Темнота

-Что ты здесь делаешь, идиот? –в таком бешенстве начальника своей лаборатории я еще никогда не видел. И в чем дело, спрашивается? Нужно было найти место повреждение оптоволоконного кабеля? Я его нашел! Какие-то придурки провели его совершенно не в том месте, где он должен быть. Так он на двадцать метров короче, но его всунули в трубу с силовыми кабелями. Самое вероятное место повреждения – именно эта распределительная коробка, которую я вскрываю. Поэтому я не торопясь отвечаю:
-Игорь Васильевич, повреждение здесь, в этой коробке. Я определил место…
Начальник почему-то бросает взгляд на часы, и снова орет, как подорванный:
-Это распределительная коробка силовых кабелей! Здесь нашему оптоволоконному кабелю делать нечего! Бросай все, как есть и немедленно за дверь!
Я, как всегда, пытаюсь искать рациональное зерно в распоряжении начальника:
-У меня остался последний винт. Сейчас я его откручу…
Игорь Васильевич бросает еще один взгляд на часы, после чего вихрем врывается в зал подстанции. Он почти добежал до лестницы, на которой я стоял, как тут все произошло. Здесь, в основном зале подстанции стоит два десятка ВЭМов. Человеческим языком: «выключатель электромагнитный». Когда вы выключаете лампочку, небольшой выключатель помещается на стене. Но когда выключаются токи в десятки тысяч ампер, маленькая искорка, проскакивающая в настенном выключателе, превращается в мощную дугу, с температурой в несколько тысяч градусов. Специальное устройство «сдувает» эту дугу, как человек задувает свечку. Правда, происходит это немного громковато, как будто кто-то изо всех сил ударил кувалдой по свободно висящему листу металла, но лучшего способа пока не придумали. Подумаешь, грохнет разик. То, что произошло, называется программой циклического отключения. Специальное реле в течение полминуты отщелкало свои сорок восемь контактов, и повинуясь этому все двадцать ВЭМов выключились. Двадцать ударов кувалдой по одному листу металла за полминуты. Было ощущение, что меня накрыли огромным колоколом, а потом дали по нему очередь из пулемета. Да и ту темноту, в которой мы оказались, может ощущать только слепой. Глаза как будто лопнули. Слышать я начал лишь спустя минут десять. И слава Богу, так как все это время мой начальник материл меня изо всех сил. Я услышал только последнюю фразу:
-Если мы выживем, первым делом выкину эти гадкие часы, а потом уволю тебя к чертовой матери!
Если мое увольнение будет после того, как начальник выбросит свои часы, то я проработаю до пенсии! Но вот сомнение начальника в нашей будущей жизни – это серьезно. До сих пор он никогда так не шутил! Если при нормальном освещении стоять на верхней ступени стремянки не сложно, то после его исчезновения, да еще и с таким грохотом, хочется занять более устойчивое положение. Осторожно ощупывая стену, медленно добираюсь до ступени стремянки, на которой стою и тут же вцепляюсь в нее мертвой хваткой. Винты, которые были у меня в руке, звонко звякают по кафельному полу. Начальник немедленно отзывается:
-Чем это ты кидаешься?
-Извините, уронил винты, которыми закрывалась коробка. Крышка на одном винте, и я уже смотрел. Наш кабель тут! Хотя по схеме он должен обойти этот зал… Ничего, сейчас включат свет…
Начальник прерывает мой оптимистический прогноз нецензурной тирадой, смысл которой, что свет включится, только тогда, когда мы сдохнем. Ситуация действительно неприятная. Абсолютная темнота и тишина, в которой есть только звуки наших голосов. Когда мы молчим, слышно сопящее дыхание моего шефа и стук моего сердца.
