Культура предвидит и ставит диагноз

Леонтий, складывается впечатление, что социология является сегодня скорее инструментом для замера разного рода социальных и политических показателей, рейтингов и так далее. А может ли она как-то прогнозировать будущее, рождение и смерть цивилизаций, глубинные изменения в сознании людей, общества?

К сожалению, сегодняшняя социология, или то, что большинство под ней подразумевают, действительно, слишком конъюнктурна. Так опросы общественного мнения чаще всего скользят по поверхности, и на это имеются две главные причины (не считая просто методических «ляпов» или сознательных искажений данных). Первая из них – самая простая, она связана с тем, что люди на вопросы социологов отвечают в пределах своей компетенции, а в сложных вопросах они разбираются плохо, чаще всего лишь ретранслируют какие-то СМИ. И от того, что мы опрашиваем тысячи людей, их обобщенное мнение не становится более компетентным. Вторая причина - это то, что опросы фиксируют систему т.н. «парадных ценностей» - не то, что человек есть на самом деле, а каким он хочет предстать перед опрашивающим, или возможно, действительно считает себя таким. А на самом деле он совсем другой – над ним властвует мощное подсознание, индивидуальное  или коллективное. Это – темная, как бы невидимая сторона человеческой личности, исследование которой началось  около ста лет назад, и связано с именами З. Фрейда,  К. Юнга и их последователей. Но социологии, я имею ввиду классической социологии, ввести их идеи в оборот не психологической диагностики личности, а диагностики общества, народа, цивилизации,  пока всерьез так и не удалось. Серьезно занявшись этой проблемой лет десять назад, я не нашел работающего инструментария, операциональных подходов к исследованию коллективного бессознательного. А это то, что остается в «сухом остатке» за вычетом особенностей личности – есть психопаты и уравновешенные люди, есть интраверты и экстраверты, - но их всех что-то может объединять, а может и не объединять. Именно этот сухой остаток и делает историю – когда вдруг вчера мирный народ становится страшно воинственным, готов умирать за какие-то идеи, или вдруг превращается в  равнодушного ко всему массового потребителя. Или вдруг начинает стремительно идти навстречу собственной гибели, что, увы, мы наблюдаем сегодня, причем не в одной только России.

Неужели, дело обстоит столь серьезно?

Более чем. Здесь есть два пласта – человек, независимо от своей национальности и места проживания, оказался просто катастрофически не способен решать кардинальные проблемы своего бытия. Более того, во многом разучился, если сравнивать сегодняшнее общество с традиционным (не на фазе разложения, что мы видим сегодня в Азии и Африке, а в его классическом виде). Самое главное - были механизмы поддержания равновесного состояния, правда, эти механизмы тормозили прогресс. Второе - было мощное коллективное бессознательное (пусть в мифологической или религиозной форме), которое удерживало людей от чрезмерного гедонизма, определяло их готовность пожертвовать своими сиюминутными интересами ради чего-то более важного.
Но есть и второй пласт, более существенный, на фоне которого первый пласт является больше следствием, чем причиной. Есть основания думать, и эти основания скорее лежат в культурной, а не социальной плоскости, что катастрофа человечества, на пороге которой мы находимся, это не просто результат нашей деятельности, но он был запланирован изначально, то есть задан эволюционной программой. Так же как конкретный человек умирает, достигнув определенного рубежа, не потому что заболел, а, напротив, заболевает потому, что подошел к предначертанному ему в его генах рубежу. Умирает потому, что его жизненная программа выполнена.

И что же позволяет поставить столь страшный диагноз?

