Глава 1.Смерть на Кипре.
Самолет авиакомпании «Бритиш эйруэйз» со снижением развернулся, чуть дрогнул, выпуская шасси, и понесся вниз к синей водной ряби с белыми пенными барашками. Под крылом промелькнула желтая полоска песчаного берега, толчок приземления, взревели переведенные в режим реверса двигатели, и лайнер покатился к пассажирскому терминалу.
Аэропорт Ларнаки встретил пассажиров сорокаградусной июльской жарой. Среди спустившихся по трапу пассажиров был молодой светловолосый лет 25-27 мужчина приятной наружности в джинсах и спортивной майке. После завершения паспортно-таможенных процедур молодой человек вышел из здания аэропорта, отыскал глазами стоянку такси и быстрым шагом направился к ней. Через минуту желтый «Мерседес» вырулил со стоянки и понесся в направлении Никосии. – Отель «Клеопатра», Флорина-стрит, 6, - уточнил адрес пассажир, отрешенно, устало и безразлично глядя в окно на убегающие назад безжизненные сожженные беспощадным солнцем холмы и покусывая дужку необычных солнцезащитных очков. Водитель такси – худой грек с пышными усами и острыми глазами - внимательно исподволь рассматривал молодого человека в зеркало заднего вида. В аэропорту Ларнаки он по привычке профессионально отметил экипировку пассажира. Коричневый по последней моде дипломат, без сомнений, натуральной крокодиловой кожи и потому очень дорогой. Дорожная сумка из такой же кожи. Темные очки. Точно в таких сюда прибыл несколько дней назад забияка Тони – блудливый сынок какого-то босса из корпорации «Шеврон». Тони на два дня нанимал такси для прогулки по острову с двумя блондинистыми, эффектными и разбитными шведскими девушками. В первые же часы путешествия пассажиры перестали замечать водителя и творили в машине и поблизости от нее такое, при воспоминании о чем начинали топорщиться не только усы водителя, но и фирменные таксистские брюки. Тони хвастался перед блондами своими очками и говорил, что маман купила ему эти очки за три тысячи баксов. Правда, во время одного из переездов Тони так наклюкался, что задремал и не заметил как очки спрыгнули с его понтового носа, оказались под округлой попкой одной из шведок, не выдержали столкновения с прекрасным и потеряли товарный вид.
Да, так вот, сумка, дипломат, очки как у Тони и платиновые часы «Константин». Все это, по мнению наблюдательного водителя, как-то не очень вязалось с отелем «Клеопатра». Обычный отель. Таких десятки в Никосии. Правда, в последние дни название отеля было на слуху. То убийство арабского террориста Нурали, то смерть австралийского золотопромышленника Майкла Крюкова. Говорили, что Крюков - выходец из России с весьма туманным и непростым прошлым, - обосновался в Австралии в конце двадцатых годов, открыл несколько месторождений золота, бериллия и урана, и стал одним из богатейших людей континента. Как выяснилось, последние десять лет Майкл Крюков проживал в Никосии в отеле «Клеопатра». Все это водитель слышал по радио.
Таксистское чутье подсказывало: прибытие этого молодого человека на остров и его визит в столицу связаны с чем-то необычным, а это иногда сулит возможность неплохого заработка. Водитель решился и заговорил: - Сэр, отель «Клеопатра» сейчас не самое спокойное место в Никосии. Там уже дней десять нет прохода от репортеров и сыщиков.
- Дней десять?
- Да. Дней десять назад в городе был убит один из арабских террористов. Он участвовал в расстреле израильских спортсменов на Олимпиаде в Германии. Помните? Это было несколько лет тому назад. Говорят, что этого бандита вычислил в Никосии резидент КГБ на Кипре и будто бы по приказу из Москвы передал информацию о нем израильской разведке. А отель «Клеопатра» использовался в качестве почтового ящика. А пару дней назад в этом отеле, вы, наверное, не знаете, умер австралиец Майкл Крюков.. – Я знаю, - пассажир перебил водителя, - Майкл Крюков мой отец. – Водитель притормозил: - Извините. Примите соболезнования. – Молодой человек кивнул. Оставшуюся часть пути ехали молча. На подъезде к отелю водитель решился вновь нарушить молчание: - Сэр, если вам потребуется выехать из отеля незаметно, позвоните мне и укажите время, - и передал пассажиру карточку, - я буду ждать вас вон там, – таксист протянул вперед руку, - там за магазином слева есть тихая улочка. К ней можно выйти из летнего ресторана отеля. Машина будет стоять около третьего коттеджа. Пассажир слегка пожал плечами, но карточку взял, попросил водителя подождать и вышел из машины. Очень скоро он вернулся, теперь на нем была строгая белая рубашка, светлые брюки и туфли. Молодой человек устроился на сиденье, достал из дипломата листок и продиктовал адрес: - Пожалуйста, Афемия Хауз, авеню Макариоса, 70. - Машина тронулась, повернула налево, затем через квартал направо и остановилась около башни из стекла, металла и бетона. Водитель кивнул в сторону здания и сказал: - Афемия Хауз, сэр. - Молодой человек рассчитался, вышел из машины и направился к лифтам. На седьмом этаже нашел стрелку-указатель к адвокатской конторе Христофора Димитриу и устремился в указанном направлении. У входной двери офиса нажал кнопку переговорного устройства и представился: - Петр Крюков. Дверь тотчас открылась и грациозная гречанка с глазами газели повела молодого человека по коридору к стеклянной двери кабинета шефа. – Прошу, заходите, вас ждут. – Спасибо, - молодой человек зашел в кабинет. Увидев его, хозяин кабинета колыхнул могучим чревом, отъехал в кресле от письменного стола, с трудом встал и, сопя, направился к гостю: - Господин Крюков, примите искренние соболезнования. Прошу, садитесь, - хозяин рукой показал на кресла и журнальный столик у балконной двери с жужжащим над ней спасительным кондиционером. Сам же перекатился к встроенному в стену сейфу, достал из него папку и опечатанный похожий на почтовую бандероль толстый сверток, вернулся, кряхтя втиснулся в кресло напротив гостя и протянул ему папку: - Здесь свидетельство и заключение о смерти господина Майкла Крюкова и ваш экземпляр завещания. А это, - адвокат взглядом показал на сверток, - дневники покойного. Я вручаю их вам. Такова была его воля. Теперь все формальности выполнены. Однако есть один момент неформального характера. Полгода назад господин Крюков передал мне на хранение еще один пакет. Это было сразу после получения им долгожданного разрешения на посещение СССР. Он собирался в Армению. Но поездка не состоялась. Да. Относительно пакета. Что в нем - мне не известно. Могу только сказать, что его содержимое как-то связано с теми делами, которые ваш отец вел на Кипре. – Адвокат чуть помолчал, внимательно и оценивающе рассматривая гостя, словно решая: можно ли ему говорить это, решился и продолжил: - Вы меня извините, но пожелания вашего отца иногда имели …м..м....несколько необычный характер, вы поймете это когда ознакомитесь с завещанием. Так и с этим пакетом. Я должен вручить его вам лишь после того, как вы прочитаете его дневники. Вот теперь все, господин Крюков. - Молодой человек встал, уложил папку и сверток в дипломат, попрощался и покинул офис.
В холле отеля его уже ждали. Защелкали камеры, от фотовспышек перед глазами поплыли фиолетовые круги. Тут же к нему подскочил бойкий юноша: - Газета «Республика». Господин Крюков, чем занимался ваш отец на острове? - С другой стороны, под рукой, словно из-под земли, возникла миниатюрная рыжая девица с диктофоном и протараторила: - Это правда, что ваш отец продавал австралийский бериллий России? - Молодой человек, не дожидаясь полной блокады, крутанулся вокруг своей оси, сделал пружинистую теннисную разножку – изобретение великого Виктора Янчука – и стремительно стартовал к лифту, вырываясь из толпы пишущей и пищащей братии. У двери номера его ждали тоже. Не очень опрятного вида бородатый дядя представился: - Я Иван Туров, газета «Посев», Народно-трудовой Союз. Только два вопроса… - Но не успел. Молодой человек бесцеремонно отодвинул дядю от двери и влетел в номер. Но и здесь не было спасения. Раздался телефонный звонок и некая особа приятным голосом с французским прононсом предложила эксклюзивное интервью в обстановке небесного блаженства и райского наслаждения. В иной ситуации обладательница столь необычного голоса с таким откровенно-загадочным предложением обязательно заинтересовала бы молодого человека. Но сейчас? Гость скривился и невежливо бросил трубку: «Черт бы вас всех побрал! Что все это значит? Еще даже не знаю, что в завещании, но часть отцовского наследства на меня уже свалилась», - Петр достал из дипломата папку, но не успел раскрыть ее, как вновь раздался телефонный звонок и одновременно кто-то поскребся в дверь номера. « Нет, это невыносимо», - порылся, достал карточку таксиста, прервал входящий звонок, набрал номер и через шум и потрескиванье радиотелефона услышал знакомый голос:
- Слушаю вас
- Я из отеля «Клеопатра».
- Да, я узнал вас. Когда?
- Через час сможете?
- Хорошо, - абонент отключился. Петр переоделся, папку, сверток и портмоне поместил в пляжный пакет, вышел из номера в лоджию, перелез через перегородку, по пожарной лестнице спустился этажом ниже, нырнул в лифт, спустился на минус первый этаж и вышел из здания к летнему ресторану на открытой площадке. Теперь, после всех этих маневров, можно было спокойно отобедать. Память о прочитанном в самолете рекламном блоке о кипрских рецептах рыбных блюд и голодный желудок породили живейший интерес к этой теме.