-Игорь Васильевич, но почему так печально? Нас же не могут здесь бросить? - из последующей пятиминутной речи, состоящей только из нецензурных выражений, я понимаю, что в этом помещении нас просто никто искать не будет. Просто когда объявляют важные сообщения некоторые останки от аборта ящерицы, изнасилованной пингвином, пялятся в приборы и ни черта не слышат. Догадываюсь, кого мой шеф имеет в виду под останками аборта, и понимаю, что объяснять сейчас примененный мной способ обнаружения места повреждения, это нарваться еще на более живописные сравнения меня с другими представителями животного мира.
-Отсюда что, нет выхода? – на этот раз шеф отвечает коротко, куда я должен идти, но это грубость, а не выход. Ладно, подождем минут пять, пока он остынет. Аккуратно усаживаюсь на верхней ступеньке стремянки, на которой только что стоял. До сих пор ситуаций, из которых не было бы выхода, я не встречал. Как-нибудь выберемся и из этой. Нужно только сесть и спокойно подумать. Начальник стоял в створе двери, когда произошло это отключение. В коридоре горел свет. И он не выключился, а медленно погас за те же самые полминуты. Если учесть, что лампа дневного света медленно гаснуть не умеет, то створ дверей чем-то закрылся. И это не та рассохшаяся дверь, через которую я заходил. Та светилась бы сейчас, как решето! Это уже становится интересным. Выходит, был задействован затвор? Но это только в том случае, когда объект переходит в режим автономной работы. Если я не слышу вибрации от дизеля, набирающего обороты, значит это просто учебный режим. В самом худшем случае – трое суток, аккумуляторы на больше не рассчитаны. Не могу сказать, что я рад этому, но ничего смертельного в этом нет. Начальник не в курсе, что я рассчитывал закончить поиск места повреждения кабеля уже сегодня, поэтому взял с собой двухлитровый термос с чаем и пару бутербродов. Капитан, который руководил работами, весьма одобрил мое рвение к работе, поэтому каждый бутерброд состоял из городской булки, разрезанной вдоль, щедро смазанной по обоим частям маслом и сдобренной толстенными кусками докторской колбасы. На трое суток, конечно маловато, но от голода не умрешь. Другое дело, чай у меня не совсем обычный. Узнав, что я собираюсь пить, повар выразительно покрутил пальцем у виска, но возражать не стал, и выдал все необходимые компоненты. В первой командировке вместо испорченных продуктов и разбитого термоса, мне дали два кольца сыровяленой колбасы и двухлитровый термос чая. Не думаю, что я захочу когда-либо еще попробовать той колбасы. Из старой жилистой баранины не первой свежести с прелым чесноком и огромным количеством острого перца. Но поживем-увидим! Возможно, к исходу третьих суток, я буду вспоминать об этой колбасе с вожделением. А вот чай, зеленый, самого низкого, кирпичного сорта, круто заваренный в молоке, с солью, красным перцем и бараньим жиром, мне понравился. Нет, не по вкусу. На вкус то же самое, что пить жидкий огонь. Но этот чай придает сил, прочищает мозги лучше всякого кофе и коньяка. С бараньим жиром в Харькове появились проблемы, но оказалось, что сливочное масло его отлично заменяет. За пару лет употребления этого пойла моя глотка огрубела, и сейчас выдерживала очень солидные порции горького перца. В том термосе, который стоит в моей сумке – две чайные ложки с горкой. Для язвы моего шефа это тоже, что и выстрел в живот. Как я и рассчитывал шеф успокоился и заговорил первый:
-В двенадцать предупреждали о переходе в блоке 2 на автономную работу. Какого черта ты здесь оказался?
-Наш кабель проложили в трубе для силовых. Так на двадцать метров короче. Я его видел в коробке. И сверху проложили еще один! Вот тогда его и повредили!
Шеф зло сопит, пытаясь погасить раздражение. Наконец, он может сказать более-менее спокойно:
-У нас впереди три дня без еды и воды, понимаешь? Вентиляция хоть и снижена до минимума, но все еще есть. А воздух здесь очень сухой. За три дня мы в мумии превратимся! А у меня, если через четыре часа не поем, будет обострение язвы! Возможно, что я сдохну еще до того, как засохнуть.
