Вот я вновь в Заповеднике. 2010 г

 Вот я вновь в Заповеднике. Дорогой Вобляр снова как всегда неожиданно появился у меня в доме. Придя ко мне, он тут же с порога деловито попросил у меня 20 рублей (нужно для разговора), и через 10 минут пришел с четвертинкой (разбавленный технический спирт, которым снабжает односельчан одна предприимчивая старушка).   Налив себе, и опорожнив подряд сразу несколько стопок зелья, Вобляр сказал: «Теперь поговорим, и серьезно. Я понял за это прошедшее время в разлуке с тобой, что я тебя крепко полюбил, ты теперь моя женщина, и если кто еще к тебе приедет (в смысле мужчина), я его вырублю. Знай, что я могу и убить – ведь я сидел и мне все равно.» Я дико испугалась от услышанного, и не знала, что сказать и делать. Возлияния продолжались, и фантазия у Вобляра разыгралась не на шутку. «Секс – это не главное, главное – это мои обязательства перед тобой. Я тебе буду приносить деньги, а ты – ими распоряжаться, я не хочу быть иждивенцем!» Я, в свою очередь, будучи совершенно ошарашенной от сказанного, тихо пролепетала: «А может быть все-таки секс?» Вобляр в течение разговора уже изрядно опьянел от бабушкиного зелья, но от секса не отказался, и после соития тут же залег на соседнюю кровать и задремал, прежде напутствуя меня фразой: «Я тут немножко посплю у тебя, а ты пока пойди порви крапиву в саду.» Я сидела и размышляла о своей нелегкой женской доле. Через некоторое время Вобляр проснулся и полез ко мне с нежностями и причитаниями. Так через пень колоду продолжалось несколько часов, пока я наконец не сказала ему, что вымоталась окончательно, и что пусть он идет домой. Вобляр, выкурив очередную ядовитую сигарету, от которой мне стало совсем худо, оделся, собрался и заявил, что я должна идти с ним, чтобы он представил меня своей матери, как новую жену, Я категорически отказалась от продолжения этого спектакля, приводя разные доводы против его приглашения. Наконец, после долгих уговоров, Вобляр ушел.

     Дни шли, я за делами стала успокаиваться и забывать Воблярский визит, наслаждаясь покоем и красотами заповедника.      Вдруг, спустя несколько дней, Вобляр явился, по-хозяйски открыв дверь в дом. Поприветствовав меня и мою приятельницу, которая, к счастью, остановилась у меня, он, как ни в чем не бывало, сел за стол, взял бутылку пива, которая стояла у меня под столом, налил себе, предварительно спросив: «Этот стакан чистый?» и закурил. Посидели, поговорили о том, о сем. Затем Вобляр сказал мне: «Дай мне рублей 30, я тебе с получки обязательно верну, мне позарез нужно, кстати, какие ты сигареты куришь, дай мне пачку в долг.» Я, в недоумении от такого натиска, выдала Вобляру и 30 рублей, и пачку сигарет. Получив востребованное, Вобляр тут же встал и, не прощаясь, ушел. Я даже не успела ничего ему сказать вдогонку. После долгих прикидок и размышлений, я решила прекратить с Вобляром всякие отношения, и больше не давать ему ни денег, ни себя.     Однако, Вобляр не заставил себя долго ждать, и пришел на следующий день. Бодро поцеловав меня в щеку, он уселся на лавочку и  держась за сердце, возводя очи к небу, с истомой в голосе тихо промолвил: «Очень прошу тебя, дай мне 32 рубля 40 копеек, очень нужно». Я, собравши себя в твердый кулак, объяснила ему, что в моих принципах ни у кого в долг не брать, и, соответственно, не давать, и что больше я ему ничего не дам. Вобляр медленно встал, с горечью сказал, что все его бросили, никто ему помочь (деньгами) не хочет: «Все против меня, и ты  - тоже. Так не дашь?» - «Нет», - тихо, но твердо ответила я. «Ну, спасибо», - также тихо, но грозно ответил Вобляр. – «Ну, пожалуйста», - в тон ему коротко ответила я, и он повернулся и ушел, хлопнув калиткой. Вначале я очень испугалась грозного «спасибо» Вобляра, зная его буйный нрав, и боясь возмездия за свой отказ, но по длительном размышлении решила, что второй раз за решетку Вобляр идти не захочет, взяла себя в руки и перестала его бояться. Общение и долгие увлекательные беседы о жизни со Строителями, которые работали у меня на участке, вскоре отдалили от меня воспоминания о Вобляре и всей этой одиозной истории.               

