал, мир бы перевернулся». Его мир «перевернулся» и без его откровений. Правда, можно сказать, что, продвинув Горбачева на должность генсека, Громыко, сам того не ведая, положил начало крушению коммунистической системы и развалу СССР.


                Основной источник:

А.А. Громыко. Памятное. Кн. 1 и 2. Издание 2-ое, дополненное. М. Изд-во политической литературы. 1990.





     ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЕКРЕТАРЬ США ЭДВАРД РЕЙЛИ СТЕТТИНИУС   

Звездным часом Э. Стеттиниуса был период его работы управляющим программой ленд-лиза. Ленд-лиз – гениальное изобретение администрации президента Рузвельта. Значение этой программы для Америки и судеб всего мира невозможно переоценить. С одной стороны, считается установленным, что без западной, в первую очередь, американской помощи, Советский Союз не смог бы выиграть Великую отечественную войну. Это признавали и такие непререкаемые советские авторитеты, как И. Сталин и маршал Г. Жуков (это, конечно, не умаляет решающего вклада СССР и его Красной Армии в достижении победы). С другой стороны, закон о ленд-лизе послужил толчком бурному развитию многих отраслей экономики Соединенных Штатов и, соответственно, получению прибыли американскими корпорациями. Советский писатель И. Эренбург образно заметил, что во время войны «Россия обливалась кровью, а Америка - золотом». К концу войны США превратились в самую могущественную в экономическом и военном отношении державу мира, а американский народ достиг невиданного процветания.
       Являясь одним из руководителей (формально – главой) Администрации ленд-лиза, Э. Стеттиниус, следовательно, являлся одной из ключевых фигур, наряду с Рузвельтом, Гопкинсом и др., обеспечивших решение указанных мировых проблем.  Этим он заслужил память и благодарность потомков. Его успехи в дипломатии значительно скромнее.
       Эдвард Стеттиниус-младший родился в Чикаго 22 октября 1900 г. Он был младший из двух сыновей, третий из четырех детей Эдварда Рейли и Джуди (Каррингтон) Стеттиниус. Отец будущего госсекретаря был немецкого происхождения, рано остался сиротой, вырос в иезуитской школе, но разбогател как игрок на чикагской пшеничной бирже. Потом он стал успешным бизнесменом - исполнительным директором котлостроительного завода, президентом компании по изготовлению бриллиантов (1909 -15гг.), партнером банковского дома «Морган и Ко», чиновником военного департамента, ответственным за военные покупки, стоимость которых составляла 3 млрд. долларов. Мать Эдварда была вирджинкой английского происхождения.
      Эдвард посещал школу «Памфрет» до 1920 года, затем до 1924 г. учился в Университете Верджинии, который покинул, не получив диплома. В 1926 г. он женился на Вирджинии Гордон-Воллос.. У них родилось трое детей. Современникам Стеттиниус запомнился красивым, высоким, седым, с темными бровями и голубыми глазами, улыбающимся, приветливым и доброжелательным. Он любил называть людей просто по именам. Когда проводил совещания, был похож на пастора. Он с удовольствием общался с журналистами. Жевал жвачку и курил сигареты. Речь его была ровной, голос он никогда не повышал. Он старался не втягиваться в опасные дискуссии. И всем желал добра.
      В 1927 г. Эдвард стал помощником вице-президента компании «Дженерал моторс», а в 1931-м сам занял этот пост. В своей компании он занимался вопросами помощи безработным и через эту программу установил контакт с Ф. Рузвельтом. В 1934 г. возглавил совет директоров огромной стальной империи «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн».
       Весной 1940 г. Стеттиниусу в Нью-Йорк позвонил Рузвельт. Президент сообщил, что перед Конгрессом поставлен вопрос об  удвоении ассигнований на армию и флот, что предстоит огромная работа по реорганизации американской промышленности в соответствии с новой оборонной программой. «Эд, - сказал Рузвельт, - я хотел бы видеть вас в числе советников по вопросам промышленных материалов в Консультативной комиссии при Совете национальной обороны». В тот же день Эдвард Стеттиниус распрощался со своим бизнесом, а вечером следующего дня уже прибыл в Вашингтон.
      Америка с трудом преодолевала традиционный изоляционизм. Только 4 ноября 1939 г. принцип «покупка за наличные с доставкой за свой счет» стал законом. 6 декабря того же года Рузвельт создал Комитет по связям во главе с министром финансов Г. Моргентау, чтобы корректировать зарубежные закупки. Больше всего заказов поступало на самолеты. За деньги англичан и французов в США строились авиационные заводы, школы для подготовки квалифицированных рабочих. Деньги вкладывались в автомобильную промышленность, которая стала выпускать авиационные моторы, а также в станкостроение. Ко времени принятия закона о ленд-лизе общий объем иностранных капиталовложений в американский военно-промышленный комплекс превысил 200 млн. долларов.
       Со второй половины 1940 года, когда Франция капитулировала и разразилась воздушная битва за Англию, военные заказы стали быстро расти. 21 октября был создан Совет по приоритетам для регулирования и выделения первоочередных  поставок военной техники, как для американской армии, так и зарубежным партнерам. В этот Совет вошел и Стеттиниус. К этому времени большинство американского народа уже осознало, что военная помощь странам, сражающимся с агрессорами, отвечает национальным интересам Соединенных Штатов. Начальник Генерального штаба американской армии ген. Д. Маршалл в докладе военному министру отметил, что чрезвычайная программа обороны «явилась великим испытанием демократии, проверкой того, как государство, подобное нашему, может в мирное время подготовиться к защите от жестоких и безрассудных действий других государств, руководители которых делают все, что считают нужным, и наносят удары где и когда им вздумается, подчас внезапно, действуя с беспощадной жестокостью».
       Однако англичанам становилось все труднее платить за военные поставки. Они вели борьбу за выживание. И тогда возникла идея продавать военные товары в долг – ленд-лиз. Его принцип: «помощь любой стране, защиту которой президент считает жизненно важной для обороны США». Помощь могла иметь самый разнообразный и широкий характер, вплоть до передачи любой оборонной информации. Законопроект вызвал резкое размежевание американского общества. После бурных дебатов, наконец, 11 марта 1941 г. законопроект стал законом. Это была очень важная стратегическая победа курса Рузвельта. На следующий день в Конгресс поступил запрос на выделение 7 млрд. долларов для производства самолетов, танков и других вооружений, оборудования, станков и военного сырья для стран, воюющих против стран «оси». 15 марта 1941 г. Рузвельт, выступая в Белом доме, подвел итог прошедшим дебатам. Он сказал: «Пусть диктаторы Европы и Азии сомневаются в нашей сплоченности. В нашем демократическом обществе решения, может быть, принимаются медленно, но когда они приняты, то это решения не одного человека, а ста тридцати миллионов». (В. Молотов в одной из бесед с Ф. Чуевым на вопрос, санкционировал ли Ленин расстрел царской семьи,  сказал, что такой вопрос вряд ли мог быть решен без санкции вождя. И далее, как бы полемизируя с Рузвельтом, развил свою мысль: «...если бы мы выносили по каждому вопросу демократические решения, это бы нанесло ущерб государству и партии, потому что вопрос тогда бы затянулся надолго и ничего хорошего из такого формального демократизма не вышло бы. Острые вопросы Ленин нередко решал сам, своей властью...»).
      На первом сложном организационном этапе основную административную работу взяли на себя друг и помощник президента Гарри Гопкинс и президентский Комитет по связям. Однако к осени 1941 г. программа ленд-лиза стала настолько разветвленной, что потребовалась реорганизация управления ею. Нападение Германии на СССР привело к пересмотру первоначальных планов и резкого увеличения объема поставок. Гопкинс предложил Стеттиниусу взять на себя управление программой ленд-лиза. Это было 28 августа. А через несколько дней Рузвельт утвердил его в качестве специального помощника президента с окладом 10 тыс. долларов в год. «Такое высокое доверие, - пишет Стеттиниус, - было большой честью для меня. Кроме того, я был рад снова иметь жалование, так как не имел постоянного дохода с тех пор, как ушел из Стальной корпорации».
       Вскоре президент подписал указ, согласно которому Стеттиниус получил право собирать средства для программы ленд-лиза и организовывать поставки на сумму до 300 миллионов долларов. До этого Рузвельт сам подписывал каждый ордер и поручение по переводу средств. А потом Стеттиниус  распоряжался всеми средствами, оставшимися от первых 7 миллиардов долларов и вообще имел все полномочия, связанные с осуществлением программы, кроме выбора стран, которым следовало оказывать помощь, и руководства переговорами по заключению генеральных договоров по ленд-лизу. В особо важных случаях Стеттиниусу полагалось консультироваться с Рузвельтом и Гопкинсом.
      Вскоре после нападения Германии на СССР в Вашингтон прибыла советская военная миссия во главе с генерал-лейтенантом, будущим маршалом Советского Союза Ф. Голиковым, перед войной начальником Главного Разведывательного Управления РККА. Делегация вместе с послом Уманским, исполнявшим роль переводчика, посетила генерала Маршалла. Она оставила у Стеттиниуса приятное впечатление. Ему запомнилась внешность Голикова – коренастый, с обритой головой и бронзовым от загара лицом. Поведение членов делегации вселяло уверенность в том, что Красная Армия выстоит. Стеттиниуса особенно поразило то, что в самый трудный период войны советские представители с дальним прицелом делали упор на поставку станков и материалов, необходимых для их собственных военных заводов. Был создан межправительственный комитет по оказанию помощи России, в который вошли Гопкинс и Уманский. Стеттиниус в конгрессе доказывал, что объемы помощи России должны быть отданы полностью на усмотрение президента. 7 ноября 1941 г. Рузвельт официально объявил оборону СССР жизненно важной для обороны США.
       Стеттиниус подробно описывает титаническую работу по производству и доставке грузов во многие страны по программе ленд-лиза, в частности, в Советский Союз. Он отмечает: «в 1942 году русские и мы только учились работать вместе, как союзники. И было бы глупо делать вид, что наши отношения с Россией с самого начала были столь же дружественными и откровенными, как с Англией и Китаем. Мы не просили у русских подробной информации об их армии или о положении внутри страны, чего мы всегда ожидали от других стран, получавших помощь по ленд-лизу. Да и трудно было бы получить подобную информацию, помня наше взаимное недоверие в предыдущие годы... Теперь мы видим, как тесно связаны наши национальные интересы... Чем больше мы работаем вместе, тем больше понимаем друг друга... К середине 1943 года было отправлено в Россию на 150 миллионов долларов станков и различного промышленного оборудования – электрических печей, электромоторов, оборудования для бурения нефтяных скважин, шесть комплектов нефтеперегоночного оборудования и многое другое».
       В годы холодной войны значение американской помощи Советскому Союзу по ленд-лизу сознательно преуменьшалось. В книге Н. Вознесенского (председателя Госплана СССР, члена Политбюро, академика АН СССР) «Военная экономика СССР в период Отечественной войны», изданной в 1947 г. (Сталинская премия за 1948 г.) о ленд-лизе вообще не упоминается. Говорилось лишь, что все западные поставки составляли 4% от советского производства. А недавний союзник по антигитлеровской коалиции представлялся как: «ожиревший на народной крови монополистический капитализм Соединенных Штатов Америки», который «теперь стоит во главе империалистического и антидемократического лагеря и стал застрельщиком империалистической экспансии во всех частях света». (Каково было все это читать Стеттиниусу, ярому поборнику безоговорочной всесторонней помощи Советскому Союзу, уповавшему на тесное американо-советское сотрудничество после войны?!).
       В 1943 г. Стеттиниус был назначен зам. госсекретаря, а в ноябре 1944-го, после ухода Хэлла, занял пост государственного секретаря. Сенат единодушно проголосовал за его назначение (68/1).Он руководил американской делегацией при открытии Первой сессии ООН 24 июня 1945 года. Он возглавил Руководящий комитет конференции в Думбертон-Оксе и показал себя умелым организатором, гибким переговорщиком, общительным, доброжелательным, гостеприимным человеком. Он покатал коллег по Руководящему комитету на собственной роскошной яхте. В заключительном слове при закрытии конференции  А. Громыко сказал: «Я полагаю, что выражу мнение всех присутствующих, если поблагодарю господина Стеттиниуса за его высококвалифицированное председательство».
       На пленарном заседании Ялтинской конференции 6 февраля 1945 г. доклад о не решенных в Думбертон-Оксе вопросах, в первую очередь, о правилах голосования в Совете Безопасности ООН сделал Э. Стеттиниус. Но этот вопрос там решен не был. Он обсуждался в рамках переписки Рузвельта со Сталиным и сессии ООН.
       На пленарном заседании в Ялте 9 февраля произошла неожиданная перепалка между Стеттиниусом и Черчиллем. «Все шло спокойно и чинно, - вспоминает В. Бережков, - пока Э. Стеттиниус, говоря о подготовке к предстоящей конференции ООН, не затронул проблемы опеки, заявив, что постоянным членам Совета Безопасности следовало бы еще до конференции в дипломатическом порядке провести консультации об опеке над колониальными и зависимыми странами (как мы помним, тремя годами раньше мысль о конце эпохи колониализма высказал зам. госсекретаря Веллис с санкции Рузвельта). Черчилль возмутился: «Пока британский флаг развевается над территориями британской короны я не допущу, чтобы хоть какой-либо кусок земли попал на аукцион с участием 40 государств. Никогда Британская империя не будет посажена на скамью подсудимых в международном суде по вопросу об опеке над несовершеннолетними нациями». Стеттиниус поспешил заверить британского премьера, что он имел в виду не Британскую империю, а территории, которые будут отняты у врага. Черчилль настоял на том, чтобы в решении по этому вопросу была сделана специальная оговорка».
       А. Громыко вспоминает об одной из встреч со Стеттиниусом: «Было это, можно сказать, в разгар самых острых дискуссий по вопросам о праве вето постоянных членов Совета Безопасности, о полномочиях Генеральной Ассамблеи, а также о дальнейшей судьбе колониальных территорий... Разговор у нас происходил один на один. В ходе беседы я обратил его внимание на следующее: - Представители США в различных комитетах не проявляют твердости в отстаивании формулы относительно права вето, принятой на Крымской конференции. От Ялтинской договоренности не может быть отступления. Советский Союз на это не пойдет. Он считает, что без должного решения вопроса о праве вето в духе Ялты невозможно будет создать международную организацию. И мы надеемся, что США, как и все остальные державы «пятерки» будут не формально, а по существу отстаивать принцип единогласия постоянных членов в Совете Безопасности. Стеттиниус внимательно слушал мое заявление. Он сказал: -Я солидарен с тем, что расшатывание Ялтинской договоренности означало бы огромный риск, и обещаю позаботиться насчет того, чтобы представители США в комитетах и разного рода рабочих группах не допускали колебаний в отношении этой договоренности. У меня осталось от этой части беседы впечатление, - продолжает А. Громыко, - что Стеттиниус сам нуждается в том, чтобы освободить от колебаний свою собственную позицию. В силу внутренней убежденности государственный секретарь США продолжал поддерживать линию Рузвельта. Но эта поддержка еще не означала, что он давал должный отпор тем, кто в администрации Трумэна проявлял в этом вопросе колебания. Надо все же признать, что Стеттиниус в последующем, особенно в ходе второй части конференции, предпринял немало усилий с тем, чтобы этот форум не потерпел крушение».
      На конференции разгорелась дискуссия о разделении полномочий Генеральной Ассамблеи и Совета Безопасности ООН. Громыко заявил Стеттиниусу: «Псевдодемократическая оболочка требований о расширении прав Ассамблеи в ущерб правам Совета Безопасности тоже находится в противоречии с Ялтинским соглашением. Стеттиниус в общем с пониманием отнесся к позиции Советского Союза», - заключает Громыко.
       Через три месяца после кончины Ф. Рузвельта Стеттиниус был заменен Джеймсом Бирнсом. За свой краткий срок пребывания на посту госсекретаря Стеттиниус успел вернуть в Советский союз книгу, найденную в Финляндии. В ней содержалась информация о советских агентах, проникших на правительственные должности. Мотивы этого поступка до сих пор не ясны.
       После ухода с поста госсекретаря он почти год являлся постоянным представителем США в ООН. Ушел с этого поста в июне 1946 г. и стал ректором университета в Вирджинии. В 1947 из-за личной дружбы с президентом Либерии возглавил совет директоров компании «Либерия», стремясь оказывать помощь в развитии этой африканской страны.
      Умер Э. Стеттиниус 31 октября 1949 года от тромбоза венозных сосудов в г. Гринвиче, штат Коннектикут, в доме своей сестры. Похоронен в Нью-Йорке. В 1950 г. вышла его книга «Рузвельт и русские. Ялтинская конференция».


                Основные источники:

Э. Стеттиниус. Ленд-лиз – оружие победы. М.: «Вече». 2000.

А.А. Громыко. Памятное. кн.2. издание второе, дополненное. М. Политиздат. 1990.





               
    
   
         
               
            
               
   
   
         

      
         
               

























                ЧАСТЬ  ТРЕТЬЯ


      ДИПЛОМАТЫ СТАЛИНСКОГО ПЕРИОДА
               
                «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЫ»


                Годы 1946 – 1952


















               





                ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЕКРЕТАРЬ США ДЖЕЙМС БИРНС

    Джеймс Ф. Бирнс более полувека (он умер на пороге своего 90-летия) являлся одним из наиболее влиятельных политиков США. Он занимал высокие государственные должности (член Палаты представителей и Сената, судья в Верховном суде, государственный секретарь, губернатор) при президентах Рузвельте, Трумэне, Эйзенхауэре и Никсоне и по праву считался мудрецом. Во время Второй мировой войны Рузвельт принял на себя обязанности Верховного главнокомандующего и лидера во внешней политике, а вопросы внутренней жизни Соединенных Штатов фактически отдал Бирнсу, зная, что тот всегда любую свою работу выполняет на отлично. Бирнс был амбициозным человеком, но стремился к реальной власти, а не к славе. Объективно он обладал качествами, дававшими ему право стать президентом. Его незримое соперничество с Рузвельтом продолжалось много лет. Он был скрытным, замкнутым и, в то же время, очень эмоциональным человеком.
     Джеймс Бирнс родился 2 мая 1882 года в г. Чарльстоне (Южная Каролина). Его предки переселились в Южную Каролину во время голода в Ирландии в 1846 г. В Гражданской войне они не участвовали, а трудились на своей земле. Семья была зажиточной. После Гражданской войны Бирнсы поселились в Чарльстоне. Там Джеймс Ф. Бирнс–старший встретился с будущей женой Элизабет Максвини, тоже из ирландской католической семьи. Он был мелким городским чиновником и умер в возрасте 26 лет, оставив 3-летнюю дочь и беременную жену. Через несколько месяцев после рождения сына Элизабет вынуждена была пойти работать. Пройдя в Нью-Йорке краткосрочные курсы шитья дамских платьев, она затем многие годы не выпускала из рук иголку и нитки. В течение 18 лет она содержала свою маму и сестру, тоже вдову. Таким образом, под ее крышей нашли убежище 5 иждивенцев. Умерла Элизабет Бирнс в 1932 году, через два дня после победы сына на выборах в Сенат.
      Джеймс Ф. Бирнс-младший в детские годы любил петь, играть в баскетбол. Он пел в католической церкви святого Патрика. Все фотографии тех лет показывают веселого жизнерадостного мальчика, которому нравится внимание взрослых. Чувствуется, что он фотографировался с явным удовольствием.
      В 14 лет Джеймс ушел из приходской школы и устроился работать посыльным в юридической фирме. Ему платили 2 доллара в день. Это была по тем временам солидная помощь маме. Но главное, он попал под покровительство судьи Б. Рутлиджа, высокообразованного, доброго и влиятельного в Чарльстоне человека, заменившего ему отца. Рутлидж приобрел для Джеймса библиотечную карточку и приобщил подростка к чтению. Опекунство судьи продолжалось 4 года, но влияние этого незаурядного человека на Джеймса сказывалось многие годы.
      В 1900 году Бирнс по конкурсу был принят на работу в качестве судебного стенографа. Для этого ему пришлось прибавить себе три года, поскольку на такую должность принимались люди не моложе 21 года. Это заметно улучшило финансовое положение семьи, а навыки стенографии пригодились ему в его дальнейшей государственной службе.
     В 1908 г. Бирнс, не имея формально юридического образования, стал районным прокурором (стряпчим) с окладом 1700 долларов в год. Эта престижная должность позволяла ему модно одеваться. Ктому времени он уже был женат на Мауде Буч (свадьба состоялась 2 мая 1906 г.). Супруги публично демонстрировали свою любовь друг к другу, что выглядело очень трогательно. Детей у них не было, это очень их огорчало, но Джеймс был верным мужем. И был популярным в г. Айкин. В 1910 г. он баллотировался в Конгресс от прогрессивного крыла Демократической партии и одержал победу. Бирнс обещал лучшие дороги, более низкие тарифы и поддержку Вудро Вильсону. Айкин отметил его победу факельным шествием. На одном из транспарантов было написано: «Я люблю свою жену, но Вас, Джимми, еще больше».
     Вскоре Бирнсы переехали в Вашингтон. Там Джеймс заболел свинкой и стал объектом для насмешек в связи с этим детским заболеванием. В то время в Палате представителей заседали в основном пенсионеры, и перед  28-летним конгрессменом открывалась широкая дорога. Он сумел найти правильный подход к этим пожилым людям, и они признали его. А в Рузвельте он признал себе равного (они были одногодки и в течение многих лет любили разыгрывать друг друга).
     Свой первый законопроект Бирнс посвятил строительству дорог, умело объединив 23 предложения по этому вопросу. Законопроект был одобрен и для его осуществления были выделены значительные федеральные средства. В 1910-х гг. Юг интенсивно развивался и кандидату в президенты В. Вильсону требовалась поддержка южан. Бирнс успешно способствовал этому и в 1913 г. был назначен председателем Дорожного комитета Палаты представителей.
      Годы 1918 – 1930 были для Бирнса периодом разочарования. Он не только проиграл выборы в Сенат, но и лишился места в Палате представителей. В 1919 г. он произнес речь расистского содержания, однако Ку-Клус-Клан его не поддержал. Но он был подвижным, умным, остроумным человеком, к началу 30-х годов стал ярким юристом и мастером политической стратегии Демократической партии. В 1932 г. он выиграл выборы в Сенат, правда, во втором туре. В своей избирательной кампании 1936 года он делал упор на экономические проблемы, умело уходя от расовых вопросов, хотя оставался приверженцем теории превосходства белых. И получил 87 процентов голосов избирателей. В 1940 и 1944 гг. Рузвельт предлагал Бирнсу баллотироваться в паре с ним на пост вице-президента, но на съездах партии называл другие кандидатуры из-за несогласия Бирнса с позицией либерального крыла Демократической партии. В частности, он выступал против предоставления чернокожим избирательных прав.
      Бирнс был одним из первых, кто поддержал Рузвельта на президентских выборах 1932 года. Он попал в «мозговой трест» президента и стал одним из его советников. В тяжелый для Рузвельта период с 1932 по 1937 год Бирнс был неизменно рядом, хотя и проявлял осторожность в отношениях с ним. В Сенате он активно поддерживал «Новый курс», добился отмены Закона об увеличении производства без увеличения зарплаты в текстильной промышленности, так как это приводило к снижению покупательной способности работающих. В День Труда 1934 г. Рузвельт позвонил Бирнсу и попросил у него совета, как справиться с волной забастовок. Бирнс рассказал президенту об основных требованиях рабочих. Эти требования, по его оценке, были обращены не к Национальной администрации восстановления, а к владельцам предприятий. Рабочие были недовольны дискриминацией членов профсоюзов. Они требовали равных возможностей для женщин-работниц в сфере образования. Бирнс посоветовал Рузвельту запретить деятельность всех Палат по труду, а также поручить прокурорам преследовать в судебном порядке компании, которые незаконно увольняют членов профсоюза. Он показал, что хорошо разбирается в ситуации. Это не помогло Рузвельту решить проблему забастовок, поэтому рейтинг президента заметно упал. Но Бирнс продолжал активно агитировать за поддержку его экономической политики. В том, что в 1934 г. демократы победили на выборах в Конгресс, была немалая заслуга Бирнса.
     В начале 1935 г. Рузвельт назначил Бирнса менеджером в Сенате по решению проблем «Нового курса» на 1935-36 годы. Бирнс доверие Рузвельта оправдал, обеспечив принятие закона о выделении почти 5 миллиардов долларов на организацию новых рабочих мест (в 1933 г. в стране насчитывалось 9 миллионов безработных, Рузвельт за это подвергался серьезной критике, ему советовали даже отменить пособия по безработице, а председатель Комитета по ассигнованиям Сената предлагал выделить на эти цели сумму в два раза меньшую). Бирнс же осуществлял контроль за использованием  этих средств на государственных работах.
    У него было много недоброжелателей. В частности, министр внутренних дел Айкс, с которым у Бирнса возникли разногласия по вопросу строительства плотин в Южной Каролине. Эти разногласия касались как принципиальных вопросов (для создания ГЭС требовалось переселить много людей, затапливались места исторического значения, наносился ущерб рыбному хозяйству), так и вопросов организации строительства. Бирнс считал необходимым создать государственную электрическую компанию под руководством Администрации общественных работ. Его поддерживали руководители штата. А министерство внутренних дел решило передать строительство в частные руки. Бирнс ратовал за привлечение армии для выполнения земляных работ при строительстве плотин, а командование отказало ему. В качестве оппонентов крупномасштабных планов Бирнса выступали такие влиятельные силы, как двоюродный брат Ф. Рузвельта, Г. Гопкинс, Министерство внутренних дел, Верховный суд. Но Бирнс упорно проводил свою линию. Ему удалось убедить президента в своей правоте. В мае 1938 г. Рузвельт поддержал проект и попросил Гопкинса и Айкса сделать то же самое. Поскольку американское общество поддерживало Рузвельта, оно поддержало и проект Бирнса. Верховный суд снял свои возражения, и весной 1939 г. в Южной Каролине началось строительство двух плотин. 901 семье пришлось переселиться в другие места, но более 18 тысяч безработных получили работу. Бирнс одержал важную в своей карьере победу.
      Первое водохранилище было открыто 12 ноября 1941 г. А весь проект был завершен в 1942 году. Он обошелся в 53 млн. долларов. К этому времени Бирнс уже покинул Сенат и стал членом Верховного суда. В конце 30-х годов он, оставаясь личным другом Рузвельта, открыто выступал против политики «Нового курса». Он фактически был заодно с республиканцами. В этом сказались черты его характера. Он являлся прирожденным лидером и руководствовался лишь собственными убеждениями и политическими амбициями. Он фактически предал Рузвельта. Но когда Рузвельт, стремясь добиться поддержки своей политики всеми ветвями власти, выступил с предложениями о реформировании Верховного суда, Бирнс поддержал президента и стал добиваться выдвижения своей кандидатуры в члены Верховного суда. Место Верховного судьи он занял 6 октября 1941 г. Его годовой оклад составлял 20 тыс. долларов, больше зарплаты сенатора.
      Бирнс не стал в Верховном суде столь успешным, как хотелось бы Рузвельту, хотя был одним из самых образованных судей. Многие его критиковали за чрезмерную независимость. Он проводил свою линию, не всегда совпадающую с линией Рузвельта-Гопкинса. Он старался улучшить судебную систему. Он выдвигал молодых перспективных юристов (одним из тех, кому в те годы Бирнс покровительствовал, был начинающий юрист Ричард Никсон). Бирнс выступал с либеральных позиций как борец за гражданские права. Вместе с тем, он старался активно влиять на стратегию Демократической партии. И продолжал оставаться политическим советником Рузвельта. В частности, именно он убедил президента ликвидировать малоэффективные организации, занимавшиеся мобилизацией промышленности для военных нужд.
      В начале октября 1942 г. Бирнс по просьбе Рузвельта ушел из Верховного суда и занял пост начальника созданного им Департамента экономической стабилизации с очень широкими полномочиями. Он фактически получил право управлять всей экономикой страны. Он был судьей в возникающих юридических спорах. Он общался с лидерами союзных держав. Конечно, это было обусловлено условиями мировой войны, но такую власть до этого никому не давал ни один президент. Время работы Бирнса на этом высоком посту было для него звездным часом. Здесь во всю ширь развернулись его незаурядные способности. Он работал в Белом доме. И очень много работал. Но когда Гарри Гопкинс спросил, может ли он чем-нибудь помочь Бирнсу, тот ответил: «лучше всего будет, если вы не будете вмешиваться в мои дела». Он твердо и настойчиво проводил свою линию, даже если при этом приходилось кого-то обижать. Он почти ежедневно общался с президентом. Он был постоянным и незаменимым членом штаба Рузвельта. Свой день рождения 2 мая 1943г. Бирнс отметил в Овальном кабинете Белого Дома. Рузвельт был тамадой. Президент был очень доволен его работой. «Мне многое удалось сделать в те годы, - вспоминал впоследствии Бирнс. – Я добился даже большего, чем ожидал».
     В 1944 г., за неделю до съезда Демократической партии Рузвельт снова сказал Бирнсу, что считает его наиболее подходящей фигурой для поста вице-президента и уехал инспектировать военные базы в Тихом океане. Бирнс не сомневался в том, что съезд утвердит его кандидатуру. Но руководители Демократической партии доверительно сообщили ему, что Рузвельт изменил свои планы. Бирнс был взбешен. Больше всего Бирнса возмутило то, что эту неприятную новость ему сообщил не сам президент. Он позвонил Рузвельту, тот в оправдание сказал, что именно партийные лидеры предложили ему кандидатуру Трумэна, поскольку Бирнса не поддержали Федерация труда и Конгресс производственных профсоюзов. И добавил, что полагается на решение съезда. Бирнс в раздражении бросил трубку.
      Следует отметить, что как политик и партийный тактик Рузвельт поступил правильно. У Бирнса были сложные отношения с руководителями негритянского движения и церкви. Бирнс родился католиком, потом перешел в протестантство, но продолжал дружить с кардиналом Спеллменом. Это давало многим повод сомневаться в искренности Бирнса. К нему настороженно относились некоторые демократы-северяне. Съезд проголосовал за Трумэна. Бирнс посчитал Рузвельта лицемером и предателем, и подал в отставку. Рузвельт отреагировал: «Это стыдно, что политики такого высокого ранга ведут себя как примадонны».
       Э. Стеттиниус удивился, когда его, а не Бирнса Рузвельт назначил после ухода К. Хэлла госсекретарем. «Джимми никогда не поддерживал меня. Он всегда стоял особняком в Сенате и других учреждениях, в которых работал», - пояснил Рузвельт. «Иными словами, Джимми мог бы усомниться, кто в доме хозяин?» - уточнил новый госсекретарь. «Именно так и есть», - ответил президент. Рузвельт предложил Бирнсу пост посла США в Германии после окончания войны, но тот отказался. Он рассчитывал в большей степени влиять на судьбы послевоенной Европы. В конце 1944 г. ФДР пригласил Бирнса поехать с ним Ялту на переговоры «большой тройки», но тот был очень обижен на президента и отказался. Однако, когда в январе 1945 г. Рузвельт повторил свое предложение, Бирнс согласился. В Крыму ему создали хорошие условия, но на переговоры не допустили. Бирнс устроил Рузвельту скандал, после чего участвовал в пленарных заседаниях, а также банкетах, где встречался со Сталиным, Черчиллем и другими членами делегаций.
      У. Черчилль в своих мемуарах вспоминает такой случай на Ялтинской конференции. Рузвельт за дружеским завтраком сказал, что в секретной переписке с английским премьером он называет Сталина «дядя Джо». Сталин обиделся и возмущенно спросил: «Когда я могу оставить этот стол?». Положение спас Бирнс удачным замечанием: «Вы же употребляете выражение «дядя Сэм». Так почему  «дядя Джо» звучит для вас обидно?». После этого маршал успокоился».
       На переговорах Бирнс не выступал, но, владея стенографией, дословно записывал выступления Сталина, Черчилля и других членов делегаций. Через 10 лет после той конференции Бирнс заявил, что до сих пор не знает, зачем Рузвельт пригласил его в Крым. Возможно, этим жестом президент просто хотел отблагодарить Бирнса за верную службу и по-хорошему расстаться с ним. 
      Смерть Рузвельта не очень огорчила Бирнса. Он связывал с ней надежды на  свой новый карьерный взлет. И не ошибся. Действительно, через два месяца после кончины ФДР он стоял в Саду Роз и давал присягу в качестве государственного секретаря Соединенных Штатов. Он становился вторым человеком мощнейшей в мире державы.
      На период работы Бирнса госсекретарем пришлись важнейшие события всемирно-исторического значения ХХ столетия: победа союзников, вслед за Германией, над Японией, начало атомной эры, разлад между недавними союзниками, начало «холодной войны». Именно Бирнс как распорядитель экономических ресурсов Соединенных Штатов сумел в 1943 году выделить огромные материальные и денежные средства для осуществления Манхэттенского проекта. Именно Бирнс разъяснил новому президенту Трумэну военные и политические выгоды, вытекающие из факта обладания этим «сверхоружием».
     Вначале Бирнс тоже не понимал значения этого проекта, потом был обижен тем, что его не поставили вовремя в известность о целях и перспективах этого дорогостоящего проекта. Только в декабре 1944 г. военный директор программы создания атомной бомбы генерал Гровс в общих чертах ввел Бирнса в курс дела. Стоимость проекта составила 2 миллиарда долларов, и Бирнс боялся, что в конгрессе начнется расследование по этому вопросу и республиканцы подвергнут серьезной критике Демократическую партию и администрацию президента (гарантию успеха Манхэттенского проекта никто дать не мог). Но затем, зная способности фанатичных японцев сражаться до последнего старика и мальчика, стал сторонникам применения атомной бомбы против Японии.
       Вопрос об использовании атомной бомбы в заканчивающейся Второй мировой войне оказался весьма щекотливым. Люди, причастные к созданию чудо-оружия, после победы над Германией, узнав из донесений специальных подразделений американской армии, охотившимися за немецкими атомными секретами, что там масштабные работы по урановой проблеме во время войны не велись, стали мучиться сомнениями и угрызениями совести. 28 мая 1945 г. у Бирнса состоялся разговор с одним из основных разработчиков бомбы Л. Сциллардом  и двумя его коллегами в Южной Каролине. Ученые предостерегали влиятельного политика от поспешного применения атомного оружия. Они утверждали, что Япония и без этого скоро капитулирует, а бомбардировка приведет к уничтожению многих тысяч гражданских лиц. Они прогнозировали, что Советский Союз в скором времени создаст свою атомную бомбу, и тогда начнется гонка ядерных вооружений, опасная для существования жизни на земле. Опасения ученых не были беспочвенными. Руководитель Манхэттенского проекта Р. Оппенгеймер мрачно прокомментировал первое испытание ядерного устройства: «мы сделали работу за дьявола». А руководитель советской ядерной программы И. Курчатов утверждал, что в огненном смерче при взрыве водородной бомбы разглядел очертания дьявола. А. Эйнштейн в своем послании на имя Трумэна тоже призывал не сбрасывать на Японию атомную бомбу. Бирнс к этим веским предостережениям не прислушался. Он считал, что иметь в своем арсенале атомную бомбу и не использовать ее для достижения решающих военных и политических целей – недопустимо. Он думал о выгодах использования «сверхоружия» против Японии для внутренней и внешней политики администрации Трумэна.
      «Так что, мы зря потратили столько денег? – спросил он Сцилларда. – И вы хотите, чтобы Россия вечно оставалась в Венгрии?». Сциллард возразил, что гонка атомных вооружений может привести к уничтожению как России, так и Америки. Это опаснее, чем судьба Венгрии. Но не убедил Бирнса. Через три дня Бирнс уже был в Вашингтоне. Там генерал Гровс сказал ему, что Россия сможет создать свою атомную бомбу только через 7-10, а то и больше лет. Это упрочило решимость Бирнса использовать атомное оружие в войне против Японии. Но оставался вопрос – как его использовать. Для бомбардировки были выбраны города Хиросима, Нагасаки и Киото. Но Гровс, Оппенгеймер и военный министр Г. Стимсон предлагали предъявить Японии ультиматум и только в случае отказа капитулировать, сбросить бомбы. С таким же предложением к Трумэну обратились 68 ведущих участников Манхэттенского проекта. Эта петиция была доставлена Президенту Стимсоном. Но Бирнс успел попасть к Трумэну раньше. И настоять на своем. Трумэн уверовал в то, что, обладая монопольно атомным оружием, США смогут диктовать остальному миру свои условия.
       3 июля 1945 г. Бирнс стал государственным секретарем США. И через несколько дней вместе с Трумэном отправился в Германию на Потсдамскую конференцию. Он просил президента не включать в делегацию Стимсона, но тот приехал сам. Военный министр в официальных переговорах не участвовал, но пытался влиять на принятие решений. Бирнс же вместе с Трумэном принимал участие во всех как официальных заседаниях, так и неформальных встречах с советскими и английскими руководителями.
     16 июля Бирнс и Стимсон, каждый по своим каналам, получили сообщения об успешном испытании в Нью-Мексико ядерного устройства. Мощность взрыва превзошла все ожидания физиков. Стимсон тотчас снова передал Бирнсу и Трумэну предложение потребовать от Японии безоговорочной капитуляции. Но если бы Япония этот ультиматум приняла, отпала бы необходимость в атомной бомбардировке японских городов. А Бирнс и Трумэн рассчитывали, что «сверхоружие» в руках американцев способно изменить послевоенный баланс сил, в частности, ослабить влияние СССР на Дальнем Востоке. Они надеялись, что бомба заставит японцев капитулировать раньше, чем русские вступят в войну. Поэтому было принято решение осуществить атомную бомбардировку японских городов без предупреждения. Черчилль это решение поддержал. 6 августа за одну минуту японский город Хиросима был практически полностью разрушен, 140 тысяч человек было убито и ранено. Однако в игре со Сталиным этот козырь не сработал. Вершители американской внешней политики недооценили Сталина. Точнее, они не догадывались, что советский лидер через своих разведчиков был прекрасно информирован об американских ядерных разработках практически на всех стадиях осуществления Манхэттенского проекта. Сталин среагировал немедленно. Вместо обещанного объявления войны Японии в середине августа советские войска уже 8 августа перешли в мощное наступление, и за неделю-две при минимальных потерях СССР получил огромный военно-политический выигрыш.
      После окончания войны отношение Трумэна к ядерному оружию изменилось. Получив точные данные о последствиях бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, он ужаснулся. На какое-то время президент вообще стал противником применения атомной бомбы. Когда уже в период холодной войны один из советников Трумэна, желая его успокоить, заметил, что в любом случае президент все еще имеет в кармане атомную бомбу, Трумэн ответил: «Не знаю, не знаю… Не думаю, что когда-то смогу ею воспользоваться». Давая установку военному министру К. Ройялу планировать войну без применения ядерного оружия, Трумэн объяснил, что это оружие убивает невинное гражданское население.
       Возможно, Сталин знал об этих настроениях американского президента. Как пишет П. Судоплатов в своей книге «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941г.», руководство компартии США имело сильный нелегальный аппарат, внедрившийся в американские внешнеполитические, экономические ведомства и даже в администрацию президента. Поэтому советский лидер позволял себе такие акции, как переворот в Чехословакии, помощь китайским и корейским коммунистам и т.д. Только после успешного испытания в СССР атомной бомбы в августе 1949 г. Трумэн дал добро на гонку ядерных вооружений.
       14 августа 1945 г. император Японии Хирохито объявил о принятии американских условий капитуляции. 29 августа на пресс-конференции Бирнс сказал, что атомные бомбардировки прекратили бесполезное сопротивление и сохранили жизнь многих японских и американских солдат.
      А за месяц до этого, 24 июля госсекретарь озвучил плоды своих размышлений: «Кто-то сделал ужасную ошибку, создав ситуацию, в которой России было позволено выйти из войны с такой огромной силой. Англия не должна была позволить Гитлеру прийти к власти… Германский народ в демократических условиях был бы гораздо лучшим союзником, чем Россия. Существует слишком большое различие в идеологии между США и Россией, чтобы мы могли выработать длительную программу сотрудничества». Трудно отделаться от мысли, что это был камешек в огород Рузвельта. Позже он дал зеленый свет объединению западных зон оккупации Германии.
      Через 6 недель после Потсдама в Лондоне состоялось первое заседание Совета министров иностранных дел. На приеме в Палате лордов Бирнс спросил Молотова, когда закончатся туристические прогулки и министры займутся делом. В ответ Молотов спросил, носит ли госсекретарь в кармане атомную бомбу. Бирнс: «мы, южане, носим наше оружие на бедре. Если мы приступим к работе, я сниму бомбу с бедра и дам вам ее подержать».
      Лондонская сессия не дала ощутимых результатов. Камнем преткновения были Балканы. Президент Трумэн 25 октября 1945 г. заявил, что Соединенные Штаты не потерпят на Балканах правительств, навязанных извне иностранной державой. Госсекретаря устраивала ситуация в Финляндии и Венгрии, где, по его мнению, действовали демократические законы. Но заключать мирные договоры с Румынией и Болгарией он отказывался. Бирнс сказал, что его идеал – правительства демократические и, в то же время, дружественные Советскому Союзу – две характеристики, которые, по его мнению, не являются взаимоисключающими. Один из членов советской делегации сказал Болену: «Я не понимаю госсекретаря. Нам говорили, что он практичный человек. Но он ведет себя как профессор. Когда же он собирается начать переговоры?». Переговоры так и не начались. Конференция закончилась без протокола, что было открытым признанием ее провала. Бирнс отверг требование Молотова получить право участия в работе контрольной комиссии по Японии. О руководителе советской делегации он отозвался: «Молотов непереносим». И добавил, что если он расскажет, что ему говорил Молотов, советско-американские отношения еще ухудшатся. Г. Киссинджер в книге «Дипломатия» приводит слова Бирнса, сказанные в Лондоне Стеттиниусу: «Перед нами открылась новая Россия, полностью отличная от той, с которой мы имели дело год назад. Пока они нуждались в нас по ходу войны и мы снабжали их, между нами были удовлетворительные отношения, но теперь, когда война закончилась, они прибегают к агрессивной тактике и безапелляционно настаивают на политико–территориальных притязаниях».
        После Лондонской конференции Бирнса довольно сурово критиковали в комитете по международным делам Сената. На него оказывали давление как «ястребы», так и умеренные. Против Бирнса выступали советник президента К. Клиффорд, бывший ближайший помощник Рузвельта адмирал Леги, признанный специалист по России Дж. Кеннан, зам. госсекретаря Д. Ачесон, набиравший популярность сенатор Маккарти. ЦРУ требовало увольнения Бирнса. Трумэн был на стороне этих критиков. Престиж Бирнса был под угрозой. Но амбициозный госсекретарь не хотел отходить от своих идеологических принципов.  И он предпринял еще одну попытку пообщаться напрямую со Сталиным. Он попросил Гарримана уговорить Молотова собрать в Москве совещание «тройки» - Бирнс – Молотов – Бевин.
       Когда Бирнс принял предложение занять должность госсекретаря, он не намеревался вступать в конфронтацию с Советским Союзом.. «В прошлом меня критиковали за то, что я допускал много компромиссов, - сказал он в радиообращении к народу 5 октября 1945 г. – Но я верю, что многое в международных и внутренних делах зависит от умного компромисса. Компромисс не означает капитуляцию». Отношения между СССР и США в конце 1945 года стремительно ухудшались, но Бирнс  не хотел отказываться от переговоров. Он продолжал верить, что с Советским Союзом можно договориться при личных контактах. Он полагал, что в беседах со Сталиным можно преодолеть упрямство Молотова. Он повторял ошибку Рузвельта. Вообще Бирнс был склонен принимать самостоятельные решения. Он улетел в Москву, не согласовав основные положения американской внешней политики с президентом.
        15 декабря 1945 г. в Москве в особняке на Спиридоновке открылась сессия. Она продолжалась 12 дней. Сталин принял Бирнса 23 декабря и предложил трем западным демократиям направить комиссии в Румынию и Болгарию, чтобы дать рекомендации правительствам этих стран расширить свои кабинеты, включив в них ряд демократических политиков. «Цинизм этого предложения заключается в том, - пишет Г. Киссинджер, - что Сталин был совершенно уверен в коммунистическом господстве над этими сателлитами, и вовсе не уверовал в постулаты демократии». Бирнс предложил передать вопрос об использовании атомной энергии в мирных целях на рассмотрение ООН. Русские не возражали. 24 декабря Бирнс в телеграмме Трумэну назвал ситуацию вдохновляющей, хотя практически мало что было достигнуто. А член американской делегации Дж. Кеннан записал, что Бирнс – еще один ненадежный «ирландский петушок». Он-де желает договориться с русскими, неважно за какую цену, жертвуя интересами каких-то там корейцев, румын, иранцев. Кеннан заклеймил сталинские уступки, назвав их «фиговым листком демократической процедуры, призванным скрыть обнаженную суть сталинской диктатуры». Однако Бирнс, истолковав инициативу Сталина как демократический жест во исполнение Ялтинских соглашений, позволил себе признать Болгарию и Румынию до подписания мирных договоров, не получив на то санкции Трумэна. Правда, слегка поколебавшись, президент согласился с Бирнсом, но это стало началом отчуждения между ними.
      30 декабря Бирнс выступил по радио перед всей нацией и заявил, что в Москве достигнут значительный прогресс. Он сказал, что мобилизовать мир для войны легче, чем мобилизовать его для мира и безопасности. Он говорил искренне. Он в самом деле был доволен результатами московских переговоров. Он смотрел на договоренности с русскими, как на договоренности с Сенатом. Он был полон энтузиазма и возлагал большие надежды на следующую, парижскую встречу с участием представителей Франции и Китая. Увы, его надеждам не суждено было сбыться. Когда после окончания первого раунда парижских переговоров Бирнс пригласил всех в буфет, Молотов сказал, что это единственный пункт единодушия.
      В начале 1946 г. Трумэн заявил, что «устал нянчиться с Советами» и потребовал «без промедления занять более жесткую позицию». Это была явная критика позиции Бирнса. Госсекретарь критику принял. Как раз в это время Генеральная Ассамблея ООН приступила к рассмотрению вопроса о выводе советских войск из поделенного между СССР и Англией на зоны влияния Ирана. В данном случае Бирнс занял жесткую позицию  (Трумэн держал этот вопрос под личным контролем. Госсекретарь все свои речи теперь отдавал ему для предварительного просмотра). 6 сентября 1946 г. в Штутгарте Бирнс заявил, что Америка решила помочь немцам вернуться на почетное место среди свободных и мирных наций. Раньше Бирнса называли закулисным (не публичным) дипломатом. Теперь он от «кабинетной» дипломатии перешел к публично-массовой. Но тучи над ним сгущались. Бирнс был хорошим переговорщиком, он искренне стремился вести продуктивные переговоры с Советским Союзом, однако эти его качества на новом витке советско-американских отношений были уже не нужны.
       В апреле, во время дебатов по иранскому вопросу у Бирнса появилась боль в груди. Он написал Трумэну, что по требованию врачей должен уйти в отставку. Но  хотел до ухода заключить мирные договоры с бывшими сателлитами Германии. Такие договоры с Италией, Румынией, Болгарией и Финляндией были выработаны на нью-йоркской сессии Совета министров иностранных дел. Сделав свое дело, Бирнс 19 декабря 1946 г. написал президенту письмо с просьбой об отставке, которая была принята. Он пробыл на посту госсекретаря 562 дня, из них участвовал в заграничных переговорах 350 дней. Впоследствии даже его самые ярые враги, такие как Клиффорд, признавали, что Джеймс Бирнс оставил положительный след в истории США.
      После ухода из администрации Трумэна Бирнс продолжал поддерживать его внешнюю политику. Но в 1950-м году он оказался одним из самых яростных критиков внутренней политики президента. В апреле 1947 г. он стал сотрудником известной вашингтонской юридической фирмы. Год спустя написал мемуары «Кратко говоря», где описал ход Ялтинской и Потсдамской конференций «большой тройки». Книга стала бестселлером. Гонорар за книгу – 125 тыс. долларов – супруги Бирнс пожертвовали для помощи сиротам Южной Каролины.
      В 1950 г. Бирнс баллотировался на пост губернатора Южной Каролины и победил с большим отрывом от соперника. В своей предвыборной кампании он не столько уделял  внимание конкретным проблемам штата, сколько критиковал внутреннюю политику Трумэна. За него проголосовало большинство черного населения штата. Избранный губернатор объявил себя противником Ку-Клукс-Клана, но выступал за сегрегацию в школах и общественных местах. При этом он, однако, выделил для черных школ такие же средства, как и для белых.
      В 1952 г. Бирнс выступил против выдвижения Трумэна кандидатом в президенты от Демократической партии. Возможно, это повлияло на решение действующего президента отказаться от борьбы за президентское кресло. Бирнс участвовал в работе съезда Демократической партии, но ему не нравился утвержденный кандидат в президенты Эдлай Стивенсон. А от Республиканской партии баллотировался прославленный генерал Дуайт Эйзенхауэр. Бирнс практически обеспечил ему победу на юге. Он существовал как бы вне партий. Он был с теми, у кого власть. Он фактически расколол Демократическую партию. В 1956 г. помощь Бирнса республиканцам на юге уже не требовалась, их победа и так была обеспечена.
      В 1955 г. заканчивался срок его губернаторства (по законам Южной Каролины губернатор не мог занимать этот пост более одного срока). И он ушел из большой политики. В 1960-м он активно агитировал за своего давнего протеже Ричарда Никсона (республиканца). Но победил на выборах с незначительным перевесом демократ Джон Кеннеди. Этому способствовало и то обстоятельство, что на пост  вице-президента баллотировался южанин Л. Джонсон, которого Бирнс ненавидел. В свою очередь, Джонсон считал Бирнса предателем, отказавшимся от принципов отцов-южан ради личного успеха. В день инаугурации Кеннеди Никсон в письме Бирнсу выразил ему сердечную благодарность за поддержку. Бирнс посоветовал Никсону закрепиться во властных структурах, выдвинув свою кандидатуру на пост губернатора Калифорнии. Но Никсон проиграл выборы губернатору-демократу. На президентских выборах 1964 г. Бирнс поддержал кандидатуру республиканца Б. Голдуотера, но тот тоже проиграл.
      Избирательную кампанию 1968 г. Никсон провел, можно сказать, триумфально. Он умело использовал сложившуюся в стране ситуацию. Эскалация войны во Вьетнаме, убийство Роберта Кеннеди, Мартина Лютера Кинга и др. породили у людей чувства страха и неуверенности. Никсон предложил себя как человека, способного восстановить порядок. Он делал ставку на проблему внутренней безопасности и критиковал социальную программу Джонсона. С помощью «стратегии южных штатов» он привлекал голоса белого населения Юга, настроенного против расовой интеграции. Бирнс активно помогал ему. Став президентом, Никсон не оставлял без внимания своего наставника и помощника.
      Бирнс до Уотергейта не дожил. Он скончался 9 апреля 1972 г. от сердечного приступа. Когда Никсон, отсутствовавший в тот момент в Вашингтоне, узнал о кончине Бирнса, он распорядился приспустить флаг над Белым домом в знак уважения к заслугам усопшего, который, как ни один другой политический деятель в истории США, успешно проявил себя во всех ветвях власти. На похоронах присутствовала супруга президента, в числе нескольких тысяч американцев, пришедших проводить в последний путь этого незаурядного человека. 

