Степь

 - У людей принято говорить друг с другом. Это такой у них людской обычай. Поэтому мы будем с тобой говорить.
 - А… О чем?
 – О многом. Вот, например… Или в частности.
                Сколько Ты Весишь?
Я… Я… Не помню!
 – А ты вспомни. Ты обязательно вспомни.
Зачем, зачем ему хочется знать . Сколько Я Вешу? Я вешу 34, нет 35, нет скорее 32. Но зачем ему это?!! – 50!!! – Соврала я так смело, что он не поверил.
 – А ведь врёшь. – И улыбнулся, такой проницательной, знающей такой. Опытной Улыбкой.

                Зря Я Сегодня Пошла Гулять.
Говорила ведь мне мама: сегодня по телевизору сериал. Сиди. Смотри.
На улице ветер.
Уже темнело. Начинался насморк.
Я вышла на улицу. Ноябрь.
 - А рост свой ты тоже не помнишь?
Рост свой я вспомнила рефлекторно, потом ужаснулась, но слово не воробей.
 – 130!!!
 – Хороший рост.
Пока он только обдумывал. Если у него были намерения, он только обдумывал.

На пустыре смеркалось. Справа была лесополоса, слева тянулись унылые сараи. Там, я знаю, никто не жил, даже бомжи. Там безумное море крыс. Даже Кошки Там Не жили.
Да, продолжала я мою мысль, обгложут за ночь. Скелет никто не узнает. Никто. Мой 130 сантиметровый. Мой 34 килограммовый скелет. Как мне тебя жалко. Я ведь ещё ни разу. Понимаете меня, ни разу. Нет, целоваться, целовалась. До насморка ужас как много целовалась. Но ничего такого нового, запретного. Ничего. Понимаете, ничего. А теперь уже никогда.
Как он красив, однако. Это меня тогда и смутило. Такое всегда смущает. Такому всегда веришь. Думаешь, такой уж не будет. Он уж ни на что нехорошее не способен. У него улыбка как у старшего брата. Брата у меня никогда не было. Он ласковый, как родной отец. Отцом мамочка тоже не озаботилась обзавестись. Точнее, какой-то отец наверняка был. Он Наверное Был Брюнет!
Как он мне понравился! Да не брюнет. Этот вот. Что смотрит в темноте. Подошел на улице и сказал. Что он мне тогда сказал? Не помню. Помню, у меня стало тепло, ну там знаете, где мы, девочки, писаем. Там, куда мальчишки подглядывают. И даже взрослые, иногда. Но об этом не буду.
Он приближался ко мне. Опять, как тогда на улице. Приближался. И уже совсем приблизился. Теперь мне не убежать. Даже теоретически.
 – Пойдём. – Шепнул.
 – Куда? – Шепнула.
 – Туда.
 – Никогда!!! Кричала я, но тоже шепотом. Никто не слышал. Никто не видел. Он вёл меня к сараям. Лучше в лесополосе. Боюсь крыс. Он выбрал Самый Страшный Сарай.
На двери ржавый замок. Сейчас он заскрипит. И это будет последнее, что я услышу.
А У Мамы Сегодня на Ужин Сардельки!!!
Дверь распахнулась. Он пихнул меня вперёд в темноту, в ужас замкнутого пространства. Дверь захлопнулась сама собой.

Я очнулась. Долго боялась открывать глаза. Вдруг он стоит сзади? Как холодно. Как сильно шмякнулась. И что-то вроде у головы шевелится. Кто-то меня нюхает. По моему уже пищит. Я закричала!
Кричать я умею хорошо. Громко. И с таким противным подвизгом.
 – У тебя, Егорова, говорит мне всегда учительница, голос как у Мадонны. После четвёртого развода. Что она этим хочет сказать? Дура у нас учительница. А крыса, которая меня нюхала, похоже, испугалась, убежала. Но всё равно, надо вставать. Открыла глаза и, конечно, вокруг темнота. В сарае никого, даже его, по-видимому, нет. Интересно, за чем он ушел? Может быть за верёвкой? Я поделала немного гимнастику. Да, конечно, никто не бежит меня спасать. Кричи, не кричи. Сараи далеко от домов. Милиционер сюда не сунется. Взятки тут брать не с кого. А всё-таки в углу какие-то огоньки. Светятся Крысиные Глаза. Вот задвигались, зашевелились. И на стене сарая какие-то буквы образовались.
                ИДИ СЮДА.
 - Не пойду. – Сказала я.
 – А он сейчас придёт. – Сказали огоньки.
 – А вы откуда знаете? – Сказала, было, я. Огоньки не ответили. Пришлось идти. Сейчас стукнусь лбом в стенку. Или там, в углу, мертвец. Он высосет у меня кровь, и я стану вампиром. Но главное, крысы. Вот уже и стенка. Но стенки не было.
Пахнуло ветром. Не нашим, ноябрьским. Тёплым ветром. А над головой месяц ясный и звёзды. Это в ноябре-то, в нашем городе. У нас круглый год смог. Таких звёзд я и у бабушки в деревне не видела. Сейчас проснусь, думаю. Ни домов, ни сараев. Вокруг степь. Трава под ногами серебрится в лунном свете. Звёздочки мигают. Е-го-ро-ва. И-ди сю-да. Я и так иду, шепчу. А под ноги всё-таки посматриваю. Вдруг под ногами пропасть, а в пропасти крокодил.
Где-то звенит трамвай, чувствую. Там у нас кольцевая. Но где там? Степь без конца и без края. Светло в степи. Чем-то таким знакомым пахнет. Я никогда в степи не была, а запах знакомый, голова кружится.
Сколько я шла, не помню. Совсем не устала. Месяц плыл над головой, подсказывал: Иди смело. Ничего не бойся. И вот впереди серебряной полоской блеснула река. Никакой реки у нас в городе нет и не предвидится. Но во сне, почему бы и реке не присниться? Я дошла до реки, наверное, за час. Часы у меня перестали тикать, ударились тогда вместе со мной о пол сарая. А может быть часам во сне, и не положено тикать? А настоящая ли река? Вдруг там серебро течет, зачерпывай ладонью, хочешь – пей, хочешь – украшения себе сделай, какие захочешь.
 – Не сомневайся. – Сказал мне кто-то на ухо. – Вода настоящая. Я не испугалась. Он был такой симпатичный. Небольшой, немного повыше меня. Конь. – Ты здесь живёшь? – Спрашиваю.
 – Я у покатушницы жил. А здесь я отдыхаю, говорит.
