© НЕМАЯ
Роман
ПРИБЛУДОК
1
1950 год. Рабочий поселок под Москвой для ссыльных из лагерей и репатриированных пленных из стран Европы. В цехе, где дробили известняк, грохотало, словно в аду. Женщины у конвейера, на котором ехали тяжелые камни с зазубренными краями, ничего не слышали всю смену: они работали с толстыми наушниками на голове. И только Маша Курская семь часов подряд распевала похабные песни, ворочая булыжники на брезентовой ленте, не признавая ни наушников, ни ватных затычек в ушах. Ее этот адский грохот не тревожил. Фамилия у Маши была другая, но мало кто в поселке помнил ,какая, все звали Курской - наверное, по городу, из которого она приехала в Бирюки во время войны. Поселок и начал свое существование в те годы, разрастаясь из небольшой деревеньки, расчищая себе место в густом и чистом лесу бараками и вагончиками. Население Бирюков было пестрое: кто только сюда не приезжал: ссыльные уголовники, отбывшие срок, но не имеющие права проживать в больших городах, эвакуированные погорельцы, пострадавшие во время бомбежек, потерявшие все имущество и документы, бывшие фронтовики, имевшие кое-какие навыки в горном деле, репатриированные, освобожденные из плена... А местные жители, напротив, почти все разъехались по городам, оставив глухое место для чужаков.
После войны Бирюки быстро обжились, расстроились, и снова сюда потек народ, теперь уже с хорошими документами, с дипломами о высшем образовании. Росту поселка способствовал рудник, где добывали известняк. Именно благодаря ему деревня скоро превратилась в маленький городок, все население которого работало на добыче белого камня. А. главное дело, дававшее исстари пропитание местным жителям, почти заглохло. Только некоторые женщины здесь еще плели знаменитое бирюковское кружево и отвозили его на рынок в город. Иногда хозяйки покупали у них кружевную скатерть или покрывало . Особенно любила все белое и кружевное Маша Курская. Ей доставляло особое удовольствие раскладывать карты на крахмальной скатерти с затейливым рисунком. И кровать она заправляла таким же белоснежным покрывалом, и наволочки и простыни у нее отделаны бирюковским кружевом, которое она приобрела у Анны Захаровны Лопушковой еще в войну за буханку хлеба. Та тогда сильно бедствовала, отправив дочь в больницу с тяжелейшим воспалением легких и оставшись с шестимесячной внучкой на руках . Все продала с себя Анна Захаровна: кому за буханку хлеба, кому за пол-литра молока, кому за ведро картошки. Ее сундук, всегда наполненный вышивками и кружевом, был пуст, а дочь умерла. За день до ее смерти Маша Курская бесплатно, из жалости разложила перед Анной Захаровной карты, да тут же их и смешала, буркнув:"Не стану гадать, не хочу!" Поняла Анна Захаровна, почему бросила карты гадалка, заплакала и ушла. Последнее свое изделие - черное кружево с золотой нитью, сбереженное для лучших времен "девкам на платье", она продала мужчине, который помог схоронить дочь, пролежавшую в гробу дома пять дней. Стояла лютая зима, и некому было выкопать в мерзлой земле могилу. Анна Захаровна отстегнула кружевную накидку, в которой лежала дочь, и отдала ее ему, низко поклонившись. Вдвоем они кое-как зарыли гроб. Больше Анна Захаровна кружев не плела, а устроилась на работу в рудник, где ей выдали рукавицы, лопату и сказали, что она будет развальщицей. Девочку приняли в ясли.
В то время Маша Курская тоже работала в руднике, но как только открыли дробильно-обогатительную фабрику, сразу перебралась в тепло, и Анна Захаровна ей завидовала, для нее места под крышей не нашлось. А. Маша Курская , хлопнув рукавицы о землю, пропела: « Эх, кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у ****ей, почему они не вьются у порядочных людей?» Она всегда пела так, когда хотела над кем-нибудь посмеяться. И в этот раз, виляя тощим, но крепкие задом, пошла с отвала, распевая похабный куплет, как бы заранее все про себя сказав, что могли бы говорить о ней женщины после ее ухода. А они тут же загалдели: «Вот шалава, опять под начальство легла, выхлопотала себе теплое местечко. И как они ею не брезгают!» Анна Захаровна никогда не обсуждала Машу, боясь, что тогда вспомнят и ее дочь, родившую в девушках. Но никто не напоминал ей о горе, даже самые злые и крикливые женщины жалели Анну Захаровну. И только Маша Курская однажды в дождливую и тоскливую ночную смену, когда они обогревались в блиндаже, сказала ей:
-Хочешь, посрамлю я вашего обидчика? Ты, небось, сколько слез выплакала, пока уговаривала жениться Петьку Песчаникова - а ко мне он на карачках приползает и задницу лижет. Но срамоты боится, пуще огня! Что мне он - не начальство, да и жадный, больше тридцатки не дает. Скупердяй, сволочь, на свой дом копит, все мечтает, как с Зинкой они отдельно от родителей жить будут. Свиней разведут. Хочешь, осрамлю перед всеми ?
И осрамила. Как-то в пересменок, когда перед конторой народ сразу с двух смен собрался, Машка вдруг выкрикнула Песчаникову, мотнув подолом цветастой штапельной юбки, надетой для форсу поверх ватных штанов:
-Ты что же это, друг сердешный, Петенька, сапоги свои не заберешь у меня? Смотри, продам!
Народ загоготал, особенно мужики Они все перебывали у Маши Курской, мяли в прах ее кружевные простыни, и она кого хотела могла так наказать. Поэтому хохотали с особым удовольствием, каждый радовался, что не его осрамила бирюковская потаскуха. Песчаников угрюмо отмахнулся и промолчал. Анна Захаровна спряталась за людей. Она давно уже не держала сердца на Петра, который так и не признал внучки Анны Захаровны Клавдию. У него были свои дети - девочка и мальчик, такие же кудрявые, как его жена Зинаида, молчаливая скрытная женщина. Дети бегали в школу и не знали своего родства с Лопушковыми.
Клавдия росла красивой умной девочкой, была отличницей и заводилой во всех школьных делах. В седьмом классе она впервые услышала оскорбительные слова в свои адрес. Когда одноклассники избрали ее старостой, мать одной из ее подружек, забитая, измученная пьяницей-мужем , сказала: « Кого выбрали-то – приблудка! Не нашли поблагороднее этой нагульной?»
Клавдия уже стояла у дверей квартиры своей подружки Люськи, куда привычно забегала каждое утро, и все слышала. Ее словно током ударило, как в детстве, когда она сунула руку в ведро с водой, которую бабушка грела самодельным кипятильником. Она долго мучилась, не решаясь спросить у бабушки, за что ее так обругала Люськина мать. Наконец, спросила. Анна Захаровна всплеснула руками, погрозила кулаком на дверь, запричитала:
- Ну нелюди, ну злыдни! Ты не слушай их, дочушка,- не слушай. Бог их накажет. Ты знай свой путь, не сворачивай. Учись, выучишься, инженером будешь. Тогда они не то запоют!
2
Анна Захаровна уже не работала в руднике, вышла на пенсию. Жили они трудно. Она часто занимала деньги или продукты и не всегда успевала вовремя отдать. Их выручала Маша Курская, но долг требовала принародно, кричала на все Бирюки. А однажды привела людей из поссовета - описывать за долги имущество Лопушковых. Пришедшие внимательно оглядели имущество . Забирать кроме двух стульев было нечего. Они потолклись около них в маленькой комнатушке и ушли, а Маша Курская бежала за ними и требовала отдать ей хотя бы эти стулья. Клава стояла, сжав губы, так что они посинели. Потом сказала :
- Не бери больше в долг ни у кого, лучше голодные будем сидеть.
Как раз в это время в бирюковский магазин завезли бумажные нитки, которые почему-то назывались «Ирис». Их сразу же раскупили женщины, занимавшиеся когда-то кружевным промыслом. Нитки были очень белые, прочные. Досталось и Анне Захаровне. С этих пор жизнь у них с Клавой изменилась. Теперь у нее к каждому празднику были нарядные платья с кружевными воротничками, манжетами, рюшем. А к первому выпускному вечеру в восьмом классе бабушка сплела ей изумительно красивое белое платье с коротенькой юбочкой. Успевала Анна Захаровна ездить и на рынок в город, продавала там подзорники, наволочки, вышитые полотенца и привозила гостинцев.
К ним часто стали заглядывать пожилые женщины, подолгу сидели, беседовали, рисовали на клочках бумаги сложные переплетения узоров, спорили и даже ссорились, словно девчонки. А иногда пели - грустно и протяжно, под эти песни Клава умиротворенно засыпала. Их барак, в котором Анна Захаровна жила еще с войны, отремонтировали, заново оштукатурили, отвели место в длинном коридоре под общую кухню, и не нужно было жечь в комнате керосинку или электроплитку. Дом так и называли - сорок первый, хотя порядковый номер у него был другой. Его построили во время войны, и название с тех пор не менялось. Но жили в нем теперь совсем иначе - в каждой комнате имелся телевизор, холодильник, многим многодетным семьям вообще дали квартиры в новых домах, а здесь расселяли молодых специалистов, которые каждый год приезжали в рудник. Ребята собирались вместе, пели под гитару, быстро женились и переезжали в новые квартиры. И хотя они были молоды, бирюковцы относились к ним с уважением, потому что привыкли почитать любое начальство, а каждый инженер даже только что окончивший институт, был в их глазах начальником. И Анна Захаровна часто говорила Клаве:
- Учись, старайся, дочушка, будешь инженером, все уважать тебя станут, квартиру хорошую получишь...
Но Клава посмеивалась над бабушкиными словами, она не хотела быть инженером, а мечтала стать историком и собиралась поступать в университет, в Москву. А бабушка не понимала, что такое историк, и боялась этого слова, не любила его, думала о том, что понимала, на что была вся ее надежда. Но особенно с внучкой не спорила, поскольку видела, как та хорошо и старательно учится, слышала, как хвалят ее учителя, и верила, что Клава выучится на инженера. И много раз мечтала об этом вслух со своими гостьями, без устали склоняясь над бесконечным вязанием или вышивками. Чем старше становилась внучка, тем спокойнее и счастливее жилось Анне Захаровне. «Это Бог мне дал за страдания,- говорила она,- вот сохранила дитя на радость, выйдет на светлую дорогу, станет человеком, все уважать будут, по имени-отчеству называть».
У них в комнате стоял сундук. Старый-престарый. Крышка у него была резная, внутри он много раз оклеивался газетами. Долгое время сундук пустовал - еще с тех пор, как Анна Захаров на распродала вещи в войну, чтобы спасти себя и дочь от голода . И вот теперь он постепенно заполнялся ее изделиями. Анна Захаровна вспомнила свое искусство, от которого отказалась в тяжелое время, и так увлеклась им, что работала быстрее и лучше
молодых женщин. Они с пристрастием следили друг за другом, старались удивить чем-нибудь новым. Клава наблюдала, как полуграмотные старые женщины выводили сложнейшие узоры твердой рукой, не пользуясь ни лекалом, ни линейкой. Она все чаще приглядывалась к их работе, но Анна Захаровна прогоняла ее, говоря:
-Не приучайся к нашей поденщине, спину сгорбишь, глаза ослепнут, вот и все. Иди, книжки свои читай, у тебя другая дорога.
3
Только одна женщина никогда не заходила к Анне Захаровне, впрочем, она вообще ни к кому не ходила в гости и ни с кем почти никогда не разговаривала, Катерина, жившая в их сорок первом и считавшаяся одной из лучших кружевниц, была сумасшедшая. А Клавдию почему-то тянуло в ее комнату, и она часто наведывалась к ней. Внешне эта женщина ничем не отличалась от других, только говорила как-то невнятно, но разобрать было можно, если внимательно прислушаться. Катерина все время вязала кружево крючком, Работала быстро, но показывать сделанное не любила, прятала в ящик комода и говорила:
-Завтра продам, денежки Саше отдам, я ему много дам…
Сашу, своего сына, она ждала каждый день, но его к ней привозили очень редко. Он жил у ее сестры, замужней и бездетной. Катерина заболела после родов, и мальчика сразу забрала сестра. Заболела она от несчастья. Клава выпытывала у бабушки, что случилось с Катериной, но Анна Захаровна неохотно отвечала, коротко. Клава только и узнала, что Катерину, женщину умную, красивую, образованную и очень строгую в поведении обманул Василий Блохин. Обещал взять в жены, а женился на другой как раз в тот момент, когда Катерина рожала. По бабушкиным словам выходило, что она не снесла позора и заболела. Из роддома ее сразу отправили в психиатрическую больницу, но оттуда она сбежала и пешком, за много километров, пришла в Бирюки. Стриженая наголо и худая, в сером больничном халате бродила по поселку и искала не то сына, не то Василия. Скоро за ней уже шла целая толпа, молчаливо наблюдая и следя за каждым шагом. Блохин с женой заперся в доме, стоявшем на отшибе, где по традиции строились наиболее зажиточные бирюковцы и где он поставил себе дом с красивой стеклянной террасой на деньги, полученные в приданое за женой. Когда толпа повстречалась Анне Захаровне, старуха перекрестилась и подошла к Катерине, взяла за руку, повела за собой, к дому ее сестры. Но та не впустила Катерину, а вызвала милицию и "Скорую помощь". Когда машины подъехали, безумная заплакала, тряся стриженой головой. И толпа вдруг зароптала, послышались выкрики:
- Не отдадим! Она не больная! За что человека мучить!
Началось долгое препирательство. Бирюковцы ни за что не соглашались выдать Катерину, окружив ее тесным кольцом. На какое-то время внимание милиции отвлекла Маша Курская, которая шла от магазина пьяная и слюняво орала похабные песни. «Скорая» уже уехала, а милиция хотела забрать Машу, но и ее толпа, воодушевившись общим дружным настроением, не отдала. Тогда милицейская машина уехала. Анна Захаровна повела Катерину к себе. И через несколько часов они с Клавой вынуждены были уйти из своей комнаты, заперев ее снаружи на ключ: у больной начался припадок. Она кричала, билась головой о стены, но никого не трогала, когда соседи изредка заглядывали в приоткрытую щелку. К утру ей стало легче, и измученная, она разговаривала, как обычно. О том, что было ночью, не помнила и лишь жаловалась на головную боль. Снова приехали "скорая" и милиция, но бирюковцы только и ждали этого, чтобы бунтовать. Опять собралась толпа, к комнате Анны Захаровны никого не подпускали. Клава, которой тогда исполнилось десять лет, слышала, как молодой инженер, живший с ними по соседству, говорил милиционеру:
-Да оставьте вы ее, врачи говорят, не представляет она опасности. Видите - не отдадут. Не заболей она, ее бы заплевали, а юродивой простили все грехи и теперь станут оберегать, как родную...
Так Катерина и осталась жить в Бирюках. Действительно никого не трогала, ей отдали одну из пустующих комнат в сорок первом, в которой она и плела свое бесконечное кружево, считая якобы вырученные за него деньги для сына. А сестра с мужем и мальчиком уехала из Бирюков, но изредка навещала больную. У Василия Блохина родилась дочь от его кладовщицы. Теперь она выросла в длинную красивую и гулящую девку. Но училась хорошо и тоже собиралась поступать в университет.
- Любка Васькина поступит,- вздыхала бабушка,- они богатые, сунут кому надо, и пропихнут свою потаскушку, прости Господи.
Катерина научила Клаву плести кружево. Девушка подолгу просиживала у нее, слушая равномерное бормотание и работая крючком, но как только безумная заводила разговоры с котом, упрекала его в озорствах, пыталась посадить за стол, Клава быстро уходила, за ней шмыгал кот. Дверь захлопывалась, поворачивался ключ. Клава знала- у Катерины начался припадок и наутро она будет бродить по длинному барачному коридору с серым лицом и ничего не видящими глазами. Но не боялась ее, через день-другой снова приходила и садилась на удобный мягкий диван.
4
В сорок первом жила и Маша напротив двери Лопушковых, и оттуда часто по всему дому разносились пьяные песни или похабная брань, а то и летели ведра, молотки, лопаты и даже кастрюли со щами. Машу били ее гости, доставалось ей и от их жен. Когда Клава была маленькая, она часто, если бабушка работала в ночную смену, убегала ночевать к Катерине, боясь, что Машины гости разнесут им дверь и насмерть прибьют ее. Утром Анна Захаровна сонную переносила Клаву домой. Но, несмотря на бесконечные гулянки, Маша Курская никогда не бедствовала. У нее всегда водились деньги, и на здоровье она не жаловалась. Соседи знали всех мужчин, посещавших Машу, однако никогда о них не говорили. Эта женщина была столь неукротима в своем промысле, так умела приваживать и старого и малого, и так, видимо, устраивала мужское население Бирюков, что оно горой стояло за Курскую и в обиду никому ее не давало. Правда, совершалось все это как бы при закрытых глазах, так, словно ничего и не было, хотя происходило на виду у всех во всем своем беззаконии и безобразии. Сколько помнила себя Клава, она никогда не разговаривала с Машей, да та не набивалась, она вообще ни к кому не лезла в подруги, хотя подобные ей женщины жили в поселке. Но равных Курской не было, и Клава с отвращением замечала, что к ней заглядывают парни, почти ее сверстники. Видела она у нее и отцов своих одноклассниц, несколько раз приходил Василий Блохин, забегали ребята, которые встречались с его дочерью в кампании, куда Клаву никогда не приглашали, да она и не пошла бы ни за что. У нее было совсем другое, о чем девушка никому не рассказывала, хотя об этом уже многие знали в Бирюках, потому что скрыть здесь что-нибудь было невозможно, все жили на виду...
В детстве с Витей Квасниковым они часто дрались. Он был худеньким, но жилистым и мускулистым мальчиком со смуглой кожей, черными волосами и зелеными глазами, которые обрамляли длинные изогнутые ресницы, каких даже у самых красивых бирюковских девчонок она не встречала. В восьмом классе они неожиданно подружились, а потом и дня друг без друга не могли. Витя жил на отшибе, там же, где и Василий Блохин, Петр Песчаников со своей кудрявой Зинаидой, где жили все, кто водил подсобное хозяйство, имея частные дома и сады. Клава, конечно, знала, что он ее отец, но не придавала их родству никакого значения. Он всегда проходил мимо, словно чужой, даже не смотрел в ее сторону.
Мальчишку непреодолимо тянуло к сорок первому , здесь он постоянно вертелся с тех пор, как подружился с Клавой. В дом она ему заходить не разрешала, потому что однажды заметила, как пристально разглядывает его Маша Курская. Ей даже жарко стало от стыда и злости. Она ненавидела эту грязную женщину, брезгала ею и надолго затаивала обиду на бабушку, если та позволяла Маше зачем - либо зайти в их комнату. Клава не выносила физически близости этой женщины, и ее начинало тошнить, если Маша оказывалась рядом, благоухая одеколоном "Кармен» или "Каранова", флаконы от которых валялись по всем углам длинного коридора и на общей кухне. Когда у Клавы что-нибудь не ладилось в школе или с подругами, она с особой тоской поглядывала на дверь соседки, в которую по вечерам то и дело шмыгали бирюковские мужчины. Иногда пьяные ошибались и вваливались в их комнату, это приводило Клаву в бешенство. Она кричала тогда на бабушку, требовала немедленно заявить в милицию, в поссовет... Но Анна Захаровна только отмалчивалась к вздыхала. Она знала, что у Курской есть надежная защита, и сделать с нею ничего нельзя.
- Когда-нибудь к оболью ее дверь керосином и подожгу!- пригрозила Клава, но бабушка вдруг не на шутку рассердилась , обозвала ее дурой и даже толкнула в спину.
Клаве стало очень обидно, потому что с детства она не знала грубости и шлепков, ей казалось, что бабушка вообще не сможет ударить ребенка, не умеет. Клава подумала, что та заодно с Машей, почему-то поддерживает ее. Но спорить и ругаться больше не решалась. Она не могла догадаться, что Анна Захаровна просто не чувствовала за собой права связываться с Курской, потому что сама считала себя величайшей грешницей и не переставала скорбеть о поруганной чести дочери, боялась услышать грязные слова в адрес Клавы, помнила, как обидели ее когда-то подружки. Значит, затаили люди думку, берегут про их черный день. И хотела только одного: не умереть до окончания Клавиной учебы, чтобы помочь ей выйти на большую светлую дорогу.
Когда Анна Захаровна поняла, почему около их дома с утра до вечера вертится чернявый, словно жук, паренек - сын продавщицы Верки Квасниковой, заплакала и сказала Клаве:
- Брось, брось ты его, этого цыгана, а то запру и в школу не пущу, брось, ради Христа!
Клава смотрела, как трясутся у бабушки щеки, и вдруг ей стало смешно и жалко старую женщину, которая всю жизнь всего боялась, и теперь ей мерещатся страхи на пустом месте. Она засмеялась:
-Бабушка, это же Витька Квасников, тети Веры сын, нашей продавщицы. А ты думала, это - разбойник? Он пришел у знать, что назавтра по математике задали, прогулял…
- Знаю, знаю, что Веркин сын, и знаю, за какими уроками он сюда шастает. Думаешь, бабушка глупая, из ума выжила? Меня на мякине не проведешь, я воробей стреляный, брось ты его, нам от богатых счастья никогда не было. Все они, куркули, обманщики. Мы им не нужны - голь перекатная. Им богатых подавай, у кого карман толстый.
Клава слушала и качала головой, улыбаясь» Ей уже не было смешно, а становилось скучно. Ну о чем говорит бабушка? Что они, в девятнадцатом века живут? Бедные – богатые. Чушь какая - то. А бабушка так расстроилась, что даже заболела и два дня не садилась за вязание. Пришлось Клаве сказать Виктору, чтоб не торчал больше у сорок первого. Теперь она будет назначать время их встреч. Они стали видеться тайком, уходили далеко в лес, который начинался прямо от крайних домов поселка. Клава и Виктор бродили часами по еле заметным стежкам, забредали в рудник, где кипела работа: выли мощные экскаваторы, громыхали самосвалы, кричала сирена, предупреждая о взрывах, затем гремели и они сами, сотрясая воздух. Но все бирюковцы с рожденья привыкли к этому шуму и считали его обычным делом, он их не пугал. Клава и Виктор, как молодые зверьки, наслаждались свободой и природой. Здесь, в лесу, на ярких, устланных цветами полянах, забывали обо всем на свете, жизнь представлялась им вечным праздником. И все, что происходило с ними, между ними, было естественным продолжением этой природы, этих вековых сосен, благоухающих смолой в знойные дни, цветов, облаков и солнца, коротких летних дождей, неожиданной грозы, медленной реки с тягучим черным илом на дне, от которого они каждый раз после купания не могли отмыть ноги. Вырываясь на этот простор из своей маленькой душной комнаты, оклеенной дешевенькими обоями, Клава словно летела вместе с облаками. А когда наступал вечер, и вдали зажигались огни, долго, не отрываясь, смотрела на них и не слышала, что ей говорит Витя. Его пугала эта ее задумчивость, и он все время озабоченно допытывался: о чем она думает и что разглядывает вдалеке? Но Клава и сама не смогла бы объяснить, что ей видится в темноте, там, где светлеет кромка заката и город зажигает море огней. Она чувствовала: ее непреодолимо тянет туда, и в такие минуты забывала обо всем. Часто говорила Виктору:
-Какой маленький у нас поселок, как здесь скучно, нечем заняться, хоть умирай от тоски. Скорее бы школу закончить, уехать…
-А я как же?- огорченно спрашивал Витя, и Клаве становилось смешно.
-Не знаю… Ты тоже уедешь?
-Я хочу с тобой.
-В университет?
- Да ну…- Витя угрюмо отмахивался. Учился он плохо и еле-еле заканчивал девятый класс.- Я работать пойду.
-Ну вот видишь… А я поеду, полечу далеко-далеко,- и она запрокидывала голову, словно собиралась и впрямь взлететь в небо, к мигающим в необозримом темном пространстве
алмазам звезд. В такие минуты ей было особенно хорошо - от светлой мечты, от ощущения легкости во всем юном гибком теле, оттого, что у бабушки дома тепло и уютно, что к ее уху склоняется смуглое лицо этого парня, к которому она привыкла. Все казалось Клаве возможным в такие мгновения, и она представляла себя красивой и нарядной среди мраморных залов университета. Но иногда Витя прерывал ее грезы коварным вопросом:
- А как же бабушка? Ты ее бросишь?
Клаве не нравились такие разговоры, она не отвечала и сердилась. Каждый день бабушка твердила ей только об одном: учись, становись на большую дорогу. А ведь в их Бирюках такой дороги нет, чтобы попасть на нее , нужно, по крайней мере, подойти к остановке автобуса и доехать хотя бы до города. Вот об этом Клава и привыкла думать, уже давно мысленно простившись с Бирюками. Она знала: после окончания десятого класса у нее будет отличный аттестат зрелости и прекрасные характеристики - не раз слышала, как женщины, которые приходили к ним, говорили Анне Захаровне:
-Ну и девка у тебя - огонь! Не иначе начальником будет. Вот и без отца, и без матери…
Бабушка крестилась и удовлетворенно отвечала:
-Бог за детей дает...
Клава часто смотрела в зеркало. И замечала, что когда прибегала домой вечером, повидавшись с Витей, лицо ее становилось совсем другим - красивым, каким его никто не знал. А однажды, это было перед последним школьным сентябрем, Клава увидела в зеркале свои ноги. Она замерла, пораженная, словно то были вовсе не ее ноги. Куда делись те тонкие, девчоночьи, с неуклюжими ступнями? Клава увидела загорелые продолговатые икры, круглые колени. Ноги словно обливались золотистым светом, стали ровные и гладкие, как… Она даже не знала, с чем их сравнить. Стояла и внимательно разглядывала себя и даже подняла повыше подол платья. Потом стянула его вовсе и стала рассматривать себя всю, но маленькое настенное зеркало выхватывало только части тела, и Клава видела, то смуглые от летнего загара плечи, то ровную спину с глубокой ложбинкой от позвоночника, то круглый подбородок и пухлые губы красивой правильной формы цвета спелой малины . «И родинка на груди, как у героинь испанских романов»,- засмеялась Клава. Резко хлопнула дверь напротив, и она быстро натянула платьишко, пробормотала:
- Зашмыгали, тараканы. Что-то рано сегодня…
Вдруг поймала себя на том, что старается понять - пришел кто-то или уходит. Что-то ее волновало, тревожило, она не понимала, что именно, но чувство тревоги теперь возникало в ней часто, когда она думала о Машиных гостях. И вдруг Клава прямо подумала: а если и Витя вот так однажды пройдет мимо ее двери к соседке? Ведь все мужчины в Бирюках топтали сюда дорожку, Клава точно знала это с детства, но никогда не думала о этом вот так… Она снова взглянула на свои ноги, которые все также обволакивало золотистое сияние, и вспомнила жилистые с проступающими синими венами ноги Маши Курской, ее тощий вертлявый зад и удушливый, сладковатый запах "Карановы". «Почему ее не прогонят из Бирюков, как бешенную собаку, почему не забьют камнями, как забивали блудниц в древности? Над ней даже не смеются!"- возмущенно думала Клава, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Она опять посмотрела в зеркало и увидела свои красные пухлые губы, вспомнила, как целует ее Витя, как бережно переносит через лужи в лесу, и успокоилась.
5
Она училась в десятом классе, а Витя работал в руднике электриком. Но они встречались каждый день. Теперь даже чаще. Клава после уроков бегала к нему на работу и провожала его на участки, где нужно было устранить неисправность. В лесу у них было много своих излюбленных мест. А бабушка совсем потеряла покой, и хотя Витя больше не подходил к их дому, она знала, что Клава с ним встречается: их видели в лесу, и по поселку полз слушок, что внучка Анны Захаровны загуляла. Когда бабушка упрекала ее, Клава злилась и отмалчивалась. Она-то знала про себя все. Если бы сплетники бирюковские знали столько же! Ее пугали разговоры , которые передавала ей Анна Захаровна, но остановиться Клава уже не могла и каждый день после уроков бежала в рудник. Из лесу они с Витей выходили вместе, бирюковцы встречали их молчаливым вниманием, пристально разглядывая девичью юбку. Однажды поздним вечером к ней в комнату ввалился пьяный Мишка Полубес - известный бирюковский охальник, на счету у которого было немало насильно испорченных девчонок. Его судили, сажали, но, освободившись, он все равно продолжал заниматься своими грязными делишками, вылавливая по вечерам в темных углах зазевавшихся женщин. Которой удавалось вырваться из его нечистых, огромных злых лап, та прибегала домой растерзанная, в синяках и ссадинах. Которую он не отпускал, та помалкивала. К Маше Курской Полубес не ходил, поэтому появление его в сорок первом было неожиданным и непонятным. Анна Захаровна погрозила ему кулаком, стала толкать к двери в широченную грудь, но Мишка упирался, легко отводя маленькие руки старухи, приговаривая:
-Уйди, старая, зашибу случайно, не встанешь.
А сам смотрел на Клаву, которая в коротеньком халатике уже стелила себе свою белую кружевную постель. Кровать была маленькая, и Полубес, пялясь на нее, сально хмыкнул. Клава побледнела, ее затрясло. Она бросила простыни и подбежала к двери, широко распахнула ее, сказала громким, напряженным голосом, каким успокаивала галдевших на собрании ребят:
- Если ты сию же минуту не уберешься отсюда, я позову людей ! Ты слышишь, дрянь…
Полубес попятился, его неожиданно напугала строгая, требовательная интонация Клавиного голоса. Уходя, он пригрозил:
-Ладно, утри пока сопли, еще повидаемся!
Клава захлопнула дверь и тут же почувствовала, что подступает тошнота, ее вот-вот начнет рвать. Она зажала рот, и чтобы не испачкать пол и стены, выскочила на улицу. Бежала, не останавливаясь, наконец, упершись руками в какое-то дерево, наклонила голову. Ее выворачивало так, что в глазах темнело и она ничего не видела. Отдышавшись, Клава вернулась домой, где ее ждала перепуганная бабушка. Но только она вошла в комнату, как тут же вновь выбежала в коридор - из двери напротив вышла Маша Курская. Она отшатнулась, увидев бледное искаженное лицо девушки. Клава, не помня себя, кричала:
-Ты, негодная , из-за тебя и нам не дают покоя твои гости, я завтра же заявлю в милицию, таким, как ты, место на помойке!
Клава вырывалась из бабушкиных рук, которые тянули ее в комнату и не могли справиться. А Маша, ошеломленная, стояла напротив и моргала. И вдруг заорала так, что стекла в коридорных окнах зазвенели:
- А ты - годная! Ну что вылупилась? Да кто ты есть! Приблудок несчастный, кто - ты? У самой хвост мокрый, все отвалы со своим цыганом изъелозила, я вот на тебя в школу пожалуюсь, тебя самое надо исключить, выгнать оттуда к чертовой матери, чтобы знала, как хвостом по лесам мотать при всем честном народе!
Анна Захаровна плакала, заталкивая Клаву в комнату. И та расплакалась, бросившись на кровать, билась, ломала пальцы , царапала щеки. Никогда, никогда и никто ее так не оскорблял, напротив, всегда хвалили, ставили в пример, слушались.
-Грязь, грязь, какая грязь!- бормотала Клава, захлебываясь слезами. А за дверью все еще орала и чем-то страшно гремела Маша Курская.
- Бабушка!- вскочила с кровати Клава,- почему, почему я родилась здесь, в этой глуши, в этой грязи, с этими негодными людьми прожила рядом целых семнадцать лет! Почему у меня нет отца? Почему мы такие несчастные?
Анна Захаровна гладила Клаву по голове трясущимися руками и, прижимая к себе, шептала :
-Потерпи, потерпи, дочушка, значит, доля наша такая, терпеть надо, Бог терпел…
-При чем тут Бог! – воскликнула Клава. Она почувствовала, что успокаивается.- Просто не надо было тут жить, ведь все уехали , сколько нас, здешних, осталось, в этом проклятом,
заброшеном краю? Понаехали всякие, а, нам и места нет. Ну и не надо. Мир такой огромный, выбирай себе жить, где хочешь! И позора бы не узнали, и несчастий, и мама, может быть, не умерла бы, зачем, зачем мы здесь живем?
- Да разве в этом дело ?- вздохнула Анна Захаровна,- был бы тогда пенцилин, как сейчас, жива осталась бы, а без пенцилина не могли спасти, уж больно горела, ведь и молоко еще ей в голову кинулось , куда там! - И бабушка, прибирая разбросанные Клавой вещи по местам, привычно завела свой рассказ, который Клава слышала много раз.- Я ее, голубушку, перед самой смертью видела. Каждый день ходила в больницу, по короткому пути - через поле, зимой, по снегу. Тебя Маше отнесу, Христа ради попрошу посидеть, а сама бегу - душа-то болит. И вот подхожу я в тот вечер под окошко, заглянула - она, сердешная, лежит без памяти - глаза открыты, руки к кровати привязаны - чтобы не металась. Постояла я, поплакала. Чувствую, сердце замирает. Постучалась, доктор вышел, говорит – кризис, ждем исхода, а вы не ждите, он еще не скоро кончится. Идите, идите домой, а то сами тут замерзнете. Я и пошла. Иду но полю, тихо так кругом стало, ничего не чувствую, будто мороз отошел. Задумалась я, да вдруг вижу - навстречу мне два ворона летят, крыло о крыло и кричат. Тут я и поняла - принесли они мне весточку черную, догнали… И пошла обратно. Снова подхожу к окошку, а заглянуть боюсь. И не слышала, как врач на крыльцо по вышел, закурил. Увидел меня, с крыльца позвал: «Не смотри, мать, нет ее, унесли уже». «Да куда ж,- спрашиваю,- унесли-то, сынок?» «Пойдемте, пойдемте, погреетесь»,- позвал он меня. Я и зашла в покой, а там санитарка белье увязывает, кинула в бачок и потащила куда-то быстро. «Можно,- говорю,- погляжу на дочку? Я тихо». Врач вздохнул и ушел, а санитарка пришла, говорит: «Приносите завтра паспорт и вещи, одевать-то сами будете или мне постараться?» Хотела я там же упасть и не вставать, да тебя пожалела, сироту. Как домой пришла, не помню…»
Клава слушала знакомый с детства рассказ , но думала о своем. Вдруг она спросила:
- А Катерина, почему она заболела? Расскажи.
И в этот вечер бабушка впервые откликнулась на Клавину просьбу, с которой она уже не раз приставала к ней.
6
- Катерина приехала к нам после войны, не знаю, откуда, тогда многие с насиженных мест поснимались. Женщина красивая, грамотная. Устроилась на работу в контору бухгалтером. Одевалась хорошо, себя соблюдала, не гуляла. Очень ее народ уважал. Бывало, с чем к ней не обратишься, все объяснит, рабочего человека в расчете не путала, как другие свиристелки из конторы. Те только и думали, как нарядиться да погулять с начальством. Ну вот, а Катерина хотела все, как положено - замуж выйти по закону. Но года-то уходили, а женихов ее возраста на войне поубивало. И тут приехал в Бирюки Василий Блохин. Сразу из всех мужиков наших выделился. Интеллигент, в начищенных ботинках, в пиджаке, в шляпе. Сначала мы думали, он в рудник - инженером. А оказалось – художник. Таких в наших краях сроду не было. И искал он кружевниц. Хотел из нас артель организовать, Ну и насобирал женщин, стал им работу давать. Я тоже в эту артель записалась, плела для него кружева. Присмотрел Василий Катерину, привел ее к нам. Сам учил кружево плести, да узоры давал чудные, мы таких не знали. Говорил, царские, что ли…
Катерина оказалась способная бабенка, быстро наловчилась работать. И на дому с нитками, и в конторе с бумагами успевала. Все ради него старалась, ведь жил-то он у нее на квартире. Да на знала , что Василий себе гнездо в другом месте вьет. С дочкой начальника смены Аристарха Алексаныча Ухова. Говорят, тот как узнал, что художник наш с его Лилькой крутит, заманил к себе в кабинет и избил палкой. Ну куда ж от такой семьи денешься, всюду достанут.
Катерина аж черная стала. Но его не гнала, а он и от Лильки-то захаживал к ней. Может, она надеялась, что признает он ее ребеночка-то. Но Катерине – в роддом, а Васька под венец с Уховыми. Те в самую силу вошли, тем более, что на ту пору отчего-то умер наш управляющий Вепрев Иван Иваныч, а Ухова назначили на его место. Говорят, они такие дела с Блохиным обделали, что обоих чуть в тюрьму не упрятали , а денег они заработали столько, что и внукам, и правнукам хватит. А Катерина осталась нищей, да еще умом от позора тронулась…
Клава уже спала и не слышала , о чем бормочет бабушка, крестя ее мелкими спасительными крестиками.
Наутро она встала, как ей показалось, другим человеком. В школе грустила и даже пропускала мимо ушей вопросы учителей. Весь день Клава готовилась к решительному разговору с Витей. После обеда пошла в рудник. Медленно брела по лесу, по только ей известным тропкам, незаметно вьющимся среди кустов и деревьев. Она хорошо знала эти деревья и кусты, знала, где содрана кора, где срублена ветка, на какой поляне будет множество опят по осени, знала все березы, на которых они с Витей делали надрезы ранней весной и набирали ледяной сок в банки, крышки от которых кое-где еще валялись, обросшие травой и мхом. Сегодня она навсегда прощалась со своим лесом, со своей любовью. Об этом Клава и готовилась сообщить Вите. Ей хотелось плакать, было тревожно и даже страшно чего-то. Она дожидалась, когда он выйдет из блиндажа, стоя у кустов калины, ярко алеющей под желтизной увядших листьев.
- Что это ты сегодня кислая какая? - спросил он, с тревогой глядя на нее,- бабушка заболела?
- Нет, с чего ты взял? Куда пойдем?
- А ты не знаешь?- обнял он ее, - на свое место, конечно .
У них было самое любимо место, где они просиживали подолгу, там их никто не мог увидеть: маленькую площадку с одной стороны плотной стеной огораживали кусты, с другой - крутой обрыв, спускающийся в рудник. Обычно Клава подолгу и шутливо сопротивлялась, сегодня же согласилась сразу, покорно легла на траву, посмотрела на синее осеннее небо. Витя озадаченно спросил:
-Да что ты сегодня какая-то странная?
Клава молчала и улыбалась, еле сдерживая слезы. Но когда он лег рядом и обнял ее, забыла обо всем, вместе с ним ушла, улетела куда-то далеко-далеко и не возвращалась оттуда целую вечность. А когда они вновь очутились на своей поляне над обрывом, Клава встала, старательно отряхнула юбку и сказала:
- Давай попрощаемся. Это была наша последняя встреча. Больше мы не будем видеться.
Парень еще лежал навзничь, утирая пот со лба. Он спросил:
- Ты, Клавка, спятила?
- Мы вдвоем спятили,- сухо заметила она.- Идешь?
Он понял и поверил сразу, потому что знал эту девчонку, как самого себя. Ни до нее, ни теперь у него кроме нее никого не было. Она ближе матери, ближе отца , без нее он не смог бы прожить и дня, она была нужна ему, как воздух, как хлеб. И взбешенный он вскочил, кое-как заправив рубашку в брюки, подошел к ней, схватил ее за плечи, затряс:
-Нашла другого, да? Кто он? Я набью ему морду, изувечу, а тебя, тебя…- он посмотрел ей за спину, туда, где обрывалась поляна, на которой они только что лежали. Ему стоило только чуть толкнуть ее, и Клава полетела бы вниз. Она оттолкнула его и пошла вперед. Обернувшись, сказала:
-Я потеряла так много, не хочу потерять все. Не ходи за мной!
Но он шел, хватал ее за руку, дергал к себе, целовал и снова шел, ругался и умолял. Измучившись оба, они вышли, наконец, из леса. И Клава пошла домой. В своей комнате она свалилась на постель, совершенно обессиленная, и проснулась только под утро, укрытая теплой бабушкиной шалью. С этого дня Анна Захаровна каждый вечер видела внучку дома, но не знала, радоваться ей или печалиться. Потому что Клава не находила себе места, а ее ухажер допоздна маячил у них под окнами, пугая прохожих, или стоял в подъезде. Анна Захаровна однажды не выдержала и сказала Клаве:
-Может, помиришься с ним, ишь как убивается…
-Нет,- устало махнула рукой Клава, - у меня много уроков, ему что – знай, бездельничай, а мне к экзаменам надо готовиться.
-И то правда, - согласилась Анна Захаровна.
7
Клава без устали занималась. В последнее время ей все больше хотелось полежать, совсем пропал аппетит. Ее еще два раза рвало - так же тяжело, как в день ссоры с Машей Курской. Анна Захаровна забеспокоилась, заставляла ее есть и пыталась прогнать на улицу «подышать», говорила:
-Смотри, загремишь в больницу, вот и будут тебе экзамены. Кушай побольше, сил набирайся.
