3-5

3

Максим родился диком провинциальном городке, где царили патриархальные нравы. Это то место на карте, про которое говорят «Богом забытое место» или сочиняют сальные шуточки: мол, будешь себя плохо вести, попадешь туда. «Туда» - самое точное слово, характеризовавшее город. Тут не жили, тут не вырастали, сюда попадали и отсюда уезжали.
Город где-то плавно перетекал в деревню, а где-то мог похвастаться четырехэтажными зданиями, построенными во времена советской власти. До Советов тут вообще никакой жизни не было - стояла маленькая деревня, мало-помалу развивалась, но не в технологическом, а продовольственном плане, но во времена гражданской войны не выдержала голода, да и исчезла. Но в 30-е годы советские чиновники распорядились здесь построить жительство и перегнать некоторых крестьян сюда на жилье. Так они все и зажили - без какой-либо самостоятельности и насыщенной жизни. В определенный момент - а сейчас уже и трудно судить в какой именно - время здесь вообще остановилось. Случилось это перед Войной или после - сказать невозможно, так как никаких данных об этом не сохранилось, но события никакого с тех пор в городе не произошло. Была ли тут советская власть, ушла ли отсюда, пришло ли новое время - все это из области интерпретаций, а жители жили вне этих скупых научных данных, жили простой незатейливой жизнью, любили и дружили, ссорились и ненавидели, строили и ломали.
Деревенские свободно разгуливали по главной городской улице, а городские - если их там уместно назвать, - приходили к деревенским на чай и самогон, тем паче, что последние было больно уж гостеприимны. Никогда не отказывали. Никому.
Именно в городской части города поселилась семья Николаевых: тружеников из большого города. Отец немедленно принял участие в строительстве новых домов, а жена ухаживала за своими детьми. Вместе с тем отец, невзирая на все свои строительные заслуги, пил много и прослыл плохим человеком. Люди осуждали его, но ничего сделать не могли - исправляться самовольно он не желал, а принудить его никто был не в состоянии, Так, спившись, он и умер, а вслед за ним через год умерла жена: трудно ей было одной с детьми, да и зарабатывать на жизнь она не умела. В результате детям с раннего возраста пришлось самим добывать себе пищу.
Жители люто не любили детей, называли их воришками и преступниками. Впрочем, ничего незаконного они не совершали, просто делали все с большим желанием и стараниями - не от хорошей жизни, к слову. Однако старания эти совершенно не нравились окружающим и те окрестили детей - изгоями. Таковыми они в действительности и стали: число недоброжелателей стремительно росло с каждым днем.
Максим родился спустя тридцать лет. Родился в семье отверженных. Как он у них появился - не знал никто. Ходили лишь слухи. Кто-то говорил, что малыша подкинули, иные утверждали, что ребенок - порочный плод сестры и брата, еще одно мнение гласило, что этот ребенок - ребенок сатаны и подтверждали это тем, что на спине у него была большая родинка. Не сказать что дитя страдало от постыдных слухов - скорее страдала семья, - но негатив отпечатался в его душе на всю жизнь.
- Слышала, у этих двух сын родился! У сестры и брата! Наверняка, девушка забеременела от дьявола, - утверждала одна старуха.
- Да-да, согласна, только от него могло родится это чудовище. Тут без дьявола не обошлось.
Собственно, в том, что Максима окрестили «сыном сатаны» ничего удивительного не было. Для провинциального городишки, в который его забросила судьба, только так и наклеивали ярлыки. Должно быть, и не стоит говорить, что самого Льва Толстого здесь звали «нечистой силой» и всячески гнобили его дурными словами. Выделяющихся людей здесь ненавидели, поэтому каждого ребенка, родившегося с родинкой, тут же причисляли к потомству дьявола, а взрослых трудяг обходили стороной - дескать, они продали душу.
Спертый воздух глухой провинции, деревенского невежества и хамства обволок весь город - тут все друг за другом следили и поддавались влиянию. Максиму суждено было с детство стать поносимым, и что бы не делали родители - сами, между прочим, нерадивые в глазах общества, - результат оставался тем же.
- Может быть, нам переехать? - спрашивала мать Максима.
- Не получится, мы слишком сильно здесь приросли.
- Но разве это можно назвать жизнью? Что будет с нашим сыном?
