Архаика, традиция и модерн

«Архаика, традиция и модерн в социальных и культурных архетипах современных  россиян»

Постреформенный период развития России оставляет много вопросов о природе и особенностях современной российской цивилизации. Многочисленные сломы, характерные для ХХ века, существенно изменили природу и менталитет как всего российского суперэтноса, так и его великорусского ядра. События последних пятнадцати лет привели к дальнейшему  распаду остатков русского традиционализма, разрыву с многовековой историей российской цивилизации. За эти годы Россия так и не выработала собственной цивилизационной идентичности, «зависнув» между постимперским состоянием, все более чуждым менталитету большинства россиян, и национальным государством, на пути построения которого отчетливо видны трудно преодолимые социокультурные барьеры. Не удалось за эти годы выработать и собственной национальной модели политической и экономической системы, так как формальное заимствование политических и экономических институтов, характерных для «цивилизованного Запада» отторгается российской почвой, ведет, в качестве контртенденции, к усилению  архаичных форм организании общественной жизни.
На наш взгляд, основной трансформационный процесс современности – это постепенное формирование российской нации из атомизированного и сегментированного общества 90-х. Процесс этот активно идет, хотя и достаточно противоречиво. Постепенно формируется ценностный и идейно-политический консенсус, однако «пробуксовка», в первую очередь, на институциональном уровне препятствует переходу общества в новое качественное состояние. Политические проекты, формируемые под эти процессы, остаются неполноценными, энергия носителей «новой субъектности» замыкается на локальном уровне, в основном частных, индивидуальных стратегий успеха. А формально действующие политические и государственные институты, лишенные энергетической подпитки общества, остаются во власти корпоративных и групповых интересов, чему не в состоянии противодействовать никакие создаваемые «административные вертикали».
В то же время за последние годы произошла определенная стабилизация социальной структуры общества и его базовых ценностей. Сформировались достаточно большие группы населения, в той или иной степени адаптировавшиеся к посткоммунистическим реформам, имеющая достаточно высокий по российским меркам материальный достаток  и составляющая основу новой современной генерации россиян, своего рода “новорусского субэтноса”. В ценностном плане это -  «неоконсерваторы», сочетающие модернистские и консервативные ценности.  Эти молодые группы только укореняются в нашем  обществе, активно формируют свой запрос – не только и не столько политический, сколько социальный и культурный. Их устремлениям соответствуют свои культурные, религиозные, эстетические пристрастия, своя система моральных ценностей, система мотиваций, лишь частично пересекающихся с «парадными» пластами сознания, своя мифология. На наш взгляд, необходимо не просто описать эти группы посредством традиционных социально-демографических и политических характеристик, но и заглянуть в их «коллективную душу», понять, что кроится в их, выражаясь терминологией Юнга, «коллективном бессознательном». Это тем более важно, что мы неоднократно убеждались в неэффективности многих социальных и экономических стимулов, лежащих на поверхности, включая материальные.  И только выход за рамки позитивистской методологии может позволить понять природу социальных и социокультурных мотиваций групп, определяющих судьбу «новорусского субэтноса», новой русской протонации.
Все эти вопросы предполагают два ключевых направления анализа нынешнего состояния социокультурной составляющей российского общества – проблема целостности социокультурного кода нации, с одной стороны, и проблему связанной с этим субъектности, то есть способности общества или его сегментов к действиям мобилизационного типа. Необходимо исследовать процессы распада и консолидации российского общества, выявить устойчивые этнические, мифологические, культурные и социальные конструкции, способные обеспечить целостное функционирование общества, его единую идентичность (на ценностном уровне) и единую субъектность (на уровне социального действия, особенно действия мобилизационного типа). Содержательными характеристиками, определяющими «социокультурный код» отдельных групп общества, являются базовые ценности и архетипы, носящие универсальный характер; нормы и установки, которые представляют собой «поле стереотипов» в рамках сформированного набора социометрических шкал, содержащих отношение к основным социально-политическим мифам, культуре, религии, традиционализму, бытовой морали. Исследование социокультурных основ современной российской цивилизации  требует междисциплинарного подхода. Цивилизационные особенности зачастую не лежат на поверхности, они проявляются в культурном и социальном творчестве нации, в языке, культуре, эстетических пристрастиях, формах бытового общения, в архетипах, мифах и традициях.
Современная генерация россиян несет в себе особенности и черты и архаики, и традиционного общества, и постреформенного модерна. С одной стороны, мы наблюдаем унифицированный постиндустриальный образ жизни жителя современного мегаполиса, ориентированного, как правило, на массовую культуру потребления, с другой, доживающие свой век островки традиционализма, с третьей – архаизацию общественных отношений, примитивную самоорганизацию общества, во многом воспроизводящую дотрадиционные формы. Это предопределяет неоднозначность взгляда на современные общественно-политические реалии, когда  параллельно с процессом модернизации образа жизни идет процесс архаизации политической культуры. Остается неясным ответ на вопрос, в какой степени эти процессы связаны с особенностями архетипического (мифологического) сознания, а в какой – с институциональной недостаточностью, когда даже субъекты с современной системой ценности самоорганизуются по архаичным закономерностям.
Главной задачей предполагаемого исследования является выявление соотношения архаики, традиций и модерна в сознании, ментальности современных россиян.  Предполагаемый Проект должен носить мониторинговый характер, ориентированный на постоянный исследовательский коллектив и научно-методологический семинар. В ходе исследования предполагается разработка современной теории экономического и культурного генезиса среднего класса, нациообразующего транзита, развития институциональной сферы, создание адекватного методического инструментария, проведение серии полевых исследований, как на репрезентативных общероссийских выборках, так и на целевых. Полевое исследование включает в себя репрезентативный опрос по всероссийской выборке (не менее 2500 опрошенных), фокус-группы, направленные на целевое изучение групп общества, являющихся социальными носителями феномена неоконсерватизма, а также социометрические исследования, связанные с расшифровкой “культурного кода”,  на целевых аудиториях. Среди участников Проекта – профессора ГУ-ВЭШ Г. Иванченко и Д. Леонтьев, сотрудник ВЦИОМ Л. Бызов и другие.

В качестве основных содержательных гипотез исследования, мы выдвигаем следующие:

1. В качестве базовой системы ценностей в современной России формируется «неоконсервативный синтез», характерный сочетанием консервативных и модернистских ценностей. Причем, парадные или декларируемые ценности, в первую очередь, связанные с идейно-политическим выбором, носят скорее консервативный характер, а реальные мотивирующие ценности, определяющие выбор жизненных стратегий, носят скорее модернистский характер.
2. Носителем социокультурного феномена «неоконсервативного синтеза» является новый российский средний класс, сформировавшийся преимущественно в период 1999-2004 гг.  Численность этого среднего класса составляет до 30-35% от общей численность взрослого населения РФ, в том числе в крупных городах она составляет до 45% взрослого населения. Основными факторами, определяющими принадлежность к среднему классу, является не столько размер денежных доходов, сколько социально-психологические характеристики, такие как адаптивность, уверенность в завтрашнем дне, ориентация на социально-политическую стабильность, выбор «достижительных» жизненных стратегий.
3. Современный городской средний класс носит черты «протонации», на его основе в России идет процесс нациообразования, формирования политической российской нации. Процесс этот, однако, протекает достаточно противоречиво и его результаты не предопределены.
4. Современный городской средний класс является носителем посттрадиционной культуры, что проявляется в его эстетических пристрастиях, представлениях о жизненном успехе, политических симпатиях, этических и религиозных нормах.
5. Традиционная культура присутствует в ценностях и ментальности современного городского среднего класса, но носит скорее остаточный характер.  Это касается и этнической составляющей традиционной культуры.
6. Феномен неоконсерватизма в условиях практически завершенного распада традиционного общества с его институтами и нормами ведет к реанимации архаичных форм организации общественной жизни.
7. Основные архетипы, влияющие на массовое сознание и коллективное поведение россиян, проявляются в их эстетических пристрастиях, выборе форм потребляемой культуры, культурном творчестве.
6. Глубинный разрыв  «неоконсерваторов» с традиционной культурой определяет основные черты, характерные для современного общества, проявляющиеся в сфере трудовых мотиваций, политического выбора, культурных запросов.
7. Успех процесса модернизации в современной России тесно связан с формированием ценностной и в еще большей степени институциональной среды, адекватной феномену «неоконсервативного синтеза».


ОБЩИЙ ПЛАН РАБОТЫ НА ДВУХГОДИЧНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЦИКЛ

1. Проведение научно-методологического семинара с регулярностью два раза в месяц (в течение двух лет).
2. Разработка методологии исследовательского Проекта (в течение четырех месяцев).
3. Разработка методики исследовательского Проекта (в течение двух месяцев).
4. Проведение Круглых столов с участием внешних экспертов и представителей СМИ (четыре раза за исследовательский цикл).
5. Проведение репрезентативного опроса по общероссийской выборке (не менее 2500 опрошенных).
6. Проведение фокус-групп (не менее восьми).
7. Проведение социометрических исследований (фреймы, символы, ассоциации) – не менее восьми.
8. Подготовка отчета по результатам исследовательского цикла.
9. Подготовка монографии по результатам исследовательского цикла.

ПРИМЕРНАЯ СМЕТА РАСХОДОВ НА ПРОВЕДЕНИЕ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОГО ЦИКЛА

1. Зарплата двух постоянных сотрудников и не менее шести привлеченных. Из расчета в среднем 400 у.е. в месяц – итого 76,8 тыс. у.е.
2. Оплата помещения и оргтехники – 5 тыс у.е..
3. Организация семинаров и Круглых столов 1 тыс. у.е.
4. Проведение репрезентативного опроса – 30 тыс. у.е.
5. Проведение фокус-групп – 6 тыс у.е.
6. Проведение социометрических исследований – 5 тыс. у.е.
7. Подготовка и издание монографии 3,5 тыс у.е.

Итого: 121,3 тыс. у.е.


ПРИЛОЖЕНИЕ. Статья Л. Бызова “Ярмо традиий или кризис беспочвенности?”. Журнал “Москва”, №3, 2006.


Леонтий Бызов, руководитель Аналитического отдела ВЦИОМ, к.с.н.