Но Клава только отмахивалась. Теперь она каждый вечер разговаривала с бабушкой, слушала рассказы о ее прошлом житье-бытье, о своих родственниках, которых жизнь разбросала по миру. И смотрела, как она работает. Замечала, что иногда бабушка подолгу смотрит на оконное стекло, покрытое затейливым морозным узором. А потом похожий узор выходил у нее из ниток.
-0й, как это у тебя получается?- всякий раз удивлялась она,- без чертежа, без готового рисунка…
-А не знаю,- как учили, так и получается. И кто это знает-то? Вот Василий Блохин с нами бился- бился, все допытывался, не хуже тебя, - как мы узор сплетаем, даже перерисовывал. Так уморился, и все же бросил. Разве все наши узоры перерисуешь? Вон сколько их мороз выдумает, столько и мы перехватим. Нас к этому с детства матери приучали, поди теперь вспомни, как, с чего начала. Мне кажется, что я родилась за этой работой. У нас все так. Здешние покойные старухи сказку рассказывали. Места-то наши, бирюковские, и сейчас мало кому известные, а раньше до них вообще никто добраться не мог. Жили здесь люди в естестве, женщины на реку мыться ходили. Вот однажды вышел из лесу старец да как увидел, что бабенка голяком по берегу расхаживает, волосы чешет , собой в воду любуется, возмутился, бородой затряс, да и бросил в нее сеткой- прикройся, мол, oт стыда. Накинула она эту сетку на себя, пришла домой, рассказывает, что с ней приключилось. Стали сетку рассматривать, а она оказалась красоты необыкновенной - вся узорами расписана.
С тех пор и научились бирюковские женщины кружева плести, только вот узор тот волшебный позабыли, да вспомнить и по сегодня не могут.
-А старик куда делся ?
-Да кто ж его знает, исчез, так его никто и не видал больше.
Клаве этот старик представлялся в виде побирушки с седой гривой и растрепанной бородой, еще несколько лет после войны бродившим по окрестностям и собиравшим милостыню. Детвора сбегалась посмотреть на него, когда он появлялся в Бирюках, словно на музейный экспонат. Старика провожали в поссовет, одевали в теплое пальто, но он все равно уходил спать на какой-нибудь чердак в новых домах, а наутро опять появлялся на улице и брел от квартиры к квартире за подаянием. Этим побирушкой пугали маленьких детей, но и те его не боялись, а только смеялись, показывая на него пальцем. В конце концов, деда отправили в дом престарелых, и Бирюки лишились последнего «ископаемого», как потом шутили учителя в их поселковой школе.
Иногда она заходила в комнату к молодым инженерам посмотреть телевизор. Ребята играли на гитаре, пели студенческие песни, и Клава, заслушавшись, вновь уносилась в мечтах в мраморные залы университета. Но вечер в этой веселой комнате заканчивался, все расходились, брела и она в свою комнату, а потом слышала за дверью крадущиеся шаги гостей Маши Курской. Против своей воли Клава с некоторых пор стала прислушиваться к тому, что происходит за соседней дверью и каждый раз, когда туда кто-то входил, щеки ее начинали гореть , а затем все тело начинало пылать. Тогда Клава зарывалась головой в подушку и лежала долго, мучаясь и радуясь картинам, проносящимся у нее перед глазами. Они переносили ее в лес, на реку, на место над обрывом. Очнувшись от своих видений, Клава, сжав зубы, твердила себе : «Нельзя, нельзя, нельзя…» И старалась вновь представить себя в мраморных залах. Но, наконец, поняла, что теперь каждый вечер будет ждать этих крадущихся шагов за дверью, чтобы вновь и вновь окунаться в воспоминания. А человек, о котором она думала не переставая, желая только одного - хоть на секунду оказаться в его объятиях , бродил здесь напрасно. Клава не выходила, если он стоял в подъезде, на улице обегала , завидев издалека.
Витя измучился, почернел, посылал к Клаве приятелей, пытаясь вызвать ее на улицу. Она даже и не подозревала, что ему тяжелее переносить их разлуку во много раз. Но если ею с каждым днем все больше овладевали грусть и упрямство, то им - злоба и ожесточенность. Иногда он был готов пойти и придушить свою подругу. А закончились его мучения неожиданно - в постели у Маши Курской, которая давно уже держала свою дверь открытой для этого юноши. И однажды он вошел в нее. Сладкий запах «Карановы» еще долго преследовал
его в тот вечер, он несся за ним, когда Витя проходил мимо двери Клавиной комнаты. Взглянув на нее мельком, он усмехнулся, но чувствовал, что где-то глубоко в нем сидит обида, даже наверное большая, чем раньше. А телу-то теперь было легко, оно больше не давило его своей тяжестью. В это время Клава спала, зарывшись головой в подушку, сморенная грезами, вызванным звуками за Машиной дверью.
Больше его не видели здесь. Напротив, Витя старался нарочно обходить барак стороной и избегал встреч. А скоро произошли события, которые вообще заставили его прятаться от людей. Зимой в дом к Квасниковым пришла Анна Захаровна. С Витей она разговаривать не стала, а дожидалась его матери. Верка возвращалась из своего магазина поздно, и Анне Захаровне пришлось ожидать долго. Но она все-таки дождалась. Витя не слышал, о чем они разговаривали, а когда женщины вышли, то увидел, как мать достала из сумки колбасу, привычным ударом, быстро и коротко резанула по палке, меньшую часть подала Анне Захаровне. Та постояла, посмотрела, потом вздохнула, взяв колбасу, поклонилась и вышла.
-Зачем приходила? - опросил Витя, чувствуя, что волнуется, но виду не подавал.
-А ты не знаешь? Клавку свою сватает, говорит - беременная.
-Что?! - изумился он.
-Вот и я про то,- вздохнула Верка,- вы уж сколько с ней не видитесь-то? Думаешь, мать ничего не знает? Дурак. Хорошо, что перестал у них в подъезде ошиваться, теперь никто не до-
кажет. А может, ты еще жениться надумаешь? - Верка усмехнулась. Но злости в ее словах не было, сыну послышалось даже сочувствие. - Не везет девкам Анны Захаровны. Такая хорошая женщина, себя всю жизнь в монашках содержит, а девки у нее непутевые. Несчастливые.
Одно горе она с ними мыкает. Правду говорят: дай бог детей, да дай бог хороших…
- Неправда это, не может быть! - воскликнул Виктор.
-Уж не знаю…
- А как же теперь школа? Ведь ее...
-Не наше дело. Разберутся. Может, выдумка это, хотя Анна Захаровна женщина серьезная, врать-то наверное не станет. Ну а женихи найдутся, там их полный сорок первый, на выбор – любой.
Виктор слушал мать и вдруг почувствовал, как подступает бешенство. Он подумал: «А вдруг она и вправду с кем-нибудь из тех, что приезжают на работу в рудник и бренчат по вечерам на гитаре? Она про них рассказывала, веселые, мол»… Ему захотелось избить Клаву до смерти. Мать испугалась, увидев его лицо, и закричала:
- Ты что, что ты, угомонись, сядь, а то еще беды наделаешь! Сядь, говорю, на, вот, выпей,- она поставила перед ним стакан и, взяв из буфета начатую бутылку «Старки», налила. Он выпил, потом налил еще. Лег на диван, полежал, послушал музыку. И, одевшись, вышел на улицу. Он брел к бараку, но прошел мимо ее двери, ткнув ногой в соседнюю. Она тут же приоткрылась, и он сразу же окунулся в удушливый запах «Карановы».
8
Маша Курская ко всему привыкла в этой жизни. Не было события, которое могло бы ее удивить, смутить или возмутить. Она жила своей жизнью, в которую не было желающих заглядывать. Ее все обходили стороной, и получалась странная вещь. Она как будто жила на острове, который необитаемым был лишь днем, а вечером жизнь на нем начинала бурлить, как в котле с кипятком. Появлялись люди, правда, они старались казаться неразличимыми тенями, проскальзывая по темному коридору сорок первого. Мало кто из бирюковцев мужского пола не
побывал здесь, и все знали, какая у Маши белая кружевная кровать, какой ковер над ней - на нем нарисован знойный турок, увозящий на горячем скакуне царевну. Да и женщины приходили к ней тайком – гадать. Никому Маша не отказывала, общаясь тесно таким образом со всем взрослым населением Бирюков. Однако днем с ней никто не здоровался, не разговаривал, она вновь жила на своем необитаемом острове. И если напивалась и выкидывала на улице какой-нибудь грязный фортель, ее просто обходили стороной, будто ничего не видели. Маша жила смело, зная, что она всем здесь нужна. И поэтому презрение и ненависть соседской девчонки, устроившей ей ни за что скандал, взбесил Машу. Да что она про себя выдумала, эта сопливка? Кто она такая? Повалялась под кустом с мальчишкой и вообразила себе! Ох и ненавидела Маша этих порядочных баб, которые только что и делали - день и ночь твердили о своей порядочности вместо того, чтобы научиться держать при себе своих мужиков, которые очередями толпятся у нее под дверью. А чем они могли удержать их возле себя - своей болтовней и жидким супом из старых коровьих костей? Ха-ха! У нее их мужики есть не просили, у нее они обжирались любовью, такой, какой и во сне не видели в постели рядом со своими законными женами. Сколько она перевидала свадеб! И что толку - только отгуляют, а муженек уже у нее на пороге. Машу иногда принимали за сумасшедшую, когда она ни с того, ни с сего хваталась посреди улицы за живот - хохотала, а иногда даже держалась за дерево, чтобы не упасть от смеха. Это случалось после того, как , утешив очередного молодожена, наутро видела его жену, гордо шествующую под руку с законным супругом, словно совершающую никому не доступный обряд. «Ой умру, держите меня,- кричала Маша,- ой, помогите!» Люди обегали ее, а молодая жена брезгливо проходила мимо, не оглядываясь.
Но Маша редко наказывала своих гостей, так, как когда-то наказала Петра Песчаникова, ей было достаточно видеть одураченную жену, которая от гордости законного замужества вышагивала, словно гусыня - такая же важная и такая же глупая. Эти ее никогда не били. Драться приходили уже видавшие виды, доведенные до неистовства мужьями-гуляками и пьяницами. И вдруг на нее набросилась эта девчонка. Маша была озадачена и не знала, как поступить. Связываться с Анной Захаровной ей не хотелось, люди ту уважали и могли заступиться. Да и Клавку ее Маша, откровенно говоря, побаивалась, отчего-то та напоминала ей милиционера и председателя поссовета одновременно. Не могла понять Курская эту девчонку: с одной стороны отличница, видно же, в начальницы прет, с другой – гулящая. Ну на глазах у всех гуляет, а поди ты, форс не бросает. И Маша не знала, как подцепить Лопушковых, как напоганить. Когда голубки поссорились, вот тут она вообще покой потеряла, почуяв добычу. Уж как заманивала к себе мальчишку, видела же, мается, слюнями весь изошел, но к ней – ни в какую! Другие-то cpaзу сдавались, бежали к ней под подол. И Маша разозлилась еще большее, вдруг заподозрив, что впервые появилась в Бирюках у нее соперница, настоящая, не то что эти - законные жены - неумехи, или девчонки, пытавшиеся перенять у нее искусство заманивать мужиков. Маша поняла, что стареет… И вдруг все в один миг встало на свои места. Витя сам нашел ее дверь, а Клавка ходит с пузом. И Маша, напившись по вечерам, орала на весь барак: «Все как прежде и та же гитара...» Так что молодые инженеры улыбались, переглядываясь - этот романс они пели часто, а Маша, переняв, распевала его так же, как и свои похабные частушки.
9
Тот вечер, когда Витя снова наведался к ней, был для Маши победным. Только что от нее ушла Клава. Она появилась неожиданно и уверенно, так что Маша оторопела. Клава стояла в дверях, накинув на плечи большой бабушкин платок с кистями. Хозяйка опомнилась, пригласила:
-Садись, чего стоять-то,- и привычно взялась за карты, но Клава мотнула головой:
-Я не за этим.
Маша ждала. Она никогда не спрашивала, зачем к ней пришли - события здесь и так разворачивались быстро, поэтому привычно выжидала.
-Что пьют в этих случаях?- спросила Клава, кивая на свой живот.
-А я почем знаю?- пожала плечами Маша,- мне-то на что?
-Ну как же,- усмехнулась Клава, разве тебе не приходилось?
Курская еле удержалась, чтобы не схватиться за свой живот и не захохотать, но закашлялась, ударила себя по ляжкам:
-Да ты что, не знаешь - на проезжей дороге трава не растет! Уморила...
Клава ушла из школы, но аттестат зрелости получила, закончив вечернюю, которая располагалась в той, где дети учились днем. Теперь она почти не занималась, и бабушка спрашивала:
-Как же ты там уроки отвечаешь?
-А я не отвечаю,- усмехалась Клава,- мне оценки так выставляют, учителя-то те же. Если бы ты знала, как там учатся! Для виду ходят...
Бабушка молчала. Что она могла сказать? Ей было еще горше осознавать, что ее умница, красавица Клава теперь не сможет приложить свои знания к делу. Что с ними будет, она вообще не представляла и только еще быстрее вязала и вязала свое тонкое бесконечное кружево, стараясь запастись средствами впрок. И ее удивляло, что Клава по-прежнему иногда садится за толстые мудреные книжки, которые набрала в библиотеке еще в сентябре и по которым готовилась в университет. Однажды она заметила:
- Чего уж там теперь выглядывать, давай лучше пеленки пошьем…
Но Клава мотнула головой и сказала сквозь зубы:
-Готовь сама, если хочешь, не говори со мной об этом!
После того, как внучка сходила за аттестатом однажды вечером, чтобы никто не видел, Анна Захаровна застала ее в темноте, неподвижно сидящую за столом. Включила свет и увидела, что Клава плачет над раскрытой зелененькой книжечкой. Старуха подошла, взяла аттестат, надев старенькие очки, заглянула в него и тоже заплакала. Всего три четверки стояли в ровном ряду пятерок.
-Сколько труда вложено, Боже ж ты мой милосердный!- вздохнула бабушка,- и все понапрасну.
-Ничего не понапрасну, упрямо мотнула головой Клава, и Анна Захаровна нахмурилась: -Да уж не одумала ль ты чего, девка? Смотри, не 6epи греха на душу, не трогай дитя. Оно живое. Тебя я вырастила, его вырастим, Бог за детей…
-Ну что, что твой Бог за них тебе дал кроме мучений?- крикнула Клава,- зачем только я не умерла вместе с моей несчастной матерью! Пропаду я здесь, в этом медвежьем углу, пропаду! Ведь все, все надо мной смеются, разве ты не видишь? Почему? Потому что лучше других была, завидовали, дружить старались, а сейчас все гогочут, как безумные, будто комедию для них мы разыграли, есть, чем потешиться! Не хочу я здесь жить, не хочу. Будь оно все проклято!- уже шепотом сказала она, но с такой силой, что Анна Захаровна вздрогнула
и перекрестилась.
-Ты еще молодая, найдешь свое счастье,- тихо, словно баюкая ее, сказала Анна Захаровна,- ну случился грех, что же теперь, не надо роптать, будем жить, дитя поднимать, нам о нем думать нужно, никуда не денешься.
- Бабушка,- сказала Клава, кривя рот в усмешке, - а не потому ли мы все в семье несчастные, что только и делаем, что смеряемся, не ропщем, не пытаемся ничего исправить, сидим в этой Богом забытой дыре, где все давно посходили с ума от невежества, пьянок и безделья, не бежим отсюда, не ищем другой жизни? А ведь она есть, есть, только стоит дойти до автобусной остановки…
- Дойти-то можно,- вздохнула бабушка, отчего ж не дойти, только, кто знает, где лучше, я там не была, не знаю. А вот тебя вырастила, Бог дал, одета - обута, накормлена.
-Да ведь мало этого, сейчас другое время,- вздохнула Клава и тяжело поднялась со стула.
-Уж и не знаю, дочушка,- сказала печально Анна Захаровна,- чему вас там в школе обучили , только уж больно сердитые нынче молодые, беспокойные, все рывком да швырком у вас, все летят, летят куда-то. Вон и инженеры – приедут, годок-другой поживут и убегают. Была б моя воля, привязала бы я тебя к этому столу за ногу: боюсь еще сильнее споткнешься, совсем шею сломишь. Ты к Катерине-то больше не ходи, припадки у нее после тебя, видно, глупая, путает себя с тобой, вспоминает свою обиду, на тебя глядя, еще ударит…
Рожала Клава тяжело. Врач, пожилая женщина с разметавшимися черными волосами, бегала вокруг рогатого операционного стола, кричала: «Ну не хочешь рожать, не хочешь, замучаешь ребенка, дура!» Клаве было страшно и противно. Она не понимала, что они хотят от нее. Акушерка, молоденькая девушка с синими глазами стояла у нее в ногах и плакала. Клаву покидали силы, истерзанная, она открыла глаза и удивилась тому, как много вокруг нее собралось народу. Акушерка все плакала, и она спросила у нее, еле слышно: «Почему ты плачешь?» Клава уже ничего не понимала, ничего не слышала и не чувствовала. Словно через вату до нее донеслись слова врача: « Не слышу сердца у ребенка!»
Очнулась она утром и никак не могла понять, где находится. Потом вдруг до нее дошел смысл ее пребывания здесь, и сразу же тоскливо подумалось: « Сейчас опять будут мучить». Ноги были словно прикованы к постели. Над ней склонилось посеревшее, с темными кругами под синими глазами, лицо акушерки. Девушка напряженно следила за тем, как Клава просыпается.
-Ты девочку родила,- сказала она, и Клава удивилась: какую девочку? И сразу же поняла - это она родила, значит, все позади, все кончено. И тут же испытала отчаяние и тревогу, из глаз полились слезы. Ей стало страшно : что теперь делать? Теперь она связана по рукам и ногам навсегда. Клава заплакала навзрыд. Вошла врач, строго посмотрела на нее и вышла. Клава накрыла лицо простыней, чтобы не видеть любопытных взглядов женщин на соседних койках. Скоро она стала проваливаться в забытье, но поспать не удалось, вдруг в коридоре раздался крик, словно кошки мяукали. "Да это же дети!"- догадалась она и почувствовала волнение, ожидая своего ребенка. "Сейчас познакомимся",- подумала Клава. Но ждала она напрасно, девочку ей не принесли. "Тебе еще рано,- бросила ей на ходу акушерка, уже другая, потому что прежняя сменилась. Клава принялась разглядывать женщин, которые кормили своих детей. Они тоже поглядывали на нее как-то тревожно и помалкивали. После кормления пошли визиты. Под окошком то и дело выкрикивали имена и фамилии, женщины спешили выглянуть, кричали в ответ, шум стоял невообразимый.
Клаве принесли передачу: молоко в литровой банке с пластмассовой крышкой и печенье в кульке. Она с жадностью выпила молоко - почти все сразу - и обессиленная упала на подушку. Девочку не принесли и на следующий день. Клава забеспокоилась, кое-как поднялась с постели, побрела к дверям в конце коридора, за которыми кричали дети. Она шла медленно, боясь сделать неловкий шаг и причинить себе боль, а рядом так же медленно, покачиваясь, придерживая не застегнутые полы халатов, брели другие женщины. « Словно тени»,- подумала Клава. В детскую ее не пустили. Узнав, с какой она койки, акушерка сказала ей:"Вашего ребенка здесь нет, он на первом этаже, в патологии,- и добавила, внимательно глянув на Кладу,- криминалила, что ли?" "Что»?- не поняла Клава. Ну пила лекарство, траву, йод?» «Нет!- испуганно мотнула она головой. «Ну да, нет,- пробормотала акушерка,- все вы потом отнекиваетесь. Плодите калек…» Она не договорила, увидев, что Клава садится на пол, словно тряпичная кукла. Подхватила ее сильными руками, поволокла по коридору. Посадила на кровать и приказала: «Лежи, нечего бродить». Придет врач, все скажет». Клава лежала с широко открытыми глазами и смотрела на женщин. Те молчали и отворачивались, боясь, что она заговорит с ними. В этом доме чужого горя боялись по-звериному чутко. На следующий день врач сама позвала Клаву к себе в кабинет и долго расспрашивала ее о родных, об отце ребенка, о его родных.
-Она будет жить? - прямо спросила Клава, и врач также прямо ей ответила:
-Не знаю.
Тогда она попросила:
-Можно я посмотрю на нее?
-Нет! - возразила женщина,- это совершенно невозможно. Туда мы никого не пускаем. Да вы подождите отчаиваться, еще ,может быть, обойдется…И потом - вы такая молодая. - В ее
словах Клаве послышался укор, и она стала смотреть в сторону, совсем как на уроке, когда кто-нибудь из учителей несправедливо упрекал ее в чем- либо.
10
Больше она не сомкнула глаз, без yстали ходила по коридору или неподвижно стояла у окна. Вдруг во дворе она увидела бабушку, которая брела с узелком в руках и вытирала глаза кончиками белого платка, низко повязанного на голове. "Значит, все кончено», - подумала стремительно и почувствовала, как по телу пробежал озноб. Не помня себя, она быстро пошла по коридору, спустилась по одной лестнице, потом по другой, наконец, нашла выход пряно на улицу. Ей казалось, что вот-вот вслед раздастся грозный окрик акушерки или нянечки, и она спешила, спотыкаясь, налетая на прохожих . Потом наоборот испугалась, что ее остановит милиционер или кто-нибудь из знакомых, догадавшись, что она убежала из больницы. Пошла медленней, делая усилия над собой. Из райцентра до Бирюков нужно добираться на автобусе, но она боялась, что из-за пятачка, которого у нее не было ,кондуктор поднимет шум. Поэтому проголосовала попутному грузовику. Молодой шофер пытался шутить с ней, но Клава угрюмо отмалчивалась и едва не на ходу выпрыгнула из кабины, как только показались крайние бирюковские дома.
В сорок первом все было, как всегда, и Клаве даже показалось на мгновенье, что ничего с нею не приключилось, а все она увидела в страшном сне. Ключ от их комнаты висел, как обычно, под корытом на стене. Она открыла дверь и вошла. Сбросила с себя больничный халат, умылась. Ее вещи находились на своих местах, и она без труда собрала их. 0ткрыла ящик стола, взяла паспорт и аттестат, на минуту присела на кровать, почувствовав, что сейчас упадет. Ей нужны были деньги, но бабушкин сундук она не могла отпереть. Да и не старалась, потому что не была уверена, что найдет там деньги. И тогда у нее мелькнула безумная мысль - попросить взаймы у Катерины. Клава вышла в коридор, озираясь, постучала в соседнюю дверь, К счастью, Катерина была дома. Она не удивилась, увидев на пороге Клаву, а только сбросила с колен кота.
-Катя, дай мне денег. Пятьдесят рублей.
Сумасшедшая кивнула, подошла к шкафу, порылась в кармане своего зимнего пальто и протянула свернутые в трубочку деньги. Только Клава хотела уйти, как Катерина остановила ее и совершенно разумно сказала:
-Не обойдешься ты этим, на, вот еще,- и вынула из-под подушки недавно довязанное кружево,- продашь, а я еще свяжу, - и вдруг запела неестественно весело тонким голосом, будто находилась в комнате одна.
Клава ушла. Запирая за coбой дверь своей комнаты, услышала, что вышла Маша Курская, остановилась, увидев соседку, и остолбенело смотрела на Клаву. Та прошла мимо, не поздоровавшись, Маша тихо проговорила: «Ну и дела...» А Клава, торопясь выйти из сорок первого, прошептала устало: « Будьте вы прокляты!" Глядя из окна автобуса, выезжавшего на автотрассу с бирюковского большака, повторяла про себя: «Прости меня, бабушка, прости и прощай навсегда». У нее невыносимо болело все тело, грудь жгло огнем. Все близкое и родное казалось чужим и далеким.
Анна Захаровна каждый день приходила в больницу, где умирала ее правнучка. Старуха слезно упросила врача не заявлять в милицию о бегстве внучки, наврав, что та сидит дома, не в себе, опомнится и придет. Она и в самом деле надеялась, что Клава вернется.
И терпеливо ждала, но дома почти не бывала, сутками находясь в роддоме. Иногда развязывала свой узелок, доставала оттуда кусок хлеба и ела. Устав, ложилась на скамейку, с трудом укладывая на нее негнущиеся отекшие ноги, и лежала с открытыми глазами. Родственники, приходившие к роженицам, угощали ее кто яблоком, кто пряником, она брала спокойно и даже чинно. Врачи пытались уговорить ее уйти домой и дожидаться там, но Анна Захаровна просила:
-Уж вы позвольте мне тут, тут-то оно вернее
- А молодец, бабка,- как-то сказала одна из женщин в палате, откуда сбежала Клава,- торчит у них здесь на глазах день и ночь, они, небось, про ребенка-то лучше помнят. Знает, что делает, старуха!
-Да толку-то,- отвечали женщины,- если и выживет, все равно не отдадут, раз мать сбежала, бабка – то старая. Старым не отдают.
Ребенок выжил, но отдавать его Анне Захаровне врачи и в самом деле не спешили. Ждали, когда вернется мать.
-Отдайте ребенка, не берите греха на душу, -уговаривала она их,- наша девка-то, чего держать здесь зря? Да и закона такого нет, чтобы родное дитя не отдавать.
- Чем про закон рассуждать, лучше бы внучку отыскали, да тогда и забирали бы,- возражала ей темноволосая врачиха, брезгливо кривя ярко накрашенный рот.
-А чего ее искать? Она не пропадала, я ее отпустила в город, на учебу,- Анна Захаровна так истово врала, в то же время совершенно здраво рассуждая о своих правах, что врачам пришлось, в конце концов, сдаться. В день, когда она приехала за правнучкой с большим узлом, в который давно уже уложила детское приданое, черноволосая врачиха позвала ее в свой кабинет и пригласила туда же акушерку. Анна Захаровна испугалась, что приехала напрасно, что опять ей не отдадут ребенка, которого она даже еще ни разу и не видела. Изболевшее ее сердце замерло, но врачиха сказала:
-Хочу сразу предупредить: ребенок ваш плохой. Ему требуется уход совершенно особый, не как другим детям….
Старуха кивала, и вдруг из глаз ее полились мелкие слезинки, она судорожно вздохнула и спросила:
-Такая плохонькая, инвалидка, что ли? Ручки-ножки хоть есть?
-Ну что вы глупости говорите, недовольно поморщилась врач, - при чем тут ручки-ножки. Ребенок недоношенный, замученный в родах, нахлебалась вод, в результате - сильнейшая аллергия, кроме того, мы еще не знаем, но возможны и психические отклонения, это будет видно позже. Боюсь, что из-за долгих тяжелых родов повреждена кора головного мозга. Но пока это только предположение. Так, - уже по-деловому продолжила она,- пеленать-купать умеете, то есть, помните еще? Ну на всякий случай Аля вам сейчас все покажет. Такой порядок.
Анна Захаровна сидела неподвижно, и когда девушка ушла за ребенком, почувствовала, что голове ее стало жарко, но от сердца отступило. Акушерка принесла девочку, завернутую в застиранные казенные пеленки. Положила на пеленальный стол, развернула, ребенок зашевелился, но не кричал. Анна Захаровна стояла рядом, горестно взявшись за подбородок, и качала головой из стороны в сторону. Женщинам показалось, что она сейчас запричитает. Врач стала нарочно строго, четко произносить каждое слово, девочка, наконец, закричала и стала извиваться, неестественно подгибая к спине головку.
-Давайте ваши вещи,- велела врач, и Анна Захаровна разложила на столе все, что принесла. На секунду женщины замер- ли, увидев кружевные простынки и обвязанные тонким кружевом рубашечки и чепчики. -Это что ж за красота такая!- воскликнула врач.- Она давно жила в этих местах и знала работы бирюковских кружевниц, но купить их теперь было почти невозможно, и стоили они очень дорого.
-А что ж, не голую ведь забирать, девкам положена красота, - спокойно ответила Анна Захаровна, глядя, как акушерка одевает ребенка. Девочка из крепко утянутого в застиранные пеленки серого кокона на глазах превращалась в трогательно милое крошечное создание, смуглую кожицу и черные кудрявые волосики которого еще больше подчеркивали ослепительно белые кружева.
- Вот бы мать увидела!- вздохнула акушерка»- ишь красотуля какая у нас получилась!
- А чего ж ей не увидеть? Вернется из города и увидит, куда денется,- опять начала врать Анна Захаровна, но женщины только усмехнулись, однако больше не возражали.
Взяв ребенка на руки, старуха , как смогла, низко поклонилась им и, еле просунув руку в карман своей темной шерстяной кофты, достала два маленьких свертка, протянула врачу и акушерке:
-Это вам за заботы, благодарствую за то, что дитя спасли.
В свертках оказалось кружево. Женщины начали было отказываться, но старуха вышла, высоко подняв голову, и понесла свою драгоценную ношу домой.
-Вот это отблагодарила бабка! - тихо и изумленно сказала врачиха с накрашенными губами, ведь это какие деньги! Только на выставку. Может, она не знает, сколько это на самом деле стоит?
-Не думаю,- ответила акушерка, - наши кружевницы большие скряги, у моей подружки бабка этим занимается, так родной внучке манжетик не свяжет, только на продажу гонит. Но и работа , правда, адская, от нее слепнут, и руки у них немеют.
Через несколько минут они уже забыли о старухе с ребенком, занятые повседневными заботами, не оставлявшими времени на долгие разговоры.
11
Анна Захаровна назвала девочку Полиной, оформляла документы в Бирюковском поссовете. Когда секретарша строго заметила, что матерью в метриках лучше бы записаться ей, бабушке, коль родная мать отказалась, Анна Захаровна, волнуясь, возразила:
-Никто, никто не отказывался, не сирота она, пишите, как положено, насчет отца не знаю, может, и никого не ставьте, воля ваша, а мать у нее Клавдия Петровна Лопушкова.
-Тогда давайте ее паспорт, потребовала секретарша.
Анна Захаровна протянула зеленую бумажку.
-Так это ж метрики!
-А паспорт при ней, вот приедет, принесем, настаивала Анна Захаровна.
-Ладно,- махнула рукой женщина,- что с вас возьмешь, оформлю, только не порядок это. Ну, так отцом-то кого записывать?
-А ты галочку поставь, вот как здесь,- показала старуха на Клавины метрики.
- Сейчас прочерк не ставим, надо назвать отца.
-Ох ты господи,- вздохнула Анна Захаровна,- ну поставь мужика ,что ли, моего, не обидится там, небось, хотя и грешно это… Ну да Бог простит. Записывай: Лопушков Петр Николаич.
Женщина размашисто записывала данные в свидетельство о рождении, по-деловому, но с таким недоверчивым и брезгливым видом, будто ее заставили выводить все эти данные на стене общественной уборной. И вручила Анне Захаровне документ с таким же недовольным и брезгливым видом, будто отдавала ей фальшивку. Старуха взяла бумажку и, заправив седую прядь волос под темный платок, вышла. Секретарша была совсем молоденькая , и Анна Захаровна даже не знала, чья она. Но Людка Усачева отлично помнила Клаву Лопушкову, с которой вместе училась и которой часто завидовала, видя, как ей все удается: и учеба, и общественные дела, а о такой, как у нее, «взрослой» любви все девчонки мечтали. И когда это непотребное с нею произошло, разговорам в Бирюках не было конца, а сейчас пересуды вспыхнули с новой силой. Кто бы мог подумать, что отличница, активистка, самая примерная из бирюковских старшеклассниц так низко упадет!
В Бирюках не переставали гадать: где сейчас Клава? Предположения строились самые невероятные. Одни говорили, что видели ее, растрепанную и пьяную на базаре в городе, другие уверяли, что Клаву уже задержала милиция и скоро ее будут судить. Третьи утверждали, что она тайком завербовалась на Север. Анна Захаровна, хотя и не подавала виду, но с тревогой прислушивалась к разговорам. И в недолгие минуты сна, который ей давало крошечное, измученное еще в утробе матери, существо, она видела внучку избитой, окровавленной, в слезах. Очнувшись, старуха подолгу не могла прийти в себя от кошмарных сновидений и молилась, молилась про себя, не переставая, прося у Бога только одного : здоровья несчастным детям. Она настойчиво предлагала ему покарать ее за все их грехи, лишить рук, ног, глаз и вообще жизни, только пощадить Клавдию и Полину.
Анна Захаровна молилась горячо, разговаривая с Богом неустанно, обращаясь к нему, словно к управляющему бирюковским рудником Аристарху Ухову, объясняя ему все происшедшее, жалуясь и оправдываясь, 0на даже пыталась заключить с всевышним сделку, обещая принять на себя на том свете самые невероятные муки за какого угодно грешника, но только пусть ее дети будут живы и здоровы, коли уж господь пустил их на белый свет. Больше она не просила ничего, работая день и ночь без устали, не подозревая, что уже давно терпит самые невероятные мучения на этом свете за великие прегрешения людей, живущих и благоденствующих. Руки у нее совсем онемели от холодной воды и бесконечного вязания. На ноги она подолгу не могла встать, если позволяла себе прилечь днем минут на десять.
Чувствуя, как слабеют силы и боясь, что ее не хватит хотя бы на три года, Анна Захаровна старалась не делать лишних движений, не тратить энергию на разговоры с соседками. Старуха совсем замкнулась в себе и жила, словно заведенная на определенное количество оборотов машина. Ей помогали молодые инженеры, они бегали в магазин, вызывали местную врачиху , сидели с девочкой, если Анне Захаровне нужно было отлучиться. Но скоро в сорок первом не осталось молодых специалистов: рудник закрыли, потому что весь камень в нем выработали. Осталась только дробильно-обогатительная фабрика, но там столько специалистов было не нужно. За три-четыре года Бирюки наполовину опустели. В школе, где когда-то Клава организовывала шумные диспуты и веселые вечера, катастрофически перестало хватать учеников, и ее собирались закрыть. Бирюки стали жить дремотно и скучно. И никто уже не вспоминал о Клаве, никто не обращал на Анну Захаровну внимания. А она все жила
и даже, определив правнучку в ясли, устроилась сторожить магазин по ночам.
Теперь в сорок первом все напоминало забытые было послевоенные времена. Особенно его гулкая пустота по ночам, которую взрывали пьяные крики Маши Курской и ее неизменных гостей. И только Машу старуха могла попросить заглянуть к девочке ночью, когда сама бродила с незаряженным ружьем, больно давившем на натруженное плечо, вокруг магазина. Маша соглашалась, но не всегда выполняла обещание. Если ей не удавалось вырваться от разгулявшейся кампании, то ключ от соседской двери так и оставался висеть нетронутым под корытом на стене. Если же Маша приходила ночью к Поле, то приносила ей разломанный бублик, от которого воняло одеколоном, и девочка только держала его в руке, но не ела, стараясь не дышать, чтобы не чувствовать тошнотворного запаха. А когда Маша уходила, она бросала бублик под кровать, и бабушка, находя там его, всякий раз ругалась и говорила, что грех хлеб на пол кидать. Подбирала и сушила бублики, а потом размачивала в чае и ела, как и плесневелый хлеб, который у девочки вызывал страх. Но бабушка учила ее:
- Поешь плесневый хлеб - грозы не будешь бояться.
Для внучки она пекла оладьи, заквашивая тесто на гуще, которую брала в бирюковской пекарне. Ставила его в литровой банке на ночь. Иногда тесто убегало, и Поля испуганно звала бабушку и плакала. Анна Захаровна успокаивала ее, уговаривая: «Бог с тобой, дочушка, разве можно хлеба бояться?» И гладила ее по темной головке, прижимала себе худенькое тельце с тонкими длинными ручками и ножками, на которые было жалко смотреть, и как бы Анна Захаровна не старалась откормить ребенка, девочка все равно оставалась худой и жалкой.
12
В то время, когда Анна Захаровна не гнушалась вонючими Машиными бубликами, немногочисленные жители Бирюков, оставшиеся после закрытия рудника, и сумевшие найти себе работу в поселке или поблизости, устроились основательно, особенно те, кто имел индивидуальные дома. Когда-то они принадлежали рудоуправлению, построившему их для своих рабочих, но теперь дома, заросшие садами и приусадебными постройками, стали собственностью новых владельцев. Именно сады и подсобные хозяйства давали бирюковцам солидные барыши, почти у каждого здесь имелись не только автомашины, но и мотоциклы, грузовые мотороллеры, мини-плуги и косилки и даже трактора. Бирюки затихли без гула мощных самосвалов, взрывов и воя экскаваторов, и словно отсыпались после сытного обеда. По вечерам в поселке больше не шумела молодежь, клуб, построенный в годы интенсивной работы рудника в стиле ампир - с колоннами, украшенными лепными цветами и листьями из гипса, террасами и балконами - пустовал.
А Полубес все еще охотился, по пьянке, на вечерних улицах, где его старались далеко обегать редкие прохожие. Странное дело: никто не мог бы сказать, сколько ему лет, он совершенно не менялся. Его сверстники уже вырастили детей, а Полубес все так же клеился к молодежи, надвигаясь широченной волосатой грудью на подраставших девчонок, стараясь загнать их в разросшуюся и одичавшую зелень бирюковских улиц. Но подвигов за ним давно уже не было слышно. И начали уж забывать Мишку в поселке, как вдруг вернулась с учебы дочка Василия Блохина. Длинноногая, стройная, с белокурой гривой крашенных волос, Любка произвела на бирюковцев неотразимое впечатление. Но этого триумфа ей хватило всего лишь на день, и она нестерпимо заскучала. Встретив Полубеса у смотрового колодца бирюковской канализации, где он производил ремонт ржавой трубы, Любка задержала свой долгий оценивающий, словно кусок мяса на прилавке, взгляд на широкой полубесовской груди, и в глазах ее мелькнул дьявольский огонек. Полубес смотрел ей вслед, высунувшись до пояса из ямы, а вечером, напившись, вышел на охоту.
Ждать ему пришлось долго, и он несколько раз успел приложиться к поллитровке, которую начал здесь же, в кустах. Чем больше уходило времени, тем сильнее сатанел Полубес, и в темноте и духоте июльского вечера ему везде мерещилась только эта белоголовая девка на длинных ногах, обтянутых голубыми джинсами. Наконец, в ночи послышались шаги и тихий говор. Полубес выскочил из своей засады, словно кошка на голубя, схватил, потащил в кусты. Тут же раздался тонкий детский крик и причитания. Полубес ничего не видел, не понимал, но этот крик взбесил его, и он ударил свою жертву бутылкой. Женщина бесшумно упала на землю, словно мешок, а крик ребенка все не утихал. Мишка наклонился и захохотал - на земле лежала старуха, а посреди улицы корчилась в судорогах девочка, поджимая под себя ноги и ударяясь головой об асфальт. Любки не было. Полубес сплюнул и пошел спать.
Анна Захаровна лежала неподвижно, Полина перестала кричать и только как-то странно захлебывалась, изо рта у нее пошла пена. Наконец в окнах показались люди, они давно уже наблюдали эту сцену, но ждали, когда Полубес уйдет. Потом вышли, кое-как подняли старуху с земли, но куда нести , не знали. Стали советоваться. Некоторые сомневались, нужно ли было ее вообще трогать: если она мертвая, так пусть приедет милиция и все увидит сама, а то потом доказывай, кто убил. Если живая, то тем более нельзя трогать, нужно подождать «скорую», а то вся кровь выйдет. Но уже кто-то сбегал в клуб, позвонил и в милицию, и в больницу. Приехали обе машины, забрали старуху и девочку, которая была в грязи, в описанных штанишках, с посиневшим лицом. «Что ж он, гад, и ребенка изувечил?», спрашивали подошедшие позже. «Нет,- отвечали свидетели,- это она со страху».
Полубес тем временем спокойно шел домой, по дороге набрел на женщину, валявшуюся у подъезда сорок первого. Ткнул носком ботинка, увидел, что это до полусмерти опившаяся Маша Курская. Он поморщился, расстегнул штаны и долго и звучно мочился на нее. Потом также спокойно пошел дальше. Милиция нашла его крепко спящим в своей постели в аккуратно прибранном его старой матерью доме. Она дремала на улице, боясь войти, ждала, когда Мишка проспится. Когда его разбудили, он не сопротивлялся , заложил руки за спину и пошел к машине. Его осудили и дали пять лет. Анна Захаровна осталась жива, но Полина перестала разговаривать. Они долго лежали в больнице. Когда старуха начала подниматься, ей разрешили забирать девочку на день из детского отделения. И Анна Захаровна сама кормила ее, умывала, расчесывала, меняла платьица и рубашки. Водила гулять на улицу, рассказывала всякие истории про птиц и про святых. Но девочка молчала, а однажды чего-то испугалась и снова забилась в судорогах, на губах у нее выступила пена. Анна Захаровна не стала звать врачей, накрыла Полю своим темным платком и стала что-то нашептывать ей в ухо, стараясь не выпускать ее рук, которые дергались ,как на веревочках. Девочка успокоилась и уснула.