Состояние культуры, причем в двух ее совершенно противоположных ипостасях – как высокой, классической культуры, так и низкой, массовой. Не случайно европейские мыслители середины ХХ века, которых мы как откровение читали в годы моей научной юности – Т. Адорно и А. Молль – столь большое значение придавали социологии музыки. Это наиболее абстрактный вид искусства, и поэтому наиболее показательный. Скажем, художественная литература – это во многом переработка жизненных впечатлений, а вот музыка…. Она, как показывают наблюдения, идет не вслед за жизнью, а ее как бы предваряет. Такое впечатление, что композитор является медиумом, который имеет доступ «туда», в иную реальность, и выступает неким ретранслятором этой реальности, может быть, более важной и содержательной чем наша, обыденная. Если композитор честен, а не просто эпигон, пытающийся писать «под Моцарта», «под Вивальди», он на доступном ему и нам языке воплощает то, что видит в «том окошечке». Собственно говоря, настоящее искусство от подражательного отличается именно своей пророческой составляющей, над которой автор даже и не властен, он всего лишь медиум, ретранслятор иной, невидимой реальности. Возьмите, например, творчество Рахманинова, начинавшего как элегический композитор, в русле своих великих предшественников романтической школы. И вдруг в 1899 г. он пишет свою Первую симфонию, насыщенную страшным, пророческим содержанием. Ныне, слушая ее, в общем, понимаешь, что в ней зашифрованы все предстоящие России катаклизмы в еще не наступившем на момент ее написания ХХ веке. Симфония оказалась совершенно непонятой при первом исполнении, а ее автор, видимо, сам испугавшись открывшегося ему пророческого дара, уничтожил (слава Богу, сохранились черновики партитур) свое творение и на годы забросил сочинение музыки.
Сегодня виды «из той реальности» совершенно определенно меняются. Вот ныне живущий композитор Владимир Мартынов в последнее время не раз говорит о «конце музыки», полной исчерпанности и идей, и выразительных средств. По его мнению, «на данный момент возможности музыкального языка исчерпаны, и чтобы двигаться дальше, нам надо забыть историю говорящего человека, но для этого нужно видовое изменение, переход на новую эволюционную ступень». То есть конец музыки предвещает скорый конец «homo sapiens» в его нынешнем виде. Я попытался как социолог и культуролог тоже взглянуть на эту проблему. Можно прийти к выводу, что культура  заканчивает свое развитие просто потому, что выполнила то, что было задумано создателем (возможно, в образе эволюции). Я не хочу сказать, что сегодня не создается вообще ничего значимого, но то, что создается, это добираются последние крохи с некогда полного праздничного стола. Весьма подозреваю, что и в естественных науках, в первую очередь, в физике, будут очень скоро найдены решения, которые подведут под ней черту и в какой-то момент она кончится в связи с исчезновением самого объекта физики. Выяснится, что, собственно говоря, то, что мы столько изучали, по сути, является ничем. Кроме бреда нашего собственного сознания.
С одной стороны, это утрата традиционных ценностей и традиционной культуры, отрыв от "почвы" - да, это очень важно, но тоже - скорее следствие, чем причина. Фактически современная цивилизация начала формироваться уже не одно столетие назад, но все это время подпитывалось традиционной культурой, как печка дровами. Сегодня эти дрова закончились (как в России) или вот-вот закончатся, скажем, в том же Китае. А вместе с ними и завершается эпоха великой культуры, это можно видеть абсолютно во всем - не только в музыке. Причем, конечно, люди не разучились писать ни хорошую музыку, ни хорошие стихи, но этого мало, чтобы создавать великую культуру. Для последней нужен универсалистский взгляд на мир, на что современная цивилизация не способна по своей природе.
Современная цивилизация не равновесна. И в этом, по-видимому, противоречит каким-то фундаментальным законам бытия. А значит, конечна. Она, скорее всего, подошла совсем близко к своему пределу, преодолеть который не сможет в силу этих самых фундаментальных причин. Она себя исчерпала за несколько столетий, в общем-то создав в той же культуре, все на что была способна. Нового Баха и Бетховена уже никогда не будет. А значит - собственно говоря, зачем нужна такая цивилизация, которая уже создала всё, что могла.
Всё это и позволяет мне предположить, что механизмы самоуничтожения цивилизации - это не результат каких-то ошибок, совершенных и подлежащих исправлению. Она изначально конечна, и этот конец не за горами, он встроен в сам замысел.. Самые основные музыкальные открытия, фундамент музыки, на котором зиждется культура, уже сделаны. В том числе это касается и музыки, имеющей в своей основе танцевальную и религиозную негритянскую культуру, те же спричуэлс, были в свое время свежее и оригинальнее бесчисленных эпигонов классической традиции. Развить музыкальные идеи Баха, не став при этом его эпигоном, м.б. в какой-то степени удалось позднему Бетховену в Большой фуге, финале Хаммерклавира, и пожалуй все, точка. Попытки Мендельсона, Регера, даже моего любимого Франка писать что-то подобное, это все-таки уже эпигонство, хотя и очень и очень приличного качества. Сейчас уже и поиски в атональной музыке тоже в основном завершены, не то что безрезультатно, но больше тут первоклассной руды не добыть. Да, в общем-то, и не было добыто.
Еще Прокофьев писал об исчерпанности мелодий, сейчас на каждую новую приходятся тонны композиторского шлака. Сборщики урожая не стали хуже, бездарнее, просто ягодная поляна почти вся уже обобрана, осталось только кое-что по углам и в некоторых труднодоступных местах. Наверное, это компенсируется прогрессом слушателей, ведь сегодня им равно доступен и Бах, и Малер, и Шёнберг, ухо прогрессирует, но творчество деградирует, такая постмодернистская картина получается, выбора много, глаза разбегаются, но и появилось некоторое отстранение, не живой, а скорее музейный взгляд на мировую культуру.

