Парадигмы модернизационного развития

Парадигмы модернизационного  развития в зеркале общественного мнения и политических дискуссий

Выход из экономического кризиса, точнее его наиболее острой фазы, поставил перед обществом больше вопросов, чем дал ответов. Хотя сам кризис, вопреки многочисленным пессимистическим прогнозам, и не привел к социально-политической дестабилизации, он существенно поколебал уверенность значительной части общества, что страна в «нулевые» годы избрала стратегически верный курс, который сам собой приведет ее рано или поздно к экономическому процветанию и укреплению ее влияния в мире. С другой стороны, значительно обострилась внутриэлитная конкуренция, борьба группировок в преддверии уже недалеких президентских выборов 2012 г. Как следствие, каждая из крупных «групп влияния» стремится обзавестись собственной «моделью будущего», призванной обосновать ее претензии на ведущую роль в принятии стратегических решений. Сегодня мы наблюдаем разворот общественной дискуссии о том, что из себя представляет Россия сегодня, и какие ее ждут перспективы. Неудовлетворенность состоянием дел, потребность перемен наиболее ярко проявились в дискуссии вокруг темы «модернизации», предложенной в повестку дня президентом страны Д. Медведевым. В этой дискуссии как в зеркале отразились ожидания и ориентации различных общественных групп, их взгляд на будущее страны. Сама модернизация рассматривается преимущественно через призму различных сценариев будущего России, более или менее отдаленного. Что же касается общества, общественного мнения, то оно также рассматривает модернизационные сценарии будущего России через призму своих идеологических предпочтений, тем более, что идеологическая неопределенность провозглашенного президентом страны курса на модернизацию, оставляет различным группам как общества, так и элит возможность примерять этот курс на собственные взгляды и ценности. Точно также как в свое время курс на перестройку, взятый четверть века назад, одними интерпретировался как борьба за социальную справедливость, с номенклатурными привилегиями, другими как «воссоединение» с цивилизованным западным миром, создание современной демократической и экономической системы. Некоторые из участников общественной дискуссии выражают опасения в связи с возможной дестабилизацией государства, если «модернизация» по аналогии с «перестройкой» 80-х станет ревизией всего государственного устройства постреформенной России. Другие, напротив, связывают с модернизационным проектом ревизию политического и экономического наследия эпохи В. Путина. Как справедливо отмечает В. Пастухов , «если отбросить риторику, то в заявленном виде суть концепции «модернизации» сводится к тому, что можно, ничего принципиально не меняя в основах политической и экономической систем, одним напряжением политической воли и правильным целеполаганием придать новый импульс развитию общества в целом и экономики в частности. По ходу дискуссии начало складываться впечатление, что модернизации России нет альтернативы, как говорилось в отношении перестройки 80-х – «иного не дано». Однако «иное» всегда дано, как показывает история, и при ближайшем рассмотрении основные идеи сторонников «модернизации по-медведевски» далеко не представляются очевидными и безальтернативными. За это время выявились основные «реперные» точки дискуссии, противники «модернизации по-медведевски» выразили опасения в связи с возможной дестабилизацией государства, если «модернизация» по аналогии с «перестройкой» 80-х станет ревизией всего государственного устройства постреформенной России. Наиболее радикальные сторонники, напротив, связывают с модернизационным проектом ревизию политического и экономического наследия эпохи В. Путина. Многое указывает и на то, что «модернизация» может служить и определенным эвфемизмом, за которым угадывается желание некоторой части элитных групп «переформатировать» политический процесс, повысить ротацию внутри элит, создать своего рода внутреннюю «партию модернизации» как противовес консерваторам из «путинской» партии власти. Одновременно дискуссия показала, что сам термин «модернизация» достаточно многозначен, понимается по-разному в зависимости от политических задач, которые ставят участники дискуссии. Можно выделить следующие уровни интерпретации понятия «модернизация»:
- технико-экономическая модернизация предприятий и учреждений, быта россиян. Это означает, что следует внедрять новые технологии, усовершенствования, достижения научно-технического прогресса, современные компьютерные и информационные технологии;
- социальная модернизация, достижение которой требует существенных изменений в сфере общественных отношений, в первую очередь, производственных, реформы образовательной системы, развития частного бизнеса и ограничения роли государства в экономике, усиления конкурентности во всех сферах занятости, реформирования всей социальной сферы, большей части общественных институтов. Однако самая важная часть данного модернизационного сценария – замена культуры межличностной договоренности, что у нас часто называют системной коррупцией) на правовую;
- политическая модернизация, которая предполагает достаточно радикальные перемены в политической системе страны, ее демократизации и либерализации, в интерпретации одной части общества, в создании мобилизационного режима – в интерпретации другой.
Если судить по выступлениям самого Д. Медведева, достаточно осторожным, его планы пока не предполагают существенного реформирования социальных и политических институтов. В то же время наметилась тенденция критики путинской «Единой России» за монополизм и злоупотребление административным ресурсом, что также может служить симптомом пока скрываемых намерений Кремля диверсифицировать партийно-политическую систему страны, создать необходимые политические противовесы. Действительно, как отмечает К. Микульский ,  «не удастся ограничить процессы модернизации сферой экономики и не допустить их распространения на политическую жизнь; второе: модернизация экономики не может сводиться к усовершенствованиям техники, технологии и структуры производства и не предусматривать переделки общественных отношений в сфере экономики». Напротив, В. Иноземцев  предлагает не путать модернизацию с либеральным проектом. По его словам, «модернизация – проект технократический, «с конкретно понимаемыми целями, сроками и кругом ответственных лиц », а не новое издание горбачевской перестройки, сопровождавшейся разрушением политической системы и государственности.
Однако самая важная часть данного модернизационного проекта – политическая модернизация, которая предполагает достаточно радикальные перемены в политической системе страны, ее демократизации и либерализации, в интерпретации одной части общества, в создании мобилизационного режима – в интерпретации другой. Если же говорить о содержании, которое общество вкладывает в понятие «модернизация», то оно оказывается трудно отличимым от общих представлений в целом о будущем России, о том к каким стратегическим целям следует стремиться россиянам и какие избрать приоритеты на данном пути.  И если в выборе приоритетов мнение населения носит не столь однозначный характер, то сама цель – создание современной страны с соответствующим производством и образом жизни – не вызывает слишком больших разногласий.  Вопрос лишь в «градусе» восприятия модернизации, он может быть высоким среди более активных групп общества и менее высоким среди более пассивных, консервативных. Таким образом, как показывает анализ результатов исследования, в массовом сознании сам термин «модернизация» пока в полной мере не несет на себе какой-либо однозначной идеологической нагрузки, что предопределяет его относительно высокую привлекательность практически для всех групп общества. По своему позитивному заряду, «модернизация» входит в число ведущих позитивных ценностей современных россиян , 74,5% из которых выразили свое позитивное отношение к «модернизации» при 24,9% выразивших свое негативное отношение. В большей степени «модернизация» привлекает молодежь, граждан со средним и высоким достатком, сторонников либеральной рыночной экономики, но и в остальных группах больше 50% опрошенных высказываются «за» модернизацию. В то  же время, модернизация предполагает семантически перемены, обновление, ускоренное развитие, что, конечно, в большей степени привлекает более молодые, активные, рыночно ориентированные группы общества, в равной степени это сторонники свободной рыночной конкурентной экономики (за модернизацию – 77,8%), а также сторонники различных вариантов смешанной экономики (более 75%), в то время как среди сторонников плановой социалистической модели экономики отношение к термину «модернизация» носит значительно более сдержанный характер (56,2% - за и 42,7% - против). Однако дело не только в идеологических предпочтениях. Сторонники плановой социалистической экономики – это самая пожилая часть российского общества, не адаптировавшаяся к переменам последних двадцати лет, для которой идеологическое неприятие рыночных реформ наложилось на естественный возрастной консерватизм. Как видно из табл. 1, с увеличением возраста опрашиваемых, доля тех, кто позитивно относится к термину «модернизация» снижается с 86,8% у 20-летних до 61,5% у тех, кто перешел 60-летний рубеж. На идеи модернизации в большей степени ориентированы успешные слои общества, так в группе, идентифицировавших себя с 8-ой позицией социального статуса (10 - максимальное), доля позитивно воспринимающих модернизация составляет 87,2%, тогда как у групп, расположившихся у основания социальной пирамиды, эта цифра не достигает уровня 65%. Таким образом, само понятие модернизации не вызывает отторжения ни в одной из групп общества, но в большей степени импонирует молодым, активным, социально успешным россиянам.