                Основные источники

Sly and able. A Political Biography of  James F. Byrnes by David Robertson. W.W. Norton & company. New York – London. 1994. p.639

All In One Lifetime by James F. Byrnes. Harper & brothers, Publishers. New York. 1958. p. 432   
               

               



    

               ПОСОЛ  СССР  В  США  НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ  НОВИКОВ

    В официально опубликованном перечне послов СССР в США значится: Кирилл Васильевич Новиков, даты рождения и смерти 1903 – 1989, годы работы послом 1946 – 1947. А. Громыко в своих воспоминаниях тоже указывает инициалы К.В. Это ошибка. Послом СССР в США в указанные годы был Николай Васильевич Новиков (К. В Новиков тоже был сотрудником МИД, членом Коллегии министерства, в состав советской делегации на парижской сессии Совета министров иностранных дел в 1946 г. входили оба Новикова). Н.В. Новиков опубликовал книгу «Воспоминания дипломата», где подробно описал свою работу в качестве поверенного в делах, а затем посла СССР в США в 1945 - 47 гг. Ссылку на эти воспоминания я встретил в книге А. Уткина «Мировая холодная война».
     Н. Новиков принадлежал к плеяде дипломатов «молотовского призыва» 1939 -40 г., призванного в какой-то мере утолить кадровый голод, возникший в Наркоминделе после кровавых сталинских репрессий предыдущих лет. Отбор кандидатов на дипломатическую работу проводила комиссия ЦК ВКП(б) в составе В. Молотова, Г. Маленкова, Л. Берии и В. Деканозова (участие двух последних членов комиссии, очевидно, свидетельствует о том, что набирали не просто дипломатов, а дипломатов-разведчиков, В декабре 1953 г. Деканозов был расстрелял вместе с другими приспешниками Берии; А. Громыко в своих воспоминаниях дипломатично упоминает только Молотова и Маленкова).
     Н. Новиков представляет себя, как дипломата поневоле. Окончив в 1930 г. Ленинградский восточный институт по специальности востоковед-экономист, он более пяти лет поработал по этой специальности в нескольких учреждениях системы Наркомвнешторга в Москве и Таджикистане, а также преподавателем курса экономики Турции в Московском институте востоковедения им. Нариманова. Осенью 1935 г.  поступил (по командировке ЦК КП(б) Таджикистана) в Институт красной профессуры мирового хозяйства и мировой политики, где в течение четырех лет должен был пройти курс научной подготовки на уровне аспирантуры гуманитарных вузов (до революции он окончил в Петрограде пятиклассную школу и четырехклассное городское училище, а после демобилизации из Красной Армии в 1921 г. еще два года учился в вечерней школе). Однако в январе 1938 г. все Институты красной профессуры были закрыты, а их слушатели  зачислены в кадровый резерв ЦК ВКП(б).
      В конце февраля 1938 г. Новиков впервые переступил порог здания Наркоминдела на Кузнецком мосту. Его принял нарком М. Литвинов, но дипломатом в тот день Новиков не стал. Он, по его утверждению, без дипломатических уверток, сославшись на некие семейные обстоятельства, не позволяющие ему покидать родину, заявил, что вообще к дипломатической работе не склонен и предпочел бы ей работу научную. Литвинов не настаивал. Однако ЦК ВКП(б) не оставлял в покое своего резервиста. В мае его вызвали к секретарю ЦК Маленкову и тот в присутствии первого заместителя Литвинова В. Потемкина сообщил Новикову, что он по решению Секретариата ЦК направляется на работу в центральный аппарат Наркоминдела. Возражать было бесполезно. 25 мая приказом Литвинова он был назначен ответственным консультантом 1-го восточного отдела, курирующего дипломатические отношения с Турцией, Ираном, Афганистаном, а также арабскими странами Ближнего Востока. Основную информацию о положении в этих странах консультант черпал из поступающих из Турции газет и журналов на турецком, французском, английском и немецком языках (в 1928 г. он проходил в Турции шестимесячную студенческую практику). Он свободно говорил по-французски и впоследствии прибегал к нему, когда не чувствовал полной уверенности в своем английском.
       Новиков, видимо, неплохо справлялся со своими обязанностями, ибо 20 июня 1939г. был назначен зав. Ближневосточным отделом (курировал этот отдел замнаркома В. Деканозов). Осенью того же года молодой дипломат получил трехкомнатную квартиру в новом доме на Большой Калужской улице (до того ютился с женой и сыном в 14-метровой комнатушке в аспирантском общежитии).
       С начальством – наркомом и предсовнаркома В. Молотовым, его Первым замом В. Потемкиным и заменившим его в середине 1940 г. А. Вышинским -  отношения у Новикова, по его собственному признанию, не сложились. Тем не менее, он продолжал оставаться на своем посту, участвуя в разного рода переговорах, приемах и т.п.
       Осенью 1941 г. НКИД был эвакуирован в г. Куйбышев. Об условиях своей жизни там Новиков пишет: «Ввиду недостатка жилья в до крайности перенаселенном Куйбышеве, нас поселили в коммунальной трехкомнатной квартире, в которой жили еще семьи заведующих 1-м и 2-м Европейскими отделами П. Д. Орлова и Ф.Т. Гусева… Получаемый на семью продовольственный паек был настолько скуден, что не позволял накормить досыта детей, не говоря уже о взрослых. Добавочным источником продовольствия сделался рынок. Но цены там зимой и, особенно, весной 1942 года подскочили поистине до небес, откуда моя зарплата и зарплата жены (она преподавала сотрудникам НКИД английский язык) выглядела совершенно мизерной. Тогда в обмен на масло, мясо и молоко для детей на рынок были унесены, одна за другой, все те вещи из нашего гардероба, которые представляли хоть какую-то меновую стоимость. Скажу откровенно, что дело могло бы дойти до катастрофы, не будь у меня время от времени дополнительного питания - на дипломатических банкетах».
       В феврале 1943 г. помощник Молотова В. Козырев попросил наркома перевести его на менее хлопотную работу и предложил вместо себя кандидатуру Н. Новикова. Но тот опять-таки весьма недипломатично и даже вызывающе отказался, заявив, что ему недостает нужных для этой должности качеств послушного и расторопного адъютанта. «Что ж, - сухо промолвил Молотов, - как-нибудь обойдемся без вас. Можете идти». Но и этот дерзкий выпад не повлек за собой негативных для Новикова последствий. Осенью того же года он был назначен Чрезвычайным и Полномочным Посланником СССР в Египте. На сей раз инициативу выехать за границу проявил сам Новиков в доверительной беседе с недавно назначенным заместителем наркома известным украинским драматургом А. Корнейчуком. Молотов не возражал.
      Условия жизни в Каире существенно отличались от московских, не говоря уже о куйбышевских. Посланник разъезжал в черном ЗИСе, вручал верительные грамоты египетскому королю Фаруку и королям в изгнании: Греции – Георгу II и Югославии – Петру, посещал приемы, банкеты, рестораны. Посольство арендовало приличную дачу в районе Александрии. Сотрудники посольства совершали экскурсии к пирамидам и т.д. «В отношении материальных благ тут было чему позавидовать», - замечает Новиков. Но были и неприятные моменты. Так, в одном из информационных бюллетеней английского посольства, которые оно в порядке союзного сотрудничества посылало советскому посольству, Новиков прочел такую оценку своей деятельности, поданную как сообщение из Мадрида: «По сведениям из хорошо информированных кругов, советский посол в Каире больше всего занят созданием большевистских сфер влияния и большевистской пропагандой. Кроме того, имеется и другой центр большевистской демагогии под вывеской отделения ТАСС, руководителем которого является коммунистический генерал. Согласно этой информации, эти лица тратят на подкуп огромные денежные суммы…». Разумеется, автор мемуаров называет это сообщение злопыхательством и клеветой.
       Однако из Каира он был летом 1944 г. отозван. И занимался подготовкой соглашения о перемирии с Румынией. Об их результатах Новиков пишет так: «Для румынского народа военное сотрудничество с великой социалистической державой открыло перспективы глубокой демократизации, что было обусловлено в соглашении. Процесс этот не был ни кратковременным, ни легким; он проходил в ожесточенной борьбе сил прогресса с силами реакции. Но реальные возможности реакции были ограниченны. Защитников и покровителей в лице англо-американских десантников они так и не дождались. А присутствие в стране советских войск не позволяло им прибегнуть к столь обычному для буржуазного государства  средству подавления народных масс, как полицейский террор. Трон короля Михая зашатался и через три года окончательно рухнул, увлекая за собой буржуазно-помещичий строй Румынии. Путь для утверждения в стране народно-демократического, а в дальнейшем и социалистического строя, был расчищен».
      Черчилля Новиков называет давним ненавистником Советского Союза и всех сил прогресса. Его воспоминания пестрят пропагандистскими штампами тех времен типа:  «…в монополистической прессе мутным потоком лилась злопыхательская «информация» о Советском союзе и его внешней политике».
      20 сентября 1944 г. Н. Новиков был назначен советником-посланником в Вашингтон с заданием помочь послу А. Громыко, поскольку тот много времени уделял вопросам создания ООН. Отношения с Громыко у Новикова тоже не сложились. Впрочем, оставаясь официально послом, Громыко в то время уже мало занимался делами посольства и редко бывал в Вашингтоне. Получив вскоре должность Временного поверенного в делах, Новиков даже переселился в кабинет Громыко. Он так описывает этот кабинет: «огромная комната – чуть ли не зал; высокие, зашторенные «французские» окна; громоздкий письменный стол возле одной из стен, заставленной вместительными книжными шкафами; широченный обитый кожей диван; исполинского размера текинский ковер на полу». Фактически он выполнял обязанности посла. Об этом, в частности, свидетельствует приглашение, которое, как он отмечает в своих воспоминаниях, доставило ему особое удовольствие: «Президент и миссис Рузвельт просят Временного поверенного в делах Союза Советских Социалистических Республик и мадам Новикову доставить нам удовольствие присутствием на легком завтраке в Белом доме в субботу 20 января 1945 года сразу же после вступления в должность». «Завтрак состоял из цыплячьего салата, чашки кофе и кусочка кекса, - замечает Новиков, - но «давал» этот завтрак сам Рузвельт» (поверенным в делах он был назначен за пять дней до этого завтрака).
       Дин Ачесон вспоминает, что в январе 1946 г. Новиков и его советник, в числе других членов дипломатического корпуса, были приглашены на обед к президенту Трумэну. Но из советского посольства по телефону сообщили, что они внезапно заболели (дело было в том, что на тот же обед пригласили представителей Литвы). Чтобы проверить, что это не шутка, из Госдепа позвонили в Нью-Йорк, где в это время находился Новиков. Голос Поверенного в делах был веселым и бодрым, но в посольстве официально подтвердили, что он нездоров (очевидно, инструкции из Москвы дошли до Новикова слишком поздно). Ачесон добавляет, что отсутствие советских представителей на обеде его не огорчило, поскольку Новиков был непростительно груб с госпожой Трумэн.
       Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР в США Новиков был назначен только в апреле 1946 г. После этого он занял и квартиру Громыко в здании посольства. Назначению предшествовал разговор с Молотовым, в котором на высказанные, на сей раз в дипломатической форме, засидевшимся Поверенным в делах обиду и недоумение, Молотов сказал: «Мы еще в прошлом году решили назначить вас послом вместо Громыко, но дело до конца так и не довели. Никак руки не доходят… Ладно, обещаю вам, что ваш фактический статус посла будет приведен в соответствие с юридическим».
       В преддверии выборов в Верховный Совет СССР Сталин 9 февраля 1946 г. выступил с программной речью, в которой призвал народ к мобилизации сил для очередного экономического рывка и воскресил идеологическую установку о капитализме, как источнике войн. В Вашингтоне и Лондоне эта речь была истолкована как возвращение к идеологическому противоборству и экспансии прошлых лет. Советник американского посольства в Москве Дж. Кеннан откликнулся знаменитой «длинной телеграммой», а Черчилль – речью в Фултоне. Отреагировал и советский МИД. В аналитических материалах его отделов и в донесениях послов США именовались главным врагом СССР, подчеркивались агрессивные намерения атомной державы. Н. Новиков в своей аналитической записке «Внешняя политика США в послевоенный период» (сентябрь 1946) характеризовал эту политику как стремление к мировому господству, главным препятствием на пути к которому является Советский Союз (отсюда логически напрашивается вывод, что США стремятся его уничтожить). Позже по поводу «плана Маршалла» Новиков писал в Москву, что в предложении американцев «совершенно отчетливо вырисовываются контуры направленного против нас западноевропейского блока... План вместо прежних разрозненных действий, направленных к экономическому и политическому подчинению европейских стран американскому капиталу и созданию антисоветских группировок, предусматривает более общую акцию, имея в виду решить проблему более эффективным способом». (см. «Очерки истории министерства иностранных дел России. 1802 - 2002, гл.9).
       Новиков находился в гуще важнейших политических событий своего времени. Он присутствовал при приеме Сталиным госсекретаря США Дж. Маршалла.  Входил в делегации СССР на Парижской мирной конференции и сессии Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке в 1946 г., а также принимал участие в работе Дальневосточной комиссии. Он встречался с выдающимися политиками, дипломатами, деятелями науки и искусства. Он приколол орден Ленина на грудь бывшего посла США в СССР Джозефа Дэвиса. Но все это, как он признается в своих «Воспоминаниях», не приносило ему удовлетворения. Он занимался делом, к которому у него с самого начала душа не лежала. Его по-прежнему влекло к научной и литературной деятельности. И он обратился к руководству МИД и в ЦК партии с просьбой об отзыве на родину. Он чувствовал крайнее переутомление. Кроме всего этого к предпринятому шагу его побудил его еще один мотив.
       «Мой жизненный опыт убедил меня в том, что работа в любом официальном учреждении, независимо от моего положения на иерархической лестнице, не моя стихия, - пишет он. – Очевидно, отчасти это зависело от свойств моего характера. Мне всегда больше удавался труд, за который я отвечал единолично. Признаюсь, что мне нелегко было строить отношения с руководителями министерства. Я охотно брался за поручения руководства, которые считал целесообразными, и с полной добросовестностью выполнял их. Но я не выносил мелочной опеки над собою при выполнении этих заданий, предпочитая выносить на суд критики то, что делал самостоятельно». Остается только удивляться тому, что руководители МИД так долго терпели такого не типичного для советской системы сотрудника.
      25 октября 1947 г. Н. Новиков был освобожден от обязанностей посла, а спустя несколько дней отчислен из МИД. Обретя долгожданную свободу, он отдался литературной деятельности. В 1950-м был принят в Союз писателей СССР.
      Свои воспоминания он в 1988 году завершает игриво: «Сейчас, когда я подписываю эту верстку, мне 86 лет, 1 месяц и 11 дней».

                Основной источник:

              Н. В. Новиков. Воспоминания дипломата. Политиздат: М. 1988. с 379.







  ГОСУДАРСВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ  США  ДЖОРДЖ  КЭТЛЕТТ  МАРШАЛЛ

       Получив от рождения фамилию, по звучанию соответствующую высшему воинскому званию, Дж. Маршалл, по свидетельству многих современников и историков, всей своей жизнью с честью оправдал ее.
     В роду Маршаллов видных военных не было. Семья гордилась тем, что один из ее членов был членом Верховного суда. А остальные занимались бизнесом. Отец Джорджа успешно торговал углем. Он был строгим блюстителем дисциплины, но при этом душевным родителем.
     Джордж родился 31 декабря 1880 г.. Он  был младшим из двух сыновей и третьим ребенком в семье. Рос несколько неуклюжим, ранимым, сдержанным, серьезным мальчиком с сильной тягой к превосходству над окружающими. Позже он вспоминал, что над ним много смеялись. В школе Джордж успевал плохо, но чувствовал, что должен сыграть важную роль в истории. «У нашего государства великая история, говорил он, - и я смогу стать звездой этой истории». И, вопреки родительской воле, посвятил себя военной службе. Окончив военный институт в Вирджинии в 1901 г. (в этом же институте учился его старший брат), он служил офицером на Филиппинах, в Оклахоме, где в 1902-м женился (Элизабет, страдавшая болезнью сердца, умерла в 1927 г., в 1930-м он женился на вдове, усыновив троих детей Кэтрин; любимец Маршалла Алан весной 1944 г. был убит немецким снайпером в Италии), затем переехал в Сан-Франциско. С началом 1-й мировой войны его в чине капитана направили в Европу. Многим бросалось в глаза, что солдаты под его командованием меньше гибнут и получают ранения, но при этом свою задачу выполняют. На этом основании он получил прозвище «Колдун». Но дело здесь было, конечно, не в колдовстве, а в выработанном им для себя правиле: собрать необходимую информацию, всесторонне осмыслить ее, тщательно подготовиться, а потом решительно действовать. Войну он закончил боевым полковником, но был понижен в звании до капитана в связи с тем, что, когда после войны численность армии резко снизилась, офицерам присваивали звание, соответствующее количеству подчиненных. Сослуживцы уважали его за честность, доброту и профессионализм.
      С 1919 по 1924 год Маршалл был адъютантом генерала Першинга, изучил китайский язык, побывал в длительной (3 года) командировке в Пекине, в 1938-м стал помощником начальника отдела военного планирования Генштаба, а 1 сентября 1939 (в день начала 2-й мировой войны) года был приведен к присяге в качестве начальника штаба сухопутных сил. На этом посту его личные качества и приобретенный опыт позволили переломить сложившуюся ситуацию. Дж. Бернс в  книге «Франклин Рузвельт. Человек и политик » так характеризует генерала: «Маршалл – способный и уверенный в себе, строгий, сдержанно-любезный, хороший стратег и организатор, умеющий управлять собой и стремящийся внести логику и последовательность в армейское строительство в условиях изменчивой внутренней политики и неожиданных глобальных потрясений. Его сдержанность в общении с президентом доходила до того,  что он даже не смеялся в ответ на шутки главы государства (по свидетельствам близко знавших его коллег, Маршалл был суховат и не отличался большим чувством юмора). Страсть Маршалла к планированию и поддержанию порядка представляла собой разительный контраст с поведением президента, однако оба хорошо ладили в работе, отчасти благодаря посредничеству Гопкинса».
     Дж. Кеннан в своих мемуарах пишет, что, как и многие другие, обожал Маршалла. И отмечает такие импонирующие ему черты генерала, как «прямота натуры, обходительность, строгое отношение к своим служебным обязанностям, невозмутимость даже в случаях, связанных с беспокойством, критический склад ума, взвешенность суждений и решений, настойчивость в отстаивании принятых решений, отсутствие амбициозности и личного тщеславия, индифферентность к капризам общественного мнения и высказываниям средств массовой информации, благожелательное отношение к подчиненным без выделения любимчиков. Я не всегда разделял его политические взгляды и не считал его знатоком российских проблем, в особенности в ранний период, - продолжает Кеннан. – Были моменты, когда я с ним не соглашался и давал неприятный для него совет или нелицеприятную оценку. Но он никогда не вел себя как умудренный в политике муж…он был скуп на похвалу».
     Д. Эйзенхауэр в мемуарах «Крестовый поход в Европу» отзывается о Маршалле с глубокие уважением, пиететом и также подчеркивает умение Маршалла спокойно взвешивать противоречивые факторы и проблемы и принимать продуманные твердые решения. «В 1940-41 годах для Маршалла было бы легче плыть в общем потоке, дать событиям возможность идти своим чередом, а самому ждать обычного завершения своей блестящей военной карьеры, - отмечает Эйзенхауэр. – Вместо этого он на протяжении многих месяцев преднамеренно шел трудным путем, добиваясь, чтобы армия была хорошо подготовлена к войне… Под решительным руководством генерала Маршалла велись напряженные приготовления к грядущей войне с преодолением почти невероятных трудностей. Важнейшим из них было психологическое – благодушие…».
     «Маршалл большое внимание уделял подбору кадров, - вспоминает далее мемуарист. -  Он ясно давал понять, какого рода люди, по его мнению, непригодны для занятия высокого положения в армии. К числу таких он, прежде всего, относил тех, кого больше беспокоило собственное продвижение по службе. Не в меньшей мере его раздражали любые попытки перекладывать ответственность на других. Он требовал, чтобы его ближайшие помощники думали и действовали самостоятельно в своей области. Он говорил своим подчиненным: «не боритесь с проблемой, а решайте ее». Но он презирал и тех, кто все пытался сделать сам. Не любил Маршалл и тех, которые заменяли твердость и силу плохими манерами и напускной грубостью. Он избегал людей, склонных к популяризации собственной персоны. Не любил он и пессимистов, которые всегда рисовали обстановку в мрачных красках и боялись использовать все средства, имевшиеся у них под рукой». Можно предположить, что при столь высоких требованиях к людям, у него было мало близких друзей.
      Одним из приближенных, по-видимому, удовлетворявших кодексу чести Маршалла, был Дуайт Эйзенхауэр. Заняв должность начальника штаба армии, Маршалл взял к себе Эйзенхауэра начальником оперативного управления, а в феврале 1942 г. утвердил его начальником управления планирования военных операций штаба. В январе 1943 г. в Касабланке Маршалл предложил присвоить Эйзенхауэру звание полного генерала, и 11 февраля того же года он это звание получил. Помимо других качеств Эйзенхауэра, Маршаллу импонировала такая его черта, как готовность откровенно высказать свое мнение. Когда сын Эйзенхауэра Джон в 1944 г. окончил военную академию, Маршалл сделал ему (и отцу) подарок – разрешил провести положенный ему месячный отпуск с отцом во Франции. Вместе с тем, в отношениях со своим протеже Маршаллникогда не допускал фамильярности, не называл его Айком, как это делало большинство американцев, в свою очередь, Эйзенхауэр обращался к шефу: «сэр».
      Дж. Маршалл искренне желал Советскому Союзу выстоять и победить Гитлера. А. Орлов в книге «За кулисами второго фронта» пишет: «…Скептически относясь к средневосточной стратегии Черчилля, окружение Рузвельта –  Маршалл, Гопкинс и др. – считало нравственно необходимым оказать эффективную помощь СССР… Дж. Маршалл был за то, чтобы американские сухопутные войска как можно скорее вступили в сражение на наиболее ответственных направлениях и в возможно большем количестве. А для Англии, как понимали это Черчилль и его окружение, в ту пору (1942 г.) было важно сохранить средиземноморские коммуникации Британии с Ближним и Средним Востоком и с Индией. В связи с вероятным обострением обстановки на советско-германском фронте Маршалл и Эйзенхауэр в феврале 1942 г. подготовили меморандум о целесообразности вторжения союзных войск через Ла-Манш во Францию. Этот меморандум лег в основу американского плана высадки союзных войск во Франции весной 1943 г. Но Черчилль и начальник штаба фельдмаршал А. Брук считали этот план невыгодным для Англии. Они убедили американцев предпринять высадку англо-американских войск в Северной Африке, где находилось много частей Вишистской Франции. Этот нажим особенно усилился после падения порта и крепости Тобрук и капитуляции там английского гарнизона (35 тыс. чел.). Рузвельт согласился».
      В августе 1943 г. в Квебеке Рузвельт и Черчилль наметили сроки открытия второго фронта в Европе и в принципе согласовали, что Главнокомандующим союзными войсками будет назначен Маршалл. Но воспротивился американский генералитет. Командующие ВВС и ВМС заявили, что замена Маршалла в самый ответственный момент войны нанесет ущерб боеспособности армии. И Рузвельт с ними согласился. При этом Рузвельт сказал Маршаллу: «Я чувствую, что я не смогу заснуть, если вас не будет в стране». Маршалл сопровождал Рузвельта на всех конференциях – в Тегеране, Ялте и др. На совещании военных специалистов в Тегеране, на котором присутствовали с американской стороны Маршалл и адмирал Леги, с английской – генерал Брук и главный маршал авиации Портал, а с советской - маршал Ворошилов, Маршалл, хотя и не отверг английские планы высадки союзников в районе Средиземного моря, все же дал понять, что недостаток десантных средств приведет к значительной затяжке «Оверлорда». Таким образом, он подтвердил, что американцы считают операцию «Оверлорд» главной.
     На заседании Ялтинской конференции 4 февраля 1945 г. доклады о положении на фронтах сделали»: на восточном – заместитель начальника Генерального штаба Красной Армии генерал армии Антонов, на западном – Маршалл. Он обстоятельно ответил на вопросы Сталина.
     Фактически Верховный командующий экспедиционными силами все свои основные решения докладывал Маршаллу и без его одобрения они не осуществлялись. Например, из чисто военных соображений Эйзенхауэр принял решение не брать Берлин. Но при этом он пишет Маршаллу: «Я первым признаю, что война ведется для политических целей. И если Объединенный комитет начальников штабов решит, что стремление союзников брать Берлин превышает чисто военные соображения, я с радостью пересмотрю мои планы, чтобы осуществить эту операцию» (Р. Иванов. «Генерал в Белом доме»). А лавры победителя, в том числе высшие советские ордена «Победа» и Суворова первой степени, достались Эйзенхауэру (Маршалл был награжден множеством американских и иностранных орденов, включая советский орден Суворова первой степени). Когда в июне 1945 г. Эйзенхауэр вернулся в США, столица устроила ему встречу, которой до этого не удостаивался ни один гражданин страны. Однако когда после окончания войны Айк написал Маршаллу о своем желании уйти в отставку, вернуться в США и жениться на своей секретарше, всегда сдержанный начальник штаба пришел в ярость. Р. Иванов в книге «Эйзенхауэр от солдата до президента» приводит выдержку из работы М. Миллера о военных годах Эйзенхауэра. А тот пишет о своем разговоре с Трумэном. Президент сказал Миллеру, что Маршалл направил Эйзенхауэру письмо, «подобного которому вы никогда не видели. Он писал, что если Эйзенхауэр решится сделать это, то его не только вышвырнут из армии, но и на протяжении всей оставшейся жизни он не сможет даже легко вздохнуть. И это произойдет вне зависимости от того, в какой стране он будет жить». Трумэн добавил, что как только он узнал об этой переписке, он изъял письма из Пентагона и уничтожил их». Позднее Маршалл выступил против выдвижения кандидатуры Эйзенхауэра на пост президента. Такие неадекватные действия наводят на мысль, что, возможно, все-таки Маршалл в глубине души завидовал менее заслуженно по сравнению с ним увитому лаврами Айку. Может быть, это чувство горечи двигало им, когда он сам в ноябре 1945 г. подал прошение об отставке.
     Маршалл принимал активное участие в принятии всех важнейших решений, касающихся Манхэттенского проекта на всех этапах его осуществления. Но генерал Гровс в книге «Теперь об этом уже можно рассказать» вспоминает, что когда он доложил начальнику генштаба об успешной бомбардировке Хиросимы, Маршалл сказал, что слишком много восторга по этому поводу проявлять не следует, поскольку при этом наверняка погибло много тысяч японцев.
      Победа над фашистской Германией и милитаристской Японией не принесла миру желанного мира и благоденствия. Европа лежала в руинах. Экономика победительницы Америки испытывала не лучшие времена. Конечно, в этой стране это периодически случалось. Даже во время войны, в 1943 году без кризисных ситуаций  в трудовой сфере едва ли проходила неделя. Особой остротой тогда отличались забастовки горняков.  В конце 1942 г. грозились забастовать железнодорожники. Это настолько обеспокоило Маршалла, что он собрался выступить по радио и пригрозить своей отставкой, если все-таки забастовка состоится. Тогда положение выправил Бирнс. В 1946-47 гг. отставной высокопоставленный генерал с тревогой наблюдал, как, по его мнению, «хаотически разрушается американская военная мощь» (еще в 1943 г. Маршалл разрабатывал план поэтапной – он называл ее аккуратной – демобилизации и реорганизации американской армии, теперь его плана не придерживались). Охватившая страну победная эйфория вновь возродила изоляционистские настроения. Маршалл доказывал, что Америка наступает на те же грабли, что и после 1-й мировой войны. Чтобы этому противостоять, он принял предложение Трумэна занять пост госсекретаря. 21 января 1947 г. он приступил к исполнению этих своих обязанностей.
      Первая миссия нового госсекретаря в Китай с целью предотвратить гражданскую войну и создать коалиционное правительство была неудачной. Ему не удалось усадить за стол переговоров непримиримых противников – коммуниста Мао Цзэдуна и гоминдановца Чан Кайши. Он порекомендовал Трумэну вывести американские войска из Китая. Когда Маршалл давал показания в связи с делом генерала Макартура, его спросили: «Вы не могли бы вспомнить, кто приложил руку к составлению директив, которыми вы должны были руководствоваться в Китае?» Маршалл назвал Бирнса, Ачесона и руководителя группы по Китаю в Госдепартаменте Дж. Винсента.
       10 марта 1947 г. в Москве открылась очередная конференция министров иностранных дел стран-победительниц. На заседании 14 марта Маршалл предложил свою формулировку понятия «демократия». Для американцев, - сказал он, - это установление неотъемлемых прав людей, которые нельзя ни дать, ни отнять. Оно включает право каждого человека развивать свой ум и душу по своему выбору, будучи свободным от страха и притеснения, при условии, что он не вмешивается в права других. Для нас общество не является свободным, если законопослушные граждане живут в страхе, что у них могут забрать работу, дом, семью и жизнь, – прозрачно намекал он на положение дел в Советском Союзе. Г. Киссинджер заметил: «Доктрина американских отцов-основателей, гласившая, что их нация – маяк свободы для всего человечества, пронизывала всю американскую философию «холодной войны». Приведенное ыступление Маршалла – яркое тому подтверждение.
      15 апреля 1947 г. Маршалл, Смит и Болен встретились со Сталиным. Переводчиком со стороны Сталина был Олег Трояновский, сын первого посла СССР в США. Маршалл едва сдерживал гнев. Он описывал трудности и препятствия, с которыми сталкивалась американская делегация, жаловался, что советская сторона не выполняет своих обещаний. Сталин отвечал тихо и дружелюбно, говорил о необходимости терпеливо работать, не впадать в пессимизм. По сути поднятых вопросов никакого прогресса достигнуто не было. Вернувшись в Вашингтон, Маршалл доложил президенту, что дипломатия не в силах преодолеть противоречия, что с русскими невозможно работать, что хаос им удобен, а коллапс Европы в их интересах (облегчит коммунистам захват власти).  На встрече с ведущими  конгрессменами в Белом доме 27 февраля 1947 г. Маршалл пугал законодателей перспективой овладения Россией при помощи греческих партизан средиземноморским форпостом, что приведет к окружению Турции. По словам госсекретаря, «доминирование Советского Союза было бы таким образом распространено на весь Ближний Восток до границ Индии. Влияние этого на Венгрию, Австрию, Италию и Францию невозможно преувеличить». Заместитель госсекретаря Дин Ачесон добавил: «Если СССР преуспеет в своих замыслах, то в его руках будут две трети мировой суши и три четверти мирового населения». Эти речи, как и вообще «доктрина Трумэна» предназначались в основном для оказания влияния в нужном для президента и Госдепа направлении на американскую общественность и сопротивляющийся Конгресс, который должен был выделить деньги для плана экономической стабилизации в Европе.
     В радиообращении 28 апреля 1947 г. Маршалл указал, что Запад прошел точку, за которой уже нет возврата к прежним отношениям с Советским Союзом, что Америка предпочитает западное единство переговорам Востока и Запада. Сдерживание России стало ведущим принципом западной политики.
      В ту пору отношения начали портиться не только между западными странами и советским блоком, но и между США и Великобританией. Англичане были недовольны вмешательством Америки в гражданскую войну в Греции, которую считали входящей в зону британских интересов.
     Весь этот клубок противоречий, а также ослабление роли Англии в Европе и, наоборот, усиление роли СССР, привели Маршалла к мысли о необходимости срочно оказать Европе экономическую помощь. 5-го июня 1947 г. в Гарвардском университете, где Маршаллу должны были присудить докторскую степень, он произнес десятиминутную речь, где нарисовал удручающую картину грядущего крушения Европы и изложил план ее спасения. Черновой вариант речи написал Чарльз Болен, а основные ее положения были взяты им из памятной записки, составленной Джорджем Кеннаном. Сам Маршалл впоследствии неоднократно возражал против того, чтобы стратегическая программа восстановления послевоенной Европы напрямую связывалась с его именем. Своей заслугой он считал лишь активную пропаганду плана для облегчения его прохождения в конгрессе.
     Речь произвела эффект разорвавшейся бомбы. Министр иностранных дел Англии Э. Бевин, узнавший о речи госсекретаря по радио, назвал ее «одной из величайших речей в мировой истории». Трумэн тоже не был заранее проинформирован о содержании речи (генерал привык принимать важные решения самостоятельно и брать ответственность за них на себя). Президент не обиделся, а поддержал эпохальную инициативу госсекретаря. Формально американская помощь предназначалась всем европейским странам, включая СССР и его сателлитов. В. Молотов в одной из бесед с Ф. Чуевым вспоминал: «Я вначале согласился на план Маршалла. А потом опомнился и послал вторую записку в тот же день (в ЦК партии): давайте откажемся. И мы тут же вынесли постановление и разослали его (нашим союзникам), что не советуем давать согласие. А они приготовились, особенно чехи… Они (американцы) затягивали нас в свою компанию, но подчиненную компанию. Мы бы зависели от них, но ничего не получили толком, а зависели бы безусловно. И уж тем более чехи, поляки…».
      Молотов не совсем точно воспроизвел ситуацию. На открывшейся в Париже 17 июня конференции присутствовала и советская делегация во главе с Молотовым. Только 2 июля эта делегация «хлопнула дверью». Покидая конференцию,  Молотов заклеймил план, как выражение американского экономического империализма и отверг его (опытный стратег Маршалл на это и рассчитывал). Задачу своего плана Маршалл сформулировал по-военному четко: «Наша политика направлена не против какой-либо страны или доктрины, а против голода, бедности, отчаяния и хаоса. Ее цель заключается в восстановлении действующей экономики во всем мире».
      На самом деле план Маршалла не был благотворительностью. Он (как во время войны ленд-лиз) был одновременно средством оздоровления американской экономики, создания новых рабочих мест и избавления от «инфляционных» долларов. После ожесточенных дебатов в обеих палатах конгресса (большинство в них принадлежало республиканцам) весной 1948 г. для помощи европейским странам было выделено 17 миллиардов долларов. Советский Союз «помог» американским законодателям, создав Коминформ (подобие ликвидированного во время войны Коминтерна) и организовав коммунистический переворот в Чехословакии.
      За первые два года с начала реализации программы была истрачена большая часть американских денег, экономика охваченных помощью стран приблизилась к довоенному уровню. Конечно, США укрепили свои позиции на сложившемся с их помощью рынке в Европе, но политически эти государства остались независимыми. Этим планом было положено начало экономической интеграции. А 4 апреля 1949 г. был образован военно-политический союз двенадцати независимых государств – НАТО (возглавил наземные, воздушные и морские силы Союза опять-таки Эйзенхауэр). В конце 1947 г., выступая по радио, Маршалл заявил, что политический вакуум в Европе, образовавшийся после войны,   должен быть заполнен путем объединения сил западноевропейских стран, создания западноевропейского сообщества. А еще перед тем, как Маршалл стал госсекретарем, он первым выдвинул идею использования Западной Германии как главной ударной силы в будущем блоке. 5 мая 1955 г., через 10 лет после безоговорочной капитуляции, вступили в силу парижские соглашения о присоединении ФРГ к НАТО. При Маршалле на посту госсекретаря укрепились отношения США с Италией, были открыты дипломатические представительства в Израиле и на Цейлоне (ныне Шри-Ланка). Однако при обсуждении вопроса о признании еврейского государства Маршалл выступал резко против. Он даже заявил Трумэну, что в случае признания на следующих президентских выборах не будет голосовать за него.
      С началом войны в Корее план Маршалла заменил закон о взаимном обеспечении безопасности, который увязывал экономическую помощь с военной. А сам генерал Маршалл в сентябре 1950 г. переместился в кресло военного министра США.
      4 июня 1951 г. Маршалл подвергся резким нападкам со стороны печально известного сенатора Дж. Маккарти. Интриган, авантюрист, карьерист, Маккарти всплыл на американском политическом горизонте в конце 1949 г. на волне антикоммунизма после того, как в СССР была успешно испытана атомная бомба, в Китае пришли к власти коммунисты во главе с Мао Цзэдуном, а в самих США прошел судебный процесс над десятью лидерами американской компартии, которых осудили (на пять лет тюрьмы каждого) за деятельность, направленную на свержение правительства Соединенных Штатов в соответствии с инструкциями из-за рубежа. Маккарти обвинил Маршалла в связях с бывшим послом СССР в США Литвиновым, а затем с японцами перед их нападением на Пёрл-Харбор. Таким образом, у Маккарти выходило, что высший военный и дипломатический руководитель США служил одновременно двум враждующим между собой странам – СССР и Японии. Маршалл не снизошел до оправданий и опровержений и публично никак на эти нелепые обвинения не отреагировал.
       В сентябре 1951 г. по состоянию здоровья он подал в отставку. Жил в г. Лессбурге в Верджинии. В декабре 1953 года ему была присуждена Нобелевская премия мира, которой он очень гордился. Он был первым среди профессиональных военных, ставшим лауреатом этой премии, но получил ее не за военные заслуги, а за мирный «план Маршалла». В своей речи он сказал: «Цена войны у меня всегда перед глазами. Это необозримое здание, которое подпирают надгробные камни. Всей душой я хотел бы найти средство избежать опасности новой войны».
      Скончался Маршалл 16 октября 1959 г. в Вашингтоне. Его жизнь представляла собой яркую иллюстрацию лучших американских военных традиций. Генри Стимсон назвал его «лучшим солдатом, которого он когда-либо знал», а Гарри Трумэн «величайшим американцем среди живущих, человеком, которому Соединенные Штаты обязаны своим будущим». Уинстон Черчилль отозвался о нем, как об «истинном организаторе победы». Коллеги говорили о полном отсутствии у него политических амбиций, отмечали его преданность долгу, дисциплину, добродетельность, готовность к самопожертвованию. Честность его была безупречной.
      Именем Маршалла названа специальная военная награда, школа, много улиц и зданий. Ему посвящено несколько книг и множество статей. Своих мемуаров генерал не написал. В истории Соединенных Штатов он остался как один из выдающихся ее сынов.

                Основные источники:

Mark C. Stoler. George C. Marshall, Soldier – Statesman of the American Century. 1989. 252 p.

George C. Marshall, Statesman 1945 – 1959. By Forrest C. Poque.          
             
   
               



                ПОСОЛ  США  В  СССР  УОЛТЕР  БЕДЕЛ  СМИТ

    Дипломатическая работа Смита пришлась на пик «холодной войны». Это наложило отпечаток на весь ход мыслей и действий посла. А во время войны с Гитлером Смит, как ближайший сподвижник Эйзенхауэра, вместе со своими советскими коллегами ковал победу над общим врагом.
     Уолтер Б. Смит родился в 1895 году в г. Индианаполисе (штат Индиана). Семья была типичным представителем среднего класса. Учился будущий четырехзвездочный генерал средне. Работал на автомобильном заводе, на предприятии, поставлявшем оборудование для железных дорог, продавал газированную воду. В 16 лет вступил в отряд национальной охраны Индианы, отбирал людей в отряд. Отличился в борьбе с забастовщиками, получил звание капрала, потом сержанта. Отряд обеспечивал охрану американо-мексиканской границы. Из-за плохого здоровья отца он, ставший опорой семьи, не смог вместе с отрядом покинуть Индиану. Перед Рождеством 1917 г. поступил на военную службу в качестве офицера резерва в звании лейтенанта. Участвовал в боевых действиях во Франции, был ранен. После войны побывал вице-президентом государственной компании, ведавшей распределением оставшихся военных запасов. В 1935 г. окончил школу генштаба, в 1937-м  - Арматский военный колледж и остался преподавать в нем. С 1928 года служил в органах военной разведки. Когда генерал Дж. Маршалл возглавил штаб армии США, он пригласил У.Смита на должность зам. секретаря Объединенного комитета начальников штабов. В 1941 г. Смит уже секретарь этого комитета, в феврале 1942 – американский секретарь Объединенного англо-американского комитета начальников штабов, а с сентября того же года – начальник штаба Верховного Главнокомандующего экспедиционными войсками союзников (Д. Эйзенхауэра). Смит был личным другом Маршалла, и тот неохотно отпустил его в Европу. Закончил он войну в звании генерал-лейтенанта.
       Эйзенхауэр в книге «Крестовый поход в Европу» дал такую характеристику своему начальнику штаба: «Смит был прекрасным мастером в области планирования, умел быстро отличить главные вопросы от второстепенных. Серьезный и настойчивый, Смит оказался в равной мере толковым как на трудных совещаниях, так и в повседневной профессиональной работе». Сослуживцы считали его вспыльчивым, резким, капризным человеком. Но никто не сомневался в его способностях и профессионализме. Именно он решал, с кем Эйзенхауэр должен встречаться, а с кем нет. Рузвельт и Черчилль высоко ценили его дарования стратега. Один из английских агентов МГБ СССР признавался: «Я не боялся формалиста Даллеса… Другое дело – Бедел Смит. У него были холодные рыбьи глаза и мозг, подобный тончайшему прибору» (Barnes. Secret cold war. Part 2, p. 660).
       В Лондоне Смит посетил главу советской военной миссии адмирала Н. Харламова. Последний в своей книге «Трудная миссия» вспоминает, что Смит был высоким подтянутым человеком, державшимся очень прямо. Беседуя, он все время постукивал по вытянутой ноге стеком в красивом кожаном чехле. Уже прощаясь, генерал протянул адмиралу стек со словами: «Примите, адмирал, от меня этот маленький подарок». В то время Смит с большой симпатией и сочувствием относился к сражающимся русским.
     Р. Иванов в книге «Генерал в Белом доме» описывает симптоматичный случай, когда Смит не согласился с распоряжением своего начальника. Это было во время боев в Арденнах. Немецкое наступление там развивалось успешно и Эйзенхауэр, чтобы ему противостоять, предложил солдатам-афроамериканцам, служившим в сегрегированных вспомогательных частях, принять участие в ликвидации прорыва, обещая им затем право служить в белых пехотных частях. Начальник штаба воспротивился этому предложению, поскольку оно нарушало сегрегационные распоряжения военного министерства. Главнокомандующий отменил свою инициативу, а Рузвельт обратился за помощью к Сталину.               
     В 1943 г. Смит провел ряд переговоров с итальянскими руководителями, которые привели к выходу Италии из войны, а 7 мая 1945 г. в главной квартире Эйзенхауэра в Реймсе подписал от имени США в присутствии в качестве свидетелей французского и советского представителей Акт о капитуляции Германии (от имени Германии Акт подписал генерал Иодль).
      Поработав 8 месяцев в оккупационной зоне Германии, Смит после 4-х лет отсутствия вернулся в США, служил в Генеральном штабе и приводил в порядок домашнее хозяйство. В марте 1946 г. он стал командующим 1-й армии в Нью-Йорке. Но вскоре он сменил военную профессию на дипломатическую. Бирнс и Трумэн, лелея мечту восстановить нарушенные отношения с Советским Союзом, хотели видеть в Москве человека, которого там хорошо знают и уважают, и который сможет говорить с бывшими союзниками по-военному коротко и ясно. Они наивно надеялись, что Смиту удастся через советских маршалов и генералов, с которыми у него во время войны сложились хорошие отношения, повлиять на внешнюю политику России. Смит понимал, что предстоит тяжелый труд, но не счел возможным отказаться. Его начальники в военном департаменте генералы Петерсон и Эйзенхауэр тоже посоветовали принять предложение. При этом Эйзенхауэр добавил, что Смит должен пробыть в Москве не менее двух лет, чтобы, как он выразился, «пробить кору». Будущего посла дважды принимал Трумэн. Президент передал Смиту письмо Сталину и поручил послу передать советскому лидеру, что если Советский Союз будет нарушать соглашения, достигнутые в Ялте и Потсдаме, Америка вынуждена будет соответствующим образом реагировать.
      Встретился Смит и с Черчиллем, который, после своей речи в Фултоне, находился в Нью-Йорке. «У нас одни и те же идеи чести, свободы и приличия», - сказал премьер Великобритании. И ознакомил посла с некоторыми полезными для его будущей работы книгами и документами.
       По дороге в Москву У. Смит в Берлине встретился с недавно назначенным главнокомандующим группой советских войск в Германии маршалом В. Соколовским и его политическим советником В. Семеновым (последний свободно говорил по-английски). С Соколовским Смит был хорошо знаком, маршал его тепло принял. Однако когда Смит попросил его дать свой московский адрес чтобы передать жене подарок от генерала Эйзенхауэра, тот не дал.
      28 марта Смит прибыл в Москву. В столице еще лежал снег. Свою резиденцию, Спасо-хаус, посол обнаружил в плачевном состоянии. Во время битвы за Москву  этот особняк, как и административное здание рядом с гостиницей «Националь», пострадали от бомбардировок. Были разбиты окна. Зимой, как писал Стэндли, в темных и мрачных комнатах можно было находиться только в теплой шубе. Во многих комнатах были установлены керосиновые печки с трубами, выведенными в окна. Стараниями Смита там был произведен капитальный ремонт, завезена новая мебель и посуда, персонал получил новую форму. Но первые впечатления его были неприятными.
       До приезда Смита после отъезда Гарримана обязанности посла исполнял Дж. Кеннан. Он ввел своего нового начальника в курс текущих посольских дел. Через два дня посла принял В. Молотов. Он выразил надежду на долгое и приятное сотрудничество и заверил американского посла, что у него будет доступ к советскому министру иностранных дел в любое время.
      4 апреля днем Смит вручил верительные грамоты номинальному главе государства Н. Швернику, а в тот же день вечером его принял Сталин. Беседа продолжалась два часа.  Посол передал письмо Трумэна с приглашением посетить США в качестве гостя американского народа. Сталин ответил, что врачи не советуют ему совершать такие дальние путешествия. Перейдя к насущным политическим проблемам, Смит по-военному прямо спросил: «Чего желает Советский Союз и как далеко он собирается идти?». «Не очень далеко», - не конкретизируя, ответил Сталин. Смит перечислил Прибалтийские республики, дал свою оценку положению на Балканах и на Ближнем Востоке. И завершил: «Это что, только начало?». Всего за время работы в Москве Смит 4 раза встречался со Сталиным. И в октябре 1948 г. в Вашингтоне сам ответил на поставленные при первой встрече вопросы: «Долгосрочные советские цели достаточно ясны – сокрушение капиталистической системы… Мы приближаемся к военному столкновению». А на вопрос во время той апрельской встречи, считает ли Сталин, что США и Британия объединяют свои усилия против России, генералиссимус ответил утвердительно. Он назвал речь Черчилля недружественным актом и добавил, что Россия никогда не позволила бы таких выпадов по отношению к США. Но позволил значительно больше. В России развернулась невиданно мощная, не стесняясь в средствах, пропагандистская кампания против «англо-американских империалистов, поджигателей войны».
     В марте 1946 г. два советских профессора, Клюева и Роскин заявили на общем собрании Академии медицинских наук СССР, что после полуторагодичной работы им удалось получить препарат, способный бороться с саркомой. Сообщение об этом сразу же появилось в центральной печати. 26 июля, получив необходимые согласования в МИД, МГБ и Минздраве, Смит посетил Центральный институт эпидемиологии, микробиологии и инфекционных заболеваний (ЦИЭМ). Как докладывалось потом в Секретариат ЦК ВКП(б), «из вопросов, из правильного и грамотного употребления узкоспециальных терминов было видно, что Смит хорошо знает историю открытия и его значение. Гость предложил объединить усилия советских и американских ученых в борьбе с общим злом, а также пообещал в обмен на информацию о технологии изготовления противоракового препарата содействовать быстрым поставкам советской стороне американского лабораторного оборудования. Жданов по указанию Сталина написал в МИД: «Я думаю, что Смита не надо было пускать в институт» ( Г. Костырченко.  Тайная политика Сталина. Глава. 3. Холодная война, власть, пропаганда).
     Осенью 1947 г. в «Литературной Газете» была напечатана статья писателя Бориса Горбатова «Гарри Трумэн», содержащая злую площадную брань в адрес Президента Соединенных Штатов. «…Бесцветное лицо баптиста… самый средний из всех средних американцев…самый провинциальный из всех миссурийцев… послушный и примерный, раболепствующий перед боссом… фигура, не имеющая фигуры… мальчик на посылках… галантерейщик из Джексона, тягающийся с лаврами маленького ефрейтора из Мюнхена», - изощрялся автор в хлестких определениях. Смит направил министру иностранных дел Молотову гневную ноту протеста. «Статья некоего Бориса Горбатова, - возмущался посол, - содержит столь отъявленно клеветнические личные выпады против президента  Соединенных Штатов, что я не могу допустить, чтобы она была оставлена без самого энергичного протеста… Я не помню, чтобы печальной памяти д-р Геббельс в самый разгар нашей общей борьбы против нацистской Германии когда-либо доходил до большего издевательства и брани, чем это сделал г-н Горбатов против главного должностного лица дружественного и союзного государства. В этой связи я должен сказать, что никогда не поверил бы, что советский писатель позволит себе, или что ему будет позволено провести аналогию между президентом Соединенных Штатов и нашим общим врагом – Гитлером». Молотов издевательски ответил: «…не считаю возможным вступать с вами в обсуждение статьи писателя Б. Горбатова в «Литературной Газете», так как советское правительство не может нести ответственность за ту или иную статью».
      К этому времени Смит уже усвоил, что коммунисты, даже такие высокопоставленные, как Молотов, Громыко и др. в разговорах с иностранцами не высказывают свою точку зрения, что всякое проявление самостоятельности, независимости жестоко наказывается. А официальная позиция правительства состоит в том, что всякий иностранец норовит нанести вред России. Поэтому, если во время войны Смит с доброжелательностью и симпатией относился к советскому народу и его руководителям, то теперь на холодность и отчуждение со стороны русских он отвечал такими же чувствами. Вообще, как явствует из книги Смита о времени, проведенной им в Москве, посол хорошо разобрался в теории и практике большевизма.
      Сотрудники американского посольства поддерживали регулярные контакты в основном с коллегами из западных стран. Дипломаты восточноевропейских сателлитов России держались отчужденно, но внешне вежливо. Как и граждане СССР. Однажды по случаю Дня независимости США Смит устроил большой прием. Пригласили несколько сот человек. А пришло 25. Такое пренебрежение очень обидело посла. Иногда приходил известный кинорежиссер С. Эйзенштейн. Он свободно говорил по-английски, ругал американские фильмы, но о политике старался не говорить. Сотрудники МИД СССР тоже разговаривали вежливо, приглашали на официальные приемы, обильно угощали, сами приходили, когда это было по протоколу положено, но натянутость в отношениях ощущалась явно.
      Смит делает заключение, что в вопросах пропаганды Россия  значительно опережает Америку. Беспринципность, обман, жесткий контроль над всеми средствами массовой информации, огромная пропагандистская машина, отсутствие оппозиции – все это давало СССР колоссальное преимущество. Советские люди не получали правдивой информации об Америке и ее союзниках. Активные нападки на политику США вели советские дипломаты в ООН. Поэтому сотрудники посольства всеми доступными способами старались донести до советских людей правду об Америке, ее людях и ее политике. Большую роль в этом сыграла радиостанция «Голос Америки», передачи которой регулярно выходили в эфир с февраля 1947 г. Смит наивно просил Мининдел, газеты «Правду» и «Известия» опубликовать время и волну, на которой идут передачи, но ответа не последовало. Тем не менее, в посольство поступали сведения, что советские люди, в основном, интеллигенция, слушают передачи и передают друг другу услышанное. Потом эти передачи стали заглушать, а людей за их прослушивание наказывать. В апреле 1947 г. с критикой передач «Голоса Америки» выступил известный писатель и публицист И. Эренбург. Но это только подогрело интерес к ним. Постепенно, однако, «холодная война» набирала силу, давление властей нарастало, процветала шпиономания, были запрещены браки с иностранцами.
      10 марта 1947 г. в Москве открылась конференция Совета министров иностранных дел. Советские власти ввели ряд ограничений для западных корреспондентов. Заместитель министра иностранных дел А. Вышинский заявил, что в Москве не хватает жилья для всех желающих журналистов. Обсуждались, в основном, проблемы Германии, ее будущего в Европе. Конференция закончилась провалом. Стало ясно, - пишет Смит, - что с  русскими договориться невозможно. «Русские обвиняли Америку и Британию во всех смертных грехах. Мы старались обеспечить и защитить принципы свободы и демократии в нашей зоне».
      Госсекретарь Маршалл прибыл в Москву 9 марта. Он выглядел бодрым и здоровым, держался на аэродроме с достоинством, когда Смит представлял его А. Вышинскому и  иностранным послам. У боевого генерала не было опыта ведения дипломатических переговоров, но он демонстрировал честность, чувство собственного достоинства и…наивность. Он предложил заключить договор на 40 лет о недопущении агрессии. Ранее заключить такой договор предлагал Бирнс на Парижской конференции. Молотов отверг это предложение. Он отвергал и другие предложения западных делегаций. Традиционный обед в Екатерининском зале Кремля, который Сталин дал в честь делегатов конференции, продолжался менее часа, обстановка была сдержанной. Сталин провозгласил тост за Трумэна и Маршалла. Потом гости посмотрели фильм «Каменный цветок». Маршалл пришел к такому же выводу, что и Смит: договор с Москвой невозможен. Через три дня начался Берлинский кризис.
       В мае 1948 г. Смит нанес визит Молотову. Он говорил о позиции кандидатов в президенты по внешнеполитическим вопросам, но, поскольку в Советском Союзе не было оппозиции, Молотов не придал этому никакого значения, хотя послу было ясно, что на посту президента США советские руководители хотели бы видеть настроенного просоветски Г. Уоллеса. Взаимопонимания между министром и послом не получилось, разногласия оказались непримиримыми. Смит сказал, что советское правительство действует агрессивно, это неминуемо должно вызвать ответные действия Соединенных Штатов и западноевропейских государств. Он назвал такую политику «взаимной самозащитой». заявив, что коммунистический переворот в Чехословакии потряс Соединенные Штаты и явился одной из основных причин создания НАТО. «Вы даете ложную информацию о действиях и намерениях американского правительства, - продолжал Смит, - поэтому мы относимся к вам враждебно, но не к советскому народу. Мы уверены, что правда на нашей стороне». В заключение посол предложил провести «исчерпывающие обсуждения» для урегулирования разногласий между СССР и США. Молотов в ответ обвинил США в нарушении стабильности в мире, но добавил, что обдумает вопросы, затронутые послом. Через пять дней министерство иностранных дел уведомило Смита, что Молотов готов ответить на его заявление по существу. При встрече министр зачитал официальное заявление советского правительства, смысл которого сводился к следующему: Россия всегда права, она никогда не вмешивалась в дела своих соседей, неизменно выполняла все свои обязательства. А Соединенные Штаты всегда неправы, окружают нас военными базами, строят против нас козни, хотят свергнуть законное правительство и вернуть капитализм. Смит снова повторил свои аргументы. Они говорили на разных языках в прямом и переносном смысле.
       Советские власти всячески ограждали свой народ от общения с иностранцами. Смит приводит такой пример. В одной маленькой церкви священник-американец вел проповеди на русском, английском и французском языках. Соответственно, его слушали как советские граждане, так и иностранцы. После трех лет пребывания в СССР этот священник попросил визу для поездки в Америку, намереваясь через некоторое время вернуться в Москву (он пользовался большим успехом у прихожан, обычно люди сидели даже в проходах). Визу он получил, но в США ему сообщили, что в СССР его больше не пустят. Остававшийся вместо того священника в Москве его помощник не говорил по-русски и обслуживал только иностранцев, а для русских прислали своего священника. Они проводили службу в разное время.
       Перед отъездом из Москвы Смит встретился с послом государства Израиль в СССР Голдой Меир. Она сообщила, что виделась с писателем Ильей Эренбургом и пыталась убедить его в том, что он неправ в своей враждебности к еврейскому государству. Смит тоже встретился с Эренбургом в присутствии Г. Меир. Послы были оскорблены грубым поведением известного советского писателя, публициста и общественного деятеля (удивительно, они должны были понимать мотивы такого его поведения).
       Итог своей службы послом в СССР Смит выразил так: «За три года пребывания в Москве я утвердился во мнении, что советская политика была направлена на мировую революцию и господство коммунистической идеологии во всем мире. Никаких изменений в ближайшем будущем не предвидится. Кремль уверен, что Советский Союз не подвергнется нападению в ближайшее время. За борьбой с «поджигателями войны» скрываются те же стремления и амбиции. Режим ведет подготовку к конфликту и соответствующую подготовку своего народа, а также своих сателлитов».
      1 июля 1951 г. Смиту было присвоено звание генерала армии. А 7 октября 1950 года он приступил к работе в качестве директора Центрального разведывательного управления США. Дважды он отказывался от этого назначения, но после того, как ЦРУ «прозевало» начало корейской войны, согласился. Он начал реорганизацию управления, включив его в систему зарубежных секретных операций. Он добился передачи Управления координации политики из Госдепа в ЦРУ и объединил его с Управлением специальных операций в Директорат планирования. Смит также создал Директорат национальных оценок, призванный составлять аналитические обзоры по разведке в целом и по отдельным конкретным проблемам. При нем структура ЦРУ стала приобретать современные очертания. Разведуправление в это время направляло оружие и деньги гоминдановцам в Бирму, надеясь превратить эту страну в плацдарм для борьбы против коммунизма в Китае. В 1950-м г. агенты ЦРУ помогли подавить мятеж на Филиппинах и привести к власти американского ставленника. В 1952 г. с помощью ЦРУ был свергнут египетский король Фарук и приведен к власти бывший агент Абвера Насер, будущий Герой Советского Союза.  При Смите ЦРУ начало заниматься экономической разведкой и даже проблемами НЛО, но за два с лишним года пребывания на этом посту его достижения нельзя назвать большими.
       В октябре 1952 г. было создано Агентство национальной безопасности – ведущая американская спецслужба в области радиоэлектронной разведки и контрразведки. Поводом послужили жалобы американского военного командования в Корее на низкое качество получаемой им стратегической информации.
       Одной из наиболее удачных операций в начале 50-х годов, спланированных при активном участии Смита, была организация государственного переворота в Иране. Англичан и американцев не устраивала независимая политика премьер-министра этой страны М. Мосаддыка, назначенного на этот пост в 1951 г. на волне антишахских и антизападных выступлений иранцев. Мосаддык намеревался национализировать Англо-Иранскую нефтяную компанию, которая была своего рода «государством в государстве». Ей принадлежали не только более 300 скважин и нефтеперерабатывающие заводы, но и аэродромы, железные дороги, танкеры, радиостанция и даже полиция. В ЦРУ ставку сделали на прошахское офицерство. В декабре 1953г. ведомые ими «массы» учинили погром левых, арестовали Мосаддыка и возвели на трон шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, скрывавшегося в Багдаде. Тот проводил политику, угодную его покровителям, вплоть до 1979 года, когда там произошел переворот аятоллы Хомейни.
       Успехом  завершился и разработанный в ЦРУ план переворота в Гватемале. Там тоже правили левые, свергнувшие в 1944 г. очередной диктаторский режим. Президент А. Гусман, которого американская пресса именовала «марионеткой, управляемой из Москвы», также стремился проводить независимую политику и развивать свою экономику. В 1952 г. им была начата аграрная реформа, национализированы латифундии местных феодалов и изъято 80 тысяч гектаров земли, принадлежащей «Юнайтед фрут компани». В конце 1953 г. президент Эйзенхауэр отдал приказ ЦРУ о подготовке спецоперации, наподобие только что осуществленной в Иране. Смит в это время уже занимал пост зам. госсекретаря (директором ЦРУ в феврале 1953 г. стал А. Даллес), но принял активное участие в подготовке плана переворота. Первоначально в Гондурасе и Никарагуа были сформированы отряды наемников, но они, вторгшись в Гватемалу, были разбиты. Тогда ставка была сделана на верхушку гватемальской армии. Переворот завершился успешно. А Смит, уволившись в 1954 г. со службы (он не сработался с Д. Даллесом, который видел в нем угрозу своему влиянию в Госдепе), вошел в число членов совета директоров «Юнайтед фрут компани». С 1958 г. работал в компаниях по производству оружия, машиностроительной и др. В результате генерал стал одним из лидеров военного производства. Был также директором радиокорпорации. Накопил 2, 5 миллиона долларов.
      Умер У-Б. Смит 6 августа 1961 года в Вашингтоне от инфаркта. Похоронен на Арлингтонском кладбище.