Реклама не была пустозвонной. Довольный Петр отодвинул от себя последнюю тарелку, допил сок, оставил на столе купюру и покинул ресторан. Машина такси была на месте. Пассажир устроился на заднем сиденье, поймал в зеркале заднего вида вопросительный взгляд водителя и сказал: - Кладбище Дертеры, пожалуйста.
Свежий могильный холмик. Простой деревянный православный крест с медной табличкой и русской надписью: Крюков Михаил Иванович. 20.01.1898. –06.07.1979. г. Молодой человек постоял минуту, перекрестился, поклонился и медленно направился к машине. Водитель завел двигатель и замер, ожидая указаний.
- Мне бы хотелось на пару дней найти тихое место на побережье. – Водитель выслушал и на секунду задумался: - Недалеко от Ларнаки есть пансионат «Китион». Но там отдыхают, - таксист замялся, - очень состоятельные люди.
- Поехали, поехали.
Пансионат «Китион» располагался на берегу небольшой бухточки внутри полукруга образованного невысокими холмами. Здание пансионата, построенное в старинном романском стиле на небольшом возвышении, фасадной частью было обращено к морю. Тыльная часть здания была украшена римским перистилем с мраморными колоннами, лавочками и цветниками. За ними бассейн, теннисные корты, поле для гольфа и вертолетная площадка. Затем вплоть до подножия холмов смешанная роща пальм, италийских пиний и ливанских кедров.
Молодого человека встретили в пансионате не очень радушно. Менеджер пансионата – рафинированный мэн неопределенного возраста и национальности – мельком глянул на Питера Хука, – так ему представился гость - равнодушно выслушал его и отчеканил бесстрастным тоном, что у них отдыхают люди, бронирующие номера за полгода, и более, вперед. Молодой человек повернулся и уже собрался, было, уйти, но услышал за спиной тихие слова, произнесенные на русском языке: - Одну минуту, вы господин Петр Крюков? - Да- а, - удивленно протянул гость.
- Что же вы сразу не представились так?
- По той же причине, что привела меня сюда. Я ищу уединения и покоя.
- Понимаю, понимаю. Считайте, что вы нашли здесь и то, и другое и можете не беспокоиться. Здесь бывали очень, очень разные люди, и не было ни одной претензии по поводу нарушения конфиденциальности. Наш девиз: репутация дороже денег. Менеджер нажал кнопку, тотчас из-за портьеры появилась девушка. - Мария, проводите, пожалуйста, гостя в апартаменты номер 7. – Благодарю вас, но нет, нет, не сейчас, - остановил его гость. - Я хотел бы попросить вас об одной услуге. Я приехал на такси из Никосии, а сейчас уеду в Ларнаку. А вас прошу выслать за мной машину к отелю «Астра –Шератон» в Ларнаке. Вы можете это сделать?
- Разумеется. «Ауди» номер 009.
- Спасибо, - Крюков повернулся и пошел к выходу. Менеджер смотрел ему вслед и думал: « Заметает следы. Достали парня».
Спустя час Крюков вернулся в пансионат. Мария отвела его в отведенные ему апартаменты на втором этаже. Теперь можно было заняться изучением документов. Петр расположился в кабинете за письменным столом и достал папку. Заключение о смерти. «Итак, два инфаркта за полгода. Первый на два месяца приковал отца к постели и поставил крест на поездке в СССР. Второй и вовсе оказался смертельным. Завещание. Так, так. Действительно, необычное для завещания положение: «право собственности на наследуемое движимое и недвижимое имущество и финансовые активы переходит к наследнику лишь после заключения им законного брака с…(список для выбора прилагается)». А до наступления этого момента – изволь занять должность вице - президента в отцовской компании. То есть, надо понимать так: если хочешь, вникай в дела бизнеса, а если не хочешь – будь свадебным генералом с высоким окладом. И в том, и в другом случае подбирай из списка кандидатуру жены. Так, а если мои невесты повыскакивают замуж, не дожидаясь меня, или все три откажут мне? Ага. Это тоже предусмотрено. Товарищ «Д» предоставит доказательства, и тогда я вступаю в права наследования в обычном порядке. Хм, спасибо, отец! А мать? А, вот. Пожизненная рента. Миллион австралийских долларов в год. Ну, что ж? На жизнь хватит. И кто же такие, интересно, эти три девицы из списка? Впрочем, спасибо, тебе отец, что их только три, а не двадцать три. Эх, отец, отец! Так, а здесь что? - Молодой человек сломал печать и распечатал толстый сверток. Сверху была пухлая видавшая виды конторская книга с вклеенными между страниц конвертами, «Ветхий Завет» – сразу про себя окрестил ее Петр, тут же объемная красная папка и диктофон «Олимпус». Петр приладил к уху наушник, включил воспроизведение и услышал голос отца: «Здравствуй, сын. Ты слушаешь эту запись, и значит меня уже нет. – Пауза. Слышно было прерывистое дыхание, видимо, спазм, но диктор быстро справился с собой. - А сейчас я вспоминаю нашу январскую встречу в Афинах. Ты прилетел ко мне, и мы отметили и Новый Год, и Рождество Христово, и мой день рождения. Это последние мои светлые воспоминания. Мне тогда так много хотелось сказать тебе, но я не решился. Мне показалось, что ты еще не готов, и я отложил разговор на будущее. Но его уже не было. По возвращении на Кипр меня настиг инфаркт. Потом два месяца постельного заключения между жизнью и смертью. Я не хотел, чтобы ты видел меня таким. Вот тогда-то я и понял истинный смысл выражения «легкая смерть» и постиг глубинную суть мысли Аполлония Тианского: «Небытие ничто, а бытие – мука». И вместе с этим пониманием пришел соблазн обрести легкую смерть. И только вера в Господа Бога нашего Иисуса Христа отвернула меня от греховного шага. И еще я понял: мне осталось совсем немного. И вот меня уже нет. Туда – дорога широка, назад - тропинки не сыскать. А теперь к делу. Я должен сообщить тебе то, о чем не решился сказать в Афинах. Это касается моего прошлого. А прошлое всегда присутствует в настоящем. И не уйти от этого. Ты знаешь, я выехал из России в 1929 году. Подробности тебя не особенно интересовали, и потому я не говорил о них. Теперь скажу. В 1929 году выехать из России простому человеку было невозможно. Никак. Можно было только сбежать. Я и «сбежал». Я был негласным сотрудником ГПУ. Организовал все мой шеф – Глеб Иванович Бокий. Потому бегство и удалось. И не одному, а с Петром Соколовым. Ты носишь имя в его честь. Остальное, если захочешь, узнаешь и поймешь из того, что я условно назвал дневниками. Я кое-что не успел завершить. Надеюсь, завершишь ты. Да поможет тебе Бог. Теперь я уйду со спокойной душой. Я люблю тебя. Прощай. Запись уничтожь»
Петр снял наушник, стер запись и выключил диктофон. «Отец сотрудник ГПУ? И как это прошлое связано с настоящим? И что не успел завершить? И кто такой Петр Соколов? Да, припоминаю. Это было как раз в Афинах. Речь зашла о дружбе, и отец сказал, что у него в жизни было два настоящих друга: Петр Соколов и Дамдин. И тогда же он что-то начал говорить о завещании. Я, помнится, перебил его какой-то глупостью, и отец сменил тему. И вот теперь эти загадки. Так, так. Дамдин. Мне было лет десять, когда он появился и сразу стал называть меня – «сынок ». Высокий, худощавый, седой человек с непроницаемо умным и бесстрастным лицом. И с тех пор он бессменный вице-президент компании, член совета директоров и своего рода alter ego – второе «я» отца. А после отъезда отца на Кипр Дамдин фактически правит бал в отцовском бизнесе. Тоже загадка».
Петр достал «Ветхий Завет». Быстро пролистал книгу. Записи на русском языке сделаны рукой отца. И еще чей-то почерк. Какого-то товарища «Д». И вклеенные конверты. Заглянул в красную папку с подшитыми листами отпечатанных и рукописных текстов на английском языке. Открыл первую страницу. Печатный текст начинался литерой - доктор «SS». Ниже название –«Тиберий».
Товарищ «Д», доктор «SS», а теперь еще и Тиберий? Эх, отец, отец!
Глава II. Тиберий.20-й год до нашей эры.
Стук лошадиных копыт и мерные звуки тяжелой поступи закованного в броню римского легиона легкий ветерок относил в сторону реки вместе с поднятой калигами и копытами дорожной пылью.
Что-то вызывало беспокойство, но что именно определить было невозможно.