Таблица 1. Отношение к понятию «модернизация» среди сторонников различных моделей экономического строя и различных возрастных групп

Предпочтительная модель экономики Плановая социалистическая экономика Государственное регулирование с элементами рынка Рыночная с элементами государственного регулирования Свободная рыночная
Позитивное отношение 56,2 75,3 82,5 77,7
Негативное отношение 42,7 24,4 16,5 21,9

Возраст 18-21 22-26 27-30 31-40 41-50 51-60 60+
Позитивное отношение 86,8 81,9 78,3 75,7 75,6 72,8 61,5
Негативное отношение 13,2 18,1 21,7 23,8 23,1 26,8 37,4

Впрочем, гораздо более существенное значение для анализа готовности общества поддержать модернизацию является не вербальная поддержка понятия «модернизация», сколько наличие набора ценностных и поведенческих характеристик, определяющих реальный, а не только на словах, потенциал отдельных людей и социальных групп к решению модернизационных задач. Рассчитанный на основе комплекса признаков «индекс модернизационной готовности» позволил условно разделить опрошенных на три группы – «традиционалистов», не готовых участвовать в процессе модернизации (15,3%), «промежуточных», готовых к участию в модернизации частично (62,1%) и модернистов, полностью или в значительной степени готовых к модернизации, обладающих соответствующими установками, навыками и ресурсами. Как видно из табл. 2, максимально высокий процент «модернистов» наблюдается среди молодежи до 25 лет – более 35%, эта цифра неуклонно снижается с переходом к более старшим возрастным группам и достигает отметки в 4% при переходе через 60-летний рубеж. Напротив, доля «традиционалистов» растет с 2,8% в группе 18-21-летних и 8,2% в группе 22-26 летних до уровня превышающего треть опрошенных (36,6% в группе населения пенсионного возраста). В социальной пирамиде наиболее высокая готовность к модернизации характерна для групп с социальным статусом и уровнем материального благосостояния выше среднего (что соответствует позициям 6 и выше по 10-балльной шкале самооценки опрошенных респондентов). В этих группах доля «модернистов» превышает треть опрошенных, а в некоторых случаях достигает уровня 40%.
Все это позволяет охарактеризовать проект модернизации России как, в первую очередь, не столько технический или экономический, а как социально-политический, обращенный к молодым и активным группам российского общества, которые наиболее болезненно ощущают на себе «застойные» явления в экономике и политике, характерные для последних пяти лет, снижение вертикальной мобильности, слабую ротацию элит и другой «негатив», обычно сопровождающий периоды длительной политической стабильности. В социальном плане, «медведевская модернизация» может стать подходящим социально-политическим проектом для тех, кто хочет получить свой шанс на успех, чей потенциал был недостаточно востребован в последние годы. Модернизация – это идеология активного меньшинства.

Табл. 2. Соотношение групп с различной готовностью к модернизации в возрастном разрезе
Возраст 18-21 22-26 27-30 31-40 41-50 51-60 60+ Всего
Традиционалисты 2,8 8,2 5,6 8,4 11,7 23,2 36,6 15,3
Промежуточные 61,3 52,0 69,6 60,8 65,0 64,5 59,3 62,1
Модернисты 35,8 39,8 24,8 30,8 23,3 12,3 4,0 22,7
Соотношение групп с различной готовностью к модернизации в статусном разрезе
Статус 1 2 3 4 5 6 7 8
Традиционалисты 20,8 30,5 20,6 17,8 11,8 8,3 8,5 10,7
Промежуточные 67,9 61,0 63,6 61,1 65,9 59,5 53,6 54,7
Модернисты 11,3 8,5 15,8 21,1 22,3 32,2 37,9 34,7
Многозначность модернизационного сценария определяет и отношение к планам его реализации. Вряд ли кто-то в обществе, кроме небольшого числа ультра-консерваторов, станет возражать против необходимости технико-экономической модернизации, которая облегчает труд, повышает производительность и качество произведенной продукции и услуг. Однако уже перспективы социальной модернизации могут восприниматься далеко не однозначно. Реальное ее осуществление не на словах, а на деле потребует от общества и власти значительных усилий и жертв. Понятно, что «модернизация, как процесс глубоких изменений различных сторон жизни общества, не мыслима без конфликтов. И, как в любом процессе трансформации и замены устаревших институтов и отношений, в нем обязательно будут выигравшие и проигравшие» .  Самые очевидные потенциально негативные последствия усиления конкурентности во всех сферах жизни – это возможное снижение уровня жизни, потеря хорошо оплачиваемой работы малоквалифицированными и неконкурентоспособными в силу иных обстоятельств слоями населения, закрытие неэффективного производства, медицинских и образовательных заведений, среди менее очевидных – потеря теневых доходов значительными по численности и влиятельности слоями общества, разрушение «отработанных» схем принятия и реализации решений, которые не могут быть заменены на правовые в одночасье. Что же касается сценария политической  модернизации, то он при своих плюсах (повышение динамизма и внутриэлитной конкурентности) также несет с собой массу потенциально негативных последствий, таких как утрата политической стабильности, вспышки сепаратизма и экстремизма, распад государства, разложение силовых структур, возникновение очагов гражданского противостояния.
В чем же состоит социально-политическое содержание модернизации? Как показали результаты исследования, для большей части общества, модернизация является не столько целью общественного развития, сколько способом ускорить это развитие, добиться необходимых результатов, а сами цели во многом зависят от идейно-политических и ценностных ориентаций опрошенного населения. Ну а последние носят достаточно стабильный характер, и даже кризис мало повлиял на соотношение основных идейно-политических групп российского общества. В этой связи характерны результаты сравнительного исследования, проведенного ВЦИОМ в марте нынешнего года, согласно которым за последние пять лет значительных перемен в идейно-политическом самоопределении общества не произошло (см. табл.3). Кроме незначительного сокращения числа «правых» с 12% до 9%, никаких иных тенденций не отмечается. Важно, однако,  то, что «середка» общественного спектра, которая не готова себя идентифицировать ни с правыми, ни с левыми, а склонна либо выбрать «что-то среднее» между всеми основными общественными течениями, либо вообще отвергнуть жесткую идейную идентификацию, является не только и не столько деполитизированной частью общества, сколько носителем идеологического синтеза, основу которого составляют государственнические, патриотические ценности, причем скорее лево-государственнические, чем право-государственнические.
Таблица 3. Соотношение основных идейно-политических течений в российском обществе (2005-2010 гг. мониторинг ВЦИОМ).
2005 г. 2010 г.
"левые", сторонники приоритета социальной справедливости и самоуправления 14 14
"правые", сторонники развития рынка и политической демократии 12 9
"русские патриоты", сторонники  русских национальных ценностей 9 10
что-то среднее между всеми перечисленными группами 25 21
ни одна из них меня не привлекает 31 33

Подобный идеологический синтез предопределяет и набор основных идей, которые российское общество готово вложить в понятие «модернизация». В основном, это лево-государственнические идеи, связанные с социальным государством и наведением «порядка», а также укреплением державной мощи страны. Так на первое место по популярности вышла идея достижения равенства всех перед законом, соблюдения гарантированных Конституцией прав человека (41,2%), далее по убывающей следуют жесткая борьба с коррупцией (37,8%), обеспечение социальной справедливости (30,9%), укрепление силы и могущества державы (20,6%), возрождение русских и национальных ценностей и традиций (13,6%). Что касается вышедшей на первое место темы равенства перед законом, обычно характерную для либеральной системы ценностей, то в современном российском контексте речь идет скорее о силовом подавлении коррупции, пресечении аппетитов государственной бюрократии и связанного с ней криминального и полукриминального бизнеса, что скорее укладывается в лево-государственнический сценарий перемен в стране. Этот набор идей лишь немного уравновешивается нейтральной, технократической идеей модернизации как «формирования эффективной инновационной экономики (23,8%), и двумя либеральными формулировками – расширением возможностей для свободного предпринимательства и развитием конкуренции (12,2%), а также демократическим обновлением общества (7,1%). Все это говорит о том, что сведение модернизационного проекта к набору либеральных идей на сегодняшний день было бы весьма преждевременно, общество в значительной своей части предпочитает реализацию лево-государственнического сценария перемен, и видит главную проблему отставания страны не в недостатки политических и экономических свобод, а в слабости и пассивности государства, не способного сегодня выполнять свою функцию субъекта экономического развития и наведения порядка во всех сферах жизни, в первую очередь, искоренения коррупционной составляющей российской жизни. А политическая стабильность, в которой наиболее активная часть общества («модернисты») видят угрозу ограничения своей вертикальной мобильности, большинство общества продолжает воспринимать как необходимую предпосылку позитивного развития страны. Об этом же говорят и результаты уже упоминавшегося исследования ВЦИОМ, согласно которым среди лозунгов, которые, по мнению опрошенных, могли бы объединить российское общество, лидируют такие как стабильность (49%), законность и порядок (45%), сильная держава (35%), социальная защита населения (32%), равенство и справедливость (26%), богатство, процветание (24%), крепкая семья (22%), восстановление достоинства России (21%).  Как видно из табл. 4, взгляд «модернистов» и остальных групп общества на перечень идей, вкладываемых в понятие «модернизация» в ряде пунктов существенно различается.
Таблица 4. Набор идей, вкладываемых в понятие «модернизация», группами с различной степенью готовности к модернизации