 – Понятно, а сама думаю. Не очень-то похоже, что ты от покатушницы. Ишь, какой гладкий, грива как шелковая, хвост трубой. – Врёшь, говорю, ты сказочный.
 – Нет, смеётся. Мы здесь все такие. Трава тут хорошая. Вода вкусная. А покатушницам сюда вход воспрещён. Смотри, вон наш табун пасётся. И правда, на берегу кони, кони, кони. Красивые такие и сколько их. Неужели их всех мы замучили?
А мне есть хочется. Вспомнилось. Ах, сардельки, сардельки. Теперь уже никогда.
 – Что же ты не сказала, смеётся конь. Пойдём к кошкам, они покормят. Чтоб кошки меня кормили! Ну-ну. А тут что и кошки есть?
 – Тут и собаки есть. Но они живут на той стороне реки. Чтобы с кошками не ссориться.
 – А если какая-нибудь собака переплывёт реку и поссорится с какой-нибудь кошкой?
 – А если ты будешь задавать глупые вопросы, я уйду.
 – Прости меня, конь, говорю. Не уходи от меня, пожалуйста, конь. Мне одной страшно. Конь заржал. Это он так смеётся. Но мы уже пришли. У костра сидели кошки кружком. На костре жарилось что-то очень вкусное.
 – Мяу! Кто к нам пришёл! Гляжу: рыжая, толстая. Так это ж кошка Маруська, её в прошлом году машина раздавила. Живёхонька. Растолстела. Это они рыбу на костре жарят. Сами наловили? Нет, говорит другой кот, в магазине купили. Садись, ешь, Егорова. Его я тоже узнала. Его зимой бродячие собаки загрызли. И за дело, надо сказать. Но всё равно, жалко.
Кошки меня накормили рыбой. Вкусную рыбу они, однако, ловят. Кошки рассказывали мне свои истории. Больше врали, наверное. Да я и не очень слушала. Всё-таки, где я, интересно? Если померла, то на ужин к маме уже не попаду. Если жива, то как отсюда выбираться? Спасибо, конечно, кошкам за рыбу. Но мне домой пора. Сериал смотреть.
 - Размечталась. Это кошка Маруська.
 - Домой ей захотелось. Это кот. Не научили его собаки. Возникает.
 – Егорова, ты хорошо умеешь плакать?
Не дождётесь.
 – Не сердись, Егорова, вмешался конь. Это очень важно, уметь плакать. Я серьёзно.
 - И я серьёзно. Тех, кто плачет, больнее бьют. Дураков нет.
 – Нам предстоит, Егорова, сказал конь, дальнее путешествие. Если ты будешь хорошо плакать, всё кончиться хорошо. А если нет? НЕ БУДЕМ ОБ ЭТОМ. Расслабься. Переваривай рыбку. Я только коню поверила, а он так со мной говорит. Никому не верь.
 - Если отдохнула, поднимайся. Поехали.
 – Куда? Мне домой пора.
 – Дома будешь не скоро.
 – Если вообще будешь. – Всунулся кот. Мало его собаки съели. Я бы его ещё раз съела.
 – Трепло ты хвостатое!
 – И всё-таки, так надо, Егорова. Я КОНЬ ПОКАТУШНИК говорю тебе, Егорова, ТАК НАДО. Вставай, садись на меня верхом. Хорошо, что ты 34 килограмма. И 130 сантиметров, тоже неплохо. Тащить на спине легче. Кошку с собой возьмёшь. Она будет в дороге ловить рыбу и кормить тебя.
 – Куда ехать то?!! – Совсем перепугалась я.
 – Ты всё узнаешь, Егорова. Наберись терпения. О сардельках не мечтай. Ешь рыбу, в ней масса фосфора. Тебе он пригодится.
Опять издеваются. Что в школе, что здесь. НИКТО МЕНЯ НЕ УВАЖАЕТ. А ехать придётся. Всё равно обратной дороги я без этого жеребца не найду. Лучше не ссориться. Ах, Егорова, Егорова. Не заглядывалась бы ты на взрослых парней. Влипла.
Никогда я верхом на лошади не ездила. Даже на пони. Конь оказался пони. Какой то шотландский что ли?
Но ничего, едем. Кошка, Маруську с собой взяли. Кота – никогда. Кошка сидит рядом, рассказывает своё прошлое. Какое, оказывается, у неё было прошлое. Как в сериале.

Каждую весну бродячие коты делили Петербург. Лиговский, со своими помойками, доставался коту Василию. Литейный с Владимирским коту Филимону. Самые крутые помойки у Кузнечного рынка делили между собой кошачий барон кот Ахмет и кавказская кошачья группировка. Всё коты крутые, авторитетные. У одного уха не хватает, у другого хвоста.
Хватит, может о котах, говорю. Плешь проела своими котами, говорю. Давай о чем другом, говорю. Но кошка не унимается.
Жизнь в городе это вам не деревенские посиделки при луне. Крысы  ходят стаями. Вороны лютые, беспощадные. Кот должен быть агрессивен и всегда готов. Иначе не жить коту.
 – И не живи, говорю. Воруете, да по ночам мяукаете, спать не даёте. Тоже мне, мафия.
Сожрут кота!!! – Возопила Маруська.
А весна. Даже в городе весна. Любовь. Хочется поделиться последней колбасной шкуркой. Откуда-то со дна кошачьей души хриплое МЯУ ПРИДИ!
Теперь я о себе буду рассказывать, говорит Маруська. Что-то спать захотелось. Степь да степь кругом. Река рядышком течёт, может испить водички?
Кошка Мурка приехала в город пригородной электричкой. Обманул её городской дачник. Наобещал, как водится у дачников, горы всяческих благополучий. Заманил в свою городскую квартиру. Месяц попользовался её деревенской доверчивостью. Пока всех мышей в квартире не повывела. А потом и выгнал в лютые декабрьские морозы. На улицу. Пропадай кошка Мурка.
Жалко кошку, подумала я. Вот ведь как с нами бывает. Доверчивые мы. Что кошки, что мы девочки. А что дальше то?
Кошка Мурка стала пропадать. Пожила в одной квартире, в другой. Отовсюду гнали. Познакомилась с котом Ахметом. Но кошачий барон посмеялся над её неопытностью. Не кормил, всячески унижал. И, наконец, тоже выгнал. Завёл себе толстую рыжую кошку. Ворющую! Наглющую. Подстать Ахмету. Кошка Мурка бросилась под колёса автобуса с иностранными туристами. Но туристы оказались из Прибалтики. На кошку даже внимания не обратили. Еле выжила кошка Мурка.