- Мы должны терпеть.
- Я тебя не понимаю! Как можно все это терпеть! Как можно!
- Мы сами виноваты в том, что нас ненавидят. Мы сами виноваты в том, что в грехе родили нашего сына. Нам и страдать.
- И что же? Максиму тоже страдать? Ты слышишь хотя бы что ты говоришь?
- Послушай, все это тяжело...
- Не то слово. У Максима должна быть другая жизнь. Другая, слышишь?
- Но кому мы можем его отдать? Никто же не возьмет!
Впрочем, решение пришло со временем. Дьявольского сына удалось отдать в хорошие руки - пусть и стариковские, но иного выхода не было. Старики приютили Максима и самостоятельно стали воспитывать мальчика. О родителях же Максима с тех пор ничего не известно. Они более никогда не навещали сына, не давали повода их обсуждать и стали тихими и неприглядными. В городе также о них прекратили говорить: видно, считали многие, они либо умерли, либо наконец переехали, что в их случае было равносильно смерти.
Так, без отца и мамы, зато с бабушкой и дедушкой, и прошло детство Максима. Друзей он не имел, мало с кем поначалу общался, и любил больше всего играть в песок - из него он строил замки причудливой формы, не классические средневековые, а сюрреалистические, в стилистике Сальвадора Дали, хотя Максим, разумеется, ничего не знал о великом художнике. Но творческая жилка дала о себе знать уже в раннем возрасте. «Дьявол одарил его талантом!» - с усмешкой говорил дедушка-атеист, натурально взращенный советской системой. Деда не тревожили заблуждения соседей, как и вообще ничего не тревожило: жил он беззаботно, без какой-либо цели, да так, что можно было сказать: не живет, а доживет жизнь, но делает это с радостью. Последние дни он доживал рядом с ребенком, который чертил на песке параллельные линии и ласково говорил дедушке: «Это железная дорога». Максим не досаждал, Максим вызывал улыбку.
Первые друзья у него появились в школе, хотя и друзьями-то их назвать было весьма трудно. Он с ними не гулял, не общался - так, перекидывался словами: но и это уже для Максима что-то значило. Взращенный в полном одиночестве, он чутко откликался на любой людской контакт - и уж тем более ласковое слово, в этом он находил «человечность».
«Человечность» он искал по жизни, даже гуляя по городу. Он смотрел на большие четырехэтажные дома - а для него они безусловно выглядели именно большими, если не гигантскими, - и видел там дух «человечности». Общаясь с природой, а время от времени он любил гулять за городом, наблюдая за поведением птиц, Максим ощущал присутствие «человечности». Ее откровенно недоставало мальчику в детстве, поэтому он находил ее практически везде, куда бы не устремил свой взор.
Со своим мимолетным товарищем Сашей он любил обмениваться мнениями.
- Хорошая сегодня погода! - радовался дождю Максим.
- Да ну! Ненавижу, когда холодно и мокро. Лучше бы солнце! - отвечал ему Саша, но отвечал не зло, а с какой-то отзывчивостью в голосе.
Максим любил своего первого друга, но второго полюбил еще больше. Его звали Васей. Впервые они познакомились на лавочке, когда Максим сидел с измятым листочком бумаги и судорожно на нем старался что-то нарисовать.
- Привет! Тебя как зовут? - начал Вася.
Максим робко повернулся в сторону Васи и неуверенно сказал:
- Максим.
- А ты что делаешь, Максим?
- Рисунок рисую.
- А что рисуешь? - искренне, как все дети, поинтересовался Вася.
- Рисую человека.
- А почему он у тебя без шеи?
- Без шеи? Разве? И правда без шеи, - огорчился Максим. Впрочем, его ошибка диктовалась отнюдь не молодостью, а исключительным взглядом на жизнь. Он действительно до поры до времени так видел людей - без шеи, без колен, без локтей. Словом, без связующих элементов. Для него человек был не гибок, а монолитен как скала, груб и тверд. Возможно, поэтому он и искал «человечность» во всех иных вещах, кроме самого человека. В нем он, к сожалению, ничего не находил. Но первые друзья, право слово, пытались всеми силами эту картину мира видоизменить.
- Вот, смотри, надо ее дорисовать...
- Нет, постой, я не хочу шею!