Я искренне удивляюсь:
-Но вы тоже брали с собой сухой паек! – надо же быть таким идиотом! Шеф снова начинает материться. Я замолкаю, и жду, когда иссякнет фонтан его сквернословия. Как не странно, не прошло и минуты, как он спокойно сообщает:
-Моя сумка осталась в диспетчерской. У меня есть надежда, что Сергей(так зовут нашего третьего коллегу по командировке) вспомнит о ней! Если я не поем, возможно, он будет меня искать!
Я еле удерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Конечно, вспомнит. У Сереги – бездонный желудок и огромное брюхо. Ему дали три таких бутерброда, как у меня, но этого ему хватит часа на четыре. Потом он просто откроет сумку начальника и сожрет все, что можно разжевать. В повисшей паузе начальник и сам сообразил то, что будет:
-Ладно, не вздумай ржать! Серега будет искать только жратву. Шеф отсутствует- значит, так нужно! Что будем делать?
-Игорь Васильевич, вы курите, у вас должны быть спички! – снова нецензурная брань. Он как раз курил, когда кто-то ему сказал, что меня видели в зале подстанции. Он бросил горящую сигарету и спички, рассчитывая докурить, когда вытащит меня за ухо. Сейчас у него нет ни сигарет, ни спичек. Горящая сигарета, положенная на коробок – с моей точки зрения это чистой воды выпендреж, но может потому, что я никогда не курил. А мой шеф курит каждые четверть часа, когда есть возможность. С учетом этого, мне лучше пока не слезать со стремянки. После двухчасового заседания у начальника отдела тот, кто станет на пути моего начальника в курилку, становится его личным врагом. Как бы прочитав мои мысли, Игорь Васильевич подозрительно спрашивает:
-Ты долго собираешься торчать там наверху? Слазь! Мне очень хочется тебя убить, и если не слезешь немедленно, я просто опрокину стремянку!
Во, как его разобрало! Думаю, что одной оплеухой я не отделаюсь. С учетом того, что я сижу на верхней перекладине, спуститься я могу в любую сторону. Естественно, я выбираю ту, рядом с которой нет начальника. Но перед этим задумчиво говорю:
-В каждой ситуации можно увидеть положительную сторону. У вас трое суток не будет возможности курить, поэтому вы можете бросить…
Дальше можно не говорить. Шеф снова орет что-то нецензурное, при этом хватается за стремянку с явным намерением ее опрокинуть. Через три секунды ему удается, но только потому, что я с нее спрыгнул. Грохот упавшей стремянки и снова давящая тишина, которую нарушает только злое сопение моего шефа. Он быстро понимает, что пора заканчивать со злостью. Пора думать о том, как выжить в будущие семьдесят два часа. Он почти миролюбиво говорит:
-Ты где? Не бойся, я уже успокоился. Бить не буду. Или ты будешь от меня прятаться?
Я быстро отвечаю:
-Не буду, - и тут же быстро сдвигаюсь на пару шагов вбок,
-Постараюсь держаться за пару метров от вас! – и снова два шага назад, на то место, где только что был. И не напрасно, сопение начальника ближе к тому месту, с которого я говорил второй раз. И он явно обходит стремянку, держась за нее рукой. У него рост – под два метра, но сопение раздается с высоты меньше полутора. В течение нескольких секунд мы молча меняемся местами. При этом я оказываюсь в двух метрах от своей сумки, а начальник добирается до того места, откуда в последний раз слышал меня. Здесь он останавливается, выпрямляется и почти шепчет:
-Сука!
Я делаю вид, что не понимаю, кого он так назвал, и радушно говорю:
-Игорь Васильевич, я нашел свою сумку! Теперь у нас есть еда. На трое суток этого маловато…- я замолкаю и вслушиваюсь. Мой шеф понял, что играть в прятки – неблагодарное занятие. У меня острее слух, двигаюсь я тише и не соплю при этом, как беременный бегемот. Он секунд десять стоит на месте, обдумывая ситуацию, после чего принимает решение:
-Ты прав. Никак не научусь разговаривать не жестикулируя. На свету это не страшно, а вот полной темноте собеседник рискует оказаться без глаза! – он решил взять инициативу на себя.