Ярмо традиций или кризис беспочвенности? (О социокультурной природе современной консервативной волны)
В последний год в обществе заметно усилилась дискуссия о природе современной российской цивилизации, общества и нации. Все чаще можно услышать доводы относительно глубокой традиционности и даже архаичности общественного сознания россиян, которому глубоко чужды законы и нормы современной мировой цивилизации. С одной стороны, устами одного из высших иерархов РПЦ владыки Кирилла говорится о недостаточности для русской цивилизации общепринятого на Западе понимания прав и свобод граждан, об особой духовности русских, пронесенной ими через века. С другой стороны талантливый кинорежиссер Андрон Кончаловский выпускает на экраны публицистический сериал «об особых тайнах русской души» и несоответствии им принципов политического и экономического устройства современного Запада. Русские в силу исторической традиции лишены чувства ответственности, убежден Кончаловский, и поэтому свобода – не для нас, это груз, который нас раздавит, да и уже раздавил в бесплодных попытках реформирования эпохи 90-х годов. Русские соборны, у них отсутствует культ индивидуального успеха,   работа для них не долг, а скорее неприятная необходимость, русским нужен «кнут», принуждение, они сами не способны придать своему бытию какую-либо продуктивную форму. Возникает странное впечатление, что доводы и русских почвенников, и, напротив, западников, все больше совпадают, и те, и другие говорят об «ярме традиций», давящих на русское бытие,  о кризисе «почвенности», которая препятствует интеграции России в современную мировую цивилизацию. В чрезвычайно интересной книге политолог и историк Валерий Соловей (В. Соловей. «Новое прочтение русской истории») утверждает, что главная доминанта русской цивилизации лежит в «голосе крове», в социально-биологических корнях русского этноса, которая является гораздо важнее и культурных наслоений, и исторических поворотов, и социальных основ жизни. Русский характер запрограммирован на строительство Империи в этой связи разворот в сторону разрушения Империи губителен для русских, для их социально-культурного генотипа. По мнению другого исследователя массового российского сознания Михаила Бокова («Народ и власть. Нужен ли России царь?». Мониторинг общественного мнения, 2006, № 2), напротив, «важнейшей особенностью исторической ситуацией в нынешней России является то, что по ряду характеристик современное общественное сознание стремительно возвращается к ситуации начала 20 века. Общественное сознание через сто лет возвращается к тому моменту, на котором его грубо прервали…  Полностью исчерпав тупиковый путь развития, Россия как бы вернулась к исходной точке и пошла по второму пути, по которому могла бы пойти в 1917 году, но не пошла. Мы наблюдаем уникальное историческое явление, когда целый народ вернулся к развилке своего исторического пути и пошел по второй дороге, от которой ранее отказался. Поэтому глубинное самоощущение народа в данный момент истории таково, что страна в принципе начала двигаться в правильном направлении, несмотря на острейшие социальные проблемы, несмотря на бедность населения, несмотря на «олигархов», коррупционеров, взяточников, депутатов и сатрапов–чиновников». Перемены в массовом сознании, произошедшие на последнем рубеже веков, казались настолько значительными, что осенью 2000 года складывалось впечатление, что «продолжавшаяся пятнадцать лет революционная эпоха, скорее всего, заканчивается. В России устанавливается постпереходный режим политической власти. Пережив глубокую «ломку», связанную с попытками форсированной модернизации по «догоняющему» типу, общество на уровне ценностей адаптировало перемены к своей социально-исторической «органике». Возрождается традиционная «русская власть» со своей традиционной социальной базой и традиционными политическими приоритетами» (Л. Бызов. Первые контуры постпереходной эпохи. СОЦИС, 2001, № 3). . Между тем, как показали прошедшие годы и более глубокий анализ, «путинская эпоха» по своей социокультурной природе является сложным синтезом, в котором некоторые черты «русской органики» совмещаются  с целым комплексом вполне модернистских составляющих, весьма удаленных от русской почвы и русской традиции. Как отмечает Ф. Разумовский, «Почему у нас всё валится из рук? Почему такое безобразное отношение к делу, к земле, вообще ко всему? А ведь недоумевать и удивляться тут нечему. Мы висим в воздухе. Буквально. Культурная почва ушла у нас из-под ног. Россия переживает кризис беспочвенности. Кризис самоидентификации. Выход из этого исторического тупика только один – самопознание. Нам не нужен исторический маскарад. Смазные сапоги, зипуны и тройки с бубенцами тут ни при чём. Нам нужно срочно и ясно понять самих себя, нашу историю, особенности русской цивилизации» (интервью, Литературная газета, ноябрь 2004).
Эта дискуссия, в которой вполне реальные и подтверждаемые эмпирически факты обильно перемешаны с «русофильскими» и «западническими» мифами,  требует серьезного научного анализа о том, что все же лежит в природе современной российской цивилизации. Что мы сегодня наблюдаем – попытку поворота к историческим традициям, или, напротив, окончательное и бесповоротное их разрушение? Что над нами довлеет – ярмо вековых традиций или же кризис беспочвенности, разрыв с традициями и культурой? Нынешний этап развития России оставляет много вопросов о природе и особенностях современной российской цивилизации. Многочисленные сломы, характерные для ХХ века, не могли не изменить природу и менталитет как всего российского суперэтноса, так и его великорусского ядра. За пятнадцать лет, прошедшие с распада коммунистического строя, Россия так и не выработала собственной цивилизационной идентичности, «зависнув» между постимперским состоянием, все более чуждым менталитету большинства россиян, и национальным государством, на пути построения которого отчетливо видны трудно преодолимые социокультурные барьеры. Не удалось за эти годы выработать и собственной национальной модели политической и экономической системы, так как формальное заимствование политических и экономических институтов, характерных для «цивилизованного Запада» отторгается российской почвой, ведет, в качестве контртенденции, к росту черт архаики и «нового варварства».
На наш взгляд, основной трансформационный процесс современности – это постепенное формирование российской нации из атомизированного и сегментированного общества 90-х. Это не означает, что российской нации раньше не было, просто произошел ее распад в конце ХХ века, и сегодня она собирается вновь из сегментированных фрагментов. Будет ли этот процесс успешным? Будет ли вновь собранная нация воспроизводить черты  традиционной российской культуры? Процесс этот активно идет, хотя и достаточно противоречиво. Постепенно формируется ценностный и идейно-политический консенсус, необходимый для существования нации, однако «пробуксовка», в первую очередь, на институциональном уровне препятствует переходу общества в новое качественное состояние. Политические проекты, формируемые под эти процессы, остаются неполноценными, энергия носителей «новой субъектности» замыкается на локальном уровне, в основном частных, индивидуальных стратегиях успеха. А политические и государственные институты, лишенные энергетической подпитки общества, остаются легкой добычей корпоративных и групповых интересов, чему не в состоянии противодействовать никакие создаваемые «административные вертикали». По мнению определенной части политологов, переживаемый российским обществом кризис национальной субъектности является, в первую очередь, кризисом, во многом обусловленным процессом «запаздывающей» или «догоняющей» модернизации 90-х годов, а возможно, и более ранней, позднесоветской эпохи. В результате неорганичности процессов модернизации внутренний социально-культурный конфликт между отдельными фрагментами общества (группы, ориентированные на идеологию догоняющей модернизации и группы, ориентированные на традиционалистские ценности) на каком-то этапе стал доминировать над осознанием исторической общности. Внутренние этнические скрепы оказались слишком слабы, чтобы на руинах суперэтнической империи смогло полноценно сформироваться национальное государство. Сегодня эти конфликты скорее перенесены из плоскости ценностной в плоскость социальную, что не делает их менее острыми. В результате за полтора десятка лет попыток догоняющей модернизации, страна длительное время так и не смогла породить адекватную национальную элиту, выработать общенациональную идеологию, сформировать внутри страны значимые политические субъекты. Насколько продвинулось строительство нации уже в самые последние годы, время возвращения к консервативным социальным и политическим ценностям?
Действительно, «неоконсервативная волна» в российском обществе, начавшаяся в 1998-2000 гг., в определенной степени изменила вектор общественного запроса и основные парадигмы массового сознания. Сегодня в России завершается очередной виток глубинной социокультурной трансформации. Это проявляется в ценностной унификации,  в усилении неоконсервативных тенденций в менталитете россиян. Однако генезис и долгосрочные последствия этого процесса пока полностью не ясны. Как показывают исследования, процесс разрушения традиционного сознания носит необратимый характер, традиционные ценности присутствуют главным образом, лишь на «парадном» уровне, наблюдается демифологизация и рационализация массового сознания. Все это создает труднопреодолимые социокультурные барьеры на пути перехода российского общества к стратегии органичной модернизации. Пройдена ли крайняя точка социального и национального распада в современной России? Возможна ли регенерация традиционных ценностей российского общества, вокруг которых интегрировалось на протяжении веков национальное самосознание? Насколько глубоки модернизационные ростки в трансформации ментальности россиян? Вокруг каких ценностей и мифов можно сплотить общество? Какая реальность стоит за такими «парадными» феноменами, как «православный ренессанс»? Чем мотивирована социально-экономическая и социально-политическая активность нынешней генерации россиян?
Сегодня сформировалось ядро новой «партии порядка», которое при благоприятных условиях может стать «точкой роста» для новой субъектности, возможно даже нового этногенеза. На каком ценностном фундаменте будет возводиться цивилизационное тело новой России, задаются вопросом социологи и политологи. По их мнению, такой идеей может стать в России просвещенный консерватизм, либеральный патриотизм. Связанная с этой идеей неоконсервативная идеология «адресуется активному меньшинству и содержит рациональное и прагматическое обоснование модернизации и постмодернизации, мобилизующей силы для обновления общества» (Н. Н. Зарубина, «Хозяйственная культура постсоветской России». Выпуск 9, РНИСиНП, М., 2001, с.129). Вместе с тем неоконсервативная волна является продуктом модернизации. «В советский и постсоветский период в народном сознании произошел коренной сдвиг, проявившийся в отторжении большинством россиян традиционных представлений о самобытности России, противопоставляющих ее западной цивилизации» (И. Клямкин, Т. Кутковец. Русская самобытность. Институт социологического анализа, М., 2000).
Главным обстоятельством, препятствующим строительству нации в современной России является отсутствие или недостаточность мотивации для исторического цивилизационного творчества, в частности, предполагающей идентичность с глобальной общностью (этнос, суперэтнос) и мобилизационную компоненту (жертва текущими интересами ради стратегических). Наблюдается этническая усталость, потеря энергетики, а на политической практике – неспособность ни выдвинуть адекватных политических лидеров, ни консолидироваться вокруг значимых общественных целей. Как отмечает культуролог И. Г. Яковенко, «исследования последнего десятилетия фиксируют атомизированный характер российского общества и практическое отсутствие горизонтальных связей, формируемых по моделям общества гражданского. Постсоветский человек не просто лишен навыков и моделей их формирования, но ориентирован на альтернативные варианты. Он решает свои проблемы в системе теневых, коррупционных, клиентальных отношений. Теневой рынок трактуется специалистами как деятельная альтернатива идеальным моделям правовой демократии и гражданского общества» (И. Г. Яковенко. Государство: дополнительность социокультурного анализа. В книге «Россия: трансформирующееся общество». Москва, Канон-пресс-центр, 2001). Современное российское общество напоминает рассыпающийся песок, из которого не удается создать устойчивых социальных конструкций (может быть, кроме самых примитивных, самоорганизующихся по принципу «мафии»), а сами элементы общества, попадая сейчас или в перспективе в зону притяжения иных цивилизационных ядер, неизбежно теряют собственную идентичность.
На наш взгляд, корни сегодняшней российской безсубъектности в большой степени лежат в минувших эпохах, но не в глубинах традиционализма, а, напротив, в процессе форсированного разрушения традиционного общества в первой половине ХХ века. Распад традиционного общества породил специфический феномен «советского традиционализма», поглотившего собой иные традиционалистские структуры и мифы. Феномен «советского фундаментализма», столь явно проявившийся в 20-50-е годы ХХ века, во многом объясняется своим происхождением из недр крестьянского традиционного общества, находившегося в течение длительного периода времени на положении «особой» страты с минимальной вертикальной мобильностью, и своеобразной религиозностью, во многом противоречащей секуляристским тенденциям России 18-20 веков. Особенно ярко проявились эти тенденции в период 17-19 вв. «Петровские реформы, культурный раскол общества по вертикали: простонародье осталось в восточно-христианской культуре, а знать стала западнической, народ стал воспринимать барина почти как иностранца, чужака. Петровские реформы по разрушительному действию для русской культуры и общественной структуры явились продолжением никонианских…» (Сергей Марочкин. Народ, среда, характер. В книге «Расовый смысл русской идеи. Выпуск. 1. М., «Белые альвы», 2000,  с.56). «Социокультурный кризис ХХ века был усугублен перемещением очага традиционной культуры с Севера на Юг. По мнению историка В. Махнача, «сегодня мир Русского Севера погиб, его практически больше нет» (Владимир Махнач. Русский Север: кровь и дух. В книге «Расовый смысл русской идеи». Выпуск 1. М.,«Белые альвы», 2000, с. 115-128). Феномен же советского традиционализма с его колхозным строем в значительной степени характерен для Русского Юга и является, в свою очередь, порождением субкультуры русского полустепного Юга. Существует точка зрения, что в первой половине ХХ века в России победила архаичная догосударственная структура общественных отношений, да и сейчас «большое общество сформировано в значительной степени на архаичной эмоциональной основе, на господстве инверсии, что привело к расколу, к опасному разрыву культурного поля, к слабости базового консенсуса, слабости конструктивной напряженности». Именно с этим связывается раскол между двумя «суперцивилизациями – традиционной и либерально-модернистской», определяющий социокультурную специфику России (А. С. Ахиезер, «Специфика российского общества, культуры, ментальности как теоретическая и практическая проблема», Сборник «Обновление России: трудный поиск решений, Выпуск 9, РНИСиНП, М., 2001, с.142).