О сегодняшней цивилизации говорят, что она постхристианская и вообще пострелигиозная. Может быть, именно в этом причина ее столь глубокого кризиса? Не об этом ли нас предупреждал русский философ Николай Бердяев?

Индивидуализация сознания есть форма распада общества. Это безрелигиозный в традиционном понимании мир, в котором место Бога занял человек. Не случайно Европу нового и последующих времен называют постхристианской цивилизацией. Потом индивидуализм сменился общим ощущением катастрофы, в которой не выживет никто, ни человек, ни общество ни сам Бог. Сегодня параллельно с ожиданием катастрофы торжествует "общество потребления", где место Бога занимает уже человек-потребитель. А Бога приспособили тоже на подхват. У меня есть знакомая, которая отправляясь в магазин за мясом, молится чтобы кусочек повкуснее попался. Кто-то вымаливает здоровье, кто-то повышение зарплаты. Да, то, что я вижу, говорит мне о том, что сегодняшнее общество - постхристианское, совершенно независимо от того, что делает Церковь. Христианство - это сегодня музей, но не живая система ценностей, а религиозность людей, даже формально относящих себя к христианам, при внимательном рассмотрении чрезвычайно далека от христианства. Скажем, русское христианство, православие, как этическая система, держалось на общине, а с современным атомизированным обществом массового потребления, оно в этическом смысле в общем-то, несовместимо.
Взгляды Бердяева на свободу как главный момент истины в христианстве, тоже мне кажется, носят отпечаток его эпохи - наступающего со всех сторон тоталитарного насилия, которое современникам казалось символом зла. Оказалось, однако, что свобода еще более губительна для культуры, чем насилие. Это новый опыт, неучтенный Бердяевым. Бердяев с его апологией «свободы» является выразителем того взгляда на мир, которые в музыке связан с «романтической эпохой». Даже в тех случаях, когда я согласен с Бердяевым в констатации тех или иных истин, я оцениваю их с противоположным знаком. Это касается и «языческих корней» христианства в средневековой цивилизации.
Действительно, устойчивой является лишь та цивилизация, в основе которой лежит культурная фрактальность. Если говорить о музыке, то это журчание ручья, плеск волн, то есть то, что повторяется бесконечно и разнообразно в единстве. В барочной музыке этой фрактальности больше, чем в последующей. А романтика – это разрыв с фрактальной культурой. Культура приобретает индивидуальное лицо своего создателя, творца, но поскольку человек конечен, конечной, преходящей становится и сама культура. За обретение индивидуальности, цивилизация платит смертностью. А, вообще говоря, я ничего не исключаю, в том числе и нового устойчивого состояния. Ведь был уже пример, когда после неустойчивой античной цивилизации, мир на какое-то время погрузился в историческую дремоту...
Но... никакие факты и тенденции о такой возможности пока не говорят.
Между тем, всё возрастающая ирреальность окружающего нас мира, заставляет всерьез представить и возможность его дематериализации. Собственно, почему бы нет, как это ни смешно? Кстати, Александр Скрябин искренне верил в возможность дематериализации мира через музыкальную мистерию, и даже начал такую мистерию сочинять. Но внезапно умер от ничтожного прыщика на губе. А сегодня мысль о предстоящей дематериализации уже не кажется столь экстравагантной. Человек сделал свое дело, дом построен, пора строителям съезжать, освобождая место для настоящих жильцов. Истоки