«традиционалисты» «промежуточные» «модернисты» Всего
Обеспечение социальной справедливости 40,4 33,1 18,3 30,9
Формирование эффективной инновационной экономики 12,5 23,6 32,1 23,8
Укрепление силы и могущества державы 27,2 19,9 19,1 20,8
Возрождение русских национальных ценностей и традиций 13,2 12,6 16,0 13,5
Расширение возможностей для свободного предпринимательства и развитие конкуренции 3,0 10,8 21,4 12,0
Демократическое обновление общества 7,2 6,7 8,7 7,2
Равенство всех перед законом 40,0 42,3 38,4 41,1
Жесткая борьба с коррупцией 40,4 37,8 36,1 37,8

Для «традиционалистов » модернизация – это наведение порядка, борьба с коррупцией, восстановление социальной справедливости и укрепление державной мощи. Для «модернистов» модернизация – это также наведение порядка и борьба с коррупцией, но одновременно и формирование эффективной инновационной экономики, расширение возможностей для свободного предпринимательства. Значимость последней идеи у «модернистов» в семь раз выше, чем у «традиционалистов» -  с соотношением 21,4% против 3,0%. Обращает на себя внимание и то, что политическая либерализация общества, его демократическое обновление не воспринимаются как важные задачи ни «традиционалистами» (7,2%), ни «модернистами» (8,7%). Таким образом,  если говорить о либеральном сценарии модернизации, то можно выделить либерально-демократический и либерально-авторитарный варианты, причем последний сегодня представляется более вероятным. Сказанное означает, что реализация модернизационного проекта неизбежно породит в обществе социальные, идейные и, в конечном счете, и политические противоречия. Действительно, многозначность модернизационного сценария определяет и отношение к планам его реализации. Вряд ли кто-то в обществе, кроме небольшого числа ультра-консерваторов, станет возражать против необходимости технико-экономической модернизации, которая облегчает труд, повышает производительность и качество произведенной продукции и услуг. Однако уже перспективы социальной модернизации могут восприниматься далеко не однозначно. Реальное ее осуществление не на словах, а на деле потребует от общества и власти значительных усилий и жертв, борьбы одних социальных групп с другими. Понятно, что модернизация, как процесс глубоких изменений различных сторон жизни общества, не мыслима без конфликтов. И, как в любом процессе трансформации и замены устаревших институтов и отношений, в нем обязательно будут выигравшие и проигравшие.   Как отмечает В. Пастухов , «первым шагом подобных процессов, как правило, является осознание технологической отсталости и фиксация стагнации экономической и культурной жизни. Затем следует попытка найти способ решения проблемы с наименьшими потерями для системы за счет мобилизации имеющихся ресурсов. Когда попытка улучшить положение дел, ничего на самом деле не меняя, проваливается, следует признание необходимости частных, «корректирующих» реформ. И, наконец, после того, как частные реформы заходят в тупик, приходит осознание необходимости «системных перемен». С этой точки «революция сверху» становится явной». 
Именно эти риски вызывают тревогу у «государственников», таких как В. Зорькин , А. Ципко и др. По мнению последнего, может повториться сценарий 20-25 летней давности, когда меньшинство навязало свою волю большинству. «Рискну утверждать, что так называемое «путинское консервативное большинство», которое действительно боится перемен, обладает куда большим здравым смыслом, более развитым инстинктом самосохранения, чем идеологи «модернизационного меньшинства». Последние, борцы с так называемым «административным ресурсом», на самом деле рубят сук, на котором они сидят и который им обеспечивает комфорт смотрящих вперед. Только благодаря «административному ресурсу» нынешнее модернизационное и одновременно либеральное меньшинство сохранило ведущие позиции и в политике, и в средствах массовой информации, и в бизнесе. Не будь «административного ресурса», не будь давления Путина как гаранта стабильности, никогда и ни при каких условиях интеллигент Медведев не стал бы президентом со своей модернизационной повесткой дня» . Официальная точка зрения как самого Д. Медведева, так и в еще большей степени В. Путина и «единороссов» на этот счет предполагает модель «консервативной модернизации». «Модель: предполагается консервативная, ненасильственная, демократическая. Дмитрий Медведев сделал вполне определенный выбор. Модернизационный проект, который будет осуществляться в России, будет консервативным по содержанию; ненасильственным по методам; демократическим с точки зрения опоры на сложившиеся национальные демократические институты. Слома политической и социально-экономической системы не произойдет – она будет эволюционировать» . Но пока это лишь красивые слова, так как за последние десять лет в стране не только не создавались адекватные требованиям времени национально-демократические институты, но и выкорчевывались старые, вместо которых создавались своего рода имитации, «симулякры». Поэтому на практике все, скорее всего, обернется очередной «модернизацией сверху». При этом группа экспертов, близких к Д. Медведеву, продолжает настаивать на гораздо более радикальном варианте трансформации политической системы по лекалам «классической демократии », что вызвало жесткую критику в значительной части экспертного сообщества. «Сама по себе модернизация политических институтов в России, по крайней мере в той форме, в какой она была проведена в начале 90-х, не дала ни массового творчества, ни прорывов в науке, производстве, ни обновления качества жизни. Почему у нас сама по себе свобода не дает модернизации? Этот вопрос тщательно обходят идеологи модернизационного меньшинства, входящие в команду Медведева» . В. Иноземцев вообще не видит политической составляющей модернизационного проекта, по его мнению, в современной России не только возможна, но и желательна «модернизация сверху», проводимая авторитарно-технократическими методами. «Ее (модернизации) первые шаги я вижу в повышении хозяйственной, а не политической свободы, так как (что давно признано западными исследователями) зрелые демократические режимы чаще вырастают из либеральных автократий, чем из нелиберальных демократий» .
Иосиф Дискин полагает, что модернизацию невозможно осуществить в рамках инерционного сценария, хотя и не отрицает определенные успехи  в «точечной» модернизации при В. Путине. По его мнению, «модернизация – политический проект, имеющий идеологическое измерение, а не     продукт «естественного» развития системы» . Ну а раз речь заходит о политическом проекте, то необходимо указать его потенциальные субъекты – кто его будет осуществлять и в чьих интересах? Какие изменения в политической системе для этого потребуются? Между тем, Россия развивается по инерционному сценарию уже более десятка лет, ее экономическая и политическая система становятся все менее мобилизационными, обслуживая сложное переплетение интересов различных влиятельных элитных группировок, и, как следствие, сломать «инерционный сценарий» возможно лишь сломав саму общественно-политическую систему, что равносильно революции по аналогии с 80-ми и 90-ми годами.
А готово ли само общество  последовательно начать отрабатывать модернизационный сценарий, даже если для этого будет проявлена политическая воля и созданы необходимые условия? Стремится ли оно вообще к переменам? Или же, в самом деле, «раз консервативное большинство не хочет никаких перемен, то целесообразно попробовать осуществить модернизационный скачок силами продвинутого меньшинства »?
Однако и эксперты, и большая часть общества на сегодняшний день едины в том, что ставка на активность «снизу», демократический импульс, исходящий из недр самого общества, вряд ли может оправдаться. Это связано и с особенностями политической культуры россиян, где работающая демократия возникала лишь временно, в периоды «форс-мажора», и всегда сворачивалась при переходе в устойчивое, стабильное состояние общества. Другой комплекс причин лежит в особенностях «путинской» политической системы, созданной в «нулевые», в рамках которой любая несанкционированная властями общественная активность гасилась, а место общественных институтов занимали многочисленные имитационные структуры,  рассчитанные скорее на видимость, чем на результат. Все это происходило на фоне снижавшейся политической активности, потери большей частью общества интереса к политике как таковой. Поэтому не вызывает удивления тот факт, что большинство участников опроса (64,4%) полагают, что перемены в российском обществе, в том числе и модернизацию, следует проводить «сверху», а государство должно полностью контролировать этот процесс. Так считают 67,9% «традиционалистов», 67,1% представителей «промежуточных групп» и 54,5% «модернистов». По сути это означает, что общество, включая его наиболее активную и образованную часть, не видит весомой альтернативы «авторитарному» сценарию модернизации, о тупиках которого постоянно твердят политики и эксперты либеральной направленности. Если позиция консервативных, слабоадаптивных групп общества в этом отношении понятна, то, как показало исследование, в демократический потенциал реформирования страны не особо верят и сами либералы.  Демократическому сценарию модернизации, связанному с ростом общественной активности граждан, их участию в формировании новых современных институтов общества и власти, адекватной запросу на модернизацию политической системы,  противостоят идеи лево-авторитарной модернизации сверху, ориентированной на силовое подавление оппонирующих властям и обществу элитных групп, с одной стороны, и либерально-авторитарной модернизации, связанной также с силовым подавлениям групп, препятствующих экономической рыночной активности, в первую очередь, консервативной части бюрократии. Впрочем, как показывает не столь давний исторический опыт, процесс модернизации «сверху» всегда может выйти из-под контроля начавших его политиков и перерасти в «революцию снизу». Однако поставленные изначально цели в ходе подобных превращений могут существенно измениться, как это произошло с процессом «перестройки», принимавшей по ходу своей реализации все более революционный характер.
Разное видение процесса модернизации в современной России различными социальными группами проявляется и при анализе ответов опрошенных на вопрос о необходимых мерах, которые могли бы обеспечить проведение в стране успешной модернизации. Эти меры носят либо технологический, политически нейтральный характер – активное внедрение новых современных технологий (35,2%), изменение системы управления, повышение эффективности ее работы (35,8%), либо лево-государственнический – искоренение коррупции (49,5%), «учет руководителями государства мнения народа о том, что и как нужно изменить в стране» (25,0%).  Что же касается «модернистской» части общества, то в ее арсенале, в первую очередь, такая мера как «подготовка кадров, которые могли бы осуществить модернизацию страны» (25,0%), а также, но в гораздо более слабой степени – развитие демократии, повышение общественно-политической активности граждан (9,2%) – см. табл. 5. Группа опрошенных, отнесенная к «модернистам», чаще, чем остальные группы населения, называет такие цели как «активное внедрение современных технологий» (40,2% против 20,4% у «традиционалистов»), «подготовка кадров для модернизации страны» (35,6% против 19,6% у «традиционалистов»), в меньшей степени – «развитие демократии, повышение общественно-политической активности граждан» (12,0% против 8,3% у «традиционалистов»). Менее, чем у «традиционалистов» среди «модернистов» популярны такие цели как «искоренение коррупции» (45,5% против 53,6%) и «учет руководителями государства мнения народа» (16,0% против 37,0%). Все это позволяет обрисовать общую картину группы «модернистов» как людей неплохо образованных, скорее технократически ориентированных, заинтересованных в выгодных им кадровых подвижках, ротации элит и высокооплачиваемых специалистов в большей степени, чем в демократизации политической и общественной системы страны.