- Почему?
- Не знаю. Не хочу и все.

4

Когда Максим подрос, у него появилось пылкое желание выглядеть оригинально. В городе большинство людей одевалось одинаково, а те, кто отличался, не вызывали большого уж доверия. Поэтому люди старались не рисковать и полагались на общий вкус. Но Максим, проведший детство в компании всевозможных книг, - особенно он любил французскую литературу, - для себя подчеркнул одно важное обстоятельство: без богатого выражения личности, не будет и самой личности. Но как ее выразить? Денег у Максима не было, дед с бабкой кое-как сводили концы с концами, да и местные магазины не могли похвастаться широким выбором товаров. Тогда Максим выбрал один единственный правильный путь - что-нибудь украсть.
Совесть, разумеется, его останавливала, - а кого же она не останавливала, покуда даже Раскольников заколебался перед большим решением? Но намерение Максима было твердым: либо он найдет себе что-нибудь для выразительного внешнего вида, либо погибнет от тоски. «Ведь я же украду что-нибудь маленькое, незначительное, об этой вещице наверняка и плакать никто не станет».
Придя в магазин, Максим приметил яркую красную бейсболку, в общем, небольшую и действительно безвидную. Она томилась где-то на полке рядом с  никому ненужными вещами и приветливо встречала Максима. Если бы ему пришлось искать повод для своего поступка, он мог бы с легкостью сказать: «Она сама просилась ко мне в руки». Вероятно, так оно и было. В любом случае бейсболка оказалась у Максима и никто не заметил ее пропажи. Зато Максима стали замечать на улицах. Красная яркая бейсболка, черные кудрявые волосы, улыбка, которая никогда не сходила с лица, - все выдавало в нем «сына врага народа», как говорили среди горожан. «Избалованный мальчишка», «Стиляга»! - но этих слов он не понимал и не принимал брошенные оскорбления близко к сердцу. Он просто жил своей жизнью, не мешая никому и стараясь совершенствоваться самостоятельно.
Любовь к рисованию у него появилась с раннего детства. Но теперь он хотел развить в себе этот талант, делать все на высоком уровне. Впрочем, самоучкой ему было трудно расти, но все же приступал к работе он с неподдельным оптимизмом. Он начал копировать рисунки из книг, которые он читал. Первой его натурщицей была книга Германа Мелвилла «Моби Дик». Там, на одной из страниц, красовалась иллюстрация гигантского белого кита, вырывающегося из лап тягучего моря и рвущийся ввысь, к небесам. Максим старательно зарисовал кита и, кажется, вышло у него вполне неплохо. Моби Дик получился не таким, как на иллюстрации, но со своими художественными особенностями: он был страшен, некрасив, даже уродлив, в общем, выражал смерть, а не судьбу. Но ведь белый цвет и есть цвет смерти - тут мальчик не сплоховал, а посмотрел на образ кашалота с другой, оригинальной стороны.
Следующими его работами был удав Каа из «Маугли» и попугай из «Острова сокровищ». Рисовал он их с чуткостью, лихорадочным упорством и сопутствующими эмоциями. Улыбка во время всей работы не оставляла его. Труд не вызывал отвращения, труд его возбуждал.
Еще позже он стал относится к процессу рисования более профессионально - находил в этом не только удовольствие, развлечение или забаву, а серьезный кропотливый труд. «Мне дается многое с трудом», - признавался он дедушке, но оттого только больше заряжался энтузиазмом. В отличие от своих сверстников, старавшихся рисовать окружающую среду, Максим уходил в себя и рисовал то, что волновало его воображение. Делал портреты писателей - особенно искусно он изобразил Бальзака, с огромными густыми усами, острым взглядом и вытянутым лицом. Конечно, его портрет был далек от оригинала, хотя бы по той простой причине, что настоящего Бальзака он никогда не лицезрел, с портретом ни разу не встречался. Большинство писателей, которых он упоенно читал, ему воображались совершенно другими, нежели они были при жизни: Флобер - высоким и лысым, Гюго - маленьким, но очень красивым, Стендаля - коренастым, худощавым и каким-то злым. Такими он их и изображал и искренне считал, что его представление совпадало с истинным положением дел.
