Вячик

   Коля  на бегу наскоро рассказал  еще об одном своем друге. Мы как раз направлялись к нему.

   В голове родился образ современного Базарова. Длинные волосы до плеч, ничего не надевает на голову даже в снег. Ходит зимой в пиджаке…

   Отказался поступить в институт.  А когда все же пришлось идти под нажимом родителей и экзамены щелкались, как семечки,  догадался написать  сочинение зелеными чернилами. Отчего сразу и  вылетел. Родители от огорчения долго отойти не могли. Знакомая преподавательница чуть не плакала, когда его маме жаловалась:

 - Он над нами издевается!

 - А сейчас что делает? – этот вопрос я задавала не один раз, как и другие.

 - Занимается самообразованием…

   Коля и сам, казалось, затруднялся ответить.

   Был осенний ненастный вечер. Порывы ветра  поднимали вверх и мчали в воздухе ворохи золотых листьев.
   И если мы благосклонно наблюдали за их полетом, то остальные пришедшие после нас, пострадали от порывов ветра. А листья уже  неслись над головой.

   Вячик  жил недалеко от меня  в хрущевке  на Сегедской. Родители почти все время были на работе. Собирались   у него. Приходили  незапланированно. По одному, по двое-трое. Иногда в маленькой комнате собиралось человек до  десяти и больше.

   Обычно  мы с Колей  радовались, когда людей  мало. Лучше работалось. Велись  cамые задушевные разговоры.
   Но и вечера, когда нас собиралось много,  тоже были хороши. Они запоминались. Было  весело. Спорили. Обсуждали все на свете. Вели себя тихо, соседей не беспокоили. Или старались так себя вести. Получился клуб по интересам. Вина там не водилось. Может пару раз по чуть-чуть. А чай и бутерброды – проглатывались сразу. В молодости мы всегда голодными были.

   Сначала читали стихи. Чаще всего обсуждали Колины.  И вообще они у него пошли.  Он как раз написал два  своих самых стоящих. 

   Николенька у нас был самым талантливым. Вне конкуренции. Вячик занимал главенствующее место. Последнее слово было за ним. Всегда. Критиковал безапелляционно.  Нападал, требовал писать еще и еще. Менял направление. Причем никогда не забывал проверить, как выполняются  его замечания. Хотя я что-то не припомню, чтобы что-то исправлялось. Вобщем, был ужасен и невыносим.

   У меня было тогда чисто женское мерило отношения к его друзьям – на пользу они Коле или во вред? Вячик с его беспощадной критикой относился к последним, причем, лидировал.

   Я ершилась внутри. Открыто бунтовать сначала было неудобно. Когда Коли  не было, спорила с ним. Все хвалят, а он один недоволен. Вячик объяснял, что не так.
   А потом на  каком-то этапе нашего знакомства заметила, что его мнение стало совпадать с моим. И вообще он привязан к Коле и по-своему заботится о нем. Но это случилось гораздо позже.
   А тогда я была очень обижена  таким небрежением к Коле, к его стихам.

   Сам же он относился спокойно к нападкам. Еще и согласиться мог. Он объяснял, что должен как можно больше услышать критики от самых разных людей.
   Но уровень замечаний был не в пользу Вячиковской компании.  Те, что он слышал от своих личных и университетских друзей, были на несколько порядков выше. И нужнее ему в тот период жизни. На мой взгляд.

   Думаю, что мы перестали бы туда ходить. Но на смену поэзии пришло повальное увлечение живописью. Комната Вячика наполнилась листами ватмана, красками и баночками с водой. Рисовали все дружно.