-Сложи стремянку, но не полностью. Мы тогда можем сидеть на ней. Сидеть на кафельном полу не рекомендую!
Я быстро выполняю. Действительно, сидеть на положенной на бок стремянке – то же, что и на табуретке. Начальник тут же усаживается ближе к ножкам стремянки и ехидно спрашивает:
-У нас есть только еда? Я видел у тебя двухлитровый термос. Он уже пустой?
Мне жаль его разочаровывать, но придется это сделать. Чем быстрее, тем лучше. Я молча достаю термос, откручиваю верхнюю крышку, которая одновременно является чашкой, и на мгновение задумываюсь, как в полной темноте налить в чашку немного кипятка. Выход быстро найден, и очень хорошо, что начальник этого не видит. Он жуткий чистюля, и немытые руки, или грязное пятно на полу могут довести его до истерики. Руки у меня не то, что грязные, а очень грязные. Испарения воды и трансформаторного масла, плюс пыль обычная и металлическая, которая образуется от срабатывания контактов ВЭМов. Все это толстым слоем покрывало распределительную коробку до того, как я начал ее вскрывать. Теперь мои руки были же такими «чистыми», как и она. Но в трое ближайших суток помыть их мне не светит. Тряпка, которой я вытираю руки, тоже не очень чистая, но я все равно старательно пытаюсь сделать все, что могу. Если рука шефа попадет в масляное пятно на чашке, он тут же ее бросит. Вот такой уж он брезгливый, и тут уж ничего не поделаешь! И еще одна неприятность. В частых командировках я научился разливать бутылку на слух, «по булькам». В «поллитре» - семь «булек». Но с моим чаем так не выходит. Молоко, чай, перец и масло кладется каждый раз на глаз, поэтому результат получается всегда густым и тягучим, но каждый раз по-разному. Наливается в чашку он не булькая, как вода или спиртное, а совершенно беззвучно. Единственный способ налить этот чай в полной темноте – это опустить палец в чашку до нужного уровня. Вот я и проделываю быстро этот трюк, благо шеф этого не видит. Молоко с маслом остывает очень медленно. Как только напиток касается пальца, быстро возвращаю термос в вертикальное положение, ставлю между ног, чтобы не потерять в темноте и тщательно закрываю пробкой. Этот чай можно пить только горячим, иначе масло с перцем частично осядет на стенках термоса, а частично – на глотке пьющего. Если термосу на это плевать, то едкую каплю масла напополам с перцем, можно смыть только несколькими стаканами чего-то горячего. Осторожно постукиваю металлической чашкой по ребру стремянки:
-Игорь Васильевич, у нас есть жидкость для питья, но она может вам не понравиться. Очень прошу, если что, не бросайте чашку, нам потом пить будет не из чего!
Рука начальника на звук достигает чашки и охватывает ее. Он самоуверенно заявляет:
-Когда я первый раз выпил водки, твои родители пешком под стол ходили! Давай, разберемся! – через мгновение я слышу большой глоток, и тут же натужное хрипение:
-Что ты сюда намешал, сука? – чашка, звонко звякая по кафельной плитке, летит куда-то вдаль. Если у нас впереди трое суток, попробую найти. Не смогу – буду пить из крышки прибора. Она тоже не слишком чистая, но других вариантов нет. Отхлебнуть из горлышка термоса может только мазохист. Говорю короткими фразами, чтобы слышать, когда шеф перестанет кашлять и решит меня убить:
-Это чай… Кирпичный, заваренный в молоке… С маслом… Красным перцем…
Два последних слова вызывают у шефа мучительный стон. Но я ведь не виноват! Я же предупредил, что питье может не понравиться. Если бы мне сказали такое, я бы сначала осторожно попробовал. А шеф решил выпить залпом! Вот у него появляется возможность говорить нормально. И как не странно, он не матерится:
-Сколько ты его положил?