И, слава богу, говорю. Слезла с коня, пошла к реке. “На реке казаки котов купали”. Эту песню иногда мама напевает. И где такую откопала? А водичка то! Серебро, серебро.
Осторожнее Егорова, конь говорит.
Я неосторожно зачерпнула. А на меня из воды!!! Рыба. Акула? Осётр. А физиономия у него как у нашего директора. Недавно уволился. А теперь осетром в реке плавает. Здрасьте, говорю, Эмиль Соломоныч. Здравствуй, говорит, Егорова, если не ошибаюсь? Не ошибаетесь, говорю, Эмиль Соломоныч. Как вам тут плавается? Осётр меня мокрым хвостом по морде! Шлёп. Я ЗАПЛАКАЛА. А он уплыл.
Потом мы завтракали. Потом отдыхали. Солнце почему-то запаздывало, не всходило. Кошка Мурка всё рассказывала да рассказывала. Едем мы и едем. Когда ж это кончится?!

 – Вскрытие будем делать, товарищ капитан?
 – Всё понятно и так. Делай.
Труп увезли. Сарай опечатали. Третий случай за день. Маньяк орудует. Опытный и жестокий насильник. Жалко, придётся сообщить матери, она не переживёт. Собачья у нас работа.

А собаки на той стороне живут. А собаки иногда реку переплывают.
 – И что тогда бывает?
 – Сама что ли не знаешь, что тогда бывает. Коту Филимону второй раз хвост отъели, теперь уже здесь. Пришлось ему новый хвост отращивать.
 – Хорошо живёте. На земле б он так без хвоста бы и ходил.
 – Не надейся, Егорова, не будет тебе хвоста. Не полагается.
До чего подлая кошка. Конь везёт нас, потряхивает. Ночь то так долго длится. Трава серебрится, река рядом течёт. Вроде кто-то завыл там, за рекой. Смолк. Показалось?
 – Нет, говорит конь Покатушник. – Не показалось. Идут. Уносим ноги.
Прибавили ходу, перешли на галоп. Гляжу, плывут. Морды из воды торчат. Хвосты мокрющие из воды торчат. Они. Собаки.
 – Мяууу!!!
 – Мужайся, кошка Маруська. Не хватай меня когтями! – Это конь Покатушник. – Ну-ка, Егорова. Попробуй.
 – Ааааа! – Умею я.
 – Ещё!
 – Аааа!!!
Плачь, сердце. Плачь. Псы уже окружили нас, хватают зубами коня. Но я реву, слёзы льются и обжигают, обжигают собак. С них шкура лезёт клочьями, они удивляются. Они отступают.
 – Я вам, кричу, устрою хромую лошадь. Не троньте моего коня.
 – Мы есть хотим. – Визжат.
 – Мало ли что, кричу. – Рыбу ловите, берите пример с кошек. Ах, вы опять, реву. И опять обжигаю собак. И они опять отступают. А конь скачет и скачет. И мы уходим от погони. Псы позорные, кричу. Псы обжорные, кричу. Подавились? Но впереди овраг.
Как вспомню этот овраг. Через всю степь протянулся длиннющий, глубоченный овраг. Что там, на дне не видно. Но конь явно озабочен. На дне там что-то нехорошее. Ах, вернуться бы домой. Ах, поесть бы, да залечь спать. Страшный тут какой-то сон получается.
 – Егорова! – Стонет на реке осётр. – А ты исправила двойку по геометрии? Ох, Эмиль Соломонович, не до геометрии. Если выберусь из этого сна, 10 пятёрок получу. Только бы выбраться!!!
Со дна оврага потянулись ко мне длинные зелёные светящиеся щупальца.
 – Конь! Убегаем!
 – Не убежишь. – Вздыхает конь. – Попробуй поплакать. Только это, только это иногда помогает.
 – Аааа!!! Оооо!!! Уууу!!! Два красных глаза засветились на дне ущелья, щупальца обвили меня за пояс и выдернули из седла. Я шмыгала носом, не слёзы, увы, сопли из носа и страшиле, что там, на дне, сопли мои нипочём. Вот под красными глазами обрисовался уже и широкий рот. Меня туда тащат. Чей там мяв, далеко позади в степи? Кошка Маруська меня оплакивает, прощай кошка Маруська, прощай конь, прощай мама. Сейчас сожрут. Какие у него страшные белые зубы. Я закрыла глаза.Чмок. Проглотил.

Холодный ноябрьский ветер. Я снова стою на пустыре. И как тогда, ОН, он приближается ко мне. Всё вернулось назад? Он опять потащит меня туда?! НЕЕЕЕТ!!!! Подавишься.
 – Егорова. Не вздумай сопротивляться.
 – Вздумаю!
 – Пеняй на себя.
 – А на кого ж ещё!!! Я увернулась. Ещё раз увернулась. Ещё! И ещё!!! Почти увернулась. ОН МЕНЯ ПОЙМАЛ.
Что мне с тобой делать? 130-ти сантиметровая моя. Тридцати четырех килограммовая моя. ЧТО МНЕ С ТОБОЙ ТАКОЕ СДЕЛАТЬ?
Делай сволочь, не придуривайся! Делай своё грязное дело. КОЗЁЛ!
Ах, ты моя козочка. Ах, ты моя миленькая.
Ещё не твоя!
Сейчас будешь. Он меня довёл. Я заревела.
Дяденька! Отпустите меня. Я у мамки одна.
Может, она у тебя больна?
Может больна.
Может, ты её любишь?
А кого ж мне ещё любить?!
Люби меня, моя цыпка. Люби, мой кролик. Мамки ты всё равно теперь уже НИКОГДА не увидишь. А меня ты будешь видеть ещё часок другой. Может быть полчаса. А может и все пятнадцать минут. И все пятнадцать минут можешь меня любить. Я разрешаю. Я ДАЖЕ ТЕБЕ ПОМОГУ.
Какие у него жесткие безжалостные руки. Укусить его. Я хорошо умею кусаться. Но сегодня не получается. Сегодня весь день у меня ничего не получается. А значит, у меня больше никогда уже ничего не получится. НЕ ТРОНЬ!!! Но он, собака тронул. И ещё как. Визжать я не могла. Кусаться не получалось. Пропала Егорова. Что была, что нет.
 – Молодой человек. Разве ж можно так с девушкой?
Ой, я ослышалась?
 – Вали мимо старый козел, пока цел.
Нет, не ослышалась. Но этот старичок мне вряд ли поможет.