                Основные источники:

   Walter Bedell Smith. My three year in Moscow. J. B. Lippincott company. Philadelphia and New York. 1950. p. 346
 
   General Walter Bedell Smith as Director of Central Intelligence, Oktober 1950 – February 1953. By  Ludwell L. Montague. 1991. p. 336      
            
            
   
               



          ПОСОЛ  СССР  В  США  АЛЕКСАНДР  СЕМЕНОВИЧ  ПАНЮШКИН

      Не секрет, что многие разведчики (и отнюдь не только советские) работали под дипломатическим прикрытием. Но А. Панюшкин, можно сказать, в этом деле уникален. Он дважды (в Китае и США) совмещал работу руководителя резидентуры в этих  странах с работой Чрезвычайного и Полномочного посла.
      Александр Семенович Панюшкин родился 2 августа 1905 г. в г. Самаре в семье рабочего. Учился в церковно-приходском училище, а после революции – в средней школе, которая тогда называлась Единой Трудовой советской школой. В 15 лет поступил работать курьером амбулатории Заволжского окружного военно-санитарного управления, но вскоре ушел добровольцем в Красную Армию. Был трубачом в одном из дивизионов ГПУ. В 1921 г. был направлен в кавалерийскую школу, но  через год, переболев малярией, демобилизовался из армии и устроился ремонтным рабочим на железной дороге. Однако в 1924 г., по путевке Самарского губкома комсомола поступил в Ленинградскую кавалерийскую школу, по окончании которой до 1934 г. служил на Дальнем Востоке в кавалерийском отряде ОГПУ.
      В мае 1935 г. Панюшкин был зачислен на основной курс Военной Академии РККА им. Фрунзе, а после ее окончания в 1938 г. был распределен в НКВД (тогда Берия набирал молодых способных офицеров для работы во внешней разведке). В первый раз он прослужил в разведке всего 3 месяца и был переведен начальником  3-го (оперативного) спецотдела (обыски, аресты, наружное наблюдение). При этом он получил специальное военное звание старшего майора госбезопасности.
     В июле 1939 г. Панюшкина направляют в Китай Уполномоченным Совнаркома по реализации торгового договора с этой страной, но вскоре он становится Чрезвычайным и Полномочным послом и, одновременно, главным резидентом НКВД в чине комиссара госбезопасности (в то время в Китае работало 12 резиндентур внешней разведки). Задачи перед «комбригом», как называли его между собой разведчики, стояли сложные и важные: нужно было не прозевать возможное нападение Японии на советский Дальний Восток. Центр также ставил задание любой ценой удержать центральное правительство Китая на позициях активного сопротивления японской агрессии. Панюшкину удалось установить доверительные отношения с рядом государственных, политических и общественных деятелей Китая. К нему прислушивался сам Чан Кайши. При непосредственном участии комбрига был разработан и успешно осуществлен план обороны города Чанша. Японцы потерпели поражение. Заботой посла-резидента было предотвращение конфронтации между Гоминьданом и компартией Китая, недопущение гражданской войны в стране в 1940-41 гг. За проделанную в Китае работу А. Панюшкин был награжден орденом Ленина. Вернувшись в 1944 г. в Москву, был назначен первым заместителем начальника отдела международной информации ЦК ВКП (б). Руководил отделом Г. Димитров, бывший председатель исполкома Коминтерна. Отдел поддерживал связи, в том числе конспиративные, с иностранными компартиями.
     После создания единого разведывательного органа, Комитета информации при Совете министров СССР, объединившего бывшие управления внешней разведки МГБ и ГРУ, Панюшкин получил там пост главного секретаря, но через полгода, в ноябре 1947-го, отправился в США совмещать привычные уже обязанности Чрезвычайного и Полномочного посла и руководителя резиндентуры (последнюю после предательства важного «источника» Э. Бентли и бегства в Канаде шифровальщика И. Гузенко нужно было сохранить с возможно минимальными потерями). Комитет информации был создан по инициативе В. Молотова после образования в США ЦРУ. Сталин увидел в этом предложении Молотова еще один важный для себя результат: возможность ослабить влияние Берии в органах госбезопасности (министерство госбезопасности возглавлял ставленник Берии Абакумов). Председателем нового Комитета был назначен Молотов. Это давало ему полный контроль над разведывательной деятельностью за рубежом. Чтобы еще больше усилить этот контроль, он и отправил Панюшкина в США. Однако летом 1948 г. после продолжительных споров с Молотовым министру обороны маршалу Н. Булганину удалось вернуть всех сотрудников военной разведки в ГРУ.   
      Александра Семеновича считали одним из «магистров» международной разведки. Возможно, это соответствовало действительности, хотя по свидетельству высокопоставленного советского разведчика П. Судоплатова (в его книге «Спецоперации») именно Панюшкин сыграл роковую роль в судьбе супругов Розенберг: он дал указание возобновить связь с одним из агентов, который в то время (1948г.) уже находился в поле зрения спецслужб. Агента арестовали и через него вышли на Розенбергов.
      Что же касается дипломатических усилий Панюшкина, то, судя по его донесениям в Москву, приведенным в книге Р. Иванова «Генерал в Белом доме», они были направлены на раздувание «холодной войны» и не отличались ни глубиной анализа ситуации, ни проницательностью. Так, в политическом отчете посольства за 1950 год, подписанном А. Панюшкиным, указывалось: «Выступая 1 февраля 1951 года на неофициальном заседании конгресса, Эйзенхауэр фактически признал, что Североатлантический блок является для Соединенных Штатов средством использования людских и материальных ресурсов Западной Европы для осуществления американских военных планов». В подкрепление этого своего заключения посол сообщает, что Эйзенхауэр во время поездки в январе 1951 г. по европейским странам – членам блока потребовал от них быстрейшей передачи войск под его командование, увеличения численности вооруженных сил и военных бюджетов.
       Можно еще привести выводы к этому отчету, наглядно иллюстрирующие осведомленность, достоверность, содержательность и образ мышления сотрудников посольства во главе с послом – «магистром международной разведки».
1. Политика США в отношении СССР и стран народной демократии в 1950 г. характеризовалась форсированной подготовкой войны против них, причем на Дальнем Востоке Соединенные Штаты уже перешли от подготовки агрессии к прямым актам агрессии, начав вооруженную интервенцию в Корее и Китае.
2. В истекшем году Соединенные Штаты активно продолжали свою политику сколачивания агрессивных военно-политических блоков… Эта политика характеризовалась форсированием мероприятий по восстановлению военно-промышленного потенциала и возрождению вооруженных сил Японии с целью превращения ее в основную базу американского империализма на Дальнем Востоке.
3. Соединенные Штаты в 1950 г. продолжали избегать каких-либо переговоров с СССР для урегулирования  основных международных проблем, так как такое урегулирование ослабило бы международную напряженность и поставило бы под угрозу осуществление агрессивных внешнеполитических планов США.
4. Соединенные Штаты усилили торговую дискриминацию по отношению к Советскому Союзу и странам народной демократии и принимали все меры к тому, чтобы вынудить все страны англо-американского блока действовать таким же образом.
5. Внутри страны в 1950 году правящие круги США форсировали проведение военно-мобилизационных мероприятий, рассчитанных на перевод в короткие строки страны на военные рельсы, а также проводили дальнейшую фашизацию страны.
6. Все внешнеполитические мероприятия, а также мероприятия внутри страны, направленные на проведение форсированной подготовки новой мировой войны, сопровождались разгулом враждебной Советскому Союзу пропаганды, пытавшейся представить Советский Союз «агрессивным государством» с целью оправдания агрессивной политики Соединенных Штатов.
      Типичный косноязычный набор пропагандистских клише (под грифом «Сов. секретно), которым пестрили материалы советских средств массовой информации.
      Во время избирательной кампании Эйзенхауэра 1952 г. Панюшкин сообщал в МИД, что обостряются противоречия между США и их союзниками по НАТО, объясняя это растущим сопротивлением народных масс американской политике милитаризма и подготовки войны против Советского Союза и стран народной демократии.
      Летом 1952 г. Панюшкин возвратился на родину и вновь был направлен в Китай, но на сей раз он обязанности посла при коммунистическом правительстве Мао Цзэдуна не совмещал с должностью резидента внешней разведки. А сразу после смерти И. Сталина его отозвали в Москву, где он два месяца находился в резерве МИД, ожидая назначения. И получил его – в органы разведки.
      Кода в марте 1954 был образован КГБ, внешняя разведка получила статус 1-го Главного Управления. Панюшкина назначили начальником этого Управления и членом коллегии КГБ. Ему присвоили звание генерал-майора. 30 июля того же года ЦК КПСС принял постановление «О мерах по усилению разведывательной работы органов госбезопасности за границей». ЦК требовал концентрации сил на работе против главных противников – США и Англии. Ведомствам, имевшим загранпредставительства, предписывалось выделить дополнительные должности прикрытия, которые занимались разведчиками. Это было выполнено. Разведчик генерал Ю. Дроздов, к примеру, в 1970-х годах руководивший резидентурой в США, являлся заместителем представителя СССР в ООН. В своей книге «Записки начальника нелегальной разведки» он пишет: «Не могу не вспомнить положительного отношения к работе разведки со стороны министра иностранных дел А. А. Громыко, представителя СССР в ООН Я. А. Малика и посла СССР в Вашингтоне А. Ф. Добрынина, которые всегда с пониманием относились к нам и содействовали в решении возникавших проблем».
       А. Добрынин в своих воспоминаниях «Сугубо доверительно» приводит по этому поводу любопытный разговор с Ю. Андроповым, когда тот еще возглавлял КГБ. Андропов спросил, почему американцам сравнительно легко удается определить, кто из работающих в посольстве является сотрудником разведки. Хитрый Добрынин ответил: «Во-первых, сотрудники КГБ живут в Вашингтоне в более дорогих квартирах, чем обычные сотрудники МИД, которые к тому же  у себя дома не устраивают представительских мероприятий (им не дают для этого денег). Во-вторых, все сотрудники КГБ, включая тех, кто имеет небольшие дипломатические ранги, имеют свои автомашины (за счет КГБ). Сотрудники же МИД, в том числе имеющие высокие ранги, пользуются машинами посольства «по вызову». В–третьих, когда сотрудники посольства приглашают кого-либо из иностранцев на обед в ресторан, то дипломаты ограничены суммой расходов (не более 15 – 20 долларов), которое им оплачивает посольство. Сверх этой суммы они должны платить из своего кармана. Соответственно, они проявляют определенную скромность в выборе ресторанов и блюд. Сотрудники же КГБ этим не ограничены, их расходы оплачиваются по предъявленному счету. В-четвертых, дипсостав в течение дня в основном находится на работе в посольстве, сотрудники же КГБ много времени проводят в городе. В-пятых, дипломаты известны сотрудникам госдепартамента по повседневным рабочим контактам с ними по тому кругу вопросов, по которым они специализируются. У сотрудников же КГБ нет такой специализации. Их интересует «все»... Посол перечислил еще несколько отличительных признаков. Андропов обещал подумать. Вскоре по решению политбюро сотрудники МИД были во многом приравнены в финансовом отношении к «дипломатам» из КГБ.
        «Далеко не во всех советских посольствах существовали нормальные отношения между послами и резидентами КГБ, - откровенничает далее Добрынин. – Ненормальные отношения часто возникали из-за нездорового соперничества в том, что касалось снабжения Москвы информацией; из-за несходства характеров, чванства, стремления показать, кто является настоящим «боссом». В общем, все это не от большого ума. Порой Москва вынуждена была вмешиваться в эти дрязги и даже отзывать домой то одного, то другого. (В этом смысле совмещение  А. Панюшкиным должностей посла и главного резидента было безусловно полезным: он мог возникающие конфликты гасить на месте). У меня за все эти годы перебывало немало резидентов. Отношения со всеми складывались неплохие…».   
        Прослужив в разведке 2 года, Панюшкин перешел на весьма престижную должность председателя комиссии ЦК КПСС по выездам за границу, где он в течение почти 20 лет вместе со своими бывшими коллегами по КГБ решал, кому разрешить выезд, а кому нет. На ХХ съезде КПСС он был избран членом ЦК.
      Весной 1973 г. ушел на пенсию. Оказавшись не у дел, он решил писать мемуары и обратился в историко-архивное управление МИД с просьбой дать ему возможность почитать свою переписку с МИД из Вашингтона и Пекина. Но министр А. Громыко не желал делать одолжение человеку, от которого дипломаты находились в унизительной зависимости. Получив отказ, Панюшкин обратился к главному идеологу партии М. Суслову (у Суслова с Громыко на протяжении многих лет отношения были весьма прохладными) и после разговора с ним Громыко дал разрешение. Однако Панюшкин воспользоваться им не успел. В ноябре 1974 года он умер.
     За время разведывательно-дипломатической службы Панюшкин был награжден двумя орденами Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды, многими медалями, нагрудным знаком «Почетный чекист». Некролог о его кончине подписали руководители партии и государства, в том числе Л. Брежнев.

                Основные источники:

                Леонид Млечин. Служба внешней разведки. М. Эксмо. 2004.

                Биографическая справка (Интернет).







        МИНИСТР  ИНОСТРАННЫХ  ДЕЛ  СССР  АНДРЕЙ ЯНУАРЬЕВИЧ
                ВЫШИНСКИЙ

     А. Вышинский вошел в историю как главный инквизитор Сталина, обвинитель на печально знаменитых фальсифицированных политических процессах 30-х годов ХХ столетия, хотя в Народном комиссариате (Министерстве) иностранных дел он проработал 15 лет. При этом он и на дипломатическом поприще действовал прокурорскими методами.
      Андрей Януарьевич родился в декабре1883 г. в Одессе. Когда мальчику было 5 лет, семья переселилась в г. Баку. Там его отец, провизор, открыл аптеку.  Андрей  окончил гимназию с отличием. Его способности и начитанность отмечают свидетели его школьных лет. И наряду с этим – чрезмерную самоуверенность. Он всегда был с иголочки одет, отлично танцевал. В общем, был яркой личностью.  Приобщился к разворачивающемуся в начале ХХ века революционному движению. Член РСДРП с 1903 г. Вел агитационную работу среди рабочих нефтяных промыслов, беспощадно обличал произвол царизма, его антинародную сущность. Проявил себя, как блестящий оратор, в 1905 году организовал боевую дружину, численностью более 400 человек. В спорах внутри расколовшейся РСДРП был на стороне меньшевиков.
       В апреле 1908 г. Вышинский был осужден Тифлисской судебной палатой к году заключения в крепости за «произнесение публично антиправительственной речи». В Баиловской тюрьме, где он отбывал это наказание, он оказался в одной камере с Сосо Джугашвили, будущим Иосифом Сталиным. Они принадлежали к разным фракциям российских социал-демократов, по идейным вопросам часто спорили, но личные отношения у них установились довольно дружные. Молодая красивая жена Андрея Капитолина Михайлова (они вместе прожили полвека) носила мужу обильные передачи, а тот щедро угощал сокамерника. Сталин этого не забыл. Леонид Млечин в книге «Служба внешней разведки» пишет: «НКВД подготовило справку о прокуроре Вышинском, который летом 1917 г. подписал приказ найти и арестовать Ленина. Ежов передал справку Сталину. Тот вызвал Вышинского и разговор продолжался втроем. После ностальгических воспоминаний о том, как Вышинский и Сталин сидели в Баку в одной тюремной камере, насмерть перепуганного Вышинского отпустили, а Ежов понял, что Андрея Януарьевича трогать нельзя».
      Ежов понял, но Вышинский об этом не знал. Его меньшевистское прошлое и подпись под приказом арестовать Ленина сидели в нем кровоточащей занозой. Психологически он всю жизнь чувствовал себя на крючке. «В подобных случаях, - пишет А. Ваксберг, - разные люди ведут себя по-разному (тех, кто честно переменил свои взгляды, в расчет не беру). Одни сникают, тушуются, забираются в тихую гавань: авось не вспомнят. Другие выслуживаются, холуйски доказывая свою безраздельную преданность новым хозяевам. Третьи – особенно подлые и растленные – сами становятся палачами, топча своих бывших соратников, сохранивших достоинство и элементарную честь. И, наконец, вершина: беспринципный перебежчик, пробравшись к рулю, глумится над теми, кто всю жизнь был верен себе самому, своим идеям и принципам, кто боролся с оборотнями и приспособленцами, и потому им особенно ненавистен. Вышинский достиг вершины. Туда его толкал тот, кто метко и проницательно открыл в нем качества несравненные: злобу, жестокость и готовность на все». Бывший главный военный прокурор Н. Афанасьев (при Вышинском он был прокурором Орловского военного округа) в своих воспоминаниях дает такую характеристику прокурору СССР: «Внешне строгий, требовательный, в общем, человек, чувствующий свой «вес», значимость, положение и власть. Явно показывающий, что он близок к «верхам», и сам является одним из тех, кто на самом верху вершит дела. Таким именно Вышинский был перед подчиненными и всеми теми, кто к нему приходил по каким-либо делам, как к прокурору Союза. Но, вместе с тем, а вернее на самом деле он был человек с мелкой душонкой – трус, карьерист и подхалим. Вся «значимость» Вышинского – позерство и трюки провинциального актера, до смерти боящегося за свою карьеру, а главное, конечно, за свою шкуру». Эти личные качества Вышинского в специфических условиях сталинского режима обеспечили ему путь наверх. К вершине его вела крутая «винтовая» лестница. 
      После освобождения из тюрьмы А. Вышинский учился на юридическом факультете Киевского университета, который окончил в 1913 г. И был оставлен при кафедре для подготовки к профессорскому званию. Значит, зрелый (30 лет) выпускник и впрямь подавал надежды. Но в то время им не суждено было сбыться. Из-за неладов с полицией он в 1915 году переехал в Москву. Там он устроился помощником присяжного поверенного у знаменитого юриста П. Малянтовича. Тот прославился защитой Льва Толстого, участников вооруженного восстания в Москве в 1905 г., восставших моряков крейсера «Азов» и др. Будучи министром юстиции Временного правительства, выпустил из тюрем арестованных большевиков, а затем на совещании высших членов Минюста и прокуратуры доказывал, что большевики неподсудны, поскольку действовали из политических, а не уголовных соображений. Следов  адвокатской деятельности Вышинского историки не смогли найти. В начале 20-х годов он недолго побывал в кресле председателя Московской коллегии защитников. Но эта работа его не устраивала. Он стремился делать карьеру, а при советской власти роль защитника была не престижна. К тому же защищать – не в его характере. Он – прирожденный обвинитель. Это его стихия. В 1937 г. арестовали Малянтовича. Опытный и знающий юрист, который конечно же ни в каких террористических организациях и заговорах не участвовал, обратился к своему бывшему помощнику, многим ему обязанному, с просьбой восстановить справедливость. Но прокурор СССР никак не отреагировал. Малянтовича расстреляли.
     После февральской революции, на гребне революционной волны, А.Вышинский всплывает в качестве скромного, но все же заметного деятеля новой власти. Он выступал перед рабочими и солдатами на митингах и собраниях. Тут в полной мере раскрылись его незаурядные ораторские способности. Его заметили и выдвинули на пост председателя Якиманской управы и начальника милиции Замоскворецкого района. Он был также избран в Московскую городскую думу. По распоряжению Временного правительства исполнительный чиновник Вышинский подписал приказ «разыскать, арестовать и предать суду немецкого шпиона Владимира Ильича Ульянова (Ленина)». Приказ был развешан во всех людных местах Москвы.  А. Лесков в книге «Сталин и заговор Тухачевского», обеляя Вышинского, пишет, что в 1917 г. он установил секретные отношения с Лениным и представлял собой его тайного агента среди меньшевиков, передавая руководителям большевиков важную информацию. Да, он подписал ордер Временного правительства на арест Ленина, но он же сделал так, что Ленин благополучно ускользнул от ищеек правительства. В остальных доступных мне публикациях о Вышинском никаких упоминаний об этом я не нашел.
     Взяв в октябре 1917 г. власть в стране, большевики сразу стали преследовать инакомыслящих и объявили меньшевиков злейшими врагами. Андрей Януарьевич отошел от политической жизни. Используя старые связи, он получил должность начальника реквизиционного отдела Московского железнодорожного узла. Отдел занимался конфискацией, прежде всего хлеба, который крестьяне привозили в Москву на продажу. Рвение Вышинского было оценено, он был назначен начальником управления распределения Наркомата продовольствия. Пребывая на этом достаточно ответственном посту, он сделал попытку вступить в РКП(б), но ему заявили: «Перекрасившиеся меньшевики нам не нужны». И тут Сталин поддержал своего бывшего однокамерника: в феврале 1920 г. Вышинский стал членом большевистской партии.
     Л. Млечин в своем очерке о Вышинском пишет: «Андрей Януарьевич нашел верный тон в отношениях со Сталиным – только на «вы», с почтением и восхищением, без малейшей попытки напомнить о прежних дружеских отношениях». А набирающему силу генсеку нужны были свои люди. Вышинский становится прокурором уголовно-судебной коллегии Верховного суда России. Потом новый виток карьеры – с 1925 по 1931 годы он ректор Московского государственного университета. Должность весьма престижная и почетная. Профессорское звание, к которому он готовился еще в Киеве, пришло к нему автоматически. Не написав еще ни одной строчки, он сразу стал «видным ученым». Потом он издал книги «Очерки по истории коммунизма», «Суд и карательная политика Советской власти». На юридическом факультете читал лекции, на основе которых написал учебник «Курс уголовного процесса». 
     Надо отметить, что лектором Вышинский был прекрасным, умело пользовался всем набором ораторских приемов, был широко эрудирован, отлично знал предмет. Он был мастером хлестких воинственных афоризмов, они легко запоминались и легко усваивались. Он был весьма находчив, умел выходить из трудных положений, в которые он иногда попадал в силу недостаточно хорошего знания деталей. В 1955 г. в Вене, где состоялось подписание Государственного договора с Австрией, госсекретарь США Даллес выразил Молотову соболезнование по случаю смерти Вышинского. При этом он сказал, что Вышинский был, пожалуй, самым сильным оратором прокурорского толка, которого ему, Даллесу, приходилось слышать. Юрист и писатель А. Ваксберг описал свои впечатления от речи Вышинского на Всесоюзном совещании юристов, а также внешности прокурора-дипломата: Низкого роста, плотно сбитый. Красивая проседь, щеточка тонких усов. Очки в изящной оправе. За стеклами цепкий, колючий, пронзающий глаз… Гладкая речь – без единой шпаргалки, без всяких там «э-э-э» или «мм-мм», без «значит» и «так сказать» - грамматически точная, хоть сразу в набор; почти забытые добротные ораторские приемы – модуляция голоса, хорошо выверенные подъемы и спады, эффектные паузы, крепкая школа логики и риторики, страсть, умело вложенная в каждую фразу; память и эрудиция – пространные цитаты наизусть из древних и новейших трактатов, свободное владение именами, датами, фактами. И, наконец, самое главное, самое поразительное: беспримерное сочетание академизма, учености, почти щегольской образованности с оскорбительной бранью… И брань к тому же была непростая – каждое бранное слово обретало окраску зловещую. Ибо смысл, в нее вложенный, имел политическую основу. Подвергавшийся критике не просто в чем-то ошибался, но непременно пел с нехорошего голоса или работал на закордонных акул».
     Эти качества Вышинского, как и его сложившийся имидж, как нельзя более подходили для выполнения уготованной ему Сталиным роли – ставить кровавые судебные спектакли. Вероятно, никто другой лучше не справился бы с этой дьявольской ролью. Грандиозные фальсифицированные судебные процессы вошли в советскую действительность еще в конце 20-х годов. Трудности, переживаемые страной в результате жестокой внутренней политики Сталина, удобнее всего было свалить на контрреволюционеров и всякого рода «врагов народа». Первый из таких процессов под названием «Шахтинское дело», прошел в Москве в мае-июле 1928 г. Группа инженеров и техников абсолютно необоснованно обвинялась в создании вредительской организации в Донбассе. Когда готовился этот процесс, проблема номер один, - указывает А. Ваксберг, - состояла не столько в подборе красноречивого прокурора, сколько в подборе послушных и преданных судей. Слишком точное следование закону и обязательное для каждого честного судьи сомнение, отвержение бездоказательной демагогии, фальсификаций, натяжек и т.д. могли сорвать задуманную Сталиным важнейшую по своим масштабам, общественному резонансу и далеко идущим последствиям акцию. Тогда был реанимирован заменитель нормального суда под хитроумным названием «Специальное Судебное Присутствие» - по сути своей незаконный внесудебный орган, функции которого нигде не были прописаны. Во главе этого таинственного «Присутствия» был поставлен Вышинский. Он блестяще справился с поставленной задачей – все обвиняемые были признаны виновными, пятерых из них  приговорили к расстрелу, остальных к различным срокам заключения. Вынесение приговора ровно в полночь стало эффектным зловеще-театральным жестом. Сразу после процесса Вышинский издал книгу «Уроки Шахтинского дела», где «обосновывал» необходимость применения жестоких мер против классовых врагов.
      Следующий громкий судебный спектакль, «процесс Промпартии» прошел в Москве в конце 1930 г. Группа инженерно-технической интеллигенции столь же необоснованно, как и в предыдущем случае, обвинялась в создании подпольной антисоветской организации (Промышленной партии) и вредительстве в промышленности и на транспорте. Председательствовал на этом судилище тоже А. Вышинский. В 1936 г. ЦИК СССР помиловал некоторых осужденных, а Вышинскому в том же году была присвоена ученая степень доктора юридических наук.
     В марте 1933г. Вышинский получает посты прокурора РСФСР и заместителя наркома юстиции России, а летом 1935–го нарастающая волна беззакония выносит его на самый верх – он становится прокурором СССР (неподходящего для задуманных Сталиным акций предшественника – старого большевика И. Акулова, заместителем которого совсем недавно был Вышинский, убирают сначала из прокурорского кресла, а потом и из жизни). На этом посту Вышинский будет именем закона попирать закон. В книге А. Звягинцева и Ю. Орлова «Прокуроры двух эпох. Андрей Вышинский и Роман Руденко» приведен пример отношения Вышинского к праву и справедливости. Военный прокурор М. Ишов показал прокурору СССР документы, свидетельствовавшие о фабрикации Новосибирским НКВД дел, об арестах и расстрелах невинных людей. Тот отреагировал: «Товарищ Ишов, с каких это пор большевики приняли решение либерально относиться к врагам народа? Вы утратили партийное и классовое чутье. Ничего плохого нет в том, что врагам народа мы бьем морду. Врагов народа жалеть не будем». Через два дня Ишов был арестован.
      А на трибунах Вышинский витийствовал, заражая легковерных (только ли их?) своим огненным пафосом, испепеляющей страстью и верой в торжество справедливости, ибо к ней он взывал, о ней только и пекся, всегда ссылаясь на высшие интересы народа. Процессом о «троцкистско-зиновьевском террористическом центре» и ему подобными руководил эрудит, аналитик, законник, само воплощение истины и справедливости. Тогда мало кто замечал, что доказательств у обвинения не было никаких. Их заменяла брань. «Мразь», «вонючая падаль», «навоз» - так называет главный обвинитель загнанных на скамью подсудимых бывших членов Политбюро, большевиков, прошедших царскую каторгу, тюрьмы и ссылки, организаторов и руководителей Октябрьской революции. А вот еще образцы красноречия профессора, доктора юридических наук: «зловонная куча человеческих отбросов», «самые отъявленные, самые отпетые и разложившиеся бесчестные элементы», «презренная кучка авантюристов», «взбесившиеся псы». Про «любимца партии» Н. Бухарина: «Это лицемерная, лживая, хитрая натура. Это благочестиво-хищный и почтенно-злой человек, это, как говорил Горький про одного из своих «героев», проклятая помесь лисицы и свиньи». Бывшего наркома внутренних дел, предшественника Ежова, Вышинский представил суду так: «Ягода, как мухами, был облеплен германскими, японскими и польскими шпионами, которых он не только прикрывал, как он сам это здесь признал, но через которых вел шпионскую работу, передавая разведкам секретные государственные материалы, продавая и предавая нашу страну этим иностранным разведкам» (Лесков). Подсудимые у Вышинского не говорят, а «каркают», «хрюкают», «лают». Не предоставив ни единой улики, Прокурор СССР подводит итог: «…слишком сильны улики, слишком убедительны доказательства…». Слишком… Оскорбить и унизить, а не просто физически уничтожить поверженных неугодных, которые не могут ответить – такова была «генеральная линия Верховного дирижера».
      Сталин умел найти нужного человека на нужное место. Вышинский головой отвечал за успех процессов. Он старался изо всех сил. И, можно сказать, добился невозможного – заставил весь мир, за малым исключением, поверить в виновность обвиняемых. В книге «Реабилитация. Политические процессы 30 - 50-х годов» содержатся документы, из которых следует, что подготовка к судам и сами судебные процессы велись под личным руководством и контролем Сталина. Вождь давал указания, как допрашивать отдельных обвиняемых, вносил коррективы в тексты речей Вышинского и приговоры. Все указания прокурор СССР выполнял неукоснительно. Г. Ягода заявил Вышинскому: «Если бы я был шпионом, то десятки стран могли бы распустить свои разведки». Но никакие заверения и оправдания обреченных в расчет не принимались.
      Поскольку число «врагов народа» росло, как снежный ком, А.Вышинский вместе с Н. Ежовым проявили новую инициативу для повышения эффективности работы советского суда. Они обратились в Политбюро ЦК ВКП(б) с предложением принимать решения о мере наказания не индивидуально по каждому обвиняемому, а по спискам. Решение Политбюро от 4 октября 1936 г. гласило: «Согласиться с предложением тт. Ежова и Вышинского о мерах  судебной расправы с участниками троцкистско-зиновьевской контрреволюционной террористической организации по первому списку в количестве 585 человек». Списки составлялись в НКВД, члены Политбюро их визировали, а Военная коллегия Верховного суда штамповала «судебные» решения. Естественно, такой порядок касался номенклатуры достаточно высокого ранга. Многие тысячи других  проходили по местным спискам, которые составлялись органами НКВД республик, краев и областей и утверждались соответствующими руководителями. Завершая формирование механизма репрессий в регионах, Сталин по инициативе Ежова и Вышинского принял решение «о направлении на места выездных сессий Военной коллегии Верховного суда». Приговоры выносились быстро, без «судебной волокиты» (например, суд над академиком Вавиловым продолжался буквально несколько минут,  выдающийся ученый-биолог был приговорен к расстрелу, который затем «великодушно» заменили двадцатью годами тюрьмы). Вышинскому же принадлежала, как показал Ежов, идея создания «троек» - внесудебных органов с широкими полномочиями в составе начальника областного управления НКВД, прокурора области и первого секретаря обкома партии.
      Отмеченный Сталинской премией и названный в то время классическим труд Андрея Януарьевича «Теория судебных доказательств в советском праве» имел стратегическую задачу: юридически обосновать правомерность сталинского указания о применении пыток при допросах для получения нужных вождю признаний и оговора других обреченных. В этом труде с обилием латинских формул, ссылок на десятки иностранных источников, оснащенном солидным справочным материалом, красной нитью проводилась мысль, что признание обвиняемого – царица доказательств. Никаких других доказательств уже не требуется. В этой «Теории» принцип состязательности сторон, как и принцип равенства в процессе обвинения и защиты объявлялись буржуазным наследием. На практике каждый, кто с этим не соглашался, становился «двурушником и даже «врагом народа» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как добывались «чистосердечные признания» и «собственноручные признания» теперь хорошо известно. Он «обосновал» положение, что суд вообще, принципиально не может установить объективную истину, ибо он не может использовать практику, как критерий истины, а раз так, то нет и нужды в поиске истины, достаточно «максимальной вероятности» виновности обвиняемого. Доказать же «вероятность» обвиняемого с помощью казуистики и софистики можно всегда. И еще одно «новшество» в юридической науке. На процессе «право-троцкистского блока» Генеральный прокурор в своей обвинительной речи заявил: «Есть мнение среди криминалистов, что для наличия соучастия требуется общее согласие и умысел каждого из преступников, их сообщников на каждое из преступлений. Но эта точка зрения неправильна. Жизнь шире этой точки зрения. Для соучастия нужно общее объединяющее начало, общий преступный замысел…». То есть, если, к примеру, какие-то люди по различным причинам не любили Кирова, но не принимали участия в подготовке и выполнении его убийства, и даже не знали о готовящемся покушении, они «объединены преступным замыслом» и должны быть осуждены.
      Теперь во всех Энциклопедиях и разных справочниках при описании жизни и деятельности  А. Вышинского неизменно присутствуют фразы типа: «Работы Вышинского по вопросам государства и права содержат серьезные теоретические ошибки, на практике приводившие к нарушениям законности и массовым репрессиям». Но под словом «ошибка» обычно понимают нечто непреднамеренное. А здесь имели место сознательные искажения – фальсификация, подтасовка, передергивание, подгонка под заданный результат. «Это, - пишет А. Громыко, - была не только антинаучная, но преступная концепция». С этим трудно не согласиться. 
      После завершения процесса над «троцкистско-зиновьевским блоком» Вышинский написал заявление на имя В. Молотова с просьбой передать ему дачу расстрелянного бывшего видного партийного и государственного деятеля Л. Серебрякова. Просьба была удовлетворена (после высылки Троцкого Вышинский занял его квартиру на улице Грановского).
      После ареста Ежова прошла краткосрочная кампания борьбы с «перегибами». Главный инквизитор Вышинский теперь яростно обрушивался на тех, кто перегнул палку и даже требовал ареста наиболее одиозных прокуроров за причастность к массовым репрессиям.
      1939 год был богат важными событиями в карьере Вышинского. Сталин щедро одарил его за усердие и услужливость. Помимо избрания в Академию наук СССР, он был введен в высший партийный орган страны – ЦК ВКП(б), получил высший в то время орден Ленина и назначение заместителем Председателя правительства - Совнаркома СССР (Молотова) по вопросам культуры и просвещения (депутатом Верховного Совета СССР он состоял с 1937 г.). Вскоре состоялось Всесоюзное совещание режиссеров. Вышинскому не понравилась выступление на нем известного реформатора театра, народного артиста России Вс. Мейерхольда, и он отреагировал привычным способом - дни Мастера были сочтены.
      В 1940 г. новое назначение –  Первым заместителем наркома иностранных дел, того же Молотова (зам пред. СНК он оставался до 1944 года). По свидетельству Н. Новикова, сотрудников наркомата это назначение не обрадовало, поскольку, по слухам, Вышинский зарекомендовал себя необычайной педантичностью, мелочной придирчивостью, а также склонностью к третированию подчиненных. Стиль его руководства, по собственному признанию Вышинского, строился на том, чтобы «держать людей в постоянном волнении (стиль Сталина). А. Громыко позже вспоминал: «Вызывая людей, он начинал беседу с раздраженных обвинений, а то и прямых оскорблений. В таком тоне он говорил даже с послами и посланниками. Он считал, что таким образом соперничает с Берией». Громыко отмечал, что фанатичное обожание Берии он сохранил еще с 30-х годов. Услышав голос Берии по телефону, он вскакивал с места и говорил склонившись, как перед господином. (Можно предположить, что это было не обожание, а страх. В окружении Сталина люди прочно усвоили линию поведения: «угадать, угодить, уцелеть»).
        Выполнял Андрей Януарьевич и ряд специальных поручений. Летом 1940-го руководил работой по установлению советской власти в Латвии и присоединением ее (естественно, путем «свободного волеизъявления народа») к СССР. Эта «спецоперация» сопровождалась массовыми арестами. Лично вел после войны переговоры с королем Румынии Михаем об отречении от престола и др.
      Осенью 1941 г., когда немецкие армии подходили к Москве, Наркоминдел и все посольства были эвакуированы в г. Куйбышев. Молотов оставался вместе со Сталиным в столице, а Вышинский фактически руководил наркоматом. На многих фотографиях, посвященных Ялтинской конференции лидеров союзных держав Вышинский запечатлен рядом со Сталиным и Молотовым. 9 мая 1945 г. при подписании акта о капитуляции Германии он сидел за столом рядом с маршалом Г. Жуковым (текст акта о капитуляции в Берлин привез именно он) и затем оставался в Берлине в качестве политического советника Жукова. Состоял членом советской делегации и на Потсдамской конференции. Во время подготовки и проведения в 1946 г. Нюрнбергского процесса руководил, получая указания от Сталина, работой советской делегации. В период «холодной войны» он весь свой пафос и страсть обрушил на «англо-американских империалистов и поджигателей войны». Яркие обличительные, хлесткие речи Вышинского в ООН занимали целые страницы центральных газет. Когда Молотов впал в немилость у Сталина и фактически был отстранен от дел, Вышинский в 1949 г. занял пост министра иностранных дел. При нем министерство переехало в высотное здание на Смоленской площади. По отношению к западным дипломатам он держался высокомерно.Дин Ачесон познакомился с Вышинским летом 1949 г. в Париже на встрече министров иностранных дел. В своих мемуарах он отмечает, что у советского министра были холодные и безжалостные глаза. Конференция закончилась безрезультатно, поскольку Вышинский и его заместитель Громыко заняли жесткую непримиримую позицию.
      Л. Млечин в книге «Министры иностранных дел» отмечет: «Вышинский являлся, наверное, самым образованным подручным Сталина. Он владел французским, немецким, английским и польским языками. Он был хорошим оратором. Но вел себя в ООН и на международных конференциях как прокурор в суде. Он никогда не стремился достичь соглашения, компромисса. Иностранные дипломаты старались с ним серьезных переговоров не вести».
      Главный обвинитель от Великобритании на Нюрнбергском процессе лорд Х. Шоукросс говорил о Вышинском: «Его вообще все боялись, и тут, в Нюрнберге, и потом – в ООН. Знали, что он сверхдоверенное лицо Сталина. В разговорах он обычно бывал спокоен, не раздражителен, уверен в себе – по крайней мере при общении с иностранцами. Но, взойдя на трибуну, становился громилой и грубияном. Словно отпускалась какая-то невидимая туго натянутая пружина. Он много раз поднимался на трибуну Генеральной Ассамблеи ООН, причем, речи его длились по 2-3 часа. Он и здесь не изменял своей прокурорской привычке поучать коллег, покрикивать на них, высказывать к ним пренебрежение».
      Д. Шепилов в своих воспоминаниях «Непримкнувший» пишет: «Вышинский был непревзойденным нарциссом. Черты нарциссизма были гипертрофированы у него до патологического предела. Выступая на партактиве, с лекцией или на собрании, он кокетничал, манерничал, все время любовался собой: смотрите, какой я талантливый, какой остроумный, какой находчивый… Он то и дело пересыпал свой рассказ фразами типа: «Ну, я, конечно, положил Идена на обе лопатки», «Я загнал госсекретаря Бирнса в угол», «Я разъяснил этому прекраснодушному маниловцу Леону Блюму…». Генотипической чертой Вышинского была крайняя беспринципность. Он мог рьяно, с адвокатски-актерским блеском защищать определенное положение, но достаточно было Сталину, Молотову или другому руководителю дать реплику или движением руки, головы, брови выразить свое неудовольствие или сомнение, чтобы Вышинский тут же совершил поворот на 180 градусов и начал с таким же блеском и остроумием защищать прямо противоположное». 
      Л. Замятин, долго работавший с Вышинским, называл его человеконенавистником. После его разносов на заседаниях коллегии министерства были случаи, когда люди падали в обморок. Сотрудники за спиной звали своего босса Ягуар Ягуарович. Редко кто рисковал возражать министру. Бывали, однако, и забавные исключения. О. Трояновский в книге «Через годы и расстояния» рассказывает: «Однажды достойный отпор министру оказал зав. экономическим отделом МИД В. Геращенко. Очередной разнос Вышинский закончил такими словами: «Вы ничего толком не можете, вы только детей умеете делать». (У Геращенко было четверо детей). И тот вдруг резко ответил: «А у вас, Андрей Януарьевич, это плохо получается, вот вы и сердитесь». Министр был так ошарашен, что даже не нашелся, что ответить».
      Л. Млечин рассказал о стиле работы министра Вышинского. Рабочий день его, как и у всех приближенных Сталина, начинался в 11 часов утра и заканчивался в 4 -5 часов утра следующего дня. Министр установил такой порядок: если звонил Сталин, всем полагалось немедленно покинуть кабинет. Несколько раз вождь звонил во время заседания коллегии МИД. Министр вставал и произносил: «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович», и цвет советской дипломатии немедленно вскакивал и устремлялся к двери. Но в узкую дверь сразу все выйти не могли. Тому, кто выходил последним, Вышинский едко говорил: «Я замечаю, что когда я беседую с товарищем Сталиным, вы стараетесь задержаться в кабинете». В следующий раз у дверей возникала давка и выйти становилось еще труднее.   
      Вместе с тем, можно не сомневаться, что обласканный Сталиным сановник, зная нрав и характер своего патрона, все послереволюционные годы жил под страхом ареста. Он слишком много знал, слишком ко многим «мокрым» делам был лично причастен. Это подтверждает А. Ваксберг со слов известного следователя и писателя Л. Шейнина, долго служившего под ближайшим началом Вышинского и принимавшего участие в следствии по делам чрезвычайным. Можно себе представить, что пережил Андрей Януарьевич в 1950-м году, когда, занимая почетнейший пост министра иностранных дел, он вдруг лишился депутатского мандата в Верховном Совете. Это был зловещий намек. Впрочем, Сталин любил попугать, чтобы рабы с еще большим усердием лизали руку хозяина.
     Он был очень осторожен. П. Судоплатов пишет, что Вышинский в течение трех месяцев возглавлял Комитет информации (разведывательный центр). Так он умудрился не подписать за это время ни одного сколько-нибудь важного документа, переложив всю ответственность на своих замов.
      В октябре 1952 г. на пленуме ЦК КПСС после ХIХ съезда партии Вышинского избрали кандидатом в члены Президиума ЦК. Это был пик его карьеры. Cразу после смерти Сталина Молотов вернул себе пост министра иностранных дел, а Вышинского отправил в почетную ссылку – постоянным представителем СССР в ООН (с сохранением должности зам. министра). В Америку он приехал уже другим человеком. Л. Замятин говорил, что выглядел он как побитая собака, хотя в декабре 1953 г. в связи с 70-летием его наградили очередным, шестым по счету орденом Ленина. Вышинский пережил вождя на полтора года. Как человек трезвый и умный, он понимал, что разоблачение не за горами. Но до ХХ съезда он не дожил. 22 ноября 1954 г. в своем кабинете в Нью-Йорке он скоропостижно скончался. Урна с прахом Вышинского замурована в Кремлевской стене.
       А. Ваксберг пишет: «Недавно один читатель – старый коммунист, ветеран войны и труда - прислал мне письмо, предлагая потребовать, чтобы прах преступного златоуста был выброшен из Кремлевской стены. Думаю, этого делать не нужно. Не только потому, что прах – чей бы то ни было – вообще не стоит тревожить. И место в стене, и звания, и награды, и речи его, и деяния – все это мета эпохи, неизгладимый знак своего времени так и должен остаться. Таким, каким был». С этим нельзя не согласиться.


                Основные источники:

            И. Тельман. Прокурор дьявола. Газета «Курьер», февраль 2003 г.

            А. Ваксберг. Царица доказательств. «Литературная газета», №4, 27 января 1988 г.

            А. Ваксберг. Царица доказательств. Вышинский и его жертвы. М: АО «Книга и бизнес». 1992.

    ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ  США ДИН  ГУДЕРХЕМ  АЧЕСОН

      Дин Ачесон – одна из ключевых фигур, формировавших американскую внешнюю политику в 40-60-х годах ХХ века. Он имел четкие представления о той роли, которую должны были играть Соединенные Штаты в послевоенном мире, и у него была воля, чтобы воплотить ее в жизнь. Он сыграл важную роль в создании финансовых механизмов для обеспечения глобального экономического господства США в мире. Он отличался широтой замыслов и храбростью действий. Он был одним из создателей Северо-Атлантического Союза, призванного сдерживать советское продвижение на Ближний Восток и Средиземноморье. Вместе с тем, будучи ярым антикоммунистом, он, как прагматик-реалист, ратовал за  сотрудничество с Советским Союзом. Это была яркая, запоминающаяся личность.
      Дин Ачесон родился 11 апреля 1993 года в г. Миддлтаунс, штат Коннектикут. Его отец Эдвард Ачесон, священник Англиканской церкви, родился в Англии, переехал в Канаду, а затем в США, где занял пост епископа Епископальной церкви в Коннектикуте. В 1892 г. он женился на Элеоноре Гудерхем, одной из 13 детей ее родителей, тоже выходцев из Англии. Дин был их первенцем, два года спустя родилась его сестра Маргарэт, а еще через два года – брат Эдвард. Дин после окончания школы учился в пуританском и элитарном Йельском университете (1912-15), где вступил в тайное общество «Свиток и Ключ», затем на юридическом факультете Гарвардского университета (1915-18). После его окончания три года работал секретарем-стенографистом судьи Верховного суда США Л. Брандейса. Эта работа была неблагодарной, Брандейс не ценил ее, никого из своих подчиненных не хвалил, придирался по мелочам, сваливал на них свои ошибки. Ачесону он говорил: «запомни, что твоя работа заключается в том, чтобы исправлять мои ошибки, а не допускать свои». Тем не менее, когда в 1920 г. Ачесон собрался уходить от Брандейса, а тот предложил ему остаться у него еще на год, Дин согласился, потому что считал Брандейса великим юристом.
      5 мая 1917 г.  Ачесон женился на Алисе Стенли, тоже из семьи выходцев из Англии. В 1921-м у них родился сын Дэвид.
      В 1919 г. в США разразилась истерия, подобная маккартизму в 50-х. Суды выносили решения, ограничивающие свободу слова. Людей осуждали на длительные сроки заключения за «подстрекательство к мятежу». Во время маккартизма Ачесон как-то заметил, что даже когда та истерия закончилась, многие были так ею заражены, что не смогли излечиться. А Д. Ачесон «заразился» новым либерализмом. Он стал сторонником использования федеральным правительством власти для ограждения более слабых групп общества от притеснения более сильными группами. Поскольку республиканцы занимали изоляционистскую позицию в отношении европейской безопасности, не принимали Лигу Наций, ратовали за антитрудовую политику, Дин вступил в Демократическую партию, активно участвовал в избирательных кампаниях, присутствовал на съезде партии в 1932 году в Чикаго.
      В 1921 г. Ачесон был принят на службу во влиятельную юридическую фирму в Вашингтоне и в 1926–м стал ее совладельцем.  В 1933 г. Рузвельт назначил Ачесона заместителем министра финансов, но он в ноябре того же года  вышел в отставку из-за разногласий с ФДР по вопросам финансовой политики. В частности, Ачесон считал, что исполнительная власть не имеет законного права покупать золото по цене, им же установленной, а в январе 1934 г. Рузвельт назначил цену – 35 долларов за унцию золота, и она оставалась такой последующие 40 лет. Были у него несогласия с президентом и по вопросу девальвации доллара. Отец не одобрил этот поступок Дина полагая, что тот просто не справился с работой. Эдвард Ачесон, у которого с сыном никогда не было взаимопонимания, в январе 1934 г. умер, а с матерью Дин поддерживал теплые отношения.
      Высокий, стройный, энергичный, общительный, обладавшим чувством юмора – Ачесон в понимании американцев был олицетворением британской дипломатии. Он был откровенным и неподкупным. Он мог обидеть человека, который, с его точки зрения, был неправдивым. Он не любил дураков. Он был, в отличие от типичных английских дипломатов, быстрым и нетерпеливым бунтарем. Ачесон и Кеннан восхищались друг другом. Ачесон в своих мемуарах пишет: «Я очень редко встречал человека, который бы так глубоко мыслил, чья сладкая природа объединялась с реальным пониманием проблем современной жизни». Кеннан, в свою очередь, написал, что его привязанность и восхищение Ачесоном были столь велики, что они смогли выдержать все общественные скандалы, которые происходили в 50-е годы. Тем не менее, Ачесон проводил свою политику вне зависимости от того, поддерживал ее Кеннан или нет.
      Длительную государственную службу он начал в 1940 г. в Госдепартаменте, где, определял экономическую внешнюю политику страны. Он спланировал американо-голландское нефтяное эмбарго Японии, когда та подписала договор с Германией и Италией. Лишившись 95 процентов притока нефти, Япония вынуждена была начать войну. После нападения Германии на СССР, Япония устремилась за нефтяными ресурсами в Индокитай и Голландскую Восточную Индию, а не на советский Дальний Восток.
      Г. Хейли в книге «Торговля с врагом» пишет, что во время войны американские компании продавали воюющим сторонам, в частности, франкистской Испании, нефть и другие товары. Исекс, Моргентау и др. добивались прекращения этих поставок. Ачесон сопротивлялся. В 1944г. Рузвельт принял решение временно прекратить поставки нефти в Испанию. Но вскоре поставки возобновились в ответ на высылку генералом Франко нацистских агентов из Испании. Сотрудник экономического аппарата Белого дома Л. Керри в марте 1944 г. писал Ачесону: «В последние месяцы наша авиация предприняла 16 массированных налетов с единственной целью – разрушить производственные мощности по выпуску шарикоподшипников в Германии. Однако, в то время как мы ценой огромных потерь в самолетах и пилотах уничтожали германское производство, враг продолжал получать необходимую продукцию из Швеции. Шведские поставки Германии в 1943 году побили все рекорды». Ответа от Ачесона не последовало. Вынудить Госдепартамент действовать было нелегкой задачей. Тем не менее, в апреле 1944г. министерству финансов удалось наконец вырвать у Ачесона согласие послать кого-нибудь в Швецию, чтобы убедить шведских промышленников отказаться от поставок в Германию. Переговоры затянулись, а в декабре 1944-го «норвежские рабочие» взорвали завод подшипников в Швеции.
      Многие сделки осуществлялись через Банк международных расчетов в Базеле (Швейцария). Этот банк был создан в 1930 году. У его истоков стоял Г. Шахт, в то время президент немецкого «Рейхсбанка». Банк был задуман как финансовая организация, призванная обеспечить взимание репарационных платежей с Германии. Однако менее чем через год этот банк стал выполнять прямо противоположные функции, превратившись в канал, по которому британские и американские деньги перекачивались на счета нацистов. К началу 2-й мировой войны БМР полностью перешел под контроль Гитлера. Нацистские главари хранили там свое золото. Банк успешно действовал во время немецкой оккупации во Франции и других европейских странах.
     Деятельность БМР с самого начала вызывала подозрение у министра финансов США Г. Моргентау.  В конце 1945 г., когда стали активно функционировать Международный банк реконструкции и развития и Международный валютный фонд, было предложено распустить БМР. Зам. госсекретаря Д. Ачесон ратовал за сохранение банка, как рычага влияния США на процесс восстановления промышленности послевоенной Германии и как «орудие внешней политики». Он придерживался тактики проволочек. Однако К. Хэлл и Г. Моргентау настояли на роспуске банка (Хэлл ранее молчаливо попустительствовал деятельности банка, но под влиянием шумихи, поднявшейся в США, вынужден был изменить свою позицию). Ачесон проголосовал за ликвидацию банка. Но все-таки фактически банк не был ликвидирован. В конечном счете, победил Ачесон.
     В ноябре 1943 г. представители 44-х государств собрались в Белом доме для подписания договора о помощи жертвам войны. Ачесон был избран председателем соответствующего Совета. Он был делегатом от Госдепа на Бреттон-Вудской конференции, положившей начало формированию новой мировой валютной системы и новым послевоенным международным экономическим инструментам. Каждая страна-участница (а в конференции участвовали представители 44 стран, входивших в антигитлеровскую коалицию) вкладывала в Международный валютный фонд средства, объем которых зависел от ее экономической мощи и получала соответствующее количество голосов при определении политики фонда. Основные переговоры велись между США, от лица которых выступал Г. Уайт, и Великобританией, которую представлял Д. Кейнс. Ачесон в них решающего участия не принимал, но затем активно отстаивал в Конгрессе принятые там решения. Основным противником договора в Бреттон-Вудсе был сенатор-республиканец Тафт. Он опасался, что Соединенные Штаты будут выполнять роль Санта-Клауса. А для Ачесона США были локомотивом, а весь остальной мир – поездом. Между ними происходили постоянные перепалки. 19 июля 1945 г. Сенат одобрил Бреттон-Вудский договор. Американский доллар стал основной международной валютой, привязанной к золотому запасу США (он тогда составлял почти 70 процентов всего мирового запаса). США владели 30 процентами голосов в Банке и Фонде. Это давало им значительные преимущества.
      Когда Ачесон понял, что Советский Союз не придерживается традиционных дипломатических канонов, он стал одним из идеологов «холодной войны». Он полагал, что лучший способ сдержать Сталина и предотвратить будущий европейский конфликт – это восстановить экономическое процветание Западной Европы, поощрять там межгосударственное сотрудничество, тем самым помогая и американской экономике, делая ее торговых партнеров более богатыми. Объем торговли США с остальным миром за последующие 30 лет увеличился в 7 раз.
      Ачесон был согласен с Черчиллем о необходимости проводить жесткую политику в отношении Москвы. Он и его жена были на приеме у британского посла в Вашингтоне, когда Черчилль приехал туда из Фултона. Алиса Ачесон сказала Черчиллю, что восхищена им. Они говорили о художественном творчестве, при этом их точки зрения по отдельным вопросам не совпадали. Дин Ачесон хорошо знал британскую историю и особенности британского мышления,  он понимал, насколько Британия теперь слаба и как она нуждается в помощи Соединенных Штатов. Позднее Черчилль вспоминал, что еще в Тегеране он осознал, насколько невелика Британия: «С одной стороны сидел, расставив лапы, огромный русский медведь, с другой – не менее огромный американский буйвол, а между ними несчастный маленький английский ослик». Весной 1946 г. Ачесон являлся одним из инициаторов  отпора советским требованиям во время иранского кризиса, заявив, что единственный способ остановить русских – это внушить им, что США готовы в случае необходимости противопоставить агрессии военную силу. Настаивал на том, что США должны взять на себя роль главного противовеса советской экспансии (как утверждает Г. Киссинджер, Трумэн воспринимал тогда надвигающуюся борьбу между Соединенными Штатами и Советским Союзом как схватку добра и зла, а не как борьбу, имеющую отношение к сферам политического влияния). Потом Ачесон удивлялся, что русские вывели свои войска из Ирана, в душе он был согласен и на меньшие уступки.   
      Биограф Ачесона Джеймс Чесс отмечает, что Ачесон проявлял по отношению к Трумэну, президенту и человеку, верность вассала к феодалу, был его настоящим другом (других друзей у президента фактически не было, тех, с кем он играл в гольф, друзьями считать нельзя). Оба выросли в маленьких городках, оба были людьми действия, полные жизни, с хорошим чувством юмора, без коварства и самомнения. А с Бирнсом отношения у его заместителя складывались непросто. Из 562 дней пребывания на посту госсекретаря Бирнс 350 дней отсутствовал в Госдепартаменте, и это время внешнеполитическим ведомством руководил Ачесон. Тем не менее, Бирнс многое от него скрывал, старался держать в своих руках важную разведывательную информацию. Он, как правило, не поддерживал инициативы Ачесона, в частности, проект Ачесона-Стимсона о сотрудничестве с русскими по вопросам атомной энергетики. А того, в свою очередь, раздражали бесконечные длительные совещания, которые он называл иллюзией действий. Бирнс долго заседал в Сенате, он был чуток к капризам общественного мнения. Это сказывалось на его манере руководства Госдепом. Когда Бирнс стал госсекретарем, в Госдепе начались увольнения. Ачесон подал прошение об отставке, Трумэн не возражал. А Бирнс отставку не принял. 17 апреля 1946 г. Ачесон вновь подал в отставку, но Бирнс сказал, что скоро сам уйдет в отставку из-за болезни сердца. Ачесон остался.
     Назначение генерала Маршалла госсекретарем Ачесон посчитал посланием от бога.
     - Останетесь ли вы на своем посту? – спросил новый госсекретарь у Ачесона. Тот, не раздумывая, ответил: - Непременно, до тех пор, пока я вам буду нужен. Маршалл отводил Ачесону роль сначала своего заместителя, потом «начальника штаба» и, наконец, преемника. Все документы, приходившие на имя госсекретаря, предварительно поступали к вице-госсекретарю. При этом иногда, по своему усмотрению, Ачесон принимал решение сам. Все распоряжения Маршалла тоже проходили через Ачесона. «План Маршалла» предусматривал широкие полномочия вице-госсекретаря.
      Позднее Ачесон четко сформулировал свое видение целей, задач и методов внешней политики и вообще мироустройства. Он считал, что главные актеры на международной арене – национальные правительства. Он не верил в наднациональные правительства, как и в ООН в качестве эффективного органа для урегулирования международных конфликтов. Он видел в этой организации лишь трибуну для дискуссий и пропаганды. Первая потребность общества, по его мнению, состоит в том, чтобы выжить, а не в том, чтобы кого-то наставлять на путь демократии или строить «царство небесное» (возможно, под этим «царством» он подразумевал коммунизм). Политика должна быть реалистичной. Иллюзиями и лозунгами добиться ничего нельзя. Он отвергал этический подход, мораль и идеологию, как принципы отношений между государствами. Он говорил, что в международных отношениях редко когда выбор стоит между добром и злом, чаще все альтернативы плохи, проблемы надо решать одну за другой постепенно и терпеливо. Переговоры в его понимании – это бизнес, в котором каждый хочет добиться выгодного для себя результата. Военная сила была, есть и будет важнейшим фактором в международных отношениях. Как и стабильность внутри страны и экономическая мощь. Как видим, Ачесон – жесткий реалист, даже, можно сказать, циник. В то же время, он верил в силу человеческого интеллекта. 
      Ачесон смотрел на отношения с Советским Союзом сквозь призму интересов США. Он заявил: «Наши интересы находятся под ударом, и мы должны этот удар остановить». Вместе с тем, он понимал опасения Москвы в связи с обладанием американцами атомным оружием. В ноябре 1945 г. он выступил на заседании Национального Совета советско-американской дружбы (там же выступал и пел большой друг Советского Союза Поль Робсон), где одобрил заботу СССР о своей безопасности. В еще одной речи в январе 1946 г. он заявил, что не мыслит себе войны США с Россией, хотя и возмущался чрезмерными требованиями Советского Союза. Он был убежденным антикоммунистом. Но как реалист, считал бесперспективной борьбу идеологий и предлагал заключить с СССР договор о взаимном сотрудничестве, как со страной, победившей «ось зла». «Длинная телеграмма» Кеннана ему не понравилась, он не усмотрел в ней ничего нового. Не принял он и идей Болена, предлагавшего создать военные базы в соседних с Советским Союзом странах и оказать экономическое давление на Россию. Однако логика развития событий, ветры «холодной войны» заставили и его активно включиться в политику сдерживания.
      На встрече в Овальном кабинете Белого дома с делегацией Конгресса во главе с сенатором-республиканцем А. Ванденбергом 27 февраля 1947г. Маршаллу не удалось убедить конгрессменов в необходимости оказания срочной помощи Греции и Турции. Тогда, с согласия госсекретаря, взял слово Ачесон. Он обрисовал собравшимся перспективы  сурового и мрачного будущего, когда силы коммунизма наверняка возьмут верх. Г. Киссинджер приводит выдержку из его речи. «В мире останутся только две великие державы – Соединенные Штаты и Советский Союз. Мы дошли до той точки, когда создавшаяся ситуация имеет параллель лишь в античные времена. Со времени противостояния Рима и Карфагена на Земле не было такой поляризации сил. Для США принятие мер по усилению стран, которым угрожает советская агрессия или коммунистический заговор, равносильно защите самих Соединенных Штатов, равносильно защите свободы как таковой». Ачесону удалось тронуть сердце членов делегации. Это дало дорогу «доктрине Трумэна» и «плану Маршалла».
      Ачесон был в восторге от победы Трумэна на выборах 1948 г., но, конечно, не предполагал заменить Маршалла на посту госсекретаря. Когда 22 ноября президент пригласил его в Белый дом и предложил занять эту должность, Ачесон на миг онемел, а потом назвал несколько человек, которые, по его мнению, могли бы лучше исполнять эти сложные обязанности. Но на следующий день сообщил президенту, что принимает его предложение. 7 января 1949 г. Трумэн объявил об уходе Маршалла по болезни и выдвинул на должность госсекретаря Ачесона. Обсуждение его кандидатуры в Сенате осложнялось острыми дебатами в Комитете по антиамериканской деятельности Палаты представителей. Тем не менее, Сенат утвердил его кандидатуру (83 голоса против 6). 21 января, после инаугурации Трумэна Ачесон принял присягу в качестве госсекретаря. Маршалл в это время находился в госпитале.
      Международная обстановка в этот период оставалась сложной. Шла арабо-израильская война. Ачесон никогда не поддерживал создание еврейского государства, опасаясь, что массовая эмиграция в Израиль европейских евреев приведет к долгой войне с окружающими арабскими государствами. А это, по его мнению, как и мнению Маршалла, противоречило бы интересам США на Ближнем и Среднем Востоке. Но Трумэн в Йом-Кипур 4 октября 1946 г. поддержал идею создания независимого еврейского государства, а заявление об этом подготовил ему Ачесон. 14 мая 1948 г. через 11 минут после провозглашения государства Израиль США признали его де-факто.
      В начавшейся войне Израиль одерживал победы с помощью оружия, поступавшего из Чехословакии (по указке Советского Союза). В США действовало эмбарго на поставку оружия Израилю. Приобретенные в результате войны Израилем территории на треть превышали те, что были определены решением Генеральной Ассамблеи ООН. В течение февраля-июля 1949 г. были заключены соглашения о перемирии с Египтом, Иорданией и Сирией. Но мира они не принесли. В том же году Соединенные Штаты заключили с Израилем соглашение о техническом сотрудничестве, а в 1950-м – политический и военный союз. Так началось противостояние США и СССР в этом регионе.
     1 октября 1949 г. на политической карте мира появилась коммунистическая Китайская Народная Республика с полумиллиардным населением. Ачесон впоследствии заявил: «Это пусть неприятный, но неизбежный факт: зловещие итоги гражданской войны в Китае не зависели от правительства Соединенных Штатов и не были ему подвластны. Ничто из того, что сделала или могла бы сделать наша страна в пределах своих возможностей, не могло бы изменить эти итоги». Ральф де Толедано в своей книге «Шпионы, простофили и дипломаты» доказывает, что заявление Ачесона не соответствует действительности. Он подверг уничтожающей критике политику администраций Рузвельта и Трумэна в 40 - начале 50-х г.г. на Дальнем Востоке. Ачесон имел непосредственное отношение к разработке и осуществлению этой провальной политики. Но, конечно, не он один.
      В апреле 1941 г. министр иностранных дел Японии И. Мацуока тайно встретился в Москве с послом Л. Стейнгардтом и попытался убедить его в том, что в сложившейся ситуации очень важно улучшить отношения между двумя странами. Он сказал, что Япония готова пойти на заключение справедливого мира с правительством Чан Кайши и попросил Америку содействовать этому. Реакция Госдепартамента и лично К. Хэлла была враждебной, США втянулись в бесплодные дебаты. Проамериканская группа в Токио проявляла поразительное упорство и настойчивость, добиваясь урегулирования японо-американских разногласий, но получала отказ за отказом. «То, что Хэллу следовало с подозрением относиться к японскому правительству, не только понятно, но и говорит в его пользу, - пишет де Толедано, - ибо действия Японии, например, в Китае были вовсе не таковы, чтобы вызывать доверие. Но госсекретарю все-таки не следовало позволять этому подозрению подавить его дипломатическую проницательность или притупить чувство опасности, учитывая, что Соединенные Штаты уже неумолимо втягивались в европейский конфликт. Адмирал Номура не упускал случая напоминать Соединенным Штатам, что в Токио партия войны очень сильна и любые проволочки в переговорах лишь усиливают «ястребов» и ослабляют антивоенные силы. Но Госдепартамент и лично К. Хэлл ставили Японии такие условия, принятие которых  для нее означало бы полную дипломатическую капитуляцию. А японские милитаристы действовали. 24 июля японцы высадились в Индокитае, легко преодолев сопротивление истощенных и деморализованных французских войск. Президент Рузвельт в ответ ввел полное эмбарго на торговлю с Японией, хотя генерал Маршалл давно предупреждал, что введение эмбарго может привести в войне. Намура предложил вывести японские войска из Индокитая, если начнутся прямые переговоры между Японией и Китаем при посредничестве США, но Хэлл от этих предложений отмахнулся. Японский премьер принц Коноэ много раз просил Рузвельта о личной встрече, но Госдеп и другие советники Рузвельта заблокировали эти предложения. 1 октября правительство Коноэ пало. А Хэлл продолжал требовать, чтобы японцы дезавуировали Тройственный пакт. 26 ноября он предъявил Японии ультиматум, требуя, чтобы она ушла со всего азиатского материка, кроме Кореи. 10 дней спустя США получили Пёрл-Харбор».
      Д. Ачесон под присягой утверждал, что когда подписывались Ялтинские соглашения, погубившие националистический Китай, «мы еще не знали, есть у нас атомная бомба, или нет». Как пишет генерал Гровс, Госдеп в самом деле ничего не знал о Манхэттенском проекте. Но Рузвельт и Маршалл прекрасно знали, что бомба к тому времени была на 99 процентов готова, и ее испытания намечалось провести летом. Тем не менее, все усердно старались вовлечь русских в войну с Японией под предлогом предотвращения больших людских потерь при высадке американцев, хотя еще за 7 месяцев до Ялты командующий флотом на Тихом океане адмирал Нимитц и генерал Макартур пришли к выводу, что Японию можно вынудить к капитуляции, используя лишь военно-воздушные силы, без вторжения на японскую землю. Многие военные специалисты указывали на серьезные военные и политические последствия вступления русских в войну на Тихом океане. Дж. Кеннан писал, что самая мудрая политика для Соединенных Штатов – это избежать войны с Японией, позволив ей оставаться противовесом Советскому Союзу на Дальнем Востоке, и что, сокрушая Японию, мы создаем вакуум силы. И все же Дальний Восток был преподнесен России на блюдечке в качестве платы за участие в войне с Японией. Это было величайшей ошибкой в истории американской дипломатии. Итоги Ялты стали триумфом коммунистической дипломатии.
      До июля 1947 г. существовало эмбарго на поставку американского оружия армии Чан Кайши. А Советский Союз обильно снабжал войска Мао Цзэдуна японской военной техникой. Официально СССР не мог оказывать помощь коммунистам, поскольку в августе 1945 г. заключил договор о дружбе с гоминдановским правительством. Но выход был найден: советские войска складировали трофеи и в нужный момент снимали охрану. Только после корейской войны Соединенные Штаты открыто перешли к поддержке Тайваня. В декабре 1954 года был подписан договор о совместной обороне.
      Начало корейской войны Ачесон тоже проворонил. 12 января 1950 г. он заявил, что американский оборонный периметр на Тихом океане проходит по Алеутским островам, японскому острову Рюкю и Филиппинам. Это было истолковано так, что Корея не входит в сферу стратегических интересов США, прибавило решимости северокорейским руководителям и помогло убедить  Сталина в том, что вмешательство Соединенных Штатов в войну маловероятно. 20 июня Ачесон в докладе Конгрессу заявил, что война маловероятна, а через пять дней северокорейские войска перешли 38 параллель и спустя  три дня захватили столицу Южной Кореи Сеул. 27 июня Трумэн через посла США Кирка запросил советское правительство о его отношении к событиям в Корее и, получив весьма туманные заверения о невмешательстве (послом СССР в КНДР был в то время генерал-полковник Т. Штыков, под руководством которого разрабатывался план северокорейского вторжения), дал согласие на срочную переброску американских войск в Южную Корею из Японии. Д. Макартур совершил блестящий маневр, высадившись в тылу противника, и северокорейская армия фактически развалилась. Когда войска ООН приблизились к китайской границе, Мао Цзэдун ввел в бой сотни тысяч «добровольцев». Вынужденный отступать, Макартур предложил подвергнуть некоторые города континентального Китая атомной бомбардировке. Ачесон выступил против. «В отношении сомнительных преимуществ переноса войны на территорию материкового Китая, - заявил он, - следует взвесить меру риска войны общего характера с Китаем, риска советского вмешательства и третьей мировой войны, а также возможные последствия для солидарности внутри коалиции стран свободного мира». (Маршалл утверждал, что Соединенным Штатам потребуется еще два или три года, чтобы быть готовыми к всеобщей войне, хотя ядерная мощь США и СССР была в то время несопоставима, а Ачесон, по имеющимся свидетельствам, обсуждал перед корейской войной со своими помощниками возможность признания КНР, хотя он это отрицал под присягой). Трумэн отстранил победоносного генерала от командования войсками ООН, поскольку тот посягнул на прерогативы Верховного Главнокомандующего, принадлежащие президенту.
      Война не принесла выгод ни одной из противоборствующих сторон и привела к большим жертвам и разрушениям. С обеих сторон погибло более 2,5 млн. человек, было разрушено более 80% промышленной и транспортной инфраструктуры обеих государств и около полвины всего жилищного фонда. США объявили о 54246 погибших своих граждан. Война выявила недостаточную подготовленность американских военных структур к осуществлению крупномасштабных боевых операций. После войны военный бюджет США существенно возрос (достиг 50 млрд. долларов), численность армии и ВВС была удвоена и в нескольких районах Азии, Ближнего Востока и Европы открыты американские военные базы. Реакцией советской пропаганды на итоги Корейской войны стало формирование в сознании людей образа врага – злокозненной Америки, способной на любые мерзости и гадости. Америку, в частности, обвиняли в использовании в Корее химического и бактериологического оружия. 10 марта 1952 г. министр иностранных дел СССР А. Вышинский сделал официальное заявление об этом послам США, Британии и Франции. Пленных американских летчиков заставляли признаваться в том, чего они на самом деле не делали.
       А в Америке развернулась «охота на ведьм», которая больно задела лично Ачесона. Вина за начало корейской войны лежало в первую очередь на Северной Корее. Но незнание Западом истинных целей советской политики, потрясение, вызванное коммунистическим переворотом в Чехословакии и Берлинским кризисом 1948 г. привело к предположению, что эта война является лишь прелюдией к советскому наступлению в Германии. Это создавало благоприятную почву для нагнетания антикоммунистической истерии. 9 февраля 1950 г. сенатор Маккарти в штате Юта произнес свою печально известную речь, в которой обвинил Ачесона в попустительстве окопавшимся в  его ведомстве коммунистам (недавно закончился судебный процесс над  десятью лидерами компартии США, их осудили на 5 лет тюрьмы каждого за деятельность, направленную на свержение правительства страны в соответствии с инструкциями из-за рубежа). Маккарти заявил, что у него есть список 205 коммунистов – сотрудников Госдепа. На следующий день он, правда, уже уменьшил это число до 57, но народ поверил, что во всех неудачах Америки повинны коммунистические агенты. Ачесон выступил с несколькими заявлениями, где сдержанно, но твердо отверг предъявленные ему обвинения (имена злокозненных агентов Маккарти так и не назвал). 24 мая 1951 г. Маккарти выступил на заседании Сената, по существу обвинив Ачесона, а через него и президента в государственной измене. Активным обличителем Ачесона был Р. Никсон, в то время член комитета по антиамериканской деятельности Палаты представителей, а потом сенатор и вице-президент. Ура-патриотизм Никсона обеспечивал ему популярность и стремительный карьерный рост. Трумэн не встал решительно на защиту своего госсекретаря, хотя и оставил его в этой должности. Госдеп под его нажимом стал проводить чистки своих зарубежных библиотек, из которых изымались труды «левых» авторов. Ачесон отдал распоряжение об ограничении выдачи иностранных паспортов (правда, в выдаче паспорта было отказано всего одному человеку - певцу Полю Робсону).
      В апреле 1950 г. в числе подчиненных Ачесона по предложению Трумэна оказался Джон Фостер Даллес. Ачесон его очень не любил. Он не только отвергал его неуклюжую морализацию, но считал его человеком коварным. Даллес передавал в прессу сообщения, отличавшиеся от официальных взглядов Госдепартамента. Он играл на два фронта, являясь как бы представителем двух партий. В отличие от Ачесона, который в своей практической деятельности старался не брать за основу идеологические разногласия с Россией, Даллес рассматривал действия коммунистов как следствие их «безбожной предпосылки». Помощник Ачесона Дин Раск уговорил госсекретаря поручить Даллесу вести переговоры о мирном договоре с Японией.
      29 марта 1952 г. Трумэн объявил Ачесону о своем решении не баллотироваться на второй срок. Это решение сначала очень удивило и огорчило госсекретаря, ибо у демократов не было другого лидера. Потом он понял, что Трумэн трезво оценивает свои возможности и просто очень устал.  То же самое Ачесон в своих мемуарах пишет и о себе. Он признает, что на новый срок у них не хватило бы сил и энергии. Народ утратил веру в демократическую партию. Ачесон чувствовал свою вину за просчеты администрации Трумэна, за то, что недостаточно решительно защищал Госдепартамент от нападок.
       В апреле Эйзенхауэр ушел с поста Главнокомандующего силами НАТО в Европе, а Даллес ушел из Госдепа. Даллес колесил по стране и призывал к более активным действиям против «красных». На президентских выборах республиканцы одержали убедительную победу, хозяином Белого дома стал Д. Эйзенхауэр, а госсекретарем Д. Даллес. 3 декабря 1952 г. Ачесон встречался со своим преемником. Встреча у бывшего госсекретаря оставила неприятное впечатление. Даллес выразил недовольство тем, что Ачесон, по его мнению, много занимался интригами и административными проблемами. Ачесон, в свою очередь, усомнился в способности Даллеса управлять таким сложным ведомством, подобрать себе «штаб» и сработаться со своими помощниками. А также защитить сотрудников Госдепартамента от необоснованных обвинений.
      В канун Рождества Ачесон снова встретился с Даллесом. Уходящего госсекретаря беспокоило отсутствие европейского единства, наметившиеся противоречия между Британией, Францией и Западной Германией. И снова взаимопонимание не было достигнуто. Ачесон посетил Европу. Прощаясь с Советом НАТО, он призывал своих бывших коллег укреплять единство. Прощание с коллективом Госдепартамента состоялось 16 января 1953 года, и было теплым и трогательным.
      Покинув государственную службу, Ачесон вернулся в свою юридическую фирму, но оставаться вне большой политики он уже не мог. «Когда я был госсекретарем, это было для меня самое веселое и счастливое время», - писал он своим друзьям. Его жена это подтверждала.
      С Д. Кеннеди Ачесон не дружил, но тот относился к ветерану с большим почтением. Во время своей избирательной кампании 1960 г. он постоянно консультировался с ним и, став президентом, продолжал это делать. Р. Кеннеди писал, что Ачесон был наиболее ясным и убедительным советником из всех, кого ему приходилось слушать. Во время Кубинского кризиса, когда мир был поставлен на грань ядерной войны, Ачесон входил в ближайшее окружение президента. По поручению Кеннеди он предъявил де Голлю фотографии советских ракет на Кубе, чтобы добиться поддержки Франции в блокаде Кубы. При Л. Джонсоне Ачесон возглавил так называемую  «группу мудрецов», старейших государственных деятелей, которые должны были вывести страну из «Вьетнамского болота» и был сторонником скорейшего выхода из войны. Никсон, который в годы маккартизма клеймил Ачесона чуть ли не как предателя родины, во время своего президентства тоже просил у него совета. Ачесон и его агитировал вывести войска из Вьетнама.  А когда Никсон расширил войну до границ Камбоджи, порвал  с ним.
      В 1964 году Ачесон был награжден Президентской медалью свободы. Он – автор нескольких книг. За одну из них, «Мои годы в Госдепартаменте» (1969) в 1970-м получил Пулитцеровскую премию. Скончался Ачесон 12 октября 1971 г. в г. Санди-Спринг, штат Мэриленд.

                Основные источники:


   Acheson. The Secretary of State Who Created the American. By James Chace. Simon &  Shuster. 1998. p. 512.

   Present of the creation. My year in the State Department. Dean Acheson. W.W. Norton & Company. INC. – New Jork. 1969. p. 798.    
    
            
       
               


               
                ПОСОЛ  США  В  СССР  АЛЕН  ГУДРИДЖ  КИРК

    А. Кирк жил в очень непростое время. У него был непростой характер. Но он оставил след в истории и как неординарный высший офицер флота, и как способный дипломат. Он был разносторонне образованным человеком. Он встречался и дружил со многими политическими и военными деятелями первой половины ХХ века. А, судя по тому, что в начале 50-х годов он являлся активным участником Американского комитета освобождения народов России, созданного рядом известных журналистов и общественных деятелей в пору обострения «холодной войны», был одним из организаторов радио «Свобода», служил, недолго, правда, директором Совета по психологической стратегии, а также наблюдал за приемом политических эмигрантов в Нью-Йорке и Мюнхене, он был непримиримым противником сталинского режима.
      Родился  Ален Кирк 13 октября 1888 г. в Филадельфии. Его предки были квакерами (членами протестантской церкви, отвергающей церковные обряды). Отец работал на железной дороге и имел определенное влияние на сына. Но его кумиром и поводырем по жизни был дядя по материнской линии адмирал Гудридж.
      Это в самом деле была незаурядная личность. Он прослужил на флоте 50 лет. Участвовал в испано-американской и 1-й мировой войнах. Был президентом военно-морского колледжа. Когда возникли трудности с финансированием этого учебного заведения, он помог ему своими личными средствами. Он основал береговую службу и стал ее руководителем (1898). В 1904-м в чине адмирала командовал Тихоокеанской эскадрой. Участвовал в ликвидации последствий разрушительного землетрясения в Сан-Франциско. В его честь был назван истребитель. «Мой дядя Фред был моим вдохновителем, именно благодаря ему я пошел служить в военно-морской флот», - писал впоследствии Ален Кирк.
       Племянник охотно изучал морское дело. Будучи любознательным от природы, он проявлял живой интерес к истории и культуре многих народов. В частности, Британии. Это ему очень помогло в налаживании сотрудничества американского и английского флотов во время 2-й мировой войны.
       При поступлении в Военно-морскую академию Ален провалил экзамены по математике и инженерному делу, но с помощью своего высокого покровителя все же был принят в Академию и окончил ее в 1909 году. Адмирал Гудридж по этому случаю преподнес прапорщику Кирку меч, на одной стороне которого было написано «Гудридж – выпускник 1864 г.», а на другой: «Кирк – выпускник 1909 г». Когда в 1907 г. погиб сын адмирала, служивший на корабле «Джорджия», Гудридж сосредоточил все свое внимание на служебном и профессиональном росте племянника.
      Во время 1-й мировой войны Кирк служил в действующем флоте. В 20-е годы он подружился с лейтенантом Королевского флота Эндрю Каненгемом, впоследствии первым морским лордом Британии. Кирк служил на линкоре «Юта», а затем, неожиданно для многих, старшим помощником капитана президентской яхты. Адмирал Гудридж с неодобрением встретил этот «карьерный пируэт» племянника. Но общение с сильными мира сего, в особенности, с президентом В. Вильсоном, сослужило добрую службу Кирку. Он проявил себя, в частности, разработав церемонию открытия могилы неизвестного солдата на кладбище в Арленгтоне.
       А. Кирк был уверенным в себе и целеустремленным человеком, имел связи в политической элите и не упускал возможности проявить себя. Он писал статьи по вопросам мореходства, баллистических вычислений, роли артиллерии в наземных операциях флота и др. На его статьи откликались высшие военачальники, в их числе дядя Гудридж. Капитан-лейтенант Кирк переписывался напрямую с лидерами конгресса. В Кантоне (Китай) он подружился с Сун Ятсеном. Позже, будучи посланником на Тайване, подружился с Чан Кайши. Умение пить крепкие напитки сблизило его с генералами Брэдли и Патоном.
       Начало 2-й мировой войны Кирк встретил на посту военно-морского атташе в Лондоне. Там он столкнулся с проявлением английской гордости и амбиций в противовес американскому стремлению играть доминирующую роль в мире. Недолго руководил военно-морской разведкой. Ему удалось установить нормальные деловые отношения с руководителем службы британской морской разведки адмиралом Годфри. Вместе с тем, Кирк позже описывал, как надменно и холодно Годфри вел себя по отношению к нему (Кирк в самом деле практически ничего не знал о специфике разведывательной работы). Он многому научился у Годфри. Биограф Годфри Патрик Битли описывает Кирка как скромного, проницательного, чистосердечного человека. И друга Британии. Адмиралтейство доверяло ему. Но добиться такой же эффективности своих подопечных, какую показывала разведывательная Королевская служба, он не смог. И по его просьбе был переведен в атлантическую эскадру миноносцев.
       Когда Кирк весной 1941 г. вернулся в США, он с удивлением обнаружил, что руководство ВМФ не намерено воевать. В правительственных кругах было сильно влияние сторонников изоляционизма. Кирк сознавал, какую опасность для Америки представляет Япония, которая захватила французский Индокитай и другие территории. Он считал, что США должны активно готовиться к войне, но не находил поддержки даже у подчиненных. Однажды в пылу полемики он не сдержался и выхватил пистолет… Летом 1941 г. Кирк был назначен тыловым адмиралом. Он отвечал за безопасность торговых судов в Атлантическом океане до разграничительной линии с британским флотом. Ему уже было 53 года, и руководство флота считало его уже не способным к активной работе в боевых условиях.
       После вступления США в войну Кирк был назначен начальником штаба флота, действовавшего в Европе Командующим назначили адмирала Старка. Кирку такое назначение пришлось не по вкусу, он хотел командовать наземными операциями флота. И такую возможность получил при поддержке генералов Брэдли и Патона. В 1942-43 гг. он участвовал в высадке союзных войск в Италии в чине вице-адмирала, а в 1944–м - в высадке в Нормандии. Он готовил эту  операцию, в которой была задействована тысяча кораблей, и командовал ею. В 1962 г. был снят фильм об этой операции «Самый длинный день», удостоенный Оскара, как лучший фильм года. Кирка играл Джон Мейллон. В 1972 г. был выпущен телефильм. В этой грандиозной и блестяще проведенной операции Кирку помог его опыт совместной  работы с британцами. При этом он решительно пресек все попытки англичан возглавить эту операцию, но терпеливо сносил оскорбления со стороны заносчивых союзников. В департаменте флота сохранились его воспоминания о переправе через р. Рейн и захвате немецких портов.
       В 1946 г. Кирк ушел из флота в звании адмирала. Д. Ачесон пишет, что когда пост посла в Бельгии оказался свободным, он предложил кандидатуру Кирка, который выделялся среди других претендентов своей организованностью, образованностью, культурой. Супруга Кирка Лидия тоже была неординарной личностью, тактичной, обладавшей чувством ответственности за порученное дело. Она говорила на многих языках, в 1944 г. спонсировала строительство подводной лодки «Торо». Когда Б. Смит покинул Москву, Ачесон пригласил Кирка в Вашингтон и, скрепя сердце, ибо условия пребывания в Брюсселе были несравненно лучше, чем в Москве, предложил ему переехать в Москву. Кирк сказал, что ничего не знает о коммунистических доктринах и коммунистической деятельности. В Госдепартаменте понимали, что посол не решит «русской загадки», но его дисциплинированность, организованность и военная смекалка могли быть очень полезны в Советском Союзе. Президент и Сенат одобрили его кандидатуру.
     Миссис Кирк сразу убедилась, что в Москве любые вещи, вплоть до гвоздя и подушки, нужно было привозить из США или покупать через Бюро по обслуживанию иностранцев - БИРОБИН. Это агентство она характеризовала, как «массу препонов и бюрократии». Дж. Кеннан дает более четкую характеристику этому бюро. Он пишет, что БИРОБИН – это невидимые руки, перед властью которых сотрудники посольства были практически беспомощны. Бюро подбирало обслуживающий персонал для иностранных представительств и фактически являлось подразделением контрразведывательного управления МГБ. Люди из БИРОБИН могли появляться без разрешения в любое время суток. Как-то ночью после приезда Кеннана в Москву в качестве посла, он и его жена проснулись от какого-то неясного шума, доносившегося из галереи, располагавшейся рядом с их спальной. Кеннан вышел в галерею и столкнулся нос к носу с «привидением», которое он принял за фигуру огромной женщины. «Кто вы?» - спросил посол. «Я ваш новый ночной сторож», - последовал ответ.
      В 1951 г. супруги Кирк возвратились в Соединенные Штаты. В политическом отчете посольства СССР в США за 2-й квартал 1952 г. указывалось: «Глава так называемого «Американского комитета по освобождению народов России» разведчик Кэрк усилил свои попытки объединить различного рода антисоветские подрывные организации как внутри США, так и за их пределами… в своих выступлениях на собраниях этих организаций, а также в печати Кэрк постоянно указывает на необходимость этого единства. По сообщениям американской печати, Кэрку удалось «навести порядок» в некоторых антисоветских организациях». А 1 марта 1953г., за три дня до смерти Сталина, в эфир на коротких волнах в диапазоне 31 м вышла радиостанция «Освобождение» - орган Комитета по освобождению от большевизма (Амкомлиб) - которая через шесть лет получила название «Радио Свобода». Она работала под эгидой Госдепартамента и ЦРУ. В озвученном в первый день Манифесте говорилось: «…У каждого сознательного человека в Советском Союзе где-то на самом дне души живет уверенность в том, что такая чудовищная ненормальность, такое попрание разумного и человеческого, каким является большевистская тирания в России, не может длиться бесконечно… Мы хотим, чтобы вы знали, что, живя за границей в условиях свободы, мы не забыли о своем долге перед родиной». В 1962 г Кирк был назначен президентом Д. Кеннеди послом на Тайване. Умер в октябре 1963 г.

               
                Основные источники:

By David Kobnen. Alan Goodrich Kirk. U. S. Navy Admiral of  Intelligence and Diplomacy in John Hattendorf and Bruce Ellemen, eds., Nineteen Gun Salute. Profiles in U. S.  Navy Leadership in Wartime Operation (Newport, Rhode Island, Naval War College Press. 2010). 75-92.
       
               
   





                ПОСОЛ  США  В  СССР  ДЖОРДЖ  ФОСТЕР  КЕННАН

      Джордж Кеннан – первый и наиболее известный американский советолог. Был непосредственно причастен к формированию и практической реализации американо-советских отношений. Ученый-историк, сам творивший историю. «Аристократ духа». Наиболее «тяжело вооруженный», энергичный и дерзкий «дуэлянт». Долгожитель, переживший Советский Союз, развал которого предсказал за сорок лет до Беловежской пущи на основе глубокого анализа сути сталинского режима. Ему повезло оказаться в нужном месте в нужное время, и быть услышанным сильными мира сего. В. Райкова в диссертации «Доктрина сдерживания» в контексте политической философии и деятельности Дж. Ф. Кеннана» пишет: «Прожив долгую и яркую жизнь, он сумел раскрыть различные грани своего таланта и блестяще проявил себя как дипломат, политик, историк, публицист, социальный философ и мыслитель… Он сумел сформировать свое представление о нашей стране, ее истории и культуре, гораздо глубже своих соотечественников поняв национальный характер и феномен «загадочной русской души»
     Дж. Кеннан родился 16 февраля 1904 г. в г. Милуоки, штат Висконсин. Его день рождения отмечали вместе с днем рождения двоюродного брата его деда – Джорджа Кеннана, очень уважаемого в семье путешественника, журналиста, и этнографа, известного, в частности, своими трудами о России и сибирской каторге. И назвали будущего советолога в честь того родственника. А имя Фрост мальчик получил в честь товарища Кеннана-старшего в его путешествиях по России. Кеннан-младший усматривал много общего в характере и судьбе со своим старшим тезкой: оба были, каждый в свое время, высланы из России (Кеннан-старший выступал в защиту русских революционеров-террористов), оба были профессиональными литераторами и лекторами (еще в 1891 г. появилась нашумевшая книга Кеннана-старшего «Сибирь и ссылка», а в 1957-м вышло ее второе, сокращенное издание с предисловием Кеннана-младшего), оба любили парусный спорт, оба были членами Национального института литературы и искусства. Книги Кеннана-старшего пробудили у Кеннана-младшего интерес к России, изучению которой он посвятил свою жизнь. В мемуарах он писал: «Углубляясь в воспоминания, я вижу себя своим мысленным взором худощавого, хилого, погруженного в себя студента, затем, более смутно, не очень опрятным кадетом военной школы. И уже совсем немного могу вспомнить о школьнике, который неохотно посещал по субботам школу танцев и так глубоко погружался в собственные грезы, что мог иногда часами не замечать того, что происходило вокруг. Моя внутренняя жизнь была в то время полна волнующих загадок, смутных страхов и того, что принято называть откровениями».
      Почти все предки отца были фермерами (Кеннаны переселились из Ирландии в США в начале ХVIII  века), отец первый в роду получил высшее образование. «Я любил этого застенчивого, одинокого и не совсем счастливого человека, сочувствовал ему, но свободного интеллектуального общения между нами не было», - вспоминает Джордж. А мать Флоренс Джеймс-Кеннан умерла вскоре после рождения сына.
      В 1921 г. Кеннан поступил в Принстонский университет. «Я тогда знал только два настроения – неуклюжее высокомерие и кипучий энтузиазм, - признается мемуарист. – Я окончил университет так же незаметно, как и начал свое обучение там… Я помню себя слабовольным, несколько изнеженным мечтателем с повышенной чувствительностью, идущей от конституции и семейного воспитания. Моим достоинством был живой, гибкий ум, который я не был склонен заставлять работать. Можно сказать, что я получил хорошее образование, но дух мой не был пробужден». «Пробуждение» произошло во время работы вице-консулом в Женеве. Там молодой дипломат почувствовал, что может быть полезен обществу, обрел уверенность и сознание ответственности.
      После недолгой службы в Гамбурге, Таллине и Риге Кеннан в 1929 г. стал аспирантом так называемого Восточного семинара Берлинского университета. Основательно изучал русский язык, который ему легко давался, русскую литературу, историю и экономическую географию России, брал уроки у русских эмигрантов. Женился в 1931 г. на уроженке Норвегии Аннелизе Соренсон . «Ее семья, - тепло вспоминает Кеннан, - подарила мне второй дом и даже вторую родину, которой стала для меня Норвегия». Вернувшись в Ригу, до осени 1933 г. работал в русском отделе американской миссии в Латвии. Этот отдел представлял собой небольшой исследовательский центр. Там изучали основные русские периодические издания и другие публикации, чтобы составлять для правительства США доклады о положении в СССР, прежде всего, в советской экономике. Кеннан рассматривал свою работу в Риге как завершение обучения. Но она имела и важный практический результат: он обнаружил, что его предложения, направленные в Вашингтон, нашли отражение в документах, подписанных Литвиновым в качестве предварительных условий признания Америкой Советского Союза. У общественности создалось впечатление, что американские дипломаты проявили в переговорах с Литвиновым достаточную бдительность и профессионализм. Кеннан сделал для себя важный вывод: государственные деятели Соединенных Штатов делают заявления и предпринимают те или иные шаги с оглядкой на возможную реакцию  со стороны общественного мнения и особенно – Конгресса. И заключает, что подобное поведение не способствует проведению эффективной внешней политики, достойной великой державы. Точка зрения Кеннана уже в то время: русские не пойдут на уступки ни в одном из принципиальных вопросов  как для того, чтобы заслужить признание, так и в виде ответной реакции на него. Рузвельт же добивался восстановления дипломатических отношений с Советским Союзом ради отрезвления немецких нацистов и японских милитаристов. Кеннан ни тогда, ни позже не считал Советскую Россию реальным или потенциальным союзником Америки.
       Вместе с У. Буллитом в качестве его помощника и переводчика он прибыл в Москву. Ассистировал послу при вручении верительных грамот М. Калинину. Подружился с Ч. Боленом, который, по словам Кеннана, помог ему избавиться от многих заблуждений и понять концепции взаимоотношений с Россией.
      «Я всегда чувствовал глубокую неприязнь к русскому марксизму, - пишет Кеннан в своих мемуарах. - Я не могу принять бессердечного фанатизма тех, кто считает, что можно «ликвидировать как класс» большое число людей… Многие стороны советской жизни вызывали у меня уважение и восхищение, но я всегда отвергал эту идеологию в целом. Если я уважал советских лидеров за мужество, решительность, политическую серьезность, то мне всегда были глубоко неприятны другие их политические качества – фанатическая ненависть к значительной части человечества, чрезмерная жестокость, уверенность в своей непогрешимости, неразборчивость в средствах, излишнее пристрастие к секретности, властолюбие, скрывающееся за идеологическими установками… Из-за этих моих политических взглядов, сформировавшихся в 1933-37 годах, у меня возникли разногласия с официальными установками Вашингтона».
     В аналитическом докладе, подготовленном в 1936 г., Кеннан делал следующие выводы и предложения: «в экономической сфере следует учитывать сходство географического положения обеих стран и то обстоятельство, что они во многих отношениях будут скорее соперничать, чем дополнять друг друга». Отмечая дух соперничества и ненадежность, свойственные политике русских лидеров, отличающихся подозрительностью, бюрократизмом и приверженностью к восточным приемам в своей деятельности, а также стремлением не допускать иностранного влияния на свой народ, Кеннан призывает учитывать исторические традиции России, продолжительный контакт с восточными ордами, влияние Византии. Эта оценка очень отличалась от взглядов президента Рузвельта и в особенности тех, кого он выбрал себе в качестве советников при выработке политики по отношению к СССР. Посол Буллит постепенно склонялся к точке зрения Кеннана. Последний отмечает: «Уильям Буллит, по моему мнению, которое разделяло большинство коллег, был прекрасным послом, и мы гордились им. Очень одаренный человек, получивший прекрасное образование и воспитание, он умел и любил поддерживать интеллектуальное общение, в том числе с такими умнейшими представителями коммунистического движения, как Бухарин и Радек. Буллит всегда поддерживал вокруг себя благоприятную психологическую атмосферу, за что мы все были ему очень признательны. Его главной профессиональной слабостью был недостаток терпения. Он прибыл в Россию с большими надеждами и хотел их немедленного осуществления. Но вскоре его постигло горькое разочарование. Россия была уже далеко не та, какой он ее запомнил во время посещения в 1919 году. А Рузвельт, не разделявший мнение Кеннана и Буллита, считал, что посол с его недостатком такта и выдержки стал причиной ухудшения советско-американских отношений в 1935-36 годах. И назначил послом Дэвиса. Кеннан по этому поводу замечает: «Президент не мог придумать ничего более оскорбительного для нас, чем подобное назначение».
      Кеннан мешал Дэвису и был отозван в Вашингтон. В 1937-38 гг. он работал в Праге. Персонал посольства чувствовал себя беспомощным перед лицом надвигающихся событий, наблюдая триумфальные шествия наглого агрессора. Но успел выучить чешский и словацкий языки (французским, немецким и русским он уже владел свободно). В готовность Советского Союза прийти на помощь Чехословакии Кеннан не верил. В Берлине, куда посольство переехало после падения Чехословакии, он встретил раздел Польши и падение Франции. Посетил почти все оккупированные Гитлером страны. Анализируя немецкую оккупационную политику, пришел к выводу, что даже в случае полной военной победы нацистов, у них возникнут серьезные проблемы с организацией политической жизни и контроля в захваченных странах, так как им придется либо долго поддерживать в Европе режим военной оккупации (что чрезвычайно трудно), либо как-то приспосабливаться к тем режимам, которые основаны на принципах, отличных от национал-социализма. Он согласился с Гиббоном, считавшим, что «нет ничего более противного природе, чем пытаться удержать в повиновении отдаленные провинции».
      Через 2 дня после нападения Германии на Советский Союз Кеннан написал своему другу Гендерсону письмо, где изложил свои взгляды на политику США в отношении России в связи с этим нападением. «…Россия безуспешно пыталась обеспечить свою безопасность за счет компромиссов с Германией и направить немецкие военные поползновения на Запад, - писал он. – Во время войны Москва проводила политику исключительно в собственных интересах и не пыталась помочь ни одной из воюющих стран. Я не вижу, почему у нас в стране не должны настоящее положение России оценивать реалистически, как положение тех, кто вел опасную игру и должен в одиночку принять моральные последствия этого. Подобный взгляд не помешает материальной помощи, поскольку этого потребуют наши собственные интересы, но не позволят им отождествлять себя с воюющей Россией политически и идеологически. Поэтому более правильно расценивать Россию, как «попутчика», пользуясь принятым в Москве термином, но не политического союзника».
      «В том, что я изложил за полгода до вступления США в войну, - замечает Кеннан в мемуарах, - заключалась суть моих разногласий с правительственным курсом в ближайшее пятилетие. Потом, когда маятник официальной политики качнулся вправо, в 1946-48 гг., мои взгляды на внешнюю политику стали очень близки к официальным, но я снова разошелся с ними после 1949 года, когда политическая линия в отношении России стала слишком упрощенной и милитаристской».
      После Пёрл-Харбора и объявления США войны Германии сотрудников американского посольства в Берлине интернировали, и они провели почти 5 месяцев во Франкфурте, а в мае 1942 г. их перевезли в Лиссабон, где обменяли на соответствующую группу немцев. Побывав затем временным поверенным в Португалии, советником посольства в Лондоне и там же советником в Европейской консультативной комиссии (которая занималась почти исключительно проблемами будущего Германии), весной 1944 г. он по рекомендации Ч. Болена был назначен советником посла Гарримана и в июле прибыл в Москву.
       В феврале 1945 г. послал записку в Ялту американским участникам встречи «большой тройки», в которой настойчиво проводил свою линию. Он писал: «Я вполне осознаю реальности этой войны, а также тот факт, что мы слишком слабы, чтобы выиграть ее без сотрудничества с Россией. Я признаю, что военные усилия России блестящи, эффективны и должны быть в определенной степени вознаграждены… Но наряду с этим я не вижу необходимости связывать нас с политической программой, столь враждебной интересам атлантического сообщества в целом, столь опасной для всего, что мы хотим сохранить в Европе». Далее Кеннан предлагал:
      1. План учреждения Организации Объединенных Наций «похоронить как можно скорее», поскольку единственным практическим результатом создания международной организации будет обязательство Соединенных Штатов защищать раздутую и нездоровую русскую сферу влияния. Усилия по предотвращению господства великих держав над малыми отражают наивное и несовременное мышление. Мы проявим недопустимое пренебрежение правильно понятыми интересами нашего народа, если, занимаясь планированием создания международной организации, не будем серьезно рассматривать силовые факторы, определяющие взаимоотношения  европейских государств;
      2. …Соединенные Штаты должны сохранить право самим решать, где использовать свои вооруженные силы;
      3. Соединенным Штатам придется «списать» Восточную и Юго-Восточную Европу, если они не будут обладать волей «идти до конца», то есть сопротивляться всеми физическими и дипломатическими ресурсами установлению русского влияния в этом районе.
      Рузвельт и его ближайшее окружение не вняли призывам советника.
      Летом 1945 г. Кеннан надоедал Гарриману, указывая, что русские, захватив в Румынии нефтяные месторождения, принадлежавшие американцам, перевезли американское же оборудование на Кавказ, хотя обещали его не трогать. Но посол и госдепартамент никак не прореагировали.
       Тогда же, основываясь на анализе поведения русских в странах Восточной Европы, он писал, что идея управления Германией вместе с русскими есть химера, как и идея, будто в случае ухода нас и русских, сама по себе возникнет мирная, стабильная и дружественная Германия; будто американцам и англичанам достаточно дать их зонам оккупации известную степень независимости, безопасности и процветания – и Восток перестанет им угрожать… Лучше расчлененная Германия, в которой Запад может противостоять силам тоталитаризма, чем единая Германия, которая снова воссоздаст эти силы в регионе Северного моря… «Русские – наши основные конкуренты в Германии».
      Потсдамская конференция оставила у Кеннана тяжелый осадок. Позицию американцев он назвал легкомысленной. А поведение русских вызывало невольное уважение.
      Посла Гарримана часто отзывали из Москвы по разным делам, и Кеннан его замещал. Сопровождал прибывших в Москву американских сенаторов на прием к Сталину. Свои впечатления об этом незаурядном человеке он сформулировал так: «…Великое умение притворяться – часть его великого искусства управлять… Он был удивительно наблюдательным и, в той мере, в какой это соответствовало его целям, удивительно восприимчивым. Дьявольское искусство тактика производило большое впечатление на собеседников. Пожалуй, наш век не знал более великого тактика, чем он. Его хорошо разыгранные хладнокровие и непритязательность были только ходом в его тактической игре, продуманной, как у настоящего шахматного гроссмейстера… Я не сомневался, что передо мной один из самых удивительных людей в мире, что он жесток, беспощаден, циничен, коварен, чрезвычайно опасен и, вместе с тем, один из подлинно великих людей своего века».
      А поведение Бирнса на конференции министров иностранных дел в Москве у него уважения и симпатии не вызывало. В мемуарах Кеннан вспоминает такой эпизод. 23 декабря 1945 г. в Большом театре специально для высоких иностранных гостей давали «Золушку». Театр был полон. Молотов и другие советские официальные лица ожидали Бирнса в фойе. А он в это время в посольстве выпивал и беседовал с Гарриманом, заставляя около получаса ждать пять тысяч человек и тех, кто должен был сидеть с ним в правительственной ложе. Именно после визита Бирнса в Москву Кеннан почувствовал, что его терпение кончилось, и он взялся за перо, чтобы «направить на путь истинный» заблудшие души, формулирующие концепции американо-советских отношений и выбирающие методы для достижения поставленных целей.
       Наставления Кеннана сводились к следующему:
      Не ведите себя с русскими дружелюбно; не говорите с ними об общности целей, которых в действительности не существует; не поощряйте обмена мнениями с русскими на высшем уровне и требуйте, чтобы они несли полную ответственность за свои действия на всех уровнях; не бойтесь публично обсуждать серьезные разногласия и использовать «тяжелое вооружение» при обсуждении проблем даже, казалось бы, незначительной важности; все действия должны координироваться в соответствии с выработанным курсом».
     В феврале 1946 г. из Вашингтона прибыла телеграмма с жалобой на то, что русские отказываются следовать рекомендациям Всемирного банка и Международного валютного фонда. Кеннан, в очередной раз замещавший посла, воспользовался этим предлогом и отправил на имя госсекретаря Бирнса свою знаменитую «длинную телеграмму» из 8 тыс. слов, содержащую анализ основных черт советской послевоенной политики, истоков этой политики, официальных и неофициальных методов ее проведения и рекомендаций для администрации президента Трумэна. Подход Кремля к международным отношениям Кеннан видит в чувстве неполноценности, якобы свойственном русским. Опасаясь иностранного вторжения, они стремятся наращивать свою военную и политическую мощь, расширять границы своей политической власти, изолировать русский народ от внешних влияний. Москва рассматривает ООН не как механизм руководства сформировавшимся мировым сообществом, основанный на взаимовыгодных интересах и на благо всех народов, а лишь как арену для достижения указанных целей. Проводники тайной политики СССР в капиталистических странах – руководители местных коммунистических партий. Они проникают в другие общественные движения и организации и ведут там подрывную работу (не содержится ли в этом тезисе призыв к «охоте на ведьм»?!). СССР стремится укрепить свое влияние в колониальных странах и посеять вражду между развитыми странами.
      Перед нами стоит сложнейшая задача совладать с этой силой. Советский Союз гораздо слабее западного мира в целом. Его агрессивным устремлениям может противостоять только сплоченный и решительно настроенный Запад. При выработке своей стратегии США должны исходить из следующего: в России партия стала гигантским и на сегодняшний день преуспевающим аппаратом диктаторского правления, но перестала быть источником эмоционального вдохновения. Это значит, что прочность и стабильность коммунистического движения будет ослабевать со временем (этот тезис можно считать предсказанием грядущего развала СССР, которое сбылось через 45 лет). «Мировой коммунизм подобен болезнетворному паразиту, который питается только пораженными тканями», - заключает Кеннан. США должны быть в состоянии предложить странам Европы большую помощь, чем могут дать русские (реализацией этого тезиса стали «доктрина Трумэна» и «план Маршалла»). И последнее: США должны смело и уверенно показывать миру правоту собственных человеческих ценностей.
       «Длинная телеграмма» произвела в Вашингтоне сенсацию и изменила дальнейшую жизнь ее автора. Его отозвали из Москвы и назначили одним из трех заместителей начальника вновь открывшегося военного колледжа (начальником стал вице-адмирал, а двумя другими заместителями – генералы). Колледж рассматривался, как высшее учебное заведение, лекции посещали представители высших эшелонов военной и гражданской (включая законодательную) власти. Кеннан сотрудничал с Госдепартаментом, комитетами Конгресса и Пентагоном.
      Летом 1947 г. в журнале Международные проблемы» появилась статья «Истоки советского поведения», подписанная буквой «Х». В ней Кеннан развил ранее сформулированные в «длинной телеграмме» идеи. «Безопасность советской власти стала опираться на железную дисциплину в партии, на жестокость и вездесущность секретной полиции и на безграничную монополию государства в области экономики, - отмечал Кеннан. – Это значит, что Москва никогда искренне не признает общности целей Советского Союза и стран, которые он считает капиталистическими. Когда русским что-то от нас нужно, они допускают какие-то тактические отступления от непримиримого антагонизма. В таком случае всегда находятся американцы, которые спешат радостно объявить, что «русские уже изменились», а некоторые из них даже пытаются приписать себе заслуги в произошедших «переменах». Но мы не должны поддаваться на такие тактические уловки.
      Краеугольным камнем политики США по отношению к Советскому Союзу должно быть длительное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание экспансионистских тенденций России. Но это ничего общего не имеет с внешней суровостью и «твердостью».
      Народ в массе разочарован, скептически настроен, советская власть для него уже не так притягательна, как в годы первой пятилетки. Экономика развивается неестественно «криволинейно». Развитие металлургии и машиностроения вышло за рамки разумных пропорций по сравнению с другими отраслями. Рабочим не удалось привить основные элементы культуры производства и технического самоуважения, свойственного квалифицированным рабочим Запада. Это понятно – люди трудятся в условиях страха и принуждения. В верхах наблюдается закостенелость политической жизни. Инициатива скована. Это таит в себе семена грядущего раскола.
      Советско-американские отношения – это по существу пробный камень международной роли Соединенных Штатов как великой державы. Нация должна сплотиться и принять на себя ответственность, которая уготована ей историей».
      Тогда многие расценили позицию Кенана как призыв к «крестовому походу» против России. В. Бережков отмечает, что Кеннан в мемуарах, опубликованных в 1968 году, уверял, что он имел в виду не военную силу, а лишь политическое давление. Но так или иначе, выдвинутая им стратегия сдерживания сыграла важную роль в развертывании «холодной войны»… Спустя 30 лет после появления статьи «мистера Х», в ноябре 1977 года мы встретились с Кеннаном в Западном Берлине на международном семинаре, посвященном 60-летию Октябрьской революции… В 1977 году он выпустил новую книгу «Туча, таящая угрозу», в которой указывал на опасность продолжения гонки вооружений и критиковал правительство США за задержку с выработкой нового соглашения об ограничении стратегических наступательных вооружений». В конце того же года в газете «Вашингтон пост» появилась пространная статья Кеннана, содержащая критику в адрес противников разрядки. Он в полный голос выступил против войны во Вьетнаме, а в 2002 г. против готовящейся войны в Ираке.
      Следует отметить, что стратегия сдерживания своей цели не достигла, может быть, из-за недостаточной решительности руководителей США. Если в конце 40-х годов Советская империя включала 7 стран с населением менее 200 млн. человек, то двадцатью годами позже Москва протянула свои щупальца в 73 страны с населением в почти полтора миллиарда человек. Наиболее энергичную, последовательную и, в то же время, гибкую политику противостоянию коммунизму и росту влияния СССР проводил президент Р. Рейган. Он провозгласил доктрину «мир с помощью силы», объявил Советский Союз «империей зла», навязал ему непосильную гонку вооружений, поддерживал движения, выступавшие против левых правительств в странах «третьего мира». А с Горбачевым постоянно поддерживал личные контакты. В 1988 г. было подписано крупнейшее в истории двусторонних отношений соглашение о развитии экономических и культурных связей. При нем рухнула Берлинская стена, а при его преемнике Буше, вице-президенте в администрации Рейгана, рухнул и советский Союз. «Холодная война» была выиграна. Кеннан, предсказавший в свое время такое развитие событий, мог довольно потирать руки.
       А в конце апреля 1947 г. Маршалл, возвратившись из Москвы, предложил Кеннану возглавить группу (бюро) политического планирования Госдепа. При этом он дал ему установку: «Избегайте рутины и обыденности». На группу возлагалась задача выработки долгосрочной программы в области внешней политики и координация соответствующей работы в отделах Госдепартамента. Разработки группы нашли отражение в знаменитом выступлении Маршалла в Гарварде. В конце 1949 г. Кеннан намеревался покинуть этот пост, не согласившись с позицией Госдепа по вопросам американо-советских отношений после взрыва русскими атомной бомбы и разработки в США водородной бомбы (в Америке ее именовали «супербомбой»). Он выступал против доктрины «первого удара» и вообще применения оружия массового поражения, за изъятия из национальных арсеналов оружия, могущего привести к крушению основ мировой цивилизации. Эти его мирные инициативы не нашли понимания в Белом доме и Госдепартаменте. Однако, в связи с начавшейся Корейской войной он, по просьбе госсекретаря Д. Ачесона, остался в Госдепе. Кеннан, вопреки мнению Ачесона и Даллеса, высказывался за то, чтобы войска ООН не продвигались севернее 38-й параллели. Даллес назвал Кеннана «опасным человеком» за его позицию в отношении приема в ООН коммунистического Китая.
      В конце августа 1950 г. Кеннан покинул Вашингтон и отправился в Принстонский университет, где Р. Оппенгеймер предложил ему престижное место в институте повышенного типа. Однако весной 1952 года его вновь призвали на дипломатическую службу, назначив послом в Москву. Причины такого назначения трудно понять, поскольку руководителям как США, так и СССР было ясно, что конфликта не миновать. Атмосфера в Москве была удручающей. Не утихали гонения на деятелей литературы и искусства, ученых. Исчезали люди из ближайшего окружения Сталина. Были расстреляны руководители Еврейского Антифашистского комитета и готовился процесс «врачей-убийц», финалом которого должна  была стать депортация евреев в Сибирь. Слежка за иностранными дипломатами еще ужесточилась. Посол обнаружил, что Спасо-хаус с трех сторон обнесен высокой кирпичной стеной, а с четвертой – железной оградой. Вся площадь хорошо ночью освещалась (как в тюрьме). Через ограду посол наблюдал, как советские граждане, проходя мимо резиденции, переходили на другую сторону, чтобы их, не дай бог, не заподозрили в контактах с «империалистами и поджигателями войны». Когда Кеннан покидал пределы посольства, за ним неотлучно следовали пять агентов спецслужб в штатском. 11 августа 1952 г. посол писал Трумэну: «Мы настолько отрезаны, стеснены запретами, и нас настолько игнорирует советское правительство, что это выглядит так, будто вообще прерваны дипломатические отношения».
      Прибыв в Москву, посол узнал, что за период, прошедший со дня отъезда его предшественника Кирка до его приезда БЮЮБИН провел ремонт Спасо-хауса без какого-либо контроля со стороны американской стороны. Поверхностная проверка не выявила подслушивающих устройств. Кеннан помнил, что в 1944 году в здании посольства их было обнаружено много. Умудренный опытом, он предположил, что МГБ  не перестало подслушивать, но просто у них появилась более совершенная техника. В сентябре 1952 г. из Вашингтона прибыли два специалиста, которые обнаружили подслушивающее устройство в виде карандаша в деревянном панно с изображением герба США (это красивое панно было подарено Гарриману в знаменитом пионерском лагере «Артек», при этом послу посоветовали повесить его у себя в кабинете над рабочим столом, что посол и выполнил). Все это очень раздражало Кеннана. В это же время, перед отъездом в Лондон, он наблюдал как его маленький сын, играя на лужайке перед домом, увидев на улице советских детей, подошел к главным воротам. Маленькие москвичи заговорили с ним через ограду, но охранники тут же отогнали советских детей. Этот характерный эпизод переполнил чашу его терпения. 19 сентября Берлине, где он остановился по дороге в Лондон, журналисты взяли у него интервью. Один из них задал ему провокационный вопрос: насколько близко посол общается с советскими гражданами? Невыдержанный Кеннан резко ответил, что единственная разница между условиями его сегодняшней работы в Москве и пребыванием в качестве интернированного в нацистской Германии в 1941-42 гг. заключается в том, что сейчас он может свободно гулять по улицам под присмотром охраны. За это высказывание в начале октября он был объявлен персоной нон грата. А на родине Даллес, став госсекретарем, вынудил его уйти в отставку.
       В начале 60-х годов президент Кеннеди на короткое время вновь, последний раз вернул его на дипломатическую работу, назначив послом в Югославию. В основном же Кеннан занимался научной и литературной деятельностью. Он написал 26 книг и множество статей. В его произведениях звучало скептическое отношение к современному американскому обществу. В эпилоге к одной из последних работ «Наброски моей жизни» он писал: «Я с удивлением обнаруживаю, насколько мрачное впечатление производит на меня родина. На мой взгляд, в последние годы ХХ века положение Соединенных Штатов по сути выглядит трагически – страна обладает гигантскими природными ресурсами, которые она быстро разбазаривает и истощает, и чрезвычайно талантливой и оригинальной научной и художественной интеллигенцией, которую преобладающие в стране политические силы плохо принимают и не уважают. Возможно, она навеки обречена, наподобие русской интеллигенции ХIХ века».
      Кеннан дважды был удостоен престижной Пулитцеровской премии: в 1956 г. за книгу «Россия выходит из войны» и в 1967-м за «Мемуары». В 1974-75 гг. он вместе с директором центра имени Вудро Вильсона Д. Биллингтоном и историком Ф. Старом основал Институт перспективных российских исследований имени Кеннана (название присвоено в честь Кеннана-старшего). В 1989 г. Д. Буш вручил ему  Президентскую медаль Свободы – высшую награду для гражданских лиц в США. Он был почетным профессором Института фундаментальных исследований Принстонского университета.
     Умер Джордж Кеннан 20 марта 2005 года, прожив 101 год и оставив вдову, четверых детей, восемь внуков и два правнука.


