Лилия Белая Глава 29 Антошка

ГЛАВА 29


Слух о трагедии в Михайловске достиг ушей каждого слушающего радио, но не пробрался в логово Филимона. А Наталья еще загодя предчувствовала что-то ужасное, что сразит если не весь мир, то уж маленький кусочек необъятной России точно.

– Погибла наша Матрена, – неожиданно пришла к сестре в коровник Баранова. – По ее вине взорван не только сам завод, но и часть города.
– Почему по ее вине? – вздрогнула от известия Улюшка. – Мало ли что могло случиться, ведь на предприятии изготовляли порох. Если ты намекаешь на диверсию, то где была охрана?
– Охрану ликвидировали эти самые диверсанты, – опустилась на скамеечку гостья. – А Мотька притащила в приемную бомбу.

– Зачем? – ахнула потрясенная Ульяна. – Она всегда была на стороне коммунистов.
– Но всегда отличалась гордыней и присущей гордыне глупостью, – резко проговорила Натальюшка. – Высокомерная, бестолковая мартовская кошка!
– Ты ее ненавидишь? – необычайно изумилась Лилия,– ты, такая добрая и нежная?
– А ты? – впервые закричала Баранова. – Неужели тебе безразлична судьба Германа? Ведь это ее муж подписал ему приговор! Ему и твоим детям.

– Но не Матрена, – всхлипнула от неожиданного нападения Улюшка. – Она тоже жертва,… жертва революции!
– Уж она то не жертва! – возмутилась внезапно появившаяся Полина. – Не мели чепуху, подруга.
– Так почему моя старшая сестра пошла на преступление перед Родиной? – устало прошептала Уленька.

– Потому что один из интересующих ее мужчин попросил дурочку пронести через проходную сверточек с «подарочком» для директора, – нервно рассмеялась Поля.
– А откуда ты все это знаешь? – тихо поинтересовалась Уля.
– Забываешь, что я все-таки какая никакая ведьма, – процедила сквозь зубы Полюшка. – Может, парным напоишь?
– Сейчас, сейчас, – привычно засуетилась Лилия и отлила из эмалированного ведра в глиняную крынку с литр душистого молока.

– Вот и хорошо, – неожиданно весело улыбнулась председательша и, подмигнув удрученным товаркам, достала из узелка большой душистый каравай.


Полина оказалась хорошим руководителем. Приходила домой за полночь, но не забывала поколдовать на кухне, чтобы наутро появились на ней самые настоящие довоенные пшеничные хлеба, которыми она безвозмездно подкармливала полуголодных односельчан. И урожай зерновых в Сорокине славный собрали, за что и наградили Красулину самым настоящим орденом.
– Полина Алексеевна, – обращались на «вы» к новому начальству деревенские бабы, – куда нам сегодня идти прикажете?

Подозревала Ульяна, что не только харчи склонили сорокинцев к уважению ее любимой подруги, не иначе, как заговоры не бросила хитроумная ведьмачка. Да разве плохи эти самые запрещенные советской властью заговоры, если идут на пользу Родине необычайные способности чародейки!


А на фронте Красная армия сдавала свои позиции одну за другой врагу, и не было, кажется, уже надежды на победу, хотя и церковь, возродившаяся из пепла, и деревенские колдуны общими стараниями упрашивали высшие силы, чтобы фашисты, наконец-то, стали отступать.
– Это Сталин своим невежеством вредит народу, – хмурила по вечерам брови Поля и начинала рассказывать такое, во что невозможно было поверить. Про то, что Верховный Главнокомандующий не может отрешиться от устаревших взглядов на ратное искусство, руководствуется не военными, а политическими соображениями. И про то, что снова началась «перетряска» кадров, напоминающая посвященным чехарду; лучших полководцев, игнорируя их опыт и знания, заменяли дилетантами, проигрывающими бои один за другим.

– Гибнет много народу, – согласно качала головой Наталья, – если бы только Сталин прислушался тогда к Жукову и оставил Киев! Ан, нет, как всегда у деспота сыграло самолюбие!
– Все то вы знаете, – улыбалась сквозь слезы Улюшка.
– Знаем, да держим язык за зубами, – недобро усмехнулась Полина. – И тебе того же желаем.
– Наступление начнется только зимой, – раскинула на столе потрепанные мудреные карты Наталья. – Там и вести про Антона услышим.