В Бирюки они вернулись через три месяца, на дворе уже стояла зима. Теперь Анна Захаровна не выходила из дому без клюки, на которую тяжело опиралась и которой ощупывала впереди себя дорогу. Она не слышала на одно ухо и не видела одним глазом. К ним часто заходила в гости Маша Курская. С тех пор, как на нее помочился Полубес, Маша потеряла покой, и хотя гости к ней по-прежнему захаживали, она видела, что приходят они больше для потехи и выпить почти никогда не приносят, а еще требуют, чтобы она сама ставила им бутылку. Анна Захаровна ее не прогоняла, а напротив, привечала и даже часто давала денег на опохмелку. Старуха собиралась умирать, и на Машу у нее были свои виды. Та как-то заметила:
- Что ты мучаешься, отдай девку в интернат, там не пропадет: кормят, поят, одевают,- все за государственный счет. А ты из последнего тянешься, смотреть-то страшно на вас!
Полина с тревогой прислушивалась к разговору старших, перебирая бумажки на столе. Бабушка и сама не раз уже размышляла вслух про этот интернат. Его открыли в поселке недавно и свезли сюда детей из разных мест. Этот сиротский дом был большой и красивый, ребят в нем хорошо одевали, все у них там было - много игрушек, свой духовой оркестр, своя школа с молодыми красивыми учительницами, лыжи и даже несколько собак, для которых построили специальные домики. Но Полина туда не хотела и сердилась, если бабушка снова размышляла об интернаторе - как она его называла. А когда старуха еще и наведалась туда, чтобы получше разглядеть, что там имеется, девочка горько разрыдалась, и Анна Захаровна испугалась. Об «интернаторе» больше не заговаривала, и Маше Курской сказала:
- Не время еще, вот помру... Хочу я, девка, просить тебя, - добавила она, утерев губы,- Полю-то мою не забывай. Я смотрю, на каникулы всех ребят разбирают по домам, а она, сердешная, одна там будет? Учительницам-то надоест с нею заниматься, так пусть уж она дома тут... Ты ее сходишь, заберешь, а потом присмотришь. Я тебе деньжат оставлю, только ты не забывай. Пусть она от дома не отвыкает, а как интернатор свой кончит, так и комната у нее эта будет, даст бог, на работу где-нибудь пристроится и будет жить потихоньку...
Куда ж ей, калеке, отсюда деться? Ей надо потихоньку жить, а то люди посмеются да и попортят еще. Враг силен… А ты женщина одинокая, тебе на старости тоже одной-то скучно, небось, будет. Вот она тебе и поможет. Ты, Маша, подумай,- уговаривала ее старуха,- прикинь свою выгоду. Никого у тебя, ни одной души, а Поля ,не увидишь как, вырастет, заместо родни будет. Я бы Катерину попросила, да куда с ней говорить, она совсем оглупела, я уж боюсь ее.
- Правду ты говоришь, одна я, ой одна!- голосила Маша, но тут же вытирала слезы и говорила,- будь спокойна, Захаровна, не оставлю!- и поглядывала на резной сундук, на котором всегда висел старый замок.
- А ты знаешь, я Полю-то кружево плести научила. Она очень ловкая оказалась к этому делу, так что копеечка у нее всегда будет,- тихо признавалась старуха,- и узоры ей показала такие, каких никто не умеет. Давно знали, мама моя еще, да потом забыли, Васька Блохин не велел женщинам таких делать, все за штандарт боролся, говорил, не разрешают от штандартов отступать на базе-то, или где там, не знаю уж... Это когда мы в артели работали… А может, снова такую артель сделают? - размышляла Анна Захаровна,- вот бы Полюшку туда пристроить. Ты уж тогда похлопочи, Маша, ей ведь на тяжелой работе нельзя, на фабрике-то.
-Да уж куда ей на фабрику!- соглашалась Курская, - это мы с тобой на камнях ишачили, а она нет, не сможет, больная.- Она с готовностью соглашалась со всеми бреднями старухи, но внимание ее привлекал только старый резной сундук. Маша постоянно ломала голову: что в нем? Однажды не вытерпела, спросила:
- Захаровна, в сундуке-то приданое Полькино небось держишь?
-Да уж, бедная не будет,- уклончиво ответила старуха, но больше ничего не сказала. Однако после этого короткого разговора Маша Курская стала еще чаще захаживать к соседке и все горячее обещала ей присмотреть за девочкой после ее смерти.
13
Весной Анна Захаровна взяла правнучку за руку и пошла в контору на фабрику. Дорога была знакомая, и они быстро дошли. Анна Захаровна постучала в дверь председателя профкома. Секретарши у него не было по бедности разорившегося предприятия, поэтому он сам из-за двери приглашал войти. Старуха с ребенком осторожно вошла в кабинет. За столом сидел молодой человек в строгом костюме, светлой, хорошо отглаженной рубашке, с галстуком.
-Что вы хотели, бабушка? – спросил он ласково-удивленным голосом.
-По делу пришла я, сынок. Работала здесь когда-то, и на фабрике, и в руднике развальщицей… Теперь на пенсии. Хочу попросить тебя.
-Да, пожалуйста, я вас слушаю.
-Гроб мне надо сделать, у вас в столярке еще мужики работают, пусть постараются.
-А кто же у вас умер, бабушка? – сочувственно спросил председатель.
-Себе я заказываю, сынок. Помру скоро, а родни у меня окромя нее,- она погладила рукой по темным кудрявым волосам Полины,- никого нет, так что некому будет заказывать. Значит, что же получится? Помру, и буду лежать, пока соберутся, да пока поедут в город и купят. И говорят, гробы-то нынче вздорожали, не дай Бог!
-Да что вы, бабуля!- засмеялся, стараясь скрыть испуг и смущение, молодой человек,- о чем говорить-то! О жизни надо думать, не о смерти, вы еще крепкая женщина, зачем вам умирать?
-Нет, сынок,- возразила Анна Захаровна,- я уж прошу тебя, ты себе там запиши в своих бумагах про мою просьбу, Официально. Я столько лет здесь проработала, имею право обратиться.
-Конечно, конечно,- поспешил согласиться председатель, озадаченный просьбой старухи и вывел в настольном календаре: «Гроб» и тут же чертыхнулся про себя:»Вот идиот, совсем с
ума сошел, заказы на гробы от живых людей принимать начал». А вслух спросил,- как вас зовут и где вы живете ? Мы к вам шефов прикрепим, они вам помогут - в магазин сходят, ну там еще что-нибудь...
-В магазин я и сама схожу,- настойчиво возразила Анна Захаровна ,-а ты не забудь. Я вот и заявление принесла,- и она положила перед ним на стол помятую бумажку.
Молодой человек принял ее и положил в папку. Старуха совсем успокоилась
и, поклонившись, вышла.
Перед этим оформила все документы на Полю в райсобесе и роно, и ту приняли в интернат. Но пока девочка жила дома, в сентябре она должна была идти в первый класс, и Анна Захаровна договорилась, что отведет ее в школу сама. Так она и сделала. Нарядив девочку в обвязанный тонким кружевом белый ситцевый фартучек, кружевной воротничок и манжеты удивительной красоты, проводив, пришла домой и заплакала:
-Господи, как теперь-то умирать не хочется, дитя жалко.
Через неделю она умерла. Маша Курская предупредила учителей в интернате, и они не отпустили девочку домой. Только когда старуха уже лежала в гробу, сделанном, как она и заказывала, в бирюковской столярке, одетая в приготовленное платье, Полю привели попрощаться. Девочка забилась в угол и оттуда смотрела на бабушку. Потом принялась играть в лоскутки и заснула под размеренный тихий разговор старух-кружевниц, таких же согбенных и полуслепых, со скрюченными пальцами, пришедших проводить Анну Захаровну в последний путь. Они не раз упомянули о том, что Анна Лопушкова лежит в гробу свежая и чистая, как живая, даже помолодевшая. И совсем не пахнет, хотя ее и не замораживали – на какие деньги? Это их настраивало на благостные мысли о рае, в котором, может быть, примет Господь рабу свою, принявшую тяжкие мучения при жизни.
Маша Курская напилась на поминках до полусмерти , валялась на полу в своей комнате без чувств, и Полина, которую она клятвенно обещала привести, сама отправилась в интернат, заперев опустевшую комнату и подсунув ключ от двери на специально прибитый для нее пониже бабушкой гвоздик под корытом. С этой минуты она полностью принадлежала миру, от которого до сей поры ее укрывали заботливые, скрюченные от тяжелой работы бабушкины руки. Но в маленьком ее сердечке не было страха, а только тоскливое чувство, перерастающее постепенно в обиду, сжимало его все крепче. И когда на улице встречный мальчишка попытался из озорства толкнуть ее, она с бешенством вцепилась ему в волосы и разодрала лицо ногтями. Он убежал, ревя во весь голос, а Полина почувствовала удовлетворение и, улыбаясь, глядела ему вслед. Он же кричал, удирая: «Дура, дура немая!». И грозил ей двумя кулаками. И оттого, что она не может также крикнуть что-нибудь обидное, девочка почувствовала желание еще раз вцепиться ему в волосы и ощутила в себе силу и уверенность для такого поступка. А ночью, когда все вокруг спали, Полина вдруг поняла, что бабушка плохо с ней поступила, оставив
одну, и ей захотелось кричать и плакать и ударить бабушку. А та бы ее успокоила и потом приласкала, как она всегда это делала. И так явственно этого желала Полина, что в самом деле начала плакать, рыдая все громче, пока не случились судороги и испуганные дети позвали воспитательницу. Пожилая женщина, тучная и болезненная, никак не могла подняться с кровати, охая и стоная, бормоча что-то под нос спросонья. Она подошла к кровати девочки и пыталась строгим голосом успокоить, но Поля била ее в мягкий живот своими острыми кулачками, и пена выступила у нее на губах. Женщина постояла немного над ней, потом взяла простыню и связала девочке руки. Так же обмотала ей ноги. Воспитательница была опытна в таких делах, с брошенными детьми работала давно, и какие только среди них не попадались! Она знала, как нужно поступить. Послала детей за холодной водой, умыла Полю и, прикрыв одеялом потеплей, присела на стул рядом с кроватью. Скоро девочка впала в забытье, тогда воспитательница потихоньку распутала простыни и пошла спать.
Поля не хотела расчесывать свои густые черные волосы, привыкла, что это делает бабушка, и девочку пришлось коротко остричь. Она чувствовала настороженное отношение ребят. А те завидовали, что Полина – местная, что у нее есть свой дом и тетка, а также знакомые поселковые ребята, которые часто заглядывали через забор и звали ее погулять с ними. Для остальных за забором начинался совсем иной мир – чужой и загадочный, куда им выходить было запрещено. И тогда они при ней стали рассказывать о своих родных. Поля, забившись в уголок, слушала. И с каждым разом рассказы эти в тоскливой тишине казенных комнат с одинаковыми, аккуратно застеленными голубыми покрывалами кроватями, становились красочнее. Выходило, что отцы и матери у девочек начальники, продавцы, даже повара. Последнее было для всех самым привлекательным, потому что не находилось в интернате привлекательней и солидней человека, чем повар тетя Валя, которая пекла вкусные пирожки и варила сладкий компот. Оказывалось, у всех родители уехали куда-то по делам и вот-вот должны забрать их отсюда. Поля не задавалась вопросом : правда это или нет. Она просто слушала, жадно впитывая в себя рассказы о красивых квартирах, о машинах, о сестренках и братишках, чего у нее никогда не было.
14
Приближались каникулы, и ребята засобирались домой, опять же расписывая, как за ними приедут, как повезут их домой… Полина заволновалась. Она не завидовала, нет, просто ей думалось, что и ее должны забрать на каникулы, как других, а что же это получится, если ее не заберут, как же она здесь будет одна в этих огромных пустых комнатах? Да и воспитатели, наверное, уедут на каникулы… И девочке пришла в голову мысль, которая может прийти только ребенку, чистому, с доверчивой душой. Она не раз слышала, как женщины, заходившие к ним с бабушкой в гости, говорили об ее отце. Анна Захаровна не любила этих разговоров, обрывала их, но Полина все-таки узнала, кто он, отец. И потом даже разглядывала его с интересом, встречая на улице. Правда, он проходил мимо, словно не замечал ее, но тогда это не трогало Полю, а вот теперь она решила познакомиться с ним и попросить, чтобы он забрал ее на каникулы, и тогда у нее будет, как у всех.
Однажды после уроков девочка потихоньку ушла из интерната. Прибежав домой, Полина открыла бабушкин резной сундук и достала оттуда кружевной воротник, потом разыскала в коробке из-под обуви елочные украшения, вытащила длинные стеклянные бусы. Нарядившись, побежала на улицу, по которой обычно народ возвращался с работы, и стала прохаживаться взад-вперед, стараясь выглядеть строгой и независимой. Бусы позвякивали у нее на казенном пальтишке, цепляясь за пуговицы. Сейчас Поля подражала Маше Курской, которая иногда по вечерам наряжалась в яркие цветастые юбки, красила щеки и губы, надевала на шею красные бусы и приходила домой с дядьками. Поля поняла, что им нравятся красные Машины бусы, потому что самой ей они очень нравились, и поэтому дядьки идут за Машей. Значит, если отец увидит Полю в красных бусах, то тоже обратит на нее внимание и заберет к себе… Девочка глубоко задумалась, стоя посреди улицы и ковыряя землю носком ботинка. Некоторые поселковые оборачивались и смеялись, а одна женщина даже дала ей конфетку, назвав ее невестой.
Поля так и не дождалась отца, откуда же ей было знать, что Виктор Квасников уже давно не живет в Бирюках, а перебрался с женой в город. Вечером она вернулась в интернат, воспитательница отругала ее за отлучку. Поля не плакала, она покорно сняла бусы и кружево, которое у нее тут же отобрала воспитательница и спрятала в своем столе, и пошла в столовую, где тетя Валя угощала ребят прощальным праздничным обедом. И вдруг ее позвали, она подумала, что опять будут ругать и, может быть, заставят убирать в наказание в спальне игрушки, но в вестибюле ее ждала женщина.
-За тобой, Полина,- кивнула ей воспитательница,- собирайся, пойдешь домой на каникулы.
Женщина обернулась, и Поля увидела Машу Курскую. Девочка заплакала и прижалась к Машиному подолу. А та, похохатывая, говорила воспитательницам:
-Не опасайтесь, гражданки, все будет в ажуре, наотдыхаемся в лучшем виде.
Та, что отобрала у Поли кружево, протянула его Маше:
-Возьмите. Вещь дорогая, а девочка не понимает.
Маша взяла и запихнула воротник себе за пазуху так же, как обычно запихивала трешницы, собираясь за бутылкой в магазин. Она взяла девочку за руку и повела домой. Ночью Поля лежала на своей кровати и скучала по девочкам, с которыми спала в одной комнате в интернате. Было темно и пусто. За дверью слышались пьяные вскрики Маши Курской, потом что-то загремело, раздались ругательства, потом снова все затихло, и дверь отворилась. Маша вошла, присела в темноте на краешек кровати, вздохнула. От нее воняло одеколоном и водочным перегаром.
-Сирота ты разнесчастная, калечка. Спи, спи. Все одно с тобой ни о чем не поговоришь. Зачем наряжалась-то? Уже ребят завлекаешь? Куда тебе. Одни кости. И мать твоя неумеха была, хоть и гордячка, сбежала да пропала… И ты пропадешь.
Она тяжело поднялась с кровати, ушла, но вонь после нее еще долго оставалась в комнате.
В БЕГАХ
1
1975 год. Московский государственный университет. Клара жила в крохотной комнатушке на двоих, одной из тысяч таких же в огромном мраморном дворце университета, где она закончила курс в «стекляшке» исторического факультета, а потом и аспирантуру. Уже почти год как пора было съезжать, но бездомной Кларе очень повезло: ее, круглую отличницу и перспективного научного работника, оставили ассистенткой на кафедре с зарплатой, на которую в столице можно было только один раз пообедать в более или менее приличной кафешке. Однако это ее не смутило : она уже давно подрабатывала в общежитии уборкой коридоров и туалетов прожить на две зарплаты как-нибудь.
На кафедре ее протежировал сам заведующий, Евгений Федорович Кронин, у которого она писала диплом, а потом готовила кандидатскую диссертацию. В последнее время ее шеф впал в немилость у ректората. Кларе было жаль Кронина, которого она очень уважала и ценила его научные работы, до сути которых так и не добрались многие сотрудники факультета. Евгений Федорович был западником . Изданные им труды о методах анализа исторических событий принимали далеко не все. Особенно тяжело приходилось студентам, которые считали его работы заумными и слишком сухими.
Чувствуя их отношение, Кронин редко брал кого-то для защиты, но те, кого он подпускал к себе, защищались блестяще и прямиком шли в аспирантуру, получая рекомендацию уже на экзамене. Так случилось и с Кларой, которую Кронин приметил еще на третьем курсе и взял под свою опеку. Только через два года Клара поняла, что недоступному «сухарю» не чужды человеческие слабости. Он влюбился в Клару и, к удивлению сослуживцев и студентов, не скрывал своих чувств. Клара уступила не сразу, но впоследствии пошла на эту обременительную для нее связь из сострадания и благодарности. Потом много раз жалела о случившемся, но отступать было поздно.
На факультете было не принято обсуждать и осуждать чужие любовные связи, тем более, если семейное положение преподавателя оставалось стабильным. А у Кронина оно таким было неизменно. Но Клара с трудом выносила эту связь, которая вызывала у нее депрессию и желание повеситься. К тому же она изматывала себя противозачаточными таблетками, от которых общее самочувствие ухудшалось. В конце концов, врач в университетской поликлинике строго предупредила ее, чтобы она начала «раскручивать» все в обратную сторону. И попыталась назначить ей лечение, благодаря которому у Клары снова появилась бы возможность иметь детей, а сузившиеся сосуды пришли в нормальное состояние. Но она наотрез отказалась лечиться, потому что категорически не хотела иметь детей.
Чтобы реже видеться со своим мучителем на кафедре, охотно уезжала в длительные командировки в провинцию, напрашивалась в этнографические экспедиции. Однажды летом она вернулась из такой командировки не Клавой Лопушковой, а Кларой Лопухиной. Получилось это неожиданно.
Клара посетила заглохшую усадьбу дочери Александра Пушкина Марии Гартунг, где та проживала в шестидесятые-семидесятые годы девятнадцатого века со своим мужем Леонидом Гартунгом, генерал-майором, впоследствии застрелившимся, как говорили, из-за растраты денег государственного конезаводства. Умерла Мария Александровна в 1919 году, в одиночестве. А ее Федяшевский дом власти отдали под приют беспризорников. Но в девяностые годы там произошло убийство семнадцатилетнего парня, и приют расформировали. А когда розданные было селянам земельные паи кто-то скупил, деревня вообще пришла в запустение. Обнищавшие не состоявшиеся владельцы здешних земель Федяшевский дом растащили по кирпичику, хотя он и числился историческим и архитектурным памятником .
В той деревне она познакомилась со старушкой, которая проживала здесь с двадцатых годов двадцатого века и имела фамилию Ларина. Более того, ее звали Татьяной! У этой девяностолетней старухи, как выяснилось, была правнучка, тоже Татьяна Ларина… Встреча запала в душу Клары. И когда соседка по комнате Надежда пригласила ее в очередной раз на молодежную вечеринку к сынку какого-то московского богача, / этого сынка она готовила к поступлению в университет, а заодно и к активной половой студенческой жизни/, представляясь гостям, назвалась Кларой Лопухиной. Ее подруга замерла на полуслове, успев только произнести Кла…, как та подхватила: « Клара Лопухина».
2
Дома Надежда с укором ей сказала: « И как теперь будем отмываться, Клара Лопухина? Ты что же меня подводишь! Не на базар, между прочим, пришли, а к людям известным. Если еще встречаться придется, что они подумают, когда узнают, что самозванку в их «дворянское гнездо» притащила? Ведь они-то свое дворянство оформили в геральдической комиссии. А ты… Тоже мне, поломойка Лопухина!»
-Давай разберемся,- возразила Клара.- Сначала - про поломойку. Женщинам Лопухиным и к худшему, как ты знаешь, приходилось привыкать. И в монастырь матушку царевича Алексея со двора Петра Первого ссылали, и язык у красавицы Лопухиной при Елизавете клещами рвали. Страдали, бедняжки, между прочим, из-за мужчин. И не только из-за царей и князей, но бывало, и из-за простого кузнеца. А ведь того кузнеца Петр посадил на кол, может быть, за больший грех, чем прелюбодеяние с царицей. Может, Евдокия родила там, в монастыре, от этого кузнеца? Хотя, конечно, тогда Евдокии уже сорок лет было, по тем временам – старуха. Ну а по линии цесаревича Алексея вообще могло быть сколько угодно бастардов . И любящая его матушка могла их пристраивать по-княжески… Конечно, это не исторический подход, а версии. Однако в истории столько темных пятен… И что там под ними было написано, навсегда останется тайной. Это, во-первых. Во-вторых, кто тебе сказал, что я соврала? Может быть, я впервые свое настоящее имя назвала, а раньше скрывала, как и очень многие в этой стране. А документы поменять – это же всего несколько денежек уплатить в паспортном столе.
-И ты это сделаешь?- удивилась Надежда.
-Может быть, как-нибудь соберусь и сделаю. Вот только полы помою и фартук сниму…- усмехнулась Клара.
На следующий день она перебралась в другую комнату - комендант пошла ей навстречу охотно, поскольку уважала Клару за примерную уборку коридоров и туалетов. Встреч с Надеждой с тех пор избегала. А документы действительно поменяла. Так она окончательно расправилась с Клавой Лопушковой и была тому очень рада, как человек, которому будто бы удалось написать хотя и крошечную, но занятную научную работу.
Вскоре Кронин ушел с кафедры и из университета совсем. Ей он ничего не объяснил да и о встречах больше не просил. Клара сразу же почувствовал шаткость своего положения. Она уже было начала просматривать объявления о работе, как ей передали , что Кронин разыскивает ее и оставил телефон, чтобы она позвонила. Набрав номер, Клара услышала : «Банк, отдел анализа слушает». Этот ответ ее ошеломил – так вот куда ушел ее шеф! Но что он там делает?
Худой, подтянутый, старательно причесанный и элегантный Кронин встретил ее радостно и расцеловал, как старинную приятельницу. Это Клару смутило, потому что она при всем его радушии почувствовала явную отстраненность. Настроение упало еще больше, обострилось ощущение незащищенности. Клара разволновалась и плохо слушала Кронина. А он говорил о чем-то непонятном на непривычном для нее деловом языке , как будто она была на приеме у чиновника. Евгений Федорович рассказывал о том, чем теперь занимается. Выходило, что Банку потребовались его знания по истории Европы.
-Что же именно они тут от вас хотят?- спросила Клара, интуитивно перейдя на вы.
- Долго рассказывать, да и зачем тебе лишней информацией голову забивать ? Банку понадобился историк.
-Но ведь это как бы не очень совмещается…
-Ты так говоришь, потому что тебе кажется, что мы все еще на кафедре. Забудь. Здесь совсем другое. Им нужны серьезные выкладки не для того, чтобы прослушать курс моих лекций.
-А для чего?
-Видимо, для бизнеса.
-Не понимаю.
- А и не надо. Они дают задание, я его выполняю. Но мне не хватает времени. Тем более, что сейчас им нужен анализ уже по России. Вот почему я решил обратиться к тебе. Выручай.
-Какой анализ?
-Им понадобилось описание дворянских усадеб в пяти областях , прилегающих к столице. Это на первое время. Думаю, потом объем изысканий расширится.
-В чем должны заключаться исследования ?
-Название усадеб, имена владельцев хотя бы в трех поколениях, примерный, разумеется, объем занимаемых в начале прошлого века земель, название современных хозяйств и размер их земельных угодий в этих местах.
-Я поняла. Земельный вопрос. Но ведь такими изысканиями уже занимаются крупные европейские консалтинговые фирмы. Думаю, Банку несложно заплатить за их продукцию.
-Видимо, да, но, видишь ли, эти фирмы делают все руками наших же, российских, специалистов. Однако не такого уровня, как мы с тобой.- При этих словах Клара почувствовала, что страх уходит, она, как и на кафедре, чутко прислушивается к своему руководителю, делая стойку на его указания. Мозг ее, мобилизуясь, напряженно работал.
- Для несведущих дельцов собранные данные, может быть, и представляют коммерческий интерес. Но годятся они лишь для продажи в Европе, а не у нас. Думаешь, эти исследования остаются здесь безнаказанными только в силу нового времени? Думаю, что нашим по-прежнему выгодно Запад путать, поставлять туда неточную информацию. Тем более, по земельным ресурсам.
- Такие исследования, как я понимаю, предполагают интерес к перспективам реституции. Что, Банк уже предвкушает события?
-Думаю, дело здесь в другом. Гадать не стоит. Поживем – увидим.
-Когда приступать к работе?
-Завтра. Конечно, сначала выполнишь формальности. Здесь их много, тебя, к тому же, будут проверять. Но я помогу.
3
Только через три месяца предложение Кронина стало реальностью. Все это время она страшно переживала и очень много работала, выполняя задания Евгения Федоровича и оставаясь одновременно ассистенткой на кафедре. Из-за постоянного волнения и физических перегрузок самочувствие ее резко ухудшилось, но она никому ничего не говорила и держалась, как могла, из последних сил. Наконец, можно было приступать к новой работе. К удивлению Клары, ее не взяли на работу в Банк, а зачислили в штат какого-то акционерного общества с довольно странным названием «Усадьба ». Ее рабочее место находилось в крошечной комнатке другого офиса и оборудовано было всей необходимой техникой : дорогим компьютером, сканером, двумя принтерами. Кроме того, ей выдали маленькую цифровую видеокамеру. А самое главное, Кронин снял ей квартиру. Также очень маленькую, но отремонтированную , рядом с работой. И сюда ей привезли компьютер, сканер и принтер и вручили сотовый телефон . Но бывала она здесь редко. Банк имел свои отделения в каждом регионе и без труда договаривался о доступе Клары в местные архивы и проектные институты. Конечно, все оплачивалось тем, кто этот доступ осуществлял. Сама же Клара получала не так уж и много.
Она долго не могла решиться поехать в родные места, хотя они были рядом, в Туевской области. Боялась, что встретит кого-нибудь из знакомых. Но прошло так много лет, и едва ли ее возможно узнать . Плохое здоровье заставило все-таки остановить выбор на Туеве. Здешние места она знала , надеялась справиться с работой за короткое время и отдохнуть, а , может, даже и подлечиться. Кларе отвели номер в дорогой загородной гостинице, в которой останавливались столичные гости и куда даже заезжал здешний губернатор. Кроме того, была арендована машина с водителем в местном отделении Банка. Правда, это была всего лишь фирменная «Газель» , но на ней спокойно можно было проехать в дальние населенные пункты, а то и туда, где их вообще уже не было, а остались лишь фундаменты от разрушенных домов, как в Федяшеве, где она встретила престарелую Татьяну Ларину.
Определить бывшие усадьбы местных помещиков было нетрудно. Стоило лишь взглянуть на старую карту области. И кто только здесь не жил! Пушкины, Трубецкие, Лермонтовы, была даже усадьба Василия Жуковского. Только три или четыре еще оставались целыми, но в них были музеи, а земли числились за заповедниками. Дворец графа Бобринского, незаконного сына Екатерины Великой, манил своей красотой , а парк удивлял не ухоженностью. Знаменитый пруд спустили, чтобы очистить дно, щедро забитое отходами жизнедеятельности местного населения, а заполнить не сумели, утеряв старинные технологии агронома Болотова, строившего эти пруды в восемнадцатом веке. В результате подтопили окрестные дома, оставив народ без крыш над головой.
Клара отмечала знаменитые «дворянские гнезда» и радовалась находкам, настоящим жемчужинам. Таким, как усадьба старшего сына Пушкина , Александра. От нее ничего не осталось, кроме вала, обозначавшего границу старинного парка. Даже могила была уничтожена. После революции семнадцатого года останки барина местные крестьяне вытащили из семейного склепа в храме и захоронили у дороги. И иные при этом плакали! Так рассказывали немногие оставшиеся жители деревни и даже отвели Клару на сельское кладбище, заросшее травой, и показали могилку няни сына великого поэта. У Клары тоже плакало сердце, когда она слушала, как издевались над костями его сына. Впоследствии родственниками было сделано еще одно перезахоронение – на семейном кладбище Ланских. А здесь лишь большой грубый булыжник остался лежать у проселочной дороги как памятник бывшей могилке Александра Пушкина-младшего. Клара видела даже слезы на глазах людей, чьи дедушки и бабушки не только разорили семейный склеп своего барина, но и пытались взорвать церковь. Та устояла, но от взрыва упала местная школа. Ее потом восстановили, а церковь разобрали по кирпичику руками на строительство скотного двора.
Теперь здесь не было ни церкви, ни школы, ни скотного двора. Все унесло время . В таких местах Кларе работать было просто : никто не задавал вопросов, не мешал снимать. В Туевской области она разыскала пятьдесят барских усадеб. Имена владельцев узнавала в архиве. В подтверждение выписывала выдержки из документов. Один заставил ее улыбнуться. Князь Сергей Трубецкой, владевший деревеней Вельево в семнадцатом веке, писал местным властям о необходимости строительства бань для мастеровых и крестьян. Эта деревня, словно заговоренная, выстояла и нашествие казацких мятежников, и польских отрядов, и армии Наполеона, и все последующие войны, а сегодня даже восстановила разрушенный храм и занялась курортным бизнесом.
Клара описывала старинные усадьбы, а современные хозяйства размечал на этих землях один из сотрудников местного проектного института по горным разработкам, практически обанкротившегося и державшегося только на сдаче в аренду кабинетов своего огромного здания. Большинство специалистов уволились, а тот, который вызвался помочь Кларе, сидел на чемоданах, собравшись к сестре в Израиль. Она исподтишка с интересом наблюдала за ним, гадая: а не был ли он на практике среди тех студентов, которые приезжали к ним в рудник в Бирюки и жили в их бараке? Воспоминания против воли одолевали ее все сильнее. Иногда, когда ей приходилось бывать на улицах этого областного центра, казалось, что мелькало знакомое лицо. От этого самочувствие Клары только ухудшалось, и она гнала от себя воспоминания, как заблудившихся пчел, которые со злости так и норовили ужалить побольнее.
4
Работа близилась к завершению. Она старалась быть незаметной в гостинице, и почти не выходила из своего, наверное, самого маленького номера, поскольку большие, представительские, всегда держались наготове для высоких гостей. Туда вход был с другого конца здания, куда простым смертным даже близко подходить было нельзя. Хотя за все это время сюда вообще никто ни разу не заехал.
Наступила осень. Вечера стояли теплые, воздух наполнял терпкий запах прелой листвы – гостиница находилась в лесу. Но однажды в ней поднялась суета, горничные бегали по коридорам, одна заглянула и к ней.
-У вас что-то случилось?- настороженно спросила Клара.
-Хозяина ждем,- коротко бросила женщина в униформе, внимательно оглядев комнату.- Окно закройте, пожалуйста, не положено с открытым.
-Простите, - кого ждете?
-Блохина Василия Николаевича, губернатора.
Клара вздрогнула и, чуть помедлив, спросила:
-А он давно у вас губернатором?
-Давно, уж пятый год пошел, извините, мне некогда,- женщина сказала это почти грубо и быстро ушла, плотно прикрыв за собой дверь.
Клара подошла к окну, задумалась. Она пожалела, что из ее окна не виден главный вход. Ей вдруг очень захотелось увидеть здешнего «хозяина». «Странно все-таки,- думала она,- и фамилия совпадает, и имя... А какое же отчество было у того? Не помню ! Да и никогда не знала. Ну не может быть, чтобы тот Блохин, художник- неудачник, которого позорно побили палкой, так продвинулся. Хотя, ведь женился-то он после тех побоев на дочери начальника рудника, Ухова. Но тот, должно быть, сейчас старик, да и жив ли он вообще?»
Клара терялась в догадках, от которых с каждой минутой волнение ее усиливалось. А в это время к гостинице уже подъехал черный губернаторский джип в сопровождении двух милицейских иномарок с мигалками. Василий Блохин бросил все дела и срочно приехал в эту отдаленную и безлюдную гостиницу в резиденции Боголюбово на встречу со своим тестем Аристархом Уховым. Тот, как обычно, был недоволен зятем, особенно последним его решением – задержать продажу сельскохозяйственных угодий на пятнадцать лет- которое тот уже успел провести через местное законодательное собрание.
«Заставь дурака Богу молиться, а он и рад лоб расшибить»,- ворчал Ухов, подъезжая к резиденции своего родственника. Вообще-то эту идею подал он ему сам. Такова была задача , но – вчера. А сегодня обстоятельства быстро меняются. Аристарха Александровича раздражало в зяте абсолютное неумение думать своим умом. Он только и делал, что заглядывал ему в рот и совершал ошибку за ошибкой. А между тем лететь сюда из Англии, где Ухов жил практически постоянно , ему совсем не хотелось. Да и нежелательно было дразнить гусей. Сейчас только узнают – загогочут, крыльями захлопают. И хотя в Отделе знают о всех его передвижениях, будут недовольны.
Блохин едва успел проверить, накрыт ли огромный стол в большой столовой, как в дверях показались два охранника его тестя. С одним из них губернатор крепко обнялся, его рука в это время наткнулась на кобуру под мышкой.
-Здорово, Мишка,- радостно приветствовал губернатор своего земляка Полубеса.
А в дверях уже стоял Аристарх Александрович. Блохин бросился к нему и сам принял у него из рук темное кашемировое пальто. Ухов протянул ему руку и, приглаживая светлые волосы на висках, стал подниматься по легкой деревянной лестнице на второй этаж. Блохин суетливо шел за ним и недовольно морщился : из кухни явно доносились запахи жареного.
- Кондиционеры пусть включат,- попросил Ухов прежде, чем они расположились в креслах за низким столом. – От кухонных запахов его мутило, но он не стал сосредотачиваться на неприятных ощущениях. Предстоял и без того трудный разговор.
-Аристарх Александрович, я не понял, к чему эта спешка с отменой нашего же с вами решения по земле? Несолидно будем выглядеть. Да и политические «заклятые друзья» не поймут…
-Поймут,- буркнул Ухов.- Уже поняли, быстрее, чем ты здесь. Плохо ориентируешься, чем голова-то занята?
-Неужели все так серьезно, что вам пришлось самому приезжать? А как в Отделе, одобрили вылет?
-В Отделе терпят, да в Подотделе не дремлют,- поморщился Ухов.- Кстати, о Подотделе. Что у тебя здесь творится? Какие-то незаконные сделки с землей начали проворачивать твои же подчиненные, да еще за такие деньжищи? Сегодня даже в Европе подобных взяток чиновникам не дают – триста тысяч долларов за полторы тысячи гектаров. Это что такое, а? Сядешь, Вася. Доиграешься…
- И туда дошло,- удрученно сказал Блохин.- Вот пресса, сволочь!
-Да уж, на всех информационных лентах раструбили. А как бы ты хотел, к этой земле сейчас внимание таких воротил на Западе приковано, что вот-вот ставки делать начнут, как на ипподроме на породистых скакунов. А ставки эти, видно, мне там принимать, понимаешь?
-Так вот и я об этом,- заспешил вставить слово губернатор. – Как бы нам ни с чем остаться, нельзя же допустить чтобы опередили чужаки.
-Кто будет впереди, а кто позади, не тебе решать. Ты поперек Батьки в пекло-то не суйся.
-Да я вперед вас и не суюсь, что вы, когда это я …
-Дурак ты, Василий, я же не о себе сейчас, - засмеялся Ухов.- В том-то и дело, что теперь ставки не мы делаем, а Отдел. Эти земли велено с запрета снять, так что работай со своими законодателями.
-Они только рады будут рвение проявить, перед Отделом выслужиться. Аристарх Александрович,- взмолился Блохин.- А как же наши интересы? Мы в стороне не должны остаться.
-Не останемся, - усмехнулся Ухов.- Мой Банк уже над этим работает. Туда под закладные она в первую очередь пойдет… Ты давай, с кадастровой палатой поторапливайся.
-Эти ребята и так день и ночь трудятся, но объемы такие, что страшно становится. Целина, можно сказать, непаханая.
-А ты им денег подкинь, пусть больше стараются.
-Уже подкинул, да ведь служба-то федеральная. Отделу тоже надо пошевеливаться. А то спихивает все на нас, но бюджет же не резиновый, да и твои соратники по борьбе за мной по пятам ходят, все вынюхивают. Мало мне Подотдела, так еще эти …
-Тебе волю дай,- усмехнулся Ухов, - а ты готов к ней? Хорошо, что ребята из Подотдела постарались с твоими взяточниками, мне донесли. Ведь людишки-то эти на допросе твердят, что они- всего лишь подстава… А как дальше разговорятся?
-Клянусь вам,- заволновался Блохин,- нет там моей доли, ни доллара нет!
-Послушай, Вася, - нахмурился Ухов,- триста тысяч долларов – это такие деньги, которые ни один нормальный бизнесмен не сунет какому –то главе районной администрации. Это царское подношение. Перегнул ты здесь палку, зятек. Я тебе вот что скажу : не случись у тебя этого в регионе, Отдел еще лет пять не спохватился бы, какую добычу у него из-под носа уводят. Смертельный номер был, Вася, как ты этого не понимаешь!
Блохин сидел, повернув голову набок, и стучал пальцами по подлокотнику кресла. В газах у него застыла тоска. Он вдруг спросил:
-А может, пора мне кончать вообще все это? Сколько не делай для Отдела, никакой благодарности. У вас для меня работенки в Плимуте не найдется?
-Кем? Охранником?- буркнул Ухов.- Кто тебя содержать будет? Ты там Отделу нужен? И вообще,- Ухов махнул рукой,- не зарывайся. И дай тебе Бог выбраться из этой истории.
«Какая безжалостность»,- хотел сказать Блохин, но не посмел. Он знал этого человека давно, их связывали такие тайны, что даже намек на жестокий характер Ухова мог стать смертельным приговором и самому Блохину.
-Отужинаете, Аристарх Александрович?- спросил Блохин.
-Отужинаю,- кивнул Ухов.
Они спустились в столовую. Здесь им предстояло еще обсудить семейные дела. Мишка Полубес в это время бродил по резиденции, привычно отыскивая глазами места прослушек. И вдруг увидел полоску света из-под двери дальней комнаты. Он поспешил туда. Постучал, сказал:
-Откройте, охрана.
К нему уже бежала директор резиденции, запыхавшись, пояснила:
-Здесь приказали поселить человека из Банка.
-Почему не предупредили?
-Было согласовано.
- Откройте.
Женщина, не возражая, вставила свой ключ в замочную скважину и повернула, одновременно распахивая дверь. Клара стояла у окна и растерянно смотрела на Мишку. Несмотря на разительные перемены, произошедшие с его внешность, она его узнала. Но он ее – нет. Это она хорошо понимала, наблюдая, как пристально, но без интереса он ее оглядывает - как какой-нибудь предмет в комнате.
-Документы,- коротко приказал он.
Клара вынула из портфеля удостоверение , выданное фирмой. Там не было названия Банка, но через корочки проходила знакомая ему полоса. Охранник понимающе кивнул и вышел. За ним ушла и женщина, даже не взглянув на Клару.
Мишка вернулся в столовую, откуда начинал свой обход. Только ему полагалось находиться неподалеку от стола, за которым уже сидели Ухов и Блохин. Остальные охранники расположилась в вестибюле и рядом с дверями столовой.
5
К ужину подали простые блюда, которые любил Ухов. Свежевыловленную рыбу, жаренную в сметане, куриные потроха, приготовленные особым способом, блинчики из печени, гусиный паштет с орешками, оладьи с красной икрой, фрукты. Блохин смотрел, как, выпив рюмку коньяку, Ухов с аппетитом ест куриные потроха, и думал: «Да он еще сто лет проживет. Давно стал аристократом, а ест, как обыкновенный мужик. Значит, здоровье позволяет». Блохин замирал от страха, предупреждение Ухова об опасности, нависшей над ним, вызвало спазмы. Он ничего не ел, только пил минеральную воду. Если бы Аристарх Александрович знал, что скрывает его зять, едва ли он ел с таким аппетитом. Но Ухов не знал, что часть денег от той огромной взятки, которые так и не нашли при обыске ребята из Подотдела, были переданы дочери Блохина, его внучке Любе. А она сейчас находилась в Плимуте, куда дед велел ей приехать подлечиться. У нее не было детей, а Ухову были нужны наследники, много наследников.