С распадом советского фундаменталистского общества (черты распада стали появляться в 50-е и 60-е годы, а в 70-е советское общество практически утратило фундаменталистские черты), произошел и фактический этнический распад, утрата общенациональной субъектности. Догоняющая модернизация в качестве официальной идеологии 90-х годов сделало ситуацию еще более драматической, так в ее ходе «социально поощряемой» моделью поведения (в модернизационных сегментах общества) стала установка на крайнюю индивидуализацию жизненных алгоритмов, на «спасение с тонущего корабля» российской субъектности в одиночку.  Однако разорванность традиции неизбежно компенсируется усилением архаики в социальных отношениях. И «неоконсервативная волна» в современной России во многом воспроизводит архаику, в том числе дохристианскую. По мнению К. Костюка, «архаика появляется в современном обществе только вследствие неспособности выполнять традицией свои функции, вследствие вытеснения традиции в ходе модернизации. В этом смысле архаика - законное дитя модернизации, правда, неорганической, экстремной модернизации. Еще более парадоксальным является то, что архаика сама может быть источником модернизации и разрушения традиции. Противостояние традиционных обществ и обществ модерна имеет содержательно-духовные основания. Модерн полностью отрицает дух архаики. Движению назад он противопоставляет движение вперед, возвращению в изначальность природы он противопоставляет конструирование культуры. Иррациональности архаики противостоит рациональность модерна, синкретической слиянности "всего со всем" - дифференциация и специализация, сакральности культурного мира - его гуманность. Традиция в этом случае - линия фронта в арьергардных боях с архаикой, последняя граница культуры, отделяющая человека от природы. Таким образом, классическая модель традиция - модернизация уступает в современной теории место модели архаика - традиция – модерн». Балансирование традиции между архаикой и модернизацией, с трудом поддерживаемое в странах органической модернизации, т.е. в Европе, едва ли можно было удержать в странах догоняющей модернизации. За десятилетия здесь предстояло сделать то, что в Европе строилось столетиями. Не оставалось времени реформировать старые традиции, их приходилось отменять и вводить новые порядки, учреждения, нормы (К. Н. Костюк. Архаика и модернизм в российской культуре. На сайте http://www.rir.ru/socio/scipubl/sj/sj3-4-99.kost.httml, с.6).

Говоря о системе базовых ценностей современных россиян, следует подчеркнуть, что российское общество остается многоукладным. Сохраняются остатки традиционного общества, особенно на территориях национальных образований в составе РФ. В качестве реликта можно найти «островки» традиционной русской интеллигенции, еще те или иные группы, составлявшие некогда основу его социально-культурной структуры. Однако в ходе формирования «неоконсервативной идентичности» в России все явственнее завоевывает свои позиции «новый средний класс», главное порождение путинской политической эпохи.  Сегодня эта группа осуществила социальную экспансию и заставила признавать себя в качестве нового большинства. Именно от социокультурной трансформации этой группы зависят перспективы формирования российской политической нации.

Ментальность и ценностные установки нынешней генерации россиян формируются под воздействием двух тенденций, зачастую противоречащих друг другу. С одной стороны, для современного российского общества характерно усиление консервативных тенденций как в менталитете и настроениях ведущих групп общества, так и в трансформации политической системы. Еще в период 1998 – 2000 гг. в России стали складываться социокультурные предпосылки для коренной трансформации общественных отношений, сформировавшихся в 90-е годы. После периода «революционной смуты» в умах, массовое сознание в значительной степени вернулось в свое «спокойное» традиционное состояние. Произошел типичный «термидор», который развивается в постреволюционные эпохи, здесь нет ничего специфически русского, российского. В рамках этого «термидора» сформировался своего рода «ценностный консенсус», социокультурный феномен, когда по целому ряду ключевых вопросов общественного бытия достигается согласие большей части общества. Между тем за прошедшие годы выявились и «узкие» места нового идеологического синтеза, заставляющие видеть в нем временное явление. Конечно, дело не в  возможной новой революции, речь идет о завершении большого трансформационного цикла, начавшегося даже не в конце 80-х годов прошлого века, а значительно раньше, в период существенных изменений ценностных установок советского общества еще в 60-е и особенно в 70-е годы. Именно тогда сформировался запрос со стороны средних слоев советского общества и советской элиты на формирование в России массового потребительского общества на основе индивидуалистической системы ценностей.

Сегодня важно понять, каковы перспективы этой ценностной и социокультурной эволюции, какой тип общества может возникнуть в качестве итога цикла, и, соответственно, каковы качественные составляющие «нового консерватизма», какие социокультурные и политические реалии несет нам этот магистральный на сегодняшний день общественный запрос. Тем более что сегодня наблюдается некоторая бифуркационная точка трансформации, когда установки на «стабильность любой ценой» постепенно сменяются установками на перемены. Общество отдохнуло, накопило силы для завершающего  трансформационного витка (Л. Бызов. Инерция стабильности против спирали кризиса, Мониторинг общественного мнения, № 4, 2005). Одновременно остается велика и сила инерции стабильности. Эта тенденция очевидная, она бросается в глаза.  Это тяга к консерватизму. Действительно, российское общество пережило период смуты, перешло на другую фазу своего политического развития. И как всякий период длительный смуты он приводит к своей противоположности, переходит на другую фазу, и эту фазу мы сегодня наблюдаем. Это фаза усиления консервативных тенденций, буквально, во всех сферах.

Говоря о росте консерватизма в современной России, следует особо остановиться на том,  что именно составляет его базовые черты. Как справедливо отмечает В. Нифонтов («Тезисы о неоконсерватизме», APN.RU, апрель 2006), «Центральный вопрос консерватизма в России - это вопрос, который задают почти все, кто скептически относится к "консервативной линии": что, собственно, вы в России собираетесь "консервировать" после всего этого (имея в виду историю последних 100 лет)? Что здесь вообще сохранилось такого, что заслуживает воспроизведения и сохранения? При ближайшем рассмотрении "консервировать", и в самом деле, совершенно нечего. Тут надо ещё отметить зацикленность публицистики на привычном для начала прошлого века консерватизме ценностей ("уваровская триада", "монархия" и т.п.) или структур ("нашему учреждению уже 150 лет, его не смогла разрушить даже революция"), на чём-то "весомом-грубом-зримом". Увы, всё это не имеет ни малейшего отношения к реальным интересам общества, которое воспринимает эти идеи как "навязывание схем" или "развлечения бюрократов". Тем не менее, российское общество в основе своей крайне консервативно. Но вовсе не в тех смыслах, которые придаются этому термину публицистикой».