– И про Анну, – дополнила названую сестру Поля.
– Хорошие? – с надеждой поинтересовалась Уля.
– Время покажет, – опустила глаза Красулина. – В эту страшную пору даже охранные талисманы и заговоры не работают.


Солнечный зайчик метался по стене, выкрашенной в какой-то неопределенный цвет.
«Что это? – открывая затуманенные глаза, устало подумал молодой солдатик, которого только вчера привезли с поля боя, – не иначе, как постреливают, вражины. Но почему беззвучно»?
– Живы? – склонился к воину некто в женском обличье. – Как себя чувствуете»?
– Ни-че-го, – хрипло проговорил раненый. – Где я?
– В госпитале, – начала проявляться на белом фоне молодая белокурая девушка. – И как вас зовут?

– Антон, – вглядываясь в небесно-голубые глаза сестрички, попытался улыбнуться парень. – Мороз.
– Мороз? – прикрывая маленький ротик измазанной в йоде ладошкой, прыснула со смеху незнакомка. – А моя фамилия Сугробова. Два сапога – пара.
– И то бачу, – ввернул чернявый молодой мужчина с перевязанной ногой, лежащий на соседней койке. И, скосив в сторону новенького хохлацкие коровьи очи, с достоинством представился. – Кохай, ридный, – Ивась Костенко.

– Галя, – окликнул девушку старый доктор, появившийся на фоне входной двери, – иди в процедурную, там тебя ждут!
– Сейчас, сейчас, – засуетилась сестричка и моментально исчезла с поля зрения Антона.
«Танюшка, невеста моя ненаглядная, – внезапно вспомнил возлюбленную Мороз, – Не волнуйся, Галя тебя не стоит, это уж точно».

Но миловидная Сугробова никак не хотела уходить из головы юноши.
– Галочка – самая гарная дивчина в госпитале, – вновь подал голос Костенко, – но ще ни один хлопчик не добрался до ее сердынька. Бают, что в нее был влюблен сам…
И он назвал фамилию, от которой у Антона поползли по спине мурашки.
– И что же ты думаешь, – наслаждаясь произведенным впечатлением, продолжал свой немудреный монолог Ивась, – даже ему она отказала.
– Гарна дивчина, – отреагировал на рассказ украинца его соотечественник с культей вместо руки.

И только тут увидел Антон, что лежит среди множества раненых солдат в большой светлой палате. Кто-то из служивых спал, кто-то тихо переговаривался меж собой, а кто-то неприкаянно мерил шагами свободное от лежанок пространство. Чувство неожиданного покоя охватило Антошку, но, будто сопротивляясь неуместной приятной эмоции, внезапные слезы навернулись на его глаза. Всего несколько месяцев провоевал, а пуля-дура прервала его такую важную миссию. Если бы не идиотский приказ главнокомандующего….

Черт, необходимо забыть о нем, как о страшном сне, ибо солдат не должен спорить с командирами. Говорят, на Западном воевала и Аннушка. Видели ее подле Вязьмы, когда она тащила на себе какого-то несчастного. Господи Боже мой, разве мог он, сын репрессированного, когда-нибудь подумать, что бросится под пули во имя суровой, отторгнувшей Морозов Родины, а его хрупкая сестричка, молча ненавидящая беспредельную власть деспота, способна на такие подвиги! Эх, ма!

– Ты про шо мыслишь? – приподнялся на локте Костенко. – А ведь тильки вчера доставили тебя, ей-бо, как мертвяка какого.
– И много здесь новоявленных покойничков? – игнорируя вопрос соседа, глухо поинтересовался Мороз.
– Не сосчитать, – обреченно махнул рукой Ивась. – Скорее бы вражину бить!
– Когда выписывают? – минуя длительную паузу, нехотя откликнулся Антошка.

– Через неделю-другую, – поскреб затылок хохол. – Контузии здесь врачуют живо. А у тебя что?
– Небольшое ранение, – поморщил нос Антон. – Где-то в области живота. В общем, ерунда!
– Ничего себе, ерунда! – возмутилась подошедшая внезапно Галина. – Ночью чуть концы не отдал, а быстро-то как оклемался! Не иначе, как заговоренный!