 – Ну что ж, придётся старому козлу вас забодать. Раз вы слов не понимаете.
КОЗЁЛ! ПОДЛЫЙ КОЗЁЛ! КОЗЛИЩЕ!!!
Он Почему-то Больше Меня Не трогал. Я с ужасом глянула. Наверное, готовит верёвку, связать. Наверное, готовит кляп, заткнуть рот. Наверное…. Но… там его нет? Запахло чем-то… Я глянула вверх. Что это за зверь? Опять конь? НЕТ!!! Это не конь. Это, это настоящий, самый настоящий КО-ЗЁЛ. А он-то тут откуда? А где этот… маньяк? Эй, ты… сбежал? Может милиция? Козёл страшно взмемекнул и бросился куда-то бежать, стуча копытами. Я устало поднялась. Он меня всю ободрал, как я дома появлюсь. Мамка окочурится. Но что случилось? Опять какое-то чудо. Надо бежать, пока он не вернулся.
Девушка. Что с вами такое? На что вы похожи? Старичок. Надо же, когда не надо, появился. Когда меня терзали, не было, а тут утешает. Что-то с памятью моей стало. Я что забыла? Или нет? Я домой пойду, дедушка. В таком то виде. Возьми иголку, деточка, заштопай тут и там, А то мама тебя, может и того. Может, говорю. Иголку в нитку тычу, руки дрожат.
Я брела, хватаясь за воздух. Плакала, наверное. Холодный ветер в ноябре. Так я никогда домой не дойду. Он опять появится. И тогда уж всё. Хоть бы кто остановился…
Остановилось такси. Шофёр, надо же, тётка шофер, сказала мне.
 – Садись, девочка. Подвезу.
 – Спасибо, тётенька. Денег нет.
 – Мне всё равно в эту сторону. Ты ведь в нашем микрорайоне живёшь? Я села. Я поехала. Меня довезли совершенно бесплатно. МЕНЯ НЕ УБИЛИ! Кажется, обошлось. Хорошо погуляла. Но в следующий раз, буду смотреть сериал. Мать, как увидела меня, побледнела. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ? ГДЕ ТЫ БОЛТАЛАСЬ? Я ДУМАЛА, ТЕБЯ УЖЕ УБИЛИ.
 – Потом, потом, мамочка. А ужинать будем?
И вот после всех приключений я сижу, ем свои любимые, свои заслуженные, уже остыли, но всё равно какие вкусные, особенно с кислой капустой, немцы, говорят, каждый день едят, какие счастливые. Сардельки.
 – А тебе тут звонили. – Говорит мать. Я поперхнулась. НУ НЕ ДАДУТ СПОКОЙНО УМЕРЕТЬ.
 – Кто звонил? Только что. Мужской голос. Не рано ли?
 – Рано. – Соглашаюсь. Только мне никто не мог звонить. Даже из школы. Даже мальчишки. Они такие дураки. НО У НАС НЕ ТАКИЕ ОТНОШЕНИЯ. – Чего говорил то?
 – Не поняла. Голос какой-то блеющий. Странный.
 – Блеющий? Мать сидит, смотрит на меня, я смотрю на сардельку. И почему-то ПРОПАЛ АППЕТИТ. Кто бы мог звонить?
 – Давай спать укладываться. – Говорит мать. – Завтра тебе в школу не надо. Отдохнёшь. Ругать тебя уж не буду. Поздно тебя ругать.
Жалко её. Она одна со мной. Трудная это работа, матерью работать. Если дочь такая хорошая. Как я, например. И поздно домой явится. Как сегодня, например. Телефон звякнул. Я вскочила, схватила трубку. Какой то голос неестественный, гнусавый голос, прошипел в трубку. ТЫ ЧТО СДЕЛАЛА? ЧТО СДЕЛАЛА? НЕ УБЬЮ. НА КУСКИ РАСПИЛЮ ТУПОЙ ПИЛОЙ. ЖДИ. И трубку повесил. Спи спокойно, дорогая Егорова. Вообще-то меня Люсей зовут, если на кладбище придёте, цветочек положить. Чтоб знали. Мамке я не сказала. Зачем огорчать.
Уже когда легла, мать подошла, лоб пощупала, говорит.
 – Там, во дворе какой-то зверь бродит, собака, не собака, чёрный. Я вскочила, подбежала к окну. Один только фонарь во дворе, действительно, дрянь какая-то болтается, чёрная, не поймёшь в темноте кто. Спала я крепко. Мать говорила, во сне кричала, громко, но даже сама не слышала.

Утро. Это надо же. Снег. Потом стает, но всё равно хорошо. Кто поедет за город, на лыжах кататься. Я не поеду. Сижу, чувствую, руки, ноги ещё болят. Здорово меня вчера помяло. Вот бы фильм снять, Егорова в главной роли. Маньяка бы какой-нибудь Миронов, их много, который покрасивее. А можно и Диму Билана, пусть поёт, якобы меня клеит, а я якобы не соглашаюсь. А на улицу идти боюсь. Вот боюсь и всё тут. Мать из магазина принесла только хлеба и макарон. Денег до зарплаты, тю-тю. Нету денег. Нет, надо в кинозвёзды поступать, иначе ноги с голоду протянешь. Эх, хорошо бы сейчас…
Мне что-то нехорошо…
Я опять сплю?
Мама говорит, ну что ты кричишь, ну что ты кричишь во сне?

Я встала. Я пописала. Я бродила в одной ночной рубашке по комнате. Плати за двухкомнатную, а погулять негде. За окном снег тает. Кто-то мусорные баки опять опрокинул. Напилась кофе. Придётся опять одеваться. Мама совсем не пользуется косметикой. Конечно, она старая. Но как можно за собой не следить? Будут у меня деньги, накуплю косметики, не китайской, а французской. Буду за собой следить. Кажется, синяк проходит. Тот, что на плече. Что на ноге, хорошо мамка не видела. СИНЯЧИЩЕ! Снова попила кофе. Потом помылась. И вдруг догадалась. Ну, хорошо, сегодня выходной, не пойду никуда и завтра не пойду. Но послезавтра надо идти в школу. И возвращаться. Темно уже. А я иду. А он выходит из-за угла… Хотела опять попить кофе… Кончился. Мать пока в магазине, надо решать, КАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ. Хорошо бы в кино сняться. Егорова в главной роли. Маньяка бы какой-нибудь Миронов, их много, который покрасивее. А можно и Диму Билана, пусть поёт, якобы меня клеит, а я якобы не соглашаюсь. А на улицу идти боюсь. Вот боюсь и всё тут.
