Моя подружка Моника

 

     Казалось, что я лечу, взмахивая руками, и наблюдаю мир с высоты этого полёта. Внизу колыхались зелёные массивы лесов. Желтели песчаные поля. Темнели округлые силуэты камней. Иногда откуда-то из-под них выныривали шустрые весёлые стайки серебристых рыбёшек. Ковылял по дну задумчивый краб. Всплывали белые, полупрозрачные медузы. Я никогда раньше не видела такого чистого моря. Наверное поэтому меня не покидало удивительное ощущение того, что я не плыву, а парю, пролетаю над Адриатикой, разглядывая жизнь его обитателей сверху... Это было настоящим чудом. Впрочем, как и весь полуостров в Словении, который назывался Изола.
     Создавалось ощущение, что даже солнце пахнет цветами, яблоками, свежесваренным кофе и ванильным мороженым в вафельных рожках, которое продавалось на каждом шагу.
     Лёгкий ветерок донёс привкус моря. Именно привкус. Я буквально физически ощутила на губах соль. И, оставив далеко позади родителей, помчалась вперёд - к набережной. К пальмам. К разноцветным зонтикам щедро разбросанным по берегу. К волнам, которые завиваясь миллионами прозрачных, казавшихся в массе белыми, пузырьков, весело шурша набегали на гальку.
     На ходу сбросив шорты и футболку я спрыгнула с мостика. Ушла с головой под воду. Вынырнула и поплыла над прозрачной, переливающейся морской бездной. Это было счастье. Оно прыгало и скакало в моей душе. И даже немножко мурлыкало. И высвечивалось из таинственных глубин золотой чешуёй волшебной рыбки.
     ...Вдоволь назагоравшись, мы с мамой  захотели пить. И, оставив папу, который решительно не пожелал никуда идти, отправились в близлежащую кафешку, из которой доносилась весёлая музыка.
     Круглые деревянные столики на одной ноге, покрытые васильковыми скатёрками, стояли прямо у самой воды. Между ними важно прохаживались упитанные чайки и голуби в ожидании крошек. В прозрачных контейнерах плескались вперемежку со льдом малиновые, жёлтые и изумрудные напитки. У барной стойки переговарилось несколько человек.
     Мама принесла свежевыжатый ананасовый сок и разноцветные шарики мороженого в прозрачных хрустальных вазочках. Я уже нацелилась на бежево-розовое крем-брюле, когда низкий женский голос на русском языке произнёс:
     - Здесь не занято?
      Я подняла голову и у меня тут же испортился аппетит. Возле нас стояли женщина с девочкой. Вернее стояла женщина. А девочка сидела в инвалидном кресле. Была она чуть постарше меня или ровесница. Короткая стрижка, круглые, как у Гарри Поттера, очёчки, красное платье в крупный белый горошек и ...ноги. Они свисали с сидения, как макаронины - тонкие-тонкие, почти без мышц... Мёртвые ноги, обутые в красные сандалии с бантиками...
     Безоблачный мир моего праздника, словно нажал на стоп-кран. Это физическое уродство до такой степени не состыковывалось в моём сознании с окружающей красотой и гармонией, что я испытала почти физическую боль, следствием которой стало раздражение. Я со злостью подумала, что если эта "красотка" сядет с нами за стол, то я ни за что не смогу съесть ни кусочка. А, если и съем, то меня наверняка вырвет тут же... И что мама должна им немедленно отказать! Но мама повела себя неожиданно:
     - Садитесь, пожалуйста. Будем рады компании земляков, - ответила она и кивнула на свободные места.
     Женщина улыбнулась счастливо-виноватой улыбкой и подвинула кресло с инвалидкой к столу рядом с мамой. А сама присела возле меня.
     - По разговору услышала, что вы из России и не смогла удержаться, чтобы не подойти. Меня Марией зовут. Я сама русская, из Тулы. В институте вышла замуж за словака. Уехала с ним в Братиславу.  С тех пор домой так ни разу и не выбралась. Моника про свою вторую родину только из моих рассказов знает. Но разговаривать может и всё понимает. Правда, дочка?
     Девочка очень внимательно слушавшая, что говорит мать, кивнула.
     - Это я во всём виновата. Родилась больная. Нас папа поэтому бросил.Мы из-за меня почти никуда ездить не можем...
     -  Подлечишься тут на курорте, - тут же вмешалась её горький монолог Мария, - доктор обещал, что сдвиги появятся непременно. Вода тут для твоей болезни целебная. Вот увидишь, что ещё бегать будешь. Три дня мы тут всего. А ты уж порозовела. Щёчки стали такие румяные, как яблочки спелые.
     - Ничего себе яблочки, - думаю я, разглядывая нездорово-бледную одутловатую  кожу Моники. Губы у неё сиреневато-серые. В их уголках скапливается белая слизь, которую девочка то и дело утирает бумажным платочком.
     Мороженое тает в моей вазочке. А мама отхлёбывает кофе и говорит удивительно радостным голосом:
     - Вот повезло! Не успели приехать, как сразу подружку нашли. Правда, Даша?
     Я, оскалив зубы, как для назойливого фотографа, желающего заполучить американскую улыбку, киваю в ответ. Чего говорить? Настроение испорчено. Разве о таком знакомстве я мечтала? Я представляла себе, что подружкой у меня будет самая красивая и весёлая девчонка на побережье. Мы станем с ней ходить, взявшись за руки, петь песни, плавать наперегонки, играть в бадминтон. А чем можно заниматься с калекой, до которой и дотронуться-то неприятно? Когда же они уйдут отсюда наконец?
     Словно прочитав мои мысли, Мария поднимается:
     - К сожалению, нам пора. А то на процедуры опоздаем. А знаете что, приходите завтра к нам в гости. Мы вам картины Моники покажем. Она у нас художница.
     Видимо, я непроизвольно морщусь от такой перспективы. И это не остаётяя незамеченным.
     - Мама, ну чего ты к ним привязалась? - вдруг срывается на крик девочка. - Не видишь разве, что Даша не знает, как бы от нас поскорее отвязаться.
     - Да! Да! Ты, оказывается, умничка большая, всё правильно разглядела, не то, что твоя мамаша тупая - бьётся в голове мысль. Но вслух я произношу:
     - Спасибо огромное. Мы непременно придём. И что за глупости ты тут озвучила, Моника? Просто... просто у меня голова болит. Ведь мы только сегодня прилетели.
     Мама и Мария улыбаются. Но Моника мне не верит. Кажется, что она видит меня насквозь. Вот тебе и инвалидка!
     - Даша, зачем ты всех обманываешь? Ты же не хочешь со мной дружить! Я знаю. Я вижу! Я мерзкая страшилища...
     На её серо-жёлтых щеках ярко проступают неровные бурые пятна. Ноги-палки мелко трясутся.
     - Что ты, что ты, доченька! - Испуганно кидается к ней мать.
     А моя мама пристально смотрит на меня и в её глазах я читаю презрение. Но за что? Что я должна сейчас сделать, чтобы успокоить эту не просто больную, но ещё и истеричную особу? Что?
     - Я приду, - твёрдо говрю я. - Честное слово. И никакая ты не страшилища. А очень даже классная девчонка!
     Я стараюсь, я ужасно стараюсь вложить в свои слова, как можно больше убедительности. Я, пересилив отвращение, даже беру её за руку. Рука эта, несмотря на жару, ледяная...
     - Ты мне веришь? - И смотрю ей прямо в глаза.
     А они, оказывается, золотисто-коричневые. Зрачок обведён светлым колечком. В это самое мгновение я осознаю, что она и правда не страшная. И не злая. Просто очень стыдится своего внешнего вида. И страдает. Поэтому она, хоть по возрасту со мной и ровесница, на самом деле намного старше меня и мудрее. А может быть даже старше и мудрее моей мамы и Марии вместе взятых.
     С ней тоже что-то случается на перекрёстье наших взглядов. Она улыбается мне:
     - Приходи. Я буду тебя ждать.
     Потом, помолчав, добавляет:
     - Я буду очень тебя ждать.

