Твой мир NOW

 

Ещё очень  рано.
Встану и, не включая свет, прошлёпаю  на кухню. На  негативе оконного проёма  постепенно проявляются  верхушки  тополей,  полотно серого неба, трубы заброшенной фабрики вдалеке, - они вечно на горизонте, с детства впаяны в  память. Внизу, в беспорядке на газонах  разноцветные  обмылки машин.
Поставлю чайник на плиту.
Ночь  тает, уступая место  очередному бессмысленному дню.
Который  начнётся как всегда с  запаха свежезаваренного кофе и сигарет.
Полью  ящичек с  кактусами - крохотные жёлтые коробочки в три ряда, -  пепельницу рядом с собой ( хватит сбивать в горшок с каланхоэ )и буду смотреть вниз, привычно поджав под себя ногу, а подбородком на сжатый кулак. На подоконнике и  на откосе  лоснятся   пятна, натёртые  моим локтем. Я всегда сижу здесь, в одной и той же позе. Прямо над  головой, на  пожелтевшем  плакате  Кирк Дуглас в костюме викинга. Он на своём месте, с тех пор, как его там приколола мама. Её кумир, в своё время она просто болела им, жила в кинотеатрах, десятками раз просматривая "Спартак". Для меня это тоже, почти  как первый мужчина.
Наверное, лет с десяти, когда я видела эту  его ямочку на подбородке, словно шрам от пули, -  горячая краска заливала щёки, топила жаром, спускаясь к  солнечному сплетению  и дальше, вниз...

 
Сейчас мамы нет. Уже два года нет. Похоронила  её рядом с остальными нашими. 
В зале, на стене, над календарём ещё за восьмидесятый год  тикают раритетные "ходики" с облезлыми гирями на цепях - бабушкины, довоенные. И мамин портрет рядом. Её улыбка навсегда осталась счастливой, такой молодой, застывшей в бесчисленных слоях прошлого, где-то в минувшем, - там, где  ни  старости, ни смерти.

Я часами сижу здесь, на кухне. В темноте. И совсем не потому, что живу одна и не хочу платить лишние деньги за свет.

Просто он не нужен.

Когда на востоке, за трубами вспыхивает  новый день, рождаются  звуки, набирают,    поднимаются, отражаются от  стен, дрожат  в воздухе, наполняют  пространство -  сразу так тошно и тяжело.
Ловлю своё отражение в режущих нестерпимым светом стёклах и вместе с очками надеваю  маску, - мне и сегодня никто не рад там, среди них.

Как, всё-таки, страшно - вот  сейчас только приоткрою пошире, бесшумно скользну...
 
После часовой суеты и  оживления  над моим трупом, всё уляжется, мимо будут неторопливо проезжать  машины, слоняться  гуляющие, и всем глубоко наплевать, что меня уже нет.

Они будут, а я - нет.

Будут пить  пиво, хрустеть чипсами, смеяться, бесконечно трепаться по мобилкам, делится  новостями, флиртовать... Подпрыгивать, заглядывая  через плечо с любопытством: а что  произошло? Да вот, какая-то  выбросилась. Что совсем-совсем?  А-а-а... Ух ты!

Через минуту и не вспомнят, что здесь  вообще что-то было. Бесформенной кучей   под белой простынкой.  Я останусь, но это уже вряд ли я. Выпотрошенная  бесполезная  оболочка с расколотой надвое, как  арбуз, головой, сломанными спичками ног и остановившейся  синевой   стеклянных глаз в небо.

А где же  я? Настоящая?

Может, рядом с ним? Увижу ли его в ту минуту, когда узнает?
 
Видеть это самодовольное лицо, безразличное  удивление, легко  приподнятую бровь: что,  правда? Да ладно тебе! Чего, прямо из окна своего?! Блин, да я же только  вчера с ней разговаривал... Во, дура, блять! ****ец! Никогда бы не подумал о ней... А из-за чего?  Ладно, хрен с ней, пошли покурим. Вот это да-а.... Слышь, а чо  на выходные? Мотнём в Курахово? Отсидим зорьку... чувак говорил, там клёв щас  - абб-алденный!