Таблица 5. Набор целей, обеспечивающих проведение модернизации в разрезе групп с различной степенью готовности к модернизации

«традиционалисты» «промежуточные» «модернисты» Всего
Активное внедрение новых современных технологий 20,4 37,0 40,2 35,2
Изменение системы управления, повышение эффективности ее работы 38,1 34,5 37,4 35,7
Развитие демократии, повышение общественно-политической активности граждан 8,3 8,6 12,0 9,3
Искоренение коррупции 53,6 49,4 45,5 49,2
Подготовка кадров, которые могли бы осуществить модернизацию страны 19,6 26,9 35,6 27,7
Учет руководителями государства мнения народа о том, что и как нужно изменить в стране 37,0 25,6 16,0 25,1

В то же время вопрос о возможных сроках осуществления в России модернизации, выведения страны на качественно новый уровень жизни и развития не встречает среди опрошенных хотя бы сколько-то однозначного ответа. По устоявшейся российской традиции новейшего времени, цель, как правило, отодвигается на все более отдаленные сроки. Так было и с коммунизмом, которого не дождались в обещанном 80-м году. Не стала уже постсоветская Россия ни демократической, ни процветающей – не только за обещанные реформаторами сотни дней, но и за почти два десятилетия. Цель удвоения ВВП, поставленная на волне успехов первой половины «нулевых» также отодвигается за горизонт 2020 г. Очевидно, что и программу модернизации может постигнуть та же судьба. Менее четверти опрошенных россиян (22,9%) верят, что достижение заявленных целей может произойти уже через 5-10 лет. Остальные полагают, что это если и произойдет, то гораздо позже – лет через 10-15 (35,3%), через 20 лет (24,3%), либо не произойдет вообще никогда (17,5%). Как это видно из табл. 6, молодые и активные «модернисты» выражают на этот счет несколько более оптимистическую позицию, чем остальные группы опрошенных россиян.

Таблица 6. Вероятные сроки осуществления модернизации в разрезе групп с различной готовностью к модернизации

«традиционалисты» «промежуточные» «модернисты» Всего
Через 5-10 лет 21,5 21,8 27,5 23,1
Через 10-15 лет 28,3 34,9 40,7 35,2
Через 20 лет 21,9 25,6 21,1 24,0
Никогда 28,3 17,7 10,7 17,7

Исследование показало, что за последние два года, на которые пришелся экономический кризис, существенно меняется общее настроение россиян в пользу необходимости перемен, хотя «стабильность» остается все еще одной из самых существенных ценностей, разделяемых обществом. Накануне и в первые месяцы кризиса доля тех, кто предпочитал стабильность, постоянно превышала число тех, кто предпочитал перемены. Причем наибольшую консервативность демонстрировали слои общества со средним и выше среднего уровнем жизни, то есть как раз новый российский средний класс. Если в группе с самыми высокими доходами соотношение «перемены - стабильность» составляло, согласно результатам исследования ИС РАН  в ноябре 2008 г.  31% против 62%, то в группе наименее материально обеспеченных россиян – 42% против 47%.  Это говорило о том, что основная часть активного населения – средний класс в возрасте от 30 до 50 лет – все-таки сегодня скорее продолжал опасаться перемен и новых реформ, предпочитая «синицу в руках». На фоне подобных настроений среднего класса, как это принято считать, «заказывающего политическую музыку», более радикальные настроения «низов» вряд ли могли иметь практические последствия. Однако сегодня картина начинает быстро меняться, как бы подтверждая известный в социологии «закон де Токвиля», согласно которому общественное недовольство растет не во время максимальных трудностей, а в процессе медленного выхода из критического состояния.  Если традиционалисты в 79,2% случаях склонны согласиться с утверждением о том, что «все перемены обычно к худшему и пусть все остается таким как было», а «модернисты» в 86,0% случаях согласны с контртезисом о том, что «им нравятся перемены, нравится жить в постоянно обновляющемся мире», то наиболее массовая группа россиян, образующих промежуточный слой между «традиционалистами» и «модернистами», скорее готова поддержать последних (56,9% выступают за перемены). Завершение экономического кризиса совпало с постепенной сменой общественных парадигм, связанной с возрастной ротацией элит, выходом в активную жизнь поколений, не испытавших на себе тяжести адаптации к переменам 90-х годов. Если дальнейшие исследования подтвердят эту тенденцию, можно с уверенностью предсказать значительный рост социально-политической динамики в ближайшие годы, существенное оживление всей общественной жизни страны. Как видно из табл. 7, перемены предпочитают сегодня наиболее значимые в обществе «средние» слои, особенно начиная с 5-ой позиции самооценки своего социального статуса.