нынешнего духовного тупика лежат во всей философии "нового времени", раскрепостившего энергию индивида, личности при одновременном снятии ограничений, которые на него налагали нормы формальные и неформальные, сознательные и подсознательные. Эти нормы поддерживался незримую связь между деятельностью человека сегодняшнего и деятельностью многих предшествующих поколений. Они замещали на человеческом уровне то, что в животном мире относят за счет родового сознания. Утратив это родовое сознание, человечество быстро пошло по "дороге в никуда". Для России это особенно характерно.
Кризис - это утрата непосредственной связи с тем, что поддерживало человечество тысячелетия - связи с высшими силами, богооставленность. Связи с природой. Связи с жизнью предшествующих поколений. Все это показалось ненужным бременем.  Сначала была сделана ставка на личность, единственную, страдающую и неповторимую. В музыке это эпоха романтизма.
ХХ век показал ничтожество и беспомощность личности перед силами зла. Для сегодняшнего человека нет ни Бога (в философском, а не религиозном смысле), нет и личности. Человек один, наедине с пустым и черным космосом, с силами, с которыми он не способен совладать, даже вооружившись нанотехнологиями и биотехнологиями. Пустота. А что есть, кроме пустоты? Вот современные художники смотрят в эту пустоту и ее описывают на адекватном языке.  Связь музыки с поэзией, с философией, с историей мировой культуры - это то, что мне кажется особенно интересным. Альфред Шнитке, последний по-настоящему великий композитор, например, был безусловно носителем метафизического знания, которое вряд ли сам мог бы сформулировать словами. С годами (и дело не только в его болезни, конечно) его музыка становилась не просто более трагичной, а абсолютно беспросветной. Это что-то да значит, наверное? Я прекрасно понимаю, что музыка Шнитке может не просто не нравиться, но и вызывать отвращение. Есть потрясающе красивые страницы, одна эта красота несколько с "двойным дном", как особо красивые цветы и сочная трава над гиблым болотом. И так у него все, с неким вывертом, не то что у прямодушного Бетховена. В каком-то смысле это осмеяние всей европейской культуры, которая, вероятно, как полагал композитор, завершилась. Это осмеяние всех прекраснодушных иллюзий, на которые были особенно падки великие европейские гуманисты. Шнитке нас ведет по этим руинам культуры, как по Аду, поглотившему наш мир. Вот возьмем последнюю из законченных им – Восьмую симфонию. Она такая медитативная, довольно монотонная, медленная. Скорее печальная, но без явно выраженной скорби, отрешенная. Если брать какие-то зрительные образы, она напоминает мне блуждание человека с догорающей свечой в огромных неизведанных подземельях, когда в гулкой тишине он реагирует на какие-то падающие капли, полеты летучих мышей, эхо собственных шагов, погружаясь в подземелье все глубже. К свету он так и не вышел. Возможно, Альфред Гарриевич таким образом выразил свой опыт - "путника", начавшего путешествие с этого света на тот, но так и застрявшего в пути. А мне кажется, что он видел судьбу всей современной цивилизации, в первую очередь, европейской культуры, заблудившейся в черных лабиринтах.

Приходилось слышать мнение, что гуманистическая христианская культура в европейской музыкальной классике завершилась Густавом Малером, покинувшим мир ровно 100 лет назад. А другие называют его «сомнительным христианином», родоначальником постмодернистской эстетики. Как бы Вы это прокомментировали?