 – Кризис, доченька. – Это мать вернулась. Ничего в магазинах не купишь. Опять макароны. Опять хлеб чёрный, для бедных. Чай зелёный, говорят полезный. Тоска зелёная.
 – Ну что ты плачешь? Что ты плачешь? Терпеть не могу утешать.
 – Ну, хочешь, пойду работать? Буду объявления расклеивать, буду машины мыть, буду…
 – Никто тебя, никуда, сопливую, не возьмёт. И вправду. Сопли после вчерашнего. Ах, если б насморк прошёл. Ах, если б пожрать. Так, чтоб по настоящему. По телевизору я видела.
 – Ну что ты плачешь?!! Тоже заревела. Сидели, ревели. Чайник на кухне выкипел. Позвонили в дверь. Я опять вспомнила ночной звонок. Я опять вспомнила ЕГО. И в первый раз и тогда, в последний. Он не знает, где я живу. А телефон, какой-нибудь дурак звонил. Пошла к двери, я сама, мама, открою. Глянула в глазок: соседка стоит, улыбается, рядом с ней какая-то тётка, тоже щерится. Ничего опасного.
 – Здравствуйте. Мы из фирмы “Не пойми что Билайн”. Ваш номер телефона выиграл. И вносят коробки. Одну, другую, третью. У меня от волнения и насморк пропал. Торты. Конфеты. Рыба, какая-то. КРАСНАЯ. КОПЧЁНАЯ. НАВЕРНОЕ. О СЕТ РИ НАААА!!! За мобильник мы третий месяц не платили. Сдох у нас мобильник. Но молчать, только молчать. Съедим, а там пусть в суд подают. А мы уже всё съели. Мы уже едим.
И до чего всё вкусно было. И весь холодильник набили. И соседку угостили. Она женщина понимающая. Случ чё, ничего не видела, ничего не знаю. Коробки мы уничтожим.
 – Бывают, мам, такие дураки?
 – Бывают.
После ветчины и красной икры мы пили чай с тортом. Крем. Я даже не знала, что такой крем бывает. Это раньше так делали, мать говорит, всё она знает, без денег сидим.
А потом генеральная уборка квартиры. Всю пыль – вон! Всех пауков – веником, пылесосом. Гулять? Нет, мама, гулять я сегодня не пойду. У меня насморк. Сижу. Лежу. Телевизор посмотрела, даже телевизора не хочется. ВСЁ ЧТО-ТО НЕ ТАК. Зачем он ко мне привязался. Ведь я, ну скажи честно, Егорова, ты ведь не красавица. Уж точно, уж не красавица. Зачем же я ему? Он бы мог убить значительно более красивую девочку. Плохой вкус? У маньяка плохой вкус. Бррр. А вдруг бы потом съел? Торт в желудке ворочается, никак на место не уляжется. Скоро мама придёт. Пошла за НЕЗНАЮ ЧТО. Пошла НЕВЕДОМО КУДА. И всё не возвращается. Телефон. Звонит телефон. Тот же голос: А ОНА И НЕ ВЕРНЁТСЯ. Повесил трубку.
Я не умерла. Я, наверное, очень сильная, да? Выбежала на улицу без куртки, бегала вокруг дома. Ничего, конечно, и никого. Вернулась зачем-то в квартиру, заглянула во все углы. Может она у соседки, бывает, сидят, болтают. А тут дочь умирает, уже умерла. Позвонила к соседке. Не отвечает, а ведь дома, она весь день дома. Пенсионерка. А дверь у неё не закрыта.
Вошла. В прихожей вешалка оборвана.
 – Ксения Павловна. – Кричу. Чувствую, ветерком тянет. Вошла в комнату. А там всё переломано, окошко настежь, стекло разбито. А СОСЕДКИ НИГДЕ НЕТ.
Как я вызывала милицию. Как милиция приехала. Что милиция спрашивала, как меня ругала, зачем вызывала? Может, она сама всё разбила и ушла. Дела всё знакомые. Долго бы ещё меня ругали, но потом им кто-то сказал, что соседку нашли. Слава богу, я не опознавала. Слава богу, мать пришла, соврал подлец! Пришла, живая, здоровая, как узнала, чуть не окочурилась. Потом участвовала в опознании. Соседку нашли внизу, в мусорной баке. Кто-то выбросил её из окна, бил чем-то тупым, а потом затолкал в мусорный бак. Вот так.
 – Одинокая! – Плакала мать. – Никого у неё не было. И денег, от пенсии до пенсии жила. На что польстились! – Садист какой-нибудь, маньяк.
 – Много что-то маньяков. – Думала я. – Может, один и тот же? Может, он меня искал? Темно, как ночью. АНТИЦИКЛОН. Уже звонку не удивляюсь, только трубку перехватываю у мамаши. Он, он, опять он. Если не хочешь, чтобы следующей была мать. ВЫХОДИ НА УЛИЦУ.
Зачем-то я подошла к зеркалу. Какой красивой я умру. Какие у меня глаза. Выразительные. Красные, как у кролика. На мать не смотрела, чтоб не хлюпать. Соврала что-то, она не хотела пускать. И всё-таки, вот я иду по улице, куда иду, не знаю. Где смерть свою найду, не ведаю. Куда же идти? Наверное, туда же, где я вчера была.
 – Зачем же туда? – Говорит один прохожий на ходу другому. Гляжу: троица, ну и рожи. Один, похоже, с искусственной ногой, ушастый такой. Другой, вообще урод. А третий, третий. Не может быть? Он? ЭТО ОН!!! Изменился, какую-то шапку надел. Думал, что я его не узнаю.
 – Сейчас ты, наконец, меня узнаешь. – Прошептал он. Идём с нами, птенчик. Тебе будет со мной очень тепло. Ты, наконец, узнаешь, зачем ты мне нужна. Не будем больше тянуть. ПОШЛА. ЖИВО. И я пошла. Что мне ещё оставалось. Подумала только, опять туда к сараям? Может, опять повезёт? Конь Покатушник, где ты? Хотя, чем ты можешь помочь? Главное, как ни противно, уже думаю, что будет делать, да как. Значит, я очень развратная. Туда мне и дорога.
 – Не паясничай, прошу. Делай своё аморальное дело. Я постараюсь тебя забыть. Я даже не знала, что хорошо умею говорить. Совсем я стала взрослая. Молодость позади. Опять хочется писать. И вдруг гром, это в ноябре.
 – ДОЛГО ВОЗИШЬСЯ!