Таблица 7. Соотношение «перемены-стабильность» в группах с различным социальным статусом
Статус 1 2 3 4 5 6 7 8
Нравятся перемены 37,7 40,7 48,1 52,7 60,7 65,4 77,1 80,0
Все перемены к худшему 60,4 59,3 51,3 46,7 38,8 34,1 22,2 18,7



На фоне подобных настроений среднего класса, как это принято считать, «заказывающего политическую музыку», более радикальные настроения «низов» вряд ли могли иметь практические последствия. Однако, как показывает более углубленный анализ, настроения «низов» в пользу перемен никак не следует отождествлять с осознанием необходимости модернизации. Речь идет об альтернативном сценарии модернизационных реформ – «модернизации сверху», «закручивании гаек», силовом подавлении коррупции, экспроприации капитала у «зарвавшейся» части собственников, усилении роли государства во всех сферах жизни. Как можно предположить, кризис привел к общему усилению смутного недовольства, расширению доли тех, кто считает, что «так жить нельзя», однако качественного скачка в пользу перемен все-таки не произошло. А среди тех, кто хочет перемен, сторонники силовой, «левоавторитарной» модернизации преобладают над сторонниками либеральной модернизации. Вектор общественных настроений сегодня направлен против правящих элит, устранение которых воспринимается как необходимое условие для начала любых перемен. А в качестве главной причины экономической отсталости и невысокого жизненного уровня видят коррупцию, безответственность властей и чиновничества всех уровней.  «Либо диктатор, который устранит эти элиты сверху, либо бунт и революция, рано или поздно», - полагают  сегодня многие в России, особенно те, кто занимает место в нижней части социальной пирамиды. Ну а пресловутый средний класс, который профессиональные аналитики поторопились записать в представители «Новой России», мотора модернизации?  Происхождение этого среднего класса в путинскую эпоху заставляет усомниться в модернизационном потенциале нового среднего класса, состоящего в значительной своей части из чиновничества, служащих госкорпораций и прикормленного властями бизнеса.
Итак, налицо как минимум две идеологии «модернизационного прорыва» - левомобилизационный и либеральный. Что из себя представляют их социальные базы? За левый сценарий, как можно предположить из результатов исследований,  выступает до 40% населения, в основном слои общества за пределами среднего и высшего класса. Однако поддержка этих настроений в элитах весьма незначительна, даже среди тех, кого принято относить к числу «силовиков во власти». Добившись контроля над огромными материальными  ресурсами и финансовыми потоками, «силовики» сменили свою идеологическую тактику на сугубо охранительную, им никаких перемен не надо, особенно тех, которые могут угрожать их личному влиянию и благополучию. Среди элит сторонники «силового прорыва», возможно, могут рассчитывать лишь на некоторую часть руководителей ВПК, заинтересованных в концентрации ресурсов страны вокруг оборонного комплекса и в мобилизационной идеологии. Однако «партия ВПК» получила на финише 2007 г. огромную «пробоину», когда ее выдвиженец С. Иванов сошел с дистанции в ходе операции  «преемник». Все это позволяет предположить, что «силовой» сценарий модернизации в нынешней России, где отсутствуют в должном объеме необходимый человеческий ресурс (по аналогии со «сталинской» модернизацией 30-х годов, проводившейся в условиях избытка малоквалифицированных трудовых ресурсов с низкими жизненными стандартами) не может пойти далее выстраивания бюрократической «вертикали власти», что уже реализовано в 2005-08 гг. Любые попытки установления диктатуры, даже с модернизационной идеологией, обречены на достаточно быстрый провал. Да и сама «путинская вертикаль» во многом оказалась «игрушкой на один день» и уже сегодня подвергается эрозии. Как пишет Сергей Бирюков , «Россия на сегодняшний день исчерпала все возможности для «половинчатой» и «верхушечной» модернизации, которая может обернуться лишь нарастанием хаоса и процессов деградации. Едва ли возможна традиционная для России модернизация «коллективистско-мобилизационного типа», ибо разрушен ключевой социальный и культурный ресурс, необходимый для модернизаций подобного вида — русский патриархальный уклад, традиционно отождествляемый с деревней и крестьянством». Для мобилизационного сценария модернизации, как справедливо полагает Шамиль Султанов, нужны принципиально иные элиты, однако откуда они возьмутся, сказать также  никто не может. «Для того, чтобы реально, а не только на словах подготовиться к завтрашнему дню, нужна принципиально новая элита. Иначе это будет только показуха, подготовка к прошедшей войне. В условиях сегодняшней России новая элита появиться не может — это нереально. Для того, чтобы подготовиться к послезавтрашнему дню, нужна реальная контрэлита. Однако ни того, ни другого не будет, если в государстве и обществе по-прежнему будет отсутствовать культ героя, широкомасштабная технология воспроизводства героического» .
В качестве альтернативы как модернизации сверху, так  либеральной модернизации, С. Бирюков предлагает вариант «национальной модернизации», на основе строительства современной нации, однако на настоящий момент, на наш взгляд, шансы на этот проект уже во многом упущены, а конкретные составляющие этого проекта сочетают в себе и лево-государственнические, и либеральные идеи. Это же можно сказать в определенном смысле и о проекте народно-демократической модернизации, предлагаемой И. Дискиным . Он говорит о «модернизации ненасильственной, основанной на демократических ценностях; успешная модернизация в конкретных условиях России может быть только с опорой на народ и для народа». Однако где они - эти механизмы народовластия, которые могут стать институциональной основой ненасильственной модернизации? Их нет, и появиться они могут только в условиях глубокой, едва ли не революционной  ломки не только политического режима, на и всего социально-политического строя.  Между тем, нельзя не согласиться с И. Дискиным в том, что формирование институциональной среды, необходимой для успешной модернизации, может происходить лишь в условиях вовлеченности в этот процесс максимального числа заинтересованных субъектов и групп общества.
5. Может быть, как следствие, больше перспектив и шире социальная база у либерального сценария модернизации? Картина здесь во многом носит зеркальный характер. Либеральные перемены готово поддержать не более 15-20% населения, однако среди элит, как показало исследование М. Афанасьева , настроения скорее в пользу либерализации. Как отмечает этот аналитик, «наличие социального запроса на системную модернизацию было установлено до появления статьи Дмитрия Медведева. Еще в начале второй половины 2000-х годов социологи (см. работы Леонтия Бызова и Владимира Петухова) зафиксировали, что сформировалось новое массовое недовольство – недовольство не ухудшением ситуации, как в 1990-х, а отсутствием улучшений. В 2008 году по инициативе фонда «Либеральная миссия» я исследовал общественное мнение в «элитах развития».  Опрос примерно 1000 респондентов показал, что вполне благополучные и успешные люди еще до начала очевидного экономического кризиса предельно критично оценивали положение дел и качество государства. Стало ясно, что большинство в продвинутых группах российского общества ждет нового курса, прояснились и главные параметры этого курса, точки элитного и общественного консенсуса» . Об этом же пишет и Александр Смирнов: «Сейчас передовая часть общества, интеллектуальная элита — средний класс, интеллигенция, достаточно критически осмысливает политику государства. Настроения в обществе по сравнению с 2007 г. серьезно изменилось. Тогда большинство жило ожиданием улучшения ситуации, сейчас доминирует неопределенность. Назревают противоречия между элитами властными и элитами интеллектуальными, между бизнесом и экономической средой. Не может не быть определенного раскола внутри элит, что иногда видно из анализа высказываний чиновников» . Впрочем, речь идет не об огромном бюрократическом классе, незаинтересованном ни  в каких переменах, а скорее о той части элит, которая оказалась вытеснена на обочину генерацией силовиков и их выдвиженцами. Это журналисты, политики, не вписавшиеся в «контур партии власти», политологи и аналитики, эксперты разного направления, представители культурной и творческой элиты. В общем, социальная база  либерального сценария модернизации сильно напоминает сторонников М. Горбачева на первом этапе его деятельности с их лозунгом «иного не дано». Интересно в этой связи выяснить готовность среднего бизнеса, все сильнее ощущающего на себе гнет монополий, и объективно заинтересованного в экономической либерализации, поддержать медведевскую модернизацию в качестве своего осознанного политического выбора. Ясно, однако, что в целом ресурс поддержки у новой «оттепели» или «перестройки» более чем ограничен, и его ни в коем случае не следует переоценивать. Пытаясь определиться с социальной базой модернизации, Николай Сорокин перечисляет группы, принадлежащие к «патриотической части элит» : «во-первых, это представители крупного бизнеса, прочно связанного с российскими стратегическими недрами, защищенные путинским законодательством от проникновения иностранного капитала. Во-вторых, это представители смежных и конечных производств, преимущественно ориентированных на внутреннее потребление. В-третьих, это представители старых советских семейств, дети и внуки, воспитанные в духи патриотизма, национального превосходства и презрения к Западу (абсолютно не умоляя всей пользы его материальных преимуществ). Среди них есть богатые и состоявшиеся люди, есть ребята, плохо вписавшиеся в новую жизнь. В этой категории много выходцев из крупных армейских и чекистских кланов». Однако поставить знак равенства между патриотизмом и готовностью поддержать либеральный сценарий модернизации оснований явно недостаточно.
Впрочем, если говорить о либеральном сценарии модернизации, то можно выделить либерально-демократический и либерально-авторитарный варианты. На практике различия между ними могут оказаться совсем не столь велики, так как верхушечная демократизация, даже возвращение к ряду институтов политической системы 90-х годов, далеко не исключает авторитарного сценария, можно вспомнить гайдаровские реформы, проводившиеся в период достаточно высокого уровня демократических свобод в стране. Сторонники либерально-авторитарного сценария охотно ссылаются на опыт экономической модернизации в ряде стран «третьего мира», особенно в Южной Америке, в которой большая часть ныне вполне успешно развивающихся стран прошли через этап военной диктатуры. Значительная часть либерального крыла российской «партии власти» также ориентирована скорее на умеренно авторитарный сценарий либерализации (например, участники «Клуба 4 ноября»), чем на демократический.
Нельзя не упомянуть и о таком важном обстоятельстве, как возрастающая политическая неопределенность в стране по мере приближения 2012 года. В этих условиях не столько модернизация, сколько разговоры о ней, общественный дискурс, поддерживаемый из Кремля, имеет не столько социально-экономические, сколько сугубо политические цели. Чтобы стать самостоятельной политической фигурой, выйти из «тени Путина», Д. Медведеву необходимо позиционирование себя как «человека перемен» по контрасту с В. Путиным – «человеком стагнации». На Д. Медведева готова сделать ставку определенная часть околокремлевской элиты, однако в данном случае речь может идти не столько о модернизации, процесса, требующего не только не двух лет, но и не одного десятилетия, сколько на «расшатывание» политической системы, ее децентрализацию и диверсификацию. В условиях десятилетнего «путинского неозастоя», когда реальные рычаги власти и контроля за денежными потоками оказались сосредоточенными в руках крайне ограниченного круга «друзей» и «знакомых  друзей» главы государства, второй и третий эшелоны элит не могут не быть заинтересованы в повышении уровня ротации, дающей шансы всем участникам. «Модернизация» - хороший брэнд для данного политического проекта, фактически внутренней политической партии. Причем, в отличие от чисто декоративной легальной политической оппозиции, которая, согласно сформированным правилам игры, не может рассчитывать не только на приход к власти, но и на участие в ней, для «модернизаторов» старые правила игры не писаны, так же как в свое время для «сторонников Горбачева»,  потом «сторонников Ельцина», которые выступали в роли оппозиции традиционному курсу КПСС, оставаясь внутри этой партии и системы власти в целом. В этой связи возникает естественный вопрос, на какой уровень общественной поддержки могли бы рассчитывать «модернизаторы» в условиях прямого политического столкновения со своими оппонентами внутри «партии власти».