Это мужской мир. Это твой мир, любимый.

Что должно произойти, чтобы на  твоих глазах выступили  слёзы? Просто, чтобы хоть они увлажнились?!
Твоё сердце, заплывшее жиром  сытого благополучия, домашнего уюта, пива у экрана телика по вечерам, футболом, охотой, рыбалкой, сальным трёпом о "бабах", - всей этой дешёвой, банальной и  страшно пустой  ***той...

Я же  помню эти глаза, какими они были тогда, десять лет назад.

Может, разве, страдание? Мы не любим страдать, но отлично переносим, когда страдают другие. А если  страдают из-за нас - это весьма изысканное удовольствие.

Сколько таких же глупых самок как я, узнав, что кто-то сохнет по тебе, устремят   пристальные взгляды  с  заинтересованным любопытством: -  "вот он, значит, какой!"...

Сколько набитых дур перестанут спать ночами и будут жадно вдыхать твой запах, когда ты  гордо и ни на кого не глядя, проскачешь  по этажам эдаким поджарым жеребцом-трёхлеткой.

За прошедшие десять лет мне  не удалось  вскрыть и выдавить из груди водянку под названием "ТЫ". Привычные как ежедневная маленькая  казнь, мысли о "ТЫ" натёрли в мозгу мозоль. Он до того загрубел, что  уже почти не причиняет  боли.
За столько-то лет.

Узнав, что я умерла, что меня больше нет, ты изобразишь хмурую озабоченность на лице, почешешь подбородок и щёки, думая на самом деле:  "Может, всё-таки надо было побриться?" 
Наконец-то оторвёшься от монитора.
Переберёшь  бумаги на столе.
Полистаешь  пультом  программы в телике.
Откроешь пиво.
Плюнешь с балкона и внимательно проследишь взглядом за плевком.
Сходишь в туалет, помочишься и спустишь воду в унитазе.
С хрустом в молодых косточках сладко потянешься, ни на секунду не упуская из виду своё отражение в зеркале напротив.

В твоей внешности нет ничего особенного, скорее даже что-то отталкивающее... слишком приторное. Но к тебе тянет. Ты это знаешь, ловишь на себе взгляды и как баба, обожаешь пялится на себя в стёкла витрин, в монитор, в горящий полировкой, кузов своего новенького "Ровера".
В восхищённые глаза.

А вечером, за бокалом пива в баре с друзьями ты, распираемый грандиозной новостью и дрожа  от нетерпения, с удовольствием спляшешь вприсядку на моём, ещё не остывшем трупе.

Здесь кроется совсем несложный механизм и ответ на вечный  вопрос  где-то рядом, но мы  не готовы его узнать, сохнем по чёртовой  пустоте, наполняем сами её своими иллюзиями  и мечтаем разбить об неё же головы.
И плакать нам, бабам, почему-то  всегда так сладко...
Почему?

Ты никогда не узнаешь, милый, того, что знаю о тебе я. Не знаешь, как меняют цвет твои глаза когда ты грустишь или смеёшься, как  нежен твой бархатный голос, его интонации, даже если просто отдаёшь какие-то распоряжения по работе. Какой молнией, каким электричеством  меня  били твои руки,  твои случайные, редкие  прикасания при передаче документов или чашки кофе.

Тебя не знают даже твои жена и дети. Не знают так как я.

Ты даже не догадываешься, что все эти десять лет жил где-то ещё, кроме своей семьи. А именно - со мной. В моих снах. Просыпаясь, я всегда смотрела на подушку рядом, а там - ты. Я слышала утренний  запах у тебя изо рта и чувствовала тебя в себе каждую ночь.
Кто знает, может  в реальности ты как мужчина намного скромнее.