В этом споре склонен поддержать мысль о "сомнительном христианстве" Малера. Дело не в том, плохой он был христианин или хороший. Это абсолютное одиночество человека в мире, а выходы из этого одиночества через бессмертие носят скорее иллюзорный характер. Вообще у Малера образы зла намного художественно убедительнее, как три первые части во Второй или первая часть в Третьей симфонии (там человеку вторит такое искаженное эхо, как будто природа или сами Боги над ним смеются)  Мало того, что человек брошен в равнодушный и изначально враждебный мир, его собственная суть также поражена распадом. В этом Малер уже противостоит романтическому периоду, искавшему гармонию в личности творца. В конечном счете, в двух последних симфониях Малер остается один на один с обступающей ночью, вот свеча погаснет, и все кончится. В этом смысле он последний гуманист, но уже потерявший веру в благость Создателя, его добрую волю. Иное дело, скажем, Антон Брукнер, великий симфонист, старший современник Малера.  Вот у него абсолютно твердая вера в гармоничность мира, особенно в его многочисленных Largo, разлита такая благость, как будто Творец только на минуту вышел, но его присутствие в мире очевидно. Во всех его симфониях возникает такая кульминация, когда музыка вдруг начинает как бы крутиться волчком на одном месте, в этих кульминациях связь с творцом восстанавливается и человек с исступлением движется к встрече с ним. Это как ребенок, потерявший в толпе родителей, и вдруг ему внутренний компас подсказывает, где их искать. Или Иоганнес Брамс - гармоническая чистота Брамса, ясность его контрапункта обманчивы. Слушатель невольно ждет сюжета, развития, смены впечатлений, настроений. А этого не происходит, и в этом трудность его восприятия. Время крутится на одном месте, оно не имеет ни начала, ни конца. Это как гребни волн в океане, которые тоже не имеют ни начала, ни конца. Но если освоиться с этой особенностью позднего Брамса, начинаешь понимать, что как раз эта безостановочность потока времени, поглощающего все еще только народившиеся мелодические линии, является самым главным и самым ценным смыслом его сочинений этого периода. Это уход от своего единственного "я", растворение в мироздании, в огромном океане, который неизбежно поглотит нас и все наши помыслы. И это спокойное, мужественное приятие такого ухода.

Леонтий, значит нас ждет, как Вы говорите, дематериализация мира. И как же она может выглядеть на практике?