Я подняла голову. Улица опустела, да и есть ли она, улица? Дома стали пропадать один за другим. Ветер, звук, всё остановилось. И эти трое, страшные, застыли, стали меньше, не такие значительные.
 – Я стараюсь. – Хрипанул мой мучитель.
 – Теперь Я САМ ВОЗЬМУСЬ ЗА ДЕЛО.
И всё хлопнулось куда-то вниз. Словно на лифте полетела, только считаю этажи. Этот, другой, который же, наконец?! Затормозило так, что глаза чуть не выскочили из орбит.
 – Сюда. – Шепнул беззвучно мне один. Какие чудища! Так вот они какие. И пахнет от них. Ох, и не нюхать бы. А дверь у лифта-то. ЗОЛОТАЯ. И вся в камнях, красных таких. Рррубины. Открывается. Я на ватных ногах шагаю вперёд. Меня даже и не подталкивают. Я сама иду на казнь. И сейчас меня… Вокруг красотища. Но всё такое неуютное. Если меня здесь оставят, помру от тоски.

Он сидел на троне. Копытища чёрные лакированные. Хвостище толстый, длиннющий, с черной кисточкой на конце. Красивый хвост. А вообще, отвратительный, одно слово Вель зе вуул. Рожищи мне у него всё-таки понравились. Он их, наверное, золотил. А может быть, они и целиком золотые были. Дьявол он богатый, может себе позволить. Я слушала по радио. Сатана там правит бал. Да, правит бал. Вот он, наверное, в таком костюме им и правит. Золотыми рогами блещет, честных людей соблазняет. И меня сейчас соблазнит. Скажи честно, Егорова, ты хочешь? Или наоборот? Сама теперь не знаю. Но маму жалко. Она то в ад не попадёт. А я там буду выть-завывать. С моим то красивым голосом. Зачем я ему?!!! ТАКАЯ ТОЩАЯ?!!!
 – Сейчас скажу, зачем, Егорова.
Соблазнять человека МОЯ ОСНОВНАЯ ПРОФЕССИЯ. ТРУДНАЯ, НО БЛАГОРОДНАЯ.
И этот о благородстве. С такими-то рожищами.
 – НО Я ОДИН НЕ СПРАВЛЯЮСЬ. ДА, ЕГОРОВА. НЕ СПРАВЛЯЮСЬ. МНЕ НУЖНА ЛИЛИТ.
Лилька что ли, из параллельного класса?
Лилит это такая женщина, но не совсем. Роковая и неземная. НО И НЕ НЕБЕСНАЯ. САТАНИНСКАЯ ЖЕНЩИНА!!! Не женщина, а злой дух. Думаешь, я то тут причём. Притом Егорова, что не всякий злой дух в Лилит годится. Есть у нас недостаток. Сатана засмущался. Скажу откровенно: некрасивые мы. Сказал какой-то дурак: КРАСОТА ДЬЯВОЛА. Дурак сказал, дураки повторяют. Какая у нас красота. Бесота у нас единая, да скукота. А соблазнять надо. Кадров нехватает. Кадры, Егорова, решают всё. Это ваш земной, местный бес сказал. Очень квалифицированный бес. ПОСТУПАЙ К НАМ НА РАБОТУ? А?
Тебе понравится.
Мне всё это очень не нравится. Не получится из меня чертовки. И Лилит, этой самой не выйдет. МНЕ ЭТО НЕ ИНТЕРЕСНО. Но Дьявола разве переубедишь?
Давай перейдём от слов к делу, Егорова. Прекрасная зарплата, выходные дни, можешь к маме ездить. Транспорт.
 – На метле, что ли, спрашиваю?
 – На майбахе. – Морщится Вельзевул. Машина такая. Дорогая.
 – Душа дороже, говорю. Душу я вам, чертям, не отдам. Мне мама говорила, что я бездушная. А я наоборот, очень душевная. И не хочу!!!
 – Захочешь. – Говорит дьявол. Дескать, уговоры кончились. Значит, сейчас мучить будем.
 – Привести этих, говорит. Хвостатую и того, с копытами. И в зал ввели, ввели связанных верёвками каких-то истерзанных, моих друзей, коня Покатушника и бедную кошку Маруську. Вас то за что?!!!
 – Я покажу тебе, говорит дьявол, Егорова, все царства мира и славу его. ГЛЯДИ!!!
И у меня перед глазами ГОЛЛИВУД. Я его сразу узнала, хотя там и не бывала. Золотого Оскара вручают, народу!!! Все красивые, все знаменитые, некоторых я в кино видела, знакомы значит. Но кому это главный приз вручают? Платье умереть и заплакать. А актриса, на кого она похожа, на кого-то очень мне знакомого похожа. Я её где-то видела. Где Я Её видела???!!!
 – Ты её в зеркале видела. – Говорит за моей спиной знакомый голос. – Это ты и есть.
Дьявол, кто же ещё. – Гляди ещё. И море. И яхта. И я в новом платье. И с кем это я? Я его по телевизору видела. Он очччень богатый. Он американец. Он собирается стать Президентом США. И, говорят, станет. И, говорят, не женат. И говорит: ай лав ю, говорит, май дарлинг, говорит. И кольцо с бриллиантом мне на палец одевает. Окольцевал.
 – Ты будешь первой красавицей мира. – Шипит у меня за спиной дьявол. Смотри, смотри, сколько у него денег. А я уже вижу, и вилла где-то там, у Кошкиной матери, на Канарах, наверное. И ещё какой-то дворец, где-то в лесу. И я катаюсь на лыжах. И меня снимают, снимают, снимают. Куршевель, сплошной Куршевель. А я уже лежу на пляже. И ещё красивее стала. И ем чего-то.
 – Всё будет твоим, Егорова!!! Соглашайся.
 – Согласиться что ли? – И снова я в зале.
 – На тебе. – И дьявол сует мне в руки нож. Острый, с красивой рукояткой. Это не кухонный нож. Им не селёдку режут. Это настоящий нож. Для убийства.
 – Убей, говорит, коня. Зарежь, говорит, кошку. И ты станешь самой богатой, самой красивой девушкой в мире. У тебя в жизни будут только удачи. А конь и кошка, всё равно, давно уже померли. Им всё равно. Режь их!!! Чудища подтаскивают ко мне коня Покатушника, как он изменился, словно и не живой. Волокут кошку, она и не мяукнет, Маруська, ты ли это?
 – Рррррежь!!! Я нож в руках верчу, мозги в голове шиворот навыворот, конь морду ко мне сунул, попрощаться что ли? Как швырну нож, да не на пол, а прямо в морду дьявола. И ПОПАЛА! Он увернуться не успел.