  Приехав на следующий год в Заповедник, я узнала, что к Вобляру переехал из Рязани его малолетний сын и нерасписанная (по словам Вобляра) жена, которые живут в Городе и навещают Вобляра и его мать каждую неделю, и что Вобляр крепко кодировался от пьянства, но не выдержал и как-то раз надрался так, что чуть не умер. Еще я узнала о страшном, трагическом событии в жизни Заповедника. Весной, на Великий Пост в Евдокиин день сгорела заживо в своем доме та самая тетя Дуня, «читалка», добрейшей души человек, глубоко верующая, живущая одним Богом  старушка. Я узнала, что последнюю зиму она совсем ослабла, и даже не могла приготовить себе поесть, просилась на житье на зиму к своим соседям, но все ей отказали, и она так и осталась одна без посторонней помощи зимовать в своем убогом домишке. Как, что случилось, почему загорелась изба, никто не знает по сию пору. Прими безгрешную душу рабы твоей Евдокии, Господи!   

  Однако опять продолжаю Вобляриаду. После недельной отлучки в Москву по делам и психологической реанимации от «беспросветного деревенского идиотизма», как метко говаривал Александр Сергеевич Пушкин, я опять вернулась в Заповедник. В первый же день я узнала от Зойки, что мной заинтересовался небезызвестный Жених. На его вопрос: «А сколько ей лет?» - доброжелательные сородичи ответили: «Куда тебе до нее». Тем не менее, встретившись с ним на дороге в город на следующее утро после приезда, и вежливо поздоровавшись: «Здравствуйте, Володя» - «Здравствуйте, Оля», - я получила немедленное предложение познакомиться поближе и встретиться. «А о чем мы будем говорить?», - спросила я. «Ну-у, хотя бы о музыке. Я сыграю «Коробочку», а Вы споете». – «Хорошо, - говорю, – я спою, а что Вас еще интересует в жизни?» - «А сколько Вам лет?» - «Не скажу», - ответила я, - «Ну а прийти-то к Вам можно?» - «Заходите». Тут на мое счастье подъехала машина с Аней и Ваней, которые предложили подбросить меня до города. Я с радостью согласилась. «А Вы замужем?» - вдогонку крикнул мне Жених. Я оставила вопрос без ответа, по-быстрому сунувшись в машину. Днем, вернувшись из города, я наслаждалась чтением «Лолиты», в который раз очаровываясь слогом Набокова, когда вдруг услышала за окном шуршание по траве и звук падения на лавочку знакомого тела. В момент я слетела из «Лолитиных» грез на землю. Дорогой Вобляр, а это был он, в дупелину пьяный, хватаясь за косяки и притолоки, внедрился в мой дом, весело сказав: «А вот и я!», и замертво упал на мою кровать. Я только успела спросить: «А может ты пойдешь домой?», - «А я уже дома!», - был ответ, и он тут же отрубился. Я в замешательстве по инерции продолжала читать «Лолиту», мало, что понимая из прочитанного, время от времени поглядывая то на безмятежно спящего Вобляра, то на часы. Где-то через час крепкого сна Вобляр вдруг резко встал и, глядя невидящим взглядом перед собой, быстро направился в коридор. Я услышала звук падающих на пол струй естественного опорожнения. Не на шутку возмутившись таким хамством, в сердцах обозвав его сволочью, я тут же заставила Вобляра справить нужду в унитаз, спросив, гадит ли он дома.

( Неизвестно, где вобляры отправляют естественные потребности?) И тут кто-то деловито постучал в калитку. Я вышла. У калитки стоял одетый во все белое – белая майка, белые брюки и, наверняка, - игриво подумала я – белые трусы – Жених. Торжественный облик  дополняли тщательно зачесанные волосы и гладко выбритый подбородок. Я сказала, что у меня гости (как же, пьяный Вобляр!), а в ответ услышала неизменный вопрос: «А сколько Вам лет?» Я буркнула, что женщины на такие вопросы не отвечают. «А можно к Вам прийти в следующий раз?» Я коротко бросила:  «Приходите», и он ушел. Когда я вернулась в дом, Вобляр уже опять спал, но на другой кровати, видимо смутившись от моего гнева он не посмел снова лечь на мою «девичью» постель. Я не знала, как его выпроводить, боясь прямого конфликта и членовредительства. Спустя некоторое время я все-таки собралась с силами и растолкала Вобляра, сказав, что мне надо отдыхать, а он проспится дома. Вобляр с трудом расклеил веки, судорожно потянулся и встал с кровати. «Да-а, - протянул он, зевая – надо идти. А нет ли у тебя пива или сухенького?» - с надеждой в голосе спросил он. «Нет», - твердо ответила я, хотя под столом у меня стояла 1,5 литровая бутыль пива. «Еще чего», - подумала я, с отвращением вспоминая хамскую выходку Вобляра.               