С дематериализацией мы сталкиваемся ежедневно и ежечасно, даже ежесекундно, если угодно. Просто это так привычно, что мы над этим не задумываемся. Всё, что уже произошло, стало прошлым, еще вчера нам казавшееся таким материальным, осязаемым превращается в ничто, в некий феномен нашей памяти, нашего сознания. Не существует и будущего, по крайней мере, в материальной форме. А настоящее также не может иметь материальную природу, потому что имеет нулевую протяженность во времени. Внешний мир, если его рассматривать внимательно, как это делает современная физика, начинает распадаться на объекты, имеющие скорее информационную, чем собственно материальную природу, не так ли? Это все равно, что смотреть на газетную фотографию, узнавать в ней лица людей, горы, дома, объекты нашего казалось бы материального мира, а при пристальном разглядывании они превращаются в набор точек и пятен, своего рода информационный код, который мы лишь своим сознанием, своим воображением превращаем в то, что видим (или хотим видеть).
Материальный мир - это книга, которую мы читаем. Когда мы ее не читаем, она просто стоит на полке, это просто бумага, намазанная типографской краской. Книга, которую мы читаем с экранов нашего компьютера, даже и не бумага с краской. И эта книга оживает, превращается в людей, землю, звёзды - только под воздействием нашего сознания, нашего наблюдения.
Всякая книга (кинофильм, сон, если угодно), всё имеет свой конец. Она дочитывается, ставится на полку, закрывается файл на компъютере, и то, что нам только что казалось материальным миром, содержащимся в этой книге, снова становится ничем, как и до раскрытия этой книги.
Вот точно также книга, та, которую можно назвать Книгой Бытия, скоро будет закрыта и возвращена на полку. Мир дематериализуется, хотя, если вдуматься, там и нечему дематериализоваться. Ничто и есть ничто. А то, что она скоро может быть дочитана, - на это наводит мысль, что главные события сюжета этой книги уже позади, уже свершились (как говорится, главные герои уже встретились и поженились) . А теперь -- что-то вроде эпилога.
Что из себя представляет этот мир вне акта наблюдения, и существует ли он вообще - сказать невозможно. Является ли он книгой, множеством книг, или просто первобытным хаосом, ничем... Но тот, каким он выходит после нашего "прочтения", он обладает определенной целостностью. Если бы это не так, физики, наверное, не смогли бы его описать с помощью математических формул и физических законов. Причем, судя по всему, сами эти физические законы являются свойством нашего сознания, а не внешнего мира. В противном случае, возникает вопрос о том, где эти законы записаны, почему информация об этих "законах" распространяется мгновенно, а не хотя бы со скоростью света, и почему любой, даже самый удаленный объект Вселенной в любой момент точно "знает" как себя вести в соответствии с этими "законами", иной раз довольно-таки мудрёными. Вот и получается, что наш мир больше похож на голограмму, эта некая развёртка сознания, при которой объекты, удаленные друг от друга на миллиарды световых лет, могут одновременно находиться бесконечно близко друг от друга, мгновенно обмениваясь информацией о своем состоянии, или даже быть вообще одним и тем же объектом, просто видимым с разных ракурсов. Физические законы, расстояния, время - всего это не существует вне наблюдателя, всё это лишь форма нашего восприятия мира, но не самого мира. Даже то, что мы в обиходе называем "числом", согласно современным представлениям, является лишь модусом нашего сознания. Впрочем, нашего ли? Многое указывает на то, что сознание едино в принципе, и мы с Вами, с моим и Вашим сознанием, являемся лишь некоей рябью на фоне общего единого океана сознания. Мы - одновременно - и несём свою индивидуальность, и являемся лишь ретрансляторами чего-то общего, неизмеримо более значимого. Очень возможно и то, что мир устроен таким образом, что есть "Книга Бытия" и множество мелких "книжек бытия". В рамках книги существует единый поток "реальности", общий для всех наделенных сознанием. Но при этом я могу создать и свой "ручеек" реальности, свою небольшую книжку, которая принадлежит только мне - это мои фантазии, мои сны. Я в чем-то волен над ними, от меня, моей воли зависит, как будут развиваться события в этой малой реальности. Мне кажется, что двойственная природа человека, человеческого сознания оставляет обе возможности одновременно, все зависит от точки наблюдения. Как носители индивидуального сознания, зависимые от хода времени, мы обладаем и индивидуальной волей. При этом зависимость от времени, непознаваемость будущего - являются своего рода платой за свободу воли. Как носители общего сознания, мы одновременно являемся внешними наблюдателями за всем Бытием, читателями Книги, в которой одновременно, вне времени существуют начало и конец, предисловие и эпилог мирно уживаются друг другом совсем рядом, эту книгу читай хоть с начала, хоть с конца (собственно как мы сами прокручиваем в памяти наши же воспоминания), но переписать её уже не можем.

Итак, музыка нам ставит диагноз. А другие виды культуры, искусства?