Так на вопрос, какие ценности, на ваш взгляд, являются самыми важными, социологи  обычно выделяют такую триаду, как порядок, справедливость и стабильность - на первом месте. Дальше с определенным отрывом идет свобода. Что касается политических ценностей, то ценности демократии и другие ценности, которые были очень популярны в 90-е годы, ушли на задний план. И сегодня нельзя сказать, что общество их отрицает. Теоретически общество за демократию – за выборы, за политически свободные СМИ (цензуру, правда, хотят вводить, но не политическую, а нравственную), за свободу передвижений, против вмешательства государства в частную жизнь. Но актуальность этих ценностей снижена,  это сегодня ценности второго, третьего, четвертого порядка. Во ВЦИОМовском исследовании в марте 2005 г. (Л. Бызов. Российский политический спектр: перспективы переконфигурации», Мониторинг общественного мнения, № 2, 2005) была использована методика «балкон», где из примерно сорока понятий, за которыми стоят определенные ценности, нужно было выбрать самые значимые. Практически во всех социальных группах доминировали требования «порядок», «стабильность», "справедливость". И это представляется симптоматичным, характерным для "путинской" эпохи. Рейтинг "порядка" чрезвычайно высок и почти во всех группах общества превышал 60%. Столь же единодушно и требование "справедливости" - пожалуй, только лишь среди сильно поредевшего электората "правых" справедливость не вошло в первую тройку. Зато среди сторонников "Яблока" заняло первое место, немного опережая даже "порядок". И эта картина достаточно характерна. Так "патриотизм" всюду составлял около 40%, несколько выше у "Родины", несколько ниже у "Яблока". А среди сторонников СПС, некогда эталонной партии российского либерализма, выше, чем у других групп, позитивный рейтинг "нации" и отрицательный рейтинг "нерусских". Вообще и отрицательный набор идеологем также достаточно характерен. Кроме лидировавших со знаком "минус" "нерусских" в лидерах отрицательного рейтинга, причем также у практически всех основных электоральных групп все то, что составляло парадные ценности эпохи 90-х - "капитализм", "Запад", "бизнес", "реформа", "оппозиция", "либерализм" и так далее.

Следует особо остановиться на анализе причин, по которым ценности демократии в ее классическом понимании занимают место в нижней части списка базовых ценностей. За полтора десятилетия у нас не сформировалась национальная модель демократии. Процессы ее естественного формирования, происходившие в 1989-1993 гг., были свернуты и вытоптаны. Объективно сама социальная ткань современной России менее демократична, чем даже в позднесоветские времена. Только сейчас очень медленно начинают возобновляться горизонтальные социальные связи, но они носят зачаточный характер. Вместо этого была насажена фасадная модель демократии, за которой общество угадывало антинациональные силы, заинтересованные в консервации хаоса в стране. Модель демократии 90-х в массовом сознании противостоит идее "порядка". Поэтому "демократические силы" в значительной своей части оказались выброшены на политическую обочину. Реанимация "демократии" возможна лишь тогда, когда возникнет соответствующий запрос со стороны "автохтонных" сегментов российского среднего класса. По мнению ряда аналитиков, национальная модель демократии ближе к модели «общинной демократии», представляющей интересы не идейно-политических групп, а территориальных общин, профессиональных корпораций, сословий. Частично подобная модель начала реализовываться на закате горбачевской перестройки в 1989-1990 гг., однако этот опыт был перечеркнут и по сути не исследован (Н. Бирюков и В. Сергеев. Монография «Становление институтов представительной власти в современной России»).


Все это позволяет сделать вывод о том, что в современной России существует по большому счету один магистральный социально-культурный запрос, носящий в целом универсальный характер. Универсальный в том смысле, что он в большей или меньшей степени затрагивает практически все слои общества. Этот запрос описывается такими понятиями как "порядок", "справедливость", "стабильность", "нация", "патриотизм". С другой стороны - это "свобода", "достаток", "права человека" и иное из скорее либерального арсенала. Либерально-консервативный набор. Таким образом, сегодняшнее массовое сознание - это с трудом расчленимое состояние общества, как бы символизирующее национальный синтез вокруг базовых идеологем, в основном связываемых с политикой, так называемого "путинского консенсуса". Этот консенсус не привязан к какой-то доктринальной схеме, и массовое сознание весьма неохотно оперирует такими понятиями как капитализм, социализм, либерализм, и пр.  Является ли сам феномен подобного консенсуса свидетельством краха российского либерализма, как это принято сегодня утверждать? Доктринального либерализма, вероятно. Но либерализм в российском варианте - носит не доктринальный характер, также, впрочем, как и коммунизм в 20-е и 30-е годы строился отнюдь не по марксистским схемам. И сегодня российский либерализм - это, в первую очередь, не теория, а образ жизни современного горожанина, жителя мегаполиса, с разорванными социальными связями, предельно индивидуализированного, выстраивающего индивидуалистические алгоритмы успеха и исповедывающего "по жизни" принцип "человек человеку волк". Крутясь в рамках достаточно примитивного рыночного социума, этот квази-либеральный обыватель ведет себя вполне по-рыночному, но на уровне парадных ценностей совсем не либерален. При этом некоторые российские исследователи (Н. Лапин, Н. Лебедева, И. Клямкин) настаивают на том, что, несмотря на наличие консервативных тенденций, за период после 1990 г. баланс «либеральных» ценностей постоянно возрастал. «В 1990 г. в нем было  три ценности, из которых только одна либеральная - свобода. В 2002 г. их уже их было три – свобода, независимость, инициативность». Остальные–благополучие, нравственность, жизнь – Н. Лапин считает нейтральными. «Налицо изменение ценностей в либеральную сторону, но я не стал бы пока говорить об их победе, об укоренении в сознании людей. Скорее о противоречивости, переходном характере современной российской системы ценностей, сдвигающейся в сторону продуктивности». Н. Лапин также отмечает неоднородность российской культуры, противоречивое сочетание в ней и либеральных и традиционных ценностей, противостояние вольности и свободы (Лапин Н., О ценностных ориентациях россиян. М., 2002, сс. 41, 43).  Ограничить магистральный социальный запрос одной половинкой национального порядка, встроенного в рамки нынешней социальной системы невозможно. У него два носителя, это лево-правый запрос и левая идея социальной справедливости и правая идея национального порядка, которые в любом случае как-то придется синтезировать, хотим мы этого или не хотим. И на самом деле к этому синтезу общество готово и его жаждет. И нужно говорить всерьез о том, что у нас возникла более-менее дееспособная нация только когда этот синтез произойдет и под него сформируются адекватные политические институты, которых на сегодняшний день нет, потому что этот запрос просто разлит в социуме, но нет ни политических партий, ни институтов, которые в состоянии этот запрос переварить, т.е. общество остается без субъекта. Поэтому второй важнейшей компонентой социал-консервативного запроса является национальная составляющая, отражающая и состояние национальной идентичности, и процессы формирования политической нации.

С другой стороны, мы видим, что вторая противоречащая этому усилению консерватизма тенденция – та, что, тем не менее, общество довольно успешно модернизируется. Более успешно и быстро, чем в 90-е. Если социальные, политические, идеологические противоречия 90-х годов в огромной степени исходили из сохранившихся реликтов, наличия традиционных сегментов общества, то мы видим, что за последнее десятилетие годы эти сегменты практически размылись. Современное российское общество унифицировалось, процесс скопления населения в мегаполисах, процесс унификации образа жизни, процесс адаптации к рыночным реформам идет достаточно успешно. Поэтому говорить о том, что эти консервативные ценности являются возвратом к какому-то далекому прошлому, тоже не приходится.

Так в отличие от социокультурной ситуации середины 90-х, когда носителями консервативной идеологии и системы ценностей выступали традиционалистские слои общества, в основе нынешних неоконсервативных тенденций лежат совершенно иные общественные слои, в первую очередь, новый средний класс, сформировавшийся в России уже после 1998 года. По своим качественным характеристикам, неоконсервативный консенсус выражается в стремлении всех ведущих социальных групп к идейно-культурному синтезу. Его основу составляет большинство, имеющее определенные «левые» черты, в основном связанные с патерналистским представлением о государстве как главным организующим общество субъектом, с другой, - национал-центристские черты, связанные с актуализацией национал-государственнической проблематики и возвращением во многом представлений о враждебному к России внешнему окружению. Сдвиг общество влево сочетается с ростом интереса к российской почве, социальной и исторической «органике», одновременно растет и этническая составляющая российского национального сознания. В то же время взгляды большинства россиян носят в целом достаточно умеренный характер, преодолевается идеологическая конфронтация, характерная некогда как для «коммунистической», так и «либеральной» частей общества.

Еще десять-пятнадцать лет назад российское общество было глубоко расколото по линии идейно-политических симпатий, как это почти всегда бывает в эпоху революционных потрясений.  Противостояние «либералов», выступающих в качестве сторонников рыночного прогресса и быстрейшей интеграции в западную цивилизацию, с одной стороны, и  «коммунистов», продолжавших отстаивать основные ценности уходящей советской цивилизации, было столь велико, что дело едва не дошло до гражданской войны в 1992-93 гг. Однако революция закончилась, общество успокоилось,  и идейно-политические противостояния во все большей степени становятся достоянием истории.  Разумеется, и сегодня можно найти непримиримых, как в демократическом, так и в коммунистическом сегментах общества, но погоду делают уже не они. Это видно и по партийным голосованиям, начиная с 1999 года. За «правые» партии, отстаивающие либеральные ценности, голосуют не более 3-4% в общей сложности, да и за «левые» партии ненамного больше – рейтинг той же КПРФ упал с 25-30%   в лучшие для нее 90-е годы, до 7-8% в нынешней России. Зато все громче заявляет о себе третья сила – «русские националисты», до сих пор, в отличие от коммунистов и либералов, так и не побывавшие у власти. Впрочем, если русским ценностям в принципе симпатизируют многие, но за партии с явно националистической окраской отнюдь нет – те же 3-4%, что и за либералов. Зато резко усилился политический центр, ассоциируемый с нынешней «партий власти», а еще точнее с ее фактическим лидером В. Путиным. Устойчивость симпатий к нему лично в обществе, да и всей связываемый с его именем политической системой во многом базируется  на идеологическом синтезе, который еще десять лет назад казался просто невозможным. Наш президент вроде бы и «правый» - убежденный рыночник, с другой стороны, и не чужд определенной левизны, он «отец нации», пекущийся о слабых и обделенных, ну, и конечно, он патриот-государственник, укрепляющий роль России и ее влияние в мире. Столь же расплывчат идейный имидж и нынешней партии власти – «Единой России». Как показывают исследования, в основе такого идейного синтеза является политический запрос уже нового, сформировавшегося при нынешних властях среднего класса, который, согласно всем политологическим хрестоматиям, является оплотом политической стабильности в обществе.