                Основные источники:


        George Kennan. Memories,1925 – 1950. Boston. 1967.

       Mayers, David. George Kennan and the Dilemmas of U.S. Foreign Policy. Oxford University Press. 1988.

  Йон Тербер. «Джордж Кеннан». Статья в газете «Лос-Анджелес Таймс» 21 марта 2005 г.
               
      
         
               

 
             











ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ:
 
 ДИПЛОМАТЫ ВРЕМЕНИ ХРУЩЕВСКИХ РЕФОРМ



Годы 1953 – 1964





         


















           ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ  США  ДЖОН  ФОСТЕР  ДАЛЛЕС

       В советских источниках имя Д.Ф. Даллеса ассоциируется с жестким  воинственным курсом американской внешней политики, с ярко выраженной враждебностью к СССР. Даллес считал «психологическую войну против России» важнейшей стратегической линией политической борьбы. Другими ее компонентами были «отбрасывание коммунизма», «массированное возмездие», «балансирование на грани войны» и т.д. Г. Киссинджер писал, что Даллес старался применить жесткие несгибаемые принципы пресвитерианства к повседневному осуществлению внешней политики.
       Джон родился 25 февраля 1888 г. в Вашингтоне в семье пресвитерианского проповедника (пресвитерианство – одна из ветвей кальвинизма). Дед его по отцовской линии был миссионером и много лет провел в Индии. Мать выросла в Европе, отец получил европейское образование. Имя свое Джон получил в честь деда по материнской  линии, госсекретаря при президенте Гаррисоне. Это как бы предопределило его судьбу (муж его тети Р. Ленсинг также занимал должность госсекретаря при президенте Вильсоне). С юных лет Джон увлекался философией Спенсера, знал наизусть библию. В качестве дипломата дебютировал в 1907 г. на 2-й мирной конференции в Гааге (был секретарем делегации, возглавляемой дедом). Окончил Принстонский университет в 1908 г. и юридический факультет университета Дж. Вашингтона. Как один из лучших студентов, получал стипендию, позволившую ему пройти годичное обучение в Сорбонском университете в Париже.
       В 1912-м он женился на Джанет Эвери. Сестра Джона Элеонора описывает ее, как красивую, стройную, изысканную, утонченную, со вкусом одетую девушку. У нее не было хорошего систематического образования, но она много читала. «Фостер очень любил искусство, и Джанет была для него произведением искусства», -  замечает Элеонора. Джон любил ее всю жизнь. В свою очередь, супруга считала Фостера идеальным мужчиной, о котором она мечтала. Аллен Даллес называл ее тупой. Они воспитали троих детей. Женитьба Джона совпала с началом его работы клерком в юридической фирме в Нью-Йорке, где он специализировался в области международного права. О характере и амбициях молодого Даллеса свидетельствуют его слова, сказанные невесте: «через год или два я сам буду нанимать сюда людей». В 1927 г. он действительно стал главой фирмы. Ее услугами  пользовались 60 кампаний  почти всех отраслей промышленности, а также страховых фирм и банков США. Он являлся членом правления  ряда промышленных корпораций и банков. Был попечителем «Фонда Рокфеллера». Его фирма состояла членом «профашистской  организации «Америка прежде всего», лично Даллес и его жена жертвовали большие суммы в пользу этой организации» (А. Громыко). Вместе с тем, Даллес не одобрял расовую дискриминацию. Он писал: «Самое слабое место США – расовые предрассудки».
       Основанный в 1921 г. в Нью-Йорке Совет по международным отношениям  насчитывал более 2 тысяч членов. В числе учредителей были Джон и Аллен Даллесы, Кристиан Гертер, будущий известный журналист Уолтер Липман и др. СМО представлял собой постоянный источник пополнения кадров в руководстве страны. Впоследствии 12 из 16 госсекретарей, большинство министров финансов, обороны, советников по национальной безопасности и других высокопоставленных чиновников являлись членами этого Совета. Деньги на основание и функционирование СМО поступали от Рокфеллера, Моргана, Баруха и других богачей.   
       Первую зарубежную поездку по делам фирмы Джон предпринял в Британскую Гвиану. Там он заболел тропической малярией и едва не умер. Лечение хинином помогло ему справиться с болезнью, но отразилось на глазах. Они временами сильно слезили, что  давало повод его недругам язвить насчет его «крокодиловых слез». В поведении Даллеса наблюдались некоторые странности. А. Громыко вспоминает: «Когда с Даллесом кто-то беседовал один на один, то он постоянно вертелся, как будто у него под рубашкой бегала ящерица. Непрерывно переставлял ноги, если беседа проходила стоя. Редко смотрел собеседнику в лицо, взгляд его часто стрелял мимо… Если речь шла не о внешней политике, он мог рассуждать более спокойно».
      Перед вступлением США в 1-ю мировую войну госсекретарь Ленсинг поручил родственнику обеспечить участие в войне Кубы и Панамы. Миссия Даллеса увенчалась успехом: на следующий день после вступления в войну США, Панама и Куба также объявили войну Германской империи, а контроль США над Панамским каналом упрочнился. Сам Джон в то время завербовался в армию, но из-за проблем со зрением на фронт не попал, а служил юристом в военно-промышленном управлении. Получил чин майора. Участвовал в работе Версальской и Парижской мирных конференций. Состоял членом Комитета по военным репарациям. В 1924 г. участвовал в разработке «плана Дауэса», предусматривавшего создание условий для возрождения германского промышленного потенциала. Даллес разделял убеждения британского экономиста Дж. Кейнса, что от побежденной и беззащитной Германии нереально требовать слишком больших репараций. Авторы плана рассчитывали, что Германия будет поставлять свои промышленные товары в Советский Союз, а вырученные деньги отдавать Западу в счет репараций. В 1933 г. Д.Ф. Даллес был наблюдателем от США на Всеобщей конференции по разоружению и на Лондонской экономической конференции. Посетив в 1937 г. Китай, убедился, что именно коммунисты разжигают гражданские и партизанские войны. Беседы с Чан Кайши сыграли важную роль в формировании его политических позиций. В 1938-м  в качестве специального уполномоченного президента изучал положение на Дальнем Востоке.
       Даллес в то время был настроен против войны, за сохранение статус-кво в мире. Он понимал, что США не готовы к войне. Вместе с тем, он был против «страусовой политики нейтралитета», против попыток поддержания мира путем «бросания кусков мяса львам». Он отводил существенную роль в поддержании мира церкви, в христианстве искал решения этических проблем в мировой политике. Эти принципы он изложил в книге «Война, мир и перемены», опубликованной в 1939 г. (В 1937 г. он принял участие в семинаре «Мирные перемены», проходившем в Париже, а затем в совещании Всемирного совета церквей в Оксфорде). 
       Даллес пытался разобраться в идеологии коммунизма. А. Громыко вспоминает: «Во время одного из моих визитов в Вашингтон Даллес пригласил в гости меня и нашего посла М. А. Меньшикова. В небольшом особняке хозяин принял нас в комнате, которая одновременно являлась и гостиной, и библиотекой. Он с гордостью показывал книги, в том числе старинные. На полках стояли сочинения Ленина и Сталина, изданные в США. Даллес показал несколько страниц с его многочисленными пометками, подчеркнутыми строчками, восклицательными знаками. Все свидетельствовало о том, что человек, читавший эту книгу, со вниманием относился к написанному. Мне удалось посмотреть несколько страниц, перемежавшихся закладками и усеянных замечаниями на полях. Осталось впечатление, что автор записей – активный противник всего того, что он прочитал на данном листе книги».
       В 1941 г. Даллеса избрали председателем занимавшейся международными делами комиссии Национального совета христианской церкви США и, по оценке А. Громыко, он занял место на самом реакционном фланге этой организации. В 1942 г. он занял пост председателя комиссии в защиту справедливого и прочного мира и обнародовал свои известные «Шесть столпов мира», шесть условий обеспечения справедливого и длительного мира: необходимое финансирование, справедливый международный экономический передел, защита наиболее уязвимых, эффективные способы решения возникающих конфликтов, ООН, соблюдение прав человека. С 1944 г. являлся главным внешнеполитическим экспертом республиканской партии и главным советником  соперника Рузвельта на выборах в том же году губернатора штата Нью-Йорк Дьюи. Одновременно он занимал пост вице-председателя Объединения юристов Нью-Йорка и председателя комитета по международному праву этой организации. Даллес оказывал существенное влияние на формирование послевоенной внешней политики Соединенных Штатов: был советником госсекретаря  на конференции в Сан-Франциско, на совещании министров иностранных дел в Лондоне, членом делегации США на сессии Генеральной Ассамблеи ООН (1945-1946), на московской сессии совета министров иностранных дел (1947) и других форумах. В сентябре 1947 г. с трибуны ООН он заявил, что решения Тегеранской и Ялтинской конференций были выгодны только СССР, поэтому отступления к Тегерану и Ялте не будет. «Говорил он медленно, спокойно, негромко, но слова его производили впечатление» (А. Громыко).
       Влияние Даллеса на формирование внешнеполитических концепций администрации Трумэна «весомо, грубо, зримо» выразилось в директиве Совета национальной безопасности США № 20 /1 от 18 августа 1948 г. «Задачи в отношении России». Эта директива считается началом информационной войны против СССР и обычно связывается с именем Аллена Даллеса. Но вся предыдущая (и последующая) деятельность Джона, его идеология, строй мышления, высказывания позволяют предположить его существенный (если не решающий) вклад в подготовку документа. В директиве указывается, что положение России как самостоятельной силы и как центра мирового коммунистического движения вызывает в США обеспокоенность и неудовлетворенность. Отсюда вытекает задача: уменьшить мощь и влияние Москвы до таких пределов, когда она больше не будет представлять угрозу остальному миру. Прежде всего, ставится задача «разоблачить миф, который заставляет миллионы людей в странах, удаленных от советских границ, смотреть на Москву как на выдающийся источник надежды человечества на улучшение». Кроме того, всеми имеющимися средствами поощрять развитие в Советском Союзе институтов федерализма, которые позволили бы возродить национальную жизнь прибалтийских народов. Добиться сильной экономической зависимости СССР от развитых капиталистических стран. До сих пор, указывается в Директиве, «ересь» могла подавляться либо полицейскими репрессиями в пределах СССР, либо отработанными методами отлучения и убийства за его пределами. Тито показал, что для лидеров-сателлитов эти методы уже не являются безусловно эффективными.
      Летом 1949 г. в США был создан Национальный комитет борьбы за свободную Европу во главе с бывшим зам. госсекретаря Грю. В числе учредителей комитета значился ген. Д. Эйзенхауэр. Президент Трумэн одобрил цели и задачи комитета. 13 декабря 1949 г. Д. Ф. Даллес призвал правительство США перейти от обороны к наступлению в «холодной войне» с СССР. И выделять для этого по 100 млн. долларов ежегодно. В своей книге «Война или мир» (1950 г.) он писал, что «коммунистическая система слишком растянутая, слишком жесткая и построенная на плохой основе, может быть поколеблена, если трудности, которые находились в скрытом состоянии, сделать явными». Во-первых, отмечал автор, советские коммунисты пытаются отбить у людей стремление к свободе, что приводит к глубинному недовольству в любом народе, даже таком, как русский, который исторически не имел много свобод. Во-вторых, коммунистическое правление, основанное на деспотии, генерирует, с одной стороны, подозрительность и недоверие людей друг к другу, в том числе, в высших эшелонах власти, а, с другой стороны, безынициативность снизу, так как каждое решение должно быть одобрено высшим руководством. В таких условиях, считал Даллес, надо внедрять в умы людей в Советском Союзе и странах «народной демократии» идеи свободы. Но он предостерегал «горячие головы» от подстрекательства к восстаниям, которые будут жестоко подавлены. События в Берлине в 1953 и в Будапеште в 1956 годах полностью подтвердили эти опасения Даллеса. В статье в журнале «Лайф» (1951) Даллес повторил свои основные аргументы. В новой редакции они выглядели еще более агрессивными, чем раньше. Критика со стороны демократов и европейских союзников вынудила Эйзенхауэра в ходе своей избирательной кампании перенести упор с проблемы освобождения «порабощенных народов» на окончание войны в Корее. Тем не менее, став президентом, Эйзенхауэр именно Даллесу предложил возглавить внешнеполитическое ведомство. Люди, тесно общавшиеся с ними, свидетельствуют, что президент испытывал особую привязанность к госсекретарю, хотя тот любил читать проповеди и морализировать. Генерал восхищался глубокими знаниями Даллеса в области международных отношений.
       В феврале 1951 г. Даллес провел в Японии переговоры с премьер-министром о содержании будущего мирного договора. Возвратившись в США, он заявил, что вопрос урегулирования в районе Тихого океана – это не просто вопрос формального окончания войны с Японией, а создание сильного бастиона против угрозы коммунистической агрессии с востока. Он сообщил также о достигнутой договоренности с премьером о сохранении военного присутствия США в Японии после подписания договора для предупреждения образования «вакуума силы». 8 сентября 1951 г. в Сан-Франциско были подписаны мирный договор и Договор о безопасности.
      После окончания корейской войны усилиями Даллеса был заключен договор США с Южной Кореей «о взаимной обороне», предусматривающий размещение американских вооруженных сил на южнокорейской территории. Он был одним из разработчиков мирного договора с Японией, и его подписание расценивал, как свое крупное достижение.
       Другим важнейшим направлением политики Даллеса стало вовлечение Западной Германии и Североатлантический блок. Еще раньше в книге «Война или мир» он писал: «Возрожденная Германия может стать большим активом для Запада. Добившись вовлечения Восточной Германии в свою орбиту, Запад может завоевать стратегическую позицию в центре Европы, которая подорвет военное и политическое положение советского коммунизма в Польше, Чехословакии, Венгрии и других соседних странах». Такая концепция находила полное понимание у канцлера ФРГ К. Аденауэра. Последний заявлял, что считает Даллеса самым великим человеком из всех, кого он знал. 23 октября 1954 г. в Париже было подписано соглашение о создании Западноевропейского союза (Брюссельский пакт) с участием ФРГ.
       Дипломатия Даллеса существенно изменила расстановку сил в районе Дальнего Востока и Тихого океана. 8 сентября того же года в столице Филиппин Маниле был подписан договор о создании СЕАТО для совместной обороны в Юго-Восточной Азии. В этот пакт вошли, помимо США, Англия, Франция, Австралия, Новая Зеландия, Пакистан и Филиппины. Но, в отличие от НАТО, в рамках этого договора не создавались общие  вооруженные силы, поскольку опыт корейской войны показал, что они практически превращаются в американские. В районе Среднего и Ближнего Востока  был создан блок СЕНТО (до 1959 г. Багдадский пакт). Эту политику Эйзенхауэра-Даллеса называли «пактоманией».
      Создание системы военно-политических блоков сопровождалось резкой антикоммунистической риторикой. Вместо относительно умеренной «доктрины сдерживания» Кеннана Даллес ввел в оборот угрожающие формулировки: «массированное возмездие», «балансирование на грани войны». 12 января 1954 г. он заявил: «Чтобы сдержать агрессию свободный мир должен быть готов и способен нанести ответный удар в тех местах, которые ему больше подходят, и тем оружием, которое он выберет». Вообще, на период президентства Д. Эйзенхауэра пришелся пик «холодной войны». 24 августа 1954 г. президент подписал закон о лишении американской коммунистической партии «любых прав, привилегий и имущества, созданным на основе законов США». В том же году Даллес журналом «Тайм» был назван человеком года. 27 октября 1956 г., на третий день после начала восстания в Будапеште, Даллес заявил, что любая восточноевропейская страна, которая порвет с Москвой, может рассчитывать на американскую помощь. При этом помощь не будет  обусловлена принятием этими странами определенной формы общественного устройства. Это было явным подстрекательством, которое, может быть, сыграло свою роль в решении советского руководства энергичным вмешательством подавить восстание.
       В марте 1954 г. по инициативе Даллеса международная конференция в Каракасе приняла резолюцию о возможности «коллективного вмешательства в дела тех стран, где к власти придут коммунистические силы». Вскоре такое вмешательство привело к свержению правительства Арбенса в Гватемале. В феврале 1960 г., уже после смерти Даллеса, 7 кораблей военно-морского флота США высадили десант морской пехоты в Доминиканской республике для поддержки режима Трухильо.
       Забегая вперед, можно констатировать, что в борьбе с распространением коммунизма  в 50-70 годы американцы успехов не добились. Ни один из коммунистических режимов не был уничтожен. Более того, появились новые – во Вьетнаме и на Кубе. Несколько азиатских и африканских стран на некоторое время избрали «социалистический путь развития». Но затем развал Советского Союза и коммунистического блока, который предсказывали и чему посвятили свои жизни Кеннан и Даллес, стал явью. В «холодной войне» победу на период примерно 15 лет одержали США.
        18 июля 1955 г. в Женеве открылось совещание с участием глав США, СССР, Англии и Франции. Значение его состояло не в достижении каких-либо конкретных соглашений, а в установлении личных доверительных отношений между лидерами ведущих держав мира. Даллес поначалу скептически относился к встрече в верхах, но затем и он проникся «духом Женевы». Он сказал Макмиллану, что до Женевы советская политика основывалась на нетерпимости, а теперь основывается на терпимости, добром отношении со всеми. В статье, опубликованной в журнале «Лайф» он писал: «Мы не должны допустить, чтобы ненависть, предубеждение или прежние неудачи побудили нас отказаться от всякого общения с коммунистами и не иметь соглашений с их правительствами. Мы не должны отказываться от здравых решений лишь потому, что их хотят коммунисты». Правда, первая же попытка Эйзенхауэра перевести «дух Женевы» на практическую почву не имела успеха. Президент предложил план «открытого неба». Суть его сводилась к тому, что СССР и США открывают свое воздушное пространство для свободной аэрофотосъемки. В момент, когда Эйзенхауэр закончил свою речь, раздался сильный удар грома и в зале погас свет. Докладчик, рассмеявшись, сказал, что он рассчитывал на резонанс, но не такой быстрый и громкий. Англичане и французы план поддержали. Председатель Совета Министров СССР Булганин официально заявил, что американское предложение заслуживает серьезного внимания и должно быть изучено. Но Хрущев после заседания сказал Эйзенхауэру, что он не согласен с Булганиным (по его мнению, план являлся шпионским заговором коварного Запада против Советского Союза).
       В 1955 г. Даллес принял активное участие в подготовке мирного договора с Австрией.  Страна восстанавливалась в границах 1938 года, ей запрещалось вступать в союз с Германией и иметь оружие массового поражения. Существенный вклад он внес и в урегулирование территориального спора между Италией и Югославией. Однако «дух Женевы» оказался непродолжительным. Суэцкий кризис  и подавление восстания в Венгрии перечеркнули все женевские достижения и надежды.
      В 1953 г. Даллес посетил Каир с предложением Египту участвовать в Багдадском пакте. Насер попросил кредит для строительства Асуанского гидроузла, который должен был обеспечить прирост посевных площадей примерно на треть и энергетическую базу для развития промышленности, и оружие. Кредит Даллес обещал, а в поставках оружия отказал, опасаясь недовольства Израиля, верного союзника США в регионе. В феврале 1955 г. Англия также отказалась продавать Египту оружие. Этим воспользовался Советский Союз. В том же году Чехословакия поставила Египту 120 истребителей МиГ-15бис, 50 бомбардировщиков Ил-28, 250 танков Т-34, несколько подводных лодок и другого вооружения. В страну были направлены советские и чехословацкие инструкторы. В дальнейшем поставки вооружений Египту из стран Восточного блока возрастали. Против кого будет направлено это оружие, Насер не скрывал. 31 августа 1955 г. он заявил: «Египет принял решение направить своих героев, учеников фараона и сынов ислама, и они будут очищать землю Палестины. Не будет мира на границе с Израилем, потому что мы требуем мести, а месть – это смерть Израиля». Даллес потребовал аннулировать договор с Чехословакией, пригрозив блокировать Египет с моря, чтобы не допустить прибытия судов с оружием. Последней каплей для египетского лидера явилось заявление Даллеса об отказе в ранее обещанном кредите (270 млн. долларов). При этом он позволил себе назвать Насера доморощенным Гитлером. Примеру США последовали Великобритания и Международный банк реконструкции и развития. В ответ Насер 26 июля на митинге в Александрии (вероятно, получив благословение Хрущева) заявил: «Американцы, задыхайтесь от бешенства! Годовой доход компании Суэцкого канала составляет сто миллионов долларов в год. Почему бы нам самим не получать эти деньги?». Он объявил о национализации «Всеобщей компании Суэцкого канала». Египетские войска без промедления заняли соответствующие позиции.      
      16 августа на совещании в Лондоне был принят план Даллеса о создании новой Ассоциации пользователей Суэцкого канала. Однако Насер отверг эту инициативу. Тогда в соответствии с секретным соглашением между Англией, Францией и Израилем, 29 октября 1956 г. израильские войска (не получив благословения Америки) атаковали египетские армии на Синайском полуострове. Более того, при голосовании резолюции  в Совете Безопасности ООН, представленной США и призывающей Израиль немедленно прекратить военные действия, Англия и Франция  воспользовались правом вето. Советский Союз безоговорочно выступил на стороне Египта. Хрущев угрожал тройственному союзу самыми решительными мерами, вплоть до нанесения ракетных ударов по территориям Англии, Франции и Израиля и направления в район боевых действий «добровольцев». США тоже требовали от своих союзников прекратить агрессию. В Суэцком кризисе позиции противоборствующих в «холодной войне» сверхдержав по разным причинам совпадали. Поражение Англии и Франции в Египте были на руку Соединенным Штатам, так как окончательно подрывали позиции «Старого Света» на Ближнем Востоке. Победоносная военная кампания была остановлена. Англия, Франция и Израиль вывели свои войска с захваченных территорий. А в выигрыше, прежде всего, оказался Советский Союз. Его влияние в этом регионе заметно усилилось. Он действовал более практично. В июне 1957 г. Насер в интервью корреспонденту американского журнала «Лук» сказал: «В прошлую зиму мы остались с месячным запасом пшеницы. У нас не хватало нефти. Нам нужно было продать свой хлопок. Мы обратились к вам, но получили отказ. Тогда русские продали нам пшеницу и нефть. Они купили наш хлопок. Они помогли нам избежать господства Запада». Такое заявление можно рассматривать как признание Насером недальновидности политики Эйзенхауэра-Даллеса. Оттеснив Англию и Францию, Америка пропустила в важный стратегический район своего стратегического противника.
        А Даллес 3 ноября 1956 г., сразу после выступления на специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН, был госпитализирован и перенес серьезную операцию по удалению злокачественной опухоли. Едва оправившись после операции, он снова активно включился в мировую политику. Госсекретарь много внимания уделял обоснованию и пропаганде особой роли США в мире. В статье «Политика безопасности и мир» он писал: «События ХХ века и особенно две мировые войны и их последствия создали совершенно новую ситуацию. Соединенные Штаты в значительной мере унаследовали ответственность за руководство, которое в прошлом разделяли несколько государств». Согласно Даллесу, руководящая роль США в мире должна осуществляться по трем направлениям: обеспечение гарантий против новой войны; демонстрация добрых плодов американской свободы и образа жизни; создание условий для здорового роста слаборазвитых районов. Политику нейтралитета, проводимую рядом стран Азии, Даллес назвал аморальной.
       9 марта 1957 г. конгресс США принял закон, дававший президенту право использовать вооруженные силы  для оказания помощи любой стране или группе стран, нуждающихся в ней, против вооруженной агрессии со стороны какой-либо страны, контролируемой международным коммунизмом.  4 сентября 1958 г. Даллес заявил, что в интересах безопасности Соединенных Штатов президент полон решимости предпринять своевременные и эффективные меры для сохранения позиций Чан Кайши на Тайване и на прибрежных островах (вплоть до угрозы ядерных бомбардировок объектов на территории КНР). Москва ответила, что нападение на КНР будет рассматриваться как нападение на СССР, и что в случае применения агрессором ядерного оружия, он немедленно получит должный ответ теми же средствами. В конце 1958 г. Н. Хрущев выступил с рядом жестких заявления в адрес «империалистов». Советский лидер грозил в одностороннем порядке заключить мирный договор с ГДР, что привело бы к утрате оккупационных прав западных держав в Западном Берлине.
       В 1959 г. напряженность в отношениях Советского Союза с Западом уменьшилась. Этому способствовали неофициальный визит в США А. Микояна, выставка в Америке достижений в СССР в области науки, техники и культуры и, наконец, официальный визит в США Хрущева. Но это было уже после ухода Даллеса из жизни. Он умер 25 мая от рака. А. Громыко вспоминает: «Лето 1959 года. Министры иностранных дел СССР, США, Англии и Франции собрались в Женеве на очередное совещание для обсуждения германских дел. Неожиданно объявили перерыв – умер Д.Ф. Даллес. Он всего за несколько месяцев до этого в связи с болезнью был переведен с поста госсекретаря на должность специального консультанта при президенте США. Все министры по указанию своих правительств  выехали на его похороны… На лестнице Белого дома, когда министры поднимались, чтобы нанести визит Эйзенхауэру, им навстречу спускался Аденауэр. Он остановился и сказал: «я потерял друга». Это была правда. Весь мир знал, что Аденауэр и Даллес – политические братья». В книге Л. Гинзбурга «Избранное» в очерке «Дело Эйхмана» я прочитал: «В прошлом году, когда Эйхмана наконец поймали, в Риме для обсуждения текущих событий встретились отец Борман и отец Даллес. Эти отцы – дети. Преподобный отец Мартин Борман – сын Мартина Бормана, заместителя Гитлера по партии, преподобный отец Эвери Даллес – сын Джона Фостера Даллеса, государственного секретаря США. Борман и Даллес замешаны в «деле Эйхмана». Ватикан превратил «безбожного» Карла Адольфа Эйхмана в католика Риккардо Франциска Клемента. Антикоммунизм и «холодная война»  объединили вчерашних противников».
       Незадолго до кончины Джон Фостер Даллес был удостоен высшей гражданской награды страны – Медали Свободы. Его именем назвали международный аэропорт столицы США.

                Основной источник:         
   
               John Foster Dulles: A Statesman and his Times, by Michael A, Guhin.
              Columbia University Press. New York and London 1972.   

      
 
         
   
 

                ПОСОЛ  США  В СССР ЧАРЛЬЗ  ЮСТИС БОЛЕН

       Историки называют Ч. Болена одним из главных экспертов по Советскому Союзу в Госдепартаменте во время и после 2-й мировой войны. Он был свидетелем многих событий исторического значения. Являлся переводчиком у Рузвельта и Трумэна. Имел возможность оценивать успехи и неудачи американской дипломатии. Он глубоко понимал суть явлений, происходящих в СССР. Все это давало ему возможность активно участвовать в формировании американской политики в отношении Советского Союза.
       Чарльз Юстис Болен родился 30 августа 1904 г. Он был вторым ребенком в семье и рос в элитном обществе Бостона. Его дед по материнской линии Джеймс Юстис был послом США во Франции при президенте Г. Кливленде. Он к тому времени был уже вдовцом, и его дочь Селистин, мать Чарльза, выполняла обязанности хозяйки посольства. Там у нее возникла и сохранилась на всю жизнь любовь к Франции, французской и вообще европейской культуре. Эти свои чувства она привила сыну. Впоследствии Болен побывал почти во всех странах Европы.
       В 1917 г. Чарльз поступил в школу св. Павла. Он играл защитником школьной футбольной команды, что воспитало в нем бойцовские качества (его отец был банкиром и успешным спортсменом). В Гарвардском университете, где он учился в 1923-27 г г., спорт и общественная жизнь занимали все его время. Он активно участвовал в деятельности элитных клубов. Окончив университет по специальности «Европейская история», он в течение полугода плавал на корабле в поисках своего пути в жизни. А в итоге все решил случай. Двоюродный брат представил его помощнику госсекретаря по европейским делам. В марте 1929 г. Болен сдал экзамены и поступил в Госдепартамент, где прослужил 40 лет.
        Традиционный дипломат того времени был специалистом широкого профиля, разбиравшимся во многих вопросах, связанных с его деятельностью, но не досконально. Роберт Келли, руководитель департамента по восточно-европейским делам в Госдепе, был сторонником более узкой специализации своих сотрудников. В преддверии признания СССР он составил специальную программу обучения группы дипломатов русскому языку, русской истории и культурe. Первым и главным экспертом по Советскому Союзу стал Дж. Кеннан. Болен в этом списке значился третьим. Кеннан и Болен входили в делегацию Буллита и с тех пор стали близкими друзьями, хотя у них имелись разногласия в подходах к выработке внешнеполитических решений. Келли был ярым антикоммунистом, и привил эти взгляды своим ученикам. Однако Болен был более прагматичным и терпимым,  чем многие его коллеги. Он в 1929 г. служил вице-консулом в Праге, где общался, в частности, с русскими эмигрантами. В том же году его перевели в Париж, а затем он изучал русский язык и историю России в Эстонии. Став первым послом США в СССР, У. Буллит зачислил Болена в свой штат. Болен полюбил русский народ, но увидел и стену или, может быть, пропасть, отделяющую народ от властных структур.
       В 1935 г. Болен вернулся в США. При обсуждении его кандидатуры на пост посла в СССР в сенатском комитете весной 1953 г. причиной отзыва из Москвы называлось его аморальное поведение, в частности, пьянство. В том же 1935 году он женился на Эвис Тайер из успешной пенсильванской семьи. Ее брат также служил в Госдепе. Во времена маккартизма недоброжелатели Болена обвиняли их в гомосексуальной связи. Слухи не подтвердились, но обиженный шурин Болена ушел из Госдепа. А сам Болен продолжал работать там в восточно-европейском отделе. Его руководитель Келли и сотрудники не разделяли оптимизма Рузвельта-Гопкинса-Дэвиса в отношении сталинского режима. Как и взглядов, что национал-социализм опаснее коммунизма. Вскоре восточно-европейский отдел прекратил свое существование и влился в общеевропейский отдел. Он вновь образовался во время 2-й мировой войны.
       А Болен в 1938 г. вернулся в Москву. Сопровождая посла Дэвиса в качестве переводчика, он посетил третий сфальсифицированный политический процесс (Бухарина и др.). Он оценивал подоплеку сталинских чисток, как стремление вождя столь кровавыми методами укрепить свою единоличную власть. Он критиковал идею мировой революции. Он проницательно предсказал, что отход Сталина от политики коллективной безопасности является предвестником сближения СССР с Германией. Однако он был настолько убежден в прочности, долговременности и взаимной выгоде советско-германского договора, что был искренне удивлен, узнав о нападении Германии на Советский Союз (эта весть застала его в Токио, куда он в конце 1940 г. был направлен в ранге 2-го секретаря посольства по просьбе посла Дж. Грю). Болен посчитал это нападение роковой ошибкой Гитлера и предрек ему неизбежное поражение.
       После нападения Японии на Пёрл-Харбор его вместе с другими американскими дипломатами интернировали, а через полгода обменяли на японских пленных. 20 августа 1942 г. он вернулся в США, некоторое время отдыхал с женой и маленькой дочкой, которую тоже назвали Эвис, а затем вернулся к работе в Госдепе и был назначен пом. начальника европейского отдела. К своему удивлению, он обнаружил существенные разногласия во взглядах и подходах к европейским проблемам руководства Госдепа и Белого дома. В июне 1943 г. на вопрос, является ли СССР надежным партнером, он ответил, что действия Советского Союза непредсказуемы, но Сталин всегда будет поступать так, чтобы извлечь максимум выгоды для себя. Последние два года войны были для Болена, можно сказать, звездным часом. Осенью 1943 г. он сопровождал К. Хелла на совещании в Москве в качестве советника и переводчика. Он участвовал во встрече Рузвельта с Черчиллем в Каире, в Тегеране являлся переводчиком президента. Он был убежден, что после войны интересы СССР и США не будут совпадать, не разделяя оптимизма на этот счет Рузвельта и Гопкинса. Тем не менее, Гопкинс способствовал карьерному росту Болена – в 1944 г. он стал руководителем европейского отдела Госдепа. Он бывал частым гостем в Белом доме. В Ялте входил в основную команду президента. Он с горечью отмечал, что Рузвельт одну за другой сдает позиции Сталину. Он не доверял советскому диктатору и невысоко ставил дипломатические способности Рузвельта. Его прогнозы относительно развития американо-советских отношений после войны оказались верными.
       После смерти Рузвельта Стеттиниус посоветовал Трумэну сохранить Болена в Госдепе, но его влияние там заметно уменьшилось. В Сан-Франциско он переводил переговоры Стеттиниуса с Молотовым и с огорчением констатировал, что твердая, неуступчивая политика Советского Союза не получает должного отпора со стороны США. Он выступал против участия СССР в войне с Японией. Он был против сохранения японского императора. Но Трумэн с ним не посчитался. Лидеров стран и компартий Центральной и Восточной Европы, безропотно выполнявших указания Москвы, он называл марионетками. Он делал различие между понятиями «влияние» и «контроль». Влияние СССР в странах Восточной Европы он допускал, а контроль – нет. Но события развивались по худшему для союзников сценарию. Вместе с тем, он был против открытой конфронтации с Советским Союзом, хотя и признавал, что Сталин и его окружение склонны к экспансии. Однако Болену, в отличие от Кеннана, не хватало четкости, определенности позиции.
        Отношения Болена с Маршаллом, ставшим госсекретарем, напоминали отношения отца и сына. Они вместе разрабатывали план, который назывался «10 заповедей». Речь  Маршалла, в которой тот изложил свой знаменитый план, была написана Боленом. Болен был посредником между Госдепом и Конгрессом при обсуждении там «плана Маршалла» и сыграл важную роль в одобрении плана законодателями. Он правильно прогнозировал, что СССР и его сателлиты не примут план. Он был уверен, что этот план усилит Западную Европу, ослабит советский блок и обеспечит более тесное сотрудничество США со странами Западной Европы. Он и здесь оказался прав. В целом Болен поддерживал внешнеполитический курс администрации Трумэна.
       Отношения Болена с Ачесоном были не столь близкими, как с Маршаллом. В июле 1949 г. он был назначен советником посольства во Франции. В Париже часто встречался с Д. Эйзенхауэром, командовавшим войсками НАТО, играл с ним в гольф. Он очень уважал генерала, считая его выдающимся руководителем. Эйзенхауэр, в свою очередь, считал Болена жестким, но справедливым дипломатом, профессионалом высокого класса. По просьбе госсекретаря  Болен агитировал Кеннана стать послом в Москве и попытаться найти подход к Сталину. Ему казалось, что стареющий вождь сам ищет пути к соглашению, в частности, по германскому вопросу; что успехи США в корейской войне подталкивают его к поиску компромисса. Миссия Кеннана успеха не имела, а вскоре Кеннан был изгнан из СССР. Даллес, став госсекретарем, по поручению Эйзенхауэра предложил занять этот пост Болену. Тот предложение принял, хотя и не без колебаний. До сих пор он проводил в жизнь политику демократов, а не республиканцев. Кроме того, он недолюбливал Даллеса за его действия с оглядкой на прессу. Госсекретарь поддавался давлению Маккарти. Это было явно заметно при обсуждении кандидатуры Болена на пост посла в СССР в сенатском комитете. Болен не считал риторику Даллеса реалистической. По его мнению, США не должны давать невыполнимые обещания освобождения порабощенным восточно-европейским народам. Во время совместной работы над договором с Японией в 1951 г. Болен заметил, что Даллес не любит в своем окружении людей, которые знают больше него. Кроме того, Даллес видел черно-белые цвета там, где Болен различал серые и другие тона. Ему казалось, что Даллес хочет отправить его в Москву, чтобы ослабить его влияние в Вашингтоне на формирование американской внешней политики.
       Утверждение кандидатуры Болена в сенате проходило трудно, со скрипом. Камнем преткновения была Ялтинская конференция (политика умиротворения Сталина). Резко против выступил Маккарти, хотя явных улик у него не было и он ограничивался какими-то туманными намеками. Поддержали Болена Бирнс, бывший посол в СССР Смит, сенатор Тафт и др. В итоге за Болена проголосовали 74 сенатора, против - только 13. Это было расценено как победа противников  Маккарти.
       Посол прибыл в Москву в апреле 1953 г. Как отметил один наблюдатель, если русские после смерти Сталина собирались говорить с американцами по делу, то Болен был тем человеком, который был готов их слушать. На него хорошее впечатление произвел Г. Маленков и его программа. В выступлении на сессии Верховного Совета СССР премьер впервые употребил слово «разрядка», призвав к снижению уровня противостояния с Америкой. Но его политический век был недолог. Его на посту советского лидера сменил Хрущев, которого Болен в этом качестве ранее не воспринимал, считая его человеком неярким, злоупотребляющим спиртным, хотя реформы в начале его правления, как и антисталинский доклад на ХХ съезде КПСС, казались послу многообещающими.  Хрущев тоже относился к нему подозрительно. Поначалу супруга Громыко Лидия Дмитриевна подружилась с миссис Болен, но вскоре по совету свыше перестала общаться с ней.
       В мае 1954 г. в сатирическом журнале «Крокодил» была помещена злая карикатура на министра обороны США Форестолла, покончившего с собой. Болен выразил Мининделу официальный протест.
       Ухудшались отношения посла с Даллесом. Даллеса раздражало то, что, президент  дружит с Боленом больше, чем с ним. На совещании министров иностранных дел союзников в Берлине в январе-феврале 1954 г. Болен был исключен из числа советников и присутствовал там в качестве наблюдателя. Он отметил, что Молотов на этом совещании пытался помешать американо-западноевропейскому сотрудничеству. Ни по одному из обсуждаемых вопросов достичь соглашения не удалось. Противоречия лишь углубились. В дальнейшем Италия и ФРГ были приняты в НАТО, а 14 мая 1955 г. была создана Организация Варшавского Договора, давшая юридическое обоснование военному присутствию Советского Союза в странах-участницах. Не принесла реальных успехов и встреча первых лиц стран-победительниц в Женеве. Даллес выступал против личных контактов Эйзенхауэра с Хрущевым, а Болен, хотя и не ждал многого от этой встречи, считал, что не следует пренебрегать возможностью прямых переговоров.
       Одним из наиболее запомнившихся Болену эпизодов этого саммита был разговор двух прославленных полководцев – Д. Эйзенхауэра и Г. Жукова (Болен принимал в нем участие в качестве переводчика президента). В своих мемуарах Дуайт Эйзенхауэр и его сын Джон подробно описали эту встречу. У президента США сложилось впечатление, что за прошедшее после войны десятилетие Жуков сильно изменился как личность.  В 1945 году советский маршал был независимым, самоуверенным, принимал решения. Однажды он даже выпроводил своего политического советника (и доверенного лица Сталина)  Вышинского, заявив, что ему надо конфиденциально поговорить с Эйзенхауэром. В Женеве Жуков показался президенту «лишь оболочкой прежнего себя, человеком сломленным, почти жалким – говорил тихо, монотонно, повторял аргументы, которые огласил глава советской делегации… излагал это как заученный урок». Джон добавляет: «Я и отец пришли к заключению, что Жуков вошел в правящую элиту только как ширма». Переводчик со стороны Жукова Олег Трояновский вспоминал: «Он (Жуков) держался с достоинством, принимал активное участие в беседах и протокольных мероприятиях. И в то же время деликатно уступал пальму первенства Хрущеву и Булганину. В его поведении совсем не чувствовалось крутости нрава, о которой часто упоминалось в воспоминаниях времен войны. Видимо он умел ориентироваться в любой обстановке» (правильнее, наверное, сказать: научился ориентироваться, Сталин вымуштровал).
       4 июля 1955 г. весь Президиум ЦК КПСС посетил посольство США. Это было несомненным актом доброжелательности. Но Болен не обольщался насчет возможности перехода кратковременного потепления отношений в дружбу. И оказался прав. «Дух Женевы» не привел к ослаблению напряженности в американо-советских отношениях.
      В отличие от других послов и членов их семей, у которых жизнь в американском посольстве вызывала мрачные воспоминания и тягостные чувства, одна из дочерей Болена
Целестина вспоминала Спасо-хаус как дом, полный жизни, и офис с «коммунальной» атмосферой. Здание посольства стало местом встреч всего американского общества в Москве. Там устраивались рождественские маскарады, балы морской пехоты, просмотры кинофильмов. «Дом всегда был полон», - вспоминает Целестина. В День Независимости США 4 июля 1954 г. в Спасо-хаусе без предварительного уведомления появился весь Президиум ЦК КПСС во главе с Хрущевым. Посол, ничего не зная о планах советского руководства, в этот день отсутствовал в Москве. А Целестина чуть не устроила скандал, когда Хрущев попытался поднять ее на руки.         
       Когда ЦРУ получило в Варшаве копию доклада Хрущева «О культе личности» на ХХ съезде КПСС, Даллес поручил Болену подтвердить ее соответствие подлинному тексту. Посол подтвердил. И при этом посоветовал госсекретарю не публиковать доклад, чтобы не осложнять и без того непростые отношения с Москвой, но Даллес не внял совету и 4 июля опубликовал доклад. Впоследствии Болен признал, что этот шаг был правильным, так как способствовал пробуждению свободолюбивых настроений в Польше и Венгрии. Он и раньше считал, что народы стран Восточной Европы сохранили «коллективную память о демократических формах жизни».
       В 1956 г. Булганин предложил Болену провести с ним переговоры по жизненно важным для обеих стран вопросам. Болен считал, что такие переговоры помогут ему лучше разобраться в позициях руководителей СССР. Но Даллес  возражал, и переговоры не состоялись. Переписку с Булганиным вел сам Эйзенхауэр. Вообще, Болен был отстранен Даллесом от участия в каких бы то ни было важных переговорах.
        Позиция Даллеса в Суэцком кризисе шокировала Болена: она отдавала Египет в руки Советского Союза. Когда Даллес был госпитализирован, Эйзенхауэр напрямую попросил Болена постараться уговорить руководителей СССР действовать осмотрительно. Сам посол оценивал позицию США, как нерешительную. Он остро чувствовал свою ненужность пребывания в Москве. Его талант переговорщика не был востребован. Хрущев назвал его бесстыдным реакционером, деятельность которого способствует не улучшению отношений между двумя сверхдержавами, а их замораживанию. А Болен, в свою очередь именовал Хрущева «продавцом коммунизма».
       После подавления советскими войсками Венгерского восстания осенью 1956 г. Хрущев с Булганиным приняли Болена и пытались доказать, что действия Советского Союза были вынужденными. Болен знал, что его обманывают, но понимал, что Запад  практически ничего предпринять не может. В знак протеста против этой кровавой расправы он, как и другие послы стран НАТО, не присутствовал на параде 7 ноября на Красной площади. Но он все же не допускал, что возвращаются сталинские методы правления.
       26 декабря 1956 г. Болен был уволен с поста посла. Когда он вернулся в США, Д. Даллес сказал своему брату Аллену: «Если Болен будет работать в Вашингтоне, он будет работать против нас». Он предложил Болену пост посла на Филиппинах, получил его согласие и добился поддержки сената. Филиппины имели стратегическое значение для США. Перед отъездом Болен сказал Бирнсу, что ожидает там найти для себя более благоприятную дипломатическую и климатическую обстановку. Но он сокрушался по поводу того, что там не нужны будут его глубокие знания о России, накопленные за предыдущие 26 лет. Он следил за событиями в СССР, поддерживал отношения с новым послом в Москве Л. Томпсоном и будущим госсекретарем К. Гертером. Последний, став в 1959 г. госсекретарем, назначил Болена своим особым советником по советским делам. Он сопровождал госсекретаря в Париж на совещание министров иностранных дел стран НАТО, а затем на саммит руководителей стран НАТО (декабрь 1959), в котором участвовали Д. Эйзенхауэр, Ш. де Голль, К. Аденауэр, Г. Макмиллан. Президент США познакомил его с президентом Франции.  Болен говорил, что работа с Гертером была для него удовольствием. А также, что при Маршалле и Гертере Госдеп функционировал лучше, чем в предыдущие 40 лет.
       В апреле 1960 г. Болена направили в Москву для подготовки визита Эйзенхауэра в СССР. Но визит не состоялся из-за инцидента с разведывательным самолетом У-2. Наметившееся потепление советско-американских отношений во время визита Хрущева в США, снова сменились открытой конфронтацией. При президенте Джоне Кеннеди и госсекретаре Дине Раске Болен являлся консультантом по России (вместе с Гарриманом и Томпсоном). Он не одобрял планов вторжения на Кубу, полагая, вопреки утверждениям ЦРУ, что вторжение не приведет к антикастровскому восстанию. Но активно не возражал, о чем впоследствии сожалел. Он участвовал в переговорах Кеннеди с Хрущевым в Вене в июне 1960 г., которые, как Болен предсказывал, окончились безрезультатно. Хрущев там вел себя весьма агрессивно. Когда после возведения Берлинской стены Кеннеди направил в Западный Берлин вице-президента Джонсона чтобы заверить жителей в том, что Америка является гарантом их свободы и безопасности, Болен его сопровождал. Этот визит имел большое моральное значение. Во время Карибского кризиса Болен и многие другие дипломаты выступали за блокаду, но против воздушного удара, который мог бы привести к большой войне с непредсказуемыми последствиями. Кеннеди принял разумное решение.
        В это время Болен был направлен послом  во Францию, которая в критический момент безоговорочно поддержала США. Новый посол боготворил де Голля, считал генерала проницательным дипломатом. Даже когда в 1966 году Франция вышла из НАТО и потребовала вывести из Франции американские войска,  Болен расценил эти шаги не как антиамериканские: де Голь, мол, заботился лишь о полной независимости своей страны.
        После президентских выборов 1968 г. Болен ушел на пенсию. Л. Джонсон предложил ему вновь должность посла в Москве, но он отказался. Тогда он был назначен зам. Госсекретаря по политическим делам. Он не одобрял решения Джонсона бомбить Вьетнам. Он предпочитал переговоры. В 1969 г. он окончательно оставил службу и провел последние годы как мудрец, советов которого многие искали, но не всегда им следовали. В результате опроса в 1960 г. в Госдепе он был назван идеальным дипломатом. Умер Болен под новый 1974 год. В последний путь его провожали, среди многих других, А. Гарриман и действующий госсекретарь Г. Киссинджер.