– Уж несколько лет, как заговоренный, – неожиданно для самого себя разоткровенничался Мороз, – тетки у меня – ведьмы.
– Брешет, – недоверчиво хмыкнул Костенко. – Вечера на хуторе близ Диканьки. А жинка аль дивчина у тебя водится?
– Невеста, – почему-то понизил голос Антошка и на отошедшую к окну Галочку Сугробину покосился. – В деревне она, ждет, вроде.
– Обещала? – будто испуганно, резко оборотилась к болтуну Галя.

– Грец вам в гриву! – незлобиво хохотнул словоохотливый Иван. – Эх, счастье то тебе привалило!
– Отстань, – огрызнулся на шутника Мороз и попытался отвернуться к стене, но резкая боль неожиданно расколола его надвое.
– Ерунда, в общем, – весело передразнила подопечного внезапно оказавшаяся рядом сестричка. – Небольшое ранение!
– Кохайтесь, – шутливо разрешил молодым Костенко и, покинув свою койку, приблизился к группке оживленно обсуждающих последние военные новости.

А вечером Галя пришла снова. Она осторожно присела на краешек Антошкиной койки и заговорила своим певучим, каким-то особенным голосом:
– Расскажи о себе, – мягко попросила необычная девушка. – Уж больно ты напоминаешь мне одного паренька, с которым я встречалась до войны. Как же давно это было!
– А что рассказывать? – удивился ее просьбе служивый и снова вспомнил Танюшку, о которой еще недавно вздыхал. – Родился в Михайловске, что стоит на Урале, а когда репрессировали отца, бросил институт и уехал с мамой и двумя сестрами к теткам деревню.

– Бросил ли? – с иронией улыбнулась девушка. – Впрочем, у меня у самой такая история. Батюшку с матушкой арестовали за связь с контрреволюцией.
– Контрреволюцией? – отчего-то вздрогнул юноша.
– Они были врачами, хорошими врачами, – смахнула со щеки невидимую слезинку Галочка. – А я тогда только-что поступила в медицинский. Так вот, в институте мне посоветовали, чтобы я отказалась от родителей, иначе…..
– И ты не отказалась, – констатировал факт Антон.

– Не отказалась, – шмыгнула крохотным носиком Сугробова.
– Почему мы, гонимые и презираемые, стали нужны советской власти лишь тогда, когда пришла беда? – с горечью прошептал Антошка.
– Ты что говоришь? – неожиданно возмутилась Галина. – Неужели я в тебе ошиблась?
– Не ошиблась, – положил ладонь на дрожащую ручку девушки солдат, – ибо я, как и мне подобные, до последнего вздоха буду воевать за Родину. До последнего.
– И я тоже, – сглотнула слюну Галочка. – Ты пролежишь здесь недели три, и у нас еще будет время наговориться.

А утром ночную собеседницу сменила другая. Толстенькая и веснушчатая сестричка лет двадцати – двадцати двух шустро бегала по проходу, раздавая направо и налево градусники.
– Где Сугробова? – осведомился у девчонки Антошка, краем глаза наблюдая за товарищами по несчастью. Не смотрят ли они в его сторону.
Но на новенького никто не обращал внимания, ибо у всех были свои дела и заботы.
– Отсыпается, – весело прощебетала девушка. – Ночью привозили раненых, вот она и проработала без отдыху аж целых восемнадцать часов.

– Ниночка, ты про меня забыла? – окрикнул смешливую пышечку изнеможенный мужик с перекошенным страшным лицом.
– Сейчас, сейчас, – метнулась к нервному мужчине толстушечка.
– Тебе движения полезны, – засмеялся кто-то из противоположного угла.
– Да уж похудела тут с вами аж на семь кило! – звонко расхохоталась рыжеволосая особа. – Судно подать?
– Подать, – согласился с сестричкой косоротый.