Но вряд ли я  уже когда-нибудь это узнаю.


По стеклу забарабанили капли. Начался дождь. Нога затекла, кофе давно  остыл, а в пепельнице гора  окурков.
Фабричные трубы на горизонте. Мне всегда нравилось  смотреть на них. Просто смотреть, бездумно, как на воду или огонь, всё равно.
Та что повыше, не знаю почему, напоминала мне космическую ракету на старте - в солнечные дни её белые с красным, полосы  сияли в сиреневом мареве такой упрямой надеждой, такой верой в чёрную бесконечность  над головой, будто звали куда-то ввысь, прочь отсюда.

Ракета не улетела. До сих пор на старте. Пустила корни в моё детство.
Каменный, космический корабль из детства.

От скуки иногда мечтаю, что она  однажды всё-таки откинет свою первую ступень.
Потом вторую.
Из её сопел вырвется адский рёв и спалит огнём всё живое.

И я улечу на ней.


Мир твой наполнен  символами, всё вокруг - это вы, мужчины.

Нас вы считаете так, бездушными меркантильными стервами, что только и способны  смекалисто щурить хитрые глазёнки, подсчитывая копеечку, прикидывать перспективу на будущее, ядовито завидовать подругам, копить целлюлит, вить гнёзда, высиживать яйца, упорядочивать быт вокруг себя, уплотнять его,  наполнять его дорогим мусором, и ползать по дну змеями, шипя раздвоенным жалом и предательски кусая друг друга за пятки. 

И даже понятия не иметь  о том, что есть небо.

Всё так.

И в этом тоже вы правы. Да. Мы такие и есть.
Только одно "но". 
Пока вы там - в небе парите орлами и выглядываете очередную "дичь", -  мы здесь, на земле, устав упиваться слезами, оплакивая собственное ничтожество, оставим  за собой право тихо и молча скользнуть с мокрого подоконника в ночь.

Принести себя в жертву вашему равнодушию, вашему ленивому сарказму, вашей снисходительной любви.
Это пробудит в вас слезу жалости, умиления, благодарности и восторга от собственного величия.

Ещё одно глупое сердце, нанизанное на вашу шпагу как шашлык, у вашего пьедестала...

Неплохо, да? Идеальный вариант? Вполне.

НО.

Так не будет.

Допью остывший кофе, затушу очередную  сигарету и тихонечко ... закрою  окошко.               
Я не доставлю тебе этой радости. Хватит тебе и так побед. Ты ничего не услышишь обо мне, любимый.      

Нам не нужно небо, в котором парите вы.               
               
Но знай - для тех, кто ползает по дну, есть только один путь.
Наверх.

:::

- Ну ты чё, идёшь, нет? - Окрик вывел из оцепенения и он повернулся на голос.
- А? Сейчас, сейчас,- и снова упёрся взглядом в рекламный проспект на столбе. На чёрно-белом фото, среди скудной кухонной мебели сидела девушка в ночной рубашке, поджав колено к подбородку и обхватив его руками. Красивое молодое лицо, обращённое к окну и слабо освещённое в  утреннем сумраке, было грустным. Ниже напечатан призывный текст:

                Там  - Море Свободы.
                ВСЕГО ЛИШЬ ОТКРОЙ ОКНО!
                и выйди...

                ВОЗЬМИ С СОБОЙ ТОЛЬКО БИЛЕТ.
                И нас.
               
               МЫ ОТКРОЕМ  ТОТ  СВЕТ, КАКОГО ЕЩЁ НИКТО НЕ ВИДЕЛ ДО ТЕБЯ!

               
Туристическое агентство "ФрайеР РоК".
Сезонные скидки на все авиа-перевозки по Европе и ближнему зарубежью.