  На следующий день мой послеобеденный сон был прерван стуком чего-то громоздкого о забор. Я  выглянула в окно. Оказалось, что к моему забору припарковался Жених с велосипедом. Я вышла за калитку. В этот момент Жених стаскивал с себя майку, обнажая ослепительно загорелый атлетический торс. «Жарко», - сказал он, поеживаясь. Я пригласила его присесть на лавочку, сооруженную в незапамятные времена уже не Дорогим, а ненавистным Вобляром. Сели. Разговор велся неспеша. Жених опять поднял проблему моего возраста, сказав, что ему 50, и буквально с пол оборота заговорил о деторождении. Видите ли, его волнует, способна ли я родить ему ребенка. Я, уклоняясь от прямого ответа, заметила, что родить наследника – это большое дело в жизни каждого человека. Он подтвердил и спросил, как я к этому отношусь (в смысле: готова ли, или уже поздно). На это я сказала ему, что у меня 24х летний сын от первого брака, который в настоящее время живет на Сицилии, и что я замужем вторым браком за сицилийцем. Воображение у меня фонтанировало яркими подробностями моего сицилийского замужества. «Мой муж - из рода Корлеоне, - тихо, но с достоинством повествовала я, - дело в том, что известный в Сицилии Вито Андолини, который родом из городка Корлеоне, в свое время, а это было давно, уехал в Америку и там основал свое дело под именем Корлеоне (какое именно дело  – я не сказала), а Майкл или Микеле Корлеоне, его сын, является прадедушкой моего мужа, ныне занимающегося строительным бизнесом в Палермо». Уважаемый читатель! Известно ли Вам, что строительный бизнес в Сицилии контролирует мафия, проникшая в верхушки властных структур? «Слышали ли Вы эту фамилию, - с тайной иронией спросила я Жениха, - она очень известная». – «Нет, - ответил скромно Жених, несколько обескураженный от потока информации, - но, все-таки, не хотите ли Вы еще иметь детей?» - «О, детей у нас много! У моего Бьяджо от первого брака четыре сына – и нам хватает с ними заботы», - со вздохом ответила я, - «к тому же я жду внуков от моего Вани». – «А еще детей Вы не хотите?» - настойчиво в который раз повторил Жених. ( Разговор о детях напоминал мне торговлю на рынке огурцами или помидорами. «Я уже купила у Вас 4 килограмма, а Вы мне еще предлагаете, куда мне столько – я не съем».) «Ну-у, понимаете, у меня столько детей в Сицилии, да еще вы планируете иметь общих с Вами на Улановой Горе – это уж слишком. К тому же я пока не собираюсь разводиться со своим мужем», - ответила я на назойливые предложения Жениха. Вдруг я увидела Вобляра, поднимающегося в гору и приветственно кивнувшего мне, но не подошедшего, видимо он не хотел прерывать нашей жизненно важной беседы с Женихом. Я на секунду подумала: «Ой, что-то будет!», вспоминая ревнивые угрозы Вобляра в прошлом году. Тем  не менее, наше трепетное общение с Женихом продолжалось. «А долго ли Вы пробудете на Улановой Горе?» - деликатно спросил он. Я со вздохом ответила, что не знаю – все зависит от строителей. «А что Вы хотите строить?», - спросил кротко Жених. – «Да надо бы крышу перекрыть – старая уже, протекает», - грустно ответила я, уже совсем понижая интонацию. Так минуту или две просидели молча. За это время, как говорят, то ли ангел пролетел, то ли милиционер родился. ( В Заповеднике, то есть на Улановой Горе – точно, милиционер). «Так у нас с Вами ничего не получится, в смысле продолжения знакомства?» - спросил уже безнадежно Жених. Я чистосердечно и на этот раз бодро ответила, что, к моему сожалению, наши отношения бесперспективны. «Ну что же, если Вам что нужно, в смысле что-нибудь построить и вообще, - я готов помочь», - по-джентельменски предложил Жених. «Большое Вам спасибо, - ответила я, - от всей нашей большой и плодовитой сицилийской семьи», - добавила  я уже про себя. На том наш учтивый и где-то интеллигентный разговор окончился, и я пошла восвояси.               

