Муза и Художник

Они совсем не любили друг друга…

Она любила зонты, горизонты и мели, 
её  завораживали извилистые томные ели,   
и тлели внутри еле-еле, обещания данные другу.

Он будто бы в чужом теле, 
худ, мрачен, но уверен в себе и деле, 
бывал несдержан порой.
Он женился на ней в апреле, 
к марту чувства, как листва облетели, 
оставив голый каркас фраз. 
Из угла глаза матери с фотографии с осуждением смотрели, 
как в тот раз, когда он кольцо дарил старой подруге. 

Они совсем не любили друг друга…

Ночь сменялась ночью. Во сне друг к другу не приходили.
С рассветом вставали, чай молча пили, 
на ужин скатерть стелили,
о будущем и прошлом не говорили.

Он был художник, рисовал пастелью, 
любовался стылыми красками зимнего моря,
 никогда ни о чем с ней не спорил.

Она путала текстуру с партитурой, 
картинками его не интересовалась, 
не переносила летнего смога 
и во всём видела руку вездесущего бога.

Так могло продолжаться долго. 
Ни счастья, ни горя, скучно прописаны роли.
Роман жизни от отсутствия такой мелочи как любовь не менял скорости. 
Жить бы им в стенах всех оттенков серости, да до старости, 
но кто-то там наверху решил иначе.

Он сам себе напророчил, как-то ночью просил: 
отче, одари милостью, вознеси меня на пьедестал. 
Он уснул и не слышал, как голос еле слышно шептал: 

Муза и Художник, дуэт одиночеств, 
подарок бога тебе – муки творчества,
ты будешь искать искру в вечности,
вновь и вновь по кругу,
спасаться затворничеством, 
но проклиная разлуку.
Спасёт лишь любовь тебя 
от музы и её святого недуга.

Она ушла от него ранним утром, в пятницу, 
на прощание улыбнулась и сказала: вот увидишь, сбудется. 
Он нахмурился, не в силах ничего прочесть по её лицу. 
За окном дождь лил, он вдруг испугался, что простудится, 
бросился на улицу, а её и след простыл.

Силуэт её на холсте в невесомой печали под мокрым зонтом застыл. 
Он смотрел и смотрел на серый пейзаж, пока не возненавидел до дрожи аж.
Да пусть катится!
Они ведь совсем не любили друг друга…

День за днём он мучил краски и кисти. 
Сердце сводило с ума монотонностью стука,
 руку сводила судорогой, душу мука,
 он рисовал от утра до утра и, кажется, 
от тишины напрочь лишился слуха.
 Он перестал спать, натянутый, как тетива лука, 
он пробовал её имя на вкус, оно жгло внутри, 
срываясь с губ превращалось в хрип.
 Он кричал и рыдал, и твердил: 
«…господи, но ведь я же её совсем не любил!» 
«…ты хотел стать гением? Я все двери тебе открыл, иди…»
Он рвал все полотна в клочья.
«…белый свет без неё не мил, забери свой дар, а её верни!»
«…это твой путь, ты сам его себе попросил, так иди по нему теперь, иди…»
«…но ты не дал мне сил…»
Бог не ответил, он вообще редко когда ТАК снисходил.
Художник выжил, гением теперь служит, 
но всуе бога никогда больше ни о чём не просил.