Интересно, чего? Кирпичный чай после кипячения в молоке дает такой терпкий вкус, что вяжет во рту. Перец, наоборот, выжигает эту терпкость. Если поймать баланс, получается неплохо. Но этот чай я еще не пробовал. Поэтому пробую наобум:
-Немного терпковат?
Голос шефа становится булькающим. Утренняя заложенность носа у шефа после моего лекарства сменяется страшным насморком. Если он будет пить этот чай и дальше, к нашему выходу отсюда успеет выздороветь. Сквозь бульканье слышно:
-Перец… Сколько там перца?
-Две чайные ложки на два литра. Я всегда столько кладу!
-Пить! У меня все горит во рту и внутри!
-Тут нет воды. Хотя… Игорь Васильевич, это скоро пройдет, не нужно воды. Будет только хуже!
Его голос начал резко приближаться ко мне, поэтому я, подхватив термос и сумку, неслышно встаю со стремянки и делаю пару шагов в сторону. Начальник быстро добирается до того места, где я только что был, и зло вопит:
-Сука, мне нужна вода! Ты что-то знаешь?
-Здесь открытые аккумуляторы. Не меньше нескольких тысяч. В аккумуляторной на кафельных стенах конденсируется вода.
-Я должен буду лизать стены?
-Нет, зачем. Можно собрать воду ладонью, а потом облизать…
-Спасибо, утешил. Там стены не мыли с тех пор, как положили плитку, а это было лет десять назад. Ты прав, мне уже лучше. Хотя из носа потекло, как из крана.
-У меня в сумке осталась бутылка со спиртом. Если смешать чай со спиртом напополам, а потом хорошо пожрать, то потом можно проспать хоть сутки. Я уже пробовал. В первой командировке.
-Это когда на тебя две телеги накатали? Да таких, что в первом отделе, когда их читали, ржали, как лошади? А спать на чем будем? Сутки на холодном кафельном полу? Плохая мысль!
Об этом я не подумал. Здесь ничего похожего на кровать нет. Кафельный пол, железные ящики ВЭМов, огромные громадины трансформаторов. Да и снятие нагрузки с трансформаторов скоро даст о себе знать. Зал подстанции не отапливается. Зачем, здесь никогда ниже плюс двадцати не бывает. Но сейчас, когда трансформаторы больше не греют зал, температура скоро снизиться до той, которая должна быть. Не выше четырех градусов. А теплых вещей у нас с собой нет! Заснешь надолго – и не проснешься.
-Игорь Васильевич, нужно выбираться отсюда!
-Может, знаешь, как? Откроем затвор? Для этого нужен ключ с рычагом. Он есть только снаружи. Другого выхода отсюда нет!
-Мы можем привлечь внимание…
-Постучим головой о затвор? Очень интересно! Может у тебя есть лом, или хотя бы молоток?
-Только отвертка!
-Тогда все нормально! Иди, стучи! На затворе такой слой гидроизоляции, что ты и сам свой стук не услышишь!
-Из аккумуляторной идет две шины. Раз внешнюю подачу энергии отключили, на них сейчас восемьсот вольт постоянного напряжения. Если я закорочу шины…
Шеф перебивает:
-Интересно, чем ты их собираешься закоротить так, чтобы сработала автоматика? Пусковые токи затворов – до десяти тысяч ампер!
-Автоматику мне не выключить. Но у диспетчера на пульте показывается ток через шины. У меня от прозвонки два провода есть. На четыре раза закоротить хватит. Ток будет не меньше двухсот ампер около секунды. Хочется верить, что заметят!
-Интересно, как ты это будешь делать в темноте?
-Это как раз просто. Режу провод от прозвонки пополам. Получаю четыре куска. Каждый очищаю от изоляции. Шины защищены решеткой, чтобы кто-то случайно не коснулся. Решетка заземленная. Один конец закрепляю на решетке чуть ниже верхней шины, а второй – над шиной. После того, как я отпущу верхний, он упадет на шину и у нас на секунду будет светло, пока провод не сгорит.