Между тем огромный практический интерес представляет вопрос о том, как сможет повлиять новый общественный дискурс, связанный с модернизационным проектом, на ценностную и идеологическую стабильность «нулевых» годов, связанную с неоднократно ранее описанным нами феноменом «путинского консенсуса». Как это показало проведенное в начале прошлого года исследование ВЦИОМ , на период начала кризиса не произошло и сколько-нибудь значимого сдвига в общих идейных ориентациях россиян. Никаких признаков «переворота в умах» в ходе этого исследования обнаружено не было. «Левые» по своим взглядам россияне, отдающие приоритет социалистическим идеям, социальной справедливости, равенству, защите интересов людей труда составили 18% (в ноябре, при первых симптомах кризиса эта цифра поднялась до 24%), «правые», отдающие приоритет либеральным идеям, экономической свободе, правам человека, политической демократии, сближению с Западом – 13% (в ноябре 14%), ну а самую большую поддержку получили «патриоты», отдающие приоритет традиционным русским ценностям, независимости и самостоятельности России, укреплению ее как сильной державы - 31% (в ноябре – 33%). При этом следует отметить, что социальные взгляды большей части «патриотов» несколько ближе к левой стороне, чем к правой. Остальные чуть меньше 40% россиян не смогли сориентироваться с выбором наиболее близкого для себя идеологического направления. «Левые» взгляды в несколько большей степени характерны для старшего поколения россиян, перешагнувших 60-летний рубеж (24% из них «левые», тогда как среди молодежи до 35 лет эта цифра составляет 14%). «Либеральная», «правая» идеология, напротив, в большей степени привлекает молодежь (17% в возрасте до 35 лет - «либералы», а в группе 60-летних -  только 8%).  Патриоты же практически равномерно распределены по всем возрастным группам. Подобная картина идейно-политических симпатий сложилась еще в конце 90-х, и с тех пор колеблется в очень узких пределах, не взирая на кризисы и выборы. При этом в каждой из трех основных идеологических ниш существуют и свои радикалы, и свои умеренные. На 8% сторонников собственно коммунистических взглядов, приходится еще 23% тех, кто разделяет идеи сильного социально ориентированного государства («левых государственников») и идеи социал-демократии. На 4% радикально «правых», посещающих разного рода «марши несогласных» и критикующих нынешние власти за антидемократизм и нарушения прав человека, а также 2% тех сторонников рыночной экономики, которые хотели бы вернуться к эпохе 90-х, когда крупный бизнес диктовал государству свои условия, приходится еще 16% сторонников сильного, но рыночно ориентированного государства, благоприятного для развития бизнеса («правых государственников»). На 4% радикальных «русских патриотов», то есть националистов, делающих акцент на опасность наплыва в Россию приезжих с юга и юго-востока, приходится огромное большинство россиян и «левых», и «правых», и всех остальных, для которых патриотизм – это не борьба с инородцами, а укрепление державы и ее процветание. При этом у всех умеренных – и левых, и правых, и патриотов,  есть больше того, что объединяет, чем разделяет. И это общее объединяющее начало оказывается достаточным для того, чтобы образовать мощную коалицию в самом центре политического спектра, вытеснив крайности на его периферию. Как бы кто не иронизировал по поводу безыдейности этого центра, в котором все понамешано отовсюду, именно формирование такой коалиции, где различия взглядов на многие реальные проблемы  как бы отодвинуты до лучших времен перед идеей необходимости сплочения общества вокруг самых базовых, жизненно необходимых ценностей укрепления государственности страны. И в этой ситуации оказываются не столь уж важными достоинства и недостатки той же «Единой России», или любой другой партии, которая могла бы возникнуть на ее месте,  представляющей интересы «коалиции центра»,  да собственно и самих личностей высших руководителей государства. И, как результат,  даже в условиях кризиса, когда возникает немало сомнений в правильности тех или иных решений властей, когда страшно возрастают все социальные риски, никто из радикалов, оставшихся за пределами «коалиции центра», дополнительных очков, по крайней мере, пока, не набрал. Это не означает отсутствия расколов и разногласий на идейной почве. Другое дело, что эти расколы не всегда носят  достаточно актуальный характер, чтобы проявляться на уровне партийно-политических симпатий. Например, вопрос о сравнительном приоритете таких базовых ценностей как порядок и свобода. Для подавляющего большинства россиян и та, и другая ценности входили и продолжают входить в число первых пяти, а то и трех по степени значимости. Но в центре политического “болота”, по мере приближения к ядру метаидеологического консенсуса они все в меньшей степени противоречат друг другу. Большинство опрашиваемых  признавались в том, что “и то важно, и это важно”,  одни на первое место ставят порядок, другие свободу, но этот выбор не носит для них чрезмерно принципиального характера. Иное дело – по мере продвижения к политизированным флангам политического пространства происходит все более жесткое противопоставление этих ценностей, противоречия между ними становятся как бы символом “двух полярных миров” – царства жесткого  порядка и царства  свободы и  индивидуализма. В течение многих лет все эти противоречия, мнимые и реальные, “тонули” в консенсусной метаидеологии, теряя свою актуальность и слабо влияя на реальную политическую мотивацию общества. Представляется, что подобная монолитная ценностная конструкция (консенсусная метаидеология)  собственно и лежала в основе феномена «путинской стабильности», а не только нефтедоллары и повышения зарплат. Хотя объем сторонников политического центра не превышал 50%, он цементировал весь политический спектр. Эта картина во многом напоминает ситуацию последнего десятилетия советской власти, когда множество идеологически разношерстных групп уживались относительно мирно в рамках конструкции с доминирующей «партией власти» в лице КПСС, в основном на базе патриотических ценностей, а немногочисленные борцы с режимом, диссиденты, были изолированы на маргинальных флангах политического спектра. Перестройка сломало этот пассивный консенсус, резко поляризовав все общество. Можно предположить, что смещение «повестки дня» в направлении от стабильности к идеям активных перемен приведет к тому же эффекту. Наметившиеся пока в потенции «партии» либеральной модернизации и лево-государственнической модернизации, могут стать прообразами новой политической системы, в которой основные расколы пройдут не по линии нынешней «партии власти» и нынешней оппозиции, а расколют нынешнюю правящую коалицию умеренных либералов и умеренных левых.
Рассмотрев политический и идеологический аспекты модернизации, необходимо остановиться на ее ресурсной базе. Как показал опыт реформ 90-х годов, начатых командой Е. Гайдара, попытка превращения сверхмонополизированной и неконкурентоспособной советской экономики в современную и конкурентоспособную уперлась в ограничения, которые многим сегодняшним аналитикам представляются непреодолимыми. Это, в первую очередь, низкая численность и низкое качество российских трудовых ресурсов. Русское большинство к моменту реформ оказалось чрезвычайно истощено катаклизмами ХХ века, морально и физически деградировало, утратило инициативу и жизненный стержень. Как результат, все стремительнее происходит осваивание в разнообразных экономических нишах нерусского, приезжего населения, а сами русские, столкнувшись с острой необходимостью выживать, приспособились делать это за счет разовых приработков, «халтуры»,  а не за счет упорного труда и инициативы. Вместо ожидаемой модернизации российской экономики, произошла ее архаизация. Модернизация привела к созданию ограниченного числа конкурентоспособных предприятий, однако осталась «точечной», не затронув все то, что окружает эти «островки модернизации». Даже относительно преуспевающие промышленные предприятия держатся на труде старших поколений, приобретших трудовые навыки еще в советские времена. Новые поколения и не умеет работать на производстве, во многом из-за разрушения системы профессиональной подготовки, да и не рвутся на производство, предпочитая зарабатывать необходимый минимум более легкой и престижной работой. Заниматься тяжелой работой, в металлургических цехах или в угольных шахтах, население готово только за очень большие деньги, ставящие под вопрос рентабельность всего производства. То же касается и сельского хозяйства. На все это налагается суровый российский климат, расстояния, требующие огромных вложений в инфраструктуру, необходимость поддерживать на приемлемом уровне оборону страны. Все это говорит о том, что планы превращения России в современную промышленную державу (по образцу современных Китая, Индии или СССР в довоенный или послевоенный период) могут оказаться неосуществимыми даже при условии огромных финансовых вложений в процесс модернизации.  Население России, как это показывают результаты исследований, даже в условиях кризиса остается инертным, не стремится к переменам в собственной жизни, не готово менять профессию, род деятельности, переезжать в другой город, предпочитая переменам даже некоторое снижение привычного уровня жизни. Частично это связано с огромной ролью неформальных отношений в жизни россиянина, которыми он как грибницей, обрастает в течение всей своей жизни. Перемены 90-х годов вымотали русского человека, и сейчас, когда все хоть как-то устоялось, он отнюдь не стремится к «новым приключениям». Можно утверждать, что «путинский неозастой» стал своего рода капитуляцией государства перед большинством населения, оказавшемся не готовым трудиться в условиях острой конкуренции, внутренней и внешней. Огромные монополии-госкорпорации, на ликвидации которых настаивают либеральные советники Д. Медведева, стали для населения страны своего рода «зонтиком», под прикрытием которого можно работать и зарабатывать без перенапряжения и без значительного риска. Ситуация с АВТОВАЗом – типичный пример подобной стратегии. В то же время «аппетиты» и трудящейся части населения, и пенсионеров, при В. Путине возросли в разы, и «пахать» ради честно заработанной копейки, подавляющее большинство россиян уже не готово. Это означает, что социальные катаклизмы, неизбежные при переходе к инновационной экономической модели, могут резко обострить социальный фон, вызвать жесткое сопротивление со стороны общества и регионов, и, соответственно, привести к возобновлению действия центробежных сил.
Другим важным ресурсным ограничением является институциональная недостаточность . В посткоммунистической России, создававшейся наспех в начале 90-х годов, оказались разрушенными или распавшимися большая часть институтов государства и общества, регулирующая процесс жизни страны и населения. Новые институты – политические, экономические, общественные во многом и сегодня существуют скорее на бумаге или реально выполняют совсем не те функции, которые им предписаны. В стране действует неформальное право, основанное на личных связях и личных договоренностях, реализация которого предполагает обмен услугами или деньгами. Все это препятствует формированию современной российской нации, где все равны перед законом, и погружает нас в мир архаичных и неэффективных общественных отношений. Очевидно, что необходима серьезная ревизия институциональной сферы, ясное понимание пределов ее возможностей, а также медленная, но продуманная реформа институтов, - то есть как раз то, чего не сумели добиться реформаторы М. Горбачев и Е. Гайдар, действовавшие во многом «наобум». И. Дискин, в частности, говорит в этой связи о необходимости заключения своего рода «институциональной конвенции относительно неформальных норм, способной к эволюции в легальную систему» . Однако эволюция государственных и общественных институтов страны упирается, в первую очередь, в отсутствие национальных субъектов, заинтересованных в функционировании подобных институтов.  Вокруг объектов «точечной модернизации» продолжает сохраняться огромная «зона отчуждения» своего рода ничейное пространство, которое не только не модернизируется, но используется скорее как ресурс для точечной модернизации. Как результат, «модернизация снизу», которая, безусловно, происходила в стране даже в годы «неозастоя», не вышла и не могла выйти на тот уровень, который необходим для модернизации институтов, выполняющих роль национальных. Собственно говоря, за этим стоит несформированность в России современной политической нации, а частные и локальные интересы доминируют над национальными. По справедливому замечанию И. Дискина «универсальные базовые ценности – слабый регулятор социальной деятельности», и даже в условиях ценностной унификации российского общества, эти базовые ценности не становятся фундаментом работающих институтов.
9. Чтобы уверенно двигаться в направлении модернизации страны, необходим внятный и обоснованный образ будущего. За счет чего Россия станет конкурентоспособной страной? Если не реален или ограниченно реален промышленный подъем, есть  ли иные сферы, в которых Россия может достигнуть необходимых высот? Каковы в этой связи перспективы науки, культуры, туризма, бизнеса? Скажем, Москва, как и другие сверхкрупные города, вообще отказываются от производства как такового, кроме стройиндустрии, и в этих условиях экономически процветают? Достижимо ли такое будущее для остальной страны? Какое качество и какой объем трудовых ресурсов нужен для подобной постиндустриальной модели будущего? Если наблюдается отсутствие ресурсной базы для широкой промышленной модернизации, имеется ли она для постиндустриальной модернизации? И здесь далеко не все очевидно. Как считает В. Иноземцев, «навязывание идеи постиндустриальной модернизации (свойственное ныне не только И. Юргенсу и Е.Гонтмахеру) задает ошибочные ориентиры развития. Авторы увлечены “инновационной” составляющей модернизации; они строят планы интеллектуального ренессанса, приходя почему-то к выводу о том, что “нынешнее состояние мозгов в нашей стране все еще теоретически допускает вхождение России в пул (стран) с высокопроизводительной интеллектуальной активностью” и ставят задачу “возвращения ее в число глобальных центров интеллектуального и инновационного развития”. Уверен: данная задача в обозримой перспективе невыполнима, а постановка ее чревата провалом и разочарованиями. “Экономика знаний” всюду строилась на фундаменте индустриального хозяйства — и если развитые страны и выносили впоследствии часть производств на периферию, то потому, что они прошли соответствующий этап, а не потому, что они его перепрыгнули (о чем сейчас так мечтают в России)» . На все эти вопросы пока нет ответов и у тех, кто торопит нас начать делать первые шаги по дороге модернизации. Пока эксперты чаще говорят о «новой индустриализации» страны. «Видимая цель: новое индустриальное общество. В элите фактически сложился консенсус по поводу того, что разговоры о "рывке в постиндустриальное общество" в условиях фактической деиндустриализации наивны и непродуктивны. Главная ближайшая цель модернизации – создать в России новое индустриальное общество, то есть новую, современную экономику и соответствующие ей социальные взаимосвязи. Главная текущая задача – "перезапустить" национальную промышленность. Страна должна научиться в массовых масштабах производить конкурентоспособные товары - и сама должна стать конкурентоспособной. Для этого, если необходимо, нужно будет закупать технологии и даже оборудование» . Однако и эта точка зрения, по причинам, рассмотренным выше, представляется довольно уязвимой.
Вот таковыми на сегодняшний день представляются основные гипотезы, связанные как с реализацией самого проекта модернизации, так и с теми социальными, политическими и ресурсными противоречиями, которые он может повлечь.

