Приходи, будет еще веселей!

Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя,
пыльного воздуха сухая охра,
вылез из воздуха и начал ехать
тихий катафалк чудовищных похорон.

Встревоженная ожила глаз масса,
гору взоров в гроб бросили.
Вдруг из гроба прыснула гримаса,
после-
крик: «Хоронят умерший смех!» -
из тысячегрудого меха
гремел омиллионенный множеством эх
за гробом, который ехал...

Маяковский



Сейчас я понимаю – мне просто тогда было скучно.


Во-первых, я уже два месяца не пил.
Во-вторых, работы у меня никакой не было.
В-третьих, девушка меня бросила, потому что она собиралась рожать. А я – нет.
Настроение было прескверное, делать было нечего, и я решил стать профессиональным писателем. К тому же, за неуплату отключили интернет, кабельное и горячую воду, так что обстоятельства для написания будущих шедевров складывались как нельзя лучше.
Передо мной лежал чистый лист бумаги, на котором было написано – «Черт возьми, ненавижу свою беспринципную натуру!» Теперь я сидел и продумывал нюансы – о бабе Зине, похоронах «по-минимуму», брате Прохоре, и что не надо нарушать собственные принципы.


И тут в дверь позвонили.
Первый звонок я проигнорировал, но в дверь позвонили еще. Тут я разозлился. Отодвинул черновики, иду к двери и думаю – «Пусть! Сами виноваты! На вас, несчастные, будет возлежать вина за то, что современность потеряла своего Чехова!»
Открываю, значит, а там – почтальон. Распишитесь, говорит. А глаза-то – добрые-добрые!
Ну, думаю, прощу засранца.
Кинул конверт на стол – все равно повестка какая-нибудь. И тут мой взгляд упал на имя отправителя.
Сначала меня передернуло.
Потом подскочила температура. Но это была иллюзия – когда я взял конверт, мои пальцы были немыми от холода.
Писал мой брат Прохор.


Внутри конверта оказалась роскошная поздравительная открытка – шелк и бархат, и фольга, и золоченые вензеля. Тисненые готические ангелы дули в трубы из фольги. Самый главный ангел смотрел так, как будто я чем-то провинился, и меня вот-вот ждет справедливая кара.
Внутри, написанные красивым витиеватым почерком, были буквы. Буквы злобно ухмыльнулись, сложились в слова и чуть не сшибли меня со стула.
«Помер дед Илья. Похороны в пятницу. Оденься поприличней и приходи, будет весело!»
Пару минут я сидел и смотрел на открытку, боясь заглянуть ангелу в глаза. А потом…


Черт возьми! Ненавижу свою беспринципную натуру!


…в голове закрутились знакомые шестеренки, ища оправдания, оправдания, тут и ангелы, и золоченая фольга, и мысль о том, что писатель должен работать в гуще событий, и о том, что костюм я не надевал уже лет сто, и, почему-то, что на похороны Прохора попасть бы нам не плохо. Шестеренки распухли, расширились, заерзали по седушке стула, подняли меня и принесли, одетого и умытого, на обусловленное по телефону место встречи.



*******************************



- Ты пей, пей! – говорил Проша в присущей ему развеселой манере – У нас этого добра хватает!
Я удивленно отказался и от виски, и от текилы, и от черной водки, скромненько жевал бутерброд с черной икрой и ничего не понимал.
- От чего помер-то? От жадности. Истощение у деда было такое, что его положили в больницу и кормили внутривенно - и он выжил бы, если бы не сливал питательный раствор в баночку. Все на похороны копил.
Со слов Прохора выходило, что у деда осталось два наследника – бабка, которой дед отписал двухкомнатную хрущевку, и Проша, которому достались черно-белый телевизор, сбережения и похоронные хлопоты.
- Я сперва отказался, - хохотал он, - но потом узнал, сумму и чуть не обмочился. Нет, - тут Прохор залпом осушил стакан с абсентом, - ты ж меня знаешь! Мне чужого не надо! Я дальнобой, и так все есть. Но решил я деду закатать такие похороны, чтоб фараоны в пирамидах перевернулись!