Ну давайте еще посмотрим на архитектуру. Как музыка шла от барокко к романтизму, от авангарда к поставангарду, и этим предопределяя эволюцию цивилизации, так и архитектура шла от готики к барокко, к модерну и конструктивизму и так далее. Согласитесь, что ассиметричные изогнутые линии, вычурность и изящество деталей, характерная для архитектуры модерна как нельзя более соответствовали состоянию цивилизации начала ХХ века, «серебряному веку» культуры,  жесткие линии конструктивистов – эпохе «созидания нового мира» в 20-е годы прошлого столетия. Торжественный  сталинский неоклассицизм – с его колоннами, арками – это переход к уже консервативной эстетике великой империи, и так далее. Сегодняшние архитектурные вкусы абсолютно эклектичны, с одной стороны это как бы модерн с его излишествами и разными завитыми башенками, но при этом в массе своей совершенно бесстильные, полностью выламывающиеся из городской среды и ландшафтов. Эта архитектура обладает огромным разрушительным потенциалом, как бы символизирует окончательный разрыв и с природой, и с историей. Скажем, все ценное, что есть в Европе, чем она привлекательна всему миру, это тем, что осталось от Средневековья и Древнего мира. Это священные камни прошлого. Если в 19 и ХХ веках что-то и создано ценного, то капля в море. В Европе это понимают.  В России - нет. Лоботрясы у власти при поддержке масс общества уничтожают со старательностью бульдозера, все что осталось от прошлого. А ценность представляет практически все, идущее от российского средневековья - это чудом сохранившиеся небольшие городки, до которых не добрались, какие-нибудь типа Устюжны, Солигалича, Кологрива, Мещовска, Трубчевска. Попадая в них, сразу понимаешь - вот это настоящая, органическая жизнь, это "русский космос". А ведь архитектура - это среда нашей жизни, она более, чем что-либо выражает нашу суть. И дело не в одних архитектурных красотах. Русская изба - это целый мир, который по своему духовному смыслу я бы сравнил с прообразом Неба на Земле. Вот и скажите мне, почему же это средневековый, темный, забитый человек со своими инквизициями и крепостничеством и еще Бог весть чем, все это создал, а мы, такие гуманные и просвещенные, все это только ломаем, ничего не создавая взамен?
Возьмем еще современную поэзию.  А есть ли она вообще? С одной стороны, есть, писать стихи люди, конечно, не разучились. Но ведь Блок или Мандельштам – это не просто авторы хорошо написанных стихов (скажем у раннего Блока есть к чему придраться в отношении и формы, и рифмы), это создатели своих поэтических миров, космосов. Это творцы, попавшие в резонанс с какими-то глубинными запросами своих современников. Сегодня вокруг даже хороших поэтов ничего такого не «вьется», вероятно, Бродский так и останется в русской литературе последним из великих (именно в этом смысле) поэтов. Сегодня пиши сколько хочешь и чего хочешь – есть ощущение стены, которая все написанное отторгает. Опять вот, как и в музыке, какая-то фатальная исчерпанность всего и вся, как будто жизнь замерла перед катастрофой, мы ее еще разумом не осознаем, но разного рода живность какими-то фибрами предчувствует надвигающееся цунами и бежит. Только вот куда сегодня бежать? Правда, от печального до смешного, наверное, один шаг.  На так называемом «крупнейшем отечественном сервере национальной поэзии», как его высокопарно нарекли создатели, называющемся Стихи.Ру, зарегистрировано в качестве авторов почти 400 тысяч самодеятельных поэтов, причем каждый день регистрируется тысяча новых. Этой чертовой тучей поэтов уже опубликовано 14018594 произведений (на 14 августа). Наступает осень, сотни тысяч стихов появляются про осень, умирает Гурченко – сотни поэтов ее оплакивают, годовщина смерти Высоцкого – те же сотни его вспоминают. Стишки, прямо скажем, в худшем случае малограмотны, а в лучшем, даже если все в относительном порядке с грамматикой и рифмами – банальны, шаблонны, начисто лишены поэтической образности. Сначала хочется просто плеваться, но потом как социолог начинаешь понимать, что за этим стоит какой-то очень важный социальный феномен. Почему у нас, скажите на милость, нет поэзии и одновременно под полмиллиона пишущих стихи, в жажде самовыразиться любой ценой? Ну скажите, пожалуйста, много ли сегодня читателей к примеру у Афанасия Фета (кроме двух-трех самых хрестоматийных стихов)? А вот у стихирского «поэта»  К. (одного из этих чертовых сотен тысяч), который описывает любовь вот так:
И под восторг - "Ах!"и"Ох!"междометий,
Время проводят влюблённые пары.
В ласках мужчины в объятиях женщин,
Тушат друг другу со страстью пожары
– так вот у него за пару лет пребывания в сети образовалось 35 505 читателей (на 14 августа). Хорошо еще, что  сочинять музыку, по крайней мере, записывать ее нотами, не то, что зарифмовывать строчки. Но и музыкантов соответствующего уровня у нас  хоть отбавляй, и они гораздо более популярны, чем серьезные композиторы.
Я бы посоветовал кому-то из молодых социологов и культурологов взять этот феномен себе в качестве темы диссертационного исследования. Узнаем много неожиданного и не особенно, наверное, приятного, чего нам не дадут никакие опросы общественного мнения. Но в качестве предварительного диагноза я вижу глубочайший кризис всей классической культуры, характерный для всего современного человечества, но для России в особенно яркой форме.