Его дочь Елена, жена Василия, умерла вскоре после кончины своей матери, любимой жены Ухова Натальи. Младшая дочь Марина вышла замуж за грузина, молодого и худенького мальчика Мишу, который когда-то работал у них в Бирюках сапожником. В те годы многие грузины приезжали работать сюда, открывали сапожные мастерские, богатели. А Миша был бедным, Ухов помнил, как он приходил зимой на свидание к Марине в больших серых казенных валенках, которые ему из-под полы продала кладовщица рудника. И стоял подолгу у их дома, замерзая на крепком морозе. С ним и уехала непокорная Марина и навсегда осталась с мужем в южных краях, которые теперь были за границей России. Потом у Ухова из-за этого брака дочери с грузином возникли осложнения, он подвергся грубым проверкам Подотдела, а журналисты строили свои подлые домыслы. Ведь у Ухова в Грузии оставались пятеро внуков. Их отец, ныне богатый и упрямый Мишка, и не думал отпускать сыновей на их историческую родину. А вот в Плимут они приезжали часто, собственно, последние три года ребята там жили. Старшие остались учиться в Англии. Ухов с грустью думал о мальчишках. То наследство, которое он собирался оставить семье, едва ли когда-нибудь им отдадут. Правда, денег у Мишки было куда больше, чем у Ухова. Мало кто знал, что их у этого влиятельного человека, главы Банка, было совсем немного. Отдел предпочитал содержать его на всем казенном. Но какие колоссальные суммы проходили через руки Ухова, никто даже в Подотделе не подозревал.
-Скучно здесь у тебя в лесу, - вдруг сказал Аристарх Александрович,- ни души.
-Одна душа есть,- осклабился Полубес.
-Кто еще?- раздраженно спросил Блохин.
-Душа женского пола,- сказал охранник.
-Да ты что?- воскликнул Ухов. – Откуда?
-Из Банка.
-А, наш человек. Ну, приведи, - распорядился Ухов.
Мишка выглянул за дверь и, поскольку самому ему отлучаться от хозяина было нельзя, дал приказание другому охраннику, стоявшему за дверью. Через несколько минут Клара предстала перед взорами Ухова и Блохина.
-Проходите,- сказал Аристарх Александрович,- давайте знакомиться. Как вас зовут?
-Клара Петровна Лопухина.
-Да ну!- воскликнул весело Ухов.- Неужто Петровна и Лопухина?
-Да,- тихо сказала Клара. Она была в полуобморочном состоянии. Перед ней сидели люди из Бирюков, которых она знала с детства и с которыми бы не хотела встречаться даже в самом страшном сне.
-Присаживайтесь.- пригласил Ухов. –Поужинайте с нами. С какой же миссией вы сюда заехали?
Клара присела на стул и молчала. Горничная тут же поставила перед ней прибор.
-Да не бойтесь, я Ухов Аристарх Александрович, глава правления Банка. Ведь вы у нас работаете?
-Не совсем,- тихо возразила Клара, - в «Усадьбе».
-Вот как!- еще веселее сказал Ухов,- ну и как наша «Усадьба» поживает?
-Нормально. Изыскания в этом регионе уже закончены.
- Каков же улов?- спросил Ухов.
-Пятьдесят,- быстро ответила Клара, придя в себя от такого решительного натиска своего, как выяснилось, хозяина. – Пятьдесят усадеб с общей земельной площадью четыреста тысяч гектаров. Обрабатываемых – половина.
-Вот!- воскликнул Ухов, обращаясь к Блохину.- Наш специалист. Одна обсчитала весь регион. А ты носишься со своей кадастровой палатой. Пусть учатся.
Блохин с интересом взглянул на Клару, но ничего не сказал. Она взяла яблоко и начала очищать кожуру ножом. Потом отрезала кусочки и осторожно клала себе в рот. А Ухов в это время весело хрустел куриными потрошками и настойчиво предлагал Кларе выпить рюмочку и отведать борща. Она выпила коньяку.
-Сколько же вам лет, Клара Лопухина?- спросил Аристарх Александрович, поерзывая на стуле.
-Много,- уклончиво сказал Клара.
Блохин поморщился. Он ненавидел эту дурную манеру Ухова клеиться к девчонкам. Его старческую склонность к юным балетным знали и в Подотделе, знали, как Мишка Полубес таскает к нему в его московские апартаменты девочек из хореографического училища. Ухов понимал: они знают, что это крючок, на который его можно в любое время подцепить. Но не имел сил отказаться от своей пагубной страстишки. А ведь его любили все женщины, с которыми ему приходилось сталкиваться даже на короткое время, они обожали его и охотно становились его любовницами. И каждая желала стать женой этого старого красивого вдовца. В своем Банке он переспал со всеми смазливыми сотрудницами. И каждой нанес душевную рану, обманув ожидания. Ни одна связь не сделала ни одну из них счастливой, а разрушила жизнь многим. И никто не мог понять, почему Ухов упорно вдовствует, не пуская в свою жизнь женщин, кроме обслуживающего его лично персонала. Но подобранные отделом кадров горничные были таковы, что исполняли любую прихоть хозяина и ни о чем его никогда не спрашивали. Только одна попыталась приручить его и была тут же сослана к себе на родину за Уральские горы.
Клара выпила три рюмки коньяку, закусила гусиным паштетом и блинчиками с красной икрой. Она постепенно расслаблялась, незаметно наблюдая за Уховым. Что-то непонятное поднималось у нее в душе, беспокоило ее, давно похороненные ощущения оживали. Клара забеспокоилась, заволновалась, стараясь сбросить с себя теплую волну, которая медленно накатывала на нее. Ухов неожиданно встал и пошел к выходу. Он даже не простился. За ним поднялся и заспешил следом Блохин. Охрана поспешила вперед, но только уховская, телохранители Блохина уступили им дорогу. Губернатор почтительно подал пальто своему гостю и вместе с ним вышел во двор. Отойдя от машин подальше, они тихо разговаривали о семейных делах. Ухов сообщил своему зятю, что лечение Любы началось, оно займет немного времени и скоро она вернется. Блохин не посмел попросить, чтобы его дочь задержалась еще в Плимуте. А Ухов заметил:
-Долго не задержу, пусть к мужу возвращается, а то разбалуется, сам знаешь…
Блохин знал неукротимый Любкин нрав, ее недопустимые для приличной семьи выходки, которые уже порядком утомили его. Только беременность , которую так ждала вся семья, могла бы хотя на время остепенить ее «и… спасти, в случае чего»,- подумал с тоской Блохин.
Ухов уехал. Весь его визит занял меньше часа. Губернатор вернулся в столовую. Там уже никого не было, и официантки убрали грязную посуду, заменив ее всего на один новый прибор. Блохин сел за стол, налил себе водки и выпил. Как много ему приходилось постоянно скрывать от людей, от родных, от Аристарха и всей семьи. Носить груз этих тайн было тяжело, подчас невыносимо. Он не стал есть, вышел из столовой и, окруженный охранниками, пошел к своей машине. Тут же кортеж тронулся, заработали мигалки на милицейских иномарках. Блохин взглянул на одиноко светящееся окно своей резиденции и подумал : «Вот еще принес черт на мою голову!» Блохин узнал эту девицу, бывшую зазнобу своего зятя Витьки Квасникова. У него была хорошая память на лица. Но вот только звали ту , кажется, не так, а как-то … Ну да, Клавка. Таких имен, пожалуй, сегодня не бывает. «Предупреждать или не предупреждать Квасникова?» - размышлял Блохин. «Вообще-то это плохая шутка, девку надо из оборота изымать… Но сначала подожду, как будет вести себя Ухов. От этого «добра молодца» всего можно ожидать. Вот теперь ломай голову еще над этим, будто других проблем нет» , - с тоской размышлял Блохин, въезжая в город.
Клара в своей крошечной комнате долго не мгла уснуть. Ей было холодно, и она съеживалась, скручивалась в комок, поджимая колени чуть ли не к подбородку. Сегодня впервые за долгие годы у нее не болело в паху. Но зато колотил озноб. Предчувствие каких-то больших, значительных событий в ее жизни и пугало и волновало, за этими ощущениями пропадало чувство опасности , а она могла угрожать ей впоследствии от встречи с людьми, о которых раньше Клара узнала бы только из теленовостей. Особенно об Ухове, о котором говорили не то как о диссиденте, не то как об эмигранте, не то как о человеке, заявленном в федеральный розыск. А он, оказывается, свободно разъезжает по стране. « К родственнику приехал повидаться,- подумала Клара,- наверное, ему это разрешают…»
Эта ночь была тревожной для неизвестной, абсолютно одинокой женщины и для человека, который управлял целым регионом, которого охраняли, берегли, распоряжения которого исполнялись в ту же минуту, доступ простых смертных к которому был практически невозможен. Но сегодня эти два человека помимо их воли были уже связаны и находились, хоть и по разным причинам, в одинаковой опасности, у порога большой беды.
6
Внучка Ухова Любка Квасникова жила в Англии одна с прислугой в доме отца , который он снимал недалеко от Плимута, города на берегу пролива Ла-Манш, в графстве Девон. Крошечным поместьем и домом когда-то владел фермер. Разорившийся хозяин съехал отсюда давно, продав ферму риэлтерам, а те наняли строительную компанию и в духе времени переделали старый фермерский дом в особнячок, белые стены которого густо обвивал плющ. До Аристарха Александровича дом снимала другая семья из России. Любке вообще он напоминал резиденцию отца в Боголюбове – он в ней вроде был хозяином, но все-таки она оставалась казенной. И здесь, как и в Боголюбове, обслуга работала так, будто бы ее наняли в Отделе. А впрочем, может, так оно и было?
Любке нравился дом. Строители оставили в нем такие старинные уголки, от которых дух захватывало. Они напоминали особняки и замки, описанные в английских романах . В небольшом холле с высокого потолка над головой нависали тяжелые темные стропила. Стены были отделаны дубовыми панелями, как в бывших партийных кабинетах , в которых когда-то до поздней ночи просиживал ее дед. Окна остались узкими, хотя в других переделанных фермерских домах строители их расширяли и ставили стеклопакеты. Но здесь окна были похожи на амбразуры, а верхняя часть их была украшена цветными стеклами, выкрашенными специальной прозрачной краской.
Больше всего по душе пришлась ей столовая. Она соединялась с кухней, в ней оставался не перестроенным старый камин, дым от которого выходил в высокую трубу на крыше. Камин был большой и закопченный, но украшал комнату больше, чем огромные мягкие кресла и диваны, которые были расставлены прямо посередине столовой, а обеденный стол , напротив, небольшой, был сдвинут поближе к кухне. Эту копоть, как «вещь совершенно антикварную», по его словам, дед всегда демонстрировал гостям, приезжавшим из России, и тем , кто прибывал по делам из Ноттингема, Лондона или Портсмута, а то и из Парижа. Иногда он проводил исторический экскурс, рассказывая, как еще в 16-м веке здесь уже начался процесс первоначального накопления капитала , но- путем массового обезземеливания крестьянства. «Может быть, и владельцы этого поместья получили свои земли «огораживанием»,- рассуждал дед,- по-моему, здесь даже есть овраг, напоминающий ров. Наверное, это и была «изгородь», за которой укрылся какой-нибудь феодал, согнавший крестьян с их земли. А те пошли бродяжить и нищенствовать…» Любка хмурилась при этих словах, чувствуя, что дед явно намекает на земельные паи российских крестьян, которые сегодня скупаются в массовом порядке. Об этом она уже устала слушать дома. Ее отец, губернатор и известный своими радикальными демократическими взглядами политик, а также и ее муж, глава администрации района , безудержно рвущийся поближе к властным структурам в столице, все время только об этом и рассуждали.
Здесь, среди огромных сосен, напоминающих ей те, что росли на южном побережье Крыма, куда ее возила в детстве мать, и высоких сочных папоротников, которые напоминали ей родные бирюковские леса, она отдыхала душой и телом. Нет недаром, наверное, это поместье называлось Глэд-Хаус – дом радости. А разговаривая исключительно на английском, почти забывала о тех больших и тяжелых проблемах, которые невыносимым грузом лежали на сердце и не давали спокойно жить. « Справедливо говорят,- думала она,- лишить человека родного языка, значит, наполовину лишить его родины…» Настроение портил дед, который все настойчивее требовал от нее рождения правнука. Он окружил ее врачами, которых она ненавидела. Она не рожала не потому, что не могла, а потому, что не хотела этого в принципе. Не хотела иметь детей от Витьки Квасникова. Никто из родных даже не подозревал, что она сделала уже семь абортов. А от нее все еще ждали потомства, хотя ей было уже под сорок.
Но случилось событие, которое заставило ее изменить принятое еще пятнадцать лет назад твердое решение – не рожать от Витьки Квасникова, у которого в Бирюках жила дочь- калека. Девушка почти не говорила, ее трясли припадки, это было жалкое создание. Одна мысль о таком ребенке приводила Любку в ужас. Однако теперь, видимо, рожать придется. Дома обстоятельства складывались так, что ей грозила тюрьма. Полубес ей все объяснил уже после того, как они привезли эти проклятые деньги к отцу. Сто тысяч долларов тот поручил ей принять от какого-то московского предпринимателя. Сказал, что - на благоустройство города. А потом арестовали главу администрации района, которому этот предприниматель передал двести тысяч долларов, и его подельника, зама. Но, благодаря шустрым ребятам из Подотдела, не только милиция, но и вся общественность в их регионе знала, что предприниматель вез взятку в триста тысяч долларов. И теперь эти деньги Подотдел упорно разыскивал. А они лежали у нее дома в стиральной машине.
Дед уехал как раз разбираться с этим в Россию, к отцу, но об ее участии пока ничего не знал. Да кто бы ему сказал! Старику далеко за семьдесят, сердце не выдержит. Пока он был там, она здесь уже бегала то и дело в ванную, ее рвало чуть ли не каждый час. Любка забеременела от Полубеса. Этот бандит ей нравился с юных лет, тогда она тайком сбегала к нему курить траву а иногда и подкалываться. Благодаря Любке после очередной отсидки дед взял его к себе на работу. Но прежде она привела Мишку в отличную форму, потратив немалые деньги на его обучение и врачей- психиатров, которые вычистили у него из головы всякую бирюковскую придурь.
А может, и не от Полубеса была эта беременность. Здесь, среди холмов и вековых пахучих сосен, ей не хотелось скучать у старого закопченного камина. Она встречалась с парнем, которого встретила в Плимуте, куда приехала полюбоваться необыкновенными фейерверками на берегу пролива. Фейерверки были такими мощными, что их свет выхватывал из темноты маяки под холмами на берегу. Маяки были белые, как и постройки вокруг них, которые почему-то напоминали ей русские животноводческие фермы . Парня звали Норманн, он был совсем молодой и с такими же молодежными увлечениями. Он предложил ей однажды проехаться на курорт в Бат, где снимался фильм с Джонни Деппом . Она согласилась, и там они провели незабываемые дни. А через месяц Люба начала бегать в ванную из-за обеденного стола, зажимая руками рот. Мишка смотрел на эти ее поездки с покорным пониманием, его хозяйка могла делать все, что ей вздумается. И когда она открывала ему свою дверь поздно ночью, он покорно входил в ее комнату. А через несколько минут выходил и занимал свое место на посту рядом со старым хозяином.
Норманн уехал в путешествие с друзьями и подругами из колледжа, Полубес отправился с дедом в Москву, и постепенно радостная жизнь Любы все больше омрачалась раздумьями о том, что с ними со всеми будет, если те люди, которым отец велел принять деньги, в тюрьме выдадут их семью? И спасет ли ее, в случае ареста, беременность?
7
А Василий Блохин надеялся, что подельники его не выдадут. Им он дал гарантии – оставить их семьи в сохранности и неприкосновенности. Детей-то своих эти люди должны пожалеть? За ними хорошенько, пока длилось следствие, присматривали. Больше сейчас Блохина волновало другое - с чем все-таки прибыл старый лис Ухов? У Отдела наверняка какие-то новые проекты и добыча. Конечно, все достанется Отделу. Но если бы узнать и поучаствовать… Стоило бы рискнуть. Блохин нервничал – его губернаторский срок заканчивался, а денег столько, сколько ему было нужно, он не имел. Стыдно признаться, но те сто тысяч, которые привезла дочь за несостоявшуюся сделку с землей, и был его основной запас на будущее. Но что это за деньги? Он знал, что одно такое поместье в Англии, в котором жил Ухов, стоило не менее двухсот тысяч , но не долларов, а фунтов… Если он не достанет нужные ему средства, тогда прощай мечта юности – жизнь на Западе, придется ему возвращаться в свой особняк в Бирюках. Василия передернуло. «Что за собачья жизнь!»- пробормотал он и , встав с постели, пошел в ванную.
Под прохладным душем, пока вода стекала по его грузному телу, старался сделать какие-то выводы из сегодняшнего разговора с тестем. Вспомнил его вопрос к нежданной гостье в резиденции про улов. Она сказала – пятьдесят. Что, собственно, пятьдесят? Василий
вышел из-под душа, насухо вытерся полотенцем и , не одеваясь, набрал короткий номер. Его помощник ответил в ту же минуту. «Послушай,- сказал Василий,- тут одна дама у нас работала из Банка. Жила у меня в резиденции. Что она делала? Узнай сейчас.» « А я знаю, Василий Николаевич,- ответил помощник,- она по селам ездила, собирала данные о старинных усадьбах, узнавала , кто бывшие хозяева – при царях, конечно, сколько земли имели, ну и нынешними хозяйствами интересовалась. Ребята из Подотдела уже доложили, а я принял к сведению». «Ладно, давай, спи,- сказал Блохин».
«Что они там, в Отделе, реституцию, что ли, затеяли? Вроде вопрос давно отпал… Или здесь что-то другое? Если на продажу все готовят, то пожалуйста, паи в основном скуплены, участки подготовлены. Запрет сейчас снимем, и все – гуляй инвестор на просторе! Да только нет никаких зарубежных инвесторов. Наши , в основном, грызутся между собой. И всегда грызлись. Хоть при этой власти, хоть при той. Скандал между местными шахтами и колхозами только недавно утих, когда и те, и те развалились. А что было! Володька Шугаев из «Ясных зорь» чуть ли не в драку с директором соседней шахты лез за какой-то десяток гектаров. Те - на выработку, а он не дает, народ вывел, шум поднял! Одни кричат – мы уголь стране даем, а другие – мы страну кормим! И все на госдотациях сидели, да на каких – страшно подумать. Вот за эти дотации-то и боролись между собой. Тесть тогда шахтами командовал из Москвы. Сколько он с этими дотациями выкручивался, сколько их в Отдел от него уходило – только он и знает. Знает, но никому не скажет. Язык отрежут сразу. Потому и сидит теперь в своей Англии.
Василий вспомнил, как Ухов до Степки Шугаева все-таки добрался и оттуда. Ведь разузнал же, что тот у бывших своих колхозников акции по дешевке скупил и стал полным хозяином своих «Зорь». А хозяйство немалое, одного оборудования на фермах – на миллионы долларов куплено еще на те самые дотации. Аристарх Александрович заставил Блохина организовать конфликт в «Зорях», тот подключил зама и совладельца Шугаева, который втолковал коллективу, что Шугаев готовится продать «Зори» новым хозяевам, а те всех разгонят и организуют новое производство. Народ, испуганный тем, что остался без акций, без земли, да еще и работу теряет, вынес Степку из его же кабинета прямо в кресле. А милиция рядом стояла и ничем ему не помогла. Но это все - таки баловство старика. Для души. Шугаев из хозяйства от греха уехал, а контрольный пакет акций все равно при нем. Он как был хозяином, так и остался. И сделает по-своему, и никто ему не указ.
«Однако,- подумал Блохин,- надо бы вызвать специалистов, которые помогали этой бабе из Банка, все-таки пока я здесь хозяин…» С этой мыслью он, наконец, заснул.
8
Придя на работу, как обычно, в семь утра, Василий Блохин приказал своему помощнику вызвать того архитектора, который работал с Кларой. Тому позвонили из приемной прямо домой, и через полчаса испуганный Генрих Аронович Рабинович сидел в кресле напротив губернатора. Кресло было неудобное, на колесиках, и все время откатывалось от стола, так что Генриху Ароновичу приходилось держаться за него руками, чтобы не укатиться к дверям.
- Как ваша работа с Банком, продвигается?- спросил Блохин.
- Уже закончена, Василий Николаевич. А что, есть какие-то претензии?
-Ну какие же могут быть у меня к вам претензии. Просто расскажите в общих чертах, что сделано…
-Сделано-то много, пятьдесят бывших барских усадеб описано,- ответил Генрих Аронович, - но, мне думается, это все-таки поверхностный подход – на любителя.
-Что вы говорите?- заметно повеселев, воскликнул губернатор,- на любителя? Надо же… А если по-другому?
Генрих Аронович потихоньку вздохнул, как человек мудрый, он понимал, что в этот кабинет его позвали не просто так , не для доклада. От него чего-то хотят. Но чего? Он вкрадчиво заговорил:
- Если делать перспективные изыскания, в духе времени, с прикидками на существенные инвестиции, то понадобятся совершенно другие документы.
-Какие?
Генрих Аронович пожал плечами:
- Чтобы подготовить, положим, к продаже площадки под строительство или горные разработки, понадобятся объемные геодезические изыскания, но это стоит огромных денег. Даже Банку это будет дорого. Но есть документы…
Блохин был весь внимание, что вдохновило Генриха Ароновича и он с облегчением для себя произнес:
-Имеются подробные карты недр всего здешнего угольного бассейна и хранятся они здесь, в нашем городе. Потому что здесь была головная контора. В архив по описи их еще не сдавали и сдадут, по всей видимости, нескоро. Да и где найти у нас в городе такой архив – под 12 тысяч картографических документов? Это же несколько грузовиков надо только чтобы вывезти их.
-Да, неопределенно сказал Блохин,- затянули мы с этим. Спасибо за сигнал, Генрих Аронович. Я поручу, разберемся.
Рабинович встал и, слегка поклонившись, пошел к выходу. Его разочаровало равнодушие губернатора. «Наверное, до него не дошло,- подумал он обиженно. Ну и пусть.»
Маленький пугливый человек Рабинович даже не догадывался, что он наделал. В ту же минуту, когда за ним закрылась дверь, Блохин уже разговаривал со своим зятем Квасниковым по телефону. Он срочно потребовал приехать к нему, и через полчаса глава администрации пригородного района уже стоял у него в кабинете.
-Пойдем ,- позвал его Блохин в заднюю комнату, чайку выпьем. Небось, не завтракал?
-Не успел,- ответил Квасников.
-Как Люба, знаешь?
-Да, дед звонил вчера. Лечится. Сказал, успешно.
- Бог даст, вылечится,- сказал Василий Николаевич. -Хотя, сдается мне, и нет там никакой болезни, а что-то мудрите вы с ней. Обижаете старика, да…
Горничная принесла чашки с крепко заваренным чаем. Конфеты в коробках и бутерброды уже лежали на журнальном столе. Такие же коробки лежали в маленькой комнатушке рядом, их губернатор дарил мелким гостям, которые потом хранили эти пустые коробки как дорогие сувениры.
-Я тебя по делу позвал,- сказал Блохин.- Надо вывезти в Бирюки кое-какие документы.
-Что за документы и почему – в Бирюки? – насторожился Виктор. -Мне дед строго-настрого приказал в темные дела не ввязываться, он меня в Москву забирает, сам знаешь, мараться мне не с руки.
-Не марайся сам, поручи кому-нибудь. Только документов этих будет несколько грузовиков, нужен склад, да хороший, для ценного архива.
-Нет у меня такого склада.
-Так построй!- с сердцем воскликнул Блохин.- Маленький, что ли?
-Ладно, сделаю. Дай мне неделю.
-Три дня. Да , и вот еще – девка тут твоя объявилась, бывшая, бирюковская…
-Вы бы еще всемирный потоп вспомнили,- раздраженно сказа Квасников.
-Я не шутки с тобой шучу! Она здесь терлась целое лето, у деда в Банке работает, да еще, как на грех, на глаза ему попалась…
-Ну и что?- усмехнулся Виктор.
-Сам знаешь, что. Нам все это нужно? Разберись, чтобы духу ее нигде не было! Что хочешь делай,- губернатор злился, шея его побагровела.- Пока дед с ней не статакался. Ты меня понял?
-Понял,- ответил Квасников.
-Иди, работай.
-Многовато работы будет,- сказал Виктор , поднимаясь из-за стола.
-Вот и удачи тебе. Про склад сразу доложишь, как готов будет.
ПОЛИНА
1
1993 год. Бирюки. Не вспомнил бы Витька Квасников про сорок первый барак, если бы не известие о Клаве. Искал бы место под склад у себя в райцентре, а тут, как током ударило. В нем поднялась вся злоба, которую давно похоронил на дне души. И с таким настроением он въехал на своей «Кароле» в Бирюки. Барак стоял у дороги. Виктор издали заметил, что некоторые окна зияют пустотой, стекла выбиты. Но здание крепкое, отметил он про себя. «Вот тут пусть и прячет свои документы,- как когда- то спрятал здесь свой позор »,- решил он. И, не подъезжая к сорок первому, прямиком направил машину к бывшей конторе рудника где теперь располагалась местная администрация Бирюков.
Поднялся на второй этаж типового административного здания, какие построили в пятидесятые годы во всех шахтерских поселках. Навстречу уже спешила Людка Усачева, его бывшая одноклассница, уже год как работавшая главой бирюковской администрации.
-Виктор Дмитриевич, здравствуйте, дорогой гость и с раннего утра. Как поживаете, как здоровье Любови Васильевны?- сладко улыбаясь, говорила она.
-В Англии Любовь Васильевна, поправляет свое драгоценное здоровье, - ответил Квасников, протягивая Усачевой руку.- А у меня к тебе дело. Заработать твоя администрация хочет?
-Святое дело, Виктор Дмитриевич,- еще слаще заулыбалась Усачева.- А что, инвестиции хотите в наш заброшенный угол вложить?
-Вы этими инвестициями прямо бредите все,- кисло улыбнулся Квасников.- Но вообще-то, хочу. Склад мне нужен. Я уже присмотрел здание – сорок первый подойдет.
-Ага,- кивнула Усачева,- сорок первый… Но там же люди живут,- она вопросительно посмотрела на своего начальника.
-Да ты что! Кто же? Я видел – пустует и окна разбиты.
-Две женщины, одинокие…- Усачева даже не решалась произносить имен Полины и Катерины.- Три жили, да одна старушка недавно умерла, похоронили. Да вы знаете, Мария Остапенко.
-Маша Курская, что ли?- Квасников даже присвистнул. – А я думал, она давно на том свете.
- Нет, вот только что схоронили. Как раз ее соседки и хлопотали. Мы, конечно, тоже помогли, как социально незащищенной.
-Да ладно, ладно. Умерла и умерла. Все там будем. Но тех двоих разве нельзя отселить?
-Куда, Виктор Дмитриевич, дорогой, сами знаете, в поселке остались одни ветхие постройки, руины, можно сказать, прежней жизни. Если только в больницу оформить или в интернат, но это – нескоро.
- А ты оформляй, мы поможем. Склад же строить начнем сегодня, это не мое решение, понимаешь? Так нужно и все.
Усачева кивала головой:
-Раз надо, так я что, начинайте. Да мне эта помойка, честно говоря, надоела. Одной морокой меньше будет.
-Вот и ладненько,- довольно улыбнулся Квасников.- Как сама-то?
-Ничего, помаленьку,- смутилась Усачева.
-Ну давай, я поехал, у меня дел по горло. Строители с материалами заедут после обеда, а ты рядом-то побудь, присмотри. Мне особо разъезжать по вашим Бирюкам некогда. Все поручаю тебе.
-Справлюсь, Виктор Дмитриевич, счастливо вам,- помахала ему рукой бывшая одноклассница.
После его ухода она медленно поднялась по лестнице к себе в кабинет. На душе у нее было гадко. «И носит же земля таких!- зло подумала она.- Куда теперь бедную девушку ? Она же совсем не глупая, говорит только плохо, как глухие разговаривают. И всех боится. Ну это понятно – после Мишки Полубеса кто бы не забоялся. И милая такая, только неухоженная. Но на инвалидную пенсию разве разживешься? Так и не признал дочь Квасников, еще до рождения отвернулся. Как будто и не его ребенок. Но нас-то, бирюковских, не проведешь! А Катерину как отправлять в больницу? Однажды уже отправляли, и что из этого вышло? Настоящий бунт. Хотя,,, кто теперь бунтовать за старуху безумную пойдет? Здесь хоть полбирюков в богадельню отправляй, только спасибо скажут. Надо идти, посмотреть, что там…»
2
Полина Лопушкова, как того и хотела ее покойная бабушка Анна Захаровна, после окончания школы в интернате по закону заняла свою комнату в сорок первом . К тому времени жилыми оставались здесь три комнаты : ее, Катеринина и Маши Курской. Та последний год практически не вставала с постели, и они с Катериной ухаживали за ней. Потом Маша умерла, и они же ее обмыли, одели и положили на кровать. Полина пошла в контору, на своем ломаном языке объяснила, что им надо похоронить соседку. Женщины в конторе охали, качали головами и все повторяли: «Неужто умерла Курская?» Никто не жалел о ее кончине, однако событие вызвало интерес. В Бирюках жили скучно, и то, что умерла Маша Курская, стало настоящим событием.
В сорок первый пришел столяр из местной жилконторы, обмерял Машу и пошел делать гроб. Обивать его было нечем, так что Машу отнесли на кладбище те, которые когда-то стучали к ней в дверь и пугали Полину пьяными разборками, в простом струганном гробу. Венков тоже не было, мужики безжалостно срубили маленькую елочку на кладбище и обложили могилу зелеными колючими лапами. Полина отдала им поллитровку, купленную заранее, и, подхватив под руку Катерину, повела ее домой.
Теперь она ходила на кладбище ухаживать за двумя могилками – за бабушкиной и за Машиной. А на днях прибежала домой перепуганная и вся испачканная кладбищенской грязью. Катерина, увидев ее такую, поплелась в свою комнату и заперла дверь. Вечером оттуда слышались стоны, падали стулья. Утром она открыла дверь и вошла к Полине в комнату. Та махнула ей рукой и сказала на своем странном языке :
-Ныбойся, это старык, дэд… Он хыроший…
Но больше рассказывать соседке ничего не стала, чтобы не пугать еще больше. Полина уже помылась в своем стареньком корыте, вытерла пол и сидела на кровати, раздумывая о случившемся. Могилка ее бабушки была рядом с богатой могилой жены бывшего управляющего рудником. В Бирюках они давно не жили, но похоронили ее именно здесь. Поставили большой черный памятник с ее фотографией. Полина, оправляя безымянный бабушкин холмик, всегда с интересом разглядывала эту фотографию полной женщины с гладко зачесанными волосами. Вчера на кладбище она увидела какого-то старика, сидевшего на скамейке рядом с богатой могилой. Он был в такой задумчивости, что даже не увидел, как рядом начала копаться в земле девушка. А Полина, наклоняясь над холмиком и выбирая траву, разглядывала незнакомца. Это был богатый старик, одетый в дорогое пальто. Волосы у него были густые и светлые, но не седые, а лицо загорелое. Он держал в руках какой-то маленький золотой футлярчик и что-то шептал. Полина отвернулась и старательно очищала холмик от сухой травы, она даже на какое-то время забыла о старике, как вдруг он подошел к ней сзади и наклонился к ее голове. Полина вскочила и испуганно смотрела на старика, потом ее повело, полечи задергались, Глова стала запрокидываться , изо рта показалась слюна. А старик взял ее за трясущиеся плечи, прижал ее к себе, прижимал все сильнее, сильнее, пока Полина не опомнилась. Потом он отошел, присел на скамейку, и смотрел на нее внимательно, ничего не говоря. Испуганная девушка убежала, незнакомец откинулся на спинку скамейки и вытер пот со лба.
Из-за ствола большого дерева вышел Полубес, помог подняться своему хозяину со скамейки, но тот оттолкнул его руку, поклонился памятнику и быстро пошел к большой черной машине, которая ждала его у въезда на кладбище. Полубес шел за ним почти вплотную и быстро оглядывался вокруг. Никого не было, над кладбищем стояла мертвая тишина.
3
Пока Полина размышляла о незнакомце, к ним в сорок первый пришла гостья – местная начальница Людмила Ивановна Усачева. Она прошла по бараку, по-хозяйски оглядывая все углы, покачала головой, выглянув в разбитые окна. Вошла в комнату Полины и сразу же за ней туда тихо проскользнула Катерина.
-Как живете, девоньки?- спросила Усачева.
-Хырашо,- ответила Полина. Катерина молча стояла в дверях.
Людмила Ивановна вдруг поняла, что не сможет сказать им сейчас о выселении. Потом подумала : «А зачем? Оформлю документы – и сразу на «скорую». Зачем раньше времени себе сердце рвать?»
-Непорядок это, жить с разбитыми окнами.
-Дэнег нет ны стеклы,- сказала Полина.
-Я понимаю,- кивнула Людмила Ивановна. – Так вот сегодня после обеда мастеров пришлю ремонт делать и окна закрыть. Вы не пугайтесь. Надо, чтобы был порядок.
-Спасыбо,- кивнула Полина.
-Не за что,- ответила Усачева и пошла по длинному коридору к выходу.
К вечеру приехала машина. Из нее выгрузили мешки с цементом, доски, кирпич. Впервые за пятьдесят лет в сорок первый пришли строители. Они не трогали здешних жилиц, молча работали. Дело продвигалось быстро. На третий день они дошли до комнат Катерины, Полины и Маши Курской. Из последней они вытащили всю рухлядь и начали закладывать окно кирпичом. Потом настала очередь двух последних комнат. Строители попросили Катерину и Полину отодвинуть вещи от окон , а потом быстро вынули рамы. Женщины с изумлением смотрели на то, что делают эти люди. А они, занеся цементный раствор в комнату Полины, начали выкладывать кирпичную кладку на месте окна. К вечеру третьего дня все окна в сорок первом были заложены кирпичом, а вместо деревянных разбитых входных дверей встали мощные металлические ворота, в которые запросто мог заехать небольшой грузовик.
К ночи Полина вымыла полы в своей комнате и помогла Катерине подвинуть кровать обратно к бывшему окну, вместо которого краснела неоштукатуренная кирпичная стена. Теперь они не выключали свет вообще, потому что в замурованном сорок первом наступила кромешная темнота.
4
Клара, как только вернулась в Москву, тотчас позвонила Кронину. Евгений Федорович взволнованно сообщил ей, что она должна завтра к шести вечера приехать в Банк, на прием к хозяину.
-Почему так поздно?- удивилась она.
-Для хозяина это – рано. Не опаздывай.
На следующий день вечером Клара ожидала в приемной Ухова. Его помощница любезно предложила ей чашку чая, но Клара отказалась. Она сидела на мягком, но очень неудобном диване , на коленях держала аккуратно свернутое пальто, ладони ее были влажными от испарины, расплывавшейся и по всему телу.
-Вы не знаете, по какому вопросу меня пригласили?- тихо спросила она помощницу.
Та только пожала плечами и вежливо ей улыбнулась:
-Узнаете, не волнуйтесь.
Ждать пришлось долго. Из кабинета Ухова то и дело выходили люди, причем Клара заметила, что многие до того не входили в приемную. И как только в этой толчее образовалась пауза, помощница Ухова кивнула ей головой и сказала :
-Проходите, вас ждут.
Клара быстро встала со своего неудобного дивана, бросила на него пальто и вошла в огромный кабинет, где далеко за столом сидел белоголовый загорелый старик. Ухов встал , подошел к ней , поздоровался за руку и одновременно, притянув к себе, поцеловал в щеку, почти в шею. Отчего Кларе стало жарко. Он пригласил ее сесть. В кабинете , не переставая, звонили телефоны. Иногда он просто кидал на них взгляд, иногда сам брал трубку.
-Как у вас дела, Клара Петровна Лопухина?- спросил Ухов, внимательно приглядываясь к ней.
-Все хорошо, отчеты готовы, распечатаны , одновременно выведены на диски. Я уже все отдала Кронину.
-А, нашему господину из университета… Хорошо. Но вам придется еще съездить в Боголюбово.
-Когда?
-Скоро. Вам сообщат.
-Хорошо.
-Да? Ну что ж, тогда поедемте, я вас отвезу домой.
Клара замешкалась.
-Мое пальто осталось в приемной.
-Так пойдите и возьмите его и возвращайтесь.
-Клара почти бегом ринулась в приемную, подбежав к дивану, схватила пальто и тут заметила, что рядом с секретаршей стоит Кронин. Они оба искоса посмотрели на нее и тут же продолжили что-то обсуждать. Клара, уже спокойно, вернулась в кабинет и закрыла за собой дверь.
Ноги у нее подкашивались, когда в лифте / у хозяина был отдельный лифт прямо из его кабинета/ Ухов взял ее за плечо и, притянув к себе, провел рукой по спине, ущипнул за бедро. Она стояла, не шевелясь, словно каменная. Но двери лифта открылись, и они оказались в вестибюле другого подъезда. «Так вот откуда заходили люди, которых не было в приемной»,- догадалась Клара. Вместе с Уховым она вышла на улицу, где уже синели сумерки и подмораживало. Сразу стало легче дышать. Она шла рядом с хозяином, чувствуя через свое и его пальто его костлявый локоть. Но не доходя до своего черного джипа, он остановился , отошел от нее и сказал:
-Нет, тебе не сюда. Садись вон в ту машину, тебя отвезут.
Она увидела серенькую иномарку с мигалкой. В смятении направилась было туда, потом спохватилась, обернулась, чтобы попрощаться. Но черный джип уже отъезжал от подъезда.
-Куда?- равнодушно спросил водитель.
Клара назвала адрес и тупо смотрела перед собой. Ее сжигало чувство стыда, растерянности и страха. Она была обескуражена поведением Ухова. Что теперь подумает Кронин и помощница Ухова, да и все те, кто ожидал приема и не дождался, а видел, как она забрала вещи и вернулась обратно в кабинет? И глупый поймет, что хозяин увез ее. Вечером, бросив всех, кто ожидал с ним встречи и, по всей видимости, для обсуждения важных дел… И тут до нее дошло – да он это и сделал для того, чтобы они именно так и подумали! Когда она догадалась, в чем дело, ее обуяла злость. Но одновременно она чувствовала и какое-то особое возбуждение. Одна мысль не давала ей покоя : «Что теперь с нею будет, как изменится ее судьба? Стать любовницей Ухова – это же кино какое-то фантастическое. Это просто не может быть правдой. Однако сегодня он так и представил ее своим служащим».
5
Она вошла в квартиру и прямо в пальто рухнула на кровать, как подкошенная. У нее начался настоящий жар. Поздно вечером сквозь звон в ушах от высокой температуры она услышала, что в дверь и вправду звонят. Еле поднявшись с кровати, Клара побрела в прихожую и открыла дверь. На пороге стоял незнакомый мужчина. Невысокого роста, довольно упитанный, с темными, гладко причесанными волосами и такими же темными, но пушистыми усиками.
-Вы к кому?- спросила она, поеживаясь и натягивая рукава теплого свитера на кончики пальцев.
-К тебе, не узнаешь, что ли?
Клара услышала знакомый голос и остолбенела, вглядываясь в лицо мужчины.
-Как ты узнал? Зачем явился? Что тебе надо? – спрашивала Клара, задыхаясь. Она еле разглядела в этом толстяке Витьку Квасникова.
Сделала резкое движение, чтобы захлопнуть дверь, но гость рывком снова открыл ее и вошел в квартиру.
-Давно не виделись,- сказал он , есть разговор, – и по-хозяйски предложил,- давай, проходи, что на пороге стоять. Да не трясись, садись. Хотя можешь и постоять, твое дело.
-Нет у нас никаких дел. Уходи, сдавленными голосом сказала Клара.
-Ну да, кому-нибудь рассказывай. А забыла, как из Бирюков сбежала, ребенка бросила на старую бабку?
-Какого ребенка, что ты мелешь?
-Того, которого родила в нашем роддоме. Или память отшибло?
-Ребенок умер, я никого не бросала.
-А кого же тогда твоя бабка из роддома принесла, сама, что ли разродилась?- злобно сказал он.
- Ты зачем сюда пришел,- заплакала Клара,- что тебе от меня надо?
-Не того, о чем ты подумала,- хмыкнул Квасников. – Мне хватает и без таких…
-Знаю, каких тебе хватает, - Клара с горечью вспомнила, как он ходил мимо ее двери, за которой она сидела взаперти беременная и всеми осмеянная, к Маше Курской. – Ты еще маленький был, а уже предатель. Ты родился такой.
-Я – предатель, а ты - святая. Ребенка бросила, здесь проституцией во всю занялась. Ну ангел, да и только!
-Да что же это такое, о каком ребенке ты говоришь, зачем ты издеваешься надо мной, и какое тебе дело до моей жизни? Уходи!
-Собирайся, поехали в Бирюки, сама все увидишь.
-Никуда я не поеду, что тебе надо? Что ты задумал? Отомстить?
-Твоя дочь живет в Бирюках, она не умерла. Бабка умерла. Девчонка росла в интернате. Она инвалид, живет там же, в сорок первом. Я - глава районной администрации и могу официально призвать тебя к ответу и заставить через суд выплатить алименты за все годы, пока ты здесь, по Москве, прогуливалась, на панели,- злобно закончил он.
-Что тебе надо?- твердила Клара, сидя на стуле, сжав голову руками и раскачиваясь взад и вперед, словно китайский болванчик.- Ты сумасшедший, уходи.