Однако сам вектор этих перемен пока до конца не определился. И эта неопределенность связана с двойственностью сознания россиян, совмещающего в себе консервативные и модернистские установки. С одной стороны, общество стремительно ориентируется на ценности массового потребления и массовой культуры, образ жизни современных мегаполисов, на практике доминируют индивидуалистические ценности. С другой стороны, возможно, в качестве противовеса, россияне на вербальном уровне тяготеют к ценностям консервативным, растет роль национального фактора в идентичности, традиционных для России общественных и государственных форм и институтов. Так 56,7% опрошенных согласились с утверждением, что «главное – это уважение к сложившимся традициям, обычаям, следование привычному, принятому большинством». Альтернативную точку зрения, согласно которой «главное – это инициатива, предприимчивость, поиск нового в работе и жизни, готовность к риску и оказаться в меньшинстве» поддержали 43,1% россиян. За привычные для большинства традиции высказались 85,7% слов общества, отнесенных в ходе исследования к «традиционалистам», 58,2% занимающих промежуточное между традиционалистами и модернистами положение, и лишь «модернисты» с соотношением 66,9% против 33,1% выбрали инициативу и предприимчивость. Как видно из табл. 7, лишь в самых молодых возрастных группах доминируют установки на проявление собственной инициативы, в группах от 27 до 50 лет наблюдается незначительный перевес установок на традиционность поведения, а после достижения 50-летнего рубежа установки на традиционность начинают доминировать. При том сами установки на традиционное поведение часто сочетаются со слабым знанием традиций, отечественной истории и культуры, что позволяет утверждать, что вербальная «традиционность» - во многом является скорее защитной реакцией на кризис социальной и национальной идентичности, стремлением оправдать собственную недостаточную адаптивность, чем искреннее намерение жить в соответствии с национальными традициями.