  Крыть новую крышу я пригласила уже знакомых мне и читателю Молодых Строителей: толстого хитрована Сашу и романтичного поэта Женьку. В тесном общении с ними – умными, ироничными собеседниками и добросовестными работниками, в отличие от тупых и ленивых вобляров – я с удовольствием провела 4 дня, попивая пивко и слушая уморительные рассказы из жизни жителей Заповедника.   Женька образно рассказал, как один вобляр по-прозвищу Ковбой, естественно по пьянке, зимой запряг в сани свою корову и с песнями разъезжал на ней по всей деревне к немалому удивлению сородичей. Еще от него я узнала как небезызвестный Жених тоже зимой, но будучи совершенно трезвым (он не пьет и не курит, а в письмах к своим невестам, одна из которых даже живет в Ямало-Ненецком округе, пишет, что он хорош собой и без вредных привычек), так вот на трезвую голову соорудил из снега танк с гусеницами и пушкой в натуральную величину, чем вызвал немалый восторг у местных ребятишек, один из которых - то ли нечаянно, то ли из невинной шалости – порушил пушку, а Жених, затаясь в засаде, выслеживал его несколько дней, намереваясь жестоко отомстить, но, по счастливому стечению обстоятельств, этого не произошло. К нему приехала очередная невеста.

  Строители крыли крышу, а местные жители, проходя мимо, останавливались и смотрели за работой, скапливаясь небольшими группками и подавая советы или просто прикалываясь. Наконец крыша была готова и весело сверкала под жарким июльским солнцем. «Что-то теперь будет, - с опаской думала я, - ведь вобляры решат, что у меня завелись деньги, и в мое отсутствие обязательно наведаются в дом, а его запирай не запирай – воры дырочку найдут, или, что еще хуже, варварски взломают или разобьют окна, что уже бывало, и не раз.»               

  Вобляры обычно залезают в чужие дома ( а тем более в дома приезжих на лето так называемых «дачников») с целью что-нибудь украсть, продать и купить веселящего зелья.   Как правило, в Заповеднике никто не скажет – кто вор, но все знают – круговая порука. Но однажды в недалеком прошлом, после очередного взлома я обнаружила, что у меня срезали все провода не только в доме, но и со столба на улице, и я  в отчаянии, когда кончатся эти набеги, обратилась в милицию.               

  Как ни странно, мое заявление было принято. (Обычно этого не происходит, поскольку все соседи молчат, и свидетелей злодеяния нет). Похититель же, известный всем сородичам и ненавистный за регулярные и нежелательные вторжения в их дома, некий вобляр по-прозвищу Ленин, был схвачен у себя дома, т.к., будучи в абсолютно невменяемом состоянии, он не успел сбежать, и немедленно был доставлен в милицию. В процессе допроса (как говорили информированные соседи – с пристрастием) он признался в инкриминируемом ему преступлении: взломал окно, спер все провода, да две сковороды и еще какую-то рухлядь – у меня в доме ничего ценного, типа электроприборов, холодильника и т.п. нет. Меня вызвали в город, как потерпевшую, для дачи показаний, и вежливый, интеллигентного вида следователь стал составлять протокол.  Он сказал, что дело будет открыто, если в протоколе будет указана некая минимальная сумма стоимости похищенного. Я ответила, что право не знаю, на сколько всего было украдено, и что мой дом скорее пострадал от грубого взлома, чем от воровства. Сообща с трудом  наскребли нужную сумму, и я ушла, подписав протокол.            

  За короткое время вобляр Сережа по-прозвищу Рыжий – справный, хозяйственный мужик, что большая редкость в Заповеднике, аккуратно восстановил мне все, порушенное злосчастным грабителем Лениным, и я предала забвению эту историю. Однако, законодательный механизм продолжал работу, и спустя месяц меня вызвали повесткой в суд. Я, как законопослушный гражданин, явилась, а ответчик Ленин – нет:  затаился у кого-то в подвале. Так повторилось еще пару раз, потом я уехала в Москву.               

  Спустя некоторое время я узнала из письма моей соседки из Заповедника, что пресловутый похититель Ленин был насмерть забит в стаде разгневанными соплеменниками за то, что хотел украсть чью-то, то ли козу, то ли овцу.               

   Так вот трагически окончилась эта давнишняя история.

   Но я, Уважаемый Читатель, несколько отвлеклась и продолжаю свое повествование.               

Так вот, вобляры, проходя мимо, поглядывали на мою новенькую, блестящую крышу, а я как-то вечерком пошла к Зойке на чаек. Сидим, беседуем о том, о сем. Неожиданно раздался звонок в Зойкином мобильнике. Мать Вобляра со слезами в голосе сообщила, что Вобляр, пьяный, не в силах самостоятельно преодолеть крутой подъем в Заповедник, лежит у родника и просит ее и маленького сына помочь ему подняться и добраться до дому. Зойка мне говорит: «Сиди у меня, а то он опять к тебе завернет». Я послушалась доброго совета, и мы стали в окно наблюдать, как разворачиваются события. Темнело. Вдруг Зойка тихо говорит: «Смотри – идут». По дороге, согнувшись в три погибели и всей тяжестью своего опоенного зельем тела, опираясь на худенькие плечи двенадцатилетнего сына, с трудом ковылял Вобляр. Шествие замыкала, грустно опустившая голову, мать.     «Так вот три ночи подряд мы с Лидой (матерью Вобляра) ходили по оврагам, искали его и нашли где-то в болоте», - неожиданно прокомментировала Зойка, провожая взглядом удаляющиеся в темноту силуэты. «Да-а, совсем плохой стал, - заметила я, - каково все это выносить матери, а сын-то растет, жалко его, что-то будет».               