Блуждая по городу в поисках свежих образов, Максим привлекал к себе всеобщее внимание своей вызывающей бейсболкой. Дошло до того, что горожане стали ежечасно тыкать в него пальцами и осуждать: дескать, выделиться хочет, оригинал! Он - что тут скрывать - и вправду этого хотел, но не с целью похвастаться или кого-то позлить, а всего лишь напомнить о себе.
Друзья негодовали:
- Зачем тебе эта бейсболка? Ты в ней смотришься некрасиво.
- А как красиво? - спросил Максим Васю.
- Ну не знаю, но точно не так.
- Мне все равно, красиво это или некрасиво. Главное, что мне нравится, вот что важно.
Спустя некоторое время молодой человек пришел к выводу, что пришел час написать какой-нибудь рассказ, попробовать себя в иных видах искусства. Впрочем, затея априори была обречена на провал: Максим, несмотря на весь свой художественный склад ума, складывать слова в предложения не умел. Вернее сказать, умел, но не по-писательски замысловато, а как-то скупо и безэмоционально. Но от литературы он тем не менее не отошел. Читал классические произведения, запоминал фразы, формулировки, обороты и записывал в блокнот - а некоторые, самые точные и острые, вообще старался выразить рисунком.
Одна из любимых его фраз была из «Мастера и Маргариты» Булгакова - «рукописи не горят»: сказать красиво - одно, но как это показать на рисунке? Максим со всем своим пока еще юношеским максимализмом подходил к решению этой задачи как с одной, так и с другой стороны - и выбирал наиболее приемлемую. Объятые огнем книжные страницы на его рисунке выглядели как реалистично, так и сказочно. Складывалось ощущение, что огонь исходил не извне, а изнутри - из самой книги, порожден ей. И поскольку он был порожден страницами текста, он элементарно не мог их поглотить, иначе бы просто он пропал.
Не известно как это получалось у подростка. Читал, конечно, он много, но соображал еще совсем незрело. Не всегда совершал обдуманные поступки, не проявлял сообразительность. Даже его бейсболка была показателем его инфантильности, а не самостоятельности. Но где-то в сердце, далеко от его ума, крылась та лакмусовая бумажка, сквозь которую он понимал мир, отличал добро от зла, истину от лжи. И этим же сердцем он писал свои произведения - пожалуй, в двадцать пять лет уже можно было основательно заявить «писал», а не рисовал, - писал по наитию, внутренним голосом, ощущая, а не размышляя. И вот этим талантом, а отнюдь не бейсболкой, он по-настоящему отличался от всех людей, живших в маленьком провинциальном городишке. Среда стремилась его сожрать, но он не поддавался - вернее сказать, оказался несъедобным; простодушный Максим мирился с робким одиночеством, но именно оно и позволяло ему еще стоять на ногах.

5

Получив мало-мальски пригодное образование, Максим нашел себе первую работу. Поскольку в городе было мало серьезных вакансий, подходивших ему по вкусу, то он решил выбрать то, что не убивало бы в нем человека, но и давало хоть какую-то прибыль. Он стал курьером - таковыми в городе становились только молодые люди, получали они мало, но работали, не покладая рук. Максима с первых дней загоняли по городу: из одного конца в другой, с первого этажа на четвертый, словом, не давали передохнуть. Первое время Максим нервничал, не справлялся, но со временем привык и получал от своей работы даже известное удовольствие. Во-первых, бегая по городу, он узнавал его лучше из раза в раз, во-вторых, в пути он успевал многое обдумать - а думать он любил, - и в-третьих, Максим знал, что лучше этой работы он просто не найдет - не становится же в конце концов уборщиком или дворником? Хотя и мысли такие время от времени в голову приходили...
Приноровившись к работе и выполняя поручения с легкостью, которая снилась Гераклу в времена его подвигов, молодой человек заслужил доверие со стороны своего начальства. По указке сверху его перевели в городскую библиотеку для курьерской работы, чему он был, разумеется, несказанно рад.
К сожалению, взрослая работа привнесла в жизнь Максима существенные изменения: на рисование у него не оставалось времени, на чтение книг - едва ли и час, так что все уходило на работу и сон. Но Максим не отчаивался, поскольку занимался, как он думал, «взрослым мужским делом». Перевод в библиотеку не мог не отразиться на его настроении - Максим, не боясь реакции начальства, стал ходить в бейсболке и на работе и даже иной раз просматривать книги, которые он переносил.
