Глава 1. Пролог.
Москва. КГБ. Июль 1981 г.
9ч.00мин.
Начальник подразделения Комитета передает несколько листков оперативнику:
- Посмотри эти документы. Связь от «Тома». На мой взгляд, дело дохлое, но проверить надо.
Поясним, в августе 1981 года в Москве состоялась международная выставка «Наука - 81» с участием множества иностранных фирм. В те времена, времена железного занавеса и централизованной советской системы, проведение таких форумов было нерядовым событием не только для принимающей стороны, но и для серьезных инофирм, изучающих экзотику советского рынка, административной системы и межнациональных отношений граждан и республик СССР. Разумеется, не оставались в стороне и разведывательные службы стран-участниц этих форумов. Еще бы! Разве можно упускать такую возможность разведки с легальных позиций на территории колосса, отгородившегося от мира непреодолимой стеной идеологических догм.
Итак, «Том», американец, разведчик, сотрудник русского отдела ЦРУ, действующий под прикрытием фирмы. Специализация – научно-техническая разведка или, проще говоря, экономический, научный и промышленный шпионаж. Люди, посвятившие себя этой стезе, как правило, очень обаятельны и общительны. Это профессиональные качества. Представьте, что вы, находясь на территории другой страны и, зная, что являетесь объектом пристального внимания контрразведки, должны решить свою задачу. Один из способов – устанавливать многочисленные контакты, растворяя в их массе те, которые представляют профессиональный интерес. Просмотрев статистику по контактам «Тома», оперативник убедился, что тот превзошел все ожидания: можно было смело сказать, что «Том» - сама общительность. «Да,- мысленно согласился оперативник с начальником подразделения, - дело действительно дохлое». Ну, подумайте, какой интерес для контрразведки может иметь единичный контакт «Тома» с неким Масловым Сергеем Александровичем, 69 лет, никогда не имевшим отношения ни к государственным секретам, ни к приоритетным научно-техническим разработкам, скромно проживающим со своей женой в одном из старых районов города? Ясно, что никакого. Скорее всего, контакт «Тома» с Масловым был «камуфляжным», либо вовсе случайным. Чего в жизни не бывает? Казалось, что супруга Маслова – Екатерина - уж вовсе не может вызывать никакого интереса. Однако запущенный механизм проверки четы Масловых привел к результатам, несколько озадачившим оперативника.
Выяснилось, что оба супруга являются репатриантами. На жительство в СССР они переехали в 1958 году из южного Китая. Как и многие другие репатрианты поддерживают обширную переписку с родственниками и знакомыми в США, Австралии, Канаде и Франции. И ничего в этом не было бы странного, если бы не одна деталь: на адресованных жене конвертах после фамилии «Масловой» указывалось имя - Лена или Елена, полностью игнорируя Екатерину. Впрочем, к «Тому» это никакого отношения не имело.
Глава II. Лена.
Лена проснулась с радостным ощущением полноты жизни и предвкушением праздника: « Мне сегодня исполнилось 9 лет, я уже взрослая». Девочка быстро надела чистую сорочку и юбочку и вприпрыжку побежала по широкой деревянной лестнице на нижний этаж, откуда доносился аппетитный запах жареной картошки с луком.
- Тетя Наташа, здравствуйте, я есть хочу, а где папа?
- Садись, сейчас кушать будем, папа придет позже.
Уговаривать девочку долго не пришлось, через секунду она уже уплетала картошечку, откусывая большие куски хлеба и запивая молоком.
Было около полудня. Тетя Наташа присела на краешек табуретки и молча наблюдала за девочкой, в ее глазах читалось любопытство и сострадание: «Бедная девочка, что ей пришлось пережить?»
Вчера, когда уже смеркалось, в дверь небольшого деревянного дома, где проживала Наташа, раздался стук. Пробегая из столовой через сени, Наташа увидела в окошке силуэты мужчины и ребенка. И только когда открыла дверь, узнала двоюродного брата Сергея с дочерью. В каком они были виде!? Грубая, грязная, местами истлевшая одежда, перепутанные, в колтунах волосы девочки, многодневная наполовину седая щетина Сергея и, составляющие резкий контраст с обликом, счастливые лица. Они пришли! Они достигли цели! Их дороги, их ужасы – позади!
Сил у девочки хватило только на мытье в старом большом корыте и на расчесывание волос частым гребешком для удаления паразитов. На все вопросы тетки, которые с присущим женщинам и, в данном случае, оправданным любопытством задавала Наташа, девочка отвечала односложно, глаза ее закрывались, ее буквально шатало от усталости. Позже, когда привел себя в порядок и Сергей, а Лена уже спала глубоким сном, он рассказал о том, что с ними было.
Последний раз двоюродные брат и сестра виделись десять лет назад в Москве. Это был 1911 год. Сергей тогда только женился и после медового месяца ждал назначения на новое место службы. К моменту женитьбы Сергей уже имел солидную биографию профессионального военного. После окончания престижной Московской военной академии несколько лет познавал службу в Туркестане. Последние три года командовал батальоном, дислоцированным на территории Царства Польского. После присвоения звания подполковник был зачислен как безупречный офицер в резерв Генерального штаба, что, как правило, обеспечивало неплохие возможности для карьерного роста. Офицер происходил из небогатого, но старинного дворянского рода. Его фамилия значилась в списках первых дворян Калужской губернии. Все старшие сыновья в семье Николаевых, следуя семейной традиции, избирали военное поприще на протяжении всего царствования династии Романовых. Общесемейный стаж военной службы Николаевых составлял более 300 лет. Были времена, когда Российская армия получала двоих-троих братьев Николаевых. И потому предстоящее празднование трехсотлетия царствования дома Романовых в семье Николаевых намечалось отпраздновать и как семейный праздник трехсотлетия воинской службы Империи.
В том далеком 1911 году Наталья приехала с мужем в Москву из Харбина. Мужа – инженера путейца - вызвали в Петербург по служебным делам с кратковременной остановкой в Москве. Тогда обе молодые семьи провели вместе несколько незабываемых вечеров. В эти дни, проведенные в доме у матери Натальи – Софьи Федоровны – и мужчины, и женщины успели подружиться в самых лучших родственных традициях. Конечно, гостеприимность и хлебосольство хозяйки – матери Наташи - обрадованной такому “нашествию” родственников, тоже сыграли свою роль. Словом, в небольшом особняке в Варсонофьевском переулке царила обстановка согласия, спокойствия и радости.
Сейчас, глядя на Лену, уплетающую за обе щеки картошечку, Наташа вспоминала вчерашний рассказ Сергея. Особенно ту горечь, с которой Сергей сказал, что практически не знает свою дочь. Но что еще хуже - девочка не знает отца. Только два года после рождения дочери семья жила в полном составе, потом началась Мировая война, затем революция и Гражданская война. Конечно, что может помнить восьмилетний ребенок о родителе, которого не видел шесть лет? Да ничего. В шестилетнем возрасте ребенок потерял мать. Она умерла от воспаления легких страшной зимой 1918 года. После смерти матери девочка жила у своей бабушки – той самой Софьи Федоровны, в том самом чудном переулке. Однако известно, каким бы чудесным человеком ни была бабушка, как бы она ни старалась окружить ребенка вниманием и заботой, мать заменить еще не удавалось никому.
Разумеется, это сказалось на формировании характера Лены. Девочка замкнулась в себе и, несмотря на живой, легкий и непосредственный по природе характер, внимательный взгляд видел в ней взрослость и отстраненность, столь несвойственные этому возрасту.
И сейчас, наблюдая за Леной, Наташа не столько разумом, сколько чутким женским сердцем ощущала легкий холодок, излучаемый этими огромными голубыми глазами. Своих детей Наталье бог не дал, поэтому, чувствуя эту загадку девочки, женщина испытывала даже некоторую неловкость, свойственную простым, открытым людям, которые в какой-то момент вдруг осознают, что не знают как себя вести.
Лена тем временем закончила завтрак, поблагодарила, встала, направилась к раковине, вымыла тарелку и чашку, вытерла руки, через сени вышла на крыльцо и села на небольшую лавочку. Перед взглядом Лены был нехитрый пейзаж: небольшой двор, примыкающий к дому с двух сторон, с цветником и несколькими кустами низкорослых маньчжурских вишен. На ветвях, краснея, созревали мелкие вишни.
Даже трава здесь другая, – думала Лена. Солнце уже подошло к зениту. От состояния спокойствия и сытости Лена была готова мурлыкать как котенок. Ее охватила дрема и в этом состоянии ее память поплыла назад в Москву. Ей вспомнилось как в один из коротких, холодных московских зимних дней, которые казалось, никогда не кончатся, бабушка Софи, кутаясь в шаль, открыла дверь какому-то человеку, который и оказался ее отцом. Бабушка всегда говорила об отце Лены как о герое германской войны, и теперь образ, нарисованный детским воображением, никак не совпадал с тем, что она видела воочию. А видела она высокого, наполовину седого, с изможденным лицом человека, одетого в видавшую виды форменную куртку с молоточками в петлицах, стоптанных сапогах и серым поношенным офицерским шарфом на шее. Ничего героического в этом облике не было. Мало того, не было, как казалось девочке, и ничего общего с фотографией того человека в военной форме, подтянутого и торжественного, который прочно был связан в сознании девочки со словом папа. В ту первую ночь после возвращения незнакомого отца, Лена долго не могла уснуть. Она непроизвольно вслушивалась в приглушенный разговор, доносившийся из столовой. Обострившийся слух девочки улавливал, а память впитывала слова и обрывки фраз. Даже тех, смысл которых ей был непонятен: …Польша… армия генерала Самсонова… прорыв из окружения…полный разгром…немецкий плен… революция в Германии…Добровольческая армия…. Деникин… ранение под Ростовом, тиф, жар… голод… Колчак …Каппель…...большевики… комиссары… надо уезжать… будущее… и частое упоминание о каком-то Харбине. В последующие дни Лена никак не могла заставить себя произнести слово папа. Потом это обращение вырвалось само собой, как будто рухнула какая-то стена, отделявшая от родного человека. И когда этот лед растаял девочка, несмотря на свой нежный возраст, почувствовала, что отношение к ней взрослых изменилось, как будто они сговорились о чем-то и теперь к этому ее готовят. Все тогда прояснилось очень быстро: Лене объявили, что через несколько дней они с отцом уезжают в Хабаровск – на другой край русской земли. Только название города было для девочки новым, к самому же отъезду ее уже подготовили. Что помнилось Лене? Последнее чаепитие с бабушкой, сдерживаемые обеими слезы, прощальные поцелуи, выход в этот темный и, несмотря на конец марта, насквозь промерзший город и далее суета вокзалов, немыслимые запахи переполненных, скрипящих, раскачивающихся вагонов, выкрики, выстрелы, бесконечные проверки и снова вокзалы, и снова толпы людей, штурмующих вагоны. И еще отчетливое чувство постоянного страха, страха как среды обитания. И шок оттого, что Хабаровск – не конечный пункт их маршрута, что их дорога лежит дальше. Дремотные воспоминания – видения девочки прервал стук открывающейся калитки, впустившей во дворик отца.
Глава Ш. Полковник Николаев Сергей Романович
Через неделю после отъезда Натальи с мужем в Питер Николаев получил назначение к новому месту службы в Минск и предписание о прибытии к месту службы в срок, не оставляющий возможности для длительных сборов. Так что встретиться двум молодым семьям еще раз в гостеприимной Москве по возвращении Наташи с мужем из Петербурга не пришлось. Они разъехались в разные стороны.
В Минске Николаев принял полк, имевший давние традиции еще со времен Петра Великого. Быстро освоился с новыми обязанностями. Это было нетрудно: офицерами полка новый командир был принят очень доброжелательно, а личный состав и полковое хозяйство находились в прекрасном состоянии.
Николаеву повезло. Ему выпал тот самый и довольно редкий жребий, когда понятие «Служба» не вызывает никаких ассоциаций со словом «лямка», выражением «отбывать номер или срок», или, как тогда говорили, «топтать сапоги до приказа». Нет. Служба доставляла Николаеву радость и удовольствие.
Через год родилась Лена и с ее появлением семья стала полноценной: со всеми заботами, хлопотами и радостями. И казалось, что так будет всегда. Два года после рождения дочери пролетели как один день. И как гром среди ясного неба грянула война. Даже когда из Сараево пришло сообщение об убийстве австрийского эрцгерцога Фердинанда, а в офицерском собрании это живо обсуждалось, никто не мог даже предположить, что это событие перевернет мир.
Одновременно с объявлением в Империи Мобилизации полк Николаева получил приказ на передислокацию на территорию Польши, где в составе Северо-Западного фронта спешно разворачивалась армия генерала Самсонова.
Охвативший тогда страну патриотический подъем очень быстро приобрел оттенок легкомысленного шапкозакидательства. Горластых “патриотов” и политических демагогов, увы, во все времена хватало на Руси. Реальное же положение дел в армии Николаеву как профессионалу было хорошо известно и было далеко от тех глянцев, которыми украшали армию ее “знатоки” от политики. И совершенно никаких иллюзий не было у полковника относительно противника. Он понимал, что здесь – в Польше - русским войскам будут противостоять лучшие германские части, потому что здесь пролегала граница Империй, и, следовательно, именно здесь развитие событий определит: на чьей территории – Германской или Российской – будут вестись военные действия.
С самого начала войны события на Северо-Западном фронте поставили крест на всех ура-патриотических ожиданиях. Русская армия потерпела тяжелейшее поражение в Восточной Пруссии, армия генерала Самсонова была разгромлена и прекратила существование. Ее остатки, в том числе изрядно потрепанный, но сохранивший боевой дух полк Николаева, с большими потерями выбрались из проклятых Мазурских болот, прорвали окружение и вышли к своим. Это было по настоящему боевым крещением полковника. Прорыв из окружения - это короткие и кровавые схватки, слепая ярость и злость, кровь и смерть, боль наспех засыпанных братских могил, и голод, и непомерная усталость, притупляющая даже страх смерти. И так много дней. Впоследствии, когда жалкие остатки полка были отведены в тыл для формирования и пополнения, Николаев почувствовал, что за эти недели он стал старше на годы. Пришло новое понимание вроде бы простых вещей: жизни, смерти, долга. Открыл для себя полковник и еще кое-что, и это кое-что стало терзать его психику, стало причиной бессонных ночей и мучительных раздумий.
Эти ночи вызывали в памяти образ командующего армией генерала Александра Васильевича Самсонова. Короткая последняя встреча оставила горький осадок. В то утро разведчики сообщили о том, что в кольце окружения на стыках немецких подразделений имеются еще незакрытые ими проходы. Докладывая командующему о ситуации, Николаев предложил:
- Александр Васильевич – это шанс, по данным разведки передвижений крупных немецких соединений на юго-восточном направлении не отмечено, следовательно, в нашем распоряжении для подготовки прорыва имеются сутки, от силы - двое.
Генерал посмотрел тогда долгим взглядом и сказал:
- Сергей Романович, вот приказ о передаче вам в подчинение офицеров штаба армии, точнее будет сказать того, что от него осталось, штабной роты и резерва командующего, - генерал протянул руку с письменным приказом,- действуйте.
- Но как же вы?
- Слишком тяжел груз. Я остаюсь с ними. С теми, кто не может пойти в прорыв. Я их командующий. Все предопределено. Идите.
Через два дня, собрав и отправив остатки армии в брешь, образовавшуюся в кольце окружения прорывом Николаевского полка, генерал Самсонов застрелился. Он остался с ними, со своими мертвыми. Он остался их командующим.
Причины катастрофы искали многие. Разумеется, искал их и Николаев. И чем пристальнее исследовал полковник причинно-следственные связи, тем мрачнее были выводы. И вели они к высоким сферам. Туда, где принимаются решения, влияющие на ход событий, охватывающих огромные пространства с участием огромных людских масс. В душе полковника поселилось сомнение в дееспособности верховного командования, в его умении принимать выверенные стратегические решения. Нет, это не были сомнения в победоносном для России исходе войны, он был убежден, что в войне на два фронта Германию ждет неминуемое поражение. Но какой ценой, какой кровью будет оплачена эта победа?
Между тем, события на Северо-Западном фронте продолжали развиваться самым ужасным образом. Наступление 8-ой германской армии фельдмаршала Гинденбурга в Польше и Восточной Пруссии продолжалось. Это означало, что отведенное для переформирования и пополнения полка время сжималось до минимума.
Так и вышло. Полк, едва завершив формирование, был переброшен на фронт, на участок, где наступающая германская армия нанесла главный удар. На этот раз судьба не была столь благосклонна к полковнику. Полк был уничтожен, оставшаяся в живых горстка людей, в том числе и контуженый полковник, попали в плен. Два десятка офицеров и несколько сот солдат из подразделений первого эшелона русской обороны, перемолотой наступающими немцами, были пленены, сохранив, таким образом, жизнь. Офицеры сразу же были отделены от рядовых и под конвоем доставлены в Данциг (Гданьск), а оттуда на барже переправлены в Гамбург. Далее группа, в которой находился Николаев, пешим порядком была отконвоирована в имение барона фон Хоффа в десяти километрах от Гамбурга. Сам барон - представительный мужчина, сносно говорящий по-русски, - и объяснил своим невольным гостям зачем их сюда доставили. Часть имения барона по случаю войны была отчуждена и передана в ведение тыловой службы рейхсвера, которая и организовала в хозяйственных строениях барона армейские продовольственные склады. Тем же путем, каким прибыли в имение пленные русские офицеры, только в обратном порядке, осуществлялось обеспечение провиантом действующих на территории северной Польши немецких войск.
- Ви, господа, - заявил барон, – есть кормить германская армия. Руководителем и, по совместительству, надсмотрщиком был управляющий барона по имени Ханс, добродушный рыжий пятидесятилетний здоровяк с солидным пивным брюшком и по-детски наивными голубыми глазами. Он то и ведал приемом на хранение продуктов, их сортировкой, подготовкой к отгрузке и всеми, связанными с этим, операциями, которые, естественно, выполняли пленные.
А чтобы у господ офицеров не возникали всякие блажные мысли, к примеру, о побеге или саботаже, тот же барон спокойно и педантично объяснил, что идет война, соответственно действуют законы военного времени, которые предусматривают единственное наказание – расстрел. - Вы должны знать, господа офицеры, что полицейская система Германской Империи действует безупречно, а где находится Гамбург, знаете сами. Пищей, одеждой, жильем вы обеспечены, работаете не в каменоломнях. Так что выбор простой.
Барон был человеком занятным. Вечерами он навещал пленных офицеров, которые, конечно же, ждали его визитов и потому, что общение с ним было практически единственным развлечением, но, главным образом, потому, что это была возможность узнать хоть что-то о том, что происходит в мире и - самое главное - о ходе войны. Похоже, что у одинокого барона развлечений было тоже немного. Поэтому их беседы иногда затягивались до полуночи, пока Ханс, который в присутствии хозяина не смел и рта открыть, не начинал маячить под окнами флигеля, покашливая и, как бы напоминая, что раннего подъема никто не отменял. Барон, в таких случаях, после некоторой паузы бросал: - Спокойной ночи, господа, – и степенно удалялся в свои покои.
Барон о себе говорил довольно скупо. Офицеры узнали, что он давно овдовел. Единственный сын его находился в Турции, служил по дипломатической линии. Несомненно, барон был интеллектуалом, обладал энциклопедическими знаниями истории, особенно раннехристианского и средневекового миров. Вероятно, отсутствие возможности пользоваться своим багажом знаний в этой сельской жизни было второй весомой причиной, расположившей его к общению с пленными русскими офицерами. В них барон находил если не равных себе, то, по крайней мере, благодарных и внимательных слушателей. Из числа своих собеседников барон определенным образом выделял Николаева. Но не потому, что тот был старше других по возрасту, званию и занимал положение лидера в команде пленных офицеров. И не потому, что мог говорить на родном языке барона, а скорее потому, что распознал в нем родственную душу, человека пытливого, любознательного, склонного к самостоятельным наблюдениям и выводам. Их взгляды по многим вопросам были или очень близки или совпадали. Разумеется, касаясь текущих военных событий, каждый задавал себе вопрос: а что же будет в финале, чем все это завершится? К немалому удивлению Николаева высказанная им в очень осторожной, дипломатичной форме, мысль о том, что война на два фронта приведет Германскую Империю к непредсказуемому и, скорее всего, печальному финалу, не вызвала у барона всплеска эмоций. Более того, пожевав губами, он сказал:
- Я, полковник, выражусь еще точнее, результат предсказуем и этим результатом не может быть ничего другого кроме поражения. Сейчас, я думаю, вопрос не в этом. Вопрос в том, и это, пожалуй, главное: какой подойдет Германия к этой катастрофе, достанет ли у нее материальных, людских, духовных сил пережить эту трагедию. Восстановится ли она или будет деморализована, разобщена и отброшена к временам средневековых княжеств? Вот в чем вопрос. Следуя этой логике, скажу вам, полковник, я за капитуляцию Германии сегодня. Удивил? Вряд ли. Думаю то, что было сказано вами, прозвучало так мягко, учитывая ваше нынешнее положение. Отбросьте это. Вы бы меня не обидели. И, я думаю, вы согласны с моим видением перспективы?
- Да, согласен, и тоже задаю вопрос, какой же подойдет к концу войны Россия?
- Нам не дано знать это, - заметил барон, - а вот прочувствовать каждому свое - придется. Каждому - свое.
Очень скоро Николаев отметил оригинальную особенность барона: строгое следование логике, фактам и даже мелким деталям событий не мешало ему обрамлять все в некую мистическую оболочку. В его изложении событий военной истории они выглядели так, что над силами, находящихся в прямой военной конфронтации, всегда незримо присутствовала некая третья сила, от благоволения которой к одной из сторон и зависел исход противостояния. Причем, по глубокому убеждению барона, эта третья сила всегда проявляла себя накануне решающих событий в виде каких-либо предзнаменований.
- Проблема, я думаю, в том, - заявил барон,- что с развитием цивилизации люди стали более рационалистичны и, можно сказать, более грубы. Это снизило порог чувствительности к тем проявлениям, которые я называю предзнаменованиями, и свело к тому, что их просто перестали замечать. Налицо и другое. Я выражаю его формулой – «От искажения – к заблуждению, от заблуждения - к забвению». Когда события и даже артефакты исторического значения либо преподносятся и трактуются странным образом, либо им вовсе не придается никакого значения, они словно стираются из памяти. К примеру, если говорить об артефактах, Копье Лонгина и Чаша Грааля. (Копье Лонгина – согласно преданию, наконечник копья, которым центурион Лонгин убил распятого Иисуса Христа, и тем прекратил его страдания на кресте. Чаша Грааля – по одной из версий чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь Христа, умирающего на кресте. Прим. авт.). С древнейших времен считается, что обладатель Копья и Чаши обретает могущество. Могущество же однозначно стало пониматься как власть над миром. И как-то забыли, что могущество – это не обязательно власть над миром, это могут быть и знания. К примеру, знания древних и ущедших цивилизаций, достигших столь высокого уровня развития, что с этой высоты само понятие «власть над миром» теряет и смысл, и привлекательность, а само понятие «мир» раздвигается до немыслимых по широте и глубине пределов. Да. Если у вас появится интерес к тайне Копья Лонгина, Чаше Грааля, загадке «Ключа царя Соломона», древним тайным обществам и эзотерике вообще, то имейте в виду, что многое из того, что опубликовано по этим вопросам, издано на немецком языке и не переведено на другие. Но все же, для начала, я рекомендовал бы вам прочитать, когда все это кончится, я имею в виду эту кошмарную войну, книгу вашей эксцентричной соотечественницы Елены Блаватской. Книга называется “Тайная доктрина”.
Как ни медленно тянется время, когда жизнь однообразна и пуста, оно все же неумолимо движется вперед.
Февральские события 1917 года в России, о которых пленным сообщил барон, всколыхнули всех. Император отрекся от Трона? В столь тяжкое для Империи военное время? О, Боже, Боже! Что же происходит? Припомнились кем-то сказанные о Николае II слова: «Он способен сидеть на Троне, но не способен стоять во главе России». Горькая, горькая правда. Вместе с горечью появилась надежда и ожидание перемен, однако тянулись дни, недели, месяцы и ничего не менялось в размеренном существовании пленных. Изменился только барон. Он даже как будто помолодел. Как-то во время вечернего чаепития, находясь в приподнятом настроении, барон сделал логическое построение, смысл коего свел к следующему: страна, в которой государь отрекся от престола, а власть перешла в руки Временного Правительства, толкующего о каких-то свободах в военное время, вряд ли может вести войну должным образом. А это и есть шанс для Германии. Нет, не шанс победоносного завершения войны, это невозможно. Шанс более - менее достойного окончания войны, хотя бы без огромных потерь, полного разгрома и позорной капитуляции. Известие об Октябрьском перевороте в России придало барону очередную порцию оптимизма и вызвало полное недоумение у пленных офицеров: что за орган власти – Совет? Какой декрет о мире во время войны, что происходит в России? Однако именно после известия об октябрьских событиях наступили кардинальные перемены в их положении. Прибывший в имение барона правительственный чиновник объявил пленным сногсшибательную новость: господам офицерам предоставляется возможность возвращения на Родину. Каких-либо объяснений со стороны чиновника не последовало, поэтому пленные офицеры пришли к общему мнению – события в России приняли такой оборот, что германским властям по каким-то соображениям представилось выгодным отказаться от рабского труда пленных и переправить их в Россию.
Дальнейшие события напоминали фильм с ускоренной съемкой. Доставка на пароме в Швецию, оттуда переезд в Финляндию и, наконец, Петроград. И только оказавшись в Петрограде, оглушенные, потерянные и никому не нужные офицеры, окончательно осознали, что они стали бывшими офицерами канувшей в Лету Империи. Осознали, что страна, погруженная в пучину хаоса, стоит на пороге кровавой внутренней войны, которая, конечно же, окончательно поставит крест на любой возможности продолжения войны с Германией. Что же делать? На юг, на юг! Там создается ядро борьбы с этой непонятной, гипнотически завораживающей толпу властью, призывающей разрушить все до основания, чтобы затем построить что-то новое. Что можно построить на руинах? Что, что это может быть? Нет ответа. На юг, на юг!
События последующих лет сложились в страшную мозаику кровавой братоубийственной мясорубки. Армия Деникина, затем Каппелевский корпус армии Колчака, надежды и поражения, и кровь, кровь и полный мрак в душе от непонимания происходящего, от неразрешимого вопроса – зачем все это? И постоянная мысль, от которой невозможно избавиться ни днем, ни ночью - мысль о семье.
Все эти годы полковник ничего не знал о своей дочери, не знал даже, что его жены уже нет в живых. Не раз Николаев вспоминал барона Хоффа и его пророческие слова: « Знать, что будет, нам не дано, но прочувствовать придется. Каждому - свое. Действительно пришлось».
Разгром Белого движения означал для полковника одно: борьба не закончена. Закончен, и закончен бездарно и бесславно, военный этап. Предстоит затяжная, упорная борьба с этим красным наваждением, но чтобы полностью посвятить себя ей, нужно найти и вывезти семью из этой новой, непонятной и страшной России. Цель была обозначена – Харбин. Там есть родственники и представительная русская колония.
Глава IY. Харбин.
Калитка скрипнула и впустила во дворик отца. Его руки были заняты свертками и пакетами.
- Лена, прими, пожалуйста.
- «Наверное, подарки», - подумала девочка и не ошиблась. В пакетах и свертках были и платья, и спортивные бриджи, и зимняя куртка, и несколько книг.
- Ты заметно подросла за последнее время и, как мне кажется, твой гардероб желательно обновить. - Лена вытянула вперед, ладонями вверх руки, и увидела, что рукава сорочки плотно обхватили запястья и стали мешать движению.
- Да, я действительно подросла. И, схватив свертки и пакеты, девочка с прискоком побежала в свою комнату примерять обновки.
Когда солнце стало склоняться к закату, все собрались за праздничным столом. Горели девять свечей, но еще ярче горели глаза и щеки девочки, которая наконец-то поверила, что есть другая, нормальная жизнь, в которой есть место праздникам и радостям, в которой можно кушать сколько тебе хочется. И не видеть голодных глаз близких, оставляющих для тебя последний кусок хлеба, и ты будешь жевать его, давясь слезами. За столом много говорили, много было высказано пожеланий, как это и принято в такой день, и девочка, расчувствовавшись, даже всплакнула слезами радостными и чистыми. И когда ее спросили, чего бы она хотела, чем бы хотела заниматься, Лена, немного смутившись, сказала, что она очень хочет учиться. Бабушка Софи в Москве рассказывала ей, что в нормальной жизни дети ходят в школу, а она, Лена, не знает даже что это такое. Она ни разу не была в школе, никогда не играла с другими детьми, а это, наверное, интересно. Тут уже Наташа, незаметно для девочки, смахнула слезу и подавила тяжелый вздох:
- Ничего, ничего, теперь все будет в порядке. Ты пойдешь в школу, у тебя будет много друзей. Недалеко от нас есть хорошая школа.
Так началась нормальная жизнь Николаева и дочери в этом тихом и спокойном городе. Однако это спокойствие носило чисто внешний характер. В город постоянно прибывали группами и в одиночку, с семьями и без них, беглецы со всех концов огромной России. В их числе и те, кто с оружием в руках боролся с новой властью, и те, кто не принял ее в силу своего воспитания, общественного положения или по каким-то другим причинам.
Николаев очень быстро вошел в местную среду. Как-то во время встречи и знакомства с очередной группой эмигрантов, он высказал мысль, что назрела необходимость создания организации, которая бы занималась и проблемами переселенцев, число которых все время растет, и объединяла бы людей с разными политическими взглядами: монархистов, кадетов и прочих. А главное, могла бы стать организационным ядром для борьбы с Советами. Мысль восприняли и оценили. И, как это бывает в русской среде, сразу поручили автору идеи разработать структуру и устав организации. Так появилось Бюро русских эмигрантов (БРЭМ), бессменным главой которого стал Николаев.
С первых дней существования Бюро стало объектом пристального внимания разнополярных сил. С одной стороны - Москвы, для которой Харбин стал третьим по значимости белоэмигрантским центром после Парижа и Берлина, с другой стороны - Токио, милитаристские устремления которого к Маньчжурии и вообще Китаю, заставляли японские власти присматриваться к почти миллионной русской колонии. Понятно, что японцы были заинтересованы в антисоветской ориентации БРЭМ и в целом русской колонии, место расселения которой японцы в своих далеко идущих военных планах рассматривали как арену будущих событий.
Прошло несколько лет.
Елена за эти годы превратилась в красавицу девицу: высокую, стройную, с огромными голубыми глазами, с роскошными светлыми волосами, которые она по моде того времени заплетала в косу и укладывала на голове так, что это обрамление придавало совершенное очарование лицу молодой женщины.
Николаев за эти годы прочно занял положение лидера в русской колонии. Десятки и сотни людей, бежавших от красных и пробившихся в Харбин, оказавшихся в крайней степени морального и физического истощения, ощутили реальную помощь и поддержку соотечественников. Бюро русских эмигрантов постепенно превратилось и в центр борьбы с большевизмом. Небольшой штат его был укомплектован Николаевым бывшими офицерами, служившими в разведке и контрразведке Деникина и Колчака. Наладились деловые связи с Парижским и Берлинским белоэмигрантскими центрами. Координацию работы с ними Николаев поручил капитану Лагину Василию Ивановичу – человеку выдержанному, жесткому, но лишенному огульной патологической ненависти ко всему, что происходит в новой России. Капитан в свое время служил в контрразведке Деникина, затем, когда и Деникин, и Юденич признали Верховным Правителем России адмирала Колчака, был откомандирован к нему и направлен в Каппелевский корпус. Здесь то он и познакомился с Николаевым. После смерти Каппеля Лагин стал начальником армейской контрразведки барона Унгерна. Николаев доверил Лагину и координацию политической работы с Парижем и Берлином и, самое главное, организацию и координацию нелегальной агентурной работы на территории Советской России.
На сопредельных с Северным Китаем территориях России и в Европейской части СССР Николаеву вкупе с Лагиным после ряда досадных неудач и провалов удалось все же создать немногочисленную, но эффективную агентурную сеть, что позволяло знать, что происходит в стране Советов.
Не прошел мимо внимания Николаева и факт сотрудничества России с Германией в военной области и в области технической политики. Николаев знал о строительстве с германской технической помощью целой группы машиностроительных заводов на Украине, в Поволжье и на Урале.
Оставаясь один на один со своими мыслями, Николаев определенно и ясно отдавал себе отчет в том, что его отношение к новой Советской России, к СССР носит двойственный характер. К примеру, сообщения о невиданных темпах промышленного роста в СССР, радовали Николаева. Даже, если выразиться точнее, не столько радовали, сколько вызывали чувство похожее на гордость и уважение. Но к кому и почему, на эти вопросы, признаться, Николаев и сам себе не мог дать точного ответа. После таких раздумий полковник задавал себе вопрос: так враг ли он этой новой России? Да, конечно, враг. Никогда он не поверит, что Совдепия может быть замешана на чем-нибудь ином кроме обмана, лжи, страха и крови. И, тем не менее, это двойственное отношение.
Любимое выражение Николаева, когда он был чем-то недоволен или раздосадован: - Ну, братец ты мой! - вполне можно было отнести к нему самому.
Глава У. Москва. Кремль. Январь. 1929 год.
Сталин находился в своем кабинете и вновь просматривал документы, которые накануне вечером ему вручил председатель Объединенного Госполитуправления (ОГПУ) Менжинский. Вчера Сталин не принял доклад, отпустил Менжинского, назначив ему аудиенцию на утро следующего дня, полагая, что ему достанет времени ознакомиться с документами и обдумать ситуацию. Полученные материалы отдавали мистикой. Однако источник, от которого поступила эта информация, не вызывал сомнений и не страдал мистическими деформациями психики. Потому и приходилось воспринимать все серьезно. Дело заключалось в следующем. От агента, внедренного несколько лет назад в ближайшее окружение главы эмигрантского Российского общевоинского союза (РОВС) Александра Павловича Кутепова, поступили сведения о том, что руководством нацистской партии НСДАП (Национал-социалистская немецкая рабочая партия) с Советским Правительством (!) подписан секретный договор о военно-техническом сотрудничестве, а также о совместной деятельности в изучении ряда историко-археологических проблем. В частности, договор кроме всего прочего якобы предусматривает совместный поиск древних манускриптов, рукописей и других носителей информации, содержащих знания ушедших (предшествующих) цивилизаций. В качестве района поисковых работ указывался Тибет, южная и юго-восточная часть Гималаев. Агент сообщил, что эти сведения получены кутеповской разведкой от источника близкого к руководству партийной канцелярии нацистов.
Интерес к теме подогревался тем, что, находясь в ссылке в Туруханском крае, Сталин пополнял багаж знаний не только в области диалектики марксизма и практики революционных движений, но и прочитал много книг, представляющих совершенно разные области познания. В том числе, книги Елены Блаватской – библию теософии с названием «Изида в истинном свете» и основной ее труд – «Тайная доктрина». Обе книги произвели впечатление и, несмотря на прошедшие года, Сталин, обладая великолепной памятью, прекрасно помнил о путешествиях Блаватской в Индию и Гималаи, о ее концепции развития мира и смене цивилизаций, о древних знаниях и их хранителях. Во-вторых, Сталин прекрасно помнил содержание доклада наркома иностранных дел Чичерина, подготовленного им по материалам Николая Рериха при посещении им Москвы после экспедиции в Тибет, Гималаи и Монголию. Это было в прошлом 1928 году. В этих материалах тоже упоминались и ушедшие цивилизации, и знания древних, прилагались манускрипты на санскрите и даже содержался ряд предсказаний, правда, не очень понятных, но зато очень фантазийных. Было еще одно сопутствующее обстоятельство: докладная записка Менжинского полугодичной давности об устойчивом интересе Кутепова и его разведки к тайным германским обществам.
И вот теперь эта информация.
Да, тема вызывала и интерес, и обеспокоенность. Эта деза могла подстегнуть и без того активного генерала и придать его деятельности вовсе нежелательную направленность.
Дело в том, что после Генуэзской конференции 1922 года СССР и Германии, странам, находящимся по разным причинам в международной изоляции, удалось достичь соглашения сначала в экономической области, а затем и в военной. Германия, повязанная после поражения в войне по рукам и ногам условиями Версальского договора, стремилась к развитию вооруженных сил. В первую очередь, тех видов, которые были запрещены договором. Выход был найден простой и остроумный: немецкие летчики, танкисты, артиллеристы совершенствовали свое мастерство на советских полигонах, таким образом, формально не нарушая ограничительные пункты договора. Советская же сторона получала немецкую техническую помощь в восстановлении предприятий, разрушенных в ходе Гражданской войны, а также техническую помощь в создании новейших, в том числе оборонных, отраслей промышленности. Афишировать военный и оборонный аспект сотрудничества было совсем не в интересах Сталина. Всплеск же кутеповской активности вполне мог сдернуть завесу тайны и обнажить пикантные особенности этого международного сотрудничества. Сталин внимательно следил не только за развитием открытого и тайного сотрудничества с Германией, но и за событиями, происходящими в самой Германии. Известно было, что к 1929 году НСДАП, возглавляемая Адольфом Гитлером, стала ведущей политической силой Германии.
Несколько лет тому назад Сталин, несмотря на малую в то время известность и, как тогда говорили, сектантский характер нового политического течения, все же изучил программный документ немецких фашистов – гитлеровский «Майн Кампф”. Как только эта книга вышла в Германии, экземпляр ее был доставлен в СССР, переведен на русский язык и оказался на сталинском столе. В лице Сталина Гитлер получил внимательного, может быть, самого внимательного и заинтересованного читателя своего опуса. Мимо внимания этого читателя, разумеется, не прошло заявление фюрера: « Мы прекращаем вечное германское движение на юг и запад Европы и поворачиваем наши взоры к землям на востоке…. мы можем думать прежде всего о России и пограничных государствах, являющихся ее вассалами». И этот читатель, наблюдая за стремительным ростом популярности нацистов в Германии, сделал для себя выводы. Первый: продолжать военно-техническое сотрудничество с Германией. Без него в условиях международной изоляции будет крайне затруднена индустриализация страны, без чего, в свою очередь, невозможны ни реконструкция, ни перевооружение Красной Армии. А эта – последняя цель – перевешивает и риск, и негативные последствия возможного скандала о соучастии в нарушении основных положений Версальского договора. Перевешивает даже опасность вынужденного содействия возрождению Германской военной машины. Второй: расстановка сил в Германии меняется очень быстро, так что баланс может измениться и этот момент ни в коем случае нельзя упустить. Глупо работать против самого себя. Сталин был человеком, который смотрел в будущее и планировал его.
Размышляя о дезинформации германского происхождения, Сталин по своей давней привычке чертил на листе только ему понятные знаки. Итак, адресат дезы первый и очевидный – Кутепов. Но может быть нацистам выгодна осведомленность об этом и третьей стороны. Может быть третьей стороной он – Сталин? Послушаем, что скажет Менжинский. После доклада секретаря в кабинет вошел Менжинский, поздоровался и расположился на стуле по левую руку от Сталина, то есть там, где располагался всегда, когда находился на личном приеме. Сталин поинтересовался:
- Товарищ Менжинский, почему садишься на это место, здесь у меня всегда лежат книги, – Сталин показал чубуком трубки на стопку книг, лежавших слева от него на письменном столе, с толстенным сверху, с закладками между страниц, томом «Бесов» Достоевского, - неудобно смотреть поверх книг.
- Давняя привычка, - бросив беглый взгляд на книги, быстро ответил Менжинский, - сидеть спиной к окнам. Свет в лицо мешает сосредоточиться. А про себя отметил: «Я знаю это издание «Бесов». 1873 год. Типография Замысловского. Интересно, что же он отметил там закладками?»
- Ну, хорошо, мешает, так мешает, - согласился Сталин, хотя в его кабинете был полумрак от приспущенных штор, - Так что вы скажете по этому делу? - теперь чубук трубки постукивал по листам документов раскрытой Особой папки.
- Товарищ Сталин, - начал Менжинский, – источник из окружения Кутепова, от которого получена информация, точнее дезинформация, вам известен, ему можно доверять. Следовательно, не вызывает сомнений и тот факт, что к нам попали данные идентичные тем, которые получил Кутепов. Вопрос – кому адресована дезинформация? Вариант первый – только Кутепову. Цель – отвлечь разведку общевоинского Союза и самого Кутепова от общества «Туле» ( Германское тайное общество оккультного толка. Прим.авт. ), от института СС “Черное солнце” и вообще от закрытых исследований проблем, связанных с теорией нацизма, поиском корней и, плюс к этому, знаний древних цивилизаций.
- Да, я помню вашу записку. Помню, что нацистам не по вкусу пришелся интерес Кутепова к этим вопросам. Но в той записке была затронута и вторая тема?
- Совершенно точно, - ответил Менжинский, - речь шла о том, что задолго до того, как Кутепов узнал о существовании обществ «Туле» и «Черное солнце» и стал ими интересоваться, к нему попали материалы расследования колчаковской следственной группой обстоятельств гибели последнего российского императора и его семьи. В частности, фотографии рисунка свастики и надписей, сделанных императрицей в доме Ипатьева, где и был приведен в исполнение приговор. Надписи под свастикой исполнены на немецком языке и зашифрованы. Кутепов обратился к немцам за помощью в расшифровке сочетания символики и надписей. Выполнена ли его просьба – неизвестно.
- Да, продолжайте.
- Итак, вариант первый – дезинформация предназначена только Кутепову. Его последующие действия объективно должны быть направлены на получение доказательств существования этого договора. Но, согласитесь, невозможно найти то, что не существует. Однако можно найти то, что является реальностью, я имею в виду наше сотрудничество с рейхсвером. Ответственность за режим секретности мы несем равную с немецкой стороной, однако, наши позиции, скажем так, более уязвимы, поскольку и полигоны, и германские военнослужащие находятся на нашей территории. Предположим, Кутепов получает эту информацию. Разумеется, немедленно информирует французское правительство. Хлеб и гостеприимство надо отрабатывать. Сразу, без сомнений, раздувается очередная антисоветская кампания, обвинения в нарушении договора и дипломатический скандал. Престиж страны…
- С престижем ясно, - отреагировал Сталин, - далее.
- Кутепов на белом коне, раунд за ним, - продолжил Менжинский, - теперь о нацистах. Чего они достигают? Первое - скандал ударит по авторитету правительства Гинденбурга. Нам известно, что расшатывание и подрыв доверия к правительству есть одна из тактических целей нацистов в борьбе за власть. Второе – на фоне международного скандала и компрометации СССР идет и дискредитация компартии Германии в глазах немецкого народа. Вот, мол, пример интернационализма, вот классовый подход к политике, интересам пролетариата и прочее в таком роде. Доктор Геббельс мастер по части политической демагогии. И последнее, третье – переключение внимания кутеповской разведки. Я напомню, нацистам пришелся явно не по вкусу интерес Кутепова к обществам «Туле» и «Черное солнце» и тайным исследованиям. Таким образом: как первое, так и второе, и третье отвечает их интересам. И, заметим, не требует никаких усилий с их стороны. Вариант второй: информация предназначена и Кутепову и нам, так сказать, транзитом. И в этом случае есть основания полагать, что основным мотивом запуска дезинформации является стремление отвлечь внимание кутеповской разведки от своих закрытых объектов и исследований и для этого столкнуть нас с Кутеповым лбами, да так, чтоб искры полетели.
- Ну что ж, - медленно произнес Сталин, - искры им нужны, будут им искры и пламя будет, в полном соответствии с законами диалектики. А вот кто будет гореть в этом пламени – это уже вопрос практики. Да. И что же вы предлагаете?
- Прежде всего, предлагаю проверить: предназначена ли эта информация только Кутепову или немцы заинтересованы и в нашей осведомленности?
- Каким образом?
- Ждать. Немцы народ педантичный и последовательный. И, если они заинтересованы, чтобы эта деза попала к нам, то не будут рассчитывать на слепой случай, а постараются использовать какой-либо еще способ доведения до нашего сведения этих же или подобных сведений.
- Хорошо, положим, выйдет по-вашему, и мы получим дубль. Что тогда?
- Во-первых, - предложил Менжинский, - следует, я полагаю, проинформировать по неофициальным каналам Гинденбурга. Неплохо было бы ему разобраться со своими фашистами, которые заигрались настолько, что ради своей сиюминутной политической выгоды готовы поставить на кон интересы Германии. Во-вторых, усилить контрразведку на объектах военного сотрудничества и их окружении, еще раз посмотреть подходы и возможные каналы утечки информации. И, в-третьих, глаз не спускать с Кутепова.
- Оставьте в покое Гинденбурга, - сказал Сталин и после некоторой паузы, попыхивая дымком раскуренной трубки, медленно произнес, - Кутепов. Кутепов при таком раскладе становится опасным. Смена власти в Германии, а логика событий показывает, что дело идет к этому, затруднит или сделает вовсе невозможным дальнейшее сотрудничество с немцами в нынешних параметрах. Времени у нас немного. Поэтому мы должны максимально эффективно использовать военный и оборонно-технический аспект сотрудничества с Германией. И никто, товарищ Менжинский, повторяю, никто не должен нам мешать. Касательно поиска древних знаний. Эта тема становится модной, я бы даже сказал международной. Вы знаете - у нас тоже есть энтузиасты этого дела. И все же, если немцы предпримут конкретные шаги в этом направлении, то было бы неплохо “помочь” Кутепову взять след. Мне кажется, было бы интересно взглянуть, как кутеповские ищейки бегают по индиям и гималаям, разбазаривая по пути французские денежки. Неплохо было бы привлечь к этому увлекательному занятию и наших харбинских "друзей”, они все же географически ближе, и, раз уж пошла такая игра, нельзя обижать и наших японских «приятелей». И уж вовсе хорошо было бы знать: кто там и что ищет, а главное, кто и что найдет, если найдет. Подумайте об этом. – Сталин закрыл Особую папку. Менжинский тоже закрыл свою папку, встал, хрустнул коленным суставом, чуть скривился, попрощался и энергичной походкой направился к выходу. Было заметно, что правую ногу он все же чуть приволакивает. Покидая кабинет Сталина, Менжинский подумал: - «Странно. Он не стал говорить о возможной связи между полученной дезинформацией и экспедицией в Тибет Рериха – Блюмкина. А ведь есть основания полагать, что эта деза и появилась потому, что немцам стало известно об этой паре. Странно»
- Сталин, раскуривая потухшую трубку, задумчиво смотрел ему вслед. Он вдруг припомнил статью двадцатилетней давности этого горе-теоретика, в которой он «протаскивал» Ильича, именуя его не иначе как «политическим иезуитом». Припомнил и странную реакцию Ильича на эту статью: «Ну и славненько, ну и славненько». Помнил он и сокрушительное фиаско этого революционера – аристократа на поприще наркома финансов. Ильич, вовсе не отличавшийся мягкотелостью и альтруизмом, уволил тогда провального финансиста и назначил на второстепенную должность в Рабоче-крестьянскую Инспекцию (Рабкрин) и, всем на удивление, тут же ввел его в состав Президиума ВЧК, что приравнивалось к должности заместителя шефа этой всесильной организации. С хитрым прищуром Ильич прокомментировал это назначение так: - В нашем обширном хозяйстве каждому талантливому мерзавцу найдется дело по плечу. - Прошли годы, и Сталин в очередной раз удивился прозорливости вождя и его способности видеть людей. Подтверждением тому были блестящие операции Менжинского по выводу на территорию страны и захвату террориста Бориса Савинкова и британского разведчика Сиднея Рейли. Сталин – сам великий конспиратор и комбинатор - с приятным изумлением и даже некоторой завистью наблюдал за тем, как этот «талантливый мерзавец» изящно переиграл и матерого волка Савинкова, и хитрого еврейско-одесского лиса на английской службе Рейли - Розенблюма.
Через две недели в Москву поступила шифртелеграмма от резидента ОГПУ в Берлине. Предположение Менжинского подтвердилось. Неделю спустя, в Гонконге произошла встреча двух людей, азиата и европейца. Кто были эти люди, осталось неизвестным. Известно лишь то, что, облетев пол земного шара, сведения о грядущих поисках знаний древних цивилизаций, о Тибете и Гималаях, словно перелетная птица, приземлились на Японских Островах. Как и было сказано, японских «приятелей» не обидели и не оставили в стороне.
Глава VI. Москва. Гоголевский бульвар. Январь 1929 года.
Взгляд скользнул по стене, по рамке с фотографией Владимира Бехтерева – папы, как его называли между собой ученики, - и уперся в угол, где с отсыревшей стены свисал отставший кусок обшарпанных обоев. Отсюда кусок обоев издевательски походил на кисть руки, протянутой с просьбой о подаянии. – Вот наваждение, каждый раз зимой именно этот лоскут отпадает от стены с приставшей частью основы – обрывком старой газеты. И каждый раз обнажает на стене очередной старый газетный слой. Интересно, что теперь покажет это окно в прошлое? Пойду взгляну. - На пожелтевшей поверхности, местами тронутой плесенью, просматривалось грустное лицо последнего российского государя. – Да, брат, совсем не вовремя ты здесь появился. - Рука вернула кусок обоев на место и с силой прижала к стене. – Пока держится.
В прошлом году этот отставший от стены кусок обнажил профиль Ильича с лозунгом « Пролетарии всех стран соединяйтесь!» Теперь царь! Прямо-таки истмат с диаматом! Эх! Теория! Подвела ты меня! На практике подвела. И не подкузьмила втихаря, а, можно сказать, с размаху, громко врезала по лбу. Эх!
Грохнула входная дверь коммуналки. По коридору протопали торопливые шаги, дверь в комнату распахнулась, и в нее влетел раскрасневшийся на морозе молодой человек. Вместе с ним из коридора в комнату ворвался тяжелый запах не очень хорошо промытого вареного рубца.
- Здорово, Петр, - бодрым голосом поздоровался молодой человек, сбросил с плеча рюкзак, ловким броском через плечо пристроил шапку на оленьих рогах над дверью, туда же запустил свой видавший виды шарф. Роскошные рога – наследство от бывших хозяев, унесенных из семейного гнезда революционным вихрем, - являли собой диалектическое противоречие с изящной спартанской простотой оформления комнаты. Ее убранство составляли две солдатские кровати, застеленные серыми сиротскими одеялами, грубо сколоченный стол, большой фанерный ящик с полками, именуемый комодом и потому претендующий на родство с мебелью, и два скрипящих инвалидских табурета, покрытых бесчисленными ранами перманентного ремонта. На одном из них и восседал означенный Петр.
- Привет, Миша, привет. Дверь-то закрой –смердит.
Вошедший Миша отодвинул ногой подальше рюкзак, послушно закрыл дверь и пробормотал: - Вот зажрался, рубец за мясо не считает. Смердит ему, видите ли. – Снял запотевшие в тепле очки в тонкой оправе, протер их свисающим концом шарфа, снова водрузил очки на место. Стянул с себя задубевший тулуп явно дореволюционного кроя и повесил его на ржавый, торчащий из стены, кривой гвоздь. – Так, так, - протянул он, доставая из бездонных карманов тулупа одну, а затем и другую поллитровку и направляясь к столу.
- Чего расселся, доставай закусь.
Пока Петр лазил в «холодильник» – свисающую за окном привязанную к форточке авоську со съестными припасами, - и затем строгал на подоконнике замерзшую колбасу, Михаил застелил стол газетой, нарезал большими кусками черный хлеб, почистил большую луковицу, разрезал ее пополам. Ловким ударом кулака по дну бутылки выбил пробку и разлил водку по граненым стаканчикам. Друзья уселись за стол, Михаил поднял стаканчик: - Ну, со свиданьицем! - Выпили, крякнули, закусили.
- Ну, Петр, рассказывай, что ты тут в мое отсутствие отчебучил?
- Ты- то откуда знаешь?
- Ну, как же! Приезжаю я с вокзала в институт – оставить химреактивы и бумаги, а наш сторож – Перфильич – мне и говорит, мол, дружок твой, пока ты был в командировке, такое отчебучил, что только все и говорят. Так что отчебучил-то?
- Ты помнишь объявление в институте о проведении симпозиума?
- Да, конечно, помню дословно – «Институт по изучению мозга проводит открытый симпозиум: перспективные направления современной науки». Объявление вывесили, а я на следующий день уехал в командировку. Так ты выступил? По материалам папы?
- Нет. Хуже.
- Неужели толкнул свою теорию? Ну, давай, давай, рассказывай!
- Подожди.
Налили. Выпили еще по одной. С хрустом закусили луком, зажевали мерзлой колбасой с прогалинами чуть пожелтевшего сала и посыпанным солью черным хлебом.
- Ну, слушай. Начал я эффектно. Степенно взошел на трибуну, дождался полной тишины и сразу громогласно и безапелляционно заявил, что левитация возможна. Человек может летать! Да, может! В зале, Мишка, после моих слов стало так тихо, как будто все испарились. И тут меня понесло. Я обрисовал Иисуса, идущего « по морю аки посуху», живописал парение в воздухе при огромном числе очевидцев святых Иосифа Копертинского и Терезы из Авилы. Упомянул кое-кого из тех, кому повезло меньше, чем этим двум. Тех, чей дар парить был признан даром не божественным, но дьявольским, ведьмовским и кого сожгли на кострах Инквизиции Святой Римской католической Церкви. Затем, по хронологии, остановился на полетах Даниэля Хоума. Закончил я примером нашего современника йога Палавара, зависающего над землей в позе лотоса, и свидетельством Александры Девид-Нил, наблюдавшей в предгорьях Тибета монаха, передвигавшегося в пространстве огромными парящими прыжками.
Я видел изумленные лица в президиуме, но остановиться уже не мог.
- Стоп! - воскликнул Михаил - остановись сейчас. Давай-ка, за вдохновенье. – Наполнил стаканчики и призывно поднял свой. Сквозь стекла очков его глаза блестели любопытством и пьяноватым задором. Чокнулись, выпили, снова похрустели луком.
-Ну, дальше!
-Дальше, дальше! Говорю же: понесло меня. Я громко и, как мне потом сказали, нагло бросил в зал вопрос: - Так что же такое левитация? Зал вновь опешил. Видел бы ты их лица, особенно, генералов от науки в первых рядах! А я им, не давая опомниться, словно студентам втолковывал: - Левитация - это преодоление субъектом земного тяготения! Преодоление за счет суммарного эффекта создания подъемной силы, - и, как на лекции:
- от упорядоченного, пространственно ориентированного Броуновского движения молекул в жидкой фазе человеческого тела, состоящего, как известно, на восемьдесят процентов из воды;
-от управляемого Мессмеровского магнетизма, создающего эффект отталкивания от магнитного поля Земли подобно отталкиванию друг от друга однополюсных магнитов;
- от волевого усиления биополя Гурвича и его взаимодействия с магнитным полем Земли;
- от интегрированного капиллярного эффекта, поднимающего воду над поверхностью в трубках с малым диаметром. А человеческое тело это тьма тьмущая капилляров, то есть трубок разных диаметров.
Затем пришвартовался к физике и начал толковать о квантовой теории Макса Планка, о новейшем – от 1927 года - принципе неопределенности Гейзенберга, согласно которому, упрощенно говоря, неизвестно является ли частица в настоящий момент времени частицей или волной. Отсюда и вариации воздействия на тело земного притяжения.
Моими расчетами: всякими ионизационными потенциалами, электронвольтами, джоулями и прочим мучить тебя не буду, скажу только, что они подтверждают - человек может летать! И я заявил это во всеуслышание! И здесь, Миша, я подошел к главному. Ты помнишь четкую папину мысль о том, что каждый левитант – это носитель феномена ретикулярной формации головного мозга, то бишь, его редкой и неисследованной функции, освобождающей скрытые силы организма и приводящей их в действие? Помнишь?
- Помню, конечно! Это было в его тетради!
- Вот! Я же, как максималист, пошел еще дальше и заявил, что скрытые силы организма могут быть сведены воедино для создания подъемной силы путем сознательного запуска в работу этой особой функции мозга. Это как сцепление в автомобиле, только сцепление для нескольких двигателей одновременно. Я назвал это, - Петр сделал паузу, - “Принципом когерентности”. (от лат. сohaerens – находящийся в связи – согласованное протекание во времени нескольких процессов. Прим. авт.) Рассказчик замолчал, его взгляд уплыл в сторону. Было видно, что он вновь окунулся в атмосферу выступления, атмосферу, окружавшую его на трибуне.
- Кхм, кхм, - кашлянул Михаил, возвращая дружка в комнату с обшарпанными обоями, - ну, ну, продолжай!
- Да. Продолжаю. Опять эти лица в первых рядах. Теперь почему-то или обиженные и недовольные, или язвительные и насмешливые. И этот ехидный вопрос из президиума: - Вы, уважаемый коллега, все доступно и хорошо изложили, словно шахматную партию разобрали, и изобретенный вами принцип огласили. Но как вы его назовете?
После этих слов друга Михаил сделал рукой останавливающий жест и сказал: - Подожди, я угадаю,- налил еще по стаканчику. Выпили. – Впрочем, что здесь угадывать? Принцип имени тебя, «Принцип когерентности Петра Соколова»? Точно? – Михаил, ожидая ответа, сфокусировал взгляд на Петре, а тот пьяновато и согласно мотнул головой: - Точно! Именно так!
- Ну, а дальше –то что?
- А дальше капкан диалектического материализма.
- Что? Что ты мелешь? Закосел что ли?
- Нет. Знаешь, когда я шел к трибуне, то мысленно повторял две заключительные фразы своего выступления. Я репетировал их много раз. Они должны были прозвучать так: - Товарищи! «Принцип когерентности Соколова» вытекает из последних научных открытий и опирается на них. Это и есть диалектический материализм Ленина – Сталина в науке и в действии! Ну, понимаешь, так сказать, дань времени. Но я, знаешь ли, волновался, и получилось так, что первую фразу я отбарабанил как надо, а со второй получился конфуз. Конфуз! Я прокричал в зал митинговым голосом: - Это и есть диебетический мат…, и тут я поперхнулся, осознав, что несу совсем не то, и фальцетом закончил: Ленина-Сталина. Я хотел правильно повторить, но меня уже никто не слушал. Задние ряды укатывались со смеху, передние хихикали в кулачки и бороды, президиум в полном составе впал в состояние прострации.
- По –одожди, - прохрипел Михаил, - а то меня тоже са..са…данет в эту…..эту… проссс...а - .са..цию! Как, как? Дие…, диебе…., диебет…тический, ….ха-ха,… мат…..ха-ха,… Ленина – Сталина! Подожди! Не могу! – Михаил смеялся, а на его щеках на фоне усиленного водкой румянца проступали красные пятна истерического приступа. Пунцовое лицо склонилось к столу, сотрясаясь от смеха пробиваемого икотой. – Вот ты нас....ик…,… нас…, насмешил! - Михаил вытер выступившие слезы, посерьезнел, глубоко вздохнул, избавляясь от икоты, и сказал: - Вот уж действительно отчебучил! Ну, ладно, не обижайся! Дальше-то что?
- Да ничего. Зал успокоили. Мой доклад не обсуждали. Быстро спровадили меня с трибуны, глядя как на олигофрена. А когда я спускался по ступенькам со сцены в зал, тишина была такой, будто меня провожали в последний путь. На следующий день после моего выступления, вчера, то есть, меня пригласил к себе товарищ Гутман – наш замдиректора по хозчасти и парторг института. Посадил меня на стул и сказал: - Знаешь, Кифа, я был в зале и слышал твой доклад. И хотя я не шибко разбираюсь в ваших мозговых науках, этих Гейзенбергах и Планках, но революционным нутром чую, что, ты, парень, сказал что-то новое, свежее. Что твой принцип ко…, ко….хере, хера.., тьфу, ну, в общем принцип, может быть дело стоящее. За исключением, конечно, «диебетического мата». Так вот. Хотел я мат замять, спустить на тормозах. Но не получилось. Кто-то стукнул наверх, и оттуда пришла указивка врезать тебе по ученым мозгам как следует, раскрутить на всю катушку и левитировать из института. Я тебя предупредил. Мой тебе совет, Кифа, уйди сам, не дожидаясь судилища с навешиванием ярлыков и обвинений в «отходе от принципов и глумления над основами». Понял?
Я спросил у Гутмана, а что, собственно говоря, произошло? Ну, оговорился человек, ну бывает же такое? Он ничего не ответил на это, только как-то странно смотрел и говорил: - Ах, Кифа, Кифа!
Я у него спросил: чего это он называет меня Кифой? Он угостил меня чайком и, вроде успокаивая, рассказал, что во время первого ареста за революционную деятельность вместе с ним в предвариловке сидел поп-расстрига. От этого русского попа он, еврей, и узнал, что Петр, если перевести на еврейский, звучит как Кифа – камень, скала. Что это имя Иисус дал одному из своих учеников за твердость веры, полагая, что он – Кифа - станет камнем, основой, на которой воздвигнется Храм Веры Христовой.
Михаил пьяновато ухмыльнулся и спросил: - А на тебе, значит, воздвигнется Храм новой науки, а уж от него, надо понимать, будет проложена дорога в Историю и Вечность? Так?
- Я так не говорил. Но не возражал бы. В части Храма науки. Что же касается Истории - тебе известно мое отношение к этой диве, я тебе сейчас напомню стишками. – Петр собрал морщины на лбу, и, дирижируя рукой с граненым стаканчиком, не очень успешно сохраняя четкость дикции, продекламировал:
- История – как категория,
Сборное место для сброда.
История - фантасмагория
Плеяды ангелов и уродов.
История словно старая шлюха
Вечно бредет за тобой
С ухмылкой от века до века
И тысячелетней тоской.
И с мужем ученым флиртуя,
Знаменья ему даря,
Манит нового обалдуя,
Тихо ему говоря:
Ах, вот ты пришел, любимый,
Светел, ясен и чист,
Прекрасно при этом видя:
Он черен лицом и козлист.
Такая уж это наука:
Покладиста и проста,
Что только ленивый не пишет
Все с чистого листа.
- Все, все, хватит про это. Так что делать-то будешь?
-Да что делать? Из института, я думаю, меня турнут, вспомни Гутмана. Но даже если этого не случится, Мишка, даже если из института меня и не выпрут, не смогу я здесь доказать правоту «Принципа когерентности Соколова». Нет базы, нет инструментальных средств, да и знаний нет. Ни черта мы, надо признать, толком, не знаем о том инструменте, с которым и идем к знанию. Но есть этот йог Палавар и другие подобные ему. И эта не дающая покоя мысль о мудрости древних, о скрытых, но доступных избранным знаниях ушедших цивилизаций. Так что, Михаил, я твердо решил податься, помнишь, мы говорили, в Тибет, где…
Фанерная перегородка за мишкиной кроватью, отделяющая жилище друзей от соседей, сотряслась от ударов, и визгливый женский голос прокричал: - Хватит бубнить, паразиты, посмотрите на время, спать не даете людям!
Друзья молча допили остатки водки, доели давно оттаявшую колбасу с успевшим подсохнуть хлебом, в освободившиеся бутылки налили из горбатого и помятого чайника воду с мутноватым оттенком. Бутылки поставили около кроватей. Оба знали, что эта вода, противно отдающая сейчас железом, к утру приобретет изумительный вкус горного источника, слаще которого нет ничего на свете.
Воскресное утро побаловало солнцем, которого не видели на Москве уже много дней. Петр проснулся, открыл глаза и увидел в косых солнечных лучах разводы и пятна на стене. Они выглядели сейчас не столь отвратительно как при электрическом освещении и даже навевали легкие мысли о неуемной фантазии известного всем художника-импрессиониста по фамилии Быт – Вульгарис.
Из-за тонкой фанерной перегородки за мишкиной кроватью неслись ритмичные звуки утреннего сеанса любви.
Мишкина кровать была небрежно застелена. Ни его самого, ни его знаменитого тулупа в комнате не было. Оленья морда с освобожденными рогами смотрела с высоты равнодушно и презрительно. «Куда ж его черт понес в воскресенье и в такую рань? - Петр бросил взгяд на будильник – хм, не такая уж рань – десять часов». Не спеша, встал, оделся. Процесс соития за перегородкой завершился, теперь соседка Клава что-то внушала партнеру недовольным шепотом, а тот гуняво отбрехивался, густо сдабривая речь отборным матом и, время от времени, шумно выпуская ветры. Наконец, проскрипел шагами пол, соседская дверь ухнула, и все затихло. Петр взял со стола холодный пустой чайник, подумал: « Надо же, Михаил так спешил, что даже чаю не попил», - и пошел на кухню. Из кухни доносились сварливые женские голоса, и теплой волной накатывал запах разогреваемого рубца. Тема привычной ленивой утренней перебранки была вечна как мир: опять кто-то у кого-то без протокольного согласования позаимствовал керосин. Кухонные дебаты сопровождались хорошо поставленным бодрым дикторским голосом, летящим из присобаченного к стене черного круглого динамика. Голос толковал что-то о пороге великих свершений, за которым, за порогом, стало быть, уже видна, уже топчется и вот-вот постучит в дверь порожденная всесильным учением Маркса-Ленина-Сталина распрекрасная жизнь.
При появлении Петра на кухне все голоса, кроме дикторского, смолкли. Три пары женских глаз уставились на новый объект. Молча и хмуро Петр кивнул всем, посмотрел в глаза каждой, чуть задержался около волоокой, всклокоченной и распаренной Клавки, с легким отвращением взглянул на зацветающий на ее шее фиолетовым цветом и лоснящийся то ли от пота, то ли от слюны засос, подошел к крану и начал набирать воду в чайник. Уже выйдя из кухни, услышал приглушенное: - Злю – у -щщщий, вон как зыркнул! А Мишка-то, верно, с утра пораньше за водкой побежал.
Ошиблись тетки. Не бежал Мишка за водкой. Мишка трясся в заиндевевшем от мороза вагоне трамвая, морщась как от зубной боли от пронзительного колесного визга на поворотах. Вагон качнулся, выравнялся и побежал дальше, оставляя позади здание института. Вот и остановка. Михаил покинул вагон, обошел его, пересек встречную линию и пошел по тротуару прочь от института. Дошел до конца дома, завернул во двор, обошел небольшую детскую площадку со снежной горкой и нырнул в подъезд неказистого трехэтажного деревянного дома старой застройки. Здесь, придерживаясь рукой стены, в полутьме поднялся по ступенькам на лестничную площадку первого этажа и без стука толкнул правую дверь. Она подалась, открылась, впустила гостя и тут же закрылась с тихим щелчком английского замка. Михаил стянул с себя тулуп, потянулся, было повесить его на вешалку, увидел висящее черное пальто дорогого драпа и поверх серый шарф тонкой шерсти, передумал, и оставил тулуп колоколом на полу. В дверном проеме зала возникла фигура высокого, худощавого мужчины в сером в елочку «нэпмановском» костюме. Михаил повернул к нему голову и тихо поздоровался: - Здрасьте, Глеб Иваныч. - Мужчина в ответ кивнул головой и приглашающим жестом позвал в комнату: - Здравствуй, Михаил, проходи, присаживайся. - Михаил шагнул мимо элегантного мужчины в хорошо знакомую ему комнату, прошел по ней и сразу устроился в кресле слева от журнального столика. Мужчина – начальник Спецотдела ОГПУ Глеб Иванович Бокий - последовал за ним, направляясь к правому креслу, но не дошел до него, и остановился. Крылья его большого благородной формы носа чуть дрогнули принюхиваясь. Он внимательно посмотрел гостю в лицо. От его изучающего взгляда не укрылась ни припухлость век Михаила, ни пока еще легкие по молодости лет мешки под глазами, ни красноватые прожилки глаз, ни скрываемая, но все же вылезающая наружу некоторая встрёпнутость индивида.- Понятно, понятно,- произнес мужчина и добавил: - similia similibus - подобное подобным, - бросил еще один взгляд на сконфуженного теперь молодого человека, развернулся и вышел из комнаты. Пока Михаил сидел и прислушивался к звукам из кухни, его взгляд скользил по убранству зала. От мягкого светло-коричневого персидского ковра, закрывающего почти весь пол, взгляд перепрыгнул на отсвечивающие застекленные дверцы старинного книжного шкафа. На его полках теснились книги, пережившие жестокие холодные зимы революции, военного коммунизма и гражданской войны, избежавшие огненных пастей печек-буржуек, в которых сгинули в те лихие годы легионы их собратьев. Затем взгляд скользнул по хрустальной люстре, отразился от её сверкающих гранями подвесок и упал на низкую тахту в углу комнаты, перед которой на полу поверх ковра распласталась хорошо выделанная медвежья шкура с огромной головой и оскаленной пастью. В простенке между тахтой и книжным шкафом в простой деревянной рамке висела большая картина, изображающая множество людей, окруживших большой пруд, припавших к воде или ждущих своей очереди. Михаил встал, прошел по комнате, перешагнул через медвежью пасть и встал около картины, всматриваясь в нее. Он и раньше, бывая в этой квартире, когда выпадал случай, рассматривал эту чем–то притягивающую его картину, обнаруживая каждый раз новые для себя и интересные детали
Сзади послышались шаги и легкое бренчание стекла. Гость повернулся и увидел, что хозяин, держа на расставленных пальцах левой руки поднос составляет с него на журнальный столик рюмки, пристраивает пузатенький хрустальный графинчик с прозрачной жидкостью и тарелочки с аккуратно нарезанным хлебом, маслинами, рыбными в масле консервами с вкраплениями горошин черного перца, судок с огурчиками-корнишонами, чудный запах которых мгновенно распространился по комнате. Молодой человек сглотнул и почувствовал как у него засосало под ложечкой от выставленного на столике великолепия. Хозяин, между тем, наполнил рюмки, сел в кресло и спросил, кивнув головой в сторону простенка: - Что? Интересная картина?
- Да. Странная картина и непонятная. Кто эти люди? Что это за водопой?
- Это библейский сюжет. Фрагмент иудейского движения к земле обетованной. – И продекламировал низким поповским голосом: “ И сказал Господь Гедеону: кто будет лакать воду языком своим, как лакает пес, того ставь особо…” Это картина с гравюры Гюстава Доре под названием “Гедеон выбирает воинов”. Вот он на коне. – Бокий чуть помолчал и пояснил: - Правда, заимствуя идею и композицию Доре, художник привнес и кое-что свое. Видишь этого гиганта верхом на боевом верблюде? Это Голем – порожденное магией Кабаллы нечеловеческое существо страшной, сверхъестественной силы. Посмотри, в нем чувствуется отчужденность и отстраненность. Он среди этих людей, но он не с ними. Его создатель – Магистр - носитель тайных магических знаний Кабаллы - тоже где-то здесь, среди этих людей. Это загадка художника. Этих троих: Магистра, Голема и Гедеона связывают сложные отношения. Голему известно, что срок его существования семьдесят лет. Условие существования – полное подчинение создателю – Магистру, который управляет им на расстоянии силой мысли и в любой момент может его - Голема - уничтожить. Голем не знает Магистра. Но стремится узнать для того, чтобы уничтожить своего создателя, и тогда семьдесят лет он – Голем – будет полновластным хозяином Мира. Магистр знает это и сохраняет инкогнито. Все это известно и Гедеону, как известно и то, что, пожелай Магистр, и Голем немедленно сотрет его - Гедеона - в порошок, и тогда он – Магистр – становится хозяином Мира. Поэтому Гедеон позаботился о том, чтобы рядом с Магистром всегда были люди, которые немедленно уничтожат Магистра, если что-то случится с Гедеоном. Магистр знает это, и потому Голем имеет приказ Магистра охранять Гедеона. Вот такой круг. – Бокий повернулся к Михаилу и с грустной улыбкой закончил: - Впрочем, во власти всегда так. Да, всегда. От сотворения мира и до наших дней. Михаил стоял молча переваривая услышанное. Затем тоже повернулся к Бокию и заметил:
- Но, в этом построении есть слабое звено. Это звено -люди приставленные Гедеоном к Магистру. Они могут сговориться между собой и попытаться убедить или заставить Магистра и, значит, Голема служить им, а не Гедеону. Ведь так? Бокий усмехнулся и сказал: - Хорошее соображение. Но эти люди – тайная охрана или, точнее, надсмотрщики, – ничего не знают о сложных связях между троими.
- А если узнают?
- Тогда надо ждать переворота. Во власти всегда так.
- Вы говорили о загадке художника. Это и есть загадка? И это видно на картине?
- Да, если знать и смотреть внимательно. Скажу больше. За этими образами скрыт принцип власти, ее тайная пружина. Так было раньше, так сейчас, так будет и через пятьдесят, и через сто лет. Будут меняться имена, будет изменяться форма и вывеска, но суть власти останется прежней, следовательно, останется и загадка. Отвлеклись мы однако. Ну, Михаил, садись. – Михаил занял кресло и, следуя приглашающему жесту хозяина, поднял свою рюмку. Тост Бокия был краток: - Будем здравы. - Чокнулись. Выпили. Хозяин подцепил на вилку и отправил в рот маслину. Михаил сотворил внушительных размеров бутерброд с рыбой и корнишонами и энергично заработал челюстями. Оба одновременно посмотрели на картину. В просветленной голове Михаила начали было появляться смутные ассоциации и обрывочные, незавершенные, неясные мысли. Михаил попытался ухватить их, напрягся, замер и даже перестал жевать, но не ухватил. Помешал хозяин предложением перейти к делу:
- Итак, Михаил, слушаю тебя. Что-то случилось?
- Пожалуй, да. Можно сказать и так – случилось. – Михаил спешно дожевал бутерброд. - Соколов все же выступил со своей теорией на симпозиуме, получил по шапке и решил отвалить в Тибет. Решение принято. Вот такие дела!
- Так, так. Ну, что ж? Это означает, что наш план вступает в активную фазу. Держи меня в курсе дела. Определитесь в сроках. Я же займусь подготовкой «тарханской грамоты» для перехода границы и всего остального. («Тарханская грамота» давала ее обладателю огромную власть и ответственность только перед московским Государем. Прим. авт.). Хозяин квартиры замолчал, покосился на графинчик и вопросительно глянул на гостя. Тот отрицательно покачал головой, бросил последний взгляд на картину и сказал: - Мне, пожалуй, пора, - встал с кресла, направился в коридор, поднял с пола тулуп, влез в него, надел шапку, прощально поднял руку, прислушался, осторожно и бесшумно открыл дверь и покинул квартиру. Хозяин подошел к приоткрытой двери, тоже прислушался и мягко и беззвучно закрыл ее. Вернулся в комнату, сел в кресло и закурил. Теперь его лицо выражало усталость и разочарование. Сизые кольца поплыли к потолку. Мужчина прикрыл глаза и задумался: «Столько времени потрачено, столько усилий. И все впустую, все напрасно. Остается надеяться только на удачу». Он, начальник Спецотдела ОГПУ Глеб Бокий, получил мощный и совершенно неожиданный удар, поставивший крест на его тайных планах. А дело было так. Вчера около полудня к нему в кабинет на Малой Лубянке вдруг самолично пожаловал Менжинский, прикрыл за собой дверь, жестом подозвал к себе и без предисловий тихо, но внятно и с расстановкой сказал: - Надо максимально ускорить отправку ваших двоих ребят транзитом через Харбин в Тибет. Через Харбин, вы поняли? Об исполнении доложите. – Повернулся, хрустнул суставом больной ноги и ушел. Выглядело внешне так, как будто все было согласовано, решено и подготовлено заранее, и оставалась только определиться в сроках. Менжинский не снизошел даже до того, чтобы насладиться достигнутым эффектом, и так и оставил Бокия у двери кабинета в нелепой позе и застывшим в глазах вопросом: « Как? Как ты узнал об этих двоих? И зачем, зачем отправлять их именно через Харбин»?
Теперь на последний вопрос он мог дать ответ. Информация, поступившая в Центр от агента из окружения Кутепова, ответ Центра парижскому агенту и задание резиденту в Харбине - все это прошло через шифровальщиков его Спецотдела, то есть через его руки. Сопоставив одно с другим, он пришел к выводу, что его ребята, втемную, ни о чем не догадываясь, должны стать для Кутепова и белоэмигрантской контрразведки в Харбине приманкой, а для резидента советской разведки в Харбине прикрытием и одновременно испытательным материалом для проверки надежности какой-то оперативной схемы.
Итак, ответ на второй вопрос имелся, первый же оставался открытым и требовал ответа.
И, как это частенько бывает в жизни, рядом с большим минусом всегда вдруг обнаруживается пусть маленький, но плюс. Отпала необходимость ломать комедию, изворачиваться и хитрить по поводу «тарханской грамоты» для перехода Соколовым и Крюковым границы, валять дурака перед собственными подчиненными из третьего отделения, «липачами» как их называют, легендируя изготовление разрешительных документов для пребывания пары в советской погранзоне.
Глава УII. Харбин – Москва. Мизансцены.
Было около полудня. В окно ворвалось ярчайшее зимнее солнце, обрушив поток света на левую часть лица Николаева, заставляя его щуриться и гримасничать. Если бы не морозный рисунок на оконном стекле, можно было бы подумать, что и там, за окном, от этого солнца тепло и уютно, как здесь в кабинете.
Сегодня Николаев получил из Парижа документ, подписанный размашистой кутеповской подписью, с изложением полученной в Германии информации.
В резюмирующей части Кутепов настоятельно просил, даже, скорее, требовал мобилизовать все имеющиеся силы на поиск фактического материала и по военно-техническому сотрудничеству нацистской партии с Советами, и по выявлению экспедиций и, как было сказано в документе, - “негласному сопровождению с конечной целью заполучения результатов экспедиционных работ в районах Тибета и Гималаев”. – Вот это задача! – подумал Николаев, - и стал читать далее: «понимая трудность организации этой работы в достаточно обширном регионе любые дополнительные данные, имеющие отношение к подготовке экспедиций, будут незамедлительно вам предоставлены».
Николаев пригласил Лагина и, когда тот вошел в кабинет, попросил его присесть, ознакомиться с документом и высказать свои соображения. Лагин закончил чтение, оторвал взгляд от текста и посмотрел на Николаева. Тот невольно усмехнулся, подумав, неужели и у меня было такое же выражение лица. Возвратив документ, Лагин произнес: - Конечно, все это выглядит довольно странно, но должен доложить, что идея поисков тибетских знаний не нова.
- Поясните, что вы имеете в виду?
- Вы знаете, – я служил в контрразведке армии Романа Федоровича Унгерна барона фон Штернберга. При нем состоял молодой тибетец по имени Дамдин. Личность совершенно неординарная. Он в равной степени свободно владел русским, монгольским, китайским и, разумеется, тибетским языками. Унгерн - сухой, педантичный и жестокий человек, души в нем не чаял. Присвоил ему звание штабс-ротмистра и держал при себе и в качестве офицера по особым поручениям, и адъютанта, и переводчика и министра иностранных дел Срединной Империи, созданием которой болел и бредил в то время властолюбивый тевтон.
- Да, да, я слышал об этом. Я был знаком и с бароном, и с его геополитическими идеями. Хорошо. Продолжайте.
- Да. Дамдин как-то привел к барону тибетского монаха. Тот шел из Тибета в Даурию к местному ламе с поручением далай-ламы. Дамдин пояснил Унгерну, что этот человек имеет выдающиеся способности и может их тотчас продемонстрировать. Барон согласно кивнул, Дамдин что-то сказал монаху на родном языке, тот здесь же скинул с себя верхнюю одежду и обувь, разделся по пояс, вышел из дома и, скрестив ноги, сел на крыльце. Все это происходило в Центральной Монголии в январе 1920 года. Мороз стоял лютый. Через полчаса Дамдин и один из казаков охраны внесли замерзшее тело в дом и посадили около гудящей от огня печки. Барон осмотрел тело и приказал принести водки. Налили, выпили за упокой души. По второй выпить не успели. Тело задвигалось, засучило штанину на босой ноге, открыло топочную дверцу печи и, к нашему изумлению, сунуло ногу в огонь. Мы все почувствовали запах горелого мяса. Несколько секунд, пока нога жарилась в печи, мне показались вечностью. Затем человек извлек ногу, встал и, как ни в чем ни бывало, стал одеваться. Никаких видимых следов обморожения и ожогов мы не обнаружили. Тут уж пришлось выпить и по второй, и по третьей. Барон потом увел монаха и Дамдина и о чем-то долго говорил с ними с глазу на глаз. Через два месяца монах снова оказался в расположении наших частей. Он возвращался в Тибет. Никаких чудес больше не показывал и скоро тихо исчез. Вместе с ним исчез и Дамдин.
- Так, так, и что же дальше?
- Через полгода Дамдин вернулся. Но это был уже совсем не тот Дамдин. Этот был погружен в себя и отрешен от мира. Барону он заявил, что пришел к нему лишь потому, что обещал вернуться. И тут же заявил, что не будет более служить барону, поскольку должен служить одному лишь Богу. Барон вспылил, возмутился и хотел, было, расстрелять его, но, поразмыслив, успокоился, смягчился и отпустил бывшего ротмистра на все четыре стороны. Два года назад Дамдин объявился в Харбине. Он рассказал мне, что красные выгнали его из дацана в Агинской Бурятии, где он служил Богу, а сам дацан разобрали на бревна. Когда он попытался воспрепятствовать этому, его избили, и уже хотели расстрелять, но Бог спас, и ему удалось бежать. Красных он итак ненавидел, а после этого возненавидел люто и теперь считает, что его путь служения богу - это борьба с красными безбожниками.
- Чем он занимается сейчас?
- Служит в армейской контрразведке Хинганского корпуса атамана Семенова.
- Держите его в поле зрения, он может быть полезен нам
- Хорошо. Сергей Романович, позвольте спросить, так вы были знакомы с Унгерном?
- Да, я познакомился с ним при весьма щекотливых обстоятельствах, - Николаев чуть прищурился, напрягая память, - это было летом 1919 года. Мы захватили тогда Урал, взяли Пермь. Дорога на Москву была открыта. Казалось, последний рывок, последний удар, и красное наваждение рухнет. Эйфория победы охватила всех. Но командующий Южным корпусом генерал Каппель Владимир Оскарович видел и другое. Плохое взаимодействие северной и южной группировки наших войск из-за удаленности командующего от театра военных действий, полное отсутствие координации на юге с армией Антона Ивановича Деникина. Как следствие - выйти к Царицыну и перерезать единственную на то время хлебную артерию большевиков не удалось. Красные оказали на юге отчаянное сопротивление, и все время усиливали там свою группировку. Каппель не мог оставить армию и потому отправил в Омск меня с устным донесением об обстановке, просьбой перенести ставку поближе к действующей армии и начать, наконец, личные переговоры с Деникиным и Юденичем о совместных действиях. А Унгерну и атаману Сибирского казачьего войска генералу Семенову я должен был передать письма с просьбой поддержать предложения Каппеля. Семенова в Омске не случилось, он был в Чите, а Унгерну я письмо передал. Барон прочитал письмо, вызвал машину, и мы сразу направились в штаб. Адмирал Колчак принял меня, внимательно выслушал, докурил трубку и проронил: - Полковник, вы свободны. - И все. Следом к адмиралу зашел Унгерн. Вечерело. Идти мне было некуда, и я решил дождаться барона. Тот вышел через полчаса и был явно не в себе. Увидел меня, спросил где я остановился, получил ответ, что нигде, посадил в машину и сказал: - Прошу принять приглашение. У меня апартаменты в «Империи». Места хватит. – За ужином говорили обо всем и о концепции Срединной Империи тоже. Помню, барон страшно ругал императора Николая II за то, что тот по своей тупости ввязался в ненужную ни Империи, ни русскому народу войну с Германией. Ввязался и бесславно и бездарно положил миллионы лучших голов, довел Империю до ручки и тем вызвал на арену большевистских бестий. Право, лучше бы те миллионы - разорванные в клочья снарядами, полегшие под пулеметами, и сгнившие в провонявших смертью окопах – переселил, как ему советовал Столыпин, в Сибирь. Барон тогда разложил прямо на полу карту Забайкалья и говорил, смотри, сколько земли, какая сеть рек. Какая красота! Река Ингода! Красивейшие ущелья! Прелесть! Климат, конечно, непростой. Но 240 солнечных дней в году! И есть все! И железо, и свинец и золото, и уголь, и лес. Людей мало! Что такое сто пятьдесят тысяч на такую территорию? Мелочь. - В тот вечер мы крепко выпили. Но мыслил барон трезво, и я запомнил слова, сказанные им с горечью и болью: «Влияние изощренной жидовско-большевистской пропаганды в армии растет, а авторитет Колчака как командующего стремительно падает. Сидит Колчак в Омске как Кощей и чахнет над златом. (в Омске в то время находилась большая часть золотого запаса Российской Империи. Прим. авт.). Американский представитель Будберг как-то верно заметил, что адмирал Колчак по жизни ребенок, а в политике и вовсе младенец. Это надо же? Отказаться от предложения Карла - Густава Маннергейма – регента Финляндии – предоставить в распряжение генерала Юденича стотысячный корпус для похода на красный Петроград в обмен на обещание предоставить финнам независимость. На обещание!!! О, Боже, Боже! А от себя вот что скажу: - Ни черта адмирал не знает сухопутной армии и имеет весьма туманные понятия об организации военного управления и планирования. Мало этого – лампасами, словно юный корнет, запутался в юбке и шагу не может ступить. В сердце слепая страсть, в голове ядовитый дурман. Нашел время увлечься бабой. Штабной вагон превратил в салон кокотки. Остались от адмирала только член, кортик и кокарда. Да-а. Сядем мы на мель с таким адмиралом, сядем». - Николаев вздохнул: - Увы, пророческими оказались слова барона, поистине пророческими.
- И что же? Ваш доклад адмиралу не возымел никакого действия?
- Ну, почему же? Через месяц Колчак назначил Каппеля командующим фронтом. Но это была полумера. А дальше? А дальше запоздалое признание Деникиным и Юденичем Колчака Верховным Правителем России. Ирония судьбы. Адмирал к тому времени уже ничем не мог управлять. Остатки некогда полумиллионной армии под ударами красных покатились на восток. Впрочем, вы сами были свидетелем этого. Грустно. Но мы отвлеклись. Итак, ваши соображения по Кутепову?
- Соображения мои таковы, если позволите, – группу розыска и сопровождения надо подготовить. А вот направлять их в означенный район, пока мы не получим дополнительные данные об экспедиции или экспедициях бессмысленно. Это все равно, что искать иголку в стоге сена. У иголки, по крайней мере, есть реальные параметры. В нашем случае вообще ничего. По составу группы – нужен китаец, индиец или тибетец, а еще лучше и тот, и другой, и третий. Я займусь подбором людей. Кандидатуры наших соотечественников представлю в ближайшие дни. В отношении Дамдина я совершенно с вами согласен. Он может быть полезен. Но, вы знаете непростой нрав атамана Семенова. Он хоть и сидит сейчас в Японии, но без него никакие решения не принимаются. Мне кажется, с ним стоит переговорить заранее.
- Да, я сделаю это.
Николаев отпустил Лагина, отметив, что тему военно-технического сотрудничества нацистов с Советами тот вообще не затронул. Если потому, что это выглядит бредом, то, извините, что же за всем этим видит Кутепов и его «Общевоинский союз»?
Этот день преподнес Николаеву еще один сюрприз. Некто Каеда, назвавшись частным лицом, просил уделить ему некоторое время для конфиденциальной беседы. Просьба была удовлетворена. Перед Николаевым предстал чуть выше среднего роста, хорошо сложенный, можно сказать спортивного вида, японец, возраст которого определить было затруднительно. Вообще возраст мужчин азиатских национальностей определить довольно трудно. По достижении зрелого возраста, они как бы консервируются на долгие годы. Визитер заговорил первым:
- Здравствуйте, Сергей Романович, моя фамилия Каеда. Я неоднократно бывал в Харбине, но представлен вам не был и вот, пользуясь случаем, решил нанести визит. Все это было произнесено на русском языке непринужденно, с легким, почти неуловимым акцентом. Удивленный и заинтригованный Николаев предложил гостю присесть и поинтересовался целью его визита.
- Я, - начал визитер, - не буду ходить, как у вас говорят, вокруг да около, а сразу возьму быка за рога. - Продемонстрировав, таким образом, знание русского фольклора, продолжил: - Итак, я служу Императору, я разведчик. И прибыл к вам с предложением.
- «Оригинальное вступление», - подумал Николаев и спросил:
- За предложениями разведчика обычно следует вербовка. Вы намерены вербовать меня?
- Конечно, - ответил японец, - но не вас персонально, а всю организацию БРЭМ, точнее ту ее часть, которую можно назвать информационно-исследовательской, выполняющую специфические функции, не подлежащие, так сказать, огласке. И не меняйтесь в лице, господин полковник, это деловой разговор. Речь пойдет о равноправном сотрудничестве.
- Хорошо, слушаю вас, продолжайте.
- Буду краток. Есть одна вещь, на которую мы смотрим с разных позиций, но видим одинаково. Это - Советская Россия. Это ваш враг. И наш враг. А враг моего врага – мой друг, не так ли? Это первое и главное. Второе. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что с недавних пор вас интересует район Тибета и Гималаев.
«Точно, совсем с недавних пор, не далее как с сегодняшнего дня», – мысленно согласился Николаев, разглядывая занятного гостя.
- Так вот, - не дожидаясь ответа, продолжил Каеда, - и нас с недавнего времени интересует этот же район.
- Господин Каеда, поясните, пожалуйста, в части Тибета и Гималаев. Что же вас там может интересовать?
- Увы, то же самое, что и вас. Самостоятельные лингвистические, антропологические, историко-археологические изыскания, нас, как и вас, не интересуют. Все гораздо прозаичнее. Я говорю без каких-либо экивоков, прямо и откровенно: нас интересует - кто и что там намерен искать, и, если что-то будет найдено, то - что именно? В достижении этой цели вы и мы заинтересованы в одинаковой степени, как в одинаковой степени можем быть полезны друг другу, разумеется, сохраняя все это в тайне. Я предлагаю союз. Что вы на это скажете? Согласны? Если да, то, понятно, никаких договоров и протоколов мы подписывать не будем. Мне достаточно вашего слова офицера. Я, со своей стороны, готов дать такое же обязательство. Итак?
- Чем же вы можете быть полезны? - Николаев не испытывал колебаний поскольку имел все основания полагать, что в таком фантастическом предприятии – поисках на огромной территории кого-то, разыскивающего что-то - сильный партнер гораздо предпочтительнее сильного конкурента
- Людьми, деньгами, снаряжением. Да мало ли еще чем?
- Ну, что ж, я согласен.
- По рукам?
После рукопожатия Каеда заявил:
- Предлагаю определить исходные позиции. Я бы хотел, чтобы мы поняли друг друга в концептуальном, общеполитическом и общечеловеческом смысле. Прошу уделить некоторое время, здесь коротко не скажешь.- Последовал кивок Николаева и японец продолжил: - Мне кажется, это облегчит взаимопонимание, ведь лучший вариант в межличностных отношениях – это отсутствие недосказанного, недопонятого и уж, конечно, исключение всякой лукавости даже в мелочах. Как говорят русские - маленькая ложь порождает большое недоверие, а от недоверия до противостояния – один шаг. Вам, наверное, странно слышать подобные сентенции от разведчика, но, клянусь, все это я говорю по убеждению.
Немного расскажу о себе, тем более, что в ваших глазах так и застыл этот вопрос. О языке и образовании. Я историк и славист. Учиться в России мне, к сожалению, не довелось. После войны 1904 – 1905 годов отношения между нашими странами были более чем прохладными. Я обучался в Софийском университете. Кафедра русского языка и словесности была там очень приличной, поскольку бог знает с каких времен патронировалась Российской Императорской Академией. Задолго до этого, можно сказать, в нежном возрасте, у меня была возможность изучать русский разговорный язык. Тогда мы жили в Гонконге, в европейском квартале, точнее, в его русской части. Так что недостатка в языковой практике я не испытывал. На императорскую службу я поступил в 1917 году, когда у вас произошел октябрьский переворот, который теперь так пышно величают Великой Революцией. До этого я и не думал, что стану государственным служащим. Должен сказать, что мотивация поступления на императорскую службу тождественна вашей мотивации. Поясню. Вы потеряли все: Родину, дом, образ жизни, перспективу, друзей. Словом все то, что наполняет жизнь и, может быть, и составляет ее смысл. И теперь выброшенный из своего дома полковник Николаев борется с теми, кто сотворил это. Мне это понятно. Теперь и вы поймите - ваши враги это и мои враги по той простой причине, что мне вовсе не хочется повторить вашу судьбу. Из интереса, да и по долгу службы, я изучаю теорию коммунизма. Не буду говорить долго и нудно, а скажу просто. Все у советских коммунистов сводится вот к чему: выжить, насадив у себя дома коммунистические догмы, и затем распространить эти догмы на весь Мир. Это именуется победой Мировой Революции. Так что первая часть задачи ими решена – выжили, на очереди следующий пункт программы. А ведь наши страны – ближайшие соседи. И я не могу утверждать, что у нас в Японии не приемлют идей этой новой России, вовсе не могу. В общем, если говорить языком наших оппонентов, у нас с вами налицо полная идейная общность, а идея, овладевая массами, ведь мы тоже масса, становится материальной силой. И здесь с коммунистами невозможно не согласиться.
В свое время, относительно первой задачи коммунистов, то есть – выжить, - я питал некоторые иллюзии. Нет, не имелось в виду их возможное военное поражение в Гражданской войне. Уже после нее. Основа иллюзий – знание того, кем являются в большинстве своем творцы революции, профессиональные революционеры. Да, да, я говорю именно об этом, в большинстве своем, это евреи. На чем строились иллюзии? Я рассуждал как историк и, чтобы вы поняли мою логику, обращусь к истории. Начнем с иудейского царя Саула. У него был любимец - Давид. Когда Давид победил гиганта филистимлянина Голиафа, раскроив ему череп лихо запущенным из пращи камнем, Саул сделал его военачальником. Затем почему-то приревновал, стал завидовать его славе, да так, что задумал его убить. Давиду повезло: его предупредили о царской затее, и он успел скрыться. И где же он скрылся? У врагов – у филистимлян, у родственников убитого им Голиафа! Скрылся и все? Нет! Он перешел на службу к филистимлянам. (Филистея – Палестина. Прим. авт.). И служил им верой и правдой, безжалостно уничтожая всех, кого прикажут, и, в том числе, сынов народа своего. Вот так история! Но это ему не помешало! После смерти Саула Давид стал царем. Товарищ Ленин в своих многотрудных писаниях в таких случаях выражал собственные эмоции кратким латинским - SIC! Так! Царствование Давида и его сына – Соломона - было временем расцвета Иудеи. Однако недолго счастье длилось. После смерти Соломона воцарился Ровоам со своей простой философией: «Если отец мой – Соломон - наложил на вас ( народ иудейский) иго, то я увеличу его; если он наказывал вас бичами, то я буду наказывать вас скорпионами ( бич с нанизанными на него металлическими шестигранниками)». Вот такой у Соломона был сынок экстремал. Кому такое может понравиться? Естественно возникло недовольство, потом возмущение, затем восстание и, в конце концов, раскол. Из двенадцати колен (родов) израилевых под властью Ровоама осталось два: иудино и вениаминово. Они назвали свое царство Иудейским со столицей в Иерусалиме. Отколовшиеся десять колен образовали государство Израиль. Столицей его стал город Самария. А после этого и пошло и поехало. Два государства, населенные одним народом, говорящие на одном языке, имеющие один уклад жизни и один Закон Моисея стали с завидным упорством истреблять друг друга в непрерывных войнах. Длилась эта иудейская бойня почти четверть тысячелетия. Естественно, после такого затянувшегося кровопускания оба государства ослабли и поочередно стали добычей иностранных пришельцев. Хетты, ассирийцы, вавилоняне, парфяне, сирийцы. Прошли века. Наконец, династии Хасмонеев удалось сплотить народ и поднять на борьбу за независимость. Сто с лишним лет непрерывной войны и вот она – победа, вот она – независимость. Но власть! Кому достанется власть? Родные братья хасмонейской династии Гиркан и Аристовул не смогли поделить ее и столкнулись лбами. Но обессиленный народ не хотел проливать кровь ни за того, ни за другого. Что же делать? На ту беду братьев одновременно посетила одна и та же пагубная мысль: убрать с дороги соперника руками Рима, руками Гнея Помпея, который в то время стоял с легионами в Антиохии и с изумлением наблюдал за тем, как сначала один брат, потом другой пытаются загрести жар его руками. Опасно играть с Римом! Чем это закончилось известно. Иудея стала частью Римского мира, ставленником римской власти стал даже не иудей, а идумеянин Ирод, который озаботился и с великим тщанием под корень изничтожил династию Хасмонеев. Вот так. И во все времена: от Соломона до Хасмонеев и после, - появлялись пророки. На них снисходило откровение господне, все ожидали Мессию. И вот пришел Иисус, пришел, утверждается, точно так, как написано в древних пророчествах. И, придя, в своей знаменитой Нагорной проповеди прямо сказал: “ Не думайте, что я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел я, но исполнить”. Имелся в виду Закон Моисея. Казалось бы, все хорошо. Но – нет. Проповеди Иисуса очень и очень не понравились иудейским иерархам. Почему не понравились - это отдельная и очень серьезная тема. Касаться ее не будем. Заметим только, что тему эту старательно обходят все четыре Канонические Евангелия, скромно замалчивают и Католическая и Православная Церкви и даже состоящие с ними в контрах многочисленные сектантские течения. ( См. роман «Параллель: операция «Вирус» и дело Понтия Пилата»). Так вот - Иисуса стали травить, “стали искать погибели его”. Какое-то время ему удавалось избегать многочисленных ловушек. Но, когда в небольшой на то время группе учеников Иисуса появился предатель, – Иуда – все было кончено. К чему я это вам рассказываю? Иллюзии, да иллюзии! Я надеялся, что в силу этих тенденций, о чем я сейчас упомянул, в когорте победивших в России революционеров начнутся внутренние процессы брожения, которые со временем и взорвут эту компанию. Однако этого не произошло. Конфликт, причем конфликт серьезный и застарелый между Сталиным и Троцким, которого Ленин называл “иудушкой”, и тот не привел ни к чему, Троцкого удалили с политической сцены в далекую Алма-Ату, а затем и вовсе выгнали из страны. И, знаете, я сделал для себя печальный вывод. Этот человек – Сталин – на голову выше своего хитроумного окружения, он все время в движении, движении совершенствования, он успевает все, и он может все. По крайней мере, своими соратниками он уже манипулирует. Если вам будет интересно, я как-нибудь расскажу каким образом, прежде чем отправить Троцкого в ссылку в Алма-Ату, Сталин продемонстрировал свои блестящие способности, уничтожив его теоретически, идейно. Троцкого! Теоретика и трибуна большевизма!
- Господин Каеда, скажите, вы антисемит?
- Нет, я историк. Правда, теперь это всего лишь увлечение. А когда-то, по молодости, это было смыслом жизни и настолько захватило меня, что, представляете, я даже изучал латынь. Да. Но мы отвлеклись, вернемся к нашим баранам. Итак, наше сотрудничество. Я вам скажу откровенно, полковник, мне не очень по душе и как-то настораживает сама постановка задачи и будущее поле совместной деятельности. Имеется в виду тибетско - гималайская тема. И дело не в сложности, не в моральном и не в профессиональном аспекте. Нет. Я офицер, я на службе и должен выполнять приказ. Но что-то интуитивно, подсознательно, беспокоит меня. Скажите, вы не чувствуете что-либо подобное?
- Нет, - ответил Николаев, - не чувствую. Меня как раз в большей степени волнуют организационные, профессиональные, практические аспекты этого дела. И еще, откровенность за откровенность. По нашим сведениям предполагается выполнение поисковых работ силами совместных экспедиций: нацистов и коммунистов. Очень уж странен, на мой взгляд, этот союз.
- Что же тут странного? На вашей родине всем правит, вы, господин Николаев, не хуже меня это знаете, так называемый классовый подход ко всему, в том числе к морали и политике. А это очень удобная вещь для оправдания любого союза, для придания вполне нормального вида любому явлению. А уж германские партайгеноссен и вовсе освобождены от всяких предрассудков. Так что ничего удивительного.
- Не в этом смысле. Странно вообще участие коммунистов в этих поисках, если посмотреть на это с точки зрения их теоретических установок: диалектики, материализма и кучи всяких законов.
- Да, здесь есть вопрос, господин полковник, но ни вы, ни я не знаем точно их договоренностей и можем только догадываться, что их объединяет и какие цели преследует каждая из сторон.
Каеда выразительно посмотрел на часы, извинился, что отнял много времени, испросил разрешение нанести визит перед отъездом из Харбина, и встал. Николаев и японец расстались.
Оба не подозревали, что есть еще один человек в городе, который тоже занят «гималайской» темой. Этим человеком был Дмитрий Корнев - резидент советской разведки в Харбине. Ему, в отличие от Николаева и Каеды, поделиться своими соображениями было не с кем. Задание Центра нацеливало его на получение информации о подготовке секретным отделом БРЭМ, возможно совместно со спецслужбами Японии, группы (групп) для направления в район Тибета и Гималаев с целью поиска и обнаружения немецких экспедиций. Упоминание в задании о возможном союзе БРЭМ с японскими спецслужбами и дипломатичное указание о том, что положительные результаты их совместной деятельности по поиску немецких экспедиций вполне отвечают интересам Центра, давало основание Корневу сделать вывод: идет игра, финал которой может иметь серьезное политическое значение.
Прервав размышления, Корнев закурил и несколько раз подбросил в руке зажигалку. В полумраке комнаты тускло блеснул металл. Эта вещь не была выполнена из золота, не имела вправленных драгоценных камней, монограмм или каких-либо особых признаков. Обычная зажигалка. И все же для Корнева она имела особую ценность, была своего рода талисманом. Это был подарок Дзержинского в день их последней встречи в Москве в 1922 году. Память, воскресив одно событие, немедленно устремилась к другому. Вспомнился день приезда в Москву. Это было так давно, но зримые картинки прошлого вставали перед глазами, как будто это было вчера. Оставив родителей в далекой Ялте, молодой, спортивной наружности паренек приехал учиться в Москву. Дмитрию Корневу, правда тогда у него была другая фамилия и другое имя, было 16 лет, год тогда был 1911. Успешно преодолев экзаменационные испытания, молодой человек стал студентом технического факультета Московского университета. Как и многим студентам, выходцам из семей разночинцев, ему не приходилось рассчитывать на помощь родителей и потому пришлось искать работу, чтобы обеспечить себя всем необходимым для учебы и жизни. По объявлению в газете молодой человек нашел почасовую работу на железнодорожной станции Москва-Сортировочная и, что самое главное, сносное по условиям и цене жилье. Хозяйка, преклонного возраста женщина, сдававшая Дмитрию комнату, тоже работала на железной дороге и жила в небольшом домике неподалеку от станции. Ее муж погиб во время революционных событий 1905 года и овдовевшая женщина, чтобы как-то сводить концы с концами, сдавала одну из двух комнатенок постояльцам. Скоро состоялось первое знакомство студента с революционной марксистской теорией. Прочитав несколько брошюр с изложением основных взглядов марксистов, Дмитрий серьезно заинтересовался этим учением, и стал посещать кружок по изучению марксизма. После многих лет реакции эти сообщества стали вновь появляться в рабочей среде.
Студентом – четверокурсником Дмитрий стал членом РСДРП и тогда же, подчиняясь партийной дисциплине, отошел от активной деятельности. Руководитель регионального комитета партии, старый рабочий – путеец, по-отечески относившийся к Дмитрию, прямо заявил ему, что его главная задача завершить образование и языковую подготовку. Будущей революции нужны грамотные люди. Это имело силу приказа.
Однако завершить образование Дмитрию не удалось. Началась война, и в августе 1915 года недоучившегося студента призвали в армию. Большой неожиданностью для Дмитрия было его направление после тестовых испытаний на краткосрочные курсы при Генеральном штабе армии Его Императорского Величества в Гатчину. Курсы готовили военных разведчиков для действующей армии. Через полгода новоиспеченный офицер военной разведки был направлен в одну из дивизий Юго-Западного фронта. За участие в дерзком рейде по тылам противника накануне знаменитого Брусиловского прорыва молодой офицер был удостоен высокой награды: офицерского Георгиевского Креста. Октябрьский переворот застал поручика в Киевском госпитале, где он почти два месяца преодолевал последствия тяжелой контузии, полученной на фронте. В январе 1918 года Дмитрий получил предписание прибыть в Петроград, где и состоялась его первая встреча с Дзержинским, возглавившим только что созданную ВЧК. В обстановке строгой секретности боевой офицер и член партии большевиков занялся разработкой основ разведывательной службы молодого государства, что в скором будущем привело к созданию отделения разведки в составе Особого Отдела ВЧК, а затем и отдельного структурного подразделения - Иностранного отдела.
Корнев вспомнил, как в 1922 году состоялась последняя встреча с Дзержинским. Она была короткой. Войдя в кабинет и поздоровавшись по форме, он получил из рук хозяина кабинета конверт из плотной бумаги: - Получите и ознакомьтесь, товарищ Корнев. Садитесь. - В конверте обнаружились документы, удостоверяющие личность Корнева Дмитрия Ивановича и несколько листков отпечатанного текста, содержащего подробные сведения его биографии.
- Ну что, запомнили? Я думаю, вы уже поняли, к чему идет дело? Совершенно верно. Речь пойдет о нелегальной разведывательной работе за рубежом. Конкретно – в Маньчжурии. Я думаю, в ближайшее время там развернуться события, которые будут затрагивать наши интересы. Не скрою, после нашей встречи в Петрограде, я не упускал вас из вида и думаю, что со своими новыми обязанностями вы справитесь. Легенда ваша совершенна настолько, насколько это возможно. Прощаясь, Дзержинский сказал: - Я знаю, вы курите. Прошу принять на память эту вещь, - и передал Корневу зажигалку.
Через два месяца после этого разговора в Харбине появился респектабельный молодой господин очень приятной наружности. Было видно, что этот человек в юном возрасте не чуждался спорта, что сказалось и на физической стати и на манере ходьбы. Его походка отличалась легкостью и некой кошачьей осторожностью, что обычно присуще людям занимавшимся игровыми видами спорта, где постоянно меняется ритм и направление движения и где нужна взрывная стартовая скорость. Через небольшое время вновь испеченный гражданин, видимо располагающий необходимыми средствами и деловой хваткой, выкупил пай в лесозаготовительной фирме, а еще через некоторое время организовал акционерное общество (предприятие) по производству железнодорожных шпал, заявив, таким образом, о своих намерениях обосноваться в Харбине всерьез и надолго.
На улице Цветочной, в той ее части, которая упирается в бульвар Империи, то есть в центральной части города, молодой предприниматель арендовал двухэтажный особняк, первый этаж которого был отведен под деловые цели. Там разместились конторы лесопромышленного предприятия и акционерного общества. Покои второго этажа были предназначены для проживания самого Корнева, который занял две из четырех комнат. Оставшиеся были отведены под гостиницу для деловых партнеров. Натурализация прошла успешно. Дела молодого предпринимателя быстро наладились благодаря его трудолюбию и умению ладить с людьми. Те, кто соприкасался с Корневым: партнеры, знакомые, соседи, прислуга – отмечали его стремление к порядку, пунктуальность, несколько холодноватую вежливость и довольно частые деловые поездки. Если бы кто-либо вознамерился поближе поинтересоваться делами Корнева, то мог бы убедиться, что за короткое время он установил деловые отношения со многими предприятиями и организациями. В этом обширном перечне была и администрация КВЖД, покупавшая в больших количествах шпалы, и японские покупатели деловой древесины, и химический концерн “Мицуи”, поставляющий в Харбин химикаты, потребные для производства шпал, и южнокитайский торговый дом, спекулирующий на поставках леса из Маньчжурии, и фирмы Гонконга, располагающие лесовозами для морской транспортировки леса. Успешного предпринимателя, как и волка, кормят и голова, и ноги. География его передвижений соответствовала географии партнерских и торговых отношений.
Словом, прикрытие для основной деятельности резидента, скрытой от глаз любопытных, было солидным и надежным.
Созданное Николаевым Бюро русских эмигрантов, конечно, было объектом внимания Корнева с первых дней его пребывания в Харбине. В харбинском районе Фудзядян резидент приобрел и передал в распоряжение Бюро большой жилой дом. Этот дом, его окрестили «Корневской берлогой», стал временным жильем для тех, кому удалось бежать из Совдепии. Район Фудзядян, прямо скажем, не был престижным, но ведь все беглецы: будь то «графья» или простолюдины, мерзнут одинаково и одинаково нуждаются в тепле и крыше. И здесь не до престижа. Словом, этот жест Корнева был оценен по достоинству, что сделало его вхожим в Бюро. С большой осторожностью и тщательностью за эти несколько лет резиденту удалось внедрить нескольких агентов в штатный состав Бюро и потому, спустя некоторое время после второй встречи Николаева с японцем, Корневу стало известно об этих переговорах, как и о том, что начался подбор людей в состав поисковой группы. Еще через некоторое время информация об этом поступила в Центр и была доложена Менжинскому. К этому времени Менжинский уже знал, что зарубежным поисковым работам нацисты присвоили кодовое название “Аненербе” (наследие предков). Но не только это стало достоянием Менжинского. Ему стало известно, что Гитлер, после получения от института по изучению социума благоприятного прогноза о результатах предстоящих в 1930 году выборов в Рейхстаг, вызвал Гиммлера, недавно назначенного на должность рейхсфюрера СС, и приказал форсировать работы по “наследию предков”. Фюрер мотивировал это необходимостью разработки в кратчайшие сроки научного обоснования идей национал-социализма, избранности и превосходства арийской расы над другими народами, не забывая, разумеется, о прикладных возможностях древних знаний.
Форсировать подготовку и отправку экспедиций с учетом запущенной дезинформации, которая еще не принесла нужных результатов, вовсе не входило в планы Гиммлера. Однако доложить Гитлеру об этом мероприятии, которое теперь, после получения прогноза относительно выборов 1930 года, ему самому показалось мелковатым и несвоевременным, рейхсфюрер не решился. Не решился он и потянуть время, так как хорошо знал, что и ближайший сподвижник Гитлера по партии и обществу “Туле” Рудольф Гесс, и, имеющий влияние на фюрера востоковед профессор Карл Хаусхофер, в прошлом генерал военной разведки, немедленно воспользуются его ошибкой.
Так в недрах черного ордена под покровом секретности началась подготовка экспедиций. И все же, каким бы плотным покровом тайны не старались нацисты окутать свое детище, жизнь в ее постоянно меняющихся проявлениях всегда оставляет заинтересованному глазу и пытливому уму шанс либо заглянуть в почти невидимую щелочку, либо, сопоставив отдельные факты, сделать вывод, который делает все эти покровы полупрозрачными или вовсе даже бесполезными.
От резидентуры ОГПУ в Германии в скором времени в Центр поступили сведения о том, что немецкое картографическое предприятие получило заказ на подготовку крупномасштабных карт северных провинций Индии, Южного Китая, Тибета и Гималаев. От внимательного взгляда не ускользнул и факт подготовки санитарной службой Германии подробной справки об экзотических инфекционных заболеваниях полуострова Индостан, а также о производителях профилактических вакцин. Стало понятно: идет подготовка к посещению территорий, где имеются все шансы подцепить лихорадку-Ку, Скалистых гор или еще какую-нибудь гадость.
Итак, в Германии подготовка началась. Началась она и в Москве. Были собраны и переданы ОГПУ и материалы, доставленные из Тибета Николаем Рерихом, и часть архивных материалов Академии. В Москве практично решили, что, имея древние оригинальные документы на санскрите и, зная, что именно такого рода вещами интересуется оппонент, можно подработать удобную для себя ситуацию. И, кстати, почему бы не создать часть “наследия предков” лабораторным путем, так сказать – in vitro? Не забыли и прессу. В ряде научных журналов СССР были опубликованы тематические статьи. Глубокими и даже остроумными работами порадовал научный мир и простых читателей признанный в мире специалист по античным культурам профессор Ранович. В Москве опять же практично решили: играть, так играть по всем правилам.
В эти холодные февральские дни в России произошло и вовсе неприметное событие. Из Москвы транссибирским экспрессом во Владивосток выехали двое молодых людей – один высокий и худощавый, в пальто из шинельного материала и интеллигентной меховой шапке пирожком, второй чуть пониже, крепкого телосложения и противоречивого вида. Благородные очки в тонкой оправе не очень вязались с разухабистым, нараспашку извозчичьим тулупом и ухарской потертой местами шапкой ушанкой, давно заслужившей место на пугале. По прибытии во Владивосток молодые люди здесь же на вокзале наняли пролетку и неспешно двинулись в сторону уссурийского тракта. По тому, с каким любопытством молодые люди всматривались в город, передвигаясь по его горбатым улицам, было очевидно, что оба находятся здесь впервые.
Через несколько дней после прибытия друзей во Владивосток в кабинете Глеба Ивановича Бокия раздался телефонный звонок. Хозяин кабинета ответил, выслушал абонента, поблагодарил, попрощался и повесил трубку. Тотчас поднял трубку телефона внутренней засекреченной связи, набрал короткий номер и как только ему ответили, чеканя слова, произнес: - Бокий у аппарата. Мои ребята уже в Маньчжурии, - чуть подождал и повесил трубку.
Глава V111. Бесы и демоны.
Менжинский опустил трубку телефона и замер. Его лицо исказилось гримасой боли и отчаяния. Он был один в кабинете и потому сейчас мог позволить себе эту вольность. Осторожно, словно опасаясь уронить или задеть что-то эфемерно хрупкое, подтянул к груди руку и только после этого с облегчением откинулся на спинку кресла. Острая боль в позвоночнике, спровоцированная движением руки и легким поворотом корпуса, постепенно отпускала, но он знал, что за этой первой волной может последовать вторая. Несколько минут он сидел неподвижно, затем медленно достал платок и вытер со лба бисеринки выступившего пота.
Боли в позвоночнике, отдающие в бедро и коленный сустав, появились после глупейшей и нелепейшей автоаварии, случившейся более двадцати лет тому назад. Это были времена, когда при появлении на улице авто пешеходы уже перестали останавливаться и пялить на них глаза как завороженные, но еще не осознали, как легко это техническое чудо превращается в братоубийственный снаряд. В последнее время приступы боли стали приходить с пугающей частотой и повторными ударами, выводящими на грань болевого шока.
Телефонный аппарат тренькнул, сообщая, что на той стороне абонент отключился тоже. «Бокий, Бокий! Спасибо тебе. Очень удачно получилось с твоими ребятами, а главное вовремя, - сидящий в кресле человек прислушался к себе, - кажется, второй болевой волны не будет». Боль в позвоночнике затихла, успокоилось и колено. Надолго ли? Низким тембром мягко пробили напольные часы в углу кабинета. Есть еще полчаса. Потом начнется сутолока: доклады, шифровки, просьбы, протоколы, мольбы о помиловании, расстрельные акты, агентурные донесения и просто доносы, которым нет числа. Словом, аппаратная рутина и мучительное ожидание нового приступа, который заполнит собой все и отодвинет на время все. И мистика! Убийственная мистика последнего времени! Совершенно необъяснимым образом за приступами боли непременно следовали вызовы к Сталину. Мистика! И уж вовсе непонятно почему и каким образом эта мистика приобретала человеческое лицо. Лицо его зама. Первого заместителя председателя ОГПУ товарища Иегуды Еноха Гершеновича. В повседневной жизни Ягоды Генриха Григорьевича.
Менжинский еще ниже опустил спинку кресла до полулежачего положения, прикрыл глаза и мысленно вернулся к Бокию. Их первое и заочное знакомство состоялось в Петербурге почти тридцать лет тому назад. Бокий, отпрыск старинного русского дворянского рода, упоминавшегося даже в переписке царя Ивана 1V Грозного с князем Курбским, учился в Горном институте и как активный участник студенческих антиправительственных выступлений имел серьезные неприятности с полицией. Менжинский, представитель не менее известной дворянской фамилии, только только ставший дипломированным юристом, интересовался практикой адвокатуры по таким делам. Ему довелось ознакомиться с делом Бокия, и тогда же он узнал об уникальных графических, криптографических и шифровальных способностях этого молодого человека. Записи в тетради Глеба Бокия, изъятой полицией во время обыска, были не только зашифрованы, но и исполнены разными почерками. Лучшие специалисты полицейского ведомства и даже военной контрразведки бились, но так и не смогли подобрать ключ к шифру. Но даже, если бы это произошло, было бы невозможно приписать авторство одному человеку. Пролистывая загадочную тетрадь, Менжинский обратил внимание на одну особенность: ее листы в правой верхней части были слегка загнуты не от себя, как это чаще всего происходит при перелистывании, а к себе. Это свойственно людям, владеющим скорочтением. Они невольно вроде как подгоняют себя, загибая страницы к себе, потом это переходит в привычку. Эта мелочь запомнилась.
Затем очное знакомство, но именно знакомство и не более того. Прошли годы. Февральская революция и октябрьский переворот преобразили обоих. Народный комиссар финансов товарищ Менжинский! Заместитель председателя Петроградской Чрезвычайной Комиссии товарищ Бокий! Картина пеплом – русская аристократия в коммунистической революции. Замечательная черточка, загадочный штришок украшали ту картину. Общий фон – Советская Россия в кольце врагов. Это кольцо сжимает молодую республику, словно удав свою жертву. Страна коченеет от голода и пылает в тифозном жару. И в это трагическое время принимается решение о создании «Института по изучению мозга и психической деятельности». Разумеется, решение предваряли, как это бывает всегда, некие темные слухи, потом глухие разговоры, закулисные переговоры и малопонятная идеологическая возня со странными аргументами вроде того, что ключ к человеческому мозгу - это ключ к победе коммунизма в планетарном масштабе и прочее в этом же роде. Он, Менжинский, не верил этим слухам и фантазиям. И получил урок. Позже, уже имея на руках решение правительства, он узнал, что автором и движителем идеи создания института является никто иной, как товарищ Глеб Иванович Бокий! Это был сюрприз! Он же, как выяснилось, был автором грубо-утилитарного и потому неубиенного аргумента о необходимости концентрации всех научных и медицинских сил для обеспечения дееспособности мозга вождя мирового пролетариата. О том, что проблема дееспособности вождя существует и в любой момент может встать во весь рост, в высших эшелонах власти было известно. А чтобы капризный, щепетильный и своевольный Ильич не встал в позу, преподнесено было так: Партия считает, что здоровье гражданина Ульянова – это частный вопрос, а здоровье и дееспособность товарища Ленина – это дело партии, это, в данный конкретно-исторический момент, вопрос существования первого в мире пролетарского государства, несущего факел Мировой революции. И даже слывший серым и приземленным прагматиком нарком по делам национальностей Иосиф Сталин, случившийся о ту пору в Москве, узнав на келейном совещании о затее с Институтом, сощурил глаз, пожевал ус и с наигранно усиленным акцентом заявил: - Ми всэ знаем – товарищ Лэнин это тэрмидор и мозг рэволюции. А рэволюции бэз мозгов нэльзя.- Причем здесь термидор Сталин объяснять не стал, спрятал в усах загадочную ухмылку и собрался, было уйти, но был остановлен Свердловым: - Коба, постой, а протокол? – Сталин вернулся, наклонился, отыскал свою фамилию, взял ручку и сильно нажимая на перо и брызгая чернилами вывел «ИСт». Свердлов, полыхая чахоточным румянцем, возмущенно спросил: - Что, что это такое – «ИСт»? - Ответ последовал моментально: - Яков, ты савсэм балной - «ЫСт» – это я, вот такая будэт ыстория. - Когда дверь за Сталиным закрылась, прозвучала длинная нецензурная фраза. Все с удивлением уставились на интеллигентнейшего Свердлова. Было известно, что в сибирской ссылке он и Сталин какое-то время проживали под одной крышей, сиречь в одной избе, и бес их знает, что там было, но с тех пор товарищ Свердлов недолюбливает товарища Сталина. Но чтобы до такой степени? А товарищ Сталин проследовал в свой наркомат, состоявший из кабинета, двух облезлых письменных столов, дюжины таких же стульев, наркома и секретаря. Секретарь – миловидная женщина средних лет, - была на месте. С приходом наркома наркомат собрался в полном составе. Сталин положил на стол перед женщиной прихваченную копию только что подписанного им протокола и через десять минут знал всю подноготную этой истории. Маленьких людей большого аппарата всегда объединяет цеховая солидарность, и потому они знают все или почти все секреты подковерной возни и аппаратных игр. Это их среда обитания. «Так, так! Значит, товарищ Бокий! Хм, хм, интересно».
Была еще одна памятная черточка, штришок к картине. Лето 1921 года. К нему, Менжинскому, – в то время члену Президиума ВЧК – на дачу в Архангельском пожаловал старый друг Чича –отпрыск некогда славного рода Нарышкиных, роднившихся с царями - теперь нарком иностранных дел товарищ Чичерин. Был он мрачнее тучи. Расположились на солнышке в шезлонгах, вынесенных на травку. Говорил в основном нарком. Недавно он вернулся из поездки на тамбовщину. Давно не был в родных местах и вот выпала такая возможность. Ильич, давая добро на поездку, попросил оценить обстановку в мятежной губернии и присмотреться к местным товарищам. Чича рассказал: – Приехал я в Тамбов и попал в осажденный город. Переговорил кое с кем, повстречался. В родной Кирсановский уезд не поехал. Михаил Тухачевский отговорил. Он командовал там армейскими подразделениями, брошенными на подавление мятежа. Сказал, что от уезда осталось одно название. Встретился с местными товарищами, собрал их и спрашиваю - как же так получилось, что понадобилась целая армия для приведения к порядку гражданского населения. И что ты думаешь? Смеются! И секретари губкома Райвид и Пинсон, и завотделом пропаганды Эйдман, и предгубисполкома Шлихтер! Смеются и говорят, мол, ничего – теперь быдлам так всыпали, что больше трепыхаться не будут. Тухачевский постарался. Спрашиваю продкомиссара Абрама Гольдина: где он нашел эту легендарную Красную Соню? Она же Софья Гельберг. И кто дал ей помимо права продразверстки, то есть права безвозмездного изъятия сельхозпродуктов у граждан, еще и право расстрела, то бишь бессудного лишения жизни этих самых граждан? Гольдин отвечает мне, и тоже с усмешечкой, мол, прислал Соню председатель губчека товарищ Редассман. Он заполнял ей манд .., ха-ха, мандат, его же, дескать, надо спрашивать и о правах. Но спрашивать было уже не у кого. Редассмана за превышение полномочий, моральное разложение и отход от принципа пролетарского интернационализма (ему, видите ли, подавай наложниц евреек или, на худой конец, украинских девушек и непременно брюнеток) уже успели расстрелять. Красную Соню, прозванную так за кровавые расправы, мятежники изловили, раздели и посадили на два кола. Соня умоляла и просила о милости, просила, чтобы ее пристрелили. Но не было ей милости. Ну, ладно. Спрашиваю Эйдмана - кто надоумил поставить в городе Козлове памятник Иуде как борцу с религиозным мракобесием. И, представляешь, он мне с наглым смешком отвечает: товарищ Троцкий приказал! Ты понимаешь, Вяча? Троцкий приказал! Понимаешь? В православной российской глубинке памятник Иуде? – Здесь что-то случилось с Чичей, его речь потеряла связность. - Он смотрел в даль и повторял: - Демоны! Ах, демоны! Демоны, порождающие бесов! – Затем спохватился, как будто вспомнил что-то, и сказал: - Знаешь, Вяча, я ведь к тебе не впечатлениями поделиться приехал, а по делу. Надо что-то делать. Иначе погорим. Всю нашу посольскую переписку на той стороне читают. Полагаю, что и вашу переписку с резидентурами читают тоже. Специалисты слабые, потому и шифры ни к черту. Да и предатели! Что делать? - Как только Чича замолчал, Менжинский медленно, четко и с расстановкой произнес два слова: - Бокий Глеб.
- Что Бокий Глеб? – переспросил Чичерин, уперев взгляд в собеседника и играя бликами пенсне. - Зависла пауза. - А-а, - нарком хлопнул себя по лбу, - он тоже знал историю с зашифрованной тетрадкой Бокия, и теперь все вспомнил, - поблагодарил и скоро стал прощаться.
Через два месяца прибывший из Средней Азии загорелый Бокий обосновался в кабинете начальника Спецотдела при ВЧК. Теперь о качестве шифровальной работы можно было не беспокоиться.
Тем временем залитая кровью, опустошенная и разрушенная страна тяжело как поврежденный корабль разворачивалась в сторону неизвестного фарватера - к новой экономической политике. Все понимали, что возрождение рынка означает неизбежное возвращение ненавистного класса собственников-эксплуататоров и, как следствие, рост социальной базы контрреволюции в стране. А уж за этим непременно последует и активизация деятельности зарубежных белоэмигрантских организаций и спецслужб ведущих капиталистических стран. В новых условиях нужно было искать новые формы и методы работы ВЧК. Кое - кто понимал это. Он, Менжинский, в этом был убежден. Изыскания привели его к личному архиву начальника Особого департамента полиции полковника Сергея Васильевича Зубатова. В свое время этот новатор политического сыска попортил немало крови революционерам подпольщикам, однако на пике карьеры был отстранен от должности и изгнан в отставку без пособия и пенсиона. Увы, на Руси эдакое случается частенько, ибо сказано - нет пророка в своем отечестве. В марте 1917 года, узнав об отречении императора от престола, обиженный, но верный полковник пустил себе пулю в сердце. Получив архив покойного – три толстые папки - и. раскрыв первую, Менжинский увидел лист ознакомления, где значилось, что с материалами ознакомились двое: первый - сотрудник учетно-архивного отдела ВЧК, принявший их на хранение, вторым оказался, кто бы мог подумать, Глеб Бокий! Он поработал с зубатовским архивом месяцем раньше. Это был очередной сюрприз. Менжинский тщательно изучил наследие Зубатова и не пожалел о потраченном времени. Зародилась искорка идеи о легендированных агентурных группах, своего рода приманки для контрреволюционных элементов внутри страны и за ее пределами. Следовало все оценить и взвесить. Но что же привлекло в этих материалах Бокия? Ответ он нашел в третьей и самой объемной папке зубатовского архива. Эта папка не имела прямого отношения к профессиональной деятельности полковника, это была своего рода коллекция. Порожденная временем модная волна эзотерики не только с головой окатила корифея политического сыска, но и увлекла его за собой в туманные дали загадочного и непознанного. Подобно нумизматам и филателистам, десятилетиями собирающим монеты и марки, полковник собирал сведения о колдунах, волхвах, прорицателях, масонах, магах и исторических фигурах, подкрашенных мистикой и чертовщинкой. Словом, о людях, чьи способности и возможности не укладывались в прокрустово ложе общепринятых представлений их современников. От древнего полумифического египтянина Гермеса Трисмегиста, до вполне конкретного русского современника Григория Распутина. О тех, кто во все времена волновали и будоражили людей, проявляя себя за гранью понимания, затрагивая тайные эмоциональные струны общества и сильных мира сего и ловко играя на них. Относительно некоторых персонажей коллекции полковник вкратце высказывал свое мнение, другим, к примеру, великому инквизитору Испании Фоме (Томасу) Торквемаде посвятил пространное исследование. Считая его отцом политического сыска, полковник пытался найти мотивы и понять: почему этот человек, еврей по происхождению, безжалостно уничтожал соплеменников и, в конце концов, добился их полного изгнания из Испании. Но не загадочный и жестокий Фома привлекал Бокия, не многозначительные зубатовские аналогии Испании конца пятнадцатого века и России начала двадцатого. Его интересовал Аполлоний Тианский – современник Иисуса Христа, прокуратора Понтия Пилата и первых императоров Рима. Философ, маг, путешественник и, по мнению полковника, первоклассный разведчик. Здесь был русский перевод трактата Флавия Филострата «Жизнеописание Аполлония Тианского», несколько опубликованных в разное время и в разных странах работ, письма, брошюра на немецком языке и авторский реферат Зубатова. В нем полковник утверждал, что немецкий текст брошюры – это перевод латинской рукописи самого Аполлония Тианского, исполненной им по возвращении из длительного путешествия в Малую Азию, Иудею, Египет и Индию. К рукописи Аполлония прилагалась примитивная, но подробная карта с нанесенными маршрутами исхоженной им вдоль и поперек Малой Азии и его похода в Индию. На карту были нанесены горные хребты и тропы, водные преграды и броды, болота, зыбучие пески, караванные пути, колодцы и даже ареалы распространения дикой пшеницы двузернянки. Рукопись хранилась в римском императорском архиве, затем, на пороге крушения Империи, перекочевала в папскую библиотеку. Через восемьсот лет папа Климент передал ее императору Священной Римской Империи Германской нации Фридриху I Барбароссе, занимавшемуся в то время разработкой маршрута и подготовкой третьего Крестового похода в Святую землю за гробом Господним. По приказу императора Саксон Грамматик перевел рукопись на немецкий язык. Помимо топографической и описательной части, Аполлоний излагал в своем творении мысли о том, что еще царю Соломону во времена оны было известно, что не все атланты погибли во время катастрофы, что часть их заблаговременно покинула Атлантиду – или, по Аполлонию, Terra australis incognita – неизвестную южную землю, и обосновалась в Индии. И был у Соломона некий ключ, – clavicula Salomonis – и потому, как полагал Аполлоний, не только “золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов“ привозил царю раз в три года его Фарсисский корабль, как сказано в древней книге (3-я Книга Царств 10:22,23), но и еще что-то, чтобы он “…превосходил всех царей земли богатством и мудростию”. И “нашел” царь Соломон этот ключ, будто бы исследуя грандиозное сооружение атлантов в долине Бекаа в Леванте – огромную площадку – стоянку колесницы Бога - выложенную с изумительной точностью потрясающе огромными гранитными блоками. Через тысячу лет после царя Соломона римляне возвели на этом фундаменте грандиозный храм Юпитера. Каждый римский император считал своим долгом посетить этот храм и принести жертвы богам.
И Александр Великий, по мнению Аполлония, устремился в Индию не за новыми землями, богатством и славой, – все это у него уже было. Он стремился овладеть непознанным. Разгромив персидского царя Дария и, завершив таким образом, создание собственной империи, Александр заявил диадохам - представителям своей военной элиты, - что теперь ему предстоит найти ответ на вопрос: как управлять народами его огромной империи не только и не столько силой оружия, сколько силой знания, ума и убеждения. И он знает, где следует искать ответ на этот вопрос, и поведет туда армию. Но разве можно силой оружия получить то, что превосходит любое оружие? Очевидно - нет, и Александр понес наказание: – принял смерть в расцвете сил и зените славы.
Аполлоний Тианский избрал свой путь и прошел его, но итоговая часть – о результатах, о том: было ли его путешествие в Индию успешным - в рукописи отсутствовала. Это было вполне в духе папы: передать императору лишь то, что отвечало целям и интересам самого понтифика. И не более того. Заключительная часть рукописи, видимо, так и осталась за семью печатями в хранилищах Ватикана.
В папке поллковника было также письмо грека Лукреция Цицерониса, адресованное князю Федору Юрьевичу Ромодановскому. В письме автор сообщал, что прибыл в Россию вместе с Францем Лефортом при возвращении в Москву великого посольства; что это именно он, Лукреций, привез в Россию и трактат Аполлония Тианского, и обращение православных общин Греции, Болгарии и Сербии, придавленных турецким игом, к царю Петру. Он жаловался в письме, что Лефорт обманным путем завладел этими документами, чтобы они не попали к Петру Алексеевичу, который вполне мог оставить до лучших времен неприветливый, болотистый и холодный север со свинцовыми водами Балтики, и обратить взоры к благодатному югу и теплым морям. И там, при поддержке страждущих во Христе братьев славян и православных эллинов, рубить окно не только в Европу, но и Азию. Царь Петр Алексеевич мог отвернуться от болотной осоки, чахлого кустарника, от нищих чухонцев, и устремиться к югу: к виноградникам Средиземноморья, италийским пиниям и ливанским кедрам – к сказочной Персии и богатейшему Индостану. Лефорта такой вариант развития событий не устраивал. А все потому, пояснял Лукреций, что Лефорт - ставленник швейцарской гильдии Ганзы – имеет намерение устранить конкурирующих с ганзейскими купцами сильных шведов руками царя Петра. С детской непосредственностью Цицеронис сетовал, что когда ему удалось, наконец, попасть на званый ужин к Петру Алексеевичу, коварный Лефорт подговорил Александра Меньшикова и тот так напоил его, что когда удалось приблизиться к царю, он, Цицеронис объяснить и рассказать ему уже ничего не мог, а мог только мычать и икать. Петр Алексеевич смеялся, а Лефорт называл его, Цицерониса, шутом гороховым, унижая, таким образом, и его самого, и его фамилию. (Цицеро – лат.cicero – горох. Прим. авт.)
Реферат Зубатова по этим материалам был интересен версиями альтернативной истории Российской империи. Но заинтересовал он Менжинского не столько содержанием, сколько меткой Бокия. Да, да, меткой Бокия! Она проявилась при внимательном осмотре Менжинским этих документов, помещенных в папку №3. Меткой Бокия, его визитной карточкой стала привычка подгибать к себе при чтении правые верхние углы листов точно так, как в той его затерявшейся во времени загадочной тетради.
Итак, интерес Бокия – Аполлоний Тианский. Это стало понятно. Но что, что за всем этим стоит? Тогда – в 1921 году - Менжинский не нашел ответа на этот вопрос. Он получил его через два года, когда Бокий развил бурную деятельность по подготовке и отправке экспедиции в Тибет. Это было тяжелейшее для страны время. В Поволжье, а это треть страны, свирепствовали голод, безработица и бандитизм, люди умирали тысячами, толпы беспризорных детей подались в города в поисках куска хлеба Христа ради. До Тибета ли? Но умело запущенный Бокием неубиенный аргумент, что экспедиция – это последняя возможность, последний шанс спасти безнадежно больного Ильича, - сработал четко. Вот тогда Менжинский и пришел к выводу, что архивные изыскания Бокия имели цель определить направление или убедиться в правильности избранного пути поиска знаний древних, в существование которых, судя по всему, он верит безоговорочно. А коль так, то, зная его характер, ни при каких обстоятельствах не откажется от поставленной цели.
К несчастью, экспедиция 1923 года бесследно исчезла где-то у отрогов Тибета. Но это не охладило и не остановило Бокия. В конце 1926 года в Тибет и Гималаи отправилась группа Николая Рериха и Якова Блюмкина. Автором затеи был, конечно же, Бокий. Несмотря на то, что «аргумент Ильича» по причине смерти вождя отпал сам собой, как-то уж очень легко Глебу удалось «пробить» финансирование экспедиции. Это было странно. Странным было и то, что на момент решения этого вопроса состав группы был еще не определен. Все странности рассеялись, когда стало известно о влючении в группу Якова Блюмкина по инициативе, кто бы мог подумать, да, да, товарища Дзержинского. А ведь ФЭД был в то время - незадолго до смерти - настолько занят экономическими, организационными и хозяйственными проблемами страны и собственного здоровья, что и руководителем-то ГПУ был лишь номинально. До Блюмкина ли ему было и какой-то сомнительной экспедиции? Да и по своим взглядам он был бесконечно далек от всякой эзотерики и мистики. Так что вряд ли Блюмкина придумал сам Дзержинский. Бокий предложить эту кандидатуру не мог. Мягко говоря, он не жаловал товарища Блюмкина. Не жаловал за его склонность к дешевым внешним эффектам и самолюбованию, за пристрастие к богемному шику и ажиотажному вниманию к собственной, как ему хотелось бы выставить, демонической персоне и абсолютное, действительно демоническое, презрение к чужой жизни. Глеб Иванович издевательски - снисходительно называл его «Петухом местечковым с маузег-гом на пузе и г-г-а-анатой в заднице, или просто Кукаг-гекой-Кукарекой», пародируя его легкую картавость, намекая «гранатой» на участие в убийстве немецкого посла Мирбаха и вообще на пристрастие к оружию. Никто из руководства ГПУ Блюмкина рекомендовать не мог. Все знали, что Блюмкин был одно время порученцем опального Троцкого и, следовательно, рекомендовать его было равносильно навешиванию на себя ярлыка троцкиста со всеми вытекающими последствиями. Отсюда следовало, что, если это не сам Железный Феликс, что маловероятно, то, значит, он действовал по чьей-то указке. По чьей? Кто мог ему указывать? Этим человеком мог быть только Хозяин - товарищ Сталин - и никто другой. Все это - быстрое и щедрое решение финансового вопроса - шутка ли - сто тысяч полновесных золотых рублей, - и Блюмкин, означало, что в игру вступил новый игрок, ходы которого всегда продуманы, а цели тщательно скрыты. И было еще одно соображение: не тот человек товарищ Сталин, чтобы в своей игре доверить даже втемную, то есть не посвящая в замысел, роль человеку, которого он не знает лично. Отсюда следовал вывод: где-то их пути – Сталина и Блюмкина – пересекались. Выяснилось: да, пересекались. На Южном фронте гражданской войны. Сталин был откомандирован туда с чрезвычайными полномочиями, Блюмкин же координировал действия военной разведки.
Мысль вернулась к недавним событиям. Летом прошлого, 1928 года Николай Рерих объявился в Москве, общался с Бокием, Ягодой и Чичериным. Сталин его не принимал, следовательно, ничего сенсационного Рерих не привез и очень скоро покинул страну, оставив напоследок туманные намеки о какой-то бесценной шкатулке, обладателем которой стал Блюмкин. Сам же Блюмкин продолжал оставаться где-то за рубежом, и это укрепляло в мысли, что главный Игрок, помимо участия в тибетском походе, предусмотрел для него еще какую-то роль. Какую? Время, быть может, покажет.
Бой часов прервал воспоминания и размышления Менжинского. С последним ударом дверь открылась, в кабинет вошел секретарь с папкой докладных документов, подошел к столу и положил папку перед Менжинским. Ее вид напомнил ассоциативно о рукописи Аполлония Тианского и навеял мысль о том, что, может быть, партайгеноссе Гейдрих, или кто другой из высших жрецов черного ордена СС, также внимательно вчитывался в строки древней рукописи, как товарищ Бокий, и пришел к тем же выводам относительно древних знаний, Тибета и Гималаев. Ведь могут же разнесенные географически явления иметь общие черты? Вполне. Могут они развиваться параллельно? Судя по тому, что происходит, очень даже могут. Да. Мысль вернулась к Бокию: «Интересно было бы знать: к каким выводам он пришел относительно моей осведомленности о его ребятах?» - Да, вот что, – Менжинский вспомнил сталинский кабинет и книги на столе, повернул голову и обратился к секретарю, – найдите и принесите мне роман Достоевского «Бесы» издания 1873 года. Отпустив секретаря, Менжинский придвинул папку к себе и раскрыл ее. Тут же раздался телефонный звонок. Он поднял трубку и услышал знакомый голос Поскребышева: - Хозяин приглашает вас к 21.30. – Хорошо. Менжинский повесил трубку, закрыл глаза и сразу увидел лицо Генриха Ягоды. « Бес бы тебя побрал! Прямо мистика какая-то!» - и вслед за этим почувствовал, как начал неметь позвоночник, заныло и дало знать о себе колено. В голове кто-то с ужасом прокричал: - Вторая волна! – Он скрипнул зубами, зная, что сейчас последует удар невидимой и безжалостной руки. Она загонит шило в позвоночник и начнет его там раскачивать. Бисеринки пота выступили на лбу. Рабочий день начался.
Бокий после короткого телефонного доклада действительно думал о своих ребятах. Но не о том, как о них узнал Менжинский. На этот вопрос он нашел более - менее приемлемый ответ очень скоро. Рассуждать долго не пришлось: « От кого я получил тетрадь из библиотеки творческого наследия Бехтерева? От замдиректора института Гутмана. Он же помог мне, чтобы изготовленная мной копия тетради (сколько времени было потрачено на имитацию почерка Бехтерева!) с придуманными рассуждениями папы о тибетских знаниях и «ключе царя Соломона», попала именно в руки Соколова. Кто знал, что это я устроил Михаила Крюкова на работу в ту же лабораторию, где трудился Соколов; что это я организовал им комнату в коммуналке? Опять же Гутман. Далее - в институте только он знал, что Крюков пришел к ним на работу из моей конторы. И, наконец, он же, Гутман, по моей просьбе провел беседу с Соколовым, подталкивая его к уходу из института после скандального и сенсационного доклада на симпозиуме. Оставалось выяснить: – где могли пересекаться Менжинский и Гутман? Выяснилось: – в Рабкрине Гутман был заместителем Менжинского. О, бесы и демоны, не просчитать пути ваши! Добавить к Гутману мое участие в подготовке прошлых тибетских экспедиций и, пожалуй, да: Менжинский мог просчитать мою цель. Просчитал и попал в точку»
Бокий вздохнул, достал из коробки папиросу, размял ее и закурил: «Петр Соколов. Сильный парень. Из дворянской семьи. Его отец – специалист по античным культурам, профессор - преподавал в Петербургском университете. В марте 1917 года отец с матерью уехали в Египет по приглашению Владимира Семеновича Голенищева - руководителя кафедры египтологии Каирского университета. Сын покинуть воюющую Россию отказался, закончил в том же году полный курс медицинского факультета, призвался в армию и выхаживал раненых в Московском госпитале. Там его заметил Бехтерев и организовал перевод в свой институт мозга. Парень имеет все задатки настоящего ученого. Так считал папа Бехтерев, а он в выборе учеников не ошибался никогда. Как-то в узком кругу папа высказал соображение, что Соколов, как и он, – фанатик от науки и аполитичный патриот. Он может пойти за знанием по любой дороге, он свободен как птица, и, как птица, всегда вернется к гнезду.
Сравнение с птицей, возвращающейся к гнезду, и подтолкнуло к мысли о нелегальной отправке Соколова в Тибет. Но одному тяжело. Нужен напарник. Так появился Михаил Крюков. Талантливый инженер-технолог. Технарь - мечтатель. Мечтает о путешествиях. В меру авантюрист. В целом хороший парень, но иногда слишком категоричный и с заносами. По его определению общество состоит вовсе не из классов и социальных групп. Нет. Оно состоит из вождей – их немного - и остальных – их много, они - масса задроченных и удрученных – расходный материал с точки зрения вождей. Если снять с советских пропагандистских штампов цветистую словесную политическую шелуху, то, пожалуй, он прав. Даже у сдержанного Менжинского проскакивают выражения типа «социалистическая скотинка». Возвращаться к задроченным и удрученным, к социалистической скотинке? Нет, Крюков не вернется. Да и бес с ним. Вернется Соколов.
Память опять сделала рывок назад. К экспедиции 1926 года. Его, Бокия, после всех его усилий по организации экспедиции просто отвели от всего, что было связано с этим делом, и включили в состав экспедиции людей, по его мнению, заведомо бесполезных. И сразу после этого последовала наглая выходка Блюмкина. Он заявился в кабинет Бокия, вальяжно развалился на стуле, соорудил мерзопакостную улыбочку на наглой роже, и многозначительно отцедил через губу, что никаких действий против его, Блюмкина, кандидатуры предпринимать не надо, ибо в противном случае тайна масона Бокия перестанет быть для кого - либо тайной. Кукарека может прокукарекать, и это Бокию выйдет боком. Так и заявил. Что тут скажешь? Да, он был масоном. Это правда. Изрядное количество видных революционеров были в свое время членами различных масонских лож, это не считалось чем-то из ряда вон. Правда, позже, уже после революции, они открыто признали причастность к братству вольных каменщиков, прикрываясь интересами дела. А он не захотел кривить душой и промолчал. Да. А Блюмкин, конечно, сволочь, тут иного мнения быть не может, но сволочь талантливая. Бокий знал, что после нескольких месяцев пребывания в начале двадцатых годов в Иране, Блюмкин освоил фарси, местные традиции и обычаи и свободно общался с местным населением и даже стал одним из создателей Иранской Коммунистической партии.
И пришлось таки эту сволочь Блюмкина отпустить, а об экспедиции забыть. Источник же осведомленности Блюмкина о собственном масонском прошлом он даже не пытался вычислить, поскольку был знаком с афоризмом этого проходимца: «Что известно одному еврею, то известно всей шобле.» А шобла велика, ох, велика! И корпоративна, и конспиративна. Да, сколько времени потеряно! И, как заноза в мягком месте, засевшая где-то в глубинах сознания мысль о том, что рано или поздно юношеское романтическое масонское увлечение вылезет, по выражению подлеца Блюмкина, ему, Бокию, боком.
Затем смерть Бехтерева и печальное осознание того, что революционного прорыва в познании человеческого мозга в обозримом будущем ждать не приходиться. Увы, не приходиться. Да.
И ожидание. Тревожное ожидание надвигающихся событий уже поставленных на повестку дня. Коллективизация и индустриализация. Грандиозные планы и поистине бесовский замысел их выполнения. Относительно последнего – то бишь изощренно-бесовской сути замысла - он не питал никаких иллюзий. Первый этап коллективизации – раскулачивание и ликвидация кулачества как класса. Ликвидировать – значит отобрать у кулаков все имущество. Передать его как вклад государства в создаваемые колхозы, играя на низменных чувствах бедноты, приманивая их этой халявой в колхозы и, одновременно, запугивая кулацкой судьбой так называемых середняков. Какой судьбой? А страшной судьбой! Часть кулаков будет переселена в северные районы и Сибирь. Этим можно сказать повезет. Остальные попадут за колючую проволоку на гигантские стройплощадки, лесоповалы, шахты и прииски в качестве бесправной, бесплатной, ударной силы великого плана индустриализации. Но как определить: кто есть кто? Кто кулак, а кто середняк? И кто судьи? Для определения бедняка никакие критерии не нужны - голая задница говорит сама за себя, а с теми как? Этого никто не сказал. И потому не нужно быть глубоким психологом и знатоком деревни, чтобы догадаться какая судьба ждет середняков в нищей общине, пораженной и развращенной безнаказанным грабежом зажиточных соседей. Это миллионы людей. А по статистике крепкие кулацкие хозяйства производят около трети всей товарной сельхозпродукции, а с середняками – значительно больше половины. И где гарантии, что беднота и голытьба, получившая имущество «богатеев», будет с таким же рвением как они работать над его приумножением? Нет таких гарантий, и быть не может. Более того, с большой степенью вероятности можно предположить, что замена выношенного и выстраданного тысячелетнего понятия «мое» на недоношенное и непонятное «наше» только снизит мотивацию к труду. И что все это означает? Это означает, что над страной только только оправившейся от голода вновь нависнет призрак этого ужаса. Но и это еще не все. Чтобы труд миллионов сельских мужиков, загнанных за колючую проволоку на гигантские стройки и промплощадки был эффективным, ими нужно руководить и их нужно обучать. Значит, потребуется немало технических специалистов высшего звена, еще больше среднего и огромное количество квалифицированных рабочих. Но вряд ли найдется потребное количество энтузиастов, готовых добровольно работать в зоне. Где же их взять? Негде. И потому придется их изъять с заводов, конструкторских бюро, мастерских и транспортных предприятий. То есть оторвать от нормальной жизни и бросить в зону. Пусть поработают на Идею за миску баланды, если хотят жить. На каком основании? На основании исторической и революционной необходимости. А чтобы в глазах обывателя все это выглядело пристойно, придется создать коварного и хитрого врага, раздувающего классовую борьбу и сбивающего с пути истинного отдельных советских граждан. Вот где пригодится великолепная идея Менжинского о легендированных антисоветских агентурных группах. У хорошего хозяина ничего не пропадает. Так что Хозяин, надо полагать, оценил идею. Ведь обывателю будет невдомек, что враги, плодящиеся по стране как тараканы, и есть плоды той распрекрасной идеи. А доведя идею до абсурда, можно раздувать кадило классовой борьбы где угодно, хоть в затхлом Уюбинске, хоть в Колыбели Революции. Поистине бесовский замысел. Что дальше догадаться и вовсе нетрудно. Рост недовольства, вспышки насилия, террор, страх, как среда обитания. А страх питается только кровью, и, значит, опять кровь, кровь, кровь. Предстояла большая, сложная и кровавая работа. Но она не вдохновляла. И именно поэтому назначение после смерти ФЭДа на пост главы ОГПУ Вячеслава Менжинского он, Бокий, воспринял равнодушно. Хотя как член Коллегии ОГПУ знал, что незадолго до своей смерти Железный Феликс, обсуждая со Сталиным вопрос о преемнике, назвал кандидатуру его, Бокия, с оговоркой, что, конечно, логичнее было бы предложить Менжинского, но тот очень болен и, дескать, негоже заменять умершего Дзержинского умирающим Менжинским на пороге великого исторического перелома. Так и сказал. Хозяин внимательно выслушал, но, как всегда, поступил по-своему. А в данном случае с точностью до наоборот: он все же сделал главой организации Менжинского, но стал приближать к себе его заместителя - Генриха Ягоду. Ничего не изменилось и после знаменитого выступления Менжинского на торжественном собрании по случаю десятилетнего юбилея органов ВЧК-ОГПУ, когда, взойдя на трибуну, он вдруг смертельно побледнел и вместо заготовленной речи произнес несколько слов вроде того, что чекист должен уметь хранить молчание, на том закончил, покачнулся и, прихрамывая, ушел. После этого скандального выступления Хозяин все чаще стал вызывать к себе Ягоду для решения практических вопросов. Значит, именно ему будет отведена главная роль в предстоящих событиях. Роль демона, роль палача.
Бокий затушил папиросу в пепельнице. Ему припомнилось чье-то выражение: «если поскоблить циника, то непременно проявится идеалист». Да, а в моем случае не только идеалист, но и неисправимый романтик. А все потому, что я не хочу крови, не хочу. Я устал от крови. Но и не вижу для страны другого пути, кроме пути кровавой ломки. Моя соломинка, моя последняя, и может быть наивная надежда избежать запуска этой мельницы на крови - знания древних.
Как они там, мои ребята?
Менжинский вернулся в свой кабинет после аудиенции у Сталина около одиннадцати часов вечера. Это была необычная аудиенция. В этот раз говорил в основном Сталин. И говорил о вещах весьма удивительных. Как выяснилось, Яков Блюмкин, возвращаясь из Индии через Турцию, встретился с Львом Троцким, обосновавшимся на турецком острове Принкино в Мраморном море. Мало того, что встретился, но и получил от него письмо для передачи Карлу Радеку. Блюмкин письмо перепаковал и от своего имени отправил адресату диппочтой через советское консульство в Константинополе. Умный Радек, получив письмо, и уяснив, от кого оно, передал его Сталину. Сталин, вручая вскрытое письмо Менжинскому, поведал ему обо всем этом спокойно и, как всегда, с совершенно непроницаемым лицом. И только то, как прозвучало последнее слово в его фразе: «Надо арестовать Блюмкина, этого предателя», и то, что, набивая трубку, он просыпал табак, выдавало его эмоции. Вероятно, что-то пошло не так как замыслил главный Игрок.
Переданное Сталиным письмо предстояло проверить на наличие тайнописного текста. Интуиция подсказывала, что тайнописный текст между рукописных строк будет обнаружен. Потому что это нужно товарищу Сталину. Правда, сразу же возникнет вопрос: является ли автором текста сам Троцкий? Логика заранее протестовала против этого. По той причине, что если Троцкий доверяет Блюмкину, то незачем прибегать к тайнописи. Если не доверяет, то это и вовсе глупо. Посмотрим. А Блюмкин? Что это? Эксцесс исполнителя? Отклонение от предписанной ему роли? Или теперь он просто отработанный материал? Время, быть может, покажет. О, бесы и демоны! Хитры ваши игры
Глава IХ. Увертюра.
Низкорослая маньчжурская лошадка с седой от инея гривой лениво тащила сани по хорошо укатанному снежному насту, сверкающему в лучах заходящего зимнего солнца. Подступающие к дороге слева и справа чахлые березки и лиственницы потрескивали словно перекликаясь. Мороз был крепкий. - Кифа, нос – Михаил толкнул в плечо задремавшего в санях Петра. Тот с трудом разлепил веки и принялся растирать побелевший нос. Начался длинный пологий спуск к раскинувшемуся внизу городу, ощетинившемуся столбиками печного дыма. Возница теперь придерживал лошадь, чтобы сани не понесло по скользкой дороге. Михаил выпрыгнул из саней и побежал рядом, снимая с себя на ходу тулуп. – Кифа, слезай. Петр кое-как вывалился из саней и теперь трусил рядом растирая нос. Михаил стащил с него пальто и головной убор, набросил ему на плечи свой тулуп и нахлобучил шапку, накинул на себя пальто друга и интеллигентную, но ни черта не греющую шапку пирожком. Припустил вперед и поравнялся с возницей. Возница – закутанный в шубу нанаец с карабином за спиной – вопросительно скосил глаза. Михаил, показывая рукой в сторону города, спросил: - Нас сюда? Как называется город? – Нет, - ответил тот, - вас в Харбин. А этот город называется Муданьцзян. Михаил рассмеялся и крикнул: - Эй, Кифа, город называется Муданьцзян. А живут в нем, стало быть, кто, муданьки? Петр, растирая больно оттаивающий нос, не отвечал, только сопел и вытирал слезы.
Согрелись и запрыгнули в сани. Оба завороженно уставились на багровый диск уплывающего за сопки солнца. Валенки Петра оказались рядом с лицом Михаила. Он отодвинулся и вдруг вспомнил последнюю встречу с Глебом Иванычем в уютной и теплой московской квартире с медвежьей шкурой на ковре и странной картиной в простенке. Пока Бокий расписывал ему порядок действий по прибытии во Владивосток, Михаила все время отвлекала и эта картина в простенке, но, главным образом, мысль: зачем Бокию нужна вся эта возня с отправкой их черт-те куда и бес знает зачем? И, казалось бы, проще простого задать ему прямой вопрос. Но не стал Михаил задавать этот вопрос. Не стал, зная характер Бокия, и памятуя его урок, что, если вопрос неудобен, то на прямой вопрос вряд ли последует прямой ответ. И вот сейчас, полулежа на сене в санях, Михаил пришел окончательно к мысли, которую раньше гнал от себя: «Да, Бокий действительно верит в существование знаний древних, верит безоговорочно, как юный романтик верит в вечную любовь. Но каких знаний он жаждет? Как управлять человеческим мозгом? И для чего? С какой целью? Чтобы штамповать тысячи, сотни тысяч, миллионы послушных чужой воле человекоголемов? Во имя победы Мировой Революции? Ах, Бокий! А мы для него инструмент? Да, это так, ведь говорил он мне как-то, что сам занялся бы этим делом - поиском знаний древних, - но беда в том, что его никогда не выпустят из страны. Слишком много знает. И сказал он это вскоре после смерти папы, когда всем стало ясно, что решения глобальной задачи – разработки методики управления человеческим мозгом - вряд ли стоит ожидать в обозримом будущем. Да, но есть здесь один и вовсе скользкий момент. Я никогда не кривил душой и не убеждал Бокия, что в любом случае вернусь в Россию. Более того, я и Соколову говорил, что сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь ему в поисках, которые и сейчас-то мы представляем себе весьма туманно. Помочь и только. Стало быть, изначально основную ставку Бокий сделал на Соколова. Ставка втемную. Интересно. И главный вывод: Бокий, очень тонко чувствующий людей, уверен, что Кифа вернется в Россию. Интересно было бы знать: откуда эта уверенность?». - Михаил покосился на Петра, который задумчиво покусывал соломинку, наблюдая, как сгущаются ледяные сумерки над городом. « А ведь вернется! Есть в нем какая-то сила! Есть стержень! Он, если не погибнет, вернется. И неважно, на белом коне и в шелках, или на костылях и в струпьях, но вернется». Михаил снова вспомнил наставления Бокия о том, что для Соколова все должно выглядеть естественно. Во Владивостоке на вокзале их встречал сотрудник ГПУ под видом извозчика с номером девять на бричке. Михаил нашел его сразу, он же и подсказал где они могут найти временное жилье. Договорились о цене, сели и поехали, с интересом всматриваясь в горбатые улицы незнакомого города. Однако уже через десять минут путешествия на двадцатиградусном морозе оба почувствовали, как начинают отваливаться от холода ноги, и одновременно пришли к мысли, что их обувка и затея с переходом границы - вещи несовместимые. И тогда Петр подергал извозчика за рукав и попросил отвезти их туда, где можно купить валенки. Извозчик оглянулся, взглянул на их ботинки, усмехнулся и стал разворачивать бричку назад: к толкучке у вокзала.
Временное жилье они обрели в неказистом доме на окраине города с неразговорчивым и угрюмым хозяином по глаза заросшим черной бородой. Затем трехдневная беготня по городу с осторожными расспросами о том, как бы половчее слинять за кордон. «Повезло», конечно же, Михаилу. Недалеко от порта, в забегаловке, куда они заглянули, чтобы согреться и перекусить, Михаил заговорил с крепким мужичком в потертом матросском бушлате и хитрыми и плутоватыми глазами. Затем они выбрались из толчеи, переговорили в сторонке и подошли к Петру. Так вас двое? – спросил мужичок и тут же огорошил суммой: « Триста рублей». Быстро доели обед, Михаил кивнул новому знакомцу, и все вышли на улицу. Петр сразу в лоб спросил: - Триста рублей и потом ищи свищи?
- Почему ищи свищи? – обиделся мужичок - Триста рублей отдадите егерю Ивану. Ни о чем говорить с ним не надо. Сразу надо сказать – триста Никитичу. Ясно? Это вроде пароля. Если он эти деньги не возьмет, значит, от ворот поворот, чем-то вы ему не глянулись. А если возьмет, то дальше ваше дело как вы с ним договоритесь. Уловили? Слушайте, как его найти.
Утром следующего дня угрюмый и бородатый хозяин без лишних вопросов отвез их в Кедровую Падь.
Егерь Иван встретил их не очень приветливыми вопросами: чего надо? Зачем пришли? Петр заученно отбарабанил: - Триста Никитичу, - и протянул деньги. Егерь с сомнением оглядел обоих, взял деньги и спросил: - Что еще? Петр судорожно достал оставшиеся с таким трудом собранные в Москве деньги и протянул ему. Тот взял их, неторопливо и аккуратно пересчитал и вернул со словами: - Меня зовут просто Иван, а не Иван-дурак. За эти деньги я могу только пустить вас переночевать, да и то в сарай.
Надо было видеть лицо Петра. Это была маска. Все рушилось. Негнущимися пальцами он расстегнул внутренний карман пальто, достал золотой портсигар, подарок отца, и протянул егерю. Тот долго крутил его в руках, прикидывая вес, и даже пробовал на зуб: - Ну, лады. Завтра с утра пойдем. Повезло вам. Была оттепель, потом треснул мороз. Наст крепкий, пойдем без следов. Да ты не переживай, - взгляд на Петра и кривая ухмылка, - на той стороне портсигар все равно отобрали бы.
Границу друзья перешли голы как соколы. Ни денег, ни ценностей, только ботинки в вещмешке, там же шмат сала, пара буханок хлеба, бельишко, спички и свечи.
В город Муданьцзян въехали в темноте и в сопровождении собачьего лая двинулись по его кривым улочкам. Остановились у большой фанзы, окруженной высоким забором и с часовым у ворот. Часовой вызвал офицера, и тот вышел из строения с двумя солдатами. Пока офицер разговаривал с возницей и получал бумаги, солдаты завели друзей в дом, провели в заднюю комнату, обыскали, один из солдат открыл люк в подвал. Другой стал проверять содержимое вещмешка. По крутой деревянной лестнице обоих не очень любезно отправили вниз, вслед им полетел и вещмешок. Крышка люка с грохотом закрылась, лязгнул металл задвижки. В подвале было темно, сыро, но тепло. Петр впотьмах нащупал мешок, чиркнул спичкой, зажег свечу. Осмотрелись. Выложенные кирпичом стены, деревянные потолочные перекрытия и лестница. И все. Устроились на ступеньках лестницы как куры на насесте. - Ну, что ж – подвел итог Михаил – гостиница первоклассная, персонал вышколенный, прием теплый, сейчас подадут ужин при свечах. Кифа, подай-ка мешок и придвинь свечку.
Ранним утром только только задремавших друзей разбудил топот солдатских сапог и лязг открываемой задвижки. Друзей вывели во двор фанзы и затолкали в автофургон. Взвыл двигатель, поехали.
В Харбин прибыли когда уже смеркалось. Промерзших донельзя и клацающих от холода зубами друзей и здесь ждали подвальные апартаменты, но, правда, уже с благами цивилизации: электрическим светом и нарами. Измученные дорогой и морозом друзья, отогреваясь, тут же распложились на них, сетуя что их вещмешок с остатками сала и хлеба забрали, а перекусить было бы совсем нелишне. Долго горевать не пришлось. Скоро их извлекли из подвала, сопроводили на второй этаж здания и завели в небольшую комнату. Человек, сидевший за письменным столом, предложил им присесть к приставному столу и коротко представился: - Лагин Василий Иванович, - и пояснил: - Вы находитесь в Бюро русских эмигрантов. Ведь вы русские эмигранты, не так ли? А коль так, то прошу доложить: с чем пожаловали? Михаил угрюмо пробурчал: - Вон с чем, - и голодным взглядом показал на их вещмешок, лежащий в углу комнаты. Лагин рассмеялся: - Ах, ну да, ну да. Хочу заметить, что имуществом вы не особенно обременены. Итак, я повторяю вопрос и предлагаю начать с того: как вам удалось перейти границу, и, собственно говоря, с какой целью? Повествование друзей Лагин выслушал внимательно, и когда они закончили, после недолгой паузы сказал: - Так, так! Значит в Тибет за знаниями? Вот с этим? – теперь уже он взглядом показывал на вещмешок, - слабовата, по-моему, экипировка, слабовата. Ну, ладно. - Вы подождите в коридоре,- и кивком показал Соколову на дверь. Допросив друзей еще и по отдельности, вернул вещмешок, отправил их назад в подвал, а сам направился к Николаеву. Тот был на месте, выслушал Лагина и протянул: - В Тибе..е..е.. т, значит, в едином порыве за знаниями? С куском сала и буханкой черствого хлеба в феврале в тридцатиградусный мороз? Они сумасшедшие или фанатики?
- Да, как вам сказать? Соколов, пожалуй, да - фанатик. Он действительно бредит левитацией, антигравитацией и прочей мозговой мастурбацией. Он, похоже, действительно верит, что человек может летать. Его глаза горели, когда он объяснял мне суть своей теории, и называл имена людей, одаренных способностью летать. Один из таких - ныне здравствующий некий Палавар – йог и монах. Он, как утверждает Соколов, обретается в одном из монастырей в районе Лхасы или Черной долины. Соколова ничуть не смутило мое сообщение, что в тех местах насчитывается, как мне говорил Дамдин, помните, любимчик барона Унгерна, несколько тысяч монастырей. Соколов полагает, что этого Палавара как человека исключительных способностей там знают если не все, то многие, и надеется найти его. Надо только добраться до тех мест. Второй – Михаил Крюков – тот без блеска в глазах и вроде бы попроще и, в то же время, похоже, человечек с двойным дном. Мне показалось, что в отличие от своего искреннего друга, этот что-то скрывает.
- А что в отношении немцев, помните письмо Кутепова?
- Разумеется, помню. Мои наводящие вопросы по этому пункту не вызвали никакой реакции ни у одного, ни у другого. Давить на них, применять методы устрашения и физического воздействия я считаю лишним. Ничего нам это не даст. Я думаю нужно организовать их оператиную разработку. Надо понять: будут ли они искать встречи с кем-то или ждать появления кого-то с материальными средствами для обеспечения их плана, либо как-то будут решать эту проблему сами.
- Согласен. С генералом Семеновым я договорился. Дамдин в вашем распоряжении. Подумайте о его легенде. Корневская «Берлога» тоже в вашем распоряжении. Подержите этих двоих некоторое время у нас, поработайте на противоречиях. И, кстати, где сейчас Корнев?
- Насколько мне известно, он уехал по делам в Южный Китай. Он нужен вам?
- Да, нужен, сообщите мне когда он вернется.
- Хорошо, - Лагин встал и направился к выходу.
А Корнев в это время находился в Калькутте в номере отеля « Палас». Он только что расстался со связником, доставившим ему из Гонконга две вместительные коробки с рукописями и манускриптами на санскрите, тонкими в специальной упаковке глиняными табличками, испещеренными древними письменами, бронзовыми и слоновой кости артефактами, покрытыми загадочными знаками и символами. С интересом разглядывая эти предметы, Корнев, не прибегая к сопроводительным документам, пытался понять: где оригиналы и где более поздние творения московских умельцев. Не специалисту различить их было трудно. Разложив раритеты по коробкам, Корнев погрузился в чтение доставленной ему связником записки. В ней излагались установочные и биографические данные молодого человека, тибетца по национальности, проживающего в Калькутте. Неизвестный коллега Корнева провел предварительную работу по поиску для него помощника для выполнения предстоящей миссии в Гималаях и Тибете. Это было очень и очень кстати. Предстоял долгий и сложный путь в Гималаи и далее в Тибет и Лхасу. Нужен был и помощник, и проводник, и переводчик. Похоже, этот парень подойдет. К записке прилагалась вырезка из ведомостей биржи труда с адресом кандидата.
Предложение Корнева о работе молодой человек – он назвал себя на английский манер - Харли – принял сразу. Правда, он не все понял из того, что ему толковал Корнев. Это было видно по его лицу. Как было видно и то, что озвученная сумма оплаты его услуг в момент устранила все сомнения. В конце концов, если человек готов платить неплохие деньги за что-то не очень понятное и не требует при этом убивать, грабить и воровать, то и бог с ним. Зато родители, сестры и брат будут сыты и не потеряют крышу над головой.
О себе Харли поведал коротко. Отец и мать родились в бедных семьях в Лхасе. Поженились. Решили уехать искать счастье в большой город к морю. В Калькутте отец освоил ремесло резчика по дереву. Дела пошли неплохо. Его поделки скупал посредник и затем продавал их в Европе. Иногда от него поступали индивидуальные заказы. Заработок был хороший. Отец арендовал небольшой дом, обустроились, обзавелись детьми. Старшим был Харли, за ним две сестры-погодки и младший брат. После окончания школы Харли поступил в портовый колледж, но после года учебы его пришлось оставить. Нечем было оплачивать учебу. Начался экономический кризис, торговый партнер-посредник куда-то пропал, поделки отца перестали покупать, семья стала перебиваться случайными заработками. Харли удалось пристроиться в автомастерскую, но и она скоро закрылась. Кризис больно ударил по всем. Обычная история.
Следующие две недели Корнев и Харли провели в непрерывном движении. Их можно было видеть путешествующими по дороге Дарджилинг – Тонгса, Дарджилинг – Патан и Дарджилинг –Лхаса, то есть именно в тех краях, где недавно побывал Николай Рерих с компанией и где, как утверждалось, им повстречался монах из Шамбалы.
Итогом длительного и утомительного путешествия Корнев был доволен. Ему удалось создать с помощью Харли Систему, напоминающую паутину, способную не только фиксировать появление отдельных людей или групп искателей древностей и древних знаний, но и направлять их по звеньям цепи в нужном направлении к «нужным» людям, владеющим раритетами, контролируя, таким образом, перемещение искателей древностей в пространстве. В Гималаях и Южном Тибете не так уж много дорог, так что задача не выглядела невыполнимой. Никто из подобранных Харли людей, составляющих звенья этой системы, ничего не знал об истинной цели замысла. Для всех это был просто способ неплохо заработать на чудаковатых путешественниках, разыскивающих какие-то древние рукописи и артефакты. Тем приятнее, что тот, кто хочет «впарить» им что-то свое, тоже приплачивает, причем неплохо. С точки зрения конспирации все обстояло превосходно. С точки зрения существа дела возникла проблема. Выяснилось, что ходоков в Гималаях и Тибете не так уж мало. Это и добросовестные и солидные представители ученой братии: антропологи, историки, археологи. Их немного. Основная же часть искателей – это страждущие авантюристы. Пришлые и местные. Кому-то не дают покоя сокровища династии Великих Моголов, почти три века властвоваших в Индии. Последнему представителю славной династии якобы удалось вывезти ценности из Дели во время колонизации Индии англичанами и спрятать в отдаленных тибетских монастырях. Кто-то бредит бриллиантами, сапфирами и рубинами брахманов, спрятавших свои драгоценности в пещерах в районе горы Кула-Кангри в опасении тотальной конфискации английскими властями после подавления неудачного антибританского восстания, которое они, брахманы, тайно поддерживали. Карты захоронения кладов брахманы утратили, они таинственным образом исчезли, а ключи к чтению карт вместе с брахманами со временем перешли в мир иной. Много разговоров было и о казне португальских пиратов. После блестяще проведенной морской операции англичане блокировали корабли пиратов и затем потопили недалеко от Макао. Небольшой группе пиратов тогда все же удалось переправиться на берег и уйти с награбленными сокровищами в Тибет. Говорили и о людях, разыскивающих русское золото, которое будто бы Верховный Правитель России адмирал Колчак незадолго до краха отправил с казаками барона Унгерна в Тибет к надежным людям. Барона красные изловили, но, похоже, упрямый тевтон сказал им далеко не все, и так и унес с собой на расстрел тайну имперского золота. Под этим золотом подразумевалась, видимо, часть золотого запаса Российской Империи, находившегося в руках Колчака. Да. Да и загадочная Шамбала. Она тоже привлекала и привлекает поныне людей разных и многих. Итак, возникла проблема. Система создавалась для выявления и отслеживания немецких экспедиций. Но как тибетский лавочник может отличить немца, говорящего на английском языке, к примеру, от поляка, тоже говорящего на этом языке? Пришлось разработать нехитрый тест и несложную систему признаков. Однако это вызвало удивление Харли. Он никак не мог понять: почему раритеты нужно продавать именно немцам, которых еще нет, если на месте уже есть, к примеру, французы или другие желающие приобрести их. Пришлось объяснять Харли, что этот бизнес имеет свою специфику, что сейчас он не сможет понять всех его тонкостей, что немцы это настоящие, долгосрочные и, главное, выгодные покупатели. Вот почему надо сделать все, чтобы избежать продажи раритетов случайным людям. Вот почему важно знать о появлении немцев, вот почему важно именно их заинтересовать приобретением древностей. Корнев объяснил ему, что, конечно, было бы идеально с точки зрения бизнеса, если бы Харли самому удалось пристроиться к немцам, к примеру, в качестве проводника и переводчика. Хороший бизнес: платят и немцы, и Корнев, и плюс к этому процент от реализации раритетов. Хорошо же? Хорошо! Как это сделать? Да подать заявки в туристические фирмы Калькутты и отслеживать объявления в газетах. Может быть, дело и выгорит. Корнев увидел блеск азарта в глазах компаньона, но и почувствовал его сомнения. Сомнения, видимо, вызывала подлинность подлежащих продаже древностей, но сообразительный Харли предпочел обойти этот вопрос молчанием. В конце концов, это дело покупателя купить товар или отказаться от покупки.
Расстались они с Харли как добрые друзья. Корнев оставил ему почтовый и телеграфный адрес в Гонконге для передачи информации, поставив тем самым последнюю точку в создании Системы.
Пора возвращаться в Харбин.
Глава Х. Харбинские гости.
Тусклая лампочка в подвале мигнула и погасла. Петр зашебуршил вещмешком, доставая свечу.
- Ну, что, Кифа, - обратился к нему Михаил, - тяжел путь к знаниям? Вот так. Через заточение и тьму.
- А никто и не обещал, что будет легко. Но какого беса они нас здесь держат, в этом подвале, и главное - зачем?
- Да, это вопрос, ладно меня – пролетария – можно подозревать в чем угодно, хоть в экспорте коммунистической революции в тибетские монастыри. А тебя то, дворянчика, зачем здесь мариновать?
- Дворянчика, да! Действительно, зачем? Кстати, Михайла, ты знаешь точный смысл слова пролетарий?
- Ну, бедное сословие в древнем Риме, так?
- Так. Но не просто бедное, а бедное настолько, что имеет в наличии только инструментарий для производства себе подобных. Понял?
- Ха, ха, понял. Инструмент свой, работа нравится, только….
Беседу прервал зычный голос сверху: Соколов, Крюков – на выход.
Друзей повели в уже хорошо знакомый им кабинет Лагина. Тот встретил их, усадил и сказал: - Итак, господа, вы свободны. Не извольте обижаться за причиненные неудобства. Проформа, знаете ли, да и времена непростые. Да. А сейчас предлагаю спуститься на первый этаж в кабинеты номер 2 и 3. Там вам оформят документы для проживания. Получите на первое время ссуду, ведь на что-то надо жить. Где жить там тоже подскажут. Слава богу, теперь наше Бюро располагает такими возможностями. И вот еще что. Сразу хочу предостеречь вас от конфликтов с гоминьдановской полицией. Люди эти весьма жестоки и очень злопамятны. Особенно не желал бы вам знакомства с нашим земляком по фамилии Валдаев. За глаза его называют Кувалдаевым или просто Кувалдой. Он знаменит тем, что по любому делу выдвигает одну единственную версию и всегда получает признательные показания. А все потому, что Кувалда, как вы уже наверное догадались, обладает исключительным даром убеждения. Имейте это в виду. Все. Желаю успеха. Если возникнут проблемы, ну, что ж, - Лагин взглянул на потолок, потом хитро и многозначительно перевел взгляд на пол, - все вы здесь знаете, милости просим. – Спасибо, спасибо! – живо и одновременно отреагировали друзья, попрощались и быстро вышли из комнаты.
Через час довольные друзья покинули здание БРЭМ и вышли на улицу, вдыхая полной грудью морозный воздух. - Ну что? Пойдем знакомиться с жильем? Заселимся в «Корневскую берлогу»?- предложил Михаил.
- Нет, давай сначала сходим на почту.
- Хорошо. Пошли.
Пошли, но уже втроем. На некотором отдалении за ними последовал молодой человек. Когда друзья вошли в здание почты, молодой человек остановился, выждал небольшое время и зашел туда же. Пробыл он здесь совсем недолго. Купил несколько конвертов и почтовых марок, бросил мимолетный взгляд на склонившегося над письмом Соколова и сидящего рядом Крюкова и вышел.
Район Фудзядян после патриархального и чистенького городского центра друзей не порадовал. Но даже вид городских трущоб не испортил настроение друзей. После мрачного подвала жизнь и здесь казалась прекрасной и удивительной. «Корневскую берлогу» друзья обнаружили на самой окраине. Это был большой двухэтажый деревянный дом с входом с торца, примыкающий к полосе отчуждения железнодорожной ветки. Забор из штакетника окружал дом с небольшим аккуратным флигелем на его задах. К нему и направились, подошли и постучали в дверь. Послышались грузные шаги, дверь открылась, на пороге возник внушительного вида дядя с окладистой и совершенно седой бородой и моложавыми с хитринкой глазами. На его лице, сразу привлекая внимание, выделялся большой мясистый сизоватый нос. По его гребню от переносицы до кончика пробегала извилистая синеватая жилка с ответвлениями на оба крыла носа. Друзья невольно уставились на нос. «Как у Гаргантюа», - подумал начитанный Петр. « Как река Миссисипи с притоками» – географически помыслил Петр. – Вам чего? – спросил бородач. Соколов достал из кармана пальто бумагу и протянул ему. - А, значит новые постояльцы? – повернулся назад и позвал: - Нина Петровна, к тебе. Тут же за спиной мужчины возникла пожилая статная женщина, взяла бумажку, мельком глянула на друзей и сказала: - Вы идите к дому, а я оденусь, возьму ключи и догоню вас. Женщина догнала их уже около двери дома, открыла ее и по скрипучей деревянной лестнице повела на второй этаж. – Вот ваша комната, постельное белье в шкафу, вон там. Пойдемте, покажу кухню и туалет. Женщина повела их по коридору. – Это туалет. А вот кухня, вон там, на полке, примусы, под раковиной бутыль с керосином, а здесь кастрюли и чайники. Можете готовить сами. Если надумаете столоваться, то скажите. Столовая у нас во флигеле. Я готовлю ужин к восьми часам. На ужин всегда подается вареная картошка с жареным мясом и соленьями. По воскресеньям на обед готовлю борщ. Что сколько стоит здесь написано, женщина показала на пришпиленный к двери лист бумаги. - Ну, что, господа, все ясно? И у меня к вам просьба: не выпивайте, пожалуйста, с мужем, с Иваном Тимофеевичем. Мужик он хороший, добрый, но запойный четвертого дня. – Видя недоумение друзей, пояснила: - В первый день пьет, веселится и поет. На второй день буянит, и не унять его. На третий день похмеляется и выспрашивает: что успел натворить накануне. А на четвертый день идет в церковь за покаянием и потом ходит за всеми и просит прощения. Нина Петровна подняла виноватые глаза и вздохнула: - Вы уж простите меня. Ну, ладно, располагайтесь. Ключ от вашей комнаты в двери и вот ключ от входной двери дома. Женщина собралась, уже было уйти, но Михаил остановил ее вопросом: - Нина Петровна, этот дом что? Гостиница? – Да вроде того. Этому дому больше тридцати лет. Это было общежитие для рабочих, строивших здесь КВЖД - железную дорогу, потом здесь проживали путейцы. Мы с мужем – Иваном Тимофеевичем – тридцать лет проработали на железной дороге – он машинистом, а я в путевой части. Теперь по старости здесь. Я хозяйка и повар, а Иван Тимофеевич сторож и истопник. – А мы что, здесь в доме одни? - спросил Петр. – Нет, свободной осталась только одна комната, остальные все давно заняты. А в комнате напротив вашей проживает погорелец. Несколько дней назад его дом сгорел. Что на нем было, то и осталось. А что сейчас в доме никого нет, так просто все ушли по делам кто куда. Ну, все, я пошла. - Женщина повернулась и пошла по коридору. Следом за ней в свою комнату направились и друзья. Заправили постели, Михаил сразу завалился на кровать, что-то прикидывая в уме. Петр устроился на табуретке, щелкнул пальцами, привлекая внимание, и продекламировал: - О чем задумался, детина? Как Соломона ключ сыскать? Как взять нам в помощь Черномора? Уж он то, гад, умел летать! Кощея тоже б приспособить, да где же только нам их взять? А дальше рифма прет плохая – все с окончанием на «мать». Михаил рассмеялся: - О! Да ты поэт! А я все о прозе думаю. Видел в кухне на листке цены? Вот, прикидываю: на сколько времени нам хватит ссуды и как ее отдавать? Михаил вскочил с кровати: - Пошли, Кифа. Сходим на станцию, купим брэмовскую газету «Рубеж». Помнишь, нам говорили, что там публикуются предложения временной и постоянной работы. И, кстати, Кифа, ты любишь кашеварить? Нет? Я тоже нет. Значит, запишемся на прокорм к Нине Петровне. Пошли. - Друзья оделись вышли из дома, заглянули во флигель, спросили в какой стороне железнодорожная станция, вышли со двора и пошли вдоль ветки. Теперь они шли вдвоем. Слежка в трущобах невоможна.
Ужин у Нины Петровны был организован по армейскому образцу. Ровно в восемь часов все садились за столы. Опоздавшие к приему пищи просто не допускались. Никакие оправдания и ссылки на важные причины не принимались. Время приема пищи тоже ограничивалось. Поел и иди. Нечего тут рассиживаться.
В небольшой столовой с чисто выбеленными стенами было четыре стола. Два были заняты, за третьим в одиночестве сидел один мужчина азиатской внешности, с черными как смоль прямыми и густыми волосами и черными выразительными глазами. К этому столику Нина Петровна и отправила голодных друзей. Когда они подошли к столику, мужчина чуть привстал и представился – Дамдин. Друзьям ничего не оставалось делать, как представиться тоже. – Оттуда?- спросил сосед по столу, и, получив утвердительный ответ, загадочно хмыкнул. На том общение закончилось. Молча доели. Встали из-за стола, поблагодарили хозяйку, попрощались и пошли домой. Оказалось, что сосед по столу и есть тот погорелец, о котором говорила Нина Петровна. Перед тем, как разойтись по комнатам, уже на пороге своей, сосед обернулся и сказал: - Завтра воскресенье. День у меня свободный и я собираюсь в город. Если хотите, то можете присоединиться. Познакомлю вас с городом. - Друзья с радостью согласились.
В это время в БРЭМ в кабинете Николаева проходило совещание с участием самого Николаева, Лагина и Каеды. Лагин только что раздал присутствующим фотографии и, покуривая папиросу, ждал теперь когда они их изучат. Николаев оторвал взгляд от фотографий и кивнул Лагину. – Итак, - начал тот, - перед вами фотокопии письма и телеграмм, которые Соколов сегодня отправил отцу в Каир. Будем считать что отцу. Текст телеграмм, как видите, идентичен, обе отправлены в Каир, но на разные адреса: одна на адрес факультета египтологии Каирского университета, другая, я полагаю, на домашний адрес. Сын обращается к отцу с просьбой выслать ему в срочном порядке телеграфным переводом пятьсот фунтов стерлингов и уведомляет, что подробности сообщит в письме. Письмо вы прочитали. Бытовую часть я опускаю. Остановимся на античной части. Соколов упоминает в письме об артефакте, называя его «ключом Соломона», дающем, будто бы, его обладателю доступ к великим тайнам древних. Я даю текст письма в свободном изложении: царь Соломон не видел в своем окружении человека, достойного принять его, и потому после смерти царя артефакт, якобы, был вывезен хранителями сначала в Египет, а накануне завоевания Египта Александром Великим, в Индию. По мнению Соколова, и Александр Великий, а затем и римляне пытались найти этот ключ. Соколов просит отца как специалиста сообщить, что ему известно по этому вопросу. Вот краткое изложение этой части письма. Хочу обратить ваше внимание вот на что. Есть, на мой взгляд, некоторое несоответствие. Вот в чем. Если поход этих двоих готовили красные, то было бы логичнее изучить вопрос касательно «Ключа» заранее, хотя бы затем, чтобы не привлекать к себе этим внимание здесь. Если же допустить, что поход в дальние дали их частная инициатива, то - как тогда соотнести это с письмом Кутепова о намерении большевиков и немцев подобраться к древним знаниям. Таких случайных совпадений, по-моему, не бывает. Николаев согласился: - Я тоже не верю в такие совпадения. Но вы профессионалы. Это ваша епархия, разбираться в явлениях загадочных и непонятных. И что там автор написал латиницей? – Николаев посмотрел на Каеду. Тот медленно и задумчиво прочитал: - Omen bonum, et alea jacta est. Tota via cheminum et viaria. Petrus de finibus. Что означает: «Добрый знак, и жребий брошен. Вся дорога извилистая и запутанная. Петр, идущий к цели». - Это последние слова письма и подпись. - Теперь Николаев смотрел на Лагина: - Ваши предложения?
- Надо бы проверить адресата Соколова и каирский адрес. Я подготовил телеграмму Кутепову. Вот взгляните, - Лагин передал лист Николаеву, тот прочитал текст и с сомнением отложил в сторону, подумав: « Кутепов итак урезал нам финансовую поддержку, ссылаясь на экономический кризис, а если здесь нас постигнет неудача, а это не исключается, то у него появится повод прекратить финансирование вообще. Пожалуй, лучше пока промолчать и посмотреть: как будут развиваться события. Но для отправки группы в Тибет и Гималаи понадобятся деньги, и деньги, надо думать, немалые». Но тут в разговор вступил японец: - Предлагаю доверить проверку адресов в Каире мне. Я сделаю это по своим каналам. Что касается финансовой стороны подготовки группы для отправки в Тибет то, я думаю, как мы и договаривались, паритетный подход вас устроит, не так ли?
- Хорошо, - быстро ответил Николаев и подумал: «Он либо читает мысли, либо осведомлен о нюансах наших отношений с Кутеповым». И вслух: - Смету затрат мы подготовим. И ждем каирских новостей. Каеда и Лагин встали, попрощались и вышли из кабинета.
Утром следующего дня Соколов проснулся от звука удара. Дверь от пинка распахнулась, и в комнату забежал Михаил с дымящейся сковородой в одной руке и хлебом и вилками в другой. Чуть ли не бросив все это на стол, Михаил замахал рукой: Черт! Обжегся. Вставай, Кифа, завтрак подан. Или вам в постель, ваше благородие?
- Чего раньше-то не разбудил? – пробурчал Петр.
-Ты же сокол, а не жаворонок. Сокол птица гордая и просыпается когда захочет.
- А откуда дровишки? –Петр выразительно покосился на дымящуюся яичницу.
- Вестимо, откуда. У соседа разжился, спасибо ему.
Друзья вмиг смели яичницу, Михаил, облизывая вилку, сказал: - Теперь твой выход, Кифа. Бачок с теплой водой на кухне около раковины. А я пока полежу. Так ко мне приходят светлые мысли.
- Знаю я: о чем твои светлые мысли. После завтрака об обеде, а после обеда об ужине. – Михаил театрально медленно стал опускать веки, как будто засыпает, и вроде как через силу и через сон пробормотал: - Не надо, не надо едой принижать масштаб моей личности, не надо. Ступай, Кифа, ступай. - Когда Соколов вернулся из кухни, он застал картину: Михаил, сьоя у окна, в вытянутых руках держал свой знаменитый тулуп, цокая языком и рассматривая его как цыган лошадь, бормоча себе под нос: - Да, февраль пришел – цыган шубу продал, а сейчас уже март. Кто купит это чудо?- Вздохнул и стал влазить в тулуп. Петр тоже стал одеваться, но Михаил остановил его: - Какой ты, Кифа, все же малахольный. Посмотри, я в чем? Я в ботинках. И твои я выставил вон рядом с кроватью. Ну что ты влез в валенки? Посмотри за окно. В такую погоду валенки без калош - что проститутка без презерватива, гы-гы –гы. - Петр глянул в окно. Вчера еще висевшей перед ним сосульки сегодня уже не было. За окном моросил мелкий противный дождь. - Ах, ну да, - сел на кровать и стал переобуваться. Раздался стук в дверь, она приоткрылась, возник Дамдин с вопросом: - Ну, что? Готовы?
Вышли со двора, спустились к железной дороге и пошли по насыпи. - Там станция, - Дамдин махнул рукой назад, - можно и через станцию идти. Но в эту сторону путь короче, - объяснил Дамдин, - и не надо петлять по трущобам. С этой стороны к ветке примыкает кладбище. Самый короткий путь через кладбище. Дамдин заметил как переглянулись друзья и добавил: - Уверяю вас, лучше ходить через кладбище, чем через трущобы. Спокойней. Это кладбище совсем маленькое. Да и Харбин город молодой и сравнительно небольшой. Его заложили в начале строительства КВЖД в конце прошлого века. Сначала здесь планировалась узловая станция. Отсюда должна была уходить еще и ветка на Владивосток. Но русско – японская война и потеря полуострова и Порт-Артура перечеркнула эти планы. А вон, видите, кладбищенская церквушка, за ней небольшая площадь и выход в город. Туда и пойдем. - Прошли через кладбище, обогнули церковь и вышли в город.
Теплый и сильный ветер с юга разогнал тучи, выглянуло солнце. Взопревший Михаил скинул с себя тулуп, снял шапку-ушанку и посетовал: - Попрусь в Индию в тулупе, там такого, поди, отродясь не видывали. - Дамдин рассмеялся и спросил: - Куда, куда? В Индию? – Ну, да, в Индию, а что здесь странного? – Дамдин хмыкнул: - Действительно, в тулупе в Индию. Чего тут странного? Вот голым было бы странно. - Так, со смешками и шуточками вышли к центру города. Вот это,- Дамдин кивнул головой, указывая улицу –«Бульвар Империи», там чуть дальше здание БРЭМ. Вы там были, мы туда не пойдем, а лучше двинемся к набережной. - Вышли на набережную к железнодорожному мосту через реку Сунгари. Небо опять затянуло. Пошел дождь. Михаил, чертыхаясь, опять накинул на себя тулуп. –Да-а,- протянул Дамдин, - погода не для прогулки, но один пункт экскурсии отменить просто невозможно. - Все ускорили шаг, пересекли центральную городскую площадь и мимо Свято-Никольского Храма вышли к базару. – Здесь можно купить все необходимое, если, конечно, вы не решили перейти на одноразовый прием пищи у милой Нины Петровны. – Нет, нет, - заявил Михаил, - это совершенно ни к чему. Мы не способны на такие жертвы. - Прошли по рядам, купили продукты и предложили Дамдину присоединиться и отметить вечерком новоселье. Дамдин от приглашения не отказался, но как-то странно посмотрел и спросил: - Скажите, Нина Петровна вам ничего не говорила? А, понятно, значит, она вам не все сказала. Ну, ладно.
Прошлись по торговым рядам и с покупками вышли на противоположную сторону и двинулись по Китайской улице мимо здания с намокшим красным флагом на фасаде. Дамдин показал рукой и сказал: - Это совдеповская администрация железной дороги, а вон там, чуть дальше и в глубине дацан – буддийский храм. Такой же был в Агинской Бурятии в Забайкалье. Я провел там семь лет. - Дамдин замолчал. Рассеянный в быту, но очень чувствительный к движениям человеческой души, Соколов уловил что-то необычное и в этих словах, и в тоне, каким они были сказаны, и уточнил: - Что значит провел семь лет? Ты был монахом? – Нет, - ответил Дамдин, - я был служителем. И эти слова прозвучали как-то необычно. « Надо же! – подумал Соколов, - гора сама идет к Магомету. Надо будет порасспросить его хорошенько». «Опаньки! Вот оно», - подумал Михаил. Он вспомнил уроки Бокия, который предвещал, что в Харбине рядом с ними непременно появится некто интересный своими знаниями или возможностями. Этого человека, наставлял Бокий, надо использовать в своих интересах, тем более, - говорил он, - сделать это, скорее всего, будет нетрудно. Не надо только форсировать события, все должно идти своим чередом.
-Отсюда нам лучше возвращаться через станцию, - Дамдин кивнул головой и показал рукой направление движения. От станции вдоль ветки направились домой. Смеркалось. Вдали показалась «Корневская берлога». Дамдин посмотрел на часы и сказал: - Хотите, я предскажу кое-что? - Друзья согласились. – Скоро мы услышим пение, скорее всего, романс под гитару. Камерное исполнение. А после ужина, когда мы соберемся отметить новоселье, к нам непременно пожалует незваный гость. А когда он уйдет, у нас будет возможность насладиться русскими народными песнями и частушками в очень страстном исполнении. Видя, что друзья готовы засыпать его вопросами, Дамдин предостерегающе поднял свободную руку: - Не надо вопросов, не спрашивайте. Все увидите и услышите сами. - Действительно, на подходе к дому послышался гитарный перебор и сочный ясный баритон, выводящий в стиле романса: «…и в радости и в горе, пока в земной юдоли, в темнице и на воле, на тверди и в моря-а-ах, ее всегда уважим, внимание окажем, с закуской и без оной, но с трепетной душо- о-й. Поднимем же бокалы и выпьем за удачу, за честь и за свободу, за наших матерей, за Родину, за веру, за скорую победу, ну, и, конечно, брат – за нас с тобо- о-й…»
- О, слышите? Акт первый.
Друзья непонимающе уставились на Дамдина. Тот махнул рукой, мол, потом поймете.
Ужин во флигеле прошел в музыкальном сопровождении. Из-за стены доносились песни о родной стороне, где «..красный черт опутал души…», о Волге, «…где пламенеющий закат навеял грусть воспоминаний …».
После ужина собрались в комнате новоселов. Только провозгласили первый тост, раздался стук в дверь и в комнату нетвердой походкой зашел Иван Тимофеевич. С его мокрого брезентового плаща, на улице лил дождь, сбегали струйки воды, всклокоченные седые волосы торчали мокрыми прядями в разные стороны. Он подошел к столу, осмотрел его, затем, медленно поворачивая голову, обвел всех взглядом, демонстрируя набухшую на носу реку Миссисипи с притоками, широко и довольно улыбнулся, и полез в карман.
- Акт второй, - ни к кому не обращаясь, тихо произнес Дамдин. Тимофеич надменно взгянул на него, извлек из кармана плаща граненый стаканчик, дунул в него, потер его края о брезент, со стуком поставил на стол и радостно сообщил: - Кажется я вовремя, - его улыбка стала еще шире, а глаза заблестели пьяной удалью еще ярче. Друзья одновременно подумали: «Эх! Нина Петровна! Невыполнима просьба ваша. Никак ». Пришлось налить.
- Будьте здоровы, господа! – Иван Тимофеевич поднял стаканчик, медленно с наслаждением выцедил водку, занюхал брезентовым рукавом плаща, и сам вновь его наполнил: - Ну, а теперь посошок, - выпил, спровадил стаканчик в карман, подхватил со стола соленый огурчик и похрустывая им вышел из комнаты. Озадаченные друзья молча проводили его взглядами и затем уставились на Дамдина. Петр осторожно поинтересовался: - А сколько, сколько всего будет актов? - Дамдин усмехнулся и туманно ответил: - По обстоятельствам. – Снизу из темного двора, проглатывая букву «е», так говорят русские в Даурии и Маньчжурии, неслось: «По До- о - н-у гуля –а-ат, по До-о-о-ну гуля-а-ат…» Дамдин вздохнул и сказал: - Акт номер три. Самый творческий. И продолжительный. Два года назад, когда я сбежал оттуда, откуда и вы сбежали, и попал в эту берлогу в первый раз, то здесь - в этой комнате – проживал один мужчина. Здоровье у него было неважнецкое. Из-за перенесенной контузии он не терпел крика, шума и горлопанистых песен в исполнении Тимофеича. И чтобы как-то облагородить его творчество, он подарил ему гитару, научил перебору, нескольким аккордам и даже написал для него несколько песенных текстов. Контуженый господин благоденствовал. Тимофеич прилежно и довольно долго осваивал инструмент и обходился комнатными песнопениями. Но постепенно все стало как прежде. Вот, слышите? С улицы неслось громогласное: «Вот бежит, бежит комаринский мужик, он бежит, бежит попердывает, да штанишечкой подергивает …». Петр слегка скривился: - Я хоть и не контуженый, но голова у меня от этого песнопения как штанишечка начинает подергиваться. И когда можно ожидать …э- э… занавеса?
- Сразу после акта номер четыре. Когда придет Нина Петровна и, смущаясь и пряча глаза, попросит перенести Ивана Тимофеича с того места, где его уморили Бахус и Мельпомена, на законное супружеское ложе. Тогда он и угомонится. Должен вас предупредить. Завтрашний день может быть тоже нелегким, если, на ваше счастье, Тимофеич не изберет другую арену действий, где-нибудь подальше отсюда. У него, знаете ли, иногда бывают заскоки, и тогда он во вновь прибывших начинает видеть большевистских шпионов и стремится вывести их на чистую воду. – Друзья явно скисли, Дамдин заметил это и добавил: - Но, господа, я вас несколько успокою. Гастроли Тимофеич устраивает строго по графику: через две недели на третью. Чтобы успели соскучиться. - Песнопение за окном прекратилось. Теперь слышался шум сильного дождя. - Дождь наше спасение, - обрадовался Михаил и разлил по рюмкам водку, - Тимофеич смылся, теперь можно спокойно поговорить. - Хочу спросить,- вступил в разговор Петр, - Дамдин, ты, наверное, много знаешь о тибетских монастырях?
- Ну, кое-что знаю. Какие именно монастыри и каких традиций вас интересуют? Традиции Гелуг, Кагью или Конгаме? Монастырей много, их тысячи. Треть населения Тибета проживает либо в монастырях, либо при них. Что вообще вас там интересует?
Соколов подумал: «Как ему объяснить? Сказать о левитантах, о ретикулярной формации головного мозга, о «Принципе когерентности», об антигравитации, о принципе неопределенности Гейзенберга? Нет! Это будет бредом!» и вслух: - Нас интересуют люди с необычными возможностями. Те, кто может управлять своим телом. Вводить себя в состояние анабиоза и летаргического сна и, наконец, зависать над землей, парить и даже летать. Мы хотим увидеть таких людей, назовем их феноменами, чтобы попытаться понять: как они это делают. Одного такого, мы знаем, зовут Палавар, может быть, ты слышал это имя?
- Нет, не слышал. Но одного, как ты назвал феномена, который не замерзает на морозе и не горит в огне, я знаю. Его зовут Риштар. Он монах. Я был у него в монастыре Самье. Это было давно. - Дамдин замолчал. И опять Соколов уловил что-то загадочное и глубокое в глазах Дамдина. И вдруг, сам того не ожидая, сказал: - Мы пойдем в Тибет. И будем искать именно таких людей. Может быть, пойдешь с нами? - Михаил подумал: «Эх, Кифа, простая душа, пойдем с нами, и все тут». - Дамдин отреагировал вполне нормально, только усмехнулся и сказал: - Я вам сегодня показал дом, где жил раньше и что от него осталось. Все, что у меня было, сгорело вместе с домом. Я погорелец. Вы – нет. Но, как я вижу, немногим отличаетесь от меня. - Соколов энергично махнул рукой: - Я понял, понял. Нужны деньги. Для любого дела нужны деньги. Они будут. Я попросил отца, я написал ему. Хотя я понимаю – этот разговор преждевременный. - Все согласились: – Да, преждевременный. И все подумали: «Но зерно брошено». Долго потом говорили о Харбине, расспрашивали о Тибете, рассказывали о Москве. Около полуночи в комнату тихо постучали, в приоткрывшуюся дверь просунулось виноватое лицо Нины Петровны. Увидев Дамдина, она поманила его в коридор. Дамдин пожелал друзьям спокойной ночи и ушел. – Пошел творить акт номер четыре – доставку тела в родные пенаты, - прокомментировал Михаил. Петр с ним согласился.
Под утро дождь прекратился. В комнату друзей ворвалось солнце. – Подъем! – прозвучало над ухом. Михаил открыл глаза и увидел размахивающего ногами и руками Соколова. – Кифа, что ты кричишь? Нет от тебя покоя. Да и руками и ногами мог бы махать во дворе. Ты хоть и благородных кровей, но потцом от тебя тянет как от заезженного простолюдина. Иди во двор.
- Мог бы и во двор. Но там зрители. И один из них вовсе нежелательный.
-А-а, Тимофеича опасаешься, большевис..с..ская морда?
Опасались, однако, оба. Кому охота попасть в полупьяный скандал или стать его свидетелем? Друзья наскоро привели себя в порядок, проглотили осточертевшую за эти дни яичницу, и в темпе убрались из берлоги. И вовремя. Проходя мимо флигеля, они услышали грохот то ли ведра, то ли кастрюли и ворчливый, раздраженный и осипший голос Тимофеича. Он явно готовился к выходу в свет.
По пути в город Соколов сообщил другу, что утром, когда он варганил яичницу, в кухне побывал Дамдин и пригласил их сегодня отобедать с ним.
- Отлично. Опять будешь склонять его к тибетскому походу? – спросил Михаил.
- Может быть. А представляешь, как это было бы здорово?
- Да уж, - согласился Михаил, вспомнил Бокия и сделал вывод: « Дамдин определенно идет на контакт. Вот Кифа за него и ухватился. Прекрасно. Все идет своим чередом. Мне остается только подыгрывать одному и другому»
С Дамдином встретились в полдень у входа в парк при церкви Святой Софии. – Я хочу познакомить вас с местной достопримечательностью, а заодно и с дунганской кухней.
Обошли и осмотрели церковь, вышли к набережной, повернули направо и подошли к небольшому отделанному искусной резьбой деревянному дому в стиле шикумэни. Прежде чем зайти во дворик Дамдин показал на стоящее неподалеку аккуратное белое здание и пояснил: Это пивоваренный завод Пуганова. Его светлое пиво «Сюн» – «Медведь» по-русски – покупают даже англичане и португальцы и продают в Гонконге и Макао. Пуганов варил и темное пиво. Оно называлось «Алабазинское» и очень нравилось китайцам. А они в этом знают толк. Традиции пивоварения в Китае более трех тысяч лет. Так вот. Алабазинское продавали и в Пекине, и в Шанхае. Пиво действительно было выше всяких похвал. Я успел попробовать. Но года два назад китайские власти потребовали изменить название напитка. Алабазин – это русская крепость в Приамурье, известная героическим сопротивлением китайским императорским войскам во время одного из бесчисленных военных столкновений. А происходило это аж в семнадцатом веке. И вот на тебе. Вспомнили. Пуганов человек своенравный, закусил удила, отказался менять название и вообще свернул производство темного пива. Так что теперь в этом заведении, куда мы идем, только светлое пиво, но всегда свежайшее.
Зашли в зал. Внутреннее оформление было великолепно своей простотой. Светлое дерево стен, потолка, столов и лавок, и деревянные резные украшения создаваля атмосферу тепла, уюта и спокойствия. Дамдин заказал всем пиво и лагман и пояснил, что русские называют это блюдо дунганской лапшой, поскольку это лапша и есть. И продолжил: - Хозяйка заведения – мадам Хошанло – внучка хана Биянху. Хан в прошлом веке поднял и возглавил антикитайское восстание дунган и пятнадцать лет воевал с правительством. Это была кровавая война. После нее здесь и в Синьцзяне осталась лишь горстка дунган. Хан Биянху потерпев поражение, ушел в Русскую Среднюю Азию. Не знаю: правда ли, что мадам внучка хана, или нет, но интерес к заведению это, видимо, подогревает. Здесь часто обедают известные в городе люди. И сейчас, вон я вижу Константина Родзаевского – шефа местного Русского фашистского союза по кличке «дохлый фюрер». Посмотрите, какой он худой. А с ним хитромордый живчик – это Иван Михайлов. Он был одно время у Колчака министром финансов, а сейчас выпускает здесь газету «Харбинское время». Этому господину еще в Омске приклеили прозвище Ванька-Каин за его махинации с золотишком и дензнаками. Барон Унгерн хотел расстрелять его, но мягкотелый адмирал спас этого господинчика.
Соколов слушал вполуха, все это его мало занимало. Михаил видел это. Но вопрос Петр задал снайперский, прямо в лоб, мол, откуда ты, Дамдин, все это знаешь. Дамдин ответил просто: - Знаю, я был переводчиком у Колчака, потом у барона Унгерна, затем у генерала Семенова, теперь в БРЭМ у полковника Николаева.
«Еще раз опаньки, - промелькнуло в голове Михаила, - все прямо по Бокию. Ай, да Глеб Иваныч! А ты, Кифа, давай, давай, продолжай!» А Соколов в это время заинтересованно расспрашивал: - Ты знаешь и японский? – Да, - скромно отвечал Дамдин, - и японский. – И английский? – Да, и английский. Петр с искренним изумлением и восхищением смотрел на Дамдина.
Принесли пиво и лагман. И то, и другое было таким вкусным, что застольная беседа умерла сама собой. Дамдин только раз отвлекся, чтобы поздороваться с проходящей мимо их стола компанией и сообщить друзьям: - Первый из прошедших сейчас мимо нас – это Олег Лундстрем, а ребята – его джазовая команда. Зимой они играют в ресторане «Русь», а летом на открытой эстраде в парке «Сунгари» на набережной. Их оркестр тоже одна из городских достопримечательностей. Знаете, я не очень разбираюсь в музыкальных течениях, но этих ребят, мне кажется, послушать стоит.
После обеда, когда довольные и сытые друзья вышли на улицу, Дамдин показал рукой в сторону видимого отсюда купола церкви Святой Софии, и сказал: - Там на Цветочной улице есть еще одна кулинарная достопримечательность - кафе корейской кухни. Называется оно «Коре». Молчу, молчу, вижу, что после лагмана продолжение кулинарной темы интереса не вызывает. - Друзья дошли до церкви и расстались.
Прошла неделя. Соколов и Крюков довольные возвращались в берлогу. Они были на почте и узнали, что на имя Соколова поступил денежный перевод из Египта. Правда, на почте ему объяснили, что деньги он сможет получить тогда, когда их доставят из отделения банка в Порт-Артуре. Это займет несколько дней. Но как бы там ни было - Харбинский этап жизни заканчивался. С Дамдином вопрос тоже разрешился: он дал согласие на участие в походе, если будет решен вопрос финансового обеспечения предприятия.
Корнев прибыл в город накакуне вечером. Зашел в свой кабинет, увидел на письменном столе записку оставленную секретарем о том, что господин Николаев Сергей Романович просит связаться с ним. «Наверное, опять деньги понадобились, что еще может быть?» - снял трубку телефона и набрал знакомый номер. Николаев был на месте и сразу предложил встречу в БРЭМ. Через полчаса Корнев вошел в кабинет Николаева. Тот встал, подошел к гостю, поздоровался и повел к креслам и журнальному столику в углу кабинета. – Садитесь, садитесь. Давно не видел вас. Все в разъездах?
- Да, знаете ли, жизнь заставляет. Советы форсируют экспорт леса, японцы поднимают тарифы на морскую перевозку. Плюс экономический спад. Проблем хватает. Чтобы выдержать конкуренцию приходится искать партнеров в Шанхае и Гонконге. Вот такие дела.
- Да, да, проблемы, проблемы. У кого их нет? Есть и у нас. Здесь такое дело, братец вы мой, - Николаев дернул щекой и втянул носом воздух. И эта мимика, и упоминание «братца» выдавали обычно обеспокоенность и легкое раздражение полковника обстоятельствами, подталкивающими его к поступкам, которые он в иной ситуации предпочел бы не совершать. Корнев смотрел на него и думал: « Ну, же, ну, господин полковник! Что? Велика сумма? Но уж коли сказал «а», говори и «б». - Николаев: - Да вы уж, верно, догадались? Не в первый раз к вам обращаюсь. Да. – Корнев решил помочь: - Сергей Романович, мы с вами деловые люди, говорите сколько?
- Братец вы мой, - снова дернулась щека, - тысяча английских фунтов.
- Именно фунтов?
- Да. Именно фунтов.
«На кой черт, интересно, вам господин полковник, понадобились фунты?» – и вслух: Хорошо! Я передам вам эту сумму сразу, как только валюта поступит в Харбин.
- Спасибо вам, я знал, что вы выручите меня. Но, Дмитрий Иванович, это еще не все.
«Да? Что же еще? Интересно!» – Тускло блеснул металл зажигалки, Корнев закурил и с интересом смотрел на полковника, ожидая продолжения.
- Строго конфиденциально. У вас ведь есть надежные люди в Гонконге или Макао? Есть. Хорошо. Мне нужен там почтовый ящик. Сейчас объясню. Нужен человек, который мог бы получать информацию…. э…., скажем, из Индокитая, и переправлять ее сюда, вам. Не мне. А именно вам. В Харбин.
- А я, соответственно, вам? Не так ли?
- Точно так!
- Боюсь вас подвести. Вы же знаете, я часто в разъездах.
- Но, вы можете поручить это секретарю. Дело простое.
« Да уж поручу, - подумал Корнев, - тем более, что вы давно уж прибрали к рукам эту милую женщину – секретаря». – Хорошо. Договорились. – Корнев потушил папиросу: - Сергей Романович, это все?
- Нет, не все. Я убедительно прошу вас ускорить решение этих вопросов. Вот теперь все. Спасибо вам.
Корнев попрощался и уехал домой. Прошел в кабинет, расположился в кресле, закурил. Тускло блеснул металл зажигалки: « Итак, тысяча фунтов и почтовый ящик? Что это может означать? Так, так. Первое: Николаев готовит кого-то к отправке в Индокитай. Этот некто – скорее всего наблюдатель, разведчик. Он то и должен передавать через гонконгский почтовый ящик некую информацию. Скорее всего, сначала сигнал к отправке группы. Второе: Николаев не желает связь с наблюдателем и, соответственно, позже с группой, замыкать через Каеду. Уж тому то ничего не стоит организовать почтовый ящик хоть в Гонконге, хоть в Макао. Но Николаев этого не хочет, он понимает: организуя связь с наблюдателем и позже с группой через японца, он ставит их под контроль Каеды. А Каеда умен, хитер и непредсказуем. Третье: Николаев торопится. И при этом засвечивает меня перед Каедой. Ведь не может полковник просто отмахнуться от японца и сказать, что связь организована, но как – не ваше дело. Нет, не тот человек Каеда, от которого можно просто отмахнуться. Ну, что ж! Николаеву видней. Пусть будет так. И все же, - пришел к выводу Корнев, - обращение ко мне Николаева – это везение, это удача.
Утром следующего дня, заказывая в банке тысячу фунтов стерлингов для Николаева, Корнев узнал, что некто Соколов тоже ожидает поступления английских фунтов.
Картина сложилась полностью, когда он узнал о заселении двух беглецов в «берлогу» и присовокуплении к ним Дамдина. Додумать остальное было несложно: « Итак, Дамдин, несомненно, приставлен к этой паре Николаевым. Почтовый ящик в Гонконге нужен именно ему. И я тоже в этой связке. Неплохо. Появление этих троих в районе Гималаев и Тибета будет пробным шаром для Системы. Это хорошо».
Еще через неделю «Корневская берлога» потеряла трех своих постояльцев. Поздним вечером они тихо снялись и покинули и гостеприимный дом, и его симпатичных хозяев. Проходя мимо флигеля, Соколов с удивлением отметил, что напевает про себя песенку из репертуара незабвенного Ивана Тимофеича. Его сольные концерты не прошли даром. Троица покинула дворик, спустилась к железнодорожной ветке и направилась в сторону станции. Здесь они дождались проходящего поезда, следующего по Южно-Маньчжурской железной дороге (ЮМЖД) в Порт-Артур.
Утром третьего дня друзья с палубы лесовоза наблюдали, как медленно растворяется и пропадает вдали ляодунский берег.
В эти же дни из Марсельского порта вышло в море грузо-пассажирское судно с конечным пунктом назначения – порт Калькутты. В числе других пассажиров на борту судна была группа из четырех мужчин. Судя по их экипировке и багажу, эти люди тщательно подготовились к длительному пребыванию в походно-полевых условиях и выполнению специфических поисковых, топографических и археологических работ.
Глава Х1. Финал первого акта.
Обливаясь потом и задыхаясь от влажной духоты, друзья тащились по пристани Калькутты в сторону города. Они только что сошли на берег.
- Пеший переход через Гоби, наверное, был бы легче морского перехода через Бенгальский залив, - позеленевший Михаил посмотрел на мученическое лицо хранящего молчание Петра, а затем на Дамдина. Тот философски заметил: - Там свои «прелести». К примеру, пендинка. Это когда после укуса невидимого гнуса мясо на тебе начинает заживо гнить до кости. Или когда выпьешь воды, или съешь чего-нибудь и, как говорил один мой знакомый в Монголии, задний дроссель открывается, и дальше не можешь пройти и ста метров, чтобы не сверкнуть голой задницей. В степи без кустика и ровной как блюдце это особенно бросается в глаза и очень, очень неприятно. Так что не знаю, что легче и лучше. - Здесь в разговор вступил Петр: - У меня такое ощущение, что в жилах течет не кровь, а ртуть. Хочется лечь, разлиться ртутью и не шевелиться.
- Потерпи, Кифа, - утешил его Михаил, - ты же Кифа – камень. Господь терпел и нам велел.
В нанятой тесной пролетке долго добирались до города и затем в объезд к железнодорожному вокзалу. Была уже ночь, когда они загрузились в вагон поезда. На вторые сутки пути друзья избавились от зеленоватого налета морской болезни, но приобрели нездоровый, голодный блеск глаз. А все потому, что Дамдин, пользуясь своей деспотической властью, заявил: - Два дня потерпим. Не умрем. Это, поверьте, лучше, чем потом валяться в местной инфекционной морилке, мало чем отличающейся от морга. Понятно? И категорически запретил брать с собой в дорогу что-либо кроме кипяченой воды. И вот теперь эта водичка даже сквозь перестук колес слышимо булькала и бурчала в недовольных желудках путешественников.
- Дамдин, - обратился Соколов, - чем слушать эту голодную перекличку, лучше послушать тебя. Расскажи о себе, откуда такое великолепное знание русского языка? Да и других, о которых ты говорил?
- Ладно, расскажу. История моя проста. Я тибетец только по отцу. Моя мама была китаянкой. Так что родных языков у меня изначально было два: тибетский и китайский. Мы жили тогда в Порт-Артуре. Это был русский город. Отсюда, понятное дело, и русский язык. Мои родители погибли во время осады города японцами в 1904 году. Мне было тогда семь лет. Мне повезло. Меня усыновила русская семья. Приемный отец был инженером в порту. После окончания войны, когда город передали японцам, семья переехала во Владивосток. Под влиянием приемного отца я начал серьезно изучать японский язык. Я был еще маленький и многого не понимал. Но слова отца, он мне стал родным, я запомнил. Он говорил, что Российская Империя никогда не смирится с позором поражения, и потому военное столкновение с Японией неизбежно. А чтобы знать врага надо понимать его, следовательно, нужно знать его язык. Потом революция, Гражданская война. Колчак, Унгерн. Сибирь, Монголия, Харбин. Да. От русской фамилии я давно отказался и даже не упоминаю ее, чтобы не навредить приемным родителям. Они так и живут во Владивостоке. Вот такая история. Что же касается английского языка, я знаю его постольку поскольку. Никогда специально этот язык я не изучал. Но у меня была возможность общаться с представителями американской администрации при правительстве Колчака, а затем при штабе барона Унгерна. Так я изучал английский. Унгерн, Унгерн. Что-то пришел в голову, что-то вспомнился. Роберт Николай Максимилиан Унгерн барон фон Штернберг. Так звучало полное имя барона. Это был интересный человек. Очень тонкий, чувствительный, сентиментальный и крайне жестокий. Легко возбудимый и поразительно спокойный. Рассудительный и бесшабашный. Такой клубок. Барона постоянно мучила бессонница. Иногда он не спал по нескольку ночей кряду. Это страшно изматывало его и, может быть, именно поэтому, он принимал в такие дни дикие, странные, кровавые решения. Вроде того, когда по его приказу расстреляли группу чабанов - казахов, которые, как ему донесли, снабжали красных мясом. Не знаю насчет красных, но нас- то они кормили точно. Как потом выяснилось, несчастные чабаны всего-то обменяли у красных несколько баранов на спирт. Расстреляли. А ведь барон частенько ездил к казахам, когда они кочевали где-нибудь поблизости. Как казахи попали в Монголию? Все просто в этом мире, как дважды два четыре. Во время Германской войны Николай II издал указ о мобилизации мусульман, в том числе и какого-то числа казахов, на тыловые работы. Казахи воспротивились и восстали. Время было военное. К тому же местного генерал-губернатора возмутило, что, мол, как спасаться от джунгар, так, русские, идите сюда, спасайте, а то нас всех вырежут. А как помочь Империи в тяжелую минуту, так пошли вы со своей Империей в задницу, не наше дело. Словом, восстание было жестоко подавлено. Уцелевшие мятежники и часть населения, опасаясь преследования властей, откочевали в Синьцзян и далее в Монголию. Вот так и попали. Глаза Дамдина загорелись и он продолжил: - Когда барон приезжал к казахам, – а казахи это очень добрый и гостеприимный народ - они всегда угощали его своим лучшим блюдом – бешбармаком. Это вареное баранье мясо и вареные же тонко раскатанные лепешки пресного теста. Это очень вкусно, барон поглощал это блюдо в неимоверных количествах. - Все дружно сглотнули. - После бешбармака барон всегда выпивал две-три пиалы кумыса – слабоалкогольного напитка из кобыльего молока - ложился в юрте и несколько часов мог спокойно спать. Дамдин замолчал. Перед мысленным взором каждого возник поднос с дымящимся мясом и пиалы с кумысом и вкуснейшим мясным бульоном – сорпой. Желудки всех троих одновременно и протестно заурчали. Друзья переглянулись и рассмеялись. Дамдин продолжил: - После сытного обеда и кумыса барон не сразу заваливался спать Это было бы неуважительно по отношению к хозяевам. Обязательно нужно было посидеть, поговорить неспешно о делах, о жизни. И как-то он поинтересовался у хозяев: знают ли они о Великом шелковом пути? Ведь часть его маршрута проходила по южным землям казахов. Знаем, конечно, ответил один из мужчин, и даже участвовали в этом. Барон заинтересовался: как участвовали? - Ну, как, - ответил тот – идет караван, а мы прячемся за курганом и считаем верблюдов, коней и людей и прикидываем барымту. Барон не понял что такое барымта и тогда ему сказали: - Ну, что здесь непонятного? Наскакиваем на караван, забираем барымту и быстро сваливаем. Барон потом долго долго смеялся. Смахнув выступившие от смеха слезы, барон вежливо кивнул в сторону одного из степняков и спросил: - А почему этот аксакал не участвует в беседах и всегда молчит? - Аксакал – благообразного вида седой старец, как выяснилось, в переводчике не нуждался. Он быстро произнес по-казахски четыре слова: - “Коп сооз, бох сооз”, - и сам же перевел на русский: - “ Много слов – много говна”. Барон смеялся до икоты. Затем посерьезнел и задумчиво изрек: - Слова о дерьме, а отлиты словно из золота.
В город Сайдпур прибыли в полдень третьего дня. Первым делом заглянули в привокзальную забегаловку. Дамдин придирчиво и неторопливо осмотрел вареный рис и понюхал жареную свинину. Друзья во время этих манипуляций так смотрели на него, что, если бы он отрицательно покачал головой, они, без сомнений, сожрали бы его самого. К счастью, Дамдин кивнул головой разрешительно. Все трое набросились на еду.
К вечеру им удалось сговориться в цене и нанять конный грузовой фургон. В нем и тронулись по дороге вдоль берега реки Сапт-Коси на север в сторону Дарджилинга. В полночь остановились, выбрали площадку и стали готовиться к ночлегу. Соколов несколько издевательски спросил: - Миша, где же твой знаменитый тулуп? И где твои очки? Михаил вздохнул: - Беда приключилась. Утопил. В Желтом море утопил. Хотел просушить тулуп, но ветер распорядился по-своему и подарил его Нептуну. Туда же отправились и очки. – Напрасно, напрасно, - посетовал Дамдин относительно тулупа, - ночи в горах прохладные. - Михаил еще раз вздохнул и стал кутаться в тонкий плед.
Через два дня в Харбине Корнев получил телеграмму из Гонконга. Партнер извещал его, что очередная партия деловой древесины доставлена в порт и после перевалки отправлена на третий северный склад и что тридцать процентов предоплаты за товар уже поступили на счет продавца в Азиатском банке. Означало это, что Система сработала и зафиксировала появление в районе Дарджилинга группы из трех человек, в числе которых один азиат. Группа продолжает движение на север.
« По времени, - прикинул Корнев, - это, скорее всего, группа Дамдина. Ну, что ж, хорошо, если так. Теперь будем ждать изестий от самого Дамдина».
Через неделю от него поступило короткое сообщение: « Они прибыли». Корнев немедленно передал это сообщение Николаеву. «Они, надо полагать, немцы», - понял Корнев, - круг замкнулся.
Еще через пару дней Корнев от своих друзей в БРЭМ узнал о выезде Василия Лагина с группой в длительную командировку. Это можно было связать только с выездом в Тибет. Что же задумал Николаев? Интересно.
Глава Х11. Финал второго акта.
Дамдин объявился в Харбине через два месяца после отправки им из Лхасы короткого сообщения: « Они прибыли». И прямо с вокзала направился в БРЭМ. Николаев был на месте и сразу же принял его. Поздоровались. – Докладываю, - по-военному начал свое повествование Дамдин, - и Соколов, и Крюков к появлению группы немцев в Лхасе проявили интерес, не выходящий за рамки естественного любопытства. Точно также и со стороны немцев повышенного интереса к нам не было.
Соколов решил остаться в монастыре Самье. С Крюковым мы расстались в Калькутте. Он ждал судна в Австралию.
- Что значит « решил остаться в монастыре»? - удивленно спросил Николаев.
- Он решил стать послушником, а если пройдет ступени, то монахом.
- Да-а? Что же на него так повлияло?
- Я думаю собственные мысли, монах Риштар и письмо отца. Он получил в Лхасе отцовское письмо. Его переслали туда из Харбина по доверенности Соколова. Он даже зачитал нам письмо.
Николаев тоже знал содержание письма. По поступлении в Харбин его удалось перлюстрировать. В письме отец сообщал сыну, что Александрийская библиотека, как он выразился «первой комплектации», сгорела дотла в 47-м году до Рождества Христова во время штурма города легионами Цезаря. Основой «второй комплектации» стала Пергамская библиотека, подаренная Клеопатре Марком Антонием во время их бурного романа. Ключ Соломона упоминается многократно. Отец сообщил, что точного описания ключа или, хотя бы указания: что это такое, он не нашел. И все же обретение Соломоном ключа, действительно, связывают с изучением им колоссального сооружения божественного происхождения в долине Бекаа, во время визита Соломона к сирийскому царю Хираму. Тогда он получил толчок, указатель к неким великим знаниям. А все остальное каким-то образом связано с Индией. На это намекает и Библия. Отец, тем не менее, склонился к мысли, что понятие «ключ Соломона» носит аллегорический характер. Все это Николаев прекрасно помнил. А Дамдин в это время продолжал: - В общем, Соколов согласился с мнением отца, что ключ Соломона – ключ мудрости – действительно существовал. Существовал в голове мудрого царя. К тому же Соколов младший пришел к выводу, что мудрость и знания, мудрость и интеллект, мудрость и опыт человека и его возможности связаны между собой очень и очень непросто. Этой связкой, по его мнению, является дух.
Он пришел к этим мыслям после общения с Риштаром, монахом, который когда-то очень впечатлил барона Унгерна. Соколова он тоже впечатлил. И Соколов решил остаться.
- А что немцы?
- Немцы заняты поисками.
Отпустив Дамдина, Николаев остался наедине с вопросами: «Что, что все это значит? Письмо Кутепова? Пара беглецов из Москвы? Немцы, не проявляющие интереса к русским, и эти самые русские беглецы, непонятные и странные?»
А Дамдин медленно шел по Бульвару Империи в сторону почтового офиса и вспоминал дни, проведенные вместе с Соколовым, Крюковым и Риштаром в монастыре Самье. Дамдин был переводчиком и видел как от встречи к встрече, от беседы к беседе загораются глаза Петра, как в нем нарастает некая внутренняя решимость, и видел рассеянные взгляды Михаила, в которых зримо вызревала скука. Во время этих встреч и бесед говорил в основном Риштар, и говорил, в общем-то, простым языком о непростых вещах. О том, что, познание божественной сущности и божественного духа возможно только на пути самосовершенствования. Собственное «я», а оно всегда несовершенно, затмевает нам взгляд на суть божественного и существо веры. И чтобы взгляд стал ясным и незамутненным, говорил Риштар, нужно пройти ступени самопознания и самосовершенствования. Нужно научиться соотносить свои желания с высокой целью. Научиться подавлять, да, именно подавлять свои желания и амбиции, словом, собственное эго во имя достижения поставленной цели. Путь это долгий и трудный, и не каждому по плечу. Но только на этом пути познания божественного и раскрываются заложенные в человеке возможности, ибо создан он по образу и подобию, и, следовательно, в каждом есть частица Бога, но далеко не каждый осознает это, и далеко не каждый может найти ее в себе. Риштар говорил и о строгом монастырском уставе, о суровом монашеском быте, о трудностях изучения древнего тибетского языка, но ничто уже не могло поколебать Петра. Он решился.
В последний день, когда Петр уже попрощался с Михаилом и Дамдином, Риштар попросил Михаила задержаться, ушел куда-то, быстро вернулся и вручил Крюкову конверт. Чтобы рассеять удивление присутствующих, Риштар пояснил, что этот конверт ему передал на хранение лично барон Унгерн. Это было осенью 1920 года. Барон попросил, что если в течение семи лет ни он сам, и никто от него не придет за этим конвертом, чтобы Риштар отдал его любому русскому, с которым судьба сведет Риштара.
- Семь лет миновало. Я выполнил волю покойного, - Риштар показал взглядом на конверт и Михаила. – Тот механически вскрыл его, прочитал короткий рукописный текст и передал листок ему – Дамдину. Дамдин сразу узнал руку барона. Текст был такой: « Только в августе, когда ундины видят бездну». Далее следовали точные координаты. Дамдин запомнил только 117 градусов Восточной долготы и 47 градусов Северной широты. Остальные цифры он просто не запомнил, потому что Михаил тут же забрал у него из рук записку и спросил: - О чем здесь может идти речь?
- Не могу утверждать, но думаю, что речь идет о золоте барона Унгерна, - так ответил тогда Дамдин.
- А кто такие ундины? – Михаил воппросительно глянул на Петра.
- Ундины – это из германского эпоса, что-то вроде наших русалок, - ответил Петр.
Михаил пожал плечами, сунул записку в конверт, а конверт в карман.
Подходя к зданию почты, Дамдин вспомнил слова Михаила при расставании в Калькутте: « Я напишу тебе, Дамдин. А Бог даст, так и приеду. И непременно в августе, когда ундины видят бездну».
Дамдин зашел в здание почты, подошел к служащей и попросил географический атлас. Он хотел проверить одну догадку. В мае 1920 года он сопровождал Унгерна и с ним двух монголов в поездке в Восточную Монголию. Они совершили длительное путешествие по Валу Чингизхана в сторону Забайкальска, затем повернули на юг к озеру Хулун-Нур, от него вдоль берега реки Оршон-Гол к озеру Буйр-Нуур и дельте реки Халхин-Гол. По возвращении из поездки барон отправил из Урги ( современный Улан-Батор. Прим. авт.) несколько вьючных верблюдов. Сопровождали караван те же двое монголов. Ни монголов, ни караванщиков больше никто не видел.
Догадка подтвердилась. Запомнившиеся цифры широты и долготы примерно совпадали с местом впадения реки Халхин-Гол в озеро Буйр-Нуур. Дамдин помнил те места. Низменные берега озера причудливо чередовались там со скалистыми, с гротами, выходами коренных пород, забегающими далеко в воду и образующими живописные, но безжизненные лагуны. Скал с гротами и лагун было много. Оставалось только сожалеть, что память не удержала остальные цифры точных координат. Закрывая атлас, взгляд мельком скользнул по Тибетскому Нагорью, автоматически отыскал Дарджилинг и вызвал мысленный вопрос: « И все же что там ищут немцы?»
Четыре месяца немецкая экспедиция с достойным уважения упорством колесила по равнинам, ползала и карабкалась по горам, заглядывая в самые захолустные места целого региона и без того далекого от цивилизации в ее бытовом понимании. Большой объем работ был проделан по топографической привязке и изучению действующих монастырей и храмов, еще больший по поиску и обследованию полуразрушенных и почти уничтоженных временем. Записи опрошенных монахов, местных администраторов и просто старожилов составили несколько томов. Значительные суммы были потрачены на “красноречие”, на стимулирование опрашиваемых к передаче информации и на покупку старинных свитков, плит с письменами и разной утвари. Не пропали даром и труды московских умельцев, их продукция – in vitro – тоже была оценена по достоинству, куплена и приобщена к остальной коллекции. Все были довольны.
Неприятности для немцев начались в последний день, когда весь багаж перепаковали для морской транспортировки, погрузили в нанятый грузовой фургон, рассчитались и распрощались с проводником и переводчиком. В грузовом фургоне находился в качестве сопровождающего один из членов экспедиции, для других места не осталось. Они в экипаже двинулись следом. Сразу за отелем грузовой фургон свернул в переулок и, покачиваясь на рессорах, неторопливо двинулся дальше. Следовавший за ним экипаж не смог повторить этот маневр, прямо перед лошадиными мордами втиснулись рикши и какая-то повозка, да так неожиданно, что лошади несколько присели и, кося глазами, чуть попятились назад. В образовавшееся пространство, словно вода из прорванной плотины, хлынул людской поток. Пока освобождали проезд, грузового фургона и след простыл. Томительное ожидание в порту ничего не дало. Фургон пропал, вместе с ним пропал багаж и сопровождающий. Вышедшее в море из порта Калькутты судно не досчиталось двух пассажиров. Один из состава экспедиции остался, чтобы попытаться найти пропавшего коллегу и багаж. Пришлось несостоявшемуся пассажиру обращаться в полицию.
Дежурный офицер полиции, как положено, принял и оформил заявление, из которого следовало, что из состава историко-археологической экспедиции Германского археологического общества похищен один участник (имярек) и весь багаж. Оформив заявление и отправив заявителя восвояси, офицер зевнул, убрал заявление в ящик стола, и пока ленивая рука задвигала ящик на место, владелец руки уже забыл о заявлении. Виновата в этом была, вероятно, одуряющая духота в сочетании с немыслимой влажностью.
Через несколько часов в кабинете дежурного офицера появился гражданин европейской национальности, который что-то долго и несколько путано объяснял на не очень хорошем английском. Офицер понял, что посетитель интересуется принятым им заявлением и заявителем, который является его другом и которого он разыскивает, чтобы оказать помощь. Впрочем, все это, как и сам посетитель, ничуть не заинтересовало офицера, размягченный мозг которого отказывался выполнять хоть ничтожные мыслительные усилия. Однако, с появлением на свет божий нескольких купюр, извлеченных посетителем из кармана, внимание полицейского на десяток секунд сконцентрировалось, вследствие чего купюры перекочевали в карман форменных полицейских брюк, и, в свою очередь, из ящика стола было извлечено заявление. То обстоятельство, что посетитель, получив заявление, аккуратно переписал установочные данные своих друзей, то есть заявителя и пропавшего (видимо забыл от жары имена), нисколько не заинтересовало полицейского. Удивился офицер, когда на следующий день в его кабинете появился еще один посетитель европейской внешности, интересовавшийся тем же злополучным заявлением. Этот, правда, ничего не просил и, уж тем более, не платил, а сунув в нос офицеру какую-то бумажку с гербовой печатью, коротко на безупречном английском приказал снять для него копию с заявления. Пока полицейский, потея и чертыхаясь про себя, переписывал заявление, посетитель поинтересовался, не было ли здесь кого-нибудь, кто интересовался тем же заявлением? Получив отрицательный ответ и копию заявления, посетитель пропал. Напрягая протестующий мозг, офицер пытался вспомнить что же было написано в предъявленном ему последним посетителем документе, однако, видимо, от жары, неожиданности и растерянности, кроме слов …His Majesty …(…Его Величества…) ничего восстановить не смог. После этих нечеловеческих усилий та же ленивая рука отправила заявление на место, то есть в ящик.
Первым посетителем был никто иной как Корнев. Он выехал из Харбина в Калькутту, получив зашифрованное сообщение Харли о бронировании немцами номеров в том же отеле, где они останавливались перед путешествием в Тибет. Харли сообщил и о том, что педантичные немцы заказали билеты на обратную дорогу на пассажирский теплоход за месяц до его отбытия из порта Калькутты. Располагая этой информацией, Корнев подгадал приезд в Калькутту к финальным событиям. В тот злополучный для немцев день он находился в уличной толпе и видел как группа Лагина захватила багажный фургон немцев, повернув, таким образом, ход событий в иное русло. Немцам можно было посочувствовать, Лагину же мысленно поаплодировать. Операция была продумана до мельчайших деталей и проведена просто блестяще.
Узнав о том, что один из немцев остался в городе, Корнев решил задержаться тоже, чтобы присмотреться к нему поближе. И тогда же он решился на неординарный шаг – визит в полицейский участок.
В ближайшие дни история с пропажей археолога и багажа стала достоянием еще некоторых людей, реакция которых была удивительно разной.
Когда Гейдрих (Гейдрих Рейнхард - один из высших функционеров СС) доложил Гиммлеру о происшествии в Калькутте, тот был взбешен так, что спал с лица и сжал побелевшие губы от душившей его ярости. Восстановив дыхание Гиммлер медленно, что также было признаком гнева, бросил: - Гейдрих, вы должны разобраться с этим в кратчайшие сроки. На карту поставлена судьба операции “Наследие предков”.
Реакция Кутепова не была однозначной. Это было любопытство, смешанное с легким разочарованием. Любопытство к тому, что перечислялось в “трофейном” списке немецкого багажа, а некоторое разочарование оттого, что, когда генерал ознакомился с составом экспедиции, то не только не обнаружил там славянского присутствия, но, наоборот, нашел полное опровержение идеи совместных с кем-либо поисковых работ.
Реакция Менжинского была неопределенной. Для него это был только первый акт в цепи ожидаемых событий. Ну что ж, первый раунд закончен, позиции определились. Он, в отличие от Гиммлера, не нуждался в догадках и точно знал, кто стоит за этими событиями в Калькутте. Теперь нужно было подготовить еще кое-что. Менжинский вызвал помощника и приказал, чтобы был подготовлен второй пакет документов на санскрите, словом аналогичный тому, что уже был подготовлен, но более разнообразный и объемный. Пакет с «документами» переправили в Париж агенту ОГПУ, внедренному много лет назад в ближайшее окружение Кутепова. Да, тому самому, помните? Менжинский полагал, что и эти творения при определенных обстоятельствах могут увидеть свет.
В Токио наряду с понятным любопытством относительно материалов, которые в это время малой скоростью перемещались по Китаю в северо-восточном направлении, примешивалась изрядная толика беспокойства. Дело в том, что представители секретной службы Империи недавно вступили в переговоры с Гиммлером о сотрудничестве и “японские уши” в истории с экспедицией им были ни к чему.
Реакция лондонского получателя информации была тоже неоднозначной и замешанной на удивлении. Если на вопрос: кто проводил экспедиционные работы - ответ имелся, то два других вопроса – что нашли, и кто прибрал к рукам результаты, остались без ответа. Последнее вызывало не только удивление, но и раздражение.
Незадолго до прибытия группы и пленника в Харбин в городе объявился Каеда и в тот же день встретился с Николаевым. Договорились, что оригиналы всех захваченных материалов останутся в распоряжении БРЭМ, Каеда же удовлетворится копиями, в его же распоряжении окажется и пленный немец. Правда не сразу, а после того, как с ним будет закончена работа по сортировке и привязке полученных материалов к местам и источникам их получения. По прогнозу Николаева и Каеды, которые уже располагали данными об объеме материалов, это должно было занять два – три дня. Согласно договоренности, все это время немца должны были содержать в здании БРЭМ под охраной. Предложение о передаче Каеде ученого археолога Николаев принял легко, рассудив, что баба с возу – кобыле легче.
Первый допрос гостя провел сам Николаев. Измученный страхом и неизвестностью деморализованный немец был настолько не в себе, что не сразу понял, что к нему обращаются на родном языке. Когда, наконец, он вновь обрел возможность общения, это привело его в состояние нервного возбуждения.
Как выяснил Николаев, пленник пребывал в уверенности, что захвачен коммунистами и ожидал неминуемой и страшной смерти. Стоило труда успокоить его и объяснить, что от него сейчас нужно только одно: привести в порядок и систематизировать все материалы
После того, как вынужденный гость выполнил в Харбине все, что от него требовалось по работе с документальными материалами, за ним прибыл представитель Каеды – китаец, которого он нанимал, когда находился в Харбине для выполнения разовых поручений, не связанных с его основной деятельностью. Когда китаец доставил взволнованного археолога в гостиницу и привел в снятый для него номер, тот обнаружил к своему великому изумлению на гостиничном столе короткую записку на немецком языке: “Вы свободны ”, и небольшую сумму денег. Ничего не добившись от китайца и гостиничного портье о том, что это все значит и кто его благодетель, немец счел за благо немедленно покинуть город. Благодетель же его рассудил так – самый лучший свидетель – это живой свидетель, который знает только то, что ему положено знать. Теперь о “японских ушах” в этой истории можно было не беспокоиться.
Глава Х111. Хофф.
Легко понять положение человека, который потратил несколько месяцев, выполняя в тяжелых условиях свою работу, добившегося каких-то результатов, и вдруг лишившегося всего. Как утопающий хватается за соломинку, так и оставшийся в Калькутте Хофф бросился на поиски хоть каких-то следов, по которым можно было бы пойти в розысках.
Визиты в полицейский участок ничего не давали, и скоро стало очевидным, что связывать какие-то надежды с местной полицией вряд ли стоит. Ничего не дали и поиски грузового фургона, нанятого для злополучной поездки. И фургон и его хозяин как сквозь землю провалились. Словом, положение катастрофическое.
Пока Хофф занимался розысками, Корнев отдыхал и ждал. Он направил в Центр полученные от ленивого офицера полиции данные немца-заявителя и теперь ждал ответа.
Полученный ответ гласил, что в архивных данных русской военной разведки времен Первой мировой войны значится Вернер фон Хофф – сотрудник 2 отдела (военная разведка) Германского Генерального штаба, состоявший в должности помощника военного атташе Германии в Турции с 1912 года. Фон Хофф выдворен из страны турецкими властями в 1917 году.
Итак, господин фон Хофф – бывший разведчик. А сейчас – ученый археолог?
Оценив положение, в каком оказался Хофф, Корнев решил пойти с ним на контакт. Он рисковал. Он действовал вслепую, он не знал, во-первых, как сложится дальнейшая судьба немца, захваченного группой Лагина в Калькутте, и, главное, не знал, дошли ли до англичан сведения о захвате и пленении одного из членов немецкой группы и, если да, что они могут предпринять? А ведь это их территория, здесь они хозяева. И конечно, для Корнева была проблемой основа вербовки. То, что встреча и беседа должны быть вербовочными, сомнений не вызывало. Но для вербовки нужна твердая платформа. И последнее, что должен был решить Корнев: кем он должен быть для Хоффа. Предлагая или навязывая сотрудничество, он должен объяснить немцу, кому тот понадобился, кого представляет вербовщик.
Заняв позицию наблюдателя, Корнев дождался выхода немца из отеля, некоторое время ходил за ним, пытаясь определить, нет ли за тем наблюдения. Не увидев ничего подозрительного, приблизился к нему и обратился:
- Господин Хофф, прошу уделить несколько минут для разговора, тема вас заинтересует.
- Хорошо, говорите, - бросив быстрый взгляд через плечо Корнева, моментально ответил Хофф.
- Предлагаю сделку. Информация за информацию. Я передаю вам информацию, которая объясняет, что с вами, я имею в виду группу, произошло. На мой взгляд, эта информация, если ее преподнести как результаты вашего, подчеркиваю это, вашего расследования, позволит вам вернуться в Германию. Не хотите же вы остаться здесь навсегда?
- Кто вы и какая информация нужна от меня? – отреагировал Хофф.
- По акценту вы вероятно уже догадались, что я русский. Только не делайте ненужных движений, послушайте. Я представляю тех людей, в руках которых оказался ваш коллега. Да, да. Будьте благоразумны, его судьба теперь в ваших руках. Любые непродуманные действия осложнят его положение.
Корнев отчаянно блефовал и рисковал. Бог знает, какое коленце может выкинуть немец. Тот, однако, вел себя спокойно:
- Я принимаю предложение. Какая информация вас интересует?
- Кем являетесь вы, кто организатор экспедиции, и какова цель поисковых работ? Как видите, вопросы не сложные.
- Да, несложные, но странные, если учесть, что вы захватили моего коллегу. Он жив? Получив утвердительный ответ, Хофф продолжил: - Я сотрудник службы безопасности – это неправительственная организация, которой руководит Гейдрих. Экспедиция организована по инициативе НСДАП. Цель исследовательская: изучение истории происхождения арийской расы и древнего наследия, поиск документальных материалов. Моя роль – общее руководство экспедицией и безопасность. Я ответил на вопросы?
- Да, я также буду краток. Я представляю российскую монархическую военную организацию. О наших возможностях говорить не буду, они были продемонстрированы. Теперь о вашем расследовании. Вы пользовались услугами переводчика и проводника. В найме были тибетец и индус. С ними рассчитались до того, как все произошло, поэтому о технике увода и груза, и вашего коллеги, они ничего сказать не могут, так как не были свидетелями этого. Однако накануне их обоих по отдельности опрашивал через переводчика некий русский. Они знают, что это был русский. Его не ищите – бесполезно. Теперь, после нашего разговора, можете использовать эту информацию, вернуться к ним и они все скажут. Им незачем скрывать. Учтите, им заплатили, так что и вам придется. Это первая линия. Вторая – полиция и тот дежурный офицер, к которому вы обращались. Он тоже любит деньги. Ему тоже заплатили, чтобы он спустил ваше заявление на тормозах. Этого он, конечно, никогда не признает, но если вы ему заплатите, то сам факт обращения он, вероятно, подтвердит. И может быть даст описание внешности. Кстати, инертность полиции повышает значимость вашего собственного расследования. И последнее. Похищенный грузовой фургон вы не нашли и не найдете. А вот того, у кого он был куплен, найти можно. Вот адрес продавца. Остальное дело вашей фантазии и розыскного творчества. Пожалуй, все. И про себя подумал: « Молодец Харли! Хорошо поработал. Нашел и переводчика, и проводника, и продавца фургона. А теперь, пожалуй, надо будет ему присмотреть за Хоффом».
Немного помолчав, чтобы Хофф успел переварить сказанное, Корнев продолжил:
- Я предлагаю сотрудничество в будущем. Да, да, сотрудничество.
- О чем вы говорите?- В голосе Хоффа клокотала подавленная ярость. - В каком будущем? После вашей акции, похоже, у меня вообще нет будущего!
- Возможно. Но, успокойтесь, и давайте попробуем исходить от противного. Предположим, вы опять объявитесь здесь с теми же целями, а я получу приказ аналогичный тому, выполняя который охотился за вами четыре месяца, в то время как вы охотились за искомыми объектами. Я бы не хотел вновь заниматься подобным делом, хотя, вы понимаете, приказ есть приказ. Думаю, и вам не хотелось бы вновь оказаться в подобной ситуации. Мне кажется, нам стоит договориться.
- Если я правильно понял, договариваться мы можем здесь и только здесь. Значит, предполагается, что я должен сообщить вам каким-то образом о своем прибытии? Тем самым, по доброй воле сообщить похитителю, что вот он я, действуй. Так? Где же логика? Не лучше ли мне помолчать и принять все меры, чтобы предотвратить повторение сценария?
- Выбор за вами, подумайте. Когда будете взвешивать все «за» и «против», не скидывайте со счетов англичан. Конечно, если говорить о территории Индии, то при столкновении с англичанами наша договоренность или ее отсутствие не будет иметь значения. Проигрыш обеспечен – это их территория. Однако, там, где ведутся поисковые работы, наше взаимодействие может стать решающим фактором.
- С этим, пожалуй, можно согласиться. Но, бог мой, как я сейчас далек от всего этого.
Корнев передал Хоффу местную газету со словами: - Возьмите и, если надумаете, дайте в нескольких четных номерах объявление. Текст объявления написан на полях газеты, адрес укажете вам удобный.
Хофф с безразличным видом взял газету.
- До встречи, - Корнев повернулся и уже хотел уйти, но Хофф остановил его.
- Послушайте, в одно время с нами в Лхасе были двое русских и с ними в качестве проводника и переводчика некий Дамдин. Я знаю его имя, поскольку он общался с нашим переводчиком. Это ваши люди?
Корнев, не отвечая, повернулся, чтобы уйти, сделал шаг и услышал вслед:
- Если это не ваши люди, значит, они работают на красных.
Корнев остановился, повернулся и спросил: - Почему вы так думаете?
- Потому, что между этими двумя и вот этой парой, - немец достал из кармана куртки фотографию, - существует связь. Затем криво усмехнулся и продолжил: - Вы мне предложили сотрудничество, я в ответ даю вам информацию, а вы чуть ли не убегаете от меня.
- Позвольте взглянуть, - Корнев подошел и протянул руку.
- Извольте.
На фотографии на фоне городской улицы были изображены двое мужчин: европеец и азиат. Европеец Корневу был не знаком. Азиата, несмотря на головной убор – чалму - и бороду, он узнал сразу. Много лет назад он видел этого человека с весьма характерной внешностью под конвоем в приемной Дзержинского. Это был Яков Блюмкин. Он к тому времени уже был осужден за участие в убийстве немецкого посла Мирбаха. Дзержинский тогда к удивлению многих добивался и добился таки его амнистии.
Корнев вернул фотографию и поинтересовался: - Кто эти люди?
- Европеец – это Николай Рерих, художник и путешественник. Второй – псевдоазиат – это красный террорист и шпион Яков Блюмкин. Он представлялся иранцем Ахмадом Резаи. Если вы обратили внимание, в руках у него сверток. В нем купленная в городе Сайдпуре за очень большие деньги сандаловая шкатулка эпохи Первого Могола. В Сайдпуре Рерих и Блюмкин расстались. В Бенгальском Хаоре Блюмкин, уже под именем Анатаса Фисои, купил за баснословные деньги рубин Шарипутры тоже из коллекции Великих Моголов. После этой покупки его следы затерялись. Все это было в прошлом году.
- Интересно, но что общего между той парой и этой, какая связь? – спросил Корнев.
- Связь есть. Имейте в виду: и те, и эти прибыли из Москвы. –Корнев выслушал, прощаясь, кивнул головой, повернулся и ушел.
Двигаясь быстрым шагом в сторону своего временного жилища, он радовался, что наконец-то может покинуть этот город с его суетой, шумом и изнуряющей и днем, и ночью духотой. Но прежде надо дождаться ответа из Центра на запрос в отношении турецкого периода жизни Хоффа. Интересно было бы знать о причинах его выдворения из Турции.
Полученный ответ Центра отсылал к событиям Первой Мировой войны.
Начинался текст с оценки общей политической ситуации того времени. Германия и Османская империя заключили между собой союзный договор, имевший явную антирусскую направленность. С началом Мировой войны на границе с Российской Империей турки сконцентрировали большую часть сухопутных сил. Россия была вынуждена держать в Закавказье полностью отмобилизованную армию. И это несмотря на крайне неудачное для России развитие событий на германском фронте. Наиболее плотная концентрация войск, как с турецкой, так и с русской стороны, отмечалась на территории Армении в районе Эриванской долины. Сложилось так, что в результате последней русско-турецкой войны 1877 – 1878 годов Армения оказалась поделенной на две части. Одна вошла в состав Российской, другая в состав Османской Империи. Две враждебные армии, ощерясь жерлами артиллерийских батарей, противостояли друг другу, находясь на территории исторической Армении, разрезанной пополам границей.
Германия, ведя войну на два фронта, была заинтересована в развязывании войны между османами и русскими, что привело бы и Россию к необходимости вести войну на два фронта.
Была еще одна сторона, заинтересованная в развязывании русско-турецкой войны. Армянские националисты партии “АР Дашнакцутюн” (Армянская партия союза). По логике партийной верхушки, в случае русско–турецкого военного конфликта верх возьмет Российская Империя и, верная своей политике территориальной экспансии, присоединит к себе часть турецких земель, в том числе и османскую часть Армении. Таким образом, двуглавый орел объединит армянский народ под своим крылом. В тактическом плане националисты определились следующим образом: подтолкнуть, спровоцировать Россию на военный конфликт с османами являлось задачей, по их мнению, практически нереальной. Второй, Южный фронт, России не нужен. На первом, Западном, черт знает что творится. Значит, остается Турция. Дело упрощалось, по мнению армянских националистов, тем, что в армии Энвер-паши начальником штаба был немец на турецкой службе генерал фон Шеллендорф. В декабре 1914 года Третья турецкая армия под командованием Энвер-паши начала наступление на русские позиции. Началось кровопролитнейшее сражение. Русской Кавказской армии удалось окружить турок и завершить операцию полным разгромом. В трехнедельном кошмаре турки потеряли убитыми шестьдесят тысяч аскеров. Такой поворот событий вдохновил армянских националистов. Вероятно, в это время Хофф установил с ними контакты. Следуя своей логике, националисты приступили к тайной подготовке вооруженных армянских формирований в турецкой части Армении, то есть в тылу турецкой армии. К развязыванию большой войны между странами привести дело так и не удалось. А вот одной из причин трагедии 24 апреля 1915 года, эта деятельность в тылу, вероятно, была. Более полутора миллионов армян стали жертвами страшных событий.
По результатам проведенного турецкими властями расследования на Хоффа пало подозрение в пособничестве армянским националистам путем оказания финансовой помощи. Выдворили Хоффа из страны тогда, когда туркам окончательно стало ясно, что их союзник – Германия - находится на грани военного поражения.
Осмыслив полученную информацию, Корнев сделал философское заключение: - Эге, парень, тебе не привыкать проигрывать. Но ничего, за одного битого двух не битых дают.
Перед дальней дорогой надлежало сделать еще одно дело. Подготовить и отправить в Центр подробный отчет о последних событиях, которые Корнев про себя называл «тибетской суетой».
Глава XIV. Финал третьего акта или рубин Шарипутры.
Бокий прочитал расшифрованный текст сообщения резидента и удовлетворенно подумал: «Значит, мои ребята все же добрались до места. Молодцы! Удачи вам! А Блюмкин? Блюмкин приобрел рубин Шарипутры? Что это? Зачем?» По рубиновому лучу мысли убежали в прошлое, в 1921-й год. Ему, Бокию, только вернувшемуся тогда из Средней Азии, Ильич лично поручил возглавить расследование по фактам хищений в Гохране. Дело было запутанным и сложным, но все же продвигалось вперед. После ареста преступной группы из числа ведущих специалистов, казалось, осталось только формальное закрепление полученных доказательств. Но получилось так, что изолированные от внешнего мира и друг от друга арестанты, стали вдруг менять свои показания, выгораживая и оправдывая друг друга и создавая тем самым бреши в обвинении. Складывалось впечатление, что у этого тюремного хора появился умелый и невидимый дирижер. В самом Гохране тоже стало твориться неладное, стали бесследно исчезать документы, имеющие отношение к делу. И что было очень неприятно и раздражало: появились ходатаи с набором разнообразных аргументов, вроде того, что надо бы смягчить обвинение в отношении главного фигуранта – Шелехеса – и сохранить ему жизнь. Мотивировалось это тем, что специалист такого уровня, даже находясь в тюрьме, а может быть именно поэтому, сможет оказывать неоценимые услуги государству. Приводился и такой довод, что близкий родственник Шелехеса является ценным закордонным агентом, и расстрельный приговор неминуемо приведет к утрате с ним контакта, а это нанесет удар по интересам разведки. Было еще и много другого, вплоть до ссылок на Ильича. Ильич же в то время был не совсем в себе. В одном из ходатаев Бокий узнал родственника покойного Свердлова. А ведь Генрих Ягода через свою жену – Иду Авербах – тоже был его родственником. Вот тогда то и возникли смутные подозрения относительно того, кто мог быть этим невидимым дирижером. Но подозрения к делу не пришьешь. Затем начались дела и вовсе скверные. Следователям Бокия стали предлагать огромные взятки, чтобы спустить дело на тормозах. На пике этих событий в кабинете Бокия появился Сталин. Внимательно выслушал и, попыхивая папиросой, посочувствовал: - Да, тяжело. – Помолчал, затем назвал фамилию человека и сказал: - Предложите Феликсу Эдмундовичу назначить этого человека начальником тюрьмы ВЧК, где содержатся гохрановцы. Он наведет там порядок. И подумайте, может быть стоит охрану в прогнившем Гохране, - Сталин недобро усмехнулся, - заменить на время следствия вашими людьми из Спецотдела ВЧК. - Аккуратно притушил папиросу в пепельнице и продолжил: - И ходатаи. Говорите - они вас замучили? Надо перетерпеть. О них мы тоже позаботимся. В свое время. – Сталин помолчал и, вспоминая, задумчиво произнес: - Как это было сказано? «Хороший специалист, если ему сохранить жизнь, даже находясь в тюрьме, а может быть именно поэтому, будет оказывать неоценимые услуги государству»? Хм, занятная мысль. – Товарищ Сталин нехорошо усмехнулся, затем посуровел, поиграл желваками и с расстановкой сказал: - И главное. Кто-то пытается препятствовать следствию. Это так?
- Да. Так.
- Разговора о персоне не было, но Бокий почувствовал, что думают они об одном и том же человеке. Уперев тяжелый взгляд в глаза Бокия, Сталин медленно отчеканил: - Дело по Гохрану должно быть доведено до логического конца. Если сейчас дадим слабину, не ударим по ним крепко, то в скором времени мы столкнемся с государственно-партийной симонией. - Видя замешательство Бокия, Сталин также медленно пояснил: - Симония – это болезнь Церкви, это торговля церковными должностями. - Повернулся и ушел.
Бокий внял советам бывшего семинариста, и дело было доведено до конца. И тогда же Бокий понял: ничто не проходит мимо внимания этого человека. Ничто.
Бокий отложил в сторону текст. « А теперь вот такие дела. Хм, Блюмкин и рубин Шарипутры! Вот куда занесло Кукареку. Все это более чем странно», - снял трубку телефонного аппарата и попросил соединить его с Менжинским.
Менжинский находился в госпитале. Третьего дня его увезли туда с болевым шоком прямо из рабочего кабинета.
Выслушав по телефону короткий доклад, Менжинский приказал немедленно доложить полученные материалы Сталину.
Менжинский повесил трубку телефона, дочитал последние страницы книги, закрыл толстенный том и положил рядом с телефоном. За эти дни вынужденного отпуска он перечитал «Бесов» Достоевского, долго размышлял над этим непростым романом, перечитал выборочно места по предполагаемым закладкам, подсмотренным в кабинете Сталина. Сложно, конечно, угадать именно те места, и, может быть поэтому, мозаика получилась странной.
Менжинский вернулся к действительности. Он прекрасно понимал: куда идет страна, куда ведет ее этот человек, которого не остановит никакая кровь, никакие жертвы, и которого на древнеримский манер уже стали называть Отцом Отечества, Отцом Народов. Что Сулла с его проскрипциями, что Калигула с Нероном? Что Иван Грозный с его опричником Малютой? Скоро все померкнут!
Менжинский вздохнул: «Эх, Федор Михайлович, Федор Михайлович! Ваши бесы не бесы – бесенята! Бесы – это мы! Бесы и демоны!»
Менжинский вновь мысленно обратился к сообщению Бокия, Блюмкину, от него к Троцкому и общей картине. В общем виде она складывалась так: Сталин изгоняет Троцкого из страны. Не уничтожает, а именно выгоняет. Сталину нужен живой Троцкий. Пока нужен. И не опальный бывший соратник с тактическими разногласиями по вопросам революционной теории и практики. Нет. Нужен враг. Враг активный, деятельный, призывающий сторонников к борьбе за поверженные идеалы, носителем которых он и является, и за которые пострадал. На него можно будет списать проблемы коллективизации и индустриализации. Прекрасно зная Троцкого, зная, как он заражен властью, Сталин понимает, что в борьбе за власть тот будет использовать все возможности. И, конечно же, будет стремиться к установлению связей с оставшимися в стране сторонниками. А их немало. По замыслу Сталина – этого главного Игрока – Блюмкин, вероятно, и должен был обеспечить эту связь. Понятное дело, подконтрольную товарищу Сталину. Но что-то пошло не так. Либо Блюмкин начал выкидывать фортели, а иначе как понять историю с отправкой письма Радеку и выходку с этим чертовым рубином, либо….., либо он разгадал замысел Игрока и понял, что в будущем, когда он сыграет свою роль, его ждет судьба мавра, который сделал дело и должен уйти. Уйти в небытие.
Ну, ладно. И что же в сухом остатке, что же в сути? Да все то же. Борьба за власть. Один, опираясь на сторонников, будет бороться за утраченную власть. Другой, выявляя и уничтожая этих сторонников ( а под эту марку и всех неудобных) будет укреплять свою. О, бесы и демоны!
Сталин принял Бокия сразу же как только секретарь доложил о его прибытии. Он медленно читал расшифрованный текст, а Бокий видел, как его лицо приобретает землистый оттенок, отчего оспины на лице зрительно становятся больше, рельефнее и противнее. Закончив читать, он поднял голову:
- Значит, Анатас Фисои? Значит ларец Моголов и рубин Шарипутры? Оставьте мне это. Вы свободны. – Голос прозвучал тускло и безжизненно. В глазах же горели и прыгали желтые сатанинские искры ярости.
Выйдя из кабинета Сталина, Бокий подумал: « Кукарека, похоже, заигрался. Неужто он действительно настолько уверовал в свои демонические способности, что пустился в игры со Сталиным? Глупец! Это все равно что играть с самим Сатаной!
Прав был Бокий: нельзя играть с Сатаной!
Теплым сухим октябрьским вечером по многолюдной в это время московской улице энергично двигался мужчина в новеньком с иголочки заграничном костюме и новых же по моде светло-коричневых туфлях. Через его левую руку был переброшен темный плащ с подкладом из натурального, это сразу видно, бордового шелка. В правой руке человек нес слегка потертый вместительный и увесистый портфель дорогой кожи. Мужчина был чисто выбрит и распространял вокруг себя легкий аромат нездешнего одеколона. Свернув за углом в переулок, мужчина резко замедлил шаг, и напрягся. Он увидел прямо напротив подъезда дома, куда он направлялся, газетный киоск. Раньше его здесь не было. Да и место странное – в переулке. Это настораживало. Мужчина зашел все же в открытую парадную дверь подъезда и аккуратно закрыл ее за собой. По лестнице наверх, куда ему, собственно, и было нужно, не пошел, а крадучись пересек лестничную площадку, подъезд был проходным, и остановился у открытой двери во двор. Правую руку засунул в карман брюк и стал ждать. Очень скоро наверху хлопнула дверь, и послышался грохот сапогов по лестнице. Закрытая парадная входная дверь в подъезд стала медленно приоткрываться. Мужчина со всех ног бросился к выходу со двора. От подъезда вслед понеслись крики « стой, стой!». Бегущий человек развернулся и, не останавливаясь и особенно не целясь, несколько раз выстрелил в сторону поъезда. Но все было напрасно. Выход из двора уже перекрыли двое молодых людей с револьверами в руках. Мужчина остановился, выронил пистолет и в сердцах с размаху шмякнул портфель о землю. Тут же подъехала машина, из нее вышел подтянутый молодой человек, открыл заднюю дверцу и театрально произнес: - Карета подана. Гражданин Блюмкин, прошу. - Двое молодых людей подхватили его под руки и моментально втиснули на заднее сиденье машины. Поехали.
Этим же вечером Генриха Ягоду принял Сталин. Он бегло пробежал глазами протоколы ареста и личного досмотра Блюмкина и теперь внимательно читал перечень вещей, изъятых при аресте. Закончив чтение, Сталин поднял глаза и спросил: - Товарищ Ягода, здесь указаны и фунты, и доллары, а где ларец, где рубин? -Щегольские щеточкой усы Ягоды дрогнули, от растерянности он допустил немыслимое - стал задавать встречные вопросы: - К-какой ларец, товарищ Сталин, какой рубин? Все что… Сталин прервал его и с расстановкой сказал: - Ларец эпохи Великих Моголов и рубин Шарипутры, купленный Анатасом Фисои. Он же известный нам Блюмкин. Разберитесь.
Из Кремля Ягода сразу поехал в Варсонофьевский переулок в тюрьму ГПУ.
Пребывание в одиночной камере помогло Блюмкину сосредоточиться и успокоиться. За эти несколько часов он уже разработал линию поведения. Первым делом он потребует, чтобы его доставили к товарищу Сталину по делу особой государственной важности. Он уже придумал объяснение: почему он именно переслал Радеку письмо Троцкого, а не передал лично в руки. Он уже придумал: почему полученное им тогда же от Троцкого письмо Зиновьеву вовсе не попало к адресату. Он сошлется на Троцкого, который будто бы предназначенное Зиновьеву письмо поручил только доставить в Москву и уже в Москве передать его человеку, который придет за ним от него, от Троцкого. Словом, ситуация, конечно, скверная, но не безнадежная.
В коридоре раздался топот сапогов, лязгнул замок, дверь открылась, и в камеру вошли конвоиры. Руки арестанта вновь сковали наручниками, и повели в допросную комнату. Конвоиры втолкнули в нее Блюмкина и с грохотом закрыли дверь. За столом он увидел Генриха Ягоду. В глазах Блюмкина мелькнула радость, но выражение лица сидящего за столом охладило арестанта.
- Фамилия? –спросил Ягода. Спросил так, как будто увидел арестанта в первый раз. Растерянность на лице Блюмкина, казалось, взбесила Ягоду. Он теперь кричал так, чтобы слышали конвоиры за дверью: - Я спрашиваю! Фамилия? Имя?
- Блюмкин Яков.
- Да? И все? А Анатас Фисои? Умер? А где ларец, где рубин, с-сука?
В голове арестанта хаотично заметались вопросы: «Как? Как он узнал это имя? Даже Рерих не знал его! А рубин? Все! Это конец!»
Через две недели по решению Политбюро Блюмкина расстреляли в этой же тюрьме.
Он так ничего и не сказал о сандаловом ларце с великолепным рубином.
По коридорам ГПУ пошла гулять грустная присказка – « без суда в Кремле решили, а на Лубянке порешили». Кое-кто уже тогда смутно догадывался, что у этой присказки большое будущее. Бокий знал это точно. Он знал также, что товарищ Сталин посещал Блюмкина в тюрьме и провел с ним два часа с глазу на глаз. О чем он говорил с Кукарекой? Бесенок беспокойства поселился в сердце.
Глава XV. Кутепов
Гиммлер, выслушав доклад Гейдриха, составленный на основании результатов проведенного Хоффом «расследования» происшествия в Калькутте, и, уразумев, чьих это рук дело, обменялся с докладчиком долгим взглядом. Оба без слов прекрасно поняли друг друга. Поняли, что оказались в капкане, поставленном ими же самими, поняли, что огласка этой истории на фоне того интереса, который проявляет фюрер к проблеме “Аненербе”, может стоить обоим если не головы, то карьеры. Пауза затягивалась. Гиммлер снял пенсне и стал неторопливо протирать стекла специальной фланелевой салфеткой. Его лицо без привычного атрибута потеряло властность и выглядело беспомощно и несколько глупо, как это бывает с близорукими людьми. Не глядя на стоящего подле стола Гейдриха, Гиммлер тихо, но отчетливо и зло выговаривая слова, произнес: – Идите. Вы знаете, что надо делать.
В конце декабря 1929 года Кутепов получил, наконец, согласие Фридриха Шрамма – видного специалиста по криптографии и анаграмматике - заняться вместе с коллегой – специалистом по античной символике - изучением фотокопий надписей и рисунков, сделанных рукой последней русской императрицы в доме Ипатьева незадолго до смерти. В середине января Шрамм позвонил Кутепову и сообщил, что работа выполнена, но имеются варианты толкования, и что лучше всего обсудить все это при встрече. Сообщил также, что в конце января надеется быть в Париже и сможет передать выполненную работу. 29 января Шрамм, уже находясь в Париже, вновь позвонил Кутепову, и они договорились встретиться в полдень в кафе “У Поля” на ул. Ундино, то есть в десяти минутах ходьбы от места жительства Кутепова. Педантичный Кутепов в 11.50 покинул квартиру. Когда он подошел к кафе, его окликнули из серого “Ситроена”, припаркованного прямо напротив входа.. Когда Кутепов подошел к машине и чуть нагнулся, чтобы лучше рассмотреть и услышать человека, сидящего на переднем сиденье, за спиной у него оказался неизвестно откуда взявшийся молодой человек Ребром ладони он нанес резкий удар по кутеповскому загривку. Тут же открылась задняя дверца машины и нанесший удар молодой человек, удерживавший после удара на весу тело Кутепова, втолкнул его на заднее сиденье.
Полицейский, стоявший в трех шагах от машины и рядом с входом в кафе, поигрывая дубинкой, лениво зевнул и отвернулся.
Через мгновение машина тронулась с места, свернула в переулок и пропала. Еще через мгновение пропал и полицейский.
Ни розыски криминальной полиции, ни самостоятельное расследование РОВС, так и не пролили свет на тайну исчезновения Кутепова. Подробности его последнего путешествия остались неизвестными.
Оригинальные документы, ”позаимствованные” у немецкой поисковой экспедиции и отправленные Николаевым в Париж, поступили как раз тогда, когда скандал с исчезновением Кутепова набрал полные обороты. Поскольку, кроме самого генерала, мало кто знал об этих материалах, на них в этой нервной и суетной обстановке не обратили внимания. Сумятица и хаос, царившие в РОВС, позволили ловко и незаметно сделать подмену на те, что были подготовлены в Москве. Кто это сделал? Да он, тот самый, которому, как говорят, доверял даже товарищ Сталин.
Через некоторое время эти материалы оказались в Москве. Та их часть, которая была “рождена’ в Москве и прошла через руки Корнева, еще раз доказала верность выражения, что все возвращается на круги свои. Путь московской продукции второй, так сказать, волны, тоже известен и тоже является блестящим подтверждением этой посылки. В 1940 году, после оккупации Парижа нацистами эти документы были найдены и вместе с архивом РОВС отправлены в Берлин. Когда с результатами их экспертизы ознакомились Гейдрих и Гиммлер, то им пришлось снова обменяться долгим взглядом. Однако какого-либо понимания происходящего в их взглядах не было. Участники экспедиции 1929 года опрошенные по отдельности с предъявлением фотокопий этих документов, заявили, что никогда их не видели. Не было понимания и в части того, где эти документы изготовлены, не говоря уж о понимании логики их движения. А логика была. Правда проявилась она несколько позже – в 1945 году, когда архив РОВС отправился в последнее путешествие из Берлина в Москву.
.
Глава ХVI. Хроника.
В разгар “тибетской суеты”, так для себя назвал все происходившее Корнев, произошло событие, которое не могло не иметь последствий для него, в чем он очень скоро убедился.
В июле 1929 года Чан Кайши - глава гоминьдановского правительства Китая - отдал приказ о взятии под контроль КВЖД. Двести советских специалистов, то есть весь управленческий и производственный персонал железной дороги, были арестованы. К границе с СССР стали подтягиваться дополнительные контингенты китайских войск. Советское правительство, терпение которого на протяжении нескольких лет испытывалось различными провокациями на границе и КВЖД, вынуждено было принять решение о военном разрешении конфликта. В срочном порядке была создана в Забайкалье и на Дальнем Востоке Особая дальневосточная армия (ОДВА) под командованием Блюхера. К сентябрю 1929 года войска были полностью подготовлены к ведению боевых действий, однако, несмотря на это и быстро проходящую маньчжурскую осень, за которой уже маячила суровая зима, приказа о выступлении не было. Только Блюхер и его начальник штаба знали о том, что Москва ожидает поступления сверхважной информации о противнике, сведений, которые бы позволили принять решение с минимальной степенью риска. Более всех и с полной ответственностью это понимал Корнев, от которого и ждали последних данных. Последующие события показали, что эта вынужденная медлительность полностью себя оправдала. Полученные разведданные позволили Блюхеру нанести удар столь неожиданно и в том месте, где его не ждали. Группировка чанкайшистов была разгромлена. Не осталось ничего, что Гоминьдан мог бы противопоставить стремительно наступающим советским соединениям. К декабрю все было кончено. Обстановка на КВЖД нормализовалась. Харбин опять вернул себе положение тихого, спокойного города.
За военными событиями пристально наблюдали и Николаев и, находившийся все это время в Харбине, Каеда. Но если Николаев рассматривал эти события с военной точки зрения, то Каеда, анализируя и рассматривая их сквозь призму профессионального разведчика, сделал вывод: Советы располагают в Маньчжурии отлично организованной разведывательной сетью. И действует эта сеть независимо от советской колонии, обслуживающей КВЖД, которая в полном составе, как он знал, была интернирована до начала военных действий.
Конечно, и события на КВЖД, и военные действия в Маньчжурии не могли оставить их сторонними наблюдателями. Во время одной из встреч – это было в первых числах февраля 1930 года, когда на Маньчжурию обрушился страшный мороз, да еще подстегиваемый метелью, - они встретились в здании БРЭМ. Уютно расположились с коньячком у камина. Каеда поинтересовался:
- Скажите, господин Николаев, почему вы уклонились от участия в военных событиях? Насколько я знаю, Чан Кайши предлагал вам это?
- Да, вы неплохо осведомлены. Это было. Отвечая на вопрос, скажу, причин несколько. Главная - неверие в политические и военные возможности Гоминьдана. Согласитесь, с уходом Сунь Ят Сена (государственный деятель Китая, создатель правительства Гоминьдана, сторонник дружбы с СССР, умер в 1925 г. прим. авт.) утрачена динамика развития. Не буду судить об экономике, но что касается армии, могу это утверждать. Посудите сами, все попытки Чан Кайши военным путем обуздать китайских коммунистов, которые тоже не отличаются высокой организацией, позорно проваливаются. Скажу вам откровенно, если бы не наше противодействие, север Китая весь уже был бы красным. Касаясь кампании против Советов - красные были на высоте, спору нет. Но, извините, если вы решили повоевать, то хотя бы подумайте о резервах, предусмотрите возможность маневра, позаботьтесь о коммуникациях, я уж не говорю о разведке и психологической подготовке. Второе - Китай страна традиционалистская и назидания тех, кто был в фаворе у народа, помнят долго. Я имею в виду Сунь Ят Сена и его заповеди о дружбе с русскими. Так что вся эта затея с самого начала выглядела авантюрой. Так стоит ли проливать кровь за чужую глупость? А теперь скажите, господин Каеда, ведь вы задали вопрос не из простого любопытства? Могу предположить: вас интересуют военные возможности Гоминьдана. И, если позволите, я поинтересуюсь: каким бы вы хотели видеть Гоминьдан?
- Отвечу прямо, не улыбайтесь, и японец может говорить прямо. Иногда. Я выражу свое мнение и, если хотите, желание. Гоминьдан должен быть силен настолько, чтобы сдерживать коммунистов, но не настолько, чтобы представлять собой реальную военную мощь. Военная затея против Советов, здесь я с вами полностью согласен, авантюра. Авантюристы получили свое. Кто же оказался в выигрыше? Советские и китайские коммунисты. Кстати, исчезновение Кутепова, извините за виток мысли и голый прагматизм, оказалось на руку не только советским коммунистам, что понятно, но, как ни странно, и китайским тоже. Ведь финансирование из Парижа борьбы с красными здесь, на Востоке, после исчезновения Кутепова, как мне известно, практически сведено к нулю. Мне кажется его исчезновение это фрагмент большой игры.
- Да, пожалуй, согласен. Позвольте и мне вспомнить слово «кстати». Можете ли вы, кстати, что-нибудь сказать о тибетско-гималайских материалах и судьбе немца?
- Немец переправлен в метрополию и более мне ничего не известно, - произнеся это, Каеда и глазом не моргнул, ведь он говорил правду, немец действительно направился в Японию, а затем отбыл в Германию.
Каеда продолжил: - Да, очень странная вещь. Я недаром сказал, когда мы говорили о Кутепове, о сложной игре. Дело в том, что часть материалов, по мнению наших экспертов, является подделкой, причем очень умелой. Как пишет евангелист Матфей трудно отделить и «поставить овнов справа от себя, а козлищ – слева». В качестве образцов для большей части подделок использовались оригиналы древних документов. Изготавливались копии по принципу мозаики, понятно, что никакой ценности они не имеют. Представьте, что рука имитатора сотворила картину по технике написания очень напоминающую оригинал, – возьмем, к примеру, “Тайную вечерю”. Но на картине отсутствуют некоторые персонажи. К примеру, нет Петра, или нет Иуды, а то и Иисуса. Бессмыслица. Что удивительно, другая часть материалов действительно представляет историческую ценность. Однако для их полной обработки нужно время. Помните показания немца относительно предмета и цели поисков: о происхождении арийской расы, величайшей древней культуре и тому подобное. Поскольку нам известна суть расовой теории нацизма с его исключительностью, избранностью, превосходством арийцев над другими, то в этой части немец, наверное, говорил правду. Видимо, теории расы господ потребовались научно-исторические подпорки. Боюсь, что их ждет разочарование. По крайней мере, как следует из обработанной и переведенной части материалов, действительно племена ариев, населявшие примерно 3-4 тысячи лет назад область современного казахстанского Семиречья, вследствие каких-то причин двинулись на юг и обосновались в Тибете, Гималаях и на севере Индостана. Примерно в то же время началось массовое переселение по неизвестным причинам из Европы друидов, образно говоря, ордена жрецов кельтской или альпийской расы, племена которой населяли тогда почти всю Европу. И произошло нечто неожиданное: вместо взаимного истребления, тому примеров сколько угодно, сложилась новая сильная общность. Подобно явлению в физике – интерференции, когда волны, накладываясь друг на друга, дают всплеск и появляется волна, большая по амплитуде, чем простая сумма двух слагаемых. Что-то подобное произошло и здесь: появилась новая цивилизация, новый народ. Однако, незадолго до наступления нашей эры, многие кельтские племена в Европе попали под власть Рима. Начался второй кельтский исход в том же направлении. Явилось ли это причиной или что другое, но арийско-друидская цивилизация рухнула. Племена разбрелись по миру, причем ни Европа, ни, соответственно, нынешняя Германия, не были приоритетным направлением расселения. Так что, попади эти материалы в руки нацистов, вряд ли они найдут что-либо для себя полезное. Впрочем, кто знает? С большой долей вероятности можно предположить, что, несмотря на неудачу, поиски будут продолжены. А знаете, полковник, меня заинтересовали эти поиски, вообще эта версия о хранимых и ждущих своего часа знаниях древних. Я думаю, эта тема у нас еще возникнет.
За окном посвистывал ветер, напоминая, кто здесь хозяин, от этого у камина становилось еще уютнее, коньяк ароматнее, а мысль, что неизбежно придется покинуть этот теплый и уютный уголок и уйти в ветер и мороз, еще противнее.
- Да, - закончил Каеда, - вот что пока могу сказать.
Николаев разлил коньяк и, жестом предлагая Каеде поднять бокал, начал:
- Раз уж мы коснулись этой мистики. Немец, которого я допрашивал, перечисляя имена участников экспедиции, назвал Вернера Хоффа. Да. Одного Хоффа я знал. Несколько лет я провел в плену в Германии и трудился на рейхсвер в имении барона фон Хоффа недалеко от Гамбурга. Барон имел отпрыска, его я однажды видел, когда он приезжал к отцу. Представьте, этот Хофф из экспедиции тоже фон и родом из Гамбурга. И по описанию внешности вроде бы подходит, но трудно судить, прошло много лет. Тот подвязался, насколько я помню, на дипломатическом поприще. Право, лучше бы Лагин, прихватил в Калькутте Хоффа. По крайней мере, если бы это оказался тот Хофф, я бы убедился, как тесен мир. Ну, да бог с ним. – Николаев закурил и сменил тему: - Вы когда-то упоминали о конфликте между Сталиным и Троцким. Мне было бы интересно услышать продолжение.
- Хорошо. Но, придется сделать небольшой исторический экскурс. Какой стала Россия после Гражданской войны не мне вам говорить. Разруха и дичь. Какое уж там раздувание пожара Мировой Революции, если по стране бродят миллионы голодных безработных и толпы бездомных, оборванных, вшивых детей? Промышленность в руинах, торговля убита, плюс международная изоляция и, что вовсе грустно, пришло понимание, что Мировая Революция не развилась, как ожидалось, по принципу домино – когда одна костяшка упала, а за ней неотвратимо все другие, - а отодвинулась в туманную перспективу. Тогда Ленин ввел НЭП – новую экономическую политику, которая возрождала и частную собственность и, вместе с ней, ненавистную коммунистам так называемую эксплуатацию человека человеком. Пришлось согласиться с этим и Сталину, и Троцкому, и всем остальным. Однако, как только положение чуть выправилось, встал вечный русский вопрос: что делать? Ленина к тому времени уже не стало, а решение - как и куда вести страну дальше - надо было принимать. И здесь выяснилось, что взгляды Сталина и Троцкого расходятся кардинально.
Троцкий, да и, пожалуй, большинство ленинской гвардии считали, что Россию надо использовать как горючий материал для костра Мировой Революции. Неважно: что в итоге останется от России, горение должно быть постоянным, перманентным, так говорил умник Троцкий. Коминтерн он рассматривал как топку и кочегарку для розжига пожара Мировой Революции.
Сталин, не отрицая стратегической цели, полагал, что этот путь вынудит передовые страны объединиться и военным путем уничтожить первое в мире еще неокрепшее социалистическое государство. А посему надо это государство, используя противоречия между ведущими мировыми державами, сначала сделать мощным в экономическом и военном отношении, что, по его мнению, сделает реальным достижение главной цели в будущем. Коминтерн, по мнению Сталина, должен быть полностью подконтролен Москве и рассматривается им как один из инструментов достижения цели. Сталину в идеологической борьбе с Троцким нужен был аргумент. И Сталин нашел его в небольшой статье Ленина, написанной еще в 1915 году, где высказывалась мысль, что вследствие неравномерного развития капиталистических стран, революции могут произойти не одновременно или вообще в одной стране. Россия в статье не называлась и, может быть, не имелась в виду. Используя эту статью, Сталин разработал концепцию “победы социализма в отдельно взятой стране”. Не только разработал, но и убедил коммунистов в том, что это единственно верная марксистско-ленинская линия. Все другое – оппортунизм и ренегатство. Так Сталин идейно уничтожил Троцкого. Как у вас говорят, я снимаю шляпу.
- Каеда, но ведь, если смотреть в суть, то все это означает, что один демон, в рамках, как говорят коммунисты, внутрипартийной демократии, жонглируя идеями мертвого идола, сожрал еще более страшного демона, и черт с ним. Но народ!? Народ пошел за демоном - победителем. Воистину русский народ сошел с ума.
- Вы, полковник, что-то сегодня эмоциональны. Коньяк, по-видимому, виноват. Народ с ума сойти не может. Народ верит или не верит. А верит в то, во что хочет верить. И товарищ Сталин точно знает: во что народ хочет верить. Его слова, его лозунги приняты толпой или, если хотите, народом. Но все лозунги, даже самые хлесткие, самые яркие быстро надоедают. Внимание толпы, как и терпение – непостоянно. Сталин же сумел объединить слова, лозунги с делом, привел их, как говорят в его среде, к диалектическому единству. А дела на вашей бывшей родине творятся немалые. Помните, вы говорили мне, что даже приграничные области наводнены толпами геологов, что ими уже найдены и уголь, и свинец, и олово, и вольфрам, и какой-то тантал с ниобием и ураном. Вы говорили, что по Харанору и Шерловой Горе уже лазают геодезисты и проектировщики, ставят метки и колышки. Все они делают Дело, поэтому лозунги им не надоедают, поэтому они верят. И таких становится все больше. Не смотрите на меня так, полковник, я не коммунист и не сталинист, я – реалист. И как реалист я должен отдавать себе отчет, что наш противник, демон он или не демон, но умен и силен. Думаю, вы согласитесь со мной, что борьба нам предстоит долгая и тяжелая.
- Вы тоже сегодня подвержены эмоциям.
- Конечно, ведь я тоже пью коньяк. Коньяк греет эмоции, но не мешает логике. Следуя ей, предлагаю обсудить положение дел здесь.
- Да, мы говорили о российских коммунистах, а у нас здесь полно своих. Должен сказать, что после того как Чан Кайши крепко получил по носу, ситуация значительно обострилась. Фактически Гоминьдан прекратил все попытки нормализовать положение и пустил все на самотек. Сразу же активизировались коммунисты, активизировалась и зеленая граница. Мы это видим даже сейчас, зимой. Я имею в виду контакты красных китайцев с Советами в приграничных районах. Нам с большим трудом удается пока сдерживать расширение зон влияния коммунистов, но долго это продолжаться не может. Процесс может выйти из-под контроля и стать неуправляемым. Какие могут быть последствия понятно: образование Красного Северного Китая, имеющего общую границу с Россией. Слава богу, пока мы не фиксируем на той стороне подготовки к оказанию массированной военно-технической помощи Особым, то есть Красным районам Китая. Но это утешение слабое. Решение, на мой взгляд, есть. Я вижу его в блокировании зеленой границы вместе с Гоминьданом, который, надеюсь, в скором времени придет в себя после полученного пинка. Лишенные помощи Советов, предоставленные самим себе, китайские коммунисты будут поставлены перед проблемой выживания. Когда я говорю о блокировании зеленой границы, я не имею в виду чисто военный аспект. Мы оба понимаем, что блокировать границу воинскими формированиями невозможно. Слишком она протяженна. Да и наши силы более чем скромны для такой задачи. Я имею в виду комплекс в составе: первое – агентурное проникновение к Советам на предмет понимания где, когда и что именно они планируют. Нам нужна надежная приграничная разведка на той стороне. Вы знаете, мы там работаем, однако того, что уже имеется недостаточно.
Далее, второе – агентурное же обеспечение на нашей стороне. Провести через границу, принять в приграничной полосе и доставить за десятки и сотни километров транспорт - дело не очень простое, это не человека перебросить или принять. Мы сейчас активно этим занимаемся.
И третье - нужны группы перехвата с рациональной дислокацией и четко обозначенными, чтобы не было накладок, зонами взаимодействия. Я надеюсь, несколько успешных акций плюс грамотная кампания паблисити надолго отобьют у красных охоту к нелегальным снабженческим операциям.
Есть, конечно, и проблемы. Прежде всего - финансовые. С уходом Кутепова европейский канал финансовой помощи, как уже отмечалось, сведен к нулю. Помощь от наших предпринимателей – Игнатьева, Шпака, Корнева, Пуганова и других - сократилась. Все, кто занимается лесом, пушниной, углем, отмечают усиление конкуренции со стороны Советов. Советы упорядочили экспорт этих товаров и постоянно наращивают объемы. Валюта им нужна для индустриализации. Нашим тяжело сейчас. Мне Корнев говорил, что буквально сбился с ног в поисках новых вариантов и рынков, чтобы как-то остаться на плаву. Месяцами не появляется дома. Нашим же предприятиям, которые мы организовали с вами, нужно время. Лимит банковского кредитования на континенте нами исчерпан еще в прошлом году. Я надеялся на добычу золота на территории внутренней Монголии. У нас есть полная документация на несколько россыпей и право добычи. Но мне недавно сообщили, что и там появились Советы и очень нам мешают. Я вам обрисовал картину. Дело общее, поэтому прошу вас провентилировать вопрос о кредитовании на Островах.
- Хорошо. Но вы знаете банкиров. Они потребуют обеспечения либо гарантий. Можете ли вы под этим углом зрения рассмотреть одно-два месторождения золота? Я думаю, это может заинтересовать банкиров. Кроме того, подумайте, одно дело разработка ведется какими-то, не обижайтесь, русскими беглецами и изгнанниками, и другое, к примеру, респектабельной японской или, на худой конец, американской фирмой.
- Хорошо. Договорились. Я подготовлю и передам вам в ближайшие дни документацию по золотым месторождениям. И тогда же обсудим: под каким флагом вести разработки, условия, обязательства и все необходимое.
Когда японец ушел, растворившись во тьме, морозе и ветре, Николаев опустился в кресло и стал подводить итоги разговора. После важных событий и встреч Николаев так делал всегда. Он относил себя к типу людей, которые не обладают очень быстрой мыслительной реакцией, поэтому в сложных делах и при принятии решений по важным вопросам всегда старался сделать так, чтобы у него была возможность наедине с самим собой еще раз изучить проблему. Рассмотреть вопрос с разных точек зрения, разложить на составляющие, чтобы не упустить что-либо важное, чтобы потом не говорить самому себе: - Ну, братец ты мой, и учудил. - И сейчас, анализируя разговор с Каедой, Николаев пришел к выводу, что наиболее интересной для японца была все же часть разговора относительно состояния вооруженных сил Гоминьдана. Вопросы, заданные японцем свидетельствовали об этом, хотя его лицо оставалось бесстрастным. Впрочем, его лицо не выдавало никогда таких простых человеческих проявлений как любопытство, удивление, радость и тому подобное.
Проницательность и интуиция не обманули Николаева. Действительно, эта часть разговора напрямую имела отношение к недавно полученному Каедой заданию: оценке состояния вооруженных сил гоминьдановского Китая и выяснение вопроса, повлекли ли печальные итоги недавнего военного конфликта с Советами реформирование китайской армии. Получив это задание, Каеда задумался: что же сие означает? После недолгих раздумий он пришел к выводу: началась подготовка военной акции. Каеда не ошибся.
Глава XVII Оккупация.
К середине 1932 года японские войска, переброшенные на материк и влившиеся в состав континентальной Квантунской армии, завершили оккупацию северо-восточного Китая. Все рычаги административного управления огромной захваченной территорией были сосредоточены в руках аппарата так называемой Японской Военной Миссии (ЯВМ), созданной оккупационными властями. В структуре ЯВМ имелся третий или информационный отдел, который в секретных японских документах, определяющих функции этой единицы, назывался так: “Отдел разведки, контрразведки и специальных операций”.
Возглавил отдел полковник Исидо Каеда. Да, тот самый Каеда, наш хороший знакомец. Теперь Каеда и его отдел расположились в одном из лучших зданий города. На подставных лиц были приобретены несколько домов для оперативных целей и дом для проживания, который постоянно охранялся отделением солдат. Но и в этом доме полковник позаботился о втором выходе, чтобы можно было, не привлекая внимания охраны, принять кого-либо или покинуть дом. Теперь, когда ему нужно было переговорить с Николаевым, он посылал за ним автомашину и своего секретаря в качестве сопровождающего. Назначение Каеды на официальную должность многое изменило в его жизни. Теперь он нес личную ответственность и за ведение разведки с захваченных территорий, где Япония сосредоточила трехсоттысячную армию, и за контрразведку. Граница с СССР, почти советская Монголия, Красные районы Китая, до которых не добралась японская армия, и притаившееся население, поджавшее хвост и взирающее на оккупантов с нежностью ласковых волчьих глаз – все это стало зоной отвественности полковника и его головной болью.
Правда, отпали бытовые вопросы, которые, как известно, и кровь портят, и времени всегда отнимают много.
Как только Каеда въехал в свой официальный кабинет, едва ли не первым гостем в нем оказался Николаев. Каеда хотел получить, если так можно выразиться в применении к этой ситуации, верительные грамоты Николаева, то есть получить подтверждение ранее достигнутым договоренностям и даже расширить их применительно к новой обстановке. Он показал Николаеву рабочий кабинет, вид из окон, уютный зальчик для узких приемов и приватных встреч, еще один, по выражению Каеды, творческий кабинет в библиотеке, собранной по его инициативе. Усадив Николаева в уютном кресле библиотечного кабинета, Каеда начал:
- Вот, братец ты мой, так мы устроились. Ввернув это обращение, слышанное им не раз от Николаева, японец сразу убрал налет официоза, показывая расположение к гостю.
- Мне кажется, - продолжил Каеда, - две проблемы, ваши проблемы, сняты и я этому рад. Имеется в виду проблема коммунизации северного Китая, помните, вы высказывали свои опасения? И проблема отношений с Гоминьданом, который то кусал и пинал вас, то целовал и обнимал, или делал все это одновременно. Лучше иметь врага, чем такого союзника. По крайней мере, от врага всегда знаешь чего ожидать. Вы согласны?
- Да, две проблемы сняты, это верно. Но моментально возникли две новые. Не хочу сказать, что они равнозначны тем снятым, но они есть. Первая – мы, то есть русская колония – тоже население и тоже оказались на оккупированной территории. Русская колония имела свой орган самоуправления – БРЭМ - с определенным юридическим статусом. Теперь надо определяться и с колонией, и с БРЭМ, и это – проблема. Второе – вы знаете, полковник, на какие средства содержится аппарат БРЭМ и за счет чего финансируется наша деятельность. Имеется в виду борьба с Советами. Проблема в том, что не ясно, сохранятся ли в условиях оккупации те предприниматели, большинство из них представители русской колонии, пожертвования которых покрывают значительную часть наших расходов. И в той же теме – судьба тех наших предприятий, созданных с вами, которые только становятся на ноги. Они возникли под юрисдикцией Гоминьдана. Ни Гоминьдана, ни юрисдикции на этой территории больше нет.
Японец, прерывая Николаева: - Но есть Каеда, это уже немало. В ближайшие дни будет провозглашено государство Маньчжоу–Го во главе с Пу И – императором династии Цинь, - так что вся атрибутика будет налицо: и юрисдикция, и бюрократия. Как же без нее? Полковник, мы заинтересованы в том, чтобы были созданы все условия для сохранения и развития деловой инициативы в рамках законодательства нового государства. Иначе, кто же будет кормить этот народ? Оккупационная власть? Это нонсенс! Кто будет покрывать наши военные расходы? Японское правительство? Нет! Они будут покрываться за счет оккупированных территорий, но для этого нужна организация и она уже есть.
Так что предприниматели пусть работают и зарабатывают, народ тоже должен работать лучше, ему теперь надо кормить, кхе… кхе…, - Каеда ехидно усмехнулся, - не только себя. Да. Вот так. Теперь относительно БРЭМ. Касаемо правового статуса, уже было сказано. Что касается отношений с оккупационными властями, сейчас скажу. Пинать эти власти вас не будут, но и целоваться с ними прилюдно, согласитесь, тоже не следует.
О наших же отношениях я бы хотел поговорить обстоятельно, если вы не возражаете. Есть очень серьезная и, я полагаю, общая проблема. Буду говорить прямо. Факт оккупации дает и советским и китайским коммунистам повод и основание для усиления агитационно-пропагандистской и диверсионно-подрывной деятельности. Гоминьдан был плохой, но свой. Мы же – иностранные интервенты, поработители, палачи – так они говорят. Скажу как профессионал, агентурная работа среди местного населения представляет некоторые трудности. Акцентирую ваше внимание – агентурная работа против нашего общего врага – коммунистов. Поэтому я предлагаю усилить подотдел БРЭМ, который занимается работой среди местного населения, и максимально скоординировать его работу с работой третьего отдела Миссии. Это в наших общих интересах. Финансовое обеспечение расширения штатов и всего необходимого я беру на себя. Полковник, все дело в том, что вы - БРЭМ – враг Советов, но не враг китайского народа и являетесь такими же жертвами японской оккупации, как и коренное население. Таким образом, работая в том же направлении, вам не придется преодолевать психологическую стену отчуждения. Вы не первый год в Китае и с особенностями национальной психологии хорошо знакомы. Работать на БРЭМ негласно или в штатном составе – это для китайца нормально. Работать на Миссию, то есть на оккупантов – это для китайца потеря лица. В таком случае неприятности воспоследуют, их наступление только вопрос времени.
Подумайте о моем штатном предложении. Кстати, могу порекомендовать двух китайцев и манчьжура.
- Ваша агентура?
- Разумеется. Рекомендуя, я беру на себя ответственность. Кого же я могу здесь знать настолько хорошо? Мои рекомендации касаются надежности этих людей. Однако, какими они станут оперативниками будет зависеть от вас. Я никогда не слышал утверждений, что из хорошего агента, переведенного в разряд оперативника, всегда получается хороший сотрудник – агентурист. Примите это как мою оговорку. Подумайте о предложении. Каеда вызвал секретаря, что-то быстро спросил на родном языке и вновь обратился к гостю:
-Полковник, помните, вы угощали меня отличным коньяком? Теперь я хотел бы ответить тем же. Прошу перейти из этого кабинета в тот уютный зальчик. Покидая кабинет, Каеда притворно вздохнул: - Хотел бы я иметь такой кабинет, когда смогу, наконец, оставить императорскую службу и заняться тем, что по душе. В зальчике Каеда устроил Николаева в удобном кресле, сам расположился напротив. Небольшой столик был уже сервирован на две персоны.
На столике, несмотря на июльскую жару, сжигающую уже несколько дней Маньчжурию, красовался запотевший хрустальный графин. Из небольших вазочек ласково и многообещающе выглядывала черная и красная икра, призывно и матово отсвечивали красными и зелеными боками соленые помидорчики и огурчики. От одного только взгляда уже похрустывала слегка сдобренная игольчатыми льдинками и оранжевыми прострелами моркови капуста бочкового посола. Каеда, сделав круговое движение рукой, охватывающее выставленное на столике великолепие, молвил:
- Вы меня принимали в европейском стиле. Чтобы не повторять вас, я решил уделить внимание русским традициям застолья. Может и споем. Как знать. Разливая водку в сверкающие гранями рюмки, японец с видимым удовольствием приглушенно отрекомендовал: – Рябиновая, тех времен, чисто слеза, - и приглашающе взглянул на Николаева.
Николаев, поднимая рюмку: - Коль в русских традициях, тогда на правах гостя тост, – здоровья и исполнения желаний.
Выпили. Николаев обратил внимание, что Каеда пропустил рюмку как знаток и любитель в хорошем понимании этих слов. Слегка задержав глоток, как бы благословляя божественный нектар перед отправкой его в путь, он закрыл глаза и замер, наслаждаясь вкусовыми ощущениями и впитывая первую, самую сладчайшую волну тепла, подаренного напитком. Эта волна, поднимаясь выше и выше, превращается в ощущение радости, раскованности и гармонии.
Николаев, напомнив собеседнику его последние слова, сказанные в библиотеке, поинтересовался:
- Вы имели в виду, вероятно, мемуары?
- Нет, - ответил Каеда, - мемуары как жанр, в моем понимании, предполагают демонстрацию выношенного, пережитого, глубоко личного. Это не в наших традициях и, тем более, не в моем характере. Я предпочел бы персоналии и события давно минувшего. Один лишь пример. Меня всегда интересовал римский историк Иосиф Флавий. Его настоящее имя Иосиф Бен Меттаф. Очень занятная, яркая судьба. По одной из версий примерный иудей Иосиф во время первой иудейской войны против римлян был одним из вождей восставших. Он руководил обороной города-крепости Иотопата, который римляне взяли в осаду и где, как они полагали, хранятся секретные разделы Торы, тайные приложения к Мишне, секретные инструкции и наставления Каббалы, известные лишь избранному кругу иудеев. Город был хорошо укреплен. Предпринятые Римом несколько попыток штурма залили городские стены смешавшейся кровью римлян и иудеев, но успеха не принесли. В городе был источник воды и запасы продовольствия, что позволяло защитникам города выдерживать осаду долгий срок. Но Рим есть Рим. Оставлять обреченный, но не покоренный город было не в правилах Великой Империи. Долгие месяцы римские легионеры, отражая вылазки защитников города, как муравьи таскали в заплечных мешках землю, делая насыпь, которая должна была по высоте сравняться с высотой городских стен и стать их победной дорогой в осажденный город. И построили. Представляю, что там творилось, когда защитники города, не в силах сдержать утративших от ярости страх смерти легионеров, стали, истекая кровью, отходить вглубь города. Представляю, как в зону прорыва волна за волной стали вкатываться перемешавшиеся римские центурии, как, не слыша команд центурионов, римляне как вода, прорвавшая плотину, стали растекаться по городу, выполняя только одну команду: залить накопившуюся ярость и ненависть кровью побежденных. Поверите ли, полковник, я иногда вижу эту насыпь. По ней, толкая друг друга, рвутся вперед и вверх римские легионеры, сбросившие с себя для легкости шлемы, металлические наплечники, нагрудники, то, что так нежно звучит на латыни – лорика сегментатэ – словом, всю броневую защиту, оставившие только щиты и мечи. Вижу, как перекошены яростью их лица. Вижу, как они спотыкаются об убитых и раненых, падают, встают и снова рвутся вперед, и снова падают, и снова рвутся вперед, устилая насыпь мягким и окровавленным покрытием тел. И ветер, налетевший с юга, обрушиваясь на солдат потоками раскаленного воздуха, забивает пылью волосы, глаза, рты, издающие хрипы и рычание. И вот уже город. Вот косой переулок, по которому убегает десяток обезволенных ужасом защитников и за ними один единственный римский воин, в пылу сражения отделившийся от своих, потерявший разум и осторожность. Убегающие останавливаются, они видят, что преследователь один. Они окружают безумца. Рубленый звон металла, искры, крик. Легионер, спиной сползая по стене, видит хлынувшую из раны на груди кровь, но все равно не может понять, почему ноги перестали держать его. Он чувствует: что-то уходит из него. И угасающее сознание кричит ему, что это что-то – его жизнь.
Римляне, захватив город, ничего из того, что искали, не нашли, и разрушили его до основания. В живых от населения довольно большого города остались единицы. В их числе Иосиф. Как ему удалось сохранить жизнь, стать гражданином Рима, оставить след в истории и память на тысячелетия? Сколько загадок кроется в этом, сколько вопросов. И как загадочно звучит принятая историческая версия. Пленный иудей Иосиф, видите ли, предсказал Веспасиану Флавию – командующему римской армией – императорское будущее. И тот, став через три года императором, надо же, не только вспомнил пленного иудея, но и разыскал его, обласкал и даже дал свое родовое имя – Флавий. Романтично, не правда ли? Могу предположить, что в этой судьбе кроется большая тайна, не исключаю и огромного предательства. Разгадывание загадок истории и поиск ответов – вот что мне по душе, полковник.
Николаев, внимательно слушая японца, задумчиво произнес:
- У вас хороший слог и великолепная водка. Знаете, я слушал вас и тоже все это видел: и город, и насыпь, и перекошенные яростью лица.
В тот день Николаев и Каеда договорились по всем вопросам.
Вернувшись к себе, Николаев пригласил Лагина, с мнением которого он считался, чтобы узнать его реакцию относительно штатных предложений японца. Выслушав пересказ Николаева, Лагин невозмутимо бросил:
- Логично. Вы предложение приняли? - И, получив утвердительный кивок, продолжил: - Мы должники Каеды, если бы не он, красные, возможно, уже закатали бы нас на Акатуй или еще дальше. (Акатуй – местность в Забайкалье. Место ссылки революционеров, осужденных царизмом. Впрочем, и сейчас это «свято место» пусто не бывает. Прим. авт.). Оккупация, конечно же, не мед, вещь болезненная и не очень приятная. Но, надо признать, вряд ли нам удалось бы сдержать своими силами коммунистов. Пусть уж лучше оккупация. Что касается людей, рекомендованных японцем, надеюсь, это не женщины и не негры?
- Какие женщины, какие негры?
- Понятно, значит - нет. Просто к слову пришлось. Вспомнил своего сослуживца. Тому по роду службы приходилось работать с женской агентурой, так вот, через какое-то время он довольно часто стал употреблять бог знает где подцепленную присказку – женщина насекомое глупое, но хитрое. К чему он это говорил, мы так и не дознались.
- Господин Лагин, братец ты мой Василий. Я не настолько пьян, чтобы забивать мне баки. Что по существу?
- Мое мнение - взять рекомендованых Каедой. Если они подойдут, мы это проверим быстро, значит спасибо японцу, сэкономим время и деньги. Вы знаете: сколько времени нужно на подготовку оперативника средней руки и как это непросто. Но, извините, вас не смущает, что это прямой провод к Каеде?
- Нет. Вот что, займитесь этими людьми сами, не перепоручайте никому. Мы должны быстро определиться с ними. Если подойдут – включайте в работу, в противном случае расстанемся с ними и будем искать и готовить других. Все, - закончил Николаев.
Оставшись один, вспоминая и обдумывая разговор с японцем, Николаев отметил две детали.
Каеда много говорил во время этой встречи, но все, что он говорил, касалось только одной темы, если не считать римской сказки, агентурной работы против расползания коммунистического влияния, что, конечно, важно. Но он ни слова не сказал о закордонной агентурной работе, не упомянул о проблеме советской агентуры, теперь уже не на территории Гоминьдана, а на оккупированных Японией территориях. А ведь оба вопроса являются его, Каеды, зоной персональной ответственности.
Почему? Может быть, ждет, когда он, Николаев, сам поставит эти вопросы? Или есть что-то еще? Николаев решил выждать.
Дело же было в том, что Каеда, разумеется, осознавая всю тяжесть возложенной на него ответственности, к моменту встречи с Николаевым еще не определился в своей позиции. Он спрашивал себя: может ли он – японец - рассчитывать на полное доверие и откровенность русских, ведущих борьбу с русскими, или всегда за кадром останется что-то опущенное, недосказанное? Учитывал он и особенность русской психологии: не выносить сора из избы, даже когда изба уже почти сгорела. Профессионал Каеда знал, что в разведке и контрразведке мелочей нет, что даже маленькая недосказанность порождает недоверие, а недоверие в таких деликатных сферах деятельности хуже вражды. Поэтому на заданный самому себе вопрос Каеда, спустя некоторое время, ответил – вряд ли. Вряд ли можно расчитывать на полное доверие и откровенность. Что же в таком случае? В таком случае при сохранении сложившихся отношений нужен свой надежный человек в организации Николаева, занимающий близкое к нему положение, участвующий в принятии решений по основным вопросам и полностью владеющий ситуацией. Еще лучше - двое таких.
К этому варианту предусмотрительного и практичного Каеду подталкивал его собственный прогноз развития событий. Сейчас все силы метрополии брошены на оккупацию Китая. Но потом, потом что? Скорее всего, Север, Россия. Какова будет реакция русской колонии и позиция БРЭМ? Этот вопрос встанет перед ним. Следовательно, уже сейчас надо думать об установлении негласного контроля над БРЭМ и его структурами.
В отношении кандидатур вербовочных разработок из числа сотрудников БРЭМ Каеда определился, ими должны быть Лагин и Елена.
Да, дочь Николаева - Елена - двадцатилетняя красавица, получившая классическое для тех времен и своего сословия образование, несколько наивная, возвышенная, сентиментальная и мечтательная. Завершив в 19 лет образование, Елена, по просьбе отца, чтобы разгрузить его, стала выполнять отдельные поручения. Постепенно втянулась и уже через год она освободила отца от почти всех хозяйственных забот по организации. Фактически она взяла на себя обязанности планирования расходов на хозяйственные, штатные, представительские и другие нужды БРЭМ, делопроизводство, канцелярию, архив и текущие отношения с органами власти. Это положение вполне устраивало Николаева. Мало сказать устраивало, он был благодарен Елене, поскольку уж он-то точно знал, сколько времени отнимает выполнение рутинных, подчас вовсе невидных обязанностей.
Разумеется, и Каеда с интересом наблюдал за административным дебютом Елены. У него, правда, был свой интерес и свое видение роли Елены в дальнейшем.
Каеда слышал о разговорах в русской общине Харбина о создании чего-то вроде русского клуба. Идея была не нова, вроде бы поддерживалась всеми, но воз был и ныне там, поскольку никак не могла сложиться инициативная группа, которая всерьез взялась бы за дело. Теперь Каеда решил взять инициативу в свои руки, но, разумеется, инкогнито, без огласки. В его модели клуба центральной фигурой, вывеской, лицом и визитной картой должна быть его хозяйка – молодая, привлекательная женщина. Лучшей кандидатурой на эту роль он считал Елену Николаеву.
Но были сложности. Самая большая из них – ничего не подозревающая Елена, которая, как полагал японец, вовсе не горит желанием сотрудничать с ним, а именно в этом была квинтэссенция замысла. Гибкий и изощренный ум Каеды включился в поиск, моделирование, анализ вариантов, подчиненных достижению этой непростой цели.
Что касается Лагина, то у Каеды был отличный повод пообщаться с ним лично, причем в течение нескольких дней. Это было связано с теми людьми, которых японец рекомендовал Николаеву, и которых надо было теперь представлять Лагину. Каеда объяснил ему, что ввиду загруженности, предлагает осуществить передачу в течение трех дней. Пришлось Лагину в течение трех дней гостить в рабочем кабинете Каеды, где и совершалось действо, то есть представление и его знакомство со всеми тремя кандидатами. Все они произвели неплохое впечатление.
Некоторые сомнения закрались в отношении маньчжура Фэна, этого высокого, представительного средних лет (кто разберет их возраст) мужчины, с низким баритоном. И поведением, и голосом как бы внушающим свою солидность, надежность и основательность. Лагин, который был едва ли старше маньчжура, но имел огромный опыт изучения людей и общения с ними, знал, что довольно часто за всем этим фасадом не найдешь ничего. Респектабельная, даже несколько чванливая оболочка есть, а нутра, содержания – нет. Есть гипертрофированное самомнение, снобизм и, как следствие, непрошибаемое упрямство, полное отсутствие самокритики и тщательно скрываемое презрение к окружающим, замешанное на ничем не подтвержденном чувстве превосходства. Это чувство превосходства по отношению к окружающим, подавляя и так не очень развитую интуицию, делает несчастного индивида полностью слепым, игрушкой обстоятельств в лучшем случае, куклой в руках кукловода, в худшем. Лагину приходилось сталкиваться с людьми этого типа. Ничего, кроме неприятностей, он знал, общение с таким человеком, если связан с ним каким-то делом, не принесет.
Пожелав самому себе ошибки в этом конкретном случае и подавив свои сомнения, отнеся их к собственной подозрительности, Лагин зачислил всех троих в штат информационного отдела БРЭМ.
Каеда, который, в свою очередь, в течение трех дней присматривался к Лагину, еще раз убедился в правильности кандидатуры для вербовочной разработки, но и понял, что поставил себе задачу очень непростую. Он убедился, что Лагин -–человек устоявшихся взглядов, осознанных действий и не подвержен всякого рода колебаниям и шатаниям. Меркантильность, конечно, аргумент важный, необходимый, но в случае с Лагиным, как говорят математики, недостаточный. И Каеда затеял игру.
Одна из центральных ролей в его спектакле была отведена Фэну. Японец прекрасно знавший кандидата на роль, посчитал, что лучшим вариантом будет использование этого актера втемную. Зная поле деятельности Фэна в системе БРЭМ, японец не пожалел времени и усилий для подготовки своего человека и квалифицированной подставы его Фэну. Тот проглотил крючок. По прошествии небольшого времени японец через подставу подсунул Фэну информацию о том, что с советской стороны через границу переправлен в район дислокации китайских коммунистов транспорт с оружием, снаряжением, медикаментами и продовольствием. Переправлен по маршруту, который уже несколько лет не использовался коммунистами. Не использовался из-за того, что Лагину и его команде в свое время удалось провести несколько удачных операций по перехвату.
Обставлено все было так, что, якобы, никакой возможности сообщить своевременно о движении транспорта не было. Каеда рисковал. Как бы внешне все не выглядело гладко, он видел пробел, алогизм и шаткость той позиции, в которой оказался его агент, подставленный Фэну. И если бы на месте последнего оказался кто-то другой, он мог бы разглядеть некоторые нестыковки в информации источника, и, если уж не распутать клубок до конца, то хотя бы поделиться сомнениями с Лагиным. Каеда не просчитался. Фэн, получив информацию от подставленного ему агента, не узрел этих пробелов. Но это полбеды. Беда в том, что он доложил полученные сведения таким образом, что и Лагин не увидел ничего подозрительного. Так что промежуточная цель: – подвигнуть Лагина к выезду в район событий, а именно так он поступал в подобных случаях, Каедой была достигнута.
Каеда стремился побудить Лагина к встречам с его агентурой на месте событий, что и является, вообще-то, основой любого оперативного расследования. Японцу было известно о проведенных Лагиным несколькими годами раньше успешных операциях по перехвату красных транспортов. Это означало, что в этом районе Лагин располагает надежной агентурой. Он надеялся, что проведение Лагиным расследования в условиях дефицита времени вынудит его действовать быстро. А значит с ошибками, что даст ему, Каеде, возможность использовать преимущества хозяина положения, отследить и вычислить если не весь агентурный аппарат Лагина, то хотя бы часть его, что означало бы конец первого действия.
Расчет Каеды оправдался. Лагин действительно исчез из Харбина и объявился в районе, где его появления и ждал японец с целой сворой хорошо адаптированных к местным условиям филеров. Спустя несколько дней Лагин вернулся в Харбин расстроенный и с больной головой, в которой постоянно крутились одни и те же вопросы, но не находилось ответов. Все те, с кем встречался Лагин, на его вопросы относительно прошедшего красного транспорта делали удивленные круглые глаза, настолько круглые, насколько это возможно в Китае, и начисто отрицали возможность “проскакивания” транспорта незамеченным. Люди и лошади – не птицы, говорили они, летать не умеют. Выходило так, что очень серьезная информация поступила от одного человека, другие же не могли ее ни подтвердить, ни опровергнуть. Оставалось одно – вернуться к первоисточнику. Возвратившись в Харбин, Лагин приказал Фэну устроить ему встречу с агентом здесь, в городе, на конспиративной квартире. Пока Лагин находился в ожидании, Каеда пребывал в активной фазе – большой объем информации наружного наблюдения и агентурных донесений, то есть все, что касалось вояжа Лагина к границе, нужно было осмыслить, оценить и принять решение. Проблема Каеды состояла в том, что полученные им материалы не позволяли с достаточной степенью точности вычислить людей, сотрудничающих с Лагиным. Сказывался высокий профессиональный уровень Лагина.
Наблюдение за ним велось по требованию Каеды очень осторожно, на принципе, что лучше упустить из вида объект, чем позволить ему обнаружить слежку. Поэтому Лагин периодически выпадал из поля зрения. А времени на доуточнение и перепроверку у Каеды не было. И японец принял, скрепя сердце, решение использовать широкий бредень. По его приказу негласно была задержана большая часть людей, с которыми встречался Лагин на выезде. Расчет строился на том, что в их числе окажется хотя бы один их тех, кто сотрудничает с русским. Каеда понимал, что негласное, то есть скрытое от окружения, задержание восьми человек, вещь весьма условная, ибо всегда найдется свидетель, который что-то видел или слышал. Поэтому группу захвата он постарался, как мог, “выкрасить” под китайских коммунистов. Усилия японца привели к тому, что и без того выбитый из колеи Лагин был взбешен известием о пропаже двух своих агентов чуть ли не на следующий день после встреч с ними.
Обсуждая эту тему с Николаевым, оба пришли к мнению, что где-то допущена ошибка. Решили до встречи с вызванным агентом ничего не предпринимать. Да и предпринимать-то, собственно, было нечего. Тупик.
Ожидая гостей на конспиративной квартире, Лагин устроился у окна, меланхолично и рассеянно вглядываясь вдаль. Дом, в котором находилась конспиративная квартира, располагался на возвышенности, вписавшейся в город, поэтому из окна, где примостился Лагин, открывался великолепный вид на излучину реки Сунгари, в спокойной воде которой отражалось наполовину завалившееся за сопку октябрьское солнце. Его прощальные лучи высвечивали пеструю картину рощицы, сбегающей к воде со склонов сопок с желто-красной росписью берез и осин, перемежающимися с зелеными стрелами лиственниц и елей. Этот пестрый халат берега уже нес в себе грусть увядания, память об ушедшем лете и тревогу наступающего холода, все сильней и смелей хватающего по ночам своей безжалостной рукой и листву берез, сгоняя с нее живую зелень, и поверхность воды, пытаясь сковать ее первым хрупким ледком.
Но вот под окном появилась вытянутая тень фигуры и тут же возникла сама ожидаемая фигура. Фигура свернула во двор и двинулась к входу. Лагин уже слышал шаги поднимающегося по лестнице, как вдруг его внимание привлекло какое-то движение в той стороне, откуда только что появился Фэн. Лагин вскочил и метнулся в другую комнату к окну, которое давало лучший обзор. Но ничего подозрительного не увидел. Впустив Фэна в квартиру и обмениваясь положенными при встрече фразами, Лагин, стараясь выглядеть естественно, пытливо всматривался в лицо собеседника, ожидая проявления каких-либо эмоций. Но нет. Все было как обычно. Полное довольство самим собой. Тот же обволакивающий, убеждающий голос.
Солнце тем временем спряталось за сопку. Стремительно наступали сумерки. Наконец, появился и второй ожидаемый. Поздоровались. Сели.
Спокойно объяснив причину, послужившую основанием для срочной встречи, Лагин сразу почувствовал волну настороженности, исходящей от китайца. Контрастом была полная безмятежность маньчжура. Предупредив своих собеседников о том, что времени у него для чайных и иных церемоний нет, Лагин перешел к детальному обсуждению вопроса. Логика выстроенных Лагиным вопросов очень быстро привела его к первому пробелу в позиции китайца. И как только этот пробел обозначился - новый всплеск настороженности. Мозг Лагина и его интуиция говорили ему – вот он. В этом китайце загадка и причина цепи последних событий.
На улице к этому времени было уже темно. Заметно похолодало. Посмотрев на часы, Лагин заметил, что больше у него времени нет и, извинившись, назначил время продолжения беседы завтра.
- Вы, Фэн, уходите первым, потом вы.
- Прощаясь с Фэном, Лагин, не уловил ничего: ни беспокойства, ни напряженности, ни страха. Фэн ушел, Лагин вернулся в комнату и, стоя у стола, поинтересовался, где устроился китаец на жительство и, получив ответ, сказал:
- Этот приезд в Харбин и проживание здесь завтра и, возможно, еще послезавтра, конечно, связаны с расходами. Потрудитесь получить, - и протянул китайцу несколько извлеченных из портмоне купюр. Когда китаец протянул правую руку, Лагин резким движением левой руки перехватил его запястье, поддернул к себе, резко присел и, пружинисто распрямляясь, нанес правой рукой снизу вверх короткий удар в солнечное сплетение и тут же, пригибая голову китайца книзу, коленом правой ноги – удар в лоб. Руки упавшего Лагин завел за спину, сковал наручниками, оттянул нижнюю челюсть, быстро и ловко вставил кляп и перевязал лентой вокруг головы. Затем его же брючным ремнем столь же ловко связал ноги. Выполнив эту работу Лагин сел рядом на стул, закурил и стал ждать. Через несколько минут связанный китаец начал подавать признаки жизни, потом стал извиваться, пытаясь освободиться от пут и мычать. Убедившись, что все его попытки обрести свободу, тщетны, Лагин, наклонился к нему и тихо произнес:
- Ты не хотел сказать правду здесь, скажешь в другом месте, а пока придется подождать.
Покинув квартиру по лестнице черного хода, Лагин попал в небольшой дворик на задах дома, в темноте пересек его, открыл деревянные ворота, мысленно чертыхаясь от их скрипа, и, удаляясь скорым шагом, пропал во тьме. Он направлялся к зданию БРЭМ, чтобы забрать машину и большой баул, в котором намеревался перевезти некрупного китайца в подвал БРЭМ. Через некоторое время в открытые настежь ворота дома въехала задним ходом с потушенными фарами машина и остановилась неподалеку от двери черного хода. Несколько минут Лагин сидел в авто, вслушиваясь в тишину. Затем едва различимый в слабом лунном свете его силуэт отделился от машины и исчез в дверном проеме. Слышны были только осторожные шаги по деревянной лестнице. Лагин открыл входную дверь в коридор квартиры, сделал шаг и только стал нагибаться, чтобы поставить баул и освободить руку, как был схвачен за обе руки, подсечкой брошен на колени и так, на коленях, втащен в комнату. Сейчас же дали свет. Щурясь от него и моргая, Лагин узрел картину, от которой похолодел. Прямо перед ним на полу, лежал скрюченный китаец. Из его груди торчала рукоятка хорошо знакомого Лагину кухонного ножа. Кровь, пропитавшая кляп и просочившаяся на пол, была размазана, вероятно, во время агонии. Рядом с телом на стуле, на котором недавно сидел и курил Лагин, восседал японец в форме офицера военной полиции и молча, не мигая, смотрел на Лагина.
Офицер бросил фразу и Лагин моментально оказался в наручниках. Содержимое его карманов было извлечено и разложено на столе сбоку от офицера.
- Итак, кто вы? – спросил офицер, доставая из планшета блокнот. Получив ответ и выполнив все формальности задержания, личного досмотра и первого допроса, констатировал:
- Картина ясна. Вы убили его, - последовал кивок в сторону тела, - этим ножом. Мотивы будем выяснять позже. Пока только объективная сторона дела. Убили, затем вернулись на машине, прихватили с собой это, - последовал кивок в сторону баула, - чтобы забрать труп и ликвидировать следы преступления. Так? Японец извлек из пепельницы окурок папиросы, оставленной Лагиным, и сравнил с пачкой, извлеченной из его кармана при досмотре:
- Да, все совпадает. Даже если отпечатки пальцев на ноже будут смазаны, сделаем одорологическую выборку, полицейская собачка все равно укажет на вас. Прямые плюс косвенные доказательства, плюс рвение следователя Валдаева, или, как его называют за глаза, Кувалды, плюс законы военного времени. Так что вы уже сейчас мало чем отличаетесь от него, - опять небрежный кивок в сторону тела. - Увести.
Лагина привезли в здание военной комендатуры и втолкнули в пенал – одиночную камеру с вечно сырыми стенами и пронизывающим до костей холодом. Прыгая и приседая на месте, чтобы согреться, он ждал развития событий. Кто все это затеял, ему было понятно, но не было понимания – зачем?
Ржавая дверь камеры со стоном открылась, и солдат жестом руки показал Лагину на выход. В кабинете, куда привели Лагина, как он и предвидел, находился Каеда. Он сидел развалившись в кресле и отстукивая подушечками пальцев по поверхности стола какой-то мудреный ритм. Отпустив взмахом руки конвоира, Каеда предложил:
- Садитесь. Время позднее, так что я, пожалуй, сразу перейду к делу. О перспективе уголовного расследования по факту убийства офицер полиции вам сообщил. Я могу это дело приостановить, если мы договоримся, и тем спасти вас.
- Чего вы хотите?
- Сотрудничества.
- Но мы и так сотрудничаем с вами, - удивился Лагин.
- Мне нужно, чтобы вы, персонально вы, Лагин, работали на меня. Я поясню. Да, вы правы, мы сотрудничали ранее и сотрудничаем сейчас. У нас общие цели и общие враги. И здесь ничего не изменилось. Но изменилась среда сотрудничества, нет более Гоминьдана, есть зона оккупации, изменилась приграничная обстановка с этой стороны, опять же вследствие оккупации. Возросла степень ответственности, я говорю о себе, за состояние дел. Да и забот стало больше, а форма сотрудничества, которая сложилась при Гоминьдане, более меня не удовлетворяет. Я был здесь гость, хм, да. Теперь я здесь хозяин. А это, согласитесь, меняет акценты. Скажу вам откровенно, Лагин, сейчас я еще более заинтересован в сотрудничестве с БРЭМ, если говорить в общем, и с вами, если говорить о нашем частном случае. Конечно, я мог бы сделать БРЭМ частью себя, превратив официально в свой инструмент. Допустим. Но тогда организация утратила бы свои уникальные, ей только присущие возможности. Как говорят китайцы, потеряла бы лицо. Такое Бюро не представляло бы интереса ни для меня, ни для тех, кто сейчас с ним работает. Согласитесь, быть просто служкой оккупантов – это пошло и примитивно. Опять возвращаюсь к основной мысли. Так вот, предоставление БРЭМ возможности сохраниться в том же виде, оправдано для меня только в том случае, если я буду знать все о его деятельности. Знать так, как знаете вы. К примеру, закордонная разведка. Я знаю, вы имеете неплохую агентурную сеть на сопредельной территории и даже в европейской России. Мне для создания подобной и, заметим, для тех же целей, понадобятся годы. Почему же не использовать то, что уже создано? Давайте попытаемся взглянуть на ситуацию со стороны, взглядом стороннего наблюдателя. И что же он видит? Две организации, преследуя одни и те же цели, ведут агентурно-оперативную и разыскную работу на одной территории, не имея жесткого плана координации. Любой скажет, что это глупо и приведет либо к дублированию, либо к разного рода накладкам. Кто-то должен быть координатором. Эту роль я отвел себе, все же я имею некоторые преимущества. Однако моя роль координатора не означает, что я загоняю вас под свой сапог. Нет. Еще раз повторяю. Цель – повышение эффективности общей работы за счет осмысленного суммирования возможностей. Заметьте, я говорю осмысленного, так как полностью исключаю возможность использовать вас втемную. Вы профессионал, вы не дилетант Фэн, с вами такие игры не пройдут. Подводя черту, как у вас говорят, я хочу отметить, что вербовка – это лишь переход к более высокой ступени взаимодействия в нашей специфической работе. Вербовка в вашем случае, не несет “иудушкиного” душка, мы оба понимаем насколько это важно. И, тем не менее, все должно быть скрыто. Это в ваших же интересах и в интересах нашего общего дела. И еще есть немаловажный аспект. Мне известно, что ваши близкие - мать и сестра - живут в Париже. И, мягко говоря, не в роскоши. Вы им помогаете, как можете, хотя ваше финансовое положение тоже не блестяще. Сотрудничество с вами позволит мне сэкономить кучу денег, особенно это касается закордонной работы. Часть этих денег будет выплачиваться вам. Итак, Лагин, теперь я сказал все, что хотел.
- Позвольте несколько вопросов?
- Извольте.
- Зачем вы убили китайца?
- Я не ожидал от вас этого вопроса, - лицо японца приобрело жесткое выражение. Он продолжил:
- Помилуйте, Лагин, его убили вы. Как только вы покинули квартиру, ее, разумеется, посетил я и увидел, в каком положении вы оставили парня. Мне стало ясно, что вы вернетесь за ним и вовсе не для того, чтобы пригласить на ужин. Не кривите душой, все для него кончилось бы тем же. Я же ускорил события и, возможно, тем самым избавил его от ненужных мучений, а вас от грешной суеты. Что еще?
- Зачем вы арестовали моих людей на границе?
- Этого вопроса я ждал. Они мне были нужны как страховочный вариант, как временные заложники. Представьте, что вам удалось бы каким-то образом разобраться с китайцем вне моего контроля. С чем бы я остался в итоге всей этой возни, не будь у меня этих людей? Ни с чем. Не буду далее говорить о них. Теперь они мне не нужны. Завтра их отпустят.
- Господин Каеда, а если я откажусь от вашего предложения?
- Вас осудят за убийство и лишат жизни. В Париже будут скорбеть. Я буду сожалеть. В случае согласия уголовное дело будет приостановлено. Правда, не скрою, ему в любой момент, даже через много лет, может быть дан ход. Все будет зависеть от вас.
Каеда замолчал. Молчал и Лагин. Тишина в кабинете была мертвой. Первым нарушил ее Лагин:
- У меня нет выхода. Я согласен.
- Хорошо. А теперь слушайте. В квартире, где вас арестовали, наведен порядок. Можете и дальше пользоваться ею. Сейчас вы подпишите все бумаги по уголовному делу. Да не волнуйтесь, речь не идет о принуждении вас к признательным показаниям. Если они будут, то каковы тогда могут быть основания для приостановки дела? Да эти показания при таком раскладе и не нужны. После этого вы свободны. Заберете машину, она здесь во дворе комендатуры, и уедете. Завтра я жду вас по адресу, - Каеда назвал адрес, - в 20.00. Прошу иметь с собой полный список агентуры на территории Советов. Остальные вопросы обсудим при встрече. И последнее. Завтра же вы доджны избавиться от Фэна.
Лагин, услышав это, бросил вопросительный взгляд. Каеда, усмехнувшись, сказал:
- Да нет, баул вам не понадобится. Я не это имею в виду. Просто выгоните его. Я сам позабочусь о нем. Мавр сделал свое дело. Что же касается вас, Лагин, извините, и на старуху бывает проруха, хе – хе, да. Мой вам совет – ищите смешное в грустном, и тогда будете жить долго и счастливо. Все, до завтра. Сейчас зайдет следователь. Да не меняйтесь в лице, нет, не Кувалда. Ваши вещи: баул и все прочее будут возвращены.
На следующий день, когда Каеда получил от Лагина вожделенный список и быстро пробежал его глазами, он испытал чувство удовлетворения и удовольствия. Это было удовольствие игрока после победы в длительной и рискованной игре, требовавшей полной самоотдачи, с непредсказуемым до последнего момента результатом.
Лагин тоже был, в общем-то, доволен этой встречей. По крайней мере, его мать и сестра смогут жить теперь более - менее достойно. А это означает, что он сбросит груз тяжкого бремени: постоянного беспокойства за судьбу близких людей и чувство вины от собственного бессилия изменить положение. Лагин успокаивал себя тем, что все же он обошелся без того, чтобы, избавившись от одного груза, тут же почувствовать тяжесть другого, а именно – тяжесть “иудиного греха”. Но все же какой-то червячок нет-нет и давал о себе знать. И связано это было с Николаевым. То ли от необходимости сохранять все это в тайне от человека, которому он обязан всем, то ли от чего другого. Лагин не мог себе дать точного ответа. Однако, будучи прагматиком и фаталистом, он не стал углубляться в процесс самокопания, холодно и отстраненно рассудив, что на все воля Божья, а мы лишь исполнители ее. Что есть, то есть, чему быть – того не миновать.
Сейчас, покуривая в гостиной своей квартиры, Лагин ходил из угла в угол, пытаясь через движение нейтрализовать избыток нервной энергии и обдумывая сказанное Каедой при встрече. Собственно, почти все, о чем говорил японец, все те вопросы, которые им затрагивались, не были неожиданностью для Лагина. Это был разговор двух профессионалов, которые прекрасно понимали друг друга.
Кроме одного пункта. Каеда вдруг заявил, что, по его мнению, было бы неплохо, если бы в городе появилось заведение – что-то вроде русского клуба, или как раньше говорили, собрания, с рестораном, библиотекой, бильярдом, пинг-понгом. Высококлассный бордельчик тоже не был бы лишним. Заведение, как видится Каеде, должно базироваться на русских традициях, вернее, с преобладанием русского начала. Одним словом, такое заведение, где могли бы проводить время и русские, и китайцы, и господа японские офицеры. Почему русское начало? Да потому, объяснил Каеда, что оно нейтрально, а посему устроит всех. К тому же это заведение, если оно станет ходовым, популярным, удобно для всякого рода встреч: бытовых, коммерческих, может быть, культурно-развлекательных. Этакий центр общественной и деловой жизни. Тогда же Каеда, развивая мысль, упомянул, что было бы очень неплохо, если бы организатором, хозяйкой стала Елена Николаева. Это сразу обеспечило бы должный уровень респектабельности и притягательности. Красивая, молодая женщина во главе заведения, обаятельная, приветливая, умная – это лучшая реклама и лучшая визитная карточка. Лагин тогда поинтересовался, зачем Каеда все это ему рассказывает? Каеда хитро улыбнулся в ответ и сказал, что, конечно, обсудит все это с Николаевым, что не видит причин, которые помешали бы им прийти к согласию. И попросил поддержать эту идею, если Николаев будет ее обсуждать с ним. Лагин иронически поинтересовался, мол, идею борделя тоже поддержать? Японец быстро отреагировал:
- Нет, не надо, бордель возникнет и без нашей инициативы. Хотите поспорить? Они растут как грибы и без дождя.
Лагин вспомнил, как после этих слов Каеда резко переменился в лице, посерьезнел и, поменяв тему, спросил:
- Вы помните 29-й год, военные события на границе? Помните, какой урок преподнесли красные чанкайшистам? Эта была классическая операция, вы согласны? Совершенно верно. Приходится соглашаться. По моему мнению, эта классика во многом есть следствие точной информированности Советов. Это первое. Второе: вы руководили операцией в Калькутте. Ваши люди неоднократно фиксировали наружное наблюдение. Это так? Так. Кто они – наблюдатели - неизвестно. Англичан и чанкайшистов можно исключить. Если бы это был кто-то из них, вы бы не выбрались оттуда. Так кто же? Третье - вы помните панику и финансовый кризис незадолго до оккупации Маньчжурии? По моей инициативе проводилось расследование с целью поиска организатора этих событий. Оно ничего не дало.
Вывод: мы имеем дело с серьезным противником. И это не китайские коммунисты. По моему убеждению, – это разведка красных. Высококлассный разведчик, вероятно резидент и группа. И этот противник рядом, среди нас. Возможно, мы его знаем. Мы должны его вычислить. Заведение, о котором мы говорили, будет нашей территорией и он, тот, кого мы ищем, непременно там объявится. Дальнейшее будет зависеть от нашей изобретательности.
Однако, ни клубную идею, ни, тем более, бордельную, обсуждать с Николаевым не пришлось. Вероятно, Каеда был убедителен настолько, что Николаев увидел положительные стороны предложения без каких-либо сомнений. Через несколько дней Лагин узнал, что БРЭМ в качестве партнера будет участвовать в создании клуба “Маньчжурия” на акционерной основе во главе с Еленой Николаевой.
Чуть позже узнал об этой новации Корнев.
Собственно, он и узнал-то обо всем этом от Николаева в форме предложения стать акционером. В лице Корнева Николаев нашел партнера, который моментально принял решение поддержать это стоящее дело. Принять - принял, но с небольшой оговоркой и ссылкой на то, что не может сейчас вложить в акционерное общество сумму, достойную этого дела. Посетовал, что его финансовое участие в акционерном обществе будет скромным, ввиду того, что значительные ресурсы в настоящее время вовлечены в реконструкцию вагоноремонтного цеха, выкупленного им у КВЖД вместе с японским партнером на паритетных условиях. Еще раз упомянув об ограниченных возможностях, Корнев назвал сумму, которую в качестве пая вложит в клубное дело.
Николаев, когда ему приходилось склонять Корнева к чему-либо, что требовало финансового участия или помощи, всегда был настойчив и даже навязчив, когда речь заходила о конкретных суммах. В этот раз, однако, Николаев не был ни настойчив, ни многословен. Из этого Корнев сделал предположение, что основной капитал под проект, то есть основной пайщик уже имеется. Кто может быть им в зоне оккупации – догадаться нетрудно.
Нетрудно потому, что и сам Корнев, и его партнеры, и просто знакомые предприниматели: китайцы, корейцы, русские и даже японцы – спешно перевели деньги из китайских банков за границу. В основном в США. Перевели как только узнали о переброске первых дивизий из метрополии на полуостров Ляодун. Было это совсем недавно. Шок этот еще не прошел. К новой власти отношение предпринимательского слоя было сложным и настороженным, так что все основания для вывода о том, кто основной пайщик акционерного общества, у Корнева были. Но это его не пугало. Наоборот. Быть второстепенным, но все же пайщиком заведения, это все равно, что иметь постоянный пригласительный билет, наличие которого избавляет от необходимости искать поводы для посещения или строить обоснование визита. Хозяин, пусть и неполноценный, все равно хозяин.
Известие же о том, что править бал в заведении будет Елена, его обрадовало. Корнев отдавал себе отчет в том, что эта девушка, совсем юная, но уже избавившаяся от подростковой угловатости, производила на него сильное впечатление, одним своим видом трогала какие-то потаенные струны в душе. А сейчас - это молодая красавица. Стоило ей остановить на Корневе взгляд своих огромных нежных, голубых глаз или приблизиться так, что он чувствовал тонкий запах молодости, это вызывало волну восторга, как это бывает при встрече с прекрасным. Это была еще не любовь, но что–то очень и очень близкое к ней. По крайней мере, сам себе Корнев признался, что только видеть Елену – для него уже радость. И ничего с собой поделать он не может, хотя понимает, что никакой надежды на счастливую любовь резидента советской разведки к дочери лидера белой эмиграции быть не может. О любовь, о жизнь! Если бы любовь как-то сочеталась с логикой, а жизнь строила мосты для любящих сердец, любовь была бы неинтересной, как пресная лепешка, а жизнь скучной, как картежная игра в дурака вдвоем. Словом, выражаясь картинно, корневский корвет под всеми парусами устремился в гавань, расположенную в прекрасной бухте. Капитан корвета предпочел не думать о хорошо замаскированных в густейшей зелени жерлах батарей, нацеленных на судно, и о последствиях команды “огонь”, если она прозвучит.
Автор – инициатор проекта “Маньчжурия” тоже был доволен. Самый сложный этап – организационно-финансовый, был пройден с неожиданной легкостью. Акционерное общество создано, приобретены два смежных здания, которые после реконструкции, вполне будут отвечать целям проекта. Практическими делами занимается Елена Николаева, как и хотел того Каеда. И здесь, имея в виду участие Елены, обошлось без хитроумных затей и прогибания спины одновременно в трех плоскостях. Доволен он был еще и потому, что он и Николаев, благодаря их совместным усилиям, попали в число пайщиков, владеющих солидной частью акционерного капитала, что гарантирует в будущем такую же часть прибыли. Правда, акционерами они стали, так сказать, инкогнито, через подставных лиц, но ни одного, ни другого это не смущало. Таких вопросов как – “а ты кто такой?’, которые из-за несовершенства человеческой природы частенько возникают при дележе денег, они не боялись. И справедливо. Ноблесс оближ. Положение обязывает. Обязывает, разумеется, тех, кто должен отдавать деньги. Вряд ли в Харбине найдется человек, который решился бы ловчить, тянуть, хитрить или, упаси бог, обманывать Николаева или, уж тем более, Каеду. Слухи о том, что и тот и другой скоры на расправу и “отправили в плаванье” не один десяток провинившихся, были не совсем беспочвенны. “Отправить в плаванье” согласно местному фольклору – это значит бросить придушенного или оглушенного, или другим каким-то образом обездвиженного человека, в воду у “Красных камней” – у обрывистой части берега реки Сунгари, что в двух километрах от города. Река, делая там крутой изгиб, затягивается в водоворот, вода уходит в поток подводного течения, да так, что “отправленные в плаванье” бедняги всплывают уже на советской территории.
Словом, любой подтвердит, что если вам подвернулись чужие деньги и возможность без риска хорошо заработать на них, то устоять от этого соблазна могут очень редкие люди. И можно ли осуждать тех, кто не устоял?
Глава XVIII. Корнев - Хофф.
Было одиннадцать часов утра. Яркий солнечный октябрьский день. Корнев находился в своем рабочем кабинете и выполнял рутинную канцелярскую работу. Ее и делать противно, и не делать нельзя, иначе важные бумаги затеряются в кипе разных других. Образуется, подобно снежному, бумажный ком, который все равно придется разбирать, проклиная себя за то, что не сделал это вовремя. Был как раз такой день. Корнев сидел злой сам на себя, копался и сортировал кучу бумаг – одни в корзину, другие для секретаря, чтобы разнести по тематическим папкам, третьи для себя. Хотелось плюнуть на все, вызвать секретаря и перепоручить ей все это, чтобы избавиться от этого занятия. Но, наученный опытом, он отогнал от себя эту мысль, поскольку знал, что потом повторится то же самое, но на более нервном уровне: разыскивая нужный документ, будешь копаться в папках в куче бумаг, еще сильнее проклиная и себя и секретаря.
От этого занятия отвлекло появление секретаря. – «Легка на помине», - подумал он, и принял из рук женщины телеграмму. В ней условными фразами сообщалось, что в одной из газет города Калькутты, той самой, 10 октября 1933 года опубликовано объявление с тем самым текстом и указан адрес. «Вот это да, - привет от Хоффа. Чудны дела твои, Господи. Надо собираться». Дмитрий быстро набросал ответ и поручил секретарю отправить его.
Получив ответ, помощник Корнева должен по адресу в объявлении уведомить Хоффа запиской, что объявление прочитано. Корнев отложил бумаги в сторону и задумался. Прошло три года, а кажется, что расстался с Хоффом вчера. Сколько воды утекло за эти годы, сколько событий произошло.
Приученный к анализу мозг Корнева автоматически выделил общее. На Родине Хоффа – в Германии, радикально сменилась власть. И здесь – в Маньчжурии – тоже сменилась власть, и тоже радикально. Корнев посмотрел на карту Евразии на стене. Вот она – Германия фюрера, покрытая свастикой и только-только напитывающаяся черной силой для броска к мировому господству. Вот она – Япония, подвластная воле императора, сотни тысяч солдат которого уже вцепились в этот континент. И между ними – фюрером и императором – географическое пространство, которое и является его, Корнева, Родиной.
Память вернула к недавним событиям. Корнев вспомнил: сколько суеты он претерпел, чтобы о развертывании Квантунской армии узнали все предприниматели региона, да еще узнали так, чтобы потом никто не мог указать на него, вот мол, это от него пошло. Мало того, чтобы узнали, но чтобы и выводы сделали нужные. Первый – развертывание японской армии означает предстоящую оккупацию. Второй – надо спасать капиталы, переводить финансовые активы в более безопасное место. Со вторым моментом, правда, было проще. Все предприниматели люди умные и тертые, и все сошлись во мнении, что новая власть всегда имеет соблазн и возможность сначала быстро отобрать все, а потом долго разбираться: у кого и что отобрали, правильно ли это сделано и стоит ли возвращать. С точки зрения Корнева утрата созданного им за десятилетие материального благополучия, означала утрату оперативных возможностей резидента советской разведки. Вот тогда то, на волне им же инициированных событий, не особенно торопясь, чтобы не быть в числе первых, но и не слишком затягивая, чтобы не попасть впросак, он перевел значительные суммы в США. Потом, когда шок оккупации прошел, и деловая жизнь стабилизировалась, Корнев вернул не все. По указанию Центра часть активов была зарезервирована в банковской системе США. Это позволило ему периодически посещать эту страну с деловыми целями. Тогда же, и тоже по указанию Центра, он подыскал японского партнера для покупки вагоноремонтного завода, выделенного из имущественного комплекса КВЖД, и начал долгие переговоры с администрацией дороги. После того как сделка состоялась, открылся путь в Японию. Оккупационный кризис, так про себя он называл этот период жизни, удалось пережить без потерь и даже с некоторым приростом разведывательных и экономических возможностей.
Корнев вновь пробежал глазами текст телеграммы. Итак, Хофф в Индии. За прошедшие три года партия, в которой состоял Хофф, стала правящей, а ее лидер – Адольф Гитлер - совершил стремительный бросок к абсолютной власти фюрера германской нации. Идеология национал-социализма стала знаменем государства. А ведь та экспедиция Хоффа была, помнится, как-то связана с вопросами идеологии. Да, интересно, в каком же качестве и с какими целями Хофф прибыл в этот раз? Может быть, он посещал уже этот район и не сообщал о себе? Чем больше возникало вопросов, тем тверже становилось убеждение ехать, и не откладывая. Было еще одно соображение, которое буквально выталкивало Корнева в дорогу. А что если Хофф возьмет да и наведается в Харбин?
Если немца не пугает поиск на огромной чужой территории древних раритетов, то почему он не может решиться на поиск его, Корнева, в Харбине, исходя из каких-либо своих соображений? От этой мысли ему стало не по себе. Если Хофф решится на поездку в Харбин, то по прибытии в город первые же шаги немца по поиску своего “друга” при существующей, благодаря Каеде и Николаеву, полицейской системе, неизбежно приведут их к нему – Корневу. А это – провал. В тот же день Корнев покинул Харбин.
Вечером следующего дня Хофф получил от гостиничного портье короткую записку, текст которой был предельно краток: “Ждите по объявлению” - и точно соответствовал тому тексту, который был написан на полях врученной ему три года назад газеты, как вариант ответа на публикацию объявления. Текст записки означал, что надо ожидать появления русского в ближайшие дни.
Сидя в гостиничном номере, Хофф, наверное, в сотый раз прокручивал в голове события того времени. Поежился, вспомнив свой доклад Гейдриху о провальном результате экспедиции, потом томительное ожидание решения собственной судьбы и неожиданное направление в замок СС Зонтхоффен в Баварии для “спецподготовки”. Хофф тогда предположил, что Гейдрих не принял никакого решения потому, что ожидает прибытия Майера, и потому просто убрал Хоффа с глаз подальше, туда, где он будет полностью под контролем. Вероятно, Гейдрих хотел предотвратить всякую возможность встречи незадачливых “историков-археологов” и лишить их возможности сговора. Таким образом Гейдрих оставлял себе возможность сопоставления материалов расследования Хоффа с показаниями Майера, когда он вернется. На материалы собственного расследования Хофф возлагал некоторые надежды. Понятно, изменить плачевный результат экспедиции не могло ничто. Но, можно было попытаться несколько обелить себя, и показать, что он сделал все что мог. Правда, кое о чем он умолчал. В частности, о том, что полицейский офицер, к которому Хофф наведался по совету русского, после финансового стимулирования, согласно рецепту того же русского, сообщил об англичанине из какого-то государственного ведомства, который также проявлял интерес к тем событиям. Хофф посчитал эту деталь ненужной и только осложняющей и без того запутанную историю.
Через два месяца пребывание на казарменном положении было прервано вызовом к Гейдриху. Но и на этот раз, к его удивлению, все обошлось, причем самым наилучшим образом, о чем он даже мечтать не мог. Хофф был оставлен в аппарате Гейдриха, а объявившийся Вильгельм Майер отправлялся в Мюнхен. Оба получили недельный отпуск и, не зная как распорядиться днями свободы зимой, решили погостить у отца Хоффа в имении под Гамбургом. Старый барон, только что отметивший семидесятипятилетие, был бодр и с нетерпением ждал сына. В первый же вечер, когда после ужина расположились у камина, Майер рассказал о своих злоключениях в Китае, о путешествии в качестве пленника через всю территорию огромной страны, о Харбине, о допросах Николаевым, невероятном, сказочном освобождении и обратной дороге домой через Японию. Во время рассказа Майера, изобилующего красочными и экзотическими подробностями, старый барон несколько раз поднимал руку с бокалом, восклицая: - Это фортуна, это провидение! - Когда же Майер дошел до некоторых подробностей общения с Николаевым, барон и вовсе впал в возбужденное состояние, прерывая Майера негромкими фразами: - Это он. Это знак! - Майер и младший Хофф в четыре глаза уставились на барона. Вернер Хофф впервые видел отца в столь экзальтированном состоянии. Тот встал с кресла и теперь мерял шагами вперед и назад расстояние до письменного стола. Он совершенно забыл о присутствующих и так, на ходу, вдруг утверждающе взмахивая рукой и пустым бокалом, бормотал: - Да это он. Он. Все сходится! - Вдруг, не дойдя до стола, барон резко развернулся, и, подойдя ближе к Майеру, спросил: - Скажите, Вильгельм, у того русского, который вас допрашивал, Николаева, вы не замечали такую гримасу? Барон дернул левой щекой и втянул носом воздух негромко, но слышно, и такое выражение, - барон по-русски произнес: «Ну, братец ты мой» В кабинете повисла тишина. Майер не отрывал глаз от старого Хоффа, словно в сомнамбулическом состоянии:
- Да, да, именно это движение щекой и углом рта, и именно такое звучание русских слов. Теперь оба, молодой и старый, стояли друг против друга в полном молчании, глаза в глаза. Первым шевельнулся Майер:
- Господин барон, вы его знаете?
- Да, - подтвердил барон, - знаю, теперь не может быть сомнений. Какое совпадение, какая цепь! Это знак! Но о чем?
Усадив всех в кресла и немного успокоившись, барон рассказал историю знакомства с Николаевым.
В тот вечер много говорили, много пили. Барон тоже прилично выпил и нет-нет возвращался к теме, что это “явление” русского несет в себе какое-то предзнаменование, строил гипотезы, одну фантастичнее другой.
Хофф-младший в ту ночь спал очень плохо. Все время в голове крутилась мысль, навязанная отцом о предзнаменовании. Но чего? И мысль о том, как причудливо иногда выстраиваются события, какие странные повороты судеб, какие странные черты.
По окончании отпуска Хофф приступил к выполнению своих обязанностей в аппарате Гейдриха. Вся его деятельность была связана с “Аненербе”. Гейдрих выстроил систему таким образом, что каждый знал только то, что ему нужно в соответствии с прямыми обязанностями, как, собственно, и положено в организации, занятой секретными разработками. Однако ничего идеального не существует, поэтому Хофф, хотя и не имел отношения к поисковым работам, знал, что были отправлены несколько экспедиций. Знал, что две бесследно исчезли. Две свернули работу из-за потерь в личном составе вследствие столкновений то ли с местным населением, то ли с конкурентами, и одна – из-за поголовного заболевания какой-то экзотической болезнью. В аппарате ходили также слухи, что Гейдрих из-за этих неудач имел крупные неприятности. Вроде бы даже фюрер в присутствии Гиммлера на повышенных тонах выразил сомнение в организационных способностях обоих форсировать получение реальных результатов по проекту “Аненербе”.
Хофф, между тем, добился довольно прочного положения в аппарате Гейдриха и расположения самого шефа. Гейдриху импонировала неизменная простота общения этого аристократа с окружающими независимо от их положения, что Гейдрих и считал проявлением настоящего арийского духа. Импонировало также то, что Хофф вступил в НСДАП в 1926 году, вступил по убеждению. В те времена аристократы-нацисты были редкостью. Кроме того, Гейдрих был избавлен от отвратительной черты многих, кто, быстро воспарив по служебной лестнице в верха, считает, что он “держит Бога за бороду”. В отличие от них, он не считал, что высокое служебное положение может компенсировать осутствие практического опыта, и потому довольно часто консультировался с Хоффом. Может быть, благодаря этому в апреле 1933 года, то есть через месяц после прихода к власти Гитлера, Хофф поменял петлицы на форменном френче. Теперь на поле черных ромбов красовались дубовые листья штандартенфюрера СС.
Вскоре после этого радостного события Гейдрих вызвал Хоффа. Хофф, переступив порог кабинета, понял, что разговор предстоит серьезный. Шеф сидел не за своим столом, как обычно, а в кресле у журнального столика. После приглашающего жеста напротив устроился и Хофф. Выпили по чашечке кофе.
- Дела по проекту “Аненербе”, - начал Гейдрих, - идут из рук вон плохо. Отправка в районы поисков нескольких групп не дала ничего кроме потерь и затрат. И дело не только в уровне подготовки групп. С этим, на мой взгляд, дело обстоит более-менее нормально. Причина, по-моему, в том, что мы отправляем людей туда, где им все проблемы, а их, надо полагать, великое множество, приходится решать, полагаясь только на собственные силы. Поэтому принято решение. Вы отправляетесь в Калькутту, к месту, так сказать, постоянной аккредитации. Вашими основными обязанностями будут: предварительное изучение обстановки, прием групп, размещение, отправка к местам поиска, обеспечение связью, если это возможно; финансовое обеспечение в проблемных и чрезвычайных ситуациях. Вы были там и знаете, в какой ситуации можно оказаться. Словом, все, что требуется на месте для нормальной работы и соответствующего уровня безопасности. По каждой группе вы будете информированы. Офицер безопасности каждой группы в период поисковых работ будет подчиняться вам. Приступайте к подготовке.
Так Хофф вновь оказался в Калькутте. Первые дни он провел в мучительных раздумьях: дать объявление в газету или нет? Взвешивая «за» и «против», он видел и отрицательные и положительные стороны контакта с русским “другом”. В конце концов, когда сомнения довели его до состояния душевного дискомфорта, он решился дать объявление, рассудив, что пока ничем не рискует. Кроме русского, еще два персонажа крепко сидели в голове Хоффа: тот англичанин, который интересовался им, и второй - бывший пленный русский офицер Николаев, который допрашивал Майера во время “визита” в Харбин.
Сидя сейчас в гостиничном номере с газетой и запиской от портье в руке, Хофф решал вопрос: как вести себя с русским другом, стоит ли сказать ему о знакомстве отца с Николаевым и, главное, о визите англичанина в полицейский участок? В конце концой, Хофф решил о Николаеве ничего не говорить. Скорее всего, Николаев является начальником “друга”, кто знает какие у них отношения, да и что это дает для их общего дела, если дело будет. Сообщить же об англичанине, наверное, стоит, хотя бы для того, чтобы изучить реакцию.
Корнев по прибытии в Калькутту не стал спешить со встречей, а решил день-два посмотреть за Хоффом. Пришлось прибегнуть к давно невостребованным навыкам перевоплощения с использованием театрального реквизита. Проклиная октябрьскую жару, он два дня носил парик и очки, преодолевая маниакальное желание чесать потеющую голову и свербящий нос. От использования грима пришлось отказаться сразу, поскольку немедленно, после наложения, он начинал терять форму, вызывая еще более скверные, чем парик, ощущения. Однако эти неудобства оправдали себя. По крайней мере, теперь Корнев был уверен, что Хофф прибыл один, покидает гостиницу без филерского сопровождения и возвращается также необремененный хвостом.
На третий день, дождавшись возвращения Хоффа в гостиницу, Корнев решил, что пора пообщаться с ним лично. Переступая порог номера, Корнев подумал: « Да, это не встреча друзей» Хофф, конечно, сразу же узнал Корнева, несмотря на парик и очки, и был подчеркнуто официален. Поздоровался довольно сухо и предложил сесть. Корнев же, усаживаясь, решил вести себя наоборот как можно раскованнее, как при встрече добрых друзей не видевшихся много лет. Обменявшись положенными в таких случаях фразами, Корнев решил не тянуть время и перейти к делу. Показав указательным пальцем правой руки вверх и сделав круговое движение, означавшее возможность прослушивания, предложил посетить ресторан. До ресторана, однако, не дошли, а устроились в пустом холле на этом же этаже гостиницы.
- В каком составе вы на этот раз и куда намерены двигаться, Хофф?
- Я один и прибыл надолго, - вкратце сообщил тот о своем нынешнем положении и сразу, переходя к делу, продолжил:
- Хочу сообщить вам о некоторых нюансах трехлетней давности. Помните ваши рекомендации по расследованию? Да, я побывал тогда в полицейском участке и встретился с тем офицером. Так вот, по его словам, появился еще один персонаж – некий англичанин, имеющий, по утверждению полицейского, отношение к официальному ведомству. Все это время, эти три года после нашей встречи, я не имел отношения ни к организации экспедиционных работ, ни к собственно поискам. И все же мне известно, что две экспедиции просто исчезли. На мой взгляд, если это не результат вашей деятельности, то, не исключено, что к этому приложили руку англичане. Этот последний вариант, по-моему, наихудший из возможных. Могут, конечно, быть и другие причины.
- Могут быть, - согласился Корнев. Скажите Хофф, вы будете заниматься поиском пропавших экспедиций?
- Нет, это не входит в мои обязанности.
- Хорошо, тогда следует определить наши позиции. Вы дали объявление в газету – и вот я перед вами. Я перед вами потому, что считаю все наши договоренности действующими. Могу ли я быть уверен, что вы считаете также?
- Разумеется, - ответил Хофф, - знаете, несколько раз случалось так, что жизнь моя висела на волоске. Последний раз это случилось три года назад по известным вам причинам и при известных обстоятельствах. Мое теперешнее положение немногим лучше. Любая неудача – и я опять завис. Тогда случилось чудо – мне очень и очень повезло. Да, Бог милостив. Но, скажите, можно ли рассчитывать на это? Нет. Это, по меньшей мере, неразумно и я это прекрасно понимаю. Мое положение – положение слепого на горной тропинке. Любой неверный шаг может стоить головы. Вы мой спутник на этой тропинке. Так что на ваш вопрос я еще раз отвечаю – разумеется.
Хофф при этом был абсолютно искренен. Однако оба прекрасно понимали, что эта искренность действительна только на этот момент. И завтра, да что там завтра, сегодня же, через пять минут, ничего не будет значить, если изменится обстановка.
- Хорошо. Однако, прежде чем перейти к делу, позвольте преамбулу, - Корнев из легкой дорожной сумки извлек пакет и передал Хоффу. Хофф развернул пакет и увидел несколько фотографий. Никаких сомнений в том, что это, быть не могло. Это были фотокопии пропавших материалов экспедиции Хоффа и компании. И «раритетов», изготовленных московскими умельцами. Хофф немедленно развел небольшой костерок в пепельнице.
- Здесь конечно не все, - прокомментировал Корнев, - но чтобы понять что это и откуда – достаточно. Если у вас есть какие-то сомнения по поводу происхождения фотографий, то их может развеять Майер и другие участники экспедиции. Хотя я не вижу смысла без надобности показывать их кому-либо. Должен вас предупредить, Хофф, - нарушение нашего договора, знаете, как много бывает соблазнов уклониться, забыть обещанное и тому подобное, - приведет к тому, что эти фотографии, в расширенном, правда, ассортименте и с нужными комментариями, попадут на стол Гиммлера или Гесса. И тогда вам придется убедиться, как вы справедливо заметили: Господь милостив, но не бесконечно. Представляете, Гиммлер просмотрит фотографии и прочитает комментарий, касающийся, к примеру, ваших заигрываний с англичанами или, в другом случае, с военной организацией русских эмигрантов, или с Советами? Даже человек полностью лишенный воображения и логики сообразит, что земной путь двух людей: Гейдриха и его протеже - Хоффа – будет закончен. Причем, это не будет легкий уход, раз и там, в мире ином и лучшем. Нет. Я слышал, что Гиммлер большой выдумщик по этой части и не любит предоставлять своим оппонентам возможность безболезненной реинкарнации. Не хотел бы я оказаться в положении его клиента.
Кстати, Хофф, мое положение мне тоже не очень нравится. Поясню почему. Допустим, англичане решили выйти на контакт с вами. В этом варианте образуется третий лишний. То есть я. Как поступают с третьим лишним – известно. Меня столь безрадостный финал не обрадовал бы. Но, предположим, это случилось. Тогда моментально приводится в действие механизм, о котором я уже говорил. Правильно, Хофф, я вижу по вашим глазам, как растет ценность моей скромной персоны. Да, как говорит вождь красных народов, - такова диалектика. Предлагаю, однако, перейти к практике. Я полагаю, вам известна программа поисков?
- Позвольте и мне начать с преамбулы. Я выслушал все, что было сказано и хочу отметить, что вы ставите меня далеко не в равное положение. Мне грозят неприятности даже в том случае, если с вами произойдет что-то вне всякой связи с нашими отношениями, к примеру, извините, отравитесь какой-нибудь местной гадостью. А Хофф пойдет под топор? Справедливо?
- Наверное, нет. Но, единственное, что я могу вам пообещать, если такое произойдет, так это то, что я буду просить о снисхождении к вам оттуда. Это все. Вы готовы перейти к делу?
- Да. Ваш вопрос относительно программы поисков. Мне известно, что готовятся две экспедиции. Ориентировочные сроки прибытия первой – октябрь-ноябрь. В каждой будет офицер безопасности. От них я буду знать план работ группы, состав группы и расчетное время пребывания в зоне поисков. В любом случае - это минимум три-четыре месяца. Интервал прибытия – один-два месяца. Это будет зависеть от оценки уровня безопасности и готовности вспомогательного персонала.
Корнев передал Хоффу записку, показав, чтобы тот прочитал ее. Пока Хофф читал записку, Корнев разглагольствовал о том, что многомесячное пребывание в этом климате само по себе является испытанием, а местная кухня – не только испытание, но и эксперимент по определению живучести. А местная вода – верное средство для самоубийц. Хофф, закончив читать записку, включился в разговор, кивнув головой, что все прочитанное понял. Записка тут же отправилась к догорающим фотографиям. Обменявшись еще несколькими фразами с Хоффом, Корнев, жестом показал, что прощается и уходит, и покинул холл.
В записке, переданной Хоффу, назначалось время и место встречи завтра, план подхода и пункты проверки на наличие слежки. Это место в районе порта было подобрано Корневым еще три года назад. Оно было очень удобно тем, что подходы к нему позволяли определить, ведется ли слежка, а в положительном случае, надежно избавиться от нее, не теряя при этом очень много времени.
Не пройдя и двухсот метров от гостиницы, Корнев убедился, что меры предосторожности с выходом в холл и запиской, были не напрасны. Он обнаружил за собой слежку. Взяли его под наблюдение, вероятно, при выходе из гостиницы. Значит, там у этих любопытных имеется пост-база. Хорошо, что я не ходил за ним, – подумал Корнев, - иначе эти люди уже многое знали бы обо мне. И плохо, что маскарад не полный. Жаль. Береженого Бог бережет. На случай обнаружения наблюдения Корнев тоже имел заготовку. Конечно, он мог бы без проблем оторваться от наружного наблюдения. Но ему надо было сделать это так, чтобы уход от наблюдения выглядел естественно: без демонстрации профессиональных навыков. Неспешным шагом, двигаясь по улице, Корнев дошел до стоянки, нанял пролетку и поехал к подобранному месту отрыва от слежки. Это был магазин в центральном районе города, который почти весь просматривался с улицы. Не просматривался только второй вход-выход с другой улицы, которым он и воспользовался. Преследователи видели, как он вошел в магазин, стал медленно рассматривать выставленные товары и вдруг исчез из поля зрения. Пока они выжидали, пока решились зайти в магазин, Корнев уже растворился в сутолоке улицы.
Теперь ему надо было для страховки поменять место жительства. И эта заготовка была в его распоряжении. Следуя к новому месту жительства, Корнев отметил, что предчувствие и в этот раз не обмануло его. Появился нежелательный, но предвиденный третий участник: разведывательная служба англичан.
На следующий день, встретившись с Хоффом, Корнев сообщил ему об обнаружении слежки. Хофф совершенно спокойно заметил, что не видит в этом ничего удивительного. Он тоже фиксировал слежку, правда, не очень квалифицированную. Пока его это не беспокоит, нечего скрывать. Корнев вручил Хоффу ключ от абонентского почтового ящика с инструкцией по связи и спросил:
- Хофф, что на ваш взгляд, будет основным, когда начнется поисковая работа?
- Трудно выделить основное, все важно. Самый опасный, самый уязвимый этап – это, на мой взгляд, этап отправки домой, назовем это эвакуацией. Хофф внимательно посмотрел на собеседника и добавил, усмехнувшись, - Я думаю, именно этот этап с учетом нашего общего опыта. Не так ли?
- Да, именно этот. Не будем возвращаться к тому, что было. Сейчас другая ситуация. Предлагаю следующее: - Первое и главное, – вы согласуете с берлинской штаб-квартирой вопрос фотокопирования всех полученных в поиске материалов за пределами подконтрольных Англии территорий, то есть непосредственно в зоне поисков. Второе - начинать подготовку экспедиций к отъезду только при наличии уверенности, что пленки с отснятым материалом находятся в безопасном месте. Это надо понимать так: начинать подготовку к отправке оригинальных материалов, заполученных в ходе поисковых работ только тогда, когда отснятые с оригиналов пленки уже не могут быть утрачены. Третье – примерно за месяц до окончания поисковых работ вы извещаете меня об этом. Я прибываю на место, встречаюсь с вами и по вашим координатам направляю своего человека, назовем его Курьером, на контакт с офицером безопасности экспедиции. Курьер забирает пленки, доставляет их мне, от меня они попадают к вам. То же и с оригиналами. Главное здесь – обеспечить конспиративную передачу материалов от офицера безопасности Курьеру. Это ваша задача. А смысл всего – обеспечить транспортировку материалов отдельно от перемещения самой экспедиции. Вас же избавить от контактов с Курьером. Это всегда опасно. Я понимаю, Хофф, что эта схема еще более привязывает вас ко мне. Это так, но она и обеспечивает максимальную безопасность. Конечно, могут быть причины, по которым я физически не смогу прибыть на место событий. На этот случай есть вариант привлечения только Курьера. Он, кстати, тибетец с хорошим знанием английского языка.
- Мне надо подумать.
- Подумайте. Мне понятны ваши сомнения и беспокойство как в отношении всей схемы взаимодействия, так и, конечно же, в отношении дубликатов пленок. Вдруг эти дубликаты появятся где-нибудь и, как это бывает, в самом не подходящем месте и в самый неподходящий момент? Я понимаю, что какие бы гарантии, какие бы обещания сейчас не давались мною, вы все равно не поверите, как не поверил бы я, доведись нам поменяться местами. Но все же, для вашего, Хофф, душевного спокойствия кое-что, на мой взгляд, можно попытаться сделать. К примеру, усложнить обстановку.
- Как и зачем?
- Имеется в виду ложное, мнимое усложнение обстановки. Поясню. Вам, наверное, известно об археологическом буме, связанном с поисками и раскопками гробниц фараонов в Египте? Помните, что в ряде публикаций сообщалось о том, что значительная часть обнаруженных гробниц уже был найдена и обследована кем-то ранее? Понятно, с целями далекими от научных. Да и та фотография Рериха и второго … м-м-м .. псевдоиранца, что вы мне показывали в прошлый раз. О чем это говорит? Этот район давно привлекает внимание и серьезных исследователей, и авантюристов всех мастей. Подумайте, - предложил Корнев, - что будет означать для вас, если офицеры безопасности экспедиций по ходу поисков получат сведения о других искателях раритетов? О кражах, покупках, фотокопировании древностей. Ведь никакой монополии Гиммлера на поиски и, тем более, на сами раритеты не существует. Ведь так? Кстати, у вас корреспондентское, журналистское прикрытие? Очень удобно во всех отношениях. Подумайте.
Расставшись с Хоффом, Корнев, после недолгих сборов, направился в Дарджилинг, где он уже бывал три года назад и где находилась основа созданной им тогда Системы наблюдения, оповещения и контроля. Теперь его задачей было реанимировать Систему и вновь подготовить ее к работе. Пока, полагал Корнев, по самому простому варианту: только фиксирование появления поисковых групп в районе поисков. Эта работа, которую он должен был выполнить сам, предполагала его присутствие здесь в течение 15-20 дней. Эти затраты времени он считал оправданными. Причиной, побудившей его к этому путешествию, был Хофф. Из общения с ним Корнев вынес впечатление, что вялое сопротивление, которое он постоянно ощущал со стороны немца есть косвенное свидетельство поиска им возможности освободиться от зависимости. А объявление в газете – это только проверка ситуации по восточному рецепту: прошло три года и может быть « ишак подох, либо эмир уже помер». К разочарованию Хоффа ничего такого не произошло, схема жива, и, значит, полагает он, необходимо искать выход. А поскольку дилетантом Хоффа не назовешь, он вполне может придумать что-либо оригинальное.
С другой стороны, что бы он ни надумал, поисковые работы будут проводиться, иначе, зачем его сюда прислали? А раз будут проводиться, то его – Корнева - Система должна работать.
Корнев, ставший несколько лет назад по указанию Центра участником неизвестной ему по масштабам и целям операции, полагал, что тогда же для него все и кончилось. Как один из многих эпизодов, когда Центр поручал ему выполнение разовых заданий, являющихся частью чего-то целого, ему неизвестного. Хоффом, как он предполагал, «после тибетской суеты» займутся другие, если, конечно, тому удастся оправдаться перед Гейдрихом, используя предоставленную ему “методику расследования” и получения смягчающих его вину обстоятельств, и, если после всего он будет представлять интерес. Основу для полноценной вербовки Хофф создал сам. Так думал Корнев. И вот почему. Материалы расследования Хоффа, какими бы они не были, будут содержать факты: имена, адреса, которые он получил от Корнева, и которыми будет располагать вербовщик. Плюс фотокопии утраченных материалов, которые в случае предъявления будут опознаны Майером и другими участниками экспедиции. Далее дело техники.
Но все вышло не так. По прибытии в Калькутту его уже ожидало указание Центра о том, чтобы он, Корнев, организовал работу с Хоффом. Вместе с этим указанием Центр информировал резидента о том, что ВСЕ оригинальные материалы той экспедиции находятся в Москве. Прилагалась также короткая справка, что благодаря переведенным и расшифрованным древним прописям удалось обнаружить в Казахстане и Киргизии и идентифицировать вещество природного происхождения - мумиё, - клинический эффект от использования которого, превосходит даже новейший препарат пенициллин.
Корнев, прочитав эту справку, сразу вспомнил фразу Хоффа “наследие предков” и подумал: – Вот уж, действительно наследие предков. Известное бог знает сколько тысяч лет тому назад лечебное снадобье, вновь возвращается в круг жизни. И следом еще одна мысль: « И Хофф, и его коллеги люди практичные. И такое упорство в поисках на далеких и огромных территориях! Может быть, Хофф знает гораздо больше о целях поисков? Все может быть. Как заглянуть в мысли? Возможно, и этот рецепт существует и разыскивается Хоффом и компанией. Кто знает»?
А сейчас, передвигаясь по извилистой и тряской горной дороге вместе с Харли на север, Корнев пытался просчитать действия Хоффа после их встречи. Что, если Хофф предпочтет противостоянию англичанам вместе с Корневым сговор с ними? Тогда он должен быть уверен в двух вещах: в возможности скрыть от него, Корнева, факт проведения поисковых работ, и второе – в паритетном, то есть равноправном сотрудничестве с англичанами. Возможно ли это? Если на первое еще можно рассчитывать, то второе вовсе маловероятно. Если же предположить, что будут получены материалы, представляющие практический интерес, то всякий паритет будет забыт тут же. Постигнув методику поисковых работ, имея территориальное, политическое и все другие преимущества, джентльмены сразу придут к выводу, что слово паритет им неизвестно. Хоффа, в лучшем для него случае, вышвырнут, в худшем – скормят акулам. Куда ни кинь – везде клин.
Второй вариант – без Корнева и без англичан. Да, это возможно. В том случае, если Хофф будет располагать своим Курьером и еще одним очень квалифицированным партнером, своего рода буфером между Хоффом и Курьером. Сможет ли Хофф найти и подготовить этих людей, находясь под наблюдением? Предположим, роль буфера может играть коллега Хоффа, подобно тому, как эту роль выполнял бы он, Корнев. Он же, этот коллега, неизвестный англичанам, мог бы подыскать местного человека на роль Курьера. Да, это возможно. Апробировать схему с Корневым и его Курьером. Начать готовить замену Корневу и его Курьеру. А что потом? Убрать его, Корнева, к примеру, в Харбине, так, чтобы и тень подозрения не упала на Хоффа. В таком случае те, кого представлял Корнев, вероятнее всего направят к Хоффу нового человека. Что дальше? Неизвестно.
Третий вариант: Хофф раскаивается, докладывает своему руководству о расследовании, фотографиях и вербовочном подходе к нему в текущем 1933 году и предлагает перехватить инициативу. Но и это не спасает Хоффа. Проблема в материалах “расследования”, представленных Хоффом после возвращения в Германию в 1929 году. В этих материалах ничего нет о вербовке 1929 года и полученных со стороны рекомендациях по расследованию. Если же Хофф сообщил о вербовке в 1929 году, то вся ситуация на настоящий момент выглядит так: провалил отдельную поисковую операцию, был завербован, признался, помилован и направлен в ту же страну руководить целевой программой тех же по смыслу и задачам работ? Работ, заказчиком которых является сам фюрер! Нет, это невозможно. Следовательно, о вербовочном подходе 1929 года Хофф умолчал. Это означает, что он на крючке.
Четвертый вариант – Хофф делает признание в 1933 году в том, что был завербован в 1929 году после чего получил рекомендации по “расследованию”, то есть спасению самого себя, а сейчас, после фактического закрепления вербовки, все осознал и кается. Возможно ли это? Нет. Невозможно.
Правда, рассуждал Корнев, жизнь изобилует примерами, так называемых алогичных решений. Они не просчитываются, о них можно только гадать.
День, когда Корнев трясся по горной дороге, для Хоффа тоже был не самым лучшим. В записке, которую он получил от русского, был указан не только адрес почтового отделения, где находился абонентский ящик, но и день и временной интервал, когда нужно было извлечь из него содержимое. Для Хоффа было очевидным, что указание дня и времени означает, что его “русский друг” хочет показать его, Хоффа, кому-то, заодно и проверить: нет ли за ним наблюдения. Однако, он не стал задавать по этому поводу вопросы и тогда, когда только прочитал записку, и не стал отклоняться от предложенного времени ознакомления с содержимым ящика, рассудив, что его положение не располагает к демонстрации норова.
Извлеченный им из ящика листок содержал несколько строк, касающихся основного и запасного способов односторонней связи с Корневым. Запомнив все написанное, и уничтожив листок, Хофф возвратился в опостылевшую ему гостиницу и предался размышлениям. Чем дольше он сидел, тем теснее казался ему гостиничный номер, как будто его сжимали с разных сторон Гиммлер с Гейдрихом, Корнев, джентльмены и, с четвертой стороны, эти чертовы Гималаи с Тибетом. Мелькнула даже греховная мысль о самоубийстве, но Хофф отогнал ее. Он не был религиозен и не считал, что самоубийство является тягчайшим грехом, как это утверждает Церковь. Он допускал это средство, но как самое последнее, когда впереди не остается ничего, что помогло бы избежать бесчестия. Вновь он стал перебирать в памяти события прошлого, пытаясь найти хотя бы малейшую зацепку, чтобы вырваться из русского капкана, избавиться от этой зависимости, унижающей честь офицера и аристократа.
Вспоминая и анализируя мельчайшие подробности и динамику развития событий, Хофф все время чувствовал присутствие второго плана или некоего фона. Из глубины памяти и сознания выплывал образ отца и, почему-то, обязательно в связи с этим русским – Николаевым. Они то и составляли этот фон. Отец – каким он был при последней встрече - и размытый, аморфный образ русского. Такое странное сочетание. Или это следствие крепко засевшего в памяти экзальтированного поведения отца, когда он и Майер признали Николаева? Но какое отношение все это имеет к нынешней ситуации? Эту связь Хофф уловить не мог. Он чувствовал, что его мысли начинают бегать по кругу, перескакивают в другой, и так, от звена к звену по цепи в бесконечность, в никуда. Усилием воли Хофф остановил этот бег. Нет, так нельзя.
Несмотря на аристократическое происхождение: род Хоффов вел родословную со времен императора Священной Римской империи Германской нации Оттона I, – жизнь его не очень-то баловала. Хофф не раз испытывал удары судьбы, имел закаленную нервную систему и бойцовскую натуру и знал, что успех иногда зависит от умения отвлекаться от проблемы и переключаться на что-либо другое, чтобы не загонять себя в состояние психофизиологической дистрофии. И сейчас, взглянув на часы, Хофф отметил, что наступило время аперитива. Оттеснив назад навалившихся на него Гиммлера с Гейдрихом, Корнева, джентльменов и Гималаи с Тибетом, он двинулся в ресторан. Бывает же так, что в определенный момент не можешь вспомнить нужное слово, мучаешься, насилуешь свою память и - ничего. Потом отвлекаешься, забываешь об этом и вдруг оно – это забытое слово - проскакивает откуда-то, как искра, впечатываясь в мозг. Хофф, направляясь отужинать в ресторан и, пытаясь занять себя этой приятной темой, знал, что по каким-то неизвестным ему законам, независимо от его рассудка, в неизвестных глубинах подсознания запущен механизм поиска нужного решения. Осознание этого всегда успокаивает. И где-то рядом крутится, но уже в сознании, тоже успокаивающая мыслишка: «Да черт с ним, с этим русским. Лучше делиться с ним наследием чужих предков, чем вместе с головой потерять наследство предка родного».
Корнев по завершении гималайского турне возвращался в Харбин с двойственным чувством. Первое - неплохо выполненной работы по ревизии сторожевых порядков для обнаружения всех и всяческих групп, могущих появиться в районе поисков. Система была проинспектирована и приведена в состояние готовности. Конечно, она не гарантировала стопроцентный контроль подходов к Гималаям по всей их протяженности – это и невозможно. Но, как считал Корнев, недостатки Системы по протяженности фронта реагирования, в большой степени компенсировались ее отлаженностью по глубине. Одним словом, пункт выявления в Дарджилинге мог получить информацию о появлении поисковой группы, маршрут которой через Дарджилинг не проходил. Такое сочетание фронтального и глубинного наблюдения, по мнению Корнева, обеспечивало достаточную степень надежности Системы.
Второе чувство – ощущение чего-то недоработанного, непонятого в отношениях с Хоффом, даже чего-то опасного. Конечно, любой человек, оказавшийся в положении немца, не выражает чувства радости и глубокой благодарности оттого, что на него накинули узду. Хофф в этом смысле не исключение. Если первая ожидаемая экспедиция прибудет в ноябре с программой работ пусть на три месяца, и, если Хофф не сбросит узду, в январе-феврале следующего 1934 года от него нужно ждать известий. Но сначала должна подать сигнал Система.
Глава XIX. Отряд №731.
Харбин встретил Корнева прекрасной осенней погодой. Было воскресенье. По этому случаю в конторе никого не должно было быть, но все, что касалось более-менее важных событий во время его довольно длительного отсутствия, должно быть у него на рабочем столе. Просматривая подготовленные для него документы, он обнаружил пакет с ппроектом реконструкции двух зданий под клуб «Маньчжурия», сметой затрат и запиской от Николаевой Елены с предложением встречи для обсуждения проекта и сметы. Чтение записки доставило удовольствие. Почему-то пропала охота разбирать бумаги, и Корнев решил прогуляться по городу в сторону этих зданий и взглянуть на них под углом зрения проекта. А поскольку недалеко от них имелось крошечное чистенькое кафе “Коре”, где корейцы прекрасно готовили хе и фунчезу, там и перекусить.
Неторопливо двигаясь по улице, Корнев поймал себя на мысли, что в голове у него проигрывается когда-то услышанный мотив, и чей-то голос с чувством выводит слова песенки:
Влюбленное сердце, как нерв оголенный
От мелочи каждой болит,
Смеется и плачет, горит и рыдает,
И спать по ночам не велит.
Зовет, увлекает в туманные дали,
Где спрятан обещанный рай,
Где образ любимый, где образ желанный.
Молю тебя, не улетай.
Исполнив куплеты, тот же голос сочувствующим тоном протянул:
- Э-э, да ты брат, приехал. Как куда? На станцию любви. Здесь нет ни графиков, ни расписаний, есть только зал ожидания с вечной надеждой на счастливый билет. Так что с прибытием. Корнев согласился, - видимо так и есть. Но лучше бы этого не было.
Еще на подходе к зданиям было видно, что, несмотря на воскресный день, работа там кипит. Из припаркованных у ворот машин рабочие выгружают мешки с цементом и чем-то еще для строительных работ, доски, рейки, брусья и, выстроившись цепочкой, пропадают в раскрытом зеве парадного подъезда.
Там же, на ступеньке, боком к Корневу, стояла Елена и что-то записывала в блокнот. Перед ней стоял некто в рабочей одежде. Видимо, бригадир. Он что-то говорил ей, заглядывая в блокнот и тыча пальцем в страницу.
Елена была прекрасна. Высокая, стройная, в легком осеннем, в талию, пальто. Волнистые, падающие на плечи волосы в солнечном свете давали легкий золотистый оттенок. Она была ослепительна. Корнев, приближаясь, почувствовал тот же симптом, который всегда прихватывал его, далеко не юношу, при встрече с этой молодой женщиной. Появился спазм в горле, сухость во рту, куда-то пропали его голосовые связки, вместо них возникли какие-то ржавые струны, издающие в разговоре противные, низкие, тусклые, бесцветные звуки, которые все время хочется прогнать полумычанием, полукашлем. Развиваясь, симптом захватил голову, разгоняя и изгоняя мысли, как лиса кур в курятнике, и как перья в нем, в голове медленно кружатся, оседают и пропадают бог весть куда осколки каких-то мыслей, образов и призраков. С полным набором этих ощущений Корнев приближался к пока не видящей его Елене, закрытой бригадиром. Рядом с Еленой и немного сзади, стоял, возвышаясь над ней и заглядывая через плечо в блокнот, красавец Лагин. Что-то кольнуло Корнева и тут же, в хаосе осколков возникла вполне законченная мысль, озвученная теперь противным голосом того же певца: - Э, да ты не только на станции, ты еще и в тупике. Ревности.
Видимо, уловив боковым зрением движение, Елена повернула голову, увидела Корнева. Голубые глаза, всегда несколько холодноватые, сейчас, согретые солнцем искрились. Улыбка, обычная улыбка вежливости, показалась Корневу только ему предназначенным подарком. Отпустив бригадира, спустившись со ступеней, чтобы не разговаривать свысока, молодая женщина ждала приближения Корнева. А он не в силах преодолеть гипноза голубых глаз почувствовал вторую волну, ржавые струны в горле растянулись до немыслимого предела не в силах издать какой-либо звук, лиса в курятнике сделала чемпионский прыжок, отчего там возник апогей сутолоки, шума и хаоса. Положение спасла Елена. По свойственной ей манере называть знакомых людей только по фамилии или только по имени, но с неизменной приставкой – господин - она, сделав легкий шаг навстречу, произнесла: - Здравствуйте, господин Дмитрий. - Преодолев последние метры на деревянных ногах, Корнев, проклиная себя и проглатывая спазм, согнулся в полупоклоне, целуя протянутую ему руку. Поздоровался и с Лагиным, он тоже спустился со ступеней и теперь стоял рядом. Можно поклясться, что в этот момент Корнев не видел и не слышал ничего: ни топота рабочих, согнувшихся под тяжестью ноши, ни шума сбрасываемых досок, ни ярких, видимых в легкой пыли воздуха лучей солнца, толкающих в согбенные спины, исчезающих в зеве парадного подъезда рабочих. Он видел только эти огромные глаза и слышал только этот мелодичный голос. Потребовалось некоторое усилие, чтобы заставить себя вникнуть в смысл слов, произносимых этим голосом. А Елена, взяв его под руку и увлекая в сторону второго входа в здание, говорила о прозаичных вещах: о том, что подготовка к ремонту закончена, что нужно утвердить проект и смету. Махнув рукой Лагину, чтобы подождал, молодая женщина повела начавшего приходить в себя Корнева внутрь здания. Ласкающий слух голос и жесты руки объясняли ему, что здесь, на первом этаже, будет зал бильярда, бар и кухня, а здесь – на втором – ресторан и несколько гостевых комнат. Увлекая почти очнувшегося Корнева по переходу в другое здание, Елена показывала ему помещение библиотеки и зал собраний. Сделали круг и вернулись опять к парадному подъезду.
Елена произнесла:
- Вот, господин Дмитрий, вы видели проектный вариант. Вы согласны с ним?
Корнев, после небольшой паузы, которая должна была означать, что он осмысливает все виденное, ответил:
- Да, по-моему, это оптимальный вариант. Это удалось произнести почти нормальным голосом. А в голове, вроде бы уже приведенной в порядок, мелькнула, видимо, вырвавшаяся из затухающего хаоса, мысль, что если бы этот голос сказал, что ему надо застрелиться, он бы ответил также. И вслед за этой, уже совершенно здравая мысль: « Что же это такое, в конце концов? Это даже смешно». Окончательно восстановив контроль над собой, Корнев пообещал, что завтра же доставит все подписанные им как акционером документы. Взглянул на часы и предложил отобедать. Но получил отказ. Елена с извинением сослалась на то, что ее ждет отец. Лагин сослался на дела, которые призывают его в БРЭМ. Откланялись.
Лагин и Елена пошли по аллее в сторону БРЭМ, где она, отец и тетя Наталья проживали уже несколько лет в небольшом крыле, пристроенном к зданию. Корнев отправился в кафе “Коре”. Поворачивая к кафе, Корнев увидел удаляющуюся пару, и вновь почувствовал укол. Теперь уже не противный, а просто мерзкий голос произнес в голове:
- Ну что? Что будем делать?
В кафе Корнева встретили как всегда отменно вежливо. Любимые блюда он проглотил механически, не ощущая ни вкуса, ни аппетита. «Черт знает что происходит», - подумал Корнев. Голос от комментариев воздержался, видимо, полагая, что и так все ясно.
Каеда находился в это время в своем, как он его называл, библиотечном кабинете. Он любил этот день. Когда за стеной не слышно топота по коридору сотрудников и посетителей, когда секретарь и подчиненные не дергают по всяким нужным и ненужным поводам, не давая возможности мало-мальски сосредоточиться и обдумать что-то действительно нужное и важное.
А обдумывать Каеде было что. Вчера он вернулся из метрополии, где провел почти три недели. Причем две из них, как школяр, слушал лекции сотрудников военно-медицинского отдела Генерального штаба Сухопутных сил Императорской армии. Но это было позже. Сначала была аудиенция у самого начальника Ген штаба. Присутствовали трое: начальник Генштаба, начальник штаба Квантунской армии и Каеда. Генштабист дал Каеде для ознакомления документ. Это был Указ Императора об организации на территории Маньчжурии медико-биологического исследовательского центра по проблемам прикладной микробиологии и криобиологии. (криобиология – биология низких температур. Прим. авт.) Условное наименование Центра – Отряд N 731. Центр должен функционировать под прикрытием военного госпиталя, строительство которого должно начаться в ближайшее время. Все работы микробиологического и криобиологического направления являются секретными, причем криобиология – второй рубеж прикрытия микробиологического направления, целью которого является разработка и создание биологического оружия для применения на огромной территории существующего и предполагаемых театрах военных действий. Перед Каедой сухо и буднично была поставлена задача: всеми доступными средствами обеспечить секретность работ. Начальнику штаба Квантунской армии вменялось в обязанность исполнение всех требований Каеды, связанных с обеспечением секретности и безопасности проекта. После ознакомления с технической документацией, Каеда перекочевал к военным медикам.
Эти, сменяя друг друга, втолковывали ему, что такое криобиология, оперировали ужасающими цифрами и фотокартинами обморожений личного состава армии, действующей в зимних условиях в климатической зоне, где температура опускается ниже минус сорока градусов. Рассказывали об ожидаемых результатах исследований и их практическом значении.
Затем за дело взялись микробиологи. Эти, правда, не очень вдавались в научные дебри. Лекторским тоном полковника просветили, что подавляющее большинство живых организмов эволюционирует очень медленно. Вирусы же составляют исключение и могут изменяться очень быстро, и они – ученые в погонах - нашли ключ к управлению этим процессом для достижения нужного результата. Из загадочных и туманных полунамеков Каеда узнал, что несколько лет назад группу врачей-инфекционистов после тщательной специальной подготовки отправляли в Тибет для проникновения в тайны тибетской медицины. Идея оказалась плодотворной. В чем именно - понять было трудно, да он и не пытался. Самое главное – суть - он усвоил. Заключалась суть в том, что вирус может воевать эффективнее сотен тысяч солдат, его не надо кормить, одевать, обучать. Дело совсем за малым: – вирус, должен быть патогенным и вирулентным, то есть способным убивать и, убивая, распространяться, чтобы убивать снова и снова. Прагматика Каеду больше интересовало, что может указать заинтересованному взгляду, что этот госпиталь не просто госпиталь. Оказалось, очень многое. И микро - и криобиологам нужны сверхнизкие температуры: нужен жидкий кислород, азот, гелий, следовательно, будут монтироваться мощные компрессорные установки. Надо перекачивать огромный объем воды для охлаждения, нужна вентиляция и мощные и надежные биологические фильтры, и многое, многое другое, что нехарактерно для обычного тылового армейского госпиталя. Понимая, какое это имеет значение для него, Каеда не жалел времени на детальное изучение именно этих отличий или демаскирующих признаков, чем весьма утомил ученых в погонах, витающих в эмпиреях и очень неохотно опускающихся до обыденных вещей.
И сейчас, находясь в своем кабинете, он пытался понять: какое место займет Отряд N 731 в спектре его обязанностей, объеме ответственности и просто затрат времени. И если биологи думали о своих биологических фильтрах, Каеда сейчас прикидывал, как бы ему, в его специфической работе, изобрести, соорудить и поставить фильтры, улавливающие посторонний интерес к госпиталю. И кому из сотрудников можно доверить это дело? Перебирая их в памяти, Каеда остановил предварительный выбор на Мадзуме – внешне привлекательном, молодом, но уже имеющем опыт сотруднике, который своей общительностью и оптимизмом прокладывал путь к общению с любым сложно-характерным человеческим типом. Каеда ценил в нем также острый, живой ум, быстро реагирующий на все изменения обстановки, и абсолютную убежденность в том, что для достижения цели все средства хороши. С точки зрения Каеды, это был тот самый материал, который мог понадобиться в случае создания экстренной ситуации, требующей применения быстрых и жестких мер, но при том был способен и к рутинной, аккуратной работе.
Известно было многим, что молодой японец очень прилично знает русский язык, неплохо играет в бильярд, любит посидеть в компании заядлых картежников и расписать пульку. В ставках всегда умерен, болезненному картежному азарту не подвержен. В этих бильярдно – картежных развлекательных мероприятиях участвует, как правило, со своим компаньоном – Пугановым Евгением, молодым повесой, служащим в БРЭМ. Отец Евгения – Иван Пуганов – один из наиболее удачливых и состоятельных предпринимателей города, владелец пивного и мукомольного заводов и нескольких хлебопекарен. В хорошем настроении или в легком подпитии старший Пуганов любил именовать себя, пародируя Николая II, титулом – “Хозяин пива и хлеба Харбинского”. Однако, возвращаясь к молодому поколению, следует отметить, что молодые компаньоны испытывали хроническую, унизительную, преследующую их нехватку финансовых средств. Конечно, если молодые люди их круга частенько пребывают в таком положении, то причина лежит на поверхности, она очевидна. Да, они, женщины! Шампанское, коньяк и рестораны, сопровождающие их веселый смех, а позади, гонима и отвергнута, влачится мысль: « Быть может это грех»? Но кто задумывается об этом, когда кровь играет и бродит, и бьет по голове и другим органам, а пленительные, обещающие и лукавые глаза вот – рядом.
И только небольшой группе лиц, кроме самой пары, было известно, что молодыми людьми был изобретен, апробирован и введен в обиход способ устранения финансовых прорех, который заключался в следующем. Был определен небольшой круг состоятельных партнеров по бильярду, так называемые «коровки». Они периодически приглашались молодыми людьми на «гоп-стоп турниры» – так между собой они называли эти мероприятия. С учетом положения обоих, приглашения, как правило, принимались. Первым с «коровкой» - приглашенным всегда играл Мадзума – игрок неплохой, но не стабильный. Если у него дело не ладилось, в игру вступал Пуганов – игрок очень сильный. В зависимости от обстоятельств и времени грамотно повышались ставки. После участия в двух-трех таких турнирах приглашенные уже понимали, в чем дело. Были и такие случаи, когда к партнеру, только начавшему партию, подходил маркер и передавал записку, пять минут назад нацарапанную самим приглашенным. Прочитав свою же записку, он делал круглые глаза, извинялся за возникновение неотложных дел, платил солидную неустойку и отбывал. Редко, но случались проколы, когда проигрывали оба. И здесь роли были распределены. Мадзума надевал маску отрешенности от мира. Доставал записную книжку, и с видом человека, занятого суперважной мыслительной деятельностью, начинал что-то чиркать там, поминутно отрываясь от этого занятия и бросая на приглашенного, сквозь него и куда-то вдаль, совершенно непонятного значения японские взгляды. Некоторые при этом начинали нервничать и чувствовать себя неуютно. Пуганов же в это время извинялся, что забыл портмоне, бил себя по лбу, проклиная свою забывчивость, и пытался написать долговую расписку. При этом он давал понять, что это досадное недоразумение, что у японца деньги, конечно же, есть, но просить у него, пойми ты меня, соплеменник мой дорогой, неудобно, а сам самурай, видишь, отвлекся на что-то, видно стихи пишет о сакуре. Но такое случалось редко. Надо отдать должное молодым любителям бильярда, что “коровок” они выдаивали нечасто, строго по графику и очередности.
В этот круг избранных попал и Корнев, который со второго раза понял, что к чему и с невозмутимым видом подыгрывал парочке иногда, для разнообразия, выигрывая у Пуганова и проигрывая Мадзуме. Когда такое случилось впервые, в рядах предприимчивых спортсменов возникла некоторая растерянность, но они быстро нашли выход из положения к общей радости и согласию. Корнев, получая приглашения на игру, никогда не отказывался. Играл с видимым удовольствием, поскольку действительно любил эту игру, и с хорошо скрытым интересом наблюдал за ужимками парочки, которая тоже стремилась как-то разнообразить процесс “дойки”.
О такой предприимчивости молодых людей Каеда не знал. Он знал, что русские из штатного состава БРЭМ дали Мадзуме какую-то непонятную, странную не то кличку, не то прозвище – Бляшка. Каеда знал, что в русской среде эти клички-прозвища приживаются только тогда, когда метко и едко подчеркивают особенности носителя. Из любопытства Каеда как-то поинтересовался происхождением этой клички у Лагина. Лагин ответил тогда, что, мол, точно не знает, но вроде бы Мадзуме прилепили ее из-за его пристрастия к значкам, он постоянно носит и меняет их на костюме и френче, из-за внешнего вида и лоска и, кажется, еще из-за его неистребимой тяги к женщинам определенного свойства. О том, что Мадзума большой поклонник женского пола было известно всем, кто хоть как-то входил в круг общения молодого японца. А вот то, что в широком национальном ассортименте местного специфического женского рынка, японец отдает предпочтение женщинам русским, знали немногие. Каеда узнал об этом от Лагина, тоже известного любителя, который цинично и двусмысленно ухмыльнувшись, прокомментировал это предпочтение так – черт его знает, наверное, практикуется языком.
Каеда, отклонившись в мыслях к этому разговору с Лагиным, подумал: « Бляшка, хм, несолидно как-то, - представил себе лощеное лицо Мадзумы и добавил - но метко».
На календарном листке написал – Мадзума, приказ, назначение.
Каеда вернулся к Отряду N 731 и попытался мысленно представить себе этот комплекс в местечке Лянь недалеко от Харбина. Сам госпиталь. Зарытый под его административной частью исследовательский центр, а под госпитальными палатами – боксы для спецконтингента - подопытных центра, они же, на специфическом сленге, «бревна». Здание для проживания врачей, ученых и вспомогательного персонала, компрессорная, насосная, вентиляционная станция, станция биологической очистки, и над всем этим труба крематория, она же труба котельной и электростанции. Угольный склад под открытым небом, который никуда не денешь и ничем не прикроешь, которого хватит на десять таких госпиталей. Казарма роты охраны, столбы, прожекторы, колючая проволока.
Каеда представил себе, как одуревшие от многодневного труда, жесткого режима и картин страдания и смерти, от однообразия лиц и обстановки, от монотонного существования, от ночных, вечно заглядывающих в окна прожекторов, от отрывистых хриплых рапортов и команд проверяющих ночных караулов, люди попадают в город. Город, хотя и живущий в режиме оккупации, но почти свободный. Работают магазины, рестораны. Пусть не роскошная, пусть не совсем свободная, но все же жизнь не за колючей проволокой. Тут же в мыслях высветилось – проект “Маньчжурия”. Да, это очень кстати, - подумал Каеда, - и бильярд, и казино, и ресторан, и гостиница. Все компактно и все под контролем.
Маеда вспомнил обязательство, подписанное им в метрополии, после того, как ознакомился с секретной документацией по Отряду N 731. В наложенном табу относительно сведений по этому объекту никаких исключений не было, следовательно, подумал Каеда, и в отношениях со своими коллегами и подчиненными по ЯВМ, и с людьми уровня, скажем, Николаева, он должен надеяться, что будет как в русской поговорке: умный не спросит, а дурак не поймет. Перед глазами возникла многофункциональная труба и колонна «бревен», входящих в ворота госпиталя. За кадром этой картины оформилась и вовсе гнусная мысль: « Вот, все – и наука и жизнь - венчаются этой трубой и являют собой, по большому счету, всего лишь фазовые превращения. Из человекообразного – в газообразное». Рука же потянулась за карандашом и на том же листе календаря понедельника написала – поручение Бляшке: охрана, график, способ и скрытность доставки спецконтингента на территорию Центра. Всматриваясь в то, что начертала рука, как бы вновь постигая смысл написанного, Каеда скривился и вырвал листок календаря. «Совсем затуманился, - подумал он про себя, - …Бляшке…, спецконтингент… Котлована еще нет, а тут какие-то мысли о трубе и бревнах». Порвал на мелкие части листок календаря и, уничтожив, таким образом, день еще не наступивший, решил заняться днями прошедшими.
Вышел в приемную, открыл своим ключом сейф секретаря, забрал стопку документов, поступивших во время его отсутствия, и углубился в их чтение. Заинтересовало короткое сообщение армейской разведки, из которого следовало, что наметился серьезный раскол между Чан Кайши и Мао Цзе-Дуном, выступающими пока единым фронтом против Японии. Сообщалось, что в случае разрыва между коммунистами и Гоминьданом почти трехсоттысячная армия коммунистов сможет рассчитывать на поддержку и обеспечение лишь с Севера, то есть от Советов и от так называемых Особых районов, которые не вошли в зону оккупации.
Каеда отложил документ и взглянул на карту Китая, занимавшую одну из стен кабинета. Объединенная армия красных и Гоминьдана была к этому времени оттеснена японцами в районы провинции Цзянси на юго-востоке Китая. Но это вовсе не означало, что для достижения победы осталось сделать последнее усилие. Сказывались огромные пространства и неисчерпаемые людские ресурсы. Это было похоже на ртуть. Если большую порцию ртути механически разбить на небольшие капли и наклонить плоскость, то капли, скатываясь и сталкиваясь друг с другом, вновь объединяются в одно целое. Нечто подобное происходило и с объединенными силами сопротивляющегося Китая. Разбитые японцами и рассеянные китайские подразделения, подпитываемые местным населением и волей к сопротивлению колонизаторам, вновь обретали черты организованной силы. Разумеется, на этом фоне внутренний раскол в рядах обороняющихся был бы подарком для японской армии.
И как всегда, любое событие влечет за собой цепь других, поскольку все в этом мире связано. С точки зрения Каеды, теперь он рассматривал эту информацию под углом своих задач, именно сейчас следовало ожидать активизации красных районов Китая и Советов.
В этой же стопке документов находился и приказ о строительстве в районе Харбина военного госпиталя.
Каеда запланировал на следующий день встречу с Николаевым с тем, чтобы сообщить ему о том, что происходит на юге и возможные последствия этих событий. Он решил также сделать все же некоторое отступление от инструкции относительно Отряда N 731. Рассудив, что инструкция, даже самая совершенная, не может предусмотреть все многообразие жизни, он решил сделать исключение для Николаева и Лагина, чуть приоткрыв завесу секретности в части будущих криобиологических исследований. И решил сделать это завтра же, предварив тем самым неизбежные в ближайшем будущем с их стороны вопросы.
Он полагал также, что фактор частичной осведомленности этих людей может сослужить хорошую службу в их совместных, долгих, но пока безрезультатных поисках советского резидента на оккупированной территории.
Глава XX. Собрание.
Открытие собрания единогласным мнением акционеров решено было обставить торжественным образом как праздничное событие в жизни оккупированного города. Теперь имелся и первоклассный ресторан, и зал для проведения праздничных мероприятий и вообще досуга, так, как это в свое время делали многие представители старшего поколения - с танцами, шампанским, салонными беседами, флиртом и легкими интрижками. Самыми нетерпеливыми в ожидании этого события были, конечно, представители молодого поколения, выросшего в условиях эмиграции. Оно же – молодое поколение – чуть было не сорвало торжественное событие.
Когда стало известно, что примерно треть приглашенных составят представители городской администрации и канцелярии императора Пу – главы государства Маньчжоу – Го, это еще как-то приняли. Но, когда стало известно, что примерно такое же число составят офицеры японской Императорской армии, это вызвало протесты и даже отказы от участия в открытии собрания. Это показало всем, что молодежь не так уж аполитична, что на уме у нее не только тряпки и попки, что жива историческая память о событиях 1904-1905 годов. Николаеву пришлось приложить усилия, чтобы выправить ситуацию. Пришлось даже прибегнуть к такому аргументу, что, дескать, имейте совесть, японская оккупация много лучше альтернативы – власти китайских коммунистов. Одним словом, протестную волну удалось сбить и все пошло по заведенному порядку. Примерки, закупки, составление микро-групп, групп и партий. В общем, – радостное ожидание. Наконец, долгожданный день настал! Даже тридцатиградусный мороз не охлаждал головы, разогретые многодневной подготовкой и ожиданием.
Как договорились, все акционеры собрались на час раньше назначенного времени, чтобы еще раз проверить готовность к празднику.
Разумеется, в числе акционеров присутствовал и Корнев, одетый по такому случаю в черную тройку, придававшую ему очень торжественный вид.
Наконец, начали прибывать гости. Зал быстро стал заполняться строгими, темными мужскими костюмами, мундирами японских офицеров и, составляющими первым и вторым веселый контраст женскими нарядами, соперничающими друг с другом выразительностью линий, совершенством форм и оттенками красок. Женщины, особенно представительницы молодого поколения, были ослепительны.
- Да, порода, - подумал Корнев, и обратил взгляд на ту, которая и в этом сонме прелестниц выделялась, как ему казалось, неповторимым овалом лица, линией шеи и точеной фигурой. Отвлекаясь на разговоры, приветствия, задавая вопросы и отвечая на них, выполняя предусмотренный ритуал, Корнев все время старался держать в поле зрения эту фигуру, которая словно магнитом притягивала его внимание.
Елена также прибыла к месту торжественной церемонии несколько раньше, как и подобает хозяйке. Так что Корнев успел поздороваться с ней, перекинуться парой положенных в таком случае фраз, получил свой симптом во всей его полноте и успел преодолеть его. Теперь он видел, как Елена, окруженная стайкой столь же молодых и красивых женщин и мужчин, что-то рассказывает им. Увидел, как к этой группе направилась еще одна фигура, от вида которой Корнев внутренне сморщился. Да, это был Лагин. Ловко огибая препятствия, он приближался к Елене. Даже на таком значительном расстоянии, Корнев своим обострившимся зрением явственно разглядел, что при виде Лагина румянец на щеках Елены стал еще милее и нежнее, а прекрасные глаза приобрели более глубокий оттенок, и что взгляд, которым она смотрела на макушку склонившегося в поцелуе руки Лагина был не просто взглядом. Корнев мог поклясться чем угодно, что это был взгляд любящей женщины. И какой контраст! На красивом лице выпрямившегося Лагина, произносившего наверняка какие-то дурацкие слова, не было ничего кроме вежливости. Это тоже Корнев хорошо видел. Классика, - думал он. Не хватает только карлика, тайного наперсника красавицы, безумно влюбленного в нее, с маленьким мешочком яда на уродливой груди, со стилетом под камзолом, и готовностью быстрым, коварным ударом поразить соперника, либо неуловимым движением из-под стола сдобрить бокал обидчика порцией смертельного снадобья.
Вскоре собрались все. Одними из последних прибыли Николаев и Каеда. Кому положено выступили с краткими речами, не утруждая себя и слушателей и не обостряя аппетит до неприличного состояния. Затем перешли в зал ресторана. Места были пронумерованы согласно приглашениям. Корневу досталось место за одним столиком с четой Пугановых и их отпрыском. Старший Пуганов успел уже хорошо принять, был в благодушном настроении и весьма многословен. Его супруга – миниатюрная, очень ладненькая женщина, напротив, была строга и молчалива. Ее низкий, глубокий и приятный голос плохо сочетался с несколько эфирной внешностью и заставлял прислушиваться, действительно ли голос принадлежит ей, а не кому-либо, находящемуся рядом. Сынок за столом явно скучал, ему было не интересно. Его тянуло в зал собрания, где музыканты пробовали струны, настраивая инструменты, где уже витала атмосфера бала, флирта, невинных шалостей и шуток.
Корнев сидел так, что с его места была видна вполоборота и немного сзади только спина Елены, сидевшей за одним столом с отцом и Каедой. Зато отлично был виден сидевший через столик Лагин. За его столом была мужская компания, которая что-то оживленно обсуждала, все смеялись и поднимали тосты с опережением графика. Впрочем, на Лагине это никак не сказывалось и казалось, что он может проводить так время сколь угодно долго, не поддаваясь действию горячительных напитков. Оттого, что Корнев, вольно или невольно, постоянно лицезрел Лагина, его аппетит и настроение не улучшались.
Когда все еще находились в зале собрания, Корнев обратил внимание на отсутствие Мадзумы, о котором он вспомнил ассоциативно, увидев входящего Пуганова-младшего. Корнев видел список гостей, но не мог вспомнить, значился ли там японец? И сейчас, выбрав момент между тостами и монологами отца, Корнев поинтересовался у сына, не будет ли ему скучно без друга Мадзумы? Молодой Пуганов, не очень обремененный этикетом да, вероятно, и сообразительностью тоже, простодушно ответил, что нет, скучно не будет. Ему бы только выбраться из-за стола, смотрите, сколько красавиц вокруг, не до скуки. Через секунду, сообразив, что высказался несколько бестактно, понизил тон, чтобы слышал только Корнев, и оговорился, мол, это не имеет отношения к нему, Корневу. Он имеет в виду общение с родителями, которым уделяет и без того много внимания и сейчас, конечно, предпочел бы танцы их обществу. Несколько коряво сгладив положение, добавил, что касается Мадзумы, то он, может быть, появится позднее, когда закончит разбираться с коммунистами. Прочитав удивление на лице собеседника, еще понизив голос чуть не до шепота, сказал:
- Да, вы, наверное, не знаете? Сегодня привезли, черт-те откуда, целую банду – человек десять. Есть обмороженные и раненые. Мадзума полдня собирался, значки свои чистил, да мундир, а как попал в подвал, наверное, как мясник изговнялся, ха-ха-ха. Поняв, по взгляду Корнева, что опять ляпнул что-то не то, Пуганов проглотил смешок и протянул:
- Ну, сами знаете, работа у него сейчас не для фрачной пары. Если приедет, посмотрим. - Дождавшись, наконец, сигнала перехода в зал собрания, Пуганов-младший моментально испарился. Покинула стол и госпожа Пуганова, увлеченная в зал стайкой девушек. Пуганов-старший и Корнев закурили. Тускло блеснула корневская зажигалка, направляя мысли в сторону от болтовни уже изрядно набравшегося “Хозяина пива и хлеба Харбинского”. Слушая вполуха своего визави, Корнев соображал как бы ему поделикатнее отделаться от словоохотливого соседа. Но тот вдруг начал говорить о вещах, заинтересовавших Корнева.
Например, о крупных поставках для нужд БРЭМ муки и разных круп, которые по весне надо будет доставить в Тунляо, что, якобы, в тот район Николаев с приходом весны перебросит несколько эскадронов, которые составят местный форпост. Корнев знал о поездках Николаева и Лагина во Внутреннюю Монголию, но ничего не знал об этих планах военного строительства на отдаленной территории. Хм, интересно, надо будет навести справки. Корнев притушил папиросу и направился в зал. Здесь царило веселье. Легкая музыка вальса, летающие в танце пары, улыбки, легкие, почти незаметные постороннему глазу сближения тел, горящие глаза. У кого радостью, у кого ожиданием. Елена в этом танце была свободна, и Корнев направился к ней с приглашением. Произнеся положенные в таком случае слова, он услышал, что его опередили, что уже два приглашения приняты, но ему с удовольствием будет отдано право третьего танца.
Следующий танец Елена танцевала с Лагиным. Пара была просто блестящей. Оба высокие, светлые, легкие. Корнев наблюдал за танцами, стоя у стойки бара – отсюда просматривался весь зал – и вынужден был с горечью констатировать бесповоротный факт: Елена, что называется по уши, влюблена в Лагина. Надо было видеть ее преобразившееся лицо, будто внутри ее зажглась лампада, просвечивающая через щечки, глаза и даже мочки ушей. От внимательного взгляда Корнева не скрылось ничего – и от этого нехорошо заныло сердце.
Небольшой перерыв. И вот полонез с Еленой! Как она прекрасна! Но где эта внутренняя подсветка? Ее нет. Холодная вежливая улыбка. Ускользающий взгляд, который становится ищущим, когда обращается на танцующих. Взгляд ищет его – Лагина. Да, горько и больно. А Лагин в это время кружится с молодой женщиной, что-то шепчет ей на ушко, оба смеются. Он забыл про Елену. Он уже в другом измерении и ему хорошо. Елена видит это, а Корнев, ведя ее в танце, почти физически ощущает ее боль. Она так похожа на его боль. От этого его боль становится еще острее. А в голове только одна мысль, что если бы сейчас ему посчастливилось сказать и услышать в ответ три слова, только три слова, он бы горы свернул, он был бы способен на все, он чувствовал в себе эту силу. Но не было этих слов. Музыка смолкла, танец закончен. Вежливая улыбка, равнодушный взгляд снизу вверх, книксен, три шага под руку. Все. Сердце ноет, напоминая, что оно есть и что ему плохо. Лучше бы его не было.
Танцы стали неинтересны. Лица поблекли, музыка потускнела. Корнев спустился в бильярдный зал, проиграл какому-то франту подряд две партии, решил, что хватит, и уехал домой. Тем самым от переживаний себя не избавил, но избавил от лицезрения скандальной картины выдворения из ресторана и отгрузки домой Пуганова-старшего, в котором крепкие напитки пробудили разухабистого купчика эпохи Петра Великого.
И в ресторане, и в зале собрания, где порхали танцующие, присутствовал еще один поклонник Елены. Он, правда, не испытывал сердечного волнения, как Корнев, или равнодушия, как Лагин. Он находился в позиции заинтересованного наблюдателя, исследователя, причем исследователя искушенного, опытного. И с этой своей позиции он видел все: и слепоту, и безразличие Лагина, и обостренную, чувственную реакцию на него Елены, и интерес к ней Корнева. Он видел не просто интерес мужчины к красивой молодой женщине, он рассмотрел зарождающееся, а может быть уже сформировавшееся, но скрываемое чувство. Этим поклонником-исследователем был Каеда.
Было уже темно, но время не было поздним. Корнев прибыл домой, расположился в кабинете, налил в бокал изрядную порцию коньяка и закурил, прислушиваясь к нехитрой мелодии маньчжурского ветра. Задувало за окном прилично. Порывистый ветер, набирая силу и доходя до пика, забирал высокую надрывную ноту, затем, теряя силу, опускался по октаве до низких частот, некоторое время недовольно урчал, выл, потом, набирая обороты, вновь стремился к скулящей высоте и вновь обрушивался вниз, в темноту и мороз. Что-то шаманское было в этих повторяющихся звуках. От этих звуков в теплом кабинете и с теплотой коньяка было очень уютно и спокойно. Было бы просто хорошо, если бы не ноющее сердце, в котором засело что-то, что нельзя ни залить коньяком, ни выморозить холодом, ни растопить теплом. Корнев покручивал в пальцах зажигалку, иногда выщелкивая ненужный огонь. Это помогало ему избавиться от неприятных мыслей и сосредоточиться. В конце концов, как утверждали древние римляне: и это пройдет.
Корневу нужно было решить две задачи. Вернее, определить последовательность их решения. Заняться ли проверкой информации, полученной от Пуганова-старшего относительно затеи Николаева и форпоста где-то в районе Тунляо. Связаны ли с этим поездки Николаева и Лагина во Внутреннюю Монголию, а также пленение группы коммунистов? Или же заняться Хоффом? Хоффом, потому что три месяца назад Корнев получил от Харли весть о прибытии в район Лхасы немецкой экспедиции. Однако от самого Хоффа ничего не поступало, а срок подходит критический.
Пуганов говорил о поставках продовольствия по весне, следовательно, и основные события надо ожидать тогда же. До весны еще время есть. Поразмыслив, таким образом, Корнев решил заняться Хоффом.
Возникла, правда, еще одна задача. Военный госпиталь, строительство которого началось в октябре прошлого года, но потом было приостановлено до весны. По городу ходили странные слухи, что госпиталь будет наверху, а внизу – под землей – будет завод. Иначе, зачем такой котлован? Этот вопрос Корнев тоже отнес на более позднее время, решив, что не стоит тратить время на то, что пока в буквальном смысле заморожено.
Глава XXI. Корнев – Хофф. Продолжение.
Калькутта встретила Корнева тропической прохладой и показалась ему после тридцати-сорокоградусного морозного Харбина земным раем. Первым делом он встретился с Харли –он же Курьер - и выяснил, что Хофф проживает в той же гостинице, где они встречались несколько месяцев назад. Сам по себе этот факт в совокупности с его молчанием, по мнению Корнева, был поводом к размышлению. Объяснение этого молчания могло быть одно: Хофф решил проверить действительно ли Корнев, находясь вдали от места действия, имеет возможность отслеживать события, и не была ли первая неудача Хоффа результатом разовой, “штучной” работы Корнева? Иное в голову не приходило. Способы связи были продублированы на все случаи жизни. Так, что даже, если бы за немцем по пятам ходила толпа соглядатаев, он мог бы совершенно не скрываясь дать короткую в две строки телеграмму в Гонконг. Однако Хофф этого не сделал. И не сменил гостиницу. Значит, это проверка. И, вероятно, Хофф готов к завершающей стадии работы экспедиции без участия Корнева и его Курьера. Проверяет, надо сказать, рискованно.
Корнев направил записку Хоффу с обозначением условным образом времени и места встречи на следующий день. Убедившись, что записка адресату доставлена, он решил прогуляться по городу и заодно проверить магазинчик с витринами на две сходящиеся улицы, аптеку с черным ходом и другие хитрые вещи, удобные для специфических целей. А то кто знает, может быть, и магазина уже нет, и аптеку прикрыли? Это было бы очень некстати. К счастью, все было на месте. К месту встречи, к тому же, где они встречались осенью прошлого года, Корнев прибыл заранее. Отметил, что Курьер тоже находится на месте, и стал ждать, неторопливо прохаживаясь взад и вперед по этой безлюдной и хорошо знакомой аллее.
Хофф появился с немецкой точностью. Невозмутимо поздоровался и сразу поинтересовался целью визита и встречи. Это выглядело так, как будто они расстались вчера, а теперь из-за каприза Корнева ему не понятно зачем пришлось тащиться через весь город. Корнев увидел, что Харли пересек улицу и скрылся за деревьями. Это означало, что ни Хофф, ни Корнев не привели за собой к месту встречи филеров. Присутствие здесь Харли было мерой предосторожности.
Выдержав паузу, Корнев также невозмутимо и бесстрастно произнес:
- Отвечу коротко. Цель моего визита сюда и встречи с вами только одна. Она состоит в том, чтобы определиться на месте будут ли закончены поисковые работы экспедиции в районе Лхасы с вашим участием или без него. И, если без него, то кого из четверых членов экспедиции оставить, хм, скажем, для консультаций, как, помните, Майера? Корнев сознательно упомянул и Лхасу, и назвал цифру четыре, именно столько немцев было в составе экспедиции. Тем самым он демонстрировал свою осведомленность. Именно демонстрировал, зная, что осведомленность является мощным средством воздействия на сознание и психику сомневающегося оппонента.
Ничего не дрогнуло на лице Хоффа. На нем появилось удивленное выражение, и последовал вопрос:
- Поясните, что вы имеете в виду? Если вы намекаете…
- Прекратите Хофф, - прервал Корнев, - все вы прекрасно понимаете, а если не понимаете, ну что ж, это ваша беда. Я начинаю сомневаться, Хофф, в вашем профессионализме. И не надейтесь, ни ваш персональный, вылепленный вами Курьер, ни даже командированные сюда коллеги не спасут вас.
По промелькнувшему и тут же стертому с лица Хоффа удивлению при упоминании Курьера, Корнев понял, что попал в точку. Понял, что анализ ситуации Хоффа по оценке и выводам или совпал, или очень близок с его оценкой. Что, по сути дела, Хофф проверял его, Корнева, и проверял свою надежду на какое-то везение.
«А, если это так, – рассуждал Корнев – то все козыри у меня на руках. Теперь надо прояснить не менее важный вопрос – фотокопирование оригиналов». - Надо было продолжать и Корнев быстро, как бы подчеркивая, что предрекаемый им неизбежный крах самостоятельных действий Хоффа обсуждению не подлежит, произнес:
- Продолжим. Как обстоит дело с фотокопированием?
- Да, это признано целесообразным, - голос Хоффа прозвучал тускло и безнадежно.
- Хорошо, Хофф, вы уже показали своего Курьера экспедиции?
- Нет. Они должны встретиться через…, через 3 недели в Лхасе.
- Да-а, Хофф. Если бы я опоздал, на вашей карьере и жизни уже можно было бы поставить крест. Итак, цель встречи?
- Он должен забрать отснятую фотопленку.
- И передать вам?
- Нет. Он отправит кассеты самостоятельно.
- Вам нужен еще один помощник, им будет мой Курьер. Завтра я передам его вам. Будем считать, что вы его завербовали. Вы представляете моего Курьера вашему… э…э, как вы его назвали? Артист? Далее схема действий такова – наша труппа в составе Артиста и Курьера раздельно отбывает к месту нахождения экспедиции. Артист получает фотопленку и раритеты. Передает раритеты Курьеру, и оба раздельно возвращаются в город. В городе Курьер передает материалы Артисту после отправки фотопленки.
- Курьер, разумеется, делает еще один экземпляр фотокопий для вас?
-Разумеется.
Несколько минут оба двигались по улице в полном молчании. Хофф пребывал в задумчивости, и носила она какой-то тяжелый характер. Хофф нарушил молчание:
- Да, придется действовать так. Тем более что предложения имеют характер императива. Обсуждать нечего. Но кое-что я должен вам сказать. В Берлине объявился некий тибетский монах. Его появление связывают с шефом берлинского отдела Тайной политической полиции рейха (Гестапо) Мюллером. У Мюллера есть хитрый подотдел, занимающийся разведкой с позиций контрразведки, который периодически преподносит сюрпризы. То притащит, бог весть откуда, служителя культа Вуду, который одним взглядом вводит человека в состояние полной прострации, то испанского монаха, который в катренах Нострадамуса нашел зашифрованное продолжение истории о чаше Грааля. Теперь вот - тибетский монах.
Этому монаху Мюллер постарался придать известность, подчеркивая, что именно его – Мюллера - агент «Лама» нашел его в Тибете и доставил в Германию, тем самым, вроде как утирая нос Гейдриху. Дело в том, что монах действительно обладает уникальными способностями. Первое, что он продемонстрировал в присутствии Гиммлера, Гейдриха и Мюллера – впал в состояние анабиоза. В этом состоянии кисть его руки опустили в жидкий азот. Выйдя из состояния анабиоза, монах восстановил дееспособность кисти. Он показал еще много чего. Но это не главное. Незадолго до того в Германии появился пророк, предсказавший в скором времени кровавую мировую войну, огромные жертвы, смерть фюрера и полный разгром рейха. Его, конечно же, задержали, но совершенно фантастическим образом ему удалось бежать. Когда о пророке и обстоятельствах его исчезновения в подробностях рассказали монаху, он оживился и стал повторять: - Человек духа, человек духа. - Потом успокоился и рассказал, что с древнейших времен известно о появлении на Земле людей, обладающих выдающимися способностями. Они создают государства и империи, они влияют на ход истории, они создают картину мира. Это – люди духа. Их единицы в тысячелетиях. Но гораздо больше, по его словам, других. Они – эти другие – тоже люди духа. Но они не проявляют себя и могут пронести свои способности через всю жизнь, даже не догадываясь о них. Иногда, в силу непонятных причин, эти люди словно приоткрываются, проявляя заложенные в них возможности. Так появляются пророки, провидцы, ученые, опережающие свое время, люди, говорящие на языках, которых никогда не слышали и не изучали. Люди, избавляющие больных от неизлечимых болезней, описывающие картины и события далекого прошлого, точно совпадающие с описанием очевидцев-современников. А теперь главное: за тысячелетия тибетские монахи научились распознавать таких людей и выводить их на пик заложенных возможностей. Однако, пояснил он, несколько проведенных в древние времена опытов с раскрытием возможностей людей духа привели к трагическим и кровавым последствиям. Это нашло отражение даже в эпосах разных народов: вроде огнедышащего дракона и джина из кувшина. И тогда монахи решили: знания могут стать проклятием и, если Бог дает некоторым людям такие способности, то лишь божественное провидение может и управлять ими. Словом, пусть джин сидит в кувшине. С тех пор эти знания передаются в строжайшей тайне монахами-хранителями из поколения в поколение.
- Скажите, Хофф, а сам-то монах является человеком духа?
- Нет, он себя таковым не считает. А те возможности, которые он продемонстрировал: анабиоз, восстановление руки и прочее, он считает плодом многолетних молитв и работы над собой. По его словам, людям духа не нужно тратить годы для достижения таких способностей. Они в них заложены изначально. Люди духа, как он сказал, вбирают в себя и несут в себе не только энергию и способности своих предков, но и тех людей, с которыми они и их предки общались в земной жизни. Эту энергию люди духа могут концентрировать и направлять и на людей, их окружающих, подчиняя их своей воле, и на тех, кого они знают, находящихся в данный момент далеко от них. Люди духа имеют ступени. Александр Македонский – свою, Да Винчи – свою.
- А что же тот исчезнувший пророк, он больше не проявлялся?
- Нет.
- Вот как? Действительно интересно. Так, может быть, все сказанное монахом придумал Мюллер, чтобы оправдать промах своей службы?
- Оригинальная версия. Гиммлеру бы понравилась. Между тем, я рассказал все это не для того, чтобы развлечь вас. Мне думается, Гейдриху вполне может прийти в голову мысль использовать столь осведомленного монаха в поисковых работах и отправить его в составе группы на родину.
Роман Черты
© Copyright: Анатолий Самсонов, 2011
Свидетельство о публикации №211091400707
Свидетельство о публикации №211091400707
Рецензии