И все же, несмотря на растущую идейно-политическую однородность, основные «ниши» сторонников тех или иных идей и взглядов, сохраняются, пусть они и окрашены в гораздо менее яркие цвета, чем раньше, пусть они и не столь рьяно отрицают своих идейных и политических оппонентов. Как это следует из исследований ВЦИОМ, проведенных в 2004-2006 годах, симпатии россиян все же в большей степени склоняются в «левую» сторону, чем в «правую», хотя эта левизна и не носит чересчур радикального характера. Так на просьбу определить свои симпатии к одному из трех основных идейно-политических течений («левые» - «правые» - «националисты»), 35,6% охарактеризовали себя как сторонников приоритета социальной справедливости, то есть условно «левых», 19,1% - как сторонников приоритета развития рынка и политической демократии, то есть согласно российской политической традиции, также скорее условно «правых», и еще 16,7% заявили, что им ближе и не левые, и не правые идеи, а русские национальные ценности и политические традиции. Оставшиеся примерно 30% опрошенных вообще отказались идентифицировать себя с той или иной идеологией. Подобное соотношение является довольно устойчивым и практически не изменилось за последние два года наблюдений, при том, что непосредственная политическая конъюнктура претерпела довольно существенные перемены.  Так сторонниками идей, отстаиваемых «правыми» политическими партиями остаются почти 20% россиян, а все эти партии, даже объединившись не способны преодолеть ни 5-%, ни тем более 7-% барьер. «Левые» настроения в обществе преобладают, а за КПРФ голосуют все меньше. В чем же здесь секрет?

Во многом данное противоречие связано с тем, что реальный спектр общественных симпатий не вполне точно описывается этими тремя основными идеологическими течениями. Те же левые делятся на несколько групп в соответствии со своими убеждениями и приоритетами. Среди них есть убежденные сторонники коммунистической идеологии, в основном с ностальгией вспоминающие «эпоху развитого социализма» 70-х и 80-х годов. Это и не левые, и не правые, их следует скорее называть советскими традиционалистами. Данная группа составляет чуть менее 10% от всей совокупности россиян. Зато в 2,5 раза больше совсем других левых – так называемых левых государственников, социал-патриотов, которые считают необходимым воссоздание сильного и социально ориентированного государства, но отнюдь не под руководством коммунистов. Таких у нас 26,7%. Среди этой группы много людей скорее даже с либеральными ценностями, но которые стремятся создать в России порядок, устраивающий большую часть граждан и экономических субъектов. Совсем небольшой «довесок» к этим двум крупным группам условно «левых» составляют «левые демократы», сторонники социальной демократии, самоуправления трудящихся, идеям которых симпатизируют 4,1% россиян. Именно эти «левые» по сути ближе всего к тем, кого называют левыми в Европе, что означает, что, несмотря на тягу к социальной справедливости, Россия вовсе не левая страна с точки зрения общепринятых политологических стандартов.
.
На две все более враждебно относящиеся друг к другу группы раскололись и недавние «правые» монопольно правившие страной в первой половине 90-х годов. Часть из них осталась на позициях рыночного фундаментализма, невмешательства государства в экономику и свободное развитие бизнеса – таких всего 3,2%. Несколько шире представлена другая часть правых, отдающих приоритет правозащитной деятельности и политической демократии, выступающих против угрозы диктатуры и произвола со стороны государства. Эта группа составляет чуть более 5% россиян. Зато на смычке «правых» и «левых» образовалась довольно-таки внушительная группа правоцентристов, выступающих за сочетание сильного государства и рыночной экономики. Численность этой группы составляет 15,6%. Она наиболее идеологически близка нынешней «партии власти», и вероятно, в нее вошли и некоторые бывшие «левые государственники» и некоторые бывшие «правые рыночники».

За общим «брэндом» русских национал-патриотов также, по сути, скрыты несколько групп с сильно различающейся идеологией, наиболее крупные из которые это собственно русские националисты, выступающие за реализацию лозунга «Россия для русских», против наплыва в Россию мигрантов, в основном из южных и юго-восточных регионов (4,0%), и примерно такова же по численности и совсем иная группа патриотов – православных монархистов, сторонников возрождения страны на основе православия и дореволюционных политических традиций (4,1%). Понятно, что многие сторонники патриотических приоритетов также переметнулись сегодня в стан «партии власти», возможно, выбирая ее в качестве наименьшего зла.

Итак, в реальной политической жизни избирателю сегодня предлагаются не дистиллированные идейные блюда, а сложные «коктейли», зачастую различающиеся лишь приоритетами. Скажем, даже наиболее «оголтелые» рыночники, либералы не отрицают сегодня идей социальной справедливости, просто отводят им место в своей иерархии несколько ниже, чем остальные группы. Аналогичное можно сказать и о таких универсальных ценностях как рыночная экономика, сильное государство, патриотизм. О том, какие из общественных идей все в наибольшей степени способны объединить нынешней российское общество, можно судить и по ответам на еще один вопрос, заданный ВЦИОМ в феврале 2006 года, относительно возможной поддержки той или иной гипотетической партии, сформированной вокруг какой-то определенной идеи. Опрошенным предлагалось выбрать до двух наиболее привлекательных партий, поэтому сумма ответов превышает 100%. Наиболее привлекательными для граждан оказались те партии, которые выступают за социальную справедливость, социальную защиту населения (54,3%), воссоздание мощного и крепкого государства (28,7%), демократические ценности (17,5%), интересы русского населения (16,3%). Именно эти идеи и являются сегодня «нациообразующими», обладающими способностью, пусть пока и лишь потенциальной, объединить наше разношерстное, разорванное социальным неравенством и территориальной удаленностью общество в одно целое, дееспособную политическую нацию, способную формулировать и отстаивать свои национальные интересы. По мнению опрошенных, именно идеология патриотизма вкупе с идеями демократии в наибольшей степени подходит для российского народа на нынешнем этапе его развития. За такой синтез высказывается почти половина опрошенных (46,7%). Гораздо меньше тех, кто продолжает мыслить в доктринальных терминах и полагает, что россиянам следует строить коммунизм (8,1%), либерализм (2,3%), капитализм (3,6%), или социализм (8,9%). Действительно, так ли важно, как именно будет называться тот строй, который в наибольшей степени способен отражать волю и настроения российских граждан? По мнению большинства опрошенных россиян, и будущий президент России должен более жестко, чем В. Путин, проводить политику в интересах русских людей (76,4%),  более последовательно боролся с «олигархами» (75,6%), более решительно наводил в стране порядок (67,6%), в меньшей степени бы ориентировался на сотрудничество с США (53,2%).  Сегодня носителем  консервативных ценностей, ценностей порядка, является средний класс. Запрос на порядок, «новый порядок», в первую очередь, исходит от нового российского среднего класса.

Можно сколько угодно спорить о масштабе этого явления – среднего класса, об этом написаны монографии, в том числе и с участием автора («Российский средний класс», РНИСиНП, 1999). На основании каких критериев можно его выделить, и как выделить по его социально-экономическим показателям – большой он или маленький по численности? Но если говорить о системе ценностей, а не об объективных социальных показателях, то это люди, нашедшие свое место в современном образе жизни и дорожащие этим местом, они являются носителем и оплотом стабильности. И если реформаторы середины 90-х годов делали ставку на то, что надо создавать средний класс, чтобы сделать необратимыми демократические перемены, то сегодня мы видим, что именно этот самый средний класс развернулся в противоположную сторону по отношению к демократическим ценностям и стал носителем ярко выраженных антидемократических ценностей, что тоже вполне естественно. Среднему классу нужен твердый государственный порядок, гарантирующий ему завоеванное место, он патриотичен, пусть хотя бы на словах, он даже националистичен. Можно сказать, что городской средний класс сегодня выступает в качестве протонации, так как процесс складывания новой российской нации весьма далек от завершения, он в самом начале, но это уже тема отдельного разговора. Общество, как бы сбиваясь в кучу в рамках консервативного синтеза, в рамках протонации, одновременно остается крайне атомизированным.

Чем дальше, тем больше социологи видят огромный разрыв между системой парадных ценностей и системой реальных ценностей, мотивирующих трудовую и социальную активность. На уровне парадных ценностей общество стремится к «новому единству», оно очень патриотично, оно собирается «в кучу» вокруг национальных интересов, вокруг государства, вокруг образа будущего. Недавно был проведен опрос, о том, какая национальная идея может объединить россиян.  На первое место вышла идея возрождения России как великой державы («Современный политический словарь России», М., ВЦИОМ, 2005).  С другой стороны, в своей реальной жизни этот постсоветский гражданин ничем не готов поступиться. Не то, что проливать кровь за «великую Россию», но даже поступиться малым, он не готов ни в коем случае. Он сидит в своей «норе», квартире, даче, за железными дверями, за высокими заборами и вытащить его из-за этого забора практически невозможно. То есть в огромной степени консервативные ценности повисают в воздухе и остаются не более чем парадными декларациями. Современное российское общество антимобилизационно, и оно поддерживает власть ровно до того момента, пока власть только рассуждает о величии, но не требует от граждан никаких активных действий. «Мы сами по себе, вы сами по себе». В то же время стремление общества к национальному единству, запрос на формирование дееспособной нации существует. Это некий идеал, который пока только «греет», но не более того.

Именно неоконсервативный синтез стал главной причиной того, что в современной России происходит вырождение партийно-политической системы. Трудности и проблемы с развитием российской многопартийности сегодня – это то, что партии, как общественный институт, сформировались в совсем другую историческую эпоху, пятнадцать лет назад. Для сегодняшних реалий эта перекочевавшая из 90-х многопартийность никак не подходит. Поэтому говорить о том, что в рамках нынешней системы ценностей может успешно развиваться многопартийность, нельзя. И это не только результат, безусловно, существующего давления сверху, страха властей перед любым несанкционированным поведением пока еще спящего общества, что вдруг оно проснется, и как-то будет действовать не так, как хотелось бы. То, что мы называем доминантной политической системой, это все же совсем не только и не в первую очередь результат интриг и манипуляций, это ответ на запрос общества. Это состояние самого общества – общества глубокого равнодушия, замкнутости, гражданской апатии, одновременно с тяготением к  порядку и справедливости (Л. Бызов. Потребитель стабильности. О феномене «Единой России», Апология, № 8, 2005).