Тиберий перевел взгляд правее, уловил стремительное движение и успел чуть отклониться и развернуть в седле корпус. Это и спасло его. Удар камня пришелся в левое плечо, получился скользящим, но все же очень сильным. От удара его развернуло и качнуло назад, но он все же удержался в седле. От боли перехватило дыхание, в глазах запрыгали красные, фиолетовые и зеленые искры. Левая рука повисла плетью. Два звена броневой защиты – лорика сегментатэ - погнуло и выбило из гнезд крепления на плече. Тиберий справился с болью, правой рукой выхватил меч и показал им направление, откуда прилетел камень. Там, недалеко, впереди и справа от дороги, теснились несколько десятков выложенных из грубо отесанных камней полуразрушенных лачуг. Они прилепились к склону небольшой горы, увенчанной беспорядочным завалом камней разрушенной крепости. Людей видно не было. Село было мертвым. За спиной Тиберия пропела труба, префект конницы обошел его слева и пустил коня в галоп. Слева и справа от пешей колонны вслед за ним, гремя железом и камнями, полетела конная турма. Обгоняя Головную центурию, турма разделилась. Часть конников, оставляя цепь, понеслась направо, огибая и отрезая поселок от реки Аракс. Другая часть, тоже оставляя цепь, рванулась вперед по дороге и за горой тоже ушла вправо, завершая, таким образом, окружение горы и села. Вновь пропела труба, солдаты Головной центурии развернулись в боевой порядок и бегом устремились к лачугам. Тиберий убрал меч в ножны и махнул рукой. В третий раз пропела труба, и колонна Пятого легиона «Алауда» колыхнулась и двинулась вперед. За горой с разрушенной крепостью дорога круто уходила влево, повторяя излучину реки. Тиберий увидел перед собой ровный зеленый луг, ниспадающий к берегу. Лучшего места для лагерной стоянки нельзя было и придумать, посмотрел на солнце, зависшее над вершинами горного хребта, и жестом подозвал к себе легата легиона. После короткого на ходу совещания вновь пропела труба, и радостное оживление пронеслось над легионом. Дневной переход через Ширакское нагорье был тяжел, и «мулы Мария» порядком подустали. («Мулы Мария» – так в шутку называли легионеров из-за того, что каждый нес на себе нелегкое снаряжение по перечню полководца и реформатора римской армии Гая Мария. Прим. авт.)
Легат легиона Корнелий Сцевола свернул с дороги и поскакал по полю, следом за ним трубач с прыгающей за спиной трубой и знаменосец в традиционной волчьей шкуре с оскаленной пастью и с высоко поднятым штандартом. Императорский орел штандарта полыхал в лучах солнца. Тиберий съехал на обочину и остановился, пропуская колонну, наблюдая, как она растекается по полю людскими ручейками, и затем присоединился к замыкающей колонну конной группе. В центре поляны на высокой стойке закрепили штандарт, рядом поставили шатер Тиберия и палатку легата легиона. Две незащищенные рекой стороны лагеря ощетинились оборонительным частоколом из связанных канатами остро заточенных кольев. На легких разборных смотровых вышках уже заняли свои места дозорные. Над лугом заклубились дымки кашеварен. Цепи легионеров от кашеварен протянулись к реке. Огромные котлы заполнялись водой передаваемой по живым цепочкам в медных котелках. Лагерная жизнь кипела, слышались крики команд, возгласы и смех легионеров. Около шатра Тиберий спешился и скривился от боли, поддерживая безжизненную руку. Здесь его уже поджидали армейские эскулапы. Осторожно сняли броневую защиту, усадили на ложе и стали осматривать опухшее плечо. Удовлетворившись осмотром, старший лекарь положил свою левую руку на плечо раненого, правой рукой взял его запястье и неожиданно с силой дернул к себе. От дикой боли Тиберий вскочил, правая рука непроизвольно рванулась к мечу. Но, к счастью, меч остался в ножнах, а голова эскулапа на плечах. Обезумевшие, было, от боли глаза Тиберия стали приобретать осмысленное выражение, он пошевелил пальцами левой руки, согнул в локте руку, приподнял левое плечо и с удивлением убедился, что рука ожила и боль ушла. Довольные щедрой наградой ушли и лекари.
Тиберий вышел наружу и увидел невдалеке десяток легионеров, окруживших двух оборванных, избитых и связанных мужчин, переводчика и стоящего чуть поодаль старшего центуриона личной охраны Тиберия по имени Марк и кличке Пипинн – прозванного так легионерами за его неуемный и задиристый характер. ( Пипинн – от лат. рipinn – гениталии мальчика В просторечии - писька). Марк, увидев Тиберия, подбежал к нему и, кивнув головой в сторону связанных пленников, сказал: - Оба прятались в развалинах крепости. Этот молодой запустил камень из пращи. А второй – его отец. Умоляет не убивать дурня и все время бормочет про какого-то Клодия Криспа. - При упоминании этого имени Тиберий насторожился: - Клодия Криспа? Этих двоих ко мне. Сначала молодого. – Тиберий вернулся в шатер и сел на ложе. Послышался шум, и двое легионеров втащили в шатер связанного юношу и бросили его на колени перед Тиберием. Тут же вошел переводчик. Тиберий, обращаясь к пленнику, спросил: - Ты хотел убить меня. Почему? - Под свисающими на лицо длинными перепутанными прядями светлых волос сверкали голубым огнем ненависти заплывшие от побоев глаза. Засыхающая кровь коркой покрыла губы и подбородок. Тиберий про себя отметил: « В глазах только ненависть, страха нет» Пленник тряхнул головой, отбрасывая с лица волосы, и быстро и возбужденно заговорил: - Не только тебя! Я всех вас хочу убить!
- Это я понял. Но почему?
- Вы убили мою мать, истребили мой род и убили моего царя.
- Твоего царя? Я полагаю, ты говоришь об Арташесе? Несчастный, что тебе за дело? Теперь у тебя другой царь – Тигран – и что из того?
- Я служил тому царю. А этот – убийца!
- Ах, вот как! - Тиберий криво усмехнулся. - Если ты служил царю, то должен знать, что каждый царь – убийца. В той или иной степени. – Пленник молчал. Тиберий спросил: - Как же это случилось, что мать погибла, а отец и ты остались живы?
- Мне тогда было два года. Отец увез меня в Мелитену и не успел вернуться в Рандею. Мать осталась там. Она была беременна. – « Теперь понятно, - подумал Тиберий, - Мелитена сдалась без боя, а Рандею легионам Марка Антония пришлось штурмовать. И посему город был разрушен, а жители истреблены или угнаны в рабство», - помолчал и приказал: - Увести! - Арестанта подхватили под руки, выволокли из шатра и тут же ввели второго. Этот сам упал на колени и пополз к Тиберию причитая: - Не убивай его, не убивай! Я все скажу. - Один из конвойных легионеров тупым концом пилума ( рilum (лат.) – метательное копье) сильно ткнул ползущего под ребра, нагнулся и за ногу оттащил его назад. От удара копьем пленник завалился набок и выгнулся, беспомощно хватая губами воздух. Его снова поставили на колени и, когда ему удалось, наконец, вдохнуть и восстановить дыхание, Тиберий недоуменно приподнял бровь и спросил: - Что ты можешь рассказать мне такого, чтобы я помиловал своего убийцу?
- Я расскажу, расскажу тебе про Клодия Криспа, – это было сказано тоном, обещающим нечто загадочное. - Тиберий притворно зевнул и равнодушно спросил: - Кто такой Клодий Крисп? Не пытайся морочить мне голову, – и выразительно посмотрел на легионера. Тот шагнул к пленнику, перехватил копье в обе руки, перекинул через голову допрашиваемого и несильно прижал его горло древком копья к своему колену, глаза того выкатились, он с трудом прохрипел: - Не надо, послушай, послушай меня, я скажу правду. – Тиберий махнул рукой, и легионер вернулся на свое место. - Говори. – Пленник начал быстро говорить: - Этого человека – Клодия Криспа – люди царя Тиграна настигли сегодня на дороге в Гюмри у разрушенной крепости. Он пытался спрятаться в развалинах, но его нашли. Он сопротивлялся, его ранили, скрутили и стали пытать. Он назвал свое настоящее имя – Клодий Крисп, а потом они его били и все спрашивали про какой-то свиток и знаки на камне – талисмане Пятнадцатого легиона. Талисман был при нем. Про свиток и знаки он им ничего так и не сказал и умер. Камень-талисман и труп они забрали с собой.
- Откуда тебе все это известно?
- Мы с сыном тоже прятались в развалинах и все слышали.
- Почему же вас не нашли?
- Нас не искали, они не знали, что мы там. Их интересовал только тот человек, и они торопились.
- Это все?
- Нет, не все. Когда все было кончено, мы обыскали то место, где Клодий Крисп гремел камнями, будто что-то прятал. Это было рядом с нами и совсем незадолго до того, как его обнаружили. – Бровь Тиберия вновь полезла вверх: - Да? И что же?
- Мы нашли обрывок пергамента с какими –то записями.
- И где же он?
- Мы его перепрятали там же, в развалинах.