   Следующим вечером, уже из окна своего дома, я наблюдала аналогичную сцену возвращения Вобляра из Города домой; а наутро за завтраком увидела его же, как ни в чем не бывало бодренько спускающегося с Горы мимо моего дома, с любопытством поглядывающего на блестевшую под утренним солнцем крышу. «Пронеси, Господи», - подумала я. – Пронес! Слава Всевышнему. Да простит меня Уважаемый Читатель, автор совсем сбился с повествования, все чаще и чаще употребляя горделивое местоимение «Я» вместо скромного, но несколько индеферентного и бесполого наименования «Автор». Видимо половая принадлежность естества одерживает верх над гермофродитной сущностью «Автора» и, побеждая последнюю, все чаще и чаще возвращается к своей женской природе, каковая у «Автора» и имеется.               

   Спешу заметить, что все диалоги, представляющие неизменное и безболезненное чередование словесных драйвов и смэшей, и не обижающие партнеров некоей неожиданной и давящей на психику викторией, рассчитаны «Автором» или мной (как Вам  будет угодно) на услаждение  и развлечениие Вашего, Уважаемый Читатель, интеллекта, не претендуя на высокохудожественную литературную обработку образов описываемого Заповедника и его оригинальных и неповторимых по своему происхождению и нравам обитателей.               

    Ой, отвлеклася  я, Написав предыдущюю  многосложную и несколько выспренную тираду, я посмотрела в окно. Моему взору предстала замысловатая для простого понимания картина. Жених, как обычно на велосипеде, спускался с Горы, но на этот раз к багажнику каким-то чудным образом была прикурочена живая коза, блеющая благим матом. Я с немалым удивлением (куда это он везет козу таким причудливым образом) провожала взглядом набирающего скорость на спуске Жениха с козой, заходящейся в каком-то уже запредельном крике с почти человеческими  интонациями. По мере удаления с поля зрения, прерывистое блеяние козы (дорога в Заповедник, как уже описывалось, очень неровная и каменистая, с ямами и буграми) становилось все глуше и, наконец. стихло.               

   Воображение рисовало мне ужасные подробности такого рискованного вояжа: виделись вперемешку окровавленные части тел Жениха, козы и разбитых деталей велосипеда. Однако спустя несколько минут я увидела живого и невредимого Жениха, поднимающегося в Гору с безмятежным видом, но уже без козы и велосипеда. «Как-то все у них не просто, в Заповеднике, как-то все у них загадочно», - подумала я, лицезрев в наличии одного лишь Жениха, утратившего в момент и козу, и средство передвижения.               

   Между тем жара стояла невыносимая. Ни облачка, ни дуновения ветерка. Вода в реке отливала зловещим зеркальным блеском. Приходящая кошка Маруська мучилась от  жары, не находя себе места: то, растянувшись, лежала на подоконнике, то – на полу, где попрохладнее. Я сидела у окна, попивая теплое пиво. Все в природе замерло. Даже машины ехали медленнее, уж не говоря о людях, с трудом подымавшимся вверх в Гору.   

И  вдруг, среди этого дремлющего покоя, неожиданно появилась  фигура Жениха, опять всего в белом, энергично въезжавшего в Гору на своем велосипеде. Коза, в совершенно добром здравии спешно, уже на своих четырех ногах, а не на колесах и на коротком поводке, следовала за хозяином.               

     «В такую жару, вверх в Гору, да еще на велосипеде, да так быстро! Вот это да!» - удивилась я буйной прыти Жениха, хотя и обрадовалась благополучному возвращению из небытия и козы, и велосипеда.               

Лето продолжало свою изнуряющюю, доводящюю до изнеможения, работу. Все вокруг погрузилось в одуревающий сон. В сознании плыли образы видимого: замершая навеки река, погрузившиеся в истому очертания берегов с прекрасным Городом, где раскаленные купола церквей уже были не в состоянии пригласить сомлевших от жары прихожан на вечернюю службу.       

Замерли деревья в саду, перегруженные данной Богом благодатью, Ветви, унизанные драгоценной ношей, отяжелев, стелились по земле.               