– Парализовало его, – тихо изрек Ивась. – Спинной хребет переломал. Теперь не робить, а скотину гробить. Ктой-то сейчас его к себе примет?
– А мать, жена? – осторожно произнес Антошка.
– Мамаша померла, а жинка на днях здесь была, – криво усмехнулся Костенко.
– Ну и что дальше? – нетерпеливо осведомился Мороз.
– Отказалась, – встрял в разговор молодой парень без обеих рук. – Хорошо, что у меня хоть маманя есть. А девкам да бабам верить нельзя.

– Но твоя мать – тоже женщина, – покачал головой Антон.
– Матери – они завсегда матери, – неожиданно тонко всхлипнул юноша. – Скоро она за мной сюда приезжает, отвоевался!
– Не хнычь, будем помогать фронту в тылу, Серега! – прикрикнул на сомлевшего мальчишку усатый мужик без обеих ног.
– А чем? – по-бабьи взвизгнул безрукий и бросился бегом в коридор.

– Девчонка у него была, – объяснил поведение товарища по несчастью увечный. – Вот и боится…
Неожиданно дверь открылась, и в палату, робко озираясь по сторонам, неуверенно вошли две молодые женщины.
– Какие крали к нам пожаловали! – восхитился прелестными незнакомками рыжий паренек с повязкой на голове.
– Где здесь Воробьев? – бросила на весельчака быстрый взгляд необычайно красивая дама лет сорока с пышными пшеничными волосами, тщательно уложенными на макушке.
– Вышел, – отозвался на ее вопрос безногий.

– Как он себя чувствует, – густо краснея, спросила подскочившую Ниночку пригожая темноглазая девочка с длинной русой косой.
– Позвольте, дамочки, а кто вы ему будете? – не отставал от неожиданных гостей рыжий.
– Варвара Емельяновна – мать, а я невеста, – скромно опустила ресницы девушка.
– Невеста! – присвистнул от удивления кто-то из угла. – А вы знаете о его ранении?
– Знаю, – упрямо мотнула подбородком красавица. – Он мне любой нужен, главное, что живой.


Серега уехал счастливый, а бойцы еще долго вспоминали, как поражен был нежной встрече отчаявшийся паренек и как неподдельно радовалась его невеста, обнимая безрукого любимого.
– Есть еще женщины в русских селениях, – с завистью произнес кто-то, лежавший во втором ряду.
– А матушка у Сереги – что надо! – восхитился блондинкой усатый мужик, которого все звали почему-то просто Мишкой. – Мне б такую.
– Своей, чтоли, нет? – прыснул со смеха рыжий. – Баб сейчас, что грязи.
– Дурак ты, парень, – огрызнулся на нахала Михаил. – А своя погибла, когда Минск бомбили. И дети погибли.

Режущая уши тишина повисла над большой многолюдной палатой, и громкий стон рассек общее безмолвие, как острый кровавый нож кусок поминального пирога.
«Не надо об этом думать», – заскрипел зубами Мороз и, с трудом отгоняя от себя жуткие видения, снова и снова принимался вспоминать родимую матушку. И сумасбродную, стремительную Ядвигу, оставшуюся за главную, ибо мама никогда не умела за себя постоять. Правда, в Сорокине живут тетки-колдуньи, и одна из них даже руководит колхозом, но от этого сыновнему сердцу не легче.

– Антошка, – неожиданно тронула его за плечо Галочка. – Как ты сейчас себя чувствуешь?
Внезапная радость появилась где-то за грудиной и электрическими разрядами пробежала по всем онемевшим членам. Не отвечая на заданный вопрос, юноша закрыл глаза и попытался представить Танюшку, фотографию которой потерял во время очередного боя, но цыганистая девочка никак не желала появляться в его воспаленном мозгу. Вместо единственной дочки тети Полины образ белокурой Галочки нежно улыбался ему из темноты.

– Влюбился? – удивленно спросил у Мороза внутренний голос и осуждающе покачал головой. – Ветреник.
– Тебе нехорошо? – положила горячую ладошку на воспаленный лоб пациента Сугробова. – Сделать укольчик?
– Не надо, – резко отвернувшись от встревоженной сестрички, грубо оборвал ее Антошка и, не почуяв ставшей уже привычною боли, тихо, облегченно вздохнул:
«Вот и ладно, вот и хорошо, ведь Танечка меня ждет».