Отец - отрывок

  Весной 1940 года по рекомендации комкора отца направили в школу младших политруков под Ленинград, где и застала его  война. 
О войне отец рассказывал мало, только сильно опьянев, когда мне было уже больше 13-14 лет, точно не помню.
«Володька!  Война – это у-уууу» - стучал кулаком по столу и скрипел зубами.

   Ускоренный выпуск, «кубарь» в петлицу и младший политрук очутился на Центральном фронте уже в августе 1941 года. Сентябрь. Танковый прорыв «клином», войска рассыпались и, потеряв управление, попадали в окружение, потом  - кучками в плен где-то в Брянской области.  Перед тем, как их схватили, кончились патроны и они закопали документы на опушке леса.
Пленных было некуда девать, его и ещё троих сотоварищей (с кем закапывали документы) поместили в пустой амбар, даже не допросив, – видимо их взяли в плен солдаты маршевого подразделения, которое не занималось калибровкой пленных – кто есть кто.Поэтому младшего политрука сразу не расстреляли.
    Но немцы,  люди аккуратные не в пример нам, не знали, что под крепким на вид амбаром нет фундамента (сруб стоял прямо на земле). Их даже не охраняли и, сутки просидев в амбаре, они сбежали на вторую ночь, сделав подкоп под нижним бревном  сруба – земля была мягкая и черная.Отец не рассказывал, как и что было потом, но из окружения он вышел один, без оружия. Попал в НКВД,  всё рассказал как есть, три или четыре месяца допросов.  Лишили звания, исключили из партии.  Рядовой.

    Штрафной батальон.  Зима 1942 года. Штрафбат бросили в прорыв. «Урр-ааа! За Родину! За Сталина!». Его ранило осколком мины в предплечье левой руки и левую. сторону груди.  Несколько очень мелких осколков так и осталось в груди, закапсулировались. Опять остался жив. Смыл «позор» кровью, направлен рядовым  на фронт. Центральный фронт, летом неудачная попытка наступления от Воронежа. 
 Эх! Пехота!

  В наступлении младший командир идёт в первых рядах в фуражке и с пистолетом.  Немцы первых выбивали именно их – так и положено по военной науке.  Комвзвода в наступлении живет до двух-пяти дней, максимум.
 Из десяти – семь-восемь гибнут или ранены. Смена командиров идет быстро.
 На этом  гребне военной науки рядовой к осени был уже сержантом, командиром взвода.
 В концу 43-го стал командиром роты, восстановлен в партии.
 К этому времени имел награды – медаль «За отвагу» и орден «Красная звезда».
 В начале 44-го присвоено звание – капитан.
 Отец любил приговорку:  «Вечно грязный. Вечно потный. Командир Иван пехотный»
 Об этом времени мало, что им сказано.

ЭПИЗОД.  Зимой активных боевых действий почти не было, войска сидели в окопах, кормили плохо - хлеб и пшено. Положено через две недели менять подразделения на передовой. Они просидели полтора месяца – почти три смены.  Спасали блиндажи в два наката, где отдыхали, грелись и вповалку спали солдаты.
Командиру роты положен отдельный блиндаж, где ночевали и другие офицеры роты.
Старшина на задах передовой в лесочке углядел лошадиное копыто и часть ноги, торчащую из снега.  Потом божился, что лошадь не дохлая, а убитая,  значит,  есть можно.
 По его распоряжению только старшина знал, где лежит лошадь, и только он носил мясо на ротную кухню для приварка.  Всё делалось под строгим секретом.
 Командиру роты за такое - минимум разжалование, но обошлось. Голод не тётка!