                Основные источники:

     The Cautious Diplomat Chares E. Bohlen and the Soviet Union. 1929 – 1969.
     Michael Ruddy. The Kent State University Press. Kent and London. p. 219

     Witness to History. 1929 – 1969. Charles E. Bohlen. W.W. Morton & company. Inc.
      New York. P. 562

    
 




               
                ПОСОЛ  СССР  В  США  ГЕОРГИЙ НИКОЛАЕВИЧ  ЗАРУБИН

      Сведения об этом дипломате, которые мне пока удалось собрать, крайне скудны. В основном, это краткие сухие анкетные данные. Однако, судя по его послужному списку, Г. Н. Зарубин был человеком способным, деловым, энергичным, целеустремленным и, конечно, неглупым. Как говорят, парень не промах.
      Родился Георгий Николаевич 23 апреля (6 мая) 1900 г. в селе Голицыно Саратовской губ. С 13 лет работал рассыльным в банке. В 1918-м окончил счетоводческие курсы. С 1918 по 1924 гг. служил в Красной Армии. Участвовал в Гражданской войне. В 1919-м вступил в РКП(б). После демобилизации – на хозяйственной работе. В1931 г. окончил Промышленную Академию им. Молотова, в том же году стал ее директором и занимал эту должность до 1935 г. В 1932 г. экстерном окончил Московский текстильный институт. С 1935 по 1938 год возглавлял Главное Управление учебных заведений Наркомата легкой промышленности. А потом резко изменил род занятий. В 1938 – 1940 гг. являлся  зам.  генерального комиссара и председателем художественного совета советской части Международной выставки в Нью-Йорке. Выставка прошла успешно и принесла Советскому Союзу значительный пропагандистский выигрыш. С1940 г. на ответственной дипломатической работе («молотовский призыв»). В1941 – 44 гг. занимал пост зав. Консульским отделом и отделом стран Латинской Америки НКИД. Затем – Чрезвычайный и Полномочный посол в Канаде (23 марта 1944 – 28 сентября 1946), Великобритании (до 14 октября 1952) и США – до начала 1958 г.
      В Канаде его деятельность во время войны была весьма активной и плодотворной. Этому способствовала общая обстановка в  мире и, в частности, в Канаде, сложившаяся после нападения Германии на СССР. До 22 июня 1941 г. канадцы в массе своей, как и правительство доминиона, воспринимали Россию, как жесткое и беспощадное государство. Премьер-министр Макензи Кинг был ярым антикоммунистом. Советско-финскую войну он назвал «страшным укусом безжалостной агрессии». Вероломное нападение Гитлера все изменило. Тот же Кинг заявил в парламенте, что не Россия является угрозой миру и свободе, а Германия. И добавил: «Каждый, кто воюет с нашим врагом, защищает наше дело». В декабре 1941 г. в Монреале состоялся многотысячный митинг в поддержку помощи СССР. Проведенный в то время опрос показал, что более 90 процентов канадцев выступают за всестороннюю помощь жертве агрессии. В конце 1941 г. советское правительство предложило правительству Канады установить консульские отношения. Соглашение об этом было подписано 12 июня 1942 г. в Лондоне. Посланником СССР в Канаде был назначен опытный дипломат В. Гусев. Это дало толчок дальнейшему развитию канадо-советского сотрудничества. Было создано Общество канадо-советской дружбы по образу и подобию существовавших уже таких обществ в США и Англии. В ноябре 1943 г. состоялся Первый конгресс этого общества. Многие канадские города взяли шефство над освобожденными от оккупации советскими городами и селами.
      1 декабря 1943 г. дипломатические миссии двух стран были преобразованы в посольства. Первым послом СССР в Канаде и марте 1944 г. стал Г. Н. Зарубин (к тому времени Гусев заменил Майского на посту посла в Лондоне). В июле посол вручил верительные грамоты генерал-губернатору доминиона. В ноябре 1944 г. в Торонто прошел Второй конгресс Общества канадо-советской дружбы. Советскую делегацию возглавлял Зарубин. Выступавшие советские делегаты согласовывали с ним тексты своих докладов и речей. Он достойно представлял свою страну. У него сложились хорошие отношения с правительственными чиновниками, представителями общественности и СМИ. Однако разразившийся в сентябре 1945 г. дипломатический и политический скандал спутал все карты, надолго испортил отношения между двумя странами и негативно повлиял на общую политическую и идеологическую обстановку в мире.
      В центре скандала оказались молодой шифровальщик посольства СССР И. Гузенко и его шеф военный атташе (он же руководитель советской военной резидентуры в стране) полковник Н. Заботин. Гузенко попросил политического убежища в Канаде и передал канадским спецслужбам порядка сотни документов секретной переписки Заботина с канадскими гражданами, поставлявшими ему важную информацию (и получавшими за это деньги, впрочем, очень небольшие) и московским «центром» (ГРУ). Документы неопровержимо свидетельствовали о масштабном и разветвленном шпионаже Советского Союза в стране – недавнем союзнике. Приоритетной целью разведки являлись военно-промышленные разработки Канады, тесно сотрудничавшей в этой области с Англией и США. На построенном недалеко от Оттавы заводе производилось обогащение урана. 22 августа 1945 г. Заботин получил от «директора» (начальника ГРУ) приказ: «Примите меры к организации добычи документальных материалов по атомной бомбе: технологии процесса, чертежей, расчетов» (И.А. Агеева. Канада и начало холодной войны. Дело Гузенко в советско-канадских отношениях). В документах упоминались Клаус Фукс и другие важные осведомители, которые впоследствии были арестованы. Заботин тайно бежал сначала в США, а затем в СССР. На родине его арестовали. Выйдя на свободу после смерти Сталина, он развелся с женой, женился на простой деревенской женщине, уехал из Москвы в провинцию и вскоре умер.
      А что Зарубин? Какое отношение имел Чрезвычайный и Полномочный Посол к шпионской деятельности против Канады? В начале 1946 г. М. Кинг писал Молотову: «Я уверен, что разведывательная деятельность проводилась без ведома посла Зарубина, к которому я имею полное доверие». Наивность? Зная теперь размах шпионской деятельности Советского Союза в те годы, а также тесное взаимодействие разведчиков и дипломатов даже очень высокого ранга, трудно в это поверить. Между тем, Зарубин не только не пострадал в результате громкого шпионского скандала, но получил как бы поощрение - более престижный дипломатический пост Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР в Великобритании (Ф. Гусев стал заместителем министра иностранных дел). 23 января 1947 г. Зарубин вручил королю верительные грамоты. Одним из его ближайших помощников был А. Феликсов, резидент ГРУ. Посол не мог об этом не знать. В 1962 г., будучи резидентом ГРУ в США, он сыграл немаловажную роль в благополучном разрешении Карибского Кризиса. Оставил воспоминания.
      Наиболее значимым для Зарубина событием в Туманном Альбионе была 5-ая сессия Совета министров иностранных дел стран – бывших союзников, проходившая в Лондоне в ноябре-декабре 1947 г.  У него была возможность общаться как в официальной, так и в неформальной обстановке с членами советской делегации и ее главой В. Молотовым (в марте 1947 г. он в качестве советника участвовал в Московской сессии).
      Работа посла в Англии была высоко оценена руководством. В октябре 1952 г. на Х1Х съезде КПСС его ввели в ЦК, правда, без права решающего голоса  - кандидатом в члены этого властного и привилегированного Комитета – и он оставался в его составе в этом качестве до своей кончины. В том же 1952 г.  получил новое, еще более престижное  назначение - Чрезвычайным и Полномочным Послом в США.               
      Об обстановке, в которой новый посол начинал свою работу в Вашингтоне, дает представление следующая выдержка из политического отчета посольства СССР в США за 2-й квартал 1952 года:
      «…Ряд статей грубо клеветнического характера на тему о «советском шпионаже» был помещен на страницах американской печати в связи с назначением тов. Г.Н. Зарубина на пост посла СССР в США. Вся эта кампания вздорных измышлений служит целям дальнейшего ухудшения отношений с Советским Союзом и рассчитана на то, чтобы затруднить работу советских дипломатических представителей, изолировать их, а вместе с тем прикрыть и оправдать подрывную деятельность США против Советского Союза и стран народной демократии… Назначение тов. Громыко А.А. послом в Англию, тов. Зарубина Г.Н. послом в США и тов. Панюшкина А.С. послом в КНР вызвало большой интерес в США. Печать прямо указывала, что Вашингтон озадачен перемещением советских послов. Этот вопрос обсуждался на совещании Ачесона, Идена и Шумана в конце июня в Лондоне… Наиболее распространенным было утверждение о том, будто назначением тов. Громыко на пост посла в Лондоне Советский Союз рассчитывает «вбить клин» между Англией и Соединенными Штатами… Вместе с тем, некоторые газеты и журналы, делая обиженный вид, заявляли, что назначение тов. Громыко послом в Англию и тов. Зарубина послом в США свидетельствует о том, что Советский Союз считает теперь Лондон более важным дипломатическим постом по сравнению с Вашингтоном. Одновременно многие органы печати отмечали, что тов. Зарубин является дипломатом высокого ранга, что он высоко котируется в Москве и имеет большой опыт в ведении международных переговоров. Следует отметить, что желтая пресса США и некоторые члены конгресса пытались поднять грязную кампанию злобной клеветы и измышлений, утверждая, что тов. Зарубин был замешан в шпионской деятельности во время его пребывания в Канаде, и что он причастен к «катынскому делу»… Печать при этом призывает к установлению строгого контроля за тов. Зарубиным агентов ФБР. Американские официальные власти назначения тов. Зарубина по существу не комментировали. В некоторых газетах, однако, указывалось, что правительство США согласилось на кандидатуру тов. Зарубина неохотно». Политотчет подписан временным поверенным в делах СССР в США Караваевым 5 августа 1952 г.
       При Зарубине стиль донесений посольства в Москву, состоящих из примитивного набора пропагандистских клише, не изменился. В политическом отчете за 4-й квартал 1952 г., уже за подписью Зарубина, указывалось: «…Американские правящие круги встретили работу товарища Сталина («Экономические проблемы социализма в СССР») и его речь на съезде (XI) с явной тревогой. Это нашло свое наглядное отражение в адресованных «союзникам»  США призывах Эйзенхауэра, Ачесона и др., а также в призывах многих органов печати «сохранять единство любой ценой» и не допускать ослабления темпов перевооружения перед лицом «угрозы мирного политического и экономического наступления» со стороны Советского Союза».
       После избрания Эйзенхауэра президентом Зарубин писал в Москву: «В 1952 г. правящие круги Соединенных Штатов продолжали вести свою агрессивную политику, свою линию на подготовку и развязывание новой мировой войны. Этим целям были подчинены все важнейшие  военные, экономические и политические мероприятия американского правительства как внутри страны, так и в области внешней политики… Соединенные Штаты рассчитывают воевать чужими руками на чужих территориях…».
        Такие же штампы были характерны и для других документов времен «холодной войны», в частности, исходящих из Министерства иностранных дел СССР. Р. Иванов в книге «Генерал в Белом доме» отмечает: «Первые же внешнеполитические шаги Эйзенхауэра были встречены в штыки советским руководством. Оценки его инициатив советским внешнеполитическим ведомством не отличались ни глубиной, ни корректностью. Нередко эти оценки были на грани примитивизма. Наглядный пример – комментарий отдела США МИД СССР к посланию президента конгрессу «О положении страны». Цитата из послания: «Наше правительство приступило к определению новой, позитивной внешней политики». Комментарий (не для широкой публики, а для руководства страны): «Усиление агрессивности внешнеполитического курса». Цитата из послания: «Каждая свободная страна должна всем сердцем честно посвятить себя сохранению собственной независимости и безопасности». Комментарий: «Нажим на союзников». Цитата из послания: «Существует лишь один верный способ избежать тотальной войны – он состоит в том, чтобы одержать победу в «холодной войне». Комментарий: «Наряду с продолжением подготовки к войне США будут проводить подрывную и диверсионную работу против СССР и стран народной демократии и вести разнузданную клеветническую кампанию против них». И так далее. «Подобные оценки внешней политики Эйзенхауэра ни в коей мере не способствовали ее правильному пониманию, а, следовательно, и улучшению советско-американских отношений», - резюмирует Р. Иванов. Думается, что дело здесь не в  узколобости и непрофессионализме советских дипломатов. Скорее всего, они выполняли заказ руководства создать образ Америки как кровожадного агрессора, стремящегося к мировому господству, заклятого врага светоча мира СССР и всего прогрессивного человечества. В заключение приведу еще одну выдержку из политического отчета посольства СССР в США за 1954 год, подписанного Зарубиным: «Провал планов создания «Европейской армии» (отказ парламента Франции ратифицировать договор «О европейском оборонительном сообществе») был расценен в США как серьезнейший удар по внешнеполитическому курсу и международному престижу Соединенных Штатов и как величайший послевоенный триумф внешней политики Советского Союза».
        А. Добрынин в своих воспоминаниях «Сугубо доверительно» пишет, что Зарубин «внешне выглядел сурово и строго, как достойный представитель «сталинской школы», хотя в целом был неплохим, отзывчивым и справедливым человеком». А дальше Добрынин описывает эпизод, характеризующий Зарубина как достойного представителя сталинской школы не только по внешним признакам. «В1955 году в Сан-Франциско торжественно отмечалось 10-летие со дня создания ООН. Советскую делегацию возглавлял Молотов. В Нью-Йорк он прибыл пароходом, а в Сан-Франциско решил ехать поездом, чтобы немного посмотреть страну. В поездку он взял Зарубина, а тот - меня.  Поездка продолжалась три дня и две ночи. В Чикаго группа эмигрантов на вокзале громко кричала «Бу-у-у». Молотов спросил у Зарубина что эти люди кричали. «А это, Вячеслав Михайлович, знак приветствия у американцев», - не моргнув глазом, сказал посол» (на самом деле эмигранты выражали неодобрение, хотя и в мягкой форме).
        4 января 1958 г. Г.Н. Зарубин был назначен заместителем министра иностранных дел  СССР и числился на этом посту до дня кончины – 24 ноября 1958 г..  Был награжден орденами Отечественной войны 1-й степени, Трудового Красного Знамени и медалью «За доблестный труд в Великой отечественной войне 1941 – 45 гг.». Похоронен на Новодевичьем кладбище.

                Основной источник:

                Материалы Интернета









  МИНИСТР  ИНОСТРАННЫХ  ДЕЛ  СССР  ДМИТРИЙ  ТРОФИМОВИЧ   ШЕПИЛОВ

      Д.Т. Шепилов – один из столпов казенной советской идеологии, красноречивый преуспевающий профессор, генерал, обаятельный мужчина. Внук крепостного курского крестьянина, сын рабочего-токаря, он делал блестящую карьеру, занимал очень высокие партийные и государственные посты. А в народе оставил след о себе, как «человек с самой длинной фамилией – Ипримкнувшийкнимшепилов».
       Дмитрий Трофимович родился 23 октября (5 ноября) 1905 года в Ашхабаде. Юность провел в Ташкенте. В 12 лет пошел работать гильзовщиком на табачную фабрику. С 15 лет служил помощником гримера в оперном театре (у него был неплохой голос – баритон). Учась в Московском университете (поступил в 1922 г.), зарабатывал себе на хлеб разгрузкой дров на железной дороге, сортировкой вонючей жирной шерсти на кожевенных заводах и др. На правовом факультете МГУ слушал блестящие лекции А. Вышинского и посещал его семинары. «В условиях большой нужды, хронического недоедания, тяжелого физического труда, интенсивной учебы мы были с головы до пят пропитаны революционной романтикой», - вспоминает Шепилов в своих мемуарах. В 1926 г. он вступил в партию. В том же году с дипломом МГУ уехал в Якутию, три с лишним года работал там прокурором, затем – в западной республике. И снова учился.
       В 1933 г. Дмитрий Трофимович окончил Аграрный институт Красной профессуры и в течение двух лет возглавлял политотдел крупного животноводческого совхоза в Западной Сибири. Был избран в крайком партии (1-м секретарем крайкома был Р. Эйхе). В 1935-м году молодого ученого-экономиста перевели в Москву и назначили зам. зав. сектором науки сельхозотдела ЦК ВКП(б). Вскоре этот сектор вошел в отдел науки ЦК.
       Набиравшие силу репрессии коснулись и близких родственников жены Шепилова, ответственных работников. Ее мать, Анна Николаевна Усова, работала в женотделе ЦК, потом секретарем Воскресенского райкома партии Московской области. Отец – Гарольд Иванович Крумин, образованный большевик, был редактором газеты «Экономическая жизнь», потом работал в «Правде», являлся заместителем главного редактора Большой Советской Энциклопедии и ответственным редактором журнала «Проблемы экономики». Именно он заинтересовал зятя экономическими делами (Л. Млечин. Зачем Сталин создал Израиль?). Можно предположить, что тесть и теща дали зятю «путевку в московскую жизнь». Свое отношение к событиям тех лет Шепилов в мемуарах, писавшихся уже в брежневские времена, выразил так: «У меня никогда не было двойной жизни. Я был беспредельно предан партии, никогда не отклонялся от генеральной линии, со всей страстностью защищал ее от всяких отступников в своих книгах, статьях, лекциях… В те времена мы фанатически верили Сталину…». Позднее он разъяснил: «Наша абсолютная ортодоксальность цементировала нацию в течение десятилетий. Морально-политическое единство народа оказалось той крепостью, о которую разбились мутные волны внутренней контрреволюции и империалистических интервенций». Заканчивает мемуарист эту сентенцию риторическим вопросом: «Но не переросла ли эта абсолютная ортодоксальность, неистовая дисциплинированность и фанатичная вера в непогрешимость руководства в слепую покорность?». В то же время он порой проявлял принципиальность в ситуациях, связанных с риском для карьеры, а то и жизни.  Л. Млечин со слов известного профессора-историка В. Наумова пишет («Новое время», № 11, 1999): «Шепилов был человеком типа Жукова – выдерживал сталинский взгляд. На одном из совещаний по вопросам науки он позволил себе возразить Сталину. Вождь предложил молодому человеку отречься, но Шепилов сказал, что менять свои взгляды не собирается. Его уволили из ЦК и он 7 месяцев просидел без работы…». Г. Костырченко в книге «Тайная политика Сталина» излагает другую причину увольнения Шепилова. Он утверждает, что в июле 1937 г. в письме в ЦК ВКП(б) Эйхе сообщил о «троцкистских колебаниях» Дмитрия Трофимовича во время его работы в Сибири. Было проведено служебное расследование, в результате которого прервалась стремительная партийная карьера Шепилова.
       Войну Д. Шепилов встретил, работая ученым секретарем института экономики АН СССР (до него эту должность занимал А. Громыко). Одновременно преподавал политэкономию в своей альма-матер – Аграрном институте красной профессуры и был научным редактором Большой Советской Энциклопедии.
       Как профессор (c1938 г), он был освобожден от призыва в армию и имел возможность эвакуироваться, но добровольно вступил в народное ополчение. В период битвы за Москву был назначен начальником политотдела 173 стрелковой дивизии, бывшей 21 дивизии Народного ополчения Киевского района Москвы. В Сталинградской битве участвовал в качестве начальника политотдела 4-й гвардейской армии, а затем члена ее Военного совета. Имел звание полковника. В марте 1943 г. М. Калинин в Свердловском зале Кремля вручил ему орден Красного Знамени. Прошел с 4-й армией боевой путь от Сталинграда до Вены. Был произведен в генерал-майоры. «Кроме привычной армейской работы появились совершенно новые области работы, - политической, хозяйственной, дипломатической, культурной, - пишет Шепилов  в рукописных главах мемуаров, не вошедших в изданные (я их прочитал в «Королевском журнале за 1998 год, № 16). – Круг  моих обязанностей и забот был безграничен, начиная от участия в формировании органов власти республики во главе с лидером правых социалистов президентом Карлом Реннером  и председателем Народной партии канцлером Фиглем, и кончая вопросами просвещения,  здравоохранения, продовольствия…». Поскольку командующие армией за два года (1943-45) менялись не менее 5 раз, Шепилов нередко фактически командовал армией и являлся военным губернатором части Австрии. Позднее был избран почетным гражданином Вены.   
      После войны бурный карьерный рост Шепилова сменялся периодами опалы. В феврале 1946 г. он был назначен заместителем начальника  Управления пропаганды и агитации Главного политуправления Вооруженных сил СССР. 2 августа того же года – редактором «Правды» по отделу пропаганды и агитации. В главном печатном органе страны публиковались его большие статьи установочного характера: «Новая эра в истории человечества», «Великий советский народ», «Советский патриотизм», «Тайная война против Советской России» и др. Преподавал в Военно-политической академии. 18 декабря 1947 г. назначен заместителем начальника  Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Начальником Управления числился секретарь ЦК М. Суслов, но фактически его возглавлял Шепилов.
       Его кумиром был А. Жданов. «Жданов принадлежал к тому замечательному поколению русской революционной интеллигенции, которое отдало свою кровь – каплю за каплей, все пламя своей души великому делу развития социалистического общества и торжеству идей марксизма-ленинизма во всемирном масштабе…Неиссякаема была инициатива Жданова в постановке крупнейших идеологических проблем. Его выступления  по вопросам философии, литературы, искусства, международным проблемам все увеличивали его популярность в партии и народе». И далее: «Известные постановления ЦК по идеологическим вопросам («О журналах «Звезда» и «Ленинград», «О репертуаре драматических театров», «О кинофильме «Большая жизнь» и др.) несомненно сыграли большую положительную роль в идейном вооружении нашей интеллигенции, в духовном сплочении советского народа на решение больших задач коммунистического строительства, хотя, - признает мемуарист, - в этих решениях не обошлось без крайностей и облыжной хулы в адрес целого ряда выдающихся деятелей  советской культуры». Как говорится, лес рубят – щепки летят. Вину за эти «перегибы» Шепилов возлагает на Сталина, утверждая, что «за всеми действиями Жданова стояли диктаторские предложения Сталина, которым он, как и все мы, беспрекословно повиновались… Жданов пунктуально выполнял все указания Сталина». (Где ж тут «неиссякаемая инициатива в постановке крупнейших идеологических проблем»?). Шепилов принимал активное участие в подготовке совещания деятелей советской музыки в ЦК, которое предшествовало выходу постановления «Об опере «Великая дружба».
       В июле 1948 г. Управление пропаганды и агитации было преобразовано в отдел, Шепилов стал его руководителем и проработал на этой должности ровно год. Незадолго до своего назначения в Агитпроп ЦК Шепилов, как утверждает Г. Костырченко,  вошел в круг друзей сына Жданова Юрия, вокруг которого тогда группировалась «золотая молодежь» из числа отпрысков  представителей высшей номенклатуры. Н. Зенькович так описывает внешность и манеры профессора и генерала Шепилова: «Был высокого роста, крупного телосложения, курил гаванские сигары. Статный, вальяжный, с хорошо поставленным голосом. Говорил грамотно, образно, одевался со вкусом. Производил впечатление человека демократичного, доступного, готового внимательно выслушать мнение собеседника». Одним словом – современный первый парень на деревне. Такой должен был быть своим и пользоваться непререкаемым авторитетом в компании детей сильных мира сего.   
       В декабре 1947 г. 27-летний Юрий Жданов, окончивший МГУ и работавший там ассистентом на кафедре органической химии, был назначен начальником отдела науки Управления пропаганды и агитации ЦК. Молодой Жданов решил проявить себя, дав открытый бой академику Лысенко. Он выступил в Политехническом  музее с докладом, предварительно посоветовавшись со своим начальником Шепиловым. Последний без колебаний поддержал опасную затею своего подчиненного. Доклад, в котором на свет божий были извлечены тайные методы Лысенко по опорочиванию своих конкурентов в науке, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Сталин, к которому обратился перепуганный Лысенко, приказал обсудить скандал на заседании Политбюро. Оно состоялось 31 мая. Когда Сталин строго спросил, кто разрешил доклад, Шепилов, якобы нарушив первым последовавшее за этим вопросом всеобщее молчание, которое становилось  тягостным и невыносимым, встал и громко, по-военному ответил: «Это я разрешил, товарищ Сталин». В правдивости подобного утверждения  заставляет сомневаться свидетельство самого Юрия Жданова, который сетовал на то, что его очень подвел Шепилов, отказавшийся взять на себя ответственность за одобрение доклада.
       Маленков видел в Шепилове «человека Жданова». Поэтому отношения между ними сразу не сложились. В «войне нервов» в высших эшелонах власти, Шепилов из-за серьезного нервного расстройства был госпитализирован.
       Конфликтовал Шепилов и с Фадеевым. Руководство Агитпропа обвинило генсека Союза советских писателей в том, что подчиненное ему издательство «Советский писатель» выпустило в серии «Библиотека избранных произведений советской литературы» книги И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», которые объявлялись пасквильными,  порочащими советскую действительность и государственный аппарат с позиций «буржуазно-интеллигентского высокомерия». Фадеев, в свою очередь, обрушился на критиков, «которые подходят к явлениям советской жизни, отраженным в драматических произведениях, с позиций эстетства и формализма».  В первой половине января 1949 г. Шепилов, желая прощупать настроение «хозяина», в ходе очередного визита к нему осторожно упомянул о жалобах театральных критиков на гонения со стороны руководства ССП. Сталин раздраженно произнес: «типичная антипатриотическая атака на члена ЦК товарища Фадеева». Оказывается, накануне «хозяин» принимал партийного руководителя Москвы Попова, и тот обмолвился, что Фадеева-де при попустительстве Агитпропа затравили космополитствующие критики, а он из-за своей скромности не смеет обратиться к товарищу Сталину за помощью. Агитпроп немедленно сориентировался и подготовил проект постановления ЦК «О буржуазно-эстетских извращениях в театральной критике», но Сталин, по-видимому с подачи Маленкова, в качестве альтернативы Шепилову решил опубликовать в «Правде» передовую директивную статью, разоблачающую «безродных космополитов» и сигнализирующую о начале широкомасштабной кампании против антипатриотических сил в стране (главный редактор «Правды» Поспелов тоже был не в ладах с Шепиловым). В мемуарах «Непримкнувший» Шепилов о своей роли в событиях начала 1949 года ограничился замечанием: «До сих пор не знаю, как и почему родилась идея этой порочной кампании». (Г. Костырченко).
       Ю. Жуков в книге «Сталин: тайны власти» утверждает (и подтверждает архивными документами), что Шепилов не только знал о рождении этой порочной кампании, но и являлся одним из ее «родителей». В его изложении события развивались так. Г. Маленков после четырехдневных колебаний принял сторону ССП (Фадеева) и Комитета по делам искусств. Скорее всего потому, - считает Жуков, – что для него спор шел не по линии «критики – драматурги», а по линии «партаппарат – госструктуры», потому что он всегда мечтал ограничить роль партии (а возможно, потому еще, что узнал мнение Сталина). Шепилов немедленно сориентировался. 23 января он и Кузнецов, курировавший сектор искусств, направили Маленкову записку, содержание которой полностью противоречило тому, что Агитпроп отстаивал две недели назад. «ЦК ВКП(б), - писали авторы, - в ряде документов и указаний подчеркивал серьезное неблагополучие в области литературной критики. Факты показывают, что особенно неблагополучно обстоит дело в театральной критике. Здесь сложилась антипатриотическая буржуазно-эстетическая группа, деятельность которой наносит серьезный вред делу развития советского театра и драматургии. Эта группа, в которую входят критики Ю. Юзовский, А. Гурвич, А. Малюгин, И. Альтман, А. Борщаговский, Г. Бояджиев и др. заняла монопольное положение, задавая тон в ряде органов печати и таких организациях, как Всероссийское театральное общество и Комиссия по драматургии Союза советских писателей… Вместо поддержки хороших пьес и четкого направления кадров работников театра и драматургии в основных вопросах развития театрального искусства, эта группа дезориентировала драматургов и работников искусства».
       Дав отрицательную характеристику каждому из членов «группы», авторы «Записки» позволили себе прямо написать то, на что не решались другие: «В бюро секции критики из 9 избранных оказался лишь 1 русский. Следует заметить, что национальный состав секции критиков ВТО крайне неудовлетворительный: только 15.% членов секции – русские». Авторы заключили «Записку» предложением рассмотреть вопрос в ЦК ВКП(б) и, как полагалось в таких случаях, приложили проект постановления ЦК, в котором почти все пункты постановляющей части начинались со слов «осудить», «освободить от работы», «разоблачить». На следующий день тому же Маленкову поступила записка от главного редактора «Правды» Поспелова, в которой проблема освещалась совсем иначе. Маленков принял «соломоново решение»: группу театральных критиков осудить, но не в специальном постановлении ЦК, а в редакционной статье «Правды».
       А вскоре самого Шепилова «осудили и освободили от работы».  В июле 1949 г. состоялось решение Политбюро ЦК «О журнале «Большевик». Два пункта этого решения касались Шепилова:
       1. Отметить, что т. Шепилов, как зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) оказался не на высоте в деле контроля за журналом «Большевик».
       2. Указать т. Шепилову на то, что он совершил грубую ошибку, допустив рекомендацию отделом агитпропа книжечки Н. Вознесенского в качестве учебника для работы с секретарями райкомов партии и пропагандистскими кадрами.
      Эти обвинения слово в слово перекочевали в решение Политбюро из записки «Об ошибках редакции журнала «Большевик» секретаря ЦК М. Суслова, направленной И. Сталину 4 июля того же года. Оргвыводы последовали незамедлительно: Шепилова уволили из ЦК и он вновь полгода просидел без работы. Наконец, 31 января 1950 г. он был приглашен на заседание Секретариата ЦК, где его по предложению Маленкова утвердили инспектором ЦК. Оказалось, что о нем вспомнил Сталин. На одном из заседаний Политбюро вождь неожиданно спросил: «А где Шепилов? Что он делает?». Через несколько дней после возвращения Шепилова на работу в ЦК Сталин пригласил его к себе и предложил поучаствовать в создании учебника по политической экономии. В мае 1950 г. группу из нескольких академиков и членкоров, в их числе будущего членкора Шепилова (его избрали 23 октября 1953 г.) освободили от всех работ и общественных обязанностей и направили в подмосковные Горки с задачей за год написать учебник. Работа находилась под постоянным личным контролем Сталина. Каждую главу авторы посылали ему на редактирование. А вскоре Шепилов с удивлением узнал, что рабочие нескольких уральских заводов выдвинули его кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Свою работу в высшем законодательном органе страны Шепилов описывает так: «За 8 лет моего пребывания в депутатах не было ни одного случая, чтобы какой-либо депутат по какому-либо вопросу даже в стадии обсуждения высказался отрицательно по проекту и тем более проголосовал бы против или хотя бы воздержался от голосования. В свободное от заседаний время депутатов хорошо и бесплатно кормили. Открывались магазины, где депутаты могли приобрести дефицитные вещи. По вечерам депутатов водили на спектакли. Нагруженные покупками депутаты разъезжались домой…». Рядом с ним в высшем законодательном органе страны заседали другие депутаты от Урала: маршал Жуков, писатель Бажов и др.
       В октябре 1952 г. на ХIХ съезде партии Шепилова избрали членом ЦК. Мемуарист вспоминает: «Грудь распирало от счастья. Я – член Центрального Комитета великой партии коммунистов. Той партии, которая впитала в себя всю мудрость народной жизни, тысячелетний опыт борьбы за свободу и счастье людей на земле, все мучительные поиски людей к гармоничному обществу будущего… Теперь эта партия стоит во главе великой державы и является общепризнанным наставником всемирного коммунистического и освободительного движения. В конце октября Шепилов был назначен председателем постоянной комиссии по идеологическим вопросам ЦК КПСС. Ему отдали кабинет Сталина на Старой площади (Сталин там никогда не бывал). Об идеологической направленности возглавляемой им комиссии можно судить по таким выдержкам из его мемуаров: «…Было окончательно ясно, что великие державы, связанные когда-то узами антигитлеровской коалиции, после войны разделились и пошли разными путями. Советский Союз последовательно проводил свою политику борьбы за мир, за свободу и независимость всех государств, больших и малых. Страны англо-американского блока повернули руль своей политики на старый империалистический путь». «…Всем ходом исторического развития Советский Союз превратился в мощную мировую индустриально-аграрную державу. Всем ходом исторического развития доказаны были неоспоримые превосходства социалистической системы над капиталистической… Вместо океана раздробленных частнособственнических отсталых крестьянских хозяйств создан был невиданный в истории строй самого крупного в мире механизированного сельского хозяйства». «…Авторитет партии в массах, в мировом коммунистическом движении, на мировой арене вообще в послевоенный период достиг апогея».
       В начале ноября 1952 г. в  № 20 журнала «Коммунист» (с этого номера так стал называться «Большевик») появилась статья Шепилова «И. В. Сталин об экономических законах социализма». Сталин в целом статью одобрил. Но сделал одно существенное замечание: открытие закона о соответствии производственных отношений характеру производительных сил принадлежит Марксу, а не Сталину, как утверждал автор статьи. Шепилов в свое оправдание сказал, что Сталин положение Маркса превратил в закон. И… в том же ноябре  был назначен главным редактором «Правды». А 12 марта 1953 г. Президиум ЦК объявил ему строгий выговор за то, что в «Правде» от 10 марта была допущена произвольная верстка речей руководителей партии и правительства на траурном митинге во время похорон Сталина, а также за опубликование без ведома ЦК произвольно смонтированного снимка, на котором были изображены Сталин, Мао и Маленков во время подписания 14 февраля 1950 г. советско-китайского договора о дружбе, союзе и взаимной помощи. Хрущев узрел в снимке стремление Шепилова подчеркнуть роль Маленкова как наследника Сталина. 22 декабря 1953 г. взыскание было снято.
       В начале 1954 г. по инициативе Хрущева было создана комиссия ЦК КПСС по Югославской проблеме. Ее возглавил Шепилов. Комиссия пришла к выводу, что Югославия является социалистическим государством, а не «военно-фашистской диктатурой». Антиюгославская кампания была прекращена. А 20 октября в «Правде» появилась статья «К 10-й годовщине освобождения Белграда», которая заканчивалась сентенцией о кровном братстве между народами СССР и Югославии.
       31 декабря 1954 г. Шепилов направил в Президиум ЦК КПСС записку о наличии среди экономистов, преподавателей вузов и пропагандистов глубоко ошибочных и политически вредных взглядов по вопросам развития социалистической экономики. Одобренная высшей партийной инстанцией записка легла в основу его статьи «Генеральная линия партии и вульгаризация марксизма», опубликованная в «Правде» 24 января 1955 г. Позднее в своих мемуарах он признал и собственные ошибки, точнее, малодушие: «Увы, ни в 1954-м, ни в последующие годы я не выступал с критикой целинно-кукурузных прожектов Хрущева. Как экономист-аграрник, я, конечно, не мог не понимать глубочайших пороков этих прожектов. Но я, как и все мое поколение коммунистов, воспитанных в духе партийной одержимости и строжайшей дисциплины, всякие сомнения в отношении директив партии считал бы святотатством. Поэтому, будучи главным редактором «Правды», я со всей обстоятельностью освещал и популяризировал на страницах газеты все решения партии по вопросам сельского хозяйства, в том числе и об освоении целины». Не выступал он и на пленумах ЦК, и на заседаниях Президиума ЦК, где принимались эти решения. Единственным, кто делал критические замечания по поводу хрущевских проектов освоения целины, был Молотов (не экономист-аграрник). Но к его деловым замечаниям не прислушались.
      Не как главный редактор «Правды», а как председатель Комитета по иностранным делам Совета Национальностей Верховного Совета СССР Шепилов посетил Каир. «Говорят, Насер встретил его словами: «Брат мой, я так ждал этой встречи». Беседы Шепилова с Насером заложили основы ближневосточной политики СССР – опоры на арабские страны против Запада» (Л. Млечин).
      За эту свою «партийную одержимость и строжайшую дисциплину» Шепилов  в июле 1955 г. был избран (назначен) секретарем ЦК КПСС. Утверждал, что написал черновой вариант доклада Н. Хрущева «О культе личности и его последствиях» на ХХ съезде партии, но ни рукописи, ни машинописного текста этого варианта в архивах не было обнаружено. Входил в состав правительственных делегаций, возглавляемых Хрущевым, посещавших Китай и Югославию. Вместе с министром иностранных дел Э. Карделем  написал декларацию о нормализации отношений между СССР и ФНРЮ. Перед приездом Тито в Москву Указом Президиума Верховного Совета СССР 2 июня 1956 г. был назначен министром иностранных дел, сменив на этом посту Молотова, противника примирения с «ревизионистами». Занимался урегулированием Суэцкого кризиса. В июле  посетил Египет, Сирию, Ливан, а также Грецию. Во время этого турне дал согласие Г. Насеру спонсировать строительство Асуанской плотины. Возглавлял советскую делегацию на Лондонской конференции по Суэцкому каналу. Там к нему в советское посольство приехал Д. Даллес. «Я приехал к вам потому, что в вашем заявлении по прибытию в Лондон я нашел одно слово, которое дает надежду, что мы с вами можем попытаться найти общую основу для разумного подхода к решению Суэцкий проблемы. Это было бы весьма затруднительно с господином Вышинским, который, само собой разумеется, заслуживает высокого уважения», - польстил новому советскому министру госсекретарь США. Но Шепилов получил предписание за подписью Хрущева и Булганина «дать по мордам империалистам». Советская делегация поддержала индийский план урегулирования, предусматривающий безусловное признание законности национализации Египтом канала, но внесла свои поправки. Ни план Даллеса, ни индийский план не были приняты. В октябре 1956 г. была подписана подготовленная с участием Шепилова декларация о прекращении состояния войны с Японией. СССР и Япония обменялись послами.
        С февраля 1957 г. Шепилов вновь секретарь ЦК КПСС. Курирует вопросы культуры. Дружит семьями с Хрущевым, выходные дни проводит у него на даче. Это был пик его партийной карьеры, которая в одночасье рухнула как карточный домик. На июньском пленуме ЦК он допустил роковой стратегический просчет, поддержав Молотова, Маленкова, Кагановича и других «антипартийцев» в их попытке сместить Хрущева с поста Первого секретаря ЦК. В своем выступлении стал зачитывать высказывания Хрущева о других членах Президиума ЦК, собранные им в специальной записной книжке, по-видимому в период дачных бесед и застолий. За интриганство подвергся резкому осуждению со стороны всех выступавших на Пленуме. Генеральный прокурор Р. Руденко сравнил его привычку цитировать Ленина с поведением дьявола, цитирующего Священное писание. Д. Полянский назвал его иудой, отметив при этом, что он ведет себя как «пижончик и стиляга». 29 июня 1957 г. Шепилов был выведен из состава кандидатов в члены Президиума ЦК и из членов ЦК КПСС. Председательствующий на том заседании М. Суслов  предложил ему покинуть зал заседаний. Он был снят со всех постов, выселен с семьей на улицу из большой квартиры в академическом доме на Ленинском проспекте, где прожил 21 год, а в ноябре отправлен в Киргизию сначала директором, а потом заместителем директора  института экономики республиканской Академии наук. 26 марта 1959 г. он был лишен звания членкора АН СССР как человек, «выступивший против интересов народа». В 1960 г. Хрущев разрешил ему вернуться в Москву по состоянию здоровья. Там он оформил пенсию по инвалидности и до 1982 г. занимал скромную должность в системе Главного архивного управления при Совете Министров СССР.
       О той злополучной записной книжке Шепилова делегатам ХХII съезда КПСС напомнил главный редактор «Правды» П. Сатюков. «Подумайте только, - гремел он с трибуны съезда, - на июньском пленуме ЦК выяснилось, что у Шепилова была книжечка, своеобразный кондуит его подлости, куда он заносил разные сплетни о руководящих работниках. Он наушничал, пытался ссорить между собой членов Президиума, за что и был назван на пленуме политической проституткой… Подобных людей нельзя на пушечный выстрел подпускать к нашему великому партийному делу!». 22 ноября 1961 г. по указанию из ЦК (лично Л. Ильичева) парторганизацией Главного архивного управления  Д. Шепилов был исключен из рядов КПСС (сам он на том собрании не присутствовал по болезни). 18 февраля 1976 г. восстановлен в партии с сохранением партстажа. 22 марта 1991 г. ему вернули и его академическое звание. С 1982 года – пенсионер.
       Правительственные награды: два ордена Красного Знамени, ордена Кутузова 1-й степени, Богдана Хмельницкого 1-й степени, Красной Звезды, многие медали, награды иностранных государств. Скончался 18 августа 1995 г. Похоронен на Новодевичьем кладбище. Уже после смерти увидели свет его мемуары «Непримкнувший».

                Основные источники:

                Д. Шепилов. Непримкнувший. М. Варгиус. 2001.

               Г, Костырченко. Тайная политика Сталина. Изд-во «Международные
              отношения». 2006. гл. 3. Холодная война, власть, пропаганда.

               Н. Зенькович. Самые закрытые люди. Энциклопедия биографий. Изд-во Олма-
               пресс. 2004. ч.5. 

    
 
                ПОСОЛ  США  В СССР ЛЕВЕЛЛИН Е. ТОМПСОН

      Дэвид Мейерс из Оксвордского университета в книге «Послы и Американо-Советская политика» пишет, что Томпсон  не упоминается ни в одной книге, посвященной «холодной войне», потому, что никто не относился к нему серьезно. Никто не изобразил его яркой личностью, оставившей след в истории США. Я не могу согласиться с такой характеристикой. Л. Томпсон, единственный из американских дипломатов, побывавший послом в СССР дважды (1957 – 1962 и 1967 – 1969 г.г.). Ему довелось принимать активное участие в решении ряда важнейших вопросов американо-советских отношений в сложных, порой критических ситуациях, таких как инцидент с самолетом-разведчиком У–2, сбитым под Свердловском; конфронтация между СССР и США по поводу Берлина и возведение Берлинской стены; Карибский кризис; вторжение войск стран Варшавского договора в Чехословакию и др. С его участием в условиях жесткого противостояния проходили трудные переговоры Эйзенхауэра и Кеннеди с Хрущевым, а 1 июля 1968 г. был подписан первый договор о нераспространении ядерного оружия. В 1967 г. СССР и США договорились о сотрудничестве в исследовании космоса (программа «Союз – Аполлон»). 21 ноября 1959 г. посол Л. Томпсон и председатель Госкомитета по культурным связям с зарубежными странами при Совете Министров СССР Г. Жуков подписали соглашение о культурном обмене  между двумя странами.
       Список  достаточно внушительный и неполный. Томпсон не был  такой яркой личностью, как Буллит, Кеннан и Болен, у него не было генеральских и адмиральских званий, но он был неутомимым тружеником. Его супруга, художница Джейн своей коллекцией картин в Спасо-Хаусе положила начало программе Госдепа «Произведения искусств в посольствах».
       Л. Томпсон родился 24 августа 1904 г. в Лос-Аниксе (штат Колорадо) в небогатой семье владельца ранчо. В 1928 г. после окончания университета в родном штате поступил на службу в Госдепартамент и был направлен вице-консулом в Коломбо (Цейлон, ныне Шри Ланка). В 1935 г. был переведен в Женеву, где отвечал за связи с Международной организацией труда. В 1940 г. окончил военный колледж, получил назначение в Москву в ранге 2-го секретаря посольства и прослужил там до 1944 года. Когда осенью 1941 г. посольство эвакуировалось в Куйбышев, Томпсон с несколькими техническими сотрудникам остался в Москве следить за сохранностью посольского имущества. Этим он  заслужил уважение советских чиновников, а Госдеп наградил его Медалью свободы.
      П. Судоплатов в книге «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 г.» упоминает Томпсона как поклонника русского балета, точнее, балерин Большого театра. После войны, уже будучи послом и женатым человеком, он регулярно приглашал в посольство на ленч знаменитых балерин. В мае 1962 г. по инициативе Томпсона в Москве, Ленинграде и Киеве состоялись концерты джаз-оркестра Б. Гудмена, которые прошли с большим успехом. На концерте в Москве, как сообщали газеты, присутствовали Н. Хрущев, А. Косыгин, А. Микоян, министр культуры Е. Фурцева. В одной ложе с ними находился и Л. Томпсон. Надо учесть при этом, что джаз в то время в Советском Союзе осуждался как буржуазное, упадочническое искусство. (До этого, зимой 1956 г. по инициативе Болена, тоже ратовавшего за развитие культурных связей между СССР и США, советские зрители познакомились с американским мюзиклом «Порги и Бесс»).
       После двух лет службы в Лондоне в качестве консула (1944 – 1946) он вернулся в США и занял в Госдепе должность зав. отделом по восточно-европейским делам. В 1950 – 1952 гг. работал 1-м секретарем посольства в Риме, а затем был назначен верховным комиссаром и послом США в оккупированной и разделенной на зоны державами-победительницами Австрии. Там он активно и успешно участвовал в переговорах по Триесту и восстановлении независимости Австрии. Спор за Триест между Югославией и Италией происходил в обстановке глобального противостояния между СССР и его бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции. По мирному договору с Италией (1947) Триест получил статус свободного порта под управлением ООН. Западные страны ратовали за его присоединение к Италии, СССР – к Югославии. В результате сложных переговоров в Лондоне под эгидой США и Великобритании город Триест и прилегающие к нему незначительные территории на западе отошли к Италии, а на востоке – к Югославии. Государственный договор о независимости Австрии 15 мая 1955 г.  подписали министры иностранных дел Австрии и четырех оккупирующих держав, а также верховные комиссары оккупационных сил, в числе последних – Л. Томпсон. Эти его заслуги были отмечены медалью «За отличие при службе».
       После этих успехов, суливших ему дальнейший карьерный рост, он неожиданно решил уйти на пенсию. На предложение занять довольно высокооплачиваемый и престижный пост президента американского Красного Креста он ответил отказом. Тогда Даллес предложил ему отправиться послом в СССР, поскольку деятельность там Болена вызывала раздражение как в Москве, так и у него. Предложение было принято.
       Томпсон в общем одобрял, активно и последовательно проводил в жизнь политику Даллеса-Эйзенхауэра, хотя считал, что госсекретарь не понимает и не учитывает изменений, произошедших в России после смерти Сталина. Он надеялся, что в сложившихся условиях ему удастся добиться серьезного улучшения американо-советских отношений. У него в самом деле установились хорошие личные отношения с Хрущевым и другими советскими руководителями. С Хрущевым они дружили семьями, часто выходные дни проводили вместе на даче советского лидера. Их жены обменивались подарками. Когда во время визита Хрущева в США (1959) мэр Лос-Анджелеса Н. Поулсон допустил нетактичный выпад в адрес высокого гостя, вызвавший вспышку раздражения у экспансивного Никиты Сергеевича (мэр упомянул об угрозе Хрущева «похоронить» капитализм, о венгерском вопросе и пообещал сражаться вместе с другими американцами, защищая свободный мир), миссис Томпсон расплакалась.
      В ходе новогоднего приема ночью 1 января 1960 г. Н. Хрущев до 6 часов утра беседовал с супругами Томпсон и Генеральным секретарем итальянской компартии Л. Лонго в присутствии своих соратников Ф. Козлова и А. Микояна. Охарактеризовав ужасы ядерной войны, Никита Сергеевич доверительно сообщил собеседникам, что 30 советских ракет с ядерными бомбами нацелено на Францию, а 50 – на Англию. В действительности в то время в СССР на боевом дежурстве находились всего 4 ракеты, но Томпсон не знал этого (Ю. Емельянов. Смутьян в Кремле). Однако теплые личные отношения  посла США с советским лидером не облегчали жизнь в СССР других американцев, в том числе сотрудников американского посольства. Когда Томпсон в своем офисе хотел сказать своему сотруднику что-то, не предназначенное для советских спецслужб, он молча писал записку и ответ тоже получал в письменном виде, поскольку Спасо-хаус, как и здания других иностранных посольств, были напичканы прослушивающими устройствами. Тем не менее, за время первого срока пребывания Томпсона в Москве в ранге посла различные мероприятия  в посольстве посетило свыше 5000 советских граждан, больше, чем за все годы существования Спасо-хауса до него.
        В мае 1958 г. 2-й секретарь американского посольства Д. Бейкер был объявлен персоной нон грата после своего выступления в Московском университете. Томпсон выразил официальный протест. Он доказывал, что Бейкер не имел намерений пропагандировать перед советской молодежью американские ценности (хотя в обычной демократической стране в этом власти вряд ли усмотрели бы преступление). С доводами посла не посчитались. Один из конгрессменов внес предложение в ответ  выслать из США посла Меньшикова, но вместо него выслали мелкую сошку. На отношениях Томпсона с советскими руководителями этот инцидент не отразился. Из общения с ними посол пришел к выводу, что положение Хрущева не очень прочно и в случае провала его экономических реформ он может быть смещен. Он подозревал также, что советский лидер преувеличивает мощь своих ракетных сил, но отдавал должное успехам  СССР в космосе. И считал, что Хрущев в самом деле стремится к разрядке. Он очень многого ждал от намечавшейся встречи лидеров двух стран, которая из-за инцидента с У-2, к его большому огорчению, не состоялась.
      Томпсон не был информирован об операции нового президента США Дж. Кеннеди против Кубы и не одобрял ее. Но в целом отношения с Кеннеди у него были лучше, чем с Эйзенхауэром. А в критические дни Карибского кризиса его взвешенная позиция (он тогда уже не был послом в СССР, а занимал должность посла по особым поручениям  и члена Комитета государственной безопасности  в Вашингтоне) сыграла немаловажную роль в том, что жесткое противостояние двух сверхдержав не переросло в ядерную войну. Он писал черновики посланий Кеннеди Хрущеву. Он выступал за блокаду, но против бомбардировки Кубы и десантных операций. Он правильно предсказал, что Москва отступит, когда поймет, что США не блефуют. Д. Раск и Р. Макнамара  назвали Томпсона невоспетым героем Карибского кризиса. А. Добрынин вспоминает, что в феврале 1963 г. во время приема в Белом доме в честь дипломатического корпуса Кеннеди, разговаривая с советским послом, подозвал Томпсона и сказал: «У меня есть очень хороший, осторожный и знающий советник по советским делам». Он оставался доверенным лицом и советником и президента Л. Джонсона. Имел постоянные как официальные, так и  неофициальные контакты с советским послом Добрыниным.
       Вновь вернувшись в Москву в качестве посла, Томпсон развернул там активную деятельность. В ноябре 1966 г. министр авиации СССР  Б. Логинов и посол Л. Томпсон  от имени своих правительств  подписали первое соглашение о воздушном сообщении между двумя странами. В январе 1967 г. Томпсон передал советскому руководству предложение президента начать двусторонние переговоры по стратегическим вооружениям, в центре которых было бы ограничение систем ПРО. Конечной целью намечалось заключение договора, который позволил бы остановить или хотя бы затормозить разработку и производство стратегических наступательных и оборонительных систем ядерного оружия. Следует отметить, что пионером в развертывании систем ПРО был Советский Союз, который в середине 60-х годов, когда превосходство в стратегических вооружениях было на стороне США, начал создавать такую систему вокруг Москвы. Инициаторами указанных выше переговоров были министр обороны США Р. Макнамара и госсекретарь Д. Раск. В марте 1967 г. посол СССР в США А. Добрынин сообщил, что, по мнению советского руководства, вопрос о стратегических вооружениях надо рассматривать в связке с вопросом о полном и всеобщем разоружении. Но из-за обострения обстановки в мире (вторжение американцев во Вьетнам, а Советского Союза и других стран Варшавского договора в Чехословакию, арабо-израильская война) и общей атмосферы подозрительности и недоверия между двумя ядерными супердержавами, переговоры начались лишь 17 ноября 1969 г. и ни к чему не привели. Договор об ограничении ПРО был подписан в мае 1972 г., через три месяца после смерти Томпсона (он умер от рака 6 февраля). После «шестидневной войны» 1967 г. Томпсон способствовал организации встречи президента США Л. Джонсона и председателя Совета Министров СССР А. Косыгина. Это была трудная миссия: Косыгин, находясь в Нью-Йорке на сессии ООН, отказывался ехать в Вашингтон, как бы «на поклон» к Джонсону, а Джонсон – в Нью-Йорк. Нашли «соломоново решение»: встреча состоялась в маленьком городке Глоссборе ровно на полпути между Нью-Йорком и Вашингтоном. Но усилия организаторов оказались напрасными – переговоры успеха не имели. 
       Выступая на похоронах Томпсона, Болен подчеркнул, что в Москве посол сумел завести много нужных связей. Он принимал участие в тайных обсуждениях многих  вопросов при подготовке важных документов. А это и есть суть дипломатии.
       В родном городе Томпсона Лос-Анимасе его именем назван бульвар.

                Основной источник:

 The Ambassadors and America’s- Soviet Policy. David Mayers. New York. Oxford
           University  Press. 1995. p. 335 







           ПОСОЛ  СССР  В  США  МИХАИЛ  АЛЕКСЕЕВИЧ  МЕНЬШИКОВ

       Биография Михаила Алексеевича Меньшикова в известной мере типична для партийных и государственных функционеров его поколения, в их числе дипломатов – выходцев из народа, добивающихся успехов и положения упорным трудом, упорством и прилежанием,  послушных и дисциплинированных исполнителей.
       Родился он 21 ноября 1902 г. в деревне Посевкино Борисоглебского уезда Тамбовской губернии в семье рабочего. 14-летним подростком начал трудовую деятельность на местном консервном заводе чернорабочим, но вскоре стал к станку. После Октябрьской революции был принят в кружок рабочей молодежи, ставшей ядром комсомольской организации Борисоглебска. Там окончил бухгалтерские курсы и получил должность помощника делопроизводителя станичного волисполкома. 16-летним юношей ушел на Гражданскую войну. В 1919 – 1922 гг. заведовал районными агентствами печати в Донской области и Тамбовской губернии. Там принял участие в подавлении одного из крупнейших антибольшевистских крестьянских восстаний.
        «Хлебная» Тамбовская губерния ощутила на себе всю тяжесть продразверстки – насильственного изъятия у крестьян хлеба и другого продовольствия с помощью набираемых в городах вооруженных продовольственных отрядов. По признанию одного из руководителей подавления того восстания В. Антонова-Овсиенко, крестьянство тогда пришло в полный упадок. В августе 1920 г. доведенные до отчаяния крестьяне одной деревни отказались сдавать хлеб и разоружили продотряд. Восстание вспыхнуло стихийно, но быстро распространилось по тамбовщине. На территории Борисоглебского и нескольких других уездов образовалась своеобразная «крестьянская республика». К февралю 1921 г. отряды повстанцев насчитывали 40 тысяч человек. Москва двинула против них стотысячную армию во главе с будущим маршалом Советского Союза М. Тухачевским. К лету 1921 г. в ходе боев с применением Красной Армией артиллерии, бронетехники и даже отравляющих газов основные силы восставших были разбиты. Подробности участия в этих карательных операциях Меньшикова мне не известны. Но после их завершения он в 1922 г. был направлен в Москву на учебу в престижную военную школу имени ВЦИК, расположенную в Кремле. Курсанты школы охраняли территорию Кремля и руководителей страны. В 1924 г. Меньшиков вступил там в партию. Но кадровым военным не стал. В 1924 -30 гг. работал счетоводом, экономистом на холодильных предприятиях и одновременно учился на вечернем отделении экономического факультета Института народного хозяйства имени Г. Плеханова. После его окончания находился на руководящей хозяйственной работе.
       В 1930 – 36 гг. служил в Лондоне оперативником-товароведом, а затем директором англо-русского кооперативного общества АРКОС. Эта организация возникла в начале 20-х годов по инициативе видного большевика Л. Красина. До 1927 г. на Лондонском рынке закупались многие товары, необходимые для народного хозяйства России. Однако после разрыва Англией дипломатических отношений с СССР (поводом послужили моральная и материальная помощь, которую Советский Союз оказал бастующим английским горнякам, а также активная военная поддержка им китайской революции) деятельность АРКОС практически полностью прекратилась. В 1929 г. дипломатические отношения были восстановлены, возобновилась и деятельность АРКОС, но к тому времени основные торговые операции между двумя странами осуществлялись уже по линии торгпредства. Посол СССР в Великобритании в то время И. Майский вспоминал: «В здании торгпредства находились различные, связанные с торгпредством «смешанные общества» и организации, в том числе знаменитый АРКОС, имевший, впрочем, в тот период уже более или менее номинальное значение». В 1936 –38 гг. Меньшиков являлся директором весьма активно действующей рыбоплодовой конторы Наркомвнешторга СССР, затем до 1943 г.- председателем «Экспортлеса» того же наркомата. Во время войны занимался организацией бесперебойной разгрузки кораблей союзников и загрузкой их лесом. За успешное выполнение этого ответственного задания был награжден орденом Ленина и получил престижный пост заместителя директора Администрации Объединенных Наций по вопросам помощи и восстановления (ЮНРРА), в 1946 г. был главой Временной комиссии этой Администрации в Польше.
      В 1946 г. был назначен заместителем министра внешней торговли СССР, 4 марта 1949 – министром, а 6 ноября 1951 г. был снят с этой должности с формулировкой: «как не справившийся с возложенными на него обязанностями». Здесь проявился «крутой», злопамятный характер Сталина. Эту историю подробно описал в своих воспоминаниях А. Микоян. В конце лета 1951 года Анастас Иванович с женой отдыхал в Сухуми. В это же время на Кавказе отдыхали Маленков и Булганин. Часто они собирались у Сталина на его даче в Новом Афоне и застолья продолжались до глубокой ночи. Однажды около 4 часов утра на стол подали бананы. Вождь их очень любил. После войны их постоянно импортировали, и не было случаев порчи бананов или каких-то других недоразумений с их доставкой и хранением. В ту злополучную ночь на столе у Сталина оказались крупные бананы, на вид хорошие, но зеленые, не очень спелые. Сталин взял в рот банан и сказал Микояну: «Попробуй бананы и скажи мне свое мнение об их качестве, нравятся тебе они или нет». Бананы на вкус напоминали картошку и для употребления совершенно не годились. «Почему когда ты был министром, таких случаев не было, а когда министром стал Меньшиков, это случилось?», – спросил Сталин. И заключил: «Значит, министр работает плохо». Микоян пытался защитить своего выдвиженца ( кандидатуру Меньшикова на пост министра предложил Сталину он): мол, министр не может нести ответственность за каждую операцию, для этого у него есть «аппарат». Но Сталин отрезал: «Министр отвечает за все. Организуй проверку и доложи результаты». Гости разошлись. В 5 утра Микоян был уже в Сухуми, но, не считая дело очень срочным, не стал тревожить москвичей звонками и лег спать. Проснувшись около полудня, он позвонил одному из своих заместителей и поручил ему разобраться с «банановым делом». Тот ответил, что ему уже звонил Берия, которому в 6 утра звонил Сталин и поручил строго-настрого расследовать это дело. Микоян созвонился с Лаврентием Павловичем и договорился, что сам проведет проверку.
      Через несколько дней Микоян и Маленков перед отъездом в Москву нанесли Сталину прощальный визит. В разговоре о «банановом деле» не упоминали. Однако, прощаясь, Сталин сказал Микояну: «Видимо, выдвижение Меньшикова на должность министра было ошибкой. Импорт бананов – небольшое дело, но он его организовал плохо, и это показывает истинное лицо руководителя министерства. Лучше выдвинуть на должность министра Кумыкина (в то время первого заместителя Меньшикова). Приедешь в Москву, подготовь проект решения, поговори с Кумыкиным и Меньшиковым и пришли мне этот проект». Микоян попытался защитить своего выдвиженца. Тогда Сталин поручил Маленкову подготовить проект соответствующего решения. Микояну пришлось согласиться. В Москве он объяснил Меньшикову: «Я знаю, что вы стараетесь сделать все возможное, чтобы руководить министерством хорошо. Но все-таки в ЦК сложилось мнение, что вы не вполне справляетесь с обязанностями министра… передоверяете оперативную работу председателям объединений, не контролируете, не вникаете в детали. Ввиду этого есть мнение, чтобы вас освободить от этого поста, а министром сделать Кумыкина. Я думаю, что вы правильно поймете это и примете как коммунист. Потом поговорим о вашей дальнейшей работе. Меньшиков, - пишет Микоян, - выдержанный, спокойный человек, понял все правильно, принял как должное, и согласился. Дать Меншикову ответственную работу Сталин не разрешил. Боясь за судьбу Меньшикова, ибо Берия мог получить новое «поручение» Сталина, я отправил его начальником таможни на Амуре, на китайскую границу» (его должность называлась: зам. уполномоченного Совета Министров СССР по делам советско-китайских акционерных обществ «Союзкитнефть» и «Союзкитметалл»).
        Вскоре после смерти Сталина Михаил Алексеевич вернулся в Москву и 1 сентября 1953 г. был назначен Чрезвычайным и Полномочным Послом в Индии. На время его службы там пришелся крутой поворот в отношениях между этими странами. Если в момент приезда посла в Дели Индия в советских СМИ именовалась «лакеем британского империализма», то в момент его отбытия к месту нового назначения – стратегическим партнером. Их отношения быстро вышли за рамки чисто экономических. Примером тому явился отказ Индии поддержать резолюцию ООН, осуждающую подавление советскими войсками восстания в Венгрии. Конечно, вдохновителем и организатором такого кардинального изменения являлся не посол, а премьер-министр Индии Дж. Неру. Последователь М. Ганди и его философии ненасилия, он стал одним из основателей движения неприсоединения к двум противостоящим военным блокам и проводил внешнеполитический курс «позитивного нейтралитета». Именно он основал общество «Друзья Советского Союза» еще до обретения Индией независимости. Он, в своем стремлении превратить Индию в крупную авторитетную державу попросил у СССР помощи в создании тяжелой промышленности, вооружении армии современным оружием и подготовке офицерских кадров, что, в свою очередь, совпадало с интересами Советского Союза. Но Меньшиков являлся связующим звеном. В июле 1954 г. он передал Неру официальное приглашение посетить СССР. Тогда же посол затронул вопрос о заключении соглашения, которое официально закрепило бы сложившиеся между двумя странами дружеские отношения. 2 февраля 1955 г. было подписано соглашение о строительстве металлургического завода в Бхилаи. Оно выгодно отличалось от того, что предлагали индусам западные страны: СССР предоставлял кредит по ставке вдвое ниже, чем запрашивали капиталистические фирмы и не претендовал на участие в управлении предприятием. На строительстве завода работали три сотни советских инженеров, а вместе с их семьями и помощниками советская «колония» насчитывала 1300 – 1400 чел. В июле 1955 г. в СССР увидел свет первый том 8-томного собрания сочинений Р. Тагора, а в преддверии визита Неру в СССР там вышел русский перевод его книги «Открытие Индии».
         Меньшиков часто встречался с Неру и беседовал с ним подолгу и открыто. Однажды Неру заметил, что посол взволнован, и прямо спросил в чем дело. «Меня беспокоит то, - признался Меньшиков, - что ряд чиновников индийских министерств противодействует осуществлению экономического сотрудничества с Советским Союзом». «Чиновники могут интересоваться теми или иными деталями и даже высказывать свои замечания, - Неру сделал многозначительную паузу, - но решение вопросов от них не зависит». (А. Горев, В. Зимякин. Неру).
         Меньшиков активно участвовал в подготовке «исторических» визитов Неру в СССР и Хрущева с Булганиным в Индию (1955), неотступно сопровождал высоких визитеров в их поездках, соответственно, по СССР и Индии. При нем в ряде крупных городов Индии открывались «Дома советской науки и культуры». В целом этот период дипломатической службы Меньшикова можно считать весьма плодотворным. И было должным образом оценено: он удостоился чести быть избранным кандидатом в члены ЦК КПСС (на ХХ съезде партии в 1956 г.) и назначения Чрезвычайным и Полномочным Послом в США.
       Советское посольство там в то время являлось во многих отношениях уникальным. Оно представляло собой как бы внешнеполитическое ведомство в миниатюре, занимаясь практически всеми основными направлениями внешней политики СССР. В нем имелись отделы по Европе, Южной Азии,  Китаю, Ближнему Востоку, Латинской Америке, Африке. Две великие державы следили за действиями друг друга во всех уголках земного шара. Советником (по другим данным – вторым секретарем) посольства служил уже знакомый нам резидент ГРУ А. Феликсов (под фамилией Фомин), переброшенный в США из Англии.  В своих воспоминаниях «За океаном и на острове. Записки разведчика» он пишет: «Посол Меньшиков меня хорошо принял, ввел в курс последних событий внутренней и внешней политики Администрации США и особенно советско-американских отношений. Он поручил посланнику М.Н. Смирновскому при первой возможности взять меня в Госдепартамент и представить там руководству советского отдела. Посоветовал, как лучше приобрести связи в дипломатических кругах Вашингтона».
       Наиболее ярким событием американского периода жизни Меньшикова явился визит в США Н. Хрущева в сентябре 1959 г.  Ему предшествовал продолжительный визит туда А. Микояна, официально, в качестве гостя посла, его давнего друга. «Хозяин» сопровождал «гостя» на встречи с президентом, вице-президентом, госсекретарем и другими государственными чиновниками и представителями деловых кругов. Заместитель главы советского правительства уговаривал американских партнеров торговать, намекал на кризис перепроизводства и готовность СССР покупать американские излишки. Но почти ничего не добился. Главной причиной провала его миссии было нежелание России платить долги, в частности, по ленд-лизу (Еще в 1950 г. министр внешней торговли Меньшиков и первый заместитель министра иностранных дел Громыко направили Сталину записку об урегулировании расчетов по ленд-лизу, переговоры было поручено вести послу в США Панюшкину, но закончились они безрезультатно). Единственное, о чем Микоян договорился – это об обмене выставками США в Москве и СССР в Нью-Йорке. На открытие последней в  Америку прибыл второй человек в советской иерархии Ф. Козлов, который также посещал высокопоставленных лиц в сопровождении посла. Деликатным вопросом подготовки визита Хрущева являлся протокол приема гостя. Официально он являлся главой не государства, а правительства, то есть рангом ниже, но претендовал на прием «по высшему разряду», в соответствием с фактическим своим положением. Уладить такой важный вопрос было поручено Меньшикову, и он с этим поручением справился. Во время визита он постоянно находился в свите Хрущева.
       В период предвыборной кампании 1960 г. советская  резидентура получила указание способствовать победе на выборах президента Дж. Кеннеди. В Москве полагали, что с ним легче будет договориться, в частности, по Западному Берлину. Один из разведчиков вышел на Роберта Кеннеди, но тот от предлагаемой помощи отказался, заявив, что если дело получит огласку, его старший брат выборы точно проиграет (А. Феликсов).  Хрущев в своих мемуарах заверяет: «Мы не стали проявлять какой-либо заинтересованности в вопросе выборов президента».
       Что касается Меньшикова, то Феликсов утверждает, он был отозван из США по настоянию Громыко и заменен «огромыченным» Добрыниным.  Сам Добрынин в своих воспоминаниях «Сугубо доверительно» пишет, что в первой беседе с Раском перед вручением верительных грамот президенту Кеннеди госсекретарь сказал ему: «К сожалению, личные контакты с Меньшиковым, которые позволили бы в неофициальном порядке время от времени обмениваться соображениями по различным вопросам, у меня не сложились. И предложил мне встречаться вечерами у него дома или в выходной день на яхте».
       До выхода на пенсию (1968) Меньшиков занимал малозначащий пост министра иностранных дел РСФСР. Скончался 19 июля 1976 г. Помимо высшего в стране ордена Ленина был награжден тремя орденами Трудового Красного Знамени, медалями.