- Ах, вот как! Марк! – крикнул Тиберий в сторону полога. Марк появился тотчас. – Вы слышали? - Получив утвердительный ответ, Тиберий приказал: - Отведите его к крепости, найдите и принесите спрятанное. - Марк кивнул легионерам, они подхватили под руки пленника, подняли его с колен и все покинули шатер. Следом вышел и Тиберий. Солнце уже закатилось за пики далекой горной гряды. Непривычная тишина в лагере подсказала: наступило время ужина. Тиберий направился к палатке легата, где под его присмотром сервировали походный стол. Запах чечевичной похлебки с вяленым мясом и сильфиума – уксусно-перцовой приправы, - казалось, заполнил все вокруг. За ужином Тиберий поинтересовался: - Скажите, Корнелий, ведь до перевода в Галлию вы служили на Востоке, не так ли? Вам известно что-либо о талисмане Пятнадцатого легиона? – Старый воин отодвинул блюдо, вытер губы и медленно, словно припоминая, повторил: - Талисман Пятнадцатого Победоносного? Да, да, конечно. Это старая история, ее знают, я думаю, все, кому довелось воевать на Востоке. Случилось это более полувека тому назад во время похода Лукулла в Армению и Парфию. На марше недалеко от Эдесы легион внезапно был атакован парфянами. Их конница как горный поток вылетела из ущелья и уже начала растекаться в лаву, но тут произошло чудо. Грянул гром, и лошади конников обезумели и пошли в разнос. Командирский конь споткнулся и на всем скаку рухнул на землю, подминая под себя запутавшегося в стременах всадника. Образовалась свалка и началось беспорядочное кружение. Легион успел выстроить «черепаху» ( «Черепаха» – боевое построение для отражения кавалерийской атаки. Прим.авт.) и выпустить вперед фундиторов ( фундиторы – пращники, обученные метанию боласов – связанных цепью металлических шаров. Прим.авт.) и триариев с метательными копьями. Началось избиение парфян. Когда все было кончено, фундиторы, собирая в поле свои снаряды, нашли два истлевших человеческих скелета и рядом необыкновенной красоты муреновый камень в виде небольшой, полупрозрачной, зеленоватой, трехгранной пирамиды. ( Мурена – так называли зеленый флюорит. Прим. авт.) Считается, что именно этот камень попал под парфянское копыто и спас легион. На одной из его граней вырезали традиционное S.P.Q.R. – Сенат и народ Рима, - на другой: legio 15 victrix – Пятнадцатый Победоносный легион. Камень стал талисманом и оберегался также как штандарт – серебряный императорский орел легиона.
- Что же стало с ним дальше? – спросил Тиберий. – А дальше? - легат тяжело вздохнул, - Четверть века талисман приносил удачу. Затем бесславный поход Красса и разгром римской армии при Каррах. Из всех легионов Красса только Пятнадцатому удалось сохранить в кровавой бойне не только часть людей, но и знамя. Талисман же был утрачен. Парфянами в том бою командовал Сурен – армянский полководец на парфянской службе. Отрубленную голову Красса с залитым в глотку расплавленным золотом он отправил как подарок парфянскому царю, а знамена поверженных римских легионов и талисман передал своему царю Артавазду. Такой грустный финал, – закончил Корнелий. Тиберий повернул голову и увидел Марка Пипинна, переминающегося в ожидании с ноги на ногу у его шатра. Быстро темнело и свежело. Тиберий встал, поблагодарил легата за ужин и беседу и направился к себе. Зайдя в шатер, зажег светильник, поеживаясь, накинул на плечи плащ с меховым подбоем и позвал Марка. Тот вошел и сразу протянул Тиберию руку с обрывком найденного пергамента. Тиберий сел на ложе, придвинул к себе светильник, взял пергамент, расправил его и прочитал: «Западный склон в июльские календы. На заходе солнца от родника. Талисман укажет». – Тиберий поднял голову и спросил: - Это все что нашли? – Да, - ответил Марк.
- Хорошо. Приведите сына и отца ко мне.
Когда их ввели, Тиберий встал и сухо и бесстрастно объявил: - Я пришел с миром и не хочу крови. – Тиберий сделал паузу и, пристально гядя в глаза отцу, спросил: - Имя ? – Ашот, - ответил пленник. – Ты свободен, Ашот, - Марк, развяжите ему руки. А его, – кивок в сторону сына, - я передам царю Тиграну. – Тиберий увидел, как от удивления заплывшие глаза сына расширились настолько, насколько это возможно. Отец же издал глухой стон, упал на колени и хрипло прорычал: - Лучше убей нас обоих сам! Мы бежали от Тиграна. Он вырезал всех людей бывшего царя. Не пощадил даже своих родственников! Он убьет сына!!
Тиберий, пока Марк развязывал веревку, освобождая руки пленника, задумчиво и молча переводил взгляд с отца на сына и обратно. – Увести, - кивок в сторону сына, - и, Марк, оставьте нас троих. Легионеры, Марк и арестант-сын вышли в темноту. Удаляясь, от шатра они слышали спокойный, приглушенный разговор. Слов было не разобрать. Скоро шатер покинул и переводчик. Он, правда, быстро вернулся и привел с собой еще одного человека. Этот человек - казначей легиона - войдя в шатер, отстегнул от пояса под плащом небольшой кожаный мешочек, передал его Тиберию, и сразу ушел. Тиберий открыл мешочек и заглянул в него. Тускло блеснули статиры – греческие золотые монеты. - Ты понял, Ашот?, - обратился он к бывшему пленнику, - мне нужен талисман Пятнадцатого легиона, тебе же нужен сын. Он пока погостит у меня, - с этими словами Тиберий вручил мешочек освобожденному пленнику. Переводчик, поймав взгляд Тиберия, удалился. Спустя небольшое время двое покинули шатер и направились к Преторианским воротам лагеря. Узнав Тиберия, караульные отсалютовали ему копьями и открыли ворота. Тиберий вывел спутника за ворота лагеря, постоял некоторое время, глядя вслед удаляющейся освещенной луной фигуры, пока та не растворилась в ночи, и вернулся в лагерь. В шатре Тиберий скинул плащ, снял тяжелый пояс с мечом и ножом, устроился на ложе, укрылся плащом и потушил светильник. Надо было привести в порядок мысли. «Итак, или я опоздал на несколько часов, или Крисп затянул с побегом. Да, сомнений нет, он бежал. Что же произошло?» Перед глазами возникли строчки: «Западный склон в июльские календы. На заходе солнца от родника. Талисман укажет».
Петр вложил закладку и закрыл Красную Папку: «Бог с ним, с талисманом. Это потом. А сейчас не мешало бы познакомиться с невестами. Эх, отец, отец!» - и положил перед собой «Ветхий Завет».
Глава III. Дневник отца.
Первая страница начиналась с обращения отца: « Я понимаю, Петр, что тебя в первую очередь интересуют невесты. Это естественно для молодого человека, тем более, я надеюсь, ты уже успокоился после прочтения завещания. Фотографии невест, их данные и жизнеописания ты найдешь в конверте. Но не торопись. Успеешь. А сейчас я хочу поведать тебе опять- таки кое-что из прошлого. С Петром Соколовым мы вместе работали в эпоху товарища Сталина в закрытой Московской лаборатории Института мозга. Часть научного и технического персонала была представлена, как я, негласными сотрудниками ВЧК, потом ГПУ. Это тщательно скрывалось от окружающих, другая часть персонала была, как их называли, чистыми учеными. Петр Соколов из таких. По линии ГПУ нас курировал Глеб Иванович Бокий, он был моим прямым шефом, а научным руководителем был Папа - Бехтерев Владимир Михайлович, настоящий ученый, как тогда говаривали – глыба. Мы были энтузиастами и искренне верили, что осталось сделать шаг, максимум два, и мы овладеем секретами головного мозга человека. Зачем? Представь, если бы люди рождались с генетически усвоенной и передаваемой как функция мозга по наследству потребностью к выполнению, скажем, хотя бы двух из десяти Христовых заповедей: не убий и не укради. Я уж не говорю об остальных. Человечество было бы совсем другим, верно? Или, к примеру, если б удалось через мозг привить и генетически закрепить в сознании масс политические и нравственные убеждения, открывающие путь к бескровной, именно БЕСКРОВНОЙ Мировой Коммунистической Революции, а значит и путь к созданию общества свободного от насилия, угнетения, зависти, лжи и корысти. А? Какая перспектива! Но Папа Бехтерев вдруг неожиданно умер. По одной версии, видите ли, отравился колбасой. По другой: был отравлен по приказу Бокия его дружком Григорием Майрановским, был у нас такой чудодей-химик. Отравили же его потому, что, якобы Папа достиг цели и сделал величайшее научное открытие. Сделать-то сделал, но, в силу, как тогда говорили, своей политической близорукости, решил сначала передать свое открытие на Запад и только потом опубликовать в СССР, чтобы, так сказать, альтруистически уравнять шансы капиталистов и коммунистов в беспримерной исторической схватке двух политических систем за право ваять мозги рядовых граждан. Папину «посылку» на Запад Бокий перехватил, рукописи изъял, но только позже выяснилось, что ключ к прочтению и пониманию своего открытия папа унес с собой в могилу. Говорили, что товарищ Сталин товарищу Бокию этого так и не простил. И вылез таки через несколько лет этот прокол товарищу Бокию боком. Плохо кончил товарищ Бокий.
Злопыхатели муссировали еще две версии смерти Папы.
Будто Папа – человек крепкий, но уже далеко не юноша – сильно перетрудился с молоденькой аспиранткой. Была у нас такая. При ее появлении у всех, кто видел ее впервые, отвисала челюсть, а в голову, извини за натурподробности, ударяла сперма, глаза лезли на лоб, и неприлично набухали и оттопыривались штаны. В публикациях этой дивы иногда явно сквозил папин стиль, что и было, видимо, основанием для кривотолков о папиной «сладкой смерти». Ну, и последняя версия: Папу отравил на почве ревности кто-то из воздыхателей этой прелестницы. Как говорится: за что купил, за то и продаю. Но, как бы там ни было, со смертью Папы радужные научные перспективы отодвинулись в туманную даль. И тогда Бокий снова обратил свой взор к Тибету ( говорили, что он отправлял туда экспедиции и раньше, но неудачно) и решил отправить в Тибет за знаниями весьма способного ученого Петра Соколова. И меня вместе с ним, причем так, что Петр об авторстве этой затеи и участии в ней Бокия не имел ни малейшего представления. Бокия же, вероятно, подтолкнули к этому решению немцы. Как только Генрих Гиммлер стал рейхсфюрером СС, а это назначение состоялось в начале 1929 года, черный орден приступил к тибетским изысканиям. До прихода фюрера к власти это делалось в обстановке строжайшей секретности.