Еще очень интересный феномен соотношения власти и оппозиции. И тоже наблюдается очень противоречивая тенденция. С одной стороны, любые институты власти (кроме Президента РФ) современными россиянами скорее отвергаются. Очень высокий уровень недоверия к правительству, силовым структурам, местным властям. С другой стороны, мы видим, что есть Путин, альтернативы ему пока не видно. Есть «Единая Россия», за которую голосуют от 30 до 45 процентов. Причем, конечно, и с помощью административного ресурса, но не только с его помощью. В чем же природа такого феномена? Одновременно и тяга к власти, и отталкивание от власти. Все социологические опросы выявляют массу негативного в отношении современной российской бюрократии. Все клеймят чиновников как главное бедствие и бич России. И в то же время готовы голосовать за партию, представляющую, в первую очередь, интерес этой бюрократии. И люди это хорошо знают и понимают, на вопрос, чьи интересы представляет «Единая Россия», большинство отвечает, что интересы бюрократии. За счет чего же такая популярность и поддержка?  За счет курса, который ассоциируется с правящей партией? Действительно, мы видим, что на вопрос – нравится ли вам то, что сейчас происходит в стране? –многим нравится, но больше тех, кому не нравится. Ядро удовлетворенных современным положением дел в стране составляет 17-20 процентов. С другой стороны, за «Единую Россию» голосуют в два-три раза больше, а поддерживать Путина готовы еще в четыре-пять раз больше. Откуда всё это берется?

Сбивание общества в кучу, отказ от поддержки оппозиции, происходит постоянно. Собственно этот процесс начался с конца 90-х годов, когда общество разочаровалось в возможностях оппозиции. У нас были две-три влиятельные оппозиционные партии в Государственной Думе, но с какого-то момента запрос общества стал связываться исключительно с властью, причем даже тех сегментов общества, кто это властью категорически недоволен. Тоже такой интересный парадокс. В «Единую Россию» начинают сбиваться в кучу – и с правого, и с левого фланга. Не только недавние сторонники правой оппозиции, в отношении которой действуют просто законы времени, эта оппозиция переживает системный кризис, общество от нее отвернулось, в нем сегодня доминируют другие системы ценностей. Но что самое интересное, что и патриотическая оппозиция, в отношении которой, наоборот, вектор общественного запроса, казалось бы, повернут, то же самое переживает тяжелые времена. Общество воспринимает деятельность и призывы оппозиционных политических партий просто как праздную политическую болтовню. И тот же самый левый запрос, отчетливо проявляющийся в триаде «порядок-справедливость-стабильность» связывают исключительно с властью: власть, сделай нам справедливо, сделай нам порядок. Мы сами ничего не хотим делать. Никаких попыток создания реальных институтов гражданского общества нет и не предвидится. Власть, дай нам справедливость, дай нам порядок, дай нам стабильность.

Соотношение установок на стабильность и перемены – точно также носит противоречивый характер. Сейчас общество зависло на такой фазе, когда, с одной стороны, устали от стабильности, которая длится уже пять-шесть лет после преодоления последствий дефолта. С другой стороны, перемены тоже очень многих пугают. Скажем, например, где-то весной прошлого года возникли какие-то предпосылки к тому, что немножко вектор перемен начинает преодолевать вектор стабильности, где-то это покачалось и снова вернулось на круги своя. Общество продолжает бояться перемен. В первую очередь, боится этот самый средний класс крупных городов, который в целом, несмотря на то, что он готов покритиковать власть в частных разговорах, реально ни к каким переменам не готов. Не могут разбудить народ ни монетизация льгот, ни другие социальные кризисы, а ведь социологи очень много высказывали опасений, что это взорвет общество, произойдет какой-то социальный взрыв. Нет, ничего не произошло. Подводя итоги 2005 года, мы задали вопрос: какие главные события 2005 года? – на первый место вышел рост цен на бензин, потом развод Киркорова и Пугачевой и т.д. То есть монетизация льгот ушла на пятое-шестое место. Мы вернулись к такому состоянию, когда общество не воспринимает политику как важное для себя действие, воспринимает, скорее, как некий политический театр, способ для развлечения. Такое потребительское отношение к политике и обеспечивает стабильность нынешней политической системы, которая в глазах общества далеко не идеальна.

Все исследования показывают, что общество заинтересовано в восстановлении базовых принципов социальной справедливости. При ответе не «проклятые вопросы» -  в чем смысл жизни, в чем недостатки нынешней социальной системы, общество отказывает нынешней системе, социальному строю в этой справедливости. Эта система не справедлива. Может быть, только процентов 30 ее считают справедливой. Более 60-70 процентов считают, что она не справедлива, не пригодна для развития, не соответствует целям, интересам нашей российской нации. Но, тем не менее, ни в каких серьезных дестабилизационных (тем более революционных) тенденциях это всё никоим образом не проявляется. Эта «идеальная» цель не описывается, по мнению большинства россиян, в терминах «капитализм» или «социализм». Только 12,5% опрошенных считают, что для России подходит строй, основанный на рыночных отношениях, немногим больше – 18,1% - хотели бы вернуться вспять, к социалистическому строю, какой был в СССР. Еще меньше – 11,1% - хотели бы жить в национальном государстве русских и создавать строй, основанный на национальных русских ценностях. По мнению же 43,8% опрошенных, будущий строй должен сочетать в себе как рыночные идеи, так и социалистические и национальные. То есть тоже своего рода социальный синтез.

Нарисованный в этом виде «образ будущего» является сегодня скорее социальной утопией. Это «мечта о порядке», когда под словом «порядок» понимается отнюдь не установление репрессивного режима и «закручивание гаек», а формирование общественного порядка, который признается большинством общества справедливым и эффективным. То есть завершение революционного периода в жизни страны, длящегося уже не одно десятилетие. Несмотря на общую социально-политическую стабильность в стране, которую не смогли поколебать даже акции протестов, прокатившиеся по стране в начале 2005 года, только 17,1%, то есть глубокое меньшинство признает справедливость и эффективность нынешнего социально-политического строя. Однако в обществе доминирует установка на постепенную эволюция нынешнего строя в направлении большей эффективности и справедливости, так 40,4% опрошенных, хотя и видят множество недостатков в существующем положении вещей, не хотели бы менять строй путем новой революции и новых социальных потрясений. Иной точки зрения придерживаются 32,5% россиян, настолько непринимающих нынешний строй, что выражают готовность к более решительных формам его замены на лучший.

«Революционаристские» настроения сосредоточены преимущественно в «лево-традиционалистской» части политического спектра. Так среди сторонников коммунистов 45,9% полагают нынешний строй несправедливым и опасным для будущего страны, среди сторонников «иных левых сил» - ровно столько же, 45,9%. Несколько менее сильны радикальные настроения среди национал-патриотов – 37,3%. Можно предположить, что это недовольство в основном носит культурологический характер, в большей степени, чем политический. Феномен неприятия традиционным обществом современной городской цивилизации со всеми ее особенностями. Что же касается современных социальных групп, адаптировавшихся к жизни, в них доминирует пассивное недовольство социально-политическим строем, причем те, кого нынешний строй устраивает, оказываются в более или менее значительном меньшинстве во всех идейно-политических группах, даже среди сторонников нынешних властей. Но не случайно и «идея стабильности» продолжает занимать ведущее место среди идей и лозунгов, способных, по мнению россиян, объединить наше общество.

«Социально-консервативная» картина «общества идеала» не носит мобилизационного характера, выделенные «цели» не требуют жертв и напряжения, скорее, наоборот, это общество покоя и достатка, причем «покой» в широком смысле слова оценивается даже выше, чем созидательные цели, такие как упорный труд, богатство и процветание, прогресс и развитие. Россияне устали от перемен, устали от необходимости постоянно «крутиться» и рисковать, хочется покоя и «расслабухи». Но ради создания общества покоя и достатка, действительно, делать революцию смысла не имеет. Как отмечает исследователь современных мифов Т. Соловей, «если справедливо предположение о постепенном дрейфе главного советского исторического мифа от эпохи Сталина к эпохе Брежнева, то с большой долей вероятности можно утверждать, что современная русская интерпретация мифа о «золотом веке» не обладает мобилизационным свойством. В массовом сознании брежневское время воплощает представление о социальном комфорте, относительной обеспеченности и всеобщей «расслабухе», в то время как сталинская эпоха ассоциируется, прежде всего, с максимальным экзистенциальным напряжением» (Т. Д. Соловей, Русские мифы в современном контексте. Глава в монографии «Базовые ценности россиян», М., 2003).

Все перечисленные противоречия являются отражением того обстоятельства, то, что современное российское общество зависло между разными тенденциями. Идет попытка формирования современной российской нации, поиск ее базового смысла, но попытка эта сопряжена с очень большими сложностями и проблемами. Не понятно, будут они решены или не будут решены. И параллельно с такой проблематичной, пробуксовывающей  попыткой, сплочения людей в дееспособную политическую нацию не на уровне парадных, а на уровне реальных ценностей, происходит достаточно стремительная регионализация. То есть то, о чем здесь говорили, и говорят всюду постоянно, об увеличении национального этнического фактора, русского фактора, других национальных идентичностей, которые стремительно растут, они являются во многом компенсацией за эту пробуксовку, за неспособность современного общества превратиться в нацию. В отдаленных регионах – таких как Дальний Восток, Калининградская область – все больше людей, причем называющих себя одновременно русскими патриотами, выступают за суверенитет этих регионов. То же самое происходит на других окраинах России. То есть русский фактор, фактор русской этничности, выступает именно как компенсационный. Если не удается сплотиться во что-то большое, давайте сплотимся во что-то другое, хотя бы небольшое. Это лучше, чем ничего.

В то же время неоконсервативные тенденции, которые характерны для нынешней России, говорят о том, что возврата к консервативным ценностям не будет. Недавно удалось прочитать документ русских консерваторов под названием «Русская доктрина», где они предлагают набор достаточно известных ценностей русского патриотизма, возвращение к консерватизму, консервативной революции. Восстановим традиционный уклад жизни, многодетные семьи, русский коллективизм, православие, самодержавие, народность… Ясно, что социальных носителей у такого рода консервативных ценностей сегодня практически нет. Современная генерация россиян - в основном жителей, представляющих городской универсальный, унифицированный образ жизни - очень далека от каких-то глубинных российских корней.