 Лето 1944 года.  Наступление в Западной Беларуси, операция «Багратион».
 Одна из составляющих операции -  создание плацдарма на западной стороне реки Друть и после её форсирования.
  Его рота участвовала в форсировании реки и занятии плацдарма.  Почти сразу после высадки на берег, в левую ногу попал плашмя осколок мины – огонь был сильный.
  Мины для пехоты страшнее авиабомбы, так как имеет основное назначение – осколками поражать живую силу противника.
  Осколок плашмя – это удача, иначе ногу бы срезало сразу.
  Но хорошего тоже мало – голень спереди раздроблена, на ногах не устоишь.
  В общем три дня и две ночи он находился на плацдарме и командовал своими ребятами.
  Только на третью ночь его эвакуировали на другой берег.
  От роты осталось треть первоначального боевого состава, но плацдарм был закреплён, и наступление началось успешно.
  За это он получил орден «Боевое красное знамя».
  Сам он говорил, что командир из него был тогда хреновый:  «Я больше стонал и матерился.
Часто терял сознание».
 В эвакогоспитале ему хотели ампутировать ногу по колено, но он на ампутацию не согласился.
 Он был офицером – капитан,  и заставить его не могли. Он дал подписку об отказе от операции.
  Ногу закатали в гипс и отправили отца в тыл.  Добирались до тылового госпиталя почти два месяца. 
  Госпиталь находился  в селе Татищево, которая одновременно была ж/д станицей в Саратовской области. Там практиковал отличный хирург с нерусской фамилией, который, после вторичного отказа отца от ампутации, взялся починить ему ногу и починил. Только нога стала на 1,5 сантиметра короче, а так – ничего.

   Война для отца закончилась, он был приписан к резервному полку в Татищево, а в 1946 году его демобилизовали вчистую,  дав вторую группу инвалидности.
Он остался жив.  Ему было 30 лет в год Победы.  Хотелось жить в полную силу.
Они с друзьями-офицерами наезжали погулять в Саратов, где он познакомился в 1945 году с мамой. А на ноябрьские праздники в 1946 году родители поженились. 25 декабря 1946 г. родилась Лена.

  За свои ордена  отцу полагались вознаграждения – их называли «наградные» или «орденские». Отец ежемесячно и честно их пропивал со своими друзьями-фронтовиками. 
   В 50-х годах спиртное продавалось практически во всех торговых точках, включая столовые и буфеты в кинотеатрах и театрах, а по всему городу было множество закусочных, пивных ларьков и палаток, рюмочных – их называли «забегаловки» за быстроту обслуживания, простоту закусок и бедноту выбора спиртного.   Вот здесь фронтовики и собирались – пили за победу, вспоминали и понимали погибших, делились горем  и хвастались удачами, пели: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, в горло вгрызаясь врагу!»
  Отец до 60-ти лет курил только папиросы «Беломорканал» и пил только водку – это осталось с войны и до конца жизни.
   Водка была разная. Самая дешевая – «Сучок»  по 2,12 руб. за 0,5 литра, изготовлялась из древесного спирта. Самая  ходовая – «Московская» особая» - 2,87 руб. Самая качественная – «Столичная» - 3,07 руб., её подавали в ресторанах и продавали «по блату».
   Водку запечатывали картонными пробочками в форме чашечки и заливали сверху сургучом.  В 60-х перешли на  металлические пробки. «Сучок» закатывали красной пробочкой – называлось: «под красной головкой» - её брали при нехватке денег на  «Московскую особую».
   «Московскую» и  «Столичную» закатывали  белой блестящей пробочкой – называлось: «под белой головкой» или «белоголовка».
   Самая ходовая закуска – бутерброд из кильки пряного посола на черном хлебе. Часто просто занюхивали «рукавом».
   Фронтовики были отдельной кастой -  боевое братство. С одной стороны, их объединяло то, что они  выжили, а, с другой, -  пережитое на войне – кровь, боль, грязь, ужас и страх.
    И пропивая  «наградные» они, с одной стороны, отдавали дань памяти погибшим (за того товарища),  а, с другой стороны,  глушили водкой свою боль, ужас и страх, сидящие в них, как заноза.  Психологической реабилитацией фронтовиков никто не занимался, да тогда и слов-то таких никто не знал.