Вот так, с подачи Глеба Ивановича Бокия, мы и попали сначала в Харбин. Здесь белоэмигрантская контрразведка пристегнула к нам Дамдина. Спасибо ей за это, потому что случилось непредвиденное: отношения между нами переросли в настоящую дружбу. Я, помнится, говорил тебе об этом. Второй и полной для всех неожиданностью было решение Петра остаться послушником в монастыре Самье. Он там и остался, проявив решительность и твердость духа, достойную его имени. Ведь Петр по-гречески – камень, скала.
Я уехал в Австралию. Дамдин вернулся в Харбин.
К 1939 году мне стало ясно, что мир движется к войне. Я к тому времени был уже человеком небедным и как русский патриот хотел быть полезен Родине. ( Черт, не люблю я этот пафос, но тут ничего не попишешь.) Открыто объявиться я не мог. Вячеслав Менжинский, он в год нашего «побега» из России был председателем ОГПУ, к тому времени уж давно умер, Бокия расстреляли как врага народа, так что для всех в России я был беглец, предатель и подлежал безусловной ликвидации. Единственный человек, кто мог бы мне помочь в этом деле, и кому можно было довериться, был Соколов Петр. Не буду забивать твою голову ненужными подробностями, скажу только, что Бокий втемную для Соколова позаботился о том, чтобы у него была возможность возвращения на Родину. Через Швецию.
И я отправился к Соколову. Мне повезло, я застал его буквально на пороге монастыря. Он тоже пришел к мысли о неизбежности войны для СССР и потому решил вернуться домой. Петр действительно помог мне. Не ведаю: сколько танков и самолетов собрали на мои деньги, но я, поверь мне, горжусь этим. Да. А Петр погиб в 42 –м году в осажденном Ленинграде.
Дамдина я нашел в пятьдесят девятом году. Случайно услышал по радио, что некоего Дамдина Китай обменял на своего прогоревшего на Тайване разведчика. К счастью, это оказался тот Дамдин. Дальнейшее тебе известно. Кстати, на Дамдина ты можешь положиться в любой ситуации как на самого себя. Да. Так вот, вернусь назад, в 39 -й год. При расставании в Калькутте Петр прочитал мне письмо его отца из Каира. Отец Петра еще до февральской революции выехал из России в Египет читать лекции по истории на факультете египтологии Каирского университета. Петр зачитывал письмо, а я никак не мог понять: зачем он это делает, и потому слушал вполуха. Речь в письме шла о том, что первые сведения о поисках рецептов бесстрашия и бессмертия восходят аж к третьему или даже четвертому тысячелетию до нашей эры. Еще герой шумерских баллад Гильгамеш страдал и искал цветок бессмертия. А спустя полтысячелетия его потомок - Саргон Древний – будто бы открыл секрет бесстрашия, сделал таковыми своих воинов, одержал ряд блестящих побед и объединил страну. Возникла первая цивилизация. Шумерская. Еще ее называют Месопотамской. Затем египтяне, царь Соломон, Александр Великий, императоры Октавиан Август и Тиберий. На этом абзаце письма, я это точно помню, Соколов остановился, посмотрел на меня долгим взглядом и сказал: - Твои глаза пусты и безразличны. Но запомни: и тебя не минует чаша сия. - И больше ничего не сказал. Я не совсем понял его: Александр Великий, Август, Тиберий и какая-то чаша, да и вообще - причем здесь я, но не стал углубляться в детали. Однако сказанное запомнил. Запомни и ты. И прости за сумбур. Эти листки прошу уничтожить.
А теперь вперед, к невестам».
Глава IV. Принцип свахи.
“Так, так, к невестам. – Петр посмотрел как последняя струйка дыма оторвалась от кучки пепла в пепельнице, извлек из конверта листки рукописного текста с прикрепленными к ним фотографиями и внимательно рассмотрел их: “Да, все девушки хороши, но эта, эта просто красавица. Посмотрим кто такая.” - Рукописный текст был сверху помечен рукой отца : “От товарища “Д”. “Черт побери, опять шифр, кто такой товарищ “Д”? Ну, ладно, что же он пишет – товарищ “Д”?
- Семенова Наталья Борисовна, 1957 года рождения, родилась в Казахстане, проживает с родителями в Москве, адрес, студентка (1975год) института Народного хозяйства.
Дед по линии отца - Семенов Георгий Петрович.
Отец – Семенов Борис Георгиевич.
Мать – Гринева Екатерина Георгиевна.
Брат - Семенов Николай Борисович.
Дед по линии матери – Гринев Георгий Иванович.
Петр хотел уже, было, отложить скучное чтиво, автоматически перевернул страницу, и тут его взгляд наткнулся на выведенную отцовой рукой и подчеркнутую красным карандашом строчку: «Я решил избавить тебя от чтения труда товарища «Д» и потому изложил историю семьи этой красавицы в собственной редакции. Итак, первый дед - Семенов Георгий Петрович, герой гражданской войны, орденоносец, воевал в Чапаевской дивизии, командовал эскадроном, отчаянный рубака, перенес несколько тяжелых ранений. Легендарный комдив лично награждал его буркой со своего плеча и именным наганом. Его родной брат – Семенов Тимофей Петрович – в свое время занимал должность начальника Секретно-политического отдела ВЧК-ГПУ, затем стал видным деятелем Коминтерна.
По окончании гражданской войны еще какое-то время Георгий Петрович служил, затем по состоянию здоровья из армии был уволен и направлен на ускоренное обучение в Промакадемию. В 1928 году с началом индустриализации страны назначен начальником Самарского речного пароходства с задачей приведения его деятельности к нормам социалистического хозяйствования путем ликвидации последствий НЭПа. Последствия же были таковы, что за эти годы пароходство обросло как сучка блохами неимоверным количеством всякого рода посреднических и явно жульнических шарашек. Вот эту то, как тогда говорили, гнилую капиталистическую коросту на здоровом теле важного народнохозяйственного предприятия со всей пролетарской ненавистью и принялся рубать бывший чапаевский конник. И все бы славно, но случилось то, что предвидеть было нельзя ну никоим образом. Наш герой влюбился и женился. Его избранницу звали Александра – Шура. И все бы ладно, и все бы складно, но на ту беду у Шуры была красавица сестра Елена. Она с семьей: мужем Анатолием – инженером-путейцем, выходцем из дворянской семьи - и двумя малыми детьми – Борей и Надей, трех и пяти лет соответственно, - тоже жила в Самаре. Далее события развивались в жанре любовного романа. Семенов воспылал неукротимой страстью к Елене - сестре жены. Любовь накрыла его, как конная лава накрывает захваченного врасплох врага. Трагическая развязка наступила 7 ноября 1930 года. Праздник революции. Митинги и шествия, революционные речи и воспоминания, подогретые, конечно же, развесёлыми и не всегда умеренными праздничными возлияниями. Вечером этого дня разгоряченный герой прямо за столом на глазах семьи застрелил мужа Елены из именного нагана. На следствии Семенов утверждал, что застрелил родственника «как социально-чуждого элемента» и заявил, что намерен оставить свою бездетную жену Шуру и сочетаться законным браком с сотворенной им вдовой Еленой, усыновить ее детей и воспитать их как родных в духе революционных традиций и коммунистических идеалов. Судить коммуниста, орденоносца, чапаевского героя, родственника высокопоставленного чекиста и потенциального кормильца двух малолеток, не стали, и тихо отправили на работу в Киргизию начальником нефтебазы железнодорожной станции Пишпек. Вместе с ним уехала и Елена с детьми. «Как же так? – спросишь ты, - она стала жить с убийцей собственного мужа?» А вот так! Надо вспомнить: на дворе 1930 год, а над страной уже встал во весь рост призрак ужаса - страшнейшего голода! Все помнили и голод 1922-23 годов, который, как тогда говорили, переселил почти треть населения из губернии Самарской в губернию «Могилевскую». Да. А на руках двое малых детей. И их надо кормить! О, Боже, Боже!
Георгий Петрович слово сдержал. Детей он принял как своих, и они со временем полюбили его (дети!) и почитали как родного отца.
Когда началась война, Георгий Петрович сразу же попросился на фронт. Но медкомиссия признала израненного, постаревшего и больного добровольца негодным к воинской службе. В октябре 1941 года, когда немцы вышли к Москве, Семенов отправил в областной комитет партии (высший орган местной власти) письмо, где изложил, что не может в такое тяжелое время отсиживаться в тылу, уходит на войну и просит позаботиться о семье. Прихватил именное оружие и ушел. Ушел, и больше никаких известий о нем не было.
Елена детей все же вытянула, поставила на ноги. Боря и Надя повзрослели и стали жить своей жизнью. Елену и сестру Шуру жизнь вновь прибила к одному берегу, они примирились и друг с другом, и с прошлым и, представь себе, доживали свой век под одной крышей. И даже похоронены рядом на алма-атинском кладбище: Семенова Елена и Семенова Александра.
Теперь о втором деде, о Гриневе. Дед Гринев происходит из семиреченских казаков. В Первую Мировую войну дослужился до офицерского звания. В гражданскую войну командовал эскадроном в Каппелевском корпусе армии Колчака. Красный дед Семёнов и белый дед Гринев воевали друг с другом. Георгий против Георгия. О, Боже, Боже! Белому деду повезло. Ему удалось легально вернуться из Маньчжурии в СССР. Он даже получил высшее образование - закончил Уральский Политехнический институт. В 1935-м полоса везения прервалась. Арестован, приговорен к расстрелу, затем расстрел заменили на 25 лет лагерей.