Табл. 7. Соотношение установок на  следование традициям и собственную инициативу в возрастном разрезе
Возраст 18-21 22-26 27-30 31-40 41-50 51-60 60+ Всего
Традиции 27,4 37,4 50,3 55,4 55,2 65,2 79,1 56,7
Собственная инициатива 72,6 62,6 49,7 44,6 44,3 34,8 20,5 43,1

Во многом аналогичная картина наблюдается и в отношении к Западу и западным ценностям, среди которых особенно часто выделяются как важнейшие индивидуализм, либерализм и демократия западного типа.  Несмотря на то, что на поведенческом уровне исследования фиксируют высокую степень индивидуализации россиян, их неготовность чем-либо поступаться и жертвовать за пределами собственных интересов и интересов ближайшего окружения, на парадном уровне эта ценность разделяется относительным большинством опрошенных россиян. 46,9% выразили свое согласие с утверждением, согласно которому «индивидуализм, либерализм и западная демократия представляют собой ценности, которые нам, россиянам, не подходят. Для России важны чувство общности, коллективизм и жестко управляемое государство» и лишь 25,1% -несогласие. Характерно, что подобная картина характерна не только для «традиционалистских» групп (52,8% против 16,6%), а также промежуточных (48,4% против 24,0%), но и тех, кого по результатам опроса можно отнести к «модернистским» (соотношение 38,9% против 34,1%). Это означает, что для продолжения реформ по приведению российской политической системы к «западным образцам» остаются существенные социокультурные барьеры, связанные со стремлением большей части россиян идентифицировать себя в качестве «особого» народа, «особой» цивилизации, отличающейся  от западной. Преобладание, пусть относительно и не столь значительное, соглашающихся с тезисом об «особых» российских ценностях характерно для практически всех возрастных групп опрошенных, за исключением самой младшей, 18-21-летних, где с тезисом об «особых ценностях» согласились 31,1% против 40,6% несогласных. Можно предположить, что следующие поколения россиян, вступающих в активную жизнь, будут в меньшей степени испытывать на себе последствия травмы идентичности, связанной с распадом привычного социума, испытанной сполна большей частью сегодняшних жителей страны.

ВЫВОДЫ:

1. Выход из экономического кризиса усилил неопределенность представлений россиян о будущем России, выявил потребность возобновления дискуссии об основных парадигмах посткризисного развития. Центральным пунктом этой дискуссии стала «модернизация», курс на которую был предложен Д. Медведевым. Однако различные общественные силы, эксперты и аналитики вкладывают в этот термин во многом различающееся содержание. В этой дискуссии снова столкнулись «прогрессисты» и «консерваторы», «государственники» и «либералы», «западники» и «националисты», имеющие собственный взгляд на будущее страны.
2. Если процесс технологической модернизации, объективно происходящий в России, носит скорее инерционный характер, и требует лишь «ускорения», необходимой организационной и финансовой поддержки, то проект модернизации носит социально-политический характер и предполагает значительную трансформацию производственных и общественных отношений, политической системы страны.
3. Проект, связанный с модернизацией страны, находит поддержку во всех основных группах общества, но его «ядром» являются относительно молодые, социально и экономические россияне со средним и выше среднего социальным статусом и материальным положением, образующих активное модернизационно настроенное меньшинство.  Именно эти группы общества, в первую очередь, заинтересованы в повышении динамизма общественной жизни, усилении вертикальной мобильности, ускоренной ротации элит.
4. За последние годы, особенно в процессе выхода из кризиса в целом существенно возросло число россиян, ориентированных на перемены, особенно заметно это в отношении групп, представляющих средний класс. Это обстоятельство является важным фактором, способным обеспечить поддержку идей модернизации со стороны общества.
5. Модернизация в общественном восприятии рассматривается скорее как средство достижения тех или иных целей общественного развития, а сами цели определяются идейно-политическими ориентациями общественных групп. Среди таких целей преобладают наведение порядка, борьба с коррупцией, восстановление принципов социальной справедливости, укрепление силы и мощи государства, которые можно охарактеризовать как лево-государственнические.  Значительно слабее поддержка либеральных целей, связанных с развитием экономических и в еще меньшей степени политических свобод.
6. Большая часть россиян, относящихся как к традиционалистскому, так и к модернистскому сегменту общества, слабо верит в возможность реформирования страны «снизу», за счет активности и инициативы граждан. Наиболее приемлемым и вероятным видится путь реформирования «сверху», с  привлечением силового ресурса государства в целях устранения влияния групп, сопротивляющихся реформированию, в первую очередь, это касается коррумпированной бюрократии.
7. Это позволяет выделить три социально-политических сценария модернизации (в порядке их общественной поддержки): лево-авторитарный сценарий; либерально-авторитарный сценарий; демократический сценарий. Возможны и сочетания элементов из этих сценариев.
8. Переход от повестки «политической и социальной стабильности» к повестке перемен под флагом модернизации способен в перспективе разрушить сложившийся в «нулевые» идейно-политический консенсус, породив несколько новых политических субъектов на той «поляне», которую сегодня занимает коалиция, сплотившаяся вокруг «партии власти».
9. На пути всех сценариев модернизации, особенно либерального, сохраняются существенные социокультурные барьеры, связанные с переходным состоянием современной российской идентичности, особенностями политической культуры и массовой психологии.