* * *

     В гости мы решили пойти все втроём. Долго выбирали торт. Потом ещё арбуз прикупили.
     - Мама, а почему у Моники лицо такого странного цвета, - словно между делом, задаю я волнующий вопрос.
     - Видимо, сердце больное, - отвечает мама. - Бедная, бедная девочка. Ты уж будь, пожалуйста, с ней подобрее...
     Она могла бы этого и не говорить. Подобрее... Я уже давно заметила, что взрослые чаще всего вкладывают в эту фразу лишь правильное  соблюдение условностей. Только вот Моника из другого теста -  "голливудской" маской не проведёшь.. Наверно, ей очень много врали: улыбались в лицо и кривились, едва отвернувшись... Тоже из желания "быть подобрее к больному ребёнку".
     Со вчерашнего дня я всё время думаю о своей новой подруге. О том, что она не может ходить. И как это страшно. До этого болезни представлялись мне чем-то вполне даже симпатичным. Когда вдруг вечером становится жарко, а столбик на градуснике, который ты достаёшь из-под мышки, поднимается до 37 и 8. Тебя немедленно укладывают в постель. Заставляют пить на ночь молоко с мёдом или малиной. Несколько дней ни за что не ругают. И даже не заставляют делать уроки. Лежишь себе в постели, анимешки по компу смотришь. Или фильм какой по видику...
    