В 1939 и1941 годах освобождался из мест заключения для участия в боевых действиях. Геройски воевал с фашистами, был ранен, имеет множество боевых наград. Живет в ближнем Подмосковье.
Но вернемся в 1930 год. К убитому “социально- чуждому элементу”. Его имя – Соколов Анатолий. Он был двоюродным братом Петра Соколова”.
Петр отложил листки с фотографией в сторону: - “Ах, вот в чем дело! Значит настоящая фамилия кандидатки в невесты Натальи не Семенова, а Соколова! Итак, Наталья - внучка убитого Соколова и, стало быть, двоюродная внучка Соколова Петра! Так, посмотрим следующую кандидатуру. Мария. Проживает в городе Чите. И тоже родственница Петра Соколова! Так! Следующая. Нина. Проживает в Ростовской области в поселке Соколово-Кундрючинский. Хм, какое необычное название! Нина, разумеется, тоже родственница! Вот он принцип свахи: все кандидатуры являются родственницами Петра Соколова. Ах, отец, отец!”
Жизнеописания Соколово-Кундрючинской и Читинской девиц Петр читать не стал, зевнул, устало провел рукой по лицу и потер глаза. Сказывались ночной перелет, дневная суета и долгое чтение. Противная щетина на лице напомнила о вещах, оставленных в отеле “Клеопатра”. Молодой человек положил закладку между страниц, закрыл и отложил в сторону “Ветхий завет”, пододвинул к себе сервисную карту пансионата, просмотрел ее, позвонил менеджеру и попросил подготовить машину. Перевел взгляд за окно. Солнце уже ушло. На пляже перед пансионатам собралась группка любителей вечернего морского купания. Петр вздохнул еще раз, покинул апартаменты и спустился в холл.
- Охрану? – предложил менеджер. – Петр отрицательно качнул головой и пошел к выходу. Бросив взгляд вслед отъехавшей машине, менеджер скользнул за портьеру, поднялся на второй этаж, открыл своим ключем апартаменты, проследовал в кабинет и склонился над книгой “Ветхого Завета”. В его руках появился миниатюрный фотоаппарат “ Минокс”.
Спустя пару часов, когда уже стемнело, Петр вернулся в апартаменты, оставил сумку и дипломат у двери, сразу проследовал в спальную комнату, разделся и рухнул в постель. И сразу провалился в сон. Это был какой-то странный сон. Будто он верхом на коне во главе множества вооруженных всадников движется по извилистому и нескончаемому каменистому ущелью, медленно уходящему на подъем. И все время хочется пить, и ему подают воду в мешке из воловьей кожи, и он жадно пьет, пьет, но жажда не уходит. Но, вот, наконец, он выбирается на гребень невысокой гряды и видит перед собой пологий спуск, и там, в низине, в двухстах шагах, длинную растянувшуюся колонну римского легиона. Какая-то сила толкает его, в руке оказывается клинок, указывающий на римлян, конь срывается в галоп и летит на колонну. Всадник видит как слева и справа его догоняют конники и выстраиваются в линию атаки. И когда до римлян остается сто шагов, страшный грохот обрушивается на всех сверху. Коня понесло влево, и всадник увидел перед собой на земле что–то блестящее. Это что-то, неотвратимо приближаясь, вспыхнуло под конем ярким зеленым светом. Ноги коня подломились, земля стремительно приблизилась и.. И в этот момент Петр проснулся. Посмотрел на часы. Оказалось, что спал он всего лишь час. Во рту пересохло и хотелось пить. Обильная обеденная рыба требовала воды. Встал с постели, подошел к мини-бару, открыл его, увидел бутылку “ Лутраки” и сразу вспомнил назидание отца в Афинах: “ Если ты без женщины, никогда не пей на ночь “Лутраки”, не заснешь”. Взял “Аква минерале” и здесь же с наслаждением выпил всю бутылку. Улегся в постель, устроился поудобнее и..и.. понял, что не заснет и без “Лутраки”. Стоило лишь закрыть глаза, как где- то в мозгу вспыхивала зеленая вспышка и возникал силуэт лежащего на ложе человека, укрытого плащом с меховым подбоем. - “Талисман, чертов талисман с Тиберием не дают спать”. – Петр еще немного поворочался в постели, встал, пошел в кабинет, включил настольную лампу и придвинул к себе Красную Папку.
Глава V. Тиберий. Продолжение.
Лагерь затих. Только со стороны Главных ворот ветерок иногда доносил приглушенные голоса, бряцанье металла и мягкий конский топот. Это уходили в лунную ночь и возвращались сторожевые конные дозоры. Тиберий опустил руку и проверил: удобно ли лежит рядом с ложем его пояс с мечом и ножом, и только после этого закрыл глаза. Сразу же перед глазами возникли строчки: « Западный склон в июльские календы. На заходе солнца от родника. Талисман укажет». Загадка. Все это с самого начала было загадочным. А началось это два месяца назад. Тиберий прибыл с галльскими легионами в лагерь Виндобону (Ныне г.Вена. Прим. авт.) и узнал, что здесь его уже дожидается приказ императора Августа, предписывающий ему со всей возможной поспешностью прибыть с Пятым легионом «Алауда» в Коринф. Никаких разъяснений: почему именно с этим легионом и зачем в Коринф – не последовало. Преодолев по Ахейской дороге неблизкий путь через Верхнюю Паннонию, Далмацию и Македонию, Тиберий предстал перед ожидавшим его в Коринфе императором. Не дослушав приветствий и доклада, Август выразил желание немедленно провести смотр легиона. Делать нечего: пришлось уставшим, злым, потным, голодным и покрытым дорожной пылью легионерам дефилировать на гипподроме перед трибуной императора. Август же был в восторге и не скрывал этого, восклицая: - Какие солдаты! Нет, не зря Цезарь в свое время переселил в Косматую Галлию квадов и гельветов. ( Квады и гельветы – кельтские племена, проживавшие на территории современной Швейцарии. Прим. Авт.) Каковы, а? Они - лучшие, их я отправлю в Армению, - и стал спускаться с трибуны. Тиберий и легат легиона Корнелий с недоумением переглянулись и последовали за ним.
Все прояснилось и стало на свои места вечером за ужином в роскошном дворце Цезаря на Истмийской горе. Разгоряченный любимым ретийским вином, пребывая в благодушнейшем настроении, император Август заявил: - Пришло время завершить дело Цезаря. Цезарь полагал, что обеспечение мира в наших восточных провинциях недостижимо, пока существует угроза объединенного противостояния Риму со стороны Понтийского Царства, Армении и Парфии. Походы Лукулла, Красса, Сакса и Антония доказали это. И посему Цезарь поставил перед собой цель: уничтожить Понтийское Царство и умиротворить Армению, лишив, таким образом, Парфию союзников, и, следовательно, возможности наносить Риму удары в спину. Цезарь разгромил Понтийское царство, поделив его земли на две части и передав их Вифинии и Каппадокии. Это было мудро, как и все его дела. Но Фортуна и боги Ларов не дали ему завершить начатое. Значит, завершим мы. Теперь дело за Арменией. – Август покинул ложе и направился к открытой дворцовой террасе, нависающей над каменистым склоном горы. Гости подхватились и последовали за ним. С террасы открывался великолепный вид на Истмийский залив, заполненный огромным количеством судов. Отсюда, с террасы, издалека и сверху, они казались щепками, брошенными в воду чьей-то гигантской рукой. – Август простер туда руку: - Вот! Либурнийская флотилия! Самые быстрые и надежные суда в мире. Эти суда возьмут на борт вас и легион «Алауда». – Глядя на удивленные лица гостей, Август продолжил: - Да! Вам предстоит морское путешествие в Трапезунд, затем марш-бросок в Армению через Понтийский перевал к Гюмри и далее через Ширакское нагорье к долине Эребуни и Арташату. Да, к Арташату! К этому, по выражению Цезаря, «Армянскому Карфагену». Нет, нет! Брать его в осаду и сокрушать вам не придется. Вы понесете мир. И должны принести его к стенам армянского Карфагена стремительно и мощно, показав всем могущество и величие Рима! - Император хлопнул в ладоши, подзывая слуг. Лиловокожий африканец, выслушав распоряжение Августа, принес деревянный резной ларец и с поклоном передал его императору. Август указал гостям на расставленные на террасе за ложами кресла и, когда все расположились в них, передал ларец Тиберию. Тиберий открыл крышку, извлек из ларца золотую диадему с кроваво-красным рубином и вопросительно посмотрел на Августа.