И все-таки, если отвлечься от общечеловеческого кризиса, о котором говорит классическая культура, как Вы могли бы охарактеризовать состояние культуры именно в России, на постсоветском пространстве, в отличие от того, что происходит за пределами этого пространства?

Если говорить о магистральной тенденции, то, в общем, мы плывем в фарватере мировых процессов. Наступление культурной попсы происходит во всем мире. Новых идей в высокой культуре не рождается практически нигде, а то, что создается новое, рассчитано на крайне узкий круг людей, и оставляет равнодушным подавляющую часть общества.  Весь ХХ век Россия, русская культура, несмотря ни на что  (неважно, «вопреки» или «благодаря»), противостояли этим процессам, оставаясь даже в условиях гонений, самими собой. Сегодня складывается впечатление, что Россия капитулировала в этой неравной борьбе. Конечно, это не означает, что не создается ничего заслуживающего внимания, талантливые люди не перевелись. Но из столицы мировой культуры (одной из великих столиц, конечно) страна сползает на ее глубокую периферию. Крупные композиторы, литераторы, выросшие еще в иные времена, заканчивают свой творческий путь за границей - здесь  они мало кому нужны и интересны. Творчество тех, кто живет здесь, явно деградирует (не буду называть фамилий известных режиссеров, к примеру, они итак у всех на слуху). Состояние таких символов отечественной культуры, как, например, Большой театр, печально, и дело не спасает ни финансовый дождь, ни приглашение знаменитых режиссеров – все или почти все получается как-то вторично и неубедительно. Люди перестали читать толстые журналы и покупать книги, писатель, музыкант, режиссер – из властителей умов превратились в обслуживающий персонал, специалистов по развлечению и услаждению тех, кто «заказывает им музыку». Всегда говорят, что Россия прорастает своей глубинкой. Именно там в 70-е годы появились и завоевали всеобщее признание наши писатели-деревенщики. Сегодня, что происходит за пределами столиц, никто не знает, и это почти никому неинтересно. Не думаю, что в соседних странах, бывших республиках СССР, ситуация иная, скорее там обстоит все еще хуже. Возникает вопрос, почему в имперском СССР появлялись выдающиеся писатели и художники из национальных республик, а сегодня, когда эти республики стали национальными государствами, национальная культура в них или иссякла, или глубоко опровинциализировалась? Даже в «хваленой» Прибалтике, вошедшей в Европу, своей высокой культуры почти не создается, а все талантливые люди живут и творят за пределами своих национальных государств? Советская Прибалтика дала миру таких музыкантов первой величины как Георг Отс, Арвид и Марис Янсонсы, Неэми Ярви, Гидон Кремер, Арво Пярт. Кто из них жив, живет и творит в других регионах мира.  Кстати, на память приходят предостережения русского философа Константина Леонтьева, предупреждавшего, что создание национальных государств обернется гибелью национальной культуры, и призывавшего «подморозить» Российскую империю, чтобы сохранить в ней «цветущее многообразие» культур.   
Очень жаль, что серьезные культурологические исследования как в России, так и на постсоветском пространстве, практически не ведутся. Мне кажется, социологической науке следовало бы вплотную заняться изучением культурного ряда, генерируемого современными россиянами и другими народами. Уверен, что это гораздо информативнее и содержательнее многочисленных и часто поверхностных опросов общественного мнения.  И только тогда мы бы смогли ответить на извечный русский вопрос – «Кто мы?», на самом деле, а не по паспортным данным.