 – СТАРЫЙ КОЗЁЛ!!! – Кричу. – Друзей убивать, кричу. Да я тебе рогатому сначала рога обломаю. Нет у тебя надо мной власти. У меня в четверти даже две четвёрки. КОЗЛИЩЕ!!!...
Как полыхнуло пламенем, всё вокруг вспыхнуло, я бросилась к дверям, двери настежь. А за мной, оглянулась. За мной скачет огромный КОЗЁЛ, весь в пламени и из ноздрей дым валит. Догонит – забодает. Конь Покатушник скачет со мной рядом, кошка с мявом за нами. Не уйти нам, ох, не уйти. Догонят!!!

 – Девочка. Разве ж можно так бегать. Взрослый ребёнок, а бегаешь как маленькая. Старичок!!! Тот самый старичок. Здесь-то в аду он откуда? Он что тоже…? Пшшш. От дыма заслезились глаза. Козёл куда-то исчез, и я опять стою на улице. И место опять нехорошее, место, где тогда его встретила. Мелькнул за поворотом кто-то похожий на коня, не мой ли конь? Кошка какая-то следом пробежала.
 – Маруська, кричу. Маруська!!! Ноль внимания. Я опять одна. Где же этот старичок? Там что ли остался, в аду? А может, и ада никакого не было? А может, я с ума сошла? А может мама меня ищет, а я опять по улице шлендаю. Домой!!!
Я побежала домой, я два раза падала, расшибла коленку. ГДЕ? МАМА? Если она меня ждёт, а я где-то шляюсь, она меня убьёт. И правильно сделает. А если мамы нету дома, я приду, а её нету дома. Я тогда умру. Умру и попаду, наверное, в ад. Там меня уже хорошо знают, вот обрадуются. А мне будет уже всё равно. В ад, так в ад. Вот уже и наша улица, вот и наш дом. Бегу по лестнице, когда лестницу то успели покрасить? И краска высохла и дверь у нас почему-то новая. Звоню, звоню, у мамы новый звонок?
Дверь открывает какая-то незнакомая тётенька.
 – Тебе кого, девочка? Но ведь это наша квартира!!!
Неужели? Что? Неужели, почему? ГДЕ? МАМА?
 – Тётенька. – Спрашиваю жалким противным лживым голосом. – Здесь Егоровы живут?
 – А она переехала в другой город. Продала квартиру и переехала. А ты кто, девочка.
 – Я, я их знакомая!
 – У неё дочка умерла, говорит добрая тётенька. Она погоревала. И переехала в другой город, к родственникам.
Какая дочка, думаю. Может это всё-таки не наша квартира, думаю. Может, я всё-таки с ума сошла, думаю.
 – А почему дочка умерла, спрашиваю?
 – Убили её. – Строго так говорит тётенька. – Гуляла вот так запоздно, вроде тебя. Нашёлся, подлец, подстерёг её и убил. Беги-ка ты домой, мать, наверное, заждалась. И дверь захлопнула. Стою на лестнице. Ничего не понимаю. Но я же живая. Я весь день живая была. Смотрю на дверь, как баран на новые ворота. И вдруг догадалась голову повернуть. Интересно, а кто теперь у соседки живёт. Её ведь тоже убили. Меня ещё неизвестно, а соседку точно. Кто живёт в квартире убитой соседки?! Звоню. Ещё звоню. И ещё звоню. Ворчит кто-то за дверью, да так знакомо. Открывает…Ксения Павловна???!
 – Сгинь! Сгинь! Рассыпься! И дверь закрыла. И за дверью крик. – Покойница! Мертвецы по ночам шлендают. В церкви надо было отпевать. И грохнулось что-то. А может не что-то, а кто-то. В обморок. Я, значит, померла, а Ксения Павловна, значит, жива. Мама, значит, уехала. Интересно куда? Главное, что живая. Я её везде найду, ишь что вздумала, от живой дочки уезжать. Надо всё-таки разобраться, померла я или нет. Непохоже, синяки болят. Ожог вон на руке, какой волдырь вздулся. Насморк второй день не проходит. Нет! У мертвецов насморков не бывает. Всё враньё. Меня кто-то обманывает. Наверное, они, черти. Боже, боже, как я запуталась. И опять есть хочется. В квартиры меня не пустят, ни в ту, ни в эту. И вообще покойники не едят, им не полагается. Хорошо сейчас у кошек, рыбу жарят, едят, интересные всякие истории рассказывают. Куда пойти, куда податься. Нет, только не в ад. Однако холодно. Однако я так простужусь.
Туп-туп-туп внизу на лестнице. Кто-то поднимается наверх. Почему-то опять холодно стало. Туп-туп-туп. Мелькнул в пролёте. Поднимается ко мне. Он. Опять он, козёл.
 – Бээээ. Поскакал, опуская рога, сейчас насквозь проколет. Я вцепилась в ободранную металлическую пластину перил. И вдруг, отодрала здоровенную железяку. Замахнулась! Мать! Железяка в руке превратилась в меч! Настоящий меч. Как рубанула козла по морде, по морде. Он взбебекнул и дал дёру. Помчался вниз по ступеням. А снизу навстречу ему поднимается милиционер. Не иначе соседка вызвала. Козёл сшиб милиционера. Тот заругался. Козёл снизу. – Это она. Это всё она. Задержите её. Она рецидивистка. И удрал. Меч у меня в руке превратился в безобидный букетик цветов.
 – Дяденька, говорю. Я вообще из соседней школы, зашла навестить подружку, но наверно перепутала подъезды. А милиционер вовсе не за мной шел.
И вот я снова на улице. Теперь я настоящая-пренастоящая бродяга. Буду бродить, пока не замерзну, и мой замерзший труп найдут и скажут.
 – Ах, Егорова, Егорова, второй раз умираете. Сколько можно. Больше одного раза нельзя. Идите-ка Егорова и больше не умирайте. Стыдно вам, Егорова.
 – Я есть хочу!!!
 – Пойдём, покормим.
 – Ой, кто это сказал?!
 – Как кто? Друзей не узнаёшь? КОШКА МАРУСЬКА! Стоит рядом со мной, хвост подняла, смотрит так укоризненно.
 – Куда идти-то, говорю. Меня тут похоронили. Мама уехала, в квартиру не пускают. Пошли, пошли, кошка куда-то заторопилась. Я за ней. Кто сказал, что кошки не умеют бегать. Маруська очень даже быстро бежала. И всё мне слышалось, где-то за домами, или там, в соседнем подъезде. – Бэээ. Тихонькое такое, угрожающее. Бээээ. Мы шли почему-то под уклон. Улицы здесь очень ровные, а тут мы идём всё вниз да вниз.