- Это царская диадема. В Армении произошла смена власти. Эта диадема- подарок Рима новому армянскому царю Тиграну. Вам выпала честь вручить ему этот подарок. – Тиберий вернул диадему на место и достал из ларца свиток. Август кивнул, и Тиберий развернул свиток. Это была подробная карта предстоящего маршрута движения легиона от Трапезунда до Арташата с указанием в милях расстояний дневных переходов. (Римская миля – mille passuum – 1000 шагов. Прим. авт.). Тиберий передал свиток Корнелию и осторожно заметил: - Мой император, здесь обозначены максимально возможные дневные переходы для равнинных условий, в горах же все может быть иначе, - и вновь посмотрел на Августа. Император недовольно поджал нижнюю губу и процедил: - Именно поэтому я выбрал тебя, Корнелия и легион «Алауда». У вас не может быть иначе, у вас будет как надо. – Помолчал немного, чуть наклонился вперед и, понизив голос, сказал: - Там, в Армении, к вам обратится человек. Он назовет свое настоящее имя – Клодий Крисп - и передаст вам что-то. Вы должны хранить это что-то как зеницу ока и по возвращении вручить мне. Итак, запомните - Клодий Крисп. – Август поднялся с кресла и направился, было, в дворцовый зал, но вдруг резко остановился. Его взгляд был устремлен вниз, на дорогу, огибающую гору и уходящую за ней на север. Вдоль дороги были вкопаны десятка два крестов. Лицо императора потемнело, глаза заблестели нехорошим блеском. Он хлопнул в ладоши, и когда к нему подбежал тот же лиловолицый слуга, Август тихо произнес: - Я еще утром приказал убрать «Кресты милосердия Цезаря». – Толстая фиолетовая нижняя губа слуги отвисла и затряслась. Африканец согнулся в поклоне и стал пятиться задом, но император остановил его: - Стой! Один крест за поворотом оставьте. - Видя недоумение на лицах гостей, Август поведал им: - Когда - то в этих местах Цезарь попал в плен к пиратам. Они сорок дней удерживали его на острове Фармакусса, пока в Риме собирали деньги для выкупа. Пираты его не обижали, хорошо кормили и, зная его женолюбие, даже привозили к нему красивых женщин. А Цезарь посмеивался и говорил, что когда он получит свободу, то все равно непременно переловит и перевешает всех своих тюремщиков. Шутка пиратам не очень нравилась, но они посмеивались тоже. Как очень скоро выяснилось: – зря посмеивались. Их таки переловили, и когда доставили сюда, во дворец, Цезарь мирно поговорил с ними, попенял им за их упорство – выкуп и награбленное золото пираты так и не вернули - затем вздохнул и сказал, что коль так, то и он не может нарушить свое слово и посему придется всех их распять. Еще подумал, вспомнил, что к нему во время пленения и заточения на острове пираты относились, в общем, неплохо, и решил проявить милосердие. И тут же приказал перерезать пиратам глотки и только потом распять. Так появились «Кресты милосердия Цезаря».
Вечером, расставшись с Августом и возвращаясь верхом в лагерь, Тиберий и Корнелий увидели на оставшемся за поворотом единственном «Кресте милосердия» распятого бедолагу. Он был еще жив, его голова время от времени вскидывалась с груди вверх, и тогда он бессвязно говорил с кем-то видимым только ему одному. С перебитых голеней на землю медленно капала кровь. «Император Август тоже милосерден», - оценил Тиберий. Голени перебивали только тем, кому хотели сократить мучения на кресте. И вдруг припомнил еще один акт милосердия Августа, когда, после взятия во время гражданской войны мятежной Перузии, он осмотрел огромную толпу пленных и отобрал только триста человек. Только триста! По его приказу их перебили у алтаря божественного Юлия Цезаря, как жертвенный скот. Те, кто остался в живых, славили милосердие Августа.
Подъехав поближе к кресту, они узнали этого человека. Они видели его во дворце. Корнелий остановился, выхватил меч и сильным ударом пронзил сердце несчастного. Тот судорожно вдохнул последний раз, облегченно выдохнул и обмяк на веревках. Тиберий же задумчиво произнес: - Следующий домоправитель императора, клянусь Юпитером, будет менее забывчив.
….Перед глазами снова возникло лицо Августа, повторяющего: - Клодий Крисп, Клодий Крисп, Кло… - Тиберий провалился в сон.
Петр посмотрел на часы. Закрыл Красную Папку. Выключил свет и направился в спальную. Спать.
Глава VI. Вступление на стезю.
Сработал будильник наручных часов. Энергичные звуки мелодии битловской песни с двусмысленным названием «Day tripper» с трудом пробивались в мозг сквозь толщу сна. Когда бы и что ни снилось Петру, какие бы видения не бродили в его сонной голове, эти звуки всегда оттесняли все и вызывали картину: лондонский «Палладиум», в зале беснующаяся публика, на сцене знаменитая четверка и Джон Леннон, медленно поднимающий руку в направлении королевской ложи. Зал затихает, и Джон громко и отчетливо произносит: - Вы тоже можете побряцать бриллиантами. - Тишина становится мертвой, все лица обращены к королевской ложе. Легкая улыбка появляется на лице королевы, и зал вновь взрывается бурей оваций.
Петр окончательно проснулся, выкинул из головы «Палладиум», выключил будильник, вскочил с постели и посмотрел в окно. Море было синим и на удивление спокойным, не видно было даже легкой ряби. Слева, у пирса, застыли катера и яхты. По пляжу прогуливались две девушки с изумительными фигурками, подставляя себя то с одной, то с другой стороны лучам только только выплывшего из моря солнца. Петр почувствовал томление под ложечкой и неудержимое желание окунуться в море. Быстро влез в плавки, накинул на себя халат и полотенце, зацепил пляжные сланцы и выскочил из апартаментов. При появлении Петра девушки тарахтеть не перестали и с интересом и беззастенчиво уставились на высокого, худощавого, спортивного молодого человека. Петр остановился неподалеку, поздоровался с девицами, окинул их взглядом и подумал: « Надо же? Какое сочетание, яркая блондинка и жгучая брюнетка, и обе красавицы. Для дочек, пожалуй, чересчур красивы, а для жен, пожалуй, слишком молоды. Скорее всего, красотки - эскорт папиков. Но хороши, хороши!» Его взгляд чуть дольше задержался на брюнетке, и этого оказалось достаточно, чтобы получить ответный сигнал. Петр откровенно вздохнул, бросил халат и полотенце на лежак, скинул сланцы, побежал к воде, спиной и ягодицами ощущая взгляды голубых и карих глаз, и с разбегу запрыгнул в море. Во время короткого полета в голове промелькнула мысль: « Эх, отец, отец! Что ты со мной сделал? В другой ситуации я непременно застрял бы рядом с такими красавицами, используя любой шанс для знакомства и его вкусного продолжения. А сейчас? Я думаю только о том, как бы наскоро бултыхнуться в море, быстрей попасть в номер и припасть к Ветхому Завету. Эх, отец»! Петр проплыл от берега метров пятьдесят кролем, развернулся и поплыл назад брассом. Девушки все еще были здесь. Молодой человек выскочил из воды, подбежал к своему лежаку, торопливо вытерся, прихватил халат и, убегая, на ходу прощально кивнул девушкам и увидел на лицах обеих словно скопированные несколько удивленные, разочарованные и чуть даже обиженные выражения.
Петр залетел в апартаменты, принял душ, проглотил заказанный в номер завтрак и поспешил в кабинет. “ Как же отец получил разрешение на въезд в СССР? Ведь и мне предстоит пройти эту процедуру. Так, вот закладка”. Петр раскрыл Ветхий Завет. Так, опять конверт. Достал из конверта несколько листов с текстом отцовой руки и стал читать: “ Итак, Петр, ты заочно познакомился с невестами и теперь думаешь как бы увидеть их ( или ее) воочию. Верно? И, разумеется, задался вопросом: а как же отец получил разрешение на въезд в СССР? Так вот! Уже больше шести лет я являюсь ( извини, являлся) научным консультантом кипрского музея Левентис что в Никосии. Я кое-что предусмотрел, и потому ровно столько же времени и ты, Петр, пребываешь в этой почетной должности. Господин Ксандопуло из попечительского совета музея Левентис – милейший и добрейшей души человек – не возражал против твоей заочной научной карьеры. Сфера наших научных интересов - раннехристианская эпоха. По преданиям Первая (!) христианская обитель была построена на территории современной Ларнаки Святым Лазарем. Теперь на том месте возведена Церковь Святого Лазаря. Да, да, того самого Лазаря, которого воскресил Иисус Христос. А помогала Лазарю в строительстве обители кипрская армянская община. Первая армянская христианская община. По крайней мере, так считает доктор “SS”. Община была не только религиозным и культурным центром, но и надежным местом и потому сюда на хранение доставляли и из Армении, раздираемой постоянными войнами, и из других мест и клинописные тексты, и древние рукописи. В начале восемнадцатого века, стремясь избавиться от давления османов и сохранить древности, армянская община построила на острове Святого Лазаря в Венецианском заливе христианскую обитель и вывезла туда древние рукописи, манускрипты и раритеты. Часть их, конечно небольшая, с моей финансовой помощью возвращена сначала на Кипр, а потом передана Армении по договору между музеем Левентис и Государственным музеем Армении и теперь хранится в Матенадаране – хранилище древних рукописей. Одну из таких рукописей я должен был по условиям договора доставить в Армению лично. Вот так я получил разрешение на въезд в СССР.
Раритет же хранится в офисе адвоката Димитриу, он же занимался и оформлением разрешительных документов.
А теперь о главном. О талисмане. О талисмане Пятнадцатого Победоносного легиона. Как считает доктор «SS», он обретается в запасниках Государственного исторического музея Армении. Именно туда привели доктора его длительные поиски. Талисман! Помнишь Клодия Криспа? «…Талисман укажет». На что укажет? Вот это и была истинная цель моей поездки. Но она, увы, не состоялась. Но, я полагаю, мне удалось все же заинтересовать тебя и потому я приведу древнюю формулу: «Ora, lege, lege, lege, relege, labora et ivenis – молись, читай, читай, читай, перечитывай, трудись и ты познаешь». Надеюсь, ты - познаешь.