-А если диспетчер не заметит?
-Мы, по крайней мере, что-то делали. Если в течение часа нас не кинутся, значит, не заметили. Будем думать еще что-то.
У шефа появилась надежда. Он тут же берется за руководство. Провода быстро подготовлены и лишены изоляции. По настоянию шефа закреплены сразу все четыре. Далее, шеф долго смотрит на свои часы со светящимися стрелками, пока, наконец, не освобождает с задержкой ровно в пять секунд один за другим все четыре провода. Четыре ослепительный вспышки на мгновение освещают зал подстанции. Если по-человечески, то шеф должен был предупредить, когда он это сделает. После получасового сидения в темноте, увидеть раскаленный добела провод – не самое большое удовольствие. Если он рассчитывал немного отомстить мне за мой чай, то у него не получилось. После того, как провода были закреплены, шеф полностью взял процесс на себя, а я решил за это время найти крышку от термоса. Место, где она упала, я по звуку запомнил, поэтому на четвереньках, толкая перед собой сумку, и ощупывая пол, двинулся в том направлении. Первая вспышка застала меня в трех метрах от крышки, во время третьей, я ее уже схватил. А во время четвертой я увидел черное отверстие в стене, куда уходили шины. Сразу же после четвертой вспышки я окликаю шефа:
-Игорь Васильевич, я нашел крышку от термоса. Чай еще будете?
Шеф отказался в грубой и нецензурной форме.
-Я так понимаю, раньше часа можно и не рассчитывать на освобождение. Есть будете?
Еще несколько выражений, и я понимаю, что мне предстоит есть в одиночестве. Но первые же чавкающие звуки, и я слышу сопящее и булькающее дыхание шефа, которое раздается с высоты не больше метра над полом. Судя по всему, он понял, что это лучший способ передвигаться в темноте. Еще через минуту он молча нащупывает сумку, и наши руки сталкиваются. Он выдавливает из себя:
-Если ты не против, я тоже возьму бутерброд!
Это был не вопрос, а утверждение. Еще через пару минут шеф предлагает:
-Слушай, а твое пойло со спиртом идет нормально? Давай выпьем, за то, чтобы нас нашли!
У меня возражений не было. Через час у нас уже не было еды, трехсотграммовая бутылка спирта опустела, а термос стал легче раза в два, что собственно и остановило пиршество. Употреблять чай без спирта начальник не захотел. В повисшей тишине голос шефа звучит обреченно:
-Я уже понял, что диспетчер нас не заметил. Еще идеи будут?
Горячее спиртное притупляет инстинкт самосохранения. Я интересуюсь:
-А куда идут эти шины из аккумуляторной?
Шеф икает от неожиданности:
-Даже не думай! Там – датчики движения, и охрана, которая сначала стреляет, а потом смотрит, в кого попала! Тем более, выход – только в коробе с шинами. Жить надоело?
-До нижней шины – около метра. Тем более, что на ней – «минус», а он должен быть заземлен.
-А ты потрогай! Если заземление отключили, от тебя останется куча пепла!
Я тяжело вздыхаю:
-Игорь Васильевич, у меня появилась еще одна идея. Как сделать кровать. У меня есть веревка…
Рука шефа тут же ныряет в мою сумку и нащупывает моток не очень толстой веревки. Мой начальник тяжело вздыхает:
-А что ты еще возишь в командировки? Чай, или жидкий огонь, прозвонку, универсальный прибор для измерения сопротивления тока и напряжения. На эту командировку ты притащил еще два прибора. Зачем тебе все это?