-Я тебе говорю правду. Поедем, все увидишь сама.
-Никуда я с тобой не поеду. Что ты задумал?
-Хорошо, не хочешь добровольно, силой заставлю.
Он подошел к двери, открыл ее и позвал свою охрану. В квартиру вошли двое мужчин явно провинциального вида.
-Помогите ей одеться,- приказал Квасников,- и ведите к машине. Мы уезжаем. И не вздумай орать, хуже будет! – пригрозил он Кларе. – Паспорт твой где?
Мужики кое-как накинули на нее пальто и вывели во двор, посадили на заднее сиденье машины, Витька сел рядом. Охранники пошли во вторую машину, которая тронулась вслед за ними. Клара молчала, забившись в угол. Квасников тоже не произносил больше ни слова и отвернувшись , смотрел в окно. Заговорил он только, когда они выехали из Москвы и окунулись в кромешную темноту пролетающих мимо лесов. Клара поняла, что ее действительно везут в Бирюки. Ее трясло, но она по-прежнему молчала, хотя голова уже начала работать. Уже более спокойным голосом, отстраненно, она спросила снова :
-Что ты хочешь?
-Скажу,- ответил Квасников.- Я буду говорить, а ты догадывайся, если умная. Ты думаешь, мне хотелось с тобой встречаться? Да век бы тебя не видать, ты мне всю жизнь сломала.
-Кто кому,- прошептала Клава.
-Молчи, молчи,- злобно прошипел Квасников,- лучше молчи сейчас и слушай. Ты куда залезла, знаешь? К кому в койку намылилась?
-Знаю,- ответила Клара уже почти спокойно и даже усмехнулась,- к Ухову, бывшему управляющему нашим рудником.
-Ага, пошутить захотелось. Зря ты так. Ухов – тесть Блохина. Это ты помнишь, да?
-Помню.
-А Блохин – мой тесть.
-Да ну?- усмехнулась Клара.- На Любке, значит, женился. Ну что ж, все в этой жизни повторяется. То-то, я смотрю, ты теперь в больших начальниках.
-Смотри, смотри, больше не увидимся.- Витька замолчал.
Клара теперь поняла. «Плохой детектив,- подумала она с горечью.- Но голову снесут запросто». Сказала:
-Останови машину.
-Что задумала?- насторожился Квасников.
-Останови, узнаешь.
Он приказал водителю остановиться. Клара сказала:
-Открой дверь и выпусти меня. Больше ты меня не увидишь и ничего обо мне не услышишь. Ты же меня знаешь, я снова исчезну, на этот раз – навсегда.
Квасников молчал, а Клара даже по спине шофера чувствовала, как тому хочется, чтобы ее выбросили здесь, в этой холодной темноте. Она понимала, что ему было не по себе. Квасников все думал о чем-то. Потом резко открыл дверцу машины и толкнул ее. Клара едва
успела встать на ноги, вывалившись из машины. Он взял ее сумочку, достал оттуда паспорт, пролистал страницы и удивленно спросил:
-Так ты и фамилию, и имя сменила? Ну живи пока… - Кинул ей сумку и паспорт.
- А про ребенка-то зачем врал? – спросила она. - Я бы тебя и так поняла.
-Дура! Катись отсюда, уноси ноги,- прошипел он и захлопнул дверцу.
В следующую минуту обе машины пронеслись мимо нее, обдав холодным ветром, и Клара осталась одна на дороге, в кромешной темноте среди холодных осенних полей.
ПЕРЕМЕНА СУДЕБ
1
Ухов в это время сидел на диване, откинувшись на спинку, в своей московской квартире и спал с открытыми глазами. Обслуга и родственники часто теперь заставали его в таком положении и подолгу всматривались в его лицо, стараясь отгадать – спит он, забыв закрыть глаза, или просто задумался. А Ухову не то снился странный сон, не то плыли в сознании воспоминания. Он сидит на кладбище около могилы своей покойной жены Натальи и вдруг видит перед собой девушку. Она наклонилась, что-то делает руками, а из-под юбки у нее выглядывают чулки, подвязанные круглыми резинками, такими, какими подвязывали чулки девочки в его юности. Ухов чувствует, как в нем поднимается желание дотронуться до этих чулок, потихоньку скатать вниз резинки. И он приближается, берет девушку за плечи, а она вдруг начинает биться у него в руках, как пойманная птица…
Ухов не спит. Он вспоминает. Это случилось с ним на днях в Бирюках. Там живет эта девочка с кладбища, но кто она? Она нужна ему, надо сказать Мишке, пусть привезет. Он зовет Полубеса, который сидит на кухне и тихо разговаривает с пожилой горничной, постоянно проживающей в этих годами пустующих апартаментах. Говорит ему :
-Девочку помнишь на кладбище?
-Припадочную-то? - Полубес, конечно, все видел, он нередко и у хозяйской койки дежурит во время его любовных утех.
-Надо бы привезти ее.
-Сюда , что ли?
-Хотя бы и сюда, а что?
-Да она же такая грязная, Аристарх Александрович, на кой она вам!
-Зачем же так про девушек говорить, Мишка. Ты делай, что тебе говорят. Привези, а там разберемся. И смотри у меня, философ!
-Здесь, Аристарх Александрович, подотдельские дежурят день и ночь. А вдруг с ней что случится, греха не оберешься. А вам уезжать. Никак нельзя сюда. Балетные – другое дело. Эти как козы прыгают, могут и через окошко улететь, а с той не справишься. Орать начнет, биться…
-Хватит!- прикрикнул Ухов, Тебе говорят, ты исполняй. Все.
-Когда ехать-то? – удрученно спросил Полубес.
-Когда скажу, тогда поедешь.
Ухов встал и пошел к письменному столу, на котором уже лежало множество отчетов. Он тут же углубился в них, а Полубес подумал с надеждой : «Может, забудет? Такое с ним теперь часто бывает. Посадит девку в машину, да не довезет, охрана потом с ней возится, домой доставляет. Или кому пообещает и забудет. Стареет дед…»
Однако наутро Ухов сказал Мишке:
-Поедешь в Бирюки, заберешь человека. Сделай все аккуратно. Отвезешь вот по этому адресу, там ждут, я распорядился. Все. Езжай.
Полубес покорно выдвинулся из прихожей, и , доставая на ходу ключи от машины, сбежал вниз по лестнице.
2
До Бирюков он доехал за два часа и в девять уже поднимался в кабинет Усачевой в бывшей конторе их заглохшего рудника. Она сама спешила ему навстречу, подобострастно улыбаясь:
-Какие дорогие гости пожаловали, здравствуйте, Михаил Степанович, сколько лет, сколько зим!
-Здорово, здорово, Усачева, сама-то как? Все молодеешь? – Мишка гоготнул и исподтишка ущипнул покрасневшую женщину . – Дельце у меня к тебе, Усачева. Непростое, но золотое,- хмыкнул он.
-Всегда рады помочь, Михаил Степанович, всегда. Проходите, пожалуйста, может быть, чайку или покрепче?
-Обижаешь, Усачева. Давай к делу,- сказал Мишка, плотно закрывая за собой дверь.- Я приехал с благотворительной миссией, так сказать…
«Скажи, скажи,- думала про себя глава бирюковской администрации,- слова-то какие выучил, Квазиморда, ишь надушился, расфуфырился, представление разыгрывает. Знаю я их дела, мне- на копейку, себе- на миллион. Упыри…» И ласково кивнула :
-Только вашей благотворительностью и живем, Михаил Степанович,- чем на этот раз порадуете?
-Хотим инвалидам вашим помощь оказать. Но - которым помоложе. Есть тут у тебя девушка одна, Лопушкова Полька, припадочная. Так вот местечко ей теплое присмотрели, только поспешать надо, сегодня отправить, как бы не заняли.
У Главы администрации перехватило дыхание. «От свидетеля решил избавиться, черт. За нее ведь отсидел, видно, и в Англии своей ему его грехи покоя не дают. И меня впутывают. Ему что, он уедет туда, и был таков, а меня начнут таскать, не-ет, милок, не спеши…»
-Михаил Степанович, а мы уж и сами ее определили, документы вот заканчиваем оформлять. Вместе с Катериной отправляем в больницу. Прямо сегодня. Ваш Квасников распорядился уже. Он в сорок первом склад построил, больше места жилого там нет.
-Это куда же он распорядился их отправить, в психушку, что ли?
-Ну, а куда же еще, у нас ведь пансионатов для таких нет, сами понимаете. Сегодня и повезем, так что спасибочки…-Усачева старалась не смотреть на страшного Полубеса.
-Уса-че-ва,- протянул Мишка,- ты о чем подумала, а? Не кипяти мозги, у меня ведь здесь,- он хлопнул по карману пиджака, прослушка мозгов имеется. Так что напряги мозги и запоминай. Ухов эту калечку к себе забирает, из родственных чувств. Услышала? А теперь забудь.
-Да какое же там родство,- смутилась женщина, - скорее, наоборот. Витька-то ее на днях вообще замуровал. Пойди, посмотри, что, гад, сделал.- Она отлично знала лютую ненависть, которую испытывали друг к другу Полубес и Квасников из-за Любки Блохиной, поэтому и не стеснялась в выражениях о своем начальнике.
-Ну пойдем,- вздохнул Полубес, посмотрим, время у меня чуть-чуть есть.
Как только он увидел сорок первый, не удержался и свистнул:
-Вот это папаша! В тюрьму дочку посадил. За что же он ее так?
-За склад. Склад ему нужен срочно. А этот барак у нас и на балансе уже не стоит, списан как несуществующий. Не надо никаких документов оформлять.
- Во как, подпольный склад, наверняка паленую водку прятать здесь будет. Это его любимое занятие, еще его мать спиртягой торговала, помнишь? Но ведь дед ему строго настрого приказал темными делами не заниматься, он ведь в Москву намылился, знаешь?
-Как не знать, сама избирательную кампанию в Бирюках готовлю.
-Да-а, ну туда я не пойду, блох мне хватать еще там. Сейчас вернемся, и я тебе скажу, как действовать будем. Шуму нам здесь, как когда Катерину врачам не отдавали, не надо, тем более, у тебя избирательная кампания. Конечно, Касников, поскольку дурак от рождения, об этом и не подумал, когда баб замуровывал. Но мы с тобой сейчас это дело поправим.
- А что я в больнице скажу, там ждут их,- упавшим голосом сказала Усачева.
-Скажешь все, когда привезешь туда…Катерину. Сама повезешь, на бирюковской «скорой». Есть машина-то?
-Да есть, Витька для матери держит, заботится…
-Ну и хорошо. Объяснишь врачам, что сильный припадок у Катерины. Лопушкову возьмешь с собой для помощи, понимаешь? Поговори с ней сейчас потихоньку. И езжайте с Богом, а я за вами. Больница-то нам по дороге в Москву, вот и расстанемся там. Ты Катерину отправишь, я Польку увезу в санаторий. Вот документ,- Полубес вынул из портмоне бланк санатория, который купил Банк у Отдела много лет назад, когда там спихивали все лечебные заведения, где обслуживался партперсонал. – Сейчас я бланк заполню, ты его храни, но – у самого сердца. Как позвоню, выкинешь, сожжешь. Из того же портмоне Мишка вытянул пачку долларов. Положил под документы на столе, - это тебе на пропитание. Бананов мужику купишь, и еще на подержанный «жигуленок» останется. Лады?
Усачева кивнула и вышла из кабинета. Мишка уже вызывал «Скорую» из местного медпункта.
3
Людмила Ивановна шла по темному длинному, как тоннель, коридору сорок первого и удрученно думала: « Сколько же он мне кинул? Наверное, как обычно, тысячу, словно нищей. Да еще так оскорбил – на подержанные «жигули»…Какие «Жигули», мой мужик давно на Ауди ездит. Они там за границей совсем от нашей жизни отстали, все считают, что мы ту щи лаптем хлебаем. Думают, только им жить хочется, а мы как-нибудь перебьемся, с хлеба на квас». Она посветила фонариком на дверь Полининой комнаты и тихо постучала. Та, видно, еще спала и, спросонья, вскочив, обо что-то ударилась в темноте, загремел стул. Она откинула крючок и открыла дверь, Усачева посветила себе на лицо:
-Это я. Не бойся. Можно пройти?
-Входыте,- почесывая густую черную кудрявую гриву волос на голове, пригласила Полина. И спросила , - окны встывлять будыте?
-Нет, Поля,- вздохнула Усачева.- Не разрешают начальники окна обратно вставлять, я уж так просила, так просила. Но ведь дом-то ваш давно списан, нет его, как бы, понимаешь? Теперь тут будет склад, и жить нельзя. Не положено. Так что придется вам с Катериной отсюда уходить.
-А куда?- растерянно спросила Полина, - мне бабушка не велела отсюда никуда уходить. -Катерину мы положим в больницу, а тебя…- вдруг у Усачевой мелькнула спасительная мысль,- а тебя один дедушка к себе заберет. Он добрый и будет о тебе заботиться, ему твоя бабушка приказала, вот как,- с облегчением вздохнула она и подумала: « Хоть у этой, может, припадка не будет сейчас, уже гора с плеч.»
-Дэд, я знаю, я видэла, он хыроший,- закивала Полина и спросила ,- а мой сундук? Его – кому?
-И сундук заберешь, и вещи, хотя какие у тебя здесь вещи. Тебе там новые дадут.
-Как в ынтырнате?- уточнила Полина.
-Ну вроде того. Собирайся, пойдем Катерину уговаривать,- и спросила, усмехнувшись,- а где же ты этого деда видела?
-На кладбыще, у бабушки. Он бэлый тыкой, старый…
Усачева удивилась: «Странно, она же нашего бывшего управляющего описывает. Очень странно…»
Катерина была настолько немощна из - за истомившей ее болезни и постоянного недоедания, что даже возьмись она сейчас кричать, то послышался бы только тихий хрип. Глава администрации и Полина просто взяли ее под руки и повели по темному коридору, сказали – погулять, а то ноги откажут без движения в темной комнате лежать. Около металлических дверей уже стояла «Скорая», наполовину въехав в барак. Поэтому, что там делается внутри, с улицы не было видно. Они с Полиной подсадили Катерину, придерживая ее подмышки, положили на развернутые носилки. Она закрыла глаза и лежала неподвижно, похожая на высохшую коричневую мумию.
«Господи, до чего жизнь доводит!» - вздохнула про себя Людмила Ивановна и набрала по сотовому секретаршу, приказала ей запереть дверь своего кабинета и никому не давать ключи до ее возвращения. «Вот дура,- ругала она себя.- Деньги не взяла. Надо было домой завезти».
-А сундук, сундук-то забыли!- заволновалась Полина, когда машина тронулась.
-Никуда не денется твой сундук, его тебе на другой машине привезут. Держись крепче, а то расшибешься на этих ухабах, трясет-то как,- ответила женщина.
Когда подъехали к больнице и выгрузили с огромным трудом Катерину, передав ее санитарам, Усова сказал Полине:
-Посиди здесь, на скамейке, никуда не уходи. Я сейчас документы отдам, потом поедешь. За тобой дедушка другую машину прислал.
Полина и не заметила, как черный джип остановился неподалеку. Но именно к нему подвела Усачева Полину, выйдя из приемного покоя. Полубес открыл дверь, и женщина подтолкнула Полю, помогла ей усесться на заднее сиденье. Сказала:
- Не бойся, тебя никто не обидит. Жди свой сундук.
Дверь захлопнулась, замки опустились. Полубес повез свою пленницу по указанному Уховым адресу в Москву. Он ни слова не сказал девушке, Мишка страшно боялся, что она узнает его и начнет биться в припадке. Но Полина все забыла, она вообще не помнила, что с ней произошло, когда Полубес выпрыгнул из кустов на ее бабушку и ударил по голове бутылкой. Зато Мишка помнил, как сидел потом в тюряге целых пять лет, а Любка, из-за которой все это и случилось, таскала ему передачки. Даже после свадьбы с Квасниковым.
Он подъехал к дому на Кутузовском проспекте, въехал во двор, заросший старыми липами, и подогнал машину вплотную к дверям указанного в адресе подъезда. Набрал по телефону нужный номер и услышал приятный женский голос с явным акцентом русских, постоянно проживающих за границей.
-Я привез человека,- сказал он, но вам лучше спуститься к машине.
Полубес не мог вывести сам эту оборванку из машины, вдруг она бы заупрямилась, из окон люди могли увидеть, что он заталкивает в подъезд какую-то бродяжку. « Раз Ухов договаривался, пусть сами здесь разбираются»,- решил он.
Через несколько минут из подъезда вышла немолодая, но ухоженная худенькая невысокая белокурая женщина с плащом в руках. Она ласково позвала Полину к себе, Полубес открыл замки, Полина вышла из машины, женщина тут же накинула ей на плечи плащ, и они сразу же ушли. Мишка облегченно вздохнул, подумав: «Ну все, кончено, а задание-то тыщ на десять, не меньше… А, может, и больше». И тронул джип со двора, ему надо было отдать машину охране Ухова. На ней он поехал потому, что ее на трасе милиция никогда не останавливала из-за опознавательных знаков на номерах.
В тот же день, к вечеру, Квасников наведался в Бирюки и был приятно удивлен тем, как быстро справилась Усачева с его заданием. Более того, она и жиличек из сорок первого отправила в больницу, как он приказал.
-Шума не было?- спросил он.
-Кому шуметь-то, они уж еле живы,- ответила она и внимательно взглянула на Квасникова. Но на его лице не отразились никакие чувства, все его мысли были заняты только складом.
Он взял у нее ключи от металлических дверей и, попрощавшись, уехал. И все-таки она заметила, что у него какое-то странное настроение, сквозила явная раздраженность.
«Наверное, прибыль никак не подсчитает», - подумала Усачева и занялась своими бумагами. День выдался тяжелый, но в Бирюках, где оставалось гнездо Ухова, всегда было непросто работать.
4
На следующий день на склад начали подвозить какой-то груз. Никто не видел, что разгружают – машины въезжали наполовину в барак и разгрузка шла уже там. Людмилу Ивановну только удивило, что каждую машину сопровождал сам Квасников. Она отметила, что всего приезжали три тяжелых грузовика. Затем металлические двери склада закрыли, и сорок первый погрузился в немую темноту. Забирали оттуда потом по одному-два ящика. И это тоже удивило Усачеву, которая размышляла : «Что это за торговля такая странная, по капле в море. На Витьку это непохоже…»
Блохин был доволен тем, как оперативно сработал его зять. «Умеет же, когда захочет»,- думал он. Всего из хранилища шахтерского проектного института удалось вывезти более десяти тысяч геодезических и маркшейдерских документов, тонны планшетов. И это только в одном экземпляре! Описание недр пяти центральных регионов было у него под замком. Гриф «секретно» на всех документах его смущал, но он знал, что в случае проверки Подотделом, сам же упрекнет их в ротозействе, раньше карты хранились хуже и могли быть вывезены вообще кем угодно. Однако Блохин понимал, что действовать нужно очень быстро. Такой кусок ему целиком, конечно, не заглотнуть с маху, однако, успеть хотя бы скопировать нужно постараться.
Генрих Аронович Рабинович совсем уж было приготовился уезжать к своей дорогой Эле в Израиль, как ему опять позвонил губернатор. Прямо домой. «Напасти какие-то на меня»,- тоскливо подумал Рабинович, однако, отказаться от визита к Блохину не решился. Генрих Аронович был человек боязливый и не решительный, часто он предлагал судьбе самой отправлять его по течению. На этот раз течение обернулось бурным водопадом. Губернатор предложил ему занять директорское кресло в его почти прекратившем свое существование проектном институте взамен вышедшего на пенсию руководителя, которого Генрих Аронович почитал и боялся много лет своей усердной и тяжкой работы за кульманом, за которым дослужился лишь до начальника отдела. И то недавно, когда это уже практически не имело никакого значения и не было ему интересно. Губернатор предложил ему разорвать договоры с больше частью арендаторов и набрать новый штат.
-Я знаю, - сказал он, что вы акционировались уже очень давно. Сколько у вас есть акций?
-О, не стоит и говорить. Сущие пустяки.
-Проведите собрание акционеров, сделайте эмиссию акций и скупите те, которые остались на руках у ваших пенсионеров. Вы должны стать хозяином этой фирмы. Причем сделать все нужно буквально за неделю. Сможете?
Генрих Аронович потел и стеснялся, ему очень хотелось ехать к сестре, но здесь, кажется, плыли большие деньги. И он согласился, уповая на помощь Василия Николаевича. Тот коротко сказал :
-Поможем, все в наших руках. Работайте.
Вечером Рабиновичу звонила Эля и кричала в трубку своим каркающим голосом :
-Геня, я не понимаю, сколько можно ждать? Ты меня все время обманываешь, Геня, это не хорошо. Мой муж недоволен. Он держит для тебя место на своей фирме уже второй месяц, это невозможно, Геня, я горю между двух огней!
-Послушай, Эличка, дорогая, я не могу выехать сейчас. Скажи своему мужу большое спасибо. Но я стал, кажется, директором на своей фирме…
-Геня, что за шутки, что такое это твоя фирма, что там тебе будут платить? Брось все и приезжай быстрее.
-Эля, я тебя понимаю. Но надо же попробовать, наконец! Я решил попробовать…
В таком духе брат и сестра препирались еще несколько минут, пока сотовый Эли совсем не выдохся и замолчал сам по себе.
В едва освободившийся от прежнего хозяина института кабинет к Рабиновичу начали подвозить какие-то коробки с документами. Только приоткрыв одну, он сразу понял – это маркшейдерские планшеты. «Боже мой, Геня,- прошептал обескураженно он,- как ты влип!» Но отступать было поздно, тем более, что губернатор ему теперь звонил на работу каждый день и интересовался, как идут дела.
Дела достались Рабиновичу довольно непростые. Нужно было не просто копировать карты, но и по ходу дела отбирать интересные. Такие, где указывались места залежей угля, известняка, соли и так далее. Генрих Арнольдович исполнял свою работу, набрав новый штат и разогнав арендаторов, и с ужасом ждал появления ребят из Подотдела. В институте, от избытка финансирования, затеяли большой и дорогой ремонт, всюду царил такой беспорядок, что можно было подвернуть ногу или оказаться по шею в краске. Но это было на руку Рабиновичу, который так запутал события в институте, что было не понятно, кто и чем здесь занимается вообще. Сам он демонстративно ходил неопрятным, испачканный краской и мелом, а в его кабинете, почти не переставая, до позднего вечера работали три мощные копировальные машины и сканеры.
Но работа все равно продвигалась медленно , было немыслимо переворочать на этих принтерах и сканерах тонны секретных планшетов. А у Блохина возникла новая идея. Рабинович теперь сам почти каждое утро сидел у него в приемной, разговоры они вели в
задней комнате для отдыха губернаторского кабинета сразу же после утренних совещаний с замами. И однажды Блохин сказал:
-Знаешь, мне надоело, что ты бегаешь туда-сюда. Будешь работать здесь, моим заместителем по строительству. Завтра же перебирайся. А там пусть люди продолжают. Выбирай документы и готовь проекты площадок под строительство- карьеров, шахт, перерабатывающих предприятий, жилья. Без изыскательских работ. Получится?
-Конечно,- ответил Рабинович,- зачем к проделанным уже изысканиям новые? Только трата времени и денег. Эти карты – само совершенство. На совесть сделаны.
-Однако ты не скупись и финансирование все равно закладывай под все проекты. Так надо.
Рабинович понимал, он послушно кивал головой, а на душе у него скреблись кошки, эта трясина засасывала его все глубже. Но отказаться он уже не имел никаких сил. Его разговоры с Элей стали очень короткими и даже жесткими. Эля больше не решалась делать
ему выговоры. Она только заискивающе спрашивала, как тот поживает, и все ли в порядке с его слабым здоровьем.
5
Прошел год. У Виктора Квасникова и его жены Любови родился сын. Ухову переслали множество изображений новорожденного по электронной почте. Он очень радовался, отвечал: «Какой хороший мальчик, очень хороший». У него было прекрасное настроение. Он ожидал приезда в Глэд-Хаус своей маленькой девочки, которую когда-то встретил на сельском кладбище с чулками, подтянутыми простыми круглыми резинками, которые носили его сверстницы. Ее изображение ему также пересылали по Интернету – в виде отчетов о проделанной работе семейной пары, которой он поручил Полину. Эта пара брала на воспитание молодых людей из богатых семей, но на воспитание не в том смысле, в котором обычно берут сирот, а для подготовки к жизни за границей. В этой семье говорили только на английском. Когда Ухов там, на кладбище, услышал, как Полина разговаривает, бормоча в судорогах какие-то слова, он понял, что надо сделать прежде всего. Надо сделать так, чтобы она забыла эти нелепые русские слова, которые только и были ей под силу. Она будет разговаривать лишь на английском. И ее косноязычие на этом языке будет казаться всего лишь особым произношением.
Полина внешне стала походить на пятнадцатилетнюю девочку-подростка. Ее маленький рост, необыкновенная худоба и угловатость, а также круглая стриженная наголо головка, словно у змейки, теперь производили впечатление и на ее воспитателей. Они души в ней не чаяли и очень сожалели о предстоящей разлуке. Окрепшая, одетая в дорогие платья Полина, теперь одна носилась по Москве, как угорелая. Ей хотелось везде побывать, на все посмотреть. Одно только неудобство было – ей часто не отвечали на ее вопросы, потому что она не говорила по-русски. Припадки ее оставили после лечения у психиатра прямо дома, где она жила, и воспитатели не боялись отпускать девушку одну гулять по городу.
Ухов посылал за ней Полубеса, которому нужно было оформить все необходимые документы и вывезти Полину в Англию. Кто бы мог подумать, что события развернутся так, что Мишке придется на целых полгода задержаться в России, а затем едва не остаться там на совсем.
Однажды Генрих Аронович Рабинович просматривал очередную партию маркшейдерских карт и вдруг лоб его покрылся испариной. Он запер на ключ кабинет изнутри и еще и еще всматривался в содержание планшета, который лежал перед ним на столе. Потом он взялся руками за голову и стал раскачиваться на кресле из стороны в сторону и что-то тихо бормотал, подвывая. Потом закрыл папку, крепко завязал тесемки и спрятал ее к себе в портфель. « Я этого больше не вынесу, нет. С меня хватит, я не хочу, как мой дедушка, гнить на Колыме, извините, Василий Николаевич, не могу, не могу»,- повторял он, словно в забытьи. То, что обнаружил Генрих Аронович, было ему и раньше известно – на территории региона где-то проходила алмазная трубка. Но это были разговоры, а теперь четкое описание ее местонахождения было у него в руках. Генрих Аронович решил больше не искушать судьбу и опередить события. Он сам отнес эту папку в Подотдел и рассказал, как она к нему попала , где находятся остальные документы и как их использовали.
Ребята в Подотделе ахнули – это же государственная тайна, более десяти тысяч документов, описание недр самого центра России, в том числе, и Подмосковья. Машина заработала. Следствие установило, что стоимость только одной карты – двести тысяч рублей. Общий ущерб, который мог быть нанесен государству – свыше двух миллиардов рублей. Однако письменного решения губернатора об их продаже, а также о перевозке на незарегистрированный склад не было. Как не было нигде следов Квасникова, который к тому времени уже перебрался в Москву и имел депутатский иммунитет. Людмила Ивановна Усачева вообще не знала, что хранят на складе. За ротозейство она получила выговор с предупреждением о неполном служебном соответствии.
Подотдел вывез все документы к себе в подвалы и надежно запер их там. Однако Отдел поручил ему изучить все действия губернской власти по сделкам с земельными участками. Снова всплыло дело со взяткой в 300 тысяч долларов. Допросы обвиняемых в тюрьме возобновились, на этот раз они проходили более активно, и те признались, что деньги предназначались Блохину, а сто тысяч недостающих долларов они передали его дочери, Любови Васильевне Квасниковой. Ее сразу же арестовали. Виктор был раздавлен, естественно, он бросился все докладывать деду.
Ухов не стал звонить зятю, с этих пор он порывал с ним все отношения. Он связался с Полубесом , ни о чем не спрашивая, приказал :
- Верни все деньги в Подотдел. Все до копейки. Любу из тюрьмы вынь, а Блохину вели поставить кардиостимулятор, сердце у него слабое.
Деньги Полубесу передала Любка после возвращения из Англии год назад, чтобы он зарыл их у себя на даче в Бирюках. Он так и сделал. Теперь пришлось везти туда ребят из Подотдела и все доставать из земли. Сто тысяч долларов были на месте. Подотдел был очень доволен. Но Любку не спешил отпускать. Даже несмотря на смягчающее обстоятельство – грудного ребенка. Блохин уже не работал, он лежал в больнице под охраной, где с ним случился инсульт и у него отказали ноги. К нему никого не пускали и собирались перевезти в тюремную больницу. Врачи настаивали на операции по установке кардиостимулятора, но Блохин отказывался, обещал лечь на операцию только после того, как освободят его дочь. Тянулись дни, недели, а Любка все сидела в следственном изоляторе в общей камере. Передачки ей приносил Полубес, так как Квасников был в Москве и не мог каждый день приезжать . Когда он узнал, что Полубес околачивается у его жены в тюрьме, взбешенный, примчался в резиденцию в Боголюбово, где жил Мишка в особняке Блохина, и, достав пистолет, заорал на него :
-Отвяжись от моей семьи, от моей жены и ребенка, убью, как собаку и зарою здесь же.
Полубес даже оцепенел от такого бешенства, но спорить не стал, вышел, грязно матерясь по-английски. Вслед ему Квасников прикрикнул:
-Я тебе пофакаю, бульдог!
Любку все-таки отпустили, и тут же Блохин согласился поставить кардиостимулятор. Но через несколько дней как-то так получилось, что ритмы сердца и кардиостимулятора не совпали и Блохин умер. Отдел, к огромному удивлению всех местных чиновников, велел похоронить его с почестями на аллее известных людей на городском кладбище. Хотя воля самого Василия Николаевича была совсем другая – он всегда при жизни говорил, что хотел бы, чтобы его похоронили в родных Бирюках. Отдел на это не обратил никакого внимания.
6
Генриху Ароновичу продолжала звонить из Израиля его любимая сестра Эля, которая все еще надеялась, что он приедет к ним и займется семейным бизнесом ее мужа. Особенно после того, как счастливо избежал ареста. Но Генриха Ароновича Рабиновича неожиданно перевели на работу в столицу, в Банк. Эля звонила ему туда, а он в спешке ей говорил, что надо подождать еще немного, пока он освободится от дел, и спрашивал, не нужно ли материально помочь семейному бизнесу ее мужа. А невесту, которую ему сосватала Эля, приглашал приехать погостить к нему в Москву, где он встретит ее в своей новой квартире , которую ему купил Банк на Кутузовском проспекте.
Это только со стороны могло показаться странным, что сдавший такую сумму зарытых денег Полубес не был арестован, как и Рабинович, хотя, будучи крупным чиновником, скрывал разглашение государственной тайны. Обо всем позаботился Ухов, который внимательно следил за событиям в его семье в России. Но убрал он своего зятя не за то, что тот по глупости и из-за своей жадности посадил в тюрьму его любимую внучку, которая родила такого замечательного мальчика. Блохину нельзя было идти на нары. Ухов не мог допустить, чтобы Василия допрашивали следователи. Им он мог рассказать то, о чем знать никому было нельзя. Когда-то Блохин по приказу Ухова убрал с его дороги управляющего рудником, большого хозяина по тем временам. Если бы он этого не сделал, сегодня в Плимуте жил бы не он, а тот, его смертный соперник. Но Василий никогда не проявлял достаточно ума и не нашел ничего лучшего, как подговорить на преступление свою беременную подругу , бухгалтершу рудоуправления Катерину. Та просто отравила своего начальника во время одного из застолий, причем каким-то лекарством, которое выпросила у своей подруги в аптеке якобы для прерывания беременности. Именно за эту выходку и избил тогда будущего своего зятя палкой Ухов. Женил же он его на своей дочери для того, чтобы тот не отбился от рук и был всегда на глазах. А Катерина, бедняга, сошла с ума от страха. Но и ее Ухов не хотел держать в психушке , боясь, что рано или поздно она проговорится. Это он поручил своим людям в Бирюках устроить бунт и не отдать Катерину санитарам из дурдома. Видно, молчание и ей дорого обошлось, если соседи находили ее с разбитой о стену головой во время приступов болезни. Да, может, она и не была сумасшедшей, а просто боялась Ухова и раскаивалась. Но может быть, Катерина была настолько умна, что, прикинувшись больной и оставаясь у всех на глазах в Бирюках, спасла жизнь себе, а главное, своему сыну ? Ухов чувствовал себя перед ней в долгу, а не перед Блохиным. И никто даже и представить не мог, что именно он оплатил обучение сына Катерины в Англии и тот уже давно работает в Банке. Путь же несчастной все равно закончился в сумасшедшем доме.
Полгода занимался Полубес вызволением Любки из тюрьмы и остальными важными проблемами, не решив которые, он никогда бы не смог вылететь в Лондон. Время пребывания затягивалось еще потому, что пришлось оформлять документы на выезд не только Полине, которую уже заждался Ухов, но и на Любку и ее ребенка. По приказу деда он сменил фамилию Полины на Лопухину. Оформил к тому же в геральдической комиссии ее дворянство, как для чего-то захотел хозяин. А вот с Любкиными документами пришлось повозиться. Прежде всего, тайком от Квасникова нужно было лишить его отцовства. Это сделала Усачева в Бирюках. Там она выдала Мишке документы для своего же, районного, загса на новое свидетельство о рождении. В нем отцом числился Полубес. Таким образом, они с Любкой везли через границу в дальнее зарубежье своего собственного ребенка. И не нужно было никаких нотариальных
доверенностей от Квасникова., штампа о браке с которым у нее в паспорте уже не было. И вообще были новые паспорта – и российский, и заграничный. В один из теплых летних дней они вылетели в Англию на постоянное место жительства.
Квасников был вне себя, но Ухов, лично позвонивший ему, хотя никогда до этого не снисходил, просто сказал ему:
-Забудь. Все забудь. И тогда ты сможешь начать жизнь сначала, а не прикончить ее.
Потом ему позвонил Полубес, уже из Глэд-Хауса и сказал:
-Бумаги о разводе подпишешь у судьи, которая сама привезет их к Усачевой. Жди ее звонка.
7
Квасников послушался Ухова, он был не дурак, чтобы отдавать вот так запросто свою жизнь из-за какой-то бирюковской потаскухи и ее приблудка. Одно было жалко – он потерял финансовую поддержку, а без нее в большой политике делать было нечего. И Квасников бросился искать деньги. К своей огромной радости он нашел их у одной известной престарелой кинодивы. Во время избирательной кампании они отправились в его родные места, где его подруга арендовала самый большой концертный зал для своего выступления, организованного в поддержку будущего депутата. Сюда же приехала группа поддержки из Бирюков , возглавляемая Людмилой Ивановной Усачевой. На этот раз она взяла с Витьки даже меньше, чем обычно, потому что теперь полностью была на его стороне из сострадания. Если раньше Усачева сильно недолюбливала своего бывшего одноклассника, особенно после того, как он замуровал в сорок первом свою собственную дочь, то после событий, развернувшихся позднее, Людмила Ивановна резко поменяла свое отношение. Ее потрясло то, как жестоко расправился с Витькой Полубес, когда заставил ее оформлять бумаги о новом отцовстве его сына и разводе с Любкой Блохиной. На Квасникова было жалко смотреть. Ей казалось, что от него осталась только тень. Усачева думала, что он уже больше не оправится. Однако, как видно, Витька снова поднимается, и сострадательная Усачева решила ему активно помогать, уже из собственных чистосердечных побуждений. Она даже из личных сбережений оплатила участие группы поддержки бирюковцев, раздав им по триста рублей. Для многих это был единственный заработок, поскольку работы для большинства в Бирюках давно не было.
Кинодива на сцене выглядела неважно, а когда спускалась в зал к зрителям, все замечали, как она растолстела и постарела. Тем не менее, каждый замирал, когда она приближалась. Обожание было столь велико, что люди даже забыли, что собрались они сюда ради будущего депутата. Он сидел в первом ряду, и усы его довольно подрагивали, когда дива брала его за руку и делала ему комплименты. Он вставал, кланялся, целовал ей руки, и все завидовали ему и понимали: с ней Квасников не пропадет. Усачева сидела в третьем ряду среди своих и строго наблюдала за тем, как они аплодируют, ободряюще кричат и даже присвистывают и топают ногами. Все здесь было нормально, люди отрабатывали взятые деньги. Но одно Усачеву смущало: она видела, что в зале присутствует кое-какое областное начальство и оно вовсе не в восторге от того, как проходит встреча с избирателями. По всей, видимости, это заметила и гостья из Москвы, которую явно беспокоили их хмурые взгляды и отсутствие аплодисментов.
Она уехала и забрала с собой Квасникова. Усачева напрасно беспокоилась – он победил на выборах, и она осталась на своем месте. Правда, в Бирюках Витька больше не объявлялся, но Усачева была уверена, что рано или поздно он обязательно приедет.
8
Полина быстро освоилась в поместье Ухова. Она любила помогать садовнику поливать цветы, обрезать кустарники и даже сама стригла газон. Гости Аристарха Александровича думали, что она – простая прислуга в доме. Однако изумленно вздрагивали, когда худенькая бритоголовая девушка- подросток вбегала в гостиную и , неестественно растягивая слова, обращалась к Ухову по имени , называя его Ари. У нее получалось А-рр-ы. Он, смеясь, представлял ее: Полина Петровна Лопухина, наша российская принцесса.
Сам он называл ее коротко – Лина. Теперь Полина была антикварной принадлежностью этого дома, как и старинный английский камин в столовой со своей историей об «огороженных» крестьянах. Именно вокруг нее крутилось веретено светского разговора, Аристарх Александрович рассказывал своим гостям о нравах двора царя Петра, Елизаветы, о стрельцах… гости слушали с большим вниманием, не спрашивая, кем же приходится эта девочка хозяину дома.
Однажды местные репортеры из-за забора сфотографировали Полину, когда она в комбинезоне и больших рукавицах поливала клумбы в парке. Наутро одна из плимутских газет опубликовала сногсшибательный репортаж о том, как старый русский аристократ из поместья Глэд-Хаус держит взаперти, в черном теле, юную графиню Лопухину, повторяя традиции русских царей истреблять этот старинный род черными работами и заточением. Ухову выходка газетчиков не понравилась. Через некоторое время он пригласил прессу в свой дом для специального сообщения. Журналисты и гости ожидали выхода хозяина с нетерпением и почти не притрагивались к бутербродам и вину на столах, установленных на лужайке парка. Наконец, в дверях показался Ухов, одетый в черный фрак. Он вел под руку Полину, которая придерживала подол роскошного светло-зеленого кружевного платья, а бритую голову ее прикрывала маленькая замысловатая атласная шляпка, обшитая жемчугом. Длинные, ниже пояса, жемчужные бусы спускались с тонкой шейки девушки. Вперед вышла худая белокурая женщина в строгом костюме референта и , раскрыв красную атласную паку, торжественно прочитала : господин Ухов объявляет о своей помолвке с графиней Полиной Лопухиной.
Присутствующие зааплодировали, журналисты навели камеры на торжественную пару. Ухов и Полина спустились к гостям, за ними сошли со ступенек Любовь Ухова и два красивых черноголовых молодых человека – Майкл и Том Квинхидзе, внуки Аристарха Александровича.
Поздно вечером уставший Ухов лежал в своей постели, установленной напротив большого, от пола до потолка, окна, и неподвижно смотрел на лениво шевелящиеся от теплого ветра прозрачные черные шторы. Он не заметил, как в комнату проскользнула Полина. Она встала напротив кровати, на черном фоне штор худенькое тело словно излучало золотистый цвет. Ухов вздрогнул и поманил ее рукой. Полина прилегла рядом и что-то сказала ему, он прервал ее, и приказал: «Нет, нет, говори по-русски, только по-русски». Когда Полина начала с трудом произносить косноязычные фразы, Ухов закрыл глаза и стал крепче прижимать девушку к себе, он прижимал все сильнее, и вдруг Полину затрясло, голова ее дернулась, стала запрокидываться, изо рта потекла слюна, дрожь прошла и по телу Ухова. Потом он вытянулся и положил руку на лоб Полины. Она постепенно успокаивалась.
9
Когда в Бирюках из сорок первого вывозили секретные документы, похищенные Василием Блохиным, то в одной из комнат грузчики обнаружили розовый камень с какими-то надписями. Они вытащили его наружу , стерли пыль и прочитали : «Мария Владимировна Остапенко. 1919- гг».
-А это куда?- спросили они начальника, который распоряжался погрузкой.
Парень из Подотдела внимательно осмотрел камень, прочитал надпись и сказал :
-Да никуда, бросьте его здесь.