Анализ состояния национальной идентичности современных россиян дает чрезвычайно противоречивую картину. Складывается впечатление, что Россия как бы «зависла» в процессе трансформации от территориальной империи к национальному государству, безвозвратно уйдя от первого состояния и не придя ко второму. Как мы уже отмечали, на уровне «парадных» ценностей доминирует правая интерпретация национального запроса, в основном связанная с могуществом и престижем государства. В то же время на «бытовом» уровне сознания отчетливо проявляется нарастающий интерес общества к "русской" теме, является некоторым фрагментом этого магистрального запроса, но лишь одной из его составных частей. Как показали проведенные нами исследования, "русская тема" - это "пакетная" ценность, которая воспринимается скорее дополнением к идее порядка, в том числе, социального порядка, а, будучи вынесенная "в первый ряд", способна отпугнуть значительную часть своих потенциальных сторонников. В чем же суть этой "новой русской идеи"? И укладывается ли это явление в рамках вообще какой-либо одной идеи?

Остановимся еще на одной проблеме, характерной для социокультурного состояния современных россиян, и ставшей в последнее время предметом широких спекуляций. В первую очередь, речь идет о растущей межнациональной нетерпимости. Это явление происходит не на ровном месте, оно определяется целым рядом обстоятельств. В первую очередь, растущей миграцией населения из стран Юга и Юго-Востока и российских регионов тех же направлений. Об этой проблеме всем известно, но как ее решать - не знает никто. По крайней мере, нынешняя российская власть ни коим образом не сумела артикулировать каких-либо позитивных идей в этом вопросе. Это своего рода "фобия", а сам национальный вопрос упорно отдается на откуп радикальным и немногочисленным политическим группировкам явно нереспектабельного толка. Но проблема при этом не рассасывается сама собой. Между тем, за последний год доля тех, кто фиксирует усиление напряженности межнациональных отношений несколько снизилась. Так, по мнению 41,8% опрошенных летом 2005 года, за последние годы эти отношения стали напряженнее, нетерпимее, 17,5%, напротив, видит их улучшение, повышение взаимной терпимости. Еще 34,3% полагает, что эти отношения какими были, такими и остаются. В прошлом году соответствующие цифры составляли 49,1%, 15,1%, 31,3%.

С другой стороны, сохраняется и достаточно радикально настроенная группа общества, состоящая из националистически настроенных русских граждан, согласно которой «Россия должна быть государством исключительно русских людей». Она остается в меньшинстве,  доля ее сторонников длительное время росла, но за последний год исследование значительного роста не обнаружило,  – сегодня таких 15,7%. Еще 27,1% придерживается более мягкой позиции, отстаивая большие права русских по сравнению с представителями иных национальностей – 27,1%. Традиционно характерная для России интернациональная точка зрения («Россия – общий дом многих народов, все народы должны быть равны») разделяется сегодня немногим более половины населения России (52,8%).

2005
(ВЦИОМ) 2004 (ВЦИОМ) 1998 (ИКСИ РАН)
15,7 11,2 10,7 Россия должна быть государством русских людей
27,1 34,2 19,9 Россия — многонациональная страна, но русские, составляя большинство, должны иметь больше прав
52,8 48,8 64,1 Россия — общий дом многих народов. Все народы России должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ
4,4 5,8 5,3 Затруднились ответить

Таким образом, тенденции на последний год могут быть охарактеризованы по-разному – это или небольшой рост националистических настроений русских (согласно ВЦИОМ), либо, напротив, некоторое снижение или, по крайней мере, их стабилизация (ИКСИ РАН). При всей тревожности действительно существующих тенденций роста радикального русского национализма, никак нельзя согласиться с данными опроса, приводимыми социологами Левада-центра, согласно которым лозунг «Россия для русских» пользуется поддержкой 58% опрошенных россиян, из которых большинство – молодежь . Между тем, по данным ВЦИОМ, самый высокий уровень поддержки лозунга «Россия для русских» наблюдается среди сторонников ЛДПР – 28,6%. Что же касается молодежи, то в младшей возрастной группе опрошенных до 24 лет поддержка этого лозунга составляет 20,7%, что действительно несколько выше, чем в среднем по другим возрастным группам, но на порядок ниже цифры, приводимой Ю. Левадой. Результаты исследований позволяют сделать вывод, что старый имперский национализм, включающий в себя "советский империализм", сочетающий в себе ценности империи и интернациональное отношение к представителям разных народов ("Россия общий дом"), характерный для первых постсоветских лет ("красно-коричневые") уходит, приходит "новый" русский национализм, антиимперский, но отнюдь не интернационалистический, причем носителем этого нового феномена "русскости" выступают уже не дезадаптанты, носители традиционной советской ментальности, а современные молодые "волки", социализировавшиеся уже в послесоветские времена.

При этом сам термин «русский национализм» остается скорее уделом маргиналов от политики. Да и у российского обывателя неприязнь к «черным» в основном, как правило, ограничивается кухонными разговорами. Слишком уж велик страх перед возможными актами насилия на национальной почве. И мы на социологическим данных отчетливо видим, насколько доля тех, кто симпатизирует «русским патриотам» выше (в разы) доли тех, кто прямо готов назвать себя как «русских националистов». Так  готовы охарактеризовать себя как сторонников русского национализма 5,9% опрошенных (среди сторонников ЛДПР – 9,5%; у молодежи до 24 лет – 9,1%), еще 24,5% склоняются к более умеренной формулировке – они в чем-то поддерживают идеи русского национализма, в чем-то нет. 44,9% опрошенных выразили полное неприятие идей русского национализма. Кстати, число сторонников русского национализма резко падает при переходе от младшей возрастной группы к следующей – от 25 до 30 лет, где эта цифра ниже 3%. Это скорее подтверждает мнение, что сам фактор молодежного национализма – это не столько поколенческая тенденция, сколько проявление специфики молодежной субкультуры в период ее активной социализации. Просто дело в том, что старшее поколение вообще остается наиболее политизированным, а для малополитизированной молодежи, национальная идея является одной из немногих живых и привлекательных идей.

Как же охарактеризовать в этой связи тот тип национализма, который определяется идеей "Россия должна быть государством русских"? Скорее всего, для него характерно достаточно прагматичное отношение к национальному вопросу. По мнению некоторых специалистов в области национального самосознания, идея империи умирает в современной России, потому что является слишком сложной, выходящей за рамки жизненного опыта, имеющего дело с достаточно простыми и архаизированными социальными отношениями. Государство только на словах, на парадном уровне провозглашает ценность общности, на деле оно не в состоянии организовать общество, особенно на микроуровне. И национал-прагматизм выступает в качестве компенсационной квазиидеологии.

С другой стороны, отчетливо проявляющийся интерес общества к "русской" теме, является некоторым фрагментом  магистрального запроса на «порядок и справедливость», но лишь одной из его составных частей . Как показали проведенные нами исследования, "русская тема" - это "пакетная" ценность, которая воспринимается скорее дополнением к идее порядка, в том числе, социального порядка, а, будучи вынесенная "в первый ряд", способна отпугнуть значительную часть своих потенциальных сторонников. 

Другой важной проблемой является уровень формирования новой идентичности. Тенденции государственного "полураспада", недостаточная историческая легитимность России в границах нынешней РФ, несформированность горизонтальных связей - все это толкает граждан, в особенности наиболее активные слои на формирование идентичностей более локального уровня. Это может быть группировка, сообщество, выступающее в качестве субъекта первичной социализации, так и регион. В конце 90-х годов угроза распада России, связанная именно с формированием региональных идентичностей стояла достаточно остро. Данные исследования показывают, что с тех пор ситуация не претерпела существенных качественных изменений. Практически те же 8% готовы одобрить выход своего региона из состава РФ, 35,2% стали бы активно протестовать против подобного развития событий (в 1998 эта цифра составляла 28,6%). И хотя на поверхности не видно реального потенциала сепаратизма, связанного с формированием общественного мнения, в отдельных регионах эта цифра подбирается к критической. Это, в первую очередь, касается богатых самодостаточных русских регионов Сибири - в Красноярске, Иркутске, Хабаровске, число тех, кто одобрил бы выход региона из состава РФ, колеблется от 16 до 23%, а во Владивостоке достигает просто поразительной величины - 31,3%. И это не этнический сепаратизм, который, по сравнению с 1998 г. действительно сошел на второй план.  Главная проблема сегодня - это сепаратизм русских окраин, испытывающих чувство недостаточной идентичности в отношении российской государственности в целом. Казалось бы, именно "сторонники русского пути" должны бы с наибольшим неодобрением относиться к идее регионального сепаратизма, означающего фактический распад РФ. Это достаточно любопытная тенденция, коррелирующая с мнением В. Соловья о том, что идея "русскости" все основательнее расходится с идеей империи-государства. "…Безвозвратная деградация имперской идентичности и перенос государственно-территориальной идентичности на Россию; деактуализация центральной культурной темы русского народа; провал проекта российской гражданской нации; этнизация русского сознания, что означает как серьезное увеличение этнокультурного компонента в сравнении с государственно-гражданским, так и усиление влияния принципа «крови» («чистой» этничности). Одновременно и в связи с деградацией имперской мифологии происходила деактуализация центральной культурной темы русского народа (своеобразной «красной нити» русской культурной и интеллектуальной истории) – идеи особого предназначения русских в эсхатологической перспективе".  Или же речь идет о принципиально ином социокультурном феномене, связанном отнюдь не с изменением этнокультурной матрицы русского этноса, а всего лишь о формировании локальных субкультур, активно самоорганизующихся в условиях неспособности государства и вообще "большого социума" обеспечить необходимый коммуникативный минимум и связанную с ним социальную мобильность, особенно для молодежи? Как сочетается принцип идентичности "по крови" с готовностью тех же русских "националистов" в Сибири и на Дальней Востоке поддержать идеи местного сепаратизма? Ясно то, что наметившаяся, пока лишь в качестве тенденции этнизация, является ответом общества на негативный результат процесса строительства государства-нации. Не сформировав эффективных общенациональных субъектов, подчинив практическую политику корпоративным интересам, государство само провоцирует всплеск этничности в качестве замещающей государственную квазиидеологии.