                Основной источник:  Материалы интернета   

               
               
       ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ  США КРИСТИАН  АРЧИБАЛЬД  ГЕРТЕР

       К. Гертер был последним госсекретарем, родившимся в XIX веке. По многим отзывам, он был человеком талантливым, искренним, интеллигентным, честным, гордым. В служебных отношениях мог быть и жестким, и требовательным. Был мягок в своих манерах, но тверд в принятии решений. По мнению Болена, Гертер управлял Госдепом лучше других госсекретарей, за исключением, может быть, Маршалла. Но период, когда он занимал руководящие должности во внешнеполитическом ведомстве (два года с февраля 1957 г. заместителя госсекретаря и последующие два года госсекретаря) был очень сложным для его страны. США теряли свой престиж и влияние в мире, а Советский Союз «набирал очки». Изнурительные бесплодные переговоры по германской проблеме держали в напряжении всю планету. Поведение президента и госсекретаря в связи с инцидентом  с самолетом-разведчиком У-2 не добавило им уважения и авторитета.  Как и превращение Кубы в «Остров Свободы» (остряки расшифровывали слово КУБА как аббревиатуру: коммунизм у берегов Америки). В результате, покидая пост, считавшийся 4-м в иерархической лестнице США, Гертер, несмотря на все старания, мало что смог записать в свой «актив».
        К. А. Гертер родился 28 марта 1895 г. в Париже. Его отец Альберт был известным художником. Его фрески украшали стены многих общественных зданий в Париже, Лос-Анджелесе и др. Его мать, Адель, рисовала портреты и натюрморты. Кристиан первые 9 лет прожил в Париже, из них 3 года учился в школе. Он ничем не выделялся среди сверстников, никто не замечал у него особых способностей и не прочил ему блестящую карьеру. В 15 лет окончил школу, в 20 – Гарвардский университет, где изучал искусство, затем школу прикладного искусства в Нью-Йорке. Он был долговязым и неуклюжим, но очень ответственным человеком. И активным масоном. Во время 1-й мировой войны, потеряв своего старшего брата Эвери, решил посвятить себя борьбе за мир. В 1916 г. уехал в Берлин в качестве атташе американского посольства. В декабре того же года был переведен в Брюссель.
       25 августа 1917 г. Кристиан женился на Мэри Каролине Прэтт, богатой наследнице, внучке нефтяного магната Чарльза Прэтта, основавшего в 1877 г. Институт искусства и дизайна в Бруклине, и дочери Фредерика Прэтта, посвятившего жизнь развитию этого института. Осенью того же  года молодой Гертер принял предложение госсекретаря Р. Лэнсинга поработать в комиссии по проблеме военнопленных и интернированных иностранцев. Во время Парижской мирной конференции принимал участие в разработке Устава Лиги Наций, в частности его 10-й статьи, обязывающей членов Лиги уважать и сохранять территориальную целостность и политическую независимость входящих в Лигу стран (Вудро Вильсон назвал эту статью сердцем соглашения). Вернувшись в США, Гертер был принят на работу в отдел кадров Госдепа, но ушел из внешнеполитического ведомства в знак протеста против отказа Америки войти в Лигу Наций.
       В 1920 г. Герберт Гувер назначил его исполнительным секретарем Совета по помощи Европе, а в 1921-м, став министром торговли – своим помощником. Гувер был ярым противником большевиков. Но когда в 1921 году Украину, Поволжье и другие регионы РСФСР поразил голод, он развернул кипучую деятельность по оказанию помощи людям. Однако поставил советской стороне условия: власти не вмешиваются в работу АРА (Американской организации помощи), продукты распределяют американцы с помощью нанятых ими россиян. Кроме того, все американцы, находившиеся в советских тюрьмах, должны быть освобождены. В свою очередь, АРА брала обязательство не вмешиваться в политическую жизнь России. Для выяснения фактического положения на местах в Россию в 1922 г. была направлена специальная миссия, в которую вошел и Гертер. К своему удивлению, он узнал, что в то время, когда больше 30 миллионов жителей голодало, пшеница вывозилась за рубеж для получения валюты. Это вряд ли добавило ему симпатий к советскому режиму.
      В 1924 г. Гертер по совету Гувера стал соредактором журнала «Независимость», писал о международных делах, ратовал за признание Лиги Наций, критиковал изоляциониста Генри Кэбота Лоджа. Год читал лекции по международным отношениям в Гарвардском университете. А затем был избран в Палату представителей Массачусетса. Он не был хорошим оратором, не избавился от застенчивости. Но проявил себя, как талантливый, честный, добросовестный работник. И стал спикером Палаты. А его отец выполнил ряд фресок на исторические темы в залах Палаты.
       В ноябре 1942 г. Гертер победил своего соперника-демократа на выборах в Конгресс и состоял членом Палаты представителей до осени 1952 г., когда был избран губернатором Массачусетса. В 1947 г. в Палате был образован специальный комитет для выработки предложений по осуществлению «плана Маршалла», который возглавил Гертер (он так и назывался – комитет Гертера). 23 марта 1948 г. он выступил с докладом, в котором ратовал за создание корпоративной Администрации помощи Европе. Этот план не был принят, но его автора стали воспринимать как яркого человека и крупного специалиста по международным делам. В 1951 г. он вошел в комитет по международным делам Палаты представителей. В 1943 г. основал школу по вопросам международных отношений. В 1948-м защитил докторскую диссертацию. 
        На посту губернатора Массачусетса он проводил реформы в области образования, сохранения природы и др. Ему удалось улучшить отношения между властями штата и местными органами самоуправления, создать условия для развития бизнеса. Его считали одним из лучших губернаторов. Но его тянуло в сферу международных отношений. В 1955 г. после инфаркта у Эйзенхауэра руководство республиканской партии всерьез рассматривало Гертера как кандидата на пост президента, но он отказался соперничать с Никсоном. Отказался он и баллотироваться на очередной срок в губернаторы.
        21 февраля 1957 г. он занял должность заместителя госсекретаря по европейским делам вместо ушедшего с этого поста Герберта Гувера младшего. Отношения с его начальником Даллесом складывались непросто, но он до ухода Даллеса по болезни продолжал там работать с полной отдачей сил, так как считал укрепление сотрудничества с европейскими странами задачей первостепенной важности для США. Он отвечал также за развитие культурных отношений, «культурную дипломатию». Летом 1958 г. он создал в Госдепе соответствующую группу (правда, активно эта группа начала действовать только в 1961 г.). Он также участвовал в работе Палаты по координации операций при Совете Национальной Безопасности. На каждом из недельных заседаний обсуждались важнейшие вопросы политики Администрации президента. Позднее Гертер стал руководителем этой палаты. При обсуждении вопросов он внимательно выслушивал выступавших, отстаивавших различные точки зрения. Однако президент Кеннеди расформировал эту палату. В Госдепе еще существовал отдел науки. Он мало на что влиял. Но в 1957 г. после запуска в Советском Союзе искусственного спутника Земли его значение существенно возросло. Тогда его возглавил Гертер. Кроме всего этого он в отсутствие Даллеса исполнял его обязанности. Поэтому когда 15 апреля 1959 г. Даллес по болезни ушел в отставку Гертер стал госсекретарем. Он болел остеоартритом, у него были проблемы с позвоночником, но он заверил президента, что чувствует себя хорошо. Сенат единодушно поддержал его кандидатуру.
       В то время камнем преткновения в отношениях Востока и Запада была проблема Западного Берлина. Хрущев, ставший уже единоличным и фактически бесконтрольным правителем огромной страны, демонстрировал мускулы. 10 ноября 1958 г. на собрании Общества польско-советской дружбы он потребовал, чтобы западные державы отказались от своих оккупационных прав в этом городе. И угрожал в противном случае передать в одностороннем порядке оккупационные функции Советского Союза ГДР, включая контроль над всеми коммуникациями. При этом он особо подчеркнул, что СССР будет рассматривать любую силовую акцию или провокацию против ГДР как нападение на СССР.  А за несколько дней до этого он «доверительно» сообщил всему миру, что производство межконтинентальных ракет поставлено в Советском Союзе на серийную основу. Он блефовал, в США об этом догадывались, но точно не знали и принимали ответные меры. 25 февраля 1959 г. президент Эйзенхауэр публично подтвердил наличие «пока еще уточняющихся планов по обороне Берлина». Своего апогея воинственная риторика Хрущева достигла 23 июня, когда он в беседе с Гарриманом угрожающе воскликнул: «Если вы пошлете танки, они будут сожжены, и не заблуждайтесь в отношении этого. Если вы хотите войны – вы ее получите… Наши ракеты полетят автоматически».
        А в это время в Женеве уже шли переговоры министров иностранных дел 4-х держав- победительниц по германскому вопросу. Они велись с 10 мая  по 20 июня и с 13 июля по 5 сентября (перерыв был связан с участием глав делегаций в похоронах Даллеса). Громыко твердо придерживался позиции Хрущева (Микоян в своих мемуарах охарактеризовал эту позицию как проявление удивительного непонимания всего комплекса вопросов, касающихся Берлина). Гертер изложил позицию трех западных держав: «Хотя наши права в Берлине возникли в результате войны, наши обязательства вытекают из той опеки, которую мы обязались осуществлять в отношении населения Берлина до тех пор, пока воссоединение страны не устранит его нужду в нашей защите». Переговоры закончились безрезультатно (двухчасовый личный разговор Гертера с Громыко не изменил ситуацию), но пресса и западные коллеги отметили, что Гертер показал себя как достойный преемник Даллеса. Он был на Женевской конференции объединяющим звеном между западными партнерами. На последнем заседании он произнес одну из лучших своих речей. Он посоветовал Никсону как можно скорее посетить СССР и «провести агитационную работу» с Хрущевым перед его визитом в США. А сам посетил Западный Берлин, чтобы убедить его жителей и руководителей в поддержке Америки (Громыко назвал эту поездку провокационной). На прощание супруга Громыко подарила супруге Гертера шампанское, икру и путеводитель по Москве, а та в ответ супруге Громыко фотоаппарат. Однако разногласия между недавними союзниками продолжали углубляться. Визит Хрущева в Америку не изменил ситуацию. Во время пребывания там советский лидер называл Гертера и шефа ЦРУ А. Даллеса «вороньем», которое негативно, с его точки зрения, влияет на президента, а самого президента «тряпкой», поддающейся этому дурному влиянию и часто меняющей свое мнение.
        Другим непримиримым «яблоком раздора» между двумя сверхдержавами стала в 1959 году Куба. В мае там был принят закон об аграрной реформе, положившей конец крупному землевладению – латифундизму. Во второй половине года – закон о контроле над полезными ископаемыми, в  соответствии с которым компании США облагались 25-процентным налогом от стоимости вывозимых металлов и минералов. В июне 1960 г. – закон о национализации предприятий и имущества американских граждан. Советский Союз немедленно воспользовался появлением Коммунизма У Берегов Америки. Во время визита туда Микояна в феврале 1960 г. (под предлогом устроить выставку в Гаване) было подписано первое торговое соглашение, по которому СССР брал обязательство закупать 5 миллионов тонн сахара в течение 5 лет, обеспечить Кубу нефтью, предоставить кредит на 100 млн. долларов под низкий процент и оказать помощь в строительстве ряда важных для нового режима объектов. Ответом Америки стало экономическое эмбарго Кубы и секретная директива Эйзенхауэра (17 марта 1960 г.) о создании отрядов из кубинских эмигрантов для вторжения на остров. Ф. Кастро хвастливо заявлял о своих победах над могущественным соседом. На сессии Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре 1960 г. Хрущев лично встретился с Кастро. Микоян вспоминает: «Он (Хрущев) сделал блестящий ход, поехав в гостиницу к Фиделю Кастро в негритянский район. Такие вещи он умел делать очень хорошо». Коменданте с трибуны ООН допускал резкие выпады в адрес США.
       Эпизод с самолетом У-2 1 мая 1960 г. стал для Гертера дипломатическим позором. Однако вызывающее поведение Хрущева, развернувшего яростную антиамериканскую пропагандистскую кампанию, вызвало осуждение не только лидеров западных стран, но и его близких соратников. А. Микоян пишет: «Казалось, выводы из своей Берлинской авантюры Хрущев сделал (в результате посещения США). Но в мае 1960 года он снова «похоронил разрядку», раздув инцидент с самолетом-разведчиком У–2, устроив непозволительную истерику. Так нельзя было поступать с Эйзенхауэром».
        Хронология этого международного скандала выглядит так. 3 мая американцы сообщили, что 1 мая пропал без вести управляемый гражданским пилотом самолет, базировавшийся в Турции и предназначенный для метеорологических исследований. После выступления Хрущева на сессии Верховного Совета у них еще оставалась надежда, что у России нет доказательств шпионского характера самолета, что Пауэрс привел в действие систему уничтожения самолета, а, возможно, погиб, использовав имевшуюся у него булавку с ядом. Госдеп официально заявил, что самолет брал пробы воздуха в районе советско-турецкой границы, из-за неисправности кислородного питания летчик потерял сознание и самолет. управляемый автопилотом, сбился с курса и залетел в воздушное пространство СССР. 5 мая вечером на приеме в посольстве Эфиопии в Москве Томпсон случайно услышал разговор между замминистра иностранных дел СССР Я. Маликом и шведским послом. Швед спросил, как советское правительство намерено реагировать на инцидент с американским самолетом. «Не знаю, - ответил Малик, - допросы пилота продолжаются». Услышав эту сенсационную новость, Томпсон бросился в посольство США и отправил в Вашингтон телефонограмму с грифом «вне всякой очереди». Но она опоздала, прежняя версия ушла в СМИ раньше. 6 мая она же фигурировала в ноте  Госдепа Мининделу СССР. 7 мая в эфир вышло заявление советского правительства, в котором официально сообщалось, что Пауэрс жив и признал шпионский характер полета. Госдеп вынужден был подтвердить этот уже очевидный факт, но утверждал, что власти разрешения на полет не давали. Однако 9 мая Гертер перешел от обороны к наступлению, заявив, что в соответствии с законом о национальной безопасности 1947 г. Эйзенхауэр разрешил проводить авиационную разведку на территории СССР. 12 мая правительство США официально подтвердило это в ноте правительству СССР. Заявление Гертера вошло в Обвинительное заключение по делу Френсиса Пауэрса.
      16 мая в Париже открылся саммит «Большой четверки», посвященный решению все той же неразрешимой германской проблемы. За неделю до этого Хрущев, выступая в посольстве Чехословакии, обвинил США в том, что полет Пауэрса был направлен на то, чтобы сорвать саммит. Лидеры двух противостоящих держав на первой (и последней) встрече в Елесеевском дворце не подали друг другу руки, ограничившись сухим кивками. При открытии совещания Хрущев заявил, что если Эйзенхауэр официально не извинится за полет У-2, советская делегация оказывается участвовать в совещании. Переводчик Хрущева В. Суходрев вспоминал: «Все сидели за круглым столом. Рядом со мной находился госсекретарь США Кристиан Гертер. Во время выступления Хрущева Эйзенхауэр наклонился к Гертеру, и я услышал, как он сказал: «Я не вижу причин, почему бы нам не выступить с заявлением такого рода». Гертер ответил: «Нет, нам не следует этого делать». Саммит не состоялся.
       7 июня в «Правде» появилась статья «Господин Гертер снова вводит американцев в заблуждение». В ней отмечалось: «В основе заявления Госсекретаря два положения: первое – стремление переложить вину за срыв совещания в верхах на Советский Союз и, таким образом, убедить весь мир в том, что США будто бы невиновны. И второе – защитить нормы международной морали, вкладывая в слово «нормы» свое понятие (Гертер выразил сожаление по поводу деградации норм морали в международных отношениях. Сами же полеты он оправдывал секретностью СССР). Подумать только, о деградации норм морали сожалеет человек, провозгласивший шпионаж национальной политикой США. Тягостное зрелище являет собой государственный департамент в эти дни». В этой констатации содержалась изрядная доля правды. Провал миссии Пауэрса несомненно оказал влияние на результаты президентских выборов: молодой энергичный демократ Кеннеди, хоть и с небольшим перевесом одержал победу над Никсоном. Госсекретарем был назначен Дин Раск.
        Отношения Гертера с Раском были простыми и вежливыми. Они дружили еще со времен пребывания Гертера в Конгрессе и часто общались, как лично, так и по телефону, обсуждали проблемы Кубы, Лаоса. 5 января 1961 г. состоялось совещание с участием Эйзенхауэра, Кеннеди, Гертера и Раска. В 1961-62 гг. Гертер занимал должность председателя Атлантического совета США, затем до 1966 – специального представителя США на торговых переговорах в рамках Генерального соглашения о тарифах  и торговле. В 1961 г. был награжден медалью Свободы. Скончался 30 декабря 1966 года. Похоронен в Миллисе (Массачусетс). Его супруга умерла в 1980-м. Они воспитали 4-х детей – трех сыновей и дочь. Сын Александр стал доктором права, государственным служащим, Фредерик – врачом,  Миллас – предпринимателем, дочь Адель – художницей.
        В 1968 г. Американская Ассоциация внешнеполитической службы учредила премию Кристиана Гертера. В Бостоне Совет по международным делам также учредил премию его имени. В Брайтоне (Массачусетс) есть парк его имени, а в одном из университетов – зал Гертера.
       
                Основной источник:

    Christian A. Herter. By G. Bernard Noble. Cooper square publishes. New York. 1970.               
               


       
   


                ПОСОЛ  США  В СССР ФОЙ  ДЭВИД   КОЛЕР

      27 сентября 1962 г. советская кинохроника зафиксировала момент вручения новым американским послом  в Москве Ф. Колером своих верительных грамот заместителю Председателя Президиума Верховного Совета СССР Н.Н. Органову. А уже 16 октября он явился в кремлевский кабинет Хрущева и, как свидетельствует журнал учета посещений советского лидера, провел там три часа. На беседе присутствовали ответственные сотрудники МИД В. Кузнецов и М. Смирновский. Колер уже знал, что американцы засекли на Кубе советские ракеты и ждал от Хрущева каких-то разъяснений. Но тот заверил посла, что Советский Союз оказывает помощь Кубе в строительстве рыбного порта, и выразил озабоченность по поводу размещения американских ракет средней дальности в Турции и Италии. Через несколько дней разразился Кубинский кризис, который поставил мир на грань ядерной войны. Так началась нелегкая служба посла в СССР. А за 35 лет своей дипломатической карьеры Колер работал в 11 странах на пяти континентах.
       Фой Д. Колер родился 15 февраля 1908 года в г.Оклуде (штат Огайо). В 1931 г. после окончания университета был принят на работу в Госдепартамент. До 2-й мировой войны успел послужить в Румынии, Югославии, Греции, Канаде, Египте, Вьетнаме и Боливии. В 1935 г. в Бухаресте женился на Филис Пен из Сев. Каролины, которая занималась тем, что издавала сокращенные варианты произведений известных писателей. В Греции им пришлось пережить немецкую оккупацию. В конце войны Колер исполнял обязанности помощника начальника Ближневосточного отдела Госдепа, а в 1946 г., изучив русский язык в университете Корнелл, был направлен в Москву в качестве первого секретаря посольства (послом в то время был У. Смит). Свои впечатления от пребывания в России он в разговоре со своим другом и наставником  Р. Гендерсеном описал так: «Немецкая оккупация Греции, которая дала мне язву несколько лет назад, была ничем по сравнению с жизнью в Москве. Но, вместе с тем, там было некое очарование, которое следовало пережить хотя бы потому, что никто не поверил бы в это, если бы не увидел своими глазами». С помощью Колера посол Смит подготовил обстоятельный аналитический доклад для американской делегации на московском совещании министров иностранных дел стран-победительниц.
      Вернувшись из СССР на родину, Колер, поработав некоторое время начальником отдела вещания радиостанции «Голос Америки», был переведен в штаб планирования политики Госдепа. У него была репутация добросовестного работника. Однако в том же году в его карьере произошел досадный сбой. Возвращаясь с банкета, чета Колеров попала в дорожно-транспортное происшествие. Дипломат отделался травмой головы, его супруга – сотрясением мозга. Но за вождение в нетрезвом виде и буйное поведение их арестовали (Филис в истерическом припадке ударила медсестру, и ее связали. Характерно, что следователей она обвиняла в том, что они действовали советскими методами). А главу семьи ждали неприятности по службе. У него к тому же пропали секретные документы, которые он брал домой, чтобы, как он объяснил, в спокойной обстановке тщательно их изучить. Он признавал, что проявил недопустимую беспечность, но клялся, что не сочувствует Советскому Союзу и коммунизму, а напротив, как мог, боролся с этим мировым злом.  Тем не менее, пресса и некоторые члены Конгресса требовали его отставки. Только заступничество У. Смита спасло его от увольнения из Госдепа. Ему объявили выговор и отправили в Анкару.
        Колер сумел сделать правильные выводы из выпавших на его долю неурядиц. Он стал осторожнее, «бесцветнее», как выразился А. Гарриман. Вместе с тем, он приобрел солидный опыт работы за границей, лучше стал понимать тонкости в поведении старших начальников. Самоуверенность сменилась сдержанностью. После «испытательного срока» его в 1958 г. вернули в Вашингтон помощником зам. госсекретаря по европейским делам. Он координировал визит вице-президента Р. Никсона в Советский Союз. И увидел, что за время после смерти Сталина советские люди стали более дружественными, более сытыми, менее боязливыми, лучше выглядели. В Москве уже звучала джазовая музыка, дерзкая поэзия, выставлялись абстракционисты. И, хотя подозрения в отношении посольства как «шпионского гнезда» еще имели место (не без основания, помощник военного атташе был уличен в шпионаже), он охарактеризовал положение в стране по сравнению со сталинским временем как «день и ночь». Он жаждал деятельности на благо улучшения отношений между двумя великими державами. Однако предложение Госдепа назначить Колера послом в Москве вызвало возражения  со стороны многих влиятельных лиц в окружении президента. Роберт Кеннеди считал его посредственностью, человеком нетворческим, медлительным. Гарриман упрекал его в отсутствии воображения. А Дж. Кеннеди ценил в нем добросовестность и отсутствие карьеризма. И поддержал Госдеп. Впоследствии Колер оказался провидцем, предсказав, что гонка вооружений в 80-х годах подкосит Советский Союз.
        Во время Кубинского кризиса Хрущев предпочитал действовать в обход посла через Добрынина и Томпсона, Р. Кеннеди и советского резидента ГРУ в США полковника Г. Большакова. А Колер находился как бы в осаде. У Спасо-хауса  собирались демонстранты, бросали камни в окна и кричали «Руки прочь от Кубы». Передвижение было ограничено. Впоследствии Мэтлок, который тогда был сотрудником консульского отдела, вспоминал, что сотрудники посольства не представляли себе той угрозы, перед которой стоял мир в октябре 1962 года.
        После кризиса отношения между США и СССР стали улучшаться. И тут свою роль сыграл Колер, который был активным сторонником экономического и культурного сотрудничества.  К 1965 г. примерно 20 тысяч американских туристов ежегодно посещали Советский Союз, несколько сот советских граждан – США. В 1962 г. в СССР с большим успехом гастролировала балетная труппа «Нью-Йорк Сити балет». Ее художественный руководитель Дж. Баланчин в присутствии Колера провел урок танца в хореографическом училище при Большом театре. Посол активно участвовал в подготовке Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в трех сферах (подписан 15 августа 1963 г.). В 1964 г. министром иностранных дел СССР А. Громыко и послом Ф. Колером была подписана консульская конвенция между двумя странами.
        Вместе с тем, отстаивая стратегические интересы США, Колер рекомендовал руководству страны не продавать Советскому Союзу трубы диаметром 19 дюймов. А. Добрынин вспоминает, что в беседе с прибывшим в Москву спецпредставителем президента по подготовке договора о ядерных испытаниях А. Гарриманом Хрущев выразил неудовлетворение по поводу нажима, который США оказали на союзников, чтобы те не поставляли в СССР трубы для газопроводов. И при этом сболтнул, что по данным советской разведки, этот нажим осуществлялся по рекомендации Колера. Посол, присутствовавший на беседе, покраснел и ничего вразумительного не ответил. «Так болтливость Хрущева, - замечает Добрынин, - нанесла серьезный ущерб деятельности наших спецслужб».
        С началом войны во Вьетнаме условия работы посольства значительно усложнились. Советская пропаганда клеймила Джонсона и Макнамару как поджигателей войны. У здания посольства снова проходили митинги и демонстрации протеста. Одно из очень резких выступлений Косыгина (после бомбардировки американцами Северного Вьетнама в момент, когда советский премьер находился там с официальным визитом), Колер расценил, как открытый призыв к войне против США. И, хотя он заверял Вашингтон, что СССР не пойдет на прямое столкновение с Соединенными Штатами, его прогнозы развития отношений между двумя великими державами были весьма пессимистическими. И Джонсон решил отозвать Колера из Москвы. Он был назначен на весьма ответственный пост заместителя госсекретаря по политическим вопросам, но в декабре 1968 г. подал в отставку, стремясь отмежеваться от Джонсона, который стремительно терял популярность из-за вьетнамской войны. Профессор Колер преподавал в международном центре университета в Майами. Он автор книг «Конвергенция коммунизма и капитализма;  советский взгляд», «Понимание русских», «Переговоры, как инструмент внешней политики», «Советская стратегия в 70-е годы: от холодной войны к мирному сосуществованию» и др. Он писал: «Современная дипломатия - это продолжительное и изнурительное изучение целых обществ и их взаимодействий. Она требует знания истории и культуры, политических, экономических, технологических и общественных сил, которые существуют в том или ином обществе, и знания влияния, которое они могут оказывать на отношения между этим и другими обществами». Колер всю жизнь старался следовать этому правилу.
       Умер Ф. Колер 23 декабря 1990 г. Супруги Колер были бездетными.

                Основной источник
               
The Ambassadors and America’s- Soviet Policy. David Mayers. New York. Oxford
           University  Press. 1995. p. 335 



          



            ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ  США  ДЭВИД  ДИН  РАСК
       Дин Раск олицетворял собой американскую легенду и американский либерализм во внешней и внутренней политике. Будучи активным сторонником президента Вильсона, он боролся за идеальные законы, порядок, справедливость и мир. Он верил в способность и, следовательно, долг Соединенных Штатов улучшить мир. И, как мог, способствовал выполнению этой миссии. Убеждение, что в основе внешней политики должны лежать принципы нравственности, он пронес через всю свою жизнь. Он являлся убежденным антиимпериалистом и антиколониалистом. Но, в то же время, он был реалистом и понимал, что Америка должна быть сильной, чтобы эффективно противостоять агрессивным устремлениям Советского Союза и Китая. Для Раска начало холодной войны совпадало с моментом провозглашения коммунистами доктрины мировой революции. Он был противником американской политики изоляционизма и сторонником коллективной безопасности. Он ненавидел войну как метод решения политических и экономических проблем, но понимал, что пацифизм не способен решить существующих в мире проблем и противоречий. А. Добрынин вспоминает: «Раск  придерживался консервативных взглядов и упорно их отстаивал. Но он никогда не стремился к дешевым пропагандистским трюкам или обманным маневрам. Данному им слову можно было верить. Раск не был генератором новых идей, оставляя это за президентом, но ясность в его позиции была всегда. Он также отличался  осторожностью, стремлением избегать ненужной конфликтности, но не аргументированной полемики. Вообще, это был джентльмен из южного штата Джорджия».
       Три брата Раск эмигрировали из Ирландии в XVIII веке. Они, как и их потомки, были фермерами. Дин родился 9 февраля 1909 г. в сельском районе Чероки, штат Джорджия и был 4-м из пяти детей в семье. Когда ему было 4 года, семья переехала в Атланту. С 8 лет Дин начал работать в продуктовом магазине. Его мать была образованной женщиной, дети воспитывались в духе расовой терпимости и южных пресвитерианских доктрин: следованию заповедям, долгу, трудолюбию, состраданию и помощи. В школьные годы Дин мечтал о военной карьере, с восхищением наблюдал за военным парадом, который генерал Першин проводил в районе его школы, в 12 лет поступил юнкером в службу подготовки офицеров резерва. Его отличительной чертой была любознательность. В 1918 г. Атланту посетил президент Вильсон в ходе своего агитационного турне в поддержку Лиги Наций. Когда он проезжал мимо школы, девятилетний Дин помахал ему плакатом с призывом к интернационализму и миру. И стал ярым сторонником Вильсона.
       В 1925 г. Д. Раск, один из лучших учеников, окончил школу. Он писал еженедельную колонку о жизни школы в журнале «Атланта», получая за это 40 долларов в месяц. Но семья не имела возможности оплачивать его учебу в колледже. Два года Дин работал в юридической конторе клерком, затем совмещал работу с учебой в Дэвидсон-колледже, который окончил с отличием по специальности «политология». Престижная стипендия Роудса дала ему возможность в 1931 г. поступить в Оксфордский университет в Англии. В 1933 г. был удостоен премии мира за сочинение, посвященное управлению Британской империей, в 1934-м получил там степень магистра. Большое впечатление произвел на него визит в Англию М. Ганди. Вернувшись в 1934 г. в США, Раск начал преподавать в Миллс- колледже в Окленде (Калифорния) предметы «международные отношения» и «управление». В 1937 г. стал деканом и женился на своей ученице Верджинии Фонсе (1915 – 1996). Они воспитали троих детей.
       В 1940 г. Раск окончил юридический факультет университета Беркли и в декабре того же года ушел служить в армию (разведорганы) в чине капитана. Специализировался на  изучении обстановки в Южной, Юго-Восточной Азии и Западных тихоокеанских государствах. В 1943 г. участвовал в конференции в Каире. В конце войны по рекомендации генерала Маршалла был направлен в операционный отдел Министерства Обороны, где занимался проблемами послевоенного развития. В частности, Раск принимал участие в подготовке Потсдамской конференции, формировании Совбеза ООН, определении линии разграничения на Корейском полуострове (таким образом, его можно считать одним из виновников появления двух Корей и, следовательно, напряженности, не преодоленной до сих пор). Закончил военную службу в 1946 г. в звании полковника, был принят в Госдеп и, при покровительстве Маршалла, назначен начальником отдела по политическим делам, ответственным за связь с ООН.
       По убеждениям он оставался антикоммунистом, антиколониалистом и законником. Он понимал, конечно, что русские поступают беззаконно, навязывая свою идеологию и свои порядки другим странам, но верил в эффективность ООН.  Как реалист, он поддерживал «доктрину сдерживания», а «доктрину Трумэна», предусматривающую оказание помощи Турции и Греции в обход ООН не поддержал. Тут он горой стоял за международное право. Начавшийся после войны распад мировой колониальной системы вызывал у него искреннее одобрение. Возражение, что получившие независимость колонии станут добычей Советского Союза, его не убеждали. Эта его позиция раздражала Кеннана и Ачесона. Впрочем, по долгу службы Раск всегда  добросовестно выполнял указания руководителей даже если они вызывали у него внутреннее несогласие. Эта его верность начальникам высшего ранга напоминала отношение вассала к феодалу. И способствовала продвижению по служебной лестнице. Он, демократ, дружил с видными республиканцами – Даллесом, Ванденбергом и др.
       В 1949 г. у Раска родился третий ребенок, но отец ему, и вообще семье,  уделял мало внимания. Он был трудоголиком. В том же году он занял пост заместителя госсекретаря. В принципе он всех устраивал. Он был скромным, терпеливым, умным, спокойным, умел ладить с людьми и все схватывал на ходу. Он работал семь дней в неделю, курил по несколько пачек сигарет в день и пил виски по ночам, чтобы снять напряжение. Он был отличным служакой. В 1950-м он пишет черновой вариант доктрины по национальной безопасности, а затем уходит из Госдепа в фонд Рокфеллера – благотворительную организацию, способствующую развитию образования «без различия пола, расы и вероисповедания», здравоохранения, социальных наук  и др. С 1952 по 1961 гг. Раск возглавляет этот известный фонд. В 1959 году фонд издает капитальный труд «Вызовы внешней политике США в середине века». Ачесон ввел Раска в круг своих доверенных лиц. По его рекомендации Кеннеди предложил конгрессу кандидатуру Раска на пост госсекретаря. Этому способствовал благородный поступок Раска, принявшего на себя удар республиканцев и сенатора Маккарти, обвинявших демократов в провале политики американцев на Дальнем Востоке. Раск доказывал, что основной причиной поражения Чан Кайши в борьбе с коммунистами являлась коррупция в его бюрократическом аппарате.
        Сначала Кеннеди пригласил Раска, чтобы посоветоваться с ним насчет выбора кандидата в госсекретари. Они перебрали много дипломатов, но более подходящего, чем сам советник, президент не нашел. Раск не сразу согласился: фонд Рокфеллера для него с материальной точки зрения был более выгодным. Кроме того, он не входил в близкое окружение Кеннеди, где было много ярких личностей. Но чувство долга взяло верх.
       Следует отметить, что его опасения были не напрасными, в период президентства Кеннеди Раск оставался в тени, но честно и верно нес свой крест, работая по 15 часов в сутки без выходных. В качестве госсекретаря он провел более 70 пресс-конференций, встретился более чем с пятьюстами иностранными государственными и общественными деятелями, пролетел более миллиона миль… Естественно, такой бешеный ритм жизни отрицательно сказался на его здоровье: он страдал от головных болей, у него были проблемы с желудком, его посещали ночные кошмары. Его жену это очень беспокоило. Но она не могла ничего изменить.
        В отношениях с Москвой Раск был сторонником умеренного подхода. Однако помимо его воли напряженность в отношениях между двумя ядерными державами стремительно возрастала. Хрущев нагнетал обстановку, чтобы не выглядеть слабаком в глазах воинственного Китая. Кеннеди, в свою очередь, тоже «держал хвост трубой».  Летом госсекретарь в записке на имя президента писал: «Мы и свободный мир должны подготовить себя к тому, чтобы защищать наши права в Западной Германии и Берлине, оставляя при этом место для обсуждения».
        1962 год виделся Раску бескризисным и приятным. А. Добрынин вспоминает: «10 апреля Раск провел закрытый брифинг для небольшой группы ведущих обозревателей. Он сказал, что не видит большого практического смысла в советском предложении заключить пакт о ненападении между странами НАТО и Варшавского договора. Такой пакт имел бы смысл лишь в случае достижения договоренности об общем статус-кво, которая включала бы соглашение по Западному Берлину, а перспектив такого соглашения пока не видно. Далее Раск заявил, что США будут вынуждены вложить большие средства в наращивание вооружений, чтобы бремя взаимных гигантских расходов заставило стороны решать спорные вопросы. В середине октября после встречи с Томпсоном Добрынин вынес убеждение, что администрация Кеннеди видела основную угрозу напряженности в Берлинском вопросе. А через несколько дней разразился Кубинский кризис.
        Госсекретарь предложил президенту занять жесткую, но не провокационную позицию: привести в боевую готовность 150 тысяч тренированных солдат, укрепить базы на Гуантонаумо и на Востоке США. Американский народ должен быть проинформирован так же, как во время Корейской войны. И союзники по НАТО, чтобы они не обиделись, узнав про удар, нанесенный без их ведома по Кубе. Раск настаивал на сопровождении операций по подготовки военных действий с дипломатическими усилиями. Хрущеву, мол, должен быть предоставлен шанс одуматься, не довести мир до ядерной катастрофы и убрать ракеты. Он предполагал, что будет торговля с Москвой о Берлине в связке с Кубой. Сдержанный Раск стал главным советником Кеннеди в этот чреватый непредсказуемыми последствиями период. Он активно выступал против «ястребов» - вице-президента  Л. Джонсона, Д. Ачесона,  Р. Макнамары и других влиятельных фигур в окружении президента, настаивавших на нанесении воздушного удара по Кубе до начала переговоров с Москвой. Вначале Дж. Кеннеди тоже склонялся к силовым действиям, но Раск охладил его пыл, предположив, что в ответ Россия может нанести ответный удар по Берлину, Южной Корее и американским базам в Турции. Он доказывал, что воздушный удар, не говорая уже о десантной операции, были бы явным нарушением международного права, вызвали неодобрение ряда стран, и предлагал объявить блокаду Кубе, но военных акций не предпринимать. Этот вариант поддержал Роберт Кеннеди. Президент принял план госсекретаря. А тот сказал своему заместителю Болу: «Мы одержали большую победу, мы до сих пор живы». Союзники США по НАТО, даже де Голль, а также Организация Американских государств поддержали линию Кеннеди-Раска. В конце концов Хрущев дрогнул, советские корабли не дошли до линии блокады и повернули назад. А. Добрынин замечает: «В решающий момент кризиса Кеннеди и Хрущев оказались на высоте, проявив политическое мужество и выдержку. Что было бы, если бы на месте Кеннеди оказался Рейган, а госсекретарем был бы не Раск, а генерал Хейг?».
       Следует отметить, что о наличии советских ракет на Кубе Добрынин узнал только 22 октября, и не от Громыко, а от Раска. Он с горечью свидетельствует: «… А посол в США и представитель СССР в ООН Зорин ничего не знали о переброске ракет. То есть Москва сделала посла невольным орудием обмана». За час до обращения президента к американскому народу Раск вызвал к себе Добрынина и вручил ему текст выступления Кеннеди (госсекретарь был уверен, что посол сознательно, по указанию руководства страны вводил в заблуждение американское правительство). По совету Раска Кеннеди дал обещание Хрущеву не нападать на Кубу и убрать ракеты »Юпитер» из Турции. Это были устаревшие ракеты, их потом заменили на более совершенные «Полярис».
         В 1963 г. по дороге в Вену Кеннеди сделал остановку в Париже. Раск вспоминал, что разговор с де Голлем был очень трудным. Труднее – только с Хрущевым. Де Голль  сомневался в возможности и даже желании США  защитить Западную Европу от коммунистической опасности. Он также не мог отрешиться от образа Германии, как врага Франции. Его независимая политика ослабляла влияние Соединенных Штатов в НАТО. Франция отказалась подписать договор о запрещении ядерных испытаний в трех сферах и признала КНР. Американские военные базы были выдворены с территории Франции, а штаб НАТО переведен из Парижа в Брюссель. Беседа Раска с Хрущевым на его даче в Пицунде после подписания в Москве договора о ядерных испытаниях (5 августа 1963 г.) была на этот раз полегче. Но напряженность в отношениях двух великих держав сохранялась. Их интересы схлестнулись в Конго, потом в ЮАР, Родезии.
       Раск рос среди черных, но только в Оксфорде понял, что законы о дискриминации негров были несправедливыми. Он привлек многих афроамериканцев в Госдеп. Он не посещал клубы, куда не допускались евреи и чернокожие. Он запретил своим детям посещать бассейн за углом их дома, разделенный по расовому признаку. В 1967 г. его дочь, с одобрения отца, вышла замуж за афроамериканца. Он осуждал расизм в Южной Африке, но как политик, понимал, что если власть белого правительства будет ослаблена, это приведет к гражданской войне и усилению влияния там СССР. В конфликте Израиля с арабскими странами Раск рекомендовал президенту придерживаться нейтралитета, но арабские руководители отождествляли США с Израилем. Считая коммунистический Китай агрессором, США попытались изолировать его и с этой целью стали оказывать помощь Южному Вьетнаму. В апреле 1964 г. Раск посетил эту страну. Все это осложняло отношения Соединенных Штатов и Советского Союза, а война во Вьетнаме стала позором для США.
        Французы разделили Индокитай на Лаос, Камбоджу и Вьетнам. Согласно решению Женевской конференции (1954) Вьетнам временно был разделен на две части по 17-й параллели, где была создана демилитаризованная зона. Восстановление единства страны мыслилось осуществить на основе свободных выборов в 1956 г. В 1955-м под эгидой США была создана Организация договора Юго-Восточной Азии, куда входили Южная Корея, Тайвань, Южный Вьетнам, Филиппины, Лаос и Камбоджа. Администрация США сделала ставку на премьер-министра Южного Вьетнама Нго Динь Зьема. Это была  серьезная ошибка, поскольку он не пользовался авторитетом и не контролировал ситуацию в стране. Одним из очень грубых его просчетов была отмена деревенского самоуправления, нарушившая многовековую вьетнамскую традицию. Он также преследовал буддистов, что вызывало резкое осуждение Раска.
        С 1959 г. с Северного Вьетнама в Южный стали перебрасываться «военные советники». После успеха коммунистических сил в Лаосе они в основном проникали в Южный Вьетнам оттуда. Так возникла «тропа Хо Ши Мина».  К концу 1964 г. по этой «тропе» прошло более двух десятков тысяч северовьетнамских военнослужащих. В декабре 1960-го все южновьетнамские группировки, боровшиеся против режима Зъема, объединились в Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама. Это заставило США усилить помощь Зьему. Администрация Кеннеди стремилась показать Хрущеву и Мао готовность Америки защищать своих союзников. На кону была честь великой державы. Раск весьма скептически относился к Зьему. Он, как и Кеннеди, а затем Джонсон, стали жертвами обстоятельств. Убедившись, что Зьем не способен справиться с партизанами, США поддержали южновьетнамских генералов, совершивших 1 ноября 1963 г. военный переворот. Бывший премьер и его брат были убиты. А число солдат и офицеров США в Южном Вьетнаме в 1964 г. (до официального ввода войск) достигло 23 тыс. чел. Однако пришедшая к власти военная хунта оказалась политически нестабильной. Ее раздирали внутренние противоречия, конфликты, интриги. Тем не менее, Л. Джонсон в первом же выступлении после вступления в должность президента по рекомендации Раска заявил, что США будут выполнять свои обязательства в мире, включая  Южный Вьетнам и Западный Берлин.
        Джонсон и Раск стали близкими друзьями. Госсекретарь часто посещал президента на его ранчо в Техасе. Когда в 1968 г. из-за неудачной вьетнамской войны Макнамара и другие ближайшие сподвижники Джонсона покинули его, и он отказался участвовать в президентских выборах, Раск оставался с ним до конца.
         2 и 4 августа 1964 г. в Тонкинском заливе произошли бои между американскими и северовьетнамскими кораблями. 5 августа американская авиация впервые нанесла удар по военным объектам Северного Вьетнама. Конгресс принял Тонкинскую резолюцию, которая  давала право президенту при необходимости использовать военную силу в Юго-Восточной Азии. В октябре Китай взорвал свою атомную бомбу. Соединенные Штаты охватил шовинистический угар. США все активнее вовлекались во вьетнамскую войну. 28 февраля 1965 г. Джонсон, вопреки мнению Раска, дал добро на бомбардировку Северного Вьетнама. Всего за 1965 – 67 гг. американские самолеты сбросили более 1 млн. тонн бомб на территорию Южного Вьетнама, и половину – Северного Вьетнама. В декабре 1965 г. в Южном Вьетнаме уже воевала 400-тысячная американская армия. Но успех сопутствовал северовьетнамцам, поддерживаемым Китаем и Советским Союзом. Раск опубликовал план из 14 пунктов, направленных на окончание войны. В рождественские дни Америка прекратила бомбардировки Северного Вьетнама. Но никаких положительных сдвигов это не принесло. В мае в Вене торжественно отмечалось 10-летие договора о восстановлении независимости Австрии. Раск встречался с Громыко и был разочарован непреклонной позицией СССР по Вьетнаму. В 1967 г. большинство американцев не одобряло политику Джонсона-Раска, поскольку были сокращены многочисленные социальные программы, повышены налоги. Национальному согласию на ведение войны пришел конец. В апреле 1967 г. студенты университета Корнелл во время выступления Раска надели маски черепов. А в октябре состоялся протестный марш в Вашингтон.
        Джонсон и Раск неоднократно обращались к Советскому Союзу, сопредседателю женевских соглашений, с предложением содействовать прекращению вьетнамского конфликта, но Москва неизменно настаивала на прямых переговорах США с ДРВ и продолжала обильно снабжать северовьетнамцев оружием. А Китай тем временем испытал свою водородную бомбу.
        В июле 1968 г. был подписан важный договор о нераспространении ядерного оружия. Но вскоре войска стран Варшавского договора вторглись в «братскую» Чехословакию. О. Калугин, в те годы резидент в США, в книге «Прощай, Лубянка» пишет, что когда он показал послу Добрынину телеграмму об этом вторжении, тот горестно произнес: «Это ужасный шаг, он нанесет удар по всем нашим добрым начинаниям с Америкой. Как можно было докатиться до этого? Придется готовиться к крупным неприятностям». Действительно, сенат не ратифицировал договор о нераспространении, хотя к концу 1968 г. его подписали 83 государства.
         Президентские выборы принесли победу республиканцу Никсону. Раск оставил свой пост. Перед отъездом Раска в Атланту, где он собирался жить и преподавать в местном университете, Добрынин пригласил его на прощальный ужин. Бывший госсекретарь приехал на подержанном автомобиле старой марки. Переход с поста высокопоставленного чиновника на положение частного гражданина дался ему нелегко. Небольшая пенсия и отсутствие собственного состояния лишали его возможности нанять секретаря и другой обслуживающий персонал. «Личная порядочность Раска никогда не ставилась под сомнение, - пишет Добрынин. – Я проводил его до дверей посольства. Глядя  вслед уезжающему старенькому автомобилю, я невольно подумал о превратностях судьбы и о таком символическом конце ушедшей администрации».
        В 1969 г. Раск был награжден медалью Свободы. С 1970-го по 1984 год преподавал международное право в университете штата Джорджия. В период начавшейся разрядки президент Никсон предложил ему пост посла в СССР,  чтобы поставить отношения между двумя странами на солидную основу, но Раск это предложение не принял. Скончался Дин Раск 20 декабря 1994 г. Но память о нем жива. В 1977 г. он основал первую женскую столовую в Дэвидсон-колледже. Его именем названа средняя школа в г. Кентон (Джорджия). А в университете есть зал имени Раска. Его перу принадлежат книги «Ведя мир и войну», «Как я это видел», мемуары госсекретаря, и др.

                Основные источники

Dean Rusk. Defending the American mission Abroad. Tomas W. Zeiler.