Камень остался лежать рядом с бараком. А любопытные бирюковцы, как только машины уехали, пошли разглядывать находку. Они обтерли какой-то тряпкой весь камень, осмотрели его, потом махнули руками: «Наш, бирюковский «мрамор», из каменной крошки из карьера». Читая надпись, посмеивались: « Маша Курская памятник себе оставила, да поставить забыла!»
-Что еще за шутки? – возмутилась Людмила Ивановна Усачева, пришедшая узнать, что за сборище рядом с бараком. - Кто ж это над покойными смеется? И над вами вот так же посмеются, давайте, мужики, беритесь, отнесем его туда, где ему положено быть. Нечего кладбище посреди Бирюков устраивать.
-Это правда, здесь и без того жутко, снесли бы этот сорок первый, что ли…- говорили мужики, бывшие гости Маши Курской. – Да ведь он тяжелый, так не донесем, тележку нужно.
Тележку притащили, погрузили камень и повезли его на кладбище. По пути собирался народ. Всем интересно было посмотреть, как камень будут устанавливать на могилу Маше. К могиле пришла большая толпа. Здесь были и старики со старухами, и молодые ребята, бегали между могилками, заливаясь смехом, дети.
Молодежь помогла поднять камень и поставить его на безымянный холмик, уже сравнявшийся с землей. Нашли его просто – здесь всегда ориентировались на огромный дорогой памятник жены их бывшего управляющего Ухова Натальи. От него и вели счет безымянным холмикам. Но насчет Машиного заспорили. Одни говорили, что он подальше, другие – поближе.
-Ладно,- прикрикнула Усачева, которой надоела эта возня с камнем.- Ставьте на тот, что сразу нашли, нечего здесь концерт устраивать.
Когда камень врыли в землю, обложили снизу камнями, чтобы не упал, то все заметили, что он даже выше, чем памятник у жены Ухова. Все удивились Кто-то сказал : « Обидел Блохин свою тещу, Маша-то выше оказалась…» «Да при чем же здесь Маша,- недовольно возразили женщины,- просто Васька всегда безруким был, вот и навалял не пойми что». Пожилые мужики , прихватившие на кладбище пол литру и вытянувшие уже ее содержимое прямо из горлышка, бросили бутылку под памятник и о чем-то шептались. Усачева , всегда все подмечавшая, прислушалась. Они говорили, что на их деньги , выходит, Маша такой памятник себе Блохину заказала. И они же, бесплатно, этот памятник ей сейчас поставили.
« Тьфу ты, пропасть какая, - недовольно поморщилась она и строго сказала,- давайте расходиться, хватит митинговать. Пойдемте, пойдемте, не театр вам тут, придет время, все здесь будем…» Потом посмотрела на надпись на памятнике, вынула из сумки черный фломастер и подписала дату смерти - 1999…
КАРЬЕРА
1
1998 год. Москва. Клара стояла на обочине трассы Москва-Крым в кромешной темноте, из которой ежесекундно выныривали ослепляющие фары бешено мчащихся автомобилей и также ежесекундно исчезали вдали. Проезжающие мимо с неживыми черными окнами большие пассажирские автобусы обдавали ее холодным ветром, смешанным с тяжелым запахом солярки. Однажды она попыталась проголосовать, но ее поднятую руку, выхваченную из темноты светом автобусных фар, тут же снова поглотила ночь. Вдруг рядом с ней тихо остановился джип. Открылась дверь, из которой на дорогу вышел мужчина, и у Клары едва не остановилось сердце, уже несколько часов и без того переполненное страхом. Бежать было некуда.
-Пойдемте, Клава,- сказал незнакомый мужчина,- я уже несколько минут наблюдаю за вами, попутные не берут? Да не бойтесь меня, вам привет от Катерины…
-Кто вы?- спросила Клара,- откуда знаете мое имя?
-Знаю, я все знаю. Поедемте, а то здесь здорово продувает, да и дел у меня много. Я за вами из самой Москвы еду.
-Меня только что хотели убить,- сказала Клара, едва шевеля застывшими на ветру губами.
-Так уж и убить, кому это надо, вас убивать,- засмеялся незнакомец и потянул ее за рукав к машине.
Там она забилась в угол и постепенно отогревалась в комфортном салоне. За рулем сидел сам незнакомец. Он представился:
-Меня зовут Александр, мы сейчас поедем обратно к вам на квартиру и там поговорим. Вы ничего не бойтесь, дураки разъехались по своим местам, а нам надо работать. Так ведь?
-Где работать?- спросила Клара.
-Там, где вы и работали, в Банке.
-А вы уполномоченны снова дать мне работу?
-Уполномочен, не беспокойтесь.
-Все-таки, кто вы?
-Я директор Банка, Александр Васильевич Полыхаев.
-А Ухов?...- с опасением спросила Клара.
-А Ухов – хозяин Банка. И он распорядился сегодня дать вам новое задание.
-Но он же в Англии!
-Какая разница, где? Вы об этом больше не думайте. Совсем.
-А при чем здесь Катерина, она разве еще жива?
-Она тоже ждет вас, Клава. Жить вы теперь будете вместе. Вас это не смущает?
-Не знаю… Не знаю, что подумать, мне нехорошо. Но ухаживать я смогу, я ведь еще недавно полы в университете мыла.
-Да нет,- засмеялся Александр, - ухаживают за моей матерью сиделка и врачи из нашей клиники. А вы - вроде компаньонки, так нужно. Ей.
-Значит, вы - Саша,- вздохнула Клара.- Ну да - Александр Васильевич… Мое прошлое, видно, так и будет тащиться за мной по пятам . Но хотя бы можете называть меня моим нынешним именем?
-Пожалуйста, только к маме с этим не приставайте. Ей уже трудно перемениться. Да и не нужно это теперь. И еще…Клара, вам предстоит выпить горькое лекарство. Вы знаете, что ваша дочь жива, Квасников вам рассказал?
-И вы про то же,- воскликнула Клара,- зачем вы все мучаете меня? Разве в этом есть какой-нибудь смысл?
-Уже нет, потому что ваша дочь, Полина Лопухина, в Англии, и вы ее, скорее всего, так и не увидите. Но мама вам о ней расскажет, они вместе жили до последнего времени в сорок первом. Пока их там едва не замуровал Квасников. Была такая скверная история. Теперь, когда вы узнали о Полине, вы должны о ней забыть. И никогда не искать.
-Ее увез Ухов? Зачем?- упавшим голосом спросила Клара.
-Это его дело. Но плохо ей там не будет, уверяю вас. Наоборот… Впрочем, больше мы с вами на эту тему разговаривать никогда не станем.
Клара отдыхала в своей квартире, потеряв счет времени. К ней приезжал врач из их клиники, назначил ей антисептики и успокоительные средства. Приходила какая-то женщина, чтобы убрать квартиру и приготовить обед. Клара еле передвигалась по дому в толстом банном халате, надетом на пижаму, все время мерзла и подолгу спала. Однажды набралась сил и включила компьютер, чтобы найти там все, что можно, об Англии. Открывала карты и описания городов, графств, мучительно бродила по Лондону, отыскала на схеме столицы то место, где находилось представительство их Банка. За этим занятием ее застал Полыхаев, который неожиданно нагрянул к ней, отперев квартиру своим ключом. Увидев на дисплее карту Лондона, нахмурился и сказал:
-Вот этого делать не нужно. Вы ничего не найдете. А придет время, сами отправитесь в Лондон. Там уже, кстати, у нас работает Кронин, это ведь он вас рекомендовал к нам?- Александр выключил компьютер и продолжил,- теперь одевайтесь, поедем на другую квартиру, где вы будете жить.
-К Катерине?- догадалась Клара.
-Да. Я подожду в машине.
2
Каково же было удивление Клары, когда Александр привез ее в резиденцию Блохина! Только теперь они вошли через главный вход, и их почтительно встретила хозяйка этого дома, спрятанного в лесных кущах.
-Кто теперь здесь живет?- встревожено спросила Клара.
-Моя мама, и будете жить вы, - ответил Александр. –Пока в столице вам делать нечего, ваша работа – тут, в регионе.
-Но я обследовала все усадьбы…
-Это другая работа, я расскажу попозже, какая. Пойдемте к маме, она нас ждет.
Они вошли в гостиную. Там, у окна с синими шторами , спиной к ним, по-старчески сутулясь, стояла высокая женщина в строгом темном платье. Она повернулась на звук шагов и сказала тихо:
-Здравствуй, сынок, привез мою соседку? Здравствуй, Клава.
-Катя!- по-детски воскликнула Клара и без сил опустилась в кресло.
Катерина махнула сухонькой рукой с аккуратным маникюром и, опираясь на красивую палку с вырезанным замысловатым рисунком, подошла к Кларе, погладила ее по голове и прошептала : «Все хорошо, все у тебя сбылось…»
Клара смотрела на нее и узнавала в этой церемонной старухе ту бухгалтершу Катерину, всегда хорошо одетую , опрятную, аккуратно причесанную, вопреки окружающей нищете, гордую женщину, которую так уважали в Бирюках, пока она не сошла с ума… Но сейчас Катерина выглядела вполне здоровой, если не считать глубокой старости, морщин, трясущейся головы. Только сейчас Клара увидела на журнальном столике белое начатое кружево, с крючком и мотком ниток.
-А ведь я тебе должна, Катя,- сказала она, не замечая, что из ее глаз текут слезы,- помнишь, ты мне денег на дорогу дала, когда я из роддома убежала? Мне все говорят, что моя дочь жива. Как это может быть правдой, если врачи тогда уверяли меня, что ребенок безнадежен?
-Вырастила Анна Захаровна твою дочку, все мы хлебнули лиха в нашем сорок первом. Бабушка умерла, а Полю увезли, далеко. И Маша Курская умерла,- добавила Катерина,- ей Анна Захаровна приказала за Полей смотреть, после ее смерти.
-Девочка жила у Маши?- с ужасом воскликнула Клара.
-Да нет, в интернате. Но та ее навещала, гостинцы носила.
-Мама, хватит воспоминаний, вы еще наговоритесь, Кларе надо подлечиться , подышать лесным воздухом, она поживет здесь, вместе с тобой. А навещать вас будет и оберегать еще один ваш старый знакомый.
-Кто же, сынок? Ваську не приводи, не надо…
- Блохин умер, мама, я тебе сколько раз говорил, успокойся. Теперь в этих местах скоро появится новый губернатор. Фамилия его Квасников. Разве он вам не знаком?
Клара сжала руками подлокотники кресла и сказала:
-Это шутка, Александр Васильевич? Он же поубивает нас здесь, бандит!
-Нет, его задача - вас беречь и снабжать всем необходимым. А вы, Клара, теперь являетесь официальным представителем Банка в регионе. Ваш знакомый будет вам ноги мыть и воду пить, успокойтесь. Нам здесь предстоят серьезные дела, не до эмоций, это все – в сторону.
В голосе Александра Клара уловила жесткие Уховские интонации и внутренне сжалась. Почему-то вспомнились бабушкины слова, когда она за что-нибудь ругала ее : « По одной половице у меня будешь ходить!»
Когда Полыхаев уехал, также стремительно, как обычно это делал Ухов, едва попрощавшись, Клара попросила хозяйку резиденции достать ей белые нитки и вязальный крючок. Вечера они с Катериной коротали за вязанием кружев.
3
Скоро прошли губернаторские выборы, и победил на них Виктор Квасников. Своим распоряжением он перевел бывшую губернаторскую резиденцию в гостиницу для випперсон, а новую начал строить неподалеку в лесу. Их встреча состоялась так же, как в те времена, когда Витька забегал на минутку в сорок первый за Кларой. Он быстрыми шагами вошел в гостиную, где сидели за вязанием кружев женщины, и весело сказал :
-Здрасьте, теть Кать, приветствую вас Клара Петровна! Не нужно ль чего? А то я мигом распоряжусь, приказывайте…
-Иди, шалопутный,- тихо ответила Катерина, махнув рукой, но Квасников, видно, даже не услышал ее старческого шепотка и , радостно откланявшись, дав какие-то распоряжения хозяйке гостиницы, быстро удалился.
Клара сидела еле живая. Но постепенно страх прошел. Надо было приступать к работе. Дело, как оказалось, было срочное. Однажды Полыхаев заехал за Кларой и выдал ей крупную сумму – первую зарплату. Вместе с ним приехал красивый молодой человек атлетического сложения, белокурый и элегантный.
-Это Станислав, ваш тренер, Клара,- представил его Полыхаев,- приведет вас в норму. Здесь есть тренажерный зал, сауна, он поживет в гостинице, сколько нужно. Но времени у вас мало. А сейчас пойдем, прогуляемся, у меня всего четверть часа, надо поговорить.
Они вышли на лесную тропинку, Александр прислушался к тишине, прошептал : «Хорошо!» И взял Клару под руку. То, что она услышала, поразило ее. Благодаря Кронину, Банк начал развивать еще одно направление, расширяя свои хранилища и отдавая их под картины и антиквариат. Идея родилась как раз в то время, когда Клара работала над описанием старинных усадеб в этом регионе. Поначалу идею приняли в штыки : банкиры доверяли только валюте и золоту. Но умница Кронин сумел пробиться к Ухову, и тот вдруг его одобрил , поручил Александру, которого перед последним своим отъездом оставил за себя руководить Банком, разобраться глубже, разработать программу, а главное, все подсчитать.
Считать нужно было быстрее, потому что назревали тревожные события страшного обесценивания рубля – знаменитый дефолт 1998 года.
-Кронин оказался талантливым инсайдером,- говорил Александр,- он владел информацией, которая лежала наверху, но наши люди не замечали ее. Сегодня-то мы знаем, что мировой рынок культурных ценностей оценивается в 27 миллиардов долларов. В России, по оценкам страховых фирм, он достигает полутора миллиардов долларов. Спрятанные в банковских хранилищах, раритеты приносят доход, превосходящий дивиденды от компаний – лидеров мировой экономики. Мы были одними из первых в России, кто успел создать и заполнить должным образом подобные хранилища. И когда наступили черные дни, а наш Банк устоял и чувствовал себя увереннее других, мало кто мог понять, почему это произошло. Конечно, как только это разнюхали, о коллекции заговорили, даже пытались было натравить на нас Отдел, чтобы тот заставил обнародовать места хранения ценностей и их стоимость. Но международная финансовая репутация Банка была для Отдела дороже . Нас оставили в покое, другие банки тут же стали заниматься тем же.
-Да, я помню, Кронин много говорил об этом,- сказала Клара.- Он мне рассказывал, что два его знакомых американских профессора вывели индекс оценки роста цен на произведения искусства. По данным за последние пятьдесят лет, установлен даже индекс….
-Мея-Мозеса,- подсказал Александр,- он приблизительно такой же, как и поведение «голубых фишек» американского фондового рынка. И, по словам президента парижского аукционного дома Россини, у нас это бизнес в большей степени, чем даже во Франции. Сейчас развернулась конкуренция на зарубежных аукционах. Фаворитом российских покупателей является русская живопись девятнадцатого века. Но приобретать они ее предпочитают в Лондоне, Париже или Стокгольме : с зарубежным «происхождением», что очень повышает затем цену в России. Такие вот дела… А вы молодец, Клара. Вы хорошая ученица господина Кронина. Теперь – очень большого господина. Он- один из организаторов аукциона Сотби в Лондоне.
-Да?- удивилась Клара.- Я рада за него.
-Мне пора, поговорим еще - позже. И о вашей работе в этом направлении – тоже. Пока что приходите в норму, но побыстрее. Есть очень важное дело, очень!
Клара заметила, как глаза у Полыхаева заблестели, он заволновался, но быстро успокоился и пошел к машине, оставив ее одну на лесной тропинке.
4
Белокурый Станислав занимался с Кларой каждый день. С утра до позднего вечера она была под его присмотром. Пробежки по лесу, занятия в спортивном зале, в бассейне, парилка в сауне, массаж. Она окрепла, походка ее стала легкой и уверенной. Из одежды в магазинах выбрала строгие и элегантные пиджаки, тонкие свитера, обтягивающие блузки, узкие юбки – все в темных тонах. Еще Клара купила себе пушистый полушубок из серебристой лисы. И все равно денег оставалось много, но она экономила, надеясь на поездку в Англию, которую ей обещал Полыхаев. Скоро он снова приехал навестить мать, а затем увел на лесную тропинку Клару. Там рассказал, что она должна делать.
- Задача первая – поработать в местном художественном музее. Директор Элеонора Юрьевна Вадимова покажет вам запасники, откуда подобраны работы на выставку в Англию. Их подлинность уже определена, но им нужны легенды. Это сегодня не менее важно, чем сама подлинность. Легенда произведения искусства повышает его цену чуть ли не вдвое. Вот вы и займитесь этими легендами: в какое время, в каком доме полотно было создано, как жил художник, с кем жил, с кем ел и спал. У кого в доме хранилось произведение, были ли в его «биографии» особые приключения. Понятно, да?
-Да,- ответила Клара,- директор музея, конечно, предупреждена?
-Конечно. И, примите к сведению, она – любовница Квасникова. Так что будьте осторожнее, ни во что не вмешивайтесь, делайте свое дело – и все!
Этим вечером Полыхаев задержался в их лесу. По составленному Станиславом расписанию Клара, как обычно, пришла в назначенное время в бассейн. Открыв дверь из душевой, она увидела на дорожке совсем голого Станислава, рядом с которым медленно плыл Александр. Их загорелые не по сезону ноги то и дело соприкасались , Станислав смеялся, фыркая в воду и переворачивался вокруг себя, как дельфин. Клара тихо закрыла дверь и пошла одеваться. Уже лежа в постели она услышала, как от гостиницы тихо отъезжает машина Полыхаева.
Утром водитель отвез ее в художественный музей, где ей долго пришлось ожидать Элеонору Вадимову под хмурыми взглядами сотрудниц. Наконец, она пришла и, даже не извинившись за опоздание, повела ее в запасник.
- Здесь холодно, - сказала Элеонора,- так что решайте сами, где вам удобнее – в хранилище или в кабинете. Там у нас есть фотокопии отобранных на зарубежную выставку работ.
-Нет-нет,- ответила Клара,- я осмотрю подлинники…Ведь это – подлинники?
-Разумеется. Но - после реставрации. Губернатор оплатил эту дорогостоящую работу, ведь зарубежная выставка для нашего города – очень престижна.
Элеонора ушла, кутаясь в меховую душегрейку, такую же когда-то носила Анна Захаровна. Клара осталась в запаснике одна и рассматривала отставленные в сторону полотна. От них пахло лампадой, которая всегда горела у них в углу перед иконкой в сорок первом. Она даже не чувствовала холода в этом подвале, сосредоточившись на картинах, под которыми стояли такие имена! Это была русская и фламандская живопись.
Клара работала в запаснике несколько часов. Когда она поднялась наверх, рабочий день у музейщиков уже заканчивался, и они недовольно посматривали на гостью, которая их задерживала.
-Я могу видеть директора?- спросила Клара.
- Элеонору Юрьевну срочно вызвали к губернатору,- ответила со значением одна из сотрудниц.- Но она вам оставила документы, возьмите , они в папке.
Там лежали фотографии подготовленных на выставку полотен и сопроводительные записки к каждой картине. Клара взяла папку и, попрощавшись, пошла к двери.
-Нам вас завтра ждать?- услышала она за спиной.
-Нет,- коротко ответила Клара и вышла, осторожно прикрыв за собой массивную дверь.
Вечером, позанимавшись со Станиславом в спортивном зале, она принялась за работу. Нужно было изучить документы и основательно порыться в Интернете. Клара выбрала одно небольшое полотно известного художника девятнадцатого века. В музейном каталоге значилось, что оно попало сюда из детского сада, куда было передано по инстанциям после семнадцатого года прошлого столетия. А реквизировали картину из барской усадьбы, ее Клара хорошо изучила, когда выполняла первое задание Банка. Таким образом, полотно, должно быть, нигде не «засветилось». Теперь это надо было уточнить, перерыв каталоги всех крупных музеев. Вот этим Кларе и предстояло заниматься, а в художественном музее, у любовницы Виктора Квасникова, ей делать больше нечего.
Через три дня она подготовила отчет для Полыхаева по картине. Из него следовало, что полотно известного русского художника с подлинным автографом не проходит по другим каталогам. По той причине, что было куплено русским писателем Иваном Тургеневым у самого художника для подарка французской певице Полине Виардо , но не попало в Париж потому, что в поездке была утеряна часть багажа. Слуги уложили полотно не с теми вещами, которые писатель вез с собой , а с теми, которые были отправлены отдельно. Одно из писем в опубликованной переписке писателя подтверждало то, что картину именно этого художника Тургенев приобрел в подарок своей любимой.
Полыхаев, ознакомившись с отчетом, довольно хмыкнул : «Наши специалисты будут рыдать…»
-Клара,- сказал он ей,- вам придется поехать со мной в Англию на аукцион Сотби, поскольку вы зачислены в штат Банка моим советником.
У Клары перехватило дыхание.
-Когда?- спросила она тихо.
-Да уж месяц как,- ответил Александр.
-Когда состоится поездка?
-А, вы об этом. Ну если внимательно изучали материалы в Интернете по искусству, то знаете, что ближайший аукцион – через неделю. Так что собирайтесь. И, кстати, ваш отдых здесь закончился. Вы переезжаете, Банк купил вам квартиру.
-Катя поедет со мной?
-Что вы! У мамы есть свой скромный угол в Малаховке. Там у меня дом , у порога – лужайка, а на ней – три вековые сосны. Ваше свидание закончено. Сегодня – окончательное прощание с прошлым. Водитель отвезет вас домой через час. Столько времени вам надо, чтобы собраться?
-Я могу ехать прямо сейчас,- сказала Клара.
5
В Москве она только успела осмотреть свою квартиру, в которой ничего не было, в отличие от прежней, съемной, и заказать в мебельном салоне гарнитур мягкой мебели и стол. Все время было занято изучением документов по аукциону. Ее поражали цифры. За последние пять лет российские покупатели пришли к рекордным покупкам на европейских торгах. Легко было заметить , что произошло это после страшных финансовых событий в конце девяностых. Если за четыре года до них общая сумма продаж предметов российского искусства составляла около 500 тысяч фунтов стерлингов, то сегодня одна картина на Кристи стоит в два с половиной раза больше. За это время цены на «русских» аукционах выросли на 90 процентов и тенденции к их снижению не прослеживаются.
Клара вспомнила маленькое старое полотно , которое отыскала в провинциальном художественном музее. Сколько стоит эта картина, которую русский художник , бедствующий, как и большинство талантливых художников во всем мире, продал кому-то наверняка за бесценок, чтобы купить себе поесть? Она подумала, что и ее бабушка, замечательная мастерица, таскала тяжелые глыбы на отвале в руднике, увечила спину и руки, но все равно плела и плела свое старинное кружево. И потом продавала за буханку хлеба, за литр молока… Она провела ладонью по глазам, словно отгоняя тяжелые видения, и снова посмотрела на информационную ленту на дисплее, которая чем-то встревожила ее. Клара внимательно вчитывалась в текст и вдруг почувствовала, что ноги у нее отнимаются. Информационные агентства сообщали о страшном пожаре в Плимуте и его окрестностях, о жертвах.
Не помня себя, Клара набрала номер телефона приемной Квасникова. На настойчивую просьбу секретаря губернатора назвать свое имя и фамилию, она коротко , каким-то металлическим голосом, которому сама удивилась, сказала :
-Это из Банка, соедините срочно, не надо лишних вопросов.
Но Квасников уже сам взял трубку:
-Я слушаю вас, Клара Петровна, что-то поздно вы…
-Ухов – в Плимуте? – спросила она, прерывая его .
Квасников молчал.
-Где Полина?- тихо спросила Клара. – Она жива?
-Все живы, здоровы и вам того желают,- нехотя сказал Квасников.- Спокойной ночи, госпожа Лопухина.
Он положил трубку, а у Клары бегали мурашки по ногам. Она растерянно смотрела на мигающий дисплей мобильника, но позвонить еще и Полыхаеву не решилась.
6
Ухов, Полина и его правнук, маленький Павел, переехали из поместья в графстве Девон еще до большого пожара. Однако дом уцелел, и Любка с Полубесом решили остаться там. Оба сильно пили, им нужно было уединение. Аристарх Александрович приставил к ним охрану и больше не думал о родственниках. У него были важные дела в Лондоне. Из Москвы прилетели люди, которых он и за версту бы не хотел видеть, но Подотдел велел принять и обеспечить им встречу с мистером Гилбертом, политологом, близким к представителям либералов в парламенте. Тут же у Ухова появился новый молодой секретарь, который всюду сопровождал его, услужливо подавая то папку с бумагами, то пальто. Мистер Гилберт охотно посещал своего старого знакомого графа Ухова и его молоденькую жену , русскую принцессу Лопухину. А на обед по случаю визита важных гостей из Москвы он был рад приехать в предчувствии сенсации. Прибыл, правда, не один, а со своим молодым, военной выправки, секретарем.
За обедом русские произносили горячие тосты за будущее России, за восстановление ее державности и будущего монарха, который приведет ее к процветанию. Гилберт насторожился и был весь внимание. Гости привезли книгу известного политика и зачитывали целые страницы его исповеди о том, что он сожалеет о допущенной мягкости в правлении, об излишнем демократизме, который русским наносит немалый вред. Один экземпляр книги они подарили Гилберту, сказав, что она ляжет в основу их программы нового государственного устройства России.
Через неделю Аристарх Ухов вместе с несколькими русскими эмигрантами был приглашен на ужин к одному из близких к русской оппозиции в Лондоне депутату парламента от партии либералов. Несмотря на радушный прием, Ухов почувствовал явную озабоченность политика событиями в Москве, которые могли развернуться, судя по уже переведенной и нашумевшей книге, привезенной из России. Естественно, в конце концов речь зашла о деньгах. Ухов расслышал, как хозяин пробормотал, прихлебывая из бокала вино: « Как это у русских справедливо говорят, сколько шакала не корми, он все равно в лес уйдет…» Аристарх Александрович рассмеялся такому вольному переводу старой русской пословицы и заметил : « Кормить надо посытнее, тогда ручной будет…. Но, думается, он и сам уже охотиться научился и дичь выслеживает без промаха». Депутат внимательно посмотрел сквозь хрустальный бокал на Ухова, а после ужина, простившись со всеми, пригласил его к себе в кабинет. Гости молча разошлись, не глядя друг на друга. Уже на улице один недовольно сказал: «Опять пришлось услужить этому старому лису». На что получил ответ от товарищей: «Спокойная жизнь того стоит».
Ухов не удивился, когда депутат заговорил с ним о прошедшем недельном сумасшедшем марафоне аукционов домов Кристи, Сотби и МакДаугал. Русские продемонстрировали на них свои огромные состояния. Ими было закуплено произведений искусства на общую сумму почти в двадцать миллионов фунтов стерлингов! Депутат говорил, что стало ясно – здесь работает не только русская нефть. Сегодня русские демонстрируют свои возможности финансовой самостоятельности, а, значит, и политического выбора.
-Так вам недолго и в самом деле царем обзавестись,- удрученно сказал хозяин.
-Пока что эти кандидаты в цари здесь, у вас. Вот и постарайтесь их не выпускать отсюда,- возразил Ухов.
-Вы шутите, какие здесь цари? Вот в России есть люди, по нашим сведениям, готовые к монархии. А ведь нам ваша демократия стоила немало.
Ухов по-старчески обиделся - этот депутат бросил камень прямо в его огород. Но спорить по поводу известных царских имен здесь, в Лондоне, и всех императорских домов в Европе не стал, а сказал то, что должен был сказать:
- Значит, мало.
Он встал и попрощался. А депутат остался в раздумье в своем кресле. Через час ему предстояло дать отчет об этой беседе на специальном заседании, и он мысленно формулировал предложения, вытекающие из двух коротких слов известного, давно проверенного российского оппозиционера Ухова: « Значит, мало».
7
Наступил тот день, когда Клара сошла с трапа самолета в лондонском аэропорту. Она прилетела вместе с Полыхаевым. Их встречал Кронин. Внимательно рассматривал ее и улыбался, было видно, перемены в ней его радуют. Сам он выглядел здоровым, бодрым, дорогая элегантная одежда подчеркивала его стройность. Клара даже подумала : «А может, я его недооценила?» Они поехали в представительство Банка на Доулинг-стрит. Там для них уже был приготовлен завтрак, чтобы они могли обсудить предстоящие дела, не выходя из конференц-зала. Времени до открытия аукциона Сотби оставалось в обрез, а еще нужно было посетить российскую художественную выставку, которая открывалась через несколько часов в одном из предместий Лондона. Квасников, прилетевший накануне, уже не один раз названивал в представительство Банка.
Кронин посвятил Полыхаева в некоторые детали предстоящего аукциона. Говоря об известном Кларе лоте, он заметил:
-Жалко, что не успели пропустить полотно через Париж – сегодня большинство произведений мирового рынка проходят через парижский аукционный дом Друо. В прошлом году сумма его продажи составила 370 миллионов евро, а Кристи – 57. Сотби выручил еще меньше – 50 миллионов. Но будем надеяться на лучшее: у представленного полотна достойное семейное предание, а какие имена! Документы – подлинные, так что, думаю, получим хорошую цену.
-Ну и отлично,- ответил Полыхаев, перелистывая представленные Крониным документы о предстоящем аукционе.- Денег нам нужно все больше и больше…
Кронин и Клара молчали. Вошел секретарь и сообщил, что они могут ехать на российскую выставку.
Клару разочаровал зал, где были выставлены работы российских живописцев из собраний различных музеев. Он был явно мал для такого мероприятия и недостаточно освещен. Но Кронин, заметив ее разочарование, поспешил объяснить:
-Здесь очень дорогая аренда, а у нас спонсорские средства, на все их не хватает. Вообще выставка за рубежом для нас пока что роскошь. Ни одна не окупается посещениями…
Внимание Клары привлекло небольшое полотно. Подойдя поближе, она пригляделась и увидела картину, которую отбирала в музее. Однако полотно принадлежало другому автору, да и отличалось тем, что на нем отсутствовали фигуры людей и ягненка. Ей хотелось получше рассмотреть пейзаж, однако помешал Квасников, который суетился и приглашал всех на торжественное открытие. Рядом с ним Клара увидела Элеонору, которая была одета, словно серенькая мышка и все пряталась за спиной губернатора.
После торжественных речей и богатого фуршета Полыхаев уехал один, а Кронин повез Клару в гостиницу. На этот раз она не чувствовала привычной неуверенности и скованности, когда они ложились в постель. Кронин был приятно удивлен переменами в давней своей подруге. Вечером, сидя с бокалом вина в руке в расстегнутой рубашке, через которую виднелось смуглое от загара тело, он предложил:
-Поедем со мной в Париж? Теперь я буду жить там. Мне нужна помощница. Поедем…
-Поедем,- ответила Клара, натягивая до подбородка шелковую простыню.
На аукционе живописи Сотби у них с Полыхаевым были забронированы места. У стены зала, на которой висели лучшие картины, а некоторые стояли на мольбертах, вдоль длинного стола постоянно двигался аукционер. Его движения были упруги, голос мягок, плавные движения рук привлекали внимание к очередному полотну. Этот человек был образец невозмутимости и манерности. А вот зал представлял совершенно иную картину. Видно было, что он заполнен людьми одержимыми, бойцами, между которыми под напускным равнодушием идет ожесточенная борьба.
А на подиуме аукционер представлял топ-лот стринга ювелирных изделий – золотой сотуар с драгоценными камнями: желтым сапфиром, голубым аквамарином и розово-сиреневым воробьевитом, бриллиантом и алмазами. Этот лот – третий по популярности после полотен Малевича и Пиросмани, которые уже ушли. Сотуар был изготовлен в начале двадцатого века Поставщиком Высочайшего двора, санкт-петербургской фирмой. Стартовая цена – 3500 евро. Торги разгорелись. Наконец, остановились на 17 тысячах евро. Сотуар купил…Клара в упор смотрела на высокого седого старика, который несколько раз выкидывал вверх руку, увеличивая цену украшения. Это был Ухов. Рядом с ним сидела молодая красавица, худенькая, похожая на девочку, стриженую головку которой прикрывала маленькая шляпка из старинных кружев и жемчуга. Она, улыбаясь, поглядывала в зал, но было видно – ей скучно. Клара не могла оторвать взгляд от Полины. Она ничего не замечала вокруг и не слышала, как аукционер называет все более и более высокую цену за выставленное полотно русского живописца, подарок Ивана Тургенева Полине Виардо. Зато Ухов внимательно следил за торгами и , не допуская заминки, поднимал и поднимал вверх руку. Но полотно досталось другому. Беря Клару под руку, чтобы помочь ей подняться с кресла, Полыхаев, до того времени не мешавший ей разглядывать Полину, тихо сказал :
-В этой цене есть и ваша доля. Пойдемте, все кончилось.
Клара, не помня себя, выходила из аукционного зала. Опомнилась только, когда к ним подошел взволнованный Кронин и довольно сказал:
-Миллион сто двадцать пять тысяч фунтов – это, конечно, безумие, но дело сделано! А ведь год назад Кустодиев, здесь же, ушел лишь за миллион.
7
Ухову доставили покупку домой в сейфе с охраной. Он усадил Полину перед зеркалом и примерил ей украшение, сказав довольно:
-Вот вам, графиня Лопухина, царский подарок. Семнадцать тысяч евро – не такой уж большой процент за миллион двести двадцать пять тысяч фунтов. Как ты думаешь?
Старик говорил по-русски, и Полина его не понимала, а только улыбалась в ответ зеркалу с прекрасным отражением драгоценностей. Она совсем забыла родной язык, которым и на родине-то плохо владела. Помнила лишь два слова, которые косноязычно говорила Ухову, когда тот приказывал: дэдушка и хыроший.
Ухов перешел на английский, рассуждая:
-Страсть собирательства губит людей еще с древности. Ведь в китайской пещере, ты знаешь, нашли кристалл кварца, который полмиллиона лет назад люди, одетые в звериные шкуры, хранили, как драгоценность… Кстати, сколько он сегодня стоит? Надо подумать об этом.
Вдруг он рассмеялся:
-А ведь, чего доброго, из-за таких вещей когда-нибудь разгорятся мировые страсти по первобытно-общинному строю. Сходят же некоторые пресыщенные чудаки сегодня с ума по царской короне, только взглянув на нее… Впрочем, как другие – от раритетов времен революции. Символы, символы, символы… А жизнь-то идет своим чередом. И каждый раз – к одному концу.
ПОРОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ
1
2000 год. Бирюки. Клара приехала в Бирюки ночью. Остановила машину посередине улицы Пролетарской, которая вела к клубу и к ее школе, неподалеку от сорок первого. Вышла, осторожно прикрыв дверь «Ауди». На улицах поселка стояла мертвая тишина. «А раньше-то, гуляли до утра, частушки, гармошка, танцплощадка. Народу было полно, на улице в толпе не разойдешься…- прошептала она.- Куда же идти?» Клара внимательно вглядывалась в темноту, но та отвечала ей гробовым молчанием. И неожиданная бирюковская гостья пошла в сорок первый. Барак белел в темноте своим длинным облупившимся телом. На месте окон чернели кирпичные заделы.
Она подошла к металлическим дверям и в нерешительности остановилась, с горечью подумала: «Постарался Квасников, вон как заковал наше прошлое». Вдруг массивное железо качнулось и тяжко простонало на ржавых петлях, как больная собака. Клара тронула дверь, та завыла еще сильнее и открылась! Она настороженно оглянулась по сторонам, темнота все также мертвенно молчала. Тогда Клара отодвинула железо и вошла в сорок первый. Достала зажигалку, щелкнула и пошла по длинному коридору к своей комнате. Остановилась перед знакомой дверью, ощущая, что попала в какой-то странный, будто потусторонний мир. Потом толкнула дверь, которая тоже оказалась открытой. Едва ступив на порог, услышала знакомый голос, который враз оборвал ей сердце, и она едва удержалась на ногах.
-Входи, раз пришла,- сказал Квасников.- Попалась? Не все ж тебе бегать от меня…
Клара стояла на пороге. Уходить она не собиралась, но и войти не решалась, вглядывалась в темноту, пытаясь рассмотреть того, чей силуэт смутно виднелся у заложенного кирпичом окна. Она поняла, что Виктор сидит на ее кровати. И вошла.
-Садись,- сказал он.- Как погода в Париже?
-С утра шел дождь,- ответила Клара,- а у вас здесь сухо и морозит…
В темноте Квасников ухватил ее за подол шубы и рывком посадил рядом с собой. Где-то на ее одежде треснул шов, свалился с ноги туфель. Она почувствовала, что рука Виктора ухватила ее за горло, но не сопротивлялась, приготовившись умереть прямо в эту же минуту. Однако другой рукой он рванул с нее шубу, потом грубо задрал юбку и повалил на кровать. Он расстегивал и срывал с себя брюки, а голые бедра Клары дрожали так, будто у нее уже наступила агония. Так продолжалось и тогда, когда он, наконец, справился с одеждой и она ощутила забытые родные прикосновения, и когда они молча катались по неистово стонущей под ними старой кровати, и когда все начинали сначала и сначала. До тех пор, пока едва не умерли в этой черной комнате с заложенным кирпичами окном.
Вдруг Квасников резко вскочил, натягивая брюки, и, схватив ее за руку, потянул за собой к двери. Из-за нее уже пахло едким дымом, а в длинном коридоре было светло от красного огня. «Поздно!»- крикнул он и бросился к окну. Подтянул туда стол, лег и ногами ударил в кирпичную кладку. Она подалась, кирпичи попадали на улицу, а Виктор схватил Клару и стал выталкивать ее наружу, в окно. Ноги ее не слушались, она не понимала, что происходит. Виктор взял ее подмышки и опустил на землю, потом выпрыгнул сам. Схватил за руку и потащил за собой по улице, мимо старых деревьев, у которых они двадцать лет назад целовались вечерами, прячась от Анны Захаровны.
-Кто поджег?- спрашивала Клара, задыхаясь.
-Я, я поджег,- отвечал ей Виктор, волоча за собой за руку, словно маленькую девочку.
-Так это ты меня хотел сжечь?- изумленно спросила Клара и выдернула руку из его ладони.
-Тебя, тебя. А, может, нас двоих.
-Вот дурак!- сказал Клара, а Виктор хрипло засмеялся.- Дурак был, дураком остался.
-Так вот ты как…- прошипел он и снова потащил ее за собой.
-Куда ты меня ведешь?
-В дом матери.
-Не пойду!
-Куда ты денешься? Нет там никого, не бойся. Мать у сестры теперь живет, на баме…
-Где?!
-На окраине Бирюков. В новостройке. Там, где рудник был. Его давно завалили, целый микрорайон построили. А внизу озеро из-под земли выпустили. Швейцария да и только!
-Твоих рук дело?
-Что?
-Рудник топить?
-Моих. А тебе не нравится?
-Рудник затопил, сорок первый в железо заковал. Прошлое замуровать, утопить хотел?
О Полине Клара не говорила ни слова. Сейчас они начинали разбираться только между собой, никого сейчас между ними больше не было. На них накатило прошлое, как горячая двухметровая волна, но лишь до того момента, до того предела, когда Клара давным-давно только осталась одна, прогнав от себя Виктора и мучительно переживая одиночество и утраченную любовь, каждый вечер прислушиваясь к мужским шагам за дверью и к шорохам в комнате Маши Курской.
Как только они ступили на порог дома матери Квасникова, Клара с издевкой сказала:
-Наконец-то ты привел меня в свой дом! Теперь не боишься бирюковских сплетен? Неужто стал такой смелый - через двадцать лет?
-Не боюсь. Тебя никто здесь не увидит,- сказал он,- никогда.
И Кларе вдруг стало страшно.
-Ты это о чем?- спросила она.
-Что, испугалась? То-то. Заходи.
Они вошли в дом, и Клара сказала:
-Помыться бы…
-Да ладно, и так сойдет,- ответил ей Виктор и, схватив за руку, потащил в спальню.
-Послушай. Погоди,- прошептала она смущенно.
-Ты что?
-Я не могу больше, ты меня всю ободрал.
-А-а, ну ничего, стерпится, слюбится…
Когда забрезжил рассвет в окнах дома Верки Квасниковой, Клара встала с постели, выбравшись из скомканных простыней и покрывал, и пошла в ванную. Помывшись, стала бродить по дому. Остановилась рядом со старым сервантом, разглядывая его содержимое на стеклянных полках. Увидела маленькую фарфоровую собачку, которую когда-то подарила своему любимому мальчику на двадцать третье февраля. Клара не услышала, как за спиной встал Виктор и тоже рассматривал собачку. А, обернувшись, увидела и вздрогнула, сказала, грустно улыбнувшись:
-Ты, значит, помнил, раз не выбросил мой подарок?
-Помнил. Я все помнил,- сказал угрюмо Виктор и пошел в кухню. Там на столе он взял большой нож и, замахнувшись на батон, остановился в задумчивости. Клара в растерянности наблюдала за ним. Потом тихо сказала:
-Перестань дурить, мы уже не дети. Остановись.