* * *

     Нас ждали.
     - Даша, сюда! Сюда идите! - услышала я звонкий голосок, едва мы свернули за угол на нужную улицу.
     Я подняла голову и увидела Монику. Она сидела в своём кресле на балконе второго этажа и приветственно махала  рукой. На ней было бледно-розовое платьице, которое шло ей гораздо больше горохового.
     - Ура! - воскликнул папа и потряс тортом.
     - Помнёшь всю красоту, - схватила его за руку мама.
     - Ну и пусть, - не сдался папа. - Ты посмотри на этих двух обжор-сладкоежек. Всё и так слопают без остатка.
     Моника наверху захлопала в ладоши:
    - Съедим обязательно!
     Мы, и правда, смели весь торт. Впятером долго пили чай, рассказывали какие-то старые смешные истории и смеялись. Папа был в ударе. Он вспомнил целую кучу проказ из своего детства. Я хохотала до слёз. Разошлась и Моника. От её вчерашних агрессии и недоверия, казалось, не осталось и следа. Тем не менее я несколько раз ловила на себе её внимательный изучающий взгляд.
     После чая Мария пригласила нас в другую комнату - смотреть картины дочери. Я немножко побаивалась этой минуты. Вдруг рисунки окажутся ужасными? А ведь их придётся расхваливать. Или ещё того хуже - восхищаться. А вдруг я не смогу сделать это настолько естесственно, чтобы Моника мне поверила? Или родители ненароком перестараются?
      Первыми зашли мама с папой. Зашли и сразу как-то замолчали. И я испугалась уже по-настоящему, что раз они молчат, то, видимо, настолько растерялись от увиденного, что не знают, что сказать, чтоб не обидеть...  И тогда я ринулась им на помощь. И увидела... Нет, не увидела. Оказалась в настоящей сказке. В мире, где не обошлось без колдовства...
      Все стены большой квадратной комнаты были увешаны рисунками и картинами. Здесь имелись карандашные наброски и акварели, гуашь, пастель и даже несколько работ маслом...
     - Даша, закрой рот! - Это мама легонько подёргала меня за край футболки, приводя в чувство.
     - Моника! - закричала я, - Моника, ты знаешь, что ты волшебница? Неужели это ты сама всё написала?
     - Она. - Вместо дочери отвечает Мария, краснея от гордости. - Никто до сих пор не хочет верить, что всего полтора года, как она рисовать начала. Я, когда ещё самые первые её работы в интернет выставила, то была изумлена, что сразу нашлись желающие их купить. А весной у неё персональная выставка состоялась. Фонд благотворительный организовал. Со всей Европы люди приезжали, чтобы приобрести картины. Только Моника не все продавать захотела.
     - Не все, - подтверждает сияющая девочка. - Остались те, которые только дарить можно. Любимые. Для друзей. Интересно, Даша, ты сможешь угадать хоть одну?
     Я медленно иду вдоль стен. То, что изобразила юная художница поражает своей нереальной реальностью. Кажется, чем может удивить кошачье семейство, греющееся на солнышке? Мама кошка и трое котят. Но странное создаётся впечатление... Или мне показалось? Отхожу чуть подальше - где котята? Яркое солнышко выглядывает сквозь тучи. Приближаюсь к картине - опять кошачье семейство. Или вот сад с цветущей сиренью. Написано, вроде, проще простого. Любой первоклашка так сможет, кажется. Но вдруг рисунок оживает под моим взглядом: куст, как при дуновения ветерка начинает трепетать листьями; засияли, запахли лиловые созвездья крошечных цветочков.
     - Эта?
     - Правильно! - радуется Моника.
     Я тоже радуюсь и почему-то ожидаю, что сейчас художница непременно подарит мне эту свою любимую картину. Я даже место мысленно подбираю -  над письменным столом. Но девочка молчит. И я, испытывая лёгкую досаду, резко отворачиваюсь от лилового соблазна. Потом неожиданно для себя прошу:
     - Научишь меня так рисовать?
     - Конечно. Завтра же начнём, если хочешь.
     - Хочу!
     С этого момента началась наша дружба. Каждое утро после завтрака я стремглав несусь на знакомую улицу. 
     - Ура! - завидев меня, кричит подружка. - Мама, открывай скорее, Дашенька пришла!
     Мы спешим на море. Моника очень ловко управляет своим креслом. Колёса быстро катятся по каменным плитам узеньких улиц легко лавируя между прилавками, с которых торгуют зеленью, между лавочками и кадками с растениями.