- Максим, - твердым голосом сказал его очередной заказчик, - нам нужно, чтобы ты перевез из библиотеки старые журналы в правительственное здание.
- Никаких проблем! Что за журналы?
- Исторические журналы, они зачем-то понадобились там, наверху.
- Будет сделано, - картинно кивнул Максим, вызвав улыбку заказчика.
Не подозревая неладного и внезапно образовавшейся вокруг него кафкианской ситуации, Максим понес журналы в центр города, на главную улицу. Как и землемеру из «Замка», попавшему в иной мир, где бушуют дремучие нравы, тьма и невежество, Максиму пришлось нелегко в его деле. Задание отвезти журналы власти было первым его заданием высокой значимости. О власти он ничего не знал и никак с ней не контактировал. Она была за границей бытовой жизни. Туда входили важные лица, простым же горожанам вход категорически воспрещался.
Но для Максима любая поездка в пределах города становилась приятным приключением. Когда было нужно перенаправить ценный груз в другой конец города, он непрестанно пользовался автобусом под номером шестьдесят один. Водителя автобуса - а он был всего один, - Максим знал хорошо; он был хорошим дядей, не злым, только ругался матом, что скорее говорило о его эмоциональной стороне души, нежели о моральной. Максим сидел на первом сиденье, откуда можно было увидеть водителя и наблюдал с большим интересом. Пожалуй, для Максима он был первым его Богом - существом, которое переносило его из одной точки в другую, на которое он молился и уповал, в силы которого он верил и испытывал сыновье почтение. Однако для самого водители это не имело никакого значения - он даже толком и не знал парня в бейсболке. Да, он частенько заходил в автобус, но сразу же растворялся в общей массе людей внутри, как это обычно и бывает при большом скоплении народа. А его - народа - скапливалась действительно немало, так как именно на шестьдесят первом можно было добраться практически до любой точки города, тогда как остальные ограничивались локальными маршрутами
По своему обыкновению Максим сел на переднее сиденье, посмотрел за незамысловатыми действиями водителя и погрузился в раздумья. В этот раз ему предстояло совершить большое дело и потому груз ответственности довлел над ним. Автобус скрипел, улицы за окном открывались ничем не примечательные, было слышно как колеса таранят грязевые бугры. Что же это за исторические журналы и зачем они понадобились местным властителям? Посылка искусительно шуршала в его руках. Почему бы не раскрыть ее и не полистать прессу, подумал Максим, и неторопливо начал распечатывать объект государственной значимости.
- К вам можно? - раздался неприятный голос. Если и можно было привести какое-то сравнение, то, пожалуй, только с голосом из преисподней - зловещим и, вместе с тем, мерзким.
Оторвав свой взгляд от журналов, Максим не сразу понял кто к нему подсел и робко ответил:
- Ко мне? То есть рядом со мной сесть? Да, конечно, вы еще спрашиваете.
Неуверенность Максима, казалось бы, имела совершено ясное объяснение - как-никак его застали врасплох, но в тоже время по его телу пробежала какая-то ужасная судорога, словно к нему подсел неуместный человек, брезгливость к которому немедленно дала о себе знать.
Максим присмотрелся и узнал его: это бы городской гробовщик, всегда сутулый и обыкновенно одетый в мрачные цвета. На его голове сидела черная шляпа с узкими полями, скрывающими глаза. Звали его Лев Леонидович. Человек он был простой, без каких-либо выдающихся черт, не сказать что счастливый, но и не сказать что несчастный. Вопреки устоявшемуся суждению, что все гробовщики - люди без чувства юмора, Максим Леонидович шутить как раз таки любил, но делал это неумело.
Лев Леонидович знал Максима, - а кто же не знал такого, в яркой бейсболке? - но на разговор никогда не решался. Мал еще тот был, да и о чем с Максимкой можно было говорить гробовщику? О жизни и смерти? Тоже рановато, пожалуй. Вот они и не общались. Но на этот раз Лев Леонидович, заметивший нечто необычное в руках Максима, вступил в разговор.
- А что это у тебя в руках? Журналы?
- Да, - с волнением отвечал он, - по работе должен их переправить.
- Можно посмотреть?