- Ну что там?
- Да отстань ты. Интересное лицо, я её где-то видел. - Он оторвал номерок от нетронутой бахромы снизу листовки и достал мобилу. - Паш, щас, обожди, поймаем таску, - бросил он другу, который возмущённо выкатывал глаза и уже минут десять безуспешно голосовал у края дороги. Он набрал номер и прислушался. После нескольких  длинных гудков ровный женский голос в трубке монотонно произнёс:

- Здравствуй, Дима. - Он замер от неожиданности, открыл рот и растерянно оглянулся по сторонам.
- Кто это?
- Ты только что смотрел на моё фото.
- Что?...Какое фото? Кто это? - Дима дико ухмыльнулся и завертел головой, вглядываясь в окружающих на остановке и через дорогу, подозревая какой-то розыгрыш. - Откуда ты меня знаешь?
Пашка недоуменно посмотрел на него. Дима покачал  головой и поднёс  к губам указательный палец.
- Меня... Просто однажды я всё-таки открыла окно и...
- Откуда ты звонишь? Кто ты? Как тебя зовут?!
Трубка вдруг взорвалась и разнесла  его мозг вдребезги оглушительным рёвом:

- КЛАВА-А-А-А-А!!!

:::

- Клава... Клава, блин! - Василич раздражённо пнул ногой гору, накрытую одеялом. В её недрах невнятно буркнул  сонный баритон жены. Василич сел на кровати, вытер тыльной стороной ладони холодный и влажный лоб.

- Клава, я же по-людски  просил, - прошипел он, тяжело дыша и измученно качая головой, - убери нахрен эти зеркала по бокам! Ну что это, а? Ты можешь понять, что мне постоянно снится одна и та же  гадость, с тех пор, как ты их тут поставила! То я девка какая-то на кухне и прыгаю из окна, то пацан, кому она всё время звонит с того света, то ещё чёрт знает что!... Ты понимаешь, что это ненормально, лежать вот так между ними, как в каком-то тунеле, ещё не хватало поезда, чтоб выскочил из одного в другое и переехал пополам. И сними, наконец, мать твою, этого викинга! Ты бы знала, как у него горят жёлтым бельма в темноте! Не хочешь?! - вскипел он, белея от злости, - ну *** с тобой, тада смотри!

Грузно подскочив на ноги и неуклюже переваливаясь на мягком матраце, он бросился с протянутыми руками к плакату, что висел прямо напротив кровати.
На нём с прохладным презрением  улыбался нестареющий Кирк Дуглас....


"О, Один! Заклинаю  Тебя, избавь меня от этих снов, хотя бы иногда! Обещаю, что принесу тебе за это в жертву двух этих глупых людей".

Под рукой Кирка стал подниматься и расти, стал  ширится его рогатый шлем, блестящая чёрная грива распушилась и вытянулась в длину - в мгновение ока шлем превратился в  живую львиную голову, разевающую огромную пасть с жёлтыми клыками, с которых клочьями свисала  пена.
Воздух содрогнулся от голодного утробного рыка.
Рога на львиной голове изогнулись, готовые к атаке, на их острых, но выщербленных в многочисленных схватках, концах сверкнули  яростные блики.

Кирк, невозмутимо глядя прямо перед собой  и с прежней тонкой  улыбкой, склонил голову и осторожно, стараясь не пораниться о клыки, боком  вложил её в львиную пасть.

Изображённые  фигуры  немедленно стали тускнеть и истончатся, становясь всё более прозрачными. Вскоре  очертания совсем обесцветились и растаяли - от головы льва и викинга осталась только тонкая линия контура на белом фоне.
Она изогнулась, образовав круг, надулась пузырём и, с громким пистолетным хлопком - лопнула.

За этим  пропало  всё - Василич, его жена под сразу опавшим одеялом, комната, зеркала, постель, стены -

 остался только чистый белый лист, на котором последним растворилось слово   
 
                К  О  Н  Е  Ц