Я всегда побаивался людей с нереализованными организаторскими амбициями и без жажды личной наживы. Как оказалось, побаивался не зря.
Не знаю, переворачивались ли фараоны, но я до сих пор ворочаюсь бессонными ночами, когда вспоминаю эту вакханалию.


Ну, во-первых – ЗАГС.
Я не знаю, кто сказал этим идиотам, что на освидетельствование смерти нужно приезжать именно туда. При чем приезжать вместе с покойником, на шикарных арендованных автомобилях, украшенных сотнями черных ленточек, цветами и, почему-то, фигурками жениха и невесты.
Как оказалось, Проше не хватило ни фантазии, ни желания все организовать самому, и он обратился к одному из своих бесчисленных знакомых – директору фирмы по организации торжеств. А именно – свадеб.
- Ну, не цеплять же фигурку покойника!  - оправдывался он.


Я вжался в кожаное сиденье и твердо решил никого ни о чем не спрашивать.


Четверо огромных лбов, похожих на секьюрити, разгрузили катафалк.
Когда гроб внесли в ЗАГС, когда вслед за ним вошла вся наша мрачная до черного толпа, я впервые понял, что кроме скорости звука, есть еще и скорость тишины. Она ворвалась в просторный вестибюль, до этого веселый, полный нарядного гомона, и распространялась волнами – сперва замолчали работники, потом свидетели, вслед за ними – женихи и невесты. В завершение перестали плакать родители, приоткрыв рты.


А Проша словно того и ждал. Его лицо было лицом сапера, готовящегося отдать приказ о взрыве ветхого здания старого ЗАГСа. Он махнул рукой. Но никакого взрыва не последовало. Вместо него два раза тихонько звякнул камертон, и профессиональный хор русских бабок завыл погребальную песнь.
Пели красиво.


После недолгого разговора с Прохором. Работница ЗАГСа, со все еще осоловевшими глазами, но налепленной на лицо рабочей улыбкой и крупной суммой денежек, осевших в кармане, пыталась внести в стандартный церемониал хоть какое-то соответствие печальному событию. Ей это явно не удавалось.
«Совет да Любовь» спешно меняли на «Землю пухом». Зачем-то выбрали свидетелей. Ими оказался я с малознакомой девицей. Внесли гроб и поставили посреди зала на стульчиках.
Работница произнесла импровизированную речь, обращенную к вдове.
- Признаете ли Вы, Нина Львовна, что покойный Илья Ильич был вам мужем в горе и радости, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит…то есть, не разлучила вас?
- Ага… - прошамкала баба Нина. Она не понимала, что происходит. При чем, уже несколько лет.
- Свидетели, распишитесь. – я и девица черкнули в каких-то бумагах.
- Объявляю вас мужем… то есть Вас с мужем… - женщина совсем растерялась, но тут же пришла в себя. – Объявляю вашего покойного мужа покойным! – выпалила она, и из динамиков захрипел марш Мендельсона. Впрочем, этого никто не заметил.


Гроб вынесли на улицу, где всех нас начали фотографировать, осыпать пшеном с конфетами и, под конец, выпустили четырех черных грачей. Птичник, видимо, сообразил, что белые голуби не совсем впишутся в ритуал, и сгонял через дорогу в зоомагазин. Проша тут же вознаградил его расторопность.
Грачи, правда, оказались не дрессированными, и трое из них лениво уселись на ближайшем тополе, по пути нагадив на пиджак одного из гробоносов. Гробонос невозмутимо отряхнулся и сказал в пустоту
- Проклятье, 6пядь!


А четвертый грач уселся на капот передней машины и никак не хотел улетать. Процессия тронулась. Водитель, боясь, как бы птица не поцарапала  краску, нажал на клаксон. Получилось громче, чем он ожидал. Остальные водители услышали звук и, восприняв его, как сигнал к действию, завели свои сирены. Первый шофер сначала испугался, а потом плюнул и тоже вжал кнопку в руль.
Так и поехали.



***********************************



Поминки происходили в шикарном ресторане. Столы ломились от еды и напитков.