     Мы идём на особый пляж. Специально обрудованный для людей с такими же проблемами, как у Моники. Она въезжает в своём кресле прямо в воду, в специальную лагунку с поручнями. Хватается за них руками и поднимает с кресла, лёгкое в солёных волнах, тело. Шевелит ногами.
     - Плыви ко мне, - зову я, отойдя на несколько метров в море.
     Но девочка боится. Мнётся. Висит на перекладинах.
     - Опусти лицо в воду и плыви! - настаиваю я. - Врач сказала, что так ноги начнут развиваться. И ещё. Знаешь, когда плывешь и смотришь сквозь воду, то кажется, что летишь. Попробуй!
     Я знаю, что подружка хочет летать. Она даже себя так изображает всё время - с крыльями. Потому возможность испытать ощущения полёта убеждают её лучше лекций о пользе. Она решается оторваться от спасительных перил и забавно перебирая руками барахтается мне навстречу. Потом пугается собственной храбрости и тут же скрывается в волне. Но я успеваю подхватить её раньше.
     - Это чудесно, - отфыркиваясь кричит она, - подо мной был лес...
     Я киваю головой, но не очень ей верю. Что можно разглядеть за полминуты? Впрочем, Моника - человек необычный...
     Потом мы сидим на берегу. Рисуем. Пытаемся передать на бумагу то что видим вокруг - море, зелёную траву пляжа, деревья с густыми, развесистыми кронами, белые игривые облака в прозрачной голубизне неба... Частенько вокруг нас собираются любопытствующие. Работы Моники всегда хвалят. А мои критикуют. Я уже привыкла и только смеюсь. Зато Моника сердится и обижается за меня вполне по-настоящему:
      -  Вы ничего не понимаете! - сердито пеняет она моим "обидчикам". И тут же начинает меня утешать, что-то подсказывать. А я хоть из кожи вон лезу, а всё равно не так получается. Кажется - те же линии, те же цвета... А эффекта, что они живые нет. Просто симпатичная рисовка и всё.
     - Ты не огорчайся, - утешает Моника, - знаешь, мама ошибается, когда говорит, что я всего полтора года рисую. Я всю жизнь это делаю.
     - Как это?
     - Да очень просто. Моя мама учитель рисования. К ней постоянно ученики приходят. Я смотрела, как они работают и начинала понимать, кто и что не так делает. И представляла, как надо. Закрывала глаза и видела  рисунки. Я столько раз и так хорошо их представляла, что, когда начала рисовать, то оставалось только перенести свои видения на бумагу. Вот и весь секрет.
     У меня тоже есть свой секрет, о котором я никому не рассказываю. Однажды перебирая наброски, сделанные Моникой накануне, я наткнулась на изображение женщины в белом саване с косой в костлявых руках.
     - Ты зачем рисовала Смерть?
     - Смерть? Так выглядит одна моя знакомая, которая иногда приходит ко мне рано утром и стоит возле постели.  Глаза щурит... Вчера утром она опять появилась. Я хотела с ней поболтать, как раньше, но она прижала палец к губам. 
     - Ты разговаривала со Смертью?
     - Да. И, честное слово, она нисколечко не страшная. Однажды даже взлететь мне помогла. Я стала такая вся невесомая, ещё легче, чем в воде, и поднялась прямо к потолку. Очень не хотелось возвращаться назад, но пришлось, потому что мама сильно убивалась. Она считала, что я умерла. Из-за этого Смерть меня обратно отправила, а сама растаяла.
     - Растаяла?
     - Ну да, прямо, как Снегурочка из сказки. Вот я и решила её нарисовать. Ты только маме не говори, ладно? Я знаю, что скоро умру.
     Я не могу заподозрить подругу во вранье. И мне становится настолько жутко, что я крепко хватаю Монику за руку. Раньше мне никогда не приходила в голову мысль, что кто-то из близких людей может умереть. То есть теоретически я, конечно, знаю, что все люди смертны. Но никогда ещё холодное дыхание другого мира не подступало так близко.
     Подружка, правильно поняв моё смятение, приближает своё лицо близко-близко к моему, так, что я буквально проваливаюсь в её глаза:
     - Обещай, что не станешь плакать, когда это случится. Потому что я всегда буду рядом с тобою, только невидимо. Буду тебе помогать оттуда, с небес. Ты, главное, не плачь... А то мне очень плохо будет. Обещай!
     - Обещаю.

