Они никогда не умрут...

               
           «Ночью звонит ему какая-то девица, а он уже спит после концерта. У меня нервы не выдерживают: «Вы почему так поздно?»,  а она, представляешь, смеется в ответ. И вешает трубку».
         Моя свекровь перестает рассказывать и начинает плакать. У нее светлые,  уложенные с безупречностью парика волосы до плеч. Красная, немного легкомысленная шляпа  с большими полями похожая на кольцо Сатурна. Глухое черное платье, укрепленное изнутри корсетом, несет ее фигуру высоко и несуетливо.
         — Не плачьте, мама, —  я глажу ее холодную суховатую руку с выпуклыми, хорошо обработанными ногтями, —  это все такая ерунда.
        Когда много лет назад ее сын женился на мне, она предложила мне звать ее по-домашнему мамой или просто Ирэн, как все в творческом коллективе, и я    выбрала первое. И теперь по-дочернему мне легче ее утешать.
         Если рассмотреть отношения моих свекра и свекрови, Ирэн и Гения, как она, любя, всю жизнь называла мужа Гену, то лет десять из тридцати прожитых вместе они  в ссоре. И как следствие — не разговаривают.
      В  молодости, когда ссорились, оставляли друг другу записки на круглом зеркале в прихожей. Обычно это были мелкие хозяйственные поручения,  вроде купить молоко и отвести сына в садик.    
        Потом настал период писем. В каждом из них она красиво прощалась, потому как, заглянув в прошлое, поняла, что он не хочет осмыслить их отношения и поднять их на новый, более качественный уровень.
        В ответ Гений всякий раз устно и довольно сухо сообщал, что уходит из семьи, так как в ней не место сразу двум звездам, что ему необходимо уединиться, разобраться с собой и т.д. Над всеми этими недомолвками хищными чайками кружились тени женщин: они лезли в телефон, назначали свидания под видом журналисток,  оборачивались  молодыми аккомпаниаторшами, правда, ни  одну на месте преступления ей застигнуть не удалось.
       Таким образом, Гений и Ирэн регулярно подкидывали в огонь любви сухой уголь бесконечных  разборок, и он обещал гореть вечно. Проходило время — чемоданы распаковывались, записки слетали с зеркала, как просроченные листья с березы.
       И они  продолжали прекрасно сосуществовать, путешествовать, образовывать своего сына, а моего теперешнего мужа, и даже, я забыла самое главное, работать  в одной филармонии и ездить на гастроли: он был концертмейстер, а она солистка симфонической капеллы.
     Когда она снова возвращается к мысли, что Гена ей изменяет,  я применяю заранее  приготовленный контраргумент:
         — А вы, мама, думаете, Ваш сын мне ни разу не изменял?
         Она замирает, перестает плакать, бледность ее розовеет. А меня уже не остановить.
      —  Да, да, последний раз его пассией была врач. Фамилия... неважно... какая-то армянская. Она ему пудрила мозги, что у нее экзотическая специализация. Два месяца я приходила на работу  в свой офис, открывала справочник, звонила… и ставила галочки. Я искала ее среди гинекологов, проктологов,  рефлексотерапевтов, — выговорив это слово, я сделала небольшую паузу, чтобы не упустить подробностей. — От меня не укрылись даже маммологи и специалисты по тайскому массажу… Потом я сходила в отдел кадров областной поликлиники и чудом выяснила, что она —  патологоанатом —.
              Медленно проговаривая эту специальность,  я краем глаза видела, что моя свекровь  сидит неподвижно, рассматривая на коленях узкую ладошку с крупным, в золотых кружевах,  перстнем. Ее молчание еще больше меня раззадоривало.
              — Вы,  мама, хотите,  конечно, знать, что было дальше?
               Она глазами дает знак продолжать.
      — Я разыскала морг. Разглядела эту врачиху в стеклянном окошке, где выписывают справки о смерти. Она оказалась пухленькая, со сросшимися бровями и усатая. Представляете,  черные-пречерные брови и усы!
           Я спросила, стараясь скрыть уничтожающую интонацию:
       —  Скажите, Вам нравится Ваша профессия? Я из газеты.
        Подняв на меня  дегтярные проницательные глаза, она ответила даже с некоторым вызовом:
    —  А почему Вас это удивляет?  Благодаря ей я узнала много нового. И не только, как выглядят легкие курильщика и печень алкоголика. Главное, это мои личные наблюдения. Вы, конечно, слышали такое выражение: «Лицо —  зеркало души?» —  тут зазвонил телефон, и она  сделала вынужденную паузу, чтобы  четко проговорить  в трубку, куда и во сколько подъезжать. — Так вот, душа, улетая, глядится в собственное зеркало. При этом, если у человека выходит вперед челюсть — значит, он  был недоволен собственной жизнью. Проваливаются мимические морщины, так называемая «маска скорби» — будьте уверены, его мучили проблемы с детьми. Заостряется нос  — этот был страшный эгоист,  его эго  выходит за пределы.  А если человек умирает влюбленным, — она едва заметно усмехнулась, — то у него увеличено сердце. Я говорила с родными усопших и  нашла массу тому подтверждений.
          Вечером я  сказала мужу:
      —  Я вычислила ее. Она —  патологоанатом.   Представляешь, свои наблюдения за покойниками она смакует, когда едет в автобусе, занимается  с тобой сексом — и только при этом условии испытывает оргазм.
        Муж стоял в душевой кабинке, мне было видно в приоткрытую дверцу, как пена стекает с его ушей и  причинного места. Он будто таял.
       —   А еще она мечтает взвесить твое сердце после смерти, чтобы проверить, насколько ты ее любил.
        Сквозь шум воды в душевой я слышала, как его выворачивает.
         —  Господи Иисусе!  —   почти шепотом  произносит ошеломленная свекровь.  Какая кошмарная история!  Как  вы смогли это пережить?! Но ты-то молодчина!  Ты всегда была сильная. А я, признаться, недолюбливала тебя поначалу. Увидела первый раз, подумала: губы тонкие, значит, властолюбивая, —  будет мой сын подкаблучником.
        —  А я тоже Вас, мама, сначала невзлюбила, думала: молодится, к тому же творческая натура, —   такая вряд ли лишний раз посидит с внуками.
     На прощание мы обнимаемся. И когда ее прохладная,  с пудреничным запахом щека касается моей,  она спрашивает тихонько, поглаживая меня по спине.
     —  Ты не  хочешь признаться, что все это выдумала?
     —  Я хочу  признаться, что очень счастлива с Вашим сыном.
        Она тепло благодарит меня — молча, одними глазами и, поправив перед зеркалом свою «космическую» шляпу,  уходит. Глядя ей вслед, я думаю, что  мои свекор и свекровь еще долго будут писать друг другу письма, хлопать дверьми и изменять друг другу — со сквозняком, осенними листьями, парой разбитных аккордов залетевших в форточку.  А  в моменты перемирия она будет стоять за спинкой его стула и чесать жилистую, с глубокой ложбинкой, волосатую спину своего Гения, и великий концертмейстер  будет похрюкивать от удовольствия.
       И вообще, я уверена: они никогда не умрут.  В крайнем случае, эмигрируют в какую-нибудь заоблачную страну и, пересекая границу, как линию горизонта, претерпят реинкарнацию, чтобы опять спуститься на землю парой —  слонов ли, птиц ли.          
        Но, точно, никогда не умрут.