И последнее. Ты должен понимать, что, пересекая границу СССР, ты автоматически попадаешь в сферу интересов КГБ. Не исключено, что это может произойти и раньше, то есть до въезда в СССР. Вовсе не исключено. Но не бойся. Бояться тебе нечего – ты не везешь камень за пазухой. Просто будь внимателен. Удачи».
Петр вложил закладку и закрыл книгу: «Вот оно что! Отец хотел раскрыть тайну талисмана Пятнадцатого Победоносного легиона! У него не вышло, но он умер с надеждой, что я займусь этим и у меня получится. И кто знает, может быть и невесты в России, и это странное завещание, и музей Левентис – все это звенья единого замысла? Да. Скорее всего – это так! Так, так, талисман. Один вывод, пожалуй, можно сделать уже сейчас: отец был уверен, что узнать и понять на что «талисман укажет» можно подвергнув его пристальному визуальному изучению. Вот почему он стремился в Армению. И ради достижения цели даже поставил на кон свое гепеушное прошлое и «бегство» из страны! И это упоминание КГБ! КГБ мне только и не хватает. Ну, что ж, пришла пора сделать первый шаг, а для этого нужно пообщаться с господином Христофором Димитриу». – Петр протянул руку, поднял трубку телефона и набрал запомнившийся номер. Адвокат ответил сам и сразу сообщил, что весь рабочий день будет в офисе и рад видеть уважаемого клиента.
Христофор Димитриу приятно удивил Петра. Как только он уяснил, что его клиент намерен заняться оформлением документов для визита в СССР, адвокат отъехал в кресле от письменного стола, с усилием перевел свой монументальный организм в вертикальное положение и двинулся к сейфу. Петр как завороженный уставился на эту фигуру. Ему даже показалось, что каждый шаг этого исполина вместе с сотрясанием могучего чрева сотрясает и все здание Афемия Хауз. А господин Димитриу открыл сейф и пророкотал: - Ваш отец предусмотрел и это. Все документы ходатайства о въезде в СССР подготовлены, надо только подписать их и дать им ход. Кстати, - адвокат достал из сейфа продолговатый пакет и покрутил его в руке, - напоминаю вам о его существовании, может быть, заберете? - Петр помнил слова адвоката, сказанные им при первой встрече: «Я должен передать пакет вам лишь после того, как вы ознакомитесь с дневниками отца», - и отрицательно покачал головой: «Отец предусмотрел, весьма вероятно, какую-нибудь проверочную уловку, я попадусь на нее, и тогда будет неприятно мне и неловко толстяку, - и Петр еще раз отрицательно покачал головой, промолвив: - Нет, я еще не готов.
- Ну, нет, так нет, – и подумал: «Этому парню присущи и терпение, и такт, и предусмотрительность»– Димитриу оставил пакет в сейфе, направился к письменному столу и положил перед Петром стопку документов: - Прошу вас, подпишите. – Забрал подписанные документы и сказал: - Сегодня же я отвезу эти документы в консульский отдел нашего МИДа и думаю, что касается нашей стороны, то за пару дней вопрос будет решен. Думаю, и та сторона не будет затягивать решение, ведь, в конце концов, вы везете им артефакт представляющий несомненную историческую ценность. Официальный ответ на ходатайство о выезде-въезде поступит в администрацию музея Левентис. Вы уже знакомы с господином Ксандопуло?
- Нет, я планирую сегодня нанести ему визит.
- Да уж будьте добры. Ему, я думаю, нелишне будет узнать, что его сотрудник намерен выехать в далекую и длительную командировку.
Петр попрощался и вышел из кабинета.
Господин Ксандопуло, действительно оказался милейшим человеком, страстно влюбленным в свое дело. И, как иногда бывает в таких случаях с учеными мужами, был не лишен странностей. Он усадил гостя и начал разговор так, как будто перед ним был не Крюков - сын, а Крюков - отец, затем спохватился, смущаясь скомкано выразил соболезнование, помолчал и продолжил: - Да, так о чем я? Ах, да, Каринэ Восканян из Государственного музея Армении. Она вела переписку с вашим отцом, и она же, как предполагалось, должна была его встретить и работать с ним. Ах, какое несчастье! Да. Так вот! С госпожой Восканян была достигнута предварительная договоренность…., - господин Ксандопуло уловил растерянность в глазах Петра, остановился и взволнованно спросил: - Но, ведь вы, но ведь вы поедете туда? – Получив утвердительный ответ, ученый муж удовлетворенно отбил подушечками пальцев на столешнице письменного стола какой-то марш и, смущаясь и отводя глаза произнес: - Простите, но мне кажется, …э,.. если я не ошибаюсь ….э.. – Петр решил помочь почтенному ученому и вклинился в его последнее «э»: - Да, да, вы не ошиблись. Я еще не совсем в теме, и именно поэтому заранее прошу вас уделить мне некоторое время для консультаций после того, как будет получено разрешение на посещение СССР. – Конечно, конечно, - заверил господин Ксандопуло - в любое удобное для вас время. – Молодой человек встал: - Номер моего телефона, с вашего позволения, я оставлю у секретаря. Всего доброго, господин Ксандопуло. - Выходя из здания музея, Петр сконфуженно соображал: «Кто такая Каринэ Восканян? Как неловко вышло. Да, отец вновь оказался прав. Как там он писал: «…lege, lege, relege, labora et ivenis….. читай, читай, перечитывай, работай и ты познаешь». Как это верно».
Было около двенадцати, и Петр решил побродить по городу. Старый город с его узкими улочками спасал от лучей солнца, но не спасал от жары, от нее на улице спасения не было. Прогулка вдоль Венецианской стены, визит к Вратам Фамагусты и затем дефиле к дворцу архиепископа Макариоса вполне удовлетворили туристский пыл молодого человека. Мечтая о холодном душе, Петр заглянул в ближайший ресторанчик, позвонил по телефону и попросил подъехать за ним знакомого таксиста, того самого, выпил залпом две бутылки пива «Кео», съел кусок вкусно запеченной телятины, и через пол часа уже катил в машине усатого и остроглазого таксиста в направлении Ларнаки. Чтобы не молчать и чем-то занять себя в дороге Петр заметил: - Во время прогулки по городу я как-то не увидел…мм… увеселительных заведений… мм…определенного толка. Может быть, их нет?
- Борделей? – уточнил догадливый таксист. – Ну, как же нет? Есть, конечно, но они, как бы сказать, работают сезонно, что ли. - Петр засмеялся: - Сезонно? Кто-то, как медведи, впадает в спячку? Интересно кто? Жрицы любви или клиенты?
- Жрицы. За пляжный сезон остров посещают, это я слышал по радио, сорок - пятьдесят тысяч шведских и примерно столько же немецких девушек. Конкуренции с ними не выдерживает никто. – Петр снова рассмеялся: - Ах, вот как! Сезонная оккупация острова подругами викингов и нибелунгов. Оккупантов, разумеется, встречают с распростертыми объятиями. Мило, мило.
Около отеля «Астра-Шератон» в Ларнаке Петр остановил машину, рассчитался и решил добраться до пансионата «Китион» пешком. Это километра два по старой прибрежной дороге.
В холле пансионата Петр появился около шести часов вечера. Стоящий за стойкой менеджер с удивлением и выжидательно воззрился на него. Петр на ходу жестом показал ему, мол, все в порядке и мне ничего не надо, и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Сверху навстречу ему спускалась пара: представительный, высокий, худощавый, седовласый мужчина в светлом летнем костюме, слегка одеревеневший от возраста и потому цепляющийся рукой за лестничные перила, и за ним эффектная брюнетка. Та, что была утром на пляже. Петр вежливо кивнул головой и подумал: « А вот и папик. Какие странные выцветшие глаза», - и вдруг увидел, как из рук девушки выскользнул небольшой предмет и упал к его ногам. Это была карточка электронного ключа от входной двери апартаментов. Петр нагнулся, поднял карточку и протянул красавице. Та на ходу протянула руку и, забирая карточку, чуть задержала в своей руке пальцы молодого человека. Прикосновение было мимолетным, но многозначительным. Петр посмотрел в глаза девицы. Из них выпрыгнула и мгновенно ускакала куда-то парочка лукавых бесенят. Молодой человек почувствовал взгляд со стороны, обернулся и увидел, как менеджер пансионата быстро отвел глаза. Как- то уж очень поспешно он это сделал. Петр секунду постоял на ступеньках, глядя вслед удаляющейся паре, чуть пожал плечами, и поднялся к себе.
Душ и прохлада кабинета настроили на рабочий лад. « Так. Надо продолжать »- сам себе скомандовал Петр, устроился за письменным столом, включил настольную лампу и придвинул к себе книгу Ветхого Завета. Закладка. Так, так. Опять конверт. Вытащил из него стопку листов и положил перед собой. Первый лист был заполнен рукописным текстом и сверху был помечен рукой отца: «от товарища «Д». Петр углубился в чтение. Товарищ «Д» начал с описания биографических данных Каринэ Восканян. Родилась в Ереване, возраст, семейное положение, адрес, номера рабочего и домашнего телефонов. Место работы - научный сотрудник Исторического Музея. Специализация – армянская государственность раннехристианской эпохи. Темы кандидатской и докторской диссертаций, список корреспондентов международной научной переписки.
Следующий лист был копией служебной характеристики ученой дамы, а далее следовал длинный список ее научных публикаций. «Да, непрост товарищ «Д», непрост, если смог получить эти сведения. Интересно кