Реквизиты: «Из другого мира».
Светка, Стельмах и ТТ.
Лето.
Будний день, обеденное время. Тихий центр, парки, бульвары, двух и пятиэтажные дома сталинской и ранее постройки. Чугунные ограды. Липы и каштаны спасают редких пешеходов от зноя. Где-то буквально за поворотом шумит одна из центральных городских артерий, от шума голосов, гудков, шуршания покрышек в плотном воздухе закладывает уши. Воздух давит, давит солнце, небо, жара, пространство слипается, напоминает кисель. Любое быстрое движение, даже не твое, вызывает бессознательное чувство протеста. Мысли катаются в пустой черепной коробке лениво и ни о чем. На всю бошку их за раз не больше трех: «Жарко. Пить. Покоя!!».
По пыльной тропинке в тени деревьев, мелко перебирая ногами, часто чмякая босыми пятками по пробковым подошвам сабо, шла полная статная женщина, в развевающейся полупрозрачной длинной юбке и дырчатой светлой блузе с коротким рукавом. Время от времени она перекладывала тяжелую хозяйственную сумку из одной руки в другую и устало вытирала виски маленьким платочком. Скорость ее передвижения, несмотря на суетливые и нервные движения, была невелика, и идущий следом молодой спортивного вида темноволосый мужчина, мог бы обогнать ее легко и не напрягаясь. Он явно хотел это сделать, но колебался, сознание его ускользало и таяло, раздражающий влажноватый чмяк служил ему ориентиром – нужно было что-то отвлекающее, чтобы продолжать двигаться, похоже было, что он готов идти за звуком, за мельканием светлой, колышущейся юбки столько, сколько мог совмещаться их маршрут.
Мощные бледные отечные подпорки вильнули вправо, молодой человек за ними. Женщина запнулась и, обернувшись, скользнула по нему взглядом. Он вымученно и устало улыбнулся ей и вытер со лба пот, как бы извиняясь и за жару, и за то, что идет за ней по тесной, зато прохладной тропинке между деревьями. Она двинулась дальше вполне успокоенная. Неудивительно – мужчина имел вид вполне преуспевающий и достаточно независимый, чтобы в каких-то мелочах отступить от офисного дресскода, ухоженный, не перешагнувший еще за четвертый десяток, с довольно приятным, хотя немного жестким выражением лица. Таких она видела (разве что) паркующими свои сараи возле супермаркетов. На какое-то время она углубилась в размышления о том, откуда они берутся. И сколько примерно должны зарабатывать, и где примерно покупаются такие туфли. И как, наверное, свезло его жене – красавчик и при деньгах. Она вздохнула на тему «где мои семнадцать лет», но эта мысль покинула ее голову почти мгновенно, она не любила раздумий о скоротечности жизни.
Легкий порыв ветра донес до них обоих аромат духов, сладкий и горький одновременно, мучительно простой, с ярко выраженными древесными нотами. Она подумала, что это его парфюм и у нее защемило сердце – она с такой же мучительной, как первая нота запаха, очевидностью поняла, что ее время уходит. Ушло. А он, хоть и узнал туалетную воду с первого вздоха (у него был когда-то флакон, подарок экс-подружки), но даже не по второй откровенной волне, а по третьей, миндальной, той, которая держится дольше всего, не выветривается, остается на вещах даже после стирки, засомневался в том, что угадал. Но ему нравилось, ему не хотелось расставаться, выходить из легкого облака флера, выдыхать. Пришлось, и самом дне выдоха он шепнул:
- Живанши…
- Пи… - таким же, легким, как выдох, шепотом сказал кто-то у его правого уха.
Мелькнуло что-то, прошелестело мимо, как порыв ветра, прохладное, невесомое. Взгляд, охватывающий лишь кусочек тропинки и икры слоноподобного монстра с хозяйственной сумкой, запечатлел нечто, совершенно отличное от того, к чему привык уже. Тонкие шоколадные щиколотки, охваченные сизо-голубыми кожаными узкими ремешками, уверенно и споро сменяли друг-друга перед его глазами, показывая на мгновенье край розовых гладких пяток и кожаную изнанку туфелек. Какое-то время две пары ног шли рядом, а потом те, что внушительней уступили, сдались… Он сбился с шага и, не задумываясь, отлепился от прежнего ориентира. Не ощутил неудобств, обгоняя прежнюю попутчицу, даже не подумал об этом – его ноздри все еще были полны любимым запахом, так неожиданно знакомо и невероятно акцентировано звучащим, исходя от свежей женской кожи. Он не торопился изучить, разглядеть ту, что шла перед ним, прикрыл глаза так, чтобы видеть только дорогу, чтобы не врезаться в неожиданное препятствие, чтобы не вляпаться в лужицу, оставшуюся от ночного дождя. Она услышала… и поняла о чем … и продолжила… так быстро… будто сказал один человек… «Живанши Пи»… это завораживало… Он больше не слышал мерного чмяка, теперь они шли быстрее, и мысли путались, надо было подбросить мозгу что-то, информацию к размышлению, чтоб не завис… он поднял глаза выше.
Оказалось, что до остановки общественного транспорта осталось не более пятидесяти шагов, и он вдруг испугался, что пахнущее его запахом чудо исчезнет, прыгнет в проезжающую мимо маршрутку, затеряется в толпе, свернет на перекрестке. Забежит в один из магазинов, скопление которых наблюдалось на перпендикулярной улице, а он останется, как пес, потерявший хозяина, и будет глупо заглядывать всем проходящим в глаза в бесполезном поиске, нюхать воздух, перестанет понимать, куда и зачем шел…
Фигура впереди все еще оставалась туманным видением. Почему-то он видел все, кроме нее отчетливо и ясно, а она казалась ярким коричнево-голубым пятном. Голубыми, сизыми, индиго, серыми сполохами играла глянцевая кожа на сумке и босоножках. Каштановыми были изначально промелированные до седины волосы, собранные в улитку серебристо-сизой заколкой. Темный загар выцветал на ладонях, между пальцами, по границе волос. И сложным переплетением растяжек от горького шоколада до кофе с молоком и от черно-синего до небесно-голубого мерцало шелковое платье-туника.
Отставшая уже прилично дама, устало разглядывала ушедших вперед. Что-то было в них обоих чуждое всему, что она считала нормальным. Девку эту она не понимала – с такой-то фигурой рядится в непонятный балахон, намеренно скрывающий все сильные стороны, и лодочки на каблуках красят женщину, даже без вопросов, а она в каких-то полупляжных шлепанцах. И походка стремительная, как у мужика. И чего молодится? Пожалуй, что не юная, ровесники они с тем красавцем. Оба будто выхолощенные, бесполые, старичками родились, не иначе. Не то, что они в свое время.
А молодая женщина между тем врезалась в толпу на остановке, не замедлив шага. Умело лавируя по площади, она двигалась сквозь нее. Мужчина не отставал. Они перешли дорогу на перекрестке, и через полквартала девушка свернула с тротуара во дворы. Пи – мужской запах. Он знал это так же верно, как и она. Зачем она уточнила? Затем, чтобы лишить его сомнений. Да. Ведь любой на его месте мог бы засомневаться – может, есть похожий женский? Но ей понравился именно этот. Она без стеснения пользовалась им, не делала из этого тайны... Платье «имело вид»… Весь ансамбль «имел вид» и явно подбирался исходя из текстуры и цвета материалов, но босоножки, немного разгильдяйские, не имели даже намека на каблук, а сумка, не смотря на декоративность, могла бы запросто вместить слона. Никаких браслетов, бус, украшений. Никакого тщеславия. Для себя… Он позволил себе помечтать: то, что под платьем голубое? Или коричневое? И то и другое смотрелось бы потрясно…
- Интересно, что вы там себе думаете, преследуя меня так настойчиво? – спросила девушка, гневно поворачиваясь.
Тень узнавания мелькнула по ее лицу, которое тут же сменило выражение на приветливое. Оба одновременно сказали:
- Ты…
- Откуда?
- Ходила на обед домой.
- Та же х..ня, однако! – попытался пошутить мужчина, намекая на старинный анекдот, про Ромео и Джульетту в сумеречном состоянии сознания. Она не оценила шутки, потому что помрачнела и ответила резко.
- Это вряд ли.
- Похоже, что кое-кто пребывает в растрепанных чувствах, раз пытается наехать и снять раздражение на предполагаемом маньяке?
- Да, кстати, о чем ты все же думал?
- О том, что весь твой наряд идеально сбалансирован. Подобран по цвету. И о том, что Пи – мужской запах.
- А нецензурную часть ты, конечно же, не стал озвучивать.
- Нецензурная часть, как ты метко выразилась, не успела сформироваться настолько осмысленно. Она тоже касалась цвета.
- Голубое или коричневое?
- Да.
- Нет. Темно-синее.
- Мой мозг измучен жарой и не в состоянии этого представить.
- Все же попробуй, потому что увидеть все в реале, у тебя нет никаких шансов.
- Жарко. Может еще пару градусов и шанс появится.
- Где твоя машина?
- В мастерской. А твоя?
- Та ж х..ня, однако.
- Это вряд ли.
- Отчего же. Она на профилактике. Я ж не механик. А встрять в самый неподходящий момент, я не могу себе позволить.
- Да, было бы неприятно… однако, скажи, почему про машины ты можешь согласиться, а про обед – отказываешься. В чем разница?
- В том, что ты пообедал, а я – нет.
- Не понимаю?
- Неинтересно.
- Почему? Я бы послушал.
- Дело не в том, что тебе будет неинтересно слушать, эгоист, а в том, что мне неинтересно рассказывать.
- Сама ты, Свет, эгоистка, редкая… по красоте.
- А то!
Так вот, в дружеской пикировке они преодолели еще часть пути. И долго потом еще за работой он думал и о ней тоже. Но уже совсем не так, как до того. До того как понял, что они знакомы. Незнакомка была бы чистым почти холстом, простором для фантазий, домыслов и поисков. А Света – та тоже – терра инкогнито, но все же эта картина имела четкий формат, определенную палитру, и даже не холстом она виделась ему, а скорее черно-белой эстетской фотографией, горизонтально длинной и узкой, в тонкой черной раме и с широким веленевым паспарту.
Случайная спутница в своих предположениях по поводу нашего героя в одном ошиблась, а в другом оказалась права: он действительно вполне комфортно чувствовал себя в части размера доходов, но женат не был, а тех представительниц прекрасного пола, которые подбирались к нему ближе прочих, счастливыми назвать можно было весьма недолго. У этих двух обстоятельств причина была, по сути, одна. Имя. Степан Аркадьевич Стельмах. Фамилия, в смысле «семья». В их роду жениться рано считалось дурным тоном. Ни смены общественных формаций, ни репрессии, ни войны не нарушали заведенного порядка. Выжившие, не смолотые в прах, объединялись неизменно с близкими по крови и духу уцелевшими, и, укрепившись на пепелищах, продолжали растить на смену врачей, юристов, инженеров, архитекторов. Выкупались серебряные ложки, разыскивались дорогие сердцу книги и вещи, сохранялись пристрастия к определенной кухне, старшее поколение ругалось на иврите, младшее впитывало вместе с непонятной речью непростой, с издевочкой, самокритичный юмор, и училось ужиком просачиваться по жизни и считать деньги, но если б кто спросил – для них в том не было ничего таки неправильного. Предполагалось, что к определенному возрасту, Степан Аркадьевич женится на приличной девочке из приличной семьи, а до того ему не возбранялось присмотреться, лишь бы «мальчик не наделал глупостей». Мальчик и не собирался. Но к тому самому, заранее обозначенному кланом возрасту Степан Аркадьевич понял, что помимо очевидных для семьи достоинств, «приличные» девочки (не все, но большинство) обладают десятью лишними килограммами веса, и эта цифра только начальная, усами над верхней губой, сросшимися бровями, небрежением к собственной внешности, очень непростыми родственниками и еще более непростым характером. После очередных смотрин он высказал родне, что на данном историческом этапе все вышеперечисленное он не считает привлекательным для себя, может, через лет десять, когда он окончательно повзрослеет и будет ценить юность в женщине саму по себе, он сдастся, но пока – увольте… Разразился семейный скандал, после которого Степа решил покинуть гнездо и поселился у своего давнего приятеля, на съемной квартире. Там уже без утайки он зажил с очередной подругой, но быстро с ней разошелся. И она, и те, что приходили ей на смену, тоже не вызывали у него тех чувств, не обладали теми качествами, которые он бы посчитал достаточными, чтобы, если не жениться, то, по крайней мере, жить долго в любви и согласии. К своему несчастью Степан Аркадьевич знал, что подлинное, искреннее и глубокое чувство возможно. И благодаря этому знанию не мог и не хотел довольствоваться суррогатом.
Еще до ухода из родового гнезда он начал замечать, что все увеличивающаяся разница в возрасте между ним и потенциальными его спутницами мешает ему год от года все больше. У него возникало чувство, что он смотрит один и тот же поднадоевший фильм, в котором меняются исполнительницы главной женской роли, меняются моды их, при этом сама роль остается той же. Он узнавал последовательность изменений, происходящих с ними еще раньше, чем эти девочки начинали о них догадываться. Степан видел все их внутренние разочарования и достижения, он развлекался, подкидывая им мысли, как камешки, мячики, чтобы направить их в ту или иную сторону, не преследуя личных целей, просто чтобы попробовать хоть чуточку изменить сценарий. Лишь две из них заподозрили игру, но не смогли ответить достойно, остальные, поглощенные собственными метаниями просто плыли по течению. У Степы возникало впечатление, что всякий раз, отдохнув после очередного разрыва, и начиная новый виток, он в очередной раз идет в первый класс, что он не движется вперед. С каждой такой девицей являлась стайка подружек, некоторые из них таскали за собой «своих» парней или даже мужей, и он любил, неявно, исподтишка изучать и это новое, на его памяти уже дважды сменившееся поколение юношей. Но и в них он не находил ничего особенно выдающегося. Он не сказал бы, что он в свое время был лучше, но зацепить, царапнуть его душу никто из них не смог, их внутренний мир в динамике, казался Степану Аркадьевичу столь же прозрачным, как и у их ровесниц. Поэтому, даже поддерживая с некоторыми из них приятельские отношения, он более всего ценил троих друзей своей юности: ТТ, Дениса и Лелю. Их общество он предпочитал всем прочим. С ТТ вообще жил уже несколько лет одним домом, а с Леной и Денисом виделся чуть не каждый день, перезванивался по поводу и без, выбирался на природу и пр. и пр.
Леля и Денисик Кутузовы уже лет дцать существовали вместе. Они казались Степану самыми правильными по жизни людьми, все у них случалось в свое время, неспешно, неторопливо, хорошо и душевно. Познакомились они в институте, где все трое учились на одном факультете, Степан помнил, что обратили они внимание друг на друга сразу, но сближение не форсировали. У тех двоих уже была какая-то личная жизнь, но сошлись они без «чужих несчастий», курсе на третьем-четвертом, поженились уже после, еще через пару лет родили первого ребенка, когда объявили о «призе за второго» родили еще. Еще до того купили квартиру, и все сами, без чьей либо докучливой помощи. Иногда Степан угадывал, что живется им сложно и тяжело, что сами о себе они вспоминают редко, что на первом месте для них дети и дом, и вообще их жизненные ориентиры другие, чем у него, и что он сам не смог бы так жить. Но его восхищала их способность легко и весело преодолевать возникающие трудности и держаться друг за друга несмотря ни на что.
Если Ден и Лена представлялись ему идеальной семейной парой, то ТТ, Тимофей Тулаев, стоял по другую сторону шкалы. Закоренелый холостяк, он даже не пытался строить отношений. Его публичность не давала ему заскучать, недостатка в знакомствах он не испытывал, какая-то часть их выстреливала новыми пикантными встречами, от которых он не отказывался, но и не стремился к закреплению успеха. Степа понимал, что несмотря на поиск идеала, несмотря на надежду приобрести когда-то свою вторую половинку, он гораздо ближе к ТТ, чем к Кутузовым по образу мыслей, по образу жизни, по приоритетам. Но любил он их одинаково сильно, и эта любовь не исчезала со временем, как бы далеко не уходили они от той поры, когда питались общими интересами, как бы ни ломала их судьба. Когда у него было настроение подумать на эту тему, он вывел для себя простую формулу: они почти одномоментно пережили и осознали что-то важное, они разделили на пике собственной восприимчивости что-то определяющее для каждого и для всех сразу, они доверились друг-другу раз и навсегда, они составляли ближний круг. Все. Точка.
Последняя его девушка попала к нему через ТТ, пришла с подружкой, в гости. Подружку от Тимы отлепить не удалось, одной домой идти не хотелось. Банально. Та подружка теперь в отставке, ноет-воет, про ТТ спрашивает… А Вика прижилась. Пыталась убедить Степу, что бывают женщины-кошки. Мурчала, ластилась. Степан честно предупреждал, что не ест кошек. Ненавидит кошек. Особенно кошек в период гона, или как там это по науке называется. Кошка у него была однажды, ровно до тех пор, пока не решила, что стала взрослой. Ничего кроме желания. Трется обо все. В глазах, во всей позе – от..те меня. Его тошнило от нее. Эта теперешняя так же. Степа честно говорил: «Я не гигант, если так-то – то ты малость ошиблась, надо было к Тиме в комнату». Но оказалось, что он все не так понял – его любят. ЛЮБЯТ. Именно так. И тут же давай доказывать, как именно и в каких позах особенно. Аппетит даже проснулся. И чем чаще, тем больше хочется. Вентилятор краснел, подсматривая за выкрутасами, чихал от смущения и дышал через раз. ТТ впервые за несколько лет совместной жизни начал жаловаться, что не может спать по ночам. Степа обещал, что будет вести себя тихо. И вел себя тихо, но вовсе не потому, что внял его увещеваниям, а потому, что женщина-кошка устала бороться с его эгоизмом, и теперь ждала ответного чувства. Чувства какие-то завелись. В основном на фоне того, что несколько миллионов его генетических моделей привыкли созревать с интервалом в два дня и на третий давили уже на мозг. Первым, что Степан видел по пробуждении, был еще сонный, но очень хитрый и довольный взгляд женщины-кошки сквозь паутинку рассыпавшихся по лицу волос. В течение дня это видение раз от раза всплывало перед его внутренним взором. И всякий раз его ощущения в этой связи менялись. Случалось, что он погружался в теплое чувство признательности. Он давно уже отвык от присутствия женщины в своей жизни, как и ТТ, он перестал нуждаться в отношениях, довольно было и кратких, одноразовых связей. Как-то получалось совпадать с подругами, которые тоже не хотели ничего длительного. Разрядка. Физиология, без обязательств. И то, что Вика попыталась довериться, открыться… бесконечно интриговало его. Но… она подставлялась под удар, а насколько Степан Аркадьевич знал собственный гадкий характер – желание уколоть побольнее неистребимо. «Держись, Степашка. Не поддавайся на провокации».
Еще ему не нравилось чувство довольства, озарявшее ее лицо. Как будто процесс одомашнивания дикого Степы Стельмаха почти уже завершен, как будто к нему подобрали ключик, нашли поощрение, лакомство, против которого он не мог устоять. За этим, как показывал его личный опыт, в тридцати случаях из сорока слышался вальс Мендельсона. Он не зарекался, но инстинкт самосохранения был сильнее всех прочих. «На болт надо, - жужжал про себя Степа, - Они все дружно думают, что после свадьбы над ними ангелы начнут летать и блага жизни посыплются из рога изобилия. Ни фига подобного. Но это я далеко забежал. Удовлетворенная женщина мечтает о том, как назовет будущих детей и о том, какого цвета будет мебель в ее гостиной. А удовлетворенный я не думаю, думать мне нечем, я летаю, мне хорошо, я расслаблен. Я, повторюсь, благодарен, но в ближайшие два дня я о женщинах, детях и о цвете мебели не думаю. Начну думать, на третий день, но и тогда кошке не обломится. Ну, разве что можно предложить совместный отпуск на море, даже частично за мой счет. Даже самому гадко становится. Вика – не мое. Удивительно, что она этого не понимает. Хотя девочка очень даже приятная… с выдумкой, яркая, иногда даже не только телу, но и разуму зарядка. Так вот и бегают мысли по кругу, нормально все…»
………
«Срок исковой давности по уголовным делам – 15 лет. И теперь «наше» дело даже в суде не примут к рассмотрению». Эту фразу обронила, пытаясь удержать его на расстоянии, пытаясь расставить точки над «i», в их последнюю встречу Светка. Следовательно, другой Степа, которого она любила, на 15 лет его теперешнего моложе. У него сохранилось много фоток того периода – мальчишка! Он ездил каждый день в инст в одно и тоже время и почти всегда в одном и том же автобусе. Заметил ее зимой, в основном из-за прикольной шапки-ушанки, отделанной чернобуркой. Девочка была тонкой, а шапка огромной. Через заиндевевшие стекла он наблюдал, как она, опаздывая, бежит к автобусу, успевая прокатиться по ледяной дорожке. Она влетала в заднюю дверь, свежая, улыбающаяся, а позади нее развевались два лисьих хвоста на шнурках, приделанные к ушам шапки. Заплатив, она садилась на единственное свободное место лицом к салону и Степка имел возможность разглядывать ее в свое удовольствие. Может потому, что он долго присматривался к ней до того как познакомился, многое в ее поведении потом абсолютно не напрягало, казалось понятным. С наступлением весны шапка исчезла, исчезла короткая дубленка, появилась и исчезла кожаная куртка с кучей молний и заклепок, появился короткий колокольчиком плащик, и, наконец, исчез и он. Кофточки и платья становились все короче. Раздевание и присматривание друг к другу длинной в полгода. Когда-то должно было все кончиться. И однажды, уже в неурочное время, уже во время каникул, когда она почти на ходу запрыгнула совсем в другой автобус, но улыбнулась именно ему, Степан понял, что то, что неминуемо должно было произойти, произойдет… В тот же вечер, на пороге ее дома, он неожиданно для себя, рассказал ей про ее пролонгированный стриптиз, и она не оскорбилась и не удивилась. Только рассмеялась, прозрачным и очень искренним смехом. Он не был тогда, насколько помнил, уж вовсе новичком. Было страшновато, конечно. От собственной смелости, от быстроты решений и необыкновенной органичности происходящего. Как будто его поместили в верхнюю часть песочных часов, и не осталось другого выбора, кроме как ссыпаться, повинуясь общему движению песчинок в нижнюю часть, в небытие и забвение удовлетворенного сна. Он помнил, что не чувствовал неловкости, она тоже, как будто они были уже давно в этом смысле знакомы, знали слабые места друг друга, и при этом желание было настолько острым, ненасытным, что кажется они даже и не спали. Дремали, растворяясь в усталости, просыпались, тянулись друг к другу снова… А в редкие периоды покоя в открытое окно нахально и тревожно светила полная луна.
……….
- Слышь, ты что, голодный? – спросила Светка в одно из их последних случайных пересечений, расслаблено отметив, что он провожал глазами меднокожую юную красотку.
- Нет. Как раз наоборот.
Она повернулась и пристально вгляделась в его лицо – Степан бы полжизни отдал за этот взгляд, если б на пару месяцев раньше. Даже за такой вот без личной заинтересованности, но внимательный, заботливый, будто ощупывающий каждую черточку, почти физически ощутимый. Он молчал, думая о том, что с ней сложно все и просто одновременно. «Сложно» потому, что она упертая и самодостаточная, а «просто» потому, что никто так его никогда не понимал. Преодолевая смущение, он принялся рассказывать ей о Вике, он находился в благодушном настроении, вероятно, поэтому рассказ получился излишне восторженный, он даже вытащил мобильник, чтоб показать ей фотки.
- Если это тебя не очень затруднит, избавь меня от подробностей, - она остановила его одним движением бровей, - не потому, что я рефлексирую и ревную, нет. Рефлексия, конечно, присутствует, но не в той области…все повторяется, мне давно надоело слушать… за этот хитрый, как ты говоришь, взгляд, кто-то получит рано или поздно по наглой рыжей морде. А дальше все пойдет по накатанной, вы поссоритесь, потом разойдетесь, потом ты словишь клин, что тебя сглазили, и потому не получается у тебя семейная жизнь, будешь ныть, что ты со всей душой, а тебе в душу наделали, и что все бабы стервы.
- Только сегодня об этом думал.
- Ты не любишь женщин, Стельмах. И не стоит тебе их любить.
- Это ты из личного опыта вынесла?
Степа слеп, когда видел ее – на какое-то время нынешняя самоуверенная, жесткая, гордая, уставшая и постоянно ведущая себя за ухо, цветущая женщина расплывалась, и пока сияющий туман рассеивался, он успевал наградить ее более знакомыми чертами, неопределенными еще, более мягкими, теми, что он любил когда-то. Но в тот момент вся его ретушь отвалилась, осыпалась, ему в глаза смотрела настоящая Света.
- У тебя глаза злые, знаешь об этом?
- Я-то знаю. У тебя, кстати, тоже. И не раздувай на меня ноздри. Я тоже умею и получше тебя.
- Злые глаза, злая улыбка, злая недоступная красота. Злой, дерзкий и быстрый ум.
- Это признание или провокация?
- И то и другое. И меньше всего я хотел бы с тобой ссориться.
- Благодарю.
- Мы с ТТ хотим с квартиры съехать. Нет ничего на примете?
- Я подумаю.
- Света, не обижайся. Это ж надо – два года не виделись, а тут – чуть не каждый день. У меня голова кругом. Я забыл, какая ты.
……….
Наверное, вся европейская часть России ждала окончания жары. Входные двери в магазины бытовой техники честно украшали плакаты «Вентиляторов и кондиционеров нет». Очереди на установку в специализированных фирмах расписали до октября. Однако ТТ каким-то чудом раздобыл сплит-систему, но маразматическая квартирная хозяйка запрещала ее устанавливать. Вроде того, что они наделают дырок в ее чудесных стенах. ТТ ругался немыслимо: «Дура древняя, чего жалеть-то? Крохотная захламощенная, загаженная хрущевка, зимой из всех щелей сифонит, соседи алкаши, краны текут, на тех, что она ставит на замену – экономит, и они полугода не выдерживают. Из вредности за собственные деньги поставил нормальный шаровый керамический смеситель – не капнул даже. И все равно не убедил». Нет сил сражаться с маразмом. И, кроме того, Вика. Попала она таки, в связи временным отсутствием Степана Аркадьевича, в Тимохину спальню. Образовался треугольник, который и не треугольник вовсе. Степа разочаровался. Тима свое получил. Вика казнилась, слала смс, рыдала в трубку. Степа думал: «Неприятно. Хочется скрыться, выкинуть из головы». ТТ нашел выход, позвонил как-то и говорит: «Собирай вещи и на вечер ничего не планируй – поедем смотреть нору». Подъехали. У подъезда Света.
- Ты что это? В агентстве недвижимости теперь трудишься?
- Избави боже. Привет, крошки. Рассказываю – сдаю хату на год. Комнат три. Но вы живете в двух. В третью, как Синяя Борода предупреждаю, не ходить. Запирать не буду, но не советую. На все, на что можно – счетчики, так что оплачиваете по факту.
- Кондиционер можно поставить?
- Ставьте.
- Сколько платить-то?
Она озвучила. В два раза меньше, чем они платили до этого.
- Чего так мало?
- У меня есть условия. Вести себя хорошо. Убирать. Поливать цветы. И мне надо четыре ночи в месяц.
- С кем из нас?
- Фу, пошлый ты. Я здесь не живу, но привыкла время от времени приезжать с ночевкой на выходные.
- И из-за нас своим привычкам изменять не хочешь?
- Я не собираюсь лезть вашу частную жизнь. Вы меня и не увидите. Приеду в пятницу вечером, уеду в воскресенье утром. Буду тихо сидеть в своей комнате, ну, может, выберусь кофе попить.
Степан бывал в этой квартире. Она досталась ей от каких-то родственников, и она и раньше там не жила. Приходила с ним изредка. Может с кем другим после, он не знал, не выяснял. Но то, что они увидели сейчас поражало воображение – никакого разнокалиберного барахла, никакой пыли – евроремонт и лаконичная новая мебель. Не вычурная, не шибко дорогая. Но, если б это было Степкино – фиг бы он куда уехал от такого счастья. ТТ аж ахнул, перешагнув порог.
- А что там, в той комнате, куда нам нельзя?
- Книги, кабинет. Ничего такого. Просто все это мне очень дорого. Не деньгами меряно. Ладно, вам подходит?
- Конечно.
- Ты еще спрашиваешь?
На том и порешили.
****
Осень.
По закону подлости жара кончилась, как только установили охладитель. ТТ нагло занял спальню, Степе осталась гостиная. Угловой диванчик он разбирал редко, его естественной глубины вполне хватало. Гораздо больше неудобств доставляла необходимость использовать вместо компьютерного низкий журнальный столик, но часть их Степан Аркадьевич прощал за невероятных размеров мягчайшее кресло. Всем остальным, а именно двумя витринами, двумя низкими комодами, навесными полками и плазмой на полстены, он почти не пользовался. На ТТ обстановка жилища произвела странное впечатление. Ему все нравилось, но на этом фоне он погрузился в жесточайшую хандру – почти не выходил никуда, почти не ел, забывал бы, если б Степа иногда не звал его ужинать, сам себе готовил только кашку по утрам, страдая от резей в желудке. Зато пил, как верблюд каракумский. Степан Аркадьевич не лез обычно в его дела, но ежевечерняя систематичность пития его пугала. Он не стал занудничать, но видимо вовсе скрыть своего отношения не смог и потому Тима пошел на компромисс – накидывал полный фужер льда и лил в него до краев виски. Гулял так с бокалом вечерами по хате с мрачным видом. Подключал иногда синтезатор и наигрывал что-то джазовое и тоскливое. Казалось, он ждал чего-то, может от Степана Аркадьевича. Наверное хотел душевности, но на Степу навалилась работа всякая, довольно денежная, и кроме того он хорошо помнил, чем оборачивается доброта, чем обычно заканчивается его с ТТ близость. На выходные, во избежание, Степан пропадал с утра до вечера – в лес катался с Денисиком и Лелей, к предкам, к двоюродной сестрице Сашке в гости за город. Чем ТТ занимался в его отсутствие, он не знал, но, возвращаясь, неизменно заставал друга на балконе, с початой бутылкой, с полной пепельницей. Он не знал, как вести себя в таких случаях, жалел Тимоху глобально, но жалость оскорбляла, обстановка накалялась. Зараза расползалась из Тулаевской полутемной спальни, таилась по углам в коридоре, в сумерках обосновывалась на балконе, куда Степе (к Тимофею) приходилось выходить покурить. Она отзывалась в Степане меланхолией, резонировала с осенними прозрачными днями, с тем, что он помнил о Светкиной квартире, об их встречах здесь. Тимохиной злой и беспросветной тоски Степа не понимал.
Однажды Степан Аркадьевич приехал от заказчика поздно, довольный, при деньгах и накормленный полноценным горячим ужином. Свет не горел нигде, он подумал, что Тима выбрался погулять. Бросив в прихожей вещи, он прошел к клавишам, и, пробежав по настройкам, заиграл романс на стихи Есенина «Прощальное письмо». Его любила их с Сашкой бабуля. Потом подумал и сыграл что-то из Фантом-оперы, что смог вспомнить. Потом «Самма тайм». Позади, за спиной его неожиданно раздался тихий звяк.
- Твой отец богат, и твоя мама шикарно выглядит… Не подскажешь ли ты мне, Степан Аркадьевич, как так получается, что наши с тобой крошки, наши брошенные нами крошки, те, которых мы посчитали недостойными себя, так шикарно по жизни устроились? А мы с тобой на четвертом десятке ничем особо не прославились, ничего не добились, не нажили добра?
- А ты разве хотел?
- Чего?
- Всего вышеперечисленного. Ты же сам, помнится, еще лет восемь назад проповедовал, что по-настоящему свободный человек свободен от всего, от собственности, от обязательств, от привязанностей, от семьи. Разве нет?
- А разве я хотел быть свободным человеком?
- Не пей больше. Ты последние остатки разума пропил.
- Отмазываешься? Не хочешь опять думать, отмахиваешься, как от зудящего комара? Не выйдет сегодня.
«И ежу понятно, что не выйдет. Лана, - решил Степа, - послушаем».
- Вот ты к сестрице своей, к Сашке ездил – хороша? Хороша. С какой стороны не глянь. Даже растяжки на бедрах после родов не портят. Черт, как бы я их любил, если б это было из-за моих детей, если б она мне детей рожала…
- Мне полагается спросить, откуда ты знаешь про бедра моей сестры или можно сразу морду бить?
- Бей.
«Мразотная скотина. Ведь не пьян же, – у Степы свело все тело от злости, - Он месяц может пить, без каких-либо изменений в сознании. Не могла она с ним… это мне назло говорится, а про растяжки он и на пляже мог подсмотреть»
- Я жду? Бить будешь?
- Чего ты хочешь? Сам изводишься – бога ради, но меня за компанию – зачем?
- Непробиваемый… Я конченный уже человек, но я понять хочу – тебе здесь плохо должно быть, а тебе хорошо… Светлый весь, ясный, прозрачный… Отгородил себе местечко у компьютера, смирно сидит, млеет от того, что живет в квартире бывшей главной своей героини. Как так и надо. Ты в «той» комнате был?
- Нет.
- Не ври.
- Я не входил туда. Так, раз всего дверь сквозняком отворило.
- Даже если так? Видел?
- Только это из всей старой мебели она и оставила. Ну, так оно и стоит того. Девятнадцатый век, скорее всего семейная реликвия.
- Цельная комната семейных реликвий. Тахта кожаная – одна. Стол письменный под зеленым сукном, дубовый – один. Кресло кожаное – одно. Зеркало резное на комоде – одно. Шкафы книжные, дубовые – три. Люстра бронзовая и лампа настольная, тож бронзовая – по одной. Ширма китайская с золотыми рыбками – одна. А ты знаешь, сколько стоит реставрация?
- Она и сама могла, она руками работать не боится и умеет многое.
- Пропустим, хорошо. Следующий вопрос – где она, по-твоему, теперь живет, в каких хоромах, если она такую квартиру бросила.
- Она не бросила. Она сдала, она деньги с этого имеет, может, ей деньги нужны.
- Не смешите мои подковы, Степан. То, что мы ей платим, только символически перекрывает квитанции за эту самую норку.
- И что?
- А знаете ли вы, друг мой, что им с Женечкой Самойловой на двоих принадлежит «Дамский клуб» - толи выставочный зал, толи магазин рукодельный, в центре, возле трамвайных путей?
- Нет.
- А знаешь ли, дубина ты эдакая, что она уже несколько лет, как с мужем развелась, и на алименты не подавала?
- Нет.
- А что ты вообще про нее знаешь? Кроме того, что некогда для себя выдумал, или чего впитал со слов тех ревнивых идиотов, которым она отказала?
- Какое твое собачье дело? Что ты прицепился? Ты же тот самый ревнивый идиот и есть… один из…
- Думаю я, братец… можешь кстати злиться перестать, тиранить я тебя больше не буду… Дык вот, думаю я – чего мы с тобой в них пропустили? Ты в своей, а я в своей? Стали бы они ради нас такими, как сейчас? Или смогли бы мы с тобой для них все это богачество обеспечить? Знали ли они тогда, что не сможем? Не способны? Не годимся в мужья? И не шибко огорчились потому расставанию?
- Дело не в богатстве, Тим. Брось дурную привычку считать деньги в чужом кармане.
- Прав, прав, хорошо. Но можешь ты мне объяснить?
- Я не люблю на эти темы думать.
- А ты попробуй.
- Глупо. Поезд ушел.
- Мой – да, а вот Светка свободна.
- То, что она не замужем, вовсе не значит, что она свободна.
- Она свободна была, даже будучи замужем.
- Надо все-таки морду тебе набить.
- А и набей. Или лучше скажи – почему, по-твоему, она ни разу за все время к нам не наведалась? Я разочарован, однако.
- А я – нет. Думать на эти темы – только царапать раз за разом чуть зажившую ссадину. Если твой постулат о нашей с ней феноменальной настроенности друг на друга верен, то для нее мы с тобой тоже царапины.
Толи после разговора Тиме стало полегче, толи попалась какая работка интересная, но он перестал подвывать. И вообще перестал обращать на Степу внимание. Проходил через комнату на балкон, мельком бросая взгляд в его угол, или утром бурчал что-то вместо приветствия на кухне, мог (максимум любезности) сварить на его долю кофе. Главное, что пить перестал. Заказ сдал и собрался в Питер. С Денисом, Ленкой и их старшим детенышем. Степан обещал их подвезти до вокзала. В поезде, в купе уже, Тима неловко улыбнулся, и в очередь с искренними Кутузовыми обнял его на прощанье. В этот момент у ТТ запиликал сотовый. Он поговорил почти односложными, рубленными фразами, посмотрел на Степу задумчиво и сказал: «Она сегодня приедет. Светка приедет, и если б не сидел уже в вагоне, бросил бы все и поехал с тобой обратно. Ладно – нынче твое счастье. Ведите себя хорошо, ради Бога, ведите себя хорошо».
Степан Аркадьевич вышел на перрон, поезд дернулся, но еще не поехал. Тима стоял у окна и, глядя на Степу и не видя его, думал о чем-то своем. Ленка махала рукой. Степа показал ей, чтоб толкнула ТТ. Тот очнулся. Стельмах пошел вслед за удаляющимся вагоном, кривляясь, пританцовывая, набирая параллельно его номер на телефоне.
- Ты чего?
- Кот из дома – мыши в пляс.
- Удачи, друг мой.
А Степа ожидал, что ТТ расстроится.
- Спасибо.
Степан дошел до вокзала, нырнул в подземный переход. «Почему он не злился? Такая искренность, вера неизбывная. И в ком? В цинике, в человеке, который четко определит все за других, но за себя ни «да», ни «нет» сказать не хочет. И это смешное смущение, как будто он спрятал, растворил извинение, в общем и формальном, по сути, прощании».
В ожидании Светы Стельмаха потряхивало. Он забывался ненадолго перед компьютером, или пока драил ванну, пылесосил коврик в прихожей, но поминутно думал о ней. Ждал и боялся. Он знал, что раньше восьми она не появится, но от каждого шороха за дверью вздрагивал. За пятнадцать минут до назначенного часа вышел на балкон, облокотился на перила и уставился в проезд между контейнерной площадкой и углом дома. Курил. Садился в кресло. Опять подскакивал. Потом подумал, что она приедет на машине, и он, даже не глядя, услышит. Потом испугался того, что, может, машину она уже поставила на стоянку и придет пешком. Сигарета плясала в руках, он решил, что при ней курить не станет, чтоб не палиться. Ладони Степки взмокли. Спина взмокла. Он метнулся в душ. Потом подумал, что будет неверно понят. Наконец Стельмах выдохнул, шлепнулся в шортах и майке перед теликом, поблагодарил всевышнего, что ТТ его метаний не видит, рассмеялся и расслабился. «Живанши… Пи… Мысль общая. Волна общая», - на грани сна мелькнуло в голове Степана Аркадьевича и он отрубился…
Проснулся он около восьми часов утра, заботливо укрытый тонким пуховым одеялом, которого не знал среди своих или Тимохиных вещей. Единственно это и указывало на то, что Светка все же вчера приехала. В квартире было тихо, только фыркал иногда холодильник, да по карнизу балкона важно цокали голуби. Степа относил себя к ранним пташкам и не любил долго валяться в кровати. Но, насколько он помнил Свету, та могла продрыхнуть до обеда, а то и дольше. И запросто зарядила бы пяткой в глаз, если бы кому-то пришло в голову ее будить. Отчасти это, а отчасти то, что он чувствовал признательность за одеяло, да и вообще настроился ее задабривать, убедило Степу повременить с пробуждением. С полчаса он дремал, даже немного поспал еще, потом думал, чем бы таким заняться, чтобы ее не тревожить. Можно принять душ, но ванна граничила стенкой с ее комнатой и Веточка проснулась бы от шума, то же самое касалось кухни, только к громыханию воды по стенкам раковины добавится запах кофе, оставался телик, но даже если перевести его в беззвучный режим, она почувствует излучение. Он взял книжку, и честно пролежал еще почти двадцать минут, но больше не мог, все затекло, хотелось освежиться, почистить зубы, хотелось пить, есть и вообще двигаться. Поднявшись и пройдя по коридору к ванне, он увидел, что дверь в кабинет открыта и Света лежит на тахте, подложив руку под голову, и тоже читает.
- Твое джентльменство кончилось на 53 минуте. Привет.
- Откуда ты знаешь?
- О чем? О времени? Или о жужельманстве? Я теперь даже в выходные просыпаюсь без будильника в семь утра. Так что я слышала, когда ты вошкаться начал.
- Когда ты вчера приехала?
- М-м-м-м-м… наверное, к одиннадцати…
- Почему не предупредила?
- Я звонила ТТ.
- ТТ уехал вчера в северную столицу. Могла и мне позвонить?
- Не могла. У меня твоего номера нету.
- Так ли?
- А-а-а-а, ты даже не знаешь, что я свой предыдущий телефон со злости пару лет назад выкинула.
- И что? Тимофеевский номер восстановила, а мой нет?
- Да, телефонная книжка изменилась здорово. Я специально ничего не восстанавливала, просто кто-то, кто хотел, так или иначе сам прорезался, кого-то искать пришлось. Остальное – лишнее.
- Я в твоей жизни лишний?
- Не знаю. Мне казалось, после твоей последней дикой выходки, что это я в твоей жизни лишняя. Тебе трудно со мной. Не хотелось бередить.
- Ты думала, что я не хочу тебя? Больше никогда?
- Не так. Я как раз поняла… Та Боже ж мой, Стельмах, если бы я хотела иметь таки с утра неприятные беседы, я бы осталась там, где была вчера!
Фразу она начала невероятно серьезно, но потом вдруг, будто переключила канал на телике, продолжила мягко и картинно картавя, распевно, глотая некоторые согласные. Совсем как его любимая бабушка, мамина мама, когда оставалась у них ночевать, под предлогом забот о внуке сбегая от деда, и за завтраком сталкивалась с его отцом. Это «та боже ж мой, Стельмах…» получилось у Светки неожиданно на общем фоне разговора и так похоже, что он невольно восхитился и даже немного испугался, в который раз поражаясь ее умению угадывать очень личные для него вещи. Степа рассмеялся.
- Побуду, пожалуй, еще десять минут гентльманом, и уступлю даме санузел, а сам пока соображу нам завтрак.
- Спасибо, но лучше уж я на кухню сначала, кофе я тебе не доверю.
После завтрака, с той же книжкой она на час забралась в ванну, а потом развела бурную деятельность – убрала балкон, протерла окна, постирала шторы, устроила помывку из душа цветам, а Степа, удивляясь сам себе, принимал в этом остром приступе Золушкизма посильное участие, и не без удовольствия. К трем часам пополудни она занервничала, пообедала наскоро, переоделась и драпанула куда-то «на пару часиков». Около пяти позвонила и призналась, что готовить ничего не хочет и приглашает Степу прогуляться в ресторацию. Степа не возражал. После они ушли бродить: гуляли пешком, ручки грели об "кофенавынос", шуршали листвой, сумерничали, по парку над рекой шлялись, искали в зарослях «институтскую» полянку, вошли на белую беседку белым еще днем, а вынырнули в районе дач уже синим-синим вечером. Вороны кружились и каркали, пространство над деревьями обретало глубину и таинственность, где-то в башке играли "мемуары винного дня", "букета Молдавии" дома не нашлось, но красного вина досталось и, вообще, ностальгический вечер получился на удивление. Никаких личных разговоров они не вели, вспоминали общих знакомых, делились о них тем, что знали, удивлялись тому, что, общаясь до сих пор практически в одном кругу, друг с другом два года не виделись. Вино произвело на нее катастрофическое впечатление – она не захмелела, но стала засыпать на ходу. Они валялись на диване в гостиной в этот момент, и он не стал ее будить, тихонько обесточил помещение, и долго еще, прежде чем уснуть, думал «Что я чувствую? Что я должен, могу себе позволить чувствовать?» Он вспоминал, как посреди особенно красивого мгновенья в парке, когда он был готов галантно и почти случайно предложить ей руку – помочь перебраться через поваленное дерево – у нее зазвонил телефон, и она, по мелодии еще определив абонента, приняла его помощь рассеянно, и сразу же ответив на вызов, захлопала по карманам в поисках сигарет. Он видел, как лицо ее закаменело, осунулось, как тряслись ее руки в перчатках, как она, стараясь говорить спокойно, тем не менее нервничала и сдерживалась. По ее ответам он не смог определить ни содержание разговора, ни даже пол собеседника, он понял лишь, что звонивший требовал от нее что-то, чего она не хотела или не могла сделать. Вообще, Степан не мог не отметить того, что Светка буквально придавлена усталостью, особенно остро проявившейся после телефонного звонка.
На следующий день, когда за свежевыстиранными шторами, за кристально-чистыми окнами во всем многоцветье проявился солнечный, теплый, шепчущий «на природу!» октябрь, после нескольких таких же, как накануне по общему настрою и по мелодии звонков, от которых Света сразу хватала сигареты и убегала на балкон, Степка задержал ее, став на проходе, и спросил:
- Хочешь я ему морду набью?
- Кому?
- Тому, кто тебя так расстраивает.
- Это, во-первых – затруднительно, а во-вторых – бесполезно.
Она сидела, уже готовая к выходу, в кресле, плечи опущены, руки сложены покорно на коленях и во всей позе непроходимая, невыносимая усталость.
- Это муж твой бывший?
- Нет. Муж с сожительницей и Иоськой еще неделю будет в Турции. Да, спасибо, что напомнил, надо им звякнуть.
- А тебе обязательно сегодня уезжать?
- Нет. До пятницы я совершенно свободна, ну, кроме работы, конечно…
- Так оставайся. Я не буду тебе мешать, честно-честно.
- Спасибо. Если бы ты знал, как мне не хочется уходить отсюда.
- Не хочется уходить? А я так собирался предложить тебе съездить за город.
- Чудесно. Куда угодно, только не …
Она казалось, не осознавала, что говорит, и Степан Аркадьевич подумал, что теребить ее бесполезно, но может быть уехать куда-то недалеко, расстелить пледик, пожарить мяска, лениво и неспешно поговорить. Попытаться узнать, наконец, что ее гложет. Он сбегал в соседний супермаркет за набором для пикника, а когда вернулся – она опять стояла на балконе с сигаретой и телефоном, говорила зло и уверенно, не терпящим возражений тоном:
- Послушай, когда я все то же самое рассказывала тебе буквально год назад, в ответ звучало – наберись терпения. Вот и внимай теперь собственным советам. Я не нанималась в сторожа, я не обязана терпеть этот ахуй. Тем более сейчас, когда я не связана долгом. Раз до тебя, наконец, дошло, что я не выдумывала, не преувеличивала, что все так и даже хуже, вспомни, что это твой долг, прежде всего, а потом уже мой. Я двадцать четыре часа в сутки сталкиваюсь с этим маразмом на протяжении последних двух с половиною лет, а ты не можешь выдержать и недели…. Нет… Нет… Я тоже работаю… Я тоже глубоко больной человек… Мне нужен отдых… Нет необходимости в моем присутствии… Все претензии к зеркалу… Нет… Все, я отключу телефон… Я тоже больше не могу… Имей совесть…
Степа не хотел подслушивать, так получилось, но он опять не понял ни фига, кроме того, что она остается до конца недели. «Что я чувствую? Что я должен чувствовать?» опять спрашивал он себя.
Неделя пролетела быстро. Дважды они выбирались вечерами из дому. Первый раз Степан Аркадьевич пригласил Свету в кофейню, она, правда, перенесла поход на следующий день, сославшись на занятость, и действительно – вернулась в тот день ночевать очень поздно, нервная, злая и от нее пахло дымом. Но не съестным, как если бы она выезжала с кем-то на пикник, а горьким травянистым дымом, каким пахли запаленные по всему городу кучи листвы. В качестве ответного жеста Вета позвала его на концерт любимой ею местной команды, где они перевидались с толпой знакомого народа. Один из этих бывших людей в лоб поинтересовался: «Вы что же вместе? Женаты?» - «Мы по жизни вместе, - мгновенно ответила Светлана, - мы дружим, ведь так?» И Степа согласно закивал и заулыбался.
Они жили бок о бок не надоедая друг другу, не связывая с этим существованием лишних ожиданий, и, кроме нескольких беззлобных стычек и первого неприятного выяснения отношений, почти не ссорясь. Степа думал: «Было бы так, если б нас связывало что-то личное, что-то похожее на семейные узы?» и не находил ответа. То, что она не отчитывалась о своих передвижениях, а только предупреждала, чтобы он не волновался, устраивало его, но было бы так, если б она была его? То, что она заряжая стиралку заставила его отвлечься от компа и перебрать их с ТТ вещи, вызвало у него раздражение, но он его проглотил, а в иной ситуации это привело бы к конфликту. В ресторане, в кафе, они платили каждый за себя, да и холодильник был общей зоной условно и доходы с расходами у каждого были свои, но для единого котла такие расклады не годились. Они шли на взаимные уступки, так, Света разрешила Степану занять монументальный антикварный письменный стол, почти что навсегда, и даже в ее отсутствие он мог работать в кабинете, а взамен Степка не возражал, что она валялась до ночи на его диване перед телевизором с каким-то рукоделием. И он ни разу не получил «жу-жу» за носки под кроватью, за немытую посуду, за брошенную посреди прихожей верхнюю одежду. Но… было бы так, если б она была его?
ТТ вернулся чудной и восторженный, эта была первая его поездка в Питер, и как почти каждый русский, который впервые побывал за границей, он переживал культурный шок. За границей, кстати, он был уже раз пять, но то, что в России возможно нечто подобное тому, что он видел в Австрии, в Брюсселе, в Париже, он воспринял со смесью гордости и удивления.
- Фраза «Окно в Европу» была не более чем штампом, а тут – как пыльным мешком по голове вдарили. Ходили мы с Лесиком, как воздушные шарики на привязи, задрав голову и открыв рты, а Ден с Лелей нас придерживали и ловили, чтоб мы с бордюров не падали. Нет, здорово. Молодцы вы, что уговорили меня съездить.
- Как твоя пассия, приехала? Ты доволен?
ТТ помрачнел, хотя первоначально перспектива взять в путешествие девушку, его впечатляла больше, чем сам имперский город.
- Кончено. Даже и вспоминать не хочу.
- Что такое?
- Деревня… Знаешь, что она сказала, когда мы вышли из Эрмитажа? – «Это как же цари жировали за счет простого народа?» Меня аж передернуло. Ты понимаешь, я был рад уже только тому, что могу это все видеть в оригинале, а не на картинках и не в экране монитора. По-настоящему. И потом, мы с тобой в Лувре были, и в Амстердаме по музеям шарились, там как-то безлично все, или я не чувствую связи времен, а в Ленинграде – история, и каждая улочка, каждый канал знаком по литературе, по фильмам. И огромные эти вазы малахитовые – толи сказка, толи быль. В голове до сих пор какой-то сумбур и ветер. Но не могу я ее подхода понять, как будто меня обворовали, украли самою чуточку, которой хватило бы, чтобы восторг перешел в эйфорию. Зато я в Лесика, в мелкого Кутузова влюбился – я ему камеру свою подарю старую, у него здорово фоткать получается.
****
Поездка в культурную столицу изменила ТТ – он скинул все фотографии с рабочей флэшки на резервную и даже не стал смотреть, объяснив это тем, что ему нужно время, чтобы новые впечатления и думы улеглись в голове. Но Степка понял, что мысль его заработала, побежала причудливыми, нехожеными никем дорожками – Тим снова пытливо и настороженно вглядывался в предметы, в лица людей, бродил по городу с камерой, ворошил архивы, звонил по типографиям. В три недели, не больше, он составил два каталога, которые выпустил в двух ипостасях – в виде календаря и в виде глянцевого буклета. Первый каталог назывался «Мой город» и состоял сплошь из невероятно красивых, простых и лаконичных видов, каждый из которых содержал чуть больше чем остановленное мгновение или документальное свидетельство о времени и месте. Нет – это были воспоминания, игры в ассоциации, это был вскользь брошенный взгляд, не оставивший вроде бы в душе отпечатка, четвертое измерение; это было ощущение дежавю, что-то знакомое, родное, совершенно непарадное, как бы подсмотренное; сгусток времени, зафиксированное передвижение по миру, как подтверждение твоего продвижения по жизни; нечто отточенное, отретушированное, доведенное до совершенства. Второй каталог – «Ма бэль» - посвящен был женщинам. Когда Степан первый раз смотрел еще макет, ему казалось, что он их знает, всех их, а иногда он сомневался. В одной из них он угадывал Свету, в другой сестрицу Сашку, в третьей Лену Кутузову. Фотографии не всегда были постановочными, чаще случайными: не до конца доведенный жест, темная фигура на фоне закатного света в окне, гитара с оборванными струнами на голом щербатом полу и изящная тень обнаженной женщины, вырастающая позади нее на стене. Женечка Самойлова, старинная их приятельница, получилась самой узнаваемой, хотя от нее во всей картине остался только темный локон, гладкий фарфор щеки, и густо подведенный фиолетовым смогом серый прозрачный глаз в обрамлении седого пушистого енотового капюшона. Фоном к этому кадру – молоко неба и хрусткие, все в кристаллах инея ветки какого-то дерева. Короче, ТТ от души повеселился, доказывая себе и всему миру, что может не хуже, чем все эти питерцы. Он устроил презентацию у себя в студии, заказал репортаж на телевидении, отдал несколько мелких партий на реализацию во всякие сувенирные лавки, собрал урожай с восторженных поклонниц, сделал себе рекламу, потратил кучу денег и впал в трудовой запой.
Посреди этого запоя и прочих забот ТТ не сразу заметил, что Светка забивает на квартплату. Он спросил у Степана, не общались ли они на эту тему, но Степу вопрос расстроил. ТТ принципиально не стал по возращении расспрашивать у Стельмаха об их совместном времяпровождении, хотя это не означало, что ему пофиг. Тима надеялся вызнать подробности у Светки и пригласил ее с этой целью на презентацию своих альбомов, но она вежливо отказала, сославшись на дела. Теперь, когда от полетов он опять вернулся к рабочей рутине, ему все чаще приходило в голову покопаться в этой истории. ТТ позвонил Свете вечером, часов около восьми, когда шел с работы. Она опять не согласилась встретиться в городе, но объяснила, как до нее добраться – от центра к детской областной больнице, через пешеходный мост на другой берег реки и прямо два квартала вглубь частной застройки. Всего-то пятнадцать минут быстрым шагом.
Нужный ему дом, несмотря на солидный возраст, выглядел внушительно: на высокой каменной подклети, с массивными воротами из листового железа на мощных столбах. Козырек над парадным входом в дом и калитку украшало фигурное литье, а подъездная дорожка и тропинка под окнами не просто засыпаны мелким щебнем, а еще и ограничены узким бордюрным камнем. Какие-то полуоблетевшие кусты загородили от взгляда Тимохи окна, но ему показалось, что дом молчит, что за занавесками не видно ни света, ни движения. Ближайший фонарь горел метрах в десяти, на другой стороне дороги. Пахло дымом. Он набрал, как условленно было номер на телефоне и сбросил, и, проделывая эту операцию, задумался – вот ведь кнопка звонка. Почему нельзя ей воспользоваться? Он подошел поближе к калитке. Она распахнулась вовнутрь, и из мрака за ней появился серьезный гнум, едва достававший ему до пояса, протянул Тиме маленькую пухлую ладошку и степенно представился:
- Я – Иося.
- Тим.
- Пасли.
Гном снова провалился во мрак, и ТТ опасливо шагнул за ним. Тут же, где-то над головой его зажглась неярко лампочка, осветив крытый от ворот до соседнего дома мощеный дворик. «Умно, лампа с детектором движения… А мальчишка слишком мелкий, чтобы попасть в область действия датчика». Иосиф закрыл за спиной ТТ калитку, и обогнув его пошел вперед. Справа, сразу за воротами стояла Светкина машина, впереди, насколько позволял разглядеть рассеянный свет, виднелось небольшое кирпичное строение, типа сарайчика, ограничивающее пространство двора и дальше начинались две дорожки – прямо, вдоль сарая вглубь участка, и налево – за угол дома.
- Аставосна – лавуски.
Тим с трудом понимал, что лепечет мелкий человечек, но на автомате насторожился. И вовремя. Там, где заканчивался поликарбонатный навес над машиной на полу стояли в рядок емкости непонятного назначения, нервнопаралитического действия – от цинковых ведер без ручек, до старых кастрюлек и чайников. Одно из этих ведер находилось прямо на проходе, и ТТ непременно бы вляпался в него, если бы не Иося.
- Спасибо. Это зачем?
- Если дость пойдет, то вода с квысы в подвал не потечет.
Малыш говорил рассудительно, как взрослый, но в его голосе чувствовалось сомнение, как будто он сам же и не мог поверить в нужность уродливой батареи сосудов, или как будто правильность этого утверждения кем-то оспаривалась. В этот момент погас свет, и Тим на пару секунд потерял ориентацию. Они свернули за угол дома, гнум тут же пропал в молочном дыму. Тропинка, так же как снаружи, на улице, отделялась от клумб бордюром, под ногами поскрипывал гравий, справа и слева сквозь дым и тьму виднелись аккуратно подстриженные на зиму пионы, вечнозеленые кусты можжевельника привольно раскидывали ветки, выползая на дорожку, потом появился голый остов теплицы, дым рассеялся, и ТТ увидел за теплицей небольшую терраску, с кованым столиком и лавками, а за ней голую, почти совсем облетевшую яблоню, под которой стояли садовые качели, точнее металлический их скелет без подушек. Ребенок взобрался на решетчатое сиденье, и уселся, болтая ногами.
- Мам, качни!
Из-за теплицы появилась Светка в старом сером пыльнике, спортивном костюме и резиновых утепленных сабо.
- Привет! Легко нашел?
- Да, я подумал, что на машине сюда добираться дольше, чем пешком идти.
- Точно, даже без пробок…
- Значит, ты теперь здесь живешь?
- Да. Нравится?
- М-м-м… не знаю. Даже не мог предположить такого…
- Ты думал, что у меня, как у Сашки коттедж за городом? Лужайки, бассейн, альпийские горки?
- Что-то в этом роде. Не представлял, что ты с землей возишься. Это же твоих рук дело?
- Нет. Не только. Я ленивая, вообще-то. В основном, пытаюсь минимизировать свою работу, поэтому все, что можно было улучшить, усовершенствовать… воду протащила до самого конца участка, поливалки автоматические установила, дорожки замостила, видишь. Грядки у меня, какие можно, от сорняков черной пленкой и мульчей засыпаны. В следующем сезоне хочу садовый измельчитель выписать – в него можно траву, ветки складывать и в мелкую фракцию перемалывать, а потом как компост использовать… Что ты так смотришь?
- Как?
- Будто я чем-то больна? Да, есть такое животное, огородник называется – спинка темненькая, пузико беленькое, лапки в грязи. Все.
Она показала ТТ свои руки в нитяных грязных хозяйственных перчатках.
- Присаживайся, я сейчас, последнюю кучку листьев в костер кину, и – вся твоя.
Опять повалил дым, ребенок умчался следом за Светой, стал прыгать вокруг костра, распевая непонятные песни на своем детском наречии, листья быстро занялись и прогорели, остался лишь дотлевающий круг, в который Света сгребла веерными граблями разлетевшийся мусор. Тимофей бросил сумку на стол, достал из кофра камеру, забегал по участку, щелкая во все стороны, снимая Ветку, Осю, качели, пепельно-угольный круг костра с затухающими алыми сполохами, далекий шар уличного фонаря сквозь дым и корявое, частое переплетение яблочных веток, огромный темный дом, стеклянную веранду и, наконец, залез с ногами на стол и попытался заснять манящие огни центров над крышами частного сектора. Светка смотрела на него с восторгом и с улыбкой, подсказывала что-то, а потом, когда он бросил камеру и полез за деньгами и квитанциями, поудобнее села на лавочке, закурила и с любопытством стала рассматривать получившиеся снимки.
- Жаль, что ты не пришла на презентацию. Степка ждал и до сих пор твою фотографию не опознал.
- Очень красивые буклеты получились, я купила себе «Город» - оба, и «Бэль» - альбом. «Город» над столом на работе повешу, буду медитировать.
- Приходи на выходные, я нащелкал в Питере столько! И я еще ни с кем особо не делился, сразу просто не мог. Хотел тебе первой.
- Клеишь меня? Думаешь, я готова уже?
- Ты ж знаешь, я неисправим. Я на автопилоте.
- Знаю. А что будет, если я однажды поведусь?
- Я напомню тебе о твоих же словах.
- Каких?
- Ты, помнится, сказала, что не хочешь, чтобы тебя использовали, как куклу из магазина взрослых игрушек. Я тоже не хочу.
- Не хочешь быть для меня игрушкой, или не хочешь вообще?
- И вообще и в частности.
- Смешно. Для меня ты мог бы стать игрушкой только тогда, когда я ничего о тебе не знала, когда ты был случайной фигурой среди майской ночи. Сейчас ты – это ты. ТТ. Мой давний приятель. И я буду любить именно тебя. Не свой голод даже.
Она протянула через стол руку, забирая у него квитанции, и на секунду коснулась голого кусочка кожи на его руке между манжетой и перчаткой. Тимофей почувствовал прикосновение как разряд электрического тока и понял, что она действительно могла бы, что он не станет для нее инструментом для удовлетворения физиологических потребностей, что она не будет думать в этот момент о ком-то другом, кого они оба очень любят, она будет любить именно его, Тимофея Тулаева. От этого открытия перехватило дыхание, как будто он вдруг выиграл самый главный в жизни приз, о котором только мечтал иногда, но даже не надеялся когда-либо получить.
- А все остальные твои теперешние девочки, они как раз именно в качестве «стержня» тебя и используют. Не смотри на меня так, ты сам же себе такую репутацию создал. Одноразовые встречи?
- Всегда любил с тобой общаться. Как серфинг – адреналин и физические законы, сердце проваливается от неожиданного восторга, от двусмысленности фраз.
- По меньшей мере – двусмысленности. Обычно смыслов гораздо больше…
- Вот-вот. А следующей волной тебя непременно захлестнет, идешь ко дну радостный, как… как дурак… Лучше расскажи мне, как вы со Степкой без меня развлекались?
- И я люблю с тобой общаться. Чудеса на виражах. Увел тему.
- Не сильно в сторону. Раз уж мы тонем в любви…
- Мы? Мыловарение, мычание мылостей любви…
- Где-то я эту фразу недавно слышал, только не помню где.
- Не слышал – скорее читал… И я не помню… Ничего не помню… Без тебя со Стельмахом я провела самую лучшую неделю за последние не знаю сколько лет… Нет. Вру. В Монтенегро в мае тоже хорошо отдохнула.
- Неделя? Черногория? Ничего не понимаю?
- Ах! Я забыла, что вы вечно околичностями друг про друга выясняете… Я его сдала? Нет?
- Неделя? Целая неделя вдвоем? И как?
- Если б ты меня внимательно слушал, то понял бы.
- Не мучай.
- Лана. Ни разу не поругались, ни разу не наступили ни на одну больную мозоль, гуляли вечерами, ходили на концерт «Кораблей», в суши столовались, варили друг-другу кофе с утра, рассыпались в любезностях и пр. и пр.
- Я не про то.
- Терзайся, если хочешь.
- Ну, правда?
- Нет.
- Почему? Хотя, что это я? Бог с вами, дети мои. Может и хорошо. А то вы с ним, как последний день всегда живете. Нет, хорошо! Не торопитесь.
- Пошли, я провожу тебя. Хочешь, могу подвести.
- Приезжай в пятницу, а?
- Я не смогу. Куда я Осю дену? Ось, давай уже домой. Я Тиму провожу и тоже приду.
Сонный гном слез с качелей, попрощался и пошел к черному ходу на веранде. Замелькал свет в окнах, дом ожил, послышались звуки разговора. Света прислушалась, потом сорвалась с места, тоже зашла в дом, но быстро вернулась и они вдвоем вышли со двора и медленно, прогулочным шагом пошли к мосту.
- Не стоит связывать с моими визитами какие-то планы.
- Почему?
- Та неделя – невероятное стечение обстоятельств. Следующего раза можно ждать очень долго.
- Что же, ребенок всегда с тобой? Ни муж, ни мама твоя, ни свекровь им не интересуются?
- Интересуются, но… Мне неприятна эта тема, правда, не стоит.
- Свет, я лезу не в свое дело, наверное, но неужели ты похоронила себя?
- Что значит похоронила? То, что в твоей голове что-то не помещается, совсем не значит, что это неприемлемо.
- Но ты же другая была, ты так изменилась!
- Конечно, и глупо было бы не измениться. Посмотри на меня!
Они стояли на середине моста, над темной холодной водой, словно на романтическом свидании. Светка скинула капюшон, стало видно, что волосы она для удобства заколола в простой узел на макушке. Тимофею видны были покатые, усталые плечи, гордая длинная шея, замотанная шарфом, кожа на скулах натянута, синяки под глазами, уголки рта скорбно опущены.
- Смотри. И этому нервнобольному постарайся объяснить. Мне не 15 лет, как было когда-то Сашке. И не 19, как тогда, когда мы с ним сошлись. И даже не 30… Когда у женщины появляется ребенок, сын, то именно он становится ее мужчиной номер один. А когда, не дай бог, ребенок заболевает, когда он маленькой горячечной обезьянкой провисит на тебе трое суток подряд, и в это время ты не можешь отлучиться ни в душ, ни в туалет, вот тогда все прочие, даже лучшие и, может, даже любимые мужчины отодвигаются, их номер с того момента – сотый.
- Стоп, стоп, стоп, Ветка! Я понимаю, что ты теперь, прежде всего мама. Но неужели хоть изредка, хоть в неделю раз ты не можешь себе позволить отвлечься?
- Я пробовала. Но эти отрывы получаются какие-то судорожные, вышибает, как пробку из бутылки, как сорвавшуюся слишком тугую пружину. Я сама себя боюсь. И, кроме того, даже если сдерживаться – не знаю, поймешь ли – я не делаю ни малейшего движения внешне, но внутренний потенциал в части общения таков, что все жесты, слова, недомолвки, взгляды окружающих говорят больше, чем обычно. Все их мысли и желания становятся прозрачными, достаточно лишь полшажочка навстречу сделать, чтобы повернуть ситуацию в свою сторону. И внутренняя энергетика такова, что даже этого полшажочка хватило, чтобы Степка снова попал в область взаимного притяжения. Я не про теперешнюю ситуацию говорю…
- Я понял. Не знаю, что тогда между вами произошло, но он потом даже к психоаналитику обращался…
- Произошло? Дело как раз в том, что ничего не произошло. Я тогда на фоне развода пыталась получить хоть капельку положительных эмоций. Я не переживала из-за потери статуса, но мне надо было наладить свою жизнь по-новому, давалось мне все очень тяжело, сплошные разочарования и ошибки. Чувствовала себя полной бестолочью и из-за того, что пыталась довериться не тем людям, проблема на проблеме. И Степка, который всегда смотрел на меня так, будто мне 19, который помнил, какой я была, когда мне было 19, давал мне чувство уверенности, что я преодолею все, что я смогу… И я смогла. Правда сейчас … я устала, всякий раз, когда мне удается освободиться от забот, я не хочу ничего кроме тишины. Требуется усилие, чтобы встать с кровати, чтобы поддерживать разговор, чтобы улыбнуться. Не знаю… наверное я год напролет проспала бы…
Дорога от моста уходила круто вверх. Полуоблетевшие деревья загораживали от Тимофея и оставшуюся позади Светку, и близкий уже город, но ему, пожалуй, и не нужно было в данный момент ни цели, ни ориентира. Он находился сам в себе, достаточно было чувствовать асфальт под ногами, ни времени, ни положения в пространстве ему не хотелось. «Конечно, изменилась. И глупо было бы не измениться». Вероятно так. Только изменился ли он? Вот, что интересно? Ужели нет? Он вырос в плане профессиональном. Определенно. Он приобрел известность, опыт, финансовую независимость. Попутешествовал вдоволь по миру, людей повидал всяких. Но изменился ли он? Ему не требовалось уточнений по поводу того, о каких изменениях она говорила. Она имела в виду превращение из революционера в консерватора, из максималиста в ответственного человека, о необходимой в процессе взросления метаморфозе. Мысли подобные, пусть не выраженные с такой отчаянной ясностью, витали в его голове уже давно, приходя с работы, он все чаще думал – зачем я живу на свете, зачем дышу, что заставляет меня просыпаться каждое утро? Жизнь для себя становилась день ото дня рутиной. Кощунство, ересь думать так для эгоиста, но именно это он и чувствовал. Он искренне надеялся, что может какая-то девица зацепит его воображение, что-нить такое подбросит, хоть ненадолго, но эти надежды ему самому казались смешными, глупыми и он не признался бы в них никому. Однажды, еще будучи подростком, он спросил у своей тетки, у которой обитал тогда: «для чего же жить на свете?» И услышал в ответ: «Жить нужно для других. Я вот живу для того, чтобы вложить в твою и прочие пустые головы частицу знаний». Тетка его была учительницей литературы в ближайшей от ее дома школе. Но эта позиция казалась ему неприемлемой, беззубой, и он решил, что будет жить для себя. Он подбирал вокруг себя именно таких же, как сам эгоистов, ему было интересно с ними, у каждого была своя идея-фикс, своя степень свободы, и ему нравилось прежде всего то, что собрать их вместе могло лишь что-то крайне привлекательное для всех и каждого. Потом, правда, он понял, что за всеми их забавами, за умными беседами, пьянками, вечеринками и прочим, главным был поиск спарринг-партнера, и по мере нахождения этого партнера народ отваливался, пропадал из поля зрения. Из их старинной компашки, в конце концов, остались только они со Стельмахом и Кутузовы. Светка и Женечка Самойлова отпочковались только лет пять назад, а до того появлялись не часто, но регулярно. Именно эти человечки не искали ничего такого, им просто нравилось, что есть люди, которым не надо ничего про себя объяснять, которые видели их во всех ракурсах и ипостасях, которые не шибко удивятся желанию почудесить, которые уже по паре фраз угадают твое настроение, не станут лезть с глупостями, или наоборот, надавят, выгрызут из тебя то, что мешает…
Леля и Женечка в роли матерей семейства смотрелись органично и правильно, первая была именно для этого воспитана, и происходящие с ней перемены не вызывали в ней внутренних противоречий. Вторая – просто была самым добрым, мягким и обаятельным существом, одинаково хорошо себя чувствующим и как главный бухгалтер и совладелец магазина, и сидя на концерте любимой дочери, слушая, как она извлекает из скрипки нечто похожее на песни мартовских котов. Про Светлану он слышал разное. Леля с негодованием говорила, что, когда Осе исполнилось три месяца, Светка уже отрывалась по ночным клубам, на что Женечка резонно возражала, что той очень повезло, что ее родственники могут предоставить такую возможность, и она сама с удовольствием поступила бы так же. Стельмах рассказывал, что через семь месяцев после родов, Вета довела себя до нервного и физического истощения, и муж увез ее на неделю на Кипр. Вышла она на работу очень рано, наняла ребетенку няню, просто потому, что не могла больше сидеть дома и «тупеть» - это ТТ слышал сам. Представить себе, что она может обабиться, обрасти лишними килограммами, вычеркнуть из своей жизни все, кроме дома, ребенка, работы Тим не мог. Это было немыслимо, просто не про нее. И он чувствовал, что она все еще жива, что она все еще горит, что мозг ее не закостенел, что он все еще нарабатывает новые нейронные связи. Но он верил ей, когда она говорила о том, что ничего она больше не хочет кроме тишины.
Город еще дышал, носились машины, весело катил от остановки к остановке заманивая освещенным салоном троллейбус, но ТТ и не думал о том, чтобы быстрее попасть домой. Был такой отрезок пути, который он называл «своей» дорогой. От рынка до центров пешеходный бульвар и потом кусок каштановой аллеи и сквер. Именно там он впервые пересекся со Светкой нос к носу. Она была центровой девочкой с самой школы еще, но не путешествовала от парня к парню, и как ни странно не любила публичности. Скорее она была сама по себе, хотя легко сходилась с людьми. Он видел ее то там, то сям, знал, как ее зовут, но ни разу не общался до определенного момента.
В тот день лет тому дцать, давным-давно, в середине мая, было еще прохладно и никто не рисковал скидывать плащи и ветровки, он встретил случайно Сашку, кузину Стельмаха, они выпили пива и пошли бродить по городу. ТТ не верил в то, что замужем его бывшая счастлива. Не мог и не хотел верить. К концу вечера в нем плескалась, по меньшей мере, одна лишняя бутылка пива и он, зная, что в конце площади Саша, скорее всего, поймает машину и уедет домой, решился на шаг, на который точно не отважился бы, если б не лишний алкоголь в крови – он, помня о ее статусе замужней дамы, никогда не прикасался к ней, позволял себе лишь мелкие подколы и двусмысленные провокации, но прямые действия, слова и жесты, которые могли бы быть истолкованы однозначно, запретил. А тогда не смог сдержаться и обнял ее на прощанье, зарылся носом в волосы цвета меда, которые, как и у Стельмаха, вились спирально, а не волнами и не кольцами, и производили впечатление жесткой, медной проволоки, хотя на ощупь оказывались мягкими, как пух. Она, на удивление, не вырвалась, не отстранилась, наоборот, закинула ему на плечи руки и подняла навстречу бледное лицо. Из закрытых глаз ее катились слезы, и Тима гадал о том, почему она плачет, о чем сожалеет, а пока размышлял, Сашка взяла себя в руки, высвободилась, перешла на другую сторону улицы, тут же подъехало такси, и она, махнув ему, уехала.
Он помнил, что постоял немного и тоже пошел домой. С каждым шагом хмель отпускал его, мысли скакали в пустой голове в разные стороны. Он пытался понять, что должно означать Сашкино поведение, могла ли она уступить ему в этот вечер, и вдруг понял, что как всегда оказался неспособен на поступок, не успел, опоздал, побоялся среагировать на ее искренний порыв, он думал, что это он, ТТ, ведет игру, а игру вела Сашка, она, возможно, предоставляла ему великий последний шанс, а он смалодушничал, и теперь уже поздно. Майская ночь околдовывала, алкоголь стек к подушечкам пальцев рук и во всем мире осталось только ощущение шершавого трения их друг о друга. Он молил всех известных ему богов о том, чтобы Саша почувствовала его, чтобы развернула машину, догнала, перехватила его. И если б это случилось, то он сделал бы все что угодно, чтобы она была с ним, он бы наизнанку вывернулся, он бы ни разу не взглянул больше ни на кого…
Однако от внутреннего диалога его отвлекло странное, неравномерно запаздывающее эхо его собственных шагов. Он специально запнулся, прикуривая, легкие шорохи продолжались – за ним кто-то шел. И мало того, приближался. Но выяснив, что шаги не глюк, ТТ нырнул обратно в собственные мечты: а что если это Саша? Она сейчас подойдет, возьмет его за руку, и он снова ощутил болезненный приступ надежды. Тот, кто двигался следом, пошел на обгон, но медленно, и тогда Тима с провалившимся в пятки сердцем, повернулся поглядеть, кто бы это мог быть. Обнаружив, что это Светка, ТТ разочаровался, но ненадолго. Он подумал, что ему срочно требуется разрядка, что в принципе подошла бы любая, но Света – это лучшая компенсация, что могла бы предложить ему судьба. Он снова возвращался в привычное ему состояние поверхностной легкости, он снова чувствовал себя победителем, несравненным Донжуаном, и возможно с первого раза со Светкой не получится, не так уж она была проста, но мысль он ей подбросит и в следующий раз все будет проще.
- Привет.
- Здравствуй. Мы разве знакомы?
- Нет, но я тебя знаю. Ты – Света. Из банды Сенчина.
- Из банды? Думала в банды играют только мальчишки?
- Ладно, я не так выразился. Ты живешь на Московской, в сталинке.
- Хорошо, тогда я тебя тоже знаю. Ты – ТТ, с Пятака.
- ТТ? Так меня называют только близкие. Ты претендуешь на то, чтобы звать меня так?
- Я и вовсе не хотела бы тебя звать.
- Отчего же? Я очень полезный и милый, я сильный, добрый, веселый…
- И вообще зае…тельский перец.
- Фу, как грубо.
- И?
Она не казалась ТТ особенно привлекательной внешне: ей было тогда около двадцати, гладкие тяжелые темно-русые волосы заплетены в длинную косу, черты лица правильные, изящные, но некрупные и маловыразительные. Т.е. потом он понял, что это от нелюбви к косметике, все его девочки с нарисованными лицами в подметки ей не годились, если на нее находил стих нанести боевую раскраску. Ноги коротковаты, не полная, но и не худая, обыкновенная. Но то, что его сразу, сходу отвергли и там, где он надеялся встретить понимание, ведь то, что он о ней слышал как раз говорило об обратном (ее называли миротворцем, матерью Терезой) Тиму задело.
- Значит, отказываешься продолжить знакомство?
- Спасибо, я не голодная.
- Я не предлагаю сытный борщ. Возможно что-то экзотическое.
- Осторожно!
Они дошли до перекрестка, и ТТ не глядя, в увлечении, ступил на проезжую часть почти под колеса проезжающей поливалки. Светка дернула его к себе так сильно и резко, что его развернуло прямо на нее, он ухватил ее за талию, а она так же, как за пятнадцать минут до нее другая, не отстранилась, а обняла его за шею и запрокинула голову. Пространство и время сдвинулись, ТТ показалось, что перед ним Саша, и он, не сомневаясь ни секунды, поцеловал ее, мягко, невесомо, бережно настолько, насколько был в силах сдержаться. Тело девушки дернулось, он открыл глаза, и обнаружил, что она смеется.
- Что смешного?
- Возможно, не экзотика. Скорее первая брачная ночь с пугливой девственницей. Не ожидала такой деликатности, спасибо.
- Так значит – да?
Они уже двигались через сквер наискосок, он отклонялся от своего маршрута, но поскольку вела Светка, он был готов идти куда угодно. Она молча курила, явно раздумывая, он не мешал ей. Перейдя через тихий проулок, на входе во двор Светка взобралась на высокий бордюр, став с Тимофеем почти одного роста, и пристально посмотрела ему в глаза.
- Ты даже не представляешь себе, Тимофей Тулаев, насколько ты хорош был, когда я тебя сегодня увидела. Я шла за тобой от самой площади и думала, что на месте той девушки, я бы не уехала ни за что в жизни. Так любят только однажды. Желание довериться настолько сильно может возникнуть только раз, потом боишься повторения боли, мешает инстинкт самосохранения. Помнишь, притча была у братьев славян, о том, что иногда Бог посылает нам такую огромную любовь, что она не помещается в нас, мешает думать, мешает дышать, она, даже разделенная, больше тех двух сердец, которым дарована. И тогда, боясь за себя, мы посвящаем ее небу, отдаем лишнюю для нас часть ее обратно Богу. И там она находится в неизменности, иногда возвращаясь к нам, желая увидеть, что мы сделали с ее остатком здесь на земле. Вот сегодня я видела такую встречу.
- Я не слышал этой притчи. И земной остаток моей любви посмеялся над той, глупой, наивной и детской…
- Но ты жалеешь… что не понял искренности…
Она подалась вперед и шепнула Тиму на ухо: «Нет».
- Почему? Ты же только что сказала, что на месте Сашки не ушла бы?
- Потому что я не на ее месте. А на своем – я меньше всего хотела бы чувствовать себя надувной куклой из магазина для взрослых, ведь ты был бы сегодня не со мной, как целовал ты пару минут назад не меня.
То, что она так легко угадала его желания, привело ТТ в состояние легкого охренения. И несколько месяцев еще он пытался разыскивать ее, неявно, обиняками, не появляясь в районе Московской, ведь туда ребятам с Пятака ход был заказан. Он прогуливался вечерами возле того дома, на углу сквера, куда она от него сбежала, но там местная малышня не знала никакой Светы. К тому времени Тимоха уже год как отучился, начал трудовую деятельность, но остепениться не входило в его планы. Во дворе того дома, где они жили со Стельмахом (точнее там жили Степкины и Сашкины общие родственники), собиралась в теплое время года компашка, разновозрастная, разноплановая, но с тех пор как Степка поступил в инст, к ней все чаще присоединялись его тамошние друзяки. В дни массовых гуляний или во времена боевых действий с дворовыми старушками-активистками они перемещались на лавочки в сквер и там кадрились, подкалывали фланирующую публику, курили, смеялись, тусили до ночи. Тим относился к Степке, как младшему брату. Несмотря на разницу в возрасте, Степка нравился ему. И тем, что напоминал Сашу, и собственным транспортным средством, и карманными деньгами, и готовкой его мамы, которая очень переживала, что мальчики такие дробненькие и готова была его кормить столько, сколько влезет, и тем, что Степан нравился девчонкам, и тем, что их не любил, всячески издевался и мастерски доводил до истерик. Стельмах, как и его двоюродная сестра, был катастрофически хорош собой: тонкокостный, широкоплечий, выше среднего роста, с лукавой рожицей эльфа и вьющимися темными волосами, с упругой походкой профессионального танцора – перед ним падали все тетки от 10 и до 60 лет. Толи он привык к преклонению, толи не хотел популярности, основанной лишь на внешней его привлекательности, толи не понимал, что он действительно красив – но всех своих подружек он низводил, как Карлсон, проверяя на прочность, и дольше всего выдерживали только вовсе уж безответные, беззаветно и почти бессловесно любящие.
Однажды, месяца через три, после той встречи с Сашкой, один парнишка из их банды, хороший тихий интеллигентный мальчик, обратился к ТТ с деликатной просьбой. Его девушка жаловалась, что ее достает бывший парень. Звонит по телефону и настаивает на личной встрече. Девушка пыталась объяснить, что у нее нет желания общаться, но «экс» не отставал. Витькина «тема» ТТ не нравилась, слишком юная, слишком броско и вульгарно одетая, пухленькая, налитая, как колбаска, в натуральной оболочке с перевязочками, но это не играло никакой роли, надо было помочь другу. Они собрались на трех машинах, всей кодлой рванули, куда показывала девица и, только заехав во двор, поняли, что попали на чужую территорию. ТТ, Степка и Виктор вышли из машины и двинулись в глубь двора к беседке, где собралась точно такая же как их «домашняя» компания. Беседка, примерно на метр от земли кирпичная, а дальше прозрачная, крыша на нескольких опорных столбах, утопала в девичьем винограде. В глубине ее, во главе стола развалился на лавке с блондинистой кисой на коленях Сережа Сенчин, несколько ребят и девчонок играли в нарды или следили за игрой, а с краю, уронив голову на сложенные на столе руки сидел парнишка, чем-то напомнивший ТТ их Виктора. Взгляд Тима зафиксировал эту картину и сразу же, словно намагниченный потянулся к дальней стенке, где позади Сенчина на кирпичном парапете лежала, как Шалтай-болтай, подложив под голову в панаме кожаный рюкзачок, Света и читала книжку. Казалось, что ей глубоко параллельно все, что происходит вокруг, она полностью погрузилась в чтение. Однако, когда Сенчин дернул с колен подружку и встал, направляясь вдоль левого края стола навстречу гостям, она спокойно сложила книгу в рюкзак и так же спокойно ссыпалась со стены. Обходя столик с играющими по другой стороне, она сняла панаму и нахлобучила ее на того парня, что уныло сидел у выхода. Тот пробудился, глянул на девушку, потом на машины, увидел свою бывшую, и как сомнамбула пошел к ней. Виктор заступил ему дорогу, назревала драка. Сенчин играл мускулами, ТТ и Степка готовились к разборке.
- Привет, ТТ. Степа. Виктор.
- Сережа, добрый вечер. Света, шикарно выглядишь.
Тим не желал упустить случай побыть дамским угодником даже накануне мордобития, особенно накануне мордобития.
- Лесть… Грубая лесть, крошшшка… - вкусно прошелестела Светка, а потом встала между Витей и своим другом и продолжила, - Виктор, будь добр, приведи свою подругу. Обещаю, ничего плохого с ней не случится, Гена не питает никаких надежд на ее счет, но им нужно поговорить лично и без свидетелей.
Но Виктор не собирался сдаваться. Тем более какой-то девчонке.
- Пошла ты! Она моя теперь, я не позволю..
- А мне можно? Побеседовать с ней?
- Я должен знать о чем, слышишь, ведьма?
- Как хочешь. Пошли?
Разговор был коротким и ТТ без труда узнал его содержание. Гена понял, что болен, и кроме этой колбаски подозревать ему было некого. Он просто пытался попросить ее провериться, и рассказать о том, как в дальнейшем подобных ситуаций избегать. «Глупо. Из-за недомерки портить репутацию глупо». Так ТТ и сказал потом Степке, когда они возвращались в тот день домой.
- Хотя выглядело очень эффектно – сонный дворик, и тут мы, с ревом, как коммандос, хлопая дверьми, из машин выкатываемся.
- Ты знаешь Светку?
- Да, а ты? Она, похоже, и Витьку знает? О, черт! Она же с его старшим братцем, с Костей роман крутила! То-то я гадал, что это Витька ее ведьмой обозвал? Точно. Там еще какая-то история была темная, не помню. Надо Витьку помучить потом. Так ты говоришь, что знаком с ней? Вы в одном институте учитесь? Она прикольная, правда. Мы с ней познакомились по весне…
И ТТ пустился в воспоминания. Он подозревал, что Стельмаху какую-то часть этой истории будет неприятно слушать, но тот не перебивал, хотя становился все более мрачным по ходу рассказа. Чувствуя, что вечер перестает быть томным, наиболее интимные подробности Тимоха пропустил, но и того, что поведал, Степке оказалось достаточно. Правда, отреагировал он иронично.
- Так значит вы теперь близкие знакомые?
- С чего ты взял?
- Она зовет тебя ТТ.
- Меня все так зовут с твоей легкой подачи.
Больше они на эту тему не говорили почти до самой осени. ТТ был занят тогда. Он искал съемную хату. С теткой ему с его образом жизни становилось все трудней уживаться. Он любил ее, но считал, что пора разъехаться, ради поддержания хороших отношений. Он давно уже проглядывал объявления в газетах, искал по друзьям, но однушки к моменту выхода свежих данных оказывались сданы, а двушка ему в одиночку была не по карману. Незадолго перед тем он сошелся с Женечкой Самойловой, барменшей из одного ночного клуба, иногородней студенткой, и они сняли норку на двоих, очень быстро стали не просто жить вместе, но и спать вместе. У них получилась отдельная спальня, куда никого из посторонних не допускали и гостиная, где в эту и последующие зимы любили собираться друзья, где ТТ установил телик с видеомагнитофоном, где на дежурном диване оставались гости, когда задерживались допоздна.
Стояло почти такое же, как сегодня холодное предзимье, начало ноября, когда ТТ со Степкой возвращались с тренировки по плаванью. Степка пребывал в задумчивости, он двигал ногами и руками, отвечал на автомате на реплики ТТ, но мыслями был далеко. Он вообще, насколько ТТ мог заметить, переменился за последний год, как-то очень повзрослел, не внешне, хотя и внешне тоже, а будто искупался в фонтане мудрости. Стал более зрелым, терпимым, не так уже резко реагировал на подначки. ТТ пригласил его в гости, ему по случаю досталось несколько кассет с Цирком «Монти Пайтон», но на английском языке, а Стельмах очень неплохо знал язык и запросто осилил бы перевод. Тима понимал, что друг его о чем-то напряженно думает.
- Что случилось? Ты не в настроении сегодня?
- Скажи мне, Шерами, что для тебя значит любимая девушка?
- Гипотетически или конкретно сейчас?
- В идеале.
- Ну… наверное, во-первых – она должна быть приятной на ощупь, на взгляд и в общении.
- Есть такое.
- Во-вторых – я должен о ней поминутно думать, засыпать и просыпаться с мыслью о ней.
- Угу.
- В-третьих – хорошо, когда двигаешься с человеком в одном направлении, когда мысли сходятся, и желания. Когда хочется делать ей приятное, видеть ее как можно чаще, когда, прежде всего, думаешь о ее интересах, а потом уже о своих. Когда вместе приятно и беседовать и молчать, и работать и отдыхать, когда при взгляде на нее, что с утра, что во время вечеринки теплеет на сердце. Да мало ли что еще?
- А верность в твой список входит?
- В мой – нет. И ревность тоже. Человек не может быть собственностью. И если ты хочешь, чтобы она была счастлива, то не обязательно это счастье должен дать ей ты.
- А доверие?
- Если доверишься ты – жди, что тебя обманут, если доверяют тебе – то можно не вынести ответственности. Так что – нет, не входит в мой список доверие. И потом – есть разные виды доверия. Бывает, что тебе не говорят правды, боясь ранить, зная, что кое-что тебе не понравится. Ты всегда правдив? Ты же не сказал, что у тебя завелась подружка? Давно это?
- Давно, больше года назад.
- А почему я об этом ничего не знаю?
- Ты считаешь себя наблюдательным?
- Кое-что я заметил, но мне казалось, что, когда ты созреешь, когда будет о чем рассказать, ты сам…
- Вот, считай, что созрел.
- Почему ты не приведешь ее? Почему не познакомишь?
- Потому, что в моем списке нет пункта «Познакомить ее с ТТ, который возомнил себя реинкарнацией Донжуана, и пытаться не нервничать во время попыток ее кадрить.
- Я разве кадрил твоих прочих подружек?
- Нет, но мне до них не было дела, и ты это знал. Они заводились сами, я не выбирал их, я делал все, чтобы они от меня отвалили.
- А эта что же? Ты ее выбрал? Не поверю.
- Не знаю. Все у нас через одно место - полгода приглядок, знаешь, когда просто смотришь, цепляешься взглядом, реагируешь на звук голоса, на запах. Потом полгода чистой физиологии, почти без общения. А потом, общение какое-то началось, но похожее на складывание паззла, на подсматривание в замочную скважину. Чувствуешь себя безумно благодарным за каждый следующий шаг навстречу, и в то же время злишься, неправильно все. Никакие мои прежние приемы в отношении нее не работают. Попытки истерить или доводить ее разбиваются о недоумение, не понимает она моего поведения, говорит: «Если я тебе разонравлюсь, если надоела – не держу. Мне любовь не свадьбой мерить».
- Это Маяковский. Фраза «мне любовь не свадьбой мерить».
- Правда? Не знал. Вот видишь.
- Что?
- Ты с ходу въехал. А я не понимаю… не догоняю. Недоступный мне пласт ассоциаций, недаром вы так хорошо и быстро друг с другом разобрались…
- Я знаю твою подружку?
Степка вздохнул и замолчал.
Они дошли до дома, думая каждый о своем. С порога Тим закричал Женечке:
- У нас гости.
- У нас тоже, - смеясь и целуя обоих, ответила та, и потянула за собой из комнаты Свету.
После ужина они разложили диван и расположились на нем, ребята по бокам, а девушки рядом в центре, смотреть видик. Посреди просмотра Светка со Степкой зашипели друг на друга, задвигались, и ТТ с удивлением увидел, что они перебазировались поудобнее – Вета полусидела, подложив под спину подушку, а Стельмах улегся ей на ноги, и поймал между щекой и шеей ее руку. Все наконец-то для Тимы встало на место – вот почему Степка изменился, и вот почему Света не повелась на него, ТТ.
Во время перерыва между сериями, когда Женечка и Степа пошли заваривать чай, он ехидно поинтересовался у Светки:
- Он же мальчишка для тебя? Нет? У тебя раньше всегда постарше ребята были.
- И он тоже старше, на пару месяцев.
- Я не об этом, не притворяйся. Как он? Если по десятибалльной шкале?
- Не настолько уж мы близки, чтобы ты имел право спрашивать…
- С каких пор ты стала верной девочкой?
- С тех пор, как нашла человека, который вне конкуренции.
- Так ли? Ты не боишься, что я могу ему много про тебя рассказать интересного?
- Это шантаж? Что ты хочешь взамен?
- Ты знаешь.
- Зачем тебе так важно сделать ему больно?
- Может дело в том, что я не хочу, чтобы ты сделала ему больно.
- Это право безраздельно принадлежит тебе?
- Свет, серьезно, он в своем роде тоже падла редкая, вовсе не ангел, но ты… к тебе нужно относиться проще, ироничнее, с блеском в глазах, ты это прекрасно понимаешь и воспринимаешь. А он не сможет так…
Такими они были. И где теперь то время? Где он сам, Стельмах, и Светка? Что-то в них во всех осталось прежним? Почти ничего, наверное…
****
Зима – время раздумий. Комфорт достижим только если замышковаться в теплышко.
Степка сидел в клабзоне, на форуме, и издевался над одним молоденьким чудиком, восторженно влюбленным в незнакомку. Понятно, что мальчик больше очарован приключением, чем девушкой, а еще – жуткий мечтатель с определенным даром писательства: «Она - река, которую нельзя переплыть, и неважно, почему нельзя: ты можешь зайти в воду, поплыть и устать на полпути, можешь заранее испугаться расстояния и глубины, можешь просто не захотеть, а еще… она может не разрешить, не допустить тебя... Всякий раз, когда она рядом хочется обнять ее, чтобы не убежала, а еще - ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что это не сон». Стельмах понимал его чувства, и потому нападал еще яростнее.
«История любви не о тех, кто теряет сердце, а о тех, кто находит в себе то, что запрятано глубоко, глубоко. Оно обитает в вас, а вы и не подозреваете об этом, пока вдруг не поймете, что душу можно обмануть, а плоть – никогда. Плоть ничем нельзя обмануть – ни мудростью сна, ни соблюдением светских приличий. В плоти – средоточие и самого человека, и его прошлого».
Пока он сидит в компьютере, «карьерная» девочка Кити, которая завелась, когда Стельмах понял, что Светку не дождется, на кожаной антикварной тахте читает книгу «Английский пациент». Они, случайно щелкая пультом, напоролись как-то на фильм по телевизору, и Степка с удовольствием пересмотрел его вместе с этой. Они заспорили, Кити утверждала, что любовь такая слишком примитивна. Они же люди, не животные. Молча, зло, горя глазами ходит Ральф Файнс за худющей, как мартовская щука, немолодой, некрасивой теткой, которая бьет его. Они даже не говорят друг с другом, и, по мнению Кити, так не бывает. Глупая. Стельмах бросил ей со Светкиной книжной полки книгу, которая раскрылась именно на этой странице, как всегда случайно, но в том, что касалось Светки, случайности закономерны. Перебор случайностей. Книга Кити увлекла, и вечер Степка провел в тишине.
ТТ похоже сваливает. Тетка у него заболела. Даже новогоднюю ночь собирается он провести наедине с ней, без гостей. А Степке предстоит поездка на горнолыжный курорт. Это нынче модно. Он теперь правильно социально ориентирован. Ему постоянно объясняют, что полагается хотеть успешному, по нынешним меркам, человечку. Какого цвета должны быть брюки, галстук, рубашки. Какой должна быть машина, где должна быть квартира. Машина Степкина соответствует, квартира тоже, только что съемная. Начинаются «жу-жу» на тему приобрести свою. Ха! Ему объясняют популярно в каких клубах нынче статусно, и в каких кафешках престижно.
«Мог бы ты влюбиться в нее, если бы она не была сильнее – тебя? – читает вдруг вслух карьерная девочка, - Я хочу сказать: она может и не быть сильнее. Но не важно ли для тебя знать, что она сильнее, чтобы влюбиться в нее? Смотри. … Почему так происходит? Потому что мы хотим знать, как все происходит, из чего все складывается. Те, кто умеет говорить, умеют обольщать. Слова заводят нас в тупик. Больше всего мы хотим расти и меняться. Дерзкий новый мир».
- Кем ты пытаешься себя представить? Ханой? Кейтлин?
- Разве нужно непременно представить себя кем-то в сюжете, чтобы погрузиться в историю?
- Для этой истории – да. То есть я так считаю. Она слишком интимно написана, примеряешь каждую мысль на себя.
- А ты должен знать, что девушка сильнее тебя, чтобы влюбиться?
- Я знаю, что женщина сильнее мужчины, только не каждая это выпячивает. Может даже и лучше, когда не выпячивает.
- Ты читал Геродота?
- Да. Отчасти из-за этой книги. Если хочешь – вон, там повыше, в шкафу у двери.
- Нет, меня древности не интересуют.
Кити ныряет в книгу, а Степка выбирается из клабзоны довольный, он только что разгромил по всем статьям одну моднявую колбаску, которая распиналась на форуме про пожар в клубе «Хромая лошадь». Столько пафоса в речах, а за ним страх, что позакрывают местные тусовочные. Праведный гнев с подачи Стельмаха разменян на дискуссию о размере бюста писаки…
«История» Геродота, которая начинается с истории Гигеса, Кандавла и его жены, … В свое время Светка настояла на том, чтобы Степка прочел ее, она вообще много подкидывала ему книг, которые нельзя было читать, по крайней мере, у Степы не получалось. Ему было скучно, он был слишком далек во времени от автора, и ни стиль, ни динамика повествования, ни сами события его не трогали, не задерживались в голове. А Света утверждала, что без знания священного писания, античной истории и литературы нельзя читать ни русскую, ни европейскую классику, и соответственно, современную беллетристику. И на том же «английском пациенте» наглядно Степе это доказала. Геродота можно читать по-разному. Для кого-то это будет, как для Ласло Алмаши, путеводитель, указатель, помощник в поисках древних становищ и городов, кто-то, как Кейтлин, найдет в ней историю, похожую на ее собственную. Светка честно призналась, что до нее на пятидесятой странице вдруг дошло, что легендарный Крез, правитель Лидии, был пятым потомком Гигеса, и боги его наказали в том числе и за то, давнее деяние его прародителя, поднявшего руку на своего господина. И если б Крез не стал могущественным и богатейшим правителем древности, то никто бы и не услышал ни о Гигесе, ни о Кандавле, ни о его прекрасной и мстительной супруге. Стельмах же понял, но это случилось, когда он перечитывал Геродота по третьему разу, что Кейтлин ничего, кроме первых страниц так и не прочла. И похоже, что граф Алмаши это знал, но простил ей невежество, потому что благодаря ей стал поэтом, а не только исследователем, ученым, картографом и археологом…
Пищит телефон, его ждут на милитари. Он как раз заканчивает подбирать магу восемьдесят третьего лэвэла бижу, когда Кити снова вслух читает:
«Она постоянно бьет его. То она идет с тарелкой в руках и вдруг запускает ее в него, поранив ему голову; по соломенным волосам льется струйка крови. То вилкой протыкает его плечо, оставляя следы, которые врач принимает за укус лисы. Синяк под глазом меняет цвет – от ярко фиолетового до темно коричневого. Прежде чем обнять ее, он смотрит, чтобы рядом не было колющих и режущих предметов. На людях в ее присутствии ему приходится выкручиваться и объяснять, откуда взялся очередной синяк на лице, или почему забинтована голова, или что за рубец на руке замазан йодом».
- Ты бы хотел, чтобы я тебя била?
- В смысле – плетки, латекс и наручники?
- В смысле – пощечины, кулаки, колени?
- А это допускается табелью о рангах, по которому ты пытаешься меня отформатировать, или все-таки личная жизнь отдана на откуп нам самим, и остается личной? Садомазохизм допустим правилами?
- Зачем ты такой злой?
- Если таковы твои фантазии – ничего не имею против, готов соответствовать, только…
- Что?
- Мне кажется, что плетки и латекс – игра. А пощечины и тарелки – подлинная страсть. Дикая, животная. Которая выше разговоров. Слишком примитивная для тебя, не так ли?
Она подрывается, кидает книгу на тахту и уносится в бессильной злобе в ванну, гремит там баночками, флаконами с туалетной водой, потом бегает по комнатам, собирая вещи, одевается и, наконец, заходит к нему, бросает комплект ключей и, на удивление, забирает книгу.
- Ты все же намерена вернуться.
- Намерена вернуть чужое. Позже.
Она уходит, а Степка ныряет в баттл. Спустя сорок минут, когда замок пал, он выбирается на балкон курить, его трясет от холода, и он не может расслабиться.
Сказал то, что хотел сказать. И вовсе не думал обижать Кити. Просто ответил честно, как делал это всегда. Не его вина, что она так болезненно все воспринимает. Или его? Зачем он упражнялся целый вечер на форуме в дерзостях и вредностях. Чем виноваты эти дети? Ведь дети. И Кити – девчонка против него. Степку мучит совесть. Совесть у Степки есть, и он об этом сожалеет.
Эта комната, кабинет, никогда не была «их» со Светой. В этой, единственной во всей квартире комнате, он не знал, до сей поры, ни одной трещинки на потолке, ни единого пятна на обоях. Сейчас ему кажется, что именно поэтому она составила сюда всю «бывшую» мебель, все книги, потому что хотела сохранить эти предметы, но не память о нем. Мог ли он винить ее в этом? Наверное, нет. Но он винил. Она бы, даже если спросить напрямую, ни за что не призналась бы, что поступила так в пику его существованию в ее жизни. А он существовал. Степка однажды за полночь даже хотел отправить ей смс (он находился тогда в изрядном подпитии) примерно следующего содержания: «ты есть, я есть, мы есть», но по стечению обстоятельств, послание не ушло, не было денег на телефоне. Можно ли излечиться от болезни по имени «Света»? Опять же – нет. Он пробовал. Он сжег все ее фотки, все ее записочки, все, до чего дотрагивались ее руки, выкинул с Красного моста в мутные апрельские воды разлившейся реки единственный ее настоящий подарок – тонкую серебряную цепь и серебряную же подковку, и убедил себя, что чувствует освобождение. Но настал день, когда Степка пожалел о содеянном, тут же встретил Вету и сказал и о варварском своем поступке и о сожалении, а она, проведя острым ногтем по его груди вдоль выреза тенниски, сказала: «Не переживай, я подарю тебе что-нибудь еще, хочешь?».
С утра он просыпается с четким планом действий, он принял условия игры, он знает, что победа будет за ним. Ближе к обеду он сбегает с работы, мчится в салон нижнего белья и покупает подарочный сертификат на крупную сумму, потом в цветочную лавку за букетом, потом прорывается сквозь пост охраны в офис карьерной девочки. Кити, превращается в соляной столп, когда видит количество нулей в сертификате и тихо шепчет:
- Ты чувствуешь себя настолько виновным?
- Я чувствую, что моя девочка заслуживает такого подарка. Скоро Новый Год.
Он говорит громко, из-за столов и стеллажей высовываются разной степени накрашенности и уложенности головы. Кити счастлива. Стельмах рад, что не придется сдавать путевки. Он зовет ее обедать, но, тут единственный прокол в его плане, перерыв ее закончился. Стельмах притворно смущенный, позволяет себя чмокнуть и отбывает в университетскую столовку. Он с удовольствием ковыряется в горбуше, когда слышит над ухом «Позволите, Степан Аркадьевич?»
- Привет, Света.
- Приятного аппетита.
- И тебе. Что планируешь делать на праздники?
- Спать.
- Тоже хорошо. А я еду кататься на лыжах.
- Подобная идея самостоятельно в твою светлую голову не забрела бы. Это Тима тебя соблазнил?
- Нет, карьерная девочка.
Далее следует рассказ о новой породе современных девушек, Светлана подхихикивает, Степан вслушивается в ее смех, желая услышать фальшивую ноту, но переливы его, как всегда, звучат задорно, искренне, заразительно.
- Ну вот, - отсмеявшись, с облегчением говорит Ветка, - осталось только проследить ее родословную от колена Вениаминова и тебе нечего больше желать.
- Думаешь? Нет, иудейскими корнями не пахнет.
- По-моему, все это полный бред. Просто тебе не хочется устаканиться, не хочется ответственности. Инфантильность – беда нашего поколения. У тебя фишка – происхождение. А Сенчин знаешь, какой отмаз придумал для своих подружек, точнее не отмаз, а проверку на вшивость?
- Какой?
- Он же уже лет семь в столице обитает, года три назад купил квартиру. Понятно, в кредит. Так девицам он своим говорит, что квартира съемная, и они естественно, когда к нему перебираются, начинают вносить свой вклад в семейный бюджет, и все счастливы – он кредит платит за чужой счет, они, каждая, экономят в два раза на проживании. Потом наступает период, когда назревает вопрос – или определяться, переходить на более серьезный уровень отношений, или разбегаться. И тогда Серега признается, что все это время… еще не одна не вынесла подобной подлости.
- И я с ними согласен, слишком уж меркантильно. А ты с ним видишься?
- Редко. Пишем письма друг другу. Бывает, что приедет на выходные, встречаемся тогда.
- Как ты можешь, зная о нем такое, дружить с ним.
- Я и за тебя тоже много интересного знаю. И неприглядного тоже. И все равно дружу с тобой.
- Неприглядного? Что же?
- Ты всю жизнь от конкретики бегаешь, зачем тебе? Счастье в неведении.
- С чего это ты решила на сей раз помолчать?
- There was a time when you let me know
What’s really going on below
But now you never show that to me do ya.
- Аллилуйя.
- И я, собственно, о том же. Тебя подбросить?
- Не, я пройдусь.
Поющая Света – редкость. Степан Аркадьевич рад был такому подарку, и дома вечером засел к инструменту и долго, коряво, одним пальчиком подбирал мелодию, пока не пришел Тулаев. Двинул безапелляционно его попой с банкетки и в голос, без подготовки, выделяя, по наитию, именно тот куплет, что промурлыкала Вета, исполнил песню от начала до конца. Стельмах, за оставшиеся до отъезда вечера выучил ее, добавил к «Светкиному плэйлисту», к музыке, которую он бы проигнорировал, если бы она ее не любила.
****
Карьерная девочка, которая даже не догадывалась, что фигурирует под этим названием, лежала рядом со Степкой на кованой полуторной кровати, за допотопной китайской ширмой, глядела, как свет от уличного фонаря за окном, падая сквозь легкие шторы, играл в нескольких слоях лака и оживлял толстопузых золотых рыбок, и загадывала желания. Кити тем страшно нравилась кровать, что даже таким задохликам, как они со Степкой, приходилось спать на ней, прижавшись друг к другу как вилки в буфете. Кити постоянно мерзла, и всякий раз, оставаясь у Стельмаха, радовалась грелке в человеческий рост рядом с собой, смешению их запахов, живому, нутряному теплу под одеялом. Ей льстило то, что этот обаятельный молодой мужчина, такой эрудированный, достаточный, красивый, умный и юморной, готов проводить с ней время, легко, всего лишь после месяца знакомства согласился провести рождество в Европе, готов терпеть ее капризы, тратить на нее деньги. И вроде бы все складывалось хорошо и прекрасно, но ее обычная сказка на ночь не приносила ей покоя, не давала забвения – ее мучило беспокойство, маленький червячок ворочался под сердцем и не давал ей спать. Множество мелких, ничего не значивших деталей, складывались в ощущение неполноты, недостаточности, неуверенности в нем, в их отношениях. Хотя, единственное, что она твердо знала – он не стал бы делать вида, и то, что она сегодня осталась здесь, было его желанием. Тот подарок, что он ей преподнес к рождеству – тоже. Поездка, походы по клубам, попытки строить совместную жизнь – он хотел этого. Что же до собственных ее желаний – они могли совпасть с его или не совпасть, она могла подчиниться или устроить бунт – для него ничего не менялось. Она не знала, является ли это проявлением его характера, или он испытывает ее, или настроен брать от ситуации все – она знала только то, что ему хорошо с ней.
Она вспоминала Рождественскую, немного театральную и мишурную Европу, вспоминала постоянное щелканье камер в руках туристов, маленькие, уютные кондитерские, горячий шоколад, горячее пряное фруктовое вино в давно забытых ею стаканах с подстаканниками, сувенирные лавочки, гирлянды из остролиста и еловых веток, омелу над входом в ресторан, фонтан посреди озера и разгоряченные, по-детски восторженные лица японских или китайских туристов. Она заражалась, проникалась ощущением сказки, и не могла понять, почему Стельмах оставался среди веселья абсолютно бесстрастным. Он с удовольствием до изнеможения катался и на лыжах и на скейтборде, потом от пуза ел, от души пил, но оставался глух к прогулкам по городу, к поискам подарков, к архитектуре, к разыгрываемым на улицах сценкам, к лазающим по фасадам домов игрушечным Дедам Морозам, тьфу-ты, Санта-Клаусам. Но зато вновь обретенное чувство полета во время спусков Степку восхищало. Именно тогда Кити узнала, что ее друг увлекался раньше танцами и плаваньем. Каждый вечер любимой темой его разговоров становились усталость мышц, он удивлялся, что суставы не так легки и подвижны как десять лет назад и мечтал о том, на какую трассу он думает взобраться завтра. А потом, когда, потянув спину, он вынужден был ограничить нагрузки, Стельмах нашел на главной улице крохотную кондитерскую, в которой стояло старое черное пианино с пожелтевшими клавишами. Поставив свой стакан с дымящимся шоколадом на его крышку, Степа без конца, пока она блуждала по магазинам, сидел там и наигрывал что-то джазовое, или классику, или просто, что в голову взбредет…
Кити почти уже спала, когда услышала шорох открывающейся входной двери и тихий неспешный разговор. ТТ, который появлялся теперь все реже и реже, вернулся не один. Степка рассказывал ей, что Тимоха – бабник, что меняет теток, как перчатки, но она ни разу еще не встречала ни одной, наоборот, Тим казался ей самым неинтересным и спокойным в смысле кадрежа персонажем. Любопытство удержало ее на грани сна. Через пару минут она увидела сквозь приоткрытую дверь, что в ванне зажегся свет, и туда проскользнула по-хозяйски молодая женщина, зажурчала водой, а потом вышла, сильно удивив Кити тем, что сменила брюки и свитер на темно-синюю пижаму. Из ванны ночная гостья отправилась не вглубь квартиры в спальню ТТ, а на кухню, где поставила, судя по звуку чайник, и чем-то зашуршала, заклацала, зазвенела. При этом она мурлыкала довольно приятным, с хрипотцой сопрано «Dream, a little dream». Сон окончательно покинул в этот момент Кити – эту песню чаше всего наигрывал Степа, коротая вечера в швейцарской кондитерской. По коридору прокрался Тима, притворил за собой дверь, но даже это не могло помешать Кити, слушать их разговор.
- Как твоя тетушка поживает? Ты говорил, что она лежала в больнице в том месяце?
- Ты знаешь, на здоровье она почти не жалуется последнее время. А положил я ее так, для профилактики. Мало ли, в ее-то возрасте…
- И славно, и хорошо.
- Правда, она чудить начала, даже не знаю, что делать. Прикинь, под праздник, поехали продуктами закупаться, возвращаемся – тащу пакеты к подъезду, а она в дом не идет, ходит по двору и кричит: «Нотик, Нотик!» Котик-Нотик, тот еще гулена, убежал и не вернулся пока. Ну, вот, тетка ползет к подвальному окошку, наклоняется, просовывает туда голову и продолжает звать этого глистового домика. Я ей говорю: «Теть, аккуратно, скользко сегодня, можно упасть». И только сказал – она сделала «брык» - по плечи провалилась в окно, ноги разъехались, юбка задралась, пальто тож. Шок и трепет. Стыдобища. Бросаю пакеты, вытаскиваю ее, она рыдает, но вроде цела. Веду ее к двери, но она не идет, а лезет в следующее подвальное окно. Вот что? Как реагировать?
Кити представила себе эту сцену в подробностях и красках, и прыснула в кулачок. Но с кухни весельем не пахло.
- Ндя… У меня о прошлом годе тоже довольно прикольная в том же роде история приключилась. Как раз, когда я к вам сюда впервые собиралась приехать. Где-то в семь часов вечера я собрала овощей кое-каких, и направилась в магазин, думала чего-нить вам вкусного сварганить. Звонит мама. «Бабуля переживает – куда все пропали?» - «Кто, - говорю, - все? Ребенок с отцом на курорте. Я собиралась с ночевкой на квартиру». – «Хорошо». Стою уже в очереди на кассу, опять звонок: «Бабушка говорит, что по дому и по участку кто-то ходит, она боится ночевать одна». – «И что дальше?» - «Езжай обратно домой. Не доводи старушку». – «Ага, щас! Тебе надо – ты и езжай. Проведай родную маму!». Доехала почти уже до квартиры. Опять звонок: «Я приехала. Дверь на задвижку закрыта, звоню, стучу – никто не открывает». Как надо реагировать, в свете того, что до этого бабуле приглючилось, что по дому кто-то чужой шарится? Разворачиваюсь, еду на место. Все так. В дом попасть невозможно. Ворота ты видел. Форточки-окна высоко. Есть, правда в конце участка нычка одна, где просочиться можно. Т.е. я с детства этого не делала, а я тогда поменьше несколько была. Вот. Лезу под забор. Первым делом пускаю на территорию маму. А мамс за калиткой уже не одна. Самаритяне-соседи вызвали участкового – к одинокой беззащитной старушке ломятся через забор. Нормуль? Участковый интересуется у меня на предмет моих документов. «Мои, - говорю, - документы вам не помогут. У нас с одинокой старушкой фамилии разные. И прописка тоже. Но на будущее – я тут владелица и живу периодически с ребенком, поэтому рада знакомству». Участковый, кстати, адекватный дядька попался. Двинули к черному ходу. Парадный уже лет десять заколочен изнутри, этого ты, наверное, не знаешь. Да… Короче, черный ход тоже на задвижке. И сколько мы не стучали, сколько не бились – без толку. Опять пришлось вспомнить детство – как через форточку в спальню пролазила…
- И как?
- С крыши пристройки… В пятнадцать лет я половчее была. Зацепила и грохнула цветочный горшок, когда на подоконник приземлялась. Но.. мне этот горшок никогда особо не нравился. Попала в дом – «Концерт с Русскими бабками» в самом разгаре. Телевизор орет так, что собственного голоса не слышала. Пустила маму с ментом в помещение и хотела уехать. Однако – пришлось подзадержаться. Так-то.
- Не думаешь переквалифицироваться в домушницу?
- Не… Если у меня спину заклинит, я не то что в форточку, я с кровати не слезу.
- Свет… Значит ты из-за этого к нам не можешь выбраться? Из-за бабули? А Стельмах считает, что ты нас не любишь, говорит, что мы с ним для тебя «царапины»
- Что значит царапины?
- Что общение с нами для тебя неприятно.
- Дурилка. Нет, как можно? Эгоист непроходимый. Считает себя причиной всего. Все делается на свете, только для удовольствия или неудовольствия Степана Аркадьевича Стельмаха.
- И что ты собираешься делать дальше?
- В смысле?
- В смысле твоей собственной жизни? Ты понимаешь, что…
- Ты мне говорил уже, я помню. Я установила себе срок – до середины августа. Ося в этом году в первый класс идет, так что планировала вернуться на квартиру. Я же вас пускала на год.
- А как ты вообще туда съехала?
- Банально. Не ведала, что творю. Когда мужняя жена была, если Осик болел – помогала бабуля, илисвекровь, или Сашка, она же замужем за братом моего бывшего, если помнишь, она тогда еще в декрете сидела. А тут вместе с мужем отпочковались и все его родственники. Пришлось искать какой-то выход. Сначала просто возила каждое утро Осю, как в садик туда, на дом, к бабуле. Потом стала сама оставаться с ночевкой, потом приключилась та история со Степкой, я решила – поживу немного в таком месте, где он меня не достанет. Удобно вроде показалось и, кроме того, дом этот не разваливался конечно, но требовал заботы, и участок тоже. Огородный сезон, опять же начался. Так вот и втянулась. Даже радовалась поначалу. Какие-то если за бабушкой странности замечала – почти не реагировала – мало ли у меня самой клинов? Только через несколько месяцев поняла, что это уже слабоумие… Так что…
- Почему ты никогда не говоришь об этом?
- О чем говорить-то? Жаловаться я не люблю. А для вас всех, кого ни разу подобная проблема не коснулась – вы не сможете понять даже, только поживший в маразме изо дня в день и день за днем сможет...
- Да ладно, что ж мы, бестолочи? Что тут непонятного? Непонятно мне только одно – зачем тебе эти лишние нервы?
- Сложно быть хорошим человеком?
- Что хоть хорошего? Для тебя? Или для нее, для бабушки твоей? Она из-за тебя нервничает, ты из-за нее, может, проще было бы разъехаться?
- Как хоть разъехаться? Бросить совсем почти беспомощного человека на произвол судьбы?
- Но ведь жила же она как-то до вашего появления? Нормально жила.
- Нормально? Что ты считаешь нормальным?
- Сама разбиралась и с домом и с садом, и общалась с кем-то, и что там еще…
- Ха, Тима, сразу видно, что ты незнаком с проживанием в частном доме. Ладненько, расскажу тебе еще кое-что. Знаешь ли ты, к примеру, что клубнику надо каждые три года пересаживать? Не раз в три года, а каждый год трехлетнюю грядку удалять, и вместо нее сажать новую?
- А нельзя раз в три года всю пересадить?
- А если засуха и усов новых нет? И потом с грядок первого года почти нет урожая, так, несколько крупных ягод.
- Нет, я не знал этого. И что?
- А то, что перед моим переездом, она лет пять уже как клубнику забросила. Вообще, и только удивлялась ходила: «что ж она такая мелкая и плохая?» Или, вот еще пример: показалось ей, что за колонку очень платить дорого, и опломбировала она ее, и сама себя горячей воды лишила, это нормально?
- А как же мыться?
- А никак.
- Ужас.
- Ужас был, когда я по переезде решила колонку вновь включить. За то время, что она без движения стояла, она окончательно пришла в негодность, и, кроме того, все трубы тоже. Пришлось все по-новому делать, покупать агрегат, рабочих искать. А потом еще по инстанциям бегать, справки собирать, чтобы разрешили ее снова включить. А вот только пару дней назад мы с Оськой с моря вернулись, а она всю воду из отопления выпарила. Прикинь с вечерней московской собаки в двенадцатом часу домой заходишь, и до трех часов ночи бегаешь на крышу, воду льешь в систему, а она обратно паром выходит. Дом взорваться мог, понимаешь? А тараканы? А крысы? А моль стаями? Нормально?
- Но она-то от этого не страдала.
- Не знаю. Как можно в грязи, запустении и антисанитарии проживать? И вообще, что считать нормальным? По-твоему нормально во втором часу ночи подвыпивши завалиться в нору, где ты живешь не один, и вместо того, чтобы просочиться по-тихому до кровати, на кухне до утра в голос беседовать?
- Да, правда, пошли-ка спать, я тебе еще обещал Питерские зарисовки показать.
Если бы на следующее утро Кити не продрыхла до обеда, она стала бы свидетельницей довольно странного поведения Степана Аркадьевича – обнаружив в прихожей чужие сапоги и незнакомую, но вкусно пахнущую женскую дубленку, он на цыпочках прокрался через гостиную в спальню друга и в дверях ее застыл надолго. Он ожидал чего угодно, только не того, что увидел – разделенные Тимохиным ноутом почивали на шикарном двуспальном сексодроме двое самых близких ему по жизни людей, те от которых он не мог ожидать никак подобной подлости. И хоть умом он понимал, что, скорее всего, прошлая ночь для них прошла целомудренно, но сам факт его взбесил. И он не имел никакого права ревновать, вмешиваться, вообще реагировать, но не мог этого не делать. К моменту пробуждения этих двоих он постарался взять себя в руки.
****
Зима сдавалась потихоньку. Проседали сугробы. Проезжая часть улиц на солнце стаяла до асфальта, пешеходы месили раскисшими сапогами розоватую, крупнозернистую, как разбившееся автомобильное стекло, снежную кашу. ТТ с квартиры съехал и исчез из Степкиной жизни. Кити то привозила внушительную косметичку, то снова забирала ее, то удивляла Стельмаха шедеврами кулинарии, то тихо дулась в уголке дивана. К женскому дню он подарил ей очередной сертификат, но на сей раз в парфюмерную лавку. День сменялся вечером, вечер ночью, Степа курсировал с работы на подработку, домой, сидел на форумах, героился, выбирался в сопровождении Кити на тусовки, но все больше по-привычке, приятно было не думать о будущем, плыть по течению. Он знал, что затишье, безвременье когда-то закончится, но не ждал ничего конкретного, он только чувствовал, что вместе с весной придет обновление, чувствовал, как бродит в нем пузырящееся, шипучее, похожее на щекотку в носу ожидание счастья. Уже два месяца он исправно оплачивал счета за квартиру, откладывал в конвертик остаток суммы и ждал появления Светы, но она будто забыла и о нем и о своей недвижимости. Чтобы созвониться с ней, Степану надо было долго собираться с мыслями, а он думать о Светке не хотел – ничего хорошего эти раздумья ему не сулили. Поэтому однажды в субботу он, помня о том, что ТТ упоминал, что с четырех до шести ее можно застать в «Дамском клубе», подъехал к старинному двухэтажному жилому дому, растасканному предприимчивыми горожанами на мелкие магазины. У обочины стояла Светкина ярко-зеленая коробчонка, а следом Женечкин антрацитовый сарайчик. Решительно толкнув дверь Стельмах шагнул внутрь чуждого ему, бабского мира. Помещение состояло из двух, разъединенных аркой светлых комнат. В первой вдоль всех стен шли стеллажи и витрины, стеклянные прилавки, за которыми, за кассой стояли две юные совсем девчонки и о чем-то горячо спорили. Во вторую он не пошел, но краем глаза заметил низкий столик посреди комнаты и два кожаных дивана вокруг него, множество вышитых разными техниками картин по стенам, разного размера и формы, и несколько дам, сидящих на диванах, увлеченно склонившихся над какой-то пестрой тряпочкой в руках одной из них. Степа прошел мимо прилавка по коридору на бывшую кухню, которая теперь превращена была в офис и где за столом, напротив друг друга сидели Света и Женечка и ругались.
- Женя, я не могу пойти на это. Да, дорого. Да, эксклюзив. Да, тяжело продается. Но ведь красиво. Наша клиентура вполне может себе позволить потратиться.
- По части красоты у нас ты конечно эксперт, я по большей части за прибыль отвечаю, а прибыль наша падает, и это – март месяц, самый денежный период в году. Еще три недели и наших основных клиенток поманит дача, цветы и прочие помидоры. Поэтому надо переключаться на девочек-школьниц, а им подавай щенков, мишек, котят, кукол и другие, карманного формата вышивки.
- Иногда мне кажется, что если я хоть раз увижу работу с еще одним представителем семейства кошачьих, меня стошнит. Давай опять откроем по пятницам для подростков школу азов вышивки. Я готова выделить час личного времени и ни копейки за это лишней не возьму, все, что угодно, только не квинтэссенция дурновкусия в следующем заказе.
- Ты знаешь, что становишься совершенно невыносимой? Ты конечно владелица, и последнее слово по любому за тобой, только это страшно раздражает. Где бы найти человека, который мог бы на тебя влиять? О! Степка, привет! Может, у тебя получится?
- Привет. Вряд ли, дорогая, у кого-то вообще может получиться переубедить нашу упертую подружку, если ей того не хочется… Да, Светик, вот твои бумаги. На будущее – ТТ не звони больше. Он к тетке жить вернулся.
- Ты пытаешься запретить мне, звонить Тимофею? – Света смотрела на Степана немного удивленно и зло.
- Я хотел сказать… черт, Жень, прости. Пожалуйста, закрой уши.
Женя взглянула на них, проскользнула мимо Степы в коридор и закрыла дверь. Они остались один на один, но Степка уже остывал.
- Почему ты не приезжаешь? – он старался говорить так, чтобы в голосе его не чувствовалось просительных интонаций.
- Степ, солнце, я хочу, правда-правда, но… видишь ли – мне некогда. Есть дела, есть проблемы, которые кроме меня решать некому. Каждый вечер, который я посвящаю себе, только себе, собственному отдыху, тебе, если угодно – оборачивается такими потом гонками, что мне проще забить на отдых и делать все методично, постепенно, чем сталкиваться с …
- Не понимаю. На общение с ТТ ты находишь время, а на меня – нет.
- Ты – взрослый человек, вполне успешный и без проблем.
- Да ладно! Так уж и без проблем!
- Все твои проблемы – исключительно в твоей голове. Ты очень удачно избегаешь всякой ответственности, ни за что не отвечаешь, кроме того, что сам для себя определил. Все, что тебя напрягало – благополучно оставил за скобками своего существования. Детей у тебя нет. Собственности, кроме машины – тоже. Родные в добром здравии, да и видишься ты с ними раз в году по обещанию.
- А ТТ что же? По-моему, он тоже не ребенок, однако…
- Ты его когда последний раз видел? Ага! Позвони ему, или езжай, погляди в глаза лучшему другу.
- Мне надо заболеть, или попасть под следствие, чтобы ты обратила на меня внимание? Ты теперь способна любить только несчастных, только через жалость можно попасть в сферу твоих интересов?
- Стоп. Стельмах, объясняю еще раз для глухих – мне некогда. Даже сейчас я теряю с тобой время. Вместо того, чтобы заняться работой, пытаюсь тебе сказать, что то, о чем ты меня просишь, возможно лишь только как праздник, а ты предлагаешь добавить себя в мой список необходимых, малоприятных, рутинных дел. Ты – праздник для меня. Мечта. Сказка. Я не могу себе позволить разочароваться...
Степан подошел вплотную к вставшей из-за стола Светке. Он не верил ей, она так легко признавалась… Он снова вглядывался в ее лицо и не улавливал разницы между тем, что он видел в ее холодных серых глазах сегодня и тем, что привык видеть на протяжении последних лет. Так спокойно, буднично…
- Что ты делаешь? Что ты говоришь такое?
- Прости, что лишаю тебя сомнений.
- Да уж. Одних лишаешь, другие щедро даришь.
- Степка, правда, прости меня. Мне трудиться надо.
- Ты приедешь?
- Нет. Не сегодня. Я позвоню тебе.
Она сжала его руку и вернулась к своему ноуту. Он вышел на улицу.
Он ехал из «Дамского клуба» и думал, что она от него попросту отделалась, выпроводила, ошарашила и сбила с толку, а после вытолкала, ничего не обещая. И как всегда оставила себе простор для маневра. Он вспоминал все их предыдущие взаимные провокации, настолько резкие и мгновенно понятные, что у него замирало сердце от осознания, что они все еще чувствуют друг-друга. «Привет, красавица! – говорит он охрипшим от волнения случайной встречи голосом. - Привет, чудовище! – тонкий намек на его обычно совершенно неприличное поведение. Поддерживаем: - Не чудовище, а животное. – Животное? Животное… нет, до животного ты, Стельмах, не дотягиваешь. Животные живут на рефлексах, на инстинктах, а ты свои инстинкты на голубом глазу игнорируешь. – Светка смеется, зараза такая, натурально заигрывает, но опять же без конкретики, после таких заявлений Степана рвет на части, он знает – она ждет. Что же он скажет? Как выкрутится? По какому из предложенных путей пойдет? Осознает ли, что любой почти его ответ станет для нее доказательством очевидного и так факта, который он действительно пытается игнорировать. Ну, нет, матушка, не будет этого! – Кто бы говорил, однако? – А я никогда не утверждала, что я животное. – Светка красиво и совершенно по-кошачьи потягивается, скаля зубы и вкусно зевая. – Наоборот, я всегда считала, что я высокоорганизованное, высокодуховное существо». Что-нить в этом духе повторялось раз от раза, иногда не с такой прямотой выраженное, но это было даже хуже. Потому что, только распрощавшись с ней и снова прокручивая в голове их разговор, Степа осознавал, что стояло за ее словами, за ее долгим, немигающим взглядом, который она не отводила, даже когда он его засекал. В эти секунды он терял напрочь ощущение реальности. Была только эта злая, некрасивая, немолодая женщина, которая не била его, конечно же, но уж лучше бы била. Была тонкая, как паутинка нить между ними, связь, на которую оба они смотрели отстраненно и с легким удивлением от того, что она существует и в то же время не сомневаясь в ее существовании. Так и в глаза друг-другу они смотрели подчас без эмоций, без надежд и обещаний, обезличенно, просто вспоминая их разрез, цвет радужки, длину ресниц, не пытаясь даже определить ни их выражения, ни мыслей, что отражались в их глубине. Помимо прочих нецензурностей больше всего Стельмаха интересовал, чисто гипотетически, вопрос: «Было бы так, если б они не разошлись? Если б он пошел наперекор воли семьи и женился на ней? Существовала бы эта тяга, жажда, нужда в Светкином присутствии до сих пор, если б они не разбежались?» Но все это он додумывал потом, на досуге. А в тот момент, когда взгляды их встречались, он больше всего на свете хотел дотянуться до нее, дотронуться, убедиться в том, что это она… но он стоял (или сидел, или шел) совершенно спокойно, и продолжал говорить о чем-то, и отвечал ей… А еще позже, чаще всего, когда он засыпал, или напивался до сумерек сознания, на него, как солнечный удар, снисходило – она так угадывала его потому, что тоже… такая же…
Он все еще полон был мыслей о Светке, когда подошел к Тимохиному дому, не отвлекаясь почти на подтаявший снег под ногами, капанье с крыш и монументальные сосульки. Степа помнил код входной двери и в парадное попал без труда, на автопилоте. Однако, поднимаясь по ступеням в пыльном, холодном и гулком пространстве подъезда он обратил внимание на мерный и приглушенный звук, будто по металлической двери били чем-то мягким, живым, будто бы кто-то с силой долбил по ней кулаком или плечом. Перед Тимохиной квартирой Стельмах остановился. Звук шел оттуда. Степка застыл в недоумении, по ту сторону двери тоже все замерло. Он стоял, прислушиваясь, стараясь не производить никаких движений, и ждал непонятно чего, начиная сомневаться в том, что действительно что-то слышал. Когда он, наконец, выдохнул и потянулся к звонку, удары вдруг возобновились. Степка резко отпрянул от квартиры, судорожно нашарил в кармане телефон и набрал номер ТТ. Тот ответил не сразу. Он оказался в гипермаркете, затаривался на неделю продуктами. Степан предложил не стесняться по поводу веса покупок и пообещал забрать Тиму через несколько минут.
«…за недостаточностью улик можно попробовать узнать, где она бродила по запаху…» Так примерно начиналось очередное послание того мальчишки на форуме. Неблагодарное это занятие пытаться определить, чем занималась «его» еще тогда Ветка по запаху. После того, как он честно признался ей, что семья не допустит их свадьбы, от нее все чаще пахло сексом. У нее завелся кто-то другой. Всякий раз, когда он поднимался по лестнице, по дороге к ее квартире, он думал, что это его посещение – последнее. Самое последнее. И накидывался он на нее, как в последний раз. И от волос ее пахло малиновым вареньем, а от рук, неподдающихся даже пемзе, кошмарного буро-зеленого цвета – петрушкой и мятой, а от свежепостеленного белья – лавандой. А потом, от зонта в прихожей, от плаща, от шейного платка пахло сыростью, сигаретами и прелыми листьями. И, наконец, от воротника норковой шубы, от шарфа, от перчаток помимо мороза и кожи он чувствовал запах дорогого освежителя для автомобильного салона. Он не спрашивал ни о чем. Она сама ничего не говорила. Он боролся с собой, называл себя тряпкой, дураком, больным, сумасшедшим. Зачем он таскался к ней? Зачем показывал, что она нужна ему? Светка же никогда не искала с ним встреч, ни раньше, ни тогда, ни сейчас…но никогда, ни до, ни после нее он не жил так насыщенно, не чувствовал такой полноты жизни, полноты, как хаоса, как действия разнонаправленных сил, из которых более всего интересны неизученные и непредсказуемые…
…становится понятна фраза из того же «Английского пациента» про то, что, столкнув в одном конце города бокалы с барной стойки, он ждал, что она в другом это услышит, что ей непременно передадут. Он говорил и говорил с ней в своем воображении, и представлял, что скажет, но даже самому ему было понятно, что он не знает, чего хочет, точнее, ему ничего не хотелось так, как быть с нею, но… дело было даже не в семейном запрете. Просто всякий раз, когда он уходил от нее с намерением не возвращаться, в нем что-то ломалось, умирало. И в ней тоже, он это понимал. И для семейной жизни их изрядно истерзанные, изгаженные отношения не годились. И он, по-честному, даже не стал обсуждать с семьей эту ситуацию, только однажды, как бы абстрактно спросил у Саши: почему ей позволено было выйти замуж за русского, а ему жениться – нельзя. «Да потому, что у нас порода по матери считается, понимаешь? Моих детей по-любому пустят на историческую родину, а твоих – нет, и, кроме того, ты маме и бабушке жизнь сократишь, разве ты хочешь этого?» Нет, такого Степа не хотел.
Тима ждал его перед дверьми магазина. Разместив пакеты в багажнике, они поехали обратно к дому. По дороге ТТ молчал, и Степка чувствовал неловкость, он не понимал, как и о чем беседовать с другом, хоть вроде бы сам настоял на встрече. На сей раз, в подъезде было тихо. Зайдя в прихожую, ТТ крикнул что-то тетке, они разделись и, подхватив покупки, двинулись в глубь дома. Коридор, упершись в дверь ванной раздваивался: направо – дверь в теткину спальню, налево – арка на кухню. Перед аркой, в простенке, насколько Стельмах помнил, находился шкаф-пенал для всяких хозяйственных мелочей – банок, редко используемой посуды, сумок, пакетов и прочего. Свернув вслед за Тимой к кухне, и незамедлительно врезавшись тому в спину, Степа обнаружил, что содержимое шкафа вывернуто на пол, увязано в какие-то свертки, непонятные узлы и все это вместе с кастрюлями и стеклянными банками образует невысокую баррикаду. ТТ вздохнул, перешагнул завал и прошел в комнату. Поставив на столе пакеты, он прямым ходом двинул к раковине, налил в стакан воды из-под крана, достал с полки пузырек с таблетками и выпил одну. Так же молча, он вернулся к шкафу и спокойно, методично расставил в нем все по местам, не утруждая себя распутыванием и сортировкой. Степа в это время разобрал продукты. Потом они привычно и не разговаривая, занялись готовкой, обмениваясь только просьбами подвинуться или передать специи. А потом ТТ попросил Степку подождать его с полчасика в другой комнате, и позвал тетку ужинать. Стельмах видел ее мельком, но и того, что видел, хватило ему. Его затошнило, он бросился опрометью в спальню и открыл настежь окно. Вот оно что. Стельмаху хотелось убежать, но он пересилил себя. Раз ТТ это может, сможет и он. Бывает и такое… Грустно только, что досталось ТТ.
- Маразм крепчает.
- Тим, почему ты не сказал-то ничего. Ты, на будущее, знай, что можешь на меня рассчитывать.
- Да что уж тут? Помощь… Не думаю, что ты сможешь чем-то помочь. Да и кто-то вообще сможет…
- Как хоть все это произошло? Еще несколько месяцев назад ни о чем подобном речи не было?
- Все началось после того, как я ее сдал в больницу. Позвонил доктор, просил подъехать, сказал, что по его профилю – все в порядке, но есть определенные изменения с психикой. Так сказал, будто это ничего страшного, и выписал. А потом началось – сначала мелочи, потом она забываться начала, ее люди домой приводили, потом звонки от соседей, что она то газ не выключит, то воду, то в окно орет среди ночи. Я сюда переехал. В моем присутствии вроде она поначалу собралась с остатками мыслей, но ненадолго. Если б не Ветка – даже не знал бы что делать.
- А она-то тут при чем?
- Да, я ей еще тогда, после нового года кое-что рассказывать начал, она…
ТТ с сомнением глядел на приятеля, не решаясь рассказать чужую тайну. Прямого запрета от Светы не было, но лучше б она сама ему сказала. Он и о своем-то рассказывать не мог, стыдился.
- Она, конечно, меня поддержала, это сложно, найти того, кому просто рассказать можно. Но главное – она тут же начала действовать: созвонилась с врачом знакомым, сказала, где найти сиделок, посоветовала кое-что…
Степка не был дураком, то о чем ТТ умолчал, он услышал между словами. Откуда Света могла знать, что делать в подобных случаях? Так вот о чем она говорила по телефону с неизвестным ему абонентом, вот почему выглядела усталой, вот почему не приезжала, вот почему не хотела возвращаться туда, где жила…
Апрельская кадриль.
С какого бы места нам бы ни вздумалось начать рассказ, всегда есть что-то, что было в нем раньше… до… Это утверждение особенно верно в отношении людей поживших, и особенно в отношении женщин. И вроде бы женщины и эмоциональны не в меру, и болтливы, и секретов хранить не могут, а нет-нет и промелькнет что-то, какая-то особенно заботливо оберегаемая тайна, которая именно и определит всю соль истории, и без нее что-то до самого конца не складывается. Однако, начать откуда-то надо, и потому начнем мы повествование о главных наших героях с великой пасхальной субботы.
В том году приключилась не по времени ранняя пасха и не по сезону ранняя весна. Еще в конце марта повсеместно лежал снег, но потом в две недели сугробы смыло проливными дождями, асфальт просох, полезли-пробудились первоцветы, и обыватель, измученный суровой, вьюжной, морозной зимой, разоблачился сразу минуя пальто в куртки и плащи. Было что-то около пяти часов вечера, уже звонили к началу службы и потому сырой, но теплый воздух, хмурое, мгой затянутое небо, обрели ломкую, хрустальную чистоту, казалось, что гул самого большого колокола все еще висит, а может то было эхо переклички его с другими колоколами за рекой. Церковный двор по периметру уставлен был козлами, на которые прихожане выкладывали принесенные котомки и корзины с традиционной пасхальной снедью. Пахло ванилью и корицей, выпечкой и свечным воском, перед воротами клубилась разновозрастная, разноголосая толпа: вновь пришедшие натыкались на уходящих, кладущих поклоны и мелко крестящихся бабушек. Степенно прошла тощая, высокая попадья в длинной юбке и шелковом платке, с целым выводком детей с серьезными, скорбными лицами, в сереньких скромных пальтишках. Суетливо носились какие-то тетки с охапками разнокалиберных свечей, жужжали на разные голоса, полушепотом одергивая друг-друга, сомневаясь в каждом движении дамы предпенсионного и пенсионного возрастов, а древние бабки сурово и гордо поучали их.
С ироничным и беззлобным спокойствием, несколько отстраненно, за всем этим кипешением наблюдала, пристроившись возле крылечка хозяйственной какой-то постройки, женщина в бежевой короткой спортивной ветровке, таких же штанах, и голубых адидасовских подкрадухах предпоследней коллекции. Чтоб не оскорблять чувств верующих и не нарываться на злобные взгляды она накинула капюшон куртки, но это ее не спасало. И окружающие, и она сама понимали, что она совершенно лишняя, посторонняя на этом празднике, инородный элемент. Но все же она не уходила. Ей назначили встречу, и потому она периодически напряженно вглядывалась в теплое, золотистое, мрачноватое нутро храма. Со спины она выглядела, как вполне достаточная и ухоженная дама, лет тридцати и дальше, спереди, если б ей пришло в голову снять капюшон, даже самый придирчивый недоброжелатель не дал бы ей больше пятидесяти, и то лишь из-за суховатой кожи и сетки морщин в углах глаз. На самом деле Наталье Михайловне было около шестидесяти. И православные обычаи она и по воспитанию, и по собственной любознательности, и по роду занятий знала лучше, чем большинство из тех, кто пришел сегодня к службе, но верующим человеком она себя не считала. За всю ее долгую жизнь ей пришлось попутешествовать по миру, она работала и с католиками, и с англиканцами, и с индусами, и с мусульманами, да всех и не перечислить. И может поэтому, а может потому, что она очень давно, «раньше», возроптала на бога, теперь кроме удивления и недоумения происходящее в ней никаких чувств не вызывало. Она любила сдобу, с удовольствием покупала всю неделю куличи просто так, к чаю, она все это субботнее утро посвятила работе в саду, не считая, что это великий грех, она, заткнув одно ухо малюсеньким гвоздиком наушника, слушала вместо молитв Пастернаковское «Воскресенье»:
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала…
Наталья Михайловна всегда, с ранней юности была очень красивой женщиной: бледнокожая, пшеничноволосая, зеленоглазая, ладная, невысокая, при взгляде на нее сразу приходил образ Марьи-царевны из русских сказок. Но от собственной красоты ей всегда было больше вреда, чем пользы, и она никогда не прилагала особых усилий для ее поддержания, просто большую часть сознательной жизни она провела за границей и привыкла к другому несколько, чем ее соотечественницы образу существования. Везде, где она оказывалась, Наталья Михайловна прежде всего выясняла наличие поблизости бассейна, спортзала, теннисного корта. Пережив в возрасте двадцати с небольшим лет состояние клинической смерти, она всегда следила за своим здоровьем, изучала традиции стран проживания на предмет нетрадиционной медицины, увлекалась йогой. Еще в школе она изучила два иностранных языка, еще два освоила в институте, еще один – в Надыме, долгой северной зимой. Потом перебралась в Москву, работала при министерстве иностранных дел, сопровождала делегации, синхронила на переговорах, «для себя» освоила еще и логопедию. Была дважды замужем, имела квартиру в столице, но несколько лет назад уже вернулась в город своего детства. Одна. Купила, как ей давно хотелось, домик с садом, а квартиру столичную сдавала, и на эти деньги жила, ни в чем себе не отказывая, выезжая периодически к старинным друзьям в Европу и приглашая их к себе. Домик она выкупила сразу у двух, никак не хотевших примириться родственниц, разделивших дореволюционный добротный купеческий особнячок на два домовладения, и теперь пыталась вернуть ему первоначальный вид, убирая уродливые пристройки, переделывая его по собственному вкусу, а чтобы не заскучать, не потерять квалификацию, давала уроки в местной церковно-приходской школе. Кроме того, она занималась и с частными лицами, предпочитая детей. Исправляла логопедические недостатки, репетиторствовала. Вот и сейчас она ждала очередных клиентов, которых сосватал ей местный староста.
Меж тем к воротам храма подъехали на велосипедах две девушки, приковали железных коней к ограде, раскатали брюки, накинули на головы (как и Наталья Михайловна) капюшоны пыльников и прямым ходом пошли ко входу в церковь. Наталья Михайловна с некоторым удивлением поняла, что движется за ними, как заколдованная. Густо пахнувший мрак за дверьми проглотил всех троих, от перепада освещенности она на миг потеряла ориентацию, а когда пришла в себя, оказалось, что девушки, не сговариваясь, разделились: одна свернула туда, где торговали свечами, а другая медленно шла, сквозь непроизвольно расступавшуюся перед ней толпу прямо к алтарю. Не дойдя немного, она остановилась и замерла, слушая певчих.
- Поют красиво.
- Брось, Аська. Фальшивят.
- Фальшивят, зато душевно поют. И звук слоится, слышь?
- Пошли, а?
- Чевой-та? Нервничаешь?
- Нас с тобой на порог даже не пустили бы, если б знали кто мы.
- Небеса не разверзлись, своды не рухнули? Ладно, пойдем.
Они развернулись, и уперлись в Наталью Михайловну, и та успела разглядеть у одной из них, постарше, теплые, карие и странно знакомого разреза глаза. Девушки вышли на воздух. Постояв немного, собравшись с мыслями, вышла и Наталья Михайловна. Она увидела, как под наддверной иконой они соединили руки, и только потом ей стало ясно, что одна передала другой свечку, и при этом (Наталья Михайловна готова была поклясться) руки их двинулись друг к другу одномоментно, но перед тем они не обменялись ни словом, ни взглядом, ни жестом. Девушки, точнее молодые женщины, пристроились на козлах перед входом, а Наталья Михайловна, заняв прежний свой наблюдательный пункт, оказалась позади и невольно могла слышать их разговор. Она разглядывала их с почти неприличным интересом, понимая, что это невежливо и некрасиво, но ничего не могла с собой поделать. Одна, постарше и повыше, кареглазая казалась мягче другой, спокойней, волосы ее, густые, каштановые, с медным отливом вились и лезли на ветру ей в лицо, она часто смеялась и тормошила подругу. А та напоминала Наталье Михайловне непроницаемых японок тонкой мальчишеской фигуркой, круглой, стриженой башкой, и скуластым, бледным лицом. Что-то в ней намекало на просторные монгольские степи, на Приуралье. «Ася – это, скорее всего, Асиат», - подумала Наталья Михайловна. И, как нам известно, почти не ошиблась.
- Лиз, поглянь!
- Пипец!
Наталья Михайловна проследила за взглядом Аси и, вслед за девицами, захихикала: перед литой оградой (в которой взгляд не застревал, свет и воздух – тоже) две дамы солидного возраста и вида, запихивали в пакеты фетровые шляпы с огромными полями и одевали вместо них газовые платочки. «Это ж надо! Бред полный» А в этот момент из-за массивных дверей показалась процессия: батюшка, дьяк, певчие и двое помощников, несущих корзины для пожертвований. Среди них был и ее знакомец, Алексей Сергеевич, несущий последнюю корзину, куда прихожане складывали денежку – червонцы, сотни, а попадались и красненькие пятихатки. Они обходили двор по кругу, и до Натальи Михайловны добрались под конец. Батюшка, знавший ее лично, пытался суровым взглядом пристыдить заблудшую дщерь свою, но, поняв тщетность усилий, прицельно и щедро хлобыстнул в нее святой водой, большая часть которой попала, как и следовало ожидать, на стоявших перед ней подружек. Алексей Сергеевич улыбнулся Наталье и сделал знак, что тут же вернется. И вправду, Ася с Лизой еще упаковывали свои куличи, когда тот подошел, обогнул лавку и обнял, к удивлению Натальи Михайловны, Асю.
- Здравствуй, племянница. Порадовала. Мать твоя все жаловалась, что ты никаких обычаев не соблюдаешь, а нет! Кулич-то свойский? Или купленный?
- Обижаешь, дядь! Вот, знакомься, Лиза. Про нее я тебе и рассказывала.
- И вы девочки, познакомьтесь. Наталья Михайловна. Что же, рад вас всех видеть, с праздничком вас. Договаривайтесь, а я пошел, дел еще много…
Наталья Михайловна никак не ожидала, что эти «девочки» – те самые, на встречу с которыми она рассчитывала. Она думала, что будут «фу-ты, ну-ты, пальцы гнуты», а эти нормальные, молодые совсем.
- Какого возраста у вас дети?
- Второй и третий классы общеобразовательной школы.
- Не дается им язык, что ли? Я как-то привыкла, что репетитора в старших классах нанимают.
- Нет, вроде проблем нет в школе.
- Так что же? Речь шла, предварительно, о свободном владении разговорным языком?
- Видите ли, мы часто ездим по миру, детей при себе не удержишь, да и с взрослыми им уже не интересно. Вот и поставили мы им условие, что будем их одних отпускать, если они спокойно общаться смогут, хоть по-английски.
- Да, логика есть. Но не страшно вам? Одни, в незнакомой стране?
- Их сложно ограничивать. Но, если для вас в связи с их возрастом, возникают трудности – назовите свою цену.
- Нет, денег лишних я с вас не возьму. Как договаривались – так и будет. Пойдемте, я вам покажу, как до меня добраться. Это недалеко.
Через пять минут, распрощавшись, Наталья Михайловна сидела в своем саду на скамейке и думала о том, что ей страшно интересно посмотреть на своих новых учеников. А две наши знакомые ведьмы, Ася Сафина и Лиза Звягинцева, медленно ведя в поводу коней, пересекали площадь перед педагогическим институтом и решали, чем бы им хотелось заняться в этот редкий для обеих, абсолютно свободный вечер. Так и не сойдясь во мнениях, они перешли через оживленный перекресток, а после, оседлав велики, покатили в сторону трамвайных путей, и через Пушкарную слободу к реке, к пешеходному мосту. Там, в дебрях частного сектора асфальт сохранялся только на проезжей части, а тротуары представляли собой раскисшее, полурастаявшее месиво из строительного мусора и земли, и только самые зажиточные и аккуратные облагородили придомовую территорию, забетонировав или засыпав щебнем подъезды к воротам. Возле одного такого ухоженного дома Лиза с разгона влетела в лужу, засмотревшись на высокие резные наличники, на новый железный забор и веселенькую из красной металлочерепицы крышу. Аська фыркнула в сторону подруги, что-то негромко пробурчала, но Лиза поняла, замкнулась в себе и молча, глядя под колеса, поехала за ней след в след. Река уже вышла из берегов и залила их почти до самых ступеней моста, и просканировав местность насчет нежелательных свидетелей девушки портнулись сразу домой, в поселок Тру-ля-ля, на территорию Лизиного участка.
- Ну, чем все-таки займемся?
- Я, если честно, хотела поработать.
- Брось, Айс, расслабься. Давай выпьем что ли?
- Не хочу, правда. Не нахожу последнее время особой радости в питии. От пива желудок гневается, от вина – голова. Водку не люблю. Коньяк, виски – много не выпью. Бейлиса тоже. Текила? Тяжеловатая для меня она. Вермута с соком разве что? И Лиз – мне тут история попалась интересная. Хочется до конца разобрать.
- Хорошо, я приеду. Помогу тебе. Только я напьюсь, предупреждаю.
Асенок укатила, а Лиза, выгрузив куличи и яйца, приняла душ, переоделась в пижаму, захватила бутылочку сливочного ликера и прямо из собственной кухни телепортировалась в Аськину гостиную. На диванах, на ковре, на лестнице валялись Кирюхины игрушки. В прихожей на вешалке до сих пор висела зимняя одежда, посреди кухни громоздился трехколесный велик.
- Тебе чего убраться в падлу?
- Неохота.
- Не похоже это на тебя. В чем дело?
- Досталась мне от Саныча-старшего одна рукопись. Примерно 1854 годом датированная. В ней – генеалогии многих волшебных родов. И, кроме того, мифы, сказки, были по всей российской империи, и даже дальше собранные. Сложность в том, что это действительно рукопись, да еще и с «ятями» и прочими стилистическими и языковыми прелестями, читать интересно безумно, но и сложно.
- Захватило?
- Да.
- Покажешь, что разобрала?
- Разумеется, кое-что из последнего, ты читай пока, а потом и поможешь.
Аська отослала на печать пару страниц, и углубилась в работу, а Лиза, капнув себе ликера, забралась с ногами в огромное кожаное кресло и погрузилась в чтение. Речь шла от первого лица, и повествование в том отрывочке, что распечатала Настя, начиналось с того, что автор, явно дворянского происхождения и небедный персонаж, решил отдохнуть в усадьбе своего родственника. Но родственник этот, по хозяйственным делам отбыл в соседний город на ярмарку, и от нечего делать, и особо не рассчитывая на удачу, автор отправился по окрестностям, вступая в беседы с дворовыми, с крестьянами, со священнослужителями, расспрашивая про местные достопримечательности, про людей, собирая истории и легенды. Был он и у кузнеца, и у мельника, и добрался до пасечника – деда Афонии, который на тот момент показывал внучке тонкости ремесла.
«Дедко, дедко, скажи ему про обдерихину дочку.
Хорошо, деточка. Скажу, как сам слыхал от бабки своей, а она самая свидетельница тому и была. Случилось то на бабьи каши»
- Ась, что такое «бабьи каши»?
- Профессиональный праздник повивальных бабок. Толи в конце декабря, толи в начале января.
- А «обдериха»?
- Здрасьте, приехали. Как хоть ты преподавала основы магии, как высший ранг магический получила, раз таких вещей не знаешь? Обдериха – нечисть, что в бане живет, вроде домового, или водяного.
- Спасибо.
Лиза вернулась к чтению:
«Агафья, бабка моя, напекла пирогов, назвала баб полную избу, праздновать стали. А тут, приходит гончар, говорит, что жинка его рожать собралась. У гончарихи уже двое мальцов было, да долго после того никак отяжелеть не могла, а все потому, как бабы наши гончару в телегу, как поедет он по селам, или на ярмарку, подкладывали кудель, сводили так хворобы женские свои. А тот жене кудель отдавал, большая она мастерица была прясть, да невдомек ей было, что наговоренная поклажа. И долгонько она с той кудели пряла, да и муж новой привозил, пока бабка моя, она повитухой была, не подсказала, что пряжу ту трогать нельзя. Только гончару зазорно показалось, что добро пропадает и складывал он ее над баней, на чердаке. Гончары они завсегда с нечистью знаются, и тот задабривать повадился обдериху, ей подарочек оставлял. Вот, значит, пошла бабка Агафья к гончарихе, и выученицу свою Нютку Босую прихватила, пособить. Роды быстрые, легкие вышли, да ведь и роженица – не молодуха, чуть Богу душу не отдала, но Агафья ее выходила, а ребенком, девочкой, Нютка занималась. Все сделала, как надо, божилась потом, что по чести сробила, да не углядели они. Вышла Нютка за водою, а вернулась – мертвый младенец. Что ж, Бог дал – Бог взял. Прошло с тех пор лет пятнадцать, старшие сынки Гончаровы выросли, откупились от барина, да в город подались. А все ж к рождеству к родителям хаживали. Вот раз идут они с товарищем лесом, как откуда ни возьмись – просвет в лесу и полянка, и изба стоит, а перед избой девушка ходит, говорит: «Братцы мои, я сестрица ваша, обдерихой при рождении подмененная, за батюшкин подарок проклятая, заберите меня, крест мне нательный дайте. Тогда можно мне будет с вами уйти, а не дадите – год ждать такого случая». Братья перепугались, домой побежали, ни живы, ни мертвы. А дома матери с отцом все и выложили. Отец их, как услыхал – заплакал, повинился, и пошли они на то место, да там нет ничего, как не было. Ладно… год минул, шли опять братья с товарищем их, Захаром звался, мимо того места, опять девка ходит, да хороша – лента красная. И прежде братьев Захар к ней ступил, крест свой отдал, еще по тому разу приглянулась она ему. Родители рады были, да оставить ее нельзя в дому было, народ бы и избу запалил со страха. Тогда Захарка и говорит: «Возьму дочку вашу в жены, в город заберу, документы выправлю, только пусть обещает веру православную принять». Так и порешили. Бабка сказывала, что аккурат в тот день, когда крестили обдерихину дочку, баня у гончара загорелась, а от нее и дом весь, и гончар с женкой угорели. Так вот. Братья вскорости в село вернулись. Избы справили новые, обженились, а сестрица их в городе так и прижилась, мастерица была кружева плести, как паутинка тонкие, красоты неземной, да только говорили, что из всей своей прежней жизни после того, как ее Захар из лесу забрал, только это она и помнила. У них с Захаром дочка была тоже. Такая умная, да пригожая, что ее городской барин сватал, так забылся, что со всей родней разошелся, только ее хотел в жены, да не вышло. Но он ей дом подарил и жил с ней, как с женой, и тож девка у них родилась. Так и повелось, что девки родятся. Я видел одну, красивая больно. Говорят еще, что на то место, где старый гончаров дом, повадилась прилетать сорока, прыгает по пепелищу, и будто плачет. Приметили, что как дочка Захарова в пору вошла стало их две прилетать, и будто бы та это, подмененная молодую обучала. И с той поры слухи ходят, что оборачиваться они могут, ведьмы. Да только это верно бабы-завистницы за красоту да за богатство хают.
Лиза отложила распечатку и взяла со стола рукопись. Запинаясь и ломая глаза, она разобрала дальше: «Я был склонен согласиться с Афанасием, что ведьмой запросто могли обозвать из зависти, за слишком большую свободу, за достаток, за красоту, да мало ли что могли сказать про девушку отсталые селяне, если даже в просвещенной Европе еще не развеялся дым костров инквизиции. Однако я постарался узнать, где обитает правнучка Гончарова. В городе были у меня другие уже дела, и эта история отложилась, а после и забылась. Но в следующее свое посещение я вспомнил о ней, взял этюдник для отвода глаз и отправился по указанному адресу. Я присел возле колодца на поваленное дерево и принялся рисовать углем наброски. Просидел я так несколько часов, но никого, подходящего под описание не встретил. Местные дети подружились со мною, я им роздал мелочи и сластей, но расспрашивать не стал, понадеялся, что раньше или позже они разговорятся сами. На другой день, я пришел рано, и чуть не опоздал. Я заметил ее издали, одета она была просто, но добротно. Шла гордо, неся на плече коромысло, голова ее, как у бабы повязана была черным вдовьим платком. Она остановилась у колодца, не обращая на меня внимания. А я смотрел на нее и понимал, что не видел никогда такой красоты. Главная сила ее была во взгляде, и такого не видел я не только у мещанок, у баб, но и у образованных, у дворянских дочек, у заграничных. Так смотреть не мог и смелый, умный юноша, потому что в глазах ее было тайное женское знание собственной ценности и привлекательности. Я остолбенел, потерялся, пришел в себя только, когда она ушла. И на другой день и на четвертый приходил я к колодцу. Она была ведьма, в том сомнений не было, настоящая, природная ведьма, но до ее ведьмовского нутра ей дела не было, как и до красоты. Хотя она ощущала в себе и то, и другое. Я разузнал о ней все, что можно было, и добился того, чтобы она приняла меня, я звал ее замуж, но она не пошла…Однако не гнала и охотно говорила с мной, и про то, что оборачиваться умеет, подтвердила».
- Ась, а ты оборотней видела когда-нибудь?
- Да.
- Черт, где?
- В зеркале.
- Брось, не верю.
Аська допечатала до конца, сохранилась и забрала у Лизы рукопись, аккуратно спрятав ее в герметичный контейнер. Потом завозилась, подтянула ноги на сиденье кресла, и вдруг, резко, Лиза даже не заметила трансформации, взлетела, заметалась под потолком черной крупной птицей и приземлилась на крышу стеллажа. Она начинала движение еще в своем нормальном виде, и потому кресло укатилось от толчка в другой край комнаты. Но недоверчивая Лиза дошла до него, придвинула обратно к столу и села. Со стеллажа раздался хриплый, похожий на кашель смех. По карнизу шкафа боком прыгал большой глянцевый, лоснящийся ворон, смешно перебирая кожистыми лапами, будто пританцовывая, и косясь на Лизу то одним, то другим блестящим глазом.
- Так… Спрашивать, наверное, о том, как ты додумалась до такого бесполезно.
- Кра.
- Кра? А по-русски?
- Кра, - сказала Аська-птица, и перелетела на подоконник.
«Давай сюда. Открой окно. Садись», - пронеслось у Лизы в голове.
Лиза села рядом, перекинув ноги на улицу.
- Прыгай, не бойся.
- Ты что, совсем с ума сошла? Я разобьюсь.
«Ндя… Жить захочешь, еще не так раскорячишься». Так думала потом Лизавета, пытаясь определиться в том, что произошло. Падение длилось не более мгновения, а потом последовал рывок, в районе солнечного сплетения засел крюк, разодравший ее нутро, вывернувший ее наизнанку. Лизе казалось, что ошметки ее плоти разлетелись по фасаду Аськиного дома, но вместо того, чтобы истечь кровью она ощутила невероятную свободу, холодок, замирание, и следом бешеное биение сердца, которое не утихло до самого конца пребывания ее в теле птицы. Аська кружила где-то над деревьями и крышами, возвращаясь, приглашая за собой. «Уходи выше. Легче так-то, над проводами! – Плевать на провода! – Не зарывайся, без фанатизма, крошка! - Давай до места и обратно, наперегонки». Город выглядел по-другому: он не был больше материальным, он остался нарисованной плоской картинкой внизу, существовал только вечер, воздух, ветер под крыльями, и ориентир впереди, до которого всего-то … Они приземлились на новенькую поликарбонатную крышу навеса во дворе того самого дома, перед которым давеча Лиза вляпалась в лужу.
- Лиз, я могу попросить тебя об одолжении?
- Конечно, все, что угодно.
- Не давай обещаний, которые не сможешь выполнить.
- Что?
- Так…Не приезжай сюда. Не думай больше об этом месте… Отпусти их, пожалуйста. Ной не просто так советовал тебе избавиться от этой недвижимости, он просил забыть, перерубить связь, понимаешь?
- Я не могу. Я здесь выросла.
- Здесь живут уже давно другие люди. Они… страдают оттого, что ты… ведьма… твои мысли имеют тенденцию материализовываться. Они чувствуют твое незримое присутствие. Дом чувствует тебя. Он знает тебя, как хозяйку и мстит нынешним жильцам, за то, что они – не ты.
- Не понимаю, Ася. Что ты имеешь в виду?
- Это очень старый особняк. Он помнит многие поколения твоих предков, он много раз перестраивался, но это место… принадлежало клану природных, натуральных ведьм… по какой причине он перешел в руки твоих приемных родителей, я не знаю, но я знаю точно, что тянет тебя сюда не только потому, что ты здесь выросла. Я бы даже сказала, что дом этот притянул тебя сюда, заставил хозяев удочерить именно тебя.
- Откуда ты знаешь?
- О том, что здесь прошло твое детство? Или о том, что здесь жили твои предки? Первое – я же оформляла все документы, когда ты дарственную писала. А второе – тебе не видно, но ты сорокой оборачиваешься.
- И что?
- Ты можешь, конечно, возразить, что это после того, что ты прочла сегодня вечером. Можешь мне поверить – ни в кого больше перекинуться у тебя не получится.
- Почему?
- Не знаю. Я видела в тебе этот образ раньше, но не была уверена. Меня только смущало, что в клане были только женщины, а у тебя сын. Но Саныч, я не впрямую спрашивала, не бойся, говорит, что от простого смертного, у ведьмы скорее всего родится ведьма. А от мага – как у всех нормальных женщин – пятьдесят на пятьдесят. На территории нашей губернии был издавна только один клан перевертышей. Я уже не первую рукопись из архива центра разбираю. Я восстановила и Силину генеалогию, и Андрюшину, как тебе известно, и Илюхину. Они местные же. Про себя пока ничего не нашла. Видимо до Башкирии письменность добралась поздновато. Ты же – приемная. Родителей своих не знаешь. Поэтому я решила пойти от обратного. Я примеривала на тебя все пресекшиеся магические роды. И ты, когда мы с тобой на велосипедные прогулки выбираемся, стремишься сюда.
- Ася, Саныч твой меня с самого начала опознал не как оборотня, а как силовика.
- Саныч в жизни своей оборотней видел пару раз только. Один раз, когда в Полтаву вошли немцы. Главой местного отделения СС или СД, не знаю точно, был вервольф-поисковик, который на нюх определял жидов. Детей этой национальности местные жители прятали. Саныч в подполе закрыл одного мальчишку и хоть сам еще пацаном был, а все ж вступился. И немец ушел, он, как маг – вроде твоего Звягинцева. А Лисовские – даже необученные, даже в детстве, каждый – сильнее многих, да еще, Саныч говорил, что злость была такая, что взглядом мог испепелить. Во второй раз – тут история позапутанней. СанСаныч, когда с бабушкой моей познакомился на каком-то врачебном симпозиуме, организовал себе переезд с Украины сюда. Но бабуля деда любила очень, и Саныча игнорировала. Да и моложе он ее был лет на пять, ей как-то несерьезными его чувства показались. Тот погрустил немного и через Арсения перевелся в Москву. Так вот… однажды к нему на прием приехала девушка, ее бабуля и прислала, собственно. Она же диагност была, целитель, но при этом еще и дипломированный врач, доверяла официальной медицине. Он ее, как водится, поправил, но и увлекся. Он утверждал потом, что, будучи действующей ведьмой-перевертышем, она понятия не имела о том, что перекидывается, поскольку происходило это во сне, и никак ею не контролировалось. Обнаружив такое дело, Саныч поскакал сначала к брату, на предмет привлечения девушки к работе, а потом к бабуле. Бабушка очень быстро смекнула, при каких обстоятельствах «ее» СанСаныч понял, что девочка перевертыш. А центровые наши – сама знаешь – долго раскачиваются, да и особой нужды в подобных кадрах у центра нет. Не знаю, каковы были причины этой девушки, но она сама через какое-то время бабушку попросила помочь ей исчезнуть, может, какая-то жизненная трагедия произошла, но она уехала из города с концами.
- Ты думаешь, что это была моя мать?
- По времени – самое логичное. Где-то так.
- Может, ее и в живых-то нет.
- Бабушка… знала, где она. Перед смертью она многое мне передала. Силу – Маргарите. А грехи – мне. Так что – твоя мама жива, точнее была жива шестнадцать лет назад.
- Ты можешь ее найти?
- Не знаю.
- Пожалуйста! Все, что хочешь – сделаю.
- Хочу, чтобы ты оставила этот дом и его обитателей в покое. Если хоть раз еще почую, что ты тут была – сферу против тебя выставлю! Я серьезно.
- Но почему? Теперь, после того, что ты мне сказала, я бы могла уже сама что-то попытаться разузнать, в конце-концов – есть же домовая книга, архивы семейные, может через какие-то старинные вещи можно попытаться увидеть, что случилось, из-за чего она дом передала чужим людям. Почему – нет?
- Потому, что ты подсознательно негативно относишься к тем, кто здесь теперь живет. Потому, что этот дом хочет тебя. Потому, что благодаря тебе и всему твоему роду это место проклято.
- Опять мы вернулись к тому, с чего начали.
- Да.
- Я любила их. Ты думаешь, что я способна причинить вред своей сестре?
- Ей – нет. Но твой приемный отец умер здесь, а мать только чудом спаслась, переехав в другое место. Ты уезжала в Москву учиться, унося с собой обиду. Они не сомневались ни разу в том, что по смерти твоей бабушки, которая числилась владелицей дома, все имущество достанется им. А дом по завещанию достался тебе и сестрице твоей. Умная женщина была твоя бабушка, знала, что родственнички постараются ущемить твои интересы. И ты это тоже знала, догадалась, озлобилась, разуверилась во всем мире. Я с тобой двадцать лет знаюсь. Я тебя помню тогдашнюю. И, поверь, у твоей злобы нет срока давности.
- Хорошо. Давай попробуем порчу снять?
- Совесть мучает?
- Немного… Давай?
- Говори за мной: Уйди из сердца злость…
- Уйди из..
- …на смену ей пустота…
- … на смену…
- А ее выдует, сметет поземкой, растопит обветренных губ поцелуй…
- Причем тут… ладно-ладно… обветренных…
- Одна ведьма заколдовала, другая расколдует… себе на потеху…
- Почему хоть «себе на потеху»? Что значит «Одна заколдовала – другая расколдует»?
- Ага… почему «обветренных»? Вот что интересно?
- Что сие значит, Ася Викторовна?
- Лиз, это не я. Это дом. Земля. Судьба. Сила.
- Опять напрямую подключалась?
- Напрямую – не могу. Только через трансформатор. Шучу. Энергетика не моя. А так – да. Пророчество.
- И что?
- Ну, надеюсь, что про то, что ты должна очистить сердце от злости, все понятно?
- Я постараюсь.
- Затем, нам обозначили время – до весны следующей все, так или иначе, разрешится. Кто кого целовать будет – не знаю. А вот про то, что «одна заколдовала – другая расколдует» - это вопрос. Либо порчу изначально навела не ты, и тебе предстоит ее снять, либо снимать будешь не ты. И не я. Кто-то другой. Но мне нравится.
- Потому что «себе на потеху?»
- Да. Очень по-ведьмински, с подковыркой.
Налетавшись вдосталь, Аська вернулась к себе. Что с ней творилось этим вечером, даже ей самой было невдомек. Но и самокопанием заниматься ей не хотелось. Ну, прорвало. Ну, не надо было этого делать. Жила Лизка не зная ничего - и бог бы с ней. И слова пророчества, пришедшие к ней в голову сами собой… такое с ней случалось не впервые, но никогда без подготовки, на живую нитку. «Ладно, спишем все на страстную неделю»
Больше всего на свете ей хотелось в данный момент доползти до компа, в котором ее ждала дебильная детская игрушка «Веселая ферма», на которую ее подсадили Ник Григорьев с Ивашкой Звягинцевым. Их злобные родители запретили детям играть дома в компьютерные игры, пытаясь наказывать за несделанные вовремя домашние задания, немытую посуду, разбросанные, грязные вещи. А Ася – та не понимала, какого дьявола эти, сами еще недавние дети, так быстро позабыли, из-за чего конфликтовали с предками, и с чего бы они решили, что методом запретов добьются от собственных отпрысков, свободолюбивых, как истинные маги, чего-то, кроме все более увеличивающейся трещины в отношениях. Таким образом Ник и Иван отправлялись играть в гости к тете Асе, которая не возражала против захламления ее компа всяческими глупостями. Мальчишки утверждали, что «Веселая ферма» пройдена ими на золотую медаль. А Айсику до этого рекорда не хватало двух уровней. Ей, конечно же, равняться с теми двумя подгузниками не чета, но обидно…
Компьютер на входе выдал несколько непрочитанных сообщений. Ася чувствовала в течение дня небольшое в отношении себя возмущение мирового информационного пространства и потому почту открыла. Среди довольно большого количества поздравлений с праздником и вежливых знаков внимания от учеников единственного ее выпуска в магической школе при Российской Ассоциации Магов, с которыми она не без удовольствия поддерживала отношения, было письмо с предложением поучаствовать в одном интересном и прибыльном деле от ее старинного приятеля и коллеги. Ася отказала. Не смотря на то, что она уже который год сидела в отпуске по уходу за ребенком, времени ей катастрофически не хватало. И дело было не только в том, что сын требовал всего ее внимания, и от текущих дел «Поселка Тру-ля-ля» избавляться ей не хотелось. Дело было в этих пресловутых архивах «Российской Ассоциации Магов». Аська знала, что Арсений и Александр Александровичи Лисовские, шеф и его старший брат, «Хитрый Лис» и «Старый Лис» подбросили ей эти рукописи с целью заинтересовать ее, привлечь, заманить, но при том, что она продолжала держать дистанцию между собой и Ассоциацией – огромный пласт мемуаров, мифов, генеалогий, анкет воспринимался ею, как … она чувствовала себя археологом. С ее уникальными индивидуальными магическими качествами она сразу же, слету могла определить где хвастовство, где правда, где часть правды, где… к Акрополю привозят периодически машинами камешки, потому что туристы охотно разбирают их на сувениры, а по ушанкам и буденовкам судить об истории России глупо, как и ловить зеленую фею в абсенте, купленном в дьюти фри. Т.е. все это, конечно, имеет место быть, но делать далеко идущие выводы на основании подобных данных - ? Поэтому уложив ребенка, пообщавшись с мужем по внутренней связи, она с удовольствием погружалась в старинные хрупкие бумажки, бережно перелистывала ломкие кожаные переплеты рукописей, продиралась сквозь «ижицы» и копила в голове словечки, фразы, намеки, перекликающиеся сквозь время и расстояние. Муж ее время от времени помогал ей, но Ася понимала, что он считает ее увлечение бзиком, довольно безобидным, но все-таки помешательством. Особенно из-за того, что на фоне этой увлеченности Аська забивала на домашние обязанности.
« Прю, о бесценный тренажер моего духа;-)
Как я тебе рассказывал уже, был я в конце того месяца в Таиланде, на конференции. Кризис кончился, раз семинары снова начали проводить в теплых странах. Не стану утомлять тебя описанием профессиональных фишек и насыщенного моего досуга))), а расскажу тебе лучше о том, что встретил там знакомца нашего общего… Степу Стельмаха. Выглядит он шикарно, язва по-прежнему, чудесный компаньон во всяческих забавах. Как всегда меняет девушек каждые полгода без зазрения совести и не заморачивается. Но…
Под занавес, в предпоследний день программы мы с ним наклюкались в струнку. Не выходя из номера. Я всячески хвалил его, пел дифирамбы и все такое. И, по-моему, есть, за что его уважать. Успешен, достаточен, свободен, мыслью быстр и все такое. Однако он поведал мне, что все это – маска. Что он глубоко несчастен, но никого, кроме себя в том не винит, и с несчастьем своим сжился, но время от времени его посещают суицидальные настроения, а иногда наоборот – ему кажется, что стоит только руку протянуть и … Я потренировался в ментальных проникновениях, тем более, что самоконтроль он потерял на фоне алкоголя, и вторжения не почувствовал. Там всюду Света Вышегород. Даже там, где ее не должно быть, даже в те периоды, когда они не виделись, а такие периоды длились годами.
Он не из вашего братства, я уверен, но может быть она? Знаешь… я не смогу рассказать обо всем, что углядел, но это слишком похоже на одержимость, на приворот, вплоть до головных болей. Как ты говорила: «Не исть, не пьеть, покудова к мене не прийдеть»
Прошу, если ты можешь что-то знать, или … что-то сделать – попробуй помочь ему.
Все там же,
Все тот же,
Твой Эдик».
Аська свернула почту и включила игру, но через какое-то время поняла, что играть не может. Осознавая, что идет на рекорд, Айс вышла из игры без сохранения. Тайные знаки и слабые сигналы среды. Уже не слабые. Эдд просит о помощи. Не для себя. Эдд лезет в голову приятеля, не являясь магом. Как та охотничья собака, которая пляшет и надрывается от лая перед норой крупного зверя, и даже понимая по следам, что зверь не по ее силам, что она не выберется из логова живой, она рвется с поводка, повинуясь инстинкту. Аська встала, с наслаждением разминая затекшие мышцы, прошлась по кабинету. Она тоже была такой. Безудержной. Была… Надо при случае сказать крошке Эдику спасибо. За то, что напомнил. Но Эдд ошибается. Ася открыла почту и ответила.
«Прю.
Не ведьма.
Айс»
И в прикрепленном к письму файле песня Земфиры «Мечтой»
«… ее звали мечтой… он хотел убежать… да..же… не сумел… и звонили звонки… через все позвонки… да… так он хотел…» неслось из всех динамиков в ее доме, пока она бродила, убирая территорию, пританцовывая, мурлыкая под нос, посылая к черту своего соседа Илюху, который давно не слышал с соседнего участка громкой музыки и интересовался о причинах. « …а я читала ни о чем… ее звали мечтой…» Ее, Асю, звали мечтой, мечтой, мечтой… А она, падла такая…
Где-то в баре нашлась початая бутылка виски. При попытке вскрыть ее, Асю застал телефонный звонок, связь с реальностью прервалась, ее дернуло, и она, как была – в стареньком спортивном костюме и с бутылкой в руке – вывалилась из портала перед изумленным Эдиком.
- Привет. Поможешь? – сказала она, протягивая ему спиртное.
- Помочь выпить?
- И это тоже. Не открывается.
- Давай. А я тут звоню, пишу. А ты не реагируешь.
- Я реагирую. Причем бессознательно. У меня сегодня такой день, что ни в сказке сказать - наш друг Дью обожрался бы, как тузик на помойке. Как он, кстати?
- Свалил во Францию. Обещал к лету вернуться.
- Лето ему понравится. Жарко будет. Че звонил-та?
- Почему ты считаешь, что Вета не ведьма?
- Шерлок Холмс ты, недоделанный.
- На втором курсе, когда инженерную логику проходили, помнишь – если существо выглядит, как кошка, двигается, как кошка, мурчит и пахнет, как кошка – то она и есть кошка.
- Мяу. Я не на втором курсе, однако.
- Супер. Но я видел в мыслях Стельмаха – она светится, она мерцает и притягивает.
- Я не мерцаю и не свечусь.
- Ты притягиваешь. Может она тоже черная дыра?
- О! Это было бы слишком. В одном городе, примерно одного возраста, в одном поколении сразу две черные дыры? Она не ведьма, говорю тебе. Я их видала на нашем концерте прошлой осенью. Вместе. Они не наши.
- Я тоже не ваш.
- Ты мой.
- Нет.
- Я имею в виду, что если бы меня в твоей жизни не было, фига бы ты о таких вещах вообще задумывался.
- Может, тогда и в их жизни тоже кто-то был? Из вашего братства.
- Был.
- Вот видишь! Я был прав!
- Прав-прав, Эдд. Давай по существу. Без эмоций.
- Хорошо, без эмоций. Помнишь, ты мне говорила про метафизические способы восприятия. Про сатори – созерцание – осмысление? Со Стельмахом случалось что-то похожее.
- И что? Любой человек способен пережить подобные состояния, и не один раз.
- Все его «просветления» случались в связи с Веткой.
- Давай я попробую угадать, за что ты его уважаешь?
- Давай.
- Поправь, если я ошибусь. Ты, большей частью уважаешь его не за успешность и достаточность. А за это чудесное «мыслью быстр»?
- Да, наверное.
- Тебя застигают врасплох походя брошенные, цинично-верные фразы, странно созвучные с твоими мыслями.
- Точно, но как? Да что я спрашиваю? Господи! Ведьма!
- Брось! Не кривляйся! Сатори-озарения для меня – сумерки, трещина между мирами… И радуюсь я вовсе не потому, что открывается проход в другой мир, а потому что за обыденностью я могу этот мир разглядеть.
- Угу…
- Это состояние сопровождается чувством эйфории, большим, чем от любого наркотика и фиксируется на человеке, на музыке, на времени года, на тактильном ощущении – не важно, которым сопровождалось или было вызвано…
- Угу…
Дальше Ася не говорила. «Слова ретроспективны, Эдд. Я попробую открыться. Следуй за мной, не бойся…» Эдд не понял сразу, кому принадлежал поток мыслей, возможно даже и ему самому… счастье, щенячий восторг, полет… но из-за чего… глупо… подбирается слово… единственно верное, то, которым только и можно назвать… но это – только первое слово, произнести его – подставиться под удар, быть обвиненным в восторженности, в излишнем фанатизме… но слово рвется наружу, оно мечтает быть произнесенным... невозможно оставить так, как есть, трансформация… слово меняется, оно все еще по существу, но спокойнее… за попыткой озвучить его впервые стоит изумление в глазах оппонента… слово продолжает меняться… растворяется в боли и воспоминаниях, становится другим… уже не таким прозрачным, и вслед за попыткой привести в соответствие название чувства, меняется само чувство… опошляется… или принижается… откуда-то берется стыд… процесс неостановим… в конце концов, остается холодное и разбитое «Аллилуйя»… но для того, кто сердцем чист и за этим «Аллилуйя» - целый мир, и он поймет все, начиная от первого щенячьего восторга, до презрительного и циничного холода в глазах и улыбки, кривой на один бок.
- Это ты и увидел, крошка.
- Да, но…
- Какая разница, почему люди расстаются, если они расстаются?
- В смысле?
- В смысле твой Стельмах для меня прозрачен и потому неинтересен. Мне не за что его уважать. Не за что уважать персонажа, который свое чувство к человеку, вызывающему у него неизменно состояние просветления способен превратить в «cold and broken hallelujah». И нынче ему действительно достаточно протянуть руку, принять решение, но он не способен на это. Он всю свою жизнь только и делал, что убирал лишние, с его точки зрения, нежелательные факторы из своего существования. А Светка полна нежелательных факторов. И взять ее со всеми ее проблемами он банально боится. Вот тебе и причина его хандры. Могу я ему помочь?
- А ей?
- Чевой-та? Эдик? Что с тобой?
- Степку притягивает Света. А что гнетет ее? Порча на ней? Так?
- Да. Не совсем. Я не об этом – какого дьявола нужно в этой истории тебе?
- Смотри. Я чист.
Аська опустилась на пол. «…ее звали мечтой… он хотел убежать… да… не сумел…»
- Эдд… Я не хочу проводить аналогий. Я не ищу помощи. Я впервые в жизни абсолютно счастлива. У меня нет нерешаемых проблем. Я спокойна за свое сердце, если ты меня понимаешь.
- Как много всего положительного, но ты же здесь?
- Это легко исправить. Адье.
****
Утро субботы началось для Светы Вышегород так же, как любое другое – с нытья. «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя…» - плакала и завывала в голос в своей спальне через коридор бабушка. «Счастливец Ося, такая мелочь, как вой разбудить его в семь часов утра не может» - подумала Светка, переворачиваясь на другой бок и снова засыпая. Однако, ненадолго. Минут через сорок сквозь сон она почувствовала себя некомфортно и, открыв глаза, обнаружила склонившуюся над ней почти нос к носу бабулю.
- Почему ты спишь?
- Доброе утро.
- Доброе. Почему ты спишь?
- Потому что сегодня шабат.
- Какой еще шабат?
- Выходной сегодня. «Шабат освобождает нас от рабства повседневной рутины и от плохого настроения: в этот день нельзя гневаться или браниться. Гнев и ссоры подобны всепожирающему огню, — а в субботу мы огонь не зажигаем».
- И что? Вставай. Работы полный огород. Копать надо.
- Какой копать? Середина апреля. Ты что, земля еще не прогрелась! Дай поспать, пожалуйста.
Бабушка уходит, но запахи немытого тела и нестиранной одежды остаются, и Светка встает к окну, открывает одну из створок на микропроветривание. Это окно поставили пару недель назад. Во избежание повторения прошлогодней ситуации, когда Светке пришлось лезть через форточку, чтобы попасть домой, она специально заказала такое окно, которое можно было бы с улицы открыть ключом. Подоконник и откосы, сами пластиковые рамы, тонированные под дерево, с фальшпереплетами, очень облагородили комнату, Ветке пришлось заменить карниз и повесить новые занавески, хотя она еще тем летом дала себе слово, что больше не потратит на этот дом ни копейки, пока тут живет бабушка. Но не удержалась. Ведь это – ее дом. И все, что она делает в нем, призвано хоть ненамного, но облегчить ей жизнь. Света горько улыбнулась. Какой смысл? Легче не становится, а становится только страшнее и страшнее с каждым днем. Устраняешь один камень преткновения – тут же находится другой, а то и несколько. Тек раньше навес над двором. Бабушка ставила ведра и кастрюли прямо на капот, на крышу машины, и объяснять ей, что устранение царапин и сколов обойдется в ее месячную пенсию, было совершенно бесполезно. Пришлось срочно сооружать новую крышу. Теперь все ведра и чайники стоят вдоль периметра крыши, якобы с нее капает и в подвал утекает. А ведра дырявые и тож воды не держат. Доставала она Ветку ежедневным поливом огорода – Светка вызвала рабочих, которые протянули вдоль дорожек трубы и шланги с автоматическими поливалками до самого конца участка. Но теперь идет каждый вечер война за то, чтобы поливать не водопроводной водой, которая холодная и хлорированная, а все ж таки из лейки. А восстановление горячей воды? А «светогибель»? Этот термин придумал Ося. Износившаяся проводка, допотопные пробки не выдерживали работающих одномоментно холодильника, телевизора и настольной лампы, при попытке включить что-то еще наступала «светогибель» и приходилось сидеть при свечах. Для начала был выкинут старинный холодильник, а потом перетянута вся проводка. Теперь, когда в дом вернулся свет, бабушка ходит по нему привидением и обесточивает лишние, с ее точки зрения лампы, для экономии. Чего экономить – не она же платит. За те десять лет, что Светка не жила здесь, бабушка довела дом до такой разрухи, что иногда Светлане казалось, что и намеренно, если постараться – и то не получится. Первый год по возвращению она провела с тряпкой и пылесосом, изводя литрами моющие и чистящие средства во время попыток отмыть невероятно красивый раньше, цвета вареных яиц кафель в ванной, бесясь от того, что очистки от картофеля и помидорные шкурки летели через форточку кухонного окна прямиком на клумбу, на ее драгоценные можжевельники Донау Блау, превращая их в аналоги новогодних елок, а свежеотдраенные окна покрывая помоечными подтеками...
Светка достает ноутбук, проглядывает почту, погружается в поиски новых схем вышивки. В течение какого-то времени она еще валяется в кровати, но с каждой минутой кряхтение и сопение за стенкой становятся все явственней. На кухне ее ждет свежее пятно жира на рабочем столе. Но для утреннего кофе необходим положительный настрой и грязь Ветка игнорирует. В пустую джезву, установленную на самый мелкий огонь летит пара ложек кофе, ложка сахара, на кончике ножа корицы и щепотка соли, льем воду, читаем утреннюю мантру, три раза не даем пене убежать, переливаем в чашечку. Пока набирается ванна, Светка с чашкой кофе уходит на веранду, где вдоль стеклянной стены стоят высокие лавки, уставленные ящиками с рассадой и цветочными горшками. Перед входом под лавкой – лейка и пульверизатор. Света берет последний, капает в него немного листовой подкормки и движется вдоль ящиков от дальней стены, и чем дальше она отходит, тем сильнее залит грунт в горшках. Последнее растение, гибискус, плавает в воде. Гибискус Свете жаль, и она, оставив лишнее на подоконнике, хватает тяжелый, ведерный горшок и вытаскивает его на улицу, где наклоняет его над клумбой, сливая лишнюю жидкость. Возвращать его на прежнее место она не собирается, несет, надрываясь, в свою комнату на новенький подоконник, протирает лампадным маслом крупные листья. Возвратясь на веранду, она застает там бабушку с лейкой.
- Ты сегодня уже поливала здесь все.
- Не может быть. Я бы помнила.
- Записывай.
- Ну, вот же, сухо.
Она тычет в ближайший ящик с перцами толстым корявым пальцем, тот проваливается в раскисшую торфяную почву.
- Ой.
- Вот тебе и «ой».
- А когда же это я? Не помню.
- Записывай.
- У тебя вон астры пикировать пора. Почему не пересадишь?
- Рассаду пикируют в стадии третьего настоящего листа. А тут еще только по два.
- Почему не копаешь землю в теплицах.
- Потому что она еще не прогрелась. Это – во-первых. Во-вторых – в своей теплице я под осень все перекопала. А в вашей – делайте что хотите.
- Столько работы, а ты валяешься.
- Какой конкретно работы?
- Надо копать. Надо астры распикировать. Надо теплицу накрыть.
- Моя теплица в порядке.
- А другая?
- Другая – ваша с мамой.
- Почему?
- Потому, что я вас предупреждала, что я не раб на плантации. Что я сажаю теперь ровно столько, сколько могу съесть. Лишнего мне не надо.
- Надо копать. Надо теплицу закрыть.
- Надо.
- Надо астры распикировать.
- Надо.
- Зачем ванну набрала опять. Только вчера мылась. Еще запачкаться не успела.
- Затем, что нормальные люди моются каждый день.
- Как ты со мной разговариваешь?
- Не разговариваю. Иду мыться.
- Зачем? Только вчера мылась.
- Почему ты помнишь, что я вчера мылась, а то, что ты сегодня цветы поливала – не помнишь?
- Надо теплицу закрыть. Надо астры распикировать.
Света допивает холодный с осадком кофе и уходит в ванну. Через стену ей слышно, что бабушка продолжает ворчать, повторяя снова и снова одно и то ж. Света лежит в горячей ванне долго, может около получаса. Вылезает и большом махровом халате, двигается в свою спальню, но возвращается. Бабушка опять на веранде с лейкой. Светка отнимает у бабушки лейку, выпроваживает и перетасовывает все ящики так, чтобы залитые оказались подальше от входа. Под лавками лужи, которые она стоически вытирает. В спальне она переодевается, включает тихонечко телик, и, стараясь не сильно шуметь, перебирает вещи в шкафу, застилает постель, протирает пыль. С охапкой грязного белья Вета возвращается в ванну, поцеловав проснувшегося Оську и передав ему пульт от телика. Через некоторое время, когда она уже поставила стирку и приступила к приготовлению блинов, из глубины дома раздаются крики, шум борьбы и через мгновение в ее бедро утыкается заплаканная мордочка сына.
- Мама, что она ко мне пристает?
- Что такое?! Почему ребенок не позавтракал?! Не умывался?! Зато уже телевизор смотрит?! Не разрешай ему вообще телевизор смотреть! В мое время детям не давали смотреть!
- В твое время телевизоров не было. И моему ребенку можно все.
- Почему он со мной не здоровается?
- Он здоровается, просто ты не слышишь.
«Господи, за что? Каждую субботу одно и то же. Сценарий. Хоть бы что-то изменилось». Ребенок уходит купаться, из ванны слышны плеск воды и нанайские Осины песенки.
- Кто на завтрак ест блины? Что Ося будет есть?
- Не волнуйся, голодным не останется. Тебе сколько блинов положить? Чай? Кофе? Какао?
- Ничего мне не надо.
Блины водружаются посреди круглого обеденного стола теплой масляной горкой, рядом ставится баночка с вареньем, сметана, сахарница, чайник, три кружки и тарелки. Ребенок перестает мычать и вылезает на кухню, розовый, распаренный, довольный и толстый в объемном банном халате. Боком и нехотя крадется бабушка. За столом воцаряется умиротворенное спокойствие, кто бы заснял эту картину? Идиллия. После завтрака звонит свекровь, напоминает о том, что заедет за Осей в половину второго. Оська носится по комнатам в предвкушении детского праздника, который устраивает Сашка в честь своей младшей дочери. Осик вытаскивает на журнальный столик в гостиной завернутую в упаковочную бумагу коробку с подарком, придирчиво перебирает свои одежки, наконец, решает, что пойдет в костюме. Только после того, как тетя Саша лично по телефону сказала ему, что праздник пройдет в детском развлекательном центре с боулингом, аттракционами и катком, мелочь согласился на вельветовые удобные штаны и толстовку. Но… пока они решали этот вопрос коробка с подарком из большой комнаты таинственным образом исчезает. Оська клянется, что оставил ее на столе и больше не трогал, а Света вообще не брала ее в руки с тех пор, как три дня назад привезла из магазина. Пропажа находится быстро – из бабушкиной комнаты доносится грохот, и выскочившие в коридор Вета с Осей видят, что коробка выкатывается в дверной проем, покореженная, в разорванной упаковке. Ося рыдает. Света несет коробку в комнату. Слава богу, коллекционная фарфоровая кукла в накрахмаленном платье и соломенной шляпке так плотно обложена ватой, что не успела пострадать, но вот коробка безнадежно испорчена, в неприкосновенности оставлен только сафьяновый внутренний футляр.
- Ося, не плачь. У меня есть подарочная бумага и ленточек найдем, и бантик сделаем, не переживай.
Пока ребенок достает из шкафа ножницы и скотч, Светка идет к бабушке.
- Зачем ты это сделала? Это же подарок. Осю позвали на детский праздник.
- Я думала там конфеты. Есть конфеты? Хочу конфет. Почему ты не покупаешь конфеты?
- Потому что тебе их нельзя.
- Хочу конфет.
- В кухне в вазочке есть немного.
- Нет там ничего, я смотрела.
- Есть.
Упаковав снова куклу, усадив Осю перед компом, Светка идет через кухню на улицу курить. Сил ее больше нет. Ей нужен воздух, хоть капля пространства, глоток простора. Конфеты в вазочке испарились моментально. Бабушке их нельзя. От сладкого у нее слипается горло, и она начинает кашлять и задыхаться. Поэтому конфеты Светка выкладывает небольшими порциями.
Спускаясь по ступеням, Светка распрямляет плечи, затягивается глубоко-глубоко, улыбается. Весна. Солнце светит прямо на распустившиеся крокусы. На влажной черной земле заплатки зелени и сложные сочетания фиолетового и белого, фиолетового и желтого в нежных листьях хрупких звездчатых бутонов. Нарциссы, гиацинты, тюльпаны уже на подходе. Она привычно нагибается и собирает с кустов следы бабулиного вчерашнего ужина. Уходит под навес и приводит в порядок машину и, уже заканчивая, понимает, что свет вокруг дневной, рассеянный полупрозрачной крышей, а не электрический. Лампы нет. Выкручена. В сарае, сразу за дверью обнаруживается и стремянка, и источник света. Только неделю назад разговор был, про то, что светильник автоматический и отключается сам через десять секунд после того, как человек выходит из зоны действия датчиков. Не помогает. «Да будет свет!»
Дома идет бой между старушкой и ребенком. По мнению бабушки, компьютер - тоже зло. Но в присутствии Светы она к Осе не лезет. Ребенок смотрит умоляющими глазами. Света вздыхает и выпроваживает бабулю за пределы комнаты. Два часа, как отдай, потрачены на уборку. И это еще хорошо. Потом обед. Потом звонок от свекрови и Ося, счастливый, отбывает развлекаться. Светка ставит вторую серию стирки и, наконец, впервые за этот день влезает с ногами на диван с яблоком и вышивкой. Она вышивает реплику с фрески Микеланджело, две тянущиеся друг к другу руки, Богова и Адамова, гобеленовым швом на мелкой-мелкой канве, и работа, даже еще незаконченная оживает, завораживает. Пятнадцать минут тишины. Больше, по-любому, ей не достанется.
- Почему ты сидишь и ничего не делаешь.
- Жалость есть у тебя? Я с самого утра впервые присела.
- Надо копать.
- Нет.
- Надо накрывать теплицу.
- Мне не надо.
- Надо пересадить астры.
- Слушай, мне иногда кажется, что ты совесть моя, которая выселилась в отдельное тело. Ты затюкала меня уже. Оставь меня в покое. Все, что я хотела сегодня сделать, я уже сделала. У меня выходной.
- Надо копать.
- Скажи, что ты сама сегодня сделала?
- Цветы полила.
- Даже три раза. Ты комнату свою убрала?
- Я там не пачкала.
- Пыль протерла? У тебя иконостас в гроздьях паутины, бог на тебя гневается.
- Бог на небе, а не на картинках.
- Бог в сердце, Бог есть любовь. Возлюби ближнего своего, как самого себя. А ты меня целый день сегодня пытаешься заставить работать, а сама палец о палец не ударила. Ты вещи свои постирала? Или хотя бы выложила? То, что грязное.
- У меня нет грязных вещей.
- Ты купалась последний раз в чистый четверг, больше недели уж. Теперь год немытая ходить будешь?
Еще пятнадцать минут тишины. И все снова. Однажды, месяц примерно назад, Светка специально решила подсчитать, сколько раз бабушка может задать интересующий ее вопрос. Досчитала только до двадцати одного, потом сбилась, потому что озверела и сбежала, сграбастав ребенка, кататься по городу. Она пробовала бороться с этими клинами разными способами. Она объясняла долго и подробно. Она запрещала категорично. Она просила и умоляла. Она игнорировала бабушкины вопросы совсем. Она печатала крупными буквами объявления. На холодильнике висела табличка «ЗАКРЫВАТЬ ПЛОТНО», на окне – «МУСОРКА РЯДОМ», стены в коридоре украшали следующие плакаты: «Рабочий день заканчивается в шесть часов вечера», «В субботу в 15.30 Ося и Света уезжают на занятия в «Школу эстетики», занятия заканчиваются в 19.30», «По вторникам и четвергам у Оси занятия с логопедом, заканчиваются в 20.00» и т.д. и т.п. Но.. мертвому припарки. Сама Светка, человек неконфликтный, хотя и вредный, могла терпеть этот маразм долго, выпадая и абстрагируясь, но вот что творилось в голове у Осика – это для нее оставалось загадкой. Такое не проходит бесследно, это Светка понимала, но как поступить в этой ситуации, не знала. По-хорошему, ей надо было свалить еще год назад. Осик вполне адаптировался к детскому саду и болеть перестал, но оставить дом, оставить бабулю? Обречь на дикость, мерзость и запустение? От очередного выпадания ее спасла Женечка, которая просила ее прийти в клуб пораньше. Предупредив бабушку, что уходит, заперев дверь в свою спальню, Света отправилась на вторую работу.
Возвращалась она уже в сумерках. Свекровь предупредила, что вернет Осю к десяти вечера и что им надо будет о чем-то поговорить. Время неприятных разговоров между ними кончилось давно, Светка не считала мать своего мужа бывшим для себя человеком, она ее уважала и всячески поощряла ее общение с внуком. Именно свекровь, когда узнала, что ее сын в течение долгих месяцев шантажировал Светку деньгами на содержание ребенка, настояла на том, чтобы открыть особый счет, на который самолично клала ежемесячно определенную сумму, а как с ней потом рассчитывался Светкин экс-муж никого, кроме этих двоих не касалось. С точки зрения Светки такой поступок заслуживал благодарности.
Светка шла по проезжей части улицы, стараясь не прозевать лужу или трещину в асфальте. Ее осенние сапоги, мягчайшей, почти перчаточной кожи, годились для передвижения на машине, но не для весенних российских реалий. Она зашла по дороге в магазин, руки оттягивали пакеты, зато завтра можно будет не заморачиваться по поводу еды. Ей не хотелось идти домой. Совсем. Ничего хорошего ее там не ждало, но в свете вчерашнего разговора с ТТ, она понимала, что может быть гораздо хуже. С Тимофеем она пересеклась за обедом в кафешке, тот рассказал, что вынужден был отключить домашний телефон, потому что тетка повадилась по десяти раз на дню звонить по всем номерам своей записной книжки, тревожа людей. Извиняться Тима устал, уговаривать тетку было бесполезно. Сиделкам, которые наблюдали за ней днем, пока ТТ трудился, было все равно, чем занимается их подопечная, лишь бы не буйствовала. ТТ высох совсем, его шатало от бессонных ночей. Лекарства, снотворные и успокоительные, действовали на тетушку очень странно – иногда могли не сработать вовсе, иногда она впадала в прострацию, с открытыми глазами ходила по квартире, натыкаясь на предметы, падая, врубаясь в дверные проемы. Иногда могла полночи рваться куда-то, биться во входную дверь, зато потом проспать целый день, а к вечеру, наоборот, перевозбудиться и не давать Тимохе отдыхать. ТТ по совету лечащего врача-психиатра пригласил в дом участкового. Тетка ходила вся в синяках, но сама же и не помнила откуда берутся все эти ссадины и ушибы. Врач предупредил, что доказать потом, что она сама виновата, будет тяжело, он советовал приглашать в дом свидетелей, кого-то из родственников, кто мог бы при случае подтвердить, что Тим обращался с тетушкой корректно. Но… родители Тимофея жили далеко и, хоть он и держал их в курсе дела, верить ему не хотели, обещали приехать на майские праздники – раньше не было возможности. С этим Светка тоже столкнулась. Ее мама долго, вплоть до прошлого лета, считала ее рассказы о бабушкиных доставательствах фантазиями. А вмешивать кого-то еще в чисто семейные дела ей казалось непорядочным. Единственной, кто долгое время уже знал, о том, что происходит, была Женечка, и то, только потому, что была ближайшей Светкиной подругой и не могла не видеть, не могла не поинтересоваться причинами нервного и изнуренного Светкиного состояния.
Перед калиткой Света замешкалась, выковыривая из переполненной сумки ключи. Сделав шаг на территорию участка, она ожидала, что включится лампочка, но этого не случилось. Ветка попрыгала, размахивая руками возле датчика – нет эффекта. Она достала телефон и включила фонарик – лампа опять оказалась выкручена. Ругаясь матом про себя, она собрала пакеты, закрыла дверь и осторожно пошла в почти полной темноте, держась за стену дома. Фонарик на телефоне скорее ослеплял ее, чем освещал пространство. Когда до поворота к веранде оставалось лишь пара шагов и глаза ее почти привыкли к мраку, она попала правой ногой в очередной какой-то бабушкин горшок и, не устояв, рухнула. Телефон улетел куда-то далеко и, жалобно звякнув, отрубился. В одной из сумок, похоже, разбилась банка с маринованными грибами. Руки были мокрыми, толи от грязи и воды, толи от крови. Колени саднило. Светка плакала. Рыдала, как никогда не рыдала даже в детстве, горько и безутешно. Беспросветность и обреченность. И ничего хорошего впереди. Она глотала слезы, выла в голос, расшвыривая пинками все эти ведра, кастрюли и чайники, стоящие по периметру навеса, рванула в сарай, достала стремянку, вновь вкрутила лампу, собрала все до последней плошки и вынесла на помойку. И только потом, немного успокоившись, подняла свои вещи и пошла в дом.
Бабушка сидела в гостиной на диване и что-то штопала. При виде внучки она заголосила.
- Ося, мамиська плисля, Ося, мамиська плисля, Ося, мамиська плисля, Ося, мамиська плисля.
- Оси нет дома, он в гостях. Не кричи.
- Как нет дома?
- Нет, приедет к десяти часам вечера.
- Что случилось, почему ты такая чумазая.
- Я упала.
- Что ж ты такая неуклюжая? Никогда под ноги не смотришь.
- Зачем ты лампочку выкрутила во дворе?
- Кто выкрутил? Я не выкручивала.
- Не ври.
- Я попросила Колю. Коля приходил. Я ему сто рублей дала, чтобы он теплицу вскопал.
- Зачем ты водишь в дом посторонних людей?
- Потому что ты, гнида такая, копать не хочешь.
- Я тебе все объяснила уже. И про «копать», и про лампу объяснила, и про ведра на проходе. Я в темноте видеть не умею. Попала ногой в горшок и упала. Телефон сломался, продукты испорчены. Брюки порвала. Руки расцарапала.
- Где?
- Вот.
Ладони выглядят страшно, грязные, кровь сочится. Бабушка надевает «другие» очки, смотрит. Поднимает на Светку выцветшие, блеклые, голубые, без единой мысли глаза и начинает выть. Светка уходит приводить себя в порядок. Вой затихает, как только Света достает телефон и начинает разбирать его. Жив. Чудо! Только симка отошла. И продукты большей частью тоже в порядке. И сапоги, и джинсы, вероятно тоже можно реанимировать.
- Я подумала, я буду купаться. Поставь мне к девяти ванну, пожалуйста.
Света уходит в свою комнату, ложится на кровать, включает телик и пытается сконцентрироваться на вышивке, но через пару минут возвращается бабушка.
- Я подумала, я буду купаться. Поставь мне к девяти ванну, пожалуйста.
- Хорошо. Ты уже говорила.
Бабушка уходит, потом приходит снова с той же просьбой. И опять и опять. Через пятнадцать минут Света не выдерживает, идет ставить ванну. Погружаясь в нее, бабушка изрекает.
- Я полежу с полчасика, ты мне скажи, когда будет половина десятого.
Света возвращается к себе, продолжает работу.
- Светочка! Светочка!
- Что? – говорит Света в приоткрытую дверь ванной.
- Когда будет половина десятого, ты мне скажи, я буду выходить.
- Хорошо.
И снова, и снова. И опять. Стоит только прилечь, сделать пару стежков – «Света-а-а-а-а!» Светка накидывает пыльник, предупреждает бабулю и уходит на двор курить. Но даже и там, где-то на грани слышимости доносится бабушкино нытье, и с каждым повтором высота, но не громкость завываний увеличивается, доходя до ультразвука, это сквозь стены просочившееся «а-а-а-а» на конце ее имени, тупым и ржавым сверлом вбуравливается в мозг … на второй подряд сигарете к Свете возвращается способность мылить логически. «Я свихнусь, а, может, уже свихнулась. Не хочу я больше всего этого, ведь имею я право не хотеть жить в этом ахуе. Господи, что я плохого сделала? За что мне все это? Если б не Осик – руки бы уже на себя наложила. Что не делаю – лучше не становится. И если ТТ может рассчитывать на скорое разрешение, на избавление от мучений, Виктор Наильевич говорил, что тетка его слаба и плоха совсем, то мне… Господи, о чем я! Грех-то какой!» Она идет домой.
- Света-а-а-а-а, Света-а-а-а-а!
- Что ты кричишь?
- Сколько времени?
- Девять часов, двадцать минут.
- Скажи, когда будет половина десятого, я буду выходить.
- Хорошо.
Света не идет к себе, она остается на кухне, моет посуду, раковину, оттирает плиту, ставит чайник. Когда приходит время, она заходит к бабушке.
- Девять часов, тридцать минут.
- Может мне еще полежать?
- Как хочешь.
- Нет, ну как ты думаешь?
- Как сама решишь.
- Нет, ну ты мне скажи.
- Вылезай.
- Нет, я, пожалуй, еще полежу.
- Тогда полежи.
- Или буду выходить.
Бред. Сумасшествие. Безумие. Маразм. Слабоумие. Синильный синдром. Сил нет.
«Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя…» - плакала и завывала в голос в своей спальне через коридор бабушка. Так почти всегда заканчивается день для Светы Вышегород. Оська еще не вернулся и в ожидании его Светка опять выходит курить во двор. Раздается звонок. Света выходит за калитку.
- Добрый вечер, Светочка.
- Добрый.
- Мам, а Геля три страйка выбила, а я только один.
- Ты маленький, вот подрастешь – будешь чемпион и победитель.
- Света, мы с Андреем Викторочичем собираемся в следующую пятницу в Одессу съездить, хотели Иосифа с собой взять. Дней на десять.
- Вам доверенность нужна? Я сделаю.
- Ты не против?
- Нет, ну что вы. Что Осику с собой дать?
Ну, надо же! Оська уедет. Все праздники пробудет далеко от этого безобразия. Везет же! Может и ей тоже на это время куда-нить свалить. Нет. Самый разгар посадок и огородных работ. День пропустишь – жалеть будешь. Но если получится... В тишине и покое, можно по горящей путевке в Турцию. Мечты-мечты… Можно к Женьке…
С такими вот приятными мыслями Светка заснула, а проснулась снова в слезах. Среди ночи ее подбросило, наверное, она даже кричала что-то, потому что Оська завозился на своей кровати, забормотал. Ей приснилось, что бабушка, как всегда, ходит за нею всюду и воет, и воет, не замолкая. И Светка разворачивается к ней, хватает за плечи, трясет и кричит: «Оставь меня в покое, умоляю, оставь меня, пожалуйста, я не могу, не выдержу больше. Ненавижу тебя». Светка отворачивается к стене, утыкается в подушку и снова плачет. Это всего лишь сон, подсознание, в реальности она слишком хорошо отформатирована, чтобы позволить себе в отношении кого-либо из родственников подобные слова. Но это правда.
****
Наталья Михайловна всегда считала себя очень рациональным человеком, но у нее по поводу новых учеников был пунктик – почему-то ее отношения с ними каким-то странным образом вступали во взаимосвязь с тем, откуда они впервые подходили к ее дому, с какой стороны от калитки. Глупо звучит. Без подробностей не обойтись. Дом Натальи Михайловны выходил парадными окнами в небольшой проулок, сразу же за церковью. Один конец проулка упирался в тихую улочку, другой заканчивался тупиком, но это только на первый взгляд. За маленьким палисадником таились две тропинки, узкие, двое не разойдутся. Налево – мимо церковного забора на параллельную улицу, направо – мимо контейнерной площадки во двор единственного на весь квартал пятиэтажного многоквартирного дома и далее, вдоль него к довольно оживленной и шумной центральной артерии. Те детки, которые приходили со стороны тихой улицы надолго не задерживались. Те, что выныривали из-за храма – те ходили долго, им нравилось, они были хорошими учениками, но сама Наталья Михайловна к ним относилась индифферентно. А вот те, что появлялись со стороны пятиэтажки – с ними работать Наталье Михалне нравилось.
Минут за пятнадцать до назначенного времени она устроилась у окна с книжкой. Она не боялась пропустить появление визитеров, его обычно предваряло какое-то внутреннее замирание: перехватывало дыхание, сердце сбивалось с ритма, бежал холодок по спине – что-то в этом духе, как будто бы вокруг ее участка была начертана незримая линия, при пересечении которой ее гостями в голове Натальи Михайловны звучал контрольный звоночек. В этот раз, ожидая Ника и Иванушку, детей тех двух девиц, с которыми она познакомилась на пасху, Наталья Михайловна волновалась больше, чем обычно. Ей очень хотелось, чтобы они подружились и поладили, она не могла бы объяснить почему, но мамашки их ее чем-то зацепили, запали в душу, хотя она не сказала с ними и двух слов, кроме как по делу. Волновалась она еще и потому, что не знала, куда этих детенышей в расписание свое поставить. У нее сейчас было три группы. Самые маленькие, начинающие, и по возрасту мальчишкам подходящие, не годились, девушки говорили, что язык они знают гораздо более за пределами программы. Раз требовалось свободное владение разговорным языком, они вписались бы в самую старшую группу, где у нее занимались взрослые, которым приходилось часто бывать за границей. Была и третья группа, самая для Натальи интересная, две девочки по 12 лет и двое ребят по 14, там она отрывалась – грамматика, построение фраз, нарабатывание словарного запаса, произношение. Горящие, жадные глаза – им всего было мало. Они принципиально не ставили себе русские версии компьютерных программ, для того чтобы быстрее освоить язык. Они смотрели фильмы в лучшем случае с субтитрами, они читали книги. Вот туда-то она и хотела определить новеньких, и поэтому-то и назначила им встречу на единственный в ее расписании свободный вечер, ей надо было произвести оценку. Было что-то уже около шести. Наталья Михайловна не могла бы поклясться, может, она и отвлеклась от окна на пару мгновений, но она так и не засекла, откуда пришли Ник с Иваном. Сердце ее рухнуло ровно за секунду до того, как раздался звонок, но не электрический, кнопка которого располагалась рядом с калиткой. Звякнул, качнувшись, медный колокольчик над входной дверью, наследство от старых хозяев.
- Здравствуйте, проходите. Что же? Как вы попали во двор? Разве я ворота не закрыла?
Мальчишки аккуратно разделись, чинно прошли в гостиную, сели за стол и Наталья Михайловна стала экзаменовать их вдоль и поперек, проверяя вроде бы знания, но выясняя еще и личные данные. Для учителя это просто. Ты спрашиваешь не из любопытства, ты даешь задание. Так, она выяснила, что Иван – сын Лизы, а маму Николая зовут Марина, а Ася приходится им теткой, неродной, просто подруга родителей, но ребята относились к ней очень по-свойски, чувствовалось, что они близки с ней и дружны. Ник, высокий, худой, с бледной кожей и темными длинными волнистыми волосами, собранными в хвост, смотрелся выигрышнее приятеля, он был более разговорчив, живой, как ртуть. А Иванушка – мечтательный, мягкий, интроверт – внешне ничего особенного собой не представлял, только глаза жили своей особенной жизнью, притом, что мальчик был светлый блондин, они были цвета сырой древесной коры, черно-коричневые, глубокие, смотрящие периодически внутрь себя. А еще, мочки ушей не прилегали плотно к голове, но и не топорщились, остренькие, как у персонажей анимэ. А еще руки и пальцы, тонкие и сильные, с будто бы отполированными ногтями идеальной формы. Вообще, при взгляде на него вдруг выпячивалась какая-то деталь, поражала и вызывала восторг, но общая картинка не складывалась, цельный образ ускользал, вплоть до того, что Наталья Михайловна вдруг поняла, что не узнает его при встрече за пределами своего дома. Не обратит внимание. Ничего не сработает, не щелкнет в памяти. Интересный дар у мальчика. Наталья Михайловна продолжала задавать вопросы, на которые отвечал Ник, Иван реагировал только на прямые обращения непосредственно к нему. Он не сомневался, он знал ответ, но предоставлял отдуваться другу. Вся поза его, все движения, выражение лица сигналили ей, что он пытается слиться с обстановкой, занять как можно меньше места.
Время пролетело незаметно, дети ей понравились, и Наталья Михайловна с удовольствием назначила им следующую встречу на среду, со своими любимыми середнячками. Она вышла вместе с мальчишками, проводила их до калитки, распрощалась, подождала с минуту и вновь открыла дверь. Ей все-таки было интересно знать, куда, в какую сторону они отправятся. Но, когда она выглянула за забор, мальчишек на улице не было. Эти мелкие проныры открыли портал сразу же, и в данный момент уже шли по территории «поселка Тру-ля-ля», направляясь к тете Асе. Но Аська уловив их намерение, вывалилась у них на пути, грозная, как десять гарпий сразу.
- Так…
- Что случилось?
- А вы за собой вины не чуете? Нет?
- Да вроде мы ничего не натворили…
- Я вам сколько раз говорить должна – порталы открывать продуманно. К училке вашей ходите своим ходом, ногами.
- Ну, это… мы опаздывали…
- А сейчас? Кто вам на пятки наступал?
- Мы к тебе хотели в гости…
- Нет. Наказаны. И завтра тоже. Если очень хотите сэкономить время, есть место для порта позади пятиэтажки, рядом с мусоркой, там тихо и народ редко ходит. Если еще хоть раз узнаю, что вы пугаете Наталью Михайловну – блок вам обоим выставлю на перемещения. Доступно?
-Доступно.
- Ник – шагом марш домой. Пока-пока. Я за вами завтра после тренировки приеду. Ванюша, пойдем, провожу.
- Ася, не говори маме, пожалуйста.
- Не буду.
- Зачем тогда тебе к нам?
- Мне с Лизой обсудить кое-что надо.
Они шли тихо, Аська протянула руку, не глядя, и Иван прицепился к ней, как в детстве. Его охватило чувство защищенности. Терзавшее его весь день беспокойство отступило, и мысли потекли плавно от сердца к сердцу: «Ты испугался ее? – Нет. Немного. – Но, тем не менее, ты пытался прятаться? – Это еще с ночи началось. Проснулся оттого, что снился незнакомый дом, а в доме прямо сквозь стены, дерево растет, большое и красивое. Шевелит ветвями будто под ветром. На дереве сидел Дью и говорил – «не бойся, мы тебя защитим»… Она хорошая. Она мне понравилась, вообще-то. – Она не так проста, как кажется. – Понятно. Она чувствовала, когда Ник ее сканировал. Не блокировалась, просто знала. – Надеюсь, ты ему запретил. – Предупредил. А еще, она меня видела. Не целиком, а кусочками. – Ндя… - Но как-то она не похожа на ведьму. – Она урезанная. Ее будто располовинили. Даже не заблокировали, а отобрали дар. Не до конца. – Как это возможно? – Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам. А ты уверен, что тебе снился Дью? – Нет, не уверен. Было похожее свечение, такое же бирюзовое. – Но «мы», «мы тебя защитим?» К чему это? – Не знаю. Сон. Мало ли что снится. – Ладно, давай, Ванчик, беги домой. Я вас пугать не хотела, и наказывать тоже. Просто мы за вас переживаем»
Ребенок скрылся за дверью, и почти сразу вышла Лиза.
- Как твои дела? Что-то с Кирой?
- Киру я к маме на вечер отправила. Я завтра с ним к врачу на осмотр еду и мальчишек после хоккея заберу, не беспокойтесь.
- Чудно. Спасибо, я Марио передам.
- Я, собственно, не об этом. Я сегодня на Светкин дом щит поставлю. Хотела предупредить.
- Щит?
- Возвращающий щит. Зеркало.
- Зачем? Это опасно!
- Возврат будет чисто символический. Мне надо знать, кто спортил твой дом.
- Ась, это не я. Честно. Я не могла не думать о том, что ты мне рассказала, но о Светке и о том месте я думала только хорошее. Она молодец, она там столько последнее время сделала, я сама бы не смогла лучше…
- Она молодец. Это правда. Но… у нее вчера случился нервный срыв. Мне отец сказал. Он ее консультирует по поводу ее бабушки, а тут она сама на прием приходит и просит успокоительные. Отец мой расстроился. Говорит, что всякое видел, но чтобы молодая женщина пришла сама сдаваться в психушку – такое с ним в первый раз. Поэтому, Лиз, говорю серьезно – ставлю зеркало. Пророчество пророчеством, а человека спасать надо.
- А вдруг это моя мать… сделала?
- Эх… кровь – не вода… Лиза, не будет ничего плохого, я обещаю. Так… депрессия, хандра, мелкие неприятности… Я… закольцую свое зеркало на основное проклятие.
- Это значит, что тот, кто навел порчу, будет получать ее обратно до тех пор, пока не уберет свою? «Другая расколдует, себе на потеху…» Тебе развлекаловка, значит?
- Ничего я веселого тут не вижу. Предложи что-то другое, я открыта.
- Не знаю. Ставь зеркало пока. Может мне с ней увидеться? Как бы случайно. Может можно деньгами помочь, может почистить ее.
- Реши сама. Денег ей не надо. Она же богатая наследница, через то проклятье.
- Как это?
- Ну, часть дома ты ей подарила, да еще и своя доля была. Еще у нее есть квартира от отцовских родственников, в ней она открыла магазин, ты видела его, «Дамский клуб» называется. Еще ваш отец в свое время квартиру получил от завода, помнишь? Или это не при тебе было?
- Помню, как раз перед смертью бабушки. Возле сквера? Только она была не новая, и он все денег искал на ремонт. Если б не я – они бы дом продали и смогли бы там обосноваться.
- А дом не хотел, чтобы его продавали… Похоже, что проклятие старое… Почистить ее не надо. Я более внимательно на сестрицу твою смотрела, к ней зараза не липнет почему-то. И к сынуле ее. Сглаз липнет к тем, кто рядом – к родственникам. И через родственников достает ее. Ладно, Лиз. Пойду. Ты, если надумаешь к ней идти – скажи. Я тебя подстрахую.
****
Согласно учению дона Хуана рожавшая женщина – женщина с дырой в ауре. Дыру в Асиной ауре разглядеть было проблематично. Заделывать ее, красть часть себя у собственного ребенка, Айшет не собиралась. Она осознавала собственную неполноту, она даже знала, что именно у нее украдено, но после долгих лет неизбывного голода, теперешнее состояние покоя ее больше чем устраивало. Уже одно то, что она способна стать матерью, было для нее величайшим подарком небес. С самой юности она подозревала, что когда и если она надумает заводить ребенка, это, скорее всего, будет неродной ребенок. Она никогда не предохранялась, не знала, что такое нервы из-за задержек, вела достаточно беспечный образ жизни, потому что все ее приключения оставались без последствий. Поэтому, когда «это» случилось, у нее и мысли не было избавляться от незапланированного ребенка, даже если учесть, что короткий роман с его биологическим родителем в тот момент находился в подвешенной стадии. Они рассорились, разругались вдрызг, а ловить мужчину на беременность с точки зрения Аси было верхом бесстыдства. Поэтому она наслаждалась своим состоянием, послав всех доброжелателей подальше. Когда же правда выплыла наружу, вопрос отцовства интересовал многих. Эдик, который ни разу не был виноват в происходящем, проявлял чудеса героизма, подставляясь по удар, продолжая ее опекать и баловать, однако, всячески настаивал, по крайней мере на том, чтобы поставить в известность истинного виновника. Он предпринял некоторые меры, поиграл в детектива и в результате этих усилий, за несколько недель до появления наследника Ася Сафина перестала существовать, и появилась Ася Лисовская. Санычи ликовали – Центр со дня на день должен был обзавестись еще одним Лисовским, перспективным, если учесть, кто его родители. Родственники ликовали – внук родится в браке. Тру-ля-ляшки ликовали – Ася выведена из игры, обезврежена на время. Аська же чуть не отдала богу душу на операционном столе, да и после весь этот кипеж ей был по барабану. Она жила замкнутым миром собственного дома, был крошечный смешной беззубый ротик, маленькие пальчики, игрушечные, розовые ноготочки с рисину размером, и все это было только ее и ничье больше. Когда к ней вернулась способность соображать, она попыталась просканировать ребенка на тему одаренности, но ничего она не увидела. Кирилл был пуст. Обыкновенная человеческая аура. Ее это не удивило, не расстроило. Она понимала, что иначе его бы не было, он не был бы ее ребенком. Зато это расстроило мужа и Санычей. Долгое время, с год примерно, они стыдливо отводили при встрече с ней глаза, папа занимался сыном по обязанности, а не по любви, что убедило Асю в том, что этот замуж снова не по ней. Теперь же, когда стало ясно, что Кира еще более феноменален, чем она сама, когда Арсений Саныч водит двоюродного внука по офису, лопаясь от гордости, когда среди сотрудников Ассоциации магов за ним уже закрепилась кличка «Лисенок», когда у козявки расписаны все выходные на месяц вперед, теперь Ася никому не собирается давать второго шанса. Она не позволит им сделать из Кирюши наследного принца.
****
Аська неслась к Светкиному дому. Она поставила зеркало и теперь боялась. Прошлое ее зеркало многому ее научило. Тогда из-за того, что она не рассчитала силы, умер Темин отец. «Старший Лис». Олег Палыч Лисовской. Человек, который, проживи бы он подольше, стал бы ей свекром, дедом ее сыну. Или не стал бы, что более вероятно, не допустил бы Тему до нее, под страхом проклятия. Это зеркало, сделано ею совсем не таким. Во-первых, ее цель – прекратить подпитку проклятия извне. Во-вторых – вторжения должны мало того, что отражаться обратно – они должны быть зафиксированы. Она должна знать точно. У нее слишком много кандидатур. Уже. Проклятие очень старое. Ему больше лет, чем дому. Оно многослойное, оно не проклятие даже. Там что-то вроде места силы для Лизы. Что-то учуянное ею, так же, как и то, на котором расположен ее дом в «поселке Тру-ля-ля». Но другое. Намоленное, действительно святое, как Стена Плача в Иерусалиме. Выстраданное. Когда она ставила щит, времени на то, чтобы впадать в тонкости не было. Теперь Ася летела отлаживать, доводить до ума свой зонтик, вникать и искать. Уже приземляясь на крышу, Стася поняла, что зеркало вспучило, как воздушный шар. Энергия рвалась изнутри. Подпитка шла взаимная, как всегда. Подумав немного, она проковыряла несколько мелких отверстий, через которые тут же потянулись силовые линии. Одна, мощная и прозрачная устремилась в сторону поселка Тру-ля-ля, к Лизе. «Асик, что происходит? – Работаю, не нервничай. – Голова болеть перестала, целый день болела, а тут вдруг перестала. – Все-все, больше не будет. Баланс восстановлен. Тут в земле источник твоей силы, а я его по недомыслию перекрыла. – Не буду мешать, работай». Другой поток устремился в противоположном направлении, слоистый, пахнущий тленом и гневом, сложный по структуре, мутноватый и недобрый частью, но в основе его тонкой яркой нитью шла… любовь, светлая тоска, ностальгия - дом тосковал по истинной хозяйке. В том месте, где обитала эта хозяйка, поток приседал, лишался почти прозрачной световой линии и, истончаясь, почти пропадая, летел дальше, но Ася была не готова следовать за ним. Зеркало дрогнуло в последний раз и замерло, достигнув равновесия. На его поверхности Айс заметила несколько крупных ляпов негатива, большей частью со стороны соседей и по фасаду дома – следы зависти. Над Лизиной бывшей комнатой на чердаке плавало пятно голубого цвета – воспоминания Звягинцевой о своем детстве, и та не лукавила, когда говорила о том, что думала только о хорошем. Больше ничего такого не было. Но атмосфера в доме явно улучшилась: Света тихонько сидела в большой комнате перед телевизором на диване и вышивала. Ребенок отбыл к Одесским родственникам, бабуля спала. Аська в прошлый раз прополоскала престарелой даме мозги, так что склероз на какое-то время отступил, и та перестала доставать внучку бесконечным повторением одних и тех же конфликтных ситуаций. Ася примерно знала, где искать узловую точку, где средоточие энергии, ее тянуло туда во плоти, магического ока ей казалось мало. Поэтому, спрыгнув с крыши, она просочилась в подвал, сырой, прохладный, со сводчатыми низкими потолками, с нишами, выдолбленными в известняковых стенах. Пахло приятно – сливовой настойкой и овощами, по углам серебрилась паутина. Концентрация силы достигала максимума в районе дальней стены, ближе к полу нашелся кирпичик, плотно пригнанный, но лежавший просто так, без фиксирующего раствора. «Прошу прощения, - сказала Ася, ни к кому особо не обращаясь, - могу я посмотреть?». Ответа не последовало, но что-то надвигалось. «Какова скорость магического потока? Если б знать, можно было бы примерно вычислить, когда замкнет контур. А проследить до адресата я всегда успею». Она не тронула схрон, побоялась нарушить. Не за себя, как обычно, побоялась, а за тех, кто этой силой дышит. Но там, за фальшивым кирпичиком она увидела связку полуистлевших птичьих перьев. Хотелось взять их в руки, хотелось увидеть ту, что оставила их тут, проникнуть взором сквозь время, понять, зачем ей было оставлять оберег, ставить охрану на весь свой род, ценою собственного дара. Аську качнуло, вдавило в стену, и она увидела внутренним взором, как спускается по разнокалиберным ступеням в подвал женщина, чуть старше ее самой, подбирая одной рукой подол тяжелой темной длинной юбки, держа в другой закопченную лампу со свечой внутри. На голове ее шаль, скрывающая волосы и лицо, поверх серой блузы цигейковая безрукавка с вышивкой, Ася чувствует все, что творится с ней. «Уехать, бросить все… дочь оставить… разве можно… кто за ней присмотрит? Во всем свете только и осталась у нее, что тетка, сестра отца. Боюсь - обидит. Нет…» Ася видит, что поставив на бочку свечу, женщина сводит руки в районе солнечного сплетения, совершает ими движения, похожие на свивание пряжи, и под руками откуда-то из ее тела появляются птичьи перья, одно, другое, женщина торопится, выдергивает из шали красную нитку, из головы волос, перевязывает получившийся веничек, прижимает его к груди, и оборачивается ко входу в подвал. В проходе стоит мужчина, упираясь плечами в низкую притолоку, держась за сердце, смотрит на ведьму испуганно. «Зачем, зачем… - Я должна защитить ее. – И как ты сама будешь? – Да какая разница, как я буду. Ты ж меня не бросишь?». Она смотрит с надеждой в его глаза, и Ася видит, как он пугается еще больше, а женщина отворачивается и продолжает прерванный ритуал, и на лице ее брезгливость и разочарование. Она едет за ним, отцом ее будущего ребенка, в далекую страну, где никого и ничего не знает, бросает дочь, жизнь, быт. Он позвал, и она любя едет, а он сам и не знает, что с ней делать, зачем она ему, боится… И как она могла полюбить его, такого жалкого, такого бестолкового. Но поздно… поздно отступать.
Дом заговорен находиться в руках настоящих наследниц. Прямых потомков той ведьмы-сороки. Но она уехала, не успев обучить дочь. Поэтому клан перевертышей выдохся. И последняя в роду, Лизина мама, ничего о ведьмовстве своем не знала. А Лизка стала магом не по матери, а по отцу, хотя дар дремал в ней все это время. Все просто до ужаса, в расчерченном сером мире. И есть еще где-то далеко потомки того же рода, и именно туда тянется мутная, гневная, силовая линия, оттуда подпитывается негативом. Вместе с осознанием этого факта пришла обратная волна, энергия дошла до адресата и вернулась, прокатилась по щиту и пошла вспять. Аська подбросила к ней капельку сомнений, в надежде, что та, или тот, кто держит другой конец этой нити, почувствует нечто вроде угрызений совести. Красота. Все. Все должное сделано. Можно что-нибудь устроить для души…
Неделей раньше они с Эдиком и Ильей собрались и решили устроить концерт в «Кастрюльке». В следующую субботу. Так что надо репетировать. И надо отправить приглашение Стельмаху. На две персоны. И поглядеть, с кем придет…
Ася портнулась к почтовому ящику в доме, где обитал Стельмах, бросила билеты и хотела было двинуться домой, но что-то дернуло ее остаться. Во дворе было безлюдно, она подпрыгнула и взлетела, принимая на ходу образ галки, а не ворона, как обычно. В городе вороны не живут. Грачи, сойки, галки, даже серые вороны попадаются. Не надо пугать обывателей. Стельмах стоял на балконе и курил. Ася села на вынесенные за пределы ограждения направляющие, к которым крепились бельевые веревки и уставилась на Степана. Позади него в освещенной комнате на диване сидела красивая девушка и смотрела телевизор, а на полу, на ковре на животе лежал Тимофей Тулаев и в увлечении лупил по клавишам ноутбука.
- Тима, а правда, что ты дворянского рода?
- Есть такая семейная легенда, но я не выяснял доподлинно, а что?
- Я всегда хотела…
- … выйти замуж за принца? А Стельмах чем тебе не гож? Он лорд. Лорд Стефан, вернись в комнату и дверь закрой. Холодно.
- Лорд Стефан? Это в вашей дурацкой компьютерной игрушке… Это – не считается.
- Так ведь и мое дворянство тоже «игрушки». Какой толк от него?
Ася уловила сложное отношение Степки к другу, он рад был, что тот вступился за него, но и жалел, что эта мысль, этот ответ пришел в голову не ему. Она также поняла, что Стельмах тяготится присутствием этих двоих в своем доме, что он бы выгнал их, но не может. Ася поколдовала немного, организовав два телефонных звонка, после которых и девица, и ТТ спешно ретировались. Стельмах остался один. Но и Асе пришлось расплатиться за ненужное вмешательство и ей самой пришел звоночек из дома, от мамы, которая привела Кирюху, и напоминала беспутной дочке, что ребенку пора спать…
****
Итак, Стельмах остался один. Тима его не раздражал, и Степка даже жалел, что другу пришлось вернуться домой. Но вот Кити его нервировала сверх всякой меры. Она занималась подготовкой к его дню рождения, подбирая ресторан, составляя список гостей, и в итоге в числе приглашенных не оказалось никого, кого он действительно хотел бы видеть. Зато Кити светилась от осознания своей важности и нужности. А еще оттого, что она сошлась накоротке со Степкиной мамой, и знала великий секрет. Подыгрывая девочке, Стельмах делал вид, что не знает и не догадывается ни о чем, но с неделю назад он был в гостях у двоюродной сестры. Сашка сказала ему, что предки его наконец-то попилили наследство после стариков и продали все, что могли продать, выплатили остаток ссуды за коттедж и переселились за город. А по поводу квартиры идея у них следующая – по договоренности со Степой передать хату ему в собственность, чтобы тот в ней жил, либо продать, и предоставить ему определенную сумму на приобретение более нового и просторного жилья. Эта идея мелькала в головах у родичей постоянно, но в такой близкой к реализации стадии, она не пребывала никогда. Стельмах испугался.
- Сашка, я тебя очень прошу, убеди их, что мне ничего подобного не надо. Если уж очень хочется что-то подарить – пусть туалетную воду дарят, или ремень, или пепельницу, или … вот! … пусть палатку подарят или тент. Буду летом в походы ходить…
- Дурак ты, Стельмах! Вроде умный человек, а дурак! А запах тебе какой нравится? Как раз не знала, что тебе дарить. Сама куплю.
- Живанши Пи.
- Фу…
- Сами вы «фу»! Не хочу я, Саш, не надо мне их одолжений.
- Да при чем тут одолжения-то? Да любой нормальный человек от счастья прыгал бы уже. Квартиру не всякий день дарят.
- Значит я ненормальный человек. Что мне делать потом, меня ж всякий раз попрекать будут тем, что для меня столько сделали, а я тварь неблагодарная? Не надо мне. Они теперь опять жужжать начнут: «Женись, женись».
- И таки что? Женись, если хочешь. Им твоя Кити очень нравится.
- Я понял уже, что нравится. Только мне другое непонятно – на Светке мне жениться нельзя было, а на Кити – можно, хоть она и не еврейка вовсе.
- А почему на Светке тебе нельзя было жениться?
- Здрасьте-пожалста, ты ж сама говорила, что у нас порода по матери считается, а Светка – русская.
- Дурак ты, Стельмах. Идиот законченный. Светка – русская! С мамой, которая Циля Вениаминовна?! С дедом, по матери, который Вениамин Абрамович?!
- Так… Прости, Саш, мне это переварить надо… Но по поводу квартиры – поговори с ними, пожалуйста. Что-нить напой им на тему того, что я взрослый и самодостаточный мужчина, и если надо будет, я сам на квартиру заработаю.
И вот теперь, стоя в полном одиночестве на балконе, Степка в очередной раз пытался переварить эту мысль и не мог. Из-за малюсенькой детали, из-за пустяка… из-за того, что он не потрудился выяснить Светкину родословную, поговорить, познакомиться с ее семьей, он упустил всю свою жизнь… Но ведь она-то, Светка, знала, он говорил ей, почему …, что является главным препятствием. Она не стала развенчивать его заблуждения. Значит не любила и не хотела… Значит все, за что он любил ее: одинаковое воспитание, мироощущение, родство по духу – все это было мифом? Он всю свою сознательную жизнь лелеял и пестовал несуществующую любовь, которая, как ему казалось, была вечной и единственной? Сигареты кончилсь… Стельмах накинул ветровку, обулся, прошел насквозь через сквер до ближайшей стекляшки, затарился и на обратном пути почему-то тормознул у почтового ящика. Там обнаружился конвертик, а в нем записка и два флаера на концерт «Кораблей» в следующую субботу.
«Прю, Стельмах.
С днем рождения тебя. Сам себе придумай пожелания, а я к ним с удовольствием присоединюсь, и пусть они сбудутся.
Ася.
ПыСы: Сама бы не вспомнила о твоей скорбной дате, все благодарности – Эдику.
Приходи».
Степка набрал номер своей подружки.
- Хелло, Кити.
- Я сплю.
- Слышь, тут такое дело, я получил в подарок два билета на «Кораблей». Пойдешь?
- Не-а. «Корабли» - прошлый век. Не статусно.
- Тогда запланируй себе на следующую субботу дансинг с подружками.
- Ты не обидишься?
- Нет, я ТТ позову. Спокойной ночи.
- Мяу… До завтра.
И что теперь делать с этими билетами? ТТ не пойдет, не до того ему. Стельмах решил, что подарит второй билет тому, кто первый поздравит его с рождением, ну, разумеется, из тех, кому это будет интересно. Не коллегам и не родственникам. Он опять вернулся на балкон.
Там на улице его любимая сказочная погода – стволы деревьев, влажные и черные очень ясно и отчетливо просвечиваются сквозь свежие мелкие листья. Сейчас тот редкий кадр, когда видно, что они у каждой породы свои. На аллейке рядом с офисом – рябина – горизонтальные, бархатные, серовато-изумрудные, блеклые, почти серебристые. А за окном кабинета – березы – желтоватые, нежные сполохи на тонких, совершенно неразличимых ветках, кружева, зависшие в воздухе. На бульваре – дуб – не верится, что на этом мощном занимающем половину неба монстре может завестись эдакая россыпь козявочек... и даже пень, в апрельский день... А запахи? вчера шел стричься, перед парикмахерской – черемуха. Даже не цвела, а только собиралась... Дождь пошел – росчерк творения. Как на уроках рисования – воском косые черточки через весь лист, потом намочить, и пока не высохло нарисовать этот день, весь... Было тепло, или ему так казалось – после зимы даже пятнадцать в плюсе – жара. На бельевых пластиковых веревках, на голых черных ветках деревьев зависли капли воды. Сверкали и переливались. Дышалось необыкновенно легко и вкусно. На территории ментовского госпиталя под фонарем канадский клен, обрезанный жестоко и криво дурными коммунальщиками, толстый чурбан, метра два в высоту, и из верхушки прутья, прутья, но только на одну сторону – чудный и смешной монстр, на фоне темного ночного неба мелкие листья яркими светляками. Он напоминал перевернутый туалетный ершик, и свет фонаря играл, просачиваясь сквозь разнонаправленную мокрую щетину веток. Волшебство. Деталь пейзажа более наглядна и уловима, чем мгновение, и со временем становится этой мгновенной эмоции синонимична. Эмоция приходит ветром, музыкой, нелогично ужасно и ужасно органично, зафиксировавшись однажды, возвращает ТО настроение. Почему-то вспоминается Аська, которая моложе его только на неделю и концерт – ее подарок самой себе. Несколько лет назад в то же время сидел также на другом «чужом» балконе и состыковывался с возрастом, все ж таки тридцать лет – не шутка. А сейчас – умиротворенность какая-то, даже апрель уже не бешенство, а просто ... простор. Ощущение подсознательной перестройки – еще на пару лет старше, вжиться, влезть в эти новые ботинки, которые не то чтобы и новые, это он, Стельмах, только Стельмах2010. И никакого трагизьма.
Вчера, когда он дерево-ершик под фонарем наблюдал, очень страшно стало, жуткий подсознательный ужас оттого, что в его жизни все идет не так. Он всю жизнь лицемерие презирал, а тут вдруг принял, что становится лицемером сам. Был у Саймака рассказик такой, про то, что при шизофрении проводили выселение шизоидов в отдельные клонированные тела, чтобы не плодить монстров. Стельмах попробовал наложить свое чувство простора, на маленький уютный мирок Кити, на ее семейственность, где все правильно и хорошо и регламентировано. И наоборот, если последовать желанию защитить свое сердце, которое обычно в присутствии Светки предательски пропускает удар... Дурацкие вопросы. Она сказала, что любит. Это не новость конечно. Но сказать?... Решиться? Стельмах не смог бы. Даже так.
«Очень тяжело сохранять ощущение правильности своих действий. А изменять (а я именно изменяю, собираюсь точнее) – пошло, не знаю.. противно. Врать, изворачиваться, придумывать… Дык, вот, о чем бишь я? опять лицемерие – останавливать, отталкивать, заталкивать в область ирреального свою шизу любимую, и к тому еще ощущение очень физиологическое, что юность тела уходит…»
Стельмах ушел в кабинет, посидел перед компом, ответил на несколько писем. Проглядел одежду, почистил ботинки, отложил деньги на букет для мамы и на ресторан. Спать не хотелось. Он опять вернулся на балкон. Тучи разошлись совершенно. Луна стояла очень высоко, расчертив пол квадратами оконных переплетов. И опять почему-то вспомнилась Ася, которая собственно и прогнала ему некогда про синонимичность картинки и эмоции. Это было очень давно, она еще тогда жила не в коттедже, а на квартире. Странная она, и Эдд, и Илья Корнилов. Они, хоть и учились вместе, на одном курсе, но принадлежали разным мирам, не совпадая и не пересекаясь. А сошлись уже позже, не по интересам, а по роду деятельности. И подарка от Аси он не ожидал. Никак. Наверное, действительно, надо благодарить Эдика, они недавно пересеклись на семинаре, в Таиланде. Впрочем, Стельмах не помнил, о чем они общались тогда, он много пил. От страха. От невозможности сделать выбор. То, что открыл ему ТТ о Светиной жизни, не понравилось Степке категорически, и главное, что он прекрасно знал, что даже если он найдет в себе силы закрыть глаза на все это, встряхнуть ее, надавать пощечин, утащить ее с ребенком из того ада, который ее окружает, даже если он внушит ей, что он теперь берет на себя ответственность за ее жизнь, и эта жизнь должна быть с того момента другой, радостной, счастливой, полной, она не бросит ни дом, ни…
Телефон просигналил, что пришло сообщение. Прежде чем открыть его, Стельмах на автомате зафиксировал время – 00.00. Сообщение было от Светы, короткое и лаконичное, из трех букв, понятных любому пользователю сети. Стельмах ответил так же кратко «Леди первая». В ответ Светка позвонила.
- Привет, новорожденный.
- Привет и спасибо. Не ожидал, что ты отметишься так рано, думал – к вечеру позвонишь. Я буду пьян, и развязан, и этим можно будет извинить некоторое количество двусмысленностей.
- Брось, Степка, я просто забываю точную дату твоего появления на свет. Поэтому решила – буду либо первой, либо последней.
- За твою забывчивость придется тебя наказать. Пойдешь со мной на концерт в следующую субботу?
- Во сколько?
- В семь в «Кастрюльке»
- «Корабли»?
- Они.
- А что же карьерная девочка?
- Для нее это – прошлый век.
- Стирает ночь мои опухшие лики, я ничего, ничего об этом не помню. Моя любовь осталась в двадцатом веке.
- Точно. Так пойдешь?
- Непременно, и заезжай за мной в «Клуб», себе выберешь картину, какую хочешь. А то мало того, что дату не помню, так еще и подарок получила, вместо того, чтобы вручить.
- Лучший мой подарочек – это ты.
- Ладно, Стельмах, пожелай себе что-нить хорошее, а я присоединюсь, и пусть желание сбудется.
- Странно, но ровно то же самое я прочел на Асиной записке, приложенной к билетам.
- Правда, странно. Я тоже целый день сегодня мурлыкаю что-то из их песен, что помню. Ну, будь счастлив, друже. И – до встречи.
Музыка «Кораблей» - путеводная нить к Светке. Стельмаха всегда интересовал вопрос: «Куда девается музыка после того, как я ее услышал?» Осталась, наверное, в голове и звучит иногда там, но как может звучать музыка, если звука нет? И почему она возвращается, спустя годы, прорастая из ничего? А в такие дни как сегодня, ему казалось, что мировое информационное пространство вдруг выплевывает эхо этой музыки, которое отзывается в головах тех, кто зафиксирован на ней больше, чем просто случайно, для кого эта музыка – путеводная нить к чему-то своему, глубинному и святому. Подтверждением этой догадки стал разговор с Ветой, и приглашение от Аси. Он в одном конце города сталкивает бокал с барной стойки, чтобы Вета это услышала. Он здесь и сейчас, накануне своего рождения напевает мотив кораблевской песни «Спать» потому, что зафиксирован на ожидании праздника, поздравлений и подарков, на погоде, на весне, на том, что именно со Светкой впервые влип во все это, и в эту музыку, и в другую тоже…
****
Вернувшаяся с полчаса до того Ася, которая убаюкала ребенка, но не смогла уснуть сама, зависшая в облике галки на карнизе крыши, подключилась к сознанию Стельмаха и недоумевала: как этот «борзый», громящий на форумах подростков за излишнюю чувствительность, язвительный и поверхностный, легко идущий по жизни перс, мог оказаться способным на настолько сильную зафиксированность на другом человеке? Сейчас Ася обвиняла себя в слепоте. Та песня, что он напевал целый день, «Спать», она о том, чтобы «быть». Каким-то образом, и несмотря ни на что. И ничего нет плохого в том, что он «есть», и «он есть» не только то, что можно обнаружить при беглом осмотре, «…не слепок, не бездушный лик». Идеалист, конечно, и мечтатель, и потому циник. И все равно – прозрачен и неинтересен. Самоистязание важнее жизни?…
Находиться со Степкой ей больше не хотелось, а хотелось проверить его идею о том, что между ним и Светкой идет прямой обмен информацией. Ася шумно сорвалась с крыши, расправила крылья и полетела над центром города за реку. Она давно не выбиралась из дома одна в темное время суток и теперь с наслаждением впитывала все краски и звуки ночи, тем еще покоренная, что ее Степкино мировосприятие ненадолго выдернуло из ледникового периода – так она сама для себя объясняла собственную невосприимчивость, отсутствие желаний, отсутствие любопытства в отношении чего либо за пределами самых простых, приземленных и внятных, и физиологических потребностей. Но, уже подлетая к реке, она вдруг, заложив пару виражей, развернулась, спугнув, стряхнув с веток стаю каких-то птиц, которые заметались, загалдели и испугались ее резкого и неожиданного маневра. «Не твое дело. Не лезь. Не впадай в рефлексию. Домой. Дождись зимы. Даже скорее весны следующей. Предоставь, в конце концов, ситуации развиваться самостоятельно, не добавляя никаких своих посылов и желаний. Ты – равновесие, но никак не вектор. А если уж охота где-то силу приложить – займись хоть мужем своим». И Ася помчалась вдоль реки к своему особняку, кувыркаясь, зависая, проваливаясь, позволяя воздушным потокам управлять ею – позволяя вышним силам считать, что она покорная игрушка в их руках.
День знаний.
Можно было бы попытаться живописать в лицах и красках и, плюс тому, в хронологическом порядке все то, что произошло тем летом, но, по моему глубокому убеждению, оно того не стоит. Нет, конечно же, каждое событие, каждая мысль, каждое временное заблуждение любого из действующих лиц добавило бы что-то к общей картине, натолкнуло бы на определенную догадку. Но, во-первых – я не хотел бы превращать свой рассказ в дурной мексиканский сериал или, того хуже, в индийский фильм (я – твой сестра, она – твой мать, он – твой папа). Во-вторых – не по душе мне описывать то, чему я не был свидетелем, а меня как раз в России, да и в Европе не было. И, наконец, в-третьих – я упоминал уже о том, что там, где я ничего не хочу – я слеп, а Аська настолько категорично запретила самой себе любопытствовать на данную тему, что не только до самой осени сама к ней не возвращалась, но и всем заинтересованным перекрыла к ней доступ. Я не в обиде, мне было чем заняться, но вот, насколько я в курсе, Лиза изрядно на нее рассердилась, и не мудрено – ее-то больше всего и интересовал результат Аськиного расследования. Вот, пожалуй, с этого момента я и продолжу.
Иванушка Звягинцев собирался на торжественную линейку, посвященную Дню знаний. Сборы его заняли минут двадцать, в то время как Лиза убила несколько дней, приводя в порядок школьную форму, обувь, канцелярские товары, учебники и прочие необходимые мелочи. Больших трудов ей стоило затащить сына в парикмахерскую, и еще больших – заставить захватить с собой чудесный, лично ею собранный из подручных средств (в Асином образцово-показательном розарии) букет. Когда они подъехали к школе как раз отпустили первоклашек, у которых мероприятие начиналось часа на два раньше, чем у Ваниных одноклассников. Весь школьный двор гудел как улей – из-под куполов зонтов тянулись кверху руки родственников с видеокамерами, колыхались огромные белые банты на тонких косичках, мелькали лаковые туфельки и ботинки, бархатцы вдоль дорожек образовывали пестрый живой бордюр, и почти всякий родитель мечтал получить фотографию улыбающейся и испуганной мордашки своего ребетенка над яркой стеной цветущей живой изгороди. Носились две девушки в бальных платьях, в специальном кресле сидел, опираясь на трость, ветеран в парадном костюме с орденами, асфальт перед школой расчерчен был на секции под каждый класс, обнимались отвыкшие за лето друг от друга дети, родители пытались найти место для парковки на прилежащих улицах, а по скверу, по детскому парку, по ближайшим кафешкам расползались новые школяры, довольные и немного измученные. Лизе показалось, что среди толпы она видела Свету, в нарядном голубом костюме, ведущую за руку очень похожего на нее мальчишку, а позади нее, придерживая друг дружку под руку, шли две хорошо одетые дамы, в одной из которых Лиза узнала свою приемную мать. Мальчишка верещал что-то звонким голосом, а Света, растерянно и благожелательно улыбалась ему, но мыслями была далеко. Иванушка не стал дожидаться, пока она поставит машину, убежал к приятелям. Лиза пыталась высмотреть его, когда впервые за двадцать с лишним лет столкнулась с родственниками. Она их узнала с первого взгляда, но подойти, поздороваться не нашла в себе сил, постаралась спрятаться среди оголтелых теток из родительского комитета, которые тут же обобрали ее на очередные нужды класса. Она отметила только, что мама постарела, но выглядит очень достойно, а Светка выросла настоящей красавицей, и одета с большим вкусом, и голубой цвет очень шел к ее дочерна загоревшей коже и светлому мелированию.
В те дни, когда Лиза не могла справиться с собой и ехала или телепортировалась к бывшему своему дому, она не видела там матери, но Светку видела часто, да и племянника тоже, издалека и мельком, старалась сразу же уйти, не хотела подсматривать, выбирала такие дни, когда в доме было тихо. Срабатывал защитный механизм, она действительно была сильно разобижена когда-то на приемных родителей, и у этой обиды, как правильно заметила Ася, не было срока давности. Она иногда сама себя честно, в лоб спрашивала: почему, узнав правду, она не попыталась найти настоящих своих родных? И сама же себе отвечала – потому что больно. Однажды было очень больно. И страшно. И стыдно. Жить в Москве на стипендию, во время каникул устраиваться на сезонные работы, или за деньги писать работы своим же приятелям, или подрабатывать уборщицей в магазине в соседнем с общагой микрорайоне, постоянно прячась и скрываясь, чтобы ее не узнали. Долгих три года, пока ее не пригрел Ной, голодать, одеваться по секонд хэндам, недосыпать. У нее с тех пор остался комплекс – ей непременно надо чувствовать себя несчастной. Без этого чего-то в ее жизни не хватает. На данный момент, для поддержания этого комплекса оставалась только одна причина – недоумение. Недоумение от собственного нелюбопытства в связи с происхождением, и в связи с тем, что и ее родственники в той же степени не хотели знать о ее судьбе, в какой и она игнорировала их существование.
Иван нашел ее уже в машине. Сел на заднее сиденье, ничего не говорил, ни о чем не думал. С ним это случалось. Это было частью его дара. Полная остановка собственного внутреннего диалога. И на фоне этой тишины невероятное погружение в абсолют, следование за информационными потоками. В такие моменты весь мир для него становился открытой книгой, только он еще не мог ее читать, не хватало опыта. Она попыталась подключиться к нему. «Мы тебя защитим…» Дом, стены которого прорастают ветками, а потолок – крона. Сгустки бирюзового тумана, с багряными сполохами. Шепот: «Мы тебя защитим…Мы тебя ждем…Приходи…» Зеркало-щит над ее домом, под зеркалом клокочет сила, не находит выхода, Ася устраивает отдушину, у нее, у Лизы прекращается головная боль, и у другой женщины в противоположном конце города тоже перестает болеть голова. Иванушка идет по жаркому летнему городу к этой женщине, помогает ей работать в саду, поливает грядки, разговаривает и смеется. Лиза смотрит Иванушкиными глазами в лицо своей настоящей матери, и понимает, что должна была угадать сразу, как только ее увидела, потому что смотреть на нее – все равно, что смотреть в зеркало, только то, что у Натальи Михайловны светлое – волосы, глаза, у нее, у Лизы – темное. Она видит, как Наталья Михайловна привязалась к Ване, и это чувство взаимно, только Иванушку постоянно волнует – почему она не знает, не чувствует, что он ее родной внук. Он спрашивает – «у вас есть дети?» Лиза напрягается. «Была дочь. Только я ее никогда не видела, она умерла при рождении». Лиза чувствует, что женщина верит, что говорит правду. Кто и зачем сказал ей это? Кто разлучил их?
- Ася знает.
- Что?
- Мам, Ася знает, кто вас разлучил. Она мне поток перекрывает.
- Почему?
- Она боится. За нас. За тебя и за меня.
- Чем может повредить правда?
- Дело в том, что нельзя остановиться. И нельзя не думать. Ты будешь думать громко. Тебя легко прочесть. Меня легко прочесть. А Асю..
-Тетю Асю… да, ее нельзя прочесть. И давно она тебя глушит?
- С весны.
- Как ты думаешь, могу я поехать к бабушке? Поговорить? Ася нас не остановит?
- Поехали.
****
Светке снова показалось, что она видела Лизу. Возвращение детского наваждения, когда она страшно скучала по сестре и готова была видеть ее в каждой мало-мальски похожей девушке, бежала следом, окликала, влипала в неприятности. Она останавливала на улице бывших Лизиных одноклассников, с которыми та была дружна, она, повзрослев, соблазнила Лизиного школьного друга, как будто через него могла стать к ней ближе. Сейчас, конечно, сложно судить какой та стала. Встреченная на пороге школы, их общей бывшей школы, женщина напомнила ей Лизу не столько внешностью, сколько плавной и упругой походкой, гордым разворотом шеи, внимательным, вглубь души смотрящим взглядом. Потому-то в течение нескольких часов после торжественной линейки, пока они гуляли с Осей в парке, фотографировались, сидели в кафе с бабушками, да и потом Света больше думала о сестре, вспоминала свой первый учебный день и почти не принимала участия в общем разговоре. Мама без конца охала и жаловалась на то, как тяжело ей жить с бабушкой, а свекровь, кивая и поддакивая, периодически бросала взгляды в сторону Светы, вероятно, ждала объяснений, но Света и бровью не вела. Потом уже, когда мама уехала домой, и она везла Осю и свекровь к ним для встречи с отцом и дедом, она рассказала, что они с Осиком живут в квартире, которая находится в пяти минутах ходьбы от школы, да и вообще весь август почти провели в отпуске на море. А мама переселилась на дом, но не выдержала тамошнего существования и забрала бабулю к себе.
- Ну, и правильно. Прости меня, дочка, но – давно пора было. Я все порывалась тебе сказать, только боялась, что ты меня не так поймешь.
- Все это очень сложно.
- У тебя кто-то есть?
- Да. Я не уверена, что хочу замуж за этого человека, но мы уже давно знакомы и с лета живем вместе. И в отпуске вместе были. И с Осиком они дружат. Если бы не это – не решилась бы уйти. И свихнулась бы окончательно.
- Мне жаль, что у тебя с моим сыном не сложилось, но я не ханжа и скажу честно – я рада за тебя.
- Правда? Спасибо. Не знала, как сказать.
- Что же теперь с домом?
- Не знаю. Я его люблю, я бы жила там. Но боюсь, что стоит мне вернуться – мама привезет обратно бабушку. Даже если я скажу, что буду жить там с мужчиной.
- Но у тебя там сад…
- Да. Правда. Сейчас вот поеду, погляжу, что к чему.
- Давай. Я Осю к восьми верну, наверное. Я позвоню. У вас к школе все есть?
- Да.
- Ты, если что – говори. Я ж бабушка, мне тоже интересно поучаствовать.
- Да что вы, я вам и так безмерно благодарна. Редко кто так справедлив и честен по жизни.
- Дело же не в честности, просто мне это в радость. Оська – такой чудесный мальчик – не капризный, не плакса, любознательный не в меру, счастье, а не ребенок.
- Не перехвалите. Спасибо и … до вечера.
Света поехала на дом. За последний месяц можно было по пальцам перечесть ее визиты. Она старалась, конечно, выбираться чаще, но все равно чувствовала, что не успевает сделать все, что нужно. Переодевшись, она поскакала по теплицам, потом сажала тюльпаны, приводила в порядок клумбы, обрабатывала и кормила клубнику, кусты, деревья. Потом в доме перебирала их с сыном демисезонную одежду, которую не забрала летом, что-то выкинула совсем, что-то упаковала в чехлы и дорожные сумки, чтобы вечером, перед отъездом захватить с собой. Ей оставалось только собрать в своей теплице урожай помидоров, перцев, огурцов, да (для полноты картины) надергать морковки, свеклы и зелени, когда Света решила устроить перекур. Когда она присела на скамью под яблоней, было около 4 часов вечера. Она вполне успевала к возвращению своих мужчин еще заскочить в магазин и приготовить почти праздничный ужин. А пока – опять вернулась мыслями к сегодняшнему утру. Могла ли та красавица в школьном дворе быть Лизой? Вряд ли. Что бы ей делать здесь? Она уехала в столицу учиться и, скорее всего, там и осела. Последнее достоверное известие от Лизы – десять лет назад переданный ей независимым юристом договор дарения, на принадлежащую сестре часть этого самого дома. К этому времени Света успела уже отчаяться, разочароваться в своих поисках, и тут, в день рождения ей позвонила незнакомая девушка, представилась Анастасией Викторовной и попросила о встрече. Когда она дома показала отцу документы, тот даже расплакался, а потом признался, что тайком от матери ездил с оказией несколько раз в Москву, встречался там с Лизой, передавал ей, какие смог сэкономить деньги, уговаривал приезжать в гости на каникулы, но та общалась неохотно и от приглашений отмахивалась. А года через три в свой очередной приезд, он в общежитии Лизы не нашел. Т.е. она все еще числилась там, этот именно адрес был указан в ее документах в деканате, но жила она где-то уже в другом месте, он передал через однокурсниц ей записку, но она так и не ответила. Зато с того времени и вплоть до окончания института Света стала получать в свой день рождения денежные переводы из Москвы, довольно значительные. И Света ждала этих переводов, но не денег ей было нужно, ей хотелось думать, что Лиза ее любит и помнит. Потому что она любила сестру и скучала.
Ничего нельзя скрыть в доме, где живет маленький ребенок. Чертенок любит прятаться за плотными гардинами на подоконниках, под обеденным столом под мягкими складками длинной скатерти, за дверями и под кроватями. Вы считаете, что он тихонечко занимается в уголочке со своими игрушками, мычит и думает свои детские думы, и, не стесняясь, обсуждаете то, что, как вам кажется, ребенок и понять-то не в состоянии. А вот и нет! Дети все понимают. Если не дословно, то по настроению, они прекрасно чувствуют ваше же отношение к ситуации. Так Света с тех пор как научилась разговаривать, уже знала, что они с сестрой неродные. И бывало так, что, рассердившись за что-то, она была готова сказать сестре обидную правду, но сердилась она на Лизу редко и недолго, стоило той только поглядеть ласково, улыбнуться, и Света все ей прощала. Но тайна, заботливо оберегаемая взрослыми, не давала Свете покоя. И разгадку этой тайны – она чуяла – надо было искать в комнате, где стояла старинная, очень основательная, массивная, но невероятно уютная дореволюционная мебель, которой бабушка (бабушка другая, та, что отцовская мама) не пользовалась почти, но постоянно заботливо полировала, протирала от пыли, а сама деликатно располагалась на железной простецкой кровати с пружинным матрасом, прячась за широкой китайской ширмой. Все ящики шкафов закрывались на ключ. И только однажды Свете удалось заглянуть в нижний, по недосмотру оставленный открытым, ящик письменного стола. Там лежал, такой же старинный, как и вся мебель в этой комнате, альбом с фотографиями. Почти с каждой смотрели на нее невероятной красоты женщины, очевидно похожие между собой и в то же время на Лизу. Последние фотографии даже не были вставлены – просто заложены между плотным картоном – свадебные. Ее отец в парадном костюме и дурацкой рубашке с острым длинным воротником и юная совсем женщина в длинном светлом платье. А потом еще та же женщина с бабушкой – очень домашние, любительские, случайные фотки – обе смеются, занимаясь на кухне консервацией, заталкивая в трехлитровые банки пузатые, в пупырышках огурцы.
Их общая с Лизой бабушка скончалась тихо. Неделю до того она хворала, и – Света готова была поклясться – знала, что ее срок пришел, потому что позвала как-то Светку и попросила ее отдать Лизе к новому году конверт, мол, сама она непременно забудет. Света вспомнила о конверте не сразу. А когда пришло время – не удержалась, вскрыла и прочла, с трудом разбирая старомодный, округлый почерк. Это письмо, по крайней мере, часть его, Света потом так часто перечитывала, что помнила наизусть:
«Деточка, я перед тобою виновата.
Никогда, ни единым словом я пообещала твоему отцу не упоминать при тебе то, что гложет и гнетет меня вот уже шестнадцать лет. Но смерть освободит меня от клятвы, и я надеюсь, что ты простишь меня.
Твой отец приехал в этот город учиться. Он устроился на работу, и поступил на заочное обучение. Жилья у него своего не было, поначалу он жил у родственников, но ему казалось, что он им в тягость и он стал искать где-нибудь хоть угол, хоть комнату. Так он попал в одну семью. Мать и дочь. Денег им не хватало, и они сдавали комнату на чердаке. Отец твой никогда не боялся работы и много помогал своим хозяйкам. Они привыкли к нему, считали за родню. Девочка подросла, поступила в институт, и тут мать ее заболела. И подговорила она твоего отца на девушке жениться. Тот не возражал. И Наташа не сопротивлялась, матери умирающей не ослушалась. Прожили так-то несколько лет. А потом Наташа по врачам стала ходить, как не спрошу – в больнице невестка. Я уж тогда решила – поеду в город, буду помогать им, может, питаются плохо, а уж я постараюсь. А оказалось, что деток им бог не дает, потому и лечилась девочка. Я с ними поселилась, мы с твоей матерью дружили. Так-то еще два года прошло. Отец твой все возил ее по врачам, по бабкам всяким, по святым местам, но ничего не добился. Однажды сказали им про женщину одну. Она работала обыкновенным педиатром, но говорили, что она все болезни знает, и многим людям помогла, если не сама, так к нужному специалисту отправляла. Попала твоя мать к ней на прием. И та договорилась, чтоб поехать в Москву к самолучшему доктору по женским делам. И, правда, через некоторое время после лечения подтвердилось, что мама твоя в положении.
Мы все были рады, только не долго, чем ближе срок ей подходил, тем она становилось грустней, а раз твой отец показал мне письмо, что он нашел в ее сумочке, оно там не один месяц пролежало. В нем Наташа сообщала какому-то человеку в Москве, что ждет ребенка. С этого-то и начались у твоего отца подозрения, что ты не его дочь. И так он себя в этом убедил, что когда ты родилась, а мать твоя лежала в горячке и не знали мы, выживет ли она, сын мой подговорил нянечек подменить тебя на другого, мертвого младенца. Его родительница была без мужа и написала уже заранее отказ от родительских прав, и так тебя передали в дом малютки. Когда мать твоя поправилась, она недолго с нами пробыла, она будто бы заледенела душой, не плакала никогда, но и не улыбалась больше. Потом она исчезла. Мы нашли записку, в которой она сообщала, что уезжает на Север, что передает права на дом мне, что подала документы на развод. Не думаю, чтоб она знала правду, просто ей тягостно было находиться с нами, она мне перед отъездом своим говорила, что, наверное, если б ей представился выбор, она не стала бы торопиться с рождением детей, может она и не хотела ребенка так рано, что это было полностью желание моего сына, который понимал, что неровня ей и при помощи ребенка хотел непременно ее удержать. Она уехала, и с тех пор я ее ни разу не видела. Их развели, потому что сын мой и сам не настаивал, а через год он снова женился на Светиной маме. К тому времени он уже окончил институт, работал на хорошей должности, да и внешне пообтесался, и его предложение Циля приняла с радостью. Стали они жить, но и в этом браке Бог им детей не давал, тогда Цилечка предложила взять приемного ребенка. А когда узнала, что есть у моего сына дочь от первого брака, даже обрадовалась, что не вовсе уж чужой будет девочка. Так ты вернулась в свой родной дом. Ты очень на мать свою похожа, та только кроткой была, как ангел, а ты – из стали будто, а так – и фигурой, и глазами, и лицом, и та, как ты, пела за работой, и всегда все у нее легко и споро делалось, в руках горело…»
Письмо было длинным, сумбурным, на двух листах, и в этом месте как раз лист заканчивался, а на втором бабушка говорила о том, что считает справедливым разделить дом между двумя своими внучками, чтобы ни одну не могли ущемить в своих правах родители, потому что она давно догадывается, что они относятся к Лизе гораздо хуже, чем к младшей сестре. Она желала Лизе поступить по собственному выбору в институт и не поддаваться на уговоры родителей, которые, скорее всего, захотят, чтобы она пошла работать, чтобы саму себя содержать. Бабушка оставляла в том же конверте Лизе довольно большую сумму денег наличными, чтобы та могла уехать в Москву и там, если поступит учиться, могла какое-то время продержаться и при известной экономии составить себе гардероб, ведь то, в чем она ходит сейчас, подходит для школьницы, но не для взрослой девушки. Света не знала почему, но она спрятала первую часть письма, она вдруг поняла, что если Лиза узнает правду, она ее потеряет. Ей не хотелось отдавать ей и денег, но не потому, что Светка была жадная, а потому, что тогда Лиза непременно уедет в Москву. Но потом она посчитала, что будет нечестным не выполнить бабушкин наказ. Поэтому по утру, после Нового года, она тихонечко прокралась на чердак, в комнату к сестре и отдала ей бабушкин конверт и попросила ничего не говорить родителям об этом подарке. То, что случилось дальше, для детского ее воображения стало большим ударом. Отец получил квартиру. Ту самую, где сейчас жил Стельмах, и где она прожила некоторое время вместе с мужем. Квартира досталась им в хорошем месте, в самом центре города, трехкомнатная, но не новая. Денег на ремонт не было, они с матерью рассчитывали на вступление в наследство, надеялись получить после бабушки ее какие-то сбережения, но больше всего они надеялись на то, что продадут дом, даже покупателей уже нашли. Света знала, что они отправились к нотариусу, вступать в наследство и ждала этого со страхом, потому что в отличие от предков, знала о завещании. Родители в тот день вернулись расстроенные, но ничего ни ей, ни сестре не сказали, но когда Лиза засобиралась на вступительные экзамены в Москву, разразился скандал. Мать сначала уговаривала Лизу написать доверенность на нее или на отца, но та отказывалась, ей вообще идея с продажей дома не нравилась. Потом мать принялась вести с ней долгие разговоры о том, что Москва – город большой и опасный, что ей будет тяжело жить там без поддержки, а здесь Лиза сможет поступить на заочное обучение, работать, и будет под присмотром. Потом, как-то слово за слово, мама разошлась, разгневалась, начала кричать, что полоумная бабка вообще не имела права оставлять дом приблудной приживалке, что если б была ее воля – выгнала бы она Лизу с глаз долой. Отец при начале разговора не прислушивался, а тут в первый и последний раз поднял на жену руку, сам стал кричать, что это она как раз никаких прав в этом доме не имеет, и что у Лизы больше оснований жить здесь, чем у всех у них вместе взятых. Дальше девочки слушать не стали, убежали, взявшись за руки к реке, и долго сидели там, обнявшись на склонившейся почти к самой воде толстой ветке ракиты. Света помнила, что плакала, все спрашивала сестру – любит ли? Та гладила ее по голове и утешала, но глаза ее были странно сухими, а под скулами играли желваки. А потом она уехала. И больше не вернулась.
Ася, которая почувствовала, что оставленная ею на время история набирает обороты, сидела в этот момент на крыше сарая прямо напротив Светки, но, конечно же, та видеть ее не могла. Айсик чувствовала все, что происходило в голове у Светы, радовалась, когда находила подтверждение всем своим прозрениям, улыбалась про себя, когда воспоминания девушки коснулись до нее самой, или до ее бабули, Айшет Сафиной. Она связалась с Лизой, которая все еще находилась у Натальи Михайловны, и поинтересовалась у тех, не рассматривали ли они, чисто теоретически, вопроса о том, чтобы выкупить у Светки дом и участок, одномоментно покончив и с проклятием, и с многолетним взаимным игнорированием друг друга разных ветвей семьи. Лиза посовещалась с матерью, с Ивашкой, и попросила Асю провентилировать эту идею со Светкой, но без конкретики, не называя имен. Тут к телепатическому разговору подключился Иван, и очень твердо выразился против. Правда, ничем своего мнения не мотивировал. Асе его отказ был понятен, она и сама не видела этой линии развития событий, поэтому извинилась за вторжение и отключилась. Она портнулась до дома, переоделась поприличнее и позвонила Свете.
- Здравствуйте, Света.
- Здравствуйте, извините, я не узнала…
- Ничего страшного, мы виделись с вами довольно давно. Я – Ася Викторовна. Я…
- Помню-помню. Только недавно вас вспоминала.
- В связи с чем?
- Ну, это может показаться вам странным, но в прошлую нашу встречу я все хотела вас спросить: вы – Ася Сафина, вокалистка «Кораблей»?
- Уже не Сафина, а Лисовская.
- Простите, было бы глупо …
- Не просите прощения, но – да, была и такая буква в этом слове.
- Почему была? Только весной я ходила на ваш концерт.
- О! Это – так, реверанс в сторону владельца клуба «Кастрюлька», он всегда к нам симпатизировал, и время от времени напоминает взрослым, серьезным людям об их былых увлечениях.
- Это же хорошо. И в радость вашим поклонникам.
- Не преувеличивайте… Я, собственно, к вам по делу. Могу я подъехать? В любое удобное для вас время.
- Ну… Я сейчас в том самом месте, в связи с которым мы с вами прошлый раз встречались. И, наверное, буду тут еще с полчаса, а потом… у меня сын сегодня в первый класс пошел…
- Торжественный ужин?
- Да.
- Чудесно, я в течение пяти минут подойду. Хорошо?
- Хорошо. Жду.
Свету Асин звонок удивил. Размышляя о том, зачем бы она могла понадобится, Вета собрала и снесла в машину овощи, потом покидала на заднее сиденье сумки и чехлы с вещами и переоделась. Ася заняла свой прежний наблюдательный пост и, пока ждала, что Вета доделает все свои дела, сканировала зеркало-щит на предмет попыток вторжения. Зонтик стоял прочно, и следы негатива на нем отсутствовали, как будто бы тот, или та, или те, кто подпитывал темный силовой поток его ликвидировали, или скорее отвлеклись на что-то более для себя интересное и важное. Ася решила, что щит можно снять. Она вообще не любила вмешиваться в естественный ток энергий, а тут уже и особой надобности для зеркала не было. Света переехала, бабушка ее тоже, да и сам дом немного подутих, подуспокоился, отдохнул от злобы. И Лиза, вероятно, объяснит матери про ситуацию. Ася материализовалась за калиткой и позвонила. Через несколько секунд Вета открыла ей и пригласила в дом. Ася не стала ходить вокруг да около, и сразу объявила о цели своего визита. Она увидела, что Света засомневалась, но лишь на мгновенье. И все же Ася оставила ей, на всякий случай свою визитку, хотя и чувствовала – дом Света не продаст. Пока Вета вежливо о чем-то ей еще говорила, Аська сматывала, сворачивала свою защиту. Ей надо было проконтролировать, как изменится напряженность энергетического потока и чем это может грозить хозяйке. Они уже вышли из дома, Света предложила покурить, Ася предложила перейти на «ты», Света согласилась и вдруг спросила:
- Как ты думаешь, может ли быть так, что мысль, сильная, расцвеченная эмоцией, способна пересекать пространство, отзываться в душах тех, кто в ней заинтересован? Блин, не знаю, почему спрашиваю, но для меня это важно…
- Официальная наука до сих пор в этом сомневается, но если тебя интересует мое мнение – да, это возможно. Зачем тебе?
- Один мой друг однажды мне сказал, что специально сталкивает бокал с барной стойки в одном конце города, чтобы я в другом это услышала. Это цитата…
- Из «Английского пациента», я помню… Я поняла. Вот тебе в ответ другая цитата: «Парень влюбился однажды насмерть в девку, которая, по расчетам родителей его, не была ему ровней. Малый был не глупый, а притом и послушный, привыкший сызмала думать, что выбор для него хозяйки зависит, безусловно, от родителей и что закон не велит ему мешаться в это дело; родители скажут ему: мы присудили сделать то и то, а он, поклонившись в ноги, должен отвечать только: власть ваша. Положение его становилось ему со дня на день несноснее; вся душа, все мысли и чувства его оборотились вверх дном, и он сам не мог с собою совладать. Он убеждался разумными доводами, а может быть более еще строгим приказанием родителей, но был не в силах переломить свою страсть и бродил ночи напролет, заломав руки, не зная, что ему делать. Мудрено ли, что он в душе поверил, когда ему сказали, что девка его испортила? Мудрено ли, что он Бог весть как обрадовался, когда обещали научить его, как снять эту порчу, которая-де приключилась от приворотного зелья или заговора, данного ему девкой? Любовь, несколько грубая, суровая, но тем более неодолимая, и без того спорила в нем с ненавистью, или, по крайней мере, с безотчетною досадою и местью; он подкрепился лишним стаканом вина, по совету знающих и бывалых людей, и сделался вне себя, чему его научили: пошел и прибил больно бедную девку своими руками. Если побьешь ее хорошенько, сказали ему, то - как рукой сымет. И подлинно, как рукой сняло; парень хвалился на весь мир, что он сбыл порчу и теперь здоров».
- Он не бил меня. Он приволок под дверь мне все, что я ему когда-либо дарила, будто бы эти вещи я могла заговорить, через них могла приворожить, спортить…
- Есть и такая практика, и настоящую ведьму она должна заставить предстать перед распознавшим ее приворот, ей не будет покоя, пока она не найдет его, и вот тогда нужно ее ударить, побить. Ты, вероятно, искать его не стала?
- Нет. Я переехала, телефон сменила и вообще сделала все, чтобы он меня не нашел. Не только из-за него, большей частью совпало… Но откуда ты знаешь все это?
- Кто-то вышивает, кто-то аэробикой занимается или катается на коньках, а я увлекаюсь оккультными науками.
- Серьезно?
- Нет, скорее для души, хотя, лет эдак триста назад, какой-нить теолог с нами бы поспорил на предмет наличия души у женщины… Твой Стельмах однажды у меня спрашивал, как можно опознать приворот.
- Стельмах спрашивал? Но почему у тебя?
- Когда у меня комп ломается, я Степу обычно приглашаю его чинить, а у меня в кабинете дофигища, прошу прощения, целый стеллаж, посвященный подобной литературе. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется… Я понятия не имела, что он собирается применить мои знания на практике.
- И как распознать приворот?
- Ты тоже собираешься кому-то пакостить?
- Нет, просто хочу проверить, что же могло его натолкнуть на мысль, что я – главное вселенское зло.
- Да разве в этом состоянии кто-то способен мыслить логически? Не помню – что-то типа постоянных головных болей и постоянной потребности находиться рядом с той, кто приворожил.
- Точно. Он жаловался однажды, что у него часто голова болит.
- Пить меньше надо…
Ася убрала зеркало, отпущенные ей Светой полчаса истекли, пора было прощаться. Ася аккуратно закругляла разговор, предлагая Свете звонить, если понадобится консультация юриста, или просто так. Обещала приглашать на концерты. Она почти отсоединилась от Ветиного мировосприятия, когда услышала вдруг чистый, резкий, невероятно высокий звук, похожий на стон лопнувшей гитарной струны и тут Света потеряла сознание. Ася успела подхватить ее, уложила горизонтально на широкую скамью, вызвала скорую. Давления зеркала Ася больше не чувствовала. Никаких ударов, никакого отката Ася не засекла. Но, судя по всем внешним признакам Свету настиг инсульт – явный звук лопнувшего сосуда не вызывал никаких сомнений. День был сырой, периодически накрапывал дождик, неслась к земле магнитная буря, давление прыгало. После аномальной жары резко похолодало и была вероятность естественных причин у Светиных недомоганий, но Ася чувствовала магию в воздухе, хотя источника или даже концентрации особой не определила. Странно. Подъехала бригада врачей, Ася их впустила в дом. Света пришла в себя и пыталась встать. Но ей не разрешили. Отнесли в машину, Ася нашла в доме документы, ключи, закрыла дверь и поехала вместе со Светой в больницу. По дороге она пыталась узнать у Ветки номера телефонов тех, кого можно было бы предупредить. А потом, когда стало понятно куда, в какое отделение ее отвезли, Ася осталась ждать перед воротами. Циля Вениаминовна примчалась сразу же, потом приехала с Осиком бывшая Светкина свекровь, и наконец, прибежал огромный и страшный ТТ, Тимофей Тулаев.
В палате, рядом с бледной Светкой шепотом спорили бабушки, по поводу того, у кого будет ребенок, пока мама болеет. Когда Ася вошла, все наперебой принялись благодарить ее за помощь. ТТ смотрел только на Светку, он боролся в присутствии незнакомых ему теток с собой, боясь подставить Свету неловким проявлением чувств. К нему тихонечко подошел Осик, взял его за руку, и что-то зашептал на ухо. Они переглянулись со Светой, но дальше Аська смотреть не стала, распрощалась, отдала Светке документы и вернулась домой.
****
Тимофей и Ося отстояли перед бабушками право дожидаться Светиного выздоровления вместе. Основным аргументом в этом споре стало то, что все учебные принадлежности и вещи первоклассника находились у Тимы, да и жил он близко от школы. Конечно же, бабушкам было обидно, что Света доверила сына совершенно чужому человеку с большей легкостью, чем им, но они так же понимали, что прежде чем взять на себя подобную обузу им надо будет полностью перекроить свой уклад и были Тиме благодарны.
Конечно же, ни о каком торжестве речи уже быть не могло. Осик есть не стал вовсе, а ТТ разогрел себе солянку, похлебал ее без особого удовольствия, просто для того, чтобы не гневался желудок. Они оба чувствовали себя несчастными и очень тосковали по Светке. И боялись за нее. Ося мышковался по углам. Тима пытался отвлекаться и кое-чего работать, но не мог. Он позвонил Женечке, рассказал про Свету, попросил, если у нее найдется время, заглянуть, проведать. Ребенок иногда испуганно заглядывал к Тиме, но ничего не просил. В конце-концов Тима позвал его смотреть мультики вместе, но и мультиков мальчик не хотел, а хотел он, как вдруг догадался ТТ, чтобы кто-то побыл с ним рядом. Они собрали на завтра портфель, выпили молока, почистили зубы жужжащими одинаковыми щетками и залегли на Осиной кровати читать на сон грядущий сказки. Это занятие их ненадолго даже развеселило, по мнению кадаврика Тима читал «не так» - без выражения, монотонно бубня на одной ноте. Ося выхватывал у ТТ книжку, показывал, смешно и театрально подвывая в нужных местах, отдавал обратно и Тим честно какое-то время следовал его указаниям, но потом все равно сбивался и читал по-своему, как привык. Может из-за этого, может потому что мальчик перенервничал, еще до конца сказки он вдруг судорожно завошкался, укладываясь поудобнее, резко отяжелел, голова его скатилась с Тиминого плеча, он перевернулся на другой бок и засопел. Тим не двинулся с места, дочитал сказку самому себе, аккуратно выбрался из кровати и пошел на кухню. Там он включил вытяжку, закурил и позвонил Светке.
- Куришь?
- Угу. Как ты?
- Не знаю, пока лежу – все хорошо, а встаю – все плывет и рука дергается. И курить хочется. Сильно.
- Твой доктор сказал, что курилки, вроде нас – в зоне риска.
- Знаю. Если то время, что мне нельзя ходить, перетерплю, то уж, наверное, брошу.
- Осик спит. Весь вечер скучал, бродил, как привидение. И я тоже… Ты меня так напугала…
- Я сама себя напугала, хорошо, что Ася рядом была. А вдруг я бы в машине уже домой ехала, а так и было бы, если б она меня не задержала.
- Господи… Свет, не говори больше ничего, я и так не усну сегодня, как подумаю, что мог тебя потерять... Я ж до сегодняшнего дня никак поверить не мог что ты со мной, ходил счастливый, будто выиграл в лотерее, причем даже билет не сам купил – нашел случайно. И вдруг – ты в больнице. Врач не говорит в чем причина?
- Пока – нет. Мне тоже интересно. Он меня сегодня целый вечер мучил – не случались ли у меня недомогания, какое обычно давление, чем я болела? А что я ему ответить могу, если с детства ни разу к врачам не обращалась, ну, т.е. когда рожала, конечно, пришлось. А так – только что к Виктору Наильевичу, да на массаж раз в году.
- Ты ему сказала про то, что обращалась к психиатру?
- Да. И зачем обращалась тоже. Оч.внимательно слушал. А потом сказал, знаешь что?
- Что?
- Что во время войны на фронте люди не болели, т.е. болели, но меньше, чем можно было бы ожидать в подобных обстоятельствах. Некогда было прислушиваться к своим болячкам. Зато потом, когда главная беда миновала – начали расслабляться и тут-то и полезли все отложенные заразы. Вот и я так же. Несколько лет подряд мне некогда было болеть – ребенок маленький, развод, бизнес, бабушка, дом и прочее, а тут я вроде отпустила контроль немножко и тут же получила по-полной.
- Думаю, врач твой не ошибся.
- Я тоже. Теперь буду отдыхать принудительно, за все несколько этих лет на больничной койке. Ладно, Тим, меня тут просят заканчивать. Я скучаю.
- Мы тоже скучаем, я приеду с утра, в школу отведу твоего человечка и сразу к тебе. Пока?
- До завтра.
«На болт! Закатаю ее огород собственноручно в бетон, или лучше бассейн вырою! И бабку с матерью на пушечный выстрел не подпущу, и Стельмаха – эгоиста тоже. Это ж надо – в тридцать лет – инсульт! К чертям, угробили девку! Все, отпрыгалась! Теперь постельный режим и здоровый образ жизни…» - ТТ только что по потолку не бегал от волнения и злости.
С прошлой осени, с того самого момента, когда они со Степашкой попали к ней на квартиру, его больше всего удивляло в ней то, что она никогда ни при каких условиях не рассказывала о том, чем живет. Даже, когда приключалось что-то очень сильно ее расстраивающее. Прошлым летом он частенько встречал ее в шикарном шелковом платье, к которому она каким-то чудом подобрала и сумку, и туфли, и бижутерию. Когда он в этом уже июле, в самый разгар жары спросил ее о том, почему она его не носит, она совершенно спокойно ответила, что сожгла его слишком горячим утюгом.
- Как? Ты что же не помнишь, что шелк надо гладить очень бережно?
- Отчего же – помню. Просто перед этим мне устроили ежедневный торжественный вынос мозга, да и после над душой стояли, рефреном завывая «Надо поливать, надо поливать, надо поливать», что даже рука не дрогнула, не сработала ни одна сигнальная лампочка…
- Расстроилась?
- Конечно.
- Может можно где-то еще такой материал купить?
- Не попадался он мне, я уже тоже об этом думала. Очень удобное платье было, невесомое.
А еще его удивляло то, что она никогда не пасовала перед проблемами, и в процессе их преодоления не боялась ошибиться и легко свои ошибки признавала, что даже во время самой тяжелой работы не ныла, не расстраивалась и постоянно пела. Мурчала под нос. И больше всего его удивляло то, что она была с ним.
В мае к нему приехали предки. Тетка при виде новых людей собрала мысли в кучку и вела себя на редкость прилично. Родители смотрели на ТТ косо и подозревали в том, что тот намерен упрятать абсолютно здорового человека в дом умалишенных и освободить жилплощадь для себя. По совету Светки ТТ с ними спорить не стал, оставил им все телефоны, рассказал, где находятся лекарства, медицинская карта и документы и отбыл на маевку к Женечке на дачу. Отдых получился чудесным, но коротким. Собралась большая компания: были Кутузовы с детьми, Женя с мужем и дочкой, Стельмах с Кити. Стельмах бесился, когда видел, что Светка с ТТ уединяются, но ничего сделать не мог, потому что приехал с девушкой. На тот момент Степа бесился совершенно зря – все разговоры между ТТ и Светкой касались их деликатных, никому кроме них самих неинтересных проблем, они оба ни о чем больше думать не могли, но и не хотели окружающим портить отдых. И оба, большей частью валялись на солнышке на надувных матрацах или гуляли по берегу реки, по лесу, рано уходили спать, и поздно вставали, пользуясь возможностью расслабиться. Женька звала их амебами или морскими котиками на лежбище.
Утром третьего дня ТТ позвонили перепуганные предки – всю ночь тетка буйствовала, не узнавала их, обзывала ворами и пыталась вылезти на улицу через окно. Тим разбудил Свету, и они срочно отбыли, попрощавшись только с Женей. К вечеру все было кончено. А через неделю ТТ остался в разоренной квартире совсем один – родители улетели лечиться от перенесенного стресса в Карловы Вары. Тиме было стыдно вспоминать об этом времени. Он много пил, большей частью в полном одиночестве. Возвращался с работы и напивался до полной отключки. Ему казалось, что он один не только в квартире, но и в городе, в стране, в целом мире один. Никому нет до него дела. Стельмах так ни разу и не позвонил, не зашел. Женечка, Кутузовы много помогали во время подготовки похорон, но потом тоже испарились. Светка? Светка и так сделала больше всех, но теперь, когда исчезла связывающая их печальная одинаковость, исчезла и необходимость общения. Настал день, когда он не захотел вставать с постели, не смог придумать для чего. И тут, словно почувствовав, что он дошел до точки, пришла Света...
Она почти каждый вечер заезжала за ним вместе с сыном, увозила куда-нибудь за город купаться. А если ребенка забирали на выходные родственники мужа, то оставалась с ночевкой, помогала приводить в порядок квартиру. Тима ожил, затеял ремонт на кухне, в ванной, в тетиной спальне. Он очень хорошо помнил, когда между ними промелькнула искра взаимного притяжения – Вета притащила ему первые свойские ягоды клубники, огромные, с половину ладони, очень сладкие. ТТ знал, что сделала она это безо всякого подтекста и неловкость ощутила одновременно с ним въехав в двусмысленность этого жеста. Для Тимохи два имени – ее и Стельмаха – всегда шли рядом, и примерить Вету на себя, притом, что она всегда ему нравилась и даже больше чем нравилась, он боялся. Но Стельмах давно уже отказался от нее, он существовал где-то в другой реальности, в другой жизни, и Тим решился.
Она оказалась неожиданно опытной и раскованной, под стать ему, но это не был опыт количества. Она, вероятно, изучила саму себя до тонкости и очень хорошо знала, что именно ей доставляет максимум удовольствия при минимуме энергетических затрат. И при этом иногда невероятно удивляла его точным попаданием в какие-то его подсознательные желания, ни разу не воплощенные им раньше на практике. Рядом с ней ему не хотелось действовать наработанными схемами, не хотелось вспоминать привычный ему образ настойчивого, наглого соблазнителя, он влюбился действительно сильно, и как в первый раз. И в ее поведении тоже очень подкупала простота, не то чтобы застенчивость, но какая-то совсем детская скромность, которая абсолютно не вязалась с дерзким и жестковатым ее обычным стилем общения. ТТ понял, что его впускают в самый близкий круг, и за это полюбил еще сильнее…
Однажды ночью они долго не могли уснуть. Жара добралась даже до его квартиры, которая располагалась на первом этаже над вечно сырыми подвалами и окнами спален выходила в сильно затененный, заросший двор-колодец. Они лежали на постели под влажными простынями и тихонько беседовали.
- Тебе случалось когда-нибудь подсмотреть… бывает, что случайно вдруг видишь проявление чувств… чужих, но воспринимаешь их невероятно остро, не пошло совсем, просто красивая картинка?
- У тебя весь альбом «Бэль» такой, разве нет? Твоя влюбленность в этих женщин, запечатленная через объектив фотоаппарата…
- Нет. Это – просто работа. В жизни?…
- Не знаю даже, был один момент… Мне было лет десять…
- Так рано? Да ты – извращенка, я о таком только лет в пятнадцать начал задумываться.
- Ты для чего спрашивал? Чтобы спросить? Или чтобы услышать ответ?
- Ладно, ладно. Я слушаю.
- У меня есть сестра, она на тот момент заканчивала школу.
- Сестра? Ты полна сюрпризов. Почему ты никогда о ней не упоминаешь?
- Не без причины… Не сбивай меня, пожалуйста. Мы с сестрой часто днем оставались дома вместе – родители и бабушка, другая, папина, работали. Так вот в тот год, в десятом классе у нее завелся друг. Они приходили вместе, позже меня, уроков-то в десятом классе больше, чем в четвертом. Мы садились вместе обедать. Я смущалась Костика, и старалась побыстрее убежать в свою комнату. Сестра моя тебе бы понравилась. Другой такой красавицы на свете не сыщешь. Только… родители ее не баловали – ей приходилось самой себе вязать кофты, шапки, варежки, ходить подолгу в одних и тех же вещах, донашивать мамины сапоги и пальто, форма у нее была самая простая, и даже лоснилась на подоле и на локтях от долгой носки, а колготки – штопанные-перештопанные. Ужас. А Костик – тот… Впрочем ты его знаешь, Витькин брат, у них вся семейка весьма и весьма непростая… с достатком… Так вот, они с сестрицей после моего исчезновения, спокойно доедали супчик, пили чай, мыли посуду и поднимались к Лизе в комнату, на чердак. Лестница была узкой и крутой. Костик – мальчик воспитанный – пропускал сестрицу вперед. Подол ее форменного платья колыхался, зачастую, у него перед самым носом. Однажды я пролила на фартук компот, и Лиза отправила меня в ванну, застирать пятно сразу. Я вышла из ванны в тот момент, когда они поднимались по лестнице. Меня они видеть не могли – я стояла позади. Чуть выше колена на правой ноге Лизы, на колготках виднелась малюсенькая дырочка, которую Костик пытался поймать, дотронуться до голого кусочка кожи. Я помню – меня это шокировало, тем более я до этого, как ты только что сказал, ни о каких таких вещах даже не думала. Я стала за ними следить – они на моих глазах вели себя очень пристойно, а наверх, в Лизину комнату мне хода не было. Я помню, что несколько раз пыталась тихонько прокрасться по ступенькам, задом наперед и пригнувшись, но Лиза всегда, как только я уже была готова распрямиться и поглядеть, чем это они там заняты, кидала в меня подушкой – как чувствовала. Но один раз мне это удалось – они лежали на ее диванчике одетые, Лиза невозмутимо читала вслух что-то из учебника литературы, а Костик расстегнул ей манжету на свободной руке и играл в муравьишку, вел маленьким перышком по внутренней стороне руки вдоль вены. Когда она не выдерживала и начинала хихикать – отнимал у нее, отшвыривал в сторону учебник и целовал ... с теперешних позиций если смотреть – все очень невинно, но тогда мне это казалось необыкновенно привлекательным. Причем…
- Что?
- Костик мне был совершенно неинтересен. Я была очарована сестрой, а не им.
- Забавно… А что с ней теперь?
- Уехала. Поступила в институт в Москве, рассорилась с предками и уехала. Я… я ее очень долго искала.
- С Костиком сошлась из-за того, что думала – он может поддерживать с ней переписку?
- Угу.
- Вот оно что… И нашла?
- Нет.
- А Интернет? «Одноклассники»?
- Нет ее там.
- Странно.
- Я ее класс весь нашла. Даже тех, кто в Израиле на ПМЖ, или в Канаде. А ее нет.
- А в инсте?
- Я туда ездила – она диплом получила и все. Никаких данных.
- А в милицию?
- А что я им скажу?.. Ну, хватит! Я тебе свою историю рассказала. Теперь – ты.
- Что – я?
- Ты рассказывай.
- Хорошо. Дело было в тот год, когда я с тобой познакомился, на Троицу. Я ехал в стареньком раздолбанном Икарусе, ветки березы, которыми был украшен салон, колыхались на ухабах, на поворотах, солнце светило – красотища. В автобус зашла компания – две девчонки, трое ребят. Один парень сел отдельно от других, через проход, а остальные – по парам, на соседних сдвоенных сиденьях. Ехали мы долго, мне особенно нечего было делать, и я исподтишка наблюдал за ними. Тех, что сели дальше, мне было плохо видно, зато их было слышно, они чего-то обсуждали и смеялись. Парочка, которая села прямо у двери меня заинтересовала сразу – они сидели молча, не держались за руки, не обнимались, не дотрагивались даже друг до друга, но при этом стоило парню засечь что-то чудное в окне, как его подруга тотчас же поворачивала голову поглядеть на заинтересовавший его объект. И наоборот. Они не окликали друг друга, не толкали, ничего подобного. При этом выражения их лиц совпадали до секунды. Особенно меня поразила невероятная похожесть их улыбок – это было безусловное, искреннее, безраздельное счастье. Они были близки, но на каком-то другом, нефизиологическом уровне, и только один раз за всю поездку я засек физическую составляющую их отношений – он, повернувшись в очередной раз в ту же сторону, что и она, не стал смотреть в окно – он смотрел на нее, на кудряшку-завлекалочку над виском. Долго так смотрел, а потом тихонько выдохнул близко-близко от ее шеи. Невероятно красиво все это смотрелось. Но не только я разглядывал их – молодой человек, что сидел отдельно, тоже. Он был третьим, но отнюдь не лишним в этом раскладе, он каким-то образом точно так же казался сопричастным происходящему, разделял и их эмоции, и их счастье…
- Я их знаю?
- Да, наверное. Это были твои обожаемые «Корабли». Саша, Рита, Илья, Эдд и Настя.
- Знаешь, «Корабли» - это продолжение моей всегдашней истории «В поисках Лизы»… Я однажды на их концерте видела, или мне показалось, что видела свою сестру и с тех пор стараюсь их выступлений не пропускать. Я даже пыталась проникнуть в эту компанию, только не получилось.
- Тоже не потому, что интересовалась ими, а потому что хотела разузнать о сестре? А Степка, помнится, говорил, что ты помешанная на «Кораблях».
- К тому моменту, когда завелся Стельмах, я уже ходила на их концерты и ради музыки.
- Стельмах хранит, между прочим, в компе папку, которая называется «Светкин плейлист» - там есть одна песенка, я не фанат, но мне тоже нравится – «спать, а может лететь, может ждать, а может хотеть умереть без тебя». Он говорил, что всегда считал, что это «ваша» песня.
- Ага. Он мне тоже говорил. Когда узнал от Сашки, что я замуж выхожу за брата ее мужа. «Сначала ты рыдаешь под эту песню, а потом выходишь замуж за денежный мешок?» - кажется так.
- Ты его любишь? Мне всегда казалось, что вы созданы друг для друга, между вами существует такая же мистическая связь, как между Настей и Эдиком и, если есть хоть маленький шанс, что вы можете быть вместе – я бы не стал вам мешать.
- ТТ – ты лучшее, что могло со мной случиться. Не думай о Степке, пожалуйста, не ревнуй. Связь существует, не стану спорить, но неужели ты думаешь, что если бы я с этой историей не завязала, я бы смогла выйти замуж, родить ребенка, смогла бы, глядя ему в глаза, улыбаться во время его рассказов обо всех этих многочисленных девушках? Наконец, ты считаешь меня настолько испорченной, чтобы спать с тобой, продолжая питать к нему какие-то чувства?
- Я не считаю тебя испорченной. Просто ты, вероятно, могла посчитать меня самой подходящей кандидатурой для того, чтобы найти немного солнца в холодной воде.
- ТТ, возможно, зная тебя хуже, я бы так поступила. Но в нынешней ситуации – помнить лишь о собственных желаниях, быть эгоисткой? … Я не смогу сделать тебе больно. И вообще, не рви сердце – забей на Степку. Это он тебя бросил.
- Но это не извиняет моего поступка.
- Какого?
- Ты все понимаешь.
- Нет. Не понимаю. Я ему прошлым летом еще сказала, что по нашему делу уже срок исковой давности вышел. Все. Точка. Забей.
- Хорошо. Расскажи мне про свою сестру. У меня возникает впечатление, что все, что ты делала в сознательном возрасте, так или иначе, делалось во имя, или вопреки, или для нее. Ты будто доказывала себе, что достойна ее любви?
Света не сразу, дозировано, мелкими порциями рассказала ему обо всем, и сейчас, когда он тоже не мог уснуть, переживая и волнуясь за нее, и перебирал в памяти все ее рассказы, он вдруг понял, что знает, где искать Лизу. Он тихо выбрался с кухни, открыл в гостиной нижнюю полку шкафа, куда они сложили все тетины фотографии, и достал одну из них, парадную – на ступеньках школы с одним из «ее» классов. Потом влез в Светкину сумку, которую ему отдала сегодня в больнице Ася, и в бумажнике нашел карточку с двумя улыбающимися девочками. Он сличил обе фотки (девушка на обеих явно была одной и той же) включил компьютер, вставил резервную флэшку, проглядел архив двухлетней давности и нашел, наконец, то, что искал: он снимал открытие развлекательного центра в «Поселке Тру-ля-ля» по заданию одной местной газеты. Там, на заднем плане, среди других служащих центра улыбалась женщина, которая вполне могла оказаться Светиной сестрой. Чтобы проверить это, Тима влез на «одноклассники», набрал в поиске «Андрей Звягинцев» и первое, что всплыло в окне – фотография финдиректора «Поселка Тру-ля-ля» с семьей – с сыном Иваном и женой Лизой. Вот.
*********
Оставив Свету с родными в палате, Ася вернулась на работу, изрядно удивив офис переменой одежды. Да, Ася снова работала. С середины лета примерно. Не совсем по своей воле – второй юрист «Поселка Тру-ля-ля» давно уже просилась в отпуск, а нанимать на этот период кого-то со стороны, да еще в ожидании Асиного возвращения из декрета руководству не хотелось. Две последних недели июля Аська вникала в дела, а в августе, по сути, осталась в лавке за хозяина. В этой связи возникала масса забавных случаев – коллектив фирмы изрядно увеличился из-за открытия торгового и развлекательного центров, и многие из служащих даже не догадывались о Настином статусе, о том, что она не только глава юридического отдела. Сегодняшнее исчезновение посреди рабочего дня она смогла себе позволить лишь только потому, что с отдыха вернулся Звягинцев, и документооборот потек снова по обычному руслу. После работы она зашла к маме, забрала Киру, и они как раз размышляли о том, чем бы таким заняться, когда их догнали Лиза с Иваном. Мальчишки поднялись на второй этаж, вытащили две радиоуправляемые машины и устроили в репетиционном зале ралли. Асе хотелось отбивных, и пока она их жарила, Лиза делала салат и рассказывала ей, как прошла их встреча с Натальей Михайловной.
- Тебя тоже можно поздравить?
- С чем?
- С тем, что твой муж подтвердил высший уровень.
- Я тут не виновата. Я только периодически капала ему на мозг, чтобы он не затягивал с этим делом.
- Значит он теперь официально – второе лицо в иерархии Центра?
- Очень надеюсь. Я хотела, чтобы это случилось раньше, чем ты встретишься с матерью.
- Почему?
- Потому что… Лиз, скажи честно, ты хочешь вернуться в центр?
- Нет.
- Ты не скучаешь по интересным и опасным заданиям? По деньгам?
- Я иногда скучаю по Ною, по своей юности… но не по центру. Я наигралась тогда от души и больше не хочу. Но зачем эти вопросы?
- Ты знаешь, что Арсений всегда хотел, чтобы власть над магическим сообществом осталась в руках семьи? И поэтому очень обрадовался тому, что мы с Артемом поженились, поэтому всегда держал племянника при себе, поручал ему много самостоятельной работы, поэтому меня предпочитает посадить на короткий поводок и всячески опекает Кирюшу.
- Да. Это все очень заметно, хотя… Артем всегда и сам был не прочь считать себя вероятным преемником Санычей. Обоюдное желание.
- Для них – да. Но я, как и ты – не хочу.
- И что? Причем здесь я, почему ты с весны знала все обо мне и не говорила.
- Помнишь с чего я начала?
- С просьбы не тревожить моих бывших родственников.
- Нет, с рукописи, с ведьмы-оборотня, которая не знала, что она перекидывается.
- Точно. И с того, как это обнаружилось.
- Ага. И кто, по-твоему, твой родитель?
- СанСаныч?
- И? Дальше объяснять?
- Я старше Артема, я тоже Лисовская.. по крови.., я маг высшего уровня, следовательно, с точки зрения Лисов – кандидатура самая подходящая.
- Точненько.
- Только я не хочу.
- Я тоже, но кто ж нас спросит? И дело не только в нас с тобой, не столько… Подумай об Иванушке.
- Что я должна подумать?
- Он потенциально – маг вне категорий, и он юный очень. Представь, что можно увидеть в его голове, если научиться к нему подключаться, или ты думаешь, что только ты на это способна?
- Да… и что теперь?
- Вскорости тебе придется разориться на кремах от морщин.
- Почему?
- Потому что причина их появления – частые неискренние улыбки. Будешь, как я фигурировать в обязательном списке приглашенных на семейные торжества и сходняки.
- Шутишь все?
- А что остается? За сыном твоим я присмотрю, главное - сама не сдавайся. Звягинцеву-то сообщила?
- Угу. Он как-то очень спокойно все принял, сказал, что ожидал чего-то в этом роде.
- В очередной раз убеждаюсь, что твой муж – самый лучший мужчина на свете.
- Слушай, он тут про тебя на днях анекдотец какой-то рассказывал?
- Какой?
- Про то, как ты Грэю семейную жизнь чуть не сломала.
- А! Сам виноват – набрал полную бухгалтерию тетушек своей жены, теперь пусть расхлебывает.
- Ладно, расскажи?
- Ну, не знаю… по возращению из декрета я обнаружила, что курить на улице у нас в офисе больше не принято, хотя я еще четыре года назад распорядилась установить во внутреннем дворике беседку, оборудовать ее лавками, и урнами, и огнетушителем. Вам-то, конечно, на третьем этаже хорошо – ваша курилка зимняя, с кондиционером и диванами, и вы там генералитетом и собираетесь. А мне удобней через подоконник ножки перекинуть – и на воздух. Хотя поначалу я без внимания, захотелось пойти покурить – хватаю ноут, или газетку, или чашку с кофе – и в беседку. Спрашивала народец, который раньше со мной там пересекался о том, почему не ходят – мнутся и молчат. Ладно. Однажды по утру сижу спокойненько, курю, слушаю, как птички поют, думаю о своем и тут вижу – на стенке приклеен листочек А4 со значком «не курить» - я как-то так на автопилоте его испепелила взглядом, пока никто не видел и дальше… На следующий день, в то же время примерно, еще даже рабочий день не начался, подходит к беседке дамочка, приятной наружности, изрядной окружности, лет пятидесяти, если не больше, на кыблах и в белом костюме, достает клей и другой листочек на стену прилаживает. Чевой-та типа «Не курить! Администрация». Интересуюсь, как ее звать. Говорит – Ирина Николаевна. Интересуюсь дальше: «какая-такая администрация запретила курить в специально для того построенном помещении?» Говорит – «гениальный директор». Сомневаюсь. «Не верите – говорит, - будем с вами в другом месте беседовать». «С удовольствием!» – отвечаю, докуриваю, возвращаюсь в кабинет, а в это время секритутка ваша мене звонит, зовет к Грею. Поднимаюсь – сидят оба, и Грэй, прикинувшись святым, просит меня с Ириной Николавной объясниться. Достаю из сейфа выписку, кладу перед ней, прошу прочесть пункт «Сведения об учредителях». Читает, но не врубается. Протягиваю ей свои водительские права. Начинает понимать. «Извини..те, я не знала» - « Не извиню, какая разница, кто я? Эта беседка специально для того и строилась, чтобы в теплое время года курящие сотрудники могли там в свое удовольствие дымить. Кто дал вам право своевольничать? Кто дал вам право судить о людях по внешнему виду, или вы думаете, что я не вижу, как вы кривитесь, глядя на меня. Или, если я ваш работодатель – мне можно все что угодно, а если я всего лишь коллега – можно давить возрастом, авторитетом, тем что, по вашему мнению, вы особа, более приближенная к императору? Так, по-вашему?» - «Нет, но я же о здоровье вашем забочусь» - «Спасибо, мне не три года, и я вполне могу сама о себе позаботится, это – во-первых. Во-вторых – вас, возможно, наняли на работу по причине вашего родства с женой нашего генерального директора, но не стоит переносить вашу семейную иерархию на рабочие отношения в коллективе. Это у себя на даче вы можете им командовать, а здесь – уволю при следующей подобной попытке. Не только в отношении меня. Доступно? Свободны». Ушла. Грэй на меня долго-долго смотрит, а потом говорит: «Спасибо, задолбали уже, ты себе не представляешь. И вообще – я по тебе скучал». Я обещала ему при случае с Мариной побеседовать лично.
- Крутоватенько ты…
- Адекватненько. Меня ж на ковер вызывали, чтобы типа мое «место» прояснить. И прояснили.
- И все равно, имей уважение к людям, не уподобляйся…
- Как вы это допустили? А? Как какая-то… даже слова не подберу… такую власть взяла? Как получилось, что изначально построенная на дружеских отношениях команда, где все равны были, где владельцы трудятся наравне с любыми другими служащими, где Илюха – архитектор и директор по производству из побелки и раствора не вылазит, где глава службы безопасности лично все кадры проверяет и еще пару лет назад сама воров отлавливала среди поставщиков, где генеральный и финансовый директор вместе со строителями по пятницам-субботам в футбол играют – как получилось, что мы обросли этими тетками толстозадыми, которые всю жизнь на тепленьких местах просидели и ничем, кроме как распусканием слухов и интриганства не занимаются?
- Кризис. Не отказывать же? Тем более, что мы же расширялись…
- Баста, Лиз. Теперь по-честному на все вакантные должности устраиваем конкурс. Никакого блата больше.
- Согласна.
- Дети, идите жрать пожалуйста!
- Разошлась, однако.
- Точно, забыла тебе сказать – в ближайшее время к маме твоей наведается СанСаныч.
- Почему?
- Потому что задание, которое получил Артем для подтверждения статуса – найти ведьму-перевертыша. И, это… Света в больнице.
Ася показала Лизе все, что увидела или почувствовала, все предположения врачей, все оттенки эмоций, пережитые ею и Светой в этот вечер.
- И ты считаешь, что магического вмешательства не было?
- Нет, я считаю, что ни один маг твоей сестре не вредил.
- А есть разница?
- Думаю, что – да, есть. Но речь не о том – съезди к ней завтра, ладно?
- Хорошо. Я давно хотела. Я ее видела сегодня. Глупо прятаться, раз уж у нас дети в одну школу ходят.
- Верно. Приятного аппетита.
- Приятного аппетита.
******
Утром ТТ с кадавриком позавтракали наскоро и отправились в школу. Учительница уже собирала бестолковую малышню, строила их по парам, и Осю прицепили к смешной девчонке с короткой стрижкой и невероятных размеров ранцем. Тима, глядя на эту кутерьму, чувствовал себя странно – умиленно и немного испуганно. Он думал о том, что старше основной массы родителей, провожающих детишек в первый класс, но при этом он попал сюда случайно, он не догадывался об этой стороне жизни. Наверное, если бы он вел на первый в своей жизни урок собственного ребенка, то его бы переполняла гордость, и ТТ вдруг посочувствовал Светке, которая этот момент упускает. Он постарался запечатлеть как можно больше на камеру, чтобы хотя бы так компенсировать ей то, что она не сможет увидеть. Он вбирал в себя все это утро, прохладное, но в отличие от вчерашнего, иногда балующее солнечным бликом, редким, как застенчивая улыбка первоклассника. Он старался не пустить в душу гнева, но не мог не злиться на всех ее родственников, из-за которых она довела себя до больницы и теперь не может разделить радость с сыном. Когда длинная гусеница запинающихся и испуганных мелких человечков потянулась к крыльцу, Тимофей поймал взгляд Оси, помахал ему рукой, улыбнулся ободряюще и, дождавшись, когда его проглотила тяжелая двойная входная дверь, развернулся и зашагал под разлапистыми елками по дорожке к воротам. Тима не сразу понял, что прямо за калиткой, на обочине припаркована Степкина машина, и около нее перед капотом стоит немым укором, сложив на груди руки Стельмах. Тим довольно долго смотрел на него не узнавая, не понимая, что бы Степе могло понадобиться с утра пораньше в этом конкретном месте. Потом у него мелькнула мысль, что Степа мог надеяться увидеть здесь Свету, но потом решил, что искал Стельмах именно его – сигарета в руках Степана уже дотлевала, он не мог не заметить ТТ, и если бы Стельмаха интересовала только Вета, он бы уже ретировался. Степан глядел другу в глаза не отрываясь и ТТ чувствовал его презрение, и обиду, и гнев, но ему не за что было себя винить, да и обида Стельмаха на фоне произошедшего вчера казалась ТТ не то чтобы глупой, а скорее неважной, незначительной – в любом случае, ТТ было не до игрушек, не до страстей, и он не собирался оправдываться.
- Наша драгоценная подружка настолько занята, что даже не может единственного сына проводить в школу? Перепоручила эту обузу тебе, а ты и рад ей угодить? Подмяла она тебя, однако.
ТТ пожал плечами и свернул налево, намереваясь пройтись до больницы и заодно продумать в деталях через кого было бы проще связаться с Лизой Звягинцевой. Степкины нападки его не заинтересовали. Ему совершенно не хотелось тратить время на бесполезное сотрясание воздуха. Однако, дойдя до перекрестка и перейдя на другую сторону улицы, он понял, что Стельмах едет за ним. Он развернулся, подошел к машине и сел на пассажирское сиденье.
- Куда едем?
- В Семашку.
- Зачем? Кто болен?
- Света.
- Черт! Как это? Можно я с тобой?
- Конечно.
ТТ рассказал Степе обо всем, что знал. Степка выглядел потерянным, и когда они уже на месте вышли из машины, закурил, поломав дрожащими руками несколько сигарет, дошел с Тимофеем до самых дверей корпуса, но внутрь не пошел, не смог. ТТ опять пожал плечами и не стал дожидаться окончания Степкиных метаний. Когда спустя час Тима вышел из больницы, Стельмаха не было. ТТ сбегал в аптеку, в магазин, домой и к одиннадцати вернулся к школе. Там, к огромному своему удивлению он обнаружил Асю Сафину, увлеченно беседующую с пацаном, лет десяти. Увидев Тимофея, они направились прямиком к нему.
- Привет, Тим. Держи ключи от Светкиной машины. Я взяла на себя смелость перегнать ее к твоему подъезду. Там на заднем сиденье какие-то сумки с одеждой, а еще, мне кажется, что-то в багажнике громыхало – ты проверь. Я вчера совсем забыла отдать вам ключи, а сегодня вспомнила и, раз уж все равно по делам в тех краях была… Ничего?
- Спасибо большое.
- Как она?
- Лучше. Ее уже из реанимации перевели. Но врач говорит, что у нее частичный паралич левой части тела.
- Надо надеяться, Тим… У меня к тебе дело есть.
- У меня к тебе тоже.
- Какое?
- Ты первая?
- Хорошо. По странному стечению обстоятельств я знаю об одной вещи, которая могла бы быть Свете интересна. Ты знаешь, зачем мы встречались вчера?
- Нет.
- Мои знакомые хотели бы выкупить у нее дом. Но Света не показала заинтересованности в продаже. Быть может, ты ее убедишь? В свете текущей ситуации не думаю, чтобы у нее хватило сил ухаживать за участком?
- Я попробую.
- Хорошо. Дело в том, что дом хочет приобрести…
- Лиза Звягинцева.
- Вот как? Откуда?... Она говорила о Лизе? Она знала, где искать сестру?
- Она много говорила о Лизе, и она долго ее искала, но так и не нашла. Это я вчера… как-то просто состыковал одно с другим, с третьим. Профессиональная память фотографа на лица помогла. Ты не могла бы организовать им встречу? Для Светы, я думаю, это на пользу пошло бы…
- Не вопрос. Познакомься – Иван Звягинцев. Ваня – это Тимофей Тулаев. Друг твоей тети. А Лизка минут через пять подъедет. Так что… А! Это, вероятно, Иосиф? Привет, козявка!
- Привет, Ося. Не пугайся тети Аси, она всех детей козявками зовет, а я – Ваня. Мы сейчас мою маму подождем. И поедем к твоей. А потом я тебя в гости к себе приглашаю. Я в третьем классе учусь. А ты?
- В первом.
Так было.
Контрапункт.
Был предпоследний день осени. Ася отвыкла смотреть в окно и интересоваться погодой – ноябрь был теплым, сырым, сумрачным, грязным, ветреным и неизменно неприятным. В обеденный перерыв она добежала до родительского дома, пообедала, пообщалась с сыном, с мамой, и только благодаря ей узнала, что к вечеру метеорологи обещают снег. Но шли часы, рабочий день заканчивался, а обещанная зима все не наступала. Около четырех часов после полудня начало темнеть. Аська сидела в своем кабинете, не замечая того, что комната погружается во мрак, работала, отвечала на телефонные звонки, и думала периодически о том, что единственный факт, который она может считать очевидным, состоит в том, что она что-то упускает. «Как говорил Нэвил Долгопупс: «Как я могу вспомнить, что я забыл, если я это забыл?» Как я могу понять, что я упускаю, если я не в состоянии даже представить, чем это может оказаться? И самое странное, что никто кроме меня, не чувствует, что история Светы и Лизы не заканчивается на воссоединении семьи. Никто не хочет задаться вопросом: с чем связаны периодические избавления дома от своих наследниц, а как иначе можно назвать то обстоятельство, что в определенном возрасте истинные природные ведьмы покидают гнездо, по своей воле от него отказываясь. И почему резкое ухудшение здоровья у Светы совпало с тем, что я убрала свой щит над участком».
Действительно, всех, кто, так или иначе, связан был с этой историей охватил счастливый кретинизм – счастлива была Лиза, которая обрела родителей. Счастьем светились глаза Натальи Михайловны, и ее Асе было легко понять – старость теперь не страшила ее, она больше не была одинока. СанСаныч, который долго не решался объявиться, и отнесся к известию о том, что у него есть дочь, и внук, и зять весьма настороженно, тоже потихоньку оттаял, и даже поделился с Асей постфактум мнением, что всегда выделял Лизу из всех своих учеников и считал ее очень перспективным магом. Тут Ася могла бы поспорить – Саныч терпел и Лизу, и Грея, и Илюху, и Сильвера только потому, что Ася таскала их за собой – из-за того, что Асина необычная энергетика была интересна Санычу, из-за того, что ему хотелось выяснить предел ее сил и способностей, он допускал на свою территорию Асиных друзей и Лизу в том числе. Но спорить с пожилым учителем Настя не хотела и даже подыгрывала его самолюбию, утверждая, что тот даже не зная и не подозревая о своем родстве с Лизой, относился к ней с большой теплотой. Счастлив был Арсений Александрович, во-первых за брата, а во-вторых – как и предполагала изначально Ася, наличие еще двоих одаренных Лисовских увеличивали шансы на то, что дело его жизни будет передано в конце-концов кому-то из членов семьи. Даже Асин супруг, Артем Лисовской, заразился всеобщим ликованием - он подтвердил свое право на высший магический ранг, и вместе с этим подтверждением проникся благостью и добротой, и к расширению клана отнесся положительно.
Больше всего внимания и заботы досталось, конечно же, Свете. Сначала все очень переживали за состояние ее здоровья, но она быстро поправлялась. Как только это стало возможным, она сорвалась на дом – очень нервничала из-за того, что там с ее цветочками, клубничками, тепличками и кустами. Но, провозившись с полчаса поняла, что большие физические нагрузки теперь не для нее. И тут же посыпались на ее телефон звонки от Лизы, от Аси, и в течение пятнадцати минут (могли и раньше, просто пугать не хотели) нарисовались, как черти из коробочки, все ее сводные родственнички – Наталья Михайловна занялась цветами, Лиза и Андрей копали морковку и свеклу, Саныч с Ивашкой бродили по периметру, стригли кусты и деревья. Ася поручила сына Иосифу и оккупировала теплицу, развоплощая увядшие помидоры, огурцы, перцы, оставив только несколько пакетов с ботвой и мусором (опять же, чтобы Свету не нервировать). А потом, когда с трудотерапией было покончено, на дворе, на свежем воздухе организовался стол, и Лиза, Наталья Михайловна и Света пустились в воспоминания, касательно того, каким дом и участок был раньше. Ася, в отличие от всех прочих слушала эти рассказы очень внимательно. Для нее то были не просто байки, семейные истории, не имеющие никакого смысла за пределами узкого круга родных или друзей – она искала что-то общее в судьбах женщин, не могла понять, что ищет, и потому не находила. Концентрация магической энергии вокруг Лизы, Саныча и Ивана, да и отчасти вокруг Натальи Михайловны мешала Асе почувствовать энергетику самой земли, а ей очень хотелось понять, что она засекла в прошлый раз, в тот момент, когда Света потеряла сознание. Но магии в воздухе было слишком много, слишком много было силовых линий, завязанных на Наталье, Лизе, Андрее, Саныче и Ване, а они еще и обменивались напрямую своими мыслями и эмоциями, и Ася, хоть и чувствовала что-то помимо этих энергий, но вычленить это «что-то» из какофонии всеобщего ликования не могла.
Не смогла она это сделать и позже, когда приходила туда одна – ее мнение об этом месте состояло уже из стольких разносторонних и разнонаправленных догадок, подчас взаимоисключающих, что ни зафиксироваться на одной какой-то, ни объединить их в общую картину у Аси не получалось. Настя никогда не считала себя человеком проницательным, точнее она не считала для себя возможным опираться на житейский или личный опыт, не считала имеющееся у нее мнение, основанное на чувственном восприятии действительности, истиной в последней инстанции. Нет – она претендовала на знание. А знание, в данном конкретном случае, ей не давалось.
Магия… Магией можно назвать… способность влиять на природу, сверхчувственные явления или людей при посредстве сильной воли. Воли обычного человека обычно недостаточно. Хотя бывает, что мать за сотни километров чувствует, что с ее ребенком происходит неприятность, или сильно влюбленный человек может знать, что объект его любви в другом конце города слышит, как падает бокал из его руки, или один из близнецов, разделенных при рождении, чувствует фантомные боли, если другой поранится… Но маги, чем они сильнее, тем проще, почти не задумываясь меняют мир по своему желанию. Ася считала изменения своей религией, но она всегда преклонялась перед переменами эволюционными. Всякая трансформация, с ее точки зрения, должна была созреть, подготовить саму себя, перетечь из одной стадии в другую так, чтобы даже если и было на какой-то стадии магическое вмешательство в процесс, не магия должна была стать решающей силой. Желания для Аси всегда были чем-то слишком напрягающим, чем-то требующим от нее невероятных усилий. Но если ей действительно чего-то хотелось - никаких пределов она более не ощущала – задуманное осуществлялось. И потому Настя научилась бояться своих желаний. Даже самых простых и банальных. И вообще, она никогда не идентифицировала себя как мага. Были различные персонажи, которые, желая обидеть или оскорбить, в разные периоды жизни обзывали Настю ведьмой. Притом, что она ясно понимала, за что или в связи с чем, ее так называли, Асе и в голову не приходило обижаться – за правду-то чего? Только смысл, который она вкладывала в это понятие, вряд ли совпадал с тем ругательным, который имели в виду ее недоброжелатели. Для Аси быть ведьмой означало «обладать знанием», «ведать». Только это ее и привлекало в ее даре. Только этого она и хотела от магии.
«Что происходит с этим домом? Каждый отдельный кусочек головоломки очень прозрачен: Наталья, как и Лиза сбежали потому, что их окружали «не те» люди. Дому не нравились жильцы, он чувствовал исходящую от них угрозу, и мстил, и говорил об этом единственным, кто был способен его услышать, только этим единственным было проще сбежать, чем разбираться с «не теми» родственниками. Света и Ося обладают врожденной защитой. Но они все равно «не те» хозяева, с которыми дом мог бы ужиться безусловно. Лиза и Наталья Михайловна вернулись в родной город. Дом это чует. Лиза от своей доли владения отказывается, и у Светы начинается черная полоса в жизни, которая могла бы привести к тому, что дом ей придется выставить на продажу. Наталья Михайловна начала поиск жилья как раз в тот момент, когда Светка осталась практически без средств к существованию. Если бы у Светы не было защиты, то, скорее всего, она повелась бы на подсознательном уровне на приказы дома, но Света человек прямой и ответственный. Она пытается, ценой собственного здоровья и личной жизни спасти дом от одичания, облагородить, ей кажется, что если она сделает все от нее зависящее, то ей удастся жить в нем так, как жили они с сестрой в детстве. Уютно и размеренно. Просто и душевно. Возможно, воспоминания о детстве, об их с сестрой привязанности – защита, которая бережет ее от негатива. До сих пор – все понятно, но к чему ее приступ в тот момент, когда истинные хозяйки нашли друг друга. Разве Света стала бы возражать против продажи, если бы узнала всю правду о том, как ее родные обошлись с Натальей и с Лизой. Да она скорее предпочла бы даром отдать участок, если бы знала, что ее жизнь и здоровье напрямую связаны с этим… Оберег, замурованный в подвале, защищает Наталью и Лизу, подсказывает им, что делать, пытается уберечь от злых людей. Но есть еще один фактор, который создает для всех обитателей дома без разбора, без различия, совершенно неприемлемую атмосферу. И этот фактор Ася вычислила только по косвенным признакам. Она его не смогла вычленить, нащупать, она только знала, к чему приводит его действие: «Никто на моей памяти тут счастливо не жил, ни мать моя, ни бабка, ни до нее – все рано вдовели, а после – будто жизнь не в радость им становилась. Ради ребенка жили, терпели». Так Наталья сказала? Да. Но почему я не вижу-то ничего? Разве есть что-то, что я не могу увидеть?»
Поток Асиных размышлений прервал Илюха, заглянувший тихонечко в дверь.
- Привет. Чего сумерничаешь?
- Лень вставать, да и не мешает мне отсутствие освещения.
- Ты вечером мне поможешь?
- Конечно. А в чем?
- Улицу почистить надо. Машины я уже к своему дому перегнал, так что бери ребенка и приходи часам к шести.
- Зачем улицу чистить?
- В окошко глянь.
В один час все переменилось. В вечернем воздухе почти ничего не было видно, ни далеких ангаров торгового центра, ни автостоянки, ни деревьев по периметру забора. Асина беседка различалась смутным более темным пятном и всюду, во все стороны, стирая границы между небом и землей, крутились снежинки. Невеликие, некрасивые, но бесконечные и многочисленные, они носились по воле постоянно меняющего направление ветра. Когда через полчаса Ася шла с Кирюшей от мамы, она не узнавала привычного пейзажа. Кира периодически норовил сесть в сугроб, кидался в нее снежками, но на фоне летящей со всех сторон каши его усилий Ася не ощущала. Они свернули на Илюшину пятую линию, когда за облетевшей живой изгородью, окружавшей крайний участок, Настя увидела Корниловского соседа – мальчишку, лет шестнадцати. Он шел, отклонившись назад, выставив вперед правую руку – Асе такой способ передвижения показался нелепым, но лишь до тех пор, пока Кира не заверещал: «Мам, авка! Авка!» И точно – оказывается парнишку тащил за собой молоденький далматинец, совершенно за метелью и кустами неразличимый. «Вот. Пока не вижу собаки – движения человека не понимаю. Но разве не логичны эти движения, разве это не единственный возможный способ сохранить равновесие? Но щенок тоже не виноват, что вынуждает хозяина бежать за собой в такой неудобной позе».
Аська вела себя непривычно тихо, поминутно соскальзывая в размышления. Кире было интереснее сидеть в кабине с Ильей – тот правил снегоуборочной машиной, а Ася пристроившись сбоку аккуратно вела небольшой грузовичок, периодически отваливая к свободному полигону, расчищенному для строительства, куда они договорились этой зимой свозить снег. Когда они закончили, Илюша предложил им зайти в гости, Оля пекла что-то к чаю.
- Айс, у тебя все хорошо?
- Да, а что?
- Ты сегодня задумчивая.
- Лю, слишком долго пришлось бы рассказывать.
- А мы не торопимся.
- Это – не личное, если вы за меня переживаете – не стоит.
- Хорошо.
- Очень вкусно пахнет, Оль. Ты просто кудесница.
- Все просто, полчаса и готово.
- Нет, даже не соблазняй. Я, честно говоря, последние несколько месяцев после выхода на работу не ощущаю в себе никакого желания заниматься готовкой. Устаю очень.
- Ничего, втянешься.
- Да. Надеюсь.
- И все же, Ась, Илья прав – ты чем-то озабочена.
- У тебя высший уровень, и у него тоже, и это – единственное, что вы можете сказать?
- Нечестно. Ты сама знаешь, что нечитаема.
- Оль, она переживает из-за Лизы.
- Нет. Звягинцева – маг и сама за себя отвечает.
- Так что?
- Света, ее сестрица младшая.
- Знаешь, я не советовал бы тебе искать в жизни обыкновенного человека магическую составляющую. У человеков есть свои объяснения происходящим с ними неприятностям. И эти объяснения истинны.
- Истинны, так есть, только… Однажды я, Илюш, отправилась в их родовое гнездо одна. И провела там выходные. Дом живет своей жизнью, он полон шорохов, скрипов, запахов, и особенно неуютно становится в сумерки. Кажется, что ты не один, но ощущение присутствия… пропадает, как только ты пытаешься прислушиваться. Я сидела несколько часов неподвижно в полной тишине, настраивалась и ждала, что вот-вот что-то произойдет, но ничего не происходило. А стоило мне встать, начать перемещаться, поставить чайник, включить воду – тут же дом оживал тоже. Где-то на антресолях начинался шорох между деревянной обшивкой потолка, утеплителем и железом крыши, рассохшийся шкаф скрипел дверьми, от кафеля в ванной отклеивалась и падала в раковину металлическая мыльница. Когда в доме живет большая семья – за беготней всеобщей таких вещей не замечаешь. А если жилец один, то однажды заметив что-то такое – получаешь клин. Начинаешь оставлять на крылечке блюдечко с молоком для домового, заколачиваешь парадный вход, а все прочие двери закрываешь на засовы и ключи, заматываешь волосами ручки, чтобы точно знать, что никто, кроме тебя в редко используемое помещение не входил; перекладываешь заначки с привычных мест в особые, а потом забываешь, куда положил, теряешь ключи… Светкина бабуля жила так довольно долго и совсем одна, и дошла в своих клинах до полного маразма. Можно с некоторой долей уверенности сказать, что именно дом повинен в ее неадекватном состоянии.
- Брось. Посели туда ту же Наталью Михалну – ничего подобного не произойдет. Разница в том, что один человек не может жить в праздности, постоянно нагружает свой разум и тело и такому человеку некогда прислушиваться к шорохам, а другой… зачем человеку глаза, если она лежит вечерами в полной темноте, не читает, не смотрит телевизор – экономит электричество? Зачем человеку ноги, руки, мышцы, если она никуда не ходит, ничего не делает? Зачем человеку, наконец, мозги, если сознание круглый год спит? Все это атрофируется за ненадобностью…
- Тебя бы с папою моим свести. Это его любимая тема. А что, если наоборот? Если зрение твое настолько ослабело, что ты не можешь ни читать, ни смотреть телевизор? Как тебе тогда существовать? Где брать источники информации?
- Во-первых, можно обратиться к врачам и зрение восстановить, а во-вторых – слушай радио, есть масса возможностей, аудиокниги…
- Откуда пожилой человек может знать, что они существуют?
- А ты откуда знаешь?
- Ну, по магазинам хожу, по телику видела, в сети…
- Ну…
- Что?
- А почему она не ходит по магазинам? Не пользуется компом, и не смотрит телик? Потому что глазки не видят, или потому что отвыкла интересоваться чем-либо за пределами примитивных хотений?
- Оль… ты меня пугаешь…
- Почему?
- Потому что я тоже почти не интересуюсь ничем за пределами примитивных хотений.
- Ась, не прибедняйся…
- А что есть хотения не примитивные? Покупка машины? Или поездка на курорт? Или новое платье? Или комп? Разве ты становишься счастливее оттого, что можешь что-либо хотеть и получаешь то, что хочешь? Или благотворительность, или научная деятельность, или большие деньги делают тебя счастливее?
- А дети?
- Дети – тоже примитив. Они нужны, чтобы можно было объяснить собственное существование, наделить собственную жизнь высшей целью.
- Что ты говоришь? А как же Кира?
- Кира – мое счастье, но и все равно, ребенок – один из базисных инстинктов любой женщины, ничего сверхинтеллектуального…
- Наверное, когда у меня будут собственные дети – я соглашусь с тобой… А пока – если тебе интересен мой совет – поговори с Ноем. Он знает Лизу довольно давно. Он был ее инициатором и куратором долгое время, поэтому может рассказать что-то, о чем мы не догадываемся.
- Я думала об этом, Оль. Но почему-то мне кажется, что Иван не захочет ворошить прошлое.
- Удиви его. Уверена, что тебе есть чем.
Возможность поговорить с Ноем появилась у Аси очень нескоро. Наступил декабрь, предновогодние хлопоты захлестнули весь генералитет, они напридумывали столько акций, что не успевали за всем следить, зато детвора ближайшего района радовалась и горкам, и снежной крепости, и катку. За рассказанный Деду Морозу стишок, за самодельную игрушку для украшения торгового центра, можно было получить подарок. Для детей своих служащих Тру-ля-ляшки оплатили поездку на елку в Москву, и, кроме того, каждому была выдана именная карта с небольшой суммой электронных денег, которые можно было во время каникул или после потратить на посещение местного развлекательного центра. При всем желании Насте некогда было отвлекаться.
****
Степан Аркадьевич, с которым мы распрощались накануне дня его рождения, свое существование на тридцать четвертом году жизни сравнивал с затяжным прыжком. Он сам купил билет, он оплатил инструктаж и сам сел в самолет, он считал, что в нужный момент сможет дернуть за кольцо парашюта и мягко спланировать на твердую землю. Но, оказавшись в состоянии свободного падения, Степа перестал почему-то воспринимать что-либо кроме силы тяготения, точнее он знал, что падает, но это падение по неизвестным для себя причинам перевел в другую плоскость, считал, что наконец-то выбрал правильное направление движения. Сознание Степки, совершившее этот кульбит, разделилось на две неравные части. Один шизоидный компонент Стельмаха в предложенных условиях освоился и с воодушевлением двинулся предложенной дорогой, а другой… именно эта часть Степкиной личности зафиксировала тот факт, что ориентиры сменились, но, осознавая и периодически размышляя на заданную тему, ни на что кроме размышлений оказалась неспособна.
Началось все с того, что родители не подарили Степке квартиру. Они подарили ему кучку денег на покупку квартиры. Однако этой кучи, после проведения оценки рыночных реалий, на то, что Стельмаху хотелось, не хватило. Нашему перфекционисту хотелось жить в центре, в новом доме, в просторных апартаментах, планировку которых он произведет сам. Содержимое зарплатного счета Степана Аркадьевича, которое напоминало колодец в болотистой местности – сколько не черпай, а все что-нить накапает – добавленное к родительскому вкладу, позволило Степке подписаться на долевое участие в строительстве дома, который вполне соответствовал его желаниям. Одна только оставалась проблема – сдача дома планировалась через год, но Стельмах надеялся, что за это время Светка его не выгонит, и он успеет скопить некоторые средства на внутреннюю отделку и мебель.
Поход на концерт «Кораблей» со Светкой стал для Стельмаха… он снова пытался понять, что он может хотеть от Светы, что он может в отношении нее думать и чувствовать. Неделя перед тем выдалась хлопотной, буквально за час до концерта он вышел из регкомитета, где подписал договор со строительной конторой, и для Степки переключение из фазы «дела» в фазу «отдых» оказался весьма непростым, он понял, что происходящее в клубе ему более ни в коей мере не интересно. Как только отыграли несколько Веткиных любимых песен, и она начала скучать, Стельмах предложил пройтись и во время этой прогулки рассказал Светлане о том, какие на него свалились перемены. В последствии он думал, что их всегдашняя недосказанность, недопроясненность намерений сыграла с ним дурную шутку – если бы на месте Светки была бы любая другая (он не сомневался) она бы восприняла его рассказ, как приглашение, как подтверждение того, что Стельмах становится тем, кого можно рассматривать, как кандидата в спутники жизни. Он был откровенен с ней, как с другом, как с человеком, чье мнение для него важно, он уговаривал ее потерпеть, не выгонять его с квартиры еще год, он говорил, что у него появился шанс доказать себе в первую очередь, что он не никчемушка, а серьезный мужчина. Но Света, притом, что она согласилась оказать ему всяческую поддержку в этот важный период жизни, ни разу не представила себя той, ради кого Степа все это делал. Даже мысли подобной не допустила. Тогда, в последнюю субботу апреля Стельмах этого не понял. Тогда он был счастлив, он пытался честно умерить свой эгоизм и мягко интересовался у Светы чем она живет, проявлял интерес к ее проблемам, но поминутно сбивался на то, что было важно ему. Возможно, прояви он больше деликатности или настойчивости, будь он чуточку смелее, она бы поняла, зачем он все это ей говорит, но (и это опять же до Стельмаха дошло только потом) она не почувствовала того, что он открывается. Хотя… было что-то… Ощущение электричества, предчувствие совершающегося, почти свершившегося волшебства… Она выглядела чудесно – отдохнувшей, стряхнувшей с себя заботы. Света явно нашла время заняться собой, загоревшая в солярии, с модной стрижкой, в коротеньком сером явно новом пальто, она казалась Стельмаху готовой к переменам, к весне, она тоже будто очнулась от рутины и тоже ждала от этой весны чего-то лучшего.
Спустя несколько дней, у Женечки на даче Степка не предполагал встретить Светку или ТТ, он догадывался, что выбраться из дома у них не будет возможности, и потому, чтобы не обламываться, взял с собой Кити. Но эти двое приехали, приехали вместе, и вместе и провели там почти все время, уединяясь в лежачем положении. Степан Аркадьевич осторожно, стараясь не вызвать подозрений, пытался проследить за ними, но всякий раз, присоединяясь к друзьям чувствовал, что Кити вся сжимается от ревности и недоверия, от ощущения брошенности. Действительно, Стельмах считал непорядочным оставлять девушку, которая почти никого в этой компании не знала, в одиночестве. Он разрывался между долгом и любопытством, между необходимостью опекать Кити и желанием быть рядом со Светкой. Он дошел до того, что на полном серьезе собрался отвести Кити в город, чтобы потом без помех присоединиться к товарищам и выяснить, наконец, о чем это они там беседуют и никак не наговорятся. Он не думал о последствиях такого своего шага, наоборот, он всем сердцем приветствовал бы разрыв с Кити, потому что давно искал повода, только не хотел ее обижать прямым выяснением отношений, не хотел говорить, что не любит… Но, уже условившись с Кити об отъезде, он от Женечки узнал, что ТТ и Света уехали на рассвете, что тетка Тимохина совсем плоха и, что скорее всего сегодня они все разъезжаются, чтобы быть в шаговой доступности, если ТТ понадобится их помощь.
Довольно нелепое стечение обстоятельств. Светка, даже если и были у нее какие-то еще сомнения в намерениях Степана Аркадьевича, после того, как увидела рядом с ним Кити, должна была от них избавиться. А Стельмах, который намеренно ждал скандала, чтобы разойтись с карьерной девочкой, разборок устроить не успел. А по возращению уже и повода особого не нашлось.
ТТ позвонил ему сам, в тот же вечер, сказал, что помощи уже не требуется, но просил прийти к выносу. Стельмах обещал. Однако его захомутали предки, которым в новый коттедж привезли готовую теплицу, и Степку ждали, чтобы ее собрать. Стельмах заикнулся было о том, что он обещался помочь ТТ, но родители не дали ему и рта раскрыть, конечно же, если бы они узнали о смерти Тимохиной тети, то возмущаться бы не стали, но Степа подумал, что дня им с отцом хватит, и он успеет и там и там, и поехал к предкам. Там… руки у Степы растут не оттуда, откуда надо… одна из… Степка даже не знал, как эта фигня называется… короче он не удержал что-то, и это что-то выскользнув из рук, распороло ему ногу. Не смертельно, но неприятно. Он позвонил ТТ. ТТ не прореагировал, т.е. вообще никак, и Степка его прекрасно понял – во время организации похорон вникать в мелкую травму друга, из-за которой тот не сможет присутствовать на поминках довольно нелепо. Ну, не смог – и Бог с тобой.
До конца майских каникул Степа прожил у родителей. К ним часто приезжала Кити, толи переживала из-за того, что учуяла Степкино отдаление, толи действительно считала своим долгом ухаживать за «раненым». Степка понял, что предки за этот благородный поступок записали еще несколько очков в ее пользу, но сил на бунт у него не было. Наоборот, он размяк от всеобщего внимания, почувствовал себя маленьким мальчиком, о котором все заботятся, погрузился в теплое чувство семейного уюта, и даже несколько пересмотрел свое отношение к родителям и к их попыткам вмешиваться в его жизнь.
При всем нежелании и неумении определяться с личной жизнью, в части материальной Стельмах любил знать все точно. Обездвиженный, разнеженный, от участия близких окончательно поплывший, он в уме параллельно производил сложные подсчеты. Он пытался разработать четкий план своих действий на ближайшее время, который позволил бы ему скопить определенную сумму на приведение квартиры в порядок. Он понимал, что на ремонте сэкономить не получится. Что правильней и проще будет нанять рабочих, специалистов, профессионалов, потому что сам он отличается редкостной безрукостью и не имеет ни малейшего представления о том, как класть плитку, или ровнять потолки, или возводить внутренние перегородки. Даже самые скромные подсчеты привели Степку в состояние легкого охренения, а когда они с Кити смогли доехать до базы строительных товаров, вышеуказанное охренение перешло в состояние средней тяжести. Степа ввел режим жесткой экономии. И при этом брался за любую работу, которая могла бы принести хоть какие-то деньги. Почти каждый вечер он мотался по частным клиентам, и, просиживая у них по нескольку часов, он не брезговал и пообедать за их счет. Выходные он приучил себя проводить у родителей или у двоюродной сестры за городом, поэтому за май и июнь поправил изрядно состояние своих финансов.
Он почти не общался ни с кем, кроме Кити и родственников. Иногда он задумывался о том, что поступает неправильно, что самое дорогое в жизни – роскошь человеческого общения, что ему некогда очень повезло встретить ТТ, Кутузовых, Женьку, Светку, а теперь он их почти намеренно из своей жизни исключил, но у него не было ни сил, ни времени даже на звонок. Да и потом брать всю вину на себя одного Стельмах не собирался. Общение – процесс обоюдный, и не может же только он, в конце концов, прилагать усилия к поддержанию отношений. Если им всем пофиг «что с ним и как», то что же он, Стельмах, должен нервничать из-за того, что на пару месяцев выпал из привычного круга? «Все еще наладится, - думал Степка, - будет еще время снова сойтись, я никуда не тороплюсь, у меня вся жизнь впереди». Он все еще считал, что придет время, и он дернет за кольцо, парашют развернется над его головой, и он снова станет прежним Степкой, только немножко обремененным недвижимостью.
Кити была рядом, никуда не девалась, звонила по нескольку раз на день, вытаскивала его за город купаться по вечерам, ездила с ним к родителям на выходные. Самостоятельно бродила по мебельным магазинам, а потом рассказывала Степке, чего и где интересненького видела. Тоже, как будто бы почти перестала лазить по клубам, ограничила себя в тратах, поставила себе на ноут программку-симулятор, которая позволяла экспериментировать с дизайном, цветом и планировкой помещений и развлекала Стельмаха, перекрашивая его несуществующую еще нору то в голубой, то в фиолетовый, то в бежевый цвет. Честно ли он поступает, внушая девочке ложные надежды, Степа не думал, просто у него не было сил ее расстраивать, да и присутствие Кити его успокаивало. «Вот выставлю я ее? Что дальше? От одного берега уплыл, к другому не прибился. А так – ходит и ходит. Не просит вроде ничего, ни на чем не настаивает. Ласковая, красивая, чистоплотная. Не глупая вроде. Чего желать еще? Как временный вариант – вполне даже ничего. А там… Мне бы год продержаться, не сломаться. Пока прирост неплохой. А если сейчас Кити сказать, что я не женюсь на ней никогда, если сказать – «не ходи больше», то начнется нервотрепка, она будет переживать, портить мне карму, себе – зачем? Я ж не обещал ей ничего… И даже если все нормально пройдет, то что ж дальше одному совсем? – скучно. Нет уж. Пусть будет пока…»
Небывалая, одуряющая жара, установившаяся в середине июня Стельмаха добила. Он вообще перестал о чем-либо думать, кроме работы, денег и сна. Он окончательно выпустил вожжи из рук. Он и до того не отличался способностью к самоконтролю, а тут и вовсе отупел, и по поводу всего, что происходило впоследствии, только разводил руками и говорил – «так получилось».
Кити, которая страшно его раздражала своей повышенной липучестью, и от которой он мечтал избавиться, вдруг пропала. Два дня он этого не замечал. Не делал вид, что не замечает, а на самом деле не понимал, что ее нет. Потом он недоумевал, потом нервничал, потом испугался, что с ней что-то случилось. У нее были ключи от хаты, но приходила она только по предварительной договоренности и ближе к выходным. Обычно она и звонила сама, Степка набирал ее номер только для того, чтобы поинтересоваться о планах на вечер, если сам был ничем не занят. Обнаружив, что последний входящий от Кити зафиксирован почти неделю назад, Стельмах перепугался до смерти, что теряет последнего человека, которому не наплевать, что с ним. Ни на работе, ни дома Кити не было. Телефон она заблокировала. Степка отменил все встречи и в тот же вечер запарковал транспортное средство в глубине двора, перед подъездом карьерной девочки. Кити обнаружилась около семи часов. Она покорно села рядом со Степаном Аркадьевичем в машину, но ни на какие расспросы не реагировала. Выглядела сильно задумчивой и больной. В салоне становилось жарко, Степа включил кондиционер.
- Выключи.
- Жарко же.
- Выключи, я простудилась.
Голос ее звучал хрипло, и Стельмах послушался, а потом потянулся через ее колени и достал из бардачка упаковку шипучки с витамином С и Арбидол, его всегда в подобных ситуациях выручавший. Кити с сомнением посмотрела на коробочки, и вернула их обратно.
- Не, я лучше травками.
- Чего это? Нынче в моде, в статусе гомеопатия?
- Нынче у меня четвертый день задержки, а я не решила еще, что с этим делать.
- А мне можно поучаствовать?
- В чем? Ты уже поучаствовал. Что ты еще хочешь?
- Т.е., что бы я не думал по поводу сложившейся ситуации – тебе это неинтересно?
- А что ты можешь думать? Разве ты думал о ребенке? По-моему, для тебя на первом месте теперь деньги. И где-то в отдалении – квартира, которую ты хочешь сделать шедевром имени себя любимого, апогеем самовлюбленности?
- А по-моему, если бы мне нужна была бы квартира для одинокого существования, я бы ограничился чем-то поменьше. Я предполагал, что когда-то я буду жить там с семьей, и какая разница, если семья у меня появится раньше, чем квартира?
Зачем он это сказал? Он, как часто это бывало, ни словом не солгал, но думал он не о Кити и еще неизвестном ему его собственном ребенке. Он думал о Светке, и о ее маленькой улучшенной копии - Иосе. Но Кити… глаза ее сверкнули каким-то нехорошим, едким, как скипидар торжеством, только на мгновенье, так, что Стельмах потом сомневался – не причудилось ли ему, а потом наполнились более соответствующей моменту влажной, счастливой благодарностью. «Остановись, Степка. Молчи! Не делай этого!» - вопила та часть Степанова сознания, которая еще сохраняла способность соображать. Но другая, более деятельная, уже решила – «почему бы нет? Разве не имею я права на то, чтобы жить наконец-то полной жизнью, а не ждать, что когда-то Светка сменит гнев на милость? Пусть она знает, что я, Стельмах, смею жить без нее».
То, что случилось дальше, знакомо всякому и каждому, кто хоть раз в жизни играл в увлекательную и бестолковую игру, под названием «Свадьба». Стельмах не отступил и тут от генеральной линии – он настаивал на скромной церемонии и семейном походе в ресторан, который обещался оплатить из расчета пятнадцати человек. Он обещался быть в новом костюме и при галстуке, а так же самостоятельно подобрать кольца. Кити скромно молчала до первой реплики Степкиной мамы, которая возопила «Мальчик! Ша! Наша красавица первый раз замуж выходит, разве ж ты, изверг, оставишь ее без свадьбы? Непременно будет и лимузин, и съемка, и тамада, и кордебалет! Мы с папой так долго этого ждали! Да неужели мы не позовем на свадьбу нашего любимого мальчика дядю Изю с тетей Раей? Да что такое, в конце концов, пятнадцать человек? И непременно отмечаем в «Страннике» - это единственное место в городе, где таки умеют готовить семгу». Тут же Кити, почувствовавшая поддержку, скромно выступила, что очень теперь статусно запускать в воздух маленький бумажный дирижабль, с надписью «вечная любовь», а еще говорят неплохо сделать небольшой предварительно фильм, про историю знакомства жениха с невестой, а еще есть мальчишки – она в том году на свадьбе подруги видела – устраивают файершоу. Тут подключились родители Кити, которые сказали, что непременно нужно составить список, чтобы хотя бы примерно знать бюджет, и список был составлен. При этом Кити лихо щелкала по клавиатуре своего ноута, добавляя и убавляя, раскрашивая каждую сумму в свой цвет для каждого из персонажей, а папы-мамы в порыве родительских чувств обещались оплатить и то и это. За Степкой в итоге остался ресторан, но уже не на пятнадцать, а на тридцать пять человек и Степка определил, что это предел. На большее он не согласен. Хотя он знал, что этим финансовые потери не ограничатся, и отложил еще некоторую сумму, но от своей мечты не отступил и продолжил трудиться в усиленном режиме, чтобы наверстать темп, и все-таки хоть что-то успеть заработать. Он просчитывал и подсчитывал, что у него будет еще вся осень и почти вся зима, пока не родится ребенок – потом, конечно, будет не до того.
Кити поначалу не стала перебираться к нему и Стельмах, отсутствующий дома вечерами не возражал. Чем ближе становился час «Х» тем сильнее он нервничал. Он самоустранился от всей кутерьмы, связанной с организацией мероприятия, и не знал о подробностях, и не вникал в происходящее. Мама после каждого нового оплаченного и договоренного мероприятия звонила ему и отчитывалась, он вежливо слушал, но в уме у него при этом щелкал калькулятор – еще тысяча, еще две, еще десять. Кто расплатился за все это? Зачем? Зачем столько лишних расходов? Старая как мир, неприглядная ситуация – девушка залетела от мужчины, который ни в жизнь бы не женился на ней, если бы не это обстоятельство. И хорошо бы тихо-скромно, не привлекая внимания, все узаконить. А тут – как так и надо – целое действо организовали. Ну и что, что семья Стельмаха может себе это позволить? Что ж теперь? Если бы он любил… Да даже если бы он любил, если бы это была «его» свадьба, он бы ни за что всего этого дебилизма не устроил. И он больше чем уверен – та, которую он любил бы, его нежелание устраивать действо поддержала.
Из тридцати пяти приглашенных трое проходили под кодовым названием – «друзья Степы». Никто не знал, кто это будет, даже сам Стельмах. Конечно, приглашать Светку – верх бесстыдства. Но Женю, Кутузовых и ТТ он хотел позвать. Особенно он рассчитывал на Тимоху. Во-первых, ТТ был человеком светским, обаятельным и активным, во-вторых, между ними давно, больше в шутку, чем в серьез, было условлено, что они станут шаферами друг для друга, в-третьих, ТТ мог выпить море и остаться в живых, в-четвертых – Степка любил Тиму и хотел его видеть рядом с собой в этот скорбный день. Однажды вечером, собравшись с мыслью, Степа позвонил ТТ и пригласил его прибыть такого-то августа сего года для исполнения обязанностей шафера. Через паузу Тим ответил, что такого-то августа сего года он будет находиться в Крыму на отдыхе, так что «звиняйте Панове, чи шо». Степка подумал-подумал и решил, что раз не придет Тим, то и прочих всех приглашать не стоит. И позвал в шаферы старинного приятеля Костика Неплюева, а двух других дружек отбирал не по степени близости, а по степени полезности в дальнейшей жизни – один трудился вместе со Степкой в банке, другой имел собственную контору, занимающуюся внутренней отделкой помещений.
Когда до свадьбы оставалось чуть меньше месяца, Кити, как бы невзначай, как о само собой разумеющемся, поинтересовалась о том, куда они поедут в свадебное путешествие. Стельмах об этом даже не думал. Он разъяснил Кити, что состояние его финансов и ее здоровья не предполагают никаких поездок, на что Кити замкнулась и обиделась. Степка считал, что тема исчерпана, и зря. На следующий же день его посетила мама, которой несчастная, милая девочка Кити устроила показательный плач, и теперь мама пришла вернуть непутевого сына на путь истинный. Стельмах слушал маму, и фиксировал для себя невероятную Китину прозорливость – она нашла единственный способ влиять на Степку – через мечту его мамы о внуках и о семье для единственного сына. Дождавшись окончания маминого монолога в молчании, Степа заговорил. Тихо и спокойно, отрешенно и очень серьезно. Он объяснил матери, насколько это было возможно, что Кити – не то, что все они думают, не милая добрая девочка, а мелкий хищный зверь. Что она нашла, что Стельмах перспективный и не слишком требовательный к искренности человек, и теперь, пользуясь ситуацией, показывает хорошую мину при плохой игре. Что ему весь этот спектакль до лампочки. Что он просит прекратить растраты, поскольку они себя не окупят, особенно, если Кити продолжит вести себя в том же духе. Мама, ошарашенная этим заявлением, обозвала Степку дегенератом, жидом, неблагодарным сыном, но, однако, призадумалась. Успокоившись, села на Светкиной кухне, огляделась по сторонам и спросила о том, как Степке досталась в наем такая шикарная квартира?
- Это квартира Светы Вышегород. Она живет после развода вместе с сыном и бабушкой в частном доме, а эту хату содержать ей одно время было не по средствам. Это Тимофей с ней договаривался.
- Жаль девочку. Бывает же – вот Сашкин муж – чистое золото. А братец его - непутевый. А знаешь, Степа, она ж нам родственница.
- Как это?
- Ее дед, Веня, троюродный дядя твоему папе.
- А почему не общаемся? Почему я даже не слышал об этом ни разу?
- А они с папой твоим разошлись, не поссорились, а как-то…
- Из-за чего?
- Не помню.
- Ну, ма-а-ам?
- Твой папочка всю свою жизнь мечтал о доме. Сейчас-то его мечта сбылась, а тогда… Дай бог памяти… тебе лет десять наверное было… да… Вот, Циля, дочка Веника, вышла замуж за русского, родители одно время и знать ее не хотели, а потом смягчились… она жила с мужем, свекровью и двумя дочками в доме у свекрови. Твой папа, как дом тот увидел, все упрашивал Цилю – продай. А та отмахивается – не мое это, не я хозяйка. Свекровь ее скончалась, а перед тем Веник с русским зятем и с твоим отцом по своим связям им квартирку вот эту самую выбили. Вроде сговорились дом уступить, ждали только, чтоб в наследство вступить. А оказалось, что дом завещан девочкам, дочкам Цилиным. Одна из них уже большая тогда была, в институт поступать собиралась, паспорт получила. Она как раз и заартачилась, не хотела с наследством расстаться. Так что покупка не состоялась. И не виноват никто, и отношения разладились. Отец твой больше знает, если хочешь – сам спроси. Я-то не особо хотела в дом тот переезжать. Не нравилось мне там. И дом хороший, основательный, и удобства все, и район исторический, и до центра пять минут пешком, а находиться мне там тяжело было. Не знаю… что-то необъяснимое. А папа наш расстроился тогда сильно…
- Да… мам… Жаль, что я не знал всего этого… все сейчас по-другому было бы.
- Почему?
- Мы со Светкой… встречались одно время. Еще в институте. Она мне правда нравилась, но я думал, что она русская… А вы мне с отцом говорили всегда, что жениться надо на еврейке. Вот я ей и сказал по-честному, что ничего у нас не получится.
- Прости, мальчик, но если любил действительно, то наплевал бы на наши запреты. А, однако – голос крови! Ты ж, хоть и не догадывался, а полюбил свою, нашу… только, что уж теперь говорить-то. Говорить о другом нынче надо.
- Да, мам. Говорить надо о другом. Не надо Кити баловать. Ты ее родителей видела? Вряд ли она привыкла к достатку. Так и не надо приучать. Если она из корыстных интересов замуж идет – на фиг она мне нужна. А если по любви – потерпит. Я не собираюсь ее содержать. Т.е. ей не удастся за мой счет в рай въехать. Ребенок – не разменная монета, не предмет для шантажа.
Но Кити таки Степку переиграла. Она напела Степкиному папе, что в свадебное путешествие хочет отправиться в Израиль, вроде как в паломничество. Но мама попыталась сделать эту поездку максимально бюджетной, через своего племянника, живущего в Хайфе, забронировала им номер в очень милом и недорогом отеле, недалеко от моря. Так что Степа оплатил только перелет и сколько-то еще денег взял «на жизнь». Узнав об этом, Кити устроила Степке разборки.
- У тебя же есть деньги, Степа. Что тебе стоило потратить лишнюю тысячу баксов? Жили бы в приличном месте, на всем готовом.
- Зачем?
- Что? Жаба задавила?
- Я не хочу ехать. Вообще. Не бузи. Если у тебя есть лишняя тысяча баксов – организуй все по-своему.
- У меня нет таких денег. Ты знаешь, сколько стоило платье, и сколько еще предстоит потратить на прическу и макияж? С моей зарплатой не разгуляешься.
- У меня зряплата всего-то на четверть больше твоей, и ресторан обошелся мне в три таких зарплаты. Однако с меня почему-то требуют еще денег на ненужное и необязательное свадебное путешествие.
- Не гони мне за свои доходы, Стельмах, я прекрасно знаю, что ты не копейки со счета не снял с мая месяца. Не прибедняйся.
- Отучись считать деньги в чужом кармане. Ты знаешь, для чего они мне нужны.
- Жмот.
- Ты замуж хочешь? Или как? Теперь открой пошире глазки и смотри внимательно, пока не испортила себе биографию таким непродуманным шагом.
Слезы. Сопли. Стоны. Крики и истерики. Попытки бить Светкину посуду. Затрещину получила и смахалась тушь размазывать в уголочке. Но не ушла. До самого конца проторчала в Степкиной норе. Боялась, что передумает жениться.
Свадьбу свою Стельмах вспоминать не любил, даже не смотрел потом ни фотографий, ни видеосъемку. Хотя держался очень достойно, задавил в себе все подсознательные протесты и сделал все, чтобы даже самый взыскательный глаз ничего некрасивого не заметил. Тем летом у него появилась привычка в машине вместо музыки слушать аудиокниги, и как раз перед свадьбой Степка проштудировал Толстовское «Воскресенье». Часто повторяющаяся фраза у великого классика про «чувство нравственной тошноты, переходящей в физическую» - самое близкое описание Степкиного состояния во время церемонии и последующего банкета. Было очень жарко, и Стельмах непременно напился бы, если бы не свидетель, Костик, который намешал ему шприцель из ледяной минералки и белого вина. Этот легонький летний коктейль по внешнему виду не отличался от шампанского в бокале Кити – те же бульки, тот же цвет. Степа предлагал и жене пить то же самое, но она отказалась – шампанское, по ее мнению более соответствовало ситуации, даже если никто не заметил бы подмены. Вообще – это был ее звездный час, и Степка после каждого, особенно откровенного проявления самовлюбленности Кити, ужасался все сильнее. Как он мог не догадываться об ее невероятном, гипертрофированном эгоизме? И ведь видел же раньше, но принимал за игру, за позерство, за шутку. Степа гнал от себя эти мысли. Он еще сохранял надежду на то, что рождение ребенка ее изменит, ведь изменилась же Светка? А тоже редкой стервой была и не эгоисткой даже, а эгоцентристкой. Но в эгоизме этих двух близких ему женщин была одна существенная разница – Света расплачивалась за свой эгоизм сама, а Кити требовала исполнения своих желаний от других.
Костик вел себя образцово, лучшего и желать нельзя – острил, произносил замысловатые тосты, пил не пьянея, галантно опекал свидетельницу, сыпал комплиментами, не фамильярничая, сохраняя микроскопическую дистанцию, любезничал с малознакомыми или вовсе незнакомыми людьми и всех очаровал. Единственное некрасивое и малопонятное его деяние зафиксировал только сам Стельмах, да и то, когда банкет уже закончился, гости разъехались, и сам Степка уже разоблачался в номере, собираясь принять ванну, а Кити в фате, корсете и чулках в ажитации пересчитывала содержимое подарочного конверта. Степка, регистрируясь в любезно предоставленном администрацией ресторана номере для новобрачных, видел, как Костя отправился провожать свидетельницу, и не ждал, что кто-то может их еще побеспокоить. Однако Костик вернулся через полчаса после отбытия пьяный настолько, что не мог даже связно объяснить, что ему от Степана Аркадьевича нужно. Он пытался замысловато и обиняками что-то Степке рассказать, но терял нить и сам понимал, что не в состоянии сформулировать своей мысли. В конце концов, Степке удалось его успокоить и отправить домой на такси, но только под обещание, что он непременно по возращении из отпуска Костю увидит.
В Израиле … жара стояла еще более страшная, чем в России. Другое дело, что аборигены к ней почти привыкли и свой жизненный уклад приспособили под климат так, что почти ее не замечали. Стельмахи не поехали в Иерусалим, зато побывали на горе Кармель, и в океанариуме посмотрели рыбок. На этом культурная программа закончилась. Степка с опекавшим их израильским братом навестили в специальном заведении старейшую из ныне живущих их родственниц. Степа думал, что увидит нечто вроде Тимохиной тетки – пускающую слюни, слабоумную Бабу Ягу. Но его ждал сюрприз – во-первых, само заведение напоминало суперэлитный санаторий, а во-вторых, тетя Фира честно признала, что гораздо лучше помнит то, что было до войны, чем то, что было вчера, и не способна сама о себе заботится, но когда тебе сто два года сложно ожидать от организма юношеской легкости. Стельмаха она обозвала «поддельным евреем». Степка, который посчитал, что старая дама таки в маразме, пропустил ее слова мимо ушей, но та, попросив отвезти ее в кресле на колесиках на тенистую террасу, на воздух, рассказала Степке старинную семейную легенду о превращении его прадеда Лео Стейнбаха в Левушку Стельмаха. Оказывается, отец Лео завел семью в очень зрелом возрасте, да и разница между двумя его детьми составляла более десяти лет. Старшая дочь его вышла замуж по любви и муж ее принадлежал к иудейскому племени. Клаус Стейнбах, обрусевший немец, человек довольно состоятельный и к тому ж космополит, против этого брака не возражал и мало того, имел множество знакомств в ближнем кругу своего зятя, да и управляющий его делами, отец Фиры, Клауса более чем устраивал. После смерти отца Лео жил то у сестры, то в семье своего управляющего и окончательно объевреился, когда женился на двоюродной Фириной племяннице.
Степка долго думал о своем далеком предке, он не знал этой истории, не знал этих людей и даже не догадывался об их существовании. Он предположил, что Светка – последняя из той ветви, пра-пра-пра… того же Клауса Стейнбаха, что и он. Только он, Степка, потомок Лео, потому что носит ту же фамилию, а Светка – праправнучка его сестры. Вот как бывает. Наверное, стоит рассказать ей о том, что они родственники, хотя… Стельмаху казалось, что она-то знает, что они дальняя, но все ж родня. И оттуда же и корни той связи, которую они оба чувствуют, только Степка принимал ее за любовь, а Светка знала, что это всего лишь родственные чувства, и одинаковое, на уровне общей крови мировосприятие, более глубинное, чем воспитание, или влияние окружения, или физическое влечение друг к другу двух молодых организмов. И снова Стельмах был поражен и испуган проявлением ее мудрости.
По возвращению домой Кити, которая почти весь отпуск проторчала на пляже, частью под тентом, частью в море, под палящим солнцем, от перепада погоды (а в конце августа в средней полосе России изрядно похолодало) заболела. Заболела настолько сильно, что ей пришлось лечь в больницу. Там на второй или на третий день у нее началось кровотечение, и… Стельмах попрощался с мыслью обзавестись наследником в ближайшем будущем. Он переживал, возил Кити фрукты и лекарства, жалел ее, но в глубине души радовался, что теперь она потеряла возможность шантажировать его и его родных. С ним что-то происходило странное, он все чаще задумывался о том, что узнал от тети Фиры, задумывался о Светке и о своей жизни вообще. Он думал о том, что сказал ему несколько лет назад его психиатр, к которому Стельмах обратился, не в состоянии самостоятельно справится с кризисом, постигшим его накануне тридцатилетия. Звали этого чудесного доктора, который не стал в итоге Степку лечить медикаментозно, а ограничился психоанализом, Виктор Наильевич Сафин. Так вот Виктор Наильевич постарался внушить Степе мысль, что обвинять в собственных неудачах или неурядицах надо себя. «Все претензии к зеркалу. Бывает, конечно, форс-мажор, но большей частью неприятности – следствие твоих собственных деяний или бездействия». Тогда Степа считал, что во всех его бедах и несчастьях, а от него вдруг, неожиданно ушла подружка, которая… которую… он не сказал бы, что любил, но, живя с ней, привык и даже подумывал о том, чтобы сделать ей предложение… короче, он считал, что в том, что ушла его девушка, виновата Света. Он даже нашел этому объяснение – она, Светка, ведьма. Приворожила его, поэтому он и не может жить больше ни с кем, и постоянно думает о ней, и сравнивает всех девушек с ней, и т.д. и т.п. И на самом деле, после довольно долгого перерыва в отношениях они вдруг стали чаще видеться, и она вела себя очень… Степа затруднялся подобрать слово…. Но в Веткиных глазах он видел иногда тень…радости,…близости, и потому двинулся ей навстречу всем сердцем, но уже не так откровенно и безоглядно, как раньше. Он считал, что имеет право на легкий флирт, ему нравилась дерзость, и резкость, и легкость с которой она реагировала на его подначки, ничего не подтверждая и не обещая, но он готов был голову отдать на отсечение – Света была счастлива этим общением так же, как и он. И вот за этот призрак первой своей настоящей страсти Степка расплатился тем, что его официальная девочка, почувствовавшая, что Степка влюблен в другую, ушла от него.
Виктор Наильевич утверждал, что это он, Степка во всем виноват. Что это он не сумел в свое время удержать любимую девушку. Что это он связывается с женщинами, изначально зная, что связь эта временная, и потому ведет себя потребительски, неискренне, не открываясь, а женщины очень чувствительны к таким вещам. Раньше или позже они понимают тщету своих усилий и уходят. А Степка снова связывается с очередной временной девочкой, не видя и не понимая разницы, не желая учиться на своих ошибках. И вот теперь временная Кити развела Степку, как лоха, поимела и его, и его семью, не разорила, конечно, но уж Степка придумал бы, как ему потратить те деньги, что он выкинул на свадьбу. И возникает вопрос – что теперь делать? Побыть еще чуть-чуть порядочным человеком и попытаться хотя бы прояснить дальнейшие намерения жены, попытаться определить для нее рамки, в которых ее выходки Степа готов терпеть. Или избавиться от нее, показав, что и он способен на некрасивые поступки. Бог с ними, с поступками. Может, хочет ли он жить с ней? Спать в одной постели? Или выставит себя на посмешище, разойдясь спустя две недели после свадьбы? Но главное, он снова окажется один на один с вечностью… опять начнет от нечего делать встречаться с очередной нелюбимой девочкой, опять подставится под удар, опять повторит все то же самое? Или, может быть, честнее было бы отправиться к Вете, и спросить, не согласится ли она составить счастье всей его жизни. На каких угодно условиях. Степка понимал, что после всего, что он натворил, она может ему не поверить, принять его поступок за издевательство, или за неожиданность, ведь… ни разу с тех пор, как они еще были детьми, он впрямую не дал ей понять, что любит. Он не мог себе представить, что будет с ним, если она поймет его правильно, но откажет. Но тогда ему, вероятнее всего, будет абсолютно все равно с кем жить – с нелюбимой Кити или с нелюбимой кем-то еще…
Наверное, Стельмах знал, какой будет реакция Светы, даже не догадываясь о том, что она сошлась с его лучшим другом ТТ. Поэтому ничего не предпринимал. Акклиматизация и для него тоже не прошла даром. 1сентября он забрал жену из больницы, вписал денег на хозяйство на месяц вперед и отбыл на работу, но к обеду почувствовал себя плохо, отпросился и медленно поехал в сторону дома. На первом же перекрестке он заметил рядом со своей машиной Костика, привлек его внимание и предложил подвезти, а заодно и поинтересовался, о чем таком Костя хотел ему сказать после свадьбы.
- Разговор потребует времени и возлияний.
- Что ж, возлияний, так возлияний, - согласился Степа и повез приятеля в совсем не статусное, но, тем не менее, любимое свое заведение, нечто среднее между рестораном и кофейней.
- Знаешь ли ты, Стельмах, где я теперь тружусь?
- Знаю – в отделе по борьбе с экономическими преступлениями.
- Чудно. Не придется долго объяснять. Мне нужно, чтобы ты устроился на работу в одну контору, у них есть нужда в программисте, который согласился бы трудиться по выходным, а тебе, как я понял, деньги нужны.
- Деньги нужны, но я и так неплохо могу заработать по частным заказам. Но я думал, что для того, чтобы предложить мне работу, ты не стал бы вламываться в мой номер в первую брачную ночь.
- Извини. Тогда я вломился по другому поводу, просто… не могу я своей выгоды упустить… и я еще не столько выпил, чтобы решиться сказать тебе то, что хотел и хочу сказать.
- Ладно. Услуга за услугу?
- Вроде того.
- Что от меня надо?
- Да ничего особенного. Трудись. Надоест – уходи. Если там все чисто – хорошо, но если вдруг ты что-то заметишь, какие-то признаки двойного учета – пожалуйста, нарой побольше, или хотя бы объясни куда рыть.
- А что за контора?
- Поселок Тру-ля-ля.
- А мне они нравятся. Я там знаком с некоторыми, с Ильей Корниловым и Асей Сафиной. Нормальные ребята. Жаль, что они у тебя в разработке.
- Нет, если б они были в разработке, я бы по-другому действовал.
- Так что же?
- Через них многие попали ко мне на заметку и не без оснований. А эти – у них все слишком правильно и абсолютно прозрачно. Налоговая ни разу ничего не нашла, кроме мелких огрехов с документооборотом. Контракты у них – сказка страшная. Они в части собственной ответственности сами себе такие условия прописывают, будто с ними ничего плохого не может случиться, даже случайно. Другие конторы изо всех сил стараются подстраховаться, обезопасить себя, а эти даже на подсудность в Тюменской области соглашаются, будто заранее уверены, что по их вине судиться не придется. Нормуль? Так не бывает.
- Откуда ты это знаешь? У тебя кто-то уже там есть? Засланец?
- Была засланка. Аська ее уволила.
- За что?
- По собственному желанию.
- А на самом деле?
- За нарушение субординации и трудовой дисциплины.
- Как это?
- С год назад примерно, в разгар кризиса, внедрил я туда тетку одну, в налоговой она раньше трудилась, а теперь на пенсии. Жена тамошнего генерального директора ей племянницей приходится, так что проблем не было. Освоилась там тетя моя, но толку от нее не наблюдалось. Все, говорит, что через меня проходит, вполне достойно выглядит. Примерно месяц назад тетя сообщает – из декрета вышла главная юристка. Эта самая юристка по описанию знакомых с ней служащих – за тридцать уже дамочка, замуж накануне родов выскочила, на работу рвется, профессионал и особо на фирме ни с кем не общается, кроме главы службы безопасности и директора по производству, в пьянках-посиделках не участвует. А в реальности, когда тетя моя эту девицу увидела – даже сразу не поверила – выглядит лет на двадцать пять, воробышек, стрижка короткая, ручки-ножки бесплотные, скулы-ключицы торчат, одевается как бомж, в шлепках и майках на работу ходит. И только если в суд надо ехать – тут цивильно, но и все равно, как тетка говорит, «выдриотски».
- Это как?
- У нас такого не купишь, вот как. Вроде юбка пристойная серенькая, пошита хорошо, и из хорошей ткани, а выглядит вызывающе, и именно тем, что не подкопаешься, придраться не к чему.
Стельмах засмеялся, понимая, что речь идет о Сафиной. Была за ней такая особенность. Слишком она безразлично относилась к мнению окружающих, а собственный ее вкус – дикая смесь подчеркнутой небрежности и вычурной благопристойности.
- Чего смеешься?
- Так. Ты сам-то Асю знаешь?
- Угу. Знаком.
- Ну, дальше? За что уволили-то?
- Тетенька эта любит, когда с ней дружат… в глаза заглядывают и уважение проявляют. А Ася ее игнорировала. Не нарывалась, не настаивала ни на чем, и дружить даже не пыталась. Пару раз они по работе схлестнулись, типа Ася должна была какие-то документы предоставить лично, а она с оказией передала. Еще пару раз что-то тетка ей высказала за внешний вид и за курение. А та улыбается только и не реагирует на доставательства. В итоге тетя пожаловалась директору, тот Асю на ковер вызвал и предложил объясниться с коллегой. Оказалось, что Ася не только юрист, но и одна из совладельцев фирмы. А потом… ну, когда надо уволить человека – всегда найдется за что.
- И туда ты собираешься меня завербовать?
- Я ж говорю, не хочешь – не надо. Я только предлагаю. Я уже и не верю особенно, что они нам нужны. А то, что я тебе сказать хотел, я и так скажу, безо всяких одолжений. Ты только сначала ответь мне на один вопрос – ты свою жену очень любишь?
- По-моему, это – не твое дело.
- Конечно, просто я не хотел бы стать посланцем, которого побили за послание.
- Я понял, говори.
- Я под конец торжества вашего думал позвонить домой, жену предупредить, что скоро приеду. Музыка, шум – я спрятался на кухне ресторана. Смотрю – Кити тоже там, просит стакан воды, потом достает из сумочки какие-то таблетки, пьет. Мне упаковка знакомой показалась, только я никак не мог вспомнить, где я ее видел. Звоню жене, беседую, и тут вдруг, будто по башке вдарили – вспомнил. Мы с женой в свое время решили, что двоих детей нам более чем достаточно. И она теперь гормоны пьет, специальные. И для здоровья и для предохранения. Так вот твоя Кити те же самые таблетки пила. А я всю свадьбу только и слышал, как вам намюкивали на скорейшее обзаведение детьми, я так понял, что она вроде как беременная. Я призадумался, а потом когда свидетельницу провожал, поспрашивал, что она на эту тему думает. Та подтвердила, что свадьба эта – по залету. Но этого не может быть, потому что вряд ли Кити станет в положении пить такие лекарства. Сам делай выводы. Не хотелось мне молчать, есть же мужская солидарность какая-то?
- Спасибо, друг. Только… Ну, новость запоздала несколько… Но все равно спасибо.
- Ладно, не за что. Ты это… посиди, обдумай. А я побегу… Дел еще много. Бывай, друг.
- Да, пока-пока.
Думать Степке было особо не о чем. Все он уже знал до того, только может быть, о размахе не подозревал. Неужели же он такое сокровище, чтобы Кити, ради желания выйти за него замуж, оказалась способна на такую подлость. Ну, подумаешь, не была она беременна во время свадьбы или потеряла ребенка – какая разница. Сейчас-то мы имеем что? У него есть жена. Он может в собственное удовольствие трудиться ради своей мечты, и не надо думать, что она вот-вот повиснет на его шее вообще без средств к существованию, да и еще с ребенком. Не надо торопиться, надо все прояснить со Светой, а тогда уже разводиться или не разводиться. Примерно с середины этой весны Стельмах словил долгую черную полосу, и даже не черную, а серую, никакую. И сейчас чувствовал, что она вот-вот подойдет к концу. Он расплатился и пошел к выходу. В соседнем зале для некурящих Степа углядел компанию молодых мамашек с детьми-школьниками, они отмечали день знаний. Среди них он заметил Женечку и помахал ей рукой в приветствии. Женя сорвалась с места, бросилась к Степе, принялась поздравлять его с бракосочетанием, нажелала по доброте своей много всякого, наговорила кучу новостей о себе, о Кутузовых, о ТТ и Светке. Когда несчастный Степан Аркадьевич, итак пребывающий в сумеречном сознании на фоне простуды, двух кружек пива, охреневший от грязи, в которой его искупала Кити, смог зафиксировать фразу «Света и ТТ, вместе с Осей пробыли почти месяц в Крыму в отпуске», ему показалось, что мера его страданий переполнена.
Он постарался не подать виду, закашлялся, извинился перед Женечкой и сбежал из ресторана на свет божий. Он злился невероятно на весь мир, на себя, на предков, на ТТ и Свету, и больше всего на Кити. Идти домой сейчас в таком состоянии он не мог, он бы прибил жену, или, не удержавшись, выгнал бы ее, или натворил бы еще чего-нибудь непоправимое, а ему хотелось отомстить ей за свои несчастья. Он хотел напиться и подумать. О том чтобы сесть за руль и речи идти не могло, и Стельмах побрел через центра к дому ТТ в надежде встретить там друга, а если повезет и Светку. Он как-то сразу понял, что живут они у Тимохи. Степка просидел до самого вечера перед подъездом в беседке, но никто так и не появился. Степа не напился, а наоборот протрезвел и впал в состояние холодного расчета. За эти несколько часов с ним что-то произошло, он стряхнул апатичность, которая прилипла к нему еще с весны, он решил, что пора брать управление судьбой в свои руки. «Вот до чего довело меня желание быть милым и порядочным. Вот чем кончаются попытки идти на поводу у семьи. Я имею право не хотеть того, что все остальные считают логичным и правильным. Я не хочу соответствовать их представлениям». Кроме того… он очень много думал о Свете, он … терял ее окончательно, он даже ненавидел ее, по накалу вызванных эмоций она шла на первом месте … но в дальнейших планах мести она не фигурировала, как и ТТ.
Дома он просочился по-тихому в спальню, с утра прогулялся, забрал машину, а потом ему в голову пришло, что Свету можно найти с утра перед школой. Дальнейшее мы с вами уже знаем, все, кроме того, куда Степка пропал из-под окон больницы. А пропал он… то, что о чем он с вечера думал, что он запланировал, начало даже еще прежде его собственных действий реализовываться. Он ходил туда-сюда под окнами палаты, и сегодняшние его мысли были совсем иными, чем вчера: «Пусть живет, только пусть живет, пусть не для меня, пусть с Тимохой… Проснуться однажды и знать, что ее больше нет на свете… что я никогда ее не увижу и это – окончательно и бесповоротно – немыслимо». И в глубине души, где-то на грани между знанием и страхом он чувствовал, что его вчерашняя невероятная, слепая и страшная ненависть могла преодолеть пространство и добраться до Светки. Признавала же она сама, что знает и чувствует, когда он думает о ней. Потому-то он и не смог найти в себе сил, увидеть ее в то утро. А другие его хотения, те, что он посчитал для себя важными, исполнения которых он желал с не меньшей силой, чем ненавидел накануне Свету – эти хотения начали вдруг сбываться с невероятной точностью. Ему вдруг позвонил тот самый приятель, который занимался ремонтом квартир и сообщил, что дом Стельмаха строится секциями, и та, в которой расположена Степкина жилплощадь, уже закончена. Через месяц он вполне готов начать там трудиться, но прежде нужно составить дизайн-проект и смету, хотя бы на начальную часть работ, и порекомендовал дизайнера. Так что Степка отправился обратно домой за документами, и в обед уже вез дизайнера обозревать фронт работ. Конечно же, у Степки не было нужной суммы и через месяц вряд ли ситуация сильно улучшилась бы. Поэтому Степа подал документы на предоставление кредита.
Разумеется, Кити он ничего не сказал, наоборот, вел себя «лопух-лопухом», стараясь соответствовать представлениям жены о безутешном, убитом горем, потерявшем ребенка молодом муже. Он терпел ее подруг, зачастивших к ним в гости, ездил с ней к теще, каждый день интересовался состоянием ее здоровья, и делал вид, что бережет ее, и не настаивал на интимных отношениях, и это было несложно – при одной мысли о возобновлении их связи Степку начинало колотить от злости. Примерно через две недели Кити начала заводить разговоры о том, чтобы потратить «свадебно-подарочные» деньги.
- Что ты хотела бы купить?
- Не знаю. Телевизор? Стиральную машину? Может диван?
- Зачем? Здесь есть все.
- Но нам здесь жить недолго осталось.
- До следующего лета точно.
- Почему так?
- Стены стоят уже, но ремонт будет длительный, да и потом – зачем жить в пыли и неустроенности, если можно наслаждаться комфортом?
- Но это все – чужое, а я хочу свое.
- Я тоже. Но все сразу не получится. Может быть, я постараюсь, мы сможем переехать весной, к моему дню рождения, но в новой норе будет только кухня и ванная отделаны и пригодны для жизни – остальное… по мере появления денег.
- Если нам надо экономить, может быть отказаться от аренды и пожить с моими предками, или с твоими.
- Честно – я отвык уже от жизни с кем-то. Тем более с родителями. Это ж всякий раз придется отчитываться «куда? зачем? где был? что делал?». Я от этого всего сбежал и больше не хочу.
- Но ты бы смог экономить прилично? Примерно… – Кити озвучила сумму.
Степка не понял сразу, что говорит Кити, а потом обрадовался тому, что она не видит его лица (он курил на балконе, а она сидела в комнате, перед телевизором). «Неужели столько стоит теперь аренда трехкомнатной квартиры? Светка явно по-дружески отнеслась к нам с ТТ. И хорошо, что Кити не в курсе, все-таки не так будет нападать, понимая, сколько я в нашу совместную жизнь вкладываю» Но тут он опять, в который раз уже просчитался. В третьей декаде сентября Кити начала клянчить денег. Степа спросил, куда она девала то, что он ей выдал 1 числа текущего месяца. Та замялась, занервничала, мол, ей пришлось много потратить на лекарства, и у нее сапоги осенние развалились, и, кроме того, Степа привык к холостой жизни, и его питание не было сбалансированным, нужно кушать гораздо больше витаминов, и овощей, и кофе закончился и специи, и т.д. и т.п. Степа подумал чуть, но не ругался, только сказал, что он выделил Кити ровно в два раза больше, чем привык тратить, живя в одиночестве, и надеялся, что этого хватит. А потом поинтересовался, сколько Кити сама вложила денег в их семейный бюджет? Ответ Кити его не удивил и он долго и нудно распинался перед супругой, что это дома, при родителях, она тратила свой заработок на тряпки. Кити нахохлилась, попыталась качать права, но Степа остался непреклонен. Кити воззвала к его порядочности, но Стельмах не видел ничего непорядочного в том, чтобы взрослый человек содержал себя самостоятельно. Он достал с полки в коридоре коробку из-под новых сапог, обнаружил в ней чек, и, несколько прибалдев от суммы, объявил жене, что, следуя ее же логике, покупка обуви в их общие расходы не входит. И это она обязана компенсировать. Кити разозлилась и сказала, что поскольку денег у нее все равно нет, до конца месяца она ничего в дом покупать не будет. Степка не возражал. Он и так редко ужинал дома, а перекусить он мог и в столовой, или у родителей, или у клиентов.
Он не возвращался к этой теме, и 1 октября вписал ей ровно ту же сумму. Кити, с видом оскорбленной добродетели денежку схомячила, но, вероятно чтобы доказать Степе, что этого мало, повезла его в супермаркет. Степка, когда они еще жили с ТТ привык закупаться на неделю вперед и не видел в этой поездке ничего криминального. Но… покупки Кити отличались полнейшей безалаберностью, и Степка, большей частью, занимался тем, что возвращал обратно на полки то, что она складывала в коляску. В отделе бытовой химии, в конец расстроенная Кити, в сердцах сказала, что хоть она и живет теперь в квартире Степкиной бывшей подружки, и большинство тамошних вещей, в том числе кондиционеры для белья, стиральный порошок, жидкость для мытья посуды и прочее досталось ей, как и Стельмах по наследству, в дальнейшем она собирается объяснить Степе, что он теперь «ее» муж. Следовательно, она и только она будет решать, как им дальше жить, в частности – чем должен пахнуть кондиционер.
Степан Аркадьевич забрал (на всякий случай) из дома и перевез к маме все документы, под страхом смертной казни наказав ничего Кити не говорить, маме же он отдал и все чеки, связанные с ремонтом, и дизайн-проект новой квартиры. Он был вынужден рассказать родителям, что Кити не была в положении во время свадьбы, и как бы ему самому не казалось все это неприятным, признал, что ошибся, что был обманут наглой и алчной девчонкой.
У Степы появилась дурацкая привычка курить подолгу вечерами на балконе: он садился в мягкое, старенькое кресло, вытягивал длинные ноги, клал их на пуфик, сползал по спинке в полулежачее положение, ставил на подлокотник пепельницу, и сидел так, несмотря на холод допоздна. С этого ракурса, если еще не сильно отвлекаться по сторонам, ему сквозь створки балконного окна было видно только небо, никаких крыш, деревьев, антенн, ничего кроме влажных серых днем и сине-свинцовых ночью облаков. Иногда сквозь эти облака неожиданно проглядывали луна и звезды, иногда ему удавалось застать закат, иногда по отливам и стеклам барабанил дождь, и Степке хорошо и уютно мечталось под его убаюкивающие перестуки. Случалось, что прилетала откуда-то и садилась на металлические направляющие, к которым крепились бельевые веревки, черная крупная птица – галка или грач – Степка не разбирался в видовых различиях. Птица, также как и Стельмах, сидела долго, почти неподвижно и периодически гордо поворачивала голову, кося на Степку то одним, то другим черным непроницаемым глазом. Стельмах не пытался подружиться с птицей, хотя ему импонировало, что она совершенно без опаски сидит в метре от него. «Будь на моем месте Тима – уже б сказал, что эта птица и не птица вовсе. Интересно, улетит ли она, если я попытаюсь до нее дотронуться?» Степка вставал, перегибался через перила, протягивал руку, но дотянуться до птицы не получалось, не хватало нескольких сантиметров. Птица наблюдала за его действиями совершенно невозмутимо, ни разу не нахохлившись, не переминаясь с лапы на лапу, застыв будто изваяние. «И даже не грач, крупнее, может ворон?» Птица говорила «кра» и отворачивалась. «Каркнул ворон: «невер мо» Птица несколько раз хрипло крухала, будто смеялась, Степка улыбался в ответ и возвращался в кресло. «Интересно, Света счастлива с ТТ? Все ж таки я всегда подозревал, что они друг к другу неровно дышат… Они хорошо друг друга понимали, одними интересами жили и в одну сторону мыслили. «Что такое, по-твоему, Дао? Сила или знание?» да на кой черт оно мне сдалось? «Положим сила» - «А вот и нет. Знание» - «Тим, брось! Дао – энергия, и сила, и знание». Светка говорила всегда искренне, или не говорила вовсе. И ТТ в ответ на эту сентенцию смотрел на нее как заговорщик, как человек, которому сделали желанный подарок. Я ревновал к нему всегда, безотчетно и беспочвенно. И, как оказалось, не зря… Да…Ладно, ни к чему сейчас эти мысли, есть ведь о чем подумать… Надо собраться для решительного шага, надо объявить Кити, что мы переезжаем к ее родителям, как она и хотела. И надо сложить вещи, и предупредить Светку, по-порядочному, за две недели до. А интересно, с ТТ она тоже не свадьбой меряет любовь? Я ж тогда специально всего Маяковского, какого смог найти перечитал, прежде чем нашел это «письмо товарищу Кострову». «Себя до последнего стука в груди, как на свиданье, простаивая, прислушиваюсь: любовь загудит - человеческая, простая. Ураган, огонь, вода подступают в ропоте. Кто сумеет совладать? Можете? Попробуйте...» Я попробовал. Зачем она сказала? Что значила фраза «мне любовь не свадьбой мерить», если поступила она с точностью до наоборот. Или вправду разлюбила и уплыла? Или обиделась, что и мне эту любовь совершенно точно не свадьбой мерить? Почему? Что пошло не так? Мне нужно, крайне необходимо понять это, не для того, чтобы попробовать снова с ней, а для того, чтобы принять и понять свою вину. Чтобы, наконец, зажить так, как я сам хочу, чтобы не попасть снова в ту же яму, чтобы не ошибиться больше»
Таков примерно был ход Степкиных мыслей. И он действительно предложил Кити съехать с квартиры к ее родителям, чему она бесконечно обрадовалась, и предупредил о своем отъезде Свету, только встретиться с нею лично не решился, а передал ключи и прочее через Женечку, зайдя в «Дамский клуб». Но свои вещи из Светкиной норы он отвез не к Кити, а к своим предкам. Он подал на развод. Уведомление об этом пришло в день переезда по месту прописки и ей и ему, что избавило Степку от долгих объяснений. Приняв решение, он уже не отступал, а решений было принято много. Он уволился с работы, собрал самое необходимое, передал маме все деньги и документы, какими располагал, поручил ей контролировать ход ремонтных работ в его новой квартире, оставил указания подрядчику, загрузил личные вещи в машину и отбыл в столицу нашей родины город-герой Москва. К Эдику, который уже заранее помог ему подыскать место работы, и благородно предоставил угол в своей хате на первое время. С этой поры Степка считал себя свободным от всех обязательств перед бывшими друзьями, перед родителями, перед бывшей женой, перед Светкой, перед всей своей прошлой жизнью.
Женщина отличается от человека органически.
Есть такое достижение новейшей российской истории – новогодние каникулы. Десять дней, которые наши сограждане проводят либо в колбасном состоянии, т.е. разгуливая по гостям, вечеринкам, заведениям, елкам, выезжая на курорты, на дачи, в лес, либо в состоянии овощном, зарабатывая пролежни на диване, в шаговой доступности от телевизора и холодильника, с тазиком оливье на растущем пузе. Светка пробовала и то и это. Указ об объявлении 1,2,3…10 января праздничными, нерабочими днями вышел в тот период, когда она жила уже на доме с бабушкой и сыном, и ни разу за все время существования этих каникул отдохнуть по-человечески ей не удалось. Если она оставалась дома, то все эти десять дней ей устраивали бесконечное и почти беспрерывное полоскание мозгов на тему того, что она неправильно живет, неправильно воспитывает ребенка, неправильно питается, курит, не делает ничего, что нужно делать, и т.д. и т.п. Стоило Светке прилечь или присесть больше чем на пять минут, как бабушка начинала бубнить. Поэтому в прошлом году, дойдя почти до предела собственного терпения, Светка организовала им с Осей поездку в Турцию и пять дней провела в относительном блаженстве, правда ей все это время было не по себе, она волновалась, и не зря. Совершив в один день обратный трафик в несколько тысяч километров, выгрузившись из такси в двенадцатом часу ночи, переступив порог дома, Светка сразу поняла, что что-то не так. Шумело АГВ, стучали трубы, а в доме стоял адский холод. Бросив сумки перед входом, Света рванула в подсобку. Котел гудел. Она отключила газ совсем и бросилась таскать на чердак по лестнице воду десятилитровыми баклагами. Первые три она вылила в расширительный котел системы отопления безрезультатно, они вышли обратно паром, потом потихоньку система начала заполняться, и Света сделала небольшой перерыв, поймала бабушку и спросила, что произошло. Оказалось, что на рождество резко, но не критично сильно похолодало, и бабушка решила прибавить температуру в котле, и поначалу это сработало, но потом, видимо вода стала из системы выкипать. Как дом не взорвался, Света не поняла, но с тех пор она постоянно следила за тем, чтобы бабушка не дотрагивалась до отопления вообще. Но толку от того не было. Стоило Свете уйти на работу, как бабуля просачивалась в подсобку и прибавляла газ, при этом, из-за слабого зрения делала она это слишком резко и сильно, так что по возвращению вычислить ее вторжения было несложно. Света вызвала слесаря, и тот врезал в дверь подсобки замок. После шестнадцати метаний с кухни на чердак с полными канистрами, после пережитого страха, у Светки две недели болели ноги и заходилось сердце. И потом, когда она очень сильно уставала, ей чудился толи в затылке, толи в носу резкий звук лопнувшего кровеносного сосуда, и предположить, что здоровье ее подорвано она смогла еще тогда. Только… лечь в больницу на обследование Света не позволила себе, потому что без нее и Ося, и бабушка оставались совершенно беспомощны. Однако, в апреле еще, ей несколько полегчало, полегчало и бабуле, по крайней мере она перестала забываться и пакостить по недомыслию.
Каникулы 2011 года Света провела у ТТ почти безвылазно, и к окончанию их поняла, что хочет вернуться домой, хочет жить в своем доме. ТТ очень заботился о Свете и Осе, делал все, чтобы обеспечить им комфортное существование, но Светка при этом осознавала, что живет на чужой территории. У нее не было ни юридических, ни моральных прав считать эту квартиру своей, а это лишало ее внутренней убежденности в том, что она вольна что-то в этом помещении делать. А не делать она не могла… Выйдя из больницы Света столкнулась с тем, что ТТ всячески препятствовал тому, что называл физическими нагрузками, он банально запретил ей ездить на огород, запретил поднимать тяжести или много гулять, а праздность Свете была непонятна. Ей не возбранялось повозиться на кухне, без фанатизма, в несколько приемов погладить стиранное белье, кое-что убрать, но стоило ей только в изнеможении отереть со лба пот или чуть громче вздохнуть, как Тима предлагал ей присесть к телику, или выпроваживал ее от плиты. А она не могла даже телевизор смотреть без того, чтобы параллельно не теребить в руках какой-нить клубочек или вышивалочку. И больше всего ее деятельная натура не хотела смириться с тем, что пока она бездельничает у ТТ на всем готовом там, за рекой, в теплицах стоят неубранными помидоры, и нестриженной, некормленой клубника, невыкопанными морковь и свекла и т.д. и т.п. Однажды она заикнулась ТТ о том, чтобы съездить туда вместе, хотя бы убраться, но тот категорично ей запретил, и не смягчился, как она его не убеждала. Она понимала, что ТТ боится потерять ее, бережет ее здоровье, что он действует из лучших побуждений, но…
Ей помогло то, что ТТ по субботам трудился. А у нее появилась привычка с утра быстренько убрать его квартиру, завтракать, Осю отвозить в художественную школу, откуда его обычно забирал отец или свекровь, а потом до самого вечера мышковаться на доме. Первый раз, когда она так поступила, она даже подумала, что ТТ был абсолютно прав, запрещая ей перетруждаться, она бы не справилась, если бы не набежали Лиза с родней и Аська. То, с чем она сама могла бы провозиться несколько дней, эти неожиданные помощники переделали за пару часов. А потом ей оставалось только время от времени приезжать ненадолго, поддерживать сад в порядке. Когда окончательно закончился огородный сезон, Светку озарила светлая мысль отрезать маме пути к возвращению бабушки. Света начала разбирать понемногу хлам, скопившийся в бабушкиной комнате, а потом пригласила маму и предложила ей забрать все, что ей было бы еще нужно. Затем, когда съехал с квартиры Степка, прежде чем найти туда новых жильцов Света перевезла всю антикварную мебель из кабинета, сговорилась с Лизиным знакомым, архитектором Ильей Корниловым и вместе с ним разработала план реставрации комнаты в ее почти первоначальном виде. Ей хотелось воплотить в жизнь свою давнюю мечту, она видела на старинных фотографиях, как выглядел кабинет до революции, и она планировала воссоздать обстановку русского зажиточного дома, не испоганенного еще ни революцией, ни войной, ни эпохами массовой мебели и тотального дефицита.
Илья загорелся этой идеей чуть не больше самой Светы. Толи Ветке удалось его убедить, толи он сам проникся идеей именно реставрации, но внешне комната осталась почти прежней, им удалось сохранить оригинальные деревянные стеновые панели, частично «родной» паркет, кованные карнизы для штор, кое-какую фурнитуру. А под всем этим стены и полы основательно переделали, утеплили, поставлено было новое окно, пластиковые рамы которого, тонированы были под дерево, с широким подоконником, с фальшпереплетами. В тон к панелям заказали дверь, поклеили очень благородного рисунка фисташковые обои, выровняли потолок и под самый конец, когда уже стояла на местах аутентичная мебель, Ольга, Илюшина жена привезла откуда-то невероятные совершенно, шоколадные портьеры, которые завершили образ шикарного, как со старинных картин вышедшего рабочего кабинета.
Все работы успели закончить еще до Нового года, и в последнюю субботу декабря Светка пригласила сестру и Асю с семьями, а также Наталью Михайловну посмотреть на то, что у нее вышло. Она не планировала никаких праздничных мероприятий со своими вновь обретенными родственниками, она понимала очень хорошо, что у каждого из них есть свои, уже устоявшиеся привычки в отношении встречи Нового года и Рождества. Но ей хотелось сделать им приятное, ее мучило чувство вины за то, что она скрыла от сестры первую часть того злополучного письма, и если бы не этот ее эгоистичный поступок, Лизина встреча с матерью могла бы состояться раньше. Она в глубине души считала, что владеет домом несправедливо, как бы Лиза и Наталья Михайловна ее не переубеждали, доказывая, что это имущество им не нужно. Кроме того, ей хотелось сделать им подарок, вернуть то, что по праву принадлежало им обеим, только им и никому больше. Она попросила ТТ отсканировать и отретушировать фотографии из их семейного старинного альбома, который она хранила с самого детства. И для Натальи Михайловны предназначался сам альбом, а для Лизы его электронная копия.
О том, что в ее доме идут ремонтные работы ТТ узнал, когда они уже полным ходом двигались к финалу, когда Светка начала пропадать там вечерами вместе с Осей. Она старалась, чтобы ТТ не испытывал неудобств в связи с ее отсутствием, она оставляла ему к возвращению горячий ужин, заранее предупреждала, что вернется поздно, следила за его одеждой, так чтобы он не попал в неловкое положение, но Тимоху задевало не то, что он остается вечерами один дома, а то, что Светка не считает нужным советоваться с ним, не обсуждает своих дел, а просто постфактум ставит его в известность. Ему в принципе было непонятно, зачем она ремонтирует свой дом, если не собирается там жить, если она живет с ним.
- Почему я узнаю последним?
- Невероятно! Такое впечатление, что я тебе изменила.
- Я не понимаю, почему ты ни на секунду не захотела представить, что мы проживем здесь, у меня, всю свою дальнейшую, как мне мечталось, совместную жизнь?
- Не повышай на меня тона. Я представила. И очень даже хорошо представила. Как сижу здесь летом в четырех стенах, в духоте и пухну от пирожных перед телевизором. А не сказала я тебе про ремонт, потому что знала, что ты будешь против. Какой смысл говорить?
- И проще показалось не говорить?
- Я вообще не обязана просить твоего соизволения, мне что – пять лет? Я взрослый человек. А ты считаешь, что я дитя неразумное, что ты имеешь право запретить мне делать то, что я считаю необходимым, тем более я ж не прошу у тебя финансировать или принимать иное участие в проекте.
- Может ты и взрослый человек, но ты надорвалась, пытаясь самостоятельно решать свои проблемы. А я готов был тебе помочь, я постарался взять на себя заботу о тебе…
- Запрещая мне активный отдых.
- Ты оказалась не в состоянии оценить свои силы. Я принял решение за тебя.
- Я благодарна тебе за участие, но решать за меня никто кроме меня не будет. Неужели ты не стал бы сопротивляться, если бы я, вдруг, запретила тебе заниматься фотографией.
- Зачем бы ты стала запрещать? Мне моя деятельность приносит доход, удовлетворение, радость.
- Мне моя тоже.
- Да брось! И в конце концов, не факт, что я бы стал возражать против приведения твоего дома в порядок.
- Но ты стал. Разве нет? Я всего лишь сэкономила нам с тобой нервы. И вообще, почему именно дом тебя так задел, не требуешь же ты, чтобы я отчитывалась о том, что и в каком количестве я заказала на следующий месяц для реализации в «Дамском клубе». И квартира моя, расположенная в квартале отсюда, тебя тоже совсем не интересует.
- Что интересоваться? Там Степка живет, и я знаю, что от него ждать.
- А вот и нет. Степка съехал.
- Как это? Давно?
- С ноября. Там уже другие люди живут. Я квартиру снова сдала.
- Свет, почему ты ничего мне не говоришь, ничем не делишься?
- А ты?
- Не думаю, что тебе было бы интересно слушать про то, как тщеславные стареющие тетки просят отретушировать им синяки под глазами и скрыть морщины и двойные подбородки.
- Вот и я о том же. Разве тебя заинтересовали бы хозяйственные проблемы магазина? Или расчистка снега перед ним, или штрафы, в случае если этот снег не чистить? Брось, Тима, ты не сможешь контролировать всю мою жизнь, при всем желании меня уберечь, ты не обезопасишь меня от всего. И разговоры о Степке вряд ли тебя бы порадовали.
- Но неужели тебе не хотелось поделиться? Может, я помог бы мебель передвинуть, или повесить шторы?
- Да не надо, там было кому помогать, я же через Лизину фирму и дизайнера, и бригаду нашла, мои заботы свелись только к тому, чтобы объяснить свои желания и заплатить людям за работу. Не волнуйся, Тим, я наоборот, глядя на эту красоту, второе дыхание обретаю. После того запустения, которое я нашла, когда приехала несколько лет назад туда жить, дом наконец-то обретает более или менее пристойный облик, а мне это в радость.
- «Мне», «я», «мое»… Почему? Ладно, я все понял. А куда Степка-то делся?
- Не знаю. Он Женечке ключи сдал, сказал, что разводится и уезжает в Москву. Вроде место там ему кто-то обещал.
- Жаль. Мне его иногда не хватает. Не с кем посекретничать.
Поговорили так-то и забыли. Т.е., конечно же, не забыли, но, по крайней мере, теперь оба обозначили свою позицию. За исключением этой короткой ссоры между ними царили мир и гармония. Тиме нравилась размеренная и обеспеченная жизнь, уют, чистые, отутюженные вещи, нескончаемый запас белья, горы салфеток и полотенец, разложенные в определенном порядке кремы для обуви на все случаи жизни, отсутствие пыли по углам, и комнатные цветы, те же теткины несчастные, полузасохшие цветы, вдруг преобразившиеся, зазеленевшие, переселившиеся из майонезных ведерок в красивые керамические горшки, Светкины вышитые картины на стенах, его детские или наоборот теперешние высокохудожественные фотографии хаотично, или наоборот очень взвешенно расставленные и развешенные по всей квартире, подушки в декоративных гобеленовых наволочках, закрывающие, как и ручной работы вязаный плед, старый диван в гостиной, какие-то вазы с цветами или еловыми ветками, запах лаванды от шелковых саше, спрятанных в одежных шкафах – все это ему бесконечно нравилось, несколько отдавало мещанством, но, тем не менее, имело смысл, поскольку делало его умиротворенным, довольным и счастливым. Особенно ему нравилось, когда вечером Светка открывала баночку малинового или клубничного варенья, заваривала чай с мятой, и они все втроем сидели на кухне, обсуждали текущий день, мазали на булочки масло, капали вареньем на дежурную скатерть, на майки, и улыбались, а Иосиф, перемазанный по самые уши, норовил утащить последнюю булочку в свою комнату, чтобы догрызть ее перед компьютером.
Следующая нестыковка намерений приключилась под рождество. Лиза пригласила их в гости, а после, повела на экскурсию в торговый центр. Там она обратила Светкино внимание на отдел, посвященный цветам, огородной технике, различным украшениям для сада. Светка бы задержалась, будь она одна, без Тимы, в этом раю для огородников подольше, но стоило ей протянуть руку к прилавку (ей хотелось почитать состав почвосмеси), как она услышала, что Тим выдохнул нарочито громко за ее спиной. А дома, когда Ося лег спать, Тим спросил:
- Я надеюсь, что ты не собираешься этим летом огород городить?
- Надейся.
- Что значит «надейся»?
- А то и значит – не в таких объемах, как раньше, но я намеренна заняться участком. Я планировала разбить на месте теплиц газон, посадить несколько кустов смородины, оставить только один небольшой парник и …
- Стоп. Я, например, надеялся, что мы съездим отдохнуть куда-нибудь на недельку, на две.
- И что? Одно другому не мешает.
- Я прекрасно помню, как ты, лежа на пляжу, изводилась и нервничала, что дома сохнут твои несчастные помидоры.
- Ну и? Тебе от того какая беда? Ну, понервничаю немного…
- И заработаешь еще один инсульт?
- Надеюсь, что нет. Тима, солнце, я не предлагаю тебе в садовых делах участвовать. От тебя мне помощи тут не нужно, я вполне сама справлюсь.
- Угу, понятно. Дотащишься в субботу вечером до кровати, скажешь, что безумно устала, попой ко мне развернешься и вырубишься моментом. Я некрофилии не практиковал никогда, трупы меня не привлекают.
- А, вот ты о чем? Тогда конечно, придется тебе помочь мне немножко, чтобы я еще на что-то была способна в субботу вечером.
- Тогда будет два трупа. Вдвоем доползем до кровати и свалимся. Я точно свалюсь.
- А я выясню, как отношусь к некрофилии.
- Ладно, пошутили и хватит. Я тебя предупреждаю, Христом-богом прошу, брось это бестолковое дело.
- Я не могу, для меня бросить землю – все равно, что бросить собственного ребенка. Каждая былинка, мною посаженная, дорога мне, за всем надо ухаживать, кормить, иначе погибнет.
После этого разговора им обоим стало ясно, что никто из них не собирается идти на компромисс. Тима, как не жаль ему было терять Свету, понял, что такая жена ему не по зубам. Он все больше до того сталкивался с девицами, которые увлечены были собственной внешностью, тряпками, модой, клубами, карьерой, и т.д. и т.п. Светка же была натуральным хоббитом. Земля, собственность, уют, апгрейд собственности, уровень ответственности, который превышал все допустимые Тимой пределы, невероятная самодостаточность, огромный длинный выстраданный путь к тому, чтобы не зависеть ни от кого, и не только самостоятельность в делах и решениях, но и нежелание мириться с попытками вторжения в эти дела.
Светка же считала, что невольно обидела ТТ, поступила с ним некрасиво. Если бы не он, если бы не их внезапное и сильное чувство друг к другу, она до сих пор бы сражалась с мамой и бабушкой и тихо сходила с ума. Но теперь, спустя полгода, именно он становился раздражающим фактором, с которым ей приходилось считаться, как раньше с маминым или бабушкиным вмешательством в ее жизнь. Ей это было неприятно, она не хотела, чтобы их с ТТ отношения сползали в плоскость взаимных претензий и недовольств. При этом она же ничего от ТТ не требовала, хотя, если уподобиться нормальной жене, в классическом понимании этого термина, вполне можно было бы пожужжать за невеликий уровень доходов, или за обшарпанные межкомнатные двери, или за то, что уже три месяца не работает телевизор на кухне, или за текущий в ванной кран, или за вечерние зависания по пивным. Светка всегда была выше этого, в собственном доме она, еще будучи замужем, да и позже, бытовые проблемы решала самостоятельно, или, если не могла решить, вызывала специалиста. А гнобить из-за подобных глупостей того, кто жил рядом – только портить себе нервы. «Кто сам без греха пусть первый кинет в меня камень». Тима же считал, что может кинуть ей предъяву, что имеет право настаивать на исполнении своих условий. Уподобляться ему и начинать считаться, меряться количеством добрых дел ради «их семьи» Светке не хотелось. Поэтому, когда она заметила, что Тим начал все чаще задерживаться после работы и пропадать где-то вечерами, она без лишних слов начала сворачиваться, перевозить личные вещи на дом, а потом, когда, собственно, ничего уже не осталось, устроила Тиме и Осику прощальный ужин. Тим расстроился. Он не был так категоричен, он надеялся, что можно еще что-то исправить, но в глубине души понимал, что Светка рассудила лучше. Если забежать немного вперед, то спустя несколько месяцев отношения между ними наладились, не были, конечно, такими же, как прежде, но, тем не менее, они на всю жизнь сохранили друг к другу теплые чувства.
Обосновавшись на доме, Светка и Иосиф зажили очень тихо, скромно и дружно. Ося устроил на чердаке игровую комнату, а спать и учиться предпочитал в кабинете. Светка же, пока не начались сезонные работы, отдыхала. Иногда, в свободную минутку, разбирала стеновые шкафы в коридоре, избавляясь от всякого хлама, пересматривала коробки с семенами, изучала садовый свой инвентарь и удобрения, много читала, занималась рукоделием, помогала Осе с домашними заданиями, и прикидывала, что бы ей еще хотелось в своем доме улучшить. Понятно, что на ближайшее время планировать глобальные изменения не приходилось. Светка и так вычерпала все подкожные накопления в части финансов. Следующую липосакцию, даже при том, что они с Осей очень мало тратили, раньше следующей зимы не проведешь.
Она боялась, что Осик будет скучать по Тиме, с которым сильно сдружился, но, на удивление, этого не случилось. Оська еще по осени в школе познакомился с Лизиным сыном Иванушкой и его приятелем Ником. Когда Света приглашала Лизу в гости или сама посещала ее с ответными визитами, мальчишки проводили время вместе. Теперь же Ваня и Николай и по вечерам, и после школы, и по выходным приходили к ним сами по себе, без родителей. Светке это нравилось, Ося не очень-то сходился с детьми, а тут вроде общество образовывалось для него самое подходящее. Вслед за приятелями Ося стал посещать Наталью Михайловну, учил английский. Светка переживала, что он не впишется, но Наталья Михайловна человечка хвалила. Вообще Иосиф взрослел не по дням, а по часам. Он стал все чаще отказываться проводить выходные у бабушек или у отца, говорил, что у него и дома есть дела, что с ней, со Светкой ему интереснее. И правда, они жили душа в душу, хотя Оська уже не нуждался в ее постоянном присутствии. Особенно это становилось заметным, когда приходили его друзья. Мелкие мартышки устраивали тарарам на чердаке, иногда зависали перед компом, а случалось, что и удирали с ледянками на горку к реке, а пару раз добредали даже до поселка Тру-ля-ля, и Светке приходилось ехать туда, возвращать детеныша домой. В один из таких вечеров она обнаружила сына даже не у Лизы – у Аськи, где мелкие чудовища в одной из свободных комнат устроили ралли радиоуправляемых машин. Аська же на шум и грохот со второго этажа не обращала внимания, ковырялась в пристроенной к дому отапливаемой теплице. Светка глядела в полном восторге на Асины, среди зимы цветущие, собственные огурцы, и думала, что ей есть, куда еще расти. Что она не одна такая ненормальная, повернутая на почве огородничества.
- Ты не боишься, что мальчишки тебе дом разнесут.
- Не, там с ними мой папа.
- Здравствуй, Светочка. Как дела?
По лестнице в холл спускался Виктор Наильевич. Светкин психиатр.
- Здравствуйте, какими судьбами здесь?
- Ася, как тебе не стыдно, ты что же не призналась, что мы с тобою родственники.
- Прости, пап. Как-то к слову не пришлось.
- Светочка, Ася говорила, ты осенью болела.
- Да. Но сейчас все в порядке. И даже лучше.
- Рад за тебя. Как твоя бабушка?
- Сложно сказать. В конце весны, вы помните, ей полегчало, она даже находила силы чем-то заниматься, за собой следить начала. А потом мы разъехались. Так что сейчас я с бабушкой общаюсь раз в неделю. Она при виде меня впадает в беспокойство, не всякий раз, но часто, поэтому лишний раз я стараюсь не появляться. Она у мамы живет, в квартире, там не надо ни за отоплением следить, ни двор чистить. Но, когда я приезжаю, ей начинает казаться, что она все еще там, что мы все еще живем с ней вместе, она нападает на меня, но в какой-то момент понимает, что заговаривается, плачет потом, ругает себя, успокоительные лекарства пьет. Так вот. Не знаю. Наверное, маразм действительно не остановить.
- Жаль, что твоя мама не захотела продолжать наше сотрудничество, отказалась от моих услуг. Возможно, нам удалось бы еще немного помочь или хотя бы задержать, приостановить деградацию.
- Да, грустно, но… вы меня поймите правильно… я, наверное, черствый и эгоистичный человек, но я вникать в эту ситуацию больше не хочу. Я же не просто «болела». У меня был инсульт. Я изменилась с тех пор, произошла полная переоценка ценностей. Врачи мне четко и ясно сказали, что мне надо беречься, никаких нервов, никаких нагрузок, иначе мне грозит инвалидность или еще что похуже. А мне еще ребенка растить.
- Свет, папа не собирается читать тебе мораль. Он мне еще по весне о тебе рассказывал, тогда еще боялся, что ты надорвешься.
- Света, я действительно боялся за тебя и боюсь до сих пор. Ты слишком ответственный человек, и сейчас я бы посоветовал тебе курс психоанализа, чтобы научиться говорить «нет» тому, что гибельно для тебя или неприемлемо. Понимаешь?
- Нет. Зачем?
- Общение – процесс обоюдный. Люди относятся к нам так, как мы позволяем им к себе относиться. Тебе надо разобраться, почему ситуация сложилась именно так, как сложилась. Нужно выяснить, в чем твоя главная слабость, чтобы не позволить в дальнейшем никому на ней играть.
- Я знаю, в чем моя слабость. И я люблю этот дом. Ради него я готова была жить на грани нищеты, терпеть маразм своей бабушки, ради него пару недель назад я рассталась с близким мне человеком. Что дальше?
- А почему ты не могла разобраться с бабушкиной болезнью, как я тебе советовал? Тогда бы ты и не связала свою жизнь с мужчиной от безысходности, и не получила бы инсульт.
- Как? Вы предлагали отправить ее в дом умалишенных, разве я могу? Разве порядочные люди так поступают?
- Если у тебя острый приступ гнойного аппендицита, что непорядочного в том, чтобы вызвать скорую и отправиться на операцию? Не станешь же ты стесняться лечь в больницу? Чем различаются эти две болезни?
- Пап, ты жесток… И что теперь передумывать вчерашний день?
- Пожалуй... Света, я тебе искренне советую обдумать мои слова. Если ты не хочешь исповедоваться перед посторонним человеком, я мог бы сам тобою заняться. Но если ты отказываешься, если не готова сейчас, я прошу тебя, попытайся сама проанализировать мотивы своих поступков. Это не так сложно.
Светка последовала совету Виктора Наильевича, хотя поначалу все в ней восставало против самоанализа. Были вещи в ее жизни, которые она не любила вспоминать, хотя они не исчезли из ее памяти, и Света не несла за них ответственности, не участвовала напрямую в событиях, а скорее была свидетелем, сторонним наблюдателем. Свой собственный негативный опыт, проступки и ошибки никогда не ставили ее в тупик, она не склонна была извинять саму себя, она знала, что способна действовать импульсивно и необдуманно или наоборот жестко. Но вот чего Ветка никогда не могла понять, так это от лукавого, заведомо непорядочных, продуманно несправедливых действий окружающих ее людей, и зачастую близких ей людей, и разницы, между тем, как они себя позиционировали, и тем, как в итоге себя вели. Она очень рано, прежде чем говорить, научилась слушать. Она услышала слово «долгожданный». Это слово говорилось о ней, она была «долгожданным ребенком». Но это слово относилось не к ней, как можно было бы предположить, а к ее матери. Это она долго ждала появления дочери, она хотела этого больше, чем чего-либо в своей жизни, но появление «долгожданного младенца» оказалось совсем не тем, что предполагала ее мать, не кипельно-белыми кружевами крестильного комплекта, не ленточками-бантиками, игрушечными одежками и пинетками, а бессонными ночами и бесконечной стиркой пеленок. Но признаться в этом, сказать, что она в роли матери ущербна, что она не в состоянии чувствовать к новорожденной дочке любви, Циля Вениаминовна не могла. Скрыть этот факт можно было от друзей, родственников и знакомых, но не от тех, кто жил с ней на одной территории. Света, сама того не подозревая, с рождения жила в атмосфере двойной морали. Ее учили быть вежливой, честной, чистоплотной, аккуратной, строго спрашивали за каждый промах, но при этом в доме царила обстановка недомолвок, истерик, взаимных подозрений и несправедливости. Мама никогда, ни при каких обстоятельствах не чувствовала себя виноватой, она считала себя ангелом, все же прочие постоянно все делали «не так». Мамино мнение было решающим в любом споре, она контролировала все и всех. У самой Светки, у Лизы, у папы и бабушки оставался только один выбор – подчиниться, иначе мама приступала к шантажу. Здоровье Цили Вениаминовны, по ее собственным словам, находилось в расстройстве, поэтому организовать себе приступ она могла в любой момент.
Существовала тайна Лизиного происхождения. Еще до того, как Света узнала о сути этой тайны, она догадалась о том, что Лизу не любят по разнице отношения к себе и к сестре. У нее было все самое-самое, лучшее, что можно было получить по блату или за деньги, Лиза перешивала себе сама старые мамины веши, или они с бабушкой что-то покупали в обычных промтоварных магазинах. Дед Веня, навещая семью своей дочери, всегда привозил Свете гостинцы и даже давал какую-то денежку на кино и мороженное. Лиза, хоть и была почти уже взрослой девушкой, карманных денег не имела вовсе. Света любила сестру безумно, потому что никто в семье не проводил с ней столько времени, не занимался с ней столько, сколько Лиза. Поэтому она всегда делилась и сладким и деньгами, делилась бы и одеждой, если бы это было возможно. Она помнила тонкие, как паутинка, кружевные, вязанные крючком воротнички и манжеты, которые сама себе делала Лиза, и помнила, что выманивала их правдами и неправдами у сестры и даже выкупала их для себя, как выкупала у нее цветастые шарфы, варежки и шапки. Летом, набрав ягод, сколько нужно было для консервации, они с бабушкой излишки таскали на рынок, и заработанное всегда без споров бабушка тратила на старшую внучку, потому что никто больше не думал о том, что девочка растет, отец не понимал, наверное, а мама не хотела вникать, не хотела трат. Светка, как всякий ребенок ее возраста любила пошалить, но в той обстановке, что царила в их доме, шалости могли кончиться скандалом, причем наказывали за них не Светку, а Лизу, которая не уследила за сестрой, и Света очень быстро отучилась баловаться. Наоборот, она во всем, в чем могла, старалась жизнь старшей сестре облегчить.
Со смертью бабушки и отъездом Лизы можно было ожидать, что атмосфера в семье переменится – исчезли основные мамины раздражители. Но… исчезли именно те, на ком держалась материальная часть их уюта и благополучия. Никто из оставшихся не занимался никогда собственно бытом. Отец неплохо умел плотничать, и не бегал от работы, которая требовала грубой мужской силы. Но к тому, что касалось уборки, готовки, стирки, он никогда не имел отношения. Мама, по болезненности, была от всего этого далека. Светка еще слишком мала. Она умела пожарить себе картошку или яичницу, отварить покупных пельменей, она могла постирать свое белье или поменять-подшить воротнички на форменном платье, починить порванные колготки, но не более. А в том, что касалось сада, они и вовсе не понимали ничего. Первое лето они продержались на том, что Лиза успела все посадить, но все равно качество урожая не дотягивало до прежнего уровня значительно. Спас положение дед Веня. Он вышел на пенсию и предложил «молодой семье» поменяться местами – они с бабулей переселялись на дом, а молодежь отправлялась в квартиру. Так все и случилось, за одним пустячным исключением – Светка переехала частично. Половину недели, до утра четверга она проводила с родителями, в четверг после школы она шла на дом, и жила там до утра понедельника, когда снова отправлялась в школу. Кочевая жизнь, конечно, не самое подходящая среда для ребенка, это все понимали, но это был первый в ее судьбе самостоятельный шаг. Шаг, продиктованный ее внутренним чувством справедливости – она хотела всем сердцем жить в доме, но рассудком понимала, что ее место подле родителей.
Жизнь ее в квартире была ею самой четко организована чуть не поминутно, она возвращалась со школы, кушала, шла делать домашние задания, сразу же собирала портфель, а потом занималась уборкой в комнате, в коридоре, мыла посуду, приводила в порядок свои вещи, чистила обувь всей семье, кое-что готовила, училась готовить. Начала с гречневой каши, с риса, потом научилась тушить овощи, потом мясо, потом супы, потом плов – все от безысходности (больше было некому) и от любви к родным. С пяти до шести вечера у нее было время почитать или посидеть перед теликом перед приходом родителей, а потом, после совместного семейного ужина Света уматывала гулять во двор. У нее, после почти затворнической жизни на доме, где вокруг никто не удостоился доверия ее мамы, вдруг, появилась масса знакомств – двор был мальчишечий. И она гоняла с ребятами наравне на велосипеде, подаренном дедом, дралась, лазила по деревьям и по заборам, играла в войнушки, в прятки, пробовала курить и бегала летом купаться на речку. Это была одна жизнь Светы. Другая ее жизнь начиналась, когда она подходила к оживленному перекрестку в самом центре города в четверг днем, где ее ждал дед. Они шли к дому и беседовали. Дед ее был необыкновенным человеком, он знал все и обо всем. Не знал он только самое главное, что хотелось знать Свете – вернется ли Лиза. Он не разделял чувств Светы, поскольку беглянка не была «его» внучкой, но он видел Светину тоску, и ради нее несколько раз справлялся о Лизиной судьбе, но эта информация была получена через вторые руки, через деканат университета, и не содержала ничего личного. Они знали только, что девочка поступила и блестяще учится.
Если, живя с родителями, Светка могла себе позволить побыть ребенком только за пределами квартиры, с приятелями, то дома она беззастенчиво ленилась и филонила, как только могла. Дед привык питаться просто, но был редким сладкоежкой, у него в холодильнике можно было с большой долей вероятности обнаружить огромный брикет мороженного или пару банок консервированных ананасов. Они до прихода бабушки находились вдвоем, и между ними постоянно шла своего рода игра. Дед знал только одно – Светка на территории участка. Где конкретно скрывается его «гусь лапчатый» он не знал. Иногда Светка мышковалась часами где-нибудь на чердаке, в бывшей Лизиной комнате под крышей, или на подоконнике за гардинами с книгой, или с куклой, или с вязанием. Дед тоже был занят чем-то своим, но к четырем часам, когда он привык перекусывать чем-то вкусненьким, Веник шел внучку искать. Он был крупным, большим мужчиной, передвигался грузно, и Светка легко вычисляла его перемещения. Он искал ее молча и намеренно, и иногда Светке стоило больших усилий не захихикать в самый неподходящий момент. Когда ей надоедало мучить деда, она тихонечко соскальзывала с подоконника и просачивалась на кухню, бесшумно доставала две глубоких пиалы, две чайные ложки, чинно садилась за обеденный круглый стол и ждала, сложив ручки, как прилежная ученица, когда дед, в очередной раз проходя мимо кухни, ее заметит.
Иногда он громко, на весь дом кричал: «Гусь лапчатый, собирайся!» И тогда надо было собираться, потому что, во-первых, если не одеться вовремя, дед уходил без нее, а во-вторых, чаще всего ее ждало приключение. Хотя на взгляд любого другого ребенка ничего привлекательного в этих походах не было, Светка всегда любила гулять с дедом по магазинам. Неподалеку от их дома, ближе к трамвайным путям, располагалось несколько промтоварных баз, где в холодных, грязных, плохо освещенных помещениях продавались прямо из ящиков на вес всеразличные гвозди и шурупы, полиэтиленовая пленка, лопаты, грабли, торфяные горшочки, ящики для рассады, питательный грунт, селитра, тройчатка, рубанки, алюминиевый уголок, оргстекло и прочая фигня, о существовании которой Светка раньше не имела никакого понятия. Светку поначалу пугал внешний вид этих баз, однажды она сильно перемазалась в машинном масле, смешанным с металлической пылью и чем-то еще, но потом она полюбила эти странные прогулки, дед заразил ее своим увлечением – поиском новинок, облегчающих агротехнику, уход за землей.
Это осталось с ней на всю жизнь. Светка не помнила, когда увлеклась огородничеством точно. Дед приучал ее постепенно и поначалу из-под палки – с апреля по октябрь, каждый день ей выдавалось задание, что-то несложное, вроде того, чтобы прополоть кусочек морковной или клубничной грядки или полить кусты. Однажды Светке досталась клумба с папоротниками, работать там было несложно, место было в тени, кроме папоротников там ничего особо не росло, но четкой границы между клумбой и газоном не было. Светке пришло в голову, что было бы неплохо сделать невысокий плетень, облагородить этот запущенный, тенистый и уютный уголок сада, куда выходили окна большой комнаты и спальни, но куда со двора никто никогда почти не заходил, только разве что за припасами в подвал. Она похитила у деда секатор и удрала к реке, настригла там длинных, ровных и гибких веток ивы, и еще каких-то других, более толстых, ободрала их от листьев, те, что покрупнее заострила с одного конца, забила по линейке в землю, а потом долго и нудно ковырялась, заплетая вокруг них тонкие. В этот момент ею владело странное, радостное нетерпение, она глядела, как из ничего получается красота, и радовалась тому, что эта красота – дело ее рук. Деду она ничего не сказала, но пожалела, что не может показать свою работу Лизе. Ей почему-то тогда казалось, что Лизка порадовалась бы вместе с ней. Дед никогда не проверял ее работу. Он знал, что Света сделает то, что он просит, что она честно и ответственно всегда относилась к делу, за которое бралась. Поэтому, когда дня через два он отправился в подвал за остатками картошки и за вишневым компотом, он сильно удивился, увидев, во что превратился задний двор. Это был не простой плетень, а с подковыркой. Светка не просто экспериментировала, с нуля овладевая навыком, это было нечто высокохудожественное, она некоторые ветки очистила от коры и плела в две лозы, так что более темные и более светлые участки чередовались в шахматном порядке. Дед призадумался. Его всегда больше интересовали более насущные вопросы, обработка от болезней и вредителей, подвязка, посадка, санитарная стрижка, урожайность, подкормка, полив. А тут он видел и пользу и красоту. С той поры дед всегда делился со Светкой своими идеями, хотя она не сразу проявляла заинтересованность. Но через какое-то время, когда он уже утверждался в мысли, что она забыла о проекте, она вдруг приходила к нему с блокнотом, исчерканным какими-то рисунками и чертежами, доказывая нежизнеспособность или непрактичность его планов, и тут же предлагая что-то другое. За тот, первый свой заборчик Света получила от деда в подарок книгу скандинавских сказок, прекрасное издание с плотными листами и красочными иллюстрациями. Она не ждала никаких подарков, но дед сказал, что она это заслужила: «Должны же и вы, Светлана Матвеевна, таки свой гешефт за труды поиметь?»
Что такое гешефт Светик к тому моменту уже примерно представляла. От деда, чья речь изобиловала специфическими словечками, она быстро нахваталась всяких прибауток, и по случаю сама вворачивала их в разговор, но мама запретила ей пользоваться «одесским жаргоном». Даже дома. Она боялась, что это может довести Светку до беды. Но дед материн запрет игнорировал. Наоборот, он рад был тайне между ним и Светкой, он чувствовал во внучке единомышленника, родственную душу. Он много рассказывал Светке семейных историй, а иногда, когда никого больше в доме не было, к ним в гости приезжал Аркаша. Аркадий Семенович Стельмах. Единственный дедов кровный родственник, племянник. Дед с его отцом были троюродными братьями, дальше обычно степень родства не считалась, но Аркадий с Веником друг друга обожали, наблюдать за их общением было сущим удовольствием. Хотя был момент, когда они рассорились, но ни один, ни другой копить обиды не умели. Светка не лезла к ним, но Аркадий по-свойски, бесцеремонно, с ней, в конце концов, сошелся. Веня внучкой гордился, это было заметно. А Аркадий Семенович гордился сыном, однажды даже привез его с собой. Но Степка так и не вышел из машины, настолько увлечен был электронной игрой, где волк из «ну, погоди!» ловил в корзинку катящиеся с четырех насестов куриные яйца, что даже и не взглянул ни на кузину, ни на троюродного деда. Света же Степку запомнила, однако он для нее до 19 лет так и оставался персонажем сказочным, знакомым по рассказам дяди. Она, бывало, пересекалась с младшим Стельмахом во дворце пионеров, на детских новогодних утренниках, на районных олимпиадах, на курсах для поступающих в ВУЗы – да мало ли, где еще могли встретиться дети одного возраста и одного, примерно, круга. Степка Свету не узнавал, да и не мог узнать, но выделял из толпы, а Светка, хоть и знала, кто он, но ни разу не заговорила – не любила навязывать свое общество. У нее и так хватало знакомств.
Таким манером, курсируя от родителей к бабушке с дедушкой, Светка дожила до окончания школы. Она выросла достаточно миловидной девушкой. Ей не случилось ни разу влюбиться, как-то не встретилось никого, кто смог бы царапнуть ее воображение. Известий от Лизы никаких не было. Она присылала телеграммы ко дню рождения, а потом, когда Света получила паспорт, стали приходить и денежные переводы на ее имя, но никаких попыток увидеться или созвониться не происходило. Однажды Света из окна троллейбуса увидела Лизу в обществе высокого, тощего, белобрысого парня, и девчонки, примерно ее, Веткиного возраста. То, что она видела именно Лизу, сомнений у нее не вызывало, сестра тоже узнала ее и, после секундного замешательства, помахала ей рукой в приветствии. Но выскочив на ближайшей остановке, обежав весь ближайший микрорайон, Света не нашла никаких следов ее. Света мучительно соображала, где, у кого Лиза могла остановиться, если не объявилась к ним? Самым логичным она считала вариант, что Лиза расположилась у кого-то из ближайших друзей, а ближе к сестре, чем Костик Неплюев, ее бывший молодой человек, Светка никого не знала. Она часто встречала бывших Лизиных одноклассников, найти адрес Костика не составило труда. Светка начала осаду. Костик расценил ее внимание к своей персоне, как влюбленность. Света не возражала. Коська даже нравился ей немного: красиво, по-взрослому, ухаживал, интересно говорил, выгуливал ее по всяким местам, в которые она раньше хода не имела, типа кабаков, или закрытых вечеринок, собачьих боев, или соревнований по теннису. Но как она не подлизывалась к Косте, как не хлопала ресницами, как ни выспрашивала – ничего о Лизе узнать не могла. Не видя отдачи, она не посчитала нужным длить эти отношения. Помимо обиды, нанесенной Костику, который не понимал, почему его бросают, как не понял и того, что его не любили ни разу, этот поступок Светки имел еще одно неприятное последствие. Она стала зависима от физиологии. Точнее зависима она была и раньше, просто теперь она понимала цикличность женской своей сущности. Примерно пару раз в год, с нею приключалось подлинное бешенство, она контролировала себя лишь усилием воли, но успокоиться могла только одним способом. Она не хотела связывать свою жизнь с кем-то конкретным, не видела особого смысла в том, чтобы ради одной, максимум двух горизонтальных встреч, терпеть ревность, глупость, нечистоплотность, собственнические инстинкты какого-нибудь представителя мужеского племени, поэтому выбирала всегда тех, кто, может не так осознанно, как она, но тем не менее понимал, что физиология может быть сама по себе.
Квартира, которую получил отец, ее семья тогда сдавала одному приезжему из Москвы. Светке поручили раз в неделю приходить туда, проветривать, поливать цветы, менять белье, и т.д. Их квартирант приезжал часто, но ненадолго, и всегда Светку предупреждал о своих визитах заранее. Родные ее настолько привыкли, что она живет то у одних, то у других, что Светке не составило труда пользоваться этим для того, чтобы время от времени, периодически ночевать в «той» квартире и не одной, хотя она этого делать не любила. Ничего предосудительного она в своих действиях не видела, ни о каких моральных принципах не задумывалась даже, просто не хотела, чтобы ее через эту квартиру могли разыскать. Для нее было гораздо предпочтительнее, если ее очередной одноразовый кавалер мог сам предоставить место для встреч. К тому моменту, когда в ее жизни возник Стельмах, она уже вполне освоилась со своей тайной жизнью, о которой никто не знал и не догадывался. Когда она жила с родителями, она подстраивалась под них, когда зависала на доме – наслаждалась простым и понятным ей трудом и обществом деда. В этих двух местах она жила по определенным законам, которые признавала в силу своей зависимости от семьи. Но за пределами этих территорий Света была человеком, которого ограничить могли лишь уголовный кодекс и закон всемирного тяготения – она выдиралась и выбрыкивалась из любых навязываемых ей пространств, она не желала никаких привязанностей. Она не хотела ни ограничений, ни фальши. Ни себя, ни кого-то еще она не могла и не хотела поставить в неловкое, тягостное положение выбора между долгом и желанием. Даже в приятельских отношениях она раньше или позже начинала видеть зависимость, как человек воспитанный, она понимала власть обязательств и приличий – мы в ответе за тех, кого приручили – и потому не хотела никого приручать.
Степка всегда считал, что они со Светой познакомились в автобусе по дороге из института. Светка знала, что это не так. Для нее Степкин интерес был очевиден с первого взгляда, она очень хорошо знала, что может стоять за его пытливым и ждущим взглядом, но она не сомневалась, что Степка человек балованный, требовательный и эгоистичный, а потому проблемный. Заключение это имело характер умозрительный, и лишь отчасти основывалось на рассказах Аркадия Семеновича. Для дяди Аркаши Степка был ребенком. А Светка видела в Стельмахе возможного и интересного партнера, противника в поединке воли, человека, к которому ее тянуло. Но притяжение это Света игнорировала, она не знала, насколько было бы правильным затевать, пусть даже несерьезные, пусть на один вечер, отношения с родственником. Однако время шло, а Светка все никак не могла выбрать кого-то еще. Ни один из ее знакомых не зацепил ее души, ни разу не екнуло сердце, не сбилось дыхание. Поэтому, когда среди каникул они со Степкой нос к носу столкнулись, Светка решилась. И тут же поняла, что не ошиблась в своих выводах – Степка устроил ее идеально. Такой легкости и такого мгновенного влипания в представителя мужеского племени она не знала ни до, ни после. Только изменять своим привычкам Светка не собиралась. Обрадовалась, когда Степка просто ушел наутро, не спросив телефона, она боялась, что он захочет большего, чем она могла ему дать.
Каникулы кончились, они снова стали видеться в институте. Светка не говорила с ним, не подходила, не искала. Но они сталкивались в толпе студентов, и тогда Вета не отводила глаз и невольно улыбалась, по-доброму, открыто и счастливо. А Степка терялся, не знал, как реагировать. Однажды они опять пересеклись по дороге из инста. Светка знала, что в автобусе Стельмах, не отрываясь, следил за ней. Она встала на выход, Степа пошел следом, она шла по улице не оборачиваясь, зная, что он стремится к ней, как намагниченный. Они поднялись в подъезд (Светка ехала к родителям). Степка притормозил, он не понимал, куда она собирается, но у самой двери вдруг догнал ее, схватил за руку, сказал по-английски: «I'm bewitched and I know it so well» - «Я не пробовала колдовать, поэтому будем считать, что не умею, не грешна ни разу» - «Неужели? Может, ты еще скажешь, что не думала обо мне?» - «Нет. Зачем?» - «Тебе что же часто приходится спать с незнакомцем на первом же свидании?» - «Мы не вовсе уж незнакомы, Степан Аркадьевич Стельмах» - «Ты за мной следила?» - «Нет. Человек из ближнего твоего круга со мною общается» - «Кто?» - «Какая разница? Раз уж ты здесь, предлагаю переговоры за чаем. Только заваривать будешь сам – не хочу, чтобы ты думал, что я подмешала туда приворотное зелье».
Так, собственно, все и началось. Они не гуляли, взявшись за руки, не висли друг на друге при встрече, не очень-то стремились проводить время совместно, не афишировали отношений, да и, собственно, нечего было афишировать. Пару раз в месяц они уединялись, и расходились до следующего раза. Светку все устраивало, а вот Стельмах бесился, капризничал и пытался подругу доставать всячески. На что Светка ему однажды предложила, мерзкий и пакостный свой характер, если ему так угодно, демонстрировать кому-то другому, и сказала, что если ему что-либо в ней разонравилось, если он ее больше не хочет – «до свидания, не смею задерживать». И именно тогда прозвучала фраза, которую Стельмах процитировал потом ТТ: «Мне любовь не свадьбой мерить, разлюбила – уплыла. Мне, товарищ, в высшей мере наплевать на купола». Света произнесла ее, не думая обижать приятеля, просто в том их возрасте и в той стране, большинство ее знакомых девчонок, соглашаясь на интимные отношения со своими молодыми людьми, предполагали, что за этим непременно раньше или позже воспоследует женитьба. А Светлане эти авансы-реверансы, это незаметное и неявное перекладывание ответственности за «загубленную ради любви» невинность на мужчину всегда претили. Так думало и поступало большинство ее ровесниц, еще сильны были школьные и родительские табу, еще не докатилась до России западная сексуальная революция, еще запросто можно было столкнуться с домостроем, с тем, что жених, домогательствам которого невеста уступала буквально накануне свадьбы, отказывался от нее из-за того, что замуж она шла нечистой. Светке же на все это было … с высокой колокольни. И терпеть дурацкие закидоны и истерики, ради того, чтобы иметь какого-никакого парня, она не собиралась. И Степка, не ожидавший отпора, не ожидавший, что девушка может ему отказать, разобиделся и ушел, на прощание бросив: «А есть что-то, на что тебе не наплевать?»
Вопрос Стельмаха, заданный сгоряча, Светку задел. Не в том смысле, чтобы обидеть, как ожидал Степка, а в том, что она составила целый список вещей, на которые ей было не наплевать, но Стельмах к этим вещам не имел никакого касательства, и даже если бы Света ему о них сообщила, то получила бы в ответ только недоумение. Вряд ли молодого человека заинтересовали рукоделие, или садоводство. Да и во всем остальном, что было важно Светлане, Степка был человеком невежественным. Конечно, Степкино невежество отличалось от невежества того же Сережи Сенчина, семья которого первую книжную полку приобрела, когда сын пошел в школу. Нет, по Аркадию Семеновичу, который, как и ее дед, обладал энциклопедическим запасом знаний в разных областях и, особенно в искусстве, можно было предположить, что Степка где-то, что-то краем уха слышал, но иной раз Свете казалось, что они со Стельмахом говорят на разных языках.
Итак, Степка ушел, как думала Света навсегда, но не выдержал и месяца, вернулся. Выцепил ее между лекциями, отвел в столовку, угостил горячим обедом и провел беседу, на тему того, что она ему не разонравилась, но его не устраивает, что их личная жизнь протекает только в горизонтальной плоскости: «А поговорить?», как в том анекдоте.
- Бог с тобой, Стельмах. Да зачем оно тебе?
- Ты стала ближе мне, чем кто-либо еще. Я думать ни о чем не могу, кроме тебя, но я не знаю даже кто ты.
- Вот мой паспорт… Не привлекалась, не состояла, в связях, порочащих не замечена…
- Да, уж. Но это все не то…
- А что? Что ты хочешь? Я честна с тобой. Разве нет?
- Нет.
- В чем дело? В том, что тебе нечем меня задеть, нет повода поиздеваться?
- Ты, возможно, могла что-то знать обо мне от твоего неизвестного информатора, могла слышать, что я склонен некрасиво обходиться со своими подругами, но ты – не они. Я не выбирал их. Они сами.
- Я тебя тоже выбрала сама. Честно выбрала тебя, не предполагая ничего, кроме физических отношений. Потому что у меня нет привычки маскировать влечение под влюбленность. Мед отдельно, мухи отдельно.
- Так не бывает. Со мной так не получится. Ешь меня с мухами, или не ешь вообще.
- Или не ешь вообще… А как насчет моих мух? Ты готов их кушать?
- Я не знаю, но готов попробовать. Но надо хотя бы примерно предполагать, с чем придется иметь дело?
- Хорошо. Давай по пунктам. Ты знаешь, что мой сосед по лестничной площадке Сережа Сенчин? И я с ним, между прочим, дружу. Тебя бить будут, если заметят рядом со мной.
- Ничего, переживу. Дальше?
- Если мы с тобой начнем общаться, как нормальные, ты станешь знакомить меня со своими приятелями с Пятака, и мои чудовища, если узнают, обзовут меня предательницей.
- Какое тебе до них дело?
- Это – одна из тех вещей, на которые мне не плевать. Не то, как меня назовут, а то, что я невольно предам своих друзей.
- Поэтому я тебе не подхожу?
- Поэтому я не хочу вылезать с тобой за пределы кровати.
- Но ты не проживешь всю свою жизнь, спрятавшись?
- Конечно, нет. Я надеюсь, что через годик-другой вы свои детские, мальчишеские игры перерастете.
- Светик, дорогу осилит идущий, а ты не хочешь даже попробовать двинуться мне навстречу.
- Наше сближение должно происходить с обоих сторон.
- Я прошу именно об этом.
Степкина любовь оказалась эгоистичной, он хотел Светку для себя. Он ревновал ее без меры, особенно к тому, чего не понимал, даже не к конкретному персонажу, а к ее чувству независимости, к владевшей ею постоянно жажде новых ощущений и знаний. Но Свете нравилось. Она долго не понимала глубины собственных чувств к Стельмаху. А когда поняла… Почти в тот же день Степа сказал ей, что у них нет будущего. Что родители настаивают на его женитьбе на знакомой еврейской девочке. Они отучились уже к тому моменту, оба работали и даже хотели съехаться и жить вместе. Света не сказала Степке, что подходит на роль еврейской девочки, что является подходящей кандидатурой на роль его супруги, ее взбесило, что эта падла так и не удосужился выяснить даже ее происхождение, что не прояснил единственный пункт, который стоял между требованием его семьи и их долгой совместной жизнью. Ей не хотелось замуж, просто она не собиралась дальше вкладывать силы в бесперспективный проект.
Отвадить Степку оказалось непросто – намеков он не понимал, отказов не принимал, и Светка завела параллельно себе другого ухажера. Она делала больно и себе и ему намеренно. Она старалась с корнем выкорчевать свою привязанность к Степе и преуспела в этом, как преуспевала в любом деле, за которое бралась.
Света совершенно равнодушно относилась к роскоши, но всегда стремилась к улучшению условий жизни. До определенной поры ей в этом помогал дед, но он умер, а перед тем скончался ее папа. Реальное превращение Светки в собственника и землевладельца (юридически почти вся недвижимость и так принадлежала ей) состоялось не вдруг. Она отвоевала сначала себе одну квартиру под «Дамский клуб», потом разъехалась с матерью, потому что… не могла прийти с ней к определенному консенсусу. Она не винила никого кроме себя. Она не настаивала на своих условиях, она просто ушла – слава Богу, было куда. Так же примерно она разобралась и со своим браком. Светка была гордячка, ей проще было сдохнуть с голоду, или тащить на себе непомерный груз забот, чем попросить о помощи – «сами все увидят, сами все дадут», но никто не видел, никто ничего не давал, а Света не требовала. Ее всегда больше удивляло то, что кто-то готов был что-то для нее делать, чем то, что никто не хотел ей помочь. Порядочности в наше время не осталось почти. Но этот факт не лишал Свету оснований самой действовать честно. Только… ее поведение у окружающих вызывало желание подбросить на ее шею еще парочку проблем – тащит, не падает и хорошо. После краха ее брака, кое-что в Светке изменилось непоправимо. Она стала говорить «нет» всему, всем и всегда, она стала жесткой, как стальная проволока, злой и закрытой. Был только один человечек во всем мире, который знал Светку другой – ее Осик. Для него у нее всегда находилось и время, и улыбка, и доброе слово, и интересная загадка, и новая книжка. Мало того, она никогда ничего ему не запрещала, она помнила прекрасно все, что в детстве считала несправедливым, она помнила, что запретное ей всегда казалось привлекательным, и старалась не создавать прецедентов. Не требовала она от Оси и того, что не делала сама. Только личным примером, только через собственную заинтересованность можно было привить ребенку желание что-то делать, и потому Ося рос ее маленькой улучшенной копией. Улучшенной, потому что был мальчишкой. Мальчишеская судьба проще, меньше границ.
Что же до Стельмаха – Светка всегда была человеком практическим, на мечты и медитации, на метафизику тратить свое время и силы ей казалось неразумным. Но это не значило, что она не признавала наличие связи между ней и Степой, связь была, но вот смысла в ней не было. «Я околдована и знаю это очень хорошо». Залипать, как Стельмах, передумывать, пересыпать лавандой свои воспоминания ей не хотелось. Она жила быстрее Степки, если уподобить их духовную суть искусству, то Степку можно было бы назвать художником или писателем, он жил отложено, он мог понять и в полной мере оценить свои чувства только потом, постоянно возвращаясь к очаровавшему его мгновению, находя в нем новые оттенки эмоций. А Светка была сиюминутником, скорее композитором или фотографом, она жила, чувствовала, ощущала именно тот самый день и час, и все сразу. Память о пережитом счастье или горе оставалась с ней навсегда, как и знания, или навыки.
Не смотря на отсутствие личной жизни, на некоторые трудности бытового и семейного характера, Света знала, что теперь, вернувшись в свой дом, счастлива. Бездоказательно, иррационально, неизмеримо. Счастье ее заключалось в том, что она жила теперь так, как ей самой хотелось, и долгий свой путь к этому состоянию она называла «99% процентов ошибок и 1% полезных мутаций». Мама пыталась вернуть ее на путь истинный, т.е. удобный для нее, но Светка говорила: «Ша на ваше фи, мама. Давай по справедливости – мой ребенок по уровню развития примерно тоже, что и бабушка. Заботу об обоих я на себя больше не возьму». Ее обзывали тварью неблагодарной, эгоисткой, жидовкой и прочими приятными словами, восклицали, заламывая руки «кого я воспитала?», только шантаж и вымогательства на Свету больше не действовали.
Виктор Наильевич, навестивший ее в этот период нашел, что Света движется в правильном направлении. Единственное, что он просил ее не костенеть, помнить, что она живет в мире людей, которые, так же как и она, имеют собственную жизненную позицию, но если ей важно, в конце концов, устроить свое личное счастье тоже, то необходим компромисс. Или человек, который примет ее без вопросов и условий.
*******
Последняя суббота января. Раннее утро, светает. Воздух колючий, сухой. Холодно. Дачный поселок на юго-западе от Москвы еще спит. Где-то на соседней трассе тарахтит грейдер, расчищая дорогу. За кирпичным забором под высоченными кособокими обледеневшими елками, равномерно и играючи напрягая мускулы, трудится, размахивая лопатой, высокий крепкий мужчина в пуховике, ватных штанах, унтах и огромном треухе. Время от времени он останавливается, опирается на черенок лопаты и замирает. Лица его не видно, оно закрыто вязаной маской с прорезями. Вокруг рта маска заросла уже инеем от дыхания, но мужчина не обращает на это никакого внимания. Солнце встает лениво, тени от громадных елок укорачиваются, и все вокруг окрашивается сказочным золотистым светом. Перед крыльцом коттеджа в частом переплетении веток чубушника стайка воробьев затевает драку, мужчина запускает в них снежком и они бросаются врассыпную, возмущенно чертыхаясь. Покончив с работой во дворе, человек перемещается за ворота и тут застывает в негодовании – дорога расчищена, но весь снег отвален к обочине, и перед выездом с участка вырос некрасивый, плотный и почти непреодолимый сугроб. Как-то сразу опускаются руки, и пропадает желание что-либо делать. Он с размаху втыкает лопату в рыхлый снег за забором, снимает меховые рукавицы, обнажая большие смуглые руки, сдергивает, чуть приподняв треух, с головы омоновскую маску, достает из глубокого внутреннего кармана кистень и трубку, набивает ее, раскуривает и, прислонившись к забору, смотрит в дальний от трассы и от Москвы конец проулка. Кожа его светится нездешним, красно-коричневым, как кора молодой рябины, загаром. Но морда – самая что ни на есть нашенская, славянская, широкоскулая, чуть плосковатая, заросшая пегой и частью седой курчавой бородой. Такой же, частью светло-русый, частью седой локон выбивается из-под шапки. Весь вид этого персонажа говорит о его неуместности здесь, среди среднерусских снегов – ему бы на горнолыжную трассу, или на пляж. Большой, красивый, породистый, ухоженный и явно не бедный мужик, прожигатель жизни и сибарит – то был Ной, лучший друг Лизы Звягинцевой, братец Илюхиной жены Ольги, бывший центровой силовик, бывший глава гильдии убийц. Пару раз в году он приезжал из Индии навестить родителей, пообниматься с березками. Приятелей давних своих он и так видел довольно часто – только это они предпочитали ездить к нему отдыхать на выходные или в отпуск. Этим утром Ной проснулся по внутренним часам, а не по местному времени и потому сидеть в помещении больше не мог, хотелось размяться, а, кроме того, ему было видение, он уловил напряжение пространства, которое предвещало на сегодня важную встречу. Причем эта встреча должна была состояться непременно, что бы он не делал. Он мог остаться в кровати или удрапать в Гренландию – результат был бы тем же. Но он не хотел прятаться, наоборот вышел навстречу судьбе. «Ну вот. Началось». Ной увидел, как на него с того конца дороги, куда он смотрел, движется плотная волна пустоты. И за ней, за этой пустотой он не чувствовал ничего, но Ной не боялся, не чувствовал угрозы. Волна почему-то была окрашена в антрацитовый цвет. Он закрыл глаза и снова затянулся.
- Кто из вас не совладал с желанием меня увидеть?
- Я хотела тебя видеть, Ной, но как-то вот надеялась на большую приватность, думала через недельку смотаться к тебе, помочить ножки в Индийском океане.
Аська поднялась на носочки и чмокнула Ноя в шерстяную щеку. Следом потянулась обнять его Лиза, на мгновения их дыхание смешалось, Ной ощутил аромат ее духов и с силой вдохнул воздух, вспоминая ее запах. Лиза засмеялась.
- А вот я совсем не рассчитывала на встречу. Мы тут с Аськой по соседству, на даче у Лисовских Катюшин день рождения отмечали. А с утра решили прогуляться. Ну, и Айс пакостит немножко.
Ной проследил за Лизиным взглядом и наткнулся на невероятное. Он стоял на плотном, смерзшемся, за зиму несколько раз уже укатанном насте, а девушки – на чистом, самую капельку сыроватом асфальте.
- Отойди, солнце мое, дай продолжу.
Ной ступил ближе к Лизе, и Аська пошла дальше, развоплощая лед, оставляя за собой абсолютно чистую поверхность дороги. Лиза аккуратно притворила и скрепила заклинанием освобожденные из-под снега ворота Ноевой дачи, взяла его под руку и двинулась следом за подругой.
- В связи с чем ты хотела меня увидеть, да еще настолько сильно, что притянула меня максимально близко к себе.
- Мы с Лизой тут с весны прошлой занимаемся урегулированием наших семейных дел, и есть один вопрос, который ты мог бы для нас прояснить.
- Какой?
- Расскажи о том, как ты впервые увидел Лизу.
- Ась, это просто, они с Олегом Палычем проводили у нас в институте семинар по…
- Нет, Лиза. Эта история записана в твоем личном деле. Якобы тебя идентифицировали во время чеса по институтам, во время планового выявления неинициированных магов. Но все было совсем не так. Я бы хотела услышать подлинную хронику событий.
- Ась, это дела давно минувшие, никого нет уже, кто бы мог подтвердить или опровергнуть мой рассказ, и я не понимаю, зачем бы тебе все это было надо.
- Когда-нибудь я обязательно расскажу тебе, Ной, все от начала и до конца, а пока, я сама основываюсь больше на догадках, чем на фактах. Факты я надеялась узнать от тебя.
- Что мне с того?
- Сестричка твоя, Оля, была уверена, что ты поможешь, хоть я ей сразу сказала, что тебе не захочется ворошить прошлое.
- Удиви меня.
- Хорошо. Кое-кто может подтвердить или опровергнуть твой рассказ.
- Кто?
- Дью.
- Ася, не показывай себя более сумасшедшей, чем ты есть на самом деле, этот твой якобы существующий друг Дью, которого никто никогда не видел…
- Лиз, Дью не только мой якобы друг, твой сын его тоже очень неплохо знает и Ник тоже.
- Дети… Брось. Я в эльфов не верю.
- Слышишь, Ной. Она не верит. Бестелесные энергетические сущности сыграли в ее жизни не последнюю роль, а она в них не верит.
- Сколько их?
- Что?
- Ответь мне, Ася ..Лисовская, сколько их было? Эльфов? И я отвечу на твой вопрос.
- Дью. Дриада. И, возможно, сильф. Дух воздуха. Но он… редко вмешивается. Слишком непостоянный.
- Чудненько. Не ожидал, что ты настолько проницательна.
- Но я права? Так?
- Да. Уговорила. Слушайте. Я не претендовал на высший ранг, но я хотел работать в ассоциации магов. Мне устроили серию заданий, проверок на профпригодность. Одно из заданий состояло в том, чтобы выявить на незнакомой территории всех, кто обладает хоть намеком на магическую одаренность. Меня отправили в ваш город. Курировала это задание Айшет Сафина-старшая. По данным центра у вас проживало на тот момент тридцать четыре человека «наших». Я об этом не знал. И нашел тридцать шесть. С половиной. Я обнаружил тебя Ася, и это тебе известно, точнее я предположил, что ты умеешь колдовать, но с черными дырами я на тот момент не сталкивался и потому не смог понять твоей негативной энергетики. Кроме того, я нашел Грея, и Лизу. Грей мне не показался перспективным, я сразу понял, что он только телепорт. А вот Лиза поставила меня в тупик. Она обитала в месте силы. Это очень сбивало с толку, я не был настолько опытен, чтобы энергию земли отделить от энергии мага. Лиза всегда была очень закрытым человеком, поэтому за пределами ее дома я бы ее не обнаружил. Свои наблюдения, в том числе и о вас троих, я предоставил Айшет-старшей. Я понимал, что ей хотелось, чтобы я придержал некоторую часть этой информации, но я уже тогда чувствовал в себе силы и амбиции, а еще я надеялся на поддержку Олега Палыча. Поэтому я ничего не утаил, и этой историей заинтересовался. Я знал, что бабушка твоя будет всеми силами тебя отстаивать. Арсений против твоего обучения не возражал, СанСаныч и яда бы выпил из рук Айшет не задумываясь, но вот Палыч – этот категорично всегда высказывался против обучения черных дыр, именно он предпочитал держать их в центре под неусыпным контролем. Однако, как я узнал впоследствии, в этот раз он проявил снисходительность. Меня назначили наблюдать за Греем, я часто с ним встречался и, бывало, что видел и тебя и Лизу. Лиза меня заинтриговала, и я, когда у меня появлялась свободная минутка, выбирался поглядеть и на нее и на место, где она жила. Почти сразу я заметил, что вместе с ней, рядом находятся сгустки энергии, бестелесные сущности. Олег Палыч во время обучения рассказывал мне о духах, но я на практических занятиях не смог их увидеть, я только помнил, что они обычно паразитируют на людях, питаются их чувственной энергией, но панически боятся магов и вместе с ними не живут, разве только, если вступают в сговор, по взаимному соглашению. Лиза вряд ли тогда могла подчинить себе духа, да и ни один из элементалей к ней не цеплялся: один из них, Дью привязан был к девочке, к Свете, другая, дриада – крутилась возле младшей из женщин, а третий, сильф, появлялся за все время моих наблюдений всего несколько раз и не имел фаворита, среди живущих в доме.
- Не могу поверить. Я все детство провела среди эльфов? Так что ли? Читала о них в книжках, мечтала, поливала цветы, представляя себе, что мои клумбы – волшебное королевство духов, и все так и было?
- Выходит, что так. Только Дью потом пропал, отцепился от сестры твоей примерно через полгода и больше не возвращался.
- Дью принадлежал Олегу Павловичу Лисовскому. Наш с вами бывший учитель, тот на чьих практических руководствах мы выросли, не умел сам почти ничего. Только подчинять демонов, которые и выполняли за него всю работу. Так, Ной? Ты сам должен был это раньше или позже понять. Чем больше я узнаю об этом человеке, тем больше восхищаюсь. Он всегда тянулся к знаниям, он стремился овладеть магией, он изучил ее до тонкости, но только в теории. Он написал массу книг, в которых буквально по косточкам разложил каждое магическое действие, он воспитал и выучил несколько поколений ведьм и волшебников, а сам оказался неспособен даже на самое простейшее. Единственное, чему он не хотел учить, это тому, что знал сам. Т.е. он посвящал, если помните, несколько уроков теме духов, но больше для того, чтобы убедиться, что никто из нас ничего в этой области магии не понимает, что у него нет конкурентов. И, Лиз, если ты помнишь, он взбесился, вышел из себя именно тогда, когда понял, что я не только вижу демона, но и запросто с ним лажу, т.е. добиваюсь исполнения своих желаний.
- Да... Дью был любимцем Старшего Лиса. Он использовал его для разведки, для мелких деликатных дел. Когда я узнал, что Дью работал на Олега Палыча… Тебя, Лиз, обменяли на Аську. Ваши судьбы связаны. Я долго хотел понять, чем ты могла привлечь Олега Палыча, являешься ли ты для него перспективным учеником или представляешь угрозу. Я привязался к тебе больше, чем следовало бы, я даже спорил с учителем, рискуя навлечь на себя его гнев, отстаивая для тебя какие-то послабления. Но, когда я увидел ваши имена в списке того курса для начинающих магов, я додумался наконец – вас пытались противопоставить друг другу, стравить. Я тебя, Лиз, тогда предупреждал о том, что Ася не вполне обычный маг. Но вместо того, чтобы драться, вы подружились. А учитель погиб. И я распрощался с мыслью выяснить, чем же Лиза могла ему навредить. Это сейчас, после того, как выяснилось, что твой отец – Александр Лисовской, можно предположить, что Олег Павлович боялся того, что ты сможешь составить конкуренцию его сыну, а из Темы он намерен был сделать сильнейшего мага своего поколения.
- Но можно было поговорить с самим Дью? Раз ты мог его видеть, то вероятно дорос уже и до попыток вызвать его, подчинить?
- Вот, я тоже так решил. Но, как уже сказала Ася, наш учитель оставил после себя методички по различным областям магии, но не руководства по духам. Я пытался изучать архаичный бред – труды адептов старых магических школ на эту тему, но это были пространные и беспредметные, намеренно запутанные измышления, не имевшие практического применения. В собственных силах я сомневался, самостоятельно действовать боялся.
- Но ты нашел способ?
- Конечно, правда, весьма нескоро. Лиз, ты иногда рассказывала мне о детстве, о своих родных, но ты не знала и не хотела знать больше ничего о них, и мне это казалось странным. Если тоскуешь, если любишь – что может остановить? Но ты всегда останавливалась… Когда я нашел у Артема в семейном архиве записки его отца о духах, когда проштудировал их, то, честно говоря уже не знал, о чем у Дью спрашивать. Прошлое Лизы мне было интересно, это так. Но гораздо больше меня волновало будущее. Наше общее будущее. Поэтому я, вызвав Дью, попросил у него рассказать о том, что мне необходимо знать. В пометках Олега Палыча значилось, что он «слаб, самоволен, любопытен и невероятно опасен». После такой характеристики действовать было страшновато. Дью выставил условие – я его никогда больше не попытаюсь вызвать, и никому не расскажу, как это сделать, и если я обещаю, он ответит на один мой вопрос. Я трусил и чувствовал, что выгляжу бледно, что он мне не по силам и потому свою часть сделки выполнил.
- А он?
- Он тоже. Он сказал, что придет время, когда ты захочешь вернуться домой. Удержать тебя не получится, но надо попробовать, потому что дом твой таит опасность для всякого, кто не является твоим кровным родственником. А еще он сказал, что моя забота о тебе похвальна, но бессмысленна, что ты не для меня.
- И все?
- Нет. Я отпустил его, но он не улетал. Потом спросил, почему я не сказал учителю о двух других духах, которые обитали рядом с Лизой. Я задал ему тот же вопрос. Ведь он тоже не рассказал хозяину ни о сильфе, ни о дриаде.
- И почему ты так поступил?
- Потому что передо мной стояла задача искать магов, а не духов. И потом мне противна сама мысль о том, что мыслящее, разумное существо оказывается в рабстве, вынуждено служить магу не по собственной воле, а по принуждению. И Дью сказал, что есть участь худшая, чем попасть в услужение к магу. Что те два духа вынуждены служить людям, что они подчинены ведьмой, приставлены защищать ее потомков, но магический дар в этом роду иссяк, и их не слышат, не понимают, но покинуть хозяев духи не могут, и дичают, и мстят, делая себе же хуже. И мало того – они разделены, и долгое время могут видеться лишь урывками, и потому несчастны, и делают несчастными хозяев. Как говорит Папюс: «Там, где над ним не доминируют, они становятся хозяевами и не знают жалости к тем, кто не повинуется их приказаниям».
- Ничего не напоминает, Лиз?
- Мы что же со Светкой реально кровные родственники?
- А-ха.
- Пипец.
- Девочки, просветите меня. Не врубаюсь.
- Лизина прародительница, ведьма-перевертыш, будучи уже вдовой с маленькой дочкой перемудрила с личной жизнью. Не узаконила вовремя свои отношения с одним магом, забеременела и решила с ним бежать, пожениться где-то, по-тихому родить сына и тогда может вернуться уже замужней дамой. Ценой отказа от собственного магического дара она поставила на дом охрану, потому что боялась, что имущество могут растащить и дочь ее малолетнюю лишить средств к существованию. Для собственной безопасности она захватила с собой двух эльфов, они любят селиться в местах силы на даровом источнике энергии, она их приручила и обязала защищать и ее, и будущего ребенка. Но она умерла родами, а дар магический в ее потомках выдохся. Эльфы одичали, и преследуют сейчас только одну цель – они хотят вернуться домой. А вернуться без хозяина они не могут. Так что мы имеем на сегодня конфликт интересов. Родовым гнездом нынче владеет дриада, она самая деятельная и, как бы сказать, приземленная. Сильф рядом крутится. Это побочная линия. А Лиза с матерью – основная ветвь семьи, прямые потомки той же ведьмы – от всех прав на дом отказались.
- Ась, я не понимаю, эльфы вынудили маму сначала, а потом и меня уехать из родного дома? Как это возможно?
- Они преодолели тысячи километров, убедив своих хозяев переселиться из Одессы в наш заштатный городочек, а ты сомневаешься в том, что они могут повлиять на решения двух слабых женщин, доведенных почти до предела отпущенного им терпения? Я не знаю подробностей отношений твоей матери с ее первым мужем, Светкиным папой, но мне кажется, что уже тогда, когда ты должна была появиться на свет, он был знаком с Цилей Вениаминовной. И уже тогда дриада должна была почувствовать, что перед ее возвращением домой ей предстоит устранить только одно препятствие – твою маму, а потом ее хозяйка сможет выйти замуж… за дом…
- Так жестоко?
- У эльфов другие представления об этике и о морали. Они не умирают. И мы, в их представлении, не умираем. Т.е. они воспринимают нас не существами из плоти и крови, а так же, как и себя – сгустками энергии, а энергия не возникает и не исчезает, а просто переходит из одной стадии в другую.
- А другой эльф? Кто его хозяин? Ты знаешь?
- Ты наверняка тоже его видела. Степа Стельмах, компьютерщик, чинит мне технику время от времени.
- Не помню. Познакомишь?
- Месяца через два-три. Он по личным обстоятельствам в столицу уехал и живет сейчас у Эдика. Но его притянет обратно. Я даже подумываю его к нам на работу позвать.
- Чтобы был под присмотром?
- Нет, он хороший специалист.
- А они со Светкой как? Ладят?
- Вооруженный до зубов нейтралитет.
- Даже так?
- Даже больше. Отнюдь не братская любовь.
- А эльфы тут как-то повлияли?
- Разумеется. Свести их вместе – давняя их цель, но ни Степка, ни Светка, ни шагу в простоте не ступят. Путаники.
Друзья дошли почти до границ поселка, где Аська вдруг портнулась почти без предупреждения обратно на дачу, оставив Ноя и Лизу одних. Ася спешила к сыну, который проснулся и требовал ее немедленно, а еще она знала, что Лизе с Ноем есть о чем поговорить. Лиза вернулась через час, и засобиралась домой, а Ася, Тема и Кира остались до вечера, катались на санках, кушали шашлыки и строили снежный замок. Возвратившись в поселок Тру-ля-ля, Кира сразу после ванны заснул, а Аська спустилась на первый этаж в гостиную, залезла с ногами под пледик на диван и погрузилась в книгу.
«Всякая человеческая мысль переходит в минуту ее развития в мир внешний, где делается существом активным, так что можно ее представить слившуюся с элементом, т.е. с полуразумною силой природы. Она переживает – как создание активно-разумное, т.е. созданное умом – более или менее продолжительное время, согласно силе напряженности мозга, давшего ей начало. Следовательно, человек непрерывно населяет путь, проходимый им в мировом пространстве, множеством образов, представляющих детище его фантазий, желаний, устремлений и страстей. Этот ток действует… на всякую чувствительную организацию, находящуюся с ним в соприкосновении».
Книга сползла по пледу на пол, Ася лежала с закрытыми глазами, положив под голову руки. «Как ты думаешь, может ли быть так, что мысль, сильная, расцвеченная эмоцией, способна пересекать пространство, отзываться в душах тех, кто в ней заинтересован?» Светка спрашивала не зря. Уникальная совершенно ситуация. Из всех возможных вариантов выбора объекта чувств эти двое выбрали друг друга. Уверена, что духи прицепились к молодому поколению уже после того, как эти двое влюбились, даже, наверное, после того, как разошлись, иначе эльфы не допустили их расставания. Я вижу только один приемлемый и честный путь развития событий – уничтожить оберег в подвале и освободить духов. Но не исчезнет ли взаимная привязанность Стельмаха и Светы после этого? Возьму ли я на себя подобную ответственность? Кто я такая, чтобы вершить их судьбу. Иван и Ник намекают, что Ося обладает определенными способностями, может быть подождать, пока он подрастет, и сам договорится с дриадой, может у Степки тоже когда-то будут одаренные дети, которые так же отпустят сильфа. Но это только предположение, может случится, а может и нет. А до того над домом так и будет висеть проклятье. Нехорошо и некрасиво. Но если я решусь – разве есть кто-то кроме меня, кто сможет освободить их, и даже спросить-то некого, давно уже никто экзорцизмом не занимается. Да мне и не нужен процесс изгнания, не человека надо освободить от духа, а наоборот. И Дью не показывается. Как будто дал себе слово держаться от меня подальше».
- Эй, хозяева дома?
- И снова, здравствуйте.
- Ась, я напился.
- Поздравляю, Ной. Чем могу помочь?
- Твой друг Илюха меня перепил, а сестричка, родная сестричка, из дома выставила.
- Хочешь переночевать?
- Угу. Можно?
- Ради бога.
Ной хлопнулся на второй диван напротив Аси, через стеклянный журнальный стол. Его огромное тело не помещалось, ступни и голова свешивались через подлокотники.
- Неудобно. У тебя есть кровать моего размера?
- Есть, на втором этаже.
- Не подойдет, я не доползу.
- Был бы ты ребенком, я бы тебя отнесла, но ты слишком тяжелый.
- Тогда я буду спать на полу.
- Как тебе угодно.
- Курить можно?
- Можно.
Аська с настороженностью смотрела, как Ной достает из кармана трубку и кистень и делает попытку закурить, крошки и листики щедро сыпались во все стороны, на бороду Ноя, на грудь, на колени, на диван и на пол. Промучившись минут пять он уронил трубку и задремал.
- И что же мне теперь всю ночь тебя караулить? Следить, чтобы ты мне дом не спалил? Не, на это я пойти не могу. Поднимайся.
- Айс, ну оставь ты меня, не гони.
- Что ты, и в мыслях не было. Я тебя, пожалуй, немного протрезвлю.
Аська пролевитировала бессильную и безвольную Ноеву тушу поближе к ванной, а потом, прислонив к стенке, взглянула пристально ему в глаза и коротко двинула подушечкой большого пальца правой руки ему между бровей. Ной дернулся, лицо его приобрело осмысленное выражение, он выдохнул и юркнул перед носом Аси за дверь ванной. Настя пожала плечами, вернулась в комнату, убрала рассыпавшийся табак и села обратно на диван. Ной вернулся минут через десять, вытирая на ходу бороду.
- Пить хочу.
- Пить или выпить?
- Пить.
Аська принесла ему стакан со льдом и листиком мяты и бутылку минералки, а себе, подумав, нацедила смородиновой наливки.
- Продолжаем разговор.
- Пожалуй. Ты обещала рассказать мне про то, что у вас тут происходит.
Ной приходил в себя, и по мере того, как Аська углублялась в историю, оживлялся все больше, время от времени прерывая ее вопросами и замечаниями. Когда она закончила, спросил:
- И что ты думаешь теперь делать?
- Я, как всегда, считаю, что мне лучше ничего не делать.
- Но ты говорила про пророчество, которое пришло к тебе: «Уйди из сердца злость, на смену ей пустота, а ее выдует, сметет поземкой. Ведьма заколдовала, другая расколдует, себе на потеху». Я думаю, что кроме тебя некому расколдовывать. Только у тебя уже однажды получилось освободить духа.
- Не помню такого.
- А как же Дью? Он теперь Теме неподвластен.
- Правда? У меня не было желания вредить Теме, я знала, конечно, что мой муж периодически подбрасывал Дью задания, но того, что Дью привязан к Теме так же, как дриада и сильф к побочной ветви Лизиной семьи я даже не предполагала. Я… не нарушала никаких связей, удерживающих Дью подле Артема.
- А что же ты сделала?
- Я… понимаешь, Дью жил со мной, как с носителем. Эльфы любят селиться в местах силы, а я основала поселок Тру-ля-ля в энергетическом узле, ему очень хотелось быть здесь, но, как ты сказал, эльфы с магами не живут, боятся, что будут обнаружены и либо подчинены, либо изгнаны. Меня он как мага не опознал, и даже пытался паразитировать, но я это быстренько пресекла. Я пригласила его погостить на моей территории, и он это приглашение принял. Только толку ему от меня в качестве энергетического донора особого не было. Он действительно мал и слаб, но невероятно прозорлив, и потому опасен, но мы с ним подружились и вообще неплохо проводили время вместе. Был момент, когда он оказал мне услугу. Бескорыстно. Просто потому, что чувствовал, что это – безусловно правильное действие. И я в порыве благодарности прокачала его. Я подарила ему возможность не быть больше паразитом, подвесила на него довольно большой запас энергии.
- А ты его видела после этого?
- Да. Года два он жил то у меня, то у Эдика. Помнишь Эдда? Я его к тебе привозила как-то раз?
- Конечно, помню. Он приезжает раз в пару месяцев. На несколько дней и всегда один.
- Эдд у тебя бывает? Вот новость! А ты в курсе, что он не маг?
- Как это? Как ты могла привезти ко мне человека? Твое доверие к нему для меня лучшая рекомендация. Я не понимаю – он всегда появляется порталом, да и аура у него очень особенная.
- Ты, скорее всего, чувствуешь Дью. Я и в тот раз привезла их обоих, правда тогда Эдик еще не знал, что одержим духом.
- И как они уживаются?
- Хорошо. И я так подозреваю, что не без взаимной выгоды. Я догадывалась, что они общаются, но Эдька мне говорил, что Дью уже несколько лет в Европе не появлялся. Теперь понятно, что они встречаются у тебя. И когда он приезжал в последний раз?
- На рождественских каникулах. Но как возможно, что Эдик пользуется магией?
- А как я ей пользуюсь? Я имею в виду положительную часть спектра. А мой Кира? Ты помнится, много лет пытался разгадать, как я колдую, если мои природные силы способны только разрушать, развоплощать? Сегодня утром ты видел действие естественного моего дара. Магия – это последовательность: «желание – воля – энергия – трансформация». В моем случае энергия не соответствует, неприложима. И тогда энергию приходится брать из самого объекта воздействия, добавляя чуть больше воли, действуя чуть тоньше, направляя свою волю не на изменения, а на то, чтобы сам объект захотел измениться. Вот так. А Эдик, как и Кира, имеет чуть меньше воли, но уж точно больше энергии, чем я. Эдд очень восприимчив, мы давно знакомы, и еще до того, как я призналась ему, что я такое, он уже сам догадался. И Дью он тоже вычислил, и они друг друга дополняют. Вдвоем вполне тянут на одного не очень сильного мага. Я надеюсь, ты их не выдашь?
- Ольга и Тема когда-то Эдиком интересовались.
- Я знаю. Я научила Дью маскироваться.
- Хорошо, я не выдам их, тем более, что я уже обещал Дью, что через меня до него никто не доберется. Но я уверен, что твой муж сожалеет, что потерял такого ценного помощника.
- Возможно, поэтому Дью и избегает появляться рядом со мной с тех пор, как я вышла замуж, боится что снова попадет в зависимость от Артема.
- Скажи, ты счастлива в браке?
- Мой брак – понятие юридическое. Мы не ведем совместного хозяйства, не живем вместе, не зависим друг от друга материально или эмоционально. Тема хотел, чтобы ребенок носил с рождения его фамилию. Я не возражала.
- Но Кира зачат не в пробирке?
- И что? Интимная близость в наше время еще не повод для знакомства.
- Тема говорил Ольге неоднократно, что хочет развестись.
- Он и мне говорил. Ничего не имею против.
- Почему?
- Потому что у меня нет к нему претензий. Он заводит периодически эти разговоры, потому что пытается меня шантажировать, добивается чего-то для себя еще. Я, как Израиль, не веду переговоров с шантажистами.
- Чего он хочет?
- Меня. Семью. Еще детей. Но… как бы тебе объяснить… Я одиночка по своей сути, даже временное присутствие кого-то рядом – испытание. Не говоря уже о постоянном, бок о бок существовании. Я не люблю согласовывать свои действия, не хочу никаких ограничений. И потом, он может меня привлечь только деньгами, а я не то, чтобы не продаюсь… наверное, я бы под действием обстоятельств… Короче – я не хочу его. Как-то так.
- Может быть, кого-то другого?
- Нет. И я не верю, что он так уж любит меня. Я для него трофей, племенная кобыла, удобства, советник… я бы согласилась, если бы он хотел «рассыпаться щебнем по выбоинам, чтобы ровной была моя дорога», но нет – он хочет себе, для себя, а я никакой радости в его условиях не вижу. Одни только обязанности и обязательства.
- Тогда тебе надо самой разрулить ситуацию с вашим браком.
- Уже. Я тут как раз недавно консультировала одного человечка по поводу развода, а заодно и свое заявление подготовила. Возможно Тема уже получил уведомление… Да… Точно… Минут через… три… он сюда явится.
- Айс, я тогда пойду? А то вам под горячую руку попадаться страшно.
- Давай. Увидимся. Эдда встретишь – скажи, что я хочу поговорить с Дью. Очень. И эт-та… если что – прошу считать меня коммунистом… Дездемоной.
Ной ретировался. И почти сразу явился Артем.
- Ты что же не могла сама в лицо сказать, что подала документы?
- Зачем портить тебе выходные?
- Да, хорошо же ты меня изучила, я бы непременно устроил скандал или разборку при всех. Это ты у нас – сама невозмутимость. А я – своих эмоций сдерживать не умею. Где он? Где твой вечерний гость? Сколько их? Было, пока ты носишь мою фамилию?
- Тебе ваксу нести?
- Зачем?
- Для большего соответствия образу ревнивого мавра?
- Прав был Эдик – иногда очень хочется тебя стукнуть.
- Стукни, если тебе от этого станет легче.
- Не сейчас. Я тоже учусь, Аська. И я придумаю, как это сделать.
- Тема, я люблю тебя, не стоит, наверное, тебе объяснять, как и когда я отказалась от мыслей о том, что наш брак может стать реальностью…
- Стоит.
- Когда я поняла, что ты не любишь Кирюшу. Что ты ждал, что он будет сильнейшим из магов, а он оказался человеком.
- Но сейчас-то я знаю, что он необычный человек. Я люблю его.
- А я любила его всегда, потому что он мой… Не важно уже… Дело в том, что как бы ты сейчас не пытался меня уговаривать – я не хочу больше иметь с тобой ничего общего. Я всегда буду за тебя, я всегда, если попросишь, помогу тебе, я приму твою сторону в любом споре, но я не буду тебе женой.
- Женская логика. Хорошо. Я подам на тебя в суд, и буду требовать, чтобы Кира жил со мной.
- Зачем в суд? Я тебе и так его отдам. Он сейчас, правда, спит, но завтра с утра, если хочешь, можешь приехать за ним.
- И ты так легко отдашь его?
- Ты использовал свой последний аргумент, последний способ надавить на меня.
- Ты его никогда не увидишь, я не допущу.
- Тема, никто и никогда не сможет нас с Кирой разлучить, ничего из того, что ты придумаешь, его не удержит. Его или меня. Мы – одно целое. Мы притянем друг друга, даже если ты переместишь его в параллельную вселенную.
- Прощай, Ася. Увидимся в суде.
- Не злись, солнце. Ничьей вины тут нет. Ты ведь не любишь меня. Ты просто теряешь то, что считал своей собственностью, а это нелегко.
- Прощай, и совет тебе – не старайся казаться лучше, чем ты есть. Тебе не идет. И все равно никто не поверит.
Тема испарился. Аське было больно. Это была не мифическая сердечная боль, душевные терзания. Это была вполне конкретная, телесная боль. Она посмотрела на свои плотно сжатые в кулаки руки – они затекли и расцепились с трудом. На внутренней поверхности ладоней отпечатались багровые полумесяцы, следы от ногтей. Руки не тряслись, сердце не сбилось ни разу с ритма. Разум не подвел, желание обрести свободу… снова… не иссякло. Но обретенная ею независимость, граничила с хаосом, к ней возвращался ее старый голод, как тогда, когда она проводила эксперимент, когда она хотела перестать быть невидимкой и прививала себе насильно островки нормальной энергетики, а Дью доказал ей, что она может быть только самой собой. Неудержимость, отсутствие каких-либо границ, как ветер… И это единственное, что она чувствовала, и на фоне этого чувства – вседозволенность, ведь нет противника равного ей, а она позволила Теме считать, что он может ею помыкать, шантажировать, использовать. И в этот момент она коснулась (ненамеренно) разума Иванушки Звягинцева, который засек резкое возмущение силы и подключился к абсолюту в попытке выяснить причину. Ася была быстрее мысли, быстрее мальчишки, поэтому она перехватила информацию раньше, и не дала ей просочиться вовне. Она поступила единственно правильным для себя способом, но за это предстояло расплатиться.
«Спи, малыш, это всего лишь я. – Ася, ты ведь не сделаешь ничего плохого? – Нет. Я – нет. Спи».
Самодостаточность.
Эта зима в жизни Степана Аркадьевича выдалась самой неоднозначной. Степка сам понимал, что именно бежал из родного города, бежал от проблем, от родственников, от косых взглядов, от расспросов, от докучливого участия и псевдосочувствия. Он понимал, что даже родителям его приходится нелегко. Но им, по крайней мере, было стыдно не за себя. Степка же не был готов обсуждать ситуацию, а это порождало у окружающих его людей желание позлословить, пофантазировать на тему. Каких только слухов и домыслов не наплеталось вокруг его развода – Степку периодически посещало желание разузнать, чья больная фантазия так расшалилась. И больше всего его изумляло, что говорили о нем люди почти совсем ему незнакомые, которые уж и вовсе ничего не могли знать доподлинно.
- А доподлинно никто ничего не знает, - говорил в ответ на Степкины возмущения Эдик, валяясь в халате в ветхом, рассыпающемся и обшарпанном кресле. – Ты же ничего не говорил, никому ничего не объяснил. Что люди должны думать? Что должны говорить тридцать человек гостей, бывших на вашей свадьбе и их родственники и знакомые, для которых это событие стало главной темой сезона?
- А я и не должен ничего объяснять. Думаю так. Разве нет?
- Почему? Слишком трудно признать себя дураком?
- Нет. Не слишком. Если бы только это… Я – редкий тупица. Мне это иногда говорили, но теперь я и сам понял. Просто… Столько грязи… Чтобы объяснить причину моего поступка, надо многое рассказать о Кити, а я не могу плохо говорить о женщине…
- Причину какого поступка? Свадьбы? Развода?
- Все равно. И в том и в другом случае – причина одна.
- Какая?
- Попытка вести себя по-мужски. Ответственно. В начале, если бог послал мне возможность стать отцом – значит надо им стать. Наступить на горло собственной песне, но попробовать. А во втором случае – если выяснилось, что … меня пытаются вывалять в дерьме – надо из дерьма выбираться.
- Что ты мог такого узнать о ней, что разлюбил в один миг?
- Я не любил ее. Для начала. И я говорил уже – она соврала о беременности, чтобы вынудить меня жениться.
- Но что могло ее подвигнуть на такие действия?
- Не знаю. Может то, что она считала меня обеспеченным и перспективным, может, хотела получить статус – ей 27 лет уже, а она еще не замужем.
- Может, она и правда любила? Ты не думал?
- Она влюблена была несколько первых месяцев, а потом ее больше занимала материализация идеи о себе, как о богатой и семейной даме.
- Ты с ней-то говорил?
- Зачем? Чтобы услышать очередную порцию вранья? Что бы она не сказала, моего мнения о ней или отношения к ситуации не изменит.
- Ничто, я так думаю, не происходит без причины. Что такого она о тебе поняла, что решилась на обман?
- Не обо мне… О моих родителях. Она поняла, что они очень ждут, что я женюсь, что у них появятся внуки. И она поняла, что я не люблю их огорчать.
- И все-таки, жить-то ей предстояло не с родителями, а с тобой? Я всегда был о тебе самого лестного мнения, ты не производишь впечатления человека толстокожего, невнимательного или глупого, так почему же она решила, что может так с тобой поступить? Ты чем-то обидел ее? Оскорбил? Может быть, она с самого начала планировала не совместную жизнь, а месть?
- Зачем мне мстить? Я не помню особенно серьезных обид. Я… как бы сказать… ну, характер у меня пакостный, это не поспоришь… Но я не обижал ее намеренно, я не обещал ей ничего, она предлагала что-то, а я соглашался или не соглашался. И наоборот. Я что-то предлагал, а она говорила, что ее это не интересует. И я считал, что поступаю честно.
- Но может, было что-то накануне самой аферы, что натолкнуло ее на мысль потрясти тебя и семейку твою?
- Я купил квартиру. Накануне. А она мне до того периодически намекала, что было бы неплохо приобрести недвижимость, что жить на съемной квартире – не вариант…
Эдик смотрел на Степана, не отводя своих странных, непривычного разреза, кошачьих глаз, и Степа, отвечая ему так, как понимал, как уже утряс в своей голове согласно общей концепции мотивы поступков бывшей жены, дотумкал наконец, к чему его подталкивает приятель. Они смотрели друг на друга в молчании, и Степке очень вдруг стало тошно, а он надеялся, что Эдд его хоть капельку отвлечет от мрачных мыслей. Они собирались следующим вечером поехать домой – Степке предстоял развод, официальное слушанье. И его, чем ближе становилась дата, тем больше мучило нехорошее предчувствие. Ему казалось, что Кити так просто не сдастся, что она непременно повернет все так, чтобы последнее слово осталось за ней. Он всячески пытался представить себе, в каком месте он по-прежнему перед ней уязвим.
- Я попросил Асю… ну, ты понимаешь о ком я?.. я попросил ее подстраховать тебя, она придет на слушанье. Толковый юрист еще никому не помешал. Об оплате даже речи быть не может. Не парься.
- Спасибо. Я, кажется, начинаю понимать, зачем ты затеял этот разговор – ты надеешься, что я попробую стать на место Кити, ты хочешь, чтобы я понял, что вовсе не деньги были ее целью.
- Нет. Ничего подобного. Ты говоришь, так мягонько и по-джентельменски, что не можешь плохо высказаться о даме – чудесно! Это сразу тонкий намек, что тебе досталась стерва. А ты – весь белый и пушистый… и ни разу ни в чем не виноват. Далее, ты упоминаешь, что твои предки не скрывали никогда своей цели тебя женить и понянчить внуков, следовательно, на тебя оказывалось давление. Так? Не прерывай! Ответь мне дальше: где во всем этом ты? Где твои решения? Ты что же не спал с ней? Не проводил время? Не дарил подарков? Не звал на семейные сборища? Не знакомил с родителями? Ведь это все делал ты?
- Я. И я знаю, что виноват… во многом. А ты что же ни разу не спал с девушкой без намерения на ней жениться?
- Я старомоден. Я без любви не могу. Без влюбленности хотя бы.
- Брось!
- Ну… да. Так. Не смейся.
- И часто ты влюбляешься?
- Да, раз пять в год. Или больше. Только ненадолго. Очень быстро разочаровываюсь. Иногда, даже раньше, чем дотанцовываю подругу до кровати.
- Твоей личной жизни не позавидуешь.
- Зачем же так сразу? То, что распущенность нынче в норме, вовсе не обязывает меня поступать против совести.
- И на каждой из них ты готов жениться?
- Когда я влюблен, я готов на все, что угодно. Но когда разлюбил – все. И даже глядеть на них не могу, не то, что жениться.
- И всегда так?
- Нет. Не всегда. Раза три было надолго. На полгода примерно. Это уже здесь, в Москве. И однажды дома. Несколько лет общался с одной ведьмой, изменяли друг другу направо и налево, но жить друг без друга не могли.
- И ты бы на ней женился?
- А мне никто не предлагал. Шучу. Я ее любил. Люблю. Больше жизни своей, если завтра мне скажут – нет ее – я дышать перестану. Понимаешь ты? Вот только так и надо жениться. А твои эти сказки – хотел поступить по-мужски… наступить на горло собственной песне… хотел стать отцом – бред сивой кобылы. Прости, Стельмах, поздно. Я спать пошел.
Это была позиция. Четкая и принципиальная, очень максималистская, немного инфантильная, и, тем не менее, Степке понятная, но недоступная, потому что требующая смелости. За полтора месяца жизни с Эдиком, Степа очень мало узнал о своем соседе, и не предполагал ничего подобного. Да и раньше они скорее приятельствовали, чем дружили, пересекались по работе, и до того в институте, в каких-то компаниях. Именно он подкинул в начале октября Степе идейку приехать в Москву, отвлечься от проблем, подзаработать денег и развеяться. Эдд помог Степке с трудоустройством, с квартирой, он подкидывал ему на выходные частных клиентов, но о самом Эдике Степка ничего не мог сказать определенного. Жил он довольно замкнуто, никогда никого к себе не приводил, иногда пропадал неожиданно в субботу-воскресенье, причем никаких сумок с собой не брал, а возвращался посвежевшим, даже загорелым, привозил какую-то невероятную еду и выпивку, и связать его отъезды с расписанием самолетов или поездов Степа не мог. На Степкины любопытные взгляды Эдик не реагировал, а задать вопрос напрямик Степка боялся. Вот предположим, что человек может позволить себе слетать на выходные в Индию – да он в аэропорту и в дороге проведет времени больше, чем на пляже. И какой смысл тратить финансы на такое бестолковое путешествие. Или другой пример – полдня Эдик валяется на диване, не обращая внимания на то, что Степка пытается привести их логово в божеский вид, валяется часов до четырех дня, а потом вдруг срывается с места, одевается и уматывает в неизвестном направлении до следующего вечера, без предупреждения, без объявления войны, без предварительного звонка – просто так. Жилище их Степку бесило до истерик, а Эдик захламленности не видел. А между тем, Степан, чтобы пробраться из прихожей в спальню, частенько выбирал, куда сделать следующий шаг. Все горизонтальные поверхности покрывали какие-то диски, мелкие и крупные предметы техники, сувениры, одежда, остатки еды, а стены, свободные от полок и шкафов, - картины, постеры, ритуальные маски, флаги, афиши, глиняные и керамические плитки с непонятными закорючками – высказываниями на всех языках мира. Степка не знал, была ли квартира съемной, или Эдд ею владел – никогда и никого он не видел приходящим за арендной платой. Единственная во всей норе комната имела приличный вид – ванна. Она будто сошла со страниц глянцевого журнала. И только ее Эдик содержал в порядке, драил до хирургической чистоты. Больше всего Степку раздражала кухня – не просто грязная, а какая-то засаленная, с многолетними наслоениями жира на кафельном фартуке. И при этом, на ее просторном подоконнике (продолжении недавно поставленных пластиковых окон) располагался невероятно стильный садик из пряных трав в деревянных ящиках. Всякий раз, когда Эдд приходил позже Степки, тот видел, что друг его прежде всех прочих дел, едва раздевшись, топает к окну, и долго и придирчиво разглядывает свои аккуратные кустики мяты, розмарина, базилика трех сортов и еще чего-то, названия чего Степан не знал. Эдик бережно, маникюрными ножницами чуть не каждый день их подстригал, удалял какие-то отмершие листики. Степка пытался использовать эти травы для приготовления еды, и Эдик спокойно на то соглашался, но поливать или подкармливать, или еще что-либо с ними делать не разрешал. Квартира была двухкомнатная, но Эдд ее четко делил на гостиную и спальню, так что «своей» территории Степе не досталось, что не могло не раздражать, потому что Эдд никогда ничего не клал на место, только раз в неделю собирал разбросанную всюду одежду и отправлял ее в стирку. Телевизор в квартире был, но почти не использовался, и потому успевал от одного до другого включения, обрасти гроздьями пыли… Короче, совместное проживание с Эдиком Степку не вполне устраивало, но Эдик отказывался брать с него плату за квартиру, и потому Степа терпел, и считал свои усилия по поддержанию порядка некоторой компенсацией.
Московский ноябрь для Степана Аркадьевича был безвиден и пуст, уныл и неинформативен, особенно днем. Степа плохо ориентировался в городе, а Эдик, несколько раз проехавшись с ним до офисного здания, где Степка трудился, показав ему маршрут, более заинтересованности в общении не показывал. Они жили в спальном районе, состоявшем из высоких панельных одинаковых зданий, с одинаковыми почти голыми дворами, гораздо более аккуратными и ухоженными, чем Степа ожидал, но казавшимися неизменно неуютными и убогими, и совершенно безлюдными. Только утром и вечером, почти в темноте хмурые, озабоченные, вечно усталые персонажи быстренько двигались по одним только им известным делам. В их дворе, помимо лавочек, качелей, горок и перекладин, примерно посредине за сеточным ограждением располагалась вечно пустая баскетбольная площадка, в соседнем – за деревянным забором – футбольное поле, тоже пустое. А через двор Степка видел школу и детский сад, и почти не видел детей, нигде. Но вечером, когда спускались сумерки и зажигались огни, когда искусственно и искусно подсвеченные, манящие вывески над торговыми и развлекательными центрами автоматически становились единственными цветными пятнами на сером и убогом полотне окружающего пейзажа, Степу только стесненность в средствах могла уберечь от их посещения. Когда он проезжал мимо бесчисленных кофеен и «шоколадниц», мимо суши-баров и прочих пафосных местечек, где в огромных панорамных окнах, как в витринах, на всеобщее обозрение выставлялись группами и поодиночке невероятно стильные, уверенные и достаточные персонажи, которых он в жизни не встречал ни разу, Степку так и подмывало зайти, и хотя бы краем глаза подглядеть в их разложенные на столах навороченные ноутбуки, или хоть в полуха подслушать чему они так лучезарно улыбаются. Но, как это не странно, он не мог набраться смелости. Он спросил у Эдика, бывал ли он в таком-то кафе или таком-то, и Эдд смутился и тут же пригласил Степу посидеть в ближайшую пятницу в одном из этих мест. Степа стал отказываться, он терпеть не мог напрашиваться, а тут получилось, что именно напросился. Он честно рассказал Эдду о том, какими мыслями и ощущениями был вызван этот вопрос, и Эдик, облегченно выдохнув, ответил так же честно, что он в свое время не удержался и несколько раз сходил, посидел в витрине, но никакой радости от этого не получил. Что, часто бывая в Европе, где подобное времяпровождение вошло в традицию, он наоборот любит занять место в кафе именно у окна, поглядеть на улицу, на людей, просто почитать книгу, помешивая остывающий в чашке кофе, покушать что-то нетипичное для русского желудка. Но нигде и никогда, кроме как в России, он не ощущал такого давящего и неподъемного, оценивающего, взвешивающего внимания к себе окружающих, не чувствовал себя так мерзко…
- Но, если хочешь, можно сходить, сделаешь свои выводы.
Степа отказался, потому что мог подписаться под каждым словом.
Впервые Эдик подбросил ему частного клиента, когда собрался сбежать на ноябрьские праздники неизвестно куда. Степка поехал по указанному адресу – оказалось недалеко. Дверь ему открыл мужчина, лет на пять его, Степки постарше, худой, как русская борзая, с землисто-серым, изрытым оспинами лицом, но очень цепким и умным взглядом. Квартира пахла новой мебелью и паркетной доской. А еще кофеем и жареным арахисом. Запах Степе понравился, понравилась и сама квартира, новая, с новой мебелью и техникой. Комп тоже был новый, но сильно больной. Степка спросил у хозяина, что из информации, хранящейся в памяти ему еще нужно, потому что проще было переустановить всю систему совсем, чем лечить имеющуюся. Мужчина подумал, поскреб в затылке и махнул рукой. Мол, сноси. И ушел куда-то. Через некоторое время, Степка, которому вовсе не обязательно было торчать всю дорогу перед монитором в ожидании завершения процесса, захотел курить. Он отправился искать хозяина и застал его курящим на кухне, под вытяжкой. Степе предложили сигару. Он согласился. Степе предложили выпить – он отрицательно замотал головой. Степка чувствовал, что его клиенту сильно хотелось выговориться, и попросил чаю. Так они просидели весь вечер, частью на кухне, частью перед компьютером – беседовали, и Степка услышал продолжение, вероятное развитие своей истории с Кити. Что было бы с ним, если бы у него родился действительно ребенок. Этот его клиент тоже женился скоропостижно, потом жил лет десять с нелюбимой женщиной ради дочери, выбиваясь из сил, удовлетворяя день ото дня растущие аппетиты жены, а потом плюнул на все и ушел, оставил имущество, квартиру, ушел чуть не с одним чемоданом в никуда. Долго жил у знакомых, зимовал на неотапливаемых дачах, пока, наконец, не приобрел свое, новое жилье, не сделал ремонт, не выплатил все долги и ссуды. Когда его жена думала, что он прозябает в нищете, она радовалась и не создавала ему проблем, но недавно дочь их общая, приехала на выходные к отцу и нафотографировалась в своей «здешней» комнате. И после этого началось – дай денег на то, дай денег на это. Помимо алиментов. Девочка нервная стала, капризная, мать ее накручивает. Заявила, что дружить с отцом не будет, пока он с мамой не помирится.
- Как помириться-то? Жить что ли снова вместе?
- А то? Конечно!
- Забери ее к себе. Тогда никаких алиментов не надо. И никто ребенку психику портить не будет.
- Ха! Забери! А школа? А танцы, и музыка, и театральная студия, и бассейн? Ее по всем этим занятиям возить надо! А у меня командировки через день… как хоть? Школа близко – ничего страшного, и танцы тоже. Но остальное?
- А ты ее спрашивал, ей самой что хочется?
- С подружками ей трепаться хочется, бесконечно.
- Послушай, давай я позанимаюсь с ней, научу ее с компьютером обращаться грамотно, ведь это она на него похоже вирусы цепляет, просто поговорю.
- А сколько стоить-то будет?
- Ничего. Помочь хочу. Я сам, вроде тебя… только до детей не дошло, слава богу. Развожусь вот…
Таких, как эта девочка Стельмах не встречал. Тихая, безответная, какая-то прозрачная, как тень. Несчастный, никому не нужный ребенок, разменная монета и обуза. Отец за неделю опомнился, проникся к Степе недоверием и не отходил от них весь вечер и все ловил Степкины взгляды, искал подтверждения своим опасениям и страхам. Степа перетерпел. И в следующий раз уже с самого начала придумал, как увлечь их обоих, а еще через неделю предложил пригласить подружек и устроил вечер, похожий на те, которые они с Сашкой проводили у бабушки, с играми, мультиками, секретиками и прятками, сказками и шарадами и, главное, абсолютно бесплатным, невыраженным в деньгах счастьем. Эти дети… одиночки, единственные в своих семьях не умели дружить и не умели говорить со своими родителями. И этот мужик, хороший, ответственный, умный мужик, который забыл, как сам был когда-то мальчишкой… Потом Степка узнал, что девочка осталась жить с отцом…
Была еще одна клиентка, Степа взялся разрабатывать ей сайт и наезжал часто, познакомился с ее супругом. Очень милые, воспитанные, подлинно интеллигентные люди, они приехали недавно из Питера и почти не имели знакомств в Москве, как и Стельмах. Степа проникся к ним. Просто и душевно, и без фальши. Даже когда деловое их общение подошло к концу, заглядывал. А однажды, Степа уже спать собирался, Анна Сергеевна позвонила, вся на нервах, попросила помочь отыскать мужа. Тот не пришел домой, и не выходил на связь. Степа понятия не имел о том, чем может помочь, но и мысли не допустил отказать. И больше всего удивился, когда Эдик тоже начал одеваться, бурча и ворча про себя, что «блин, только этого ему не хватало для полного счастья», обзывая Степку «идиотусом законченным». Они нашли таки мужа Анны Сергеевны, Эдик нашел. Вышел из подъезда Анны Сергеевны и, нюхая воздух, как собака, двинулся в глубь дворов, к парку. И там возле одной из скамеек они и обнаружили свою пропажу. Анна Сергеевна рыдала, увидев избитого, ограбленного, полузамерзшего мужа, а Эдд звонил в скорую. Разумеется, на этом их ночные путешествия не закончились, поспать им так и не довелось, зато Степа кое-что о себе понял. Ему было проще делать добро незнакомым людям, тем с кем он ничем не был связан, кроме склонности душевной, чем давним друзьям и родным. Делать добро и бросать его в воду. Ради кого-то, кого он видел первый раз в своей жизни, даже скорее ради себя, ради живущей внутри искорки, он был готов тратить время и срываться куда-то среди ночи. А ради долга перед семьей, перед дружбой – не готов.
Он сказал об этом Эдду. Может быть он не нашел правильных слов, потому что Эдик над ним посмеялся. Степка разозлился, он доверял самое нутряное свое, а этот неряха ржал, как конь, и со злости, Степан спросил о том, о чем нельзя было спрашивать, о том, как Эдик понял, где может быть пропавший муж Анны Сергеевны.
- Мне кажется, что ты со мной поехал, потому что знал, что дело серьезное, а не потому, что побоялся меня отпустить.
- Перекрестись. Когда кажется – креститься надо.
- Как ты нашел его? Куда ты пропадаешь на полдня, а возвращаешься, будто с пляжа, одежда морем пахнет?
- Не спрашивай о том, что тебя не касается – не услышишь того, что тебе не понравится.
Утром, перед судом, Эдик позвонил Степке и попросил его захватить с собой помимо тех документов, которые нужны были для расторжения брака, еще договор с банком о предоставлении кредита, дизайн-проект и свидетельство о праве собственности на квартиру, а так же чеки на строительные материалы. И оказалось, что не зря. На развод Кити согласилась, но предъявила иск о разделе имущества. Совместного имущества, нажитого в браке, Степка не помнил, но речь шла не об имуществе, а о долговых обязательствах, т.е. о кредите, который Кити себе организовала в спешном порядке, и выплату половины которого пыталась повесить на Степку. Аська, изучив иск, тут же состряпала встречный, в котором Степа признавал обязательства перед супругой, но раз уж делить долги, то к ее кредиту присовокупил свой, несколько больше размерами, и Кити, таким образом, не только не выигрывала, но даже и теряла больше, чем надеялась приобрести.
Юрист, пришедший с его бывшей женой, изучив обстоятельства, только пожал плечами. Кити и сама понимала, что проиграла, глаза ее горели такой злобой, что Степка не мог поверить, то это та же девочка, с которой он прошлой зимой в то же время собирался ехать в Европу. Она такая была? Или он ее такой сделал? Он толкнул Асю и попросил, если это возможно, заключить мировое соглашение. Так они и поступили. «Господи, дико-то как! И грязно, и подло. И по закону, если бы я не предложил «мир», можно действительно было бы обязать меня или Кити гасить чужой долг, к которому не имеешь никакого отношения. Печально. Противно. И за что это мне? Разве я заслужил?».
Аська встретила в коридорах суда кого-то из знакомых, и на улицу Эдик со Степаном Аркадьевичем вышли вдвоем. Эдд ушел к Асиной машине, предупредив, что вечером ждет его в поселке Тру-ля-ля часам к восьми, а Степа, остался курить на ступеньках – хотел дождаться Асю. Через несколько минут из дверей вылетела Кити, а следом вышла и Ася. Кити, похоже, плакала. Глаза покраснели, рот дергался, и Степка вытащил платок и попытался стереть следы туши с Китиного лица, но та оттолкнула его и уставилась в упор страшным, диким взглядом. И в тот момент, повинуясь скорее душевному импульсу, чем доводам рассудка, Степка сказал бывшей жене: «Прости меня. Я искренне прошу прошения, если невольно или вольно обидел тебя». Степка не только просил прощения, он и ей все прощал, искренне и навсегда отпускал.
Вечером, после ужина с родителями, Стельмах поехал к Асе. Она встретила его в каком-то подчеркнуто небрежном трикотажном, сером, длинном платье, болтавшемся на ее тощей фигуре, как на вешалке, и про платье это Эдик сказал, что Аська в нем похожа на привидение в японском стиле. Степка не замечал этого раньше, но Аська действительно чем-то напоминала азиаток.
- Помнишь рассказик у Джека Лондона – «Чун-А-Чун»?
- Да, про пожилого богатого китайца с многочисленной семьей?
- Угу. Вот про его дочерей говорилось, что пока не знаешь об их происхождении, ни за что не догадаешься, что они китаянки наполовину. Но если знаешь – игнорировать это обстоятельство уже не получается. Так и Аська – наполовину Айшет, только об этом мало кто знает. Все думают, что Ася – от «Анастасия». И по паспорту так и есть. Но назвали ее в честь бабушки, Айшет Сафина-младшая.
Аська этого разговора не слышала, она проводила Стельмаха к Эдику, а сама ушла укладывать сына. А Эдика Степка нашел в просторной комнате с тремя французскими окнами, которая занимала почти половину второго этажа Асиного коттеджа. Эта комната производила впечатление недоделанной, хозяйка превратила ее частью в тренажерный, а частью в репетиционный зал. Примерно посредине располагался диван, перед ним низкий журнальный столик, налево от них вдоль зеркальной стены стояли несколько тренажеров, а направо – барабанная установка, гитары на стойках, пульт, усилитель, колонки, клавиши, небольшой верстак с паяльником и сопутствующими приладами, и несколько высоких стульев. Стены начерно обшили звукопоглощающими панелями, а пол – очень простым темным ковровым покрытием. Вот и вся обстановка, даже шторы на окнах отсутствовали.
- Здесь не бывает посторонних, - ответил на Степкин невысказанный вопрос Эдик. – Она не очень-то следует приличиям. Захотела и устроила себе базу для репетиций, а через двор, в соседнем доме живет Илюха Корнилов, наш клавишник. Они в любой момент могут посидеть поиграть, если захотят. Стены заизолировала только несколько лет назад, когда Кира родился, а до того – вообще на голые кирпичи любовались. Пофиг все.
- А по-моему – здорово. У тебя, кстати, тоже приличная доля пофигизма присутствует, если судить по твоей норе.
- Это не пофигизм, а личный финансовый кризис. Когда и если денег найду – непременно продолжу. А Стасику правда наплевать на то, как эта комната выглядит. Она говорит, что первоначально собиралась сделать здесь библиотеку, пока мы с Илюхой не надумали снова заняться музыкой.
Степка подошел к клавишам, включил их, попробовал звук, и сыграл Коэновское «Аллилуйя». Эдик на втором квадрате присоединился к нему с гитарой, правда, опыта совместной с кем-то игры у Стельмаха не было, и он терялся. Эдик играл немного нервно, со сбивками, а Степа не чувствовал, что это именно сбивка, и дуэта не получалось.
- Почему ты именно эту песню решил выбрать?
- Я ее выучил ровно год назад. Точнее я ее стал подбирать по памяти, а потом пришел ТТ и показал, как надо, и…
Степка вдруг понял, что давно не видел друга, смутился и не смог продолжить, но Эдд не торопил его. Понемногу, по капле из Степки полились слова. Он впервые рассказывал кому-то историю их с ТТ знакомства, которое началось накануне его девятого класса. Степка со своей двоюродной сестрой последние дни августа того года проводили у общей их бабушки, и у обоих (и у него, и у Саши) приключился овердоз от этого совместного существования. В тот день, когда Стельмах впервые встретил ТТ они с Сашкой подрались, и в разгар этой драки Степа упал с дерева и сломал ногу. Сашка перепугалась и убежала, а ТТ, который наблюдал за дракой из окна квартиры своей тетки, выскочил во двор и помог Степе, дотащил его до травмпункта. Степка, если честно, не сильно расстроился из-за гипса – они с Сашкой уже несколько лет занимались бальными танцами, и Степке это до крайности надоело, он бы и хотел бросить танцы, но Сашка, которая являлась его постоянной партнершей, не хотела его отпускать. Поэтому, он надеялся, что пока он обездвижен, как-то этот вопрос решится сам собой. ТТ время от времени заходил его навестить, заходила и Сашка и жужжала бесконечно, что ждет его выздоровления, чтобы приступить к тренировкам. Степка напряженно думал, как ему отмазаться, он понимал, что стоит ему только снять гипс, как его опять заставят заниматься ненавистными танцами, что Сашка подключит родню, что его опять начнут обрабатывать, уговаривать и шантажировать. Однажды, когда сестра ушла, он в отчаянии рассказал все ТТ, и тот неожиданно предложил свою помощь. ТТ приехал с севера, где жил с родителями, специально, чтобы закончить школу и поступить в институт, а еще потому, что от плохой еды, вечного холода и отсутствия солнца и витаминов страдало его здоровье. Там, где он жил раньше, из всех доступных детям видов дополнительного образования, активные физические нагрузки мог предоставить только клуб бальных танцев, а ТТ, в отличие от Степы любил танцевать. Приехав к тетушке, он первым делом попытался разузнать, где он бы мог продолжить заниматься любимым делом, но столкнулся с той же проблемой, что и Саша – надо было искать партнершу. Степка, не мешкая, свел их, и наконец-то вздохнул свободно – сразу же, как только сняли гипс, записался в бассейн и на карате. Некоторое время он ничего не знал о том, как они между собою поладили, но однажды Сашка пригласила его на соревнования. Они, когда еще танцевали вместе, выигрывали классическую программу, а в латиноамериканской проваливались с треском. Степка признавал, что виноват в этом он, а не Саша. Он не любил все эти виляния, преувеличенные страсти и фальшивые улыбки. Он честно отрабатывал все движения, но, как он сам понимал теперь, чувственность его тогда еще спала, да и не могла пробудиться в отношении сестры.
Танго ТТ и Сашки подействовало на Степку сильнее, чем видеокассета с эротическим фильмом, потому что они не играли, они жили и дышали в ритме этого танца. Причем тогда еще ни он, ни она не догадывались о том, что влюблены друг в друга. Отношения между ними начались позже и очень быстро стали гораздо более близкими, чем тогда допускали приличия. Степка, может быть, один догадывался о степени этой близости, но ему никогда не приходило в голову этих двоих утихомиривать, призывать к скромности или намекать на нормы морали, принятые в обществе. Наоборот, то, что происходило между ними… Степка считал кощунством пытаться втиснуть это невероятное, цельное и красивое чувство в какие-то ханжеские рамки. ТТ был старше их на пару лет, и учился уже в институте, и жил с вечно занятой тетушкой, и чувствовал себя более свободным, и вращался в обществе более взрослых девушек в том числе, и поэтому через какое-то время он начал позволять себе вольности, может не измены еще, но что-то близкое к этому. Сашка долго ни о чем не догадывалась, просто не могла представить, что на фоне их чувств друг к другу, в ТТ может поместиться что-то еще. Но, когда она сама поступила в институт, когда она каждый день начала сталкиваться с улыбочками и подмигиваниями, адресованными ТТ, с ней произошла перемена совершенно необратимая. Как теперь понимал Степа, в ней сильно развито было чувство собственного достоинства, она хотела быть единственной, или не быть совсем. В попытках призвать ТТ к порядку она зачастую перегибала палку, что вызывало в Степкином друге чувство протеста. Не против Сашки, а против ограничений. Для Стельмаха это был сложный период. Он дружил с обоими. Он хотел, чтобы все оставалось по-прежнему, но помешать им ссорится, повлиять на ситуацию не мог. Он первым узнавал о Тимохиных походах на сторону, он единственный слышал, как Сашка плачет. Однажды Тим с Сашей поссорились довольно серьезно, и не захотели мириться. Месяц шел за месяцем, Степка начал привыкать уже к тому, что общается с сестрой только в семейном кругу, а с ТТ где-то на стороне, но в нем жило чувство, что точка в этой истории еще не поставлена. Через год Сашка начала встречаться со своим будущим мужем, и хотя Степа видел, что сестричка его вполне счастлива, его все равно не покидало ощущение, что она любит ТТ, а ТТ любит ее.
В тот день, когда Саша объявила, что выходит замуж, ТТ напился до поросячьего визга. Степан Аркадьевич, который всегда был приверженцем умеренности и сдержанности, Тимохиного поведения не понял, но изо всех сил пытался друга поддержать, слушал его откровения, успокаивал, разговаривал и снова слушал. Они стали настолько близки, насколько это возможно, но сразу после того, как ТТ начал приходить в себя, он от Степки отдалился. Степа понимал, что ТТ тяжело вспоминать о том, что Степка был свидетелем его прискорбного, удрученного состояния, да и внешне они с сестрой были очень похожи, и ТТ не мог глядеть в лицо друга без того, чтобы не вспоминать Сашу. Когда через какое-то время они снова начали общаться, ТТ уже возомнил себя реинкарнацией Дон Жуана, заматерел, стал циником и хамом, но Степка знал, что это защитная реакция на душевную травму. Находиться рядом с ТТ и не принимать участия в кадреже, не представлялось возможным. Степка, через ТТ постоянно влипал в какие-то истории, но очень быстро понял, что находит это развлечение не самым худшим способом проводить время. Главное, что вместе с ТТ.
До этой стадии Степин рассказ тек довольно плавно, но дальше начиналась история про Свету, и он не знал, как говорить так, чтобы не показать Эдику больше, чем тому следовало знать. Чтобы не выдать своей тайны. Поэтому он просто перескочил через несколько лет и продолжил уже с того момента, когда они с ТТ начали жить вместе. И в конце признался, что очень скучает по другу, что иногда жалеет бесконечно того, что не может перебороть своей неуверенности и стыдится, что вот уже почти полгода не общается с ним. Эдд все время сидел напротив Степки, перебирая струны, периодически отхлебывая из высокого бокала белое вино. Степка за звуками музыки не заметил, что Ася тоже уже давно находится в комнате, потому что, когда она вдруг заговорила, испугался.
- А почему вы теперь не общаетесь?
- У него в мае умерла тетушка. Другой родни в нашем городе у него нет, он просил помочь ему с похоронами, а я уже заранее на эти дни обещался приехать к родителям, надо было поработать на участке. И когда я помогал папе, мне распороло железным каркасом теплицы ногу. Так, что я вроде, как не и виноват, но в тоже время я Тиму подвел. И потом, когда я собрался с духом ему позвонить, оказалось, что он в отпуске в Крыму. А в следующий раз, когда мы виделись, наша общая знакомая попала в больницу, и для меня оказалось полной неожиданностью, что между ними есть какие-то близкие отношения. Короче – все невпопад, полоса нелепостей, и чем дальше мы друг от друга, тем больше этих ляпсусов. Когда жили одним домом, казалось, что ничего-то в нашей жизни особенного не происходит, а теперь от этих перемен голова кругом.
- Да уж. Он знает, что ты развелся?
- Я ему не говорил, но думаю, что кто-то из общих знакомых непременно сообщит… Кстати, Ася, хотел тебя еще раз поблагодарить за помощь. Если бы не ты – даже не знаю…
- Не благодари. Ради тебя, Стельмах, я бы пальцем о палец не ударила. Скажи спасибо Эдику. Я ему обязана, отказать не могу.
- Ни в чем?
- Эдичка, мы с тобою позже разберемся, без свидетелей.
- Ловлю на слове.
- Лови, - Ася прижала левый кулак к груди, дважды стукнула, имитируя биение сердца, потом протянула руку открытой ладонью вперед, к Эдику, как бы в дарственном жесте. Эдик неуверенно заулыбался, но Ася тут же сжала кулак, возвращая свое сердце обратно. Эдик сначала нахмурился, а потом вдруг громко и счастливо расхохотался. А за ним следом и Настасья, и даже Стельмах заулыбался, сам не понимая чему. – Таки поведай нам, Степа, что ты думаешь за себя дальше?
- Не знаю. Что ты имеешь в виду?
- Ты молодой, симпатичный, обеспеченный мужчина в полном расцвете сил. Думаю, что в ближайшем обозримом будущем ты непременно заведешь себе очередную временную девушку, которая опять попытается тебя облапошить. Может, сразу заключим контракт, я стану твоим личным юристом?
- Я с радостью приму твое предложение, но откуда ты знаешь про «временных» девушек?
- А.. Ты знаком с Виктором Наильевичем Сафиным?
- Да.
- Это мой папа. Не тормози, он не выдает своих… пациентов. Просто его твой случай зацепил, он говорил о нем, не называя имен, а еще… за пару недель до того, ты мне комп чинил и спрашивал про то, как определить приворот. Короче, я догадалась… не важно… Вопрос прежний – как ты собираешься жить дальше? Чего ты хочешь от этой жизни?
- Не знаю. Не думал еще. Буду решать проблемы по мере их поступления.
- Неправильно. С такой установкой тебе действительно понадобится личный юрист. Степа, я понимаю, что сейчас еще не время, но когда-то ты захочешь снова начать с кем-то встречаться и, если позволишь, совет или просьба моя личная – никогда, ни при каких условиях не допускай на одну территорию своих пассий и ту, кого ты любишь. Женщины проинтуичивают такие расклады мгновенно. И воспринимают очень остро. Думаю, что Кити взбесилась именно после встречи со Светой.
У Степки возникло ощущение, что он забыл, как дышать. Длинная челка качнулась в сторону, и Степа натолкнулся на очень спокойное, непроницаемое, как у Будды, лицо этой юной женщины, заглянул ей в глаза, удивившись тому, как расширены ее зрачки. Степка тут же понял, что она права, как бы странно это не звучало. Действительно, Кити начала какие-то активные действия после того, как побывала с ним на Жениной даче, после того, как увидела, насколько сильно его тянет к Свете.
- Ася, не стоит так поступать со Степаном. Он не привык к твоей манере общаться, и у него сегодня был тяжелый день.
- Он меня понял.
- Нет, не понял.
- А фраза «Один мой друг специально сталкивает бокал с барной стойки в одном конце города, чтобы я в другом это услышала» тоже тебе ничего не говорит?
- Нет, - Степа продолжал все отрицать.
- Не стоит отпираться. Дело в том, Степан Аркадьевич, что «ваша общая с ТТ знакомая, которую с Тимофеем связывают какие-то близкие отношения, и которая попала в больницу» свалилась в обморок у меня на глазах, и именно я отвозила ее в эту больницу. А буквально за несколько минут до этого она спросила у меня, может ли быть так, что мысль, сильная, расцвеченная эмоцией, способна пересекать пространство, отзываться в душах тех, кто в ней заинтересован. А еще у меня есть информация, что примерно в это же время, ты встретил Женечку, которая сказала тебе о том, что ТТ со Светой и ее сыном живут вместе. И я могу предположить, что мысли твои в отношении Светы расцвечены были отнюдь не добрыми эмоциями. Я не собираюсь обвинять тебя в том, что она получила инсульт благодаря тебе. На дворе двадцать первый век и в «сглаз» уже никто не верит. Но… она чувствовала, что ты думал в тот момент о ней, понимаешь?
- Значит, ты обманула меня, когда сказала, что Света не ведьма, и что она не могла меня приворожить?
- Стельмах… Я могу тебя приворожить, если мне этого захочется, в чем я очень сильно сомневаюсь, прости… Кити могла бы тебя приворожить, и еще человек пять из не шибко короткого списка твоих женщин. Но не Света.
- Почему?
- Потому что ее место и так уже в твоем сердце… Зачем еще и ворожить?
- А она знает?
- О чем?
- О том, что там ее место?
- А как ты думаешь?
- Но почему тогда она избегает меня? Почему ведет себя так, будто я для нее никто, пустое место?
- А почему ты ведешь себя так, будто она – одна из многих, а не единственная на свете? Ты не представляешь, какая это редкость, роскошь – встретить такого человека, такое сильное чувство… Хочешь, скажу почему так происходит? Потому что ты не способен на поступок. Ты не способен даже на желание, ты даже сам себе не можешь признаться, что хочешь ее. И где-то причина этого в твоем воспитании, в том, что ты привык, что за тебя все решится, так или иначе. Что жизненный путь за тебя выберут родители, и ты можешь сразу согласиться или… повопить и согласиться. Так было и с квартирой твоей и со свадьбой. Тебе только и остается, что потом разбираться с последствиями собственного бездействия.
- Стоп, Аська, хватит! Не твое это собачье дело, не лезь! Угомонись!
- Спасибо, Эдик.
- Подождите, Ась, ну все-таки, почему она так ко мне относится? Почему она не может даже мысли допустить о том, что мы можем быть вместе?
- Я с ней не очень хорошо знакома, точнее, я общаюсь с ней недавно. Но то, что я успела понять…она очень цельная личность. Не скажу, что ограниченная, узколобая или приземленная – нет. Скорее очень сконцентрированная и ответственная. У нее какое-то потрясающее чувство цели и невероятная работоспособность. И, похоже, что это – суть ее характера, ей не надо преодолевать, как многим из нас, собственную лень, или бороться с какими-то внутренними противоречиями, чтобы заставить себя трудиться. Но на этом фоне она не тратит много времени на процесс принятия решений: мгновенно оценивает свои возможности и очень резко отсекает те из своих хотений, которые считает бесперспективными.
- Получается, что я – хотение бесперспективное? Так?
- Насколько я понимаю, Стельмах, именно ты ей это и объяснил?
- Как это?
- Ты сказал своей любимой девушке, что не собираешься на ней жениться.
- В ответ на «мне любовь не свадьбой мерить»…
- С моей точки зрения в этой цитате главную смысловую нагрузку несет следующая фраза. «Мне, товарищ, в высшей мере наплевать на купола…» Ей пофиг мнение общества, ей пофиг твое к ней отношение, ей не важна внешняя оценка ее действий. Вот, что означает это высказывание. Но то, что ты желание угодить родителям ставил выше своей любви к ней, перечеркнуло ее желание вкладывать силы в ваши отношения. И не стоит винить ее. Обвиняй себя, прежде всего. Ты поставил ее в определенную ситуацию, она сделала свой выбор. А ты поступил так, как привык поступать – т.е. ничего не решил, не выбрал, не сделал.
- Но ей всего лишь надо было рассказать о ее происхождении, и вся ситуация разрешилась бы по-другому.
- Неужели ты сам не понимал, по выговору, по ироничному отношению к себе, по уровню жизни, по некоторой прижимистости в финансовых вопросах, по внешности, наконец, что она тебе ровня? Никаких сомнений не было?
- Были.
- Так что ж ты их не прояснил?
- Не знаю.
- Ее маму зовут Циля Вениаминовна. Ты этого тоже не знал?
- Нет.
- А что ж ты о ней знал-то? И что знаешь сейчас? За что ты ее любишь?
- Ася, если ты немедленно не прекратишь, я уйду. Вы, как старые сплетницы – жу-жу-жу и бу-бу-бу.
- Давай поиграем что ли? Чего хочешь?
- Dream a little dream of me.
- «Но в твоих снах, какими бы они ни были, надеюсь, найдётся место для меня». Подходящий выбор, крошка.
- Погнали?
- Давай.
Степка вернулся в Москву и снова занялся зарабатыванием денег. Ни дождь, ни снег, ни град, ни другие природные аномалии в этом ему не мешали. Он не стремился заводить знакомства, не общался почти с Эдиком, даже перестал обращать внимание на его частые исчезновения. Когда у него выдавался свободный день, он ехал в какой-нибудь музей, или бродить в центр. Зимние каникулы он провел дома, с родителями. Он побывал с мамой в новой своей квартире, порадовался тому, как она выглядит, оплатил еще часть работ, купил финишные покрытия (обои, плитку, паркет), электрику, и договорился, чтобы к весне рабочие все закончили. В феврале он начал поиски мебели. Честно говоря, он не знал, зачем он это делает. Не смотря на разнос, который устроила ему Ася, он так и не понял, что же ему по жизни хочется. Но, похоже, теперь он точно знал, чего ему не хочется. Ему не хотелось жить в Москве. На эту тему много уже сказано, но, к сожалению, понять и сформировать собственное отношение к столице нашей родины, городу-герою Москва можно только самостоятельно. Москва меняла Степку, исподволь и понемногу. Ей-богу не хочу об этом. Я не люблю этот город, и никогда не любил… Короче, Степа привыкал к своим новым доходам, позволял себе много лишнего, а Эдд смотрел на это дело со свойственной ему ядовитой иронией, периодически издеваясь над Степой, напоминая о том, зачем Стельмах к нему приехал.
В начале марта, на праздники Степка снова съездил домой. Эдик напросился с ним, но в машине по обыкновению молчал, и Степан Аркадьевич, для того чтобы отвлечься от гнетущей тишины, нашел в магнитоле волну «Серебряного дождя». Он сразу попал на начало какой-то песни, на проигрыш, и к собственному удивлению понял, что несмотря на то, что мотив показался ему знакомым и даже приятным, он не мог вспомнить ни исполнителя, ни песни, даже не сказал бы, будет ли текст русскоязычным или импортным. Эдик тоже заметно насторожился в ожидании вокальной партии.
Забери... меня к себе
Я так устал бежать, за тобою в след...
Открой глаза... закрой лицо рука-ми...
Свет... я хочу увидеть свет...
Между нами...
Квинта вверх, квинта вниз… призыв и откат, зафиксированные в нотах. Степка… искал когда-то другую песню того же автора, а эту пропустил, но теперь предвкушал, представлял себе, как будет подбирать мелодию, как, поковырявшись с часок, осилит, сможет повторить, сам для себя поноет: «Отпусти... с невыносимою утратой... Утро... по-йдём домой... Запусти себя в кратеры моей души, дыши...дыши... Дыши, я сам нажму все клапаны...»
- Кто это? Что-то знакомое, не могу вспомнить?
- Сергей Бабкин. Кажется так. Посмотри в бардачке, там должен болтаться диск.
Эдик загремел пластиком, зашуршал, перебирая коробки, нашел… Примерно час они потратили на то, чтобы послушать все треки, но той, «Забери» не нашли, зато Эдику понравилась другая: «Ты острая, тонкая! Начнешь говорить - дрожь по телу! Ласкать, оставлять шрамы, ссадины… Ударил бы, будь я другим! Убил бы, да нет во мне этого… Тварь! Сука! Сволочь! Гадина!!!» Он ставил ее снова и снова, а потом вдруг невпопад сказал:
- Тебе надо уезжать из Москвы совсем.
- Почему?
- Потому что еще немного – и ты не захочешь возвращаться, привыкнешь к деньгам, к соблазнам, воспримешь ритм жизни. Я вот больше не могу вернуться… Приезжаю, когда начинаю невыносимо скучать, но надолго, а тем более навсегда – не могу…
- А почему ты уехал?
- Потому что многие хотели, чтобы я остался.
- Как это?
- Ну, меня часто называют инфантильным идеалистом, человеком, не желающим взрослеть. Я не спорю, так оно и есть, но в связи с этим у многих моих знакомых, у семьи моей возникает желание доказать мне, что эта позиция неправильна, нежизнеспособна. Они искренне пытаются мне помочь, навязывая образ жизни, который вызывает во мне чувство внутреннего протеста. Я действовал в угоду им без желания, без убежденности и заканчивалось все это весьма печально. Когда я стал достаточно самостоятельным, чтобы жить отдельно от семьи, я попытался доказать в первую очередь себе, что мой способ существовать не хуже, чем их. Набил шишек, конечно, но, тем не менее, приспособился. Только разве что с девушками у меня не ладилось. Не задерживались они со мной, потому что хотели угнездиться и переделать меня в удобного для них семейного мужчину. Последний год моей жизни дома я часто ловил себя на мысли, что я всем должен. Маме должен во всякое воскресенье явиться на семейный обед, или летом обязан поехать на целый выходной день копаться на дачу, сестре должен непременно звонить по пятницам, приглашать ее в клуб, потому что ее без меня тусить не отпускают. Друзьям должен отзываться положительно на предложения провести вместе время, подругам должен дарить подарки и цветы, вести трезвый образ жизни, а если какая переезжала ко мне, то непременно считала своим долгом полоскать мне мозг, что я не так живу… Короче – меня это все достало. Я хотел освободиться от всей этой докуки, т.е. не только делать то, что мне хочется, но и не делать больше того, чего мне не хочется. И чтобы осуществить эту свою мечту, мне необходимо было уехать. Поставить препятствие в несколько сотен километров между собой и ожиданиями всех этих людей. В Москве я столкнулся, правда, с другой стороной этого вопроса: я был совершенно один. Мне некому было помогать. Как говорит наша с тобой общая знакомая: «Никто не станет проедать тебе плешь за невымытую сразу посуду, но никто, кроме тебя, ее и не помоет».
- А ведьма твоя тоже хотела, чтобы ты остался?
- Не… Она не знала, что я уезжаю. Мы к тому моменту не виделись почти… не помню сколько, но довольно долго… Она… ей вообще не свойственно чего-то от кого-то хотеть.
- Почему?
- Что «почему»?
- Почему ей не свойственно чего-то от кого-то хотеть?
- Потому что ее желания сбываются.
- А если ей захочется «бентли»?
- А на фига ведьме «бентли»?
- Ну… для статуса, для удобства, для перемещения по городу.
- На статус ей положить, удобства … не знаю… а если ей надо куда-то переместиться – метлы вполне достаточно. Шучу. У нее внедорожник, как у тебя. И потом – можешь ты себе представить человека, который бы до одури сильно хотел машину, так чтобы думать больше ни о чем другом не мог.
- Я хотел, не то чтобы очень сильно, но хотел.
- И получил.
- Но магия тут ни при чем.
- Разумеется. Так и она тоже не может наколдовать себе машину. Она может выстроить обстоятельства своей жизни так, чтобы машина у нее появилась.
- Например, удачно сходить замуж.
- Например, так. Только она не за бентли замуж сходила, а за … Она реализовывала один свой проект, и ей дико не хватало свободных денежных средств, а один наш общий знакомый был не против поучаствовать, но только если она согласится выйти за него. Годик так прожили и разошлись по обоюдному желанию. И во второй раз… Ты, Стельмах, слишком меркантильный. Я ж не о материальном говорил, а о человеческих отношениях.
- Значит, если бы она захотела, ты бы остался.
- Да. Но она не захотела. Ради меня. Единственная понимала, что мне надо пройти этот путь. Мы случайно увиделись перед моим отбытием, уже и билет купил.
- И не пыталась отговаривать?
- Зачем? Для себя она меня не хотела. А зачем бы еще?
Эдик отвернулся к окну, давая Степке понять, что этот разговор окончен. Эдд не прочь был бы обсудить с кем-то тему Асиных хотений, но не со Стельмахом. Много лишнего объяснять бы пришлось, многое проговаривать. Да и как можно объяснить кому-то, что он не мог больше мыслить себя без нее, что выдираться из нее пришлось с корнем, оставляя куски собственной души. Именно потому, что она хотела его так сильно, что потеряла контроль над собой. И после него, после того, как поняла, чем обернулись для него ее хотения, Ася больше не позволяла себе влюбляться. Никогда. И держалась на расстоянии вытянутой руки, не ближе. Ближе они снова попадали в область взаимного притяжения. Инстинкт самосохранения подсказывал Эдику, что звонить ей можно не чаще раза в месяц, писать только по делу или по праздникам, а встречаться с ней нельзя совсем, ну разве что в присутствии посторонних, или на репетициях, и желательно не чаще чем раз в два месяца. Иначе все барьеры и границы, что он сам себе наставил, начинали рушиться, рассыпаться, истончаться и таять. Он попробовал однажды отпустить себя, он думал, что притягивает обычно запретное и позволил себе гораздо больше, наплевал на запреты, но обладание ею… снова… не принесло ему облегчения… физиология имела весьма опосредованное отношение к его чувству, ему было мало. Если бы только можно было проникнуть в ее ясный и быстрый, лживый и подвижный разум? Если бы только можно было бы хоть раз испытать чувство полной удовлетворенности и ею и собой, ощутить, что она принадлежит ему безусловно. Но принадлежать – это не про Аську. «Словно руки режешь, не могу взять за руку.. Остановить. Остаться одним... Сказать всё и сразу, как перед смертью обо всём спросить…» Если бы только это было возможно…
- Я тут недавно говорил с н.. Настей, она просила тебе передать, что если ты надумаешь возвращаться, у нее в торговом центре есть вакансия, - Эдик чуть не выдал себя с головой, чуть не проговорился.
- Согласен.
- Должен предупредить, что «Поселок Тру-ля-ля» - очень особенная контора. Они там все больные на голову, местный филиал психушки. У них есть, к примеру, традиция – устраивают ленинский коммунистический субботник в лучших традициях. Не смотри на меня так! Чистая правда! Никаких политических целей не преследуют, просто собираются в конце апреля всем табором и устраивают большую весеннюю уборку территории и не только своей. И никого не неволят, не хочешь идти – бога ради. На вид не поставят, выговор не сделают, даже косо не посмотрят. Только ты пойдешь. И будешь при этом получать удовольствие от процесса. От того, что делаешь хорошее, полезное дело. А вообще там у них здорово. Особенно в теплое время года. В фонтане перед детской площадкой купаться можно. Всякие ягодные кустарники понасажены – ешь, если охота, смородину всех видов, крыжовник. Тротуары такие чистые, газоны стриженные, качели, кафешки. Сходи, если время будет, на Корниловский дом посмотри, у него смежный с Асей участок. Нечто в своем роде невероятное – замок в стиле фентези, все окна разные, псевдокривая башня, деревянная, состаренная галерея, но все вполне пригодно для проживания.
- Знаешь, мне один сотрудник налоговой службы предлагал к ним устроиться еще прошлой осенью. Внедриться, так сказать.
- Костик Неплюев?
- Да. Ты откуда знаешь?
- Оу! Это у них давняя басня. Коська на Асю зуб имеет еще с тех пор, как в милиции трудился. Задержать безо всяких причин подозрительную компанию можно обычно до выяснения личности. Аська с собой обычно таскала документы, поэтому ее отпускали сразу, и эта колбаса начинала тут же обзванивать родных и знакомых остальных задержанных. Через полчаса под дверью уже стояла толпа желающих засвидетельствовать все наши морды. Несколько операций она Костику сорвала.
- А за что вас задерживали? О! Прости…
- Ничего. Все это дела давно минувшие… У нее все чисто. Можешь, конечно, покопаться. Только вряд ли.
- Тогда, если увидишь ее – я с удовольствием принимаю это предложение.
- Даже не спросишь, сколько платить будут?
- Уверен, что по-честному.
- Я в этот раз ее не увижу, хотя… Приезжай завтра в поселок, они масленицу жечь собираются. А вечером мы, может, соберемся поиграть. Сам и поговоришь.
Стельмах приехал в поселок, как обещал, и очень неплохо провел время, помогая Эдику надувать гелием длинные и тонкие воздушные шары, из которых его приятель потом делал для детворы разных зверушек, цветы и игрушки. К двум часам дня их общими усилиями газ в баллоне закончился, они сделали перерыв, покушали блинов и вышли курить на ступеньки торгового центра. За стеклянными дверьми в холле носились ярко накрашенные девчонки в кокошниках и сарафанах, сказочные персонажи и прочие ряженные плясали и вовлекали в хороводы праздных посетителей. К Степке постоянно в течение этого дня подходили давние знакомые, раскланивались и без всякой задней мысли спрашивали за жизнь, просили прощения, обнимали, улыбались. В Москве, где никто не знал ни о его скоропостижной свадьбе, ни о еще более скоропостижном разводе, Степка отвык от мыслей о том, что его могут жалеть, или в тайне радоваться его личным неприятностям. Поэтому только потом, постфактум, Стельмах понял, что и все эти люди действительно искренне были к нему расположены и не имели в виду ничего такого.
Весь следующий день Степа проторчал с отцом в своей новой квартире. Выглядела она здорово, все работы закончились, но там было некуда сесть и нечего съесть, и потому Степка не стал с заработанных денег значительно гасить кредит, а накупил и привез в этот раз кое-какую мебель. Они собирали кухонный гарнитур, рабочую зону. Устанавливали мойку, варочную панель и вытяжку. Работа шла неспешно, своим чередом, с перерывами и долгими беседами. Стельмах никогда не был особо близок со своим отцом, больше с матерью. Происходило это оттого, что Степка большей частью родителя своего радовал. Он хорошо учился, сам решал свои проблемы, сам выбрал профессию, и сферу деятельности, и старший Стельмах сыном гордился, особенно тем, что Степка по окончании института не требовал его трудоустроить, как это получалось у детей многих его знакомых. Аркадий больше всего в жизни ценил удобства, и то, что сын не требует вникать в его дела, значило для старшего Стельмаха, что Степа со всем справляется. Бесконечное жужжание супруги на тему того, что Степу надо женить, он воспринимал вполуха, как и все тетские разговоры. Он знал, что жена и ее сестры очень привязаны друг к другу, но в дела их клана не лез. Он считал, что без всех этих интриг, без мелкого сводничества, без суеты семейных посиделок не может существовать гармонии в душе его супруги, а отсутствие этой гармонии сильно сказывалась на его удобной, устоявшейся и спокойной жизни. Сейчас, слушая сына, Аркадий как будто бы расслаивался, он попробовал встать на место Степки, представил себе его холостяцкую жизнь, вспомнил собственную молодость, собственные сомнения перед свадьбой, и хотя у него была своя позиция, он принял и Степкину. Степа, помимо прочего, рассказал отцу и о посещении в Израиле тети Фиры.
- Почему так получилось, что мы все больше общаемся с материной родней, а о твоей семье я ничего не знаю?
- Степ, у меня и не осталось-то никого близкой родни. У меня был троюродный дядя, но после его смерти отношения с его дочерью, моей кузиной, не сложились. С его внучкой я вижусь время от времени, хорошая девочка, но она довольно занятой человек, просто так не состыкуешься. Она в отсутствии деда и отца в семье за мужчину, ребенок у нее мелкий, с мужем развелась, так что … Да, ты ее вероятно знаешь. Светочка Вышегород.
- Знаю.
- Не осуждай меня, Степа. Быть евреем всегда непросто. А в советские годы особенно. Пятый пункт этот многим биографию попортил. Ни мне, ни Венику афишировать наши родственные отношения не хотелось. Так, для души разве, и не на семейных сходняках, а приватно – это с удовольствием. А посадить за один стол Цилю и твою маму – лишний повод для перемывания костей, причем для обеих сторон.
- Кто такая Циля?
- Кузина. Веника дочка. Крайне тяжелый случай. Выражение лица вечно такое, будто у нее под носом куча каки. Образ жизни такой, будто все вокруг должны ей миллион. Ее нужно опекать, развлекать, восторгаться. И она, когда звонит, звонила раньше по делу – сейчас-то я ее отвадил – то так бодренько и радостно перечисляла, что по ее мнению я должен для нее сделать, и даже мысли не допускала, что я могу ей отказать. И какая-то невероятная потребность иметь самое лучшее, и самое дорогое, и чтобы все об этом знали. И все вокруг все не так делают. Такой снобизм, высокомерие. Может оно, конечно, ей виднее. Но и отцу, и мужу, и старшей дочери, и свекрови от нее доставалось. А Светка… Она не спорит с матерью… но отгораживается всячески… Она такая живая в детстве была, шкодная, помню, приеду к Венику в гости – поздоровается и спрячется куда-то. Сидим, беседуем, а потом раз – тенью метнется из-под гардины откуда-то. Потом чую – крадется, интересно ей, любопытно. И Веник хвалил ее. А сейчас – сдержанность, ответственность, усталость – вот и вся Света. Хотя говорят, что дела у нее неплохо идут. Магазин у нее есть, дом ремонтирует постоянно. Машина хорошая.
- А не знаешь, почему она с мужем разошлась?
- Знаю. Муж ее… из тех людей, у которых водятся деньги. Он долго при родителях жил и привык, что свои доходы может одномоментно куда-то вложить и это на жизни его не отразится. То он гараж прикупит, то квартиру, то дом строит-строит, но жить в нем не собирается – продаст. Не без выгоды для себя, тут у него не отнять – деньги делать умеет. И, когда они поженились, он образа жизни не изменил. Т.е. Светка его кормила, обихаживала, а у него и в заводе не было, чтобы как-то финансово в этом участвовать. Когда ребенок появился, он так и не понял, что доходы у супруги кончились, что ребенка надо одевать, кормить. Светка гордая, ей всякий раз, как подачку денег вымаливать на самое очевидное – поперек горла. Вот и выставила его. А как дальше-то? Ребенок маленький, болеет, на работе сразу сказали – будешь на больничном сидеть – не нужен нам такой служащий. Няню наняла, но это тоже деньги. Муж ее вроде одумался – вернулся, какое-то время еще пожили. А потом у него вроде женщина появилась на стороне, Света этого не стерпела. Тот ее шантажировал, что денег на ребенка не даст. И не давал. И никто не знал ничего, пока Сашка наша однажды Осю не разговорила – мальчик через родительские ссоры несчастный был. Сразу же скандал на всю родню. Сашка года два с ним не разговаривала, и мужу своему запретила.
- Да… а ты со Светой давно виделся?
- Только вот, на днях. Она звонила, просила слесаря ей толкового найти. Она дом фамильный реставрирует, хотела парадный вход, давным-давно заколоченный открыть. Пригласила в гости. Мне у них всегда нравилось, еще когда Веник жив был. Но сейчас она под свой вкус там кое-что переиначила, и материалы современные, и по уму. Она вообще неравнодушна к удобствам…
- Я заметил. Мы с ТТ у нее последнюю свою квартиру снимали.
- Да, матушка твоя рассказывала.
Отец на какое-то время замолчал, а потом спросил.
- Я тебя возил к Венику. Тебе лет десять или одиннадцать было. Ты почему-то не вышел из машины даже, не захотел знакомиться?
- Я не помню.
И он и в самом деле этого не помнил, и тем более не мог вспомнить, почему отказался вылезать из машины.
- Пап, правда, не в обиду – ты меня часто за собой таскал после школы по всяким своим делам, мне мало интереса в том было, так что я не понял, наверное, что ты меня привез к людям, которые что-то для тебя действительно значат. Извини, я не со зла.
- Ничего страшного. Бывает. Судьба.
В ту ночь Стельмаху впервые за последние полгода приснилась Светка и не так, как до этого, не общим образом, ускользающим жестом, движением, расплывчатым видением на грани сна, а вся, до последней черточки такая, как он видел ее в последний раз, почти год назад у Женечки на даче. И по пробуждении, Стельмах долго боролся с желанием поздравить ее с 8марта, и не поздравил только потому, что знал, что она этого праздника не любит, не понимает, а поздравления считает за дурной вкус и показуху.
Однако Степкины родные мнения Светы не разделяли, они назначили сходняк клана у тети Раи, ждали и Стельмахов, и Сашку с мужем и детьми, и понятно, что Степа был главной темой вечеринки – это был его первый выход в свет после свадьбы. Всех разбирало любопытство, за неимением информации вокруг Степки уже наплели всяких сказок, и он понимал, что самое верное – все-таки сказать, выложить свою версию событий, но он не знал, как это сделать. Эдик, да и Ася, которых он считал людьми неглупыми, очень откровенно показали ему, какой может быть реакция на его историю. И Степа отказался от мысли пытаться выгородить себя, он был готов признать свои ошибки, но, к сожалению, его поняли только отец, Сашка и более ли менее ее муж. Остальные никак не хотели видеть его вины. И своей. Степе пришлось разжевать, донести до мамы и каждой из тетушек свою мысль о том, что он не хочет жениться ни в угоду им, ни в приступе порядочности. Выслушав взрыв негодования на тему «мы же для тебя… а ты», Степка плавно перевел разговор на свою жизнь в Москве. Всем было интересно сколько он там зарабатывает, сколько стоят продукты, сколько Степа платит за квартиру, и узнав, что Стельмах обитает у приятеля даром, семья тут же решила, что на этого уникального персонажа надо поглядеть непременно своими глазами. Степа позвонил Эдику, позвал в гости, и Эдд приехал, к удивлению, и привез огромный букет каких-то экзотических цветов, и корзину с небывалыми фруктами. Эдик был настолько любезен, настолько предупредителен со Степкиными тетушками, что те пожелали узнать из какой мальчик семьи. Ответ их не разочаровал, тут же они припомнили, что знакомы с Эдькиной мамою, интересовались за ее здоровье и дела, и Степка уже предполагал, что когда они уедут, тут же пойдут звонки, возобновится приятельство и Эдику, при случае, начнут передавать приветы и мелкие домашние подарки.
К пяти часам вечера Степа засобирался. Им с Эдиком предстояло еще ехать до Москвы, а Степка немного устал. Эдд попросил его заскочить в поселок «Тру-ля-ля» - Степка уже заранее собрал свои вещи, а Эдд был на обеде у матери, и ему надо было заехать к Илье Корнилову, у которого Эдик в этот раз останавливался.
- Конечно. Но почему ты не у мамы живешь, не дома?
- Степ, я ж тебе говорил уже – я не люблю чувствовать, что я всем должен. И потом, твоя семейка, по сравнению с моей – ангелы. Для меня действительно очень напряжно с родственниками общаться. И спасибо, что пригласил, не сказать, что я тронут доверием – просто ты меня спас от растерзания. Меня сестрица чуть на лоскуты не порвала – я матери дороже, чем ей духи подарил.
- Всегда пожалуйста.
- Степ, пять минут, я сейчас соберусь и прибегу. А хочешь – зайди, поговоришь с Ильей, Аська, наверное, здесь.
Стельмах отказался. Он покорно ждал в машине, думая о том, что вот опять пробыл в городе целых три дня, а так и не нашел сил встретиться со своими друзьями, с ТТ, с Кутузовыми, с Женей и со Светой. Он скучал, он правда очень хотел их всех видеть, даже не очень-то важно было уже, что Светка с ТТ... Открылась дверь, и на пороге возник Эдик, а следом показалась Ася. Они стали в проходе. Эдд ждал, что Ася что-то скажет, но она на него даже не смотрела. Тогда приятель его коротко обнял Настю, что-то сказал поверх ее головы, а она засмеялась, поправила ему шапку и вытолкнула на дорожку. Помахала Степке, кинула жест, что позвонит ему, и закрыла дверь.
Степка поговорил с Асей и предупредил работодателей, что увольняется. Отпускать его не хотели, предлагали повысить оклад, но Степа честно объяснил, что на его решение это не повлияет. Он жил, считая дни до возвращения, старался меньше тратить, и вечерами отсутствовал дома - работал. Однажды, в середине марта, встреча с очередным клиентом сорвалась, и Степа через магазин раньше времени приехал домой. Эдик отсутствовал. Степа приготовил лазанью, овощной салат, и собирался уже сесть, покушать, когда вдруг, впервые за все время, что он тут жил, раздался звонок в дверь. Степа пошел открывать. За дверью обнаружился чуть полноватый, высокий, довольно приятный на лицо мужчина, немного постарше Степки, в костюме, галстуке и в дорогих кожаных безукоризненно вычищенных ботинках, таких сияющих, будто он прилетел на их придверный коврик по воздуху, а не пришел по хляби и подтаявшему снегу.
- Прошу прощения, мне нужен Эдик.
- Его сейчас нет. Вы договаривались?
- Нет.
- Подождите, я позвоню.
Степка набрал номер, и в ожидании разговора исподволь разглядывал посетителя, который так и застыл перед порогом.
- Как вас представить?
- А? Простите?
- Как вас представить?
- Артем Лисовской.
- Хорошо. Эдд! Слушай, к тебе тут пришли. Артем Лисовской. Хорошо… Да... Ждем… Проходите, Артем. Будете ужинать? Я тут… как раз…
- С удовольствием. Я, знаете ли… Впрочем…
- Может, виски?
- Да. Не откажусь. Скажите… извините не знаю…
- Степан Аркадьевич.
- Степа, скажите, вы с Эдиком давно знакомы? Близко?
- Мы учились вместе.
- А сейчас?
- Он предложил пожить у него. Уже почти полгода соседствуем.
- Простите мое любопытство, он часто ездит на родину?
- Нет. У меня машина, мы всякий раз объединяемся. Однажды на новый год, и вот, на мартовских праздниках.
- А без вас?
- Не знаю. Мне кажется, он несколько раз на выходные ездил на море и куда-то в Европу, но я не уверен. Он редкий домосед.
- А женщина есть у него?
- Это не ваше…
- Я знаю, простите… Я… У меня есть основания считать, что он… что моя жена поддерживает с ним близкие отношения.
- Я ни одной женщины здесь не видел, и вообще никого не видел. И никаких разговоров таких… личных.
- Но вы же не можете утверждать… Очень вкусная лазанья, спасибо… Вы не можете быть уверены, что он не пользуется вашим отсутствием, вы же не все время здесь проводите?
- Разумеется, нет. Но я бы понял, наверное, что кто-то здесь бывает. Он бы хоть убрался, если бы ждал гостью. Или себя в порядок привел.
- А там, в вашем городе?
- Последний раз я с ним почти не расставался – никакого флирта или особого отношения к кому-то я не заметил. Но… вы же, разумеется, москвич?
- Разумеется.
- Как ваша жена может оказаться… О, Эдик! Кушать?
- Давай. Привет, Тема. Какими судьбами?
- Эдд, я не буду вам мешать. Пойду?
- Спасибо.
Степка ушел в спальню. Специально, чтобы не было соблазна, включил погромче музыку. Занялся уборкой, хлопал дверьми шкафа, плескал водой, шуршал пакетами. Но все равно прислушивался и не слышал ничего, как будто никого уже и не было в кухне. Наконец, через час, Степа не выдержал. Эдик сидел один и пил виски. Выражение лица его напомнило Степке ТТ в ту пору, когда они только переехали в Светины апартаменты – смесь удивления и муки.
- Кто это был?
- Аськин муж.
- Он пытался мне втолковать, что вы с Асей… ну, это… ты понимаешь…
- Они разводятся. Тема забрал у нее Киру. И теперь мучается, не знает, что с ребенком делать… устроить его в садик трудно, родичи тоже не вечно могут его выручать. Кира болеет, капризничает, скучает по Аське. Тема не думал, что ему труднее придется, чем ей, он думал, что можно ее вынудить передумать, шантажируя возможностью видеть сына. А оказалось, что она вполне держит себя в руках, а он уже дошел до точки. И теперь, вместо того, чтобы признать свои ошибки, он пытается найти виновного. Однако ты его в отношении меня успокоил, спасибо.
- Я правду сказал. Правду говорить легко и приятно.
- Правду? Конечно же, трудно представить, что Асю можно любить… Он хочет, чтобы я поговорил с ней. Он хочет, чтобы я помог ему сохранить лицо, надавил на жалость, расписал в красках, как переживает Кирюша. Что бы ты сделал на моем месте?
- Не знаю. А что, по-твоему, должно сделать?
- Я тебе объяснял уже про «должно».
- А как я могу знать тогда, что тебе делать? Чего она-то хочет?
- Развод – ее идея. Она и замуж-то не хотела. То, что они женаты – моя заслуга. Вот теперь я и расплачиваюсь, за то, что раз в жизни сделал то, что считал нужным сделать. Она, как тебе сказать, ущербна в женском смысле, не ожидала, что сможет когда-нибудь завести собственного ребенка. Когда поняла, что станет матерью, даже в мыслях не держала, что надо Тему в известность поставить, что надо как-то узаконить отношения. Радовалась и пузела. А с Темой рассорилась чуть не сразу после зачатия… Я ее уговорил, потому что считаю, что у ребенка должна быть фамилия отца, чтобы его не дразнили и не обижали. А Тема, когда узнал, что с ней – сразу же и без вопросов пришел делать предложение. Они заключили сделку. Брак их – фикция. Но Тема… среди тех людей, чье мнение что-то для него значит, Ася очень даже котируется. Опять же, они неплохо играли роль вполне довольных друг другом супругов. И даже не совсем играли – им нечего делить, нечего ссориться. Их семьи, знакомые не подозревали даже, что супружеских отношений между ними нет. Аська предложила развестись еще сразу после появления Киры, но Тема тогда отложил – Аська еще не оправилась после родов, да и сам он был слишком занят. Потом как-то и незачем было торопиться. Но года полтора назад Артем этот вопрос поднял, Ася возражений не имела. Его это задело. Он считал, что их хорошие отношения могут Асю настроить на более романтический лад, что она может захотеть от их брака чего-то большего. С тех пор он время от времени эти разговоры заводит, надеясь, что она хоть раз покажет свою заинтересованность в нем. Он, мне кажется, на какое-то время влюбился в нее по-настоящему, потому что когда она к тебе настроена хорошо, или даже более-менее доброжелательно, она вполне может показаться милым и чудесным человеком. Но!... Требования, предъявляемые ею к сексуальному партнеру на одну ночь – одни, к приятелю – другие, к близкому другу – третьи, к человеку, с которым она готова жить – вовсе четвертые, к деловым партнерам – совсем особая басня. Это нормально. Так вот для нее Тема – скорее деловой партнер, у них совместный проект под названием «Кира». Вмешивать личное в деловые отношения она не любит. И потом – за время своего знакомства с Артемом она его уже изучила до тонкости, она знает, что от него ждать в браке и ничего для себя привлекательного не находит. Я думаю, что она брак, как гражданский институт, презирает. Она одиночка по жизни. Но в данный момент она очень несчастна – из-за Теминой дурости, из-за его ущемленного самолюбия страдает самый дорогой для нее человечек. Если бы речь шла только о ней – сама она перетерпит, переболеет, сердце изорвет, но сделает по собственному желанию. А тут – ее крошка.
- Как ты-то в это влез?
- А я и не вылезал, я ее знаю сто лет и один день. Она мне тоже крови попила немало, и я ей… Периодически очень хочется ее стукнуть. Больно. Но не сейчас.
- Может быть, есть человек, постарше, которого они оба очень уважают, и который смог бы их рассудить? Успокоить?
- Есть. Но идея эта не сработает. Таких людей двое. Дядюшки Темины. Один из них на стороне Аси, а другой безоговорочно поддерживает Артема. Кира сейчас у него живет, и его жена, Катерина Михайловна, за ним ухаживает.
- Но как можно ребенка с матерью разлучать? У них, что же, сердца вовсе нет?
- У них есть цель. Тема хочет, чтобы Ася оставалась его женой, а дядя его хочет, чтобы она … у них свой семейный бизнес, Ася им нужна. Как в перспективе нужен и Кира… Если она разойдется с Артемом, то надежд на ее поддержку не останется.
- А другой дядя? Что он говорит?
- Что нельзя никого заставлять делать то, против чего все восстает в душе. Ничего из этого не выйдет.
- Согласен.
Степка не мог не думать о том, что сказал Эдик. В его голове сложилась цельная картина. Асю Степка никогда не считал интересной. «Да за двадцать пирожков в голодный год, да ни за какие коврижки! Это ж как надо самого себя забыть, чтобы по собственному желанию связаться с этой холодной, циничной, злющей стервой! Я подозревал, что между ними что-то есть, но любить ее? Ее!? Эдьке не позавидуешь… Хотя и он тоже тот еще фрукт…»
- Послушай, но ведь ей достаточно захотеть? До одури сильно, так чтобы дышать больше ни о чем другом не могла?
- Умный ты, однако. Знаешь ли ты, что ей трудно хотеть, ей трудно сформулировать, о чем хотеть.
- Она может захотеть, чтобы ребенок к ней вернулся.
- Это просто. Это и так будет.
- Она может захотеть, чтобы муж дал ей свободу.
- Это тоже вопрос ближайших дней. Их разведут.
- Но что же еще?
- Ей нужно, чтобы ей дали жить по ее выбору. Она всегда говорит мне, что мой стиль жизни – насмешка, над тем, что она всегда считала правильным. Что у меня получилось то, что не получается у нее. Но это только потому, что она условно всего лишь, но признает над собой власть обязательств. Она считала, что если будет играть по правилам, по чести, то окружающие это оценят. А окружающие воспринимают ее честность, как слабость, начинают думать, что можно на нее давить, вынуждать поступать так, как удобно это им. И Кира… тоже слабость… Так-то. Слушай, Степ… У меня к тебе личная просьба… Вот…
Эдик положил перед Стельмахом связку ключей.
- Это чего?
- Ко мне на выходные приедет одна особа, редкостной вредности…
- Ася?
- Нет, если бы Ася приехала, я бы ей на диване постелил и не заморачивался. Сестрица давно просилась в гости. А она – ужас-ужас. Липучка. Любого мужчину в пределах доступности воспринимает как будущего мужа. Ради твоей же безопасности я предпочел бы тебя куда-нибудь спрятать. Это только на эти выходные.
- Спасибо. Как же я тебя брошу?
О знаменательных этих выходных ничего, кроме гадостей, сказать нельзя, поэтому лучше и вовсе не упоминать. Единственное, что имело значение для Степкиной истории, так это то, что Нюта, Эдикова сестрица, уезжая, обещала передать приветы Степиной маме. Степа не сразу зафиксировал это замечание, а когда до него, наконец, дошло, он не знал уже, толи ему плакать, толи смеяться, толи воспользоваться опытом Эдика и остаться тоже в Москве навсегда. Он позвонил родительнице и категорически ей заявил, что если она не оставит попыток подсовывать ему невест, он перестанет с ней общаться совсем. Реакция оказалась предсказуемой, и Степа еще долго слушал бы вопли «Неблагодарный! Да чем же ж я виновата, что ты не хочешь выполнить такую простую просьбу для матери?!», если бы не повесил сразу трубку.
************
Жизнь Светки с Осиком в собственном доме текла размеренно и счастливо. Ей как всегда хватало забот, и дня обычно было мало, чтобы все переделать, но теперь это были только ее проблемы. Ровно столько, сколько она могла потянуть, даже трошки сил оставалось на себя. Она вставала в седьмом часу, валялась в кровати минут десять, шла ставить чайник, и пока набиралась ванна, накидывала поверх пижамы пуховик и шла чистить двор от выпавшего за ночь снега. После ванны она будила сына, кормила его завтраком и везла в школу, стараясь успеть до пробок. Потом на работу, а в перерыв обратно за мелким, и до дома, и опять в офис. Вечером за продуктами, домой, ужин, если хватало естественного освещения – на двор, потом с сыном заниматься уроками, потом немного, без фанатизма поковыряться с рассадой, прибраться, повышивать, почитать на ночь сказку, посидеть за компьютером и спать. Однажды в неделю, в четверг, Осю забирала Лиза, потому что у ее сына уроки заканчивались тогда же, когда и у Иосифа. И тогда в перерыв Света могла себе позволить пройтись по магазинам, или заглянуть в парикмахерскую, в солярий, на массаж. В среду мальчишки ходили на английский, к Наталье Михайловне, и в эти дни Света ехала вечером за сыном в поселок Тру-ля-ля. А в субботу с утра - Осина художественная школа, потом они обычно развлекались в кино или на катке, потом Осю забирал отец, а Светка ехала в Дамский клуб. После она периодически позволяла себе посидеть с Женечкой в кафе, поболтать, или ее вызванивала Ася, или звали к себе Кутузовы. И только воскресное утро принадлежало ее лени и больше ничему.
Поначалу состояние праздности она воспринимала как дезертирство, оскорбление, будто она сама себя предавала. Ей было стыдно за себя и она искала, чем бы заняться, но чем дальше, тем больше Света позволяла себе расслабиться. Покуда солнце разгоняло таящиеся по углам тени, в серых сумерках, когда еще неясны были краски дня, неразличим цвет мебели и обоев в ее комнате, Света медленно просыпалась в своей огромной кровати, удивляясь, что занимает так мало места, рефлексивно даже во сне старается съежиться, спрятаться, зажаться. И тогда она отодвигалась от края ближе к центру, раскидывала вольготно руки-ноги и старалась вытравить из себя желание сократиться в ожидании очередной какой-то неприятности. «Ну что еще может случиться? Все хорошо ведь, все правильно». Но мозг ее, вместо того, чтобы радостно отключиться еще и позволить хозяйке подремать, уже рисовал ей картины недоделанных с вечера дел, а еще неплохо было бы прогуляться до садового центра, и разобрать, наконец, старую теплицу, и пообрезать вишни, машину помыть…
Однако время делало свое дело. Счастье прорастало в Светке медленно – она с трудом, но забывала давящий ужас своего здешнего прежнего существования и училась жить в удовольствие. У нее распрямлялись плечи, менялись походка и осанка, и она начала улыбаться. Просто так. Без повода, ни к кому особо не обращаясь, будто светиться изнутри. Тот свет, который раньше видел, несмотря на реальность, только Стельмах, теперь становился всеобщим достоянием. Но его не убывало, наоборот, зараженные Светкиной улыбкой случайные свидетели начинали улыбаться сами, распространяя счастье, как инфекцию.
Можно было бы предположить, что счастья Светке добавила и долгожданная встреча с сестрой. Но это – спорное утверждение. Вне сомнения Света была рада осуществлению своей мечты, но иногда она думала, что лучше бы им было найтись еще тогда, когда они были детьми, потому что нынешней Лизы она не узнавала, и вряд ли уже могла бы с нею сблизиться. Она сама создала из сестры когда-то мифический персонаж, наделенный несомненными положительными чертами и привлекательной внешностью. Сотворила кумира. Но наивностью Светка не отличалась, и потому осознавая, что и сама переменилась, не удивилась тому, что Лиза не совпала с ее ожиданиями. Однако больше всего ее задевало то, что Лиза не стремилась к сближению. Света часто бывала в поселке Тру-ля-ля, но почему-то все больше у Аси, где предпочитали проводить время мальчишки во всякий день и даже в отсутствии хозяйки. Аськин дом напоминал большую игровую площадку, где собирались не только дети, но и частенько тусили Асины приятели – на втором этаже в репетиционном зале, или в гостиной на первом, или и там и там. Лизу же застать можно было только в субботу вечером, когда ее разбирало желание отправится куда-нибудь развеяться, и она искала компаньонов. Пару раз Света поддавалась на уговоры и ехала с сестрой, но в ночных клубах, куда возила ее Лиза, общаться было невозможно. Только пить, или кадриться, или танцевать, или играть на бильярде. Ничего такого Света не любила, не считала за отдых и отчаянно скучала. Лиза же почти не сидела на месте, она до упаду танцевала, и надо сказать умела это делать. Очень эстетично и красиво, даже как-то подчеркнуто антиэротично, только для себя. Ей было уже под сорок, но выглядела она гораздо моложе своего возраста, разумеется, ее нельзя было спутать с юной девушкой, но инородным телом на танцполе она не выглядела. Среди Светкиных сверстников, или людей чуть старше, попадались персонажи, отчаянно страшившиеся стариться, и потому вытворявшие черт знает что, и поначалу Света решила, что Лиза как раз из этой категории. Но, приглядевшись к ней чуть более внимательно, Света поняла, что фальши нет в ее поведении ни грамма, что она на самом деле такая вот – активная, резкая, что Лизин обычный размеренный ритм жизни не удовлетворяет потребности ее тела в физических нагрузках.
Было и еще кое-что. Светка всегда считала, что много страдавший человек, а Лиза по вине ее родителей много перетерпела страданий, постарается в собственной семье не допустить повторения того, из-за чего мучился сам. Но к ее удивлению Лиза вела себя с мужем и сыном так же, как некогда вела себя их мать. Определила для себя идеал мужа и идеал сына, и заставляла Андрюшу и Ивана соответствовать. Андрей на этом фоне замыкался и уходил с головой в работу, а Ванюша всячески выкручивался и убегал к Асе. Света не могла сказать, что сестра ее мужиков своих не любила. Но так любят собственный палец. Даже, наверное, ноготь на пальце. Полируют, шлифуют, обрезают заусенцы, придают приятную глазу форму, покрывают лаком и всякое такое, и это по внутреннему толковому словарю Светки называлось «заниматься». Так примерно она сама «занималась» уборкой, потому что «любила» чистоту. В отношении неодушевленных предметов Светка с подобной постановкой вопроса мирилась, но когда речь шла о людях – нет. «Зачем? Что, кроме злости и отторжения может вызвать постоянное жужжание об одном и том же? Зачем эта дурацкая потребность всех вокруг заставить плясать под свою дудку? Для чего ребенку запрещать быть ребенком? Да и Звягинцев вполне себе самостоятельный и ответственный персонаж?» Однако лезть с советами Света не собиралась.
Гораздо более чем с Лизой Светка сошлась с Асей. Как ни банально это может прозвучать, они с Асей говорили на одном языке. В своей взрослой жизни Светка впервые настолько безоговорочно доверилась человеку, и потому поначалу довольно сильно насторожилась. Началось это еще с первого самого их разговора перед тем, как Света слегла с инсультом, когда на мгновенье ей почудилось, что Ася слышит ее мысли. А потом – Светка знала, когда от нее закрывались, она умела распознавать по интонациям, когда собеседнику было что-то от нее нужно, когда ее пытались подвести к какой-то мысли, или когда оппонентом ее двигала вежливость, а не действительный интерес. Аська не боялась откровенности, своей ли, чужой – все равно. Она сама вела себя очень открыто, и Светка скоро переняла с Асей этот легкий для обеих тон, не подразумевавший впрочем особой оголенности чувств и мыслей, они не стали задушевными подругами, но просто и даже с радостью прощали друг другу честное нежелание следовать условностям и правилам приличия в общении. Именно Ася, поняв, что Светка недовольна поведением Лизы, уговорила ее не обижаться на сестру.
- Долго, очень долго в жизни Лизы не было ничего хорошего. С детства она чувствовала свою ненужность, родители твои ее не любили, какую-то ласку она знала лишь от тебя или от вашей бабушки. Позже, в институте она сама уже не позволяла никому с нею сблизиться, боялась разочарований и стеснялась своей нищеты. Единственный человек, которого она подпустила поближе, поверив в его чувство – тот тоже общался с нею не только из любви, а скорее из соображений ее полезности для их общего дела. Она ему этого не простила. Я ее очень давно знаю, наверное, даже привыкла и не замечаю некоторых вещей, но для всего есть причина и для ее поведения тоже. Андрей и Ваня – созерцатели, они меняются, но не так быстро, зато продуманно. Лиза – вроде тебя, привыкла саму себя постоянно подгонять и строить, она просто не понимает, что мальчишки ее другие. Кроме того, в одно время с вашим воссоединением, она нашла еще и своих настоящих родителей и теперь пытается доказать им, что ее можно любить и ею можно гордиться, но она не понимает, что любить можно просто так. Наталья Михайловна и Александр Александрович рады уже тем, что она у них есть. Но Саныч вместе со своим братом возглавляют одну организацию, не столь уж выгодную в смысле доходов, зато весьма влиятельную, мой муж тоже там трудится… короче… управление организацией этой традиционно передается своим же, внутри семьи. Перед Санычами был их двоюродный брат, Темин папа, перед ним его отец. Самым вероятным следующим претендентом являлся мой муж, но Лиза решила составить ему конкуренцию. И тоже ради того, чтобы доказать семье, что она чего-то стоит. Так что сейчас все ее силы уходят именно на это, и реально нет времени на что либо еще. Не обижайся, пожалуйста.
- Но как можно претендовать на высший пост в какой-либо организации, не зная специфики, не являясь специалистом? Т.е. я знаю, что это случается сплошь и рядом, но как Лиза-то на это решилась, не имея опыта?
- У нее есть опыт. Она работала в этой структуре до возращения сюда, до рождения Ивана. Дело в том, что есть определенный перечень требований, достаточных и необходимых для того, чтобы попасть в возможные преемники Санычей. Этим требованиям на данный момент удовлетворяют трое. Тема, Лиза и еще одна персона. Тема много лет уже трудится на благо конторы, реально, каждый день доказывая, что достоин своего места. Лиза старше, сильнее и она специалист в несколько другой области.
- А ты?
- Что я?
- Ведь это ты третий претендент?
- Я развожусь с мужем, чтобы меня больше не пытались приплести к этим играм. Мне моя девичья фамилия больше нравится.
- А… прости пожалуйста, где Кира?
- Кира в заложниках у Темы и его дяди.
- Сожалею..
- Не стоит… Лизе тоже сейчас непросто… Свет, не торопись, все еще наладится.
Этот разговор состоялся в последнюю субботу февраля, Аська зашла к Свете в Дамский клуб договориться о выступлении их бывшей однокурсницы Ирины Леонтьевой, которая в Питере имела торговую марку по пошиву одежды. Среди Светкиных клиенток было немало молодых девушек, повернутых на рукоделии, а Ира искала себе вышивальщиц. Но даже если ей никого не удастся завербовать, то, по крайней мере, можно будет показать, куда практически рукодельницы могут применить свои навыки. Свете идея понравилась, она обсудила ее еще и с Женечкой и ответила Асе согласием. На вечер Свету пригласила Сашка на свой день варенья, и потому надолго в магазине она не задержалась, немного раньше обычного убежала домой.
Едва переступив порог, Светка почувствовала тревогу. Ей показалось, что в ее отсутствие в доме кто-то был. Она пробежалась по комнатам, заглянула во все закоулки, с фонариком в руках прошлась по двору, не нашла никаких следов, но не смогла успокоиться. Ощущение чужого присутствия не пропадало, не смотря на то, что ничего будто бы не пропало, и все вещи находились на своих местах. Конечно же, Светка не помнила до миллиметра расположения безделушек на своем туалетном столике или подушек на Осиной тахте, но она ЗНАЛА, что в доме еще за несколько минут до ее прихода кто-то был. Светка первым делом позвонила матери, может быть, она заезжала за консервациями или овощами. Но мама отрицала, что была в доме. «Зачем мне приезжать, когда я точно знаю, что ни тебя, ни Оси нет дома. Я приезжаю с вами пообщаться». Светка признала логичность этого заявления, но это ее задачи не облегчало. Могла бабушка когда-то потерять ключи, а теперь, когда она переехала к матери, когда дом большую часть времени закрыт и пуст, кто-то прокрался в него? Но почему ничего не взяли? Или Оська кому-нибудь разболтал, где лежит запасной комплект? Но эти ключи только от дома, на территорию участка в обход ворот можно пройти только через потайную дыру в заборе, в конце участка, а снег на грядках нетронутый, девственно чистый? Светка вспомнила, как бабуля доставала их с мамой мифическими байками, что по усадьбе и по дому кто-то шарится. «Неужели я тоже схожу с ума?». Свету ждали на девичнике у Сашки, ей пора было собираться, но она никак не могла определиться с тем, что ей делать. Душ немного протрезвил ее. Выкристаллизовывался план действий: разумеется, Светка не собиралась рассказывать кому-то о своих страхах, но она позвонила дяде Аркадию, попросила найти ей человечка, сведущего в слесарном деле, будто бы требуется ей открыть снова заколоченный парадный ход в дом. И раз уж придет профессионал, заодно поменять все остальные замки. Дядюшка обещался помочь, и напросился в гости.
Разговор со Стельмахом-старшим Светку немного успокоил, вселил уверенность. Она оделась и уже собиралась уходить, когда решила освежить образ капелькой духов. Парфюм свой Светка хранила в зеркальном шкафчике в ванной. Всяких флакончиков у нее скопилось изрядно, но были несколько любимых давних запахов, которые она берегла, их оставалось буквально на донышке, и Света пользовалась ими под настроение и очень редко. В этот вечер она задумала воспользоваться как раз одним из них, духи эти были очень стойкими, сильными и потому Света всегда их очень плотно закрывала и упаковывала в оригинальную пластиковую коробочку. Еще только открыв дверцу шкафа, Света почувствовала запах именно этих духов, да и футляр оказался запечатан неплотно. Она села на край ванной. Дрожали руки, и заходилось сердце. Она не ошиблась, кто-то действительно приходил, пока ее не было. Кто-то беззастенчиво рылся в ее вещах, ничего не взял, постарался не оставить следов, но это тем более странно и страшно. Разумеется, Светка уже не могла даже думать о том, чтобы покинуть дом сейчас. Она извинилась перед Сашей, сославшись на головную боль и слабость, и ни разу не погрешила против истины. Ей позвонил дядя, сказал, что приедет уже завтра к полудню. Попросил замков не покупать, потому что слесарю надо для начала оценить фронт работ. Они немного поболтали. С детства знакомый голос Аркаши напомнил Светке деда. Он бы не стал паниковать. Он бы нашел рациональное объяснение, но Света не могла себе представить, кто и с какой целью бродил по ее дому. Она ушла в кабинет, легла на тахту. Ей вспоминались бабушкины рассказы, при помощи которых она добивалась, чтобы к ней немедленно кто-то приехал. Вдруг она была не так уж неправа? Но Ося же во второй половине дня, после школы находится здесь совсем один, и ни разу ни о чем не упомянул, ведь он бы сразу заметил, он наблюдательный. И она тоже никогда не боялась своего дома. Иногда, правда происходили какие-то малообъяснимые мелкие неприятности – некоторые вещи жили своей собственной жизнью, например ноутбук, или домашняя обувь, или одежные щетки, или пульверизатор, или чайные ложки, или канцтовары, или носовые платки, очки, ключи, но так было всегда и не только здесь, но и в своей квартире Светка с этим сталкивалась. Они с Осиком даже придумали сказку про «планету чайных ложек», куда исчезают из буфета плохо помытые, забытые хозяевами ложки. Она еще раз обошла все помещения, заглянула во все углы – нет, все было как всегда.
Дядя приехал с самого утра. Пока привезенный им домовенок трудился, они беседовали за жизнь. Светка показывала дядюшке фотографии сына, рассказывала про то, как реставрировала кабинет, про сад, про то, что только планирует сделать в огороде, а дядюшка говорил про свой коттедж, про то, как в прошлом году наконец-то сам дорвался до земли, спрашивал совета по агротехнике некоторых культур, которые хотел посадить у себя в этот сезон. Наконец слесарь позвал их в прихожую – он снял уродливую фанерную панель, замуровавшую дверь. Теперь нужно было поехать купить замки. Светка вписала дядюшке денег, и пока мужчины катались, убрала пыль и паутину от входа, открыла дверь и неожиданно оказалась на улице. Солнце светило ярко, плавило на каменных ступенях крыльца ледяную корку, и Светке тут же показалось, что куст чайной розы перед входом слишком разросся, и она его незамедлительно постригла, почистила крыльцо и пешеходную дорожку, смахнула веником паутину под козырьком. У нее было чувство, что она начинает новую жизнь, что она не просто высвободила парадную дверь, она весь дом развернула на 180 градусов, сделала более открытым и радостным. Раньше за высоким забором таились мрачные тайны, пряталась от соседей картина одичания, ветшания и запустения. И действительно бабушка гораздо чаще выходила из дома в сад, чем на улицу, и Светку приучила, и превратила из живого, любознательного, светлого, юного человека, в маленькую старушку, заставив жить по своим правилам, своими делами. А теперь и Светка тоже, и сам дом заявляли о своей готовности меняться.
Старший Стельмах со слесарем и Ося с отцом прибыли одновременно. Мужчины поздоровались, разговорились, а Оська бросился к матери.
- Смотри, чего у нас теперь есть! – Света повела сына к новой-старой двери.
Оська, вереща, носился из прихожей на улицу, с улицы через калитку на двор, оттуда на веранду и через коридор опять на улицу, наследил изрядно, но Света его не останавливала. Она знала, если запретить – будет только хуже, а так – набегается и успокоится, забудет. Аркадий Семенович беседовал с бывшим Светкиным супругом в целом доброжелательно, но настороженно. Когда тот уехал, Стельмах поспешил перед Светой извиниться, но Света дядю остановила.
- У меня нет претензий к нему, мы просто стараемся не общаться. Только, разве, по делу.
- Свет, Саша нам рассказала…
- Я ей признательна. Мы с ней не были особо близки, но ни с ней, ни с мужем ее, ни с его родителями я не конфликтовала. Они, конечно, поначалу были на стороне моего мужа, понятно – семья. Но, когда выяснили, в чем дело, постарались как-то сгладить ситуацию. И теперь помогают. У нас дети дружат.
- А как так вышло?
- Мне неприятно это вспоминать.
- И все же?
- О чем вы сейчас говорили, если не секрет?
- Он говорил, что гараж, что он пять лет назад купил, теперь в четверо дороже продает, хвастался удачным вложением капитала.
- Угу… Вот так всегда и было. Он гаражи, квартиры покупал, а мне на детское питание не хватало. Понимаете, дядя, он никогда не жил отдельно от матери. Родители его люди достаточные, вполне в состоянии ребеночка своего прокормить. Когда мы поженились, стали вместе жить, мне как-то неловко было напоминать о том, что булки не на деревьях растут. Да и, в общем и целом, он не скупой совсем, он мне подарки дарил дорогие, возил пару раз в год в Европу. Но, когда я ушла в декрет, когда из доходов у меня остался только магазин, я попыталась объяснить ему, что деньги кончились, и что желательно было бы назначить на наше совместное существование какую-то разумную сумму. Ответ всегда был один – денег нет. На то, чтобы в строящемся доме квартиру дешево купить – есть, а на ребенка – нет. С этого началось. Дальше – больше. Я тоже не мать Тереза. Тоже долготерпением не отличаюсь.
- Саша, помню, в шоке пребывала несколько месяцев. Просто не могла представить. У них в семье все наоборот. То, что она зарабатывает – она тратит по собственному желанию, на себя, на булавки. А содержит семью ее муж. Она даже на фоне твоей истории скромнее стала.
- Дядь, не надо об этом. Сейчас я счастлива. Я забыла уже все.
- Ты не похожа на счастливого человека.
- У меня прошлой осенью случился инсульт.
- Правда? И как же ты теперь?
- Левая часть тела частично парализована. Т.е. так было после больницы. Потом я ходила на реабилитацию. Почти восстановилась. Только иногда синхронность движений нарушается. Приходится осторожничать, беречься. Стараться не нервничать. Вот вчера вечером… не смогла даже на Сашкин день рождения попасть. Лежала пластом. Но если без фанатизьма – ничего, жить можно. В следующем месяце по врачам опять пойду, на плановый осмотр.
- Ты береги себя, слышь. Ты у меня одна осталась из всей родни.
Прошла неделя, другая, третья. Первые дни, всякий раз подъезжая к дому, Светка вся сжималась и не расслаблялась, пока не осмотрит все помещения. Но ничего не происходило. Парадным входом пользовался в основном Оська. Свете было удобнее попадать во двор к машине через веранду. На фоне забот по устройству Ирининого выступления в Дамском клубе, на фоне плотного графика выращивания рассады Светка стала о произошедшем забывать. Даже начала относиться философски – если б не этот инцидент, она бы ни в жизнь не додумалась открыть главный ход в дом. А если бы она додумалась бы до этого раньше, не пришлось бы мучиться с габаритной мебелью, внося ее кружным путем.
Однако вовсе не нервничать у нее не получалось – мама взяла моду названивать ей с периодичностью в два-три дня и намекать на то, что бабушку неплохо было бы хотя бы на летнее время перевезти на дом.
- Что же ей все лето сидеть взаперти в четырех стенах в квартире?
- Не смеши меня. Она точно так же просидит в четырех стенах и в доме.
- Но у тебя она может в сад выйти, посидеть на воздухе. Помочь чем-то.
- За весь прошлый сезон пальцев на одной руке хватит пересчитать ее походы на воздух. И отнюдь не помогать она выходила – то все цветы мои выдернет, перепутает с сорняками, то перцы бракованные посреди клумбы посадит, то зароет на грядке мусор, то черную пленку пыталась с клубники содрать. Не надо мне больше вредительства. И потом, скажи, куда ее заселять прикажешь.
- В ее же комнату.
- Мам, ты видела, во что я ее превратила. От «ее» комнаты там остались только стеновые панели и паркет. И ты предлагаешь отдать ей на растерзание антиквариат и свежий ремонт? Да обстановка этой комнаты стоит дороже, чем весь остальной дом вместе взятый.
- Тогда в спальню или в большую комнату.
- Спальня – моя. Я что же, в собственном доме не заслужила нормальной комнаты? А в гостиной нет дверей. Представь, какая будет атмосфера в доме. А на второй этаж ей будет неудобно по лестнице подниматься и жарко там летом слишком.
- Но Света, пойми, я устала. Давай хотя бы по очереди за ней ухаживать.
- Тогда твоя очередь расписана еще на три года вперед.
- Имей совесть.
- Аналогично, шеф. Мне нельзя нервничать, стрессовая ситуация обернется для меня еще одним инсультом и инвалидностью. Не хочешь думать обо мне – подумай о собственном внуке. Каково ему будет все каникулы провести, с мягко говоря, неадекватным человеком.
- Что же делать?
- Если уж слишком невмоготу – я могу попросить съехать своих жильцов с квартиры. Перевезешь ее туда. Поговори с Виктором Наильевичем – в прошлом году его лечение дало определенный результат. Ей стало полегче.
- Психиатру платить надо. А если ее перевезти – то все равно толку не будет. Все равно придется за ней следить, приезжать каждый день.
- Мам, если ты ее ко мне привезешь – я в тот же день с дома перееду. Я не могу больше с ней жить. Проще сразу повеситься. Ты же видела, как она на меня реагирует. Мне тоже было тяжко, я тебя тоже буквально умоляла о помощи, но ты только отмахивалась. И сейчас не хочешь видеть, что у меня и без нее достаточно забот.
- Какие у тебя заботы? Живешь в свое удовольствие.
Светка даже задохнулась.
- Мам, иногда мне кажется, что ты понятия не имеешь о том, что такое маленький ребенок, сколько сил отнимает содержание частного дома и сада, забываешь, что у меня свой бизнес, помимо основной работы.
Циля Вениаминовна обижалась, пару дней дулась, но потом опять заводила этот разговор, и опять, и снова. Однажды Светка сказала матери, что она точно такая же, как бабушка. Точно так же пытается заставить кого-то делать то, что не хочет делать сама. Но зачем тогда заставлять-то? По какому праву? Если этого никто не хочет делать, то тогда может лучше и не делать? Может перестать казаться порядочным человеком и признать перед собой, что надо сдать человека в специализированное учреждение, тем более, что есть соответствующая запись в медицинской карте. Вопль стоял до небес.
В день приезда Ирины Оську позвали на детский праздник, и к отцу потом он по какой-то невыясненной причине ехать отказался. Света отвела сына в кафе к его друзьям, обязала позвонить, когда все закончится, и пока готовила магазин к сборищу, таскала телефон с собой, ожидая контрольного звонка. Зал уже наполнялся приглашенными, когда телефон, наконец, ожил. Звонила мама.
- Света, езжай домой.
- И тебе привет. Я не могу сейчас. Я жду Осю, и у меня еще дела в магазине.
- Какие там у тебя дела?! Езжай домой.
- Что-то случилось?
- Почему ты не сказала мне, что поменяла замки?
- Помнишь, я звонила тебе недели три назад, говорила, что мне показалось, что в дом кто-то проник, пока нас не было. Я перепугалась тогда очень и на следующий же день вызвала слесаря.
- Дай мне тогда комплект ключей.
- Зачем?
- Почему у меня нет ключей от собственного дома?
- Потому что это не твой дом. Этот дом принадлежал Лизе, а до этого – ее матери. Лиза подарила его мне. И кстати, у меня тоже нет ключей от твоей квартиры. Ты, помнится, дверь сейфовую поставила, а ключами поделиться забыла. Я же не стала настаивать?
- Хорошо же. Это я была у тебя. Мне надо было поглядеть, куда можно поселить бабушку, я не хотела, чтобы ты об этом знала.
- Мам, ну как же так? Я же тебя спрашивала? Я чуть не умерла с перепугу.
- Езжай домой немедленно.
- Я тебе уже говорила, что я не могу. Я занята. Если хочешь – приезжай в магазин. Поговорим. Только это ничего не изменит.
Следом позвонил Ося. Светка предупредила Асю, Иру и Женечку и помчалась за сыном. Циля Вениаминовна приехала в ее отсутствие. Для начала она не могла понять, почему не может припарковаться – все окрестные переулки заполняли маленькие и большие машины. Перед дверью «Дамского клуба» образовался небольшой затор. Над толпой колыхались зонты, накрапывал дождик. Циля Вениаминовна просочилась вовнутрь. К ней тут же подошла Женечка и отвела ее на почетное место прямо перед огромным экраном, по обе стороны от которого стояли манекены в каких-то невероятных, легких, как паутинка платьях, расшитых бисером. На столике перед ней лежали маленькие клатчи, вязанные свадебные сумочки, кошельки – все это переливалось, блестело жемчугом, стеклярусом, паетками, шелком лент. Рядом с Цилей тяжко приземлилась на диван ее давнишняя знакомая и тут же стала петь дифирамбы Светке, расхваливать и благодарить Цилю за приглашение, о котором та и не знала ничего, но на всякий случай кивала снисходительно. Наконец, шушуканье стихло. К экрану вышли две молодые женщины – Ирина Леонтьева и Ася Сафина и обеих Циля Вениаминовна знала из Светкиной студенческой юности, и обе они выглядели потрясающе. На Ирине был золотистый полупрозрачный палантин со сложным канительным узором, а на Асе, поверх батистовой темно-серой длинной блузы – корсет расшитый очень плотно, одна к одной бисеринами, разного цвета, и все они складывались в горный пейзаж на фоне толи заходящего, толи восходящего солнца. Началась презентация. Дамы то и дело ахали в восхищении. При виде одного платья замерло сердце даже у Цили Вениаминовны, а ее соседка пожелала тут же его купить.
- Это платье задумано мною как свадебное, к нему в комплекте идет вот эта сумочка.
- Чудесно. У меня дочь-невеста. Ей как раз будет.
- Ваша дочь собирается замуж?
- Ради того, чтобы надеть это платье стоит и замуж сходить.
- Простите… Замуж стоит сходить, когда убежден и уверен, что готов прожить с любимым человеком всю оставшуюся жизнь в болезни и здравии, в богатстве и бедности и всякое такое, но не ради платья. Хотя его вполне можно носить и просто, как праздничный вариант.
Презентация продолжалась почти полтора часа с показом моделей и слайд-шоу. В заключительной части Ирина начала говорить о том, как она обрадовалась тому, что в их городе организовано такое место, как «Дамский клуб», что Женя и Света из собственного увлечения сделали не только бизнес, но еще и подарили возможность таким же, как они сами, людям общаться и совершенствоваться. Она говорила, что каждая с присутствующих, при определенной сосредоточенности и навыке вполне может сделать что-то своими руками, и заставила подняться Асю, продемонстрировать корсет, который та вышила своими руками. Дальше началось подлинное столпотворение. Циля оказалась в плотном кольце дам, желающих своими руками пощупать платья или пообщаться с Ириной. Циля тихонечко притиснулась к выходу, где ждали ее Света и Иосиф, но говорить с дочерью она уже передумала, как передумала и перевозить к ней мать. Дело было вовсе не в том, что презентация произвела на нее неизгладимое впечатление, или она прониклась к дочери какими-то особыми чувствами – вовсе нет. Просто на фоне этих дерзких и самодостаточных, уверенных и ухоженных девиц – Жени, Аси, Ирины – ее дочь смотрелась не хуже. Ровней им. И значит, это добавляло престижа и ей, раз у нее такая дочь, то в том есть и ее заслуга. Среди пришедших сегодня в магазин были и ее, Цилины, приятельницы и коллеги, они отзывались о Светке очень положительно, и намекали на особое к ним отношение в связи именно с их давним знакомством с Цилей. То, что она впервые об этом слышала, не имело никакого значения – девочка ее свое дело знает, знает, что такое престиж семьи. Но Циля боялась что Светка, похоже, была готова устроить скандал прилюдно. Готова вскрыть подлинные их отношения, обнажить неприятную, постыдную действительность. До сего момента она, похоже, успешно скрывала свое положение, никто из ее клиенток и не догадывался ни о слабоумии бабули, ни о том, что раньше Света, а теперь и Циля вынуждены жить в филиале киш-ялты. Циля подумала о том, что будут говорить все эти тетки, если она поступит по-своему, подбросит Свете мать, а Светка не выдержит нагрузок и снова попадет в больницу. Она не хотела стать объектом сплетен и пересудов и потому только кивнула дочери и внуку и гордо пошла на выход.
Светка сидела на подоконнике за прилавком и глядела как матушка своей уверенной, очень женственной поступью двигается по переулку к машине. Ей хотелось плакать. И оттого, что она сознавала материно теперешнее положение, сознавала, как ей тяжело, и оттого, что она и вправду была готова устроить истерику, тут мать ее поняла правильно. В конце-концов, было ее, Светкино желание против материного. И больше ничего. И если Циля Вениаминовна была готова на подлость, то и Светка дошла уже до предела. Одна мысль о возвращении в тот ад, в то постоянное состояние стресса и безысходности все переворачивала в ней с ног на голову, она теряла контроль над эмоциями и разумом.
Аська, стоя там же за прилавком, в двух шагах от нее, играла с Иосифом в резиночку на пальцах. Оська от восторга даже подпрыгивал, но у него самого, как Аська не пыталась ему объяснять, получалось плохо.
- Мам-мам, а ты так можешь?
- Давно когда-то – могла.
- Давай, Свет, вспомним молодость.
Как ни далека в тот момент была Светка от мыслей об игрушках, все же ради Оси согласилась. Руки помнили. Разум забыл, а руки навыка не утеряли, и Светка чувствовала, что с каждым новым узором, что-то меняется в ней самой. Она вытягивала сама себя из болота негатива. Она сосредоточилась на игре, но у нее не было желания обыграть Асю, она помнила, что есть в игре определенная патовая комбинация, которую ей раньше удавалось преодолеть лишь несколько раз, и ей почему-то казалось, что если она поймет, как ее обойти – все дальше будет хорошо, изменится не только ход игры, но и в жизни, наконец, она сможет выбраться из преследующих ее уже очень давно неприятностей. Вот она, эта комбинация. Но она пришлась не на ее ход, а на Аськин. Но Ася медлила. Даже Ося понял, что наступил переломный момент в игре и затаил дыхание.
- Хочешь сама? Я пересниму?
- Я помню – как-то можно… Давай попробую.
Нитки под ее взглядом раскрашивались, как провода в часовом механизме бомбы. Пальцев не хватало, даже мизинцу досталось работы. «Подумаешь, гипотеза Пуанкаре» - подумала Светка завершая узор.
- Здорово, мам!
- Фу-у-у-у! Как ты вспомнила – невероятно. Давай еще!
- Все! Хватит.
- Да, пожалуй. И… Все теперь у тебя будет хорошо.
- Обещаешь?
- А то!
Освобождение.
Аська с Эдиком выбрались в Дубровник на день святого Влаха не то чтобы специально, так совпало. По Страдуну передвигаться было невозможно, толпа норовила то разлучить их, то наоборот буквально бросала друг другу в объятья. Попытки Эдика шутить на эту тему никаких ответных эмоций в Асе не вызывали и Эдик поначалу обиделся, но потом, присмотревшись к подруге, догадался, что с ней не все в порядке. Временами ему казалось, что она вот-вот грохнется в обморок, и он бросался поддержать ее, но всякий раз помощь его она отвергала, мягко, но уверенно. Она вообще старалась держать дистанцию и даже случайно не допускала их соприкосновения. Бестолковое шатание в толпе, двигавшейся в Лужу, к колонне и собору Эдику опротивело. Он предложил пойти к порту, ему надоело, что всякий раз кидая взгляд по сторонам, он натыкался на стены или на спины и головы гомонящих что-то беспрерывно туристов и местных жителей. Но и в порту от посторонних глаз деваться было некуда, конечно, эти глаза вряд ли разглядывали их с Асей прицельно и намеренно, как если бы они решили встретиться в родном городе, но Эдик чувствовал себя неловко. Они нашли свободный столик в уличной кафешке, сделали заказ, и пока Ася напряженно вглядывалась в бескрайнюю голубизну неба-моря, Эдик так же напряженно разглядывал ее. В ней снова что-то изменилось, они не виделись почти месяц, поэтому Эдд видел то, что пропустили те, кто общался с Асей ежедневно.
- О чем ты думаешь?
- О тебе.
- И смотришь на море?
- Что бы ты сказал мне, если бы знал, что мы больше никогда не увидимся?
- Я так часто раньше это делал, Ась, что, честно говоря, устал, и слов больше не осталось.
- Нет, Эдик, ты говорил тогда, по собственной воле пытаясь от меня откреститься, убеждая себя, что не хочешь меня больше видеть. Сейчас – другое. Вероятно, при худшем раскладе, мы увидимся еще только пару раз, а пока я пытаюсь уладить все свои дела. Держи.
Аська передала ему через стол папку с бумагами, и Эдик бегло пролистал ее.
- Что это значит?
- Я доверяю тебе управление моим недвижимым имуществом. А Ритке, Ольге и Илье передаю право распоряжаться от моего имени акциями в поселке Тру-ля-ля. Есть еще два банковских счета, один – для тебя, для оплаты расходов по дому, один – для мамы, там деньги для Киры.
- Ась, что случилось?
- Ты можешь взглянуть на меня на другом уровне?
Эдд кивнул, сконцентрировался, и прикрыл веки. Вместо Аси он увидел сгусток тьмы, окружены ореолом радужного сияния. Тьма волновалась, интенсивность притяжения негативной энергии была такой сильной, что Аська создала вокруг себя нейтральную прослойку, но даже и сквозь нее всякая свободная частица энергии стремилась к бушующей внутри Аси черной воронке.
- Ты что, переела? Ты выросла!
- Угу. Я пыталась, Эдд, я честно пыталась быть нормальной, когда появился Кира, я хотела хотя бы ради него притормозить, я … но это выше моих сил. Я должна расти. Я должна была расти постепенно и вживаться в свои изменения, но мне казалось правильным, что на первом месте должна быть семья. Но, как только я становлюсь хорошей, все вокруг начинают воспринимать мою успокоенность, как слабость. Все, кроме тебя, Лю и Ритки. И еще родители, но они не маги, они не знают всего. Поэтому именно вам я оставляю свое имущество, и… не в дар, и не в наследство. Ты им пока не говори ничего, я… когда все случится – тогда и отдашь бумаги.
- Рассказывай, может... можно что-то сделать, предотвратить? Это как-то связано со Стельмахом и Светой, так?
- Эти двое – другая реальность. Они живут в другом мире. Их жизнь проста и осязаема, и это мы с тобой можем видеть, что на следующем плане бытия их судьбами управляют духи и старинные родовые проклятья, а им – им до того дела нет. И это правильно. Им просто надо было не молчать, разговаривать, доказывать друг другу, а не прятаться и обижаться.
- Тебе тоже проще умереть, чем объяснить свою позицию.
- Мне придется умереть, чтобы доказать свою позицию. Понимаешь… каждый из тех, кто сейчас вовлечен в игру, должен сыграть свою роль. Они должны захлебнуться тем, что сделают, и понять, что будет стоять за их поступками.
- А что я должен сделать, какая роль отведена мне?
- Позови Дью.
- Зачем? Ты сама можешь.
- Не могу. Если я его позову, то это будет не по-человечески, это будет магическое призывание, Дью попадет в зависимость от меня, а после моей смерти будет вынужден служить Кире, т.е. Теме. Чего тот хочет на данный момент более всего прочего.
- Обещай мне, что не умрешь.
- Позови Дью. Впрочем, я уверена, он все время где-то поблизости крутится, шифруется и все прячется от меня, но это зря.
- Как ты можешь быть такой спокойной, не понимаю.
- Все будет хорошо, Эдька. Поверь. Я тебя тоже очень люблю. Твое здоровье.
Аська залпом выпила бокал вина и принялась, с наслаждением, есть. Эдик спрятал в рюкзак папку и тоже поковырялся для вида в тарелке, а я решил повременить с появлением. Ася рассчиталась с официантом, дождалась, пока Эдд закончит, и пошла вдоль набережной. Только у самого края Эдик догнал ее, стал рядом. «Дью! Дью, хватит прятаться. – Привет, дурилки. – Спасибо, что пришел, надо кое о чем подумать. – Есть тут одно местечко, свободное в данный момент, где нам никто не помешает. – Спасибо, ты очень любезен».
******
Я – дух лесной, цветочный эльф, слабенький сгусток энергий, стихийно сцепившихся между собой в те незапамятные времена, когда мир был юным. У меня нет физического тела, а в астральном плане, я холодный желто-бирюзовый огонек, похожий на прозрачный отблеск пламени над газовой горелкой. Я был с вами с самого начала этого повествования, и это моими глазами вы следили за всеми нашими персонажами (при этом глаз у меня нет, и меня самого, как уже неоднократно здесь упоминалось, уже давно в России не было). Как это возможно? Легко. Ася наделила меня в свое время, прокачанной через нее саму, отфильтрованной энергией, которой она пыталась овладеть сама, но эта энергия принадлежала до того множеству магов, людей и мест, и потому получив доступ к этой энергии, я получил так же доступ и ко всем этим магам, людям и местам. Люди воспринимают свое продвижение по жизни растянутым во времени, а мы, духи, знаем, что время – характеристика условная, и энергия данная мне Аськой, содержала, в том числе и информацию о том, чем она будет, должна стать через какой-то год, час, столетие.
Я не знаю, чем кончится эта история… Честно, все что угодно, только не это. Почему? Потому, что есть Ася. Такие как она меняют предопределенность событий, поливариантное грядущее в их присутствии теряет первоначальную более-менее предсказуемую направленность и превращается в чистый лист, на котором мы можем написать дальше все, что угодно. Однако, подаренные мне частицы энергии, в тот самый день и час, когда свершались уготованные им изменения, давали мне информацию об этих изменениях. Возможно, мне не хватало эпитетов и словарного запаса, я прошу прошения за свой слог, но я постарался рассказать вам все, что смог. Сейчас же я должен поведать еще об одной вещи, которая возможно напрямую до нашей истории не касается, но …
Я… долго живу на свете. И знаю, что мир меняется. Перемены эти раньше происходили незаметно, а сейчас... Меняется скорость жизни, меняется ментальность, меняется объем знаний, который человеку нужен для более-менее адекватного существования. Меняется представление о магах и о магии. Еще в начале двадцатого века телепорты были редкостью, сейчас способность к мгновенным перемещениям доступна почти всем магам. Зато об оборотнях, о перевертышах уже почти никто не помнит, а раньше именно этот дар считался одним из основных. Пророки, целители, поисковики – те были, есть и будут, но раньше их одаренность только тем и ограничивалась, а сейчас большинство магов – универсалы. Маги древности известные нам из литературных источников – в основном такие же, каким был Олег Павлович Лисовской. Они умели подчинять духов, демонов, элементалей и не нуждались в том, чтобы понимать магию. Те страшные для моего племени времена привели к тому, что большинство моих коллег ушли из мира, залегли в спячку, или спрятались, научившись осторожности. Не все колдуны и ведьмы жестоко обращались со своими духами. Попадались и такие, как Лизина прародительница. Они сосуществовали с духами вполне мирно, почти не утруждая их приказаниями. Но все равно оказаться под властью мага для духа – постоянное ощущение несвободы. Как всякое разумное существо, дух стремится вырваться из-под гнета, и есть несколько таких способов, поэтому грамотный маг весьма осторожен, разговаривая с нами, только дай повод – и мы сбегаем. Кроме того, как и всякая прочая ворожба, подчинение духа требует невероятной концентрации, сильной воли и уверенности в своих силах. Отсюда и сказки про три желания для джина. Желания должны быть действительно самые-самые, а больше чем на три воли обычного человека не хватит.
Но это я свернул немного в сторону. Мое участие в этой истории началось гораздо раньше, чем основные ее герои появились на свет…
Олег Павлович Лисовской, отец Артема «в миру» трудился психиатром в Кащенко. Так вот. Выбор профессии его был не случаен. Как многие молодые люди Олег Палыч в юности верил в добро и справедливость, он знал, что шизофрения и всякие навязчивые состояния могут быть вызваны присутствием в организме пациента духа, или, как в моем случае, нескольких духов. Он и в самом деле многим помог, пока не загрубел душой. Тогда, после войны, очень много оставалось безымянных захоронений, и люди, не догадываясь даже, проходя через поле, или лес, или просто окраиной городка цепляли на себя фантомы, неупокоенные души. А потом мучились. Неупокоенные, духи умерших людей – вовсе не то, что стихийный дух, мы не жили никогда в людском теле, мы – эфир, природа, абсолют. Мы чисты. А призраки… те же люди, только утерявшие материальность свою. Они не могут уйти, их держит что-то, какая-то идея, неоконченное дело, сильное чувство. Я … попал в Россию с оккупационными немецкими войсками. И мой носитель погиб. Я не успел отцепиться и мы с ним оба оказались в безвыходном положении. Я предлагал отбуксировать его на родину, поближе к родной его Баварии, а он не хотел, он пытался добиться, чтобы его похоронили по обряду, пусть не католическому, но хотя бы по-человечески, и чтобы его родные знали, что с ним. Он периодически подселялся (вместе со мной) к каким-то людям и пытался заставить их выполнить желаемое. Но тогда столько было горя вокруг, что живые завидовали мертвым, не до того всем было. Последний наш носитель оказался человеком неадекватным и попал, благодаря нам, на Канатчикову дачу. Олег Палыч… на тот момент ему было проще выполнить просьбу моего немца, чем провести обряд изгнания. Немец нас покинул, а я остался. Со мной Олегу Палычу пришлось повозиться. И я даже был ему благодарен, когда он, не придумав ничего лучшего, привязал меня к себе. Это был компромисс, сделка. Толку от меня с гулькин нос. Моих собственных сил так мало, что ни на какие крупные пакости я не способен. Но… как всякое слабое существо, я тоньше прочих понимаю магию. Когда обладаешь силой титана незачем вникать в подробности, я же собственное бессилие пытался компенсировать знаниями. Так что долгое время я служил при Палыче консультантом. Мои размеры так незначительны, что я оставался незамеченным для окружающих и следовал за хозяином повсюду, подсказывал ему, постоянно отсекал попытки навести порчу, охранял, сигналил, предупреждал магические атаки. Так продолжалось несколько лет, пока однажды в Москву не приехал наш младший двоюродный братец Арсений Александрович. Его очень быстро уговорили работать на Ассоциацию магов, правда она тогда называлась по-другому. Родители Олега Палыча, в частности его отец, который тогда возглавлял контору, привыкли к дару собственного сына, а вот Арсений присмотрелся к нам и меня вычислил. После этого мы стали осторожнее, и о нашем симбиозе знали только Лисовские, да еще, может, Айшет Сафина.
Айшет Сафину Лисовские, Олег и его мать подобрали в Башкирии, где жили в эвакуации. Айшет осталась сиротой, и ее пригрел родственник Лисовских, но не за красоту, а за дар, и кое-чему научил. Так же, как и Олег Палыч, Айшет хотела стать врачом и стала. Она была очень скрытной, непроницаемой женщиной и ведьмой, ее было очень трудно прочесть, узнать, о чем она думает. А сама она предпочитала держать свои мысли при себе. Но, если спросить ее мнение, обнаруживала твердость и недюжинный стратегический ум. Именно она предложила внедрить разветвленную систему представительств во всех крупных российских городах, она предложила жесткий контроль над всеми более-менее сильными одаренными, предложила учить их и внушать им определенные принципы поведения. Лучше объяснить, лучше знать хоть приблизительно, чем, полагаясь только на свой дар, ловить по всей стране напакостившего, свихнувшегося колдуна. Однако, принимать участие в предложенных ею же мероприятиях Айшет отказывалась. Она предпочитала жить тихо, лечить людей, воспитывать ребенка и уделять время семье. Она самолично выявила, классифицировала и зарегистрировала всех одаренных по месту жительства, но этим и ограничилась. Российская Ассоциация, как отдельная контора тогда еще не существовала. Была группа экспертов, при … ГБ. Все держалось на энтузиазме. Школы магии еще не было. Всем этим занялся Олег Палыч, а потом еще привлек двоюродных родственников. К Айшет он всегда относился настороженно, потому что не понимал, как из малообразованной девчонки, какой он ее знал по их общему военному детству, получился весьма продвинутый практик-врач, с очень методичным, научным подходом ко всему, чем она занималась. И как в ней уживается восточная семейственность, фанатичная преданность родным и безжалостный, пытливый ум мага. Но, тем не менее, он не брезговал ее советами, и много с ней сотрудничал. Больше всего ему импонировала ее способность просчитывать любую ситуацию на много ходов вперед и принимать самое взвешенное, обезличенное, справедливое, хоть и жестокое подчас решение.
Шло время, родители Олега Палыча скончались, контора разрослась, его стараниями, и никто из его сотрудников не мыслил другой кандидатуры на роль руководителя центра, кроме него. Но сам Олег Палыч в себе сомневался. Он знал, что из него получится неплохой администратор, но магом он не был. Точнее его собственный дар, как здесь уже было сказано, застыл на подчинении демонов и не развивался, как он не старался. Однако несколько лет еще он возглавлял центр, но потом уступил свое место Арсению. Тот банально был сильнее. В этот период Олегом Палычем завладела идея обзавестись сыном, и чтобы тот был непременно магом. У Арсения было уже двое детей, но они родились без одаренности. Александр Александрович, самый из троих братьев Лисовских сильный маг, слыл закоренелым холостяком, и надежд на продолжение фамилии не внушал. Олег Палыч жил периодически с какой-нибудь женщиной, но теток не любил, а только терпел, ради удобства и душевного покоя. Теперь он озадачился не просто подбором женщины для себя, он искал ведьму, мощную и в самом соку, он искал мать своему сыну. Поиск длился несколько лет, мы с ним составляли гороскопы всех возможных кандидаток, я задействовал все свои способности к предвидению, и наконец, мы нашли. И в этот самый момент, когда до исполнения заветного желания оставался ему только шаг, выяснилось, что СанСаныч его опередил. Мы изучили всю историю Натальи Михайловны, мы знали, зачем она приехала, как знали и то, что она получила искомое. И даже невооруженным взглядом было заметно, как Александр к ней относится, и при определенных условиях он вполне мог бы уговорить Наталью Михайловну выйти за него замуж, создать с ним семью. Кроме того, уже живший в ней человечек, был плодом любви, а не результатом селекции, как возможный будущий ребенок Олега Палыча.
Я не склонен защищать своего хозяина. Но как бы вы поступили, если бы у вас из рук вдруг в последний миг вырвали желанную добычу? Ребенка надо было уничтожить, а склонность душевную Натальи и Александра разрушить. Олег Палыч призвал на помощь Айшет Сафину, зная об их давней связи с Александром и надеясь на то, что Айшет не совладает с ревностью. Но… Аськина бабушка проявила редкую прозорливость. Она не отказала Олегу Палычу, потому что знала, что он не остановится и найдет другого союзника в случае ее сопротивления. В чем-то она пошла у него на поводу, т.е. не допустила воссоединения Натальи с Санычем, но уничтожить Лизу не дала. Но она понимала, что новорожденную надо спрятать от всех и даже, прежде всего, от матери. Для достоверности. Именно она подговорила мужа Натальи Михайловны подменить Лизу, и именно она потом помогла Наталье устроить свою судьбу на новом месте, задействовав того же Олега Палыча. Ей нужно было лишить Лисовского сомнений в том, что его желание исполнено, а что может быть нагляднее, чем горе матери. Я об этом узнал позже, когда Олег Палыч заслал меня проверять сообщение Ноя о Лизе. Честно говоря, Айшет Сафина старшая меня восхищала. «Я за себя знаю – и не ваше собачье дело оценивать мои решения и поступки!» так она ответствовала Олегу Палычу, когда он потребовал от нее объяснений. Надо было обладать недюжинной смелостью, чтобы говорить так с Лисовскими. Мало того, она объявила Палычу, что Лиза под ее защитой, и всякая попытка навредить ей будет расценена, как объявление войны. Олег Палыч призадумался. И послал меня наблюдать за Лизой, хотел выяснить, насколько девочка сильна, и что она сама о себе знает. Разумеется, я быстро понял, что рядом с ней живут ее кровные родственники, и что ими управляют эльфы. Дриада пыталась сосуществовать с Цилей, а сильф привязан был к Аркадию Семеновичу, который время от времени приезжал в гости вместе с Вениамином Абрамовичем. Меня эльфы не гнали, они вообще почему-то решили, что я пришел им помочь. Я пытался подселиться к Свете, но эта девочка была слишком восприимчива и любознательна, ее детский разум не выдерживал всей информации, которую мы с ней нарыли. Все мои попытки блокировать ее незрелое, эмоциональное, нестабильное восприятие приводили к тому, что я вяз в ней больше, чем мог бы себе позволить. Поэтому, как только это стало возможно, я испросил у Олега Палыча разрешения покинуть эту семью. Я постарался успокоить его относительно Лизы. Девушка имела блок на половину своего дара, и этот врожденный блок тормозил и другие ее способности. Но этого Палыч сам не определил бы, поэтому я ограничился тем, что назвал ее дар посредственным, и это совпало с рассказом Ноя. Светке в благодарность за симбиоз я подарил возможность сопротивляться любым приказам эльфов, я подозревал, что раньше или позже они за нее возьмутся.
Дальнейшее вам более или менее ясно. Олег Палыч подтасовал списки в магической школе так, чтобы внучка Айшет и дочь Саныча оказались в одном выпуске, и попытался стравить Лизу и Асю, специально вызывая их в паре, для демонстрации друг на друге разных неприятных способов применения магии, но девочки не реагировали на его инсинуации. У него было предчувствие или прозрение, что в этой группе, благодаря Асе, случится несчастный случай с летальным исходом. Все сбылось. Мне не нравилось то, что он затеял, но меня к тому моменту он уже не слушал. Он вообще к старости превратился в ужасного зануду. Даже близкие терпели его с трудом. Наверное, он переменился после того, как понял, что ради собственной цели готов даже на убийство, я не знаю. Я не сильно огорчился его гибели. И я был, наконец, свободен.
Ненадолго. С Ноем я разобрался быстро. Хотя он меня удивил. Никакой корысти в нем не было, для себя он ничего не хотел. «Скажи мне то, что я должен действительно знать». Вот что я должен был сделать? Сказать, что Лиза его любит? Это он и так знал. Сказать, что ей нельзя возвращаться в родной дом, что ему никак нельзя будет жить там, потому что чужака уничтожит проклятие? Ему было бы все равно – он за ней в ад бы отправился. Надо было предупредить его как-то, и я оставил ему подсказку, поведав про дриаду и сильфа главное – они обязаны служить людям, которые не имеют о них никакого понятия, и оттуда и все неприятности в этом доме. Однако Ной ничего не понял.
Пару лет после я прожил относительно спокойно, т.е. все неприятности на свой мелкий носик я находил самостоятельно, без чьей-либо посторонней помощи. Но, в один прекрасный день я почувствовал вызов. Это был младший Лисовской. Тема – самый опасный маг, с которым я имел когда-либо дело. Конкуренцию ему может составить разве что Ася. И то, только потому, что является энергетическим феноменом. Если их обоих попытаться классифицировать, то «черным» магом является не Ася, а ее экс-супруг. Он не просто подчинил меня, он меня переформатировал полностью. Я не помнил до поры даже того, что являюсь духом подвластным. Он изучил, а потом вычистил из моей памяти всю информацию касательно Аси, он засылал меня в ее ближайшее окружение (разумеется, проверяя отсутствие одаренных), он собирал все подробности о ее существовании, а позже уничтожал даже малейшие намеки на то, что я действовал по приказу.
Попытка его внедрить меня напрямую к ней закончилась для него неоднозначно. Среди его талантов был один довольно странный – он загадывал желание, но… как бы сказать… не напрямую… косвенно... тихонечко, вскользь бросал фразу… как будто ни о чем… И это желание сбывалось. Фраза, с которой все началось для него, сказана была, когда Саныч вручал Ольге материалы по допуску на высший уровень, и звучала так: «кажется, в этот раз мы получим таки еще одного высшего мага». Только Артем не думал об Ольге, он надеялся, что вдвоем у них получится, что Ольга отвлечет на себя Асино внимание, а он тем временем подберется к Невидимке максимально близко, завоюет ее доверие, и вместе с ней, заручившись ее поддержкой, прорвется на высший пост в ассоциации магов. Но Ася в тот раз все переиначила по-своему. Во-первых, она вылечила Арсения Саныча от рака, и вожделенное кресло главы центра не освободилось. Во-вторых, она меня избавила от Теминого ига совсем. Я, пожив с ней, изменился, я стал сильнее, а те узы, которыми Тема привязал меня к себе не рассчитывались на мощного духа. А в-третьих, Оля получила таки вышку – Тема в связи с провалом его операции взял отпуск и уехал к Ною, успокаиваться, хандрить и медитировать, и забил на работу. А Аська воспользовалась его отсутствием, поговорила с Олей и через нее предложила Санычам помощь в обучении очередной группы начинающих магов. Буква и дух допуска на высший уровень были соблюдены. Асю нашли и привели работать в центр. Ася взялась преподавать магию, потому что в этом выпуске были двое мальчишек с похожей на ее собственную энергетикой. После общения с ней они добровольно отказались от негативной своей силы, Аська ее у обоих выпила до дна, но магами они так и остались. У Аси был опыт подобных превращений, она уже экспериментировала в этой области, на самой себе. Об этой маленькой пакости узнали Санычи, но когда взрыв гнева у обоих прошел, они рассудили, что возможно Аська обнаруживает, наконец, нормальные человеческие реакции, устраняет конкурентов, это они могли понять. Но никаких личных целей Ася не преследовала. Она лишь хотела, чтобы эти двое мелких магов прожили свою собственную жизнь, без чужого вмешательства, хотела уберечь их от давления со стороны магического сообщества, под которое раньше или позже они непременно попали бы. Она не хотела для них ни своей судьбы, ни той, которой жили охранники центра, три ее энергетических аналога, вечно находящиеся на территории офиса ассоциации. А вот Тема понял Асю правильно, и даже пошел чуть дальше. Он изначально надеялся сам заняться мальчиками, чтобы лучше изучить природу Асиных сил. А теперь эта идея его умерла в зародыше. Он выдернул сам себя из отпуска, явился к Аське и попытался с ней схлестнуться. Ася находилась в благостном настроении. Ей понравилось делиться опытом, ей понравилось преподавать. Она была готова даже с Темой делиться тем, что знала и понимала о магии. Ей хотелось хоть немного компенсировать ему потерю меня и то, что Оля стала высшим магом, а ему, несмотря на то, что операция просчитана была именно им, не досталось награды. В тот период их часто можно было видеть вместе, в любой точке мира, в любое время дня и ночи. Они сошлись довольно близко, и Ася не раз говорила мне о том, что ее к Теме тянет. Это притяжение ей самой казалось давящим, но освободиться она не могла. «Вот честно – он не в моем вкусе. Внешне – совсем. Характер у него жуткий, авторитарный. Он совершенно противоположен тому, что я когда-либо считала привлекательным. И все равно – тянет». – «Аська, будь осторожна, пожалуйста. Не верь ему, ни единому слову» - «Дело же не в нем, Дью. Дело во мне. Мнение мужчины – дело сотое. Но не может быть так, чтобы это желание возникло без причины. Давно со мной такого не случалось». - «Ася, умоляю, не поддавайся, пожалеешь ведь!» - «Непременно пожалею, а все-таки попробую».
Так вот все и случилось. И только передав по своей привычке Теме одну из прикуренных финальных сигарет, и затянувшись второй, Ася поняла, что это было. Это сработала заложенная в Теме еще его отцом на генетическом уровне программа поиска идеального партнера для продолжения рода Лисовских. Ее эмоции в этой связи оказались такими сильными, что она не смогла их скрыть от Темы. Она не любила об этом вспоминать, но как-то проговорилась, что обозвала его «результатом селекции». Он обиделся и ушел, хлопнув дверью. Аська сначала расстроилась, но потом успокоилась: «Зато у меня будет сын!»
Как почти всякая беременная тетка Аська часто впадала в крайние эмоциональные состояния, и Эдик, привыкший к ее обычному очень сдержанному нраву, раньше прочих проинтуичил, выявил причину. Когда он попытался в лоб поинтересоваться, что она в этой связи будет делать, то в ответ получил «не ваше, друг мой, собачье дело» и тож ушел, хлопнув дверью. Но в отличие от Лисовского, Эдик не мог покинуть Асю. Не мог и все. Даже не смотря на то, что разобиделся, что она завела ребенка от какого-то неизвестного. Он не мог добиться от нее имени ее партнера, поэтому доставал меня. Я тоже хранил молчание. Проговорился сам Тема. В одну из их встреч, он пожаловался на Аську, на ее совершенно кошмарное, потребительское отношение к мужчинам. Эдик понял, что Лисовской не в курсе того, что ему предстоит стать папой, впал в жертвенное настроение и этих двоих свел, ради их будущего ребенка. Я так думаю, что он тоже попал под действие программы, внедренной в Тему его отцом. Так магический мир заполучил еще одного Лисовского.
Только Кира оказался, на первый взгляд, совершенно лишен дара. Какие-то странности в нем начали проявляться в годовалом возрасте. До этого, если кто и догадывался, что все непросто, так это Ася. Но ей невыгодно было раскрывать Кирюшины таланты. Точно так же, как и она сама выучилась нормальной магии, не имея собственной положительной, созидательной энергии, так же и Кира, живя с ней одной жизнью, дыша одним эфиром, общаясь почти исключительно с магами, научился сначала невербальному общению, а потом и перемещениям, телекинезу, блокам, и прочему начальному, первичному волшебству. Но… он не только с нашей энергетикой игрался, он освоил так же и Асину. Негативные частички тоже раскиданы в нашем мире, только они не столь доступны. Кирюша по младенчеству не понимал еще, что его эксперименты опасны. Аська пыталась его экранировать, контролировать, но потом плюнула на это дело – поиграется и остынет. Кира жил интуицией. На него не действовали никакие запреты и ограничения. Но это был какой-то невероятно позитивный и добрый человечек. Ася, после нескольких весьма нервных ситуаций, перестала заморачиваться – Кира сам прекрасно со всем справлялся. Только… он не понимал, почему надо прятать свои способности от окружающих. Бабушка и дедушка, Асины предки иногда нешуточно пугались, и мальчик очень быстро сообразил, что при них лучше не шалить. Но вот Санычи и Тема, открывая в нем новые таланты, обычно радовались и ликовали, а Кира чувствовал только то, что им восторгаются и его хвалят, поэтому расходился еще больше.
Тема частенько, особенно в первые месяцы Кириной жизни жил у Аськи, подстраховывал, когда ей надо было отлучиться, или когда она болела, но потом остыл, разочаровался в сыне, и появлялся только на выходных. Ася еще тогда заговорила с Темой о том, что пора заканчивать с их фиктивным браком. Тема уговорил ее не спешить. «Зачем? Это придется всем вокруг объяснять. Отвечать на расспросы. Еще успеем». Но чем больше проходило времени, тем меньше он видел необходимости в разводе и даже наоборот, тем сильнее ему хотелось, чтобы их брак стал реальностью. Он даже сам почти уверовал в то, что у них с Асей действительно семья. Периодически он намекал ей на то, что не прочь бы попробовать снова сползти в романтическую плоскость, но на Асю это не действовало. Она поначалу пыталась переводить его подначки в шутку, щадя его самолюбие, но потом откровенно обозначила свою позицию: «Ты мне не интересен. Я не хочу тебя, не люблю и все такое». Я сбежал от них тогда, переселился к Эдику. Потому подробностей особенных не знаю. Знаю только, что с той поры Тема применял разные тактики и методы давления на Асю, но ни одна из них не срабатывала. Усиление контроля приводило к тому, что Ася начинала вспоминать о том, какой она была раньше, до рождения Киры. Камерная замкнутость на ребенке и доме Асю изменили, она стала мягче, компромисснее, создавалось впечатление, что материнство преобразило ее. Иллюзия. Ася готова была мило улыбаться всякому, кто не держал камня за пазухой. Инстинкты ее не исчезли, даже обострились. Как только она чувствовала угрозу, улыбка превращалась в оскал. И в полной мере это ощутил Тема. Но, по-хорошему, Ася даже и не начинала еще драться. Она только пыталась отгородиться, и считала, что имеет на это право.
Сейчас же ситуация со стороны выглядела очень странно – суд принял решение в пользу Аси, и определил местоположение ребенка с ней, но Тема сына домой так и не вернул, фактически Кира весь февраль и март прожил у Арсения Александровича, где за ним присматривала Катерина Михайловна. Катюше шел шестой десяток, она не могла уже успевать за шустрым и непоседливым мальчишкой, и ей изрядно уже надоело это дело. Она и с собственными внуками-то не любила долго сидеть, не говоря уже о постоянном присмотре за едва вышедшим из младенчества двоюродным внуком мужа. Кроме того, она с самого начала негативно отнеслась к тому, что Киру забрали у Аси. Поэтому, едва только муж и племянник уезжали на работу, она закрывала глаза, расслаблялась, и сигнал летел к Аське, и та приходила, только так, чтобы никто не видел, и занималась с сыном, или везла его к матери, или куда еще он хотел, но к вечеру возвращала его обратно. Поставить барьер на перемещения этих двоих не представлялось возможным, они выскальзывали, как песок сквозь пальцы. Но опять же, то, что Кира исчезает при первом удобном случае к матери, невозможно было доказать. И Ася ни на чем не настаивала – брак расторгнут, и хорошо. Она даже не напоминала о себе, она ждала каких-то действий Арсения или Темы, а те ждали, что она допустит оплошность. Арсений, как и Тема, привык уже считать Асю частью команды, терять ее не хотел и всячески племянника растравлял и поддерживал. Они с Темой привыкли руководить, привыкли отдавать приказы, принимать решения и требовать выполнения этих приказов, а Ася отказывалась подчиняться. Толку от нее, в конечном счете, особого не было, но иметь в штате Черную дыру, да еще такую феноменальную, как Аська – все равно, что обладать среди прочего оружия атомной бомбой. Александр Александрович, заступаясь за Асю, говорил брату: «Можно себе позволить обывательскую позицию, но какое отношение к престижу нашей организации может иметь тот факт, что они разводятся, к чему это мещанство и домострой? Какая разница, какова длинна поводка, на который вы ее посадили – в трудных ситуациях она нас всегда выручала, а теперь – я уже сомневаюсь, что можно ждать ее помощи. Оставь девочку в покое, ты же должен быть ей благодарен! И когда тебя-меня не будет они разберутся сами» - «Это все твое попустительство! Ты ее разбаловал! И конечно – теперь у тебя есть Лиза, теперь именно она – самая желанная кандидатура, особенно на фоне этого конфликта, а ты и рад!» - «Братец, дорогой, твоя злоба перестает помещаться в тебе, причем тут Лиза?» Но Лиза тут как раз «причем». Даже-даже. Какая-то часть конфликта – ее рук дело, хоть понимали это только я и Ася. Но Аська и тут не роптала, не обижалась, не пыталась прояснить их с Лизой отношения и только пожимала плечами: «Дью, я бы разочаровалась в ней, если бы она не попробовала. Она же даже мыслить в мою сторону не смеет, знает, что я почувствую. Она лучше прочих знает меня. И Тему неплохо изучила, и Санычей. Она знает, кому и когда чего мяукнуть, как натолкнуть на нужную мысль, где придержать, а где надавить. Она спрашивает Ноя в присутствии Артема о том, в чем секрет моих отношений с магией, а Ной не может ей отказать… и Тема слышит то, о чем и не догадывался… Она рассказывает Арсению о том, как мы с ней развлекались по юности, о том, что я не имела и не имею никакой гражданской позиции, что… не продается вдохновенье, но можно родину продать… как-то так… и еще она помнит, что СанСаныч в свое время любил меня больше, и сейчас ей кажется, что, даже зная об их родстве… Дью, грустно, но она имеет право на такую реакцию. И она не желает мне вреда, она верит, что я выкручусь, а Артем будет дискредитирован. Из нас двоих она ставит на меня, потому что я ей не конкурент, я не хочу и не хотела никогда лезть в это кресло… И самое печальное, что во всем виноват Арсений – это он установил эту порочную практику – играется с фаворитами, вместо того, чтобы спокойно и взвешенно взглянуть в лицо действительности. Благодаря финансовому гению Артема они теперь могут себе позволить деликатничать, выбирать задания, устраивать изыскания, содержать приличный штат профессионалов. Ну и что им еще надо? Оставьте человеку его финансы, дайте заниматься тем, что он любит делать, не приучайте его к лишней власти. Хороший менеджер высшего звена должен подобрать себе команду, в которой каждый отдельный персонаж находится на своем месте, и позволить этой команде действовать, только изредка проверяя, отлаживая механизм. Зачем стравливать между собой коллег? Извращение какое-то… А я даже не числюсь в штате, ты понимаешь? Поработала по контракту и все. Иногда только в архивах роюсь, совершенно безвозмездно, т.е. даром… Лиза, между прочим, по всем параметрам должна быть сильнее и прозорливее Темы. Если бы устроить голосование – я бы проголосовала за нее, но этого не будет, и меня скоро тоже…» - «Ась, подумай, ну что может тебе угрожать? Откуда такие мысли?» - «Просто поверь. Я не хочу драться… вот в чем дело… я хочу вычеркнуть себя из их жизни, или ты думаешь, что я в тот раз хотела избавиться от своей энергетики просто так? Из страсти к экспериментам?»
Разумеется, я так не думал. Мне было безумно жаль Аську, но… я верил в нее, я должен был верить… что она загадает правильное желание…
**********
В конце марта приключается непременно такой день, когда все вокруг тонет в тумане. Ближе чем в пяти шагах уже ничего не видно, и из молока вдруг выплывает то угол здания, то ствол дерева, то шарахается под ноги и тут же исчезает бесследно кошка. Все отсыревает, темнеет, тяжелеет. Волосы завиваются… Самого себя идентифицировать в пространстве помогает только условная связь подошв с мерзлой ледяной скользкой коркой на дорожках и тропинках. Светка сдала свое транспортное средство на переобувание и профилактику и теперь радовалась, что приобрела непосредственный контакт с почвой, ее душа не успевала переноситься со скоростью тела и автомобиля, не успевала среагировать и ощутить в полной мере окружающее пространство. Балансируя на границе ледяного крошева и подмороженной грязюки, она ползла через свое заколдованное захолустье к мосту, которого не видела, а только догадывалась, что он где-то впереди. «Так странно… Обычно, то же самое расстояние я преодолеваю моментом, даже не видя ничего по сторонам, а тут, кажется, иду уже целую вечность… Стрелки часов как замерли… Интересно, ТТ это видит? Такие кадры пропадают…»
У Светки было ощущение, что она попала в какой-то липкий триллер. Частный сектор вымер, да даже если кто и пробирался, подобно ей по его раскисшим тротуарам – она этого не смогла бы зафиксировать, звуки гасли в тумане так же быстро, как исчезали смутные образы предметов. За мостом напряженность пространства усилилась – дорога уходила круто вверх, но та часть ее, которую Света осилила, тут же стиралась туманом, как ластиком, отдавалась только болью в мышцах ног, пульсацией крови в висках. Город, начинающийся на другом берегу, на возвышенности проветрился и просматривался лучше – блекло-зеленый ПАЗик Светка разглядела метров с десяти и пропустила на перекрестке. Она никак не могла понять, как ей лучше двигаться – дворами или тротуарами, по грязи или опасаясь проезжающих мимо вслепую автомобилей, и в итоге пошла на остановку. Она села на первое от двери сиденье в маршрутке и прислонившись к стеклу, закрыла глаза. Ей было совершенно безразлично, что подумают о ней остальные пассажиры, к которым она сидела лицом. Она устала, не спала последнюю ночь почти, и постоянно сползала в вялую апатию – Оська с мамой вчера вечером ходил в кино, а потом куда-то кушать, и чем-то отравился, просидел почти всю ночь на коврике перед фаянсовым другом, а Светка рядом – наводила слабый раствор марганцовки и заставляла его пить. Пыталась промыть сыну желудок. Ося уже давно не болел, и Света забыла, как это страшно. «Только бы не инфекция, только бы не инфекция» - повторяла он про себя, как заведенная, потому что вторую неделю подряд забегов по поликлиникам она бы не перенесла. «Надо обладать железным здоровьем, чтобы без последствий пройти всех наших специалистов-врачей, чтобы выдержать все эти многочасовые сидения в очереди и «поди туда, не знаю куда…» Свете после инсульта предписали раз в полгода являться на обследование, для контроля над ее состоянием, и она как раз этим обследованием и занималась с прошлого четверга. К ее величайшему удивлению, все анализы оказались в норме и врач остался ею доволен, только порекомендовал купить тонометр и отслеживать время от времени давление, а еще избегать стрессов и воспринимать перемены очень дозировано, без фанатизма, и стараться вползать в них плавно, без разделения на радостные или неприятные, но сказать легко… «Разве можно представить себе заранее, что твоего любимку, чудного твоего медвежонка будет всю ночь рвать и выворачивать. Такой деликатный, такой трогательный… все норовил извиняться за то, что я из-за него не сплю и что мне пришлось убираться… а у самого слезы в глазах и бледнее кафеля…»
Перед офисом Света на мгновение помедлила, засмотрелась на стаю свиристелей, плотно оккупировавших рябиновую аллею. За сегодняшней хмурой, влажной липкостью и серостью непременно должна последовать настоящая весна. Яркая и солнечная, теплая, и как глоток свежего воздуха необходимая ей. Прежде чем нырнуть в залитый искусственным желтым светом холл, она последний раз оглянулась – ей показалось, что туман расступается, и на миг проглянуло солнце.
К обеду ближе Света поняла, что больше не выдержит, ее клонило в сон, ее мутило, кололо в боку, и донимали какие-то иррациональные страхи. Хотелось позвонить домой, но она боялась: вероятно, Оська там спит, и она жалела его, не хотела будить. И в то же время, неизвестность мучительно свербила то под сердцем, то в желудке, то в районе солнечного сплетения. И даже некого было попросить посидеть с ребеночком. Ни мама, ни муж ее, ни свекровь не могли отлучиться с работы. А сама она готовилась к отпуску своего шефа, перенимала дела. В двенадцать ей позвонил Иванушка Звягинцев, сказал, что они с Ником, раз уж наступили каникулы, хотят прийти в гости к Осе, спрашивал разрешения. Света объяснила мальчишкам, что он болен, но мелкие мартышки идти не передумали, а даже наоборот. Через полчаса Света знала, что с Осиком все в порядке, кушать он еще не может, но ни высокой температуры, никаких других неприятностей больше нет, только слабость. Она даже немного повеселела и в обед выпила кефира. А после перерыва ее вызвали к руководству, и она узнала, что ее шеф наконец-то уходит на пенсию, и что ее с апреля назначают исполняющим обязанности, а как только – так сразу и начальником своего структурного подразделения. Света выпала. Никаких подвижек в эту сторону она не планировала вовсе. «Вот тебе и еще одна незапланированная перемена и на сегодня с переменами, пожалуй, перебор». Первым движением ее было отказаться от места, но, увидев ее колебания, шеф попросил ее подумать, не решать сразу. И он был прав – сейчас она не в состоянии была здраво соображать.
Этим вечером они с Осей легли спать чуть не в девять часов вечера. Никто из них не чувствовал в себе сил даже почитать перед сном. А на следующее утро началась та самая весна, которую Светка ждала. И Осик ожил, слаб был еще, но уже весел, и она сама уже склонялась согласиться на предложение своего руководства. Во-первых, собственно обязанности Света знала, во-вторых, ответственности не боялась, в-третьих, к ее возрасту считала, что вполне уже готова к карьерному росту, да и вообще деньги ей грозили немалые, что приближало к реализации ее мечту о дальнейшем апгрейде жилища.
ТТ сказал бы, что Света опять пытается взять вес не по силам. И в первый понедельник апреля Светка тоже подумала, что явно ошиблась, определяя свою весовую категорию. Пока Ося сидел на каникулах, она отвыкла от ежедневных заездов до школы и обратно в перерыв, кроме того, она перенервничала на фоне первого своего рабочего дня в новой должности, а еще никак не могла приспособиться к летней резине, и, вцепившись в руль, скрупулезно и сосредоточено следила за дорогой. Целый день ее не покидало нервное напряжение, и, оказавшись дома, она после ужина вышла с большой кружкой какао и сигаретами в сад, почти уже оттаявший, и просидела там под яблоней на качелях часа полтора. Но сама этого не осознавала, не могла ни думать, ни мечтать, ни планировать какие-то работы, ее хватало только на то, чтобы сидеть расслаблено и пускать колечки. Собрать мысли в кучку не представлялось возможным, даже сдвинуться с места она не хотела, и так бы, наверное, и замерзла в саду, если б за ней не вышел ребенок, и не увел ее в спальню. Там Светка рухнула, не раздеваясь, и отрубилась до следующего утра.
А утром все переменилось. «Вот. Надо было всего лишь выспаться от души!» Светка ликовала и радовалась хорошему настроению, солнышку, теплу, птичкам, вместо ванны приняла душ, забила на подметание двора и курение, одеваясь, выбрала платье и чулки, вместо брюк и свитера, Осика разбудила щекоткой, а не просто окриком, а потом лихо вписывалась в повороты на новых шинах, забыв про вчерашние страхи. В обед, несясь за ребенком от парковки к школе, она на миг отразилась в огромных стеклянных зеркальных дверях на входе и не узнала себя. И ожидая, что ребенок оденется, с удивлением разглядывала свое отражение. «Разве это я?» Света не верила. Она давно уже отвыкла от того, чтобы смотреться в зеркало. Краситься дома она не успевала, а на работе до прихода своих коллег, в карманном маленьком зеркале могла разглядеть только глаз, или рот, или кусок скулы, но общую картинку много лет уже не видела. Да и что смотреть – только расстраиваться. За последние пять лет она на нервной почве похудела килограмм на десять и это при ее природной, генетической склонности к полноте. Дядюшка обзывал ее жертвой холокоста, и с каждой встречей пугался ее комплекции все больше и больше. Теперь же на фоне относительно спокойной жизни, на фоне заботы о своем здоровье Светка чуточку поправилась, но не сильно. Она все еще выглядела невесомой и тощей, но ужасающая изнуренность почти растворилась, глаза уже не смотрелись черными провалами, исчезла скорбная складка в углах рта, разгладилась глубокая морщина поперек лба. Лукаво и иронично изгибалась тонкая бровь, губы норовили расплыться в улыбке, взгляд, все еще усталый, тем не менее, нет-нет, да и высверкивал озорным чертенком.
Светка привыкала к себе новой медленно. Первой ее перемены заметила мама, разродившись очередной попыткой навязать ей бабушку, но Света даже не отреагировала, просто пропустила ее слова мимо ушей. Потом к ней более внимательно пригляделись коллеги-женщины, а следом и мужчины. Назначение ее на новую должность сделало ее на какое-то время очень популярной в офисе персоной. Но отношения личные на работе Светка не приветствовала, да и не нравился ей никто так, чтобы изменить своим принципам. После ТТ она еще не отошла, и вообще навык кадрежа утеряла за ненадобностью, и заигрывала скорее в шутку, для поддержания тонуса организма, и из желания проверить свои силы. Через неделю, впрочем, Светка приноровилась к своей вновь очевидной привлекательности, и перестала шалить бесцельно.
На самом деле Светка не могла уж вовсе игнорировать маму. Не получалось у нее… Циля Вениаминовна не привыкла отступать. Получая неизменно отрицательный ответ на основной свой вопрос, она взяла моду названивать Свете «за жизнь», пугать ее своим здоровьем, постоянно плакаться за то, что Света к ней не приезжает, предлагать какие-то планы совместного отдыха (глобально или на выходных), или намекать, что неплохо было бы сделать то-то и то-то. Света не отказывала ей напрямую, честно пыталась освободить время для общения с нею и с бабушкой, но это чаще всего случалось не в выходной, а среди недели, и ничем хорошим обычно не заканчивалось. «Почему Ося не хочет ко мне приезжать? – Спроси у него. – Он еще не в состоянии решать за себя, ты должна ему объяснить, что это непорядочно. – Мам, я не мастер объяснять то, чего сама не понимаю. Может, ты попробуешь? – Что тебе непонятно? – Зачем ты пытаешься втянуть меня в ваши личные взаимоотношения? Ось, пойди, послушай бабушку. – Не надо, Ося, … погуляй. – Так с кем ты хотела прояснить? Со мной или с ним? – Я тебе с детства пыталась привить уважение к старшим, будь добра, внуши сыну чувство долга. – Зачем? – Как это? – Зачем? Чтобы тебе легче было им манипулировать? Уважение надо заслужить. – А я что же не заслуживаю уважения? – Ты сказала, не я. Никому не понравится постоянный пилеж, найди другой подход к нему, заслужи его любовь. – Почему это я должна искать к нему подходы? – А он не спрашивает у меня, почему это ты к нему не приезжаешь». Света пыталась выгородиться из-под материнского влияния, т.е. она сама уже давно чувствовала себя совершенно независимой, оставалось только это каким-то хитрым образом объяснить Циле Вениаминовне. А та продолжала, как ни в чем не бывало: «У тебя есть знакомая, которая занимается пластиковыми окнами – позвони ей, не откладывая сегодня же, поговори, узнай, сколько будет стоить у нее окна в мою квартиру, и сделает ли она мне скидку, и сколько она составит, если я закажу сразу все четыре. – Записывай номер… зовут ее Люся, можешь ссылаться на меня. – Стоп. Что значит – можно ссылаться? – Зачем я буду между вами буфером, подробности твоего бюджета мне неизвестны. Договаривайся сама. – Но тебе-то удобней будет. Я же с ней лично незнакома! – Вот и познакомишься. Все. Пока. Я работаю» В тот же день вечером мама перезванивала и интересовалась: «Ну, что сказала Люся? – Я ей не звонила. – Почему? – Потому что я сразу сказала, что не буду. – Ну что тебе, трудно? – Да. Мне некогда. Мне есть чем заняться. – Позвони завтра, обязательно. – Мам, что во фразе «договаривайся сама» тебе непонятно. Повторяю побуквенно «Н-Е-Т». Я не буду заниматься твоими окнами». Циля Вениаминовна делала еще несколько попыток, и еще, и еще. Она сама шла заказывать окна, но все ей казалось, что ее хотят надуть, и она не хотела пластиковые откосы, и когда, наконец, рамы оказывались заменены, она ужасалась тому, что подоконники разворочены и выглядят отвратно. И она опять связывалась со Светой, и та давала ей телефон знакомого отделочника, и опять они долго пререкались, кто из них будет звонить, а потом выяснялось, что штукатурить откосы дороже чуть не в два раза, чем поставить сразу пластиковые, и Циля плакала, чтобы Светка нашла кого-то подешевле, придумала что-нибудь. И Светка звонила этому человечку, и просила, чтобы тот снизил цену, а разницу она ему оплатит сама. А потом, плохо догадываясь о тонкостях работы, Циля Вениаминовна до глубины души возмущалась тем, что «этот козел» ободрал ей обои вдоль окон, и теперь надо делать ремонт во всей квартире, потому что не гоже это… И опять заняться этим должна была Света. А Света и так засыпала еще прежде, чем голова ее долетала до подушки…
В десятых числах апреля потеплело, пошли ласковые тихие дожди, смыли пыль и грязь с улиц и растопили сугробы. Хоть и самое время было заняться садом, но работать под дождем Светке не хотелось, в теплице она посадила раннюю зелень, и на том успокоилась. Вечерами, когда выдавалось у нее свободное время, она пыталась разобрать шкафы в прихожей, заваленные под завязку всяким хламом. Света часто переезжала и приобрела привычку чистить изредка свои шкафы – вещи, которые она не одевала больше года, даже если они не потеряли своего вида, она отправляла на мусорку или отдавала кому-то, и потому ее бесили эти залежи в коридоре. Возможно раньше, в послевоенное время люди более бережно относились к одежде, ценили и хранили подолгу, но сейчас это плюшкинство утеряло свой смысл. Дед ее и отец скончались больше десяти лет назад, а их костюмы, плащи, пальто, ботинки все еще складировались, занимая пространство, копя и распространяя по дому энергетику почивших людей, их страхи и надежды, давно потерявшие актуальность. Светка перебирала и внимательно осматривала каждую тряпочку, и вовсе уж все не выкинула – она оставила дедов парадный китель с орденами, и отцовские курительные трубки как память. Кроме того, неожиданно, посреди ветоши и бестолковых старых одеял вдруг обнаруживались какие-то вполне приличные безделушки, те, которые Света помнила по детству, но которые считала давно утерянными – бронзовые и фарфоровые статуэтки, несколько гравюр в старинных рамах, украшавших раньше кабинет, парадные скатерти с кистями, вязанные крючком и плюшевые, и две картины. Одну из них подарила ей, Светке, на десятилетие Лиза – ее написала специально по этому случаю какая-то ее одноклассница – акварель, изображающая весенний лес, точнее густой, свежий, юный подлесок, будто художница забралась в самую чащу, и подсмотрела, как просыпается по весне в тени и скученности всякая былинка. Раньше картине не нашлось места, она выполнена была в светлых, нежных тонах и совершенно дисгармонировала с общей тональностью дома. Но теперь Света повесила ее с удовольствием в своей спальне – вместе с антиквариатом для кабинета она перевезла с квартиры собственный спальный гарнитур: огромную кровать, туалетный столик и платяной шкаф светло-бежевого цвета. Другая картина поначалу Светку сильно озадачила. Она обнаружила ее в дальнем углу, на самой высокой полке, упакованной в серую плотную бумагу, и когда вскрыла упаковку, поначалу даже не смогла бы сказать, что на ней изображено. Влажное и серое апрельское заоконье не предполагало хорошей освещенности помещений, особенно вечером. А при электрическом свете на потемневшем от времени черно-золотистом холсте в духе старых голландцев, Светка не разглядела ничего, кроме мелких фактурных мазков в трещинах естественного кракелюра. Ей казалось, что она видит дом, похожий на ее собственный. А под другим углом – два дерева, сросшихся ветвями. В тот момент, когда она прилаживала картину на полку одного из шкафов, чтобы лучше ее рассмотреть, с улицы послышался гудок – это Ася привезла Иосифа из поселка. Светка пустила их и, заметив, что в машине сидят еще и Илья с Олей, пригласила и этих тоже. Илюха при виде холста даже затрясся от восхищения.
- Свет, ты позволишь? Я всегда хотел попробовать себя в реставрации. У меня, правда, нет опыта, но, судя по состоянию картины – хуже я не сделаю.
- Разумеется. Вряд ли она представляет особенную художественную ценность.
Когда несколько дней спустя Илья привез картину обратно, она выглядела гораздо лучше – рассохшаяся рама восстановлена, масляная грязь смыта, но рисунок прояснился мало. Он действительно изображал этот самый дом, только таким, каким он был, вероятно, в середине девятнадцатого века, но толи позади него, толи сквозь, прорастали два раскидистых мощных дерева, и Илья предположил, что это дефект, что одна картина писалась поверх другой. Кроме того, он показал Светке еле видную в правом углу над рамой подпись «ВСтейнбах» и дату – 1854г.
- Это странно. Я из рода Стейнбахов, т.е. Стельмахов. Только я всегда считала, что мы из Одессы. Как мой предок мог оказаться здесь, как его картина оказалась в Лизином доме?
- Ты удивишься, но вы с Лизой родственники, на самом деле. Ася, периодически развлекается, восстанавливая родословные своих друзей, и… это уже не секрет…
Далее последовала уже известная нам история, лишенная правда магической своей составляющей. Рассказ получился длинным, а под конец его Света спросила о том, почему же прервалась всякая связь между разными ветвями этой семьи, почему никто не сделал попытки найтись.
- Свет, в те времена условностям придавалось большое значение. Как назвали бы женщину, которая родила бы без мужа, или раньше, чем через положенный срок после брака? Вот-вот. Тем более, если она умерла родами, захотел бы ее муж вернуться в то место, где они полюбили друг друга? Он юридически имел право наследовать ее имущество, но, вероятно, между ними был уговор, чтобы ее дочь от первого брака осталась при своем наследстве.
Света связалась с Лизой и Натальей Михайловной и позвала их к себе, надеясь, что они тоже найдут что-то памятное для себя среди ее раскопок, но Лиза не взяла ничего, а Наталья с удовольствием забрала одну из вязаных скатертей, утверждая, что делала ее вместе со своей бабушкой. К тому, что они являются дальней родней, обе женщины отнеслись довольно спокойно, а Лиза высказала мысль, которая всем им очень понравилась – они любят и ценят друг друга вне зависимости от степени родства, и вряд ли что-то может перемениться между ними именно из-за этого факта.
Еще до дождей Светка с Иосифом разобрали старую теплицу, а на ее месте мелкий собственноручно посадил газонную травку. Ему в этом году на день варенья подарили надувной бассейн, и он предвкушал, как выставит его на свежий мягкий газон, и будет летом плескаться там в свое удовольствие. В апреле дел у садоводов масса всяких, но из-за слякоти работы эти Светке пришлось отложить. Это был первый сезон, когда она все, от начала и до конца на участке своем делала сама и по своему только выбору. Ей и раньше особой помощи от родных не было, зато ЦУ и ЕБЦУ (для тех, кто не в курсе ЕБЦУ (еще более ценные указания) – третья производная от просто указаний) доставалось щедро, и не со всеми из них Светка была согласна, а их невыполнение грозило ей постоянным полосканием мозгов. Теперь же ей никто не мешал, мама только поинтересовалась, будет ли Света затевать что-либо, и выразила надежду, что на их долю тоже что-то достанется. В ответ Света в свою очередь поинтересовалась, будет ли матушка принимать посильное участие в огородных работах, потому как – кто не работает, тот не ест. Выслушала очередную порцию криков и сказала, что ежели сама приедет и сама соберет – все, что сможет унести – все ее.
Дед Веник на всю округу славился своей рассадой и саженцами и производил всего много, еще до сих пор некоторые его знакомые по весне названивали и одолевали просьбами и на их долю тоже чего-нить… Светка же действовала по принципу – лучше меньше, да лучше. Ей было проще посадить штучное количество и ухаживать от души, соблюдая все требования агротехники, и потому даже в самых невероятных погодных условиях она получала неплохой урожай. Кроме того, она не любила цветы. Однолетники. Не любила возиться с тем, от чего не было никакого по ее мнению толку. Разве можно съесть астры? Так зачем же тратить на них силы? Единственное исключение – луковичные. Свету радовало в них то, что они первыми расцветали по весне, буквально из-под снега. Но уже в конце мая на их месте ничего не оставалось, кроме кучек плохо выглядящей гниющей ботвы, и эти места на клумбах требовалось срочно замаскировать. Поэтому Светка выписала через Асин торговый центр десяток хост, всех сортов и расцветок. Обновления требовали ягодные кустарники, вместо ненавистной капусты она запланировала побольше посадить брокколи, которую любил Ося, ей самой очень нравилась спаржа, но от текущих посадок толк будет только года через три, и еще у Аси и Ильи она насмотрелась на пряные садики, и очень хотела и себе тоже… Короче – дел планировалось масса.
Одна из причин, побудивших Светку заняться разбором стеновых шкафов, помимо подготовки к ремонту и собственно уборки, заключалась в том, что с год примерно назад, она потеряла одну очень ценную для себя вещь – МП3 плеер. Не стоимостью, как можно было бы предположить, был он ценен, а начинкой. Много лет уже Света создавала по случаю и намеренно подборку песен, которые ее цепляли. Как всякий сиюминутник, она тонко чувствовала музыку, но не фиксировала на мелодии, как Стельмах, свои эмоции и переживания, а наоборот – улавливала за текстом и нотами то состояние-настроение, в котором пребывал ее создатель, то из чего, собственно, песня и рождалась. Поэтому в ее списке не было проходных треков, или невнятных ун-ца-ун-ца, хотя попадались каверы, а не оригиналы, и некоторые образчики танцевальных композиций, и шансон, и классика, и жесткий треш, и джаз – нельзя было сказать, ничего определенного по стилистике, но по эмоциональному накалу, по соответствию Светиному характеру – то было «попадание в десятку». Сам приборчик был куплен Светой года четыре назад, может больше, во всяком случае, уже после переезда на дом, специально для того, чтобы отвлекаться от бабусиных завываний. Она затыкала одно ухо наушником и переставала реагировать на постоянно окружающий ее дома негативный фон. Кроме того, иногда она качала себе аудиокниги и слушала их во время работы на огороде, потому что работа с землей дает нагрузку рукам, может, частично – духу, но не уму. Переезд ее сначала к ТТ, а потом обратно, сводил на нет все ее надежды на возвращение к ней плеера, но она верила, что может быть она его таки отыщет… Ей, привыкшей к напряженной духовной жизни, к постоянному обдумыванию непростых и малоприятных ситуаций, в которые она попадала, в нынешние спокойные и счастливые времена очень нужна была некая душевная …компенсация, хотя бы в виде музыки.
И она таки нашла. Когда потеплело и развиднелось, она устроила в дальнем конце сада костер из опиленных и остриженных веток вишен, из прошлогодней клубничной листвы и прочего мусора, а для работы переоделась из теплой куртки в свой любимый старинный пыльник. Этот плащик она носила много лет и не могла расстаться с ним даже и сейчас, когда он весь истрепался, бахромился на манжетах и отказывался застегиваться на молнию. Женечка при виде этого чуда дизайнерской мысли обычно начинала плеваться и тащила Светку по бутикам, но самой Свете он нравился. Она купила его в Праге в магазине, специализирующемся на подростковой неформальной моде, но даже и там он висел в разделе распродаж, и при стоимости джентльменского набора (шампанское плюс конфеты), желающих его приобрести не находилось. Смущать возможных покупателей в нем было чему: во-первых цвет – серо-коричневый, во-вторых – ткань, изначально замятая, в-третьих – отсутствие всякого фасона, и глубокий капюшон, и слишком длинные рукава. Но все то, что прочие считали минусами, Светлана Матвеевна принимала за плюсы – грязи не боится, гладить не надо, легко спрятаться и не привлекаешь внимания. Даже пятна от мазута на нем не бросались в глаза на фоне общего уродства. Так что, даже перестав его носить для выхода в город, Светка оставила его для работы в саду в ветреные или прохладные дни. Вот в этом-то пыльнике, во внутреннем его кармане она и нашла свой МП3. Точно – в мае прошлого года она последний раз и пользовалась и тем и другим.
Разумеется, аккумуляторы сдохли. Света поставила приборчик заряжаться через ноутбук и продолжила жечь мусор, а в это время Ося увлеченно ваял слайд-шоу, посвященное их поездке в аквапарк в последние выходные. Ему удобнее было, чтобы в проводнике файлы располагались не в виде таблицы, а в виде значков, и пересортировав данные в самом компе, мелочь нарушил и организацию каталога в плеере. Когда Света получила МП3 обратно заряженным и приступила к прослушиванию, она с удивлением обнаружила, что большинство треков задвоились, и расположены не в том порядке, к которому она привыкла. Впрочем, песни эти она действительно любила и после долгого перерыва не возражала послушать даже и два раза подряд, а то, что так случилось, списала на глюк системы.
При следующей подзарядке Света пересортировала все обратно, и обнаружила вместо двух папок (в одной содержались отечественные, русскоязычные музычки, а в другой, соответственно, импортные), три. Третья папка называлась «Светкин плейлист» и содержала почти точную копию двух других и без разбивки. Испытанный ею шок граничил с тем, который она испытала, когда обнаружила несанкционированное вторжение в свое жилье. Но, если в последнем случае, она смогла предположить, и верно посчитала, что это была мама, то в МПЗ вторгаться было некому. Это – только ее, личное пространство. Света пыталась вспомнить, ведь целый год прошел, что она могла сделать со своим плеером, а тем временем слушала именно эту папку. Всего она содержала сто восемнадцать треков и пять из них отсутствовали в ее собственной подборке. Но… если бы у нее была возможность, она бы и их включила, они точно так же как и прочие относились к «ее» музыке… Света удалила две старые папки. «Когда бы я могла это сделать? Я что же, схожу с ума? Должно же быть рациональное какое-то объяснение?» Она припоминала, что единственный раз, когда она оставляла плеер без присмотра на людях, это было в Дамском клубе, во время визита Стельмаха перед Асиным прошлогодним концертом. Стельмах попросил подзарядить свой ноут, пока они выбирали ему подарок, а потом ее отвлекла Женя. Стельмах ненадолго оставался один в подсобке, и мог бы, наверное, успеть подключить ее МП3 к своему компьютеру и перебросить информацию. «Да… Похоже так и было… судя по названию папки».
Чем больше Света слушала эту музыку… она терялась… не могла понять, что ей думать и чувствовать… она больше не сомневалась, что угадала верно, что это Степка подбросил ей сюрприз. Она вспоминала их последнюю встречу наедине, очень похожую на свидание, вспоминала его оживление и рассказы о том, что он покупает свое жилье, и его просьбы не выгонять его с квартиры, потерпеть… и то, чего ей стоило согласиться с его просьбой… еще на пару месяцев затянется ее личный ад, ради Степиной мечты… ладно, пусть, терпимо… Он был такой смешной, нелепо смущался, глаза и жесты говорили больше, чем он мог бы выразить словами… и весна, и ее собственная счастливая расслабленность… и если бы она еще тогда обнаружила эту подборку в своем плеере, возможно, все было бы по-другому… Или не было. Рационализм взял бы верх над романтикой снова. Хоть Света и не выясняла ничего специально, но новости от Степки до нее доходили. И она сама видела его вместе с Кити. Почти сразу после этого их полусвидания. И вряд ли бы он женился без достаточных оснований, да еще на русской. И развод его скоропостижный говорил больше о том, что он действовал под влиянием сильных эмоций, страстей, а кто она такая, чтобы мешаться в это… хотя… ей сильно не нравились взгляды карьерной девочки в ее сторону во время их совместного отдыха у Жени… Если бы кто глядел так на нее сразу же после их со Степкой расставания, то она бы подумала, что это ревность, но после стольких лет это даже не пришло ей в голову. Она отвыкла ассоциировать себя со Стельмахом. И думала, что и он тоже…
Света много работала в саду и, соответственно, часто слушала МП3. Однажды на кавере «Cake» Strangers in the night ее переклинило – она не любила версию Фрэнка Синатры за слащавость, предпочитала именно вариант Кейков, ей импонировал некоторый налет пофигизма в вокале Джона МакКри, и этого феномена она даже себе не могла бы внятно объяснить. Как это мог почувствовать и угадать Стельмах?!? На тот период, когда их связывали близкие отношения ни он, ни она понятия не имели об этой команде! То, что она неравнодушна к композиции, Степа мог бы предположить по тому, что она имела привычку мурлыкать, напевать ее вполголоса, но в ее исполнении по интонациям мелодия напоминала скорее Синатру, чем МакКри. Разум ее сопротивлялся осознанию того, что кто-то мог так глубоко проникнуть в его потаенные, интимные и сугубо личные глубины. Светка восприняла эту Степкину акцию весьма неоднозначно. Злость и протест мешались в ней с удивлением и… болью. «Мазохист, чертов! Вот на болт надо это намеренное нанесение самому себе душевных травм, ведь по-другому невозможно было так точно из всего богатства выбора вычленить именно эти песни. Чувствую себя мерзко… будто подверглась извращенному насилию».
Однако первоначальный категоричный протест сменился тихой задумчивостью. Гладкая Степкина трудноуловимость, граничащая с патологической неискренностью, с которой Света столкнулась еще будучи совсем юной, долгое время была ей непонятна и очень тягостна для восприятия, она просто разучилась Степе верить, на фоне того, что не получала от него никогда конкретных ответов. И причины ее она угадала только во время собственной трансформации в окончательно ответственного персонажа. На Степку с детства давили нешуточно все его родственники… родственницы. И он привык к тому, что все за него решают другие, и ничего от его мнения не зависит, и ему остается только уповать на бога, на то, что по какой-то счастливой случайности он сумеет избежать неприятной конкретики, и потому Стельмах старался никогда никому ничего не обещать. Это тоже являлось позицией. А не отсутствием позиции, или неуважением к ней лично, как Светке раньше казалось. Дяде Аркаше жить в обстановке, когда за него думали о том, в каком состоянии его личные вещи, что ему кушать, куда и когда ехать в отпуск, когда перед ним ставили определенные цели и ориентиры, было очень удобно. Потому что жену он выбрал для себя исходя из собственных предпочтений и, в том числе, предполагая совпадение этих предпочтений и приоритетов. А вот Степка на правах младшего и зависимого до поры члена семьи не нашел для себя иного пути, кроме, как научиться ускользать, и так врос в эту привычку, что она стала его второй натурой. И всем представительницам женского пола рядом с собой он бессознательно мстил за то, что они хотели и ждали от него конкретных мужских решений и ответственности, мстил тем, что отказывался соответствовать ожиданиям. Света же ничего от Стельмаха не хотела, кроме него самого. Если бы это было можно, она бы там, на той стадии и застряла, но нет – ему понадобилось разговаривать, и проговаривать, и общаться, и спать, и жить вместе, и совместно вести бюджет – всего этого хотелось ему, но он не умел ничего для этого сделать, а умел только перекладывать решения на кого-то другого. Т.е. на нее, Свету. И она даже была бы не против, тогда… но …
Света снова начинала злиться, но сама же себя и останавливала – эта злость относилась к делам минувшим, и если она изменилась настолько, что перестала сама себя опознавать в зеркале, то и мимо Степы, вероятно, разделяющие их пятнадцать лет тоже не прошли. И она хотела, и находила в нем некоторые перемены и ругала себя за то, что не потрудилась вникнуть больше. А он, похоже, вникал и думал о ней периодически – ничем другим она не могла объяснить появление своего плейлиста в его компьютере. «Вот, пожалуй, Ася, Асины песни – я и не скрывала никогда, что «Корабли» нравятся мне, и еще несколько местных команд тоже. Битлы, Ролинги, Shocking Blue, Doors – все это тоже прозрачно и просматриваемо, Земфиру можно угадать. Но вот Creedence я открыла для себя гораздо позже «нашего» времени со Степой. Русскоязычные команды – вообще случайность, пара песен из всего творчества и даже не те, что постоянно крутили на ТВ или на радио, а другие, не самые хитовые, и чтобы их найти, надо прослушать весь альбом. Как с Земиным «Мальчиком», который нравится мне за это легенькое, на контрасте «…мимо дождей, фонарей, мимо снов и бессонниц, быстрее, чтоб не опоздать и…». А Шакира? Нет, пожалуй, со Степиным выше ожидаемого английским секрета во фразе «мужчина, которого я выбрала – моя территория» нету, плюс красивая мелодия. Ладно, соглашусь…Но почему? как? зачем у него «знак бесконечность» в концертной версии, как и у меня, а не в студийной? Мне импонирует легкая неточность, небрежность в исполнении и в тексте «… звук – все то же, что нить, и я по-прежнему…тут», и сбивки, и соло, и распевки… как разбег перед прыжком. Все это имело смысл именно для меня, это моя попытка вычлениться из ахуя, в котором я жила, напомнить себе о том, что красота существует…Причем тут Стельмах, черт побери! Жестоко…»
И опять злость и растерянность. Но окончательно Свету перемкнуло, когда на самом дне списка она добралась до Коэна. До Hallelujah, которую она впервые услышала к своему стыду, когда смотрела вместе с сыном второго Шрека. И шарила она в Инете по названию, не предполагая, что влюбится навеки в творчество этого потомка польско-литовских эмигрантов иудейского происхождения. «Сбитый с толку бог поет «Аллилуйя» Символизм текстов в лучших традициях библейских притч… Ее тогда потянуло дальше, и она ночей не спала, украдкой, назло нарочито сопящей впритирку за закрытой дверью бабушке, зачитываясь прозой, которая звучала, как стихи: «Такому-то осточертело все это дерьмо, но ему не так уж и плохо сегодня, поскольку уже, вероятно, Весна. Белье на солнцепеке рассказывает непристойную семейную историю о власти и любви, но это не важно, поскольку уже, вероятно, Весна.… сегодня не нужно выбирать, поскольку уже, вероятно, Весна… Салли утратила свой аромат, и разбитое сердце ее не выдаст, но она закусит губу и начнет все с нуля, поскольку уже, наконец-то, Весна. Можешь отдать все свои деньги за час. Можешь возобновить свой план детства. Ты наг, и голодна змея, но злобная тварь не ужалит со сна, поскольку уже, вероятно, Весна. Это страсти Господа нашего. Это лестница сквозь ее волосы. Это славное поле, такого не отыскать в городе. Это то, чего ты никогда не отыщешь снова, такое нежное и такое дикое, – так преклони же колена и поклонись тому, что являет нам Имя, поскольку уже, вероятно, Весна…»
Степа мог услышать «Аллилуйя» от нее предыдущей зимой, под Новый Год. Она этот момент помнила, потому что поддалась зависти, услышав, что Степа беззаботно едет с подружкой на горнолыжный курорт, разнервничалась и подставилась под удар, позволив себе намек на попытку предъявить Степе запоздалые претензии. Она потом казнилась за эту оговорку, потому что Стельмах любое проявление эмоций в свою сторону воспринимал, как повод просочиться к ней поближе, как доказательство того, что он ей небезразличен. «Ндя…он медленней меня думает и чувствует… и это меня всегда спасало… но… если он выбрал именно Коэновскую версию, а не мультяшную, и не другую… похоже, что он … любит? Никакой агрессии, только печаль, даже горечь…и надежда, наверное…» Это открытие изменило тональность всех ее дальнейших размышлений. Она взглянула на происходящее под другим углом зрения, порадовалась, что все еще способна взглянуть… и поплыла по волнам музыки, пытаясь представить себя Степкой… И, чем дальше, тем больше убеждалась в том, что угадала правильно. Стельмах ее любит. Или любил, если быть точной, еще год назад. «Но что тогда значила его свадьба?»
Света обычно не опускалась до сплетен, а тут, так уж получилось, пересеклась в компании Женечки с Костиком Неплюевым, с женой которого та приятельствовала. И Костик не упустил случая поведать «самую достоверную версию Степиной свадьбы», со всеми подробностями. А позже, когда они с Женечкой возвращались пешочком под ночным плачущим небом, подруга, которая во время всего Костикова рассказа приглядывалась к Светке, до предела выпустив антенки-мыслеуловители, доверительно и вкрадчиво повествовала ей о своей встрече со Стельмахом первого сентября прошлого года, про то, как он «бедняжечка весь побледнел и затрясся, узнав о том, что вы с ТТ отдыхали вместе, я даже думала, что он тебя прибил, и ты из-за него в больнице оказалась». Все это были бабьи сказки, бредятина и чепуха. Но общая картинка начала складываться, обретать выпуклость и даже некий лестный для Светы задний план. И ей до одури вдруг захотелось поверить в то, что она права. Больше, чем чего-либо еще в жизни, она захотела Степку увидеть, но сама же этого и испугалась. Потому что в тот момент одного взгляда ей хватило бы…
А меж тем приближался очередной Степин день рожденья, и отделаться дежурной смс, как все последние годы, Света не могла. Звонить ему у нее не хватило решимости, и она в течение дня с ненавистью глядела на свой мобильник – не любила трусить. Спас положение Аркадий Семенович, который связался с ней, предупреждая, что собирается на выходные ехать на плодово-ягодную станцию за саженцами. Перечислив дяде сорта, которые ее могли бы заинтересовать, Света поздравила его с рождением сына и попросила, если они со Степой увидятся, передать и ее наилучшие пожелания.
Она не перехотела встретиться со Степкой, просто в ее теперешнем состоянии, она слишком хорошо понимала, чем это может кончиться. Точнее, что может из этого начаться. Нет. Все должно свершиться тогда, когда они оба будут готовы, когда их сведет судьба, когда их желания совпадут, и никак иначе. И если эти желания взаимны и сильны, то их притянет друг к другу, где бы они ни были, как бы далеко в пространстве не проходили их маршруты.
Светина реакция может показаться странной. Она и сама удивлялась. После того, как они со Степой расставались, а она тогда перестала придерживаться правил приличия и откровенно ему дерзила, занудничала, изменяла, и с ожесточением демонстрировала присущие ей неприятные качества во всей красе в надежде, что он сам разочаруется и сбежит, она считала периодические Стельмаховы провокации местью. Желанием отплатить ей болью за боль. Но последний сюрприз – ее плейлист в Степкиной версии – больше походил на признание. И пересмотрев, вспомнив подробности прошлых его акций и подначек, какие сохранила ее память, она поняла, что всякий раз он делал попытки открыться, правда, в свойственной ему язвительной и ядовитой манере. И самое чудное, что Света бессознательно, на голых рефлексах это все понимала еще тогда, просто ей некогда было подумать на эту тему, некогда было поверить в Степкину искренность. Теперь же она носила в сердце тайну, огромную, как небо, и счастлива была этой тайной безмерно. Степка ее любит, любил всегда. Она не думала о том, как сама относится к Степке. Всякое проявление чувств – признание своей уязвимости, а Светка не готова была настолько подставляться. И потому не торопилась с активными действиями…
Как всякий человек, счастливый своей любовью, Света излучала в бешенных количествах флюиды и эманации определенного толка. И это не ускользнуло от внимания окружающих. Ее останавливали на улицах, на работе ее одолевали коллеги, дядюшка, который привез ей целый ящик всяких саженцев, тоже отметил, что она хорошо выглядит, даже ее собственный бывший муж теперь норовил забирать и привозить Осю лично, чтобы воспользоваться моментом и позаигрывать с ней. Большинство из этих приставаний Света даже не замечала, но некоторые, особенно активные ее бесили до зубовного скрежета, она пыталась держать озабоченных на расстоянии вытянутой руки и не ближе, а позже наедине с самой собой думала о том, как все это гадко и мерзко – эти влажные, сальные взгляды и жадные руки, глупые, наглые ухмылки – самцы, уверенные, что им достаточно только намекнуть, и она побежит. «Разве я похожа на юную дурочку с оголенным пирсингом в пупке и короткой юбке? Вот их сколько – свежие, яркие, голодные и готовые жить на кураже. Причем же здесь я?» Ей казалось, что все это опошляет ее радость, это самцовое хамство будто бы крало у нее что-то святое, ее только, нутряное, личное и бесконечно красивое, и оттого она снова закукливалась и городила вокруг своего сердца заборчик.
Когда Светка была маленькой, когда я по заданию Олега Палыча подселялся к ней, я считал ее хорошим донором. Возможно, одно из свойств ее натуры – быть хорошим донором все равно для кого, потому что она была очень восприимчива, и так же хороша и для дриады, обитавшей с ней. Дриада - тоже дух воздуха. Она живет в воздушной стихии, в эфире, но корнями своими привязана к земле, отсюда же и особые Светкины отношения с ее домом и участком, ее душевная привязанность к этим местам. В этой песчаной, бедной, нуждающейся в постоянном уходе почве, Света и черпала силы для жизни и по сути, ничего-то важнее у нее и не было. В этом месте, во время прямого контакта с землей, ей приходили подчас очень верные прозрения относительно ее дальнейшей судьбы, и она, несмотря на пережитый ею ураган эмоций, чувствовала, что, как бы ей не приятно было думать, что Стельмах относится к ней может быть гораздо лучше, чем он когда-либо к кому-либо относился, все-таки она вряд ли отважится… С каждым днем, с каждым часом она остывала, и уже сама над собой подшучивала и удивлялась своей восторженности, и сомневалась. «Скорее всего, при следующей встрече, мы, раскланявшись, пройдем мимо друг-друга, тепло улыбнемся и двинемся дальше по жизни каждый своею дорогой. Ведь по-хорошему, мне нечего сказать ему такого, чего он не знает. « И я так хочу, чтобы ты-ы…, я так хочу, чтобы я-а…» Светка напевала про себя Бабкина, которого недавно добавила с память своего МП3.
Настал канун пасхи, Светку, как и всех служащих офиса, отпустили домой пораньше в честь праздника. И даже если учесть, что она специально не поехала домой короткой дорогой, а отправилась через центр города и повтыкала на светофорах и в пробках, поразглядывала, как город моют, и скребут, и убирают к празднику, она не шибко и припозднилась, и уже в начале шестого, переодетая в рабочую форму ковырялась в саду. Работа ей предстояла грязная, но нехлопотная – обойти участок по периметру, произвести санитарную обрезку кустов и собрать посторонний мусор – какие-то падлы всю зиму кидали через забор на ее территорию банки, бутылки, пакеты от чипсов и семечек, и всякое такое. Закончив с этим делом, оттащив пакет к воротам, Светка навела специальный растворчик – пока еще не распустились почки на кустах, необходимо было обработать почву от сорняков, а потом еще и замульчировать и подкормить смородину, опрыскать ее от вредителей. С утра еще шел дождик, и небо хмурилось, но уже к вечеру проглянуло солнце, и было тепло и даже жарко. Света постоянно щурилась и вытирала лицо тыльной стороной нитяных перчаток. Волосы, чтобы не лезли в глаза, она закрепила надо лбом при помощи солнцезащитных очков. Во двор выбежал Оська. Спросился с мальчишками на вечер в поселок. Тут же и Николушка стал просить за друга, утверждал, что предки подарили ему вертолет, и они специально ждали безветренного и ясного дня, чтобы испытать модельку. Света не стала отказывать, только попросила сына отзвониться, когда он будет готов ехать домой, чтобы она его встретила.
Светка решила закончить на сегодня огородные работы – пока Оси нет дома, можно порелаксировать в ванне, или посидеть за компьютером, к которому она не прикасалась уже неделю, почитать в тишине или поваляться в кабинете перед теликом. Она сложила инвентарь в сарае и уже было свернула ко входу на веранду, как вдруг вспомнила о пакете с мусором перед воротами. Контейнерная площадка располагалась довольно далеко от ее дома – метрах в двухстах, за перекрестком. Идти было лень, но Светик пересилила себя. Солнце светило откуда-то сбоку, висело низко над горизонтом и казалось, нарочно заглядывало ей в глаза. Она спустила со лба очки и неторопливо двинулась по улице. Почти на каждых воротах висели, расклеенные участковым, предупреждения для домовладельцев о том, что собственники, которые не приберут до 1 мая свою придомовую территорию, будут оштрафованы. На ее воротах никаких записок не было и не удивительно – она и так, безо всяких предупреждений почти каждый день там подметала. Основная масса ее соседей предупреждения игнорировали, несмотря на то, что всякий вечер собирались тут же на завалинках, на лавочках, на поваленных непогодой стволах старых ветл щелкать семечки, трепаться, выпивать. Но, однако же, были и сознательные – молодые мамашки, которые старались не из-за штрафа, а потому, что их дети тут же и играли, перед домами; а еще – древние старушки, все облагородившие еще до пасхальной недели; и несколько сознательных, таких же как и она, из тех, что подостаточнее прочих, побогаче: они засыпали земляные тротуары перед своими коттеджами строительным мусором, керамзитным отсевом или щебнем и разбили палисадники.
Светка брела, подталкивая правой ногой неудобный громоздкий мешок, но сознание выполненной хорошо работы делало выражение ее лица вполне благостным. Она двигалась по проезжей части и не боялась, машины этих местах – великая редкость. Навстречу ей, опираясь на тросточку, шел весьма колоритный старикашка – он жил в паре домов от нее, дальше по улице. Если она встречала его в городе возле рынка или магазина, то непременно предлагала подвезти, и отношения между ними сложились вполне добрососедские. По своей натуре он отличался незлобивым и покладистым нравом, интеллигентностью и искренне преклонялся перед женской половиной человечества, почитая прекрасный пол за величайшую и прекрасную загадку. Поравнявшись, сосед приподнял выцветшую и просолившуюся от долгой носки шляпу и, встретившись с ней глазами, улыбнулся и произнес, пришепетывая: «Светочка, вам говорили сегодня, что вы очаровательно выглядите?» Светка рассмеялась: «Я думаю, что меня скорее могли бы назвать чумазой, чем очаровательной, но – спасибо. Вы, как всегда, любезны». Старичок пожал плечами, глубокомысленно заметил «Одно другому не мешает» и продолжил свой путь.
Контейнерная площадка оказалась переполнена, и Вета оставила свою ношу рядом, аккуратно прислонив мешок к ограждению. Возвращаться всегда веселей, да и руки свободны – можно было закурить, как раз времени на сигарету хватит до самых ворот. Светка затянулась глубоко, сделала первый шаг и подняла глаза, обозревая свои родные палестины. Улица просматривалась почти до самой реки, но сразу за ее домом она начинала потихоньку спускаться, поворачивать. И вот оттуда-то, из-за поворота медленно и неспешно появился Стельмах. Она узнала Степку с первого взгляда, не смотря на то, что по всем прикидкам ему здесь нечего было делать, и одет он был для себя нетипично – Степа предпочитал брюки и костюмы, а нынче на нем болтались мешковатые полуспортивного кроя штаны с накладными карманами, кенгур и болоньевая дутая жилетка. Его долговязая фигура двигалась в пространстве рывками и зигзагами, но непохоже, чтобы Степка был пьян, скорее он напоминал туриста, который оказался в необычной и непривычной обстановке, и его манило поглазеть то на одно, то на другое. Вероятнее всего, по мнению Светы, он решил сократить себе дорогу от центра до Пединститута, где рядышком, в паре кварталов располагалась квартира Кутузовых. Вряд ли он мог искать ее, он никогда не знал, где находится ее дом. Просто примерно догадывался, что через пешеходный мост и частный сектор существует более близкий путь. Ошибка. В метрах-то оно, конечно ближе. А вот во времени, точнее даже в восприятии – отнюдь. У многих ее друзей и знакомых случался культурный шок, когда они обнаруживали в пяти минутах от центра города натурально деревенский пейзаж – избы, мазанки, коттеджи вперемешку, покосившиеся штакетники заборов, кур, собак на цепи перед воротами, резные наличники, обшарпанные, подпертые шпалами сараи, лужи, отсутствие тротуаров, бурьян, сточные канавы, флюгеры, громоотводы и голубятни. А ей нравилось. Нетронутость и безвременье – было так-то двести лет назад и еще лет сто будет. И свое собственное жилище она, по возможности, не стала бы перестраивать, и все что уже сделала, старалась подогнать так, чтобы перемены не бросались в глаза.
Света шла Стельмаху навстречу и улыбалась. Вряд ли ее внешний вид натолкнет этого чудика на романтический лад. И даже к лучшему. Расстояние между ними неуклонно сокращалось. С пятидесяти шагов Стельмах тоже узнал ее и замедлился в недоумении. Лицо его отразило последовательно целую гамму чувств и остановилось, наконец, на неуверенной, застенчивой улыбке. Чтобы не ставить Степу в неловкое положение, Света сняла очки, закрывающие половину ее чумазой мордочки, и засветилась уже не только улыбкой, но и глазами, и всем лицом. Ничего особенного, кроме искренней радости за душой у нее не было – тихий, солнечный вечер, беззаботность, и старый друг, случайно встреченный на улице – чем не чудесный финал хорошего дня. Когда их разделяло не более двадцати шагов Светка в последний раз затянулась, отбросила щелчком сигарету… Десять шагов, шесть, четыре… Степка протянул к ней руку, Светка отзеркалила, пальцы переплелись, и она уткнулась носом в Степкину жилетку.
*********
Смотреть на этих двоих было неловко. Не потому, что они как-то себя неприлично вели, нет. Они просто застыли неподвижно, только о чем-то шепотом разговаривали через долгие паузы. Слишком эта картинка выглядела интимно и слишком счастливы были ее персонажи. Ася, развернулась и боком-боком, пританцовывая и подпрыгивая, добралась до края навеса и перелетела на крышу сарая. Я, зафиксировав самый момент встречи, умчался в дальний край сада, где над синим ковром пролесок, плясали довольные эльфы. Эдик, обращенный Невидимкой в кота для конспирации, тоже спешил покинуть первый ряд перед сценой. Пытался перебраться следом за Аськой, но он и в человечьем-то образе с трудом владел своими длинными нижними конечностями, боялся оторвать их от земли и постоянно спотыкался, а тут, вместо двух ему досталось четыре и все четыре левые. Эдик засомневался, что ему удастся пробраться по отливу соседской двускатной крыши до сарайчика, и Невидимка, видя его замешательство, закрыла глаза, сосредоточилась и пролевитировала приятеля к себе поближе. Эдик шмякнулся на мягкую точку, и попытался почесать за ухом задней лапой. Аська забулькала и закрухла, наблюдая за ним, на что Эдд молча огрызнулся: «Шкуры без блох наколдовать не могла? Мочи нет! – Эдька, эта трансформация минимальна, т.е. какой ты человек – таким из тебя и котик получился, и при твоем пофигизме в отношении личной гигиены – это еще не самый худший вариант. Кстати, киса ты, Эдик, очень даже ничего… - Ты тоже, в виде птички весьма аппетитно выглядишь. Съем, ща. Инстинкты просыпаются, так что не балуй».
Лиза же глядела на родственников во все глаза, ей было любопытно, что держит их вместе, и очень хотелось понять, стоит ли ради их возможного будущего идти на жертвы, ведь они с Асей прилетели сюда сегодня, чтобы снять с дома проклятие. Наконец, Стельмах и Света разлепились и нырнули в калитку. Они бродили по участку, потом сидели на качелях, болтая ногами, а потом ушли в дом. Как ни старались незваные наблюдатели определить, что между ними происходит – ничего-то у них не получилось – даже зная, что никто за ними не следит, эти двое не делали никаких попыток к физической близости, и такое жесткое владение собой не предполагало однозначных выводов.
- А и бог бы с ними. Какая разница? Покончим с этим делом, дадим им жить по их выбору.
- Пожалуй, что так. Что делать-то, Ась? Эльфов освобождать? Где они?
- Под вишнями. Вот, видишь?
- Нет. Не получается.
- Дью! Побудешь переводчиком?
- Хорошо.
- Позвольте, я всегда мечтала с вами познакомиться. Я – Лиза.
- Очень приятно. Но на долгие расшаркивания у нас нет времени, моя прекрасная леди.
- Почему это?
- Через десять минут у нас начнутся неприятности, так что поторопитесь.
- Что случилось?
- Артем на подходе…
Они попрыгали, трансформируясь, на мягкую землю, и направились ближе к входу в подвал. Там Лиза отрешилась на минутку от действительности, сконцентрировалась и втянула в себя остаток дара, принадлежащий ее прародительнице. По эфиру пошла волна, самый воздух, казалось, дрогнул, а потом все успокоилось, будто и не было ничего.
- Чисто сработано.
- А как же «обветренных губ поцелуй»?
- Это не про нас. Это там, в доме… не нарушай приватность глупым любопытством.
- Совпало, что ли?
- Угу. А вот и следующее совпадение.
На небольшом пятачке заднего дворика материализовалась еще одна персона.
- Привет, братец.
- Здравствуй, Тема.
- Привет.
- И вам тоже здравствуйте.
- Чему обязаны счастьем видеть тебя сегодня?
- Я решил, что самое время затребовать с тебя должок, Ася.
- Не помню никаких задолженностей.
- Я пришел вернуть себе Дью. Он совсем от рук отбился и не реагирует на вызовы и прячется.
- Я против рабовладения. Дью свободен.
- Ошибаешься. Он принадлежал моему отцу, а значит теперь и мне.
- Существо, обладающее интеллектом, не может быть собственностью, только если сам признает свою зависимость и только добровольно.
- Он обязан служить мне. Таково было условие нашей сделки.
- В обмен на энергию, не так ли?
- Артем Олегович, я сейчас сильнее и мощнее, чем был в начале нашего знакомства, поэтому либо предложи больше, если можешь, либо попробуй совладать каким-то другим образом.
- Но это же она, Ася, виновата в том, что ты отказываешься подчиняться? Поэтому я требую компенсации.
- Чисто теоретически, я не говорю о согласии с твоими требованиями, что может послужить компенсацией?
- Я так понял, что вы намерены освободить сегодня двух эльфов, принадлежащих этой семье, поэтому я бы вполне согласился на обмен: Дью против сильфа и дриады.
- Только избавившись от одного рабства, сразу же попасть в другое? Вряд ли…
- Ты не имеешь права требовать!!
- С чего бы? Ведь… Ась, они давно свободны! Уже недели две…может больше… И если ты их освободила, то теперь они принадлежат именно тебе, они подчинятся.
- Тема, ты ошибаешься. Они действительно свободны уже давно, я озаботилась этим вопросом еще в начале месяца, но это сделала не я – в этой семье есть маг, маленький еще, но, однако, с духами он вполне способен разобраться.
- Кто?
- Сын Светы. Ося. Он договорился с эльфами о нейтралитете. Они хотели всего лишь жить здесь. И он позволил. Так что – опоздал ты…
- Что ж… Есть другой путь. Ты прокачала моего эльфа, он осознает свою зависимость от тебя, и если мне удастся победить тебя в поединке – то он достанется мне снова, как трофей.
- Это вызов?
- Да!
- Тема, одумайся, никому еще не удавалось Асю победить, а пробовали многие!
- Лиз, я знаю, что делать. Я призываю вас с Эдиком в свидетели – я считаю, что мои права нарушены и требую дуэли. Оружие – любое. Все, чем можешь воспользоваться.
- Я не хочу и не буду драться с тобой. В случае… не важно кто из нас победит – это очень огорчит Кирюшу.
- Не думай, что ты меня разжалобишь. И не стоит так уж верить в свою неуязвимость.
- Да причем тут жалость? Как ты сыну потом в глаза-то посмотришь? Мало того, что вы с Арсением уже три месяца мучаете его из-за собственных амбиций, лишая возможности видеться с бабушкой и дедушкой, не говоря уже обо мне, так теперь ты намерен оставить его сиротой в любом случае! Я не хочу драться с тобой.
- А так?
С пальцев Темы слетел огненный луч и помчался в мою сторону. Аська мгновенно перехватила его, прикрыв меня собой, пошатнулась, схватилась за плечо, побледнела и застонала.
- Растешь… Но это неважно – я не буду драться.
- Что случилось? Ась, что с тобой?
Лиза рванула к Асе, пытаясь разглядеть быстро затягивающуюся рану. Но я понял раньше – Тема бил Невидимку ее же собственной негативной энергией, замаскированной под файербол. Т.е. не ее же собственной, а такой же. Наверняка готовился и своровал ее у Черных дыр, которые работали в магической ассоциации. Ася же ни разу не сталкивалась с подобными ситуациями и не представляла, похоже, как ей теперь действовать, и насколько ее сопротивляемости хватит.
- Я не хочу драться с тобой.
- А вот так?
Следующий удар, только не огненный, а воздушный полетел в Лизу. Ася перехватила и его, выставив щит, и воздушный кулак рассыпался, но отрицательную его составляющую щит мог только задержать, но не остановить совсем и Аськина рука онемела и повисла безвольно.
- Ася, защищайся, блокируй его, он же не остановится! Делай что-нибудь! – кричала впечатанная в забор Лиза.
- Я не могу… Если я его заблокирую, то следующий же его удар срикошетит, и все повторится… будет так же, как когда-то с Олегом Палычем… - Аське было плохо, она шептала одними губами, но мы ее услышали. Услышал и Тема. Осознание того, что он может пострадать, его остановило.
Ася смотрела на него, преодолевая боль, но без страха, и в глазах ее плясали демоны. Она, похоже, пересилила его одной лишь только волей и осознанием своей правоты, без единой атаки. Никто не решался ни заговорить, ни сдвинуться с места, Асю шатало. Она повернулась и пошла к качелям под яблоней, за нею увязался Эдик, Лиза тоже перевела дыхание. И в этот момент Тема ударил уже только черной энергией и вложил в этот удар всю свою ярость. Сгусток тьмы полетел не в Асю – в Эдика, и, поняв, что не успевает, Аська сделала единственное, что ей оставалось – приняла удар. От боли ее согнуло пополам, но спустя миг она выпрямилась, уставилась на Артема немо, страшно… и, как мне показалось, удовлетворенно, а потом начала таять, Эдик шагнул к ней, но его руки не могли уже удержать ее… Аси не стало. Тема трансгрессировал.
Потрясение было таким, что я на какое-то время оглох и ослеп, и пришел в себя только тогда, когда понял, что Лиза что-то делает, невероятно вкладываясь в этот процесс. Эдик, как и я, сник совсем, превратился в безвольную куклу, сидел прямо на земле с окаменевшим от горя лицом. Хоть мы и знали, хоть Ася нас предупредила, что возможно нечто в этом роде, все равно мы пребывали в полной прострации, а Лиза… я никак не мог сконцентрироваться, никак не мог уловить направление ее действий. А когда до меня, наконец, дошло – с жаром присоединился к ней. По проводам магической связи во всех направлениях она транслировала каждому, кто готов был ее услышать последние минуты жизни Невидимки. Ей не верили, но она качала поток дальше, и вскоре абсолют дрогнул, подключился Иван, замерли Рита, Илья, Ольга, Ной, Сильвер, Грей, Звягинцев, СанСаныч, Джейми, Ирэна, весь поселок Тру-ля-ля и еще очень многие, кто знал Асю. Пошла обратная связь, и тут нас с Эдиком дернуло в портал и почти минутно мы вывалились в просторном кабинете Арсения Лисовского. Рядом с нами воздух трещал от множества открывающихся порталов, скоро некуда было ступить, а люди прибывали и прибывали, и у всех в лицах читался невысказанный вопрос – неужели это правда?
Арсений сидел в своем огромном мягком кресле, стараясь сохранять невозмутимость. Саныч старший рыдал, прислонившись к оконному откосу.
- По праву родства я объявляю личную охоту на Артема Лисовского. Я в своем праве. Вы не можете мне запретить. Погибла моя сестра.
- Это была дуэль.
- Нет. Ася отказывалась драться. Это был подлый удар в спину.
- Рита, не надо…
- Лиза, он твой родственник, но я отомщу. И я требую, чтобы моего племянника вернули домой.
- Можно. Я сейчас же сообщу Кате, чтобы собрала его вещи.
- Не думайте, Арсений Александрович, что вам все сойдет с рук. Вы виноваты не меньше Артема, вы попустительствовали ему и подсказывали, пытаясь научить, как заставить Асю действовать так, как вам это выгодно. Вы специально стравливали их, и меня тоже почти заразили вашей так называемой семейной преемственностью, но я официально заявляю, что покидаю вашу Российскую ассоциацию магов. Мне многое не нравилось, но я считала вас мудрым и справедливым человеком и подчинялась, но теперь – все. Прощайте.
Один за другим пришедшие повторяли те же слова, что и Лиза, и покидали Ассоциацию. Дело, за которое всю свою жизнь ратовали несколько поколений Лисовских, разваливалось на глазах.
********
Степка вернулся в любимый город первого апреля, и сразу же, как только въехал под указатель, отмечающий городскую черту, позвонил ТТ.
- Я помню, какой сегодня день, но – чистая правда, я приехал, вернулся насовсем, и… хочу тебя видеть, если ты не против, и прямо сейчас.
- А ты где?
- Проезжаю мимо заправки, на въезде в город. Минут через пятнадцать выходи к скверу, хорошо?
- Чудесно. Жду.
Степа уже давно загадал для себя, что свяжется с Тимохой прямо сразу, не откладывая. Ему не хватало общения с другом, но он знал, что если не найдет в себе душевных сил увидеться с ним в первые же дни, то потом он непременно завертится-закрутится, влипнет в какие-то дела, и начнет опять переносить их встречу на более благоприятное время, и сам себе создаст вокруг этого события неприятное ощущение отложенного долга. Он чувствовал себя неловко и все равно знал, что ему необходимо перешагнуть через этот рубеж. Тима, однако, деликатничал. Ни единым жестом старался не показать, что напряжен или обижен, и Степка преисполнился к нему благодарностью и обрадовался, что не ошибся в друге.
- Я это… корыстен несколько. Я привез с собой кое-какие мебеля, и одному мне их не выгрузить. Поможешь?
- Разумеется. Ты, Стельмах, не был бы собой, если б не пытался совмещать приятное с полезным.
- Насчет приятного – есть виски, текила, абсент, кадарка, есть кальвадос – что предпочитаешь?
- Абсент. Только без правил, без жженого сахара, без понтов. А у тебя какой? Чешский? Или французский?
- И тот и другой.
- Откуда такое счастье?
- Эдик, я у него жил в Москве… всякий раз, когда ездил куда-то привозил мне в подарок бутылочку того, сего. А я их не пил, не с кем было.
- Кры-са-та. Таперича, пока все не распробую, ты от меня не отделаешься.
Степкина нора понравилась ТТ именно своей неустроенностью, необжитостью, гулким пространством пустых помещений, кучками нераспакованных тюков по углам и размерами. Они расположились на кухне, на студенческом пестром диванчике за низким толи журнальным, толи кофейным столиком. Стельмах, предвосхитив расспросы, по собственной инициативе принялся рассказывать Тиме историю своей женитьбы и ее последствий, стараясь не упустить ничего, потому что в отличие от Эдика или Насти, или тем более его родных, тому не надо было разжевывать всякое слово или бояться негативной реакции. Повествование затянулось за полночь, и Стельмах предложил Тимохе прогуляться, проводить его до дома, а заодно и досказать окончание.
- А зачем надо меня провожать. Ты меня гонишь?
- Нет, просто поздно уже. Может тебя дома ждут?
- Некому меня ждать. С чего бы торопиться? Я бы продолжил пьянствовать.
- Как это – некому ждать?
- Э-э-э, братец! Понятненько, за кого ты думаешь! Расслабься – Светка меня бросила.
- Бросила?
- Ну, не совсем… Интеллигентно собрала манатки, устроила прощальный ужин, объяснилась, поблагодарила за участие, загрузилась в транспортное средство вместе с ребетенком и отбыла в родный дом свой.
- Почему? Мне казалось, вы так ладили хорошо?
- Ладили мы прекрасно – это так. И жили тоже замечательно.
- Так что же случилось?
- Тоже небыстрая история… Когда ее выписали из больницы, врач меня и матушку ее в уголок отозвал и проинструктировал подробно – у Светы частичный паралич левой части тела. Это грозит нарушением зрения, проблемами с восприятием и оценкой чувства пространства, ослаблением памяти, речи и координации, неадекватными психическими реакциями. Не знаю, как Цилю Вениаминовну, а меня это испугало. Как-то я ни разу не задумывался о бренности бытия, и оказаться на всю жизнь связанным с инвалидом – я струхнул не на шутку. Но… очень большое «НО»… Светка – человек совершенно уникальный. Она в течение двух месяцев сама себя как Мюнхгаузен из этого болота вытащила. В ней вообще сидит неугомонный моторчик, который не привык работать вхолостую. КПД – 99,9%. И она, я так понял, не думала о том, что ей нужно вылечиться – нет, она отказывалась смотреть на себя, как на больного человека. И всякий раз предел ее возможностей отодвигался все дальше и дальше. Сначала она еле-еле за Иосифом до школы могла доползти, потом добрела до магазина, потом начала по квартире моей носиться, убирать, наводить уют, готовить. Потом к себе на усадьбу отправилась и чуть не померла там, благо Лиза ей помогла. А! она сестрицу свою отыскала наконец-то! Вот так-то. День за днем все лучше и лучше. У меня от сердца отлегло, но дело в том, что нет пределов Светкиному совершенству. Я все ждал, что она все переделает и притормозит, расслабится – индейский домик, фиг вам!
- Если не хочешь – можешь не говорить. Ты может быть еще на эмоциях, я не настаиваю.
- Да что уж тут… Нет. Я ей благодарен даже. Я несколько недель назад встретил чудесную девушку, влюбился, и все пока в самом начале, но тем не менее я надеюсь… А если бы Света все еще была со мной, я может быть и не позволил себе увлечься и пропустил бы свое счастье… Короче, Стельмах, я пытался на Свету влиять, я ей объяснял, что физические нагрузки ей противопоказаны, но она меня не слушала. У меня с пяти до восьми часов вечера и по субботам самая работа. И Светка моим отсутствием дома пользовалась, и просто не говорила о том, чем занималась. Я только потом узнавал, что она сама снег чистит перед магазином, что ремонт у себя дома устроила, что машину снова водит. Вот. Она не умеет отдыхать, она мается от безделья, понимаешь? Не знаю, может это вообще свойственно еврейским женам, но я не привык к такому уровню ответственности – уютно, чистенько, шесть сортов крема для обуви, носки свежие в немыслимых количествах и все по парам, три вида варенья в холодильнике, горячие ужины. На фоне этой идеальности у меня даже комплекс неполноценности завелся. Хотя, конечно, приятно, что обо мне кто-то так заботился… Все новогодние каникулы она изнывала от ничегонеделания, а потом решилась: «Я, - говорит, - тебя очень люблю, но у меня складывается в отношении тебя устойчивая негативная реакция, почти, как на маму с бабушкой. Только те заставляли меня что-то делать, а ты запрещаешь. Я тебе благодарна за поддержку и за помощь, но давай попробуем сохранить хорошие отношения». Так-то, друг мой.
- А сейчас? Ты с ней видишься?
- Иногда. Ей, правда, сильно некогда, но бывает что у Жени, или у Кутузовых пересекаемся.
- И что она?
- Ну, ты же знаешь, что она не жалуется никогда, даже если сильно прижмет.
- А бабушка ее?
- Бабушку Циля Вениаминовна еще летом прошлым к себе забрала. Когда мы на море уезжали. Так что теперь атмосфера в Светином доме сильно улучшилась, тут хоть ей облегчение вышло.
Разговор продолжился на тему Тиминой тетушки в частности, и о проблемах душевного здоровья вообще. Для Степки стало ясно, что ТТ изменился. Он потерял что-то от прежней беззаботности, но не только. Он приземлился. Какая-то в нем появилась непроходящая усталость и апатичность, сузились горизонты, изменилось восприятие. Речь утеряла образность, стала вялой, будто не Света пережила инсульт, а он. И Степа, который верил ТТ раньше, как самому себе, не смог, побоялся довериться его мнению о Свете. Т.е. против фактов не попрешь, и он слышал от родных о последствиях инсульта очень неприятные вещи, вплоть выпадания до вегетативного состояния. Но то, что молодая и цветущая женщина, Светка, могла превратиться… он не хотел об этом думать. Опять же, ТТ все еще дулся, как ни пытался он это скрывать, на нее, и мог и преувеличить что-то, мстя ей через Степу за потраченные впустую силы, жалея потерянного самоуважения – Света подпортила ТТ самооценку своей житейской опытностью, своим очевидным превосходством.
На следующий день Стельмах отправился к предкам. Матушка задирала нос и не смотрела в его сторону, а вот отец обрадовался. Степа забрал из семейного сейфа все свои документы, доехал до банка и погасил значительную часть кредита. За последнее время он оброс кое-каким скарбом, но в его окончательно самостоятельной жизни ему не хватало очень многого, и потому он двинул до супермаркета за провизией и прочим необходимым. Вернувшись домой, Степка не раз и не два ловил себя на том, что он о чем-то забыл – то о соли, то о шумовке, то шампуня ему недоставало, то мочалки. И коврик нужен перед ванной – холодно и скользко на кафель сразу вылезать, и занавески – неуютно без них, и пылесосом только не обойдешься – без швабры от лужи не избавишься. Сталкиваясь с каждой следующей неприятностью Степа расстраивался все больше и больше, он даже не представлял себе насколько обычный быт загружен привычными мелочами, отсутствие которых так остро его напрягает. И не полагаясь на память, он заносил последовательно эти предметы в свою электронную записную книжку и список этот день ото дня становился все длиннее. Степа не привык к откровенно дешевым вещам, но за каждую псевдофирменную фигнюшку платить немыслимые деньги - ? Можно поступиться гордостью и отправиться на поклон к маме, у которой и разжиться старенькими, но вполне еще годными мелочами, но это означало бы, и для него и для нее, что он оказался несостоятелен и нуждается в ней. Так что Степка решил перетерпеть…
В понедельник, как было уговорено между ним и Асей заранее, он явился в поселок. Ася немедленно сопроводила его на третий этаж, к главе службы безопасности Елизавете Александровне Звягинцевой. Степа впервые в жизни видел вблизи настолько безупречную красоту. Что-то в этой женщине напоминало Шарон Стоун, только в брюнетистом варианте. Пока она изучала его документы, Степа заполнял заявление о приеме и еще какие-то анкеты. Им владело вполне понятное волнение, хоть он не сомневался, что вопрос его трудоустройства решен уже, но Лиза глядела на него недобро. Бегло проглядев заполненные им бумаги, она, будто зная заранее, что прочтет в них, задала совершенно неожиданный вопрос:
- Степан Аркадьевич, скажите, в каких отношениях вы состоите со Светланой Матвеевной Вышегород?
Степка ожидал, что его начнут расспрашивать о его предыдущих работах и должностях, о профессиональных навыках, но никак не о личном.
- Я знаком с ней, даже дружен был некогда, но так-то уже с год, наверное, не видел.
- С прошлого лета у нас на фирме ужесточились требования к подбору кадров в части, касающейся родственных связей между работниками. Т.е. никого специально не увольняли, но ограничили прием на работу лицам, находящимся с нашими коллегами в родстве.
Степка все еще не понимал, чего от него хотят, потому что никаких родственников в поселке не помнил. Однако Лиза от него чего-то ждала, молча и пристально разглядывая, буквально впиваясь взглядом.
- Вы указали в анкете, что не имеете среди работников фирмы родственников?
- Да.
- Известно ли вам, что ваш дед со стороны отца приходится троюродным братом Светиного дедушки?
- Да. Ну.. я узнал об этом недавно, наши семьи между собой почти не общаются.
- Дело в том, что Света – моя младшая сводная сестра. Ее родители удочерили меня в раннем детстве. Так что можно сказать, что мы с вами – родственники.
Сказала и опять молча вперилась Степке в переносицу. «И что? Т.е. это здорово, конечно, что Светка нашла сестру, что они общаются, но я тут при чем? Разве можно ожидать, что я, только на основании дальнего родства нашего могу претендовать на какое-то особое к себе отношение?» У Степы появилось желание забрать свои бумажки тотчас же и уйти, в голове его носились уже разные варианты поиска другого места, он вспоминал все те конторы, где ему предлагали должность. Мозг буравил червь сомнений – сам бы как-нибудь прокормился, но вот кредит? Он уж совсем решился прощаться, как вдруг Лиза улыбнулась.
- Не играйте, Степан Аркадьевич, в покер никогда. Ваше лицо – открытая книга. Я рада, честное слово, что познакомилась с вами.
Лиза протянула ему руку, Степашка, совершенно сбитый с толку, ответил на ее неожиданно крепкое рукопожатие. Лиза передала ему уже оформленный на его имя формуляр трудового договора и предложила прочесть. Сумма оклада оказалась невелика, даже не дотягивала до той, с которой он уходил со своего предыдущего, нестоличного места работы прошлой осенью, но выбора особого у Степы не было, и он решил осесть пока в поселке, а параллельно продолжить поиски. Подписав документ и оставив себе один экземпляр, он другой отдал Лизе, и тут же получил еще один комплект – контракт, временное трудовое соглашение, с точно такой же суммой, в качестве ежемесячного вознаграждения.
- Степа, позволишь, я перейду на «ты»? Дело в том, что первоначально контора наша занималась исключительно строительством, а когда появился торгово-разлекательный центр, мы просто создали еще одну фирму, которая занимается собственно этим направлением нашего бизнеса. Но персонал трудится большей частью и там, и там. Так что зряплату тебе будут платить обе конторы. Не возражаешь?
Стельмах пожал плечами. Его отпускало потихоньку, настроение резко улучшилось. Лиза меж тем рассказывала ему, какие блага жизни сулит работа в поселке. Степке досталась именная карта, пользуясь которой он получал значительную скидку на все товары в местном супермаркете, кроме того, ему предложили посещать спортзал или бассейн бесплатно, но только с утра с 7.00 до 8.15., кроме того, по выходным служащие мужского пола собирались поиграть в баскетбол на специально оборудованной площадке. А еще в местном садовом центре он мог заказать по каталогу любой инвентарь, плетеную мебель, саженцы редких растений, и что-то еще, и у Степки голова пошла кругом при виде этого аттракциона неслыханной щедрости. Собственно Эдик ему все это уже говорил, но Стельмах посчитал его рассказы за обыкновенные байки.
Покинув кабинет Лизы, Степа нашел тут же Асю, выходящей из соседней двери с ироничной надписью «Гениальный директор» золотом на матовой черни, и она повела его знакомиться с коллегами. В тот день он и половины из них не запомнил. Вообще, коллектив был удивительный. Какие-то все резкие и быстрые, без долгого разжевывания въезжали в суть проблемы и мобильно решали рабочие моменты.
В первый свой рабочий день Степка очень устал. Завалился спать рано и ему снились странные, цветные, яркие, реальные до нелепости сны. Снился явно дореволюционной постройки частный основательный одноэтажный деревянный дом, на высоком беленом фундаменте, с флюгером-кошкой над коньком красной веселенькой крыши, с красивым каменным крыльцом и литым, причудливым, в стиле модерн козырьком над ним. Снилось серое сырое небо над домом, голый, частью заснеженный сад и жирный запах оттаявшей земли и прелых листьев. Степа беспокойно ворочался во сне и стонал, всякий раз пугая Иосифа, который под чутким Асиным руководством, уговаривал сильфа оставить Стельмаха и отправиться с ним. Ося рисовал эльфу картинки, напоминал о красоте родного дома и именно это, через существующую между ними связь, видел Степан Аркадьевич. Дриада к тому моменту от Светы уже отцепилась и присоединилась к уговорам тоже. По завершению операции Аська решила проверить одну идейку, ей чудился в мальчике образ какой-то птицы, вероятно, он тоже, как и все маги в этом роду имел дар оборачиваться. В Степкину квартиру они проникли через портал, могли бы и уйти так же, но Невидимке хотелось полетать. Поэтому она показала Осе суть трансформации и не удивилась, когда мальчик перекинулся с первой же попытки, но не в сороку, как Лиза, а в свиристель. Он был такой смешной и перепуганный, тут же заметался по комнате, и кувырнулся назад, в более привычный, знакомый человеческий облик. Летать ему понравилось. Правда до дома он еле дотянул – его ныряющий, нетвердый полет от дерева до дерева Асю позабавил.
Однако дома Ася снова загрустила. Арсений Лисовской догадался, наконец-то, что с молчаливого попустительства Катерины Михайловны она общается с сыном, и нанял Кирюше няню из молодых амбициозных ведьмочек. Девушку проинструктировали, что мальчика нельзя ни на миг оставлять без присмотра, и она старалась. Нарушить прямым неповиновением создавшуюся ситуацию Ася не могла, не хотела эскалации конфликта. Между нею и Кирой был на этот случай предусмотрен другой способ общения – они смотрели одинаковые сны, и полуявь в качестве пространства для игр им даже нравилась, они проживали всякую ночь сказочные приключения, населяя свою волшебную страну говорящими животными, персонажами любимых книг и мультиков. Вытягивали в нее и других, практикующих сновидение магов типа Риты, или Иванушки Звягинцева. Но Ася скучала, безумно, подчас невыносимо, и пыталась компенсировать себе отсутствие сына постоянным общением с Иваном, Осей и Николаем. Ося стал незаметно для нее самой ее учеником. И по детству, своим еще не слишком отформатированным разумом он многое воспринимал безо всякого сопротивления и протеста, и потому с дриадой подружился еще прежде, чем Невидимка предложила ему эльфов отпустить.
Но вернемся к нашим, точнее, к нашему барану. Я не в смысле умственных способностей, просто по гороскопу Стельмах был овен, т.е. барашек. Степа почти сразу же возобновил по утрам занятия спортом, перед работой по полчаса плавал, а потом свежий и бодрый трудился целый день, не покладая лап. Вечером ковырялся дома, без спешки и суеты собирал мебель, сортировал свои пожитки, наводил порядок и мечтал. Разослал сообщения всем своим бывшим частным клиентам, информируя их о том, что вернулся и готов предложить свои услуги. Временами выбирался к Кутузовым, к ТТ и к Женечке, навестил всех родственников. Почему-то после долгого перерыва в общении его все разочаровывали. Про ТТ он еще в первую их встречу что-то понял. Тетушки показались ему клубком беззубых старых кобр, и он удивился, что еще недавно так их боялся. Матушка стала плаксива, и не в меру желчна, страдала от повышенного внутричерепного давления и невероятно поправилась, Стельмаху жаль ее было, но показать свою жалость он не мог, потому что очень хорошо понимал, что она ждет, что он дрогнет, смягчится, чтобы тут же затянуть свою любимую песню про внуков. Отец, реализовав мечту о собственной земле, тоже превратился в певца одной идеи, и все его мысли были сосредоточены только в этом направлении, и общаться с ним Степке было тягостно. Денисик Кутузов… Степа даже не узнал его с первого взгляда… есть такое выражение «обабиться», мужской вариант Степа не смог придумать, может быть, подошло бы слово «возмужать», но оно не выражало сути. Дэн именно что обабился – он весь оброс жирком, потускнел глазами и вытерся, хотя ездил на приличной машине и хорошо одевался, у него вырос животик, такой, что на него в пору было ставить пивную кружку, как на стойку бара, плечи опустились, а под лопатками висели мослы. Девчонки тоже, и Лена, и Женечка, как по команде перестали так уж следить за собой, располнели, и их ничего не интересовало, кроме детских забот. Когда впервые они все собрались у Кутузовых, Степка чуть не заснул под их неумолчную трескотню о болезнях, о школе, о том, где можно купить ребенку хорошую обувку, и какой тариф подключить любимому чаду, чтобы не разориться на телефоне. Вот как-то так… Его страшили эти опознанные им перемены, он придирчиво разглядывал себя в зеркале, пытаясь найти признаки своей подступающей старости, но почему-то не находил. Он, собирая шкафчики, под шум шуруповерта, размышлял о том, как и когда все его близкие так опустились, и избежал ли он перемен, потому что перестал с ними общаться, или заметил эти перемены только на фоне временного отдаления? Подобные думы в Степкину бошку забрели из-за того, что сильф, ветреный, поверхностный и мечтательный, его оставил. Раньше именно эльф гнал от Стельмаха все неприятные мысли. Степка вспоминал слова Эдика о том, что он не может больше вернуться на родину и теперь, похоже, понимал, почему так… Темп столичной жизни не предполагал медитаций, и хотя москвичи не становились счастливее оттого, что обладали большим количеством возможностей поддаваться соблазнам – пока они бежали, пока суетились, им некогда было расслабляться, их разум не успевал зарасти жиром. Провинция не могла предоставить такого явного и мощного информационного потока, такого количества притягательных ориентиров. Потому, как только весьма приземленные человеческие потребности оказывались удовлетворены, или признано поражение, невозможность достижения каких-то благ, спираль развития какого-то конкретного индивидуума закольцовывалась – некуда расти, нечего хотеть, не к чему стремиться. Впрочем, Стельмах признавал, что пристрастен, может быть, он просто с непривычки что-то не заметил? «Я готова меняться, не глядя, с любым дозвонившимся…» пела в его динамиках Земфира.
Родной город не порадовал Стельмаха и погодой. Весна запаздывала. Бывало, что к его дню рождения уже все вокруг цвело, а нынче в десятых числах только начал сходить повсеместно снег. Со своего восьмого этажа, Степка видел только небо – никаких деревьев, крыш, только разве перегнувшись через бортик балконного ограждения. Где-то далеко внизу копошились букашки-люди. И Стельмах чувствовал себя оторванным, отделенным от них больше, чем расстоянием.
От своего тридцать четвертого дня рождения Степа ничего совсем не ждал, просто порадовался тому, что на этот день пришлось первое солнечное, ясное тепло, отправился с тортиком сразу после работы к предкам, а потом завис в любимом ресторане с ТТ, Дэном и Костиком Неплюевым. Костю Степка не видел с прошлого года, и почему-то он показался Стельмаху самым живым из всех его приятелей персонажем. ТТ и Денис сбежали раньше, а Костя остался и после, для того чтобы проветриться, они еще отправились бродить. Степка намеками поделился с Костей тем, какими он нашел по возращении свой ближний круг. Костик призадумался, а потом сказал нечто, Степу удивившее.
- Стельмах, ты всегда был человеком немного не от мира сего… пока не окунешься с головой в лужу, глубины ее не понимаешь. Вот за девчонок ты зря. У тебя нет своих детей и ты не поймешь, как бы я не пытался тебе объяснить, что ты испытываешь, когда твой ребенок болеет. Или того, что всякая одежка становится мала уже через несколько месяцев, и сколько ее надо. Я вот уже несколько лет не могу телефон себе сменить – стыдно даже за такое старье в кармане. А все потому, что на первом месте – дети. И если не подумать о чем-то для них заранее – потом влипаешь в те же болезни. И на отдых летний надо непременно наскрести, прожарить, просолить, напитать йодом и эфирными можжевеловыми маслами их юные легкие… Это тебе – раз. За Тимоху – знаешь ты, к примеру, что он два месяца последних жизни его тети почти не спал? Ты пробовал так? Когда и днем, и ночью – одно только сумасшествие. Неудивительно, что он устал. Ничего, перерастет он это состояние раньше или позже. Это – два. Дэн – тот недавно должность новую получил, словил звездную болезнь, и теперь состыковывается с реальностью. Вот увидишь – через полгода снова заблестит и побежит дальше выслуживаться, оголодает и похудеет. Это – три. За предков твоих я не в курсе, но по своим могу сказать, что тож обижаются, и придумывают себе сами увлечения, и перегибают палку, и болеют, но я их люблю, прежде всего, а потом уж с разумных позиций оцениваю. Проще надо быть.
Степка рассмеялся счастливо и поблагодарил Коську.
- А вот знаешь, кто действительно меня восхищает?
- Кто?
- Света. На нее все это почти одномоментно свалилось – и маразм, и ребенок, и болезни, и повышение по службе, и финансовые проблемы, и усадьба – и ничего, лучше всех. Цветет и пахнет. Только на той неделе в гости заходила – хороша.
Степка не готов был говорить на эту тему и перевел разговор на «поселок тру-ля-ля», зная, что Костику будет интересно. Ему вообще не нравилось, что все вокруг, как сговорились, напоминают ему про Свету. Он полгода в Москве почти не думал о ней, а стоило приехать – дня не проходило, чтоб не натолкнуться на что-то связанное с ней. У Аськи на компе рабочем висело в качестве заставки слайд-шоу с высказываниями каких-то литераторов, и одно из них ему приглянулось: «Чем обильнее замеченные и про себя названные предметы покрывают землю, тем менее она безвидна и пуста. Воспоминание относится к пространству так же, как текст к бумаге, — заполняет пустоту». Пространство любимого города было пронизано его воспоминаниями, и все они привычно вели к Свете. И какие-то новости о ней его пугали или ранили, каким-то он отказывался верить, старался не связывать с нею никаких надежд. Но не мог. И вот, к примеру, весь день сегодня ждал, что она отметится как-то, поздравит его. А она не поздравила. И он, хоть и не подавал виду, находился в угнетенном состоянии.
Да, Стельмах-старший забыл передать Степке поздравления от племянницы, и сделал это только на следующий день. С ним приключилась с самого утра неприятность – автомобиль отказался заводиться, вызванный механик диагностировал, что ремонт предстоит затяжной, а оказаться безлошадным он никак не мог себе позволить, потому что коттедж, в котором они с супругой проживали, находился практически за городом. Кроме того, срывалась поездка за саженцами, и еще несколько запланированных ими с женой мероприятий, и Аркадий Семенович в полном расстройстве чувств позвонил сыну. Аркадий на генетическом, интуитивном и почти бессознательном уровне умел выстраивать важные разговоры так, чтобы получить в итоге то, что ему нужно. А Степка, услышав поздравления от Светы, которые отец его банально запамятовал, поплыл и был готов отдать последнее, и пригнал к крыльцу машину, и вообще даже ни разу не опечалился и находил, что ему полезно будет начать ходить пешком.
Первый поход свой от дома до офиса и обратно Степка проделал с секундомером. С утра пешая прогулка показалась ему слишком утомительной, да и плавалось ему потом не в кайф, а вот вечерняя походила на променад. Какие-то мысли, короткие и неуловимые, приятная расслабленность, неспешность и отсутствие напряжения от постоянного внимания за движением на дороге. На следующий день он ехал на работу общественным транспортом, что во времени оказалось лишь на четыре минуты меньше, чем ногами. И возвращался, надо сказать, тоже маршруткой, но не по причине лени, а потому что был пойман на выходе Илюхой Корниловым, который уже давно обещал ему экскурсию по поселку. От Илюхиного дома Степке ближе было дойти до остановки на шоссе вокруг поселка. Маршрутный мерс догнал его еще прежде, подхватил почти на ходу. Степа сел рядом с водителем и широкими глазами оглядел пейзаж. Сразу за шоссе начинался пустырь, а следом темнела густая посадка. И почему-то от остановки через поле к недалеким зарослям вела асфальтированная дорожка.
- Там река, - сказал шофер, проследив направление Степкиного взгляда, - дорожка эта недавняя, сделали года четыре назад по распоряжению руководства поселка. Она вдоль берега тянется еще на несколько километров, до самого парка за стадионом. В хорошую погоду приятно прогуляться, бегают там некоторые или на велосипедах катаются.
В голосе водителя Стельмах услышал гордость, он с таким отношением к поселку сталкивался часто, и даже сам сегодня, слушая Илью, который своими руками сотворил весь поселок от идеи проекта до последнего кирпичика, испытал нечто близкое к удовольствию оттого, что он тоже теперь причастен к большому и хорошему делу. Степке показалось интересным пройтись по набережной, и в среду он сразу со ступенек офиса свернул в другую сторону, зашагал по первой линии к реке. Когда он шел по тропинке, все было хорошо, но, вступив в парк, он несколько раз, пока не привык глядеть под ноги, влипал в лужу. Парк, сумрачных, черно-охристых тонов просился на картину… или на фотографию… поваленные толстые отсыревшие стволы, густой ковер гниющих листьев, частая молодая, давно не убираемая поросль между более старыми посадками, аллеи, неожиданные повороты, почти выкрошившийся асфальт, голые лиственницы, пугающие своей склетоподобностью, давнишние, полуистлевшие и свежие трупы воронья, неуместный пластиковый мусор, собачьи неприятности, и зависшие между небом и землей, в частом переплетении живых, мертвые ветки… Степка не помнил, сколько потратил времени, бродя по парку, ему было так хорошо, так ясно на душе… что даже не хотелось сворачивать перед ротондой к центру, его манил другой берег и пешеходный мост, только он сомневался, что по меловому обрывистому откосу можно пройти безбоязненно дальше.
Чистый четверг с утра нахмурился грандиозной тучей, бывает так иногда, что пахнет, и дразнится, и тащишь с собою зонтик, а толку нет, и ей-богу хочется гневно погрозить небу кулаком и крикнуть «Давай же, что ждешь!» Так что весь день Степка боялся, что вымокнет, и катался на транспорте, и все зря. От такой природной паскудности, он и сам впал во вредность, и напакостил Асе. Т.е. не напакостил, конечно. Стельмах не помнил, когда конкретно у Насти день рождения, а спросить стеснялся и решил, что даже если промахнется, вреда не будет. Он скинул на флэшку Светкин плейлист, потому что считал эту подборку песен очень удачной, и оставил вместе с открыткой у Аси на столе. Уже дома он вдруг понял, что ровно год назад почти так-то подбросил этот сборник самой Светке, и потом ждал ее реакции, ждал, ждал, надеялся и хотел услышать хоть какую-то оценку своему поступку, а потом ему резко не до того стало… А Аське оно может и вовсе без надобности, и ничего-то в ней не срезонирует…
Однако, Стельмах ошибся. Ася срезонировала, но не так, как он надеялся, и не так, как Света. Айс обнаружила подарок еще до обеда и приступила к прослушиванию сразу же. Ассоциация с этой подборкой была слишком сложной даже для нее… Про Степку она все поняла уже давно. Присутствие Светы в тексте Creep «Мне плевать, что это ранит меня, я хочу, чтобы все было под контролем. Я хочу иметь идеальное тело, идеальную душу. Я хочу, чтобы тебе не хватало меня, когда я не с тобой» ощущалось буквально. Но дело было не в этих двоих, а в том эмоциональном и энергетическом посыле, который складывался из всех этих мелодий и стихов, в перегруженности материала чем-то трудноуловимым, но очень знакомым.
Асе нужно было срочно проверить кое-что, поэтому она одела пальтишко и прыгнула к Эдику. Она не знала, где он находится в этот конкретный момент, и сильно удивилась тому, что вывалилась из портала на людной улице, уже горевшей яркой рекламой кинотеатра и фонарями. Эдик стоял у подножия лестницы. Вся площадь простреливалась видеокамерами, и единственное безопасное место для трансгрессии нашлось далеко от ее друга. Поэтому Аська до костей продрогла, пока дошла до него и, окликнув, дождавшись, что он развернется к ней, она, повинуясь желанию согреться, совершенно без задней мысли охватила ладонями его лицо. Они молчали, к Асиным рукам возвращалась чувствительность, щетина (Эдик никогда не утруждал себя ежедневным бритьем) царапала ей пальцы, она поморщилась, и Эдд тут с вызовом и смущением сказал ей:
- Да, небритый я, и что?
- Ты теплый, вот что важно…
- А ты какая-то встрепанная сегодня, чудная. Что-то случилось?
- Пока нет, но может…
- Мне предлагается поучаствовать?
- Для начала тебе все же придется побриться, и принять душ.
- А потом?
- А потом я часа на два поступаю в полное твое распоряжение – делай со мной что хочешь, можешь даже побить.
- Пожалуй, я откажусь, как ни соблазнительно звучит твое предложение.
Ася стушевалась, убрала руки от лица приятеля и уставилась на носки своих сапог.
- У тебя свидание.
- С минуты на минуту. Не станешь же ты обижаться из-за того, что я…
- Да, наверное, это было бы очень глупо… И все же, я надеялась… из того, что ты говорил Стельмаху я поняла…
- Я говорил то, что говорил, Стельмаху… но не тебе… чтобы он задумался, чтобы сдвинуть его с той позиции, которую ему так удобно занимать, чтобы показать, что признать свою уязвимость не страшно и не стыдно. И, как ты однажды мне сказала, мы не на первом курсе – мы с тобой прекрасно знаем, что можно… относиться друг к другу как-то и даже больше, и при этом совершенно не относиться… не связывать ничего…
- Жаль. Я не буду повторять свое предложение. Но... будь проще, Эдик. Ничего личного…
- Ась, прости, если бы я знал заранее, если б хоть почувствовал что-то, я бы непременно все переиграл. Но сейчас я не могу.
- Ладно, замнем… Ты завтра приходи вечером, часам к шести. Или ко мне, или сразу туда, на место.
- Завтра? Уже завтра?
- А ты что думал? Что у тебя вся жизнь впереди? Прощевайте, друже!
- Аська, стой. Не надо. Скажи, что ты пошутила..
Но Невидимки уже и след простыл.
Сны с четверга на пятницу по народной примете сбываются. Сон Степана Аркадьевича… относился к типичным сновидениям. Бывает, что снятся полеты, и это попытка приподняться над действительностью, бывает, что бежишь изо всех сил, но не двигаешься с места, снятся родные, близкие, или давно умершие люди. Снится, что крошатся и шатаются зубы и это один из самых неприятных сюжетов – жди неприятностей непременно, снятся эротические сны, и это свидетельствует о гормональном дисбалансе. А Степке снилась прогулка по местам, которые он должен был знать и возможно даже знал, но его подсознание вытворяло с этим пространством странные вещи - гротескно и сказочно изменяло его, превращая в затейливый квест. Причем Стельмах явно был следопытом прокачанным, потому что каждый опасный предмет светился перед его внутренним взором красным, всякий неверный поворот тропы, отклонение от маршрута отзывались в его голове тревожным звоночком. Сама среда вокруг него была неоднородной, анизотропной, и особенно легко и радостно преодолевалась им в правильном направлении, в то время как отвлечься и даже притормозить Степа не мог – каждый поворот тропинки светился, мерцал и притягивал заглянуть за него, и чем больше таких поворотов он миновал, тем сильней, так ему казалось, его манило дальше. Что его ждало за последним из них, Степа не знал, точнее он догадывался, но боялся поверить. Он так и не добрался до конца своего пути во сне… Но проснулся в прекрасном настроении.
Уже пару недель на входе в поселковый торговый центр висел красочный плакат, призывающий всех желающих поучаствовать в «Ленинском коммунистическом субботнике 22 апреля 2011г в 15.00 по местному времени». Степа слышал от Эдика об этой традиции и намерен был присоединиться к коллегам – день обещал быть солнечным, погода шептала «в поля, на воздух». Поэтому с утра он оделся поскромнее и по-походному. Вообще-то никакого дрескода в поселке не было. Всякий волен был выбирать по собственным предпочтениям, в чем ему являться на работу. Недоумение скорее могла вызвать и вызывала его привычка к костюмам, чем полная Асина или Илюшина небрежность в одежде.
Собственно сам поселок убирать нужды не было, его и так почти всякий день скребли и чистили две специальные машинки. Алчные ручки поселкового генералитета тянулись дальше – на квартал вглубь ближайшей городской территории и через пустырь к набережной и к парку. Резон подобной акции просматривался четко – на подошвах и колесах посетители и жители тащили налипшую городскую грязь, и, почистив ближайшие улицы, можно было ожидать, что меньше мусора окажется в поселке. В связи с ироничным и провокационным плакатом-объявлением непосредственно перед началом работы к месту общего сбора подъехали две белые депутатские «волги» и микроавтобус с телевизионщиками. Однако выгружаться и приступать к выполнению своих планов они почему-то медлили. Аська с Лизой вышли к ним прояснить цель прибытия. После короткого, но эмоционального разговора кортеж развернулся и отъехал обратно в город.
- Чего хотели-то? Помочь?
- Ага, жди! В итальянских костюмах и лакированной обуви они мусор будут собирать, как же!? Пропиариться они хотели за наш счет.
- И все же, Ась, от тебя что? Убудет? Ничего же страшного, и с властями дружить надо, а тебе опять шлея под хвост попала. Зачем так резко-то?
- Это, Лиз, называется в Аськином исполнении «отсутствием гражданской позиции». Должна бы уже привыкнуть.
- Лиз, какое отношение эти две толстые морды и их прихвостни и фамильяры имеют ко мне лично? Или к делам поселка? Я горжусь тем, что мы вне политики всегда были, и надеюсь, будем. Ладно, если б еще предложили денег, я, может, и продалась бы, если б что путное из этого вышло, а то на халяву думали в рай въехать. Нафиг-нафиг.
Этот разговор Степка подслушал случайно, он как раз получал из рук Илюхи пару перчаток и большой, плотный мусорный мешок. Он попросился, чтобы его поставили на набережную, честно лазил там с веерными граблями вдоль раскисшего берега, и перекрикивался с коллегами, и сгребал органический мусор в большие кучки, а пластик складывал в пакет. Следом за чистильщиками ехал небольшой грузовичок, а совсем уж после двигался Илья на специальной машине и отскребал с асфальта следы грязи. А его бригада устанавливала специальные самодельные мусорные ящички. А еще среди работающих гуляли две юные девчонки с детскими колясками и предлагали всем желающим то чаю, то какао, то бутерброды. Уже к началу шестого все было закончено – асфальтированный участок набережной уперся в пешеходный мостик через глубокий овраг, который размечал границы парка и проехать по нему ни Илья, ни Ася на своей технике уже не могли. Они поблагодарили всех за участие, собрали инструменты, развернулись и ретировались.
Степка не стал возвращаться в поселок, его уже давно тянуло в парк. Перейдя по тяжелым неровным плитам моста на тот берег, он закурил и медленно пошел по дорожке вдоль реки. Справа от него открылась просторная ярко-зеленая поляна, уводящая перспективу в глубь до самого стадиона. Стельмах по стечению обстоятельств знал, что парк этот был разбит к 25летию победы во второй мировой войне согласно определенному плану, но парадным местом отдыха так и не стал, несмотря на близость к центру города. Зато на его заросших аллеях и летом и зимой тренировались с удовольствием любители здорового образа жизни, собирались собачники, отмечали с шашлыками праздники, бродили студенты. Сегодня парк тоже подвергся атаке добровольных уборщиков, Степа поминутно натыкался на аккуратно сложенные вдоль тропинок кучи пакетов. Слышался запах костров, перекликались и долго звенели над рекой голоса. Степка шел неторопливо, внимательно оглядываясь по сторонам. Еще несколько дней назад парк жил вневременьем – таким он мог быть и поздней осенью, и бесснежной теплой зимой, как несколько лет назад, когда Степа снимал поблизости квартиру, буквально в квартале и полюбил здесь гулять. Но пара дней настоящего тепла не оставили ему никаких сомнений – полезла свежая трава, запахли горьким и пряным ароматом молодые набухшие почки – весна.
Он в прошлый раз шел вдоль берега, а теперь ему захотелось пройти верхом, вспомнить, найти несколько памятных мест. Степа в этот примерно момент словил ощущение d;j; vu – дорога, которую он выбрал, до последнего поворота, спуска или подъема напоминала ту, что он видел в давешнем сне, и даже, казалось, светилась зеленоватым пунктиром перед его внутренним взором. Время то летело неудержимо вперед, то невероятно замедлялось, измерялось количеством выкуренных сигарет. Степке не хватало воздуха, он искусал себе все губы и смог остановиться, только достигнув давно заброшенного пляжа, ступеней, ведущих к беседке и смотровой площадке. Пунктир, обозначающий его путь, шел дальше вдоль реки, но тропинка в ту сторону почти терялась в высоченной прошлогодней сухой траве. А самое чудное, что ему туда совсем не надо было, он не мог предположить зачем бы… преодолевая внутреннее плохо объяснимое сопротивление Стельмах, поднялся на смотровую площадку и там окончательно встрял – до дома ему оставалось несколько кварталов, но он не мог сдвинуться с места. Он безотрывно глядел за реку, ему хотелось оказаться там. Еще пара сигарет и вконец заветренные губы, и никаких внятных объяснений происходящему. Наконец Стельмах выбрал компромиссный вариант, он побрел по-над забором детской областной больницы параллельно реке, выглядывая какой-нибудь спуск. Наконец ему попалась железная старинная лестница, которая петляя, круто уходила вниз. Ступеньки грохотали и стонали под его весом, но выдержали. Он оказался почти возле моста, навстречу ему бежали трое мальчишек, переглядываясь и хихикая. Степка давно, почти с самого своего детства не видел таких мелких детей отдельно от родителей, одних, да еще в таком глухом и безлюдном месте. Однако дети совсем не выглядели испуганными или обеспокоенными. Степке даже показалось, что он видел их уже где-то, при других обстоятельствах, но он так и не смог вспомнить подробностей. Мальчишки проскочили мимо, и как по команде расхохотались за его спиной.
На мосту Стельмах усилием воли остановился. В мутноватом зеркале водной глади отражались яркие башенки новой многоэтажки и буро-бежевый меловой обрыв под ней. «Мне не нужно на ту сторону. Абсолютно. Совсем. Происходящее сейчас – вне всякой логики. Я бы понял, если бы, к примеру, я обещался бы Кутузовым. Здесь, через пару кварталов можно свернуть на Соляной переулок и это вышло бы быстрее, чем даже на транспорте. Но мы не договаривались, меня не звали, так зачем?» Ответа у Степы не было. Но и развернуться и пойти домой он не находил никаких сил.
Сразу же за мостом Стельмах почти утонул в громадной луже жидкой грязи, надолго занялся поиском брода через нее, а когда поднял глаза от земли, понял, что окончательно выпал из привычной реальности. Он оказался среди частной застройки. Тротуары отсутствовали, как класс. Улица петляла, поднималась и метрах в сорока сворачивала налево. Одна сторона ее состояла из основательных, на высоких фундаментах старинных одноэтажных домов, а другая, весьма неоднородная – то щербилась полуразвалившейся мазанкой, то наоборот удивляла новеньким красивым аккуратным особнячком. Степке все казалось интересным: его бросало от одного края дороги к другому, он всматривался в деревянную резьбу наличников, пытался разглядеть между рамами окон на валиках ваты допотопных пупсов, шарахался от свор бродячих псов. Он повеселел и обрадовался, что не послушался разума, отправившись на поиски приключений – разве можно было ожидать от сегодняшнего вечера такого неожиданного подарка, разве можно было предположить, что нужно всего лишь свернуть с привычного маршрута, чтобы оказаться в другом мире по смыслу, а не по времени или месту. «Это славное поле, такого не отыскать в городе. Это то, чего ты никогда не отыщешь снова, такое нежное и такое дикое, – так преклони же колена и поклонись тому, что являет нам Имя, поскольку уже, вероятно, Весна» - припомнил Степка один из стихов в прозе Леонарда Коэна. Он дошел до поворота, от которого улица, прямая, как струна, проглядывалась до угадываемого постоянным мельтешением машин шоссе. Навстречу ему семенил старичок, опираясь на тросточку, и Стельмаха поразило, что такого вот персонажа в городе он принял бы за фрика, за бомжа, а здесь он смотрелся органично и правильно на фоне антуража этого до сих пор неизвестного ему кусочка пространства. И это – тоже его город, истинный, нетронутый почти его облик, осколок дореволюционных времен. Степке здесь понравилось больше, чем где-либо еще. Он сделал еще несколько шагов вперед и остановился. Он достиг конечной цели своего путешествия. Прямо перед ним из-за густых зарослей шиповника на клумбе выглянул тот самый дом, который он видел во сне несколько недель назад. Степа не сомневался, дом совпадал до малейшей детали. Подкатила дурнота, Степка дышал часто-часто. Квест кончился. «You wean! Congratulation!»
«Так-то, наверное, сходят с ума, и не расскажешь – засмеют». Он помнил собственное недоверие к подобным историям в исполнении кого-то из знакомых. «Нет. Точно. Но необъяснимо совершенно. По-моему где-то здесь зарыт магнит, потому что я не могу и не хочу никуда отсюда двигаться. И что мне теперь делать? Постучать? Или позвонить? Неловко как-то…» Степка с тоской оглядел улицу и тут уже окончательно поехал, потому что прямо на него шла Света. Их разделяло метров пятьдесят, и расстояние это неуклонно сокращалось, и спрятаться и избежать встречи уже не представлялось никакой возможности... Видок у нее был тот еще – Анчутка-беспризорник – какой-то немыслимый, грязнущий, засаленный пыльник землистого цвета, трикотажные спортивные штаны, заправленные почему-то в высокие шерстяные гетры. Обуви такой Степка вообще раньше не видел, и даже не представлял, что подобная бывает – толи калоши, толи резиновые сабо, ярко-фиолетовые и зачем-то еще в цветочек. Лицо Светки, почти полностью закрытое огромными, стрекозиными, солнцезащитными очками, оставалось неразличимым, и Стельмах засомневался – предназначена ли ее, воистину, лучезарная улыбка ему, или его подруга просто пребывает в особом состоянии души. Ноги сами понесли его навстречу, в десяти метрах Светка разбила его сомнения, сняв очки. «Фантастика какая-то!» – думал Степка и не верил собственному счастью.
Он плохо соображал, что происходит – они говорили что-то, бродили по участку, курили на качелях, украдкой разглядывали друг друга, Степа узнал историю этого дома, услышал, что Лиза им реальная родственница, рассказал что-то про свою женитьбу и последующую жизнь в Москве. А потом они ушли в дом, пили чай, он рассматривал старинную картину с подписью «Стейнбах», вспомнил тетю Фиру, а Светка призналась, что ее главным источником информации о нем всегда был его папа, что он общался со Светой по-родственному все это время. Они говорили и говорили, будто горный ручей шуршал камнями, и за этим перекатыванием бестолковых и слишком насыщенных информацией слов, терялось самое главное. И Степка понял, что они просто утонут сейчас в потоке лишних смыслов…
- Ты можешь помолчать? Пожалуйста? - сказал он и резко, пока не успел сам испугаться, поцеловал Светку.
- Я чумазая.
- И соленая. Жуть! Пофиг…
К реальности их вернул звонок Осика. Часа через полтора.
*************
Осталось досказать немного, потерпите.
Покинув офис ассоциации магов, Лиза и Рита отправились к Арсению домой. Катерина Михайловна, его жена, уже все знала и пребывала в разбитом состоянии. Выяснилось, что за пять минут до их появления Тема еще был здесь, уговаривал Кирюшу последовать за ним, но мальчик отказался наотрез, и сдвинуть его с места у отца не получилось. Никак. Артем был вынужден бежать без него, опасаясь появления преследователей. Ритка буквально смела с дороги девочку-ведьму, нанятую няню, которая попыталась воспротивиться их намерению забрать ребенка. Лиза была в шоке – Ритка, которая до сих пор отказывалась проходить даже «курсы вождения», начальное трехмесячное обучение магов, одной только силой, рывками и скачками росла на глазах. Лиза чуть было не потеряла сознание от невероятной и мучительной боли в груди, так сильно младшая Сафина напомнила ей Асю – та же ощутимая неудержимость, и та же мощь, только со знаком «+», а не «-», как у старшей. Кира бросился обнимать тетку, и сказал, что хочет к бабушке и дедушке. «Но не к маме… Вероятно почувствовал уже, понял сам». Они собрали Кирюшины вещи, попрощались с Катей и портнулись в поселок. Перед участком Сафиных их ждали Эдик, Ольга и Илья. Но Лиза не находила в себе сил общаться с кем-либо и, передав Илье сумки, побрела к себе. Звягинцевых дома не оказалось, и это было к лучшему. Лиза заперлась в небольшой на первом этаже комнате, заперлась не только на ключ, но и заблокировалась от невербальной связи. Ей не хотелось сейчас говорить о произошедшем. Она села в кресло, уронила голову на стол и заплакала.
Я… отложу пока рассказ о Лизиной скорби. Не знаю, стоило ли ей замыкаться в себе и лелеять свою вину и горе – каждый реагирует на смерть близких по-своему. Кто-то тонет с потрохами в собственных переживаниях, а кто-то собирается с духом, считая, что лучший способ выразить уважение усопшему, состоит в том, чтобы заняться необходимыми и нужными в данный момент организационными делами. Кое-кто, практические люди, произведя взвешенную оценку роли ушедшего человека в своей жизни, тут же пытаются заполнить освободившееся место, начинают обдумывать, как им жить дальше без… а горе, мука… перемелется, и мука будет…
Лиза просканировала поселок и выяснила, что ее ближний круг, как всегда в экстренных ситуациях собрался у Грея, и даже Рита с Олькой и Ильей присоединились к ним, оставив Киру у предков. Она предположила, что они как раз сейчас заняты просчитыванием вероятности карательных мер со сторонни Арсения, потому что поселок вышел из ассоциации магов полностью. Ни о каких траурных мероприятиях речь, разумеется, не шла, потому что сам факт смерти был недоказуем. Но надо было понять, что и как говорить людям в связи с Асиным отсутствием. А Лиза просто не могла сейчас… ни о чем… думать.
Вернусь, однако, немного во времени назад. Мы с Эдиком еще в кабинете у Арсения прицепились к Илье и Ольге. Илья не смог отказать приятелю, потому что побоялся оставить его одного. Эдик, как только они телепортировались в поселок, к Илюше, наколдовал уже известную нам папку, полученную в Дубровнике от Аси, и передал Илье предназначенный ему конверт. Илья читал его содержимое, и по мере прочтения отдавал документы жене. Изучив все, он спросил у Эдда, выдернув его из полной прострации, знает ли он, что было в пакете.
- Нет… догадываюсь.
- Она доверяет… доверила мне право распоряжаться от ее имени пятнадцатью процентами акций поселка.
- Она говорила. Оставшиеся двадцать процентов – Рите.
- Что значит говорила?
- Она знала, что может произойти, и подготовилась.
- Но почему она не сказала нам?
- И что бы ты сделал? Что кто из вас сделал? Ведь вам все было точно так же понятно… и никто…
- Она запретила вмешиваться. Сказала, что сама со всем разберется.
- И ты выдохнул и забил.
- А ты? Что ты сделал?
- Я общался с Темой, я уговаривал его вернуть Киру и отпустить ее, я унижался, я клялся, что точно так же сам отпущу, что не появлюсь даже рядом с ней никогда, только бы он оставил ее в покое…
Эдик закрыл лицо руками и замолчал.
- Что это? – вдруг спросила Оля, указывая на краешек конверта.
- Это почеркушка обыкновенная, какие-то линии сплошные и прерывистые.
- Дай-ка?
Илья взял конверт, отправился к каминной полке и снял с нее какую-то книжку, открыл и что-то забормотал про себя.
- Низ… верх. Шестьдесят четвертая гексограмма. «Еще не конец». Мы так по детству развлекались с ней, когда непонятно было, что делать, всегда кидали монетки и спрашивали у Оракула совета.
- Книга перемен, что ли?
- Эдик, она вернется, я уверен!
- Лю, я был там, понимаешь. Ее нет больше. Он бил негативом!
- И что? Это же ее стихия, никто не знает об этой стороне магии больше Аси.
- Не в этом дело. Я ее не чувствую.
- Я тоже, и никогда не чувствовал, только если близко совсем.
В этот момент Ольга предположила, что в поселок возвращаются Лиза и Рита и они выдвинулись к Сафиным. Рита не прореагировала бы на Эдика, если бы не Кира, который выскользнул из ее объятий и бросился к нему, вцепился в его палец. Получив такой же конверт, как и Илья, Рита по мере изучения его содержимого просветлела лицом, потом захлопала себя, не отрываясь от чтения по карманам в поисках сигарет и зажигалки, а потом, дочитав до конца, подошла к Эдду, клюнула его в щеку, и тихонечко сказала прямо ему в ухо: «дыши».
- Что?
- Дыши, говорю. Велено передать тебе, чтобы не забывал дышать.
- Да что вы, с ума посходили все, что ли?
- Она вернется. Пока ты дышишь, она не может уйти.
- Как хоть? Я был там, и Лиза, и Дью. Спросите их, если мне не верите. Лизка вот плачет сейчас, заперлась у себя и рыдает. Что? Если бы была хоть одна возможность, один маленький шанс, разве она бы стала?
- Ты не понимаешь, если Ася заранее запланировала все эти меры на случай ее отсутствия, то она знала и о том, с чем ей придется столкнуться. Так что у нее все продумано.
- Тогда где она?
- Не знаю.
- Но разве она бы стала, если бы могла остаться в живых, мучить нас такой болью?
- За тех, для кого эта боль может быть сверхмерна, она подумала. Она просила родителей не тревожить, сказать, что ей срочно понадобилось уехать.
- Бред. Рита, послушай, я видел ее после первой атаки Артема, она выглядела удивленной, шокированной, ей было больно… Правда. И потом… нельзя сыграть такое. Она умирала у меня на глазах, понимаешь?
- Эдик, успокойся. Просто поверь, что это может быть правдой, пожалуйста… Ты ж ее знаешь, она любит эксперименты, она соображает очень быстро, если даже столкнулась с тем, о чем не догадывалась заранее, должна была придумать, как выкрутиться.
- Скажи мне, Сафина, что самое главное в магии?
- Ну… Какая разница? Какое это имеет отношение к нашему разговору?
- Самое главное в магии – четко сформулировать намерение. Так? Совершенно точно знать, что ты хочешь. А она больше всего хотела, чтобы Лисовские забыли о ее существовании, чтобы ее оставили в покое, а этого можно было достичь, только умерев. Только мертвую они ее бы отпустили. Следовательно….
- Она хотела умереть? Этого не может быть!!!
- Эдик, не перегибай.
- Я излагаю свою версию. Она сама мне сказала, что ей придется умереть, чтобы доказать свою позицию.
- И что она доказала?
- Каждому свое… Что методы Лисовских изжили себя. Лизе – что она может ошибаться в предсказании каких-то ситуаций, что она не готова к тому посту, на который претендовала. Артему – наверное то, что она его любит, что не может обидеть его, не может причинить ему боль. Тебе, Рит, что ты созрела для роста, что бесполезно бегать от собственной силы. И вам всем – что Российская ассоциация магов нуждается в переменах.
- Эдька, даже если так, я уверен, что кое-что она еще хотела доказать себе. Например то, что она сможет вернуться.
- Призраком? Ты бы хотел такого? Для себя?
- И все равно, смотри, Кира совершенно спокоен.
- Он ребенок. Он вряд ли понял. Все, друзья, я выдохся, я сейчас рухну и умру прямо здесь, уж лучше дома с комфортом… напьюсь…
Вечерело. В поселок, к Грею по одному и группами телепортировались маги, которые, прослышав о произошедшем, готовы были поддержать бунт против руководства ассоциации. Недовольных политикой Арсения нашлось очень много, и если бы директорат «поселка Тру-ля-ля» имел бы какую-то внятную позицию, какую-то программу, им легко было бы сформировать альтернативную организацию, но они не хотели ни власти, ни ответственности, они хотели покоя. Каждый из них понимал, что Асино отсутствие гражданской позиции было именно что позицией. Получить вместо Арсения другого какого-то начальника, который будет иметь на них какие-то виды, или, тем более самим противопоставиться Лисовским – нет, им вполне достаточно было того, что у них уже было. Поэтому они каждому, кто готов был слушать, объясняли, что их акция вызвана личными причинами, даже скорее эмоциями, что никакого бунта они затевать не станут, что оставаться или покинуть ассоциацию, каждый должен решить сам за себя. Но наивностью они тоже не отличались, поэтому кое-какие меры по поддержанию безопасности предприняли, а так же проверили защитную сферу над поселком. Более всего их интересовало, осталась ли Аськина отрицательная защита, и то, что она сохранилась, еще раз подтвердило их надежды на то, что она может быть вернется. Разумеется, эту надежду свою они не озвучили ни разу.
Лизу, как и Эдика они не стали теребить. Дали им время прийти в себя. Но иногда, то Оля, то Рита замирали на пару мгновений, и прислушивались к тому, что у них у каждого творится. И все они надеялись на Асю, скрестив пальцы, молились за нее.
Лизка наплакалась, наверное, на всю жизнь. В комнате ее давно уже стемнело, и Лиза в изнеможении от слез и впечатлений находилась в состоянии полусна-полуяви. «Не понимаю, почему она не сопротивлялась, ведь это самое важное, инстинкт. Господи, прости меня. Если бы я знала, что она даже пальцем не пошевелит, чтобы защититься? Когда я планировала, прогнозировала всю эту ситуацию, каждый ход каждого персонажа прослеживался очень четко, до минуты, но реальность не шахматы, не игра. Ну, подрались бы они, ну получили бы некий ущерб, но не такое…» Лиза вспомнила Асино лицо за секунду до ее исчезновения и снова расплакалась. «Ей вероятно было очень больно… И это я обрекла ее на…» Душевная эта работа давалась ей нелегко. В изнеможении от слез, она периодически теряла связность мыслей, но они все равно возвращались к Асе. Так прошло еще какое-то время и ей захотелось поговорить. Кое-что в том, что она видела, ей категорически не понравилось. Ей вдруг пришло в голову, что мы – Эдик, я, она – стали свидетелями хорошо разыгранного спектакля, что нам показали то, что мы хотели увидеть, но правды в этом мало. Нет, Аськино развоплощение – реальность, с которой не поспоришь, но… как-то все чуть-чуть не так… Лиза поднялась, отперла дверь в комнату, чтобы не смущать своих мальчишек, и прыгнула к Эдику. Тот спал.
- Эдик… Поговорить надо…
- Чего?
- Я тут думаю, что Ася намерена вернуться.
- И ты туда же.
- В смысле?
- Илюха, Ритка мне так же сказали. Они тоже уверены.
- А ты?
- Я думаю, что они с Темой сговорились.
- Вот. Я тоже.
- Я только не понимаю, как ты это проглядела?
- Понимаешь, я пыталась извлечь выгоду из противостояния между ними. Но, дело в том, что я всячески старалась, чтобы мои усилия не были замечены Асей, я думать боялась о ней, потому что… даже если она специально не отслеживает чьих-то мыслей, они становятся ей известны. И как я могла спрогнозировать их сговор, если старалась спрятать собственные намерения?
- Ага. Ясно.
- А ты? Как ты догадался?
- Вчера вечером она неожиданно появилась, причем в совершенно неподходящее время. Я собирался в кино, с девушкой. Да. Не осуждай меня, мне не в чем оправдываться. Ася предложила мне провести вечер совместно, но я не мог бросить свою подругу, не мог сорвать свидание. Потом она сказала, что сегодня вероятно случится окончание истории с твоей сестрой и Стельмахом, и я испугался. Я еле вытерпел до конца сеанса, проводил свою знакомую, и портнулся к Асе домой, но ее там не застал. Я прождал ее до полуночи. Очень многое передумал. Если бы я знал, что именно сегодня так все обернется, я бы, наверное, проявил большую настойчивость. Но я подумал, что Светка со Стельмахом сами по себе, а Ася и ваши козни против нее – отдельно. И размышлял больше о тех двоих. Я не знаю, насколько ты вникала в происходящее с твоей сестрой, мне ближе Степка, ведь я прожил с ним последние полгода. Он неплохой человек. Действительно. Даже вероятно лучше меня. Он вполне в состоянии сам о себе позаботиться, а проблемы его оттого, что родственники связывают с ним слишком большие надежды, которые он не разделяет. Его заставляют нести ответственность и хотеть того, что ему не очень-то нужно, и он подчиняется, у него есть привычка подчиняться, а без желания и из-под палки ничего хорошего из его попыток соответствовать ожиданиям родных не получается. И он недоволен, и они тоже. Света же наоборот, личность весьма решительная, знает, чего хочет, она готова трудиться ради исполнения своих желаний, но ее устремления идут в разрез с мнениями ее окружения, и ее всячески тормозят, и ставят препоны, и отвлекают, но видя, что у нее получается делать то, что она планирует себе, пытаются подбрасывать еще и свои заботы. На данном этапе она созрела до того, чтобы сбросить чужое. И довольно успешно справляется с этим делом. И счастлива. Я видел это. Я подсматривал за ней время от времени… Она действительно счастлива своей самостоятельностью. Так же как и Степа вполне счастлив был у меня большую часть времени, пока не сталкивался с влиянием своей семьи. Так то. Ася… у вас похожая ситуация, она тоже, как и ты, и Тема – вы все под плотным колпаком своей семьи находитесь. Только у вас еще и … бизнес. Я говорил с Темой, я пытался ему объяснить, что он мог бы совершенно без ущерба для себя заняться чем-то другим, не связывая своих надежд с Ассоциацией, что Арсений провоцирует его, вертит им, намекая на то, что когда-нибудь именно Тема станет главой центра. Но при этом сам Тема понимает, что есть более сильные маги, что Ася, или ты больше подходите для этой роли. Аську он пытался прижать к ногтю, тебя пока изучает, но ты благоразумно дистанцируешься, заявляешь о своем равнодушии к карьерному росту.
- Это мне совершенно ясно. Но с чего ты решил, что они сговорились?
- Я к тому и веду. Между Асей и Темой не должно быть вражды. Они не были мужем и женой в том смысле, который в это понятие вкладывается. Но Арсений не знал об этом. Он постоянно указывал Теме на Асину в качестве супруги несостоятельность. Подогревал его недовольство. Настаивал на том, чтобы Тема на правах мужа Асю… не знаю, как-то влиял на нее, что ли? Ася развелась не просто с Темой, а со всей семейкой Лисовских, потому что не хотела заниматься делами Ассоциации… Я думаю, что вчера вечером Ася была у него, и пыталась донести свою позицию, что их обоих заставляют плясать под чужую дудку. И если взять их в отдельности, как замкнутую систему, то все недоразумения между ними – пшик! Ладно, конечно, не так просто. Тема мог на Асю злиться нешуточно за отца своего, за то, что она его, Артема, не хочет, за то, что ей больше дара отмеряно, за то, что она твою принадлежность к семье раскопала. Но убивать ее Теме не надо было. Он должен был находиться не в себе, чтобы так поступить. А он очень продуманный человечек, корректный, педантичный.
- И все-таки, он бил по нам! Он бил антиэнергией. Ты представляешь, что было бы, если б она не стала нас защищать?
- То, что она нас защитит, как раз очень легко предусмотреть. Я не думаю, что они срежиссировали саму драку, даже то, что он будет использовать негативную энергию, стало для нее сюрпризом, но Ася предупредила Тему, что готова …Что она именно этого и хочет…
- И где она теперь?
- Не знаю.
Лиза посидела с нами еще чуть-чуть. Эдик, так и не вставший с кровати, отвернулся к стене и замолчал. Лиза поправила ему одеяло, совсем уж было надумала что-то сказать, но только вздохнула и испарилась. Мы с Эдькой затихли. Мы ждали.
…Дью, мне нравится быть такой, как ты. Я никогда не чувствовала такой невероятной легкости. Я везде и всюду сразу… И с каждой минутой мне все меньше хочется возвращаться во плоти. Никак не придумаю для чего бы. – Сегодня столько магов стало на твою защиту, почему бы не ради них? – Долг… Обязательства… Обязанности… И Кира тоже. И родители. А в моем нынешнем виде все это – шорохи и шопот. Не доходит. Кире вообще пофиг, что я из себя представляю, он вскоре научится становиться таким же, не сомневаюсь…И какая тогда разница в каком виде я буду существовать дальше?…Эдька, что скажешь? – Не перевешивай на меня ответственность. – Вспомни, как ты собирался в Москву. Ты же хотел, чтобы я тебя остановила. – А ты НЕ остановила. И я, по зрелому размышлению, тебя простил. Хотя знал, что ты хотела, чтобы я остался. – Какого черта ты должен был меня прощать? – Такого, что ты хотела… Почему нельзя было сказать? – А почему, блин, ты сейчас не признаешься, что хочешь, чтобы я вернулась? – Потому, что ты вернешься для меня. Это нечестно. Реши сама. Для себя. И ты ведь знаешь, что я хочу… Больше всего. – Спасибо. – С днем рожденья, Сафина! – Да, Ась, с днем рождения..
Побочный продукт
Прошел месяц. Май бушевал вовсю. Густо и резко пахла цветущая повсеместно рябина. Землю устилали плотным ковром облетевшие лепестки яблонь, вишен, груш. В воздухе кружились и не хотели падать легчайшие пушинки одуванчиков. Каштановые аллеи, которые в городе имелись во множестве, радовали крупными свечами соцветий. На еловых лапах, на самых кончиках полезли яркие салатовые бомбошки свежей хвои. Листва уже не висела в лазури неба кружевом, а мощно заявляла о себе, особенно в парках, садах и по тротуарам, почти не пуская под свою сень солнце. Редкие лучи пробивались под плотный, хранящий прохладу шатер лишь по утрам или на закате, не нарушая тихой, сонной, душистой прозрачности. Налетали дождики, локально высыпаясь над каким-то конкретным кварталом, по ночам полыхали зарницы, но уже к утру даже и воспоминания от них не оставалось, только свежесть и запах дождя. Во множестве летели майские жуки, бомбардируя освещенные вечерами окна, осыпались на подоконники, на веранды, на балконы и долго скребли лапками, копошились и шуршали в темноте. Самые старые линии поселка Тру-ля-ля наконец-то перестали казаться новоделом, заросли изрядно хаотичной зеленью, приобрели уютный и даже в меру запущенный вид, как регулярные английские парки, которые только на первый взгляд выглядят естественными, природными, а на самом деле – результат долгой работы умелых рук.
Аська продала машину и теперь с работы ходила вместе со Стельмахом, так и не отказавшимся от пеших вечерних прогулок. После того, что с ней случилось, она решила, что содержать транспортное средство ради того, чтобы оно было, она больше не хочет. Родной город свой она могла насквозь пройти за час, не считая дальних микрорайонов, в которые ей особо и не хотелось, опять же телепорт не являлся проблемой ни для нее самой, ни для Киры. Кроме того, ей опять пришла в голову грандиозная идея, для реализации которой требовались довольно значительные средства. Но об этом позже…
Киру Сафина сразу же по возвращения от Лисовских определила снова в детский садик. Предки ее роптали и настаивали на том, чтобы держать внука у себя, но Ася хотела, чтобы мальчик общался со сверстниками, чтобы учился контролировать свою магичность, чтобы отвык от несколько нездоровой обстановки, которую ему навязывал Арсений, всячески поощряя Киру развивать свой дар, уделяя основное внимание именно этому. Кирилл с радостью воспринял эти меры, он скучал по нормальной жизни, по друзьям, по детским играм и забавам. И, конечно же, он скучал по Аське, и ее решения ставил превыше всех прочих, потому что ее от себя еще не научился отделять, и хотел того же, что и она. Детский сад, в котором числился Кира располагался рядом со Степкиным новым жилищем, поэтому почти каждый вечер Сафина и Стельмах еще и за пределами офиса вынуждены были общаться в течение почти двадцати минут. Нельзя сказать, чтобы это общение доставляло им какое-то особое удовольствие. Ася чувствовала неловкость из-за того, что изначально отнеслась к Степке предвзято, не разглядела, не позволила себе разглядеть его истинную ранимую (и потому хорошо замаскированную) восприимчивость и душевность. Стельмах же никак не мог решить, как относиться к человеку, о котором он (невольно и сам того не желая) знал больше, чем нужно, и который знал о нем больше, чем кто-либо еще, исключая только Свету. Впрочем, Света из-за Аськиной осведомленности об их связи не расстроилась, даже наоборот. А Степка, на первых порах, на фоне смущения, пытался дерзить и вредничать при разговорах с Асей, но та очень резко его одергивала.
- Мне, Стельмах, делить с тобою нечего, портить настроение себе я умею и без посторонней помощи, а еще, если уж на то пошло – я тож могу начать цепляться, и тогда тебе мало не покажется.
- Хорошо-хорошо. Сдаюсь. Так о чем изволите беседовать? О природе? О поэзии?
- Да хоть бы и о поэзии? Чье творчество вы, Степан Аркадьевич, предпочли бы обсудить в этот чудесный вечер?
Эдик, Лиза и Ася хранили в тайне подсмотренную встречу Стельмаха и Светки. Меж тем наши путаники шифровались ото всех и в первую очередь от родных, исключая только Оську. Но мальчик даже не ревновал. Он видел, что мать в присутствии Стельмаха вдет себя совершенно как девчонка, что она счастлива, и потому и сам радовался. Ася совершенно не собиралась и дальше лезть в личную жизнь этой семейки, но дело было в том, что большую часть своей энергетики она растеряла именно на территории Светиного участка, следовательно, и самый простой способ возвращения тоже требовал ее прямого контакта с этим местом. Желательно физического. Она пользовалась случаем: пока еще не продала машину, подвозила Оську из поселка, ездила к самой Свете за рассадой или, наоборот, привозила взамен что-то интересное. И, в конце концов, пересеклась со Стельмахом. Сцена могла бы стать неловкой, но Асе было не до того – ее манил задний двор, она привезла несколько видов тенелюбивых растений, которые собиралась собственноручно зарыть в том самом месте, где… и, между делом, притянуть еще чуть-чуть себя обратно. Ей очень повезло, когда Стельмах уговорил Свету и Иосифа на майские праздники съездить в Питер. Подписывая у Аси отпуск на пару дней, он упомянул, что его подругу волнует то, что сад ее окажется позабыт-позаброшен, что никому из родных они не могут довериться, на что Аська, даже забыв пожурить их за излишнюю скрытность, с огромной радостью предложила свою помощь. За те три дня, что Стельмахов не было в городе, Настя вытянула все, что смогла вместить, а в благодарность избавила Светкин участок от болезней, и вредителей, а еще малость поколдовала, почистила от негатива прилегающие дома.
Возвращение свое к жизни Аська начала с рассылки сообщений о том, что слухи о ее кончине сильно преувеличены. Желающих засвидетельствовать этот факт нашлось предостаточно, поэтому у нее получился самый многочисленный день рождения за всю ее историю. К концу дня у нее язык отсох повторять в сотый раз рассказ о том, что она не умерла, что она просто переела отрицательной энергии, переполнилась и лопнула, что ситуацию эту они с Темой срежиссировали. Даже присутствие с нею рядом постоянно бывшего супруга и совершенно ровные между ними отношения, от недоумения ее не спасали и даже наоборот. Особенно тяжело ей было отвечать на вопросы, неизбежно следовавшие за ее объяснениями. Почти всякий и каждый спрашивал о том, что им дальше делать. «Делать с чем? – В связи с твоей смертью, т.е. когда мы думали, что тебя больше нет, очень многие вышли из Ассоциации под действием эмоций и из-за недовольства руководством Арсения Александровича. А теперь выясняется, что и повода особого нет. – Не соглашусь. Ничего не меняется из-за того, что я осталась жива. Я считаю, что нынешнее положение дел в Ассоциации неприемлемо. – Так ты думаешь, что настало время смены руководства? – Как вы предлагаете это провернуть? С точки зрения юридической… Ассоциация – общественная некоммерческая организация, председатель избран на неопределенный срок. Смена руководства возможна в случае добровольного отказа от занимаемой должности, болезни или смерти, а так же, путем голосования, если возникнет другой кандидат, который сможет предоставить изначально в свою поддержку подписи десяти процентов списочной численности. Примерно столько нас и было до того, как вы дружно сотворили величайшую глупость и уволились. Т.е. теперь, прежде чем выдвигать свою кандидатуру, вы должны вернуться, сотворив на морде лица виноватое выражение, а это – еще большая глупость, потому что Саныч вам не поверит и сразу поймет, что вы задумали. Так то. – Но что же теперь? – А что вам до Ассоциации? Что она вам лично дает сейчас? Контроль? Разве вы не в состоянии себя контролировать? Помощь? Разве я, или Лиза, или даже Тема, или ваши ближайшие соседи когда-либо отказывали вам в том же самом в частном порядке? Доступ к знаниям? Обучение? Поиск неофитов? Все это можно организовать. Ну? Зачем вам Ассоциация? – Сейчас, возможно, ты права, но как же чувство благодарности за то, что для нас уже сделано было кланом Лисовских? – Я знаю, что многих из вас или ваших родных Лисовские сберегли, не дали уничтожить во времена репрессий и потом тоже, но Арсений к этому не имеет отношения. Он пришел позже. Арсению организация досталась по наследству уже отлаженная. Да, почти все мы прошли обучение – кто-то у Олега Палыча, кто-то у Темы, у Лизы, у моей бабушки Айшет, кого-то лично тренировал сам Арсений. Но то, что нам давалось, то, чему нас обучали – это не только для нашей выгоды и развития делалось, Ассоциации от этого тоже толк был. Нас отформатировали определенным образом, обработали, чтобы сейчас мы бродили, как потерянные и не знали, что нам делать. Чтобы мы боялись самостоятельности. И потом – что такое клан Лисовских? Тема, Лиза, Александр – здесь. Остается только Арсений. Его считать кланом? Потому что он остался при своем месте? Ладно, допустим, вы вернетесь, повинитесь, вас примут обратно. А дальше? Чью кандидатуру вы предлагаете противопоставить Арсению? – Ответ кажется очевидным – тебя. – Вот чудики! Я умерла ради того, чтобы выйти из игры! Разве непонятно?»
Да, вопросов было больше, чем ответов и неопределенность пугала. Но Асе хватало забот и без того. Ей приходилось невероятно трудно. Первые дни она боялась выходить на солнце, маскировала свою прозрачность, трансформации, перевоплощение, отделение астрального тела от физического – всего это она пугалась, как черт ладана, потому что обратный переход давался ей нереальным напряжением всех ее тогда еще невеликих сил. Но, преодолевая себя, она целеустремленно ползла от простора и хаоса бестелесности к покою и порядку своего физического воплощения. Но.. поначалу она даже боялась спать одна, переживала, что развалится во сне и некому будет просыпаться.
Что до остальных наших героев – особых перемен в их жизни не случилось. Разве что Александр Александрович на склоне лет оторвался от брата и прилепился к Наталье Михайловне. Они с удовольствием проводили вместе время, то в деревне, то в городе, вдвоем или с внуком. Саныч впервые в жизни добровольно делился своим опытом, подробно и обстоятельно. И получал от этого несравнимое ни с чем доселе удовольствие, ведь он учил магии не злюку-Аську, не чужих ему перспективных, отобранных Арсением претендентов для работы в Ассоциации, а собственного внука и любимую женщину. Об Арсении никаких сведений не было, потому что никто из отщепенцев с ним не общался. Тема уволился и, как всегда в сложных ситуациях, сбежал в Индию медитировать. Время от времени его навещала Ася с Кирюшей, однажды под вечер к Ною портнулся Эдд, но, обнаружив Тему, быстренько ретировался. Эдик вообще выключился из истории совершенно, даже меня выставил из дому и просил не беспокоить его больше, даже если я буду точно уверен, что наступает конец света. Лиза… пребывала в депрессии. Она продолжала что-то делать на автопилоте, но выглядела абсолютно незаинтересованной, бездушной, спрятавшейся внутри себя. Почти одинаковая реакция на Аськину выходку этих двоих, ничем кроме дружбы с Невидимкой не связанных между собою людей, наводили меня на определенные размышления. Однако попытки беседовать с Асей на эту тему оставались абсолютно бесплодными. Она не хотела ничего о них слышать, она не хотела их видеть, и с Эдькой у нее получалось, а с Лизой – они вычерчивали сложные вензеля в пространстве, чтобы, не дай Бог, не пересечься где-то в офисе или в поселке даже случайно. Мне это не нравилось категорически, и когда я в очередной, сотый вероятно раз, спросил у Аси, что происходит, она не ответила, только промурлыкала что-то вроде «сложно понять – легко догадаться». И только-то…
Я поверил, с небольшими допусками, в Асины объяснения касательно ее мнимой смерти, потому что лет пятьсот назад сам попал под развоплощение, и небыстро, но собрался обратно. Я даже как-то с Аськой делился своими воспоминаниями об этом опыте, правда не очень-то понимал, как она его переложила применительно к себе. Но то, как отреагировали на случившееся Лиза и Эдик, стало для меня неожиданностью, особенно в свете того, что я чувствовал их мысли в первые часы, в то время, когда они думали, что Аси нет больше.
Итак, в конце мая, в четверг после работы Аська в сопровождении Стельмаха, довольно бодро перебирая лапками, двигала к центру города. Я летел за ними без особой цели и надобности. Я вообще пребывал в растерянности, потому что чуял, что что-то должно вот-вот произойти, но ничего не происходило. Я боялся пропустить главное, поэтому приклеился к Асе, надеясь, что, даже не имея возможности заглянуть к ней в голову (она меня больше не пускала), смогу догадаться, чем она занята, если буду жить с нею одними заботами. Но она вела совершенно скучную, непримечательную жизнь молодой, одинокой, работающей женщины с маленьким ребенком. Единственное ее деяние, которое поставило меня в тупик – продажа машины. Ладно, я отвлекся…
Степка пребывал в ажитации. Нетерпеливо пританцовывал, подпрыгивал, совершал массу ненужных и лишних движений. Периодически он заглядывал Сафиной в глаза и норовил засмеяться невпопад.
- Стельмах, не мельтеши.
- Сафина, ты знаешь, что вы с Эдиком одинаково совершенно курите?
- Я тебя, помнится, просила, чтобы ты о нем не упоминал.
- Хорошо, больше не буду. Только если ты объяснишь мне, что у вас случилось?
- Бред полный… Что говори – что не говори… Ладно, от тебя все равно не отделаться – как так «мы» по-особенному курим?
- Наоборот.
- Не поняла.
- На людях ваше курение выглядит так, будто никого рядом нет больше, очень самодостаточные движения, прямые, свободные, вы не шифруетесь, не извиняетесь за свое поведение, вы делаете то, что вам хочется и только… А в одиночестве, т.е. когда вы думаете, что никто на вас не смотрит, наоборот – кажется, что вы манерничаете и играете на публику. Честное слово, смотрел, как ты в беседке курила утром и хотел ТТ позвать, чтобы по кадрам заснял этот процесс. Табачные компании для рекламы с руками оторвали бы эти снимки…
- Это только так кажется… без разницы…
- О том и речь…
- Тебя, Стельмах, сегодня очень много. На весь офис смеялся и говоришь без умолку. Что язык-то во рту не помещается?
- Я сегодня счастлив, поверишь?
- Так… - Ася задумалась, пристально поглядела на Степку, в который уже раз удивив его неестественно расширенными зрачками, а потом спросила, - а Светлана Матвеевна так-то безо всяких условий согласилась?
- Нет, - Степка засветился еще больше, - условие у нее было.
- Какое?
- Чтобы все было тихо-скромно, камерно. Только мы с ней. И чтобы никто не знал из родных и приятелей. Запланировать отпуск, а перед тем заглянуть накануне в ЗАГС.
- Так ты же сейчас условие это нарушил?
- А вот и нет. Она просила тебе передать, что хочет, чтобы ты нам брачный контракт подготовила, и стала свидетелем на свадьбе. Если конечно ты не сильно обидишься, что не будет банкета и лимузинов.
- Не обижусь. Согласна. Рада за вас. Поздравляю.
- А еще… хочешь, я расскажу тебе про ту подборку песен, что я тебе на день рождения на флэшке подарил?
- Лишнее… не надо. Я знаю, что это Светкины песни. Очень удачный плэйлист. Правда.
- Ты не понимаешь, никакого к ним касательства Света не имела, это я собирал по крохам – когда подслушаю, а когда догадаюсь…
- Я серьезно – я тебе даже больше, чем ты сам понимаешь, рассказать могу… не нужно… Это – тайна, и она должна остаться между вами.
- Значит, Эдик в отношении тебя не преувеличил…
- Нет.
- Значит …
- Ничего это не значит. Все реально ровно настолько, насколько ты готов в это верить.
- Это ты подстроила нашу со Светой встречу?
- А какая, собственно разница? Что изменится, если я скажу, что ваша встреча – случайность, побочный продукт? Я этого не хотела. Т.е. у меня не было никаких желаний в отношении вас. Прости, Степ. То, что случилось с вами – результат ваших желаний.
Аська улыбнулась, и Стельмах ей вдруг поверил безоговорочно, и возликовал, заглянул лучисто ей в глаза, и тут же понял, что она больна. Не несчастна, но держится на пределе сил. Ему стало жаль Сафиной, и стыдно, что он в ослеплении своей радостью, перестал смотреть по сторонам. Он как-то так мгновенно вспомнил, сколько она и Эдд сделали для него.
Они распрощались. Стельмах пошел к себе, а Аська нырнула в калитку детского сада и, спустя несколько минут, уже выслушивала от воспитательницы «большое фи» за то, что Кира научил половину группы кушать свежие еловые почки. Ничего страшного с детьми не произошло и вряд ли могло произойти – хвоинки на вкус до конфет не дотягивали, и много их не съешь. Аська слушала учителку рассеянно, не вникая, а в самый эмоциональный момент, не думая, потянулась, сорвала с ближайшей елки нежный, яркий ершик и сунула его в рот. Воспитательница подумала, что Настя над ней издевается, задохнулась от негодования, Ася же, не заметив ничего, попрощалась, подцепила сынулю за руку и покинула территорию садика.
- Мам, дем в пак, камить казюлю.
- В парк, так в парк. А что нравится косуле? Чем кормить-то будем?
- Поп-комом.
В парке они, еще прежде чем доползти до вольеров с живностью, перекатались на всех качелях-каруселях. Кира шел липкий от сладкой ваты и сока. Аська смеялась, раскланивалась со знакомыми, лихо лавировала на аттракционе с электрическими машинками, толкалась, подрезала… забывала … плакала… Домой они вернулись в девятом часу уже. Кира выкупался, перекусил и, отчаянно зевая, потащил Асю в кровать, читать про накситраллей. Там они оба и отрубились, но около одиннадцати Ася, неловко пошевельнувшись, проснулась. Ушла в свою спальню, легла, не смогла заснуть, пощелкала по каналам, почитала, но сон сбежал от нее окончательно.
Она выбралась в пижаме на веранду, свернулась с ногами в кресле и замерла с сигаретой. И там не усидела. Поднялась опять на второй этаж, заглянула к ребенку, подвесила над кроватью щит, защищающий его чуткий сон от посторонних звуков, а потом отправилась в комнату с музыкальной аппаратурой. Там она подключила клавиши, надела огромные наушники и заиграла что-то. Беспокойство, владевшее ею, передалось мне. От этого беспокойства, от ее бессонницы, оттого, что она не пускала меня к своим мыслям, что я не мог разделить с ней, не слышал даже музыки, звучащей у нее в голове, а только лишь противный скрип клавиш и клацанье ногтей по их пластиковой, гладкой поверхности, меня совсем уж скрючило. Корчи эти душевные применительно ко мне, который весь только и есть, что дух – состояние не из приятных. «Отключись, Дью. Тебе-то зачем? Ты изводишь себя совершенно зря. – Ась, ты можешь поделиться, в конце-то концов? Скажи хоть что-нибудь? - О чем ты хочешь знать? Зачем прицепился ко мне? Зачем втянул меня во всю эту историю, а ведь это ты, ты, все ты… - Ась, из всех, кого я знаю, из ныне живущих, только тебе под силу было их освободить, а они ждали этого почти двести лет. – Так не я их освободила – Оська. – А вот и нет. Ты этот паззл сложила ко всеобщей пользе, и никого не обидела, никому не навредила. – Так ли? Двух лучших друзей потеряла, обидела – не в счет? – Это у вас взаимно. Они ж тоже осознанно шли к тому, чтобы тебя подставить, и ни один не дрогнул… И теперь они на себя обижены, а не на тебя. – Они не собирались меня подставлять. Они ждали от меня определенных действий, а я, по своему обыкновению, не пошла предложенной дорожкой. Лизка – та не может себе представить, что я не эгоист в том смысле, что не стану свою шкуру спасать. А Эдик – он вот уж больше года ведет себя, как брошенный любовник, мало, что брошенный, а к тому ж благородный, великодушный, притом, что с гонором и с гордостью. Вознес свою оскорбленную позу на пьедестальчик, и с высоты его советует сострадательно. А меж тем давно уже любит, до страсти, и не меня, а печаль свою. И надоел до чертиков. Периодически срывается, и от срывов начинает пошлить: «в посадки, может, по-быстрому». Знает, что безопасно предлагать, что я не поведусь. А между тем для всех вокруг создает видимость, что я – предмет его мечтаний или, если угодно, мучений, и тоже намагиченный стал, научила на свою голову, что можно захотеть так сильно, чтобы до боли в суставах. И он хочет. И все сбывается, потому что действительно больше всего на свете хочет. А когда до воплощения его мечты остается шаг всего, я делаю свой, но не тот, который ждал он…а однако, по той же теме… И оказывается, что он не готов в посадки по-быстрому. И претензий предъявить не к кому, потому что сбылось, что хотел: сама пришла, сама попросила. Только не совсем вовремя. – А хочешь, я тебе станцую? – Что это вдруг? – Покажу, ради чего я втянул тебя… Правда пару дней, где танцевать будем, лучше не ходить даже. – Знаю-знаю, заболеть можно. Давай. Ночь подходящая, лунная».
Ночь, и правда, выдалась дивная. Ярко светила луна, участок тонул в серебре и оттенках синего. Несколько лет назад, меня притянул в поселок источник силы, и эпицентр его находился как раз на Настиной территории. Я бросил клич и двинулся к ровной площадке газона перед верандой, принялся кружиться по спирали все выше и выше, вытягивая, будто коловоротом из земли энергию, а на высшей точке, там, где только мог еще чувствовать связь с источником, я рухнул вниз, над самой травой затормозил и снова начал разбег. Ко мне по одному присоединялись духи, мои братья и сестры. Наша спираль становилась все более отчетливо различимой, мерцала всеми цветами радуги. В ночное небо бил столп света, светились эльфы, светился, высвобожденный нами фонтан энергии, и мы в его лучах зажигались еще сильнее. Я не могу сказать, что видела Ася, может, для нее наш танец выглядел вовсе не таким уж красивым. Но, когда мы закончили, я увидел, что она стоит, молитвенно сложив руки, и лицо ее было мокрым от слез.
«Я хотела к вам. Я, кажется, понимаю теперь, почему ты так хотел помочь дриаде и сильфу. Такая сила, хаос, нет границ, нет ничего, кроме света и движения. – Спасибо. Они хотели отблагодарить тебя. – И не думайте. Правда, я вас прошу. Я ценю, но давайте обойдемся. Хотя… если так уж хочется, обещайте, что никогда не станете в будущем подчиняться магам. Не соблазняйте вы ни себя, ни их. Хорошо? – Хорошо».
Аська уснула не сразу. А утром, на работе ее огорошили новостью, что Лиза взяла отгул, и Звягинцеву нужен помощник для проведения переговоров с конкурентами. Особых проблем предварительный прогноз не давал, но мало ли…
К обеду они выехали на Андрюшиной машине в противоположный конец города, к громадному, по сравнению с их местечковым ангарчиком, просто монструозному торговому центру. То было представительство крупной торговой сети, с ресторанами, отелями, клубами, кинотеатром, медицинскими и спа центрами, катком, множеством торговых точек и собственным пищевым производством. И эти монстры считали их конкурентами, и сами звали, и кормили обедом, и встречали лично, и обещали экскурсию. «Бред какой-то. Что им надо-то?» - сигналил ей непрестанно Андрюша, но Ася и сама не понимала. Ничего-то от них не хотели. Она не чувствовала ничего за вежливыми лицами и улыбками топменеджеров. Разговор шел какой-то мутный и «ни о чем». «Ребята, по ним работали. Кто-то из магов, только я не чую кто. – Так… если не чуешь, значит Арсений заполучил кого-то… вроде меня. Держитесь…» Я подстраховал Звягинцева, пока Аська распутывала сложную систему защиты, накрученную на наших переговорщиков. Действовал Арсений лично, причем очень тонко. Наворовал, как племянник, у черных дыр центровых капельку антиэнергии, но не для боя, а для непроницаемости. Аська разозлилась. Так же бережно, как и сняла, намотала защиту обратно. Эти двое не виноваты. Арсению нужно было знать хоть что-то о ситуации, у него кончалось терпение. И коль в поселок с дурными намерениями не пролезть, значит надо выманить Звягинцевых на нейтральную территорию. «Лиза – молодец! Надо ж так хорошо знать дядюшку. Прочувствовала заранее» - Андрюша ликовал, и Аська в глубине души улыбалась, ей было приятно, что Лиза доверяет ей больше, чем себе, что подруга сделала шаг ей навстречу.
От экскурсии они дружно отказались, но Андрей собрался домой, а Ася решила погулять самостоятельно по местным магазинам, в частном порядке. «Нет, пожалуй, если б Звягинцевы поехали вдвоем, то их бы просканировали незаметно. А сейчас Арсений Саныч не стал палиться, и кроме того, что уверился окончательно в моем все еще здравии, ничего не разузнал. По мне, Дью, так бы все и оставалось, как есть. Но, видимо, придется начать какие-то движения, а то он от нетерпения натворит чего – потом пожалеет. – А ты не думаешь, что вас проверяют. Не только ты, или Лиза обладаете даром предвидения, Лисовской тоже очень способен. И он тебя изучил, и знает, что ты не любишь оправдывать ожидания. – И что он сделает? – Как ты домой поедешь? – Портнусь где-нить, а что? – А то. Негде тут. Все простреливается камерами. А палиться тебе нельзя…Может, зря ты машину продала? Дальше хуже будет, все больше камер… - Может и зря…»
Но ее уже захватила атмосфера этого места, приятная, ненавязчивая музыка, прохлада торговых залов, шум голосов, зеркальный и глянцевый блеск витрин, и она побрела среди праздной толпы от одного магазина к другому. Поначалу, в спортивной секции она даже развеселилась, размечталась, изучая походный инвентарь, однако изрядная толпа на кассе ее пыл охладила, и дальше настроение ее от двери к двери неуклонно падало, до тошноты даже… дело было не во встрече с местными руководителями, и не в Арсении, хотя определенный тон ее состоянию был ими задан… Ее все раздражало. Сладкая и невероятно навязчивая смесь запахов, которой пропитался от парфюмерной лавки весь первый этаж, манекены нечеловеческих габаритов, форм и цветов, на которых вывешены были лучшие прикиды, мягкие пуфы, куда тетки с облегчением кидали свои тощие и не очень попы, и ковры, куда они же в увлечении топали подошвами и каблуками новой обуви – суета, глупая, бестолковая, но манящая суета. Журчал фонтан, шумели вентиляторы. Вдоль стоек с одежками ползли, перебирая вешалки, девчонки и ахали, и толкались, и хватали тряпочки, и бежали к примерочным. Асе стало интересно, что же такого они находят для себя привлекательного, чтобы ахать и бежать… Она пошла вдоль стеллажей, но ей, чес-слово, даже дотрагиваться до этих вещей не хотелось – ни материал, ни фасон, ни качество пошива не вызвали у нее восторга. Она, для интереса, полюбопытствовала за цену, и опять разочаровалась – цена соответствовала. Дешевка. Большими буквами написано. Она огляделась – основной контингент магазина – подростки. «Ладно, может так и надо, ведь долго эта ветошь изначальная не продержится, потеряет вид после десятой стирки. А молодежь больше одного сезона одежду и не носит, брезгует. Бог бы с ними». Но тут, прямо перед нею, девочка в огорчении вернула на стойку какую-то майку, и зашептала что-то усталой, полной женщине, а та покачала головой и сказала, что у них тяжело с деньгами.
- Мам, а бабушке пенсию уже приносили?
Аську натурально затошнило, она вылетела опрометью из торгового зала, села на край фонтана. «Неужели оно того стоит? Стоит того, чтобы ограбить бабушку, чтобы забрать у нее часть и без того невеликой пенсии? Не могу! Мерзко…» Ася огляделась по сторонам, и взгляд ее остановился на скоплении столиков перед высоким прилавком небольшой кофейни. Аська отправилась туда, пробежала глазами по прайсу, и ее переклинило еще сильнее – цены смущали. «С одной стороны от фонтана чашка кофе и пирожное стоит столько, сколько по другую сторону от него же яркая летняя распашонка, и я готова съесть эти денежки не заметив, за перекус, а та девочка настолько ошалела от вожделения, что собирается пробить этой покупкой брешь в семейном бюджете… надо из дому иногда выбираться, надо глядеть по сторонам, надо быть милосерднее, а то я скурвилась совсем… - Неожиданный вывод, Ась». Но Настя уже направилась решительно навстречу, как раз теперь выходившим из магазина, матери и дочери.
- Извините, пожалуйста. Я невольно слышала ваш разговор… Простите, я не в свое дело лезу… Вы ведь студентка?
- Да.
- И у вас вот-вот начнутся каникулы?
- Да, через месяц.
- Вы не хотели бы поработать летом? – Ася протянула девушке визитку, - можно устроиться на полставки, или составить гибкий график. Вы позвоните, когда решитесь.
- А что делать-то?
Девушка глядела на Асю чуть не с ненавистью. «За что? А! Деликатничать я не умею. Зато от чистого сердца предлагаю…»
- А на кого вы учитесь?
- На юриста.
- О! чудно! Будем коллеги. Мне бы не помешал помощник. А вам – опять же – практика летняя
«А ведь я тоже так начинала, и даже в том же возрасте… ей девятнадцать… точно…» Аська вышла на стоянку перед торговым центром, закурила и побрела рассеянно к остановке общественного транспорта.
- Ась! Аська! Сафина, стой немедленно! Ты что оглохла?
- А, привет, Николаев…
- Я за тобой от самой кофейни лечу, кричу, а ты не реагируешь!
- Задумалась…
- Ты сейчас на работу?
- Угу. У нас тут деловой обед был, Звягинцев сразу вернулся, а я решила пройтись.
- Маленькие женские слабости?
- Скорее маркетинговое исследование.
- Слушай, давай подвезу тебя, все равно по дороге…
- Спасибо.
- Как твои дела? Я слышал, что ты опять в разводе?
- Угу. Но все, слава богу, уже не так остро. Мы с Темой как-то примирились и договорились между собою.
- А как же «в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности…»?
- Кто бы говорил? Сам уже, только официально, трижды женат был.
- Ритка как? Давно приезжала?
- Прости, Николаев. Я не в курсе ее личной жизни. Она со мною не делится. Приезжала она месяц тому, на мой день варенья. Она же и сына мне привезла от Темы.
- Приходи вечером ко мне в клуб, а? У меня сегодня одна команда местная выступает…
- Я слышала… не знаю, я хочу к родителям с ребенком вечером в гости сходить, они по Кире соскучились.
- Приходи, оторвешься.
- От чего я должна оторваться? Я что привязана, или пришита, или припаяна?
- Ты понимаешь, о чем я? Не прибедняйся… Тебе пора выползать куда-то, а у меня в клубе тебя не обидят.
- Я знаю… Спасибо, Макс, ты настоящий друг… я подумаю.
Вечером Ася действительно отправилась к предкам, побыла там немного, потом Кира упросил оставить его у бабушки-дедушки с ночевкой, и Аське ничего не оставалось кроме, как вернуться домой в одиночестве. До концерта в «Кастрюльке» оставалось еще более часа. Она выбралась на веранду с книжицей, но почитать ей не удалось – к ней явился с визитом Александр Александрович Лисовской. Пришел он очень тихо и долго сидел рядом, в соседнем кресле. Совершенно молча, даже не обращая на Асю внимания.
- Обещай, что не будешь делать резких движений.
- Никогда не страдала непродуманностью решений, и с чего бы начинать?
- Я не про непродуманность… Будь человеком, Ась, пожалей меня. Он же брат мне. И он еще несколько лет назад сам предлагал тебе свой пост…
- Саныч, ну ты-то? Я НЕ ХОЧУ!
- Не кричи.
- Не буду… Что это такое «будь человеком»? Я была. Последние несколько лет была человеком. Матерью. И хотела только этого. Так вы ж не дали. Ты мне скажи, это ты его научил людям сознание менять, чтобы они как марионетки от вашей воли зависели? Знал бы ты, как это неприятно выглядит…
- Я не учил. Я сказал, что это возможно. Я даже сам не пробовал никогда. И что я оправдываюсь-то?
- А то и оправдываешься, что пришел, куда не звали. И сейчас скажи – ты с ним виделся сегодня?
- Нет, я к его сознанию подключался. Старался незаметно.
- Верю-верю. Он злится, он растерян, он не знает чего от меня ждать.
- А ты?
- Я не собираюсь поддерживать желание некоторых отправить его в отставку.
- Но, между тем, ты собираешься усугубить раскол? Так?
- И не думала.
- Тогда скажи, чего решила. Не мучай.
- Зови всех.
Будто ждали. Посыпались, как горошины. Расположились узким своим кругом, а те, кто не смог лично, поддерживали через Лизу мысленную связь. Когда Ася заговорила, многие возмутились, возроптали, но она говорила и убеждала, и объясняла. Возвращение сейчас в Ассоциацию по одиночке – потеря лица и самоуважения. Но возможен другой путь. И даже не один. Можно было бы начать с того, что Ася наступит на горло собственной песне, поступится принципами и примет условия Саныча, станет его заместителем и тогда, на ее условиях вернутся и все прочие. Но Ася этот вариант отвергала, и не потому, что не хотела соглашаться, а потому, что (вроде как) решала за всех, а решить должны были они сами и каждый в отдельности. И милее, притягательнее она считала другой вариант развития событий. Они могут создать альтернативу. Свой частный клуб по интересам. Поселок Тру-ля-ля и его жители уже и так в некотором роде противопоставлены всему прочему магическому сообществу. Но теперь они вполне могут организовать свою Ассоциацию, открыть для нужд ее некий фонд, и управление им передать Теме, чтобы он занимался финансовой поддержкой их исследований и начинаний. Первый же взнос предложила сама – средства от продажи машины. Маги среди них попадались весьма талантливые, у многих был опыт работы в Ассоциации, они могли бы заняться обучением подрастающего поколения сами. И все те моменты, с которыми они под руководством Арсения просто мирились, теперь могли бы быть разрешены по-другому. Если кого-то интересует подтверждение или повышение ранга и статуса – можно договориться с коллегами в других странах. Но, у Аси было свое условие, одно единственное – она не хотела брать на себя руководство. А еще лучше было бы выработать основные приоритетные направления и над каждым из этих направлений установить своего куратора. Началось обсуждение. Идея понравилась. Саныч тоже казался доволен. И в этот момент к ним присоединился Арсений. Без свиты, без подстраховки. Один. Аська знала, что братья Лисовские поддерживали контакт, что Александр играет на два фронта, и ждала чего-то подобного. Арсений тихо сел рядом с ней, потом вздохнул и сказал, что решил не доводить до греха, что через месяц намерен провести референдум, что больше не собирается ни на кого давить, что если есть у кого предложения – пожалуйста, он открыт.
Так собственно все и стихло… как-то само собой разрешилось, будто не было. Все разошлись по домам, остались только Ася с Лизой.
- Я так скучала… Ты только одно мне объясни – ты на самом деле развоплотилась? Ведь так? Так?
- Так.
- И как обратно?
- Не знаю. Не помню почти. Помню, что не было ничего. Темнота и пустота. А потом… возникла мысль… что вы из-за меня пострадаете. Или Тема. Или Кира перестанет меня чувствовать и испугается. И вспоминая о вас, я вспоминала себя. Я не могу объяснить лучше. А потом явился голод. Ну… жажда жизни… мне вдруг захотелось… всего… А потом я почувствовала, что Рита рывками поднимает уровень и собирается драться с Темой и я рванула его спасать, успела за минуту до вашего появления, а потом с вами же и с Кирой вернулась сюда. Точнее не сюда, а к Светке. Долго саму себя из эфира вылавливала. Был такой момент, когда я перестала распадаться. Наоборот, стала достаточно мощным магнитом, процесс притягивания энергии перестал занимать меня целиком, и я почувствовала, что вы мучаетесь – ты и Эдик. Дью – отчасти. А ведь я считала, что оставила достаточно подсказок, а Эдичке – даже прямые указания. Тогда я чуточку вам помогла, вернула на путь сомнений. Прости, что не объявилась сразу, я тогда еще меньше Дью была. Честно говоря, времени я не ощущала. Я вообще тогда ни на чем не могла зафиксироваться – возникает желание и тут же сбывается, полный хаос. Хотя… мне нравилось. Свобода. Это был самый сложный этап. Я уже знала, что жива. И по мне – так этого достаточно. Дальше – физическое воплощение. Но я не очень-то понимала для чего оно мне. И тормозить нельзя было, пока еще не завершилась стабилизация…
- И что потом.
- Потом я вернулась. Как-то моментом. Захотела и втянула себя всю почти.
- Не так… ты долго еще прозрачной была. Я, как тебя впервые после того увидела – подумала, что ты призрак.
- Это от нестабильности. Не могу же я каждую секунду помнить, что надо держать себя в руках… в границах…
- Мне казалось, что ты была у Эдика.
- Я была у него, правда уже после того, как ты ушла, мы на пару минут разминулись. И буквально на секундочку забежала. Дью забрала и все. Так, господин эльф?
- Так.
- И что он?
- Спроси чего полегче. Не знаю.
- И нет желания прояснить обстановку?
- Не до того. Я может, только вчера перестала разваливаться. И потому мыслить начала объективно, а не на рефлексах.
- Кого ты поддержишь? Я имею в виду голосование?
- Арсения.
- Как?! Какой смысл?!
- Объективно – он самый сильный маг в Ассоциации. Нам до него, как до Пекина пешком.
- Нам? Тебе тоже?
- Мне особенно. Я буду драться насмерть за то, чтобы он перестал стравливать структурные подразделения между собой, я буду настаивать, чтобы Теме вернули его пост. Я стану его совестью, если ему своей недостаточно. Но… управлять Ассоциацией должен сильнейший. И сейчас, и потом. Если, конечно, не вразрез с собственным выбором.
- Значит, начнется гонка, каждый и всякий будет стараться овладеть как можно большим количеством магических способностей…
- Не каждый, и не овладеешь так вот… без определенного понимания. И некоторым оно на пользу пойдет.
- Все шутишь?
- Лиз… хочешь со мною в «Кастрюльку»? Меня Николаев звал. Там через десять минут концерт начнется. Я обещала.
- Не.. спасибо, без подготовки я не готова незнакомую музыку воспринимать. Это вслушиваться надо. А у меня сегодня и без того голова кругом.
Возвращаясь из «Кастрюльки» уже глубокой ночью, Аська думала, что перестает понимать людей окончательно. «Это зачем же, позвольте, передо мной сегодня все подряд бахвалятся? Серега тот же… или вот супруга его… для чего… Ты прикинь, Дью, говорит мне: «Я вчера была в ресторане…» И так многозначительно смотрит, как я отреагирую, будто поход в ресторан – какая диковина… «А там - колонна вот такой-то ширины и в ней зеркало спрятано! В этом зеркале мы с тобою хорошо бы половину туловища разглядели?» Меня с собой, как подчеркнула, ровняет – ладно, хотя, что бы могло быть общего? Но вопрос с подковыркой – знаю ли я где у нас в городе такой ресторан, хожу ли вообще по заведениям, видела ли именно это? Чтобы так-то путем перекрестных ссылок прояснить себе мой статус и решить – достойна ли общения? А разве важно быть в статусе? Какое ваше собачье дело? Я ж не лезу? Я пришла музыку слушать, я скучаю по живому звуку. Общаться под колонками, когда от басов полы, стены вибрируют – нереально. Ну, положим, могу я себе позволить пошляться, только мне ж неинтересно. Поездками, отпусками в Европе да в Египте хвалятся – а что тут такого? Если б еще с интересом катались, по экскурсиям ходили, по музеям? Не… по магазинам, кутить, пить, колбаситься. И это концерт команды, на которую раньше ходили «живые» люди… с «живыми» глазами? И что это вообще такое – концерт рок-группы в ночном клубе? Основная масса народу приперлась на какого-то столичного диджея, который с полуночи завел свои унца-унца. Особенно девочка одна меня перед сценой развеселила – извивалась, будто без костей, и похоже ей все равно подо что дрыгаться… Ндя…»
А между тем ночь выдалась сказочная. Пока шли по центральной улице города, все еще ярко освещенной теплым желтоватым электрическим светом, Аська не обращала внимания по сторонам, переваривая свое раздражение, но едва только нырнули мы в проходной двор, в темноту заросших палисадников, она огляделась, затормозила, а потом резко метнулась в непроглядную тьму. И пропала. Безо всяких объяснений.
Я не мог найти ее. И не догадывался даже, где искать. Я прыгнул к ней домой, прошелся по любимым ее местечкам, по друзьям… Ничего.
«Ну, что? Кто ты против меня? – Зачем ты так со мной? – Тот же вопрос… Знаешь, я предлагаю, во избежание недоразумений, нам с тобою расстаться. Нянька мне больше не нужна. – А друг? – А ты друг мне? – Я же из лучших побуждений действую. Ты была бы лучшим, чем Саныч, лидером. – Нет. – Ась, не прогоняй меня. – Я не могу понять, честное слово. Я не обязана что-то делать, только потому, что я единственная, кто может это сделать, ты понимаешь? Я хочу жить нормальной жизнью, своей жизнью, а не той, которую ты пытаешься мне навязать. Если ты готов принять это условие – оставайся. Но… никакого симбиоза больше, никаких привилегий, и душевности особой не жди, понял? – Но почему? Чем я провинился-то? – Вон! Оставь меня… пожалуйста… Я ненавижу становиться плохой, я не могу себя контролировать, я тебя уничтожу сейчас, если ты не перестанешь притворяться святой невинностью… Ты же видишь, что я сильнее? Ты даже найти меня не сможешь, если я начну активные действия. – Ты только пугаешь. Куда ты денешься? От сына? От своего дела? От друзей? Раньше или позже вернешься. – Значит так стоит вопрос? Хорошо. Придется разговаривать по-другому».
Она заключила меня в непроницаемую сферу и портнулась к Эдику. Тот, не смотря на поздний час, не спал и ждал ее.
- Привет, как ты понял, что я сегодня буду?
- Сердце подсказало.
- Сердце? Однако… Готов дослушать конец сказки?
- С удовольствием.
- Тогда надо решить… с чего бы начать?
- С твоего визита чуть более года назад, когда ты упорно спрашивала меня, зачем я лезу в эту историю? И между прочим, я Дью запретил появляться пред мои очи.
- Это ты ему запретил, а мне – нет. Пожалуй, ты уловил самую суть. Я не поверила твоему ответу… и не могла поверить, потому что… ты ведь равнодушный человек, и эгоистичный, и ленивый…
Эдька не обиделся, наоборот, расплылся в улыбке.
- Точно. Поохаю, повозмущаюсь и забуду до следующего раза, если до меня впрямую не касается.
- Вот-вот. А тогда… наш разговор о Стельмахе стал очередной уликой в забавном ребусе, который я уже начала разгадывать с другого конца, и первым звоночком, прозвучавшем в моей голове, сигналящем о том, что меня ведут… как ослика за морковкой.
- Оу! Поэтому Дью сидит в клетке?
- Точно. Но про Дью я тебе потом объясню… В тот день мы с Лизой впервые увидели Наталью Михайловну. Потом, когда домой ехали, Лиза специально выбрала маршрут так, чтобы поглядеть, хоть глазочком на свой старый дом. Кроме того, уже неделю к тому моменту я занималась изучением одной рукописи, автором которой был некий Альфред Стейнбах. В середине девятнадцатого века он путешествовал по России, даже жил в нашем городе и встречался со многими по тем временам заметными магами. Я ознакомила Лизу с отрывком рукописи, которая касалась ее напрямую. А потом подтвердила свое предположение, что у нее есть дар перекидываться, что она оборотень. Мы с нею слетали к их родовому гнезду. Несмотря на то, что репутация моя в магическом мире такова, что меня считают непогрешимой и сутьвидящей… это не так. Мне нужно время и желание… чтобы разобраться. Здесь я первоначально предположила, и это подтвердилось в дальнейшем, что дом заговорен, на него поставлена защита, очень давняя и мощная. Суть заговора состояла в том, чтобы клан ведьм, изначально поселившихся в этом месте, сохранил за собой эту собственность. Лиза была истинной, настоящей хозяйкой. Теперешние обитатели… впрочем, ты и сам знаешь, я тебе рассказывала и Степа тоже.
- Да. Но как получилось, что после твоего вмешательства стало только хуже?
- Разве хуже? Почему?
- Стельмах женился, Света сошлась с ТТ? Ты их развела в разные стороны. А я надеялся, что произойдет наоборот.
- Я бы не сказала, что я развела их в разные стороны. Их собственные поступки разлучили их. Я прошлой весной поставила над участком щит, который должен был защитить Свету, и ее сына, и бабушку от негативного влияния магического оберега. Все. Точка. Дословно, если воспроизводить суть моего контрзаклятия, звучало оно так: «Энергия, сила, принадлежащая по праву, тем, кто связан с этим местом, проходя через щит в обе стороны, автоматически чистится от примесей. Всякий и каждый, кто этой силой дышит, если позволит себе озлобиться, получит злобу свою обратно. Не злобой, но сомнением». Нечто подобное вплетено в защитную сферу над поселком Тру-ля-ля. Если к нам кто с дурными намерениями сунется – то просто не дойдет до поселка, передумает, заблудится, вспомнит о чем-то другом. Так и тут.
- Получается, что никто из заинтересованных лиц не мог намеренно сделать другому гадость?
- Точно. Таки никто никому и не пакостил. Намеренно. Разве, что по недомыслию.
- Как это?
- Ни Лиза, ни Наталья Михайловна, ни Стельмахи оба, ни Светка, ни сын ее, ни Циля – никто из них не хотел зла другому. И даже без сферы. Дело в том, что я подвесила на зеркале еще «липучку», т.е. на поверхности ее отображались и фиксировались все образы мыслей и намерений, любых, которые проходили через мой зонтик.
На протяжении всего разговора Ася сидела, поджав под себя одну ногу напротив Эдькиной кровати на диване, где еще несколько месяцев назад спал Стельмах. Она не глядела на друга – хоть глаза ее оставались открытыми, она вероятно вообще ничего вокруг не видела, погрузилась в себя. Руки ее непрерывно двигались, будто перекатывая между ладоней энергетическую сферу, постоянно ощупывая ее, трогая, сминая и сканируя. Эдичка, который перед нашим появлением читал что-то в мягком свете настольной лампы, полулежал, откинувшись на огромную подушку. Он поначалу украдкой, позже уже не скрываясь, разглядывал Асю. Такой он ее еще не видел за все их долгое знакомство. Она, вспоминая ход своих действий и мыслей, растворялась в трансовом состоянии, и Эдик чувствовал, как она сомневается и переживает, до сих пор переживает за то, чем обернулись ее ошибки или недопонимание ситуации.
- И все-таки ты прав – есть кое-что, что действительно от моей недальновидности приключилось… Больше всего мне жаль, что Светка получила инсульт, но если бы этого не случилось, мне бы не разгадать загадки.
- А я как раз считаю, что ты здесь не виновата.
- Почему?
- Ты не могла предположить, что почти одновременно с этим, Стельмах встретит Костика и Женю, и узнает о предательстве жены, лучшего друга и любимой женщины.
- Не-а. Это-то я знала. Я просто не подозревала, что к Степкиной агрессии добавится сила эльфа. Я вообще эльфов не видела до определенного момента и не подозревала, что они тут могут быть замешаны. Они же совсем дохлые, даже слабее Дью. Я знала только о том, что между Светой и Степкой существует особый канал, что они настроены друг на друга, что каждый из них чует, когда один думает про другого. … Ты понял? Я была там, рядом со Светой, когда все случилось, я уже с полчаса находилась на участке, и не обнаружила на защитной сфере никаких особых следов… я ее сняла уже, когда Света словила Степкину волну. И если б только Степа взбесился, то ничего б страшного не случилось. А взбесился эльф, которого мой щит все это время подпитывал энергией, но сбивал с толку, уводил в сторону от желания проникнуть и протащить своего хозяина поближе к Свете и к участку.
- Ты хочешь сказать, что существование эльфов до самого конца оставалось для тебя тайной?
- Не до конца. Я их вычислила в первый день зимы. И совершенно для себя неожиданно. Правда, к этому моменту я дошла уже до состояния полной внутримозговой дезориентации. Это было страшно. Такого со мной давненько не приключалось уже. Ни о чем больше думать не могла от бессилия… Когда Светку выписали из больницы, когда она собралась на дом, я подбила Лизу с семейкой, Саныча и Наталью Михайловну помочь ей с садом. Мне надо было пронаблюдать за ними в родной среде, но это ни к чему не привело. Слишком много магии и магов на одной территории. Единственный проблеск надежды мелькнул для меня, когда Наталья сказала, что никто из ее родни в этом доме счастливо не жил. То, что Стельмахи, Светка с матерью и Ося кровные родственники с Лизой и Натальей мне уже к тому моменту было ясно. То, что только они могли бы без ущерба для себя проживать там или владеть участком – тоже. Но вот почему Лиза и Наталья предпочли от этой собственности добровольно отказаться – нет. Т.е. им оно на пользу пошло, потому что после этого они жили дальше довольно даже хорошо. Если не считать ностальгии по родным местам. Света же дом этот и землю, так же как и ее дед Веник, любила до самопожертвования. И на удивление – ее, Веника, Цилю, Осю дом не трогал. Но и все равно – жизни им там не было, их мучили вспышки агрессии по отношению к тем членам их семьи, которые лишены были генетического кода, который связывал бы их родством, а не свойством с той ведьмой, что поставила защиту, отказавшись от дара. Веник и Света более спокойные и уравновешенные, со своей злобой справлялись, а вот Циля – та портила жизнь мужу, свекрови на полную катушку. Это я посчитала влиянием дома, а вот причины неприятностей Натальи Михайловны и Лизы долгое время мне объяснить было нечем, я даже думала, что я не понимаю действия оберега, что заклятие составлено было некорректно. К зиме я уже поняла, что есть какая-то неизвестная величина, которая-то и влияет на всю ситуацию, и более всего грешила на Степку. Я у него на балконе просидела черт знает сколько времени, пытаясь понять суть его к Светке привязанности, но окромя соплежуйства, от которого меня тошнило, ни на что-то он не был способен. И тут тебя посетила светлая мысль Стельмаха из игры вывести, за что большое тебе человеческое спасибо.
- Не на чем. Я решил, что ты там подзабила на мою просьбу и вмешался, как сам понимал и чувствовал.
- Решпект тебе и уважуха. Только я тут чуть окончательно не свихнулась, потому что как только от Светки отлепился младший Стельмах, к ней немедленно приклеился старший. Разумеется, не в романтическом смысле, а чисто по-родственному.
- И тут ты и вычислила эльфов?
- Нет. Это позже и совершенно случайно. Однажды… давно, еще до того, как я вылечила Арсения от рака, я в гости к СанСанычу приехала с Дью. Тогда он сказал мне, что я стала настоящей ведьмой, раз завела себе элементаля в качестве фамильяра, домашнего любимца, зверушки… Я тогда вспылила, потому что считала Дью другом, не поняла Саныча, и зря, потому что он знал о духах гораздо больше меня. Так вот, в тот день, когда впервые прошлой осенью выпал снег, когда мы с Кирой шли домой в полной темноте сквозь непроглядную почти метель, параллельно нашему движению, за облетевшими кустами живой изгороди мальчишка, лет пятнадцати, выгуливал щенка. Собаку я до поры не видела и только удивлялась, что мальчик бежит по раскисшему газону в очень неудобном положении – отклонившись назад и выставив вперед руку. И только, когда между ветками мелькнула белая, пятнистая шкура далматинца, меня озарило – он бежит так, ведя на поводке любимца, и прикладывает определенные усилия, чтобы не шлепнуться мордой в грязь. Вот. Помимо заклятья, помимо энергетического узла на этом участке должны быть эльфы. Непременно два – по одному на каждую линию семьи Стельмахов. И это именно они управляли волей Светы, Цили, Оси, Вениамина Абрамовича, а так же Степы и Аркадия, они жили при них домашними любимцами, и вынуждали совершать определенные поступки… И едва дождавшись свободной минутки, я ринулась изучать этот раздел магии, который раньше… ну, честно сказать, не жаловала.
- Почему?
- Потому, что я могу сама, без помощи духов, добиться всего, чего только не пожелаю. И особо мне и надобности не было изучать духов, ведь единственный, с кем я знакома, Дью, не казался мне особенно опасным, или я… Я его с собой на одну доску ставила. Он ведь существо с собственным интеллектом и волей, только разве что без физической составляющей… и как я могу изучать, копаться? Это все равно, что я бы тебя изучала.
- А и изучала бы? Может, поняла бы больше.
- Эдька, брось! Это уже напоминает шантаж.
- Шантаж – грубое слово, я предпочитаю – вымогательство…
Аська рассмеялась. Встала с дивана, сбросила балетки, куртку, сумку отшвырнула в угол комнаты и замышковалась поудобнее на кровать, взбив себе подушку.
- Ты чего это вещи раскидываешь?
- А я, как ты хочу. Ты ж точно так же себя безответственно ведешь, разве нет?
- Вообще-то я надеялся, что ты меня перевоспитаешь… сделаешь приличным человеком.
- Забудь. Мое условие только одно – бриться не реже двух раз в неделю.
- Так уж и одно?
- Эдь, ради бога. Глобально – у меня больная спина, полная голова тараканов, ребенок, бизнес, недвижимость, куча проблем, и кроме того, два развода за спиной. На болт оно тебе надо?
- Пофиг. Ты знаешь, что Стельмах меня в свидетели на свадьбу позвал?
- Угу. Меня тоже. Давай об этом позже, хорошо? Продолжим… Оставь в покое мои руки, давай я лучше переползу наоборот и наколдую тебе крем – сделаешь мне массаж пяток, если так уж тебе охота меня помять.
- Ладно-ладно, оставайся как есть. Я тебя внимательно слушаю. Точнее… пытаюсь…
- Лучше я на диван вернусь. Нет? Сдаюсь.
- Может, прервемся?
- Нет. Дью выгоним, и тогда – пожалуйста.
- Мы переходим, наконец, к вопросу, почему Дью законсервирован?
- Да, мой командир. Самое чудное, что отношение магов к духам, к элементалям, а Дью у нас именно к этому разряду относится, со временем менялось. Причем значительно. Первоначально считалось даже, что не маг властвует над духом, а вовсе наоборот, что дух выбирает человека, который обладает некоторым талантом, и обучает его магии. В других источниках сказано, что маг, чувствующий в себе достаточно силы, может заключить сделку и призвать к себе на службу духа или более – демона. Истина, как водится, где-то между. Я считаю, что может быть и так, и эдак. Что касаемо Дью, то я его не вызывала, не подчиняла, никак к себе не привязывала. Т.е. я так считала. Но Ной… Эдик, щекотно!
- А я думал – приятно. Хорошо-хорошо, больше не буду. Не уходи…
- Думал он. Попадешь ты, через свои думы, как кура в ощип. Ты что же, инстинкт самосохранения отключил? Ладно, заканчиваю в темпе вальса. Последним специалистом по демонам и духам в Российской Ассоциации магов был Темин папа. После его смерти в архивах Ассоциации не осталось никаких его на данную тему записей. Но они должны были где-то существовать, и логичнее всего мне показалось искать их либо у самого Темы, либо у последнего и любимого ученика Олега Палыча – у Ноя. С Темой мы в этот момент находились в состоянии еще не военном, но уже критическом, поэтому показывать, что мне от него что-то может быть нужно, я не хотела. А Ной… Мое к нему отношение довольно сложное, а его ко мне – еще сложнее. Он первый меня в свое время из центровых магов идентифицировал, и с тех пор между нами сложились довольно чудные отношения – настороженные, опасливые, но в целом доброжелательные, а еще… он меня чувствует… без понятия как, но очень хорошо и близко, но из-за этого он сам меняется, мое видение магии его меняет, поэтому-то он и ушел из Ассоциации. Общение между нами превращается в игру – ни я, ни он не хотим показать больше, чем нужно, но в то же время без злобства. Можем и поделиться, открыться, при этом он меня ни разу не заложил больше, не подставил намеренно... Короче – Ной не дорос при жизни Олега Палыча до подчинения демонов, но он мог их видеть. И он читал записи своего учителя о духах. И он нашел Лизу, инициировал ее, он знал о существовании эльфов рядом с ней. А этого совместного существования неинициированной по детству ведьмы и эльфов не должно было быть, потому что духи с магами не живут, только если подчинены. Рассказ Ноя мне на многое открыл глаза. Ной обнаружил Лизу…
- Можешь мне не рассказывать. Лиза – любимая тема Ноя, когда он меланхолично квасит. Так что я в курсе.
- Чудесно. Ной мне сказал, что духи, даже прирученные, нуждаются в постоянном контроле. Даже дрессуре, как домашние животные, или настройке, как музыкальные инструменты и точные приборы. Многие маги из-за этого пострадали, а в случае Светы и Стельмаха – эльфы были навсегда, покуда не прервется род, приставлены оберегать своих хозяев. Но хозяева их, вот уже на протяжении трех поколений, не имели магического дара, т.е. не могли их контролировать, и даже не знали о существовании принадлежащих им духов. А там, где над ними не доминируют, они становятся хозяевами и не знают жалости к тем, кто не повинуется их приказаниям. Так что мы имели конфликт интересов – оберег на доме против парочки одичавших эльфов, которые хотят жить на энергетическом узле. Так примерно выглядела ситуация по состоянию на начало этого года.
Ася замолчала, готовясь к самой неприятной части рассказа.
- Пойдем, покурим?
- Пошли.
Она скользнула с кровати, Эдик за ней. Меня же они не взяли с собой, так и оставили висеть под потолком в энергетической клетке. Я, впрочем, знал, о чем они станут говорить, но совершенно не представлял себе, чем это может для меня кончиться. За последний месяц я почти привык к неведению, к непредсказуемости Асиных реакций, но все-таки – решалась моя судьба, и я ощущал себя некомфортно. Прошло уже гораздо больше времени, чем это было необходимо, для того, чтобы выкурить по сигарете. Я не мог их чувствовать, они специально ушли, чтобы поговорить наедине, кроме того, Ася наверняка еще и заблокировала и себя и Эдика от меня. Я начал подозревать, что они удалились отнюдь не на балкон, а гораздо дальше. А проверить, так ли это, я не мог. Майские ночи коротки. Около четырех часов утра за окном начало помаленьку светлеть, сереть и выцветать. Свет настольной лампы, такой уютный в момент нашего появления, теперь казался неуместным. Я обратил свое внимание на книгу, лежащую на столе. Это был подарок Стельмаха, один из оставшихся после него пустячков, которые он у Эдика позабыл или не захотел забрать. «Английский пациент». Поднапрягшись, я дотянулся до книги и на заложенной мобильным телефоном странице прочел: «Если бы я отдала тебе свою жизнь, ты бы не принял ее. Правда?» Вообще-то, я бы принял. В этот момент потух свет, и вернулась Аська. Принялась молча собирать свои вещи, не глядя сняла с меня оковы. Приоткрыла окно, достала с полки пепельницу, присела на подоконник и закурила.
- Где Эдик?
- Дрыхнет. За что тебя развоплотили в прошлый раз?
- Что значит «в прошлый раз»? Ты решила меня уничтожить?
- Не цепляйся к словам. Отвечай.
В ее голосе звучали повелительные интонации. Ровно столько, чтобы я начал чувствовать необходимость отвечать ей, и это мне не понравилось.
- Не нравится? Вот и мне тоже. В любом случае не нравится. Ни когда меня прямо заставляют или советуют, ни когда выстраивают события вокруг меня так, чтобы принудить поступать определенным образом.
- Тогда зачем ты спрашиваешь, за что меня развеяли? Тебе все и так должно быть понятно.
- Хочу, чтобы ты сказал. Может быть, ты почувствуешь раскаяние? Я ведь не знаю, что с тобой делать. Если оставить тебя, как есть – ты же не успокоишься, продолжишь меня мучить?
- Я не могу понять, зачем ты доказываешь окружающим, что ты не верблюд?
- А я верблюд? Да?
- Ты ведьма… Тогда… я нашел, точнее случайно встретил чудесного, чуткого, талантливого и восприимчивого юношу, которого за несколько лет превратил в самого сильного по тем временам мага. Воспитал и передал все, что когда-либо сам понимал. А потом он влюбился. Женился. Наделал детей. Устаканился и законсервировался в своем счастье. Не рос дальше. Ничего не хотел менять. Я дал ему несколько лет насладиться семейной жизнью, а потом подступился снова. Безрезультатно. Тогда я кое-что предпринял, но жизнь полна случайностей. Умерли его жена и ребенок. Он понял, что я тут косвенно виноват, и развеял меня.
- И что с ним было потом?
- Сошел с ума. Он перестал бояться смерти, перестал прятаться, магия захлестнула его, и он больше уже не мог ее контролировать.
- А ты? Почему ты вернулся?
- Потому что чувствовал свою вину, и потом до самой его смерти ходил за ним, как приклеенный, подчищал… Так что, насчет раскаяния, ты не права.
- Разве? Ты ж попытался и со мной тоже поиграть в воспитателя. Спасибо за опыт, это было поучительно, но…под раскаяньем я понимаю другое.
- Что мешало мне попробовать?
- Знаешь, ты так тонко понимаешь магию… мне даже в голову не могло прийти, пока Ной не сказал, что ты теперь «мой эльф». Я понимала, конечно, что суть магического призывания – обмен энергии мага на свободу эльфа, но я не менялась с тобой. Я дарила. От души дарила тебе силу и ничего не хотела взамен.
- Разве? Ты все свои мысли тогдашние помнишь? Бойся своих желаний, ибо они сбываются.
- Ага, особенно, когда рядом крутится эльф, чтобы подхватить то из них, которое соответствует его собственным устремлениям.
- Сафина, ты понимаешь, какие на тебя возлагались надежды? Сколько сил я в тебя вложил, и не только я?
- На болт. Не хочу. И заставлять себя из-под палки не буду, потому что ничего у меня не выйдет из-под палки. Тебе понятно?
- Да. Теперь понятно.
- Так что, Дью, Дью, Дью – прости-прощай. Свободен.
Сказала так и растаяла.
Кода.
Лето.
Будний день, обеденное время. Тихий центр, парки, бульвары, двух и пятиэтажные дома сталинской и ранее постройки. Чугунные ограды. Липы и каштаны спасают редких пешеходов от зноя. Где-то буквально за поворотом шумит одна из центральных городских артерий, от шума голосов, гудков, шуршания покрышек в плотном воздухе закладывает уши. Воздух давит, давит солнце, небо, жара, пространство слипается, напоминает кисель. Любое быстрое движение, даже не твое, вызывает бессознательное чувство протеста. Мысли катаются в пустой черепной коробке лениво и ни о чем. На всю бошку их за раз не больше трех: «Жарко. Пить. Покоя!!».
По пыльной тропинке в тени деревьев, чмякая босыми пятками по кожаным подошвам сабо, шла полная статная женщина… Разумеется стояла жара – июль. Но вовсе не такая одуряющая, как пару лет назад. И женщина, та же, но изменившаяся, разумеется, уже не могла похудеть до модельных размеров, но полнота ее уже не столь чрезмерная, говорила скорее о здоровой жизни, о достатке. Не было развевающейся полупрозрачной длинной юбки и дырчатой светлой блузы с коротким рукавом – их сменил брючный костюм из натурального льна. И хозяйственная сумка исчезла и появилась аккуратная и даже кокетливая маленькая дамская, и высота каблука уменьшилась. Скорость ее передвижения была невелика, но движения, плавные и вальяжные, спокойные и легкие, подсказали идущим следом Степке и Эдику, что дама, а по-другому ее уже назвать язык не поворачивался, никуда не торопится. А они не то чтобы спешили, но их сегодня ждало еще много дел, а потому они обогнали попутчицу, не задумываясь. Она же, еще долго провожая взглядом столь непохожих друг на друга приятелей, думала и о них тоже. Она узнала Степку, она вспомнила, что в тот день, когда они пересеклись два года назад, началась для нее совсем другая жизнь, и гадала о том, что могло измениться для него. Некоторые видят в событиях, происходящих с ними лишь цепь случайностей, а другие – причины и следствия. И она именно тогда, прибежав домой совершенно измотанная, вдруг увидела судьбу свою совсем другой, и поняла, что в чем-то виновата сама, что принимает под свою ответственность лишнее, нагромождает проблему на проблеме, и «переспав с этой мыслью» кое-отчего, от многого отказалась. Выбрала…, вложила всю свою энергию в достижение поставленных целей, и результат ее более чем устроил. Теперь же, взяв таймаут, готовилась к новому броску, к новым целям, а пока жила для себя и… наслаждалась жизнью. И обнаружила, что и накануне пенсии вполне еще есть для чего хотеть жить.
Удаляющиеся от нее с каждым шагом «мальчишки», а она не могла думать о них иначе, ведь ее старший сын ненамного их моложе, как она уже отметила, совершенно не походили друг на друга. Стельмах, как и всегда, пижонил – на нем был серо-песочный, безумно дорогой, летний костюм и светлая рубашка. А Эдик… опять же, как всегда, напоминал бродягу – бриджи, шлепанцы, бейс и белая футболка с мордой Хью Лори и надписью «все лгут». И все, кроме футболки, свежей для разнообразия, даже посерело от долгой носки. Однако, по поведению Степы, она поняла, что именно Эдик в этой паре верховодил.
- Ну, что? Не передумал?
- Конечно, нет. Я счастлив. До соплей… Но…
- Что не так?
- Ну… она слишком самостоятельная. ТТ говорил, но я не верил. Точнее я предполагал, что она так себя ведет, потому что это для ТТ. А со мной будет по-другому. А тут, первым делом – самолеты, ну а девушки, точнее я – потом.
- А ты, что думал? Аська тебе говорила, что Света очень просчитанный персонаж. Что она мгновенно определяет направление своих действий, не любит лишних движений. Что долг для нее – прежде всего… Что конкретно тебе не нравится?
- Я, как вернулся, оповестил своих старых клиентов, что готов снова оказывать определенные услуги. Ну и, ты сам понимаешь, иной раз допоздна приходится задержаться. Пару раз Светка так-то меня дожидалась, и даже слова поперек не сказала, а потом выдала мне комплект ключей от дома.
- Это же хорошо.
- Хорошо. Но она меня ждать перестала. Прихожу к полуночи, а они с Осей спят уже спокойненько. Ужин меня на кухне дожидается, а Светка – нет.
- Эгоист.
- Что это?
- И когда ты не только о себе думать-то будешь?
- Ладно. А что я должен не о себе подумать? Я … мы просто живем вместе. Вечером, даже если я не брожу по клиентам, я ее не вижу. Они с Оськой на воздухе, в саду тусят.
- А почему бы и нет? Что плохого-то.
- Но это – не мое! Я не понимаю этого, не могу привыкнуть!
- Так она же и не настаивает, насколько я понимаю, не заставляет тебя принимать участие, потому что понимает, что трудотерапия огородная, как ты сам говоришь, «не твое»?
- Но ее нет рядом. Она занята чем-то, я занят чем-то, даже Оська занят чем-то – общего нет. Может, правда, надо попривыкнуть, пообтереться.
- Бред. Стельмах, не накручивай себя. Ее любовь к земле – самое безобидное развлечение, даже полезное для здоровья и для семейного бюджета. Разве было бы лучше, если б она, как Кити всякий вечер ныла и требовала, чтобы ты ее выгуливал, развлекал и тратился. Она сама себя развлекает.
- Да, но я иногда себя чувствую себя так, будто ей ничего от меня не нужно…
- Кроме тебя самого. Ей пофиг твои доходы, статус твоих предков или твой. Ей нужен только ты… сам по себе. Личность. И кроме того, научись, Степка, спрашивать.
- Что ты имеешь в виду?
- Ты столько лет жил… только догадываясь о ней. Буквально. Ничего не зная, но мыслями постоянно касаясь той частоты звучания, на которую она должна быть настроена. И угадывал верно. Но фокус в том, что она больше этой только частоты. Это – верхняя нота аккорда. Я понятно говорю?
- Вполне.
- Есть в ней целый пласт жизни, о которой ты не имеешь не малейшего понятия. А зная о том, что она всякое свое действие просчитывает, можно догадаться, что действует она не без оснований, пусть ты даже ее резонов не понимаешь… О том, что ты недоволен вашей совместной жизнью…
- Я доволен… я просто…
- Я к тому и веду. К маленькому «но» в ваших отношениях… Скажи ей. Спроси у нее. Объясни, что ты хочешь… Научись спрашивать.
- Но что, если я знаю, каков будет ее ответ? И боюсь услышать отказ?
- По крайней мере она подумает… А если ты молчишь – то, с ее точки зрения, согласен.
- А почему ты молчишь? Вы с Асей месяцами не видитесь, а все равно…
- Я тебе, может, сейчас глаза на мир открою, но любить, по-моему, необязательно вблизи. Любовь для меня – особая призма, которая меняет мой, повторяю, МОЙ взгляд на жизнь. Она не имеет отношения к кому-то еще – только ко мне. Доступно?... Это как раз тот случай, когда молчание – знак согласия. Такой вот я. А в твоем понимании объект твоей привязанности должен жить для тебя, в рот тебе заглядывать, ловить каждый вздох, предупреждать твои желания и все такое? А что должен делать ты? Ты, ради нее, ради Светки, на что готов? Неужели ты не можешь ради нее побыть пару часов вечером в одиночестве, или тихонечко поужинать и лечь спать, оберегая ее сон, если она тебя не дождалась, устала. Она же больна, и серьезно. И то, что она сама старается не чувствовать себя инвалидом, вовсе не значит, что тебе надо об этом забыть… Степ, вы завтра в отпуск едете, там будете только друг для друга жить.
- А потом опять я окажусь в ее списке приоритетов на третьем месте.
- Почему на третьем?
- Потому что на первом – сын, на втором – дом, а на третьем – уже я.
- Везунчик ты, Степка. Мой номер, вероятно, в третьем десятке.
- Брось. Неправда. С тех пор, как я с Асей тружусь и вижусь всякий день почти, я вас разгадал.
- Разгадал? Просвети меня.
- Вы одинаковые, но на каком-то другом уровне, не имеющем к бытию никакого отношения. А там, на другом плане сознания – вы одно существо, как бы вы не упирались и не отрицали. Вы курите одинаково, дышите, говорите, смотрите…
- Дурень ты, редкий. Не придумывай, не лезь, где не понимаешь ничего.
- Мы вас ждем к пяти в ЗАГСе, не опаздывайте, ладненько?
- Хорошо.
Стельмах пошел до дому, а Эдику нужно было еще заглянуть к родным, и он направился к автобусной остановке. Транспорт подошел почти сразу – он с облечением просочился к свободному месту и сел на разогретое сиденье. В ушах играла музыка, глаза сами собою закрывались – он плохо спал этой ночью. Блики солнца, пробивавшегося через листву деревьев вдоль дороги, прыгали по его закрытым векам, и на внутренней их поверхности отражались алыми сполохами, завихрениями, мельтешением бурых и рыжих пятен. Эдика подбрасывало на ухабах, трясло на поворотах, в маршрутке было душно, и не смотря на гвозди наушников, он слышал и рев мотора, и разговоры, и сигналы мобильников, и все это сливалось в неприятное предчувствие головной боли, а во рту уже появился привкус яичницы и аскорбинки, как всегда накануне болезни. «Надо продержаться как-то. Хотя бы до вечера. Некрасиво портить Стельмаху такой важный день». Позади него встала, задев его, заставив пробудиться, и начала пробираться по проходу на выход девушка, лет двадцати пяти, а может и больше. И чем-то она напомнила ему Ритку, Асину младшую сестру, и чем больше он вглядывался в нее, тем более находил сходства. Наконец, уверившись, что это действительно она, Эдик послал ей мысленно приказ обернуться. Девушка явно почувствовала беспокойство, но все еще не решалась повернуть голову в его сторону, и Эдик опять засомневался. У него никогда не получалось транслировать мысли, даже если его собеседником был маг, поэтому он отступился, просто подумал про себя, что было бы хорошо, если б это действительно оказалась Ритка, что он рад был бы ее видеть, как и всегда ей радовался, даже зная, что она его не очень-то жалует. Автобус качнулся, притормаживая, Эдик в последний раз сконцентрировался, и повторил попытку, и попросил, но уже не приказал… девушка, прежде чем спуститься по ступенькам, обернулась, оказавшись совершенно ему незнакомой, и взглянула на Эдика вопросительно и настороженно, и вероятно чего-то в нем окончательно испугавшись, спрыгнула с подножки и быстро пошла прочь. В этот момент все поплыло у Эдика перед глазами, и он понял, что неосознанно встал с сиденья, настолько сильно желая, чтобы девушка подчинилась, что, даже не понимая того, двинулся вслед за ней. Он прошел несколько шагов между сидений, и приземлился на свободное кресло у выхода. Силы его убывали, его мутило. Ожил где-то в сумке сотовый.
- Дыши глубже.
- Ась, ты?
- Я, я. Дыши, говорю. Ты заболел, похоже. Где ты? Хочешь, я за тобой метнусь?
- Как ты догадалась, что мне плохо? Ты за мной следишь, что ли?
- Тебе Стельмах свою теорию рассказывал? О том, что мы с тобою одинаковые.
- Да. И что?
- Я всегда знаю, когда тебе плохо. Потому что мне плохо тоже. И с тобой та же фигня, только я стараюсь не причинять тебе неудобств.
- Ах-ренеть.
- Да уж. Ты к родным едешь?
- Ненадолго, на часочек. Потом сразу к тебе. Ладно?
- Так… Еще на полтора часа я тебя прокачаю, только пожалуйста, не шали больше.
- Что ты имеешь в виду?
- Не колдуй. Ты же тратишь собственную энергию на бестолковые желания.
- Буду теперь только толковые желания загадывать. Пока?
- Пока-пока.
Вот… так вот. Такого даже я не мог ожидать. Кажется, теперь я знал, как повлиять на Асю, как заставить ее делать то, что мне было нужно. Эдька же шел напрямик через дворы к своему старому дому и тоже думал о связи между ним и Асей. Он понимал, что, наверное, должен был догадаться раньше. Ведь иной раз то, что с ним происходило, он ничем не мог объяснить – только чувствовал, что мысли и ощущения, им переживаемые, чужды ему. Неуместность некоторых эмоциональных состояний, эйфория или хандра на пустом месте, попытки (давние, теперь Эдик стал осторожнее) обижать Аську, от которых он мучился потом нешуточно сам, полное отсутствие у него каких либо сил, когда она была призраком, его почти физическая боль, когда она пыталась материализоваться, да мало ли, что еще – все это должно было ему подсказать, что он сросся с ней. И эта фраза: «Стараюсь не причинять тебе неудобств». О чем она? Аська, похоже, фильтрует поток энергий между ними, чтобы снять, не показать ему, по крайней мере, пиковые состояния. «Наверное, я должен чувствовать благодарность. Но, это – вряд ли».
Квартира, в которой на протяжении первых двадцати с лишним лет своей жизни обитал Эдька, располагалась в пятиэтажной хрущевке, каких понастроили когда-то между двумя крупными заводами для работников этих самых заводов несколько кварталов. Оба предприятия эти в современных реалиях оказались нежизнеспособны, хотя продолжали трепыхаться – сдавали в аренду помещения и плодили по периметру своей территории магазинчики и мелкие конторки. Агентства недвижимости завалили выставленные на продажу квартиры именно с этого района – народ чуть побогаче прочего мечтал уехать. Цены на жилье здесь на вторичном рынке были одними из самых низких по городу. Поэтому квартиры эти и продавались, и покупались достаточно хорошо. Особенно небольшие. На лестничной площадке третьего этажа, где жила Эдькина семья (отец, мама и сестра) за последние несколько лет уже раз шесть сменились жильцы соседних квартир. И каждый из новых владельцев что-то со своей недвижимостью делал: устанавливались новые окна, двери, радиаторы, трубы, сантехнику и прочее. И только его родные жили по привычке и в своем устоявшемся быту ничего не хотели менять.
Отношения Эдика с родственниками, до сих пор очень сложные и сильно его напрягающие раньше, теперь немного сгладились, и время от времени, в припадке сыновней привязанности он матери или отцу на дни рождения делал крупные, но своеобразные подарки – заказывал и оплачивал установку бытовой техники, тех же окон, кондиционера, сейфовой двери. Он мог бы бывать дома чуть не каждый день, но, даже имея возможность, навещал родной город и дом все реже и реже, и всякий раз ему с непривычки бросались в глаза, как положительные перемены, так и следы ветшания и обнищания. Так, в своих попытках улучшить уровень жизни родных Эдик начал видеть… нечто совершенно несвойственное его первоначальному замыслу, он будто бы навязывал им искусственно что-то, к чему они не были готовы и не умели ценить. Ему всегда нравилось дарить подарки, он не скупился и выбирал всегда от души, и вкладывал себя, и думал доставить радость, но получалось, что его презенты в общей атмосфере его же родного дома выглядели, как заплатки из парчи на старой и ветхой одежде. Впрочем, он давно перегорел тут, и запретил себе рвать сердце на эту тему… Подарил, так подарил. «Умерла, так умерла»…
Войдя в подъезд он на мгновение остановился. Первый же вдох, он это и раньше отмечал, напоминал временной сдвиг – пахло, как в детстве: прогорклым маслом, жареной рыбой, кошками, пыльными ковриками и совсем немного сыростью из подвала. Ничего хорошего. Но Эдик любил свое детство, любил лето, каникулы, любил мать, которая тогда еще часто смеялась и играла с ним, и варила компоты из сушеных груш и чернослива, и вышивала гладью замысловатые наволочки на диванные подушки, и целовала его на ночь… а потом родилась Нюта, и все переменилось, потому что им с тех пор разве, что занимались, выполняя родительский долг, но всю любовь без остатка теперь требовательно забирала сестра… Поднимаясь по ступенькам, он вспомнил, что никогда не замечал убожества хрущевок, пока не привел однажды (единственный раз в жизни) в гости к себе Аську. Он пропустил ее тогда по-джентельменски вперед, и потому не мог не видеть, как она настороженно оглядываясь по сторонам, шла посредине ступенек, и боялась даже краешком своей роскошной норковой шубки задеть стену или поручень. Не боялась, конечно, но Эдик чувствовал, что для нее здесь все дико, все странно и непривычно, что это абсолютно не ее уровень. И она думала в тот момент о том, что ее чувство к нему подвергается большой опасности, не потому, что он беден, а потому, что неизбежная разница в менталитете и восприятии между ними усугубляется еще больше. «А Стельмах говорит, что мы одинаковые? Где тут одинаковость-то?» Потом уже, позже, когда он попал в ее дом, когда увидел эти высоченные сталинские потолки и огромные окна, которые были ей привычны, которых она не замечала, потому что это был именно тот объем пространства, который ей необходим, он понял ее… тихо и будто про себя сказанную, у него на кухне фразу: «Как тут дышать? Давит. Давит невыносимо, ни о чем не могу думать, кроме того, что мне не хватает воздуха».
Эдик не любил вспоминать свою «личную историю», даже наоборот, пытался уничтожить ее, стереть. Но память иногда услужливо выплевывала из небытия некоторые события и складывала их так, что отчетливо прослеживались взаимосвязи между деталями этих событий, теми которые и привели их с Асей к тому, что они имеют сейчас. А имели они: «Я всегда знаю, когда тебе плохо». Взаимно.
Он уткнулся взглядом в дверь. Помедлил. Позвонил. Знал, что семейка его только утром вернулась из Феодосии, и все в сборе. Ему открыла Нюта. Сестрица не походила на него ничем – пухленькая, крупная, с мелкими чертами лица, светлыми кудрями. В их роду так чаще всего и получалось: мужчины – тощие, женщины – крупные. Сестра пропустила его в прихожую, оглядела оценивающе, и не поздоровавшись, ушла на кухню. Эдик разулся, отметил, что перед пуфом и под трюмо громоздится кучками в залежах пыльных комочков сестрина обувь в немыслимых количествах, и пошел на голоса. Семья сидела за столом и перебирала персики для компота. На плите кипел сироп и стерилизовались банки. Мама орудовала огромной ложкой, отец и Нюта, вооружившись маленькими ножами, аккуратно вырезали косточки. Никто его присутствию не удивился особенно, поэтому он помыл руки и присоединился к чистке фруктов. Он, было, начал их расспрашивать о поездке, об отпуске, но эта нейтральная и даже позитивная тема семью почему-то не впечатлила, хотя обычно они с удовольствием рассказывали о своих приключениях… Нюта не выдержала первой и в лоб спросила в брата, что привело его в будний день на родину.
- Друг женится. Я обещался быть свидетелем.
- Кто?
- Разве важно?
- Конечно. У тебя сестра незамужняя, мы сколько уже раз просили тебя поспособствовать ее счастью.
- М-м-м… Мам, честно говоря, с точки зрения мужчины, я не считаю Аню подарком… Т.е. я ее люблю, но дело в том, что подложить кому-то из приятелей такую свинью – нет, пожалуй, я не смогу…
- Значит, ты родную сестру свиньей называешь?
- Конечно, нет. Я имел в виду, что…
- Значит, я – не подарок?
- Что ты имеешь против Нюты? Очаровательная, юная девушка, с хорошим воспитанием и образованием – что нужно еще?
- Хорошо воспитанная девушка не липнет ко всему, что в поле ее зрения носит штаны. Мне перед Стельмахом даже стыдно было, за то, как она с ним себя вела.
- Тетя Сима сказала…
- Тетя Сима? Так вы теперь с ней сговорились?
- Они с тетей Раей обещались похлопотать за нашу дочку. Они любят организовывать смотрины, и уже многих девочек пристроили… И Саша, дочка тети Раи, очень хорошо замуж вышла…
- А Степка? Через месяц после свадьбы развелся? Хорошо разве?
- Так он на русской женился – вот и причина. А если на Нюте женится – все по-другому будет.
- А! Вот оно как?! Стельмах на Нюте не женится, это я вам ответственно говорю!
- Почему это? Ему, конечно, нужно время, чтобы отойти после прошлого брака, но потом…
- Не нынче, не потом…
- Ты что-то знаешь?
- Мам, я жил с ним полгода. Ему не нужна жена, которая не умеет готовить. С километровым маникюром, и привычкой весь свой доход спускать на шмотки. У него такая уже была.
- Нюта умеет готовить, не ври.
- Не время от времени, а каждый день? По ее рукам этого не заметно. Характер у нее, опять же, не сахарный.
- У Степки тоже.
- Да. Но дело же не в этом. Что вы в домострой какой-то вдарились? А как же чувства какие-то? Где это видано, чтобы в двадцать первом веке, без любви женились… Неужто ты, Аня, себя так мало ценишь, чтобы без желания продаваться.
- Я хочу замуж.
- Зачем?
- Как – «зачем»?
- Что тебе там? Ты собираешься варить супы, крутить котлеты, рожать детей? Ведь нет?
- Нет. У меня будет муж из хорошей семьи, с достатком, мне будут завидовать подруги, будет свадьба и белое платье, и фотограф…
- А потом?
- А потом мы поедем в путешествие.
- А потом?
- А потом я куплю себе мебель в спальню, белую с золотым кантом, и зеркало во всю стену…
- Родители, вы слышите этот бред?
- Ну, пусть помечтает девочка? Что тебе-то?
- Кошмар. Я перестаю что-либо по жизни понимать. Купи, Аня, себе теперь, а не позже мебель в спальню, и не забивай себе голову глупостями.
- Ты что, с ума сошел? Откуда у меня такие деньги?
- А после свадьбы откуда?
- Муж даст.
- Не даст. Стельмах точно не даст.
- Но почему?
- А муж нужен, чтобы давать тебе деньги?
- Да.
- А ты ему, зачем нужна?
- Ну…
- Не закатывай глазки… святая невинность… По-твоему получается, что жена нужна для того, чтобы тратить деньги мужа?
- Мама, почему он меня обижает?
- Я тебя не обижаю, я тебе говорю, что твои представления о браке – глупы и наивны.
- А твои? Ты-то что? Четвертый десяток разменял, а все никак не женишься. А?
- А я не хочу. Мне и так хорошо. Или… я что, тоже попадаю в сферу интересов тети Симы?
- Ну…
- Наденьте, мама приличное лицо, и слушайте внимательно – я не нуждаюсь в вашей опеке. У меня есть своя собственная, довольно интересная и даже-даже счастливая личная жизнь. Все.
Эдик отложил нож, отмыл сладкие и липкие руки под краном, вытер их и, достав из сумки сигареты, ушел на балкон. Ему было слышно, как на кухне переговариваются родственники, но почему-то без восклицаний, а вполне монотонно, только Нюта иногда подхихикивала судорожно, да отец что-то бубнил на одной ноте, в диссонанс с матерью. В воздухе витало что-то нехорошее. У Эдьки было ощущение, что его загоняют в ловушку, мнение его никого не интересует, но что-то им еще нужно от него. В тоне матери он слышал, что она не сомневается в своей власти, что бы он не противопоставил ей. Возвращаться на кухню не хотелось. Эдик прошел через большую комнату, оглядывая ее свежим взглядом. Он жил здесь. Лет с тринадцати. Одна из спален принадлежала маленькой Нюте, другая – предкам. А он располагался в «зале», и не имел никогда своего угла, уроки делал за столом-книжкой, разложенном до половины, вещи хранил в прихожей и на стеллаже в коридоре, ему строго-настрого было запрещено оставлять расстеленным диван с утра, он делал уроки под шум телевизора – не сын, а пасынок в родной семье. Ему повезло, что в институте он познакомился с Аськой – она не возражала, когда он оставался у нее неделями. Конфликт его с родителями тогда усугубился, но не достиг еще критической фазы. Они подозревали, что сын живет у девушки, но ничего поделать с этим не могли. Ситуация ухудшилась именно тогда, когда они с Асей расстались, когда он снова начал жить с предками, но за это время они отвыкли от него, от того, что большая комната, свободная на протяжении нескольких лет, опять превратилась в спальню… Кроме того без Аси ему было плохо, начиная от душевной неполноты и тоски по ее телу, заканчивая простыми и глупыми бытовыми мелочами, которых он рядом с ней не замечал… Он не знал, как спастись от этой муки, и потому пил, куролесил, кадрился больше прежнего, а возвращаться ему приходилось домой, под утро и часто … в прискорбном состоянии. Разумеется, последовали упреки, а позже карательные меры, и даже, когда он окончил институт, устроился на работу, начал часть своего дохода отдавать матери ничего уже не могло измениться в лучшую сторону. Он стал для семьи источником постоянного недовольства, обузой, предметом для пересудов, его замучили постоянной критикой. Никакие его попытки вести себя прилично не могли уже изменить отношения родных к нему. Самостоятельность, отдельность от семьи далась ему нелегко. Отделившись, он мог, конечно, делать какие угодно глупости, но на глупости у него теперь не хватало сил – нужно было думать о том, что он завтра будет кушать, и как заплатит в следующем месяце за жилье, и как наскрести на новый комп, или на ботинки… Помнится, у Аськи проживая, он все эти проблемы и за проблемы-то не считал, и избегал подобных разговоров, но это была… жизнь… непридуманная, настоящая. Не до полетов уже, не до креатива. Не до жиру, быть бы живу… Незадолго до его отъезда в столицу семья, после долгого перерыва, сделала попытку к сближению, и он с огромной радостью поддался, ведь это были самые близкие его люди на свете, но… за их улыбками и вниманием он очень быстро разглядел желание «припахать» его опять к лишним для него проблемам, а тогда ему и своих дел хватало. Ровно под горлышко, чтобы только продохнуть…
- Эй, ты что, заснул здесь?
- Эдик, мы хотели с тобой посоветоваться…
- Слушаю.
- Мы планируем привести квартиру в порядок. Если Аня жениха приведет, то будут же смотрины, нужно, чтобы о нас плохого не подумали.
- Ради самих себя вы ничего сделать не хотите, а ради мнения общества – нужно? Так?
- Не ерничай. Какая разница? Если в итоге получится порядочная обстановка?
- Что ж, дело хорошее. Рад за вас.
- Мы бы хотели, чтобы ты в этом поучаствовал, помог чем-то.
- Чем? Я же не могу бросить работу и приехать к вам сюда клеить обои. И вас тут трое взрослых людей…
- Нет. Мы понимаем. Этого не надо.
- А что? Я могу поискать в Интернете интересные варианты отделочных материалов, заранее поглядеть что-то, приедете ко мне, выберете, что понравится.
- Это чудесно, но мы надеялись, что ты профинансируешь хотя бы какую-то часть затрат…
- Сколько?
Мама замялась, потом глубоко вдохнув, озвучила цифру.
- Ну, вы даете? Я не миллионер… однако.
- Не жадничай. Все равно, ты там, в Москве все пропьешь-прогуляешь. А тут польза будет.
- Кому польза? Я же не живу здесь, вы меня заставили выписаться, и в приватизации я не участвовал?
- А вот, если повернешься к семье, не попой, как обычно, а лицом, тогда можешь прописаться.
- Спасибо… я человек незлопамятный, но зло я от добра отличаю и память у меня хорошая… Мам, у меня таких денег нет. Точка. А если бы и были, то прописка мне больше не нужна. И здесь мне тоже больше ничего не нужно. У меня в столице уже давно своя жилплощадь имеется. Правда, еще пять лет мне за нее кредит гасить, но тем не менее…
- Ты купил квартиру? Как?
- Молча.
- Почему ты ни с кем не обсудил?
- Обсудил. С финансовым консультантом в банке, с юристом.
- Но не с нами..
- А зачем? Что могло измениться-то? Вы в меня не верите, так? А я смог. Сам. Финансировать ваш прожект я не имею возможности, потому что уже несколько лет работаю на собственную квартиру, и деньги я не пропиваю, а если бы они были, свободные, то вероятно я бы их употребил на апгрейд собственности, в которой живу.
- Мам, ну почему он вечно все портит?
- А что я напортил-то? Отучись, дорогая, даже думать о том, что кто-то тебе за просто так что-то даст. Воспитали, блин, морального урода, баловуха! С чего вы решили, что я вам должен?
- Сам ты – моральный урод! Сколько крови ты мне выпил, скольких седых волос стоил, я же за тебя переживаю, ночей не сплю. Я думала, что ты с радостью поучаствуешь в восстановлении собственного дома, чтобы хоть на склоне лет вовсе без жилья не остаться. А оказывается – вон оно как! Ты решил о нас забыть, последнюю ниточку перерубил.
- Мам, не дави на жалость. Ты еще спой про то, что я тебе в старости стакан воды не принесу. Про седые волосы – не буду спорить, но это было давно, в институте, и я – тогда и сейчас – две разные жизни. Нежелание мое делиться с вами такой важной новостью, как покупка квартиры, следствие того, что я знаю, чем это может обернуться.
- Чем?
- Тем, что вы попытаетесь Анюту ко мне отправить, потому что в столице она лучше устроиться сможет.
- А даже и так? Что плохого?
- А то, что я заслужил право на личную территорию. По мне – ваш образ жизни непонятен, неприятен и недопустим. Эта балованная особа, которая сейчас шмыгает носом в уголочке, видит в витрине яркую тряпочку, и покупает ее, не задумываясь, не зная цены деньгам, потому что вы ее кормите, содержите, да еще и воспитываете в ней эгоиста, а между тем, не всякая работающая женщина с самостоятельным и приличным доходом может себе позволить в сезон накупить шесть пар обуви... Как раз, скорее всего, наоборот, признак самостоятельности – умение планировать свои приоритеты. А вы ей вырасти не даете… Вы думаете, что я обижен на вас за то, что после института вы мне в помощи отказали – нет. Я благодарен вам. Потому, что я научился жить своим умом и своими доходами. А Аня, если вы продолжите в том же духе, так и будет вас доить до конца вашей жизни, и замуж не выйдет, потому что потребительское отношение к людям даже не маскирует, не скрывает, что ее цель – найти спонсора. Я не готов ее спонсировать.
- Мама! Скажи ему, пусть замолчит!
- Не хочу я молчать, раз уж вы можете… Вы мне улыбаться начинаете, только когда вам что-то от меня нужно, а я не хочу и не буду покупать вашу благодарность… я давно понял уже… с тех пор, как родилась Аня, обо мне вспоминали только по остаточному признаку. Мне это сложно было осознать, потому что я вижу, как мои знакомые девушки относятся к своим сыновьям, какое это для них счастье – дети. И я не могу представить, как большое и искреннее чувство может выродиться в совершенно меркантильное отношение, которое я вижу по отношению к себе.
- Для всего есть причина. Было время, когда мы о тебе заботились. Теперь твоя очередь о нас позаботиться.
- О вас, если это мне по силам – бога ради. Но не для себя вы хотите расстараться. А для Нюты, для чужих людей, которые неизбежно будут обсуждать вас, каждую мелочь обсасывать, ради того, чтобы показать, что вы …
- Почему он меня не любит?
- А что в тебе любить-то, если всякий раз, как ты рот открываешь, я слышу слово «дай»?
- Неправда!
- Хорошо, еще есть любимое слово – «хочу»…Ладно, родителей подмяла, так еще и меня к своим загребущим ручкам прибрать хочешь? И еще надеешься, что я кому-то из своих знакомых тебя сосватаю? И не думаю, что тетя Сима Степку на тебе женит…
- Брось! Это только вопрос времени.
- Да будет тебе известно, маленькое чудовище, что не все случается, как ты хочешь. У Степы сегодня свадьба. Я к нему приехал.
Только когда эти гневные речи сорвались с языка, Эдик понял, что переборщил, проговорился, открыл секрет друга. «Черт-черт-черт! Что же я наделал, и как теперь?» Матушка его кудахтала, сестрица рыдала, отец деловито вслух рассуждал, что еще неделю назад, когда они были в гостях у тети Симы, ни о какой свадьбе и речи не шло, и не может такого быть, чтобы Стельмах, как послушный сын, не сообщил родным о таком важном для себя шаге.
- Но этот вот жмот о своей квартире не сказал? Так и Степка мог!
- Он не сказал, потому что знает, что его собственное мнение тетей Симой в расчет не принимается, и не принималось никогда. Потому что в прошлом году его тошнило от того, во что превратилась его первая свадьба. Он решил побыть послушным сыном, и пошел на поводу у матери. Высидел, вытерпел весь этот беспредел, но сделал свои выводы. И теперь, когда он женится на той, кого любит, он не хочет омрачать это счастье постоянным контролем своей семьи, напоминаниями о том, что приличная свадьба не менее чем на сорок персон, и что непременно надо позвать двоюродного дедушку и троюродного дядюшку, которых он лично уже двадцать лет не видел.
«Так, успокаиваемся. И мелкими перебежками к Аське. Хотя… надо как-то нейтрализовать свару – они ведь Стельмахам сейчас звонить начнут. А у тети Симы – давление. Еще инфаркт схлопочет, и Степке – проблемы. Что делать-то? Блок на разглашение выставить, как Тулаеву? – Думаю, что лучше память подчистить. – Дью? Ты как тут? – Да так, пролетал мимо. Слышу – скандал в благородном семействе. Хочешь, я тебе покажу, как стереть их воспоминания? И не только о Степкиной свадьбе, но и о вашем конфликте сегодняшнем? – Спасибо. Очень любезно с твоей стороны».
Ася Викторовна работала. С самого утра и без перерыва. Второй юрист поселка Тру-ля-ля сбежала неделю назад в отпуск, на Аську навалилась рутина, и спасало ее от полного сноса башни только то, что девочка-практикантка, та самая, встреченная случайно в магазине, успела за предыдущий период значительно въехать в рабочий ритм, усвоить свои обязанности. Вообще, Аська была довольна тем, что поддалась спонтанному порыву и позвала эту кису на практику. Таня оказалась хваткой, сообразительной, контактной и, что немаловажно, нелюбопытной. С июля Ася в тайне от подчиненных выбила ей «взрослый» оклад, и если не накосячит ничего, собиралась вписать премию. Всю бумажную подготовительную работу Аська без зазрения совести скинула на свою помощницу, и про себя решила, что если та не завоет от тоски до окончания рабочего дня, то получит в награду Асин виповский пропуск в бассейн. Сама же Сафина помимо служебных обязанностей в эту пятницу занималась подготовкой свадебного сюрприза для Светки и Стельмаха. О том, что эти двое регистрируют отношения, знали только она с Эдиком, Ося и Звягинцевы, которые согласились на время свадебного путешествия приютить племянника. Впрочем, тут была еще одна маленькая тайна, но уже от Светки – Иосифу предстояло развлечение покруче, чем новобрачным. Ося с Иваном планировали освоить телепорт и попутешествовать по миру самостоятельно – не зря же они целый год учили английский. Наталья Михайловна сочла уровень их подготовки вполне удовлетворительным. Но, вернемся к сюрпризу… Ася нарушила собственные принципы, покопалась в головах у Стельмаха и Светы и выяснила, что они бы не возражали уже и против настоящего торжества, камерного и немногочисленного, без родни, но признаться в этом друг другу считали за предательство собственных же правил и обетов. Так что Аська решила, что игнорировать обещания и правила будет она, и совесть молодоженов не пострадает, и … организовала кое-что секретное… до самого последнего момента, еще за два часа до церемонии никому в подробностях неизвестное. К Степке она отправила Эдика, чтобы они вдвоем упросили ТТ задокументировать на камеру для потомков это важное мероприятие, а чтобы Тима не проговорился, Эдик должен был немножко попрактиковаться в магии и заблокировать желание Тимофея поделиться новостью. Недели за две до назначенной даты Аська выписала из Питера Ирэну, и та, оценив профессиональным взглядом Светкину фигуру, подогнала ей платье. Не белое, понятно, но цвета слоновой кости, а Аська, сама себе удивляясь, арендовала на свою долю точно такое же, но пепельно-серое. Никаких кружев, никаких корсетов и кринолинов – только прозрачный невесомый жатый шифон и бисер. Наглухо, под горло закрытые спереди, зато «без спины», наряды балансировали на грани фола, но не должны были смотреться вульгарно – комплекция обеих подруг вполне допускала отсутствие белья. Ирина обещалась появиться у Аськи к трем часам дня, а оттуда уже они собирались метнуться, к ничего не подозревающей Свете. Кроме того, Ася с утра обзвонила Кутузовых и Женю, и от имени Стельмаха упросила их прибыть к … почти к ЗАГСу… не раньше, но и не позже половины шестого вечера. Там их должна была встретить Лиза, все быстренько объяснить, раздать шарики и сопроводить к торжественному выходу новобрачных. Но самым главным был про между делом забронированный в «Кастрюльке» столик, Аськин любимый, слева от бара перед сценой, где собственно и планировала она отметить (ненадолго, Стельмахам надо было успеть на вечерний поезд в столицу) бракосочетание.
Итак, Ася трудилась. Таня, время от времени поднимая на нее глаза, наблюдая жонглирование начальницей тремя телефонными трубками одновременно, только стискивала зубы и брала следующую кипу бумаг из лотка с входящей документацией. Несмотря на дикий рабочий график, девушка была рада тому, что попала на практику именно сюда и старалась. Закончив уже третий курс университета, она понимала, что без блата, которого у ее семьи не было и в помине, ей не светит приличная должность. А тут – чудо. В тот день в магазине… она присмотрела эту блузку еще в начале сезона и ждала, когда на нее объявят скидку, и копила со стипендии денежку, и ждала, когда сможет наконец ее надеть, и думала, что мальчик, который нравился ей, обратит на нее непременно внимание, и будет ей счастье…Однако, когда она вышла уже из примерочной, мама сообщила ей, что только что говорила по телефону с одной родственницей, и что ее отец, сильно пьющий, давно уже бросивший и ее и мать, и живущий с другой семьей, скончался, и что родня собирает на похороны. Покупка откладывалась. Первой мыслью Тани тогда был гнев. Кто ей этот человек, которого она не видела уже несколько лет, и все воспоминания о котором сводились к тому, что она сидела под столом, спрятавшись, пока он бросался на мать, кто он ей? И почему ее немудрящая, но заветная мечта должна была из-за него сорваться. Поэтому-то Таня и пыталась уговорить мать найти деньги где-то еще, например, взять взаймы у бабушки… Злость ее еще не прошла, когда у выхода из магазина к ней подошла молодая женщина с визиткой, и заговорила, и предложила подзаработать. Подарок судьбы. Не иначе. С тех пор, как Таня попала в поселок Тру-ля-ля жизнь, ее переменилась. У нее будто выбили землю из-под ног, выдернули из привычной среды и переселили в … не в теплицу, нет… но вовсе в другую по составу и постоянно обрабатываемую почву. Разница бросалась в глаза, но оказалась не той, что мнилась поначалу Тане. Люди, живущие и работающие в поселке, отличались от ее знакомых не тем, что зарабатывали больше или тратили больше, а тем, что не замечали, просто жили на другом уровне… всего… И Таня смотрела вокруг широкими глазами и пыталась понять, как для них это стало возможным… откуда они взялись такие?
Когда она попривыкла, освоилась в офисе, стала отличать коллег от посетителей… она заметила, что к Асе Викторовне часто приходят довольно интересные персонажи, совсем не связанные с рабочим процессом. Правда появлялись они обычно под перерыв, и ненадолго. Таня успела узнать, что начальница ее недавно развелась с мужем, и сама инициировала развод, следовательно, можно было предположить, что какая-то у нее должна была иметься интересная личная жизнь, но почему-то никого из этих ее «неделовых» посетителей на роль близкого друга примерить не получалось. Чаще всего к ней забредал пожилой, очень вежливый в обращении со всеми, кроме Аси Викторовны, крепкий, седой, как лунь старикашка, который, раскланявшись с присутствовавшими в комнате, накидывался на Асю, гневно и яростно шипя. Ася, не отрываясь от работы, набирала номер на телефоне и, поговорив, не меняя тона, вставала, брала пожилого господина под руку и долго выгуливала его под окнами конторы, иногда одна, а иногда с Елизаветой Александровной Звягинцевой. С недельной периодичностью появлялся, грациозно и неслышно вползая в кабинет, огромный, смущающий нездешним загаром, заросший пего-седой бородой мужичина средних лет. Он весь состоял из сплошных противоречий – двигался плавно, тихо, так что пока не попадал в поле зрения, никак не определялся в пространстве, но как только органы зрения его обнаруживали – все, исходящая от него сила и мощь порабощали, ни о чем кроме него нельзя было даже думать, он был везде. Таню он сначала пугал до оторопи, до оцепенения, ей подсознательно хотелось сжаться в комочек и спрятаться. Но, когда он улыбался, или заговаривал, наваждение проходило, или наваливалось новое – хотелось смеяться, шутить с ним, бегать и веселиться. Ася Викторовна тоже попадала под его обаяние, искренне и похоже вполне сознательно, но Таня почему-то решила, что если и есть между ними что-то интимное, то оно уже, скорее всего, для обоих – пройденный этап. Бывал еще невероятно красивый, похожий на какого-то голливудского актера, ухоженный, гладкий и привлекательный до неприличия иностранец. Он говорил почти без акцента по-русски, и называл Танину начальницу «Айсик», и норовил подобраться к ней поближе и хотя бы на пару секунд до нее дотронуться. И хотя Ася ничего против объятий не имела, но тем не менее, чувствовалось, что ей они нужны, как рыбке зонтик. Заходили еще какие-то мужчины, но и с ними Ася Викторовна не шибко-то любезничала. Не выходя, однако, за рамки приличий.
За полтора месяца своей службы в поселке, Таня так и не поняла, так и не разгадала соей начальницы. Ей очень импонировала простота в общении, то, что Ася тратит на нее свое время, много и подробно объясняет, не дает заскучать, не навязывает ничего, не обсуждает личных дел, не любопытствует. Но назвать ее человеком добрым или простым – не, не выходит. Справедливым – да. Грамотным – конечно. Но хорошим? После нескольких совместных поездок в суд Таня такого сказать больше не могла. Водились за ней и странности. По поводу той же одежды, к примеру. Или по поводу неожиданных исчезновений. Иногда, вдруг, без видимых оснований, Ася замирала, будто прислушиваясь к себе, а потом быстро выходила из комнаты, и пропадала. Совсем. А еще имела она привычку, проработав пару часов без передышки, не отвлекаясь, как бы опомнившись, резко вставать, заваривать себе свежего кофе и, прихватив свежую прессу, сигареты и чашку, перебравшись через подоконник на хозяйственный двор, сидеть подолгу в беседке.
- Все. Умерла. Тань, я сворачиваюсь. Если кто спросит – так и передай.
- Хорошо.
- Я надеюсь, что ты продержишься без потерь до вечера, но в любом случае – спасибо, что согласилась меня подстраховать. И вот… это пропуск в бассейн. Если хочешь – ходи. Сколько нужно. Мне все равно некогда.
- И вам спасибо.
- Тебе. Я сколько раз говорила, чтобы ты обращалась ко мне без церемоний.
- Я… постараюсь. Вы… ты уже уходишь?
- Нет, пойду еще покурю в беседке, дождусь кое-кого, а тогда уж…
«И как, интересно, я должна вычислить этого «кое-кого», если мне велено говорить, что Ася Викторовна умерла?» Таня в замешательстве глядела на маленький серебристый кусочек пластика с магнитной лентой с изнаночной стороны и значком VIP. «Я теперь – очень важная персона. Вместо Аси, но это не имеет значения. От мамы все чаще звучат рассказы о бесплатном сыре. И она, кажется, подозревает, что Ася собирается меня растлить. В некотором роде – так и есть. Я скоро не смогу без работы, без денег, без этой красоты вокруг. Привыкну плавать по утрам. Надо попроситься, хоть на половину ставки и в учебный год… И еще… надо узнать в бухгалтерии сколько может стоить здесь хоть самый маленький коттеджик, тут так здорово, так хочется поселиться в поселке…» Таня взяла следующий файл с документами и принялась подсчитывать сумму пени по претензии.
- Привет. Не подскажешь, где Сафина?
Таня вздрогнула. Перед ней стоял невесть откуда взявшийся, ни разу до сих пор не виданный парень. Т.е. при ближайшем рассмотрении она поняла, что человек этот вовсе не так уж молод, но …
- Умерла. До понедельника. Сказала, что умерла, и пошла курить.
- Ты в следующий раз так не шути. Не смешно.
Сказал, подошел к окну, и также, как и Ася за несколько минут до, переполз через подоконник, соскользнул во двор и пошел к беседке. «Грязный какой-то. Неухоженный. Глаза больные, голодные. Шлепанцы чуть не потерял. Действительно «кое-кто». Со своего места Тане было видно, что Ася стоит спиной к офису. Неизвестный посетитель подошел незамеченным и, воспользовавшись моментом, сгреб ее в кольцо своих рук. «Сейчас ему достанется за фамильярность». Но тут Таню постигло жгучее разочарование – Ася Викторовна и не думала сопротивляться или вырываться, наоборот. Поговорив недолго, они пошли к окну, улыбаясь друг другу так, что у Тани дух захватило. Мужчина подхватил с Асиного стола свой баул и ушел, а Аська еще ненадолго замешкалась, выключая компьютер, собирая вещи, и Таня не удержалась, сказала:
- Он же… Вы такая… а он, не понимаю… Такие вокруг вас мужчины крутятся, яркие, сильные, красивые, богатые. А он… как из ночлежки… в шлепанцах…
- Танюш, не суди по одежде никогда, по внешнему виду… я ведь тоже с большей радостью в майках и шортах хожу, чем в этом, - Ася провела рукой по шелку летнего платья, - Когда я в цивильном – я обманщица, потому что не люблю, не хочу и не понимаю, потому что не для себя, а для окружающих одета… Он тут честнее. А что касаемо до моего выбора, то я его сделала давно. И совершенно бескорыстно. Считай, что ты видела, единственный раз в жизни, апофеоз бескорыстия в исполнении юриста. Что же до тех, которые, как ты сказала, вокруг меня крутятся, то им всем что-то от меня надо. А ему – нет. Ничего, кроме меня самой. Только это и важно.
Ася вышла. Таня надолго задумалась. А потом ожил телефон, а потом прибежал из торгового центра за документами курьер, а потом ее вызвал к себе генеральный директор… С работы девушка шла пешком, и в центре, перед одним модным заведением она встретила Елизавету Александровну, Андрея Викторовича и Ваню Звягинцевых, Асю, Степу Стельмаха и еще нескольких радостно улыбающихся, празднично одетых мужчин и женщин, детей, и среди прочих разглядела еще и «этого человека». Только он был совсем не таким, как в офисе – смеялся, шутил, сверкал глазами, и выглядел не хуже Стельмаха в костюме. Разве что волосы, собранные в «хвост» обыкновенной черной резинкой, выбивались, рассыпались и спадали чуть волнистыми прядями с высокого лба. И все равно, даже отмытый, отглаженный и прилично одетый, он был «бродягой». «Да, точно. Самое верное и подходящее слово. Бродяга. От него пахнет хаосом, простором, дорогой, дерзостью, печалью и… неразделенностью». Тут они на мгновение встретились взглядами, и у Татьяны подкосились ноги, и грохнуло куда-то в пятки сердце. Он только что говорил с Аськой и весь светился от этого, и полнота чувства, направленная не на Татьяну, а доставшаяся ей случайно и походя, предназначенная другой, сказала ей больше, чем можно было бы объяснить словами. Когда тебя так… Когда на тебя так смотрят – грех пропустить. Грех не понять, не взять, не ответить…
…Мне все труднее становилось наблюдать за моими героями… Я чувствовал, что Айс глушит меня, что она отрезает, закрывает от меня территории своей ответственности. Я не смог проследовать за ней к Светке, ее саму в офисе поселка я смог увидеть лишь глазами Татьяны, но и с девочкой этой я терял контакт. В «Кастрюльку» я просочился на Эдике, но скоро она и его от меня отключит – и это будет конец истории. Время утекало, я впервые оценил это выражение собственной шкурой. А ведь я так еще и не добился своей цели, не сделал, не уговорил ее сделать то, что мне было нужно…
Из всех пар, которые зарегистрировали в ту пятницу свои отношения, только Света со Стельмахом могли бы красиво и без особого напряжения станцевать без подготовки свадебный вальс. Степка занимался когда-то давно профессионально, Света тоже в детстве брала уроки, и хоть не так хорошо, как ее муж, но танцевала. Платья, арендованные Асей у Ирэны, подходили для этого действа идеально. Макс Николаев, директор «Кастрюльки», тоже большой любитель, имел в сейфе несколько дисков с разнообразными вальсами и на Асину провокацию согласился легко, но в качестве моральной компенсации, ангажировал ее лично на второй тур. Ася не сопротивлялась… Эта свадьба не походила на другие. Во-первых, от неожиданности все прибалдели, и только охали, и радовались, и требовали от главных виновников подробностей. Во-вторых, и сами новобрачные не ожидали такого поворота событий, и со смущением, не усталым, а совершенно искренним, и потому очаровательным, с удовольствием отвечали, и обнимали друзей, и целовались, только не пили почти, потому что и без того пребывали в сумеречном сознании от свалившегося на них счастья. Когда зазвучали первые аккорды венского вальса, Стельмах подхватил Светку в охапку и потащил ее к свободному пространству перед сценой и закружил, закружил…
- Какой-то странный нынче день… меня, периодически колбасит, с самого утра, и болезнь прорывается раздражительностью. На пустом месте. С семьей, вот, опять поцапался…
- Я знаю… ты с ними не очень ладишь. И причины у твоего гнева есть, я бы тоже, наверное, так реагировала. Но сорвался ты не только из-за болезни, Дью тебе помог, разогрел, или ты думаешь, что он действительно «мимо пролетал».
- Но он же мне и подсказал потом, как нейтрализовать ситуацию.
- Для того и затевалось все, чтобы ты чувствовал к нему благодарность.
- Но зачем?
- Он думает, что через тебя до меня доберется. Я его… прогнала. Мысли свои от него заблокировала еще сразу после, ну… ты понимаешь… а, когда мы с тобой его у тебя дома кинули, когда за вещами своими возвращалась – отказалась от него совсем.
- Я в курсе. Зачем ему до тебя добираться?
- Он… был раньше, до развоплощения своего, гораздо сильнее, чем сейчас. От его сил осталась хорошо, если двадцатая часть. И, как бы это сказать-то, он имел влияние на своих собратьев эльфов. Он в своем мире, как Санычи среди магов.
- Санычи? Как Арсений? Или как Александр?
- Нет разницы. К нему, я так понимаю, часто обращаются с просьбами… о помощи. Как и в данном случае. Мне кажется, что освобождение дриады и сильфа от Стельмахов, а не наоборот – для меня проверка. Не только попытка выяснить, смогу ли я что-то в данной ситуации сделать, но еще и…
- Он хотел знать, догадаешься ли ты о том, что он тебя использует?
- Примерно так. По мне, так гораздо честнее было бы просто попросить, обменяться фактами, совместно подумать. Я никогда не отказываю там, где это не идет вразрез с моими убеждениями.
- Может быть, он думал, что ты откажешь?
- Нет. В этом деле никаких внутренних противоречий я не видела.
- Тогда, вероятно, у него были какие-то еще причины, чтобы действовать косвенно. Не только те, о которых ты знаешь.
- Вероятно… Даже скорее всего… Но теперь это уже не так важно… ему очень трудно отказаться от мысли, что я вычеркнула его из своей жизни… Поэтому он будет давить на тебя, пока ты не допустишь ошибку, пока не попадешь от него в зависимость, а уж тогда, поскольку между нами идет прямой обмен энергиями, я буду вынуждена делать что-то… например, время от времени исполнять его просьбы.
- Или заблокировать канал между нами.
- Ты бы хотел этого?
- Значит, ты принимаешь теорию Степки?
- Нет, у меня есть своя.
- Я разочаровался бы, если б было по-другому.
- Э-э-э-э, прости Эдь, тебе предстоит пережить несколько неприятных минут. Прямо сейчас. А потом – если ты еще захочешь со мной разговаривать – я тебе доскажу, что хотела…
Рядом с ними нарисовался владелец «Кастрюльки» Макс Николаев, спросил у Эдика разрешения похитить его даму, поклонился Асе и умыкнул ее денсить. Эти, в отличие от Стельмахов, танцевали показательно… без, как бы это сказать, заинтересованности друг в друге, но гораздо более внимательно к самому процессу. Замирали, покачивались, кружились порывисто, синхронно затягивали шаг… раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Ладонь Макса лежала на Асиной открытой спине, но будто не казалась ее, воланы и лохмутики воздушного подола колыхались порывисто вокруг его брюк. Наклон головы, поворот, линия скул четко переходит в напряженную шею. Поддержка, Ася переломившись в талии, чуть не падает, но это иллюзия. Макс что-то говорит ей, она улыбается, чуть заметно кивает, и следуя за музыкой, они несутся через площадку по диагонали в долгой серии невероятных поворотов. Конец такта застает их перед праздничным столом, они подчеркнуто красиво раскланиваются, а потом, неожиданно для всех, Ася хватает за руку Степку, а Макс Свету, и вот уже две пары кружатся друг за другом, слажено, будто у них, как у стайных рыб, в хребет зашит локатор. ТТ чуть на пол не ложится, ловя их в объектив, и пританцовывает сам, а потом бросает камеру Эдику и приглашает Сашку. Ася запыхавшись возвращается, одним глотком осушает свой бокал. Эдик не смотрит на нее, он занят камерой, но они оба знают, что он делает это нарочно, что его эмоции в этой связи слишком неоднозначны. «Вот об этом я и хотел поговорить. Неужели ты меня с самого начала чувствовала? – А ты? Разве нет? – Не помню. Наверное, мне и своих переживаний достаточно, чтобы еще и твои опознавать. – А я наоборот, сначала твои чувствую, и они настолько яркие, что сложно устоять, хочется рухнуть и утонуть в них». Аська улыбается. «Чувственные наслаждения – самые сильные и самые утонченные. Ты одарен острым чувственным восприятием. А я… мне нельзя желать… желания ведьмы сбываются…»
Этот день, долгий, яркий, счастливый близился к завершению. Ася с Эдиком дошли почти до границ поселка. Разговор их я почти не слышал, но понял так, что остаток денег от продажи машины (часть Аська уже употребила на отделку репетиционного зала) она предложила Эдику, чтобы тот привел в порядок свою Московскую нору. Эдик отказывался, но на время ремонта она предлагала переселиться к ней, а против этого мой лучший донор устоять уже не мог. Когда в конце шоссе замаячили огни торгового центра, Эдик взял Асю за руку, и они теперь уже вдвоем трижды произнесли мое имя…
********
Слепые зоны. Поселок Тру-ля-ля, Светкин дом, квартира Стельмаха, школа, где учились Ося и Иван, дом Натальи Михайловны, «Дамский клуб», любимая Асина кафешка… я больше не имел туда доступа. Я, правда, на время сбежал. Но вернулся. Даже не знаю зачем. Раз ей я больше не нужен, раз она меня больше не хочет, в моем возвращении нет никакого смысла.
С высоты птичьего полета, по городу, под сеткой энергетических линий, расползалась кровеносная система ее связей – люди, места, маршруты передвижений – и все это от меня скрыто. Я ослеп. А ведь раньше там, где я что-то хотел, пределов не существовало. Я думал о том, сколько сил она тратит на поддержание блокировки, и удивлялся – это не в ее правилах, она обычно очень экономна. Я думал еще и о том, что мог серьезно рассчитывать на то, что могу ею управлять – бестолочь. Я носился по городу, пытаясь читать пространство, вылавливая из воздуха хоть что-то, хоть какую-то информацию, но…
Когда… нет, «когда» тоже кончилось…
«Прости, Аська…»
Мне казалось, что я почти распался. Добровольно ушел, развоплотился.
«Не верю. Дью, ты же не человек. Чувства – не про тебя. Не строй из себя влюбленного подростка, тебе не идет».
Она сидела вполоборота на скамейке в сквере, откинувшись на деревянную спинку, облокотившись об нее рукой, и курила. Сквозь желто-зеленую, будто промелированную листву каштанов по плиткам аллей прыгали блики света. Я видел все как через солнцезащитные очки – охристым, золотистым, желтым. И Ася была теплой, загоревшей и цветовая гамма идеально выверенной, подобранной одежды тоже говорила об осени. А я и не заметил…
«Как ты держишь сеть? Столько блоков? Спрятала от меня всех, кто мог бы что-то о тебе знать – это ж колоссальный труд? – Нет, друг мой, блок только один. На тебе. – Так просто? А я-то гадал… И опять я его не почувствовал… Как это у тебя получается?»
Аська мелко пожимает плечами. Проходящая мимо девушка оборачивается, среагировав на это движение, но, заметив проводок наушника и телефон в Асиной руке, успокаивается и идет дальше. Ася быстро давит на кнопки, отправляет сообщение и убирает телефон в сумку. Встает и медленно идет сквозь золотые лучи. Еле заметно шевелит пальцами, будто гладя невидимую собаку. На ней высокие замшевые сапоги болотного цвета, узкие светло-коричневые брюки, серая короткая кожаная куртка. Тонкой шерсти клетчатый шарф в несколько слоев обматывает шею. Над его объемным колтуном торчит стриженная ее башка, она щурится, загораживает от солнца экран телефона, читая ответ, и улыбается, и лицо ее приобретает довольное и счастливое выражение.
«Как ты? – Хорошо. И это все, что ты хотел знать? – Как Стельмахи? – Насколько я знаю – вполне счастливы. – А Эдик?»
Аська улыбается еще шире и опять пожимает плечами.
«Знаешь, я прихожу к мысли, что узнать человека действительно хорошо, можно только живя с ним. – И что такого ты могла узнать об Эдьке после полужизни знакомства? – Что он неряха и жужелица, редкостной занудливости. С утра, еще глаз не успел открыть, начинает жужжать. – Например? – За еду, в основном. Садимся завтракать, сразу вопрос: «Хлебопекарная промышленность в кризисе? Булки нынче по карточкам?» Отвечаю, что не в курсе дела. Я хлеба не ем. Вообще. «А я ем» Предлагаю купить себе хлеба в следующий раз. Жужжит. Далее, вечером шарится в холодильнике. Жужжит. «Даже помечтать, – говорит, – не о чем». Отвечаю: «Функция самозаполнения у этой модели отсутствует, чтобы было о чем помечтать, надо что-то туда положить». Опять жужжит. Месяц так продержался, может надеялся, что я его пожелания учту. Но потихоньку теперь сам чевой-та покупать, даже готовить начал. Только мы с Кирой это не едим. Каши манной по выходным наварит и давится потом один. Пытался меня припрячь рубашки гладить. У него оказывается и костюмы имеются и рубашки, только он гладить не любит. Я тож… Чай листовой заваривает прямо в кружке, и не моет их никогда. А когда чистые заканчиваются – опять же – жужжать. – А ты? – Я никогда на быте не зацикливалась, когда уборку затеваю, предупреждаю по-хорошему – кто не спрятался… ага, я не виноват. Кира, которому три года, и то знает, что это значит. – И что дальше? – Вытаскивает Эдичка свои манатки из мусорного ведра, если что… - Бедный-бедный. – Его никто на аркане не тянул. И никто не держит. Не, Дью, это все мелочи, притирка. Куда без этого? – И все-таки, Айс, ты стерва тоже. С тобой трудно. – Зато весело. Тебя вот тоже никто не особо не звал… Ты мне скажи, как ты мог за несколько лет растратить запас энергии, которого мне должно было хватить на всю оставшуюся жизнь? – У меня есть определенные обязательства. – Я в курсе, но правда, неужели тебе надо столько? – Нет, просто я не удержался. Я же был сильнее раньше. Захотелось вспомнить… А как ты поняла, я же не говорил об этом никогда? Это из-за того, что я энергию растратил? – Не. Олег Палыч писал руководства по магии под твою диктовку? Ведь так? Не мог он сам так хорошо понимать механизм каждого воздействия, вплоть до полутонов. – Да, так. И что? – А то, что мне в его работах попадались такие заклинания, такая магия, о которой дохлый эльф не мог даже знать… – Н-дя… – Вообще-то, до его записей меня допустили, когда пытались подтянуть до высшего уровня. Когда поняли, что занятия с профессионалами, магами узкой специализации не дают результата. Когда я читала руководства Олега Павловича, я заметила, что чаще всего по каждой теме давались два варианта: один – рассчитанный на силу, дугой – почти без энергетических затрат, но посложнее в части исполнения. Я тогда еще думала, что Палыч писал второй вариант, сознавая собственную ущербность, пытаясь сам для себя найти возможность стать магом. Но… в некоторых местах… я это очень хорошо помню, потому что образы возникающие в моей голове были слишком четкие и яркие… только не пугайся, я видела тебя в воронке и из тебя будто пылесосом вытягивают информацию… - Этот образ возникал при чтении методичек Олега Лисовского? Ты знала обо мне еще тогда? – Я знала, что Олег Лисовской – специалист по демонам. А образы появлялись не всегда. Точнее очень редко. Но такое было. И именно в эти моменты ощущение ущербности усиливалось, и тогда я догадалась, что оба варианта – и сильный, и облегченный – принадлежат твоим воспоминаниям. Ты был некогда титаном, а потом оказался перед необходимостью искать способы обойти отсутствие энергии. – Тебе понравилось? – Сложно сказать. Иногда даже для твоей лайт-версии мне приходилось копить силы несколько дней. Но… да! Да. И еще раз. Мне нравилось. Этот период моей жизни… как подарок. Кое-что я, конечно, научилась делать сама, до понимания магии вообще я доросла сама, но возможность двигаться дальше – это все благодаря тебе. Всякий раз, когда у меня получалось, я будто поднималась еще одной ступенькой выше, и то что раньше удавалось с трудом, становилось понятнее и прозрачнее. Я ведь тоже, в некотором роде, инвалид. Я не должна была овладеть положительной частью магии. А по отрицательной – вообще никаких пособий не существует. И для меня там все просто… Я… Дью, мне тяжело это признавать… ну ладно, ты сам все понимаешь… - Не понимаю, скажи. – Вот, зараза. Хорошо. Я умею быть благодарной. Я готова помогать тебе. Но не так, как ты хотел до того. На своих условиях. Мне нужен диалог, а не приказы или подставы. – Спасибо. А что ты тут делаешь? Как-то странно – среди дня в районе, где тебя и вовсе быть не должно? – Оу! М-м-м-м, я стала чувствительнее после развоплощения. Вот уже несколько месяцев я чувствую некоторые магические помехи в эфире и не могу найти причины. Фонит очень незначительно, но все же. В поселке стоит защита, и там я не могу сконцентрироваться. В городе – узлы и линии энергетические, масса народу. Сканировать пространство получается только на месте, но… результата я пока не добилась. – А зачем? Что тебе до этого? – Не знаю. Считай, что я нашла себе новую загадку…»
Ася сворачивает с улицы во двор, хлопает себя по плечу, я цепляюсь к ней и это… как возвращение домой из долгого странствия. Ася делает вдох, и я дышу вместе с ней. «Вот и конец дороги, одной. Мы пойдем по другим еще. Мы пойдем дальше вместе». Так она, кажется, сказала мне несколько лет назад. Я чувствую, что она слышит мои мысли. Я больше не боюсь. Оглянувшись по сторонам, она открывает портал. Через мгновение мы оказываемся на крыше высотного дома в самом центре. Панорама великолепна. «Чуешь? – Нет». Она слоями гасит излучение от магов, от энергетических узлов и я, наконец, начинаю понимать. Кто-то разбросал по улицам маячки, настроенные на обнаружение конкретного персонажа. Но обратного адреса нет. Похоже на работу неопытного чародея. «Все неофиты под контролем. Этим обычно занимается Лиза, но я лично все перепроверила. – Мне кажется, что ты перегибаешь палку, оставь. – Человек, на которого настроены эти «крючочки» – мой друг. – И что. Сам разберется. – Не знаю. У него уже началась полоса проблем. – Насколько я знаю, эти проблемы были всегда. – Но еще чуть-чуть и мера страданий его переполнится. И тогда… Я не хочу терять его. – А почему ты думаешь, что ты его потеряешь? – Так… Кажется… – А что мне с того? – У-у-у-у, какой ты стал? Не наглей. Лана. Давай меняться, что ли? – Давай домой, а? – Опять танцевать? – Не, розы мне твои нравятся. Устал, посплю чуть-чуть»
Она высаживает меня в своем саду. Розы, розы, розы. В этом году их еще больше. Я устремляюсь к самой красивой, нежно-пепельной. Заворачиваюсь в прозрачные лепестки. Тепло, запах настоялся. «Когда тебя будить? – Никогда. Я сам. К вечеру… проснусь… наверное… - Ну-ну… А чем займемся после? – Я расскажу тебе сказку. Обещаю, тебе понравится».
Я засыпаю. И мне снится другое время, другая страна. Другой мир. О котором я обещал рассказать Асе. Зачем? Хоть убейте – не знаю. Я ж говорил уже, что такие, как она, меняют нормальный ход событий, и ничего уже предсказать нельзя, не стоит и пытаться. Хотя… можно сказать одно –
все будет хорошо.
17.06.2011г.
Я помню.
Реквизиты Из другого мира
© Copyright: Мария Насибуллина, 2011
Свидетельство о публикации №211091200916
Свидетельство о публикации №211091200916
Рецензии