Не выпуская нож, он поднял на нее глаза и заговорил:
-Что ты называешь дурью? Твою измену, твой побег или мои мучения, когда я готов был самого себя порвать на куски, потому что так хотел тебя, тебя и больше никого? А ходил к Маше Курской и потом блевал до потери сознания… Потому что с годами зверел все сильнее и сильнее от этого желания и ненависти и готов был на все!
-И что теперь?- прервала она его, кутаясь в большое полотенце.
-Теперь?- Виктор подошел к ней, отбросив нож на стол, и сдернул полотенце.- Теперь постой вот так, голяшом, передо мной. Или не нравится?
-Нравится. Кофе сделай, а то ведь оба свалимся прямо тут. Сил нет больше.
-Сейчас, сделаю. Ты иди, камин разожги, сыро что-то здесь, давно не был.
У Клары отлегло от сердца, и она засмеялась:
-А как мы ночью из окна-то в сорок первом прыгали, прямо как в юности! Помнишь? Смешно… Сейчас не жалеешь, что не сжег меня?
-Пойду, в погреб схожу,- сказал Виктор и, выглянув в окно, воскликнул,- смотри, снег выпал!
-Какой белый!- вздохнула Клара. – Сто лет не видела такого белого снега!
-Ну да, откуда у вас в Париже снег. Избаловали мы вас, легальную эмиграцию…
-Я не эмигрантка, работаю в представительстве Банка, ты же хорошо это знаешь, и содержит меня Александр. Кстати, содержание скромное. У меня такая маленькая квартирка, кухня – в прихожей…
-Ну и что? Как обычно, в Европе. Я изучил эти проекты, мне понравилось. Кстати, в Бирюках пленные немцы когда-то построили целую улицу – Советскую - из таких двухэтажек. А их потом наши бараками обозвали.
-Потому что превратили эти европейские квартиры в коммуналки.
-Значит, надоело тебе в Париже…- насмешливо сказал Виктор и взял в руки пластмассовое ведро и эмалированную миску.- Огурчиков наберу, картошки из запасов матери. Нам здесь не один день куковать придется. Хоть домашних харчей поедим.
-Это, конечно, повод, чтобы остаться,- усмехнулась Клара.
2
Она смотрела в окно на устланный белым мартовским снегом двор, по которому, скользя, пробирался к погребу Виктор, размахивая красным пластмассовым ведерком, и старалась проглотить подкативший и застрявший в горле ком. Вдруг почувствовала давно забытую боль в груди и налила холодной воды из-под крана. Она смотрела в окно и не верила самой себе – время резко рвануло назад и стрелки его замерли на том марте, когда Клара впервые почувствовала дурноту и тошноту именно здесь, в доме Верки Квасниковой, когда Виктор варил на плите курицу, и ее запах заставлял Клару то и дело выбегать на крыльцо и хватать открытым ртом холодный воздух, в ожидании, когда отпустит тошнота. А Виктор, управившись с печкой, распахивал дверь и вытаскивал ее с крыльца за подол платья, поднимал на руки и нес на кровать, на ту самую высокую Веркину кровать с ёкающим матрацем на пружинах.
Вдруг Клара вздрогнула – ее тошнило! «Устала, наверное, перенервничала»,- подумала она. Но, увидев, как Виктор возвращается из погреба, опять почувствовала приступ тошноты. «Интересно, это ощущение – от любви или от ненависти?»
Он, между тем, уже разгружал содержимое ведра и миски в раковину и предложил:
-Может, займешься?
-Нет, едва ли.
-Забыла, как это делается?
-Что-то вроде того.
-Тогда вспоминай,- он бросил ей нож.
-Не надо, я не хочу есть. Вообще я ем очень мало. Сварим кофе, этого хватит.
-Ты не поняла. Я не могу звонить водителю и распоряжаться, чтобы он привез продукты из туевского ресторана. Никто не должен тебя видеть здесь. И меня с тобой.
-Кого же ты боишься на этот раз? Твоей примадонны, которая перетащила тебя в столицу и сделала депутатом? Ухова-то уже нет, но, как я вижу, тебя кончина твоего тестя совсем не печалит… А ты похудел, стал таким красавцем, словно вчера с подиума. Это твоя кинодива постаралась? Она умеет делать из…
-Из дерьма конфетку, ты хотела сказать? Да, это она поработала надо мной. А ты хотела бы сейчас видеть перед собой все тот же круглый усатый шар, каким я был в Лондоне на той дрянной выставке, когда вы кое-чем так удачно растороговались с Уховым на аукционе Сотби?
-При чем здесь Ухов? Я не понимаю…
-Вот и не надо говорить о том, о чем ты совсем ничего не знаешь. А Ухов… Ну что Ухов – был и нет. Ты хочешь об этом поговорить?
-Конечно.
-Ладно. Только давай, не сейчас.
-А когда?
-Вот почищу картошку, сварю курицу… Я же говорю, времени у нас много.
Но картошку он чистить не стал, а схватил Клару за подол своей рубахи, которую она успела надеть на голое тело, поднял на руки и понес на Веркину кровать. Пружины жалобно ёкнули под ними и сразу замолчали.
-А кофе?- просительно прошептала Клара.
-Кофе потом,- сказала Виктор, стаскивая с нее рубаху.
Камин давно остыл. За окном серели мартовские сумерки. Снег растаял, и ветер гнул мокрые черные ветви яблонь у крыльца. Клара первая очнулась от долгих настойчивых звонков в дверь. И машинально пошла открывать, мягко ступая по коврам босыми ногами и на ходу натягивая рубашку Квасникова на голое тело. На пороге стояла Людка Усачева, потирая конопатый нос замерзшей красной ладошкой. Едва Клара распахнула дверь, как из-за ее спины вынырнул Квасников и отодвинул ее, ухватив за талию, спрятал себе за спину.
-Здорово, Клав,- успела все-таки поприветствовать ее бывшая одноклассница.
-И вам того желаем,- ответил за них двоих Квасников. А потом махнул рукой и, покрепче запахивая шелковый халат на смуглой волосатой груди, сказал:
-Ладно, заходи. Все равно узнала бы. Но только чтобы молчок, поняла?- И повернулся к Кларе,- как это в Париже?..
-Ле труа,- ответила Клара и пошла в дом. Ей было омерзительно видеть рыжую Усачеву.
3
Глава Бирюковской администрации, по всему чувствовалось, тоже не горела желанием встречаться с матерью Полины. Но вела себя уверенно. Ей было не привыкать держать удар. Однако одолевало любопытство – зачем решили встретиться эти двое через столько лет? Взглянув на них при свете, подумала в смятении: «Ишь ты, измурыжили-то друг дружку, наверное, до дыр протерлись. Клавка вся синяя. Прямо детский сад, вспомнили детство золотое, два дурака! Взять бы сейчас обоих и сдать куда надо. Жаль время не то, поди-ка, сдай их при таких-то деньжищах… Сегодня, вишь ты, все лезут в баре, а ведут себя, как твари!» Вслух ласково сказала:
-Звали, Виктор Дмитриевич? Вот, я тут, вся перед вами. А сорок первый-то чуть не сгорел!
-Да ты что?- удивился Квасников и добавил, усмехнувшись,- а впрочем, давно ему пора! Кто же поджег?
-Еще не нашли, да и не найдем, пожалуй.
-А чего искать? Сгорело старье и сгорело, черт с ним. Мы на этом месте что-нибудь построим. Что хочешь, а?
-А казино можно?- тихо, с придыханием, спросила Усачева.
-Ишь ты, куда гнешь. Казино нельзя, а развлекательный центр «Домино», пожалуй, можно. Лады?
-Спасибо и на том.
Клара ушла в спальню и больше не показывалась. Ее снова мутило, и она едва сдерживалась, чтобы не побежать в ванную и не дать волю своему скукожевшемуся от голода и переживаний желудку.
-Дела какие важные, или так – погостить к нам, в родные места, на природу?- продолжала напевать Усачева.
-Отдохнуть, отдохнуть, Людмила Ивановна. В хорошие места хочу сходить…
-Это в какие?
-В музей ваш, к примеру. Может, помощь какая культуре нужна, так окажем.
-Помощь нам всегда нужна,- Усачева прищурилась.- А что именно в музее хотите посмотреть?
-Все!- засмеялся Виктор. – На старину потянуло, мочи нет. Между прочим, помощь окажу прямо сейчас. – Он полез в карман брошенного на стул пиджака и вынул розовые и сиреневые бумажки.- Вот, две тысячи. Евро. Можешь не считать.
-Когда пойдете?- коротко спросила Усачева и сунула деньги к себе в карман.
-Часов в девять откроешь?
-Ждать буду там. Приходите.
-Лады. Прощевай пока, Усачева, подруга моя старинная. Жди меня, и я приду.
Глава бирюковской администрации вышла из Веркиного дома и быстро пошла по улице, шлепая по мартовской грязи сапогами на высоких каблуках.
Клара вышла из спальни одетая. Но Виктор сказал:
-Пойду один. Тебе нельзя показываться. Сиди и жди меня здесь. И никому больше не открывай, поняла?
-Поняла. Значит, ты за этим ждал меня? Ты все знаешь? Или не все? На кого ты работаешь?
-На родину. А ты на кого?
-А я не знаю. И знать не хочу. Мне просто нужны мои вещи, и все. И… сорок первый тоже. Отдай его мне.
-Выдумала тоже! Разожги камин, холодно стало. Сиди и жди меня.
Виктор ушел, а Клара сварила кофе, села в кресло у камина и, наконец, включила телефон. Он сразу же зазвонил. Она услышала в трубке взволнованный голос Кронина.
-Где ты?- спрашивал он, - с тобой все в порядке? Звонил Александр, он сказал, чтобы я не волновался. Но мне все-таки не по себе. Где ты?
-В аду,- ответила Клара.- Но не волнуйся, это родной ад. Здесь все такое привычное…- тут она спохватилась и сказала быстро,- мне надо идти. Но я скоро прилечу. Не беспокойся. И отключила телефон. На связь с Полубесом она должна была выйти только завтра утром.
4
Дверь на крыльце стукнула, и в дом вошла Верка Квасникова, опираясь на костылку.
-Кто тута?- громко крикнула старуха.- Сынок, ты здесь, что ли, али кто?
-Али кто,- тихо откликнулась Клара и вышла в кухню.
Верка стояла, опираясь на костылку и внимательно вглядывалась в гостью. Потом с изумлением воскликнула:
-Клавка, да никак это ты? И рубаху Витькину уже приспособила. Да ты как сюда попала? Не грабануть ли нас решила в отместку? Ну-ка, давай отседова, забирай свои шмотки и иди по добру, по здорову.
Клара медленно натянула шубу, надела сапоги и вышла на крыльцо. И тут же увидела спешившего к дому Виктора.
-Куда?- спросил он, расстегивая на ходу куртку и пытаясь охватить ее полами Клару.
-Мать твоя меня выгнала.
-Ну да? Пойдем, разберемся.
-Нет уж, разбирайся как-нибудь сам. А я здесь постою.
-Может, и заночуешь на улице?
-Может, и заночую. Мне не впервой.
-Не дури. Нельзя здесь стоять. Тебя никто не должен видеть.
-Так мать же твоя увидела. И все теперь узнают. Что я здесь и что мы с тобой…
-Пошли.
Он взял Клару за руку и повел за собой в дом.
-Все бушуешь, мать?- спросил он, смеясь, у Верки.- Зачем Клавдию прогнала? Разве я разрешал?
-В моем дому кого хочу, того и гоню,- угрюмо откликнулась старуха, суетясь у раковины с картошкой.- Чтой-то курицу на столе просто так держите?
-А я думал, она уж улетела,- засмеялся Виктор и обнял Верку.- Ты бы нас лучше покормила, а то вот Клавдия картошку чистить разучилась там у себя в Париже. А есть очень хочется.
-Да уж готовлю, сейчас и подам. И уйду.
-Нет, мать, теперь ты уж с нами останешься. Места здесь всем хватит. Заодно и расскажешь нам о бирюковском житье-бытье…
-А то ты сам не знаешь, какое наше здесь бытьё.
-Не-ет - о военных годах, когда к нам беженцы стали приезжать в эвакуацию.
-Какие еще беженцы?
-Да вот хотя бы Анна Захаровна Лопушкова.
-Бабка, что ли, Клавкина?
-Она и ее дочь. Как они здесь оказались? Откуда приехали?
-А сама-то Клавка не знает, что ли?
-Не знает. Когда молодая была, не интересовалась. А потом уехала, не помнишь?
-Уехала, девку больную бросила, срамота! Померла, небось, девка-то? Или в сумасшедшем доме еще живет?
Сидя в спальне на Веркиной кровати, Клара, затаив дыхание, внимательно слушала старухин лепет.
-Из-под Калуги откуда-то приехала Анна Захаровна с дочкой. Только та вскорости померла. Клавку родила и померла. Вспоминать заставил, а мне аж страшно. Хоронить было не на что, пять ден лежала в доме. А потом как-то изловчилась Анна Захаровна, что-то продала, и гроб ей сколотили наши мужики. Гроб-то простой, не струганный, а девка ее в гробу лежала прямо как королевна, вся в кружевах. Так в гроб красоту и унесла. И иконку…
Клара вздрогнула, а Виктор быстро спросил:
-Какую иконку?
-Обыкновенную, которую в гроб к упокойным кладут. Только эта была великовата. Но другой не нашлось в сундуке у Анны Захаровны.
-Могилку-то, наверное, теперь не найти,- задумчиво сказал Виктор и зевнул.
-Откуда же ее найти теперь, когда ты сам распорядился кладбище перепахать по краю? А в войну с того краю и хоронили. Под взорванной водокачкой… Ну вот. Все готово. Садитесь есть. Зови Клавку, а то, небось, голодная с гулянок своих…Знаю я ее. А меня ты отпусти домой, не хочу я здесь с вами ночевать, грех мне будет. Никому про ваш блуд не скажу, стыда-то не оберешься. Твоя не приедет часом? Скандал будет на всю улицу, смотри, все черепки об твою голову переколотит.
-Не приедет, если никому не скажешь. Ладно, иди уж. Мы тут сами…
Когда Верка ушла, Клара и Виктор сели ужинать. Но ели нехотя. И все к чему-то прислушивались. Наконец, Клара спросила:
-Ну что?
-А ничего,- ответил Виктор.- Сундук твой стоит в музее, а вещей из него нет.
-И кружево пропало? Ведь полный был сундук-то. Мне Полубес говорил, а он точно видел.
-Представь, все пропало. Но можно поискать у бирюковских бабок, может, у них что-то осталось? Мне главное понять, что именно надо искать. Вот есть фотография, но я в этом ничего не понимаю.
-Зато я понимаю,- сказала Клара и взяла в руки снимок, который ей протянул Виктор.
На нем был крупным планом снят кусок какого-то кружева, так, что хорошо просматривался весь рисунок.
-Да, это образец кружев, которые носил Людовик Четырнадцатый. Но только маленький фрагмент. А нужно найти все полотно. И оно было в моем сундуке.
-И сколько это удовольствие стоит?
-Как принято теперь говорить, оно бесценно. Речь о другом – о финансировании промысловых мастерских на юге Франции, которые будут поставлять свою продукцию в Лувр. Это уникальный промысел начала семнадцатого века! Французское правительство объявило, что не пожалеет денег на его возрождение. К тому же ему взялся помогать Джордж Сорос. А это немеряные деньги.
-Но ты же не из одного только чувства патриотизма к чужой стране разыскиваешь эти обрывки, наверняка у тебя есть личная заинтересованность! В чем она?
-Значит, ты все-таки не все знаешь.
-О чем конкретно?
-О ком. О Полине.
Виктор нахмурился.
-А что я о ней должен знать? Ты опять будешь говорить, что графиня Лопухина, вдова магната Аристарха Ухова – моя дочь? Но это же выдумка, как и ее фамилия, и титул, да и, наверное, кружева эти королевские… Сказки. Курам на смех.
-Полина в заложницах у Полубеса. А Лопухина – ее настоящая фамилия.
-Как это?
-Так же, как и моя. Мы не Лопушковы, а Лопухины. Бабушка нам фамилию сменила еще в двадцатые годы – от греха подальше. А в войну документы вообще сгорели, осталось лишь несколько вещей, и то чужих – кружево и та самая иконка, которую моя мать девочкой вынесла с пожара на бывшем Полотняном заводе Гончаровых. Кружево - тоже из их запасов. Когда бомбы упали на дома, в подвале эти вещи и обнаружились. Документы сгорели, а взамен явились кружево и иконка. Здесь, в Бирюках, моим уже новые документы выдали опять же на фамилию Лопушковых.
-Ну хорошо, с фамилией ясно. А что Полубес хочет от Полины? Наследство Ухова?
-Да нет никакого наследства, все его состояние исчезло с его смертью. Все принадлежит Банку. И Полубесу в этом смысле ничего не светит, точнее - Любке Блохиной, внучке Ухова и твоей жене.
-Бывшей.
-Какая разница! Полубес грозится продать Полину в немецкий бордель, он хочет часть тех денег, которые выделит американский магнат, покровитель искусств во всем мире, Джордж Сорос на развитие промыслового производства на юге Франции. В этих деньгах будет моя доля, вознаграждение за уникальные образцы королевских кружев. За ними я и приехала.
- В России – искать какие-то образцы старинного искусства? Да здесь молодые теперь не знают, что у них за спиной двадцать лет назад было. Их в школе этому не учат. А если и учат – так кое-как, чтобы уж совсем ничего не поняли и не запомнили. И твой Сорос – знаем мы его замашки - хватанет, что ему надо, утащит себе в нору, а там хоть трава не расти. Запасливый хомяк, уж за обеими щеками от мировых сокровищ трещит, а все крохи подбирает. Вот до тряпок Людовика добрался. Надо же!
-Я понимаю, нынче в России модно ничего не знать из прошлого. Но это личное дело тех, кто модничает в политике. А мне нужно найти эти старые образцы. Где их теперь искать? Если только в гробу у матери…
-А знаешь, это мысль!- воскликнул Квасников.
-Ты серьезно?
-Конечно. И посмотрим, заодно, что там за иконка такая, от промышленников Гончаровых.
5
Клара вздрогнула и спросила:
- Что ты еще хочешь найти?
-А что ты посоветуешь?- Виктор прищурился и внимательно посмотрел на Клару.- Думала – очень хитрая? Да ты еще в самолет сесть не успела, а мне уже все доложили. Работает наш Подотдел, не ленится. Так что давай, выкладывай все начистоту.
- Если нет – пытать будешь?
-Буду. Запытаю на мамкиной постели до смерти. Страшно?
Клара побежала в ванную. Ее рвало, как с жуткого похмелья.
-Да ты никак опять беременная?- усмехнулся Виктор.
-Уйди,- отмахнулась она.
-А в самом деле?
-Нет.
-Ну тогда пошли.
-Куда?
-На кладбище, куда же.
-Неужели ты думаешь, что камень действительно в гробу у моей матери?
-Что я думаю – это неважно. Велено искать, значит, будем искать. Кстати, этот гад в Лондоне сколько времени тебе дал? И какая хоть сумма залога?
-Времени мало. Две недели. И сумма огромная – полмиллиона долларов.
-Хорош бродяга! Ему давно пора девятью граммами утешиться, а он… Мечтатель!
-Есть еще другой вариант вызволить Полину, но он плохой. Наш миллиардер Алик Назлоев хочет жениться на графине Лопухиной. Недавно он купил коллекцию русских эмигрантов Ашнянских у банкира О* Нори в Париже, а там есть один женский портрет Карла Брюллова. Ты бы видел – копия нашей…- Клара оборвала себя и поправилась,- моей дочери. Он влюбился в этот портрет и сошел с ума. А потом увидел Полину и теперь просит ее руки. Но Полубес выступает в роли ее ближайшего родственника и покровителя и не дает никому с ней встречаться. Однако этот вариант плох потому, что Алик – совершенно безумный человек и неизвестно, что придет ему в голову и что он сделает с Полиной. А она и так хлебнула всякого. От травмы, полученной от бандита Полубеса, муженька твоей женушки, этой проститутки и наркоманки Блохиной, и до сексуальных измывательств педофила Ухова.
Беда в том,- сказал Квасников, не слушая или делая вид, что не слушает Клару,- что Алик не сможет расплатиться с Полубесом.
-Почему? Он же обладает таким огромным состоянием!
-Он ничем не обладает. Коллекция принадлежит не ему, он купил ее как подставное лицо.
-Для кого?
-Неважно… Видишь ли, государству выгодно держать большие деньги, в том числе, и сокровища якобы частных коллекций, за рубежом. Подальше от страны, в которой каждый день может случиться непредсказуемое. С деньгам сейчас так – подальше положишь, поближе возьмешь. Алик – всего лишь сторож.
-Что же тогда делать? Значит, у меня нет выхода? Ведь мне такие деньги на выкуп дочери никто не даст – кто я такая? А если Полубес держит Полину взаперти, издевается над ней, то жить ей осталось недолго, у нее же эпилепсия. В этой ситуации мне остается только застрелиться!
-Нет, в этой ситуации мы пойдем сегодня ночью на кладбище.
-И если мы найдем камень, то отдадим его Полубесу?
-Ну не все так просто. Однако что-нибудь мы ему отдадим. И очень скоро.
6
Алик Назлоев жил в особняке в пригороде Парижа среди драгоценных предметов искусства и антиквариата, купленных им по заказу больших людей России у наследников банкира О* Нори. Немалые средства были выделены ему на обустройство этого прекрасного трехэтажного дома и на систему слежения и сигнализации. А также на охрану. Здесь он позволял себе любые причуды. И одной из них была специальная зала, в которой он разместил необыкновенный портрет графини Строгановой работы Карла Брюллова. И обустроил ее разными хитрыми секретами. Пол в зале поднимался и опускался, в стенах были потайные двери.
Коллекционер влюбился в эту женщину по-настоящему. Так он любил впервые. Общался с ней в течение дня, словно с живой. А ночью предавался грезам любви с прекрасной дамой, бриллиантом двора Александра Первого. Который и сам не имел сил устоять перед этой неземной красотой и, выписав прелестницу ко двору из провинции, одарил ее огромным состоянием. Правда, не своим, а из кошелька графа Строганова, которому пришлось жениться на красавице и делать вид, что он безумно счастлив. Ведь сватом был сам император!
Назлоев целыми вечерами просиживал перед портретом, вглядываясь в глаза графини, любуясь ее чудными восточными бровями, мраморным лбом, изумительно тонкой талией. И отмечал, что ничего подобного в современных женщинах сегодня не найти. Ни в одной, даже самой знаменитой модели! Сколько у него их здесь перебывало – а толку? Всех он выгонял потом взашей, если не сказать хуже…И ни с кем не спал. А читал русских поэтов.
Он не раз приводил в эту залу совершенно незнакомых людей, когда сердился на свою возлюбленную. И тогда она была принуждена смотреть на те безобразия, которые вытворяли гости. Однажды Алик заманил к себе двух юных геев и девицу с пляжа. И заставил их заниматься любовью прямо на глазах у графини. Сам же сидел в глубине залы и смотрел на ее реакцию. Но та невозмутимо, царственно улыбалась, а изящная полусогнутая рука ее делала такой жест, который мог означать только одно : «Пошли все вон!» И Алик понял этот знак своей любимой и нажал кнопку на полу. Пол бесшумно пополз , до самого бассейна внизу, и увлеченные любовью геи поняли, что с ними что-то не так, только когда были уже в воде. Девица же молча наблюдала за тем, как плавно падает вниз, и вовремя спрыгнула в воду и поплыла к бортику. Когда все уже вытирались сухими полотенцами, поданными чопорными слугами, она спросила у своих приятелей с пляжа на родном языке:
-А шо цэ за баба висит в него на стени? Чи он живэ с нэю?
Геи только пожали плечами и предположили, что их наниматель просто сумасшедший фетишист. И были огорчены тем, что заплатил он не так уж и много, как они могли бы рассчитывать, пережив подобное издевательство.
Однажды Алик вернулся домой из поездки в Лондон в приподнятом настроении. Налил себе бокал шампанского и, чокнувшись с портретной рамкой своей любимой, сказал:
-Скоро мы встретимся, дорогая! Ты рада?
Это произошло после того, как он увидел юную графиню Полину Лопухину на встрече с Аристархом Уховым в его резиденции. Они обсуждали финансовые дела, и Аристарх сказал ему, что часть коллекции, видимо, вскоре придется перевезти в Россию. В списках вывозимого значился и портрет графинир Строгановой.
Назлоев почувствовал, что теряет сознание. И тут же очнулся, потому что в кабинет к Ухову вошла… она!
-Моя жена,- представил ее Аристарх.- Графиня Лопухина. – И добавил, обращаясь к ней,- поздоровайся, детка.
Полина чуть-чуть нагнула голову ипоздоровалась с каким – то странным акцентом на английском:
-Она не говорит по-русски,- пояснил Ухов,- почти англичанка…
Алик, не отрываясь, смотрел на нее. Ему захотелось тут же завладеть ценной находкой. Она сама пришла к нему! Но графиня упорхнула, поцеловав Ухова в щеку и взяв со стола какую-то безделушку. Назлоев заметил, что тот уже еле поднимается со стула, а по щекам у него разлились коричнево-фиолетовые пятна смерти. И радостно подумал: «До встречи в аду, Аристарх!» Не успел он вернуться во Францию, как увидел в русских газетах некролог об Ухове. «Слава всевышнему!»- обрадовался Алик. И снова засобирался в Лондон.
Но больше встретиться ему с графиней Лопухиной не удалось. Ее секретарь, некий громила не то по кличке, не то по фамилии Полубес, всем учтиво сообщал, что вдова в глубоком трауре и никого принять не сможет еще долго. Тогда Алик снова вернулся к портрету и стал ждать окончания траура. Гостей он к себе больше не приглашал, но все чаще нюхал кокаин и что-то писал по вечерам, устроившись в королевском кресле за бронзовым столиком с витыми ножками напротив портрета.
7
…На бирюковском кладбище ночью выл ветер и стучали ветки обледенелых деревьев. Клара и Виктор почти на ощупь пробирались среди могил, разыскивая нужное место. Вдруг Квасников дернул ее за рукав:
-А вот и наша общая знакомая, глянь, какой памятничек сама себе отстроила!
Клара подошла поближе и в лунном свете прочитала: «Мария…»
-Маша Курская,- вздохнула она.- Ну конечно, где же ей еще быть. А памятник, в самом деле, дорогой. Кто же ее так отметил? Власти местные, что ли, за особые заслуги…
-Сама себе купила. Когда сорок первый вытряхивали, нашли и поставили. Мать говорила, праздник даже в тот день в Бирюках вроде бы был.
-Еще бы! Такое событие.
-Да… событие.
-Жалко старую подругу?
-Пойдем,- дернул Квасников за руку Клару и потащил по грязи на край кладбища.
-Постой, а где бабушкина могилка?- спросила она взволнованно.
-Здесь где-то рядом, да не найдешь, не замечена могилка-то. Некому было замечать.
-Что ж, у властей даже на крестик средств не нашлось?
-Наверное, не нашлось, да кому и нужно было…
Клара вдруг заплакала и стала без сил опускаться на могилу Маши Курской, но Виктор подхватил ее и повел дальше, на край.
Там он отпустил ее и приказал:
-Лезь под ту лавку, доставай лопаты, там они лежат, я заранее приготовил.
-Заботливый,- сказала Клара и, вытащив лопаты, кинула одну Квасникову и встала в ожидании дальнейших распоряжений.
-Здесь копай!- кивнул Виктор на еле заметный холмик.
Клара воткнула штык в холодную землю и начала ковырять холмик. Квасников молча наблюдал, но сам за лопату не брался. Он смотрел, как старается Клара, как дрожат у нее от натуги и страха тонкие холеные руки, как ветер поднимает подол ее короткой норковой шубки. Потом подошел, вырвал у нее лопату, отбросил и сказал:
-Ну хватит, дурака-то валять. Ты что, правда, думаешь откопать свою мать здесь?
Клара выпрямилась и растерянно смотрела на Квасникова. Потом спросила:
-А зачем же ты привел меня сюда?
И тут она догадалась:
-Так ты был уже здесь и копал сам! Зачем же меня привел? Хотел повеселиться? Или…
-Хотел устроить тебе свидание с Машей, которая прошла по твоей дорожке ко мне. Ты так распорядилась. После этого всю жизнь веселый хожу.
-Так ты вытащил меня из Парижа сюда, чтобы пристыдить? А стыда больше нет. Он умер вместе со мной тогда, двадцать лет назад, когда ты ходил к ней мимо моей двери в сорок первом. А если говорить о грехе, то гореть нам с тобой обоим в аду. Или ты иначе себе представляешь свою загробную жизнь?
Она повернулась и быстро пошла с кладбища. Виктор поспешил за ней. Но догнать ему ее не удалось. Клара, услышав за собой его шаги, кинулась в сторону и вошла в снежную топь на краю поля.
-Куда ты, там пашня, затянет, вернись!- крикнул Квасников, но Клара уже стояла по колено в ледяном месиве.
-Выходи,- повторил Виктор,- простудишься. Выходи!
-Нет.
-Выходи,- просил он, и в его голосе чувствовалась растерянность.
-Нет,- повторяла Клара сквозь зубы.
Так они и стояли, взбешенные, не чувствуя холода и страха, а ощущая лишь ненависть друг к другу.
Наконец, Квасников вошел вслед за Кларой в ледяное месиво, черпая ботинками воду и грязь, подошел к ней и, подняв на руки, понес вон из болота, проваливаясь едва не по пояс в весенней убийственной топи.
Выбравшись с кладбища, они бежали по ночным Бирюкам, с меховых пол шубы на ноги Клары стекала холодная жижа, хлюпала она и в ботинках у Виктора. В дом к Верке Квасниковой они вбежали грязные, стуча зубами от холода. А та уже сидела за столом на своей кухне и пила чай с розового блюдечка.
-Зачем звал?- спросила Верка сына и хмуро посмотрела на Клару, которая сразу же кинулась в ванную, сбрасывая на ходу одежду.
Виктор бросился за ней, расстегивая брюки и рубашку.
-Ботинки-то сними!- закричала мать,- служанок у меня тут нет для вас.
Она с трудом выбралась из-за стола и костылкой стала подгонять грязную обувь под порог. Потом подошла к двери ванной и повела беседу с Виктором, стараясь перекричать шум воды:
-Я там тряпки, какие велел, по Бирюкам пособирала, в зале лежат, на печке, смотри, не пожги, а то у наших больше нету. Пойду я, спать хочу, всю ночь мне шастать, что ли? Слышишь, аль нет?
-Слышу, слышу, - глухо ответил из-за двери Виктор,- иди, мать, иди. Завтра поговорим.
Верка пошла было одеваться, но вдруг вернулась, снова подошла к двери и крикнула:
-Клавка, ну-ка, откликнись мне!
-Здесь я. Не улетела еще,- донеслось, немного спустя, из-за двери.
-То - то и оно – не улетела. Знаю я вас, чертей. Натворите еще чего, мало вы баламутили здесь… Смотри, Витька, чтоб у меня порядок был, а то наподдам!- крикнула снова она и пошла одеваться.
А Клара сказала, перебирая мокрые волосы Виктора под тугой струей горячей воды, которая никак не могла их обоих согреть:
-Счастье-то, наверное, какое, когда тебе, старому, мать говорит: «Наподдам!»
-Да, я берегу ее. И ты, видно, уже не очень-то на нее сердита.
-Годы прошли, все унесли. Что теперь сходить с ума? Но я была бы счастлива иметь хоть одну родную душу рядом. Главное, любящую.
-Ну, одна такая у тебя все-таки есть. И уже много лет, не так ли?
-Ты имеешь ввиду Кронина?
-А кого же еще? Но, должен тебя огорчить. Скоро придется поискать другую…душу.
-Почему?
-Потому что Кронин теперь будет работать секретарем у графини Лопухиной. Но это формально. На самом деле он - ее опекун. Документы уже оформлены.
-И он согласился?
-А почему нет? Он деловой человек, разве ты сомневалась в этом?
-Постой, но ведь Полина еще не освобождена…
-Уже.
-Когда?!
-Сегодня вечером. Ребята из Подотдела обо всем позаботились. А ты и вправду думала, что мы отдадим Полубесу полмиллиона?
-Полина в порядке?
-Кажется, да…
-Я смогу ее увидеть?
-Не стоит. Ты ведь доверяешь Кронину?
-Ну да. Это лучший вариант…- Клара вдруг почувствовала, как ее слова неприятны Квасникову и усмехнулась,- а ты все еще ревнуешь меня? И поэтому отнял у меня моего профессора?
-В университете надо было учиться, а не шашни заводить,- буркнул Квасников.
-Вот сдается мне, что ты стелешь мосточек себе в обратную дорожку.
-И не думай, я же сказал – по той дорожке прошла Маша Курская, а по помету я не ходок. И тебе не советую.
-А тогда что мы сейчас здесь делаем?
-Делаем наш хороший секс. Но эта вещь – такая же болезнь, как алкоголизм. Надо избавляться вовремя. Чтобы не пропасть. Иначе – каюк.
-Что ж, дело хозяйское. Избавляйся. Я, собственно, не против.
-И правильно. В ином случае – рано или поздно мы все равно зарежем друг друга. А пожить еще хочется.
-Знаешь, что я думаю? Эти твои решения и теории – только слова. Во-первых, ты все равно не оставишь меня в покое, мучить будешь, хоть еще двадцать лет пройдет. А во-вторых, ты таким родился, и никакая Маша здесь ни при чем. Просто ты на нее сваливаешь свою чудовищную сущность!
-Прости, а у кого из нас она все-таки чудовищнее?
Клара не ожидала такого вопроса и даже растерялась, а Квасников закончил:
-Ну вот, сама все понимаешь. Давай одеваться. У нас еще очень много дел, а у меня, к сожалению, уже очень мало времени. Ты остановилась в загородной резиденции губернатора?
-Да, там у меня кое-какие вещи.
-Вот туда сейчас и поедем. Я вызвал машину. Только дам кое-какие распоряжение Усачевой.
-А куда я дену свою?- спросила Клара.
-Ее отгонят к резиденции.
Виктор вышел из ванной, обернулся полотенцем и пошел в зал. Там он накинула на себя шелковый халат и разжег камин, предварительно сняв с него сверток с вещами, которые принесла Верка. Потом набрал номер телефона Людмилы Ивановны и сказал:
-Завтра подвезут надгробную плиту на могилу Анны Захаровны Лопушковой. Проследи, чтобы установили сразу же. Только не привлекай к этому ничьего внимания, не надо. Ты меня поняла? Ну и лады. Будь, Усачева. До связи.
Клара стояла за его спиной и слушала. Когда он закончил говорить, она сказала:
-Огласки, значит, боишься, меценат? Зачем моими делами занимаешься? Все за меня сделал, дальше что?
-А дальше, в тишине, мы полежим на мамкиной кровати,- он взял ее на руки и понес на Веркину постель со старым плачущим пружинным матрацем.
8
Едва рассвело, они вышли на крыльцо. Клара была без шубы, ее она оставила на терраске Веркиного дома. Шуба была испорчена. Пробежали палисадник и сели в распахнутые двери большого черного внедорожника с мигалками. Автомобиль бесшумно выехал со двора и помчался в сторону резиденции губернатора.
А по Бирюкам наутро из дома в дом полетел слух, что в поселок вернулся Витька Квасников, привез с собой Клавку Лопушкову , вдвоем они сожгли сорок первый и теперь на его месте будут строить себе дом.
-Может, опять заживем,- обнадеживали себя одни,- этот Квасников – миллионер. Рудник отроет, всем работу даст. Только зачем ему Клавка-то понадобилась?..
-А без Клавки стал бы он тут строиться и жить? Без нее он и в Москве неплохо жил, только там ему с ней, видно, нельзя,- предполагали другие,- носом такая жена ему не вышла. Один позор.
-Ну если так, то пусть хоть и с Клавкой этой приезжает, если ей, конечно, от людей не стыдно.
-Да при таких деньгах какой стыд? Одно удовольствие!
На том и порешили.
Несмотря на раннее утро, в большом зале загородной резиденции туевского губернатора гостей уже ожидал завтрак, и стояли навытяжку официантки. Директор гостиницы бегала с телефонной трубкой в руках, сама помогала Квасникову снять пальто, провожала его в столовую, поддержала под локоток Клару. Через несколько минут они вдвоем сидели за огромным обеденным столом для больших приемов и смотрели, как суетятся официантки, подававшие блюда. Поели быстро, с аппетитом. И затем прошли в маленькую гостиную, уселись в мягкие кресла. Клара сказала :
-Теперь поговорим?
-Начинай,- откликнулся Квасников.
-Что это за сверток принесла твоя мать? А ты привез его с собой. Зачем?
-А, это. Возьми, это тебе. Мать у бирюковских старух скупила. Все, что осталось. Может, тебе пригодится. Кружево. Соросу отвезешь,- он улыбнулся.
Клара развернула сверток и разложила его содержимое на журнальном столе. Быстро перебрала кружевные лоскутки, некоторые подносила близко к глазам, некоторые рассматривала на свет. Потом сказала:
-Соросу это сгодится. Удивлен?
-Ну сгодится, так сгодится. Получишь деньги, купишь себе дом, не все же тебе жить в квартире с кухней в коридоре!
-Отдай мне сорок первый. Я поставлю там коттедж.
-Ух ты! А я буду наезжать к тебе и прыгать из окошка, как в юности… Насмешила.
-Так отдашь?
-Забирай, если такая охота. Но тебя же там на второй день сожгут, ты бирюковских знаешь – они чужого счастья не прощают!
-Ладно, с этим ясно. С Полиной ты проблему решил, с Соросом и французской культурной программой тоже. А почему на кладбище копать не стал? Раньше уже там побывал, признайся.
-Ты догадлива. Только не я там порылся, а Ухов. Там же тогда он и твою дочку встретил и велел Полубесу ее к нему привезти. Вместо тебя, между прочим, а ты-то в то время губы раскатала – признайся! К Ухову в постель прыгнуть. Не знала того, что он малолеток только признает в этом деле. Да к нему балетных толпами водили. Девочек и мальчиков… Он же конченный педофил!
- Тогда я не знала и о том, что моя дочь жива. Но хватит про балетных! Нашел он что-нибудь?
-Не знаю! За этим камнем даже Наполеон в свое время охотился. Не потому, что он самый большой, в мире у него лишь седьмое место по величине. Ведь этот алмаз был в короне у Людовика Пятнадцатого, потом – у его внука, которому отрубили голову во время французской революции. Вот тогда и пропал. А вообще он известен с десятого века.
-Но как он мог оказаться в могиле моей матери?!
-А тут особая история. Кое-какие нити ведут на Полотняные заводы промышленников Гончаровых под Калугой. И, представляешь, именно там , уже проигрывая войну 1812 года, зачем-то бродил по лесам Наполеон и так, говорят, орали от страха его адъютанты про непроходимую Русь.
-Странно,- сказала Клара.- Значит, ты все о нашей семье узнал, знал и про настоящую фамилию. Но ведь даже мне пока неизвестно, каким боком тут Лопухины, как они-то оказались на этих заводах, зачем?
-О, тут такое открывается… Впрочем, ко мне попала одна рукопись. И, знаешь, кто ее автор? Наш милый Алик Назлоев. Он тоже прознал про этот камень, который в девятнадцатом веке принадлежал русским купцам. Ну и решил, видно, покопаться в документах. Он ведь ученый, в Питере когда-то работал, в университете. Правда, кокаин жрет горстями, наверное, многое выдумал. И все-таки рукопись небезынтересная. Там даже схемы есть – когда и у кого побывал этот камень, кто за ним охотился веками и кто и что благодаря нему поимел. Каков наш Алик?
-А, собственно, что удивительно в этом списке?- спросила Клара, внимательно разглядывая схемы в рукописи.- Исследователи нередко проходят мимо самого главного, обращая внимание на детали, хотя они всего лишь – детали главного, но не разгаданного. Но это главное зачастую замурыживается до неузнаваемости, а мелкие детали остаются нетронутыми. Алик мог добраться по этой схеме до сегодняшнего владельца алмаза, дающего, как говорят, власть.
Вообще вы там, в Отделе, представляете себе культуру назойливой теткой-приживалкой, которую гонят в дверь, а она забирается в окно, и история падения государств только с помощью слова вам не пример. Вот и насчет Сороса потешаетесь и дали ему вольницу в России. Подумаешь – какими-то тряпками и черепками занимается… А тебе твои ребята из Подотдела хотя бы растолковали, что у него к чему и зачем? Нет, вы знаете сегодня только, что - почем.
-Вся беда в том, что сегодня столько этих толкователей развелось, и каждый свою теорию гнет, а у самих – дипломы дворников. Далеко эти толкователи заведут. Да и поют больше с чужих голосов. Здесь все не так просто. Однако этот Алик меня озадачил.
-Да понимаю я твою озабоченность. Здесь и к Маше Курской гадать не ходи – ясно, чего ты хочешь. Никак на самый верх метишь взобраться? А без священного камня страшно? Так ведь?
-Только тебе скажу, как на духу. Хоть и похоже это на детские сказки. Я тебя почему на кладбище повел? Однажды этот алмаз уже побывал в могиле, когда на курьера, перевозившего его в девятнадцатом веке, напали грабители, и он проглотил камень, а хозяин потом, по указанию гадалки, разрыл могилу и достал алмаз . А в наших краях еще в тридцатые годы по распоряжению советских властей на местах вдруг стали раскапывать гробницы князей, графов да генералов. Мужики говорили, ищут, мол, саблю, убранную алмазами. А я думаю, камень этот искали тут, у нас. И, может быть, нашли, да не про нашу честь…
Клара обратила внимание на то, что Квасников стоит уже одетый и держит в руках маленькую куртку из песца.
-Это тебе,- протянул он ей,- а то замерзнешь. Прощай. И запомни: никогда и никому не говори, что графиня Лопухина будто бы моя дочь. Ни-ко-гда и ни-ко-му. Запомнила? Это все. Да, и купи все-таки себе дом. В этой резиденции я едва ли еще когда появлюсь.
Он быстро вышел из гостиной, спустился вниз по лестнице, где уже ждала охрана, и через минуту его черная машина с выключенной мигалкой бесшумно выехала со двора.
9
«Будто все мне привиделось спустя двадцать лет, будто в чудном сне побывала… И герои-то мы - сказочные. А кто и когда из нас настоящий? Трудно сказать точно, как о том белом камне чистой воды, о котором и сегодня спорят и хотели бы увидеть настоящий. Но где искать настоящий? Да и надо ли? Ведь так страшно заглянуть в книгу своей судьбы и все узнать наперед»,- думала Клара, глядя на синий мартовский сумрак за окном.
Она погладила мех подаренной шубки и грустно улыбнулась. Набрала номер телефона Усачевой и сказала в трубку:
-Это Клара Петровна Лопухина беспокоит. Сорок первый купила я. Сделку оформит мой представитель. Некоторое время я буду жить у вас в регионе. Спасибо.
На другом конце растерянно молчала Усачева. Не дожидаясь ответа, Клара отключила связь и пошла в свою комнату, в которой когда-то останавливался Аристарх Ухов. Легла на кровать, не раздеваясь, натянула на плечи покрывало и задумчиво смотрела на сотовый, который лежал рядом на подушке. Встала, налила коньяк в стакан, выпила медленно, согревая стакан в ладонях. Потом набрала лондонский номер Кронина.
-Ты где?- взволнованно говорил он.- У нас здесь такое… Когда мы встретимся?
-Через две недели я освобожусь. Встретимся в Париже, у меня.
-Очень хорошо. Есть крупный разговор. Жду.
Клара отключилась и вздохнула с облегчением. Если Кронин готов приехать в Париж – у Полины все нормально. Она достала из портфеля бумаги и принялась их изучать. Александр попросил ее проследить за сделкой по оформлению в собственность Банка пятидесяти тысяч гектаров туевской земли – из невостребованных долей так и не состоявшихся собственников новой России. Они умерли или бесследно сбежали из деревень, так и не дождавшись на своей улице праздника рыночной перестройки. Наивные люди! Клара вспомнила бабушку Анну Захаровну, ее тихое и скорбное : «Дочушка…» Снова вздохнула. На секунду ей стало стыдно за свою вчерашнюю несдержанность в Бирюках. Но тут же она снова углубилась в бумаги.
На эти угодья уже было положил глаз глава администрации одного из районов. Даже взятку запросил со столичных дельцов – в полмиллиона евро! И не пошел же впрок урок взяточника Василия Блохина, еще в девяностых загремевшего за свои проделки с землей на тюремные нары. Теперь и этот сидит, обдумывает свое житье-бытье в изоляторе. Лет семь схлопотал. Как минимум. А туевская областная администрация отлично поработала по выделению и оформлению в региональную собственность этих угодий. Пятьдесят тысяч из них теперь принадлежат Банку. Именно те, где когда-то были расположены знаменитые в России барские усадьбы. Администрация и не могла поступить иначе – Блохин подчистую разорил регион, который не смог и за десять лет подняться до уровня девяностого года. Теперь областью правил бравый военный. Молодой симпатяга, снимки которого ежедневно публиковала подобострастная туевская газетка, которую он содержал на бюджетные деньги. Но и этот маленький «наполеончик» не мог поднять из руин то, что разрушил Василий Блохин. Сейчас у него опять не было денег на зарплату учителям, врачам,- всем, кто батрачил на эту территорию. Не помогали даже непомерные коммунальные платежи, из которых, собственно, и состоял туевский бюджет. Что оставалось делать «наполеончику»? Конечно, брать непомерные кредиты в Банке. Но Александр не собирался задаром спонсировать регион. Цена хорошего отношения – эти самые пятьдесят тысяч гектаров туевских плодородных угодий с отличным историческим багажом в виде бывших барских усадеб самых знаменитых людей бывшей России.
-Все отлично,- прошептала Клара.- Еще немного возни с бумагами в регистрационной палате, и можно будет убираться отсюда к чертовой матери.
В Москве Александр, как и Квасников, был удивлен покупкой Клары сорок первого.
-Зачем тебе этот барак?- спросил он.
-Надо,- усмехнулась Клара.
Затем она показала ему выбранный проект коттеджа. Александру понравился ее выбор, глядя на чертежи, он о чем-то задумался, а потом сказал:
-Может быть, ты и правильно сделала. Должны же быть хоть какие-то нити, связывающие нас с прошлым. Зачастую только оттуда можно почерпнуть силы и энергию…
Клара снова вспомнила свою встречу с Квасниковым, пожар, бурные ласки на старой Веркиной постели, ночное кладбище, и улыбнулась, ощущая приятное тепло, разлившееся вдруг по всему телу.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В АД
1
2000 год. Париж. Через два дня она была уже в своей квартире в Париже. Еще через два дня сюда приехал Кронин. И сообщил такое, что Клара снова почувствовала себя в настоящем аду. Из одних злых рук Полина попала в другие – к Алику Назлоеву.
-Этот чеченец все-таки сумел уговорить ее уехать с ним, собственно, он выкрал графиню и увез в неизвестном направлении,- взволнованно говорил Кронин.- Я потому и в Париже, что, по сведениям людей из Подотдела, они находятся здесь.
-За ней гоняется Подотдел?- испуганно спросила Клара.- Почему?
-Потому что графиня Лопухина больше не принадлежит самой себе.
-А кому?
-Отделу…
-В смысле?
-Предстоит свадьба Полины и Михаила Квинхидзе.
-Полину хотят выдать замуж за внука Аристарха?
-Да.
-Но зачем?
-Догадайся. Квинхидзе вот-вот станет президентом своей банановой республики, которую сегодня там называют бывшим вассалом СССР. Полина – давно гражданка Великобритании. Запад еще при Ухове разыгрывал эту карту. Не случайно графиня была у него на воспитании много лет.
-Но ведь Аристарх служил в Подотделе…
-Кому на самом деле он служил, точно пока неизвестно. И исследовать этот вопрос бесполезно, во всяком случае, в данное время. Кто разыгрывает эту партию с браком Лопухиной и Квинхидзе – тоже трудно сказать. Но в нем заинтересован как Запад, так и наш Отдел. Представляешь, куда влез дурак Назлоев? Его же теперь со всеми собаками по Европе ищут…
-А когда должна состояться свадьба? Я слышала, что Михаил очень болен и изменился до неузнаваемости. В «Шпигеле» я видела его портрет. Даже сомневаюсь, что это он на самом деле. Он?
-Не знаю. Да это и неважно. Если решено, что графиня Лопухина будет его женой, значит, она будет ею. Слишком много денег потрачено на ее обучение и на всю эту политическую игру.
-Когда ее найдут, накажут? А если она все-таки не захочет расстаться с Назлоевым?
-Захочет. С ней будут работать психологи из Подотдела. Они не раз уже промывали ей мозги… извини,- спохватился Кронин.
-Что значит – промывали? - в смятении спросила Клара.- Давали психотропные средства, использовали гипноз? Но у нее же эпилепсия, припадки. Полубес постарался, напугал ее до смерти в детстве. Она же может умереть от инсульта! Разве они это не понимают?
-От эпилепсии ее и лечат. И вполне успешно. А какие возникнут побочные эффекты… Сама понимаешь – любое лекарство небезопасно, а уж подотдельское…
Клара сидела, наклонившись, зажав голову руками. Густые темные волосы упали ей на лицо, худые плечи вздрагивали. Кронин подумал, что она плачет и попытался обнять ее. Но она выпрямилась и стряхнула его руку со своего плеча. Он почувствовал отчуждение и виновато сказал:
-Я ничего не мог сделать в этой ситуации. Я, как говорят на зоне, тут всего лишь смотрящий. Но подлец Назлоев может разыгрывать и чеченскую карту. В Лондоне у него, сама понимаешь, хватает покровителей.
-Я так не думаю,- вздохнула Клара.- Уверена, что этот придурок действительно выкрал ее по любви. Он сошел с ума среди своих сокровищ. К тому же - наркоман…
-Но его могут использовать и против его воли, ты же понимаешь.
-Понимаю. Что нам делать сейчас?
-Ждать.
-Может, попытаемся сами отыскать ее здесь?
-Ну да, мы сделаем шаг, а эти ребята,- Кронин кивнул в сторону крайнего от двери столика,- сделают два. Они же все сейчас слышат,- он провел пальцем по галстуку.
Клара взглянула в ту сторону, куда показал ей Кронин и увидела, как один из сидящих за дальним столликом парней улыбнулся ей.
-Пойдем,- сказала она и встала.
2
За дальним столиком внимательно наблюдали за тем, как Кронин и Клара уходят из кафе. Но следом никто не пошел. Этим ребятам уже посчастливилось найти Полину и Назлоева в его особняке, где он жил со своим любимым портретом. Коллекцию недавно вывезли, дом стоял без охраны, а Алик наслаждался обществом живой, а не написанной маслом на холсте, графини. Он даже не притрагивался к Полине, а лишь любовался ею, тайком набивая нос кокаином. Графиня поначалу радовалась обретенной свободе, но через некоторое время почувствовала себя плохо. Ей не хотелось ни есть, ни пить, она все время дремала, лежа на обитой шелком кушетке из дворца Людовика Шестнадцатого, которую, почему-то забыли вывезти. А, может, Алик специально ее спрятал для Полины? Он готовился к пышной свадьбе. Подвенечный наряд графини уже доставили из магазина эксклюзивного платья с Королевской площади. Плохое самочувствие невесты Алик списывал на предсвадебное волнение.
Полина не понимала, что с нею происходит. Когда у нее началась почти беспрерывная рвота, Назлоев решился, наконец, вызвать врача. Тот осмотрел женщину и сказал, что состояние опасное, необходимо везти в госпиталь. Алик метался по дому, едва ли что-то соображая от горя, смачно сдобренного кокаиновой истерикой. Ребята из Подотдела без препятствий увезли Полину и Назлоева. Но в разных машинах.
Графиню на самом деле поместили в госпиталь, куда срочно прибыл Кронин. Он сидел у ее кровати и держал холодную руку в своих ладонях, нашептывая ласковые слова на английском.
Вечером он заехал к Кларе, которая не находила себе места.
-Все гораздо хуже, чем мы предполагали,- сказал он устало.
-Ее все-таки отравили?
-Да нет,- махнул он рукой.- Она беременна.
-От Назлоева?
-Увы, от Полубеса. Он все-таки изнасиловал ее, когда держал в заложницах.
-Бедная девочка,- прошептала Клара и заплакала.- Что же теперь будет? Свадьбу-то хоть отменят?
-Ни в коем случае! Об этом и речи нет.
-Значит, ребенок будет считаться Мишкиным?
-Отнюдь. У них вообще не будет детей. Им нельзя их иметь. Полина больна, а Квинхидзе отравлен.
-А… куда же тогда они денут этого ребенка?- в смятении спросила Клара.
Кронин пожал плечами:
-Кто знает, какая участь уготована ему. Кто бы мог подумать, что у твоей дочери будет подобная судьба, что ей дадут такую роль!
-Мой грех, моя вина. Мне не искупить. Но пусть этого ребенка хотя бы мне отдадут. Это можно сделать?
-Не знаю. Пока ничего не знаю. Впрочем… Если у Отдела есть долги перед Банком, ребенка можно будет выкупить. Поговори с Александром – станет ли он платить такие деньги? Это хорошая сделка. Таким образом, появился повод услужить Отделу по-крупному, завязать в узелок отношения.
Кронин сейчас разыгрывал хорошую карту для себя лично. Он придумал игру между Банком и Отделом. А это дорого стоило. Огромное чувство удовлетворения настолько переполняло его, что ему даже стало неловко перед поникшей в горе Кларой. И он предложил:
-Хочешь, я сам с ним переговорю?
-Нет,- мотнула она головой,- лучше я сама.
Клара знала, что Александр испытывает к их общему бирюковскому прошлому особые чувства, что ему знакома тоска по матери, и страдания покойной ныне Катерины тяжким камнем лежали у него на душе. Сейчас похожая ситуация складывалась у ее дочери, и Клара надеялась, что Александр поймет и поможет. И еще она надеялась, что деньги спасут этого, еще не родившегося малыша, и он не окажется в каком-нибудь жалком приюте в предместье Лондона, как маленький Оливер…
За своими тяжкими размышлениями она не заметила, что Кронин внимательно наблюдает за ней. Вдруг он сказал:
-Я знаю, у тебя есть пистолет, и ты хорошо стреляешь. Отдай его мне, ладно?
Клара с недоумением подняла на него глаза и тут только вспомнила о Полубесе. Она и не думала о нем сейчас, но Кронин сам напомнил ей о нем. Правда, размышлять тут долго было не о чем – она и раньше часто думала об убийстве этого зверя. А теперь все должно было произойти, как же иначе?
-Нет,- покачала она головой.- Не отдам. Вдруг он придет?
-А он придет?- спросил догадливый Кронин.
-Конечно!
-И как же ты решила его заманить?
-Давай оставим этот разговор. Все мои мысли сейчас о ребенке Полины.
-Но ты еще не знаешь, какой он будет. Он может быть инвалидом…
-Я возьму его любого. Мой грех – мне и искупать.
3
Полгода после великолепной свадьбы графини Лопухиной и Михаила Квинхидзе, состоявшейся в Лондоне, Клара жила, словно в лихорадке. За это время в Бирюках для нее построили коттедж. Чтобы дело продвигалось быстрее, она распорядилась ставить его прямо на сорок втором. И вскоре барак на глазах у изумленных бирюковцев стал превращаться в красивый двухэтажный дом. Его обнесли невысоким забором, в палисаднике не тронули старые деревья и поставили под ними красивые фонари , а еще зачем-то сделали детские качели. Бирюковцы решили : тут у них будет детский сад. Или еще один новый детский дом, потому что старый интернат уже не вмещал многочисленных сирот, которых бросали повсюду обнищавшие вконец родители.
Клара жила в Париже, а Кронин переехал с молодыми в банановую республику, в которой уже правил президент Михаил Квинхидзе, чей отец, молодой застенчивый грузин, обутый в казенные серые валенки, чтобы не замерзнуть на бирюковских морозах, после работы в сапожной мастерской бегал по вечерам на свидания к одной из дочек Аристарха Ухова, бывшего управляющего бирюковским рудником. А потом увез ее в свою солнечную страну навсегда…
Через полгода в Париж приехал Кронин. Он привез хорошие известия: Отдел согласился передать ребенка Банку за определенные услуги. И Александр пошел ему навстречу. Но не для того, чтобы простить Отделу долги, а для того, чтобы интересы Банка были продвинуты в государственных проектах в республику, которой управлял Квинхидзе. Для Александра это была сногсшибательная сделка – ведь на Квенхидзе пересекались финансовые интересы и России, и Европы, там просто кипела работа, и открывались заманчивые перспективы взаимопроникновения на крупнейшие финансовые рынки мира.
У графини родился мальчик.
-Как все прошло?- с волнением спрашивала Клара.- Ведь ей же нельзя рожать…
-Рассекли под наркозом,- успокаивал ее Кронин.- Все прошло нормально.
-У нее будут еще дети?
-О, это слишком дорогие дети, и едва ли они еще появятся. Однако семья президента Квинхидзе будет иметь детей – но приемных. Хотя об этом никто не узнает. Эта пара на виду и она должна быть полноценной во всех смыслах.
-Ребенок здоров?- наконец, спросила Клара.
-Два килограмма и сорок сантиметров – по-твоему, может быть здоров? Беременность проходила ужасно. Конечно, по всем показателям, надо было прерывать. Однако будущий младенец слишком дорого стоил, поэтому берегли. Чтобы у матери не было припадков и судорог, ее все эти месяцы накачивали лекарствами. Кроме того, она почти ничего не ела. Под конец Полина вообще мало соображала, что с ней происходит.
-Бедная девочка,- прошептала Клара.- зачем они ее мучают? Отдали бы вместе с ребенком мне. Я уже дом построила в таком роскошном месте. Там природа, хорошая экология, покой. Они бы быстро пошли на поправку.
-Да они и сейчас чувствуют себя сносно. Живы, во всяком случае. А Полина так вообще красавица – ты видела ее фотографии в журналах?
-Видела, на них и Мишка красавец. Куда только его струпья с лица подевались?
-Все при нем. Это всего лишь мастерство гримеров и компьютерная корректировка цифровых фотографий.
-Как же Полина терпит это страшилище?
-А ты знаешь,- усмехнулся Кронин,- она его жалеет. Как брата. Она же добрая девочка по природе. И дедушку Ухова жалела…
-Хватит!- воскликнула Клара.- Она заметила, что Кронин явно хочет сделать ей больно, и это ее неприятно кольнуло.
Он, в самом деле, относился к ней теперь с некоторой отстраненностью и даже холодностью. После последней поездки в Россию их интимная жизнь прекратилась, и Клара больше не подпускала его к себе. Кронин был человек проницательный, и не настаивал, но он понимал – там что-то произошло такое, что разлучило их, вероятнее всего, навсегда. И он вообще не стал бы видеться с бывшей своей ученицей, если бы не обстоятельства, которые вынуждали его приезжать, чтобы довести начатое дело до конца.
-Когда мне передадут ребенка?- спросила Клара, не замечая задумчивости Кронина.
-После реанимации. Месяца через три. За это время Отдел оформит все необходимые документы.
-Я буду его приемная мать или родная?
-Второе вероятнее.
-Кто привезет ребенка?
-Не знаю. Я теперь уезжаю к Михаилу, буду купаться в Черном море, и мы увидимся с тобой очень не скоро. Тем более, что, как я понимаю, ты уезжаешь в Россию.
-Приезжай в гости.
-Это уж как получится.
Клара понимала, что Кронин уязвлен, рассержен, но успокаивать его не стала и обещать ему что-то в будущем не захотела. Однако простились они по-дружески. Кронин погладил ее по голове и ушел, осторожно прикрыв за собой дверь.
4
Ребенка Кларе передали через четыре месяца в Варшаве. В этот мартовский день Варшава, казалось, была то же, что Москва в апреле. Так ощущала себя в ней Клара. К резиденции Банка – бывшего культурного центра с крышей в виде стеклянного купола - подъехал автомобиль зеленовато-серебристого цвета. Оттуда вышел мужчина, неся в руках объемную сумку на двух длинных ручках. Он вошел в здание, напоминавшее Кларе бирюковский клуб, построенный в пятидесятые годы в стиле ампир, поднялся по лестнице… Она стояла посередине комнаты, едва дыша. Мужчина поставил на кресло сумку, из которой торчали голубые кружева. В стеганном атласном конверте лежал младенец. Из пушистой шапочки на нее смотрели зеленые умные глазки Витьки Квасникова. Клара вздрогнула, а мужчина произнес, усмехнувшись:
-Не опасайтесь. С ним все в порядке. Возьмите документы. Без них вы не пересечете ни польскую, ни российскую границу.
-А почему не на самолете?
-На самолете с ним нельзя. Он может задохнуться. В Москве вас ожидают в клинике, там вы все узнаете подробно.
Мужчина ушел. Клара наклонилась над малышом и спросила тихо:
-Что же вы так внимательно смотрите на меня, зеленые глазки?
Ребенок улыбнулся, открыв розовый беззубый ротик. Клара заплакала. Но тут же вытерла слезы, потому что в комнату зашла горничная, русская девушка. Она спросила:
-Вам помочь устроить ребенка?
-Да,- попросила Клара,- пожалуйста.
Девушка вынула младенца из сумки, положила на кровать и стала расстегивать конверт. Потом осторожно сняла одну шапочку, другую, третью…
-Сколько же их там?- изумилась Клара.
Девушка удивленно посмотрела на нее, но ничего не сказала, а продолжала распеленывать ребенка. Она сняла с него все распашонки, отстегнула памперсы. Мальчик лежал на кровати среди вороха одежды голенький и сучил розовыми ножками. Но Клара тут же накинула на него сухую пеленку, которую успела вынуть из сумки. Потом взяла чистый памперс и дрожащими руками подняла попку малыша, поддела один край под спинку, вытянула другой и застегнула. Потом начала натягивать на ручки свежую распашонку из вороха детского белья, которое было куплено заранее.
-Я приготовлю ему рожок,- сказала горничная, но Клара остановила ее:
-Нет-нет, я сама. Спасибо за помощь. Все хорошо.
Она отказалась ехать домой на машине, хотя Александр предложил ей автомобиль Банка. На поезде ей было надежнее, хотя и дольше. Но малыш почти всю дорогу спал в купе мягкого вагона, им никто не мешал, и Клара впервые за много лет чувствовала себя по-настоящему счастливой и уверенной.
Она надеялась, что и на вокзале им никто не помешает, что они незаметно сядут в такси и доедут до клиники. Однако на перроне маячила знакомая невысокая фигура. “Квасников!”- выдохнула Клара и без сил опустилась на диван.
Он не стал дожидаться, пока она выйдет из вагона, а пришел сам. По-хозяйски открыл дверь купе и взял сумку с ребенком. Клара молча шла рядом, ожидая, что будет дальше. «Какой дурак!- думала она раздраженно,- неужели он надеется на полную безнаказанность? Ведь за нами наверняка идут, и ему не удастся и шагу сделать в сторону с этим ребенком…»
Но после первых же слов Виктора она поняла, что положение у нее довольно непростое.
-Это мой ребенок, я все подсчитал,- сказал он угрюмо.- И ты зря надеешься, что он останется у тебя.
-По документам он только мой сын. Ты к нему не имеешь никакого отношения, хоть обсчитайся! Ведешь себя, как… вор!
-Поговори еще!- прошипел он злобно.- С моим ребенком шлялась там по Европе, ни капли стыда. Да тебе и куклу нельзя доверить, а то я отдам тебе своего сына! Не надейся…
Клара беспомощно оглянулась. Вокруг не было никого, кто мог бы защитить ее – она это поняла по тому, что до сих пор к ним никто не подошел.
-Мальчик болен, нам надо в клинику,- просительно сказала она.
-Не ври! Тебе не удастся обмануть меня на этот раз. Вообще можешь проваливать на все четыре стороны. Беги, жалуйся своему Александру. Так он и разбежался защищать тебя.
-Куда же ты направляешься?- спросила упавшим голосом Клара.
-К себе домой. Там меня ждет жена. Для мальчика все приготовлено, ему у нас будет хорошо, потому что мы, в отличие от некоторых, люди приличные.
Кларе некогда было начинать длинные выяснения отношений с Квасниковым, который снова закусил удила и рыл землю упрямым рогом. В отчаянии она неожиданно для себя сказала:
-Но я кормлю его грудью! Ты оставишь ребенка без материнского молока?
Квасников слегка замедлил шаг. Малыш проснулся и смотрел на него зелеными глазками внимательно и, казалось, осуждающе.
-Соображает!- улыбнулся Квасников. – Есть в кого.
-Ты себя имеешь в виду?- спросила Клава ехидно.
-Не тебя же!
-Ну хватит дурить, отдай мне ребенка и довези нас до клиники. Там сам убедишься, что его надо лечить. Пусть врачи свое дело сделают, а потом уж будешь разбираться, чей это ребенок и какой из своих жен ты его повезешь.
А про себя подумала: «Заодно и скажешь своим малолетним потаскушкам, что это твой внук, пусть порадуются…» И тут же испугалась от одной мысли, что Квасникову станет известно: мальчик, которого он хочет украсть у нее – сын ненавистного ему Мишки Полубеса, который однажды уже осчастливил его, сделав беременной Любку Блохину. «До чего же ты тупой, Квасников,- думала с грустью Клара,- от родной дочери отказался, а чужих отнимаешь. Как все-таки ненависть людям голову отшибает!»
Виктор тоже молчал, о чем-то размышляя. Наконец, они подошли к его джипу с мигалками. Охранник открыл дверь, и Клара стала усаживаться на заднем сиденье, туда же Квасников подал ей сумку с ребенком. Водитель уложил ее чемоданы в багажник и сильно хлопнул крышкой. Малыш вдруг часто заморгал и закричал, извиваясь всем тельцем. Квасников испуганно уставился на ребенка, потом махнул рукой водителю – поехали. Тот рванул с места и помчался по проспекту, включив мигалку.
Через полчаса они остановились у клиники. Квасников настороженно смотрел на ребенка, который перестал кричать. Но все еще часто моргал глазками с длинными черными ресницами.
-В Бирюки его надо отвезти, к моей матери. Та его к старухам отнесет, они отчитают. В соседней Мироновке еще есть один колдун, я сам у него лечился. Порча на ребенке, видно. Испугала небось мамаша непутевая?
-Такой уже не нужен твоим молодым женам?- устало спросила Клара.- Вот и пусть рожают своих, не пуганых!
-Ладно, мы еще поговорим,- угрюмо откликнулся Квасников и направился к дверям.
-Иди, иди,- тихо сказала ему вдогонку Клара, так, чтобы не услышал,- тебе не привыкать бегать…
Оплаченную палату Кларе уже приготовили. Она разобрала нужные ей вещи, распеленала ребенка. В этот же день его начали обследовать.
-Вы или муж употребляете наркотики?- спросил доктор.
-Я – нет. Муж – да.- Клара вспомнила, как Кронин ей рассказывал, что Полубес, по всей видимости, колол Полину всякой дрянью, чтобы она спала и не задумала убежать от него, и сказала,- впрочем, был и за мной грех, каюсь…
-Каяться теперь поздно. Но мы сделаем все возможное. Он поправится. Тем более, малыш уже прошел хорошее лечение, судя по его карте.
-А какие могут быть последствия?- с тревогой спросила Клара.
-Дизбактериоз, аллергия, дерматит – все осложнения после избыточного приема лекарственных препаратов.
-А психика, она у него не пострадала?
-Ну, это покажет время. До этого еще далеко. От ухода многое зависит.
-А судороги? Они будут продолжаться?
-Знаете, до судорог и здорового ребенка можно довести. Или лекарства не те дать, или высокую температуру не заметить, или напугать… Все зависит от ухода. А клиника у него неплохая.
Через неделю Клару и малыша выписали из больницы, и она сразу же уехала на своей Ауди в Бирюки.
5
К сорок первому они подъехали уже к вечеру. Она ни разу не была в своем доме, хотя регулярно во время строительства получала по электронной почте ролики и сама распоряжалась дизайном интерьера. Он встретил ее черными окнами в глубоких проемах. Со смешанным чувством она вошла в этот дом, открыв дверь пластиковой картой. И сразу же отыскала “свою” комнату в конце когда-то длинного коридора. Теперь он стал значительно короче – в другой стороне стены комнат разломали и сделали большую студию. Пока в ней не было мебели , и она представляла собой огромное пустое помещение с камином и множеством светильников.
В комнатах Катерины, Маши Курской и той, где жила Клара с Анной Захаровной, выбили кирпичи из заложенных по приказу Квасникова окон, поставили красивые рамы в глубокие проемы. Ломать перегородки в них она не разрешила, и помещения остались той же площади, как и были. И хотя узнать их было невозможно, Кларе казалось, что оттуда вот-вот она услышит знакомые голоса давно умерших людей. Но ей хотелось услышать только один – голос ее дочери.
На кровати, еще затянутой полиэтиленовой пленкой, заворочался малыш. Клара взяла сумку с детским питанием и пошла на кухню готовить ребенку рожок. Ночью весь сорок первый был освещен и снаружи, и внутри. Клара не выключала свет в своем особняке и практически не спала.
Наутро пришла молодая женщина - детский врач. Оказалось, что с недавнего времени в бирюковском медпункте есть не только машина “скорой помощи” и фельдшер, но и педиатр. Клара удовлетворенно кивнула головой. Осмотрев ребенка, врач осталась довольна его состоянием. Клара попросила побыть с нею и почаевничать. Женщина с удовольствием согласилась и с интересом разглядывала невиданные апартаменты. После того, как она, наконец, попрощалась, Клара начала одевать ребенка для прогулки. И тут в дверь позвонила Верка Квасникова. Клара открыла, и старуха, стоя на пороге сказала:
-Пустишь, аль прогонишь?
-Входите, теть Вер.
Клара, маленькая, худенькая, в коротеньком шелковом халатике побежала на кухню за рожком. А Верка пробормотала ей вслед:
-Ишь ты, будто и не рожала два раза! Что тебе девчонка рассекает.
Она разделась и пошла по коридору в студию. Увидела камин и всплеснула руками:
-И что это вы все печки дырявые себе ставите, будто от них прок какой. Только дымят. Мне вон Витька скандебоберил, и ты себе построила такую же.- И попросила,- малого-то дашь поглядеть? Витька сказал – нашей породы.
Клара разрешила. Верка прошла в комнату, откуда из окошка когда-то, мальчишкой, выпрыгивал ее непутевый сынок, боясь хворостины Анны Захаровны, подошла к кровати, посмотрела мельком на ребенка и отвернулась. «Поняла!- ахнула про себя Клара,- вот ведьма». А Верка сказала, глядя на дверь в бывшую комнату Маши Курской:
-Ты нашего попа пригласила бы, чтобы освятил. Много нечисти в сорок первом ошивалось, и сейчас, поди, по ночам под крышей воют. Нехорошо в нечистом месте жить-то.
-Позову,- пообещала Клара и начала одевать малыша.
-Как назвала?- поинтересовалась Верка.
-Филипп Александрович Лопухин его имя.
-Во как!
-Да, так. И по-другому не будет.
-А зачем ему по-другому? Как есть, так и есть.
Верка начала одеваться и пошла к двери. Выйдя на улицу, бормотала себе под нос : «Ишь ты, Лопухин. Лопухи вы лопухи, все бы вам в лопухах валяться. Как свиньям в навозе… И тут у Витьки промашка вышла, надо позвонить, сказать, чтобы не беспокоился больше, в дурь не пер. Не наш это ребенок. Пусть и из князи – в грязи, а все одно грязь…»
Клара вынесла коляску во двор, уложила в нее Филиппа и вышла на улицу. На уже подтаявшей земле лежал белый мартовский снежок, припорошивший едва замерзшие на ночном морозе лужи. Клара вдохнула свежий воздух и на секунду зажмурилась от ощущения полного счастья. Она толкала впереди себя коляску по улице, по которой когда-то бегала в школу, а потом на свидания с Квасниковым. Ей не верилось, что именно по этой родной улице она сейчас идет со своим сыном, что позади остались мытарства, тяжелая работа – та жестокая жизнь, которую ей уготовил город, заманив однажды в алчную пасть далекими огоньками своих волчьих глаз.
ПРОЩАНЬЯ-РАССТАВАНЬЯ
1
Верка Квасникова шла домой, тяжело опираясь на костылку. Она, лишь бросив взгляд своих старческих слезящихся глаз на младенца, поняла – их породы малый. Зеленые глазенки смотрели на нее так же, как когда-то, давным-давно, смотрели на мамку в тюремной косынке Витькины глазоньки. Но признать и в этом приблудке свою кровь Верка отказывалась. Полвека прошло, а Клавка для нее так и осталась гулящей девкой, не стоящей ломаного гроша. И сколько бы она не рожала от ее сына, все будут вы****ки. Такой у Верки был железный характер, закаленный тяжелой и опасной работой еще в «Голубом Дунае», продуктово-водочно-пивной палатке давних советских послевоенных времен. Там она ковала богатство своей семьи, оттуда ее забрали на нары во время денежной реформы в 1948-м, где она и родила своего Витьку. В «Голубой» и вернулась в пятидесятом и снова встала за прилавок, на котором роились в тарелке на липучей массе бирюковские жирные мухи.
Старуха была в отчаянии, хотя и никому не подавала виду: ее сын, туевский губернатор, вчера подал в Москву прошение об отставке. Теперь Верка ожидала его возвращения домой. Все там было готово к приему дорогого гостя. Хотя… какой же он ноне гость? Хозяин! Ее дочь, сестра Витькина, взвилась: как же, дом уплывает! А на кой ему этот дом, когда, пишут в газетах: у него столько домов! Квартиры в Москве, особняки под Москвой, в Туеве, под Туевым. Всем женам, небось, хватит, да еще останется. Кому ж еще – детей-то законных таки не нажил. А все, небось, Клавкина порча. Эти потаскухи, они же ведьмы! Им подол подыми, так под ним и хвост обнаружится.
Тяжелые думы гнут Верку к земле. Слыхала, взял сорок миллионов рубликов. Куда ж столько? Хотя… денег всегда мало. Злодеи-подчиненные не пожалели ее сына, продали ни за грош. Сами без порток на нарах парятся и его за собой потянули. Да неужто Господь не пощадит ее кровиночку? «Эх,- шепчет Верка,- грехи, грехи наши тяжкие…»
Навстречу ей топает Носкова. Поздоровавшись, спрашивает сочувственно:
-Может, проводить до дому, теть Вер?
-А и проводи,- неожиданно соглашается Верка.
Идут медленно рядом, тихо переговариваются.
-Слыхала я, приезжает хозяин домой?- вкрадчиво спрашивает
Носкова.
-А что ж, пусть и приезжает, отдохнет малость, вы ж его замотали
совсем,- ворчит старуха.
-Ты, теть Вер, вынесла бы из дому что подороже. Ну хоть ко мне, я припрячу,- шепчет Носкова на ухо спутнице.- Или документы какие…
-Да зачем это?
-Обыски завтра начнутся, во всех домах и квартирах сыночка вашего.
-Откуда знаешь?
-Сорока на хвосте принесла. Так есть что отдавать-то?
-Не мое это дело, отдавать. А они, черти эти, пусть со своим обыском сразу гроб ко мне в дом приносят. Там и положат…
Носкова обиженно поджимает губы, а на душе у нее кошки скребут: вдруг Витька чего-нибудь и про нее в материнском доме держит?
2
Клара не отходит от телевизора, внимательно слушает новости об отставке туевского губернатора. Она не верит в эту чушь о взятке в сорок миллионов рублей – его не брали с поличным. Есть лишь показания одного из начальников департамента областной администрации, но разве это улика? Однако только на этом строится обвинение. Не странно ли? «Нет,- уверена Клара,- тут что-то другое. Это его старая примадонна довела до греха. Скорее всего, дело в предстоящих выборах президента. Влез Виктор в какую-то свару. Сколько их варится в Москве! Сорок миллионов. Если бы были таковые, ему наверняка скостили как-нибудь, а за заговор наденут веревку на шею…»
Сидя у телевизора, она мучительно размышляет о своем положении. Теперь, когда стало известно, что местом домашнего ареста Виктора выбран дом его матери, не лучше ли ей с малышом убраться из Бирюков? Вечером Клара звонит в Париж Кронину. Тот задумчиво говорит:
-Черт его знает, что делать? И то плохо, и то нехорошо. Нехорошо, что ты там оказалась в это неподходящее время, плохо, если начнешь дергаться. Это вызовет подозрение. Оставайся пока там. Жаль, что столько нитей тебя опутывает с этой семейкой.
-Ну а другие нити…
-Да, да, все это неприятно.
-Так что, бежать?
-Подожди день-два. Думаю, в банке решат, как лучше поступить.
-Как дела у Александра?
-Александр – сторож. Какие могут быть дела у сторожей? – в голосе Кронина она слышит усмешку.
На этом они заканчивают разговор, потому что говорить в общем-то ни о чем нельзя. Кронин даже не поинтересовался здоровьем ребенка, ничего не сказал о Полине. Нельзя.
Ночью Клара спала плохо, а проснулась от собственного крика. Ей приснилась Маша Курская, будто бы она пьяная гоняется за ней по сорок первому и орет матершинные песни. Клара видела во сне себя семнадцатилетней и звала на помощь Виктора. А он лежал на кровати в комнате Маши Курской и улыбался…
Проснувшись, Клара села в постели и перекрестилась. Но вдруг почувствовала, что в комнате и впрямь пахнет винным перегаром. И тут же услышала рядом с собой неровное дыхание. Она судорожным движением включила напольную лампу рядом с кроватью и увидела, что в кресле сидит Виктор. Клара сползла с кровати и кинулась в детскую, которая была напротив, в бывшей комнате Маши Курской. Ребенок спал в кроватке, но она все равно взяла его на руки и перенесла к себе на кровать. Спросила непрошенного гостя:
-Ты зачем тут? Тебе же нельзя выходить из дома, ты под арестом.
-Мать умерла,- сказал он так спокойно, что Клара вздрогнула.
-Но ей уже, кажется, восемьдесят два?- спросила она, понимая, что нужно что-то сказать.
-Это все из-за тебя!- сказал он уже громко, так что ребенок проснулся и заворочался у Клары под боком.- Зачем ты сюда приперлась? Ты, ты всех нас погубила, змея, шлюха!
Клара напряглась и осторожно нащупала под подушкой пистолет. Она сказала, стараясь быть нарочито спокойной:
-Но ведь арестовали тебя, а не меня. Не это ли настоящая причина смерти твоей матери? Она так безумно любила тебя…
Виктор вдруг вскочил и, наклонившись, взял Клару за горло. Она вырвалась и побежала в детскую, он кинулся за ней, громя все на своем пути. Настигнув ее, толкнул на пол, снова схватил за горло и стал задирать подол ночной рубашки. Тонкий шелк трещал и рвался, и Клара скоро оказалась голой. С пистолетом в руке. Но Виктор даже не обратил на это внимания, он рычал, как безумный, и все сильнее придавливал ее к полу. Наконец, опомнился, когда почувствовал холодное дуло у себя на виске.
-Отпусти,- сказала Клара,- я выстрелю. Я тебе не Маша Курская, жалеть не стану.
Виктор, потный, с перекошенным лицом, смотрел на нее сверху вниз, но не отпускал.
-Выстрелю,- повторила Клара.
-Будь ты проклята!- прошипел Виктор и сам нажал на курок.
Клара лежала под его тяжелым телом, на ее лицо стекала горячая кровь мальчика из забытых Богом Бирюков.
Она с трудом выбралась из-под него и встала, держа пистолет двумя руками, которые дрожали так, что дуло то и дело подскакивало вверх. В сорок первом было тихо.
-Боже,- прошептала Клара,- ты за девичий грех накрыл мне глаза покрывалом, и я согрешила перед дочерью, а потом грехи пошли чередой. Мне нет прощенья. И ему тоже.
Раздался второй выстрел, и голое тело женщины упало на пол. В спальне напротив закричал ребенок.
3
Он кричал с перерывами на короткий сон до самого утра, пока в дом не ворвались те, кто вел наблюдение за находящимся под домашним арестом экс-губернатором и не уследил за тем, как он скрылся в темноте, выйдя из дома своей матери через погреб, в котором был прорыт потайной ход на улицу.
Ворвавшись в сорок первый и обнаружив там два трупа, эфэсбэшники созвонились с начальством, которое велело им начинать расследование и пригласить понятых. Вскоре приехал сам генерал и, войдя в дом, осмотрелся. Пройдя в бывшую комнату Маши Курской, он увидел там два трупа, накрытые шелковыми простынями, стянутыми с кровати Клары, и главу администрации Носкову, которая укачивала на руках младенца.
-Младенец откуда?- спросил генерал, листая записи, сделанные его сотрудниками.
-Ихний вот,- кивнула Носкова на трупы.
-У экс-губернатора, насколько я знаю, не было детей,- сказал генерал. – Так чей же? Документы есть?
-А как же,- сказала Носкова, - документы есть.
-Так по документам-то чей?
-Вон, ее,- кивнула на простыни глава администрации.
-А она – кто?
-Да Клавка, Лопушкова, местная…
-Хорошо, позовите родственников.
-Да нет у нее родственников.
-Но где-то есть?
-Нигде нет,- вздохнула Носкова.
-Ну тогда действуйте… по обстановке.
-Ясно, что по обстановке. Мой муж-то, он у нас в администрации шофером, уж машину разогревает.
-Зачем?- спросил генерал.
-Как зачем? Наше дело привычное – по больницам да приютам развозить бирюковцев. Здесь, считай, каждый второй нынче – сирота.
Немая
© Copyright: Татьяна Щербакова, 2011
Свидетельство о публикации №211091200910
Свидетельство о публикации №211091200910
Рецензии