Поворот общества в направлении социально-консервативных ценностей меняет соответствующим образом и исторические оценки, и культурные вкусы россиян. Революция, казалось бы, закончилось, население хочет порядка, твердой власти, крепкого государства. Оценивая сегодня свое историческое прошлое, особо, с положительным знаком, выделяют те периоды, когда власть была стабильной, не происходило никаких резких реформ и социальных потрясений. Напротив, эпохи революций не в чести, независимо от знака этих революций – как социалистической начала ХХ века, так и демократической, конца того же века. И Октябрьская революция вместе с  гражданской войной, и эпоха Горбачева-Ельцина воспринимаются как наиболее негативные периоды минувшего века. И главный их урок – в том, что не надо нам больше никаких революций. Вот каковы, на взгляд нынешнего поколения россиян, основные «уроки» перестройки, двадцатилетие начала которой отмечалось весной нынешнего года (выделены те ответы, которые собрали наибольшее число сторонников) – по данным ИКСИ РАН. В подобной оценке солидарны практически все общественные группы, своим сохранившимся «революционным задором» выделяются на общем фоне лишь сторонники СПС. Они по-прежнему полагают, что западная модель развития наиболее эффективна, что России следует ориентироваться на опыт Запада, что твердая и сильная власть не только не нужна, но и опасна для современной России. Консерватизм же остальных групп, составляющих в стране твердое большинство,  явно окрашен в почвеннические тона.  «Надо идти своим собственным, русским путем»  - этот тезис вызывает сегодня наибольшее согласие.

В то же время, несмотря на консервативный  крен, наше общество остается глубоко антимобилизационным. 59,9% заявляют о своей неготовности к каким-бы то ни было жертвам во имя какой-бы то ни было «великой цели». За исключением угрозы безопасности лично себя и своих самых близких. С этим несогласны сторонники коммунистов, а из более молодых и современных групп только русские националисты. Но и в этих группах доля готовых к жертвам еле-еле превышает 50%. Так что эта ценность по-прежнему является консенсусной. Современный россиянин хочет быть полновластным хозяином на отвоеванном у общества маленьком социальном плацдарме. В то же время он не готов брать на себя и толики социальной ответственности за все, что выходит за границы этого пятачка, охотно подчиняясь на тех или иных условиях воле «большего, чем он» хозяина. Налицо приватизация и фрагментация социального пространства, кризис субъектности, отсутствие носителей стратегических интересов общества. Так проведенные нами исследования выявили доминирование локальных идентичностей и локальных социальных мотиваций. Оказалось, что мобилизационная компонента россиян достаточна высока, но направлена практически исключительно на сферу локальных интересов. 44,0% опрошенных готовы «пожертвовать личным благополучием и материальным достатком» ради будущего своих детей; 36,9% - ради безопасности своего дома, своей семьи. Лишь на третьем месте в качестве сверхценности выступает безопасность России (23,7% всех опрошенных). Впрочем, в современной России подобная индивидуализация бытия видна и невооруженным социологическими методами взглядом. Свободная экономика раскрепостила океан человеческой энергии, однако, как правило, заканчивающейся за пределами забора собственной дачи или коттеджа. Исследование также продемонстрировало, что никакие идеи не являются больше сверхценностями ни для каких социальных групп. Так ради целостности страны готовы пойти на жертвы 4,2% россиян; ради коммунистической идеи – 1,7%; ради идеи демократии, прав человека – 1,5%; ради идеи прогресса, блага всего человечества – 1,9%; православная идея – 2,3%.

Остановимся еще на одной черте этой «новой русской нации» - ее религиозности. По нашим данным, 80 процентов тех, кто называет себя верующими, в первую очередь, видят в православии возвращение к национальным традициям и истокам. Они видят в этом не потребность общения с Богом, не потребность личной веры и даже не потребность как бы жить в соответствии с христианскими ценностями. Это парадная ценность национальной идентичности, которая действительно очень важна, потому что современное российское сознание испытывает крайний дефицит в таких, каких-то объединяющих началах. Это одна из немногих ценностей, способная объединить, хотя бы на парадном уровне многих, разные разорванные социальные сословия, социальные группы, регионы страны. Но реально, когда церковь начинает вмешиваться в дела общества и претендовать на что-то большее, чем просто парадный символ российский культуры, то это вызывает общественное отторжение.

Отношение к религии и к Церкви как институту в сознании россиян остается достаточно противоречивым. С одной стороны, подавляющее большинство россиян связывает себя с той или иной религиозной конфессией, в первую очередь, с православием. В апреле 2005 года 72% опрошенных россиян назвали себя приверженцами православной веры, и только 13% назвали себя неверующими людьми. Стремительный рост числа тех, кто называет себя православными за последние 15-20 лет, казалось бы, позволяет говорить о своего рода «православном ренессансе». Действительно, в последние десятилетия советской власти число тех, кто называл себя верующими, не превышало 10-11%. То есть налицо рост религиозности общества в 6-7 раз. Причем, если в советский период основная часть верующих состояла из лиц преклонного возраста, преимущественно женщин, а также преимущественно жителей малых городов и сел, то сегодня, напротив, доля православных по убеждениям и вере граждан в больших городах даже выше, чем в малых городах и селах, а доля верующих в средних возрастных группах (30-50 лет) даже несколько выше, чем в старших. Это означает, что произошло не просто расширение традиционной группы верующих, а к православию в той или иной его форме пришли совершенно новые социальные группы. Ядром современного православия становится формирующийся городской средний класс.

Для большинства россиян, собственно церковная жизнь, соблюдение всех церковных обрядов, участие в жизни церковной общины не самое главное, это скорее удел меньшинства (около 11%). Как показывают некоторые специальные исследования, посвященные проблемам современной религиозности в России, большая часть людей, называющих себя верующими,  в обычной жизни, за пределами Церкви, руководствуются в точности теми же мотивациями, что и неверующие, декларируемая религиозность практически никак не сказывается ни на моральных установках, ни на трудовых и гражданских мотивациях. Религиозное сознание большей части россиян, даже относящих себя к верующим православным, достаточно эклектично. Вера в Бога, зачастую скорее декларируемая, уживается с верой в приметы (17,7% в октябре 2005 года), в сверхъестественные силы (14,7%), в судьбу (35,0%). Около 8% россиян верят в гороскопы, около 6% - в колдовство, 4,6% в НЛО, инопланетян. Зато в загробную жизнь («тот свет»), необходимый элемент христианской веры, верят всего только 6,9%. «Воздаяние за грехи» при жизни, в которое верят 38,3% - это, соответственно, воздаяние еще в этой жизни, а не посмертный Страшный суд, в который практически никто из нынешних «православных» не верит, и даже навряд ли и слышал о таковом. Нынешнее религиозное сознание обращено явно к «этой» стороне жизни, где вера в Бога и приметы – это скорее способ уберечь себя от прижизненных неприятностей, чем опасения посмертного возмездия. Иконка и православный крестик стали своего рода амулетами. И «Бог», в которого якобы верят 57,6% опрошенных россиян, готовый карать ослушников или вознаграждать праведников еще при жизни – во многом воспроизводит черты древнего божества, а отнюдь не Христа.  Если идея всесильного карающего божества еще понятна современному массовому религиозному сознанию, то идея Христа с его заповедью любви к ближнему, кажется слишком сложной и противоречащей повседневному жизненному опыту рядового православного россиянина. Переживаемый россиянами «православный ренессанс» - явно неоднозначное явление, имеющее корни не только и не столько в собственно православной традиции, сколько в реанимации гораздо более древнего пласта народных верований и суеверий, успешно переваренных современной массовой культурой. Как и постреволюционная ломка первой половины ХХ века, перемены конца того же века привели к очередному витку архаизации и примитивизации массового религиозного сознания, своего рода «религиозному китчу» (религии для массового пользования, наряду с кока-колой и концертами шоу-звезд). Это касается и других российских культурных ценностей. С нашей точки зрения, разрыв между традиционной российской культурой, российской ментальностью и современным российским сознанием, несмотря на наличие определенного консервативного поворота, скорее, усиливается, чем сглаживается.

Как утверждает известный социолог религии С. Б. Филатов, «возвращение к православию есть в первую очередь результат естественной и стихийной реставрационной эволюции массового сознания, а не результат церковной проповеди. Интерпретация религии осуществляется в понятийном контексте светской культуры - mass media, художественной литературы, кино, политической пропаганды. Поэтому совершенно неслучайно на вопрос "Что такое в Вашем понимании религия?" люди отвечают: "культура, верность национальным традициям". И лишь один из десяти: "личное спасение", "отношения человека с Богом". Православие становится культурно-идеологическим символом национальной идентичности, а не реальной верой. Такая религиозность по своей природе не требует ни веры в догматы православия, ни молитвы, ни участия в богослужении, ни соблюдения определенных моральных норм. Она даже не требует от "верующего" знания о том, чему учит церковь. (С. Б. Филатов, «Сакрализация авторитаризма», «Дружба народов», 2003, № 3). По его мнению, «в области морали, так же как и религиозности, Россия тоже не отличается особой приверженностью традиционным христианским ценностям. Распространение абортов, разводов, проституции и терпимость к ним, степень распада института семьи никак не ниже, чем на Западе. Миллионы беспризорных детей - самый зримый и, бесспорно, позорный показатель степени приверженности России традиционной христианской морали.

«Неоконсервативная» волна, которую мы сегодня наблюдаем, никак не есть возврат к традиционному консерватизму. Напротив, по своей социокультурной природе она связана с завершением процессов распада традиционного общества, индивидуализацией общественного бытия и социальных связей, формированием потребности в новом гражданском объединении общества на новых, посттрадиционных основах. Она представляет собой не столько вступление российского общества в завершающую фазу социальной модернизации (до чего еще очень далеко), сколько все более осознанное понимание необходимости этой фазы. И носителем этой тенденции является именно «средний класс», сформировавшейся в уже постельцинской России.  "Неоконсервативный консенсус" в его нынешнем формате - это только база для "временного перемирия". Скорее это некий пакт о взаимном ненападении государства и общества. Однако может ли подобный пакт служить основой для развития? Для развития требуется определенная мобилизационная идеология, а любые попытки формирования хотя бы элементов мобилизационной политической системы встречают слишком большое сопротивление, а социальных и политических институтов, ориентированных на мобилизацию, создать не удалось, да и задача такая не ставилась. Между тем расчет на самоорганизацию общества на основе "статус кво" не оправдывается. Общественная ткань продолжает оставаться разорванной эгоистическими частными и корпоративными интересами, одновременно происходит деградация наиболее важных сфер жизнедеятельности общества, определяющих стратегический потенциал страны (наука, образование, культура, экология) в более отдаленной перспективе. Формирование дееспособных субъектов, способных действовать на общенациональном уровне, остается неразрешимой задачей в рамках описанного неоконсервативного "консенсуса".