 – Туда не провалимся, спрашиваю?
 – Куда надо, туда и провалимся, говорит кошка. И мы провалились. Со свистом, со скрежетом. Я думала в люк провалились. А мы летим!!!

И опять луна над головой. И опять река течет куда-то. А с реки мне знакомым голосом.
 – Егорова! Опять уроки прогуляла! Осётр Эмиль Соломонович.
Бегут ко мне коты и кошки. Конь Покатушник скачет.
 – Нагулялась гулёна. Садись, покормим. Хотела с ним посоветоваться, что ж это на земле происходит? Как же мне маму-то найти? Но пока решила перекусить. Запивай водичкой. – Конь говорит.
 – А можно?
 – Теперь можно, пожалуй. Грустно так говорит. Кошка Маруська сидит рядом, ничего не говорит.
 – Конь! Говорю. Я и вправду, говорю, умерла и всё такое. И всё такое, говорит, не бери в голову, с кем не бывает.
 – Не хочу, говорю. К маме хочу, говорю.
 – Попробовала один раз, кот говорит. Что получилось?
 – Я её найду!!! Отдохну только у вас немного и найду.
 – А этого. С рогами и хвостом не боишься? – Дьявола что ли? А чего его бояться? Пусть сам меня боится! Так сказала, что в реке что-то хрюкнуло, не иначе осётр. За рекой собаки взвыли. Конь заржал, задумался. Попробуем что ли ещё раз? Прорвёмся.
 – Ничего не теряем. – Мяукнула кошка. – Шерсти клок и того нет, подначил кот.
 – Осьминога мы проехали. – Конь говорит. – Проехать ещё трёх сестёр. А там, как старичок посмотрит.
 – Какой старичок, говорю? Не тот ли, думаю. Конь мне ничего не говорит. Воду опять запретил пить. Непонятно почему. Уселась ему на спину, опять кошка рядом, поехали было.
 – Эй, кричит кот. В этот раз я с вами. И так мне грустно, даже кота согласилась, пусть едет, морда приставучая. Пусть заедается. Всё-таки наш, всё-таки местный. Топ-Топ-Топ. Едем. Кота конь всё-таки на спину не посадил, рядом бежит. Что кошки бегать не умеют, брехня. Здорово бежал. Ему б так от собак бегать, живой бы был.
И воют, воют за рекой. Собаки. Потемнее стало. Гляжу, навстречу по степи кто-то шастает. Никак собака? Одна. Значит не страшно. Но мне почему-то страшно стало. Гляжу. Таких собак не бывает. Урод какой-то, а не собака.
 – Да, вздыхает конь. Инвалид, три головы и все три лишние. Дурак. Как собака припустит на нас. Я как заору. Кот как вцепится собаке в морду. Конь её копытом. Я сверху пса по мордасам, по мордасам. И реву как ненормальная. Завизжал пёс, словно кипятком ошпарили. Бросился в сторону. Мы вперёд проскакали. Он за нами. Кот отстал.
 – Пропадёт, говорю, кот.
 – Не пропадёт. Не такой это кот. Два раз на собачьи уловки не попадётся. Мы скачем, скачем, скачем. Под уклон скачем. Темнеет. Месяц ясный что-то призадумался, тучка набежала. Идут к нам навстречу три старушки, на палочки опираются. Что ж они-то здесь делают? Не иначе тоже умерли и скучают тут, гуляют по степи. Никому-никому ненужны.
 – Бабушки, говорю. Что так поздно гуляете, говорю. Спать пора ложиться. Это уж я совсем глупо ляпнула. Старухи переглянулись.
 – Винись, говорит крайняя.
 – В чём, бабушки, виниться, спрашиваю. Я, бабушки, ничего такого не делала. Что в школу давно не ходила. Так я, бабушки, мёртвая. Кто ж меня, мёртвую, в школу пустит.
 – Ни в чём, Ни в чём не повинна?! Это средняя. Смотри, дознаемся, худо будет!!!
 – Мне и так, говорю бабушки, худо. Мама-то там, а я здесь.
 – Неповинная! – Охнула та, что слева.
 – Ни в чём, ни в чём неповинная, застонали все трое.
 – Да в чём дело-то, кричу.
 – Ни в чём! – Сердито мне так. Пррроходи, не задерживай нас.
Странные старушки. Конь смеётся, повеселел чего-то.
 – Скоро на место прибудем. А там, там видно будет.
И зарево над степью. Что-то такое стеклянное, то красное, то зелёное, то оранжевым отливает. А вдруг и запылало таким отчаянно весёлым цветом. Дескать, гори всё синим пламенем, приходите, гости дорогие, вместе гореть будем. А мы и вот-вот прискачем, вот и мы тут как тут. Дворец посреди степи стоит, колонны из стекла, окна огромные, разноцветные и из каждого окна по роже высовывается.
Мне ли этих рожь бояться?
А из одного окна… Он? Он. Тот самый старичок. Смотрит, улыбается, к себе рукой манит. Он здесь живет?
А из другого окна, старушка. Такая знакомая старушка, рукой тоже машет. Заходи, доченька. Долго же ты шла. Голос как у мамы, улыбается как мама. Только старенькая, а мама у меня молодая. Мама у меня там, на земле. Уже меня и не ждет. Заходи, это опять старушка. Заходи, с отцом познакомлю. Да вы уже и виделись. Старичок рядом улыбается, дескать, виделись. Дескать, не раз и не два виделись. Угадай, Егорова, ребус, не угадаешь, Егорова, ребус, будет тебе неизвестно что, неизвестно за что, неизвестно от кого. Кто они, эти в окне? В школе я учила. Подземное царство.
Аид. Персефона.

Да входи же, кричат старик со старухой.
А мои друзья шепчут.
Входи Егорова. Тебя ждут, Егорова. Кто ждёт? Ты узнаешь, кто тебя ждёт. Не бойся. Не больно. Они не злые.
 – Не скучай, говорит конь. Мы с тобой будем. Правда, Маруська.
 – Правда, говорит Маруська, вот святая истинная правда. Мы тут тоже побудем. А ей понравится. Сначала не очень, а потом вот как понравится. Вот как понравится.
. – Не болтай! – Это конь. Но кошка всё болтает. Всё болтает и болтает. А я уже вхожу. Я уже вошла.