Замер сам воздух, сгущающийся к полудню, и даже к вечеру не дающий спасительной прохлады. Беспощадное солнце сжигало травы в полях, уничтожая урожаи, леса и все живое в них. Время тянулось мучительно, медленно. Мои дни были похожи один на другой, так как деваться от жары было некуда. Можно было лишь подчиниться действительности и отдавать свое тело и разум во власть неизбежного, парализующего жара. Немногим из того,  чем я спасалась от жары были: холодная (артезианская) вода, по 3 – 4 раза в день обливания, Набоков и раскладушка, шероховатое тепло которой я обреченно принимала, каждый раз ложась на нее.         

Река, несмотря на свое отрешенное равнодушие, не дающее свежести, тем не менее тоже была каждодневной отрадой.               

   Обозначу маленькую деталь моего жаркого полузабытья.               

   Разговаривая как-то с соседкой тетей Зиной о том, о сем, я  увидела Вобляра, весело спускавшегося с Горы вниз. Подойдя ко мне ближе, он поздоровался и протянул руку обнимающим  жестом. Я увернулась и рука Вобляра  вместо меня обняла воздух. Я прекратила собеседование с соседкой, отойдя в сторону. Вобляр прошел мимо вниз под Гору. «Какая наглость,- подумала я, с вулканическим возмущением, - он хочет всем  продемонстрировать свою близость ко мне».               

   Спустя два дня, придя к Зойке, которая просила постричь ее, я узнала, что Вобляра прогнали с работы за неуемное самомнение и споры с работодателем, которому не по нраву пришлись постоянные пьяные отлучки и своенравный характер Вобляра.               

   «Мать ходит в жару на рынок – продавать вишню, а он сидит дома и пьет», - сказала с осуждением Зойка. «Эгоист он», - ответила я.               

    Жара не спадала. Я лежала на теплой раскладушке, попивая теплое пиво, томясь и нежась одновременно от неотступного зноя, а из окна моего дома также томительно нежась волнами лился обволакивающий голос Цезарии Эворы, распространяющий свою безмятежную негу на дремлющий мир, сладостную негу, рожденную под ласковый прибой южного моря на млеющих царственным покоем, чудных островах Зеленого Мыса. На часах 2ч.15м дня. Все тот же послеполуденный зной. Уже не спасает раскладушка – в тени 40, а в доме все-таки 31. Оторвавшись от любимого Набокова (странно, почему он так не любил музыку?), спешу запечатлеть на бумаге некоторые наблюдения и переживания. Вчера вечером, возвращаясь от мурманчан, купивших уже давно дом в Заповеднике, и называемых здесь почему-то: «мурманские» и даже: «муромские» ( моему взгляду предстают выпученные при произнесении этого слова, глаза моей приятельницы; извините, Галина Васильевна, но почему даже Вы, человек с верхним образованием, комкаете прилагательное «мурманские», пропуская необходимый слог, инстинктивно уподобляясь воблярам, и обозначив совсем другое слово?).               

    Итак я зашла к Зойке, только что вышедшей из соседской баньки. В моей голове, отягощенной некоторым количеством пива, крутились реминесценции моего девического и замужнего прошлого, кои я, желая непременно озвучить, вывалила бедной, разморенной от жары и баньки, Зойке, которая вряд ли многое поняла из моих сбивчивых философических размышлений. Разумеется, мои воспоминания носили самый, что ни на есть, романтический характер. В частности я заметила, (чисто физиологическая оценка предмета наблюдения) как глаза некоторых моих поклонников, встречаясь с моими, погружались в них и обреченно тонули, я же при этом оставалась как бы сторонним созерцателем происходящего. «Не замечала ли ты такого в своей жизни?» - спросила я Зойку. «Да-а, вроде что-то было такое, - сонно ответила она, - да я уже и не помню».               

   Еще я высказала очень умную мысль (у кого-то заимствованную), что мужчина и женщина – суть представители двух разных видов живых существ, и что полное понимание возможно только либо между женщинами, либо между мужчинами. «Так вот, а мы всю жизнь бьемся и страдаем, почему мужики так себя с нами ведут!» - заключила я. «Да уж, все они какие-то чудные», - совсем заплетающимся языком ответила Зойка, и я, понимая бессмысленность продолжения нашего диалога, откланялась и пошла восвояси.         Рано утром (шести еще не было) я проснулась от истошных воплей Пастуха, гнавшего заметно поредевшее за последние годы стадо прямо под моими окнами. «Ну что же так злобно?» - с недовольством от грубых выкриков, подумала я и выглянула в окно. Впереди стада уже бежала не одна, а целых три пастушьих собаки. «Чем же он их всех кормит? – Рожками, наверно», решила я. Один бедный пес ковылял на трех ногах, правая передняя висела, как резиновая, видимо перебитая. Я вспомнила, что накануне встретила собачью свадьбу и этого же пса с уже перебитой какой-то сволочью лапой. «Не жилец», - с состраданием подумала я, проводив взглядом беднягу, не в силах ему чем-либо помочь. Пастух же, а возможно он и был злополучным виновником содеянного, кликал покалеченного пса Рексом и приговаривал: «Хороший, хороший мой», из чего я заключила с надеждой, что, возможно, не так уж плохи у пса дела.               

    Река все мелела, и у острова уже образовались две песчаные косы, а противоположный берег и дали утопали в какой-то зловещей синеватой дымке, и уже не проплывали по реке большие пароходы, и не лилась с них музыка, развлекающая отдыхающих на верхней палубе.               

   Кошка Маруська, уже в который раз сильно беременная, приходила  ко мне только в ранние утренние часы, и, получив свою порцию рыбы-сайки и молока, уходила искать более прохладное пристанище, возвращаясь лишь поздно вечером. Медная, раскаленная как сковорода, луна всходила из-за бугра уже почти полная, вконец утратившая мысленную вертикаль от буквы «Р», и окруженная каким-то, не обещающим ничего хорошего, свечением. Душно, как в полдень. Напряженную тишину ночи лишь нарушало неистовое стрекотание цикад. «Нечем дышать, - подумала я, - вряд ли я сегодня засну». Однако, я крепко заснула и проспала аж до 11 часов утра, в окно еле дул слегка освежающий ветерок. Позавтракав и накормив кошку, я решила пойти на речку искупаться. На берегу под палящим солнцем загорала одинокая пляжница. Больше не было никого. Гуляя по прибрежной полосе, я наблюдала за речным мирком. Кто-то очень жизнелюбивый и мелкий скользнул в испуге с берега, со всплеском входя в воду и затаился в песке на мелководье. «Да-а, - вспомнила я, - говорят этим летом змей развелось видимо – не видимо». «Ну что же, надо поплавать», - решила я. Вода в реке наверно зашкаливала за 27 по Цельсию. «Как в супе», - подумала я, но вылезать не спешила. Я плыла против течения, время от времени ныряя с головой, стараясь охладиться, и обратно, уже отдавая себя во власть быстрой реке, отдыхала, распластавшись на спине. Случайно глянув на высокий берег, я заметила стоящего на бугре Жениха в компании двух коз и смотрящего куда-то вдаль.             

    Вдоволь наплававшись, я стала подыматься вверх по дорожке. Тут я опять увидела Жениха, вынырнувшего откуда-то снизу и сбоку и идущего на небольшом расстоянии от меня, но уже без коз. Я решила не приближаться и замедлила шаг. Жених шел неторопливо – я тоже. Встреча с ним была для меня нежелательной. «Опять плести ему про сицилийского мужа, - подумала я, - ну его». Тут он вдруг обернулся, но, не здороваясь, так же медленно пошел дальше – я же шла, низко опустив голову. Так, неторопливо, мы взбирались в гору. Жених, как назло, шел все медленнее – я тоже - пока уже не стал топтаться на месте. Когда, наконец, он исчез за поворотом, я быстрыми шагами поднялась к своему дому. Войдя, я скинула с себя мокрый купальник и стала вытираться, с облегчением думая, что на этот раз я избежала дурацкого собеседования. Но спустя две минуты я услышала деловитый стук в окно. Это был все тот же Жених, вопрошающий: «А можно зайти?» Я ответила, что я не одета, извините. Тогда он требовательно сказал, что можно и одеться, на что я бросила: «Хорошо, я буду готова через пять минут, подождите на лавочке». Неспешно, думая про себя с недовольством: «Опять придеться ему что-то врать», - я, набросив что-то на себя, вышла за калитку. Села на лавочку, вытирая полотенцем волосы. Жених устроился напротив в тени на пожухлой траве. Обменялись дежурными фразами: «Жарко» - «Да, жарко, в выходные за 40 будет». «Ну как, - спросил Жених, - Вы еще ни с кем здесь не познакомились?» - «А зачем это мне?» - удивленно ответила я. «Я думал, что уже больше Вас не увижу», - с грустью сказал Жених, не получив ответа и поглядывая на меня как-то вскользь и вбок. – «А я каждый год здесь бываю, да и в августе опять приеду», - «Может, мы все-таки встретимся с Вами? Может, когда поближе познакомимся, мы полюбим друг друга?» - вопросил Жених, испытующе посмотрев мне прямо в глаза. При том, что Жених сам сидел неподвижно, и слова произносил флегматично, без энтузиазма, глаза его как-то странно мутно бегали, что меня жутко раздражало. Задав последний вопрос, он на мгновение остановил свой взгляд, и мне стало как-то не по себе. «Да, что-то с ним не так, - вспомнила я отзывы односельчан о Женихе, - какой-то он не такой, странный какой-то». В памяти возникли былые, замысловатые и, поэтому, когда-то вдохновляющие меня отношения с Вобляром. Там был грубый напор самца и неожиданные наивные нежности, и, в целом, играющая разноцветными красками авантюра. Жених же предлагал мне скучную, доводящую до рвотных судорог, рутину:  однообразное, без психологических интриг и эмоциональных открытий, необходимое только ему одному ДЕТОПРОИЗВОДСТВО, с большим или меньшим результативным эффектом. «Ну мы же с Вами уже обсудили этот вопрос, - вслух ответила я, - ведь я замужем и люблю своего мужа, он классный!» - с восторгом в голосе прокомментировала я. «Вот он 25 го августа приедет из Палермо – там сейчас 50 градусов в тени – и мы с ним увидимся в Москве,» - и пробормотала еще что-то о достоинствах моего сицилийского мужа. «А может все-таки…….?» - промямлил Жених. - «А сколько ему лет?» - вдруг спросил он. - «Столько же, сколько и мне – 45, он даже немного моложе меня,» - пришлось ответить мне на неотступный вопрос Жениха. «Так мы с Вами не встретимся?» - «Ну что Вы, по-моему, мы уже все с Вами обозначили.» - «А нет ли у Вас подруг в Москве?» - «А они уже давно все замужем,» - отрезала я, надеясь, наконец, прекратить эту бессмысленную беседу. «Ну, я пошел,» - грустно ответил Жених. - «Всего доброго,» - с облегчением ответила я, закрывая калитку, и пошла в дом. В окно я увидела спину Жениха, неторопливо, в развалку поднимающегося в гору домой. Однако через несколько  мгновений я опять услышала стук в окно и вопрос: «А нужен ли Вам этот шифер?» - «Забирайте,» - коротко ответила я в окно Жениху (это опять был он). Этот старый шифер сняли строители с крыши моего дома, когда перекрывали ее заново, и он (шифер) лежал аккуратной кучкой под окнами. «Значит он снова придет,» - с досадой подумала я.               