* * *

  Случилось это прямо на пляже. Моника вышла из моря и стала задыхаться. Хватать воздух враз почерневшими губами.
     На мой крик прибежали Мария и мои родители, загоравшие неподалёку. Сунули девочке ингалятор. Спешно вызвали машину "Скорой помощи"...
     Прошла неделя.  До нашего отъезда оставался всего один день. А к подружке меня ни за что не хотели пускать. Напрасно я бродила под больничными окнами в тайной надежде, что она хотя бы подойдёт к окошку. Я попыталась покричать, чтобы она меня услышала, но на крик вышла сердитая тётка и меня прогнала.
Не брала Моника и телефон.
     Каждое утро и каждый вечер я молилась и просила Бога, чтобы он помог Монике, которая лежала в реанимации. И ещё я писала малюсенькие записочки, сворачивала их и бросала в волны. Вдруг они на глаза Золотой рыбке попадутся? Конечно, я девочка большая и отлично знаю, что всё это сказки. Но так хотелось верить в чудо! Я бросала записки потихоньку, чтобы никто не видел. И при этом напевала песенку собственного сочинения:
     Я пишу записки и в волну бросаю -
     Пусть их прочитает Рыбка Золотая!
     Во Дворце янтарном, на жемчужном троне.
     Вдруг моё желанье её сердце тронет?
     Но нет, не тронуло. И до Бога мои молитвы не дошли. Видно, слабенькие. Потому что у Моники началось осложнение...


* * *
 
     ...Чемоданы были упакованы. Папа и мама меня утешали. А я не плакала, нет. На меня, словно столбняк нашёл. Я ни за что не хотела поверить, что больше никогда не увижу свою дорогую подружку. Ни за что!
     - Она обязательно придёт попрощаться! - твердила я, ввергая родителей в ужас.
     В дверь постучали.
     - Это она, Моника! - крикнула я и метнулась к двери. Но это была Мария. В чёрном глухом платье и чёрной косынке, совершенно скрывшей её волнистые русые волосы.
     - Дорогая, - Мария крепко обняла меня и прижала к себе. - Моника всегда будет с нами. В нашем сердце. Она очень любила тебя. А это она просила передать.
     В пластиковом пакете лежала картина. Та самая. С сиренью. Внизу шла кривая надпись: "Моей самой лучшей, самой дорогой подружке Дашеньке от Моники. Верь - мы обязательно встретимся!"
      
* * *

     За окнами автомобиля в последний раз промелькнуло, сияющее золотом море.
     Море-горе, - теперь эта рифма неотступно крутится в голове. Горе...
     - Мама, - потихоньку спрашиваю я. - Почему так жесток и несправедлив мир? Я просила все-все силы, какие только знаю, я их умоляла, чтобы случилось чудо. Почему оно не произошло?
     - Оно произошло. - Так же тихо ответила мама. - Моника сумела разбудить твоё сердце...