-Чай со спиртом – понятно зачем. Мы их уже употребили по назначению, и у вас появилось желание узнать, как я все-таки нашел место повреждения. А веревка – чтобы иметь возможность спать в самолете. Я ею к ящику привязываюсь. А здесь, пока не похолодало, мы тоже можем поспать, раз вы не хотите попробовать выбраться отсюда, - я раскладываю стремянку, и натягиваю веревку в несколько рядов, насколько хватает длины между опорами. Закончив, я обращаюсь к шефу:
-Игорь Васильевич, вы можете поспать часика три, потом я столько же. Пока вы будете спать, я попытаюсь постучать в затвор. Авось кто-то услышит.
Начальник недоверчиво ощупывает несколько натянутых мной веревок, потом соображает, как можно на них лечь, и наконец, со скрипом укладывается. Стремянка недовольно пискнула, но приняла вес грузного шефа в непривычном приложении. Но и шефу тонкие веревки впиваются в спину так, что он смог лежать на них только минут пять, не больше. Когда он вставал, стремянка едва не вывернулась. Он недовольно бурчит:
-Ладно, уговорил. Уверен, что ты на этих веревках сможешь задрыхнуть, как сурок. Мне спать негде. У тебя осталось еще около литра чая, который без спирта в меня не идет. У меня, как вариант, только лизать стены в аккумуляторной. Говори, что придумал!
Решетка, которая закрывала шины с постоянным напряжением, была сварена из толстых арматурных прутов. Расстояние между нижним рядом прутов и полом – чуть меньше, чем я смогу пролезть. Учитывая бычью силу моего шефа, это проблемой не будет. Следующий шаг к нашему освобождению пролезть в образовавшуюся щель непосредственно перед выходом с помещение с датчиками движения, и как ни странно, «сделать ручкой». Будем надеяться, что датчики сработают, а охрана просто в темноту стрелять не будет. Может, включится сирена, а может прожектор. В этот момент шеф должен втащить меня обратно, пока в меня не всадили очередь. Но это все так просто думалось. На самом деле все оказалось и проще и сложнее. Когда я высунулся в соседнее помещение, там было так же темно, как и в нашем. Но сработавший датчик движения тут же включил освещение в моем районе, пару секунд жужжали моторы, разворачивая в мою сторону камеру, и наконец, усталый голос из мегафона проорал:
-Оставайся на месте идиот, если хочешь остаться в живых!
Я начал скрести правой ногой, что было условным знаком, чтобы шеф меня вытащил, и вдруг с ужасом осознаю, что не чувствую на ней его рук. Неужели он все же решил мне отомстить?
На самом деле все оказалось проще. Диспетчер все же заметил наши фокусы с закорачиванием шин, просто перепроверка данных потребления и наличия людей на штатных местах заняла немного больше времени. Потом пока нашли ключ для ручного отодвигания затвора, да и сама эта операция идет неспешно. За минуту вручную затвор сдвигается на сантиметр. Как только первый лучик света появился в зале подстанции, шеф бросил меня, как последняя сволочь, и побежал к выходу. Но могу отдать ему должное. После того, как он облегчился и покурил, он вернулся и вытащил меня. За это время я пытался объяснить капитану, руководящими работами, как я нашел место повреждения оптоволоконного кабеля. Уверен, что он понял только одно. За прокладку кабеля не по схеме, у кого-то могут быть большие неприятности. Как только он начал пугать меня моим не совсем правильным положением, вернулся мой шеф и выдернул меня, как пробку из бутылки. Дальнейшие переговоры шли у них один на один. А я сидел на стремянке, лежащей на боку, пил свой жидкий огонь, и думал о том, что со мной сделает шеф, когда все окончиться. Но такого варианта, который произошел, я представить себе не мог. После отчета по командировке, шеф снимает свои часы и сует мне их в руку:
-Держи! Они меня уже трижды подводили. Надеюсь, у тебя с ними все сложится!
Я вспоминаю слова шефа: «Сначала выкину часы, а потом уволю тебя к чертовой матери», и говорю почти шепотом:
-Мне писать «по собственному», или вы хотите уволить меня по статье?
Начальник вспоминает свои слова, и начинает ржать:
-В следующий раз я тебя все-таки убью. Но коль уж не получилось – живи!