Больше всего на свете хотелось опрокинуть стакашек чего-нибудь легковозгораемого, но я держался. Есть не хотелось. Остальные гости же ели и пили без тостов. Не из уважения к традициям, а просто потому, что непредупрежденный тамада отказывался работать в таких условиях. Приглашенная готик-рок группа тихонько играла грустную музыку, вокалистка пела тонюсеньким высоченным сопрано о любви и смерти.
Проша по пути открыл кое-что из того, что нас ожидает на второй день похорон. Он был заметно пьян, а это значило, что выпита им минимум половина смертельной для обычного человека дозы.
- Отпевать будут сразу три священника – православный, католический и черный протестант-методист, каждый со своим хором. – тут он икнул. – Дивизия артиллеристов даст прощальный залп, а потом…
Что Проша планировал на потом, я так и не узнал, потому что ему пришлось срочно бежать – оказалось, из клетки сбежал медведь. Медведь!


Мне стало откровенно страшно.


Когда я вернулся в банкетный зал, веселье уже шло полным ходом. Пьяный, и теперь уже не бедный, тамада выдумывал все новые конкурсы. Родственники деда Ильи старались изо всех сил. Готик-рок группа играла Цоя и Ротару, позабыв о том, что она - тру.
- А-а-ану! А-а-а-а-ану! – кричал тамада. – Горько же! Горько! – и веселые гости снова и снова заставляли бедную пьяную бабу Нину целовать своего покойного благоверного в лоб. А толпа считала – «Ра-а-а-ас! Два-а-а-а-а!». А я сидел и смотрел на бутылку.


Четыре гробоноса, по подсказке тамады, решили, что пора кидать букет. Только в роли букета выступал похоронный венок.
Меня уже ничего не удивляло.
- Кто следующий?! Ща посмотрим! – ревели они сквозь хохот.
Самый здоровый раскрутил тяжеленный еловый венок над головой и, борцовским приемом, идеальным суплексом с прогибом, швырнул его в сторону сцены. Венок смел музыкантов вместе со всем аппаратом и лег точно на плечи вокалистки, чем вызвал новую волну хохота – всем показалось, что страшная, размалеванная, похожая на смерть, готка, вполне подходящая кандидатура для следующих похорон.


Я окончательно определился с выбором и решил сейчас же бежать. Бросился к двери, но путь мне преградили.
- Куда?! Куда?! – заорал вконец озверевший тамада. – Свидетель! А выкуп? Выкуп?!
Оказалось, кто-то украл вдову.
- Вы-ы-ыкуп! Вы-ы-ы-ыкуп!!! – взревела толпа. Меня окружило с десяток людей и вытащило на середину зала.
Я не знал, что делать. Меня охватило уже не смятение, а отчаяние и ужас.


«Убьют. – думал я лихорадочно. – Убьют, если откажусь!»


С огромным трудом я налепил на лицо улыбку и сказал
- Это… Мне бы выпить…Сначала…
- Это можно. – ответила чья-то рожа.
Мне поднесли стакан коньяку, я глотнул его одним махом под всеобщее улюлюканье и попросил еще и еще.


«Черт. А ведь два месяца не пил!» - пронеслось в голове. Но эта мысль не испугала меня. Знакомое тепло разлилось по телу, ударило в затылок и кадык. Мои ноги подкосились. Выпрямились. Подкосились, выпрямились… – и я сам не понял, как начал танцевать.


Сколько еще я пил, не помню.
Помню, в какой-то момент в зал ворвались цыгане с медведями, грудастая цыганка завлекла меня в танец. Они, быстро сориентировавшись, заголосили – «от нас уехал, от нас уехал Илья Ильич да-а-арагой!»
Медведи пили водку. И я тоже пил.


А потом все закружилось, завертелось калейдоскопом, вокалистка перешла на ультразвук, грохнул фейерверк, грохнули музыканты, цыгане и хор бабок одновременно, грохнули переворачиваемые столы, покатились, как домино и зацепили гроб. Он начал медленно оседать на землю, замер под углом сорок пять градусов, будто принимая решение, а потом все же тяжело рухнул на пол.
Наступила абсолютная тишина. Все триста или четыреста присутствующих одновременно обернулись, протрезвели и испустили вздох.
Из гроба выкатился дед Илья и сел, протирая глаза.


- Все. nи3дец. Приехали. – сказала басом вокалистка и стала собирать инструменты.