   Дни шли, и жара, наконец, сменилась долгожданной прохладой. Я опять, после недельного отсутствия, вернулась на Уланову Гору. Как-то раз, обедая, я услышала за окном странное шуршание и чавкание. Выглянула в окно, а мне прямо в лицо смотрит огромная коровья голова с мокрым пупырчатым носищем. Это творение Создателя поднялось к моему дому зачем-то снизу с дороги, а за этой коровой следом понималась еще одна. «Милости просим, конечно, - подумала я, но чем же я Вас, дорогие гостьи обрадую, угощу?» - озадачилась я. - «Странно, однако, чего это они так рано возвращаются, и без Пастуха?» Я взяла два куска черного хлеба для угощения и телефон, с намерением запечатлеть милые морды на фото, но обе гостьи забеспокоились и поспешно ретировались, так что я не успела ни угостить их, ни щелкнуть на портрет. Вдруг откуда-то из кустов вынырнул Жених и, подходя вплотную ко мне, произнес: «Ну я шифер-то у Тебя заберу. А что, гости-то к Тебе заходят?» Я слегка обалдела от неожиданно фамильярного обращения на «Ты», но ответила, что гости заходят: вот де – заходили две коровы, и указала на удаляющиеся коровьи силуэты. Не заморачиваясь «тыканьем» Жениха, я прекратила собеседование, поднеся к уху телефон, и, произнеся какие-то слова, спустилась к дороге, направляясь к Зойкиному дому – она уже меня поджидала с какой-то информацией. «А Васька-то к тебе заходил?» - с  порога спросила Зойка, когда я открыла дверь в ее дом. Спешу сообщить, Уважаемый Читатель,  что Васькой именуется тот самый Вобляр, с которым Автору суждено было сблизиться, а в дальнейшем расторгнуть нежные отношения по причинам, указанным выше. «Да вроде – нет, не заходил,» - ответила я, хотя саму одолевали сомнения: кто бы мог отогнуть петлю на калитке, когда я вчера поздно вечером возвращалась из гостей домой. Я поделилась сомнениями с Зойкой. «Да он это, кто еще, он вчера при параде спускался с горы. Я и подумала: наверно к тебе.» - «Как хорошо, что меня не было дома!» - порадовалась я. – Видеть его не могу». – «Уже неделю не пьет, опять завязал. Снова на работу устроился, надолго ли хватит?» - озабоченно сказала Зойка. Я понимала, что участие она проявляет не столько в отношении Вобляра, сколько к его матери – близкой Зойкиной приятельнице. Я оставила Зойку в размышлениях о дальнейшей судьбе Вобляра и его матери и вернулась домой. Спустя неделю или около этого, я вновь покинула Заповедник и уехала в Москву до следующего лета.