A. Добрынин. Сугубо доверительно. Изд. «Автор». М. 1996. с. 786.               







            ПОСОЛ  СССР  В  США  АНАТОЛИЙ  ФЕДОРОВИЧ  ДОБРЫНИН

       А. Ф. Добрынин – один из старейших  дипломатов послевоенного периода, занимающий уникальное место в истории отечественной и мировой дипломатии. Особенно ярко его дипломатический талант проявился в США. На протяжении почти четверти века он являлся послом в этой соперничающей с Советским Союзом стране при шести президентах (Кеннеди, Джонсоне, Никсоне, Форде, Картере и Рейгане) и внес весомый вклад в нормализацию двусторонних отношений и укрепление международного престижа СССР. По словам А. Бессмертного, « ему удалось вывести дипломатию на уровень филигранного искусства, тончайшей отточки ее методов и приемов».
       Анатолий Федорович родился 16 ноября 1919 г. в деревне Красная Горка Московской области в семье рабочего-слесаря и билетерши Малого театра. Благодаря маме юный Анатолий до войны просмотрел практически весь репертуар не только Малого, но и других театров Москвы. А отец мечтал видеть единственного сына инженером. По его настоянию Анатолий в 1942 г. окончил Московский авиационный институт. Поработав там помощником декана, он в 1944 г. перешел на должность инженера- конструктора на 115-й опытный авиационный завод, который входил в ОКБ известного авиаконструктора генерал-лейтенанта А. Яковлева. Работа ему нравилась, сулила карьерный рост. Но судьба в образе ЦК ВКП(б) распорядилась иначе. Его почти насильно отправили учиться в Высшую дипломатическую школу. Позднее он узнал от Молотова, что Сталин, предвидя роль, которую будет играть Советский Союз в мире после победоносной войны, велел наркому иностранных дел создать такую школу и подобрать слушателей из среды молодых инженеров, которые умело руководят людьми и умеют улаживать конфликты в коллективе. Добрынин удовлетворял этим требованиям.
       Первый курс ВДШ  действительно состоял из примерно 50 молодых инженеров, преимущественно авиационной промышленности. Добрынин попал в английскую группу, в которой было 8 чел. Его дипломная работа была посвящена дальневосточной политике США в период русско-японской войны. А на банкете по случаю первого выпуска школы имел место забавный случай, повлекший за собой непредвиденные последствия. Там вчерашний слушатель Добрынин заявил директору школы Хвостову, что он, инженер, сможет за год написать диссертацию на историческую тему, а никакой историк написать диссертацию по техническому вопросу не сможет. Хвостов рассказал об этом разговоре Молотову, и нарком разрешил оставить Добрынина еще на год в ВДШ, чтобы хвастун выполнил свое обещание. Использовав свою дипломную работу, Добрынин, уложившись в отведенный срок, написал диссертацию, успешно ее защитил и был назначен пом. начальника учебного отдела МИД. Эта в сущности канцелярская работа настолько ему не нравилась, что он отказался от предложенной ему новым министром Вышинским должности начальника этого отдела («генеральская» должность), что вызвало вспышку ярости бывшего «прокурора дьявола».
       Oднако вскоре Добрынину повезло: опытный, умный и доброжелательный дипломат Валериан Зорин, назначенный заместителем министра, взял его к себе в помощники. 5 лет работы в этом качестве явились для Добрынина отличной школой. В сентябре 1952 г. он приступил к работе в должности советника посольства СССР в США, и довольно быстро заслужил репутацию знающего и ответственного дипломата. В 1954 г. он был назначен советником-посланником посольства. А потом новый зигзаг в его карьере: вернувшийся после смерти Сталина на пост министра иностранных дел Молотов назначил Добрынина одним из своих помощников. В этом качестве он в 1955 г. участвовал в совещании глав государств и правительств «четверки». Однако этот период (около года)  оставил у него тягостные впечатления. Он вспоминает: «По мере ухудшения отношений с Хрущевым Молотов становился все более раздражительным, подозрительным и несдержанным. А это болезненно сказывалось на сотрудниках. Шепилов был полной противоположностью Молотова – общителен, доступен, не догматик. Поощрял инициативу своих  сотрудников. С этим министром Добрынин участвовал в Лондонской конференции по Суэцкому каналу. Третьим министром, у которого он служил помощником, был Громыко. По его рекомендации генсек ООН Хаммершельд назначил Добрынина своим заместителем. Одновременно Анатолию Федоровичу был присвоен ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла. У него с генсеком сложились хорошие личные отношения, что обеспечивало негласные контакты руководства ООН с советскими руководителями. Добрынин участвовал в переговорах Хрущева с Хаммершельдом в Крыму. Но советский лидер недолюбливал этого шведа. 
       Через три года, в начале 1960 г. Добрынина отозвали из секретариата ООН, назначили зав. отделом стран Америки и членом Коллегии МИД. А 4 января 1962 г. на очередном заседании Политбюро Хрущев предложил кандидатуру Добрынина на пост посла в США. Так в 42 года, не возглавляя прежде посольство ни в одной стране и, значит, не имея опыта подобной работы, он сразу занял пост № 1 в этом ранге. Напутствуя нового посла перед его отъездом к месту назначения, Никита Сергеевич повелел «твердо отстаивать и продвигать интересы Советского Союза, но не поддаваться на провокации и без нужды не задираться», добавив при этом, что война с США недопустима. Основной проблемой в отношениях двух стран советский лидер определил германский вопрос. О Кубе не было сказано ни слова. А через полгода возникла ситуация, о которой сам Анатолий Федорович скажет так: «За долгие 24 года моей работы в качестве посла СССР в США мне пришлось пережить немало драматических и напряженных событий, которыми изобиловали советско-американские отношения в период «холодной войны». Но, пожалуй, наиболее запомнившимся был Карибский кризис, впервые поставивший мир на грань ядерной катастрофы».
       Трудно представить себе ситуацию более сложную, чем ту, в которой оказался посол в октябре 1962 г. О том, что он не был информирован о размещении советских ракет на Кубе и использовался Хрущевым и Громыко для дезинформации администрации Кеннеди, уже упоминалось. Но затем посол оказался в центре событий и сыграл существенную роль в разрешении опаснейшего кризиса. Вначале контакты  между американским и советским правительствами осуществлялись через конфиденциальный канал связи полковника советской разведки Г. Большакова, работавшего под прикрытием ТАСС, с Робертом Кеннеди и пресс-секретарем президента П. Челленджером (посол Меньшиков не знал об этой связи). Но в особо острый период кризиса оживленная (порой лихорадочная) переписка между Москвой и Вашингтоном велась по секретному каналу связи и в ходе личных встреч Добрынина и Р. Кеннеди. Решающая их встреча состоялась 27 октября. Министр юстиции США дал послу СССР в США номер телефона, по которому Добрынин мог в любое время связаться непосредственно с президентом. Согласие Дж. Кеннеди на вывоз американских ракет из Турции позволил Хрущеву «сохранить лицо», дав согласие на вывоз советских ракет из Кубы. Сам Хрущев в своих мемуарах  подтверждает, что разговор А. Добрынина с Р. Кеннеди решил все дело. «Опыт кубинских событий, - пишет Добрынин, - по существу задал основное направление моей дальнейшей деятельности на посту посла. Я хорошо понял, сколь важно быть активным звеном постоянного сугубо конфиденциального канала связи на высшем уровне для прямого, не всегда приятного, но по возможности, откровенного диалога. А Большаков вскоре был отозван в Союз.
        26 августа 1963 г. Добрынин по поручению Хрущева один на один встретился с Дж. Кеннеди в Белом доме. Послание советского лидера касалось дальнейшего развития двусторонних отношений в свете его беседы с Раском, и было составлено в весьма миролюбивых тонах. Президент тоже был настроен оптимистично. У посла сложилось впечатление, что он «держит на коротком поводке» своих советников, включая Раска. А через три месяца Кеннеди был убит. Подозрения о причастности советских спецслужб осложняли работу посольства. Оно получило несколько угрожающих писем. Томпсон через Добрынина попросил Микояна, прибывшего на похороны президента, долго здесь не задерживаться. Но специалисты заверили посла, что никаких связей с Освальдом не имели. Раску были переданы фотокопии переписки консульства с Освальдом, а Жаклин Кеннеди передала через Томпсона и Добрынина личное послание Хрущеву, выдержанное в спокойных и теплых тонах.
       Л. Джонсон, будучи вице-президентом, внешнеполитическими вопросами серьезно не занимался. Поэтому роль Раска и Томпсона заметно усилилась. А с ними у Добрынина сложились хорошие деловые и личные отношения. Новый советский лидер Л. Брежнев тоже не был докой в международных делах. Когда во время приезда в Москву Добрынин подробно рассказывал генсеку о событиях в Америке и просил указаний на будущее, тот обычно говорил: «Какие еще тебе указания. Ты лучше меня знаешь, как вести себя с американцами. Главное, чтобы был мир». Он доверял Громыко и полагался на него. Г. Киссинджер называл политику Громыко политикой «тяжелого парового катка, упрямо идущего к своей цели». А Д. Раск в разговоре с Добрыниным так сформулировал суть советской внешней политики: «что мое – то мое, а что ваше – давайте делить пополам».
        Очень хорошие, доверительные, теплые отношения сложились у А. Добрынина с  президентом Р. Никсоном и его помощником по госбезопасности Г. Киссинджером, через которого решались важнейшие внешнеполитические вопросы в обход госдепа и его главы Роджерса. Встречи советского посла с президентом (при непременном участии его главного помощника) происходили наедине без переводчиков и записывающих лиц. Между Белым домом и советским посольством была проведена прямая тайная телефонная линия, которой могли пользоваться только Киссинджер и Добрынин (без набора номера, только поднимая трубку). Киссинджер и Роджерс соперничали между собой, и победа всегда была за Киссинджером. «Беспрецедентная практика, - замечает Добрынин, - когда госсекретаря держали в неведении по важнейшим вопросам».  На заключительных переговорах по Западному Берлину в Бонне произошла заминка – невпопад  вмешался Роджерс, который не знал обо всех договоренностях по конфиденциальному каналу.  Об отношениях Добрынина и Никсона свидетельствует фотография трехлетней внучки советского посла, сидящей за столом президента в Овальном кабинете, с автографом Никсона (в пятилетнем возрасте Катя сфотографировалась в Белом доме с президентом Фордом у большого глобуса, девочка обнимает его одну половину, а Форд другую. При этом президент пошутил, что они поделили мир между собою поровну). Перед поездкой в Москву в мае 1972 г. Никсон пригласил Добрынина с женой в Кемпт-Дэвид с ночевкой. Такая честь иностранному послу была оказана впервые. Когда Никсон подал в отставку после Уотергейтского скандала, кремлевские руководители недоумевали, по их мнению, реакция общественности и решение президента не соответствовали незначительности его проступка.
       Встречи и доверительные беседы Добрынина с Киссинджером продолжались и в период президентства Форда, но стали менее продуктивными. Средства массовой информации усиленно муссировали вопрос о правах человека в СССР и еврейской эмиграции. Президент подвергался резкой критике со стороны его главных противников – Рейгана и Уоллеса. Форд просил посла поспособствовать, чтобы Брежнев сделал хоть какую-то уступку, позволявшую продолжить диалог, но Москва не сочла нужным посчитаться с внутриполитическими проблемами Форда. Там полагали, что президент просто не умеет или не хочет использовать свои возможности. Добрынин много раз выступал на заседаниях Политбюро, беседовал один на один с Брежневым, но изменить предубеждение советских руководителей не смог.
        После избрания в 1976 г. президентом демократа Картера Добрынин поддерживал негласные отношения с его администрацией через А. Гарримана. На большой обед в честь 85-летия последнего из иностранцев был приглашен лишь посол СССР. И впервые в мировой дипломатической практике «передача дел» уходящим Киссинджером новому госсекретарю Вэнсу происходила в присутствии советского посла. Вэнс предложил Добрынину обращаться друг к другу по имени (как с Киссинджером) и пользоваться конфиденциальной связью по прямому телефону. Однако в период президентства Картера отношения США с СССР заметно ухудшились. Администрация президента добивалась укрепления НАТО, поддерживала «сепаратную сделку» Египта с Израилем, развивала отношения с Китаем. Свою роль играло и упорное нежелание советского руководства либерализовать внутреннюю обстановку в стране. Советско-кубинское вмешательство в конфликт в Эфиопии давало повод квалифицировать внешнюю политику СССР как агрессивную. Особую активность в раздувании антисоветских настроений проявлял пом. президента по национальной безопасности З. Бжезинский. Сложности создавала и проблема диссидентов, в частности, суд над Щаранским. США активно поддерживали шаха в Иране, что тоже вызывало негативную реакцию Москвы. В связи с вторжением «ограниченного контингента» советских войск в Афганистан Картер в своем ежегодном послании «О положении страны» угрожающе заявил: «Любая попытка внешних сил установить контроль в Персидском заливе будет рассматриваться как посягательство на важные интересы США, и такое посягательство будет отражено путем использования всех необходимых средств, включая военную силу». Президент высказался за бойкот Московской олимпиады. На выборах 4 ноября 1980 г. Картер и Демократическая партия в целом потерпели крупное поражение.
       Первые 5 лет правления Рейгана (1981 – 86 гг.) для Добрынина, по его признанию, были самым трудным и неприятным периодом за все годы работы послом.  В 1982 г. президент объявил «крестовый поход против коммунизма». В 1983 г. он назвал СССР «империей зла». Развернулось американо-советское соперничество за влияние в Европе в связи с размещением там американских ракет. 1 сентября 1983 г. советский истребитель сбил над территорией СССР южнокорейский пассажирский самолет с 269 пассажирами на борту (в их числе был американский конгрессмен), что вызвало всплеск антисоветской истерии в США. Доверительные контакты посла с Белым домом прервались. Вместе с тем, в личном плане Добрынин в этот период получил солидную компенсацию. Он стал дуайеном дипломатического корпуса в США (а в Вашингтоне располагалось более 150 посольств). 4 ноября 1982 г. ему, единственному из послов за все время советской дипломатической службы, было присвоено звание Героя Социалистического Труда. А позже он узнал, что Рейган сделал в своем дневнике следующую приятную для него запись: «Все, что мы о них (Добрынине и его супруге) слышали, совершенно правильно – это во всех отношениях приятная чета. Настолько приятная, что удивляюсь, как они могут ужиться с советской системой… Они вот уже 40 лет женаты и очень любят друг друга».
        С избранием на пост Генсека М. Горбачева все в советско-американских отношениях коренным образом изменилось. Изменилось положение и самого Добрынина. Весной 1986 г. он участвовал в работе XXVII съезда КПСС. Посол был избран членом ЦК. За 5 минут до начала заседания послесъездовского пленума, который должен был избрать руководящие органы ЦК, генсек объявил Добрынину, что «есть мнение» избрать его секретарем ЦК по международным вопросам и возглавить соответствующий отдел ЦК. И сразу же поздравил с новым назначением. Времени на обдумывание не было. Пленум единогласно проголосовал «за». А вскоре он был еще избран председателем Комиссии по иностранным делам Совета Национальностей Верховного Совета СССР. Вместе с этими должностями Добрынин получил постоянную охрану из трех человек, лимузин «ЗИЛ» с радиосвязью, а также просторную двухэтажную дачу маршала Жукова с кинозалом, библиотекой, теннисным кортом, фруктовым садом, оранжереей, сауной и солидным обслуживающим персоналом: 2 повара, 2 официантки, 2 садовника, охрана дачи. В Вашингтон для нанесения прощальных визитов он уже летел на спецсамолете. Когда экс-посол покидал Белый дом после беседы с Рейганом, президент проводил его до машины. Теплые приветствия получил он от экс-президентов Никсона и Картера. Покидал Добрынин Соединенные Штаты в благодушном настроении. Однако, как оказалось, новое высокое назначение принесло ему много новых проблем и разочарований.
        Международный отдел ЦК насчитывал более 200 сотрудников. Он занимался в основном отношениями с компартиями и другими левыми организациями и массовыми движениями за рубежом и практически никакого влияния на формирование внешней политики правительства не оказывал. Добрынин попытался изменить это положение и представил соответствующие предложения. Горбачев с ними согласился. Но постепенно генсек, не без активной поддержки Шеварнадзе стал прибирать к своим рукам внешний курс страны, не консультируясь с Политбюро и экспертами, внезапно соглашаясь на неоправданные односторонне уступки американцам. Добрынин участвовал во всех встречах генсека на высшем уровне, но тот действовал самостоятельно, в соответствии со своим «новым мышлением» (Вообще, Горбачев очень любил ездить за границу. За 6 лет в качестве Первого лица Советского Союза он совершил 40 зарубежных поездок и побывал в 26 странах). Международный отдел ЦК вернулся на круги своя. А могучая ядерная держава и весь советский блок катились к развалу. Осенью 1988 г. в высших эшелонах партийного аппарата произошла существенная реорганизация. Добрынин ушел из ЦК и до июня 1991 г. состоял советником Президента, Председателя Президиума Верховного Совета СССР.  С августа 1991-го – консультант МИД Российской Федерации в ранге Чрезвычайного Полномочного Посла.
        Родина высоко оценила заслуги Анатолия Федоровича. Он был награжден Золотой Звездой Героя Соцтруда, 5-ю орденами Ленина, орденом Трудового Красного Знамени, орденом Почета России, а также орденами и медалями ряда иностранных государств. В 1997 г. ему было присвоено звание Заслуженного работника дипломатической службы Российской Федерации (нагрудный знак № 1). Он был избран Почетным доктором Дипломатической академии и академиком Международной Академии Информатизации.
        Скончался 6 апреля 2010 г. Урна с прахом захоронена в могиле родных. На памятнике значится: «Добрынины: Мавра Филипповна, 1865 – 1930, Игорек, 1921 – 1923, Федор Павлович, 1892 – 1979, Александра Тарасовна, 1896 – 1979, посол СССР и России Анатолий Федорович, 1919 – 2010».
 
                Основной источник:

    А. Ф. Добрынин. Сугубо доверительно. Посол в США при шести президентах (1962 – 1986 гг.). ИПО «Автор». М. 1996. с. 786.
               
 

                ЧАСТЬ ПЯТАЯ:



                ДИПЛОМАТЫ  ПОРЫ  БРЕЖНЕВСКОГО  ЗАСТОЯ

                Годы 1965 - 1982


       ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ США  УИЛЬЯМ  Р. РОДЖЕРС

      Выдающйся юрист, непримиримый борец с пеступностью, патриот и кристально чистый гражданин, но севший не в свои сани дипломат Уильям Пирс Роджерс родился 23 июня 1913 г. в Норфолке, штате Нью-Йорк. После смерти его матери, в подростковом возрасте воспитывался бабушкой и дедушкой в деревне Кантон, штат Нью-Йорк. Учился в Колгейтском университете, где был посвящен в братство Сигма Чи. Затем поступил в юридическую школу Корнелла, где был редактором Cornell Law Quarterly. Он получил степень бакалавра права в 1937 году, заняв пятое место в своем классе из 47. Проработав около года в качестве прокурора в юридической фирме в Уолл-Стрит, он стал  помощником окружного прокурора в 1938 году и был назначен окружным прокурором Т. Дьюи в оперативную группу из 60 человек, целью которой было разоблачение организованной преступности в Нью-Йорке. Поступил на флот в 1942 году. Служил на авианосце Interpid. Участвовал в битве за Окинаву. Его последним званием было капитан-лейтенант.
        После войны Роджерс, работая в комитете Сената, изучил документацию Комитета Палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности А. Хисса по запросу представителя Р. Никсона. Он сообщил Никсону, что Хисс солгал и что дело против него должно быть продолжено. 17 августа 1948 года  председатель сенатского подкомитета по расходам в исполнительном департаменте Г.Фергюсон, заявил, что Генеральная прокуратура США одобрила его расследование шпионажа, которое было начато с Э. Бентли 28 июля. Фергюсон отрицал, что его подкомитет «каким-либо образом вмешивался в какое-либо уголовное преследование». В его письме поясняется, что 9 июня адвокат У. Роджерс проконсультировал помощников генерального прокурора. Он заявил, что Роджерс «уведомил их о нашей цели и запланированной процедуре, о свидетелях, которых нужно было вызвать, и о вопросах, которые им будут заданы». В тот вечер генеральный прокурор Т. Кларк написал письмо, которое противоречило заявлениям Фергюсона относительно того, «разрешил» ли комитет Фергюсона свои публичные слушания с ним, и если да, то когда. Кларк писал: «Трудно сказать, какой ущерб принесли открытые слушания попыткам прийти к здравой основе в деле по шпионажу". 
         В 1950 году Роджерс стал партнером нью-йоркской юридической фирмы Dwight, Royall, Harris, Koegel & Caskey. Он вернулся в фирму, когда перестал быть на государственной службе. Он конультировал Никсона по коррупиционному скандалу, что поддтолкнуло Никсона выступить с так называемой «шашечной речью» в 1952 году.
        Роджерс присоединился к администрации президента Д. Эйзенхауэра в качестве заместителя генерального прокурора в 1953 году.  В этой должност играл некоторую роль или понимание процесса, который привел к казни Юлиуса и Этель Розенберг за шпионаж. Участвовал в интеграционном кризисе в Литл-Роке осенью 1957 года в Центральной средней школе. Работал с О. Коббом, прокурором в Восточном округе Арканзаса, над выполнением федеральных приказов и поддержанием мира в столице. Кобб вспоминал в своих мемуарах, что Роджерс позвонил ему, чтобы обсудить возможность насилия: «Наш разговор был несколько настороженным. Я никогда не рекомендовал использовать федеральные войска, и Роджерс спросил, считаю ли я их необходимыми. Я сказал ему, что надеюсь, что нет. Затем, к моему удивлению, он заявил: «Они уже в пути».
         Роджерс прослужил генеральным прокурором с 1957 по 1961 год. Он оставался ближайжим помощником вице-президента Никсона на протяжении всего президентства Эйзенхауэра, особенно во время двух медицинских кризисов Эйзенхауэра. В 1959 году Мартин Лютер Кинг-младший приветствовал Роджерса за то, что он выступил за интеграцию начальной школы в Алабаме, из которой были исключены дети чернокожих военнослужащих.
        С 1962 по 1963 год был главой Федерального городского совета, группы деловых, гражданских, образовательных и других лидеров экономического развития в Вашингтоне. Он сменил Дина Раска на посту государственного секретаря в администрации Никсона и являлся им с 22 января 1969 по 3 сентября 1973 года. Никсон долгое время не доверял Госдепу, который обвинял при администрации Трумэна в том, что тот укомплектован либеральными дипломатами, которые были недостаточно антикоммунистическими и несли ответственность за «потерю Китая» в 1949 году. Учитывая свою неприязнь к Госдепу, Никсон решил проводить  внешнюю политику через Совет по национальной безопасности. Он выбрал амбициозного профессора политологии из Гарварда Генри Киссинджера своим советником по национальной безопасности, который вскоре стал его главным советником по иностранным делам. В день инаугурации Никсона, 20 января 1969 года, Роджерсу вручили длинный документ, содержащий описание основных мировых проблем, написанный ведущими экспертами Госдепа, чтобы проинформировать его о новой работе. Он же с удивлением спросил: «Вы же не ожидаете, что я всё это прочту?» Незнание Роджерсом вопросов внешней политики и его нежелание отстаивать интересы своего ведомства привели к тому, что Госдеп был оттеснен на второй план, в то время как Киссинджер принимал важные решения без участия или даже без ведома Роджерса.  Позже Киссинджер сказал о Роджерсе: «Немногие госсекретари были выбраны из-за их невежества во внешней политике».
        В феврале 1969 года Никсон начал обсуждать планы бомбардировки баз Вьетконга и Северного Вьетнама на границе с Камбоджей. Роджерс посчитал это решение неразумным, предупредив, что оно может повредить мирным переговорам в Париже. 16 марта 1969 года Роджерс посетил совещание в Белом доме, на котором Никсон обсудил операцию «Меню», являющуюся планом тайной бомбардировки Камбоджи, начавшейся на следующий день. Одной из его задач было достижение мира в арабо-израильском конфликте в соответствии с так называемым планом Роджерса 3 декабря 1969 года, но ничего существенного ему сделать не удалось. Он призвал Сирию вывести войска из Иордании.  Между тем, конфронтация между ним и Киссинджером росла. Ночью 21 февраля 1970 года Киссинджер впервые тайно встретился с дипломатом Северного Вьетнама Ле Дык Тхо в пригороде Парижа, положив начало новой серии переговоров, отдельно от официальных мирных переговоров в Париже. Киссинджер проинформировал Роджерса о тайных переговорах в Париже лишь год спустя. 23 марта 1970 года Роджерс заявил прессе, что США « с величайшим уважением относятся к «нейтралитету, суверенитету и независимости Камбоджи», сказав, что у них нет планов вторжения в Камбоджу. На той же пресс-конференции Роджерс заявил: «Мы не ожидаем, что будет сделан какой-либо запрос о помощи от нового правительства Лон Нола». Он не знал, что Никсон и Киссинджер уже обсуждали планы вторжения в Камбоджу. 30 апреля 1970 года США вторглись в эту страну.
          15 октября 1973 года Роджерс получил Президентскую медаль свободы от Никсона. На той же церемонии его жене была вручена Президентская гражданская медаль.
        Р. Рейган попросил Роджерса сыграть президента США в IVY LEAGUE (март 1982 г.), в командно-штабных учениях американских ядерных сил под эгидой единого интегрированного операционого плана.
         Роджерс возглавил расследование взрыва космического корабля "Челленджер". Его комиссия  впервые подвергла критике руководство НАСА за его пренебрежение безопасностью в программе космических шаттлов. Среди наиболее известных членов группы Роджерса были астронавты Нил Армстронг и Салли Райд, генерал ВВС Дональд Кутина и физик Ричард Фейнман.
        После смерти Никсона в 1994 г. Роджерс назвал его «великим мировым лидером, чьи достижения были омрачены событием, которое в то время считалось более важным для освещения в прессе. Я не знаю другого смертного, который прошел бы через то, что прошел Ричард Никсон и к концу жизни восстановил свою репутацию. Он никогда не сдавался». То, что Никсон поднялся на вершину власти, произошло благодаря не только его собственной настойчивости, но и в немалой степени благодаря Роджерсу. Они познакомились в конце 1940-х, когда Роджерс был советником комитета на Капиталийском холме, а Никсон – молодым членом Палаты представителей. Они были одного возраста, имели схожие политические взгляды и оба играли в гольф. Оба не были выходцами из зажиточных семей. Они стали друзьями. Позже Никсон его фактически предал.
         Роджерс женился на Адель Лэнгстон (15 августа 1911 г. - 27 мая 2001 г.), сокурснице юридического факультета, у них было четверо детей.
        Уильям П. Роджерс умер от застойной сердечной недостаточности в пригородной больнице в Бетесде, штат Мэриленд, 2 января 2001 г. Похоронен на Арлингтонском национальном кладбище. В 2001 году семья Роджерсов пожертвовала Корнеллской юридической библиотеке материалы, отражающие жизнь Уильяма и Адель Роджерс, с 1969 по 1973 гг.
    
   

                ПОСОЛ  США В СССР  ДЖЕЙКОБ ДИНЛИ БИМ

       Считается одним из самых уважаемых дипломатов, служивших в годы «холодной войны» в соцстранах.
        Родился в 1908 г. в Принстоне (штат Нью- Джерси) в семье профессора, преподавателя немецкого языка и литературы. Окончил Принстонский университет. Один год обучался в Кембридже (Англия). С 1931 г. на дипломатической работе. Пишут, что он был человеком застенчивым и сдежанным, но квалифицированным. Владел английским, французским, русским, немецким, польским и сербским языками. До1940 г. служил в Берлине, в годы войны – на разных должностях в Лондоне.   Недолго возглавлял отдел  по центальноевропейским странам Госдепа. В 1949 – 1950 гг. служил в Индонезии, затем в Югославии в качестве советника посольства. В 1952-м был направлен в Москву на должность поверенного в делах посольства США. Являлся официальным представителем США на похоронах И. Сталина. 6 апреля 1953 г. на небольшой прием, который Бим устроил для американских журналистов, неожиданно пришли высокопоставленные правительственные чиновники с супругами. «Нью-Йорк Таймс» написала, что «свободное общение американцев и русских стало одной из самых важных новостей».  В 1959 – 1961 гг. – посол в Варшаве. Там установил контакты с дипломатами коммунистического Китая. Тогда это был единственный источник связи США с Поднебесной. (По другим данным, эти контакты установил посол в Варшаве в 1968 – 1972 гг. У. Стессел). В 1966 г. после 4 лет работы в агентстве по контролю над вооружениями в Вашингтоне был направлен послом в Чехословакию. Это был период «Пражской весны», завершившийся вводом советских танков. В 1969 г. президент Никсон назначил его послом в СССР. Он умело управлял посольством, но во время «Уотергейта» покинул СССР. Он говорил, что друзей среди советских чиновников у него не было. «Я несколько раз встречался с Громыко, но содержательного рзговора не получалось, он навязывал свою точку зрения. Как и Подгорный. Косыгин держался замкнуто. Брежнев иностранных представителей не принимал», - вспоминает он. На вопрос Никсона об отношении  СССР к ближневосточной проблеме, ответил, что Москва заинтересована в том, чтобы там было больше проблем, не провоцируя при этом военной конфронтации, так как это привело бы к очередной победе Израиля. Являлся редактором радиостанции «Свободная Европа». Недолго прослужил в Международном союзе телекоммуникаций и ушел на пенсию. Выступал и писал на советскую тему и по вопросам контроля над вооружениями.. В 1978 г. опубликовал мемуары. Был членом клуба «Метрополитен» епископальной церкви. Имел награду Госдепа и «Кубок внешнеполитической службы». Умер 16 августа 1993 г.
   
                Основной источник: Материалы интернета


 

      ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ  США  ГЕНРИ  КИССИНДЖЕР

       27 мая 2023 г. Патриарху внешней политики США исполнилось 100 лет. Начиная со 2-й половины ХХ века, пожалуй, никто из американских политиков, включая президентов, не сыграл такой значительной роли в формировани и осуществлении внешней политики США, как этот юбиляр.
       Генри Альфред Киссинджер родился 27 мая 1923 г. в Баварии. Его отец и дед были преподавателями гимназии. В 1938 г. семья, спасаясь от нацистских преследований, эмигрировала в США. Все родственники, оставшиеся в Германии, погибли во время Холокоста. В 1943 г. Генри был призван в армию. Храбро сражался, вызывался на рискованные разведывательные задания.  В 1945-м дивизия, в которой он служил то ли рядовым, то ли уже сержантом, оказалась в Германии. Побывал в родном городе Фюрте, но там из всех людей, которых знал с детства, разыскал только одного соученика. После войны работал в американской оккупационой зоне в контразведке. 1 год преподавал  в разведывательной школе. В 1947 г. поступил в Гарвардский университет. Преподаватели отмечали его неординарный ум, успехи в философии и истории. В 1950 г. он получил степень бакалавра, в 1952-м – магистра, в 1954 – доктора. Его дипломная работа «Значение Истории» была самой длинной в истории Гарварда - почти 400 страниц. Всемирную, можно сказать, популярность среди политиков, историков и военных принесла ему его 1-я  монография «Ядерное оружие и внешняя политика» (1957). Автор убедительно показал несовершенство, недееспособность атомной дипломатии США, которая базируется на стратегии ответного удара. Она не может оказать сдерживающего влияния на СССР, поскольку ясно, что ввиду угрозы уничтожения всего живого на планете, ядерное оружие большой мощности не будет применено. Он предлагал использовать ядерное оружие меньшей мощности, способное нанести высокоэффективный удар на относительно небольшой площади и нивелировать значительное численное превосходство войск Организации Варшавского договора. Так в потивовес стратегии массированного воздействия в 60-е годы появилась концепция гибкого реагирования. Впослдствии книга была удостоена престижной премии Вудро Вильсона. Следующая книга «Необходимость выбора: перспективы американской внешней политики» (1960) также получила широкую известность. Еще одна: «Беспокойное партнерство», пересмотр Атлантического союза – и снова успех.
       Рубежом становится 1968 г. Президент Р. Никсон предложил ему пост своего помощника по национальной безопасности. Политолог становится политиком и сразу же вступает в большую международную игру. Он постепенно берет в свои руки всю внешнеполитическую деятельность правительства. Он ввел ежегодные «Доклады президента о внешней политике страны». Он планировал и осуществлял внешнюю политику через голову Госсекретаря Роджерса и даже министра обороны Лэйрда. С января 1969 по сентябрь 1972 года он совершил 29 поездок в 26 стран, участвовал в 140 встречах Никсона с лидерами разных стран. В то время главной проблемой для Вашингтона была война во Вьетнаме. В январе 1973 г. Киссинджер и член Политбюро компартии Северного Вьетнама Ле Дык Тхо подписали договор о прекращении огня, за что были удостоены Нобелевской премии мира. Вьетнамец от премии отказался, американец ее принял. «Наша внешняя политика стала тайной, все ее детали и нюансы известны лишь одному человеку», - отмечал Дж. Картер в ходе своей предвыборной кампании. Киссинджер и при нем сохранил свое влияние.
       Особое внимание он уделял отношениям с Советским Союзом. Практически все послевоенные годы, за исключением нескольких перестроечных лет, между двумя ядерными сверхдержавами шла «холодная» война. В середине ХХ века она перешла в открытое, хотя и тщательно скрываемое военное противостояние в Корее. А в 1962-м случился Карибский кризис. Приведу еще несколько не столь судьбоносных примеров.
       8 мая 1969 г. премьер Израиля Г. Меир заявила, что «Москва несет, по меньшей мере, такую же ответственность за войну 1967 года, что и арабы, а, может быть, и большую». Напомним, что в 1958 г., после революции в Иране и распаде Багдадского пакта администрация Эйзенхауэра сделала ставку на Израиль как на основного партнера США на Ближнем Востоке.
       1975 год. Просоветское правительство Анголы  столкнулось с ростом сопротивления со стороны движения «Унита», которое поддерживалось ЮАР и спецслужбами США. СССР оказал военную, политическую и экономическую помощь Кубе, войска которой вторглись в Анголу, дал им много оружия и направил туда несколько сотен военных советников.
        США поддерживали сепаратистское движение курдов в Ираке, выступавшего против режима Саддама Хусейна, поддерживаемого СССР.
       В декабре 1979 г. советские войска (их называли ограниченным контингентом, максимальная численность120 тыс. чел.) вторглись в Афганистан. Официально - как ответ на намерение США разместить там ракеты средней дальности с ядерными боеголовками. Дж. Картер заявил, что «США не допустят никакую внешнюю силу контролировать Персидский залив». Американцы щедро финансировали моджахедов, к которым относился и доброволец из Саудовской Аравии Усама Бин Ладен, будущий основатель «Аль – Каиды». В 1984 г. боевикам было передано 125 миллионов долларов, в 1985–м – 260, в 1986 – 470, в 1987-м – 630. Советским войскам был объявлен джихад.
        В 1981 г. в США был разработан план спецоперации по свержению главы Ливии М. Каддафи. Тот создал в стране социалистический режим, основанный на огромных запасах нефти. Он поддерживает террористические организации, действующие против США и Израиля. СССР снабжает его военной техникой.
       1989 год. СССР стремится не допустить в странах Варшавского договора развития событий по польскому варианту. США оказывают помощь демократическим движениям и диссидентам. Это далеко не полный перечень.
        22 мая 1972 г. президент США Р. Никсон прибыл в Москву. Визит продолжался 8 дней. Никсон с супругой и Киссинджер жили в Кремле, остальные члены делегации, включая Госсекретаря Роджерса – в гостиницах «Россия» и «Интурист». Никсон и Брежнев быстро установили хорошие личные отношения. Они проговорили с глазу на глаз (присутствовал только советский переводчик В. Суходрев) 2 часа и разошлись довольные. Переговоры завершились подписанием «Договора об ограничении систем противовоздушной обороны» (ПРО), «Временного соглашения о мерах в области ограничения стратегического наступательного вооружения» (ОСВ – 1), «Основ взаимоотношений между СССР и США» и др. Пишут, что в апреле Киссинджер совершил «закрытый» визит в Москву, в ходе которого были согласованы тексты подписанных потом документов. А в 1971 он совершил секретную поездку в Китай, которая подготовила почву для 1-го визита туда Никсона в феврале 1972 г. Тогда в самом известном американском журнале «Тайм» появилась карикатура: Мао Цзедун и Чжоу Эньлай видят спускющихся по трапу Никсона и Киссинджера. И один другого спрашивает: «Ты не знаешь, кого это Генри к нам привез?» Договорились,что КНР и США не будут сотрудничать с советским блоком и что обе страны «будут противостоять попыткам любого государства добиться господства в Азии». Таким образом, были  умело использованы противоречия между Пекином и Москвой и найден противовес экспансии последней на азиатском направлении.
        В 2011 г. вышла книга Киссинджера «О Китае». В Поднебесной его называют «старым другом китайского народа». На протяжении 4-х десятилетий он тесно общался с Мао Цзедуном, Дэн Сяопином, Цзян Цзэминем и другими китайскими официальными и неофициальными лицами. Из Китая в США хлынул поток студентов. Автор выделяет 3 особенности китайского менталитета, которые, по его мнению, оказывают решающее влияние на взаимоотношения Китая с другими  государстами: развитое чувство стратегии, тонкость и непрямота, независимость позиции и неприятие любого вмешательства во внутренние дела. Первое, что он подчеркивает: китайцев устраивает относительное преимущество, а западные стратеги стремятся к полной победе. Для наглядности он приводит сравнение китайской игры вэйци с западными шахматами. Шахматы – игра за решающую победу путем лобовых ударов, а талантливый игрок в вэйци ходит в пустые места на доске, постепенно сокращая стратегический потенциал камней противника. Шахматы вырабатывают простоту мышления, вэйци – стратегическую гибкость. Исторически китайцы все другие народы считали варварами. Стратеги предлагали заключать союзы с дальними варварами, от которых не исходило сиюминутной опасности, и с их помощью побеждать ближних варваров. Дальним варваром, по Киссинджеру, китайские руководители счиали США, а ближним – Советский Союз. В качестве примера автор приводит события в Тайваньском проливе в 1958 году. 23 августа китайцы начали артиллерийский обстрел островов, расположенных в непосредственной близости от Китая, но по очень странному графику – только по нечетнным числам с открытым предупреждением населения островов и не затрагивая объектов военного значения. Через 15 лет Чжоу Эньлай открыл Никсону секрет такой тактики: «Обостряя отношения между СССР и США, подталкивая их на обмен ядерными угрозами, КНР в действительности не собиралась захватывать острова или Тайвань. На Тайване поняли нашу позицию».    
        Новая книга Киссинджера называлась «Word Order» («Мировой порядок»). Издана в 2014 году. 90-летний автор на 500 страницах скрупулезно проанализировал исторический опыт, выявил определенные закономерности и особенности. Он утверждает, что текущая система, основанная на Вейстфальском мире (2 договорах 1648 г., положивщих конец 30-летней войне; касались территориальных изменений, вероисповеднических отношений и политического устройства Европы) сломалась по многим причинам и ностальгирует по этому поводу. Автор перечисляет вопросы, с которыми сталкиваются США: Была ли внешняя поликика великой страны чистой историей с таким началом и концом, которые в конечном итоге ведут к победам? Имеется ли некое конечное назначение? Или это история борьбы с постоянно возникающими трудностями? Киссинджер склоняется к последнему. В этой связи считаю уместным напомнить о неблаговидной роли самого автора в войне Судного дня в октябре 1973 года. В лосанджелесском еженедельнике «Панорама» за 7 – 13 октября 2009 г. была помещена статья Л. Чернявского «Без победивших, без побежденных. Кто и почему заставил Израиль прекратить боевые действия в войне Судного дня». Мы узнали много удручающих подробностей. За 2 дня до начала войны ЦРУ США предупредило израильский Моссад о готовящемся нападении арабов. Король Иордании Хусейн на тайной встрече сообщил об этом Голде Меир. Однако на заседании правительства Израиля 5 октября, несмотря на настоятельные требования начальника Генштаба Д. Элазара, решение о призыве резервистов не было принято. Оно последовало лишь после начала боевых действий. Считается, что на это повлияла угроза Киссинджера в случае нанесения привентивного удара лишить Израиль американской военной и финансовой поддержки. Показательно, что 7  октября в газете «Известия» была помещена статья под заголовком: «Израиль напал на Египет, Сирию и Ливан». СССР оказал «жертвам» существенную военно-техническую поддержку. Уже 7 октября из черноморских портов вышли первые транспортные корабли с оружием, а с 10 октября ежедневнно 60 - 90 советских транспортных самолетов прибывали на сирийские и египетские аэродромы. К началу военных действий в Египте и Сирии находилось не менее 4 тыс. советских военных советников и инструкторов. Ирак перебросил в Сирию 300 танков. Из Туниса и Судана прибыло 4500 военнослужащих, Северная Корея прислала 20 пилотов на боевых самолетах, из Кубы 1500 танкистов и вертолетчиков. На южном (египетском) фронте 8500 израильским солдатам и офицерам с 300 танками противостояла 100-тысячная арабская группировка с 2800 танками. На севере 4500 израильским военным со 170 танками противостояла 45-тысячная сирийская группировка с 1300 танками. Неся большие потери в живой силе и технике, Израиль обратился к США за срочной помощью. Киссинджер в первые, самые тяжелые дни, обещал  немедленные поставки оружия и откладывал их, сваливая вину на оборонное ведомство. Г. Меир пожаловалась Р. Никсону. Тот потребовал от Киссинджера в присутствии  министра обороны доложить о состоянии поставок. И, взбешенный тем, что они еще не начаты, заорал: «Поднять в воздух все, что способно летать». А после угрозы Москвы вмешаться в войну на стороне арабов приказал привести вооруженные силы США в боевую готовность. И Кремль спасовал. Всего за 32 дня, с 13 октября  по 12 ноября в Израиль было доставлено больше 22 тыс. тонн грузов.
       Начав получать вооружение и снаряжение и пополнив свои ряды резервистами, израильтяне добились перелома в войне. На 17-й день боевых действий их танки стояли в 32 км от Дамаска и в 100 км от Каира. Боясь полного разгрома арабских армий, СССР стал добиваться немедленного прекращения огня. США тоже хотели избежать полного поражения арабов в интересах равновесия в отношениях с СССР. Киссинджер сказал послу Израиля в США Диницу: «Вы хотите уничтожить египетскую армию? А мы не собираемся из-за вас вступать в 3-ю мировую войну. Передайте премьер-министру, что если война продлится как следствие израильских действий, то она лишится военной помощи США. 21 октября США и СССР внесли в СБ ООН резолюцию о прекращении огня, она была принята единогласно и вступала в силу в 19 часов 22 октября. Однако египтяне огонь не прекратили, что было на руку израильтянам, рвавшимся в бой. И тогда опять вмешался Киссинджер, боевые действия были прекращены. Для западной публики он стал героем телеэкрана, суперменом. Лето 1974 г. стало вершиной в его карьере. Дипломатические отношения США с Египтом и Сирией, разорванные в 1967 году, теперь были не просто восстановлены, но стали практически дружественными. По просьбе А. Садата нефтедобывающие страны, к их собственной выгоде, пообещали снять эмбарго против США. А самое главное – влияние Советского Союза в регионе резко ослабло. Р. Рейган сказал: «Если бы не Израиль, русские  сидели бы  сейчас на саудовских  нефтяных полях». Напомнним, что в 1948 г. в США была принята директива 20/1 «Цели США в войне против России». Основная цель: уменьшить мощь и влияния СССР. Киссинджер, заботясь о своем реноме, выполнил эту задачу.   
       Покончив с государственной службой, он не потерял доступа к сильным мира сего. Он создал консультативную компанию для политиков и бизнесменов, пользующуюся большим спросом. На протюжениии многих лет Киссинджер и Путин сохраняют теплые личные отношения, встречались больше 20 раз. Владимир Владимирович присвоил ему звание почетного доктора Дипломатической академии (формально за него проголосовал Ученый совет). Я из любопытства поинтересовался, кто еще удостоился такой чести. Гугл выдал мне, как говорят в народе, вагон и маленькую тележку разношерстных персон. Вот список тех, чьи фамилии мне знакомы: А. Добрынин, О. Трояновский, С. Степашин, Е. Примаков, В. Чуркин, А. Акаев, У. Чавес, К. Токаев, М. Аббас, Р. Кочерян, патриарх Кирилл, митрополит Иларион. (Последний ведет себя как политический, а не религиозный деятель. В частности, он заявлял: «Монархия имеет много преимуществ по сравнении с любыми другими формами правления). И еще ряд незнакомцев. В общем, не бог весть какое благодарение. В 2016 г. был избран иностранным членом РАН в компании 6 нобелевских лауреатов. С формулировкой: «За исследование глобальных проблем». Это уже престижно.
        Киссинджер своим авторитетом как мог поддерживал Путина. Он  утверждал, что «Россия  была возведена свободолюбивыми князьями и царями, которые часто совершали невозможное и преодолевали самых сильных противнков, что Россия защитила Европу от монголов и шведов, от Наполеона и Гитлера. И сегодня Россия имеет ключевое значение в борьбе с радикальным исламом». Но это еще не все. В марте 2012 г.: «Владимир Путин является русским патриотом и не настроен против Запада и США. Он чувствует себя оскорбленным тем, что творилось в России в 90-е годы. Я считаю, что конструктивный диалог возможен». 15  октября 2018 г. он сделал сенсационное заявление: «Я разочаровался в идее капитализма и считаю величайшим грехом США планомерное унчтожение единственного справедливого государства – Советского Союза. У нас был только секс, а у них –любовь. У нас только деньги, а у них – человеческая благодарность». Завербован матерым чекистом. Он считал, что украинские власти не должны пытаться вернуть Крым, что полуостров никогда не принадлежал Украине (в этом есть доля правды, России, Советскому Союзу, Украинской ССР в составе СССР – да, а Украине только с 1991 до 2014 гг. И то лишь потому, что Ельцин в Беловежской Пуще о нем не вспомнил). Путин называл Крым российской горой Синай, русским Иерусалимом, колыбелью российской цивилизации – идеей великого русского возрождения через поднятие духа православия.  А И. Губерман лаконично сформулировал: «Реки крови мы пролили на планете/ Восторгаясь, озаряясь и балдея./ Ничего не знаю гибельней на свете/ Чем высокая и светлая идея». Напомним, что Крымское ханство было осколком Золотой Орды и регулярно совершало набеги на Русь. В 1572 г. войско Крымского хана подошло к окраинам Москвы, ограбило жителей, много зданий, в том числе в Кремле, сгорело. Боевики увели с собой много тысяч пленных. В результате победоносной русско-турецкой войны Крым в 1783 г. был присоединен к России.
         Одним из основных обвинений, выдвинутых против «безродных космополитов», являлось принижение  роли России, русского народа в мировой истории. И. Сталин в отчетном доклсде XVIII съезду партии (1939 г.) витиевато изрек: «последний советский гражданин, свободный от цепей капитала, стоит головой выше любого высопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства». А. Жданов в докладе «О журналах «Звезда» и «Ленинград» (1946 г.) сказал; «Наша литература, отражающая строй более высокий, чем любой буржуазно-демократический строй, культуру, во много раз более высокую, чем буржуазная культура, имеет право на то, чтобы учить других новой общечеловеческой морали». Киссинджер дует в ту же дуду. Он утверждал, что стремление США принять Украину в НАТО оказалось серьезной ошибкой и привело к нынешному конфликту. Он сравнивал диктатора Путина с героями произведений Достоевского со всеми его противоречиями и сомнениями. Он говорил, что не хочет видеть Путина в Гаагском суде. А в канун своего векового юбилея согласился с тем, что из-за варварского характера военных действий России против Утраины в отношении агрессора следует вводить серьезные санкции. И добавил, что больше не поддерживает идею о нейтральном статусе Украины и что эта страна заслужила право стать членом НАТО. Прозрел. Лучше поздно, чем никогда.
        Выдающийся дипломат был женат дважды. С 1-й женой прожил с 1949 до 1964 года. В браке родились сын и дочь. Они остались жить с матерью и отчимом. 10 лет пребывал «в свободном плавании» и менял избранниц. Наиболее известных насчитывают 5. В 1974-м ловелас остепенился и вновь женился. Этот брак оказался долговечным и счастливым, супруга до  настоящего времени сопровождает мужа во всех его поездках.
         Политики, ученые, журналисты еще долго будут спорить о наследии Киссинджера. И на Солнце есть пятна. Но он был дипломатом, способным предвидеть и принимать грамотные решения в непростых условиях. Это дано немногим.
        .
         
             
                ПОСОЛ  США  В  СССР УОЛТЕР  ДЖОН  СТЕССЕЛ

        Родился 24 января 1920 г. в штате Канзас. В 1941 г. окончил Стенфордский университет, затем магистратуру (аспирантуру) Колумбийского университета, изучал право в Лозаннском университете, (Швейцария). Завершив учебу, был принят в Госдеп. В 1942 – 1944 гг. работал вице-консулом в Венесуэле, в 1944 – 1946 гг. находился в резерве ВМС. В 1947-м, в разгар «холодной» войны был направлен в Москву на должность 2-го секретаря посольства, набирался опыта, изучил русский язык. стал квалифицированным специалистом-советологом. Проработал на этом посту 2 года. В 1963 г. вернулся в Москву в качестве советника-посланника и пробыл там еще 2 года.  В 1968 – 1972 гг. – посол в Польше. Там установил контакты с китайскими дипломатами. В 1972 – 1974 – помощник Госсекретаря по европейским и канадским делам. Последующие 2 года – посол США в СССР. Регулярно информировал Госдеп о положении дел в СССР. Ассандж опубликовал эти доклады. Стессел один из первых обратил внимание на болезнь Брежнева и предсказал ее стремительное развитие. Он охарактеризовал экономику Советского Союза как неэффективную – перекос в сторону тяжелой промышленности, громозздсая система планирования, отсутствие стимулов для рабочих, и предсказал развитие и преобладание сырьевого сектора. Он отмечал, что мыслящие люди с цинизмом относятся к коммунистической идеологии, не доверяют пропаганде, слушают  зарубежные «голоса» и испытывают уважение и даже привязанность к американцам. В этот период были открыты консульства СССР в Сан-Франциско и США в Ленинграде. Однако тогда же была принята поправка Джексона – Вэника. С 1976 по 1980 годы был послом в Западной Германии. В 1982 г. Р. Рейган назначил его заместителем Госсекретаря. Ф. Колер назвал его одним из лучших профессионалов, отметив, что его облик отличается от его сути: внешне нежный и вежливый, он при исполнении служебных обязанностей был достаточно жестким. Скончался 9 декабря 1986 г. в Вашингтоне от лейкемии. По словам его дочери, он вел себя как солдат, и не стал поднимать шума. Но в печати муссировалась версия облучения. В 50-е годы было обнаружено, что передающая антенна была расположена на балконе здания против посольства на ул. Чайковского (ныне Новинский бульвар) и испускала слабое микроизлучение. Его назвали «Московским сигналом». Тогда это вызвало панику у тех сотрудников, чьи дети ходили в детский сад при посольстве. Мы ничего не знаем про судьбу этих детей.
      Похоронен Стессел на Арлингтонском  кладбище.



                ПОСОЛ США В  СССР ТУН МАЛКОЛЬМ

        Родился 14 июля 1916 г. в штате Нью-Йорк в семье рабочего – каменщика. Степень бакалавра получил в престижном исследовательском университете им. Тафтса (1937), в 1939-м  - окончил школу права и дипломатии. С 1942 по 1946 гг. служил в ВМС капитаном торпедного катера, за доблесть был награжден Бронзовой звездой.
        С 1946 г. занимал различные должности в посольствах США в Польше, Венгрии и на Гаити. В 50-е годы являлся 3-м должностным лицом в американском посольстве в Москве. Выучил русский язык. В 1960-е возглавлял управление по советским делам  в Госдепе. Поработал послом в Чехословакии, Югославии и Израиле. 24 ноября 1976 г. Дж. Форд назначил его Чрезвычайным п Полномочным Послом в СССР. В этой должности он прослужил до 16 октября 1979г. Это, как мы знаем, был период разрядки напряженности. Он принимал участие в переговорах по ОСВ – 2, в американо-советской встрече на высшем уровне в Вене. Там узнал о решении Д. Картера заменить его на этом посту бизнесменом Т. Уотсоном. Малкольм публично в резкой форме раскритиковал это назначение, указав, что сменщик не имеет опыта дипломатической работы такого масштаба. Самому Малкольму президент предложил пост посла в Западной Германии. Он это предложение принял. В 90-х годах являлся сопредседателем советско-американской комисии (вместе с  генералом и историком Д. Волкогоновым) по делам военнопленных, интернированных и пропавших без вести.
        Скончался 12 февраля 2009 г. Похоронен на Арлингтонском кладбище.



         ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  СЕКРЕТАРЬ  США  САЙРУС  ВЭНС

      Родился 27 марта 1917 г. в Западной Верджинии. Его отец был землевладельцем и страховым брокером. В 1922 г. он умер. Мальчика усыновил дядя Дж. Дэвис (1873 – 1955), известный дипломат и политик, побывал послом в Великобритании, в1924 г. баллотировался на пост  Президента от Демократической партии, набрал 19% голосов (победил К. Кулидж с 53 %). Сайрус окончил престижную частную школу-интернат в штате Коннектигут с углубленным изучением математики, иностранных языков, искусств. В 1942-м окончил юридический факультет престижного частного Йельского университета. Вместе с Гарвардским и Принстонским университетами он входил в так называемую «Больщую тройку». Вступил в тайное общество «Свиток и ключ». В этом университете было несколько таких обществ, «Череп и кости» и др. Их членами могли быть только выходцы из самых богатых и влиятельных семей, это пропуск в большую политику.
        В 1942 – 1946 гг. служил артиллеристом на одном из эсминцев ВМС в звании лейтенанта, участвовал в ряде сражений. Демобилизовавшись, работал в юридических фирмах в Нью-Йорке. В 1957 г. Л. Джонсон пригласил его поработать в Комитете Сената по вооружениям, он активно участвовал в создании службы национальной аэронавтики, будущей НАСА. В 1961-м министр обороны Р. Макнамара назначилл его главным юрисконсультом Департамента, а в 1964 – 1967 гг. он уже замминистра обороны. Он сначала поддержал войну во Вьетнаме, но потом резко пзменил свое мнение и ушел в отставку. В 1969 г. был награжден Президентской медалью Свободы. В 1974 – 1976 гг. являлся президентом коллегии адвокатов Нью- Йорка.
       С 20 января 1977 по 28 апреля 1980 – Государственный секретарь. Играл важную роль в заключении договоров о Панамском канале, в Кэмп- Дэвидском соглащении (переговоры проходили с 5 по 17 сентября 1978 г. и завершились подписанем А. Садатом, М. Бегином и Д. Картером в качестве гаранта выполнения прорывного соглашения), в урегулировании Нагорно-Карабахского конфликта и др.Ушел в отставку в знак протеста против проведения операции «Орлиный коготь». Опишем кратко ее причины и суть.
        Последний шахиншах Ирана Мухаммед Реза Пехлеви родился 26 октября 1919 г. в Тегеране в семье полковника, который позднее стал военным министром и премьер-министром. В 1925 г. он низложил законного шаха и провозгласил шахом себя, приняв фамилию Пехлеви.  25 августа 1941 г. Иран оккупировали английские и советские войска. Официальная причина – не дать Гитлеру возможность овладеть несметными нефтяными запасами. Советские войска взяли под контроль северную часть страны, Великобритания – южную. Месяц спустя в советской зоне была обрзована марксистко-ленинская Народная партия, правопреемница коммунистической, существовавшей в 1917 – 1937 гг. и угробленной Сталиным. Шах отказался сотрудничать с оккупантами, был низложен и сослан. На трон вступил Мухаммед и правил страной до 1979 года. В 1943 г. объявил войну гитлеровской Германии. После покушения на него в феврале 1949 г. (в Тегеранском университете член Народной партии с трхметрового расстояния три раза выстрелил в правителя, но только легко ранил его в щеку, был убит охранником) в стране был установлен автокатический режим. В январе 1978 г. в священном для мусульман городе Кум была расстреляна демонстрация протеста  учащихся религиозных учебных заведений, погибло по официальным данным 16 чел., по неофициальным  - 60. Считается, что это событие послужило началом давно назревшей иранской революции. Состоялся референдум. Подавляющее большинство его участников высказалось за превращение Ирана в теократическое мусульманское государство, а аятолла Р. Хомейни был провозглашен его Духовным лидером. Тяжело больной шахиншах эмигрировал в США. 4 ноября 1979 г. организация мусульманских студентов захватила здание посольства США в Иране и взяла в заложники 66 его сотрудников, 20 ноября освободили 13 чел., женщин и чернокожих сотрудников. 7 апреля 1980 г. Иран разорвал дипломатические отношения с США. Демонстранты скандировали: «Смерть Америке» и «Отдайте нам шаха» (для расправы, а не для правления). Целью операции «Орлиный коготь» было отбить заложников, в ней принимала участие почти сотня спецназовцев, но вертолеты попали в песчаную бурю, были повреждены и вернулись на авианосец. 20 января 1981г. заложников освободили в результате переговоров.Уходя в отставку, Вэнс заявил, что считает американо-советские отношения определяющими не только для этих двух стран, но и для всего мира.
        После отставки Вэнс вернулся к юридической деятельности, входил в состав директоров ряда предприятий.Участвовал по приглашению ООН в дипломатических миссиях в Боснии, Хорватии, Югославии и др. В 1983 г. опубликовал мемуары. Женился в 1946 г. В этом единственном браке родилось пятеро детей. Последние несколько лет страдал от болезни Альцгеймера. Скончался 12 января 2002 г. Его останки захоронены на Арлингтонском  кладбище.