- Это документы секретной важности, - быстро проговорил Максим, отпрянув от навязчивого гробовщика.
- И что же тогда ты их распаковал? Неужели для того, чтобы легче в руках неслось? - ухмыльнулся гробовщик. Он знал цену литературным журналам, как, впрочем, и книгам. Читал он много - до того много, что вредно, поскольку это неважно сказывалось на его зрении. Но поскольку заняться в свободное время ему было нечем - жена давным-давно ушла из дома, а дочка тихо и безропотно сидела в своей комнате, - он читал книги. За свидание с искусством ему приходилось платить физическим здоровьем.
- Ну дай уже почитать, не жадничай, - прохрипел гробовщик и нагло выхватил журналы у Максима. Тот в недоумении покосился на Льва Леонидовича и закричал:
- Кто вам позволил?
- Да ладно тебе, не кричи, все свои. Ты посмотри какие журналы у тебя на руках. Посмотри только! Сразу перестанешь кричать. Это же золото.
Названия журналов Максиму ничего не сказали, поэтому он брезгливо повел бровью. «И что?» - звучало в его глазах.
- Старые литературные журналы. Катаев, Олеша... Это кому же ты такую радость везешь? Писателю, судя по всему, какого-нибудь?
- Мне пока это ни о чем не говорит.
- Да брось ты! Советские рассказы 20-х - 30-х годов. О строительстве, о заводах, об улицах, об автобусах. Романтика!
Максим не улавливал настроения гробовщика, но понимал, что тому стало хорошо, - и без водки, что следует подчеркнуть. О Льве Леонидовиче тянулась по городу дурная слава алкоголика, но как он совмещал в себе и алкоголизм, и любовь чтению - знать никому было не дано. Вероятно, вечный вопрос - совместимы ли гений и злодейство на его частном уровне решался однозначно просто.
- Жаль, что глаза уже не те. Очков у меня с собой нет. Не почитаешь что-нибудь? - обратился к замершему Максиму гробовщик.
Крепко обхватив руками охапку журналов, Максим положил их рядом с собой и вытянул один случайный. Молчаливое чтения Максима затянулось: Лев Леонидович ждал, когда же парень прочтет что-нибудь вслух, но парень, видимо, не понял просьбы гробовщика и принялся читать для себя. Тогда гробовщику ничего не оставалось как развести руками и выйти на следующей остановке. Максим остался один, чего он так яростно желал с самого первого появления неприятного дяди.
Автобус продолжал свой медленный ход, паренек, сняв бейсболку, чтобы почесать голову, и так ее обратно не надев, расслабленно читал рассказ из журнала. Это была затейливая история - вроде тех, которые ему всегда нравились, не богатые слогом, цепляющие красноречием, а завораживающие самим ходом действия, динамичным сюжетом. Словом, он столкнулся со сказкой, иносказательной притчей, пусть и обличенной в советскую послереволюционную действительность, о которой Максим совсем ничего не знал. Но рассказ заразил ему мыслями о собственном творчестве.
Впрочем, в автобусе Максим задумался еще над одним вопросом: если его посылают к власти, и инстанции важные и высокие, то зачем именно с литературными журналами? Им хочется просто почитать? От нечего делать? Или наверху есть какие-то свои прихотливые мысли по поводу того, как использовать в своих целях литературный материал. Ничего не понятно. Одни загадки.
На положенной остановке Максим вышел и увидел перед собой громадную махину - правительственное здание, распростертое практически по всей улице. Разумеется, на самом деле оно не было таким уж и большим - даже по региональным меркам, - но для Максима, чей взор никогда не встречал внушительно сложенные сооружения, правительственный дом показался Вавилонской башней. Пройдя охрану и зайдя внутрь, он трепетно пошел искать необходимый кабинет. В сущности, это пугало его: найти ту самую комнату среди такого неисчислимого количества других комнат представлялось ему невозможным, а потому и жутко пугало его. Юность, что уж там.
Однако кабинет нашелся. Цифры шестьдесят шесть встречали его довольно приветливо, во всяком случае гнев не недовольство открыто не выражали. В кабинете Максима встретил длинный деловой стол, за которым сидел обезличенный человек. Не то чтобы он не имел лица - разумеется, такого и представить было невозможно, - просто тень так смело падала на его лицо, что закрывала его без какого-либо зазрения совести.
- Вы с журналами? - монотонно изрек чиновник.
- Да, литературные журналы...
- Откуда вам, молодой человек, известно, что они литературные?
Максим опешил и не решился ответить что-либо внятное и членораздельное.
- Ладно вам, не волнуйтесь. Любопытство, наверное? Давайте журналы.
Молодой человек, судя по лицу - лет 30 - забрал посылку и бросил ее в угол, где уютно разложились другие бумажные издания.
- Вы собираете макулатуру? - наивно осведомился Максим.
Чиновник рассмеялся и уронил фразу, с которой Максим и ушел:
- Нет, что ты, мы просто сжигаем ненужные вещи.
Увы, Максим не мог себе и представить частью какой операции ему пришлось стать. Городские власти приняли решение избавиться от старых журналов, от которых нет никакой пользы. Для чего они это делали - должно быть, знали они сами. В самом деле, чем еще заниматься провинциальным властям, как не жечь бумагу? Другого занятия просто не виделось. Они получали деньги, жили отстранено от общества, никак с ним не связываясь, - вот и результат: разжигание пожара на пустом месте.
Все в этом городе было не так как должно быть: и люди дикие, и власть дикая. «Что наверху, то и внизу» - эта герметическая заповедь наиболее адекватно отражала ситуацию в городе. Один Максим здесь тщился что-то делать, и все равно напрасно: его посылку сжигали, работу ни во что не ставили, рукописи не хвалили. Он вернулся в библиотеку, слегка досадуя, хоть  и не зная об участи журналов, сел за стол и заплакал.
- Ты что плачешь? - обратилась к нему работница библиотеки.
- Не всегда же ходить счастливым.
«А еще вчера он улыбался», - вымолвил некто из присутствующих и попал в самую точку. Фраза мгновенно стала крылатой, и так всегда называли Максима, когда видели его. Улыбка покинула паренька на время, вероятно, для чего-то очень важного - с тем, чтобы потом вернуться.
Максим вновь сел писать рассказы - ему показалось, что существует в них потребность. «Нужно написать такое, чего я нигде не могу прочитать, но очень хочу». И стал выражать. Рассказ за рассказом, история за историей, роман за романом. С каждой новой работой качество создаваемого значительно росло, но и процесс создания становился все более мучительным. Так он написал еще несколько рассказов и роман «В поисках утраченной веры» о человеке, жившем давным-давно и искавшим истину, но не нашедшем его ни в своей стране, ни в чужой. Он писал роман старательно, прорисовывая каждый характер, продумывая все перипетии, все капризы сюжетных ходов.
Но и на этом он не мог остановиться. Ему хотелось большего и большего. Рассказы про фей и рыцарей, про романтиков и покоренных дам, про любовь и смерть - не было ни одной темы, которую бы он не поднял в своем творчестве, и тем не менее чего-то, по его мнению, все равно не доставало. После работы он обыкновенно закрывался у себя в комнате, не пуская к себе дедушку с бабушкой, что, разумеется, беспокоило последних, и смотрел в окно, упиваясь пейзажем. Какое-то неизрекаемое наваждение объяло его, - страсть создать иной мир, не тот, в котором он жил и который его окружал. Ему хотелось изменить провинциальный городишко, сделать его не пустым зловонным городом с парой-тройкой еле ходящих автобусов, а живым городом с насыщенной событиями и интенсивной жизнью. Серую унылую повседневность раскрасить художественными красками, переделать и преобразить.
«Нет, люди не должны быть такими, это неправильно. Люди совсем другие. Они во всем друг другу помогают, подают руку. Вот какие люди». И невзирая на то, что безликое окружение не вдохновляло его на написание романа, Максим совершил громадное волевое усилие и смог, наконец, написать книгу. Родился в лихорадочных поисках сюжета роман об абсурдном человеке, сидящем в тюрьме, и встречающемся с истиной. Ничего сложного, и в то же время - причудливо. Однако - что и следовало ожидать - в который уже раз никто из его близких ничего особенного в этой книге не нашел. «Очередная прихоть мальчугана», - отшучивался дед. Но для Максима это был серьезный удар, после чего он бросил писать книги насовсем. Начался новый этап его жизни. Взрослый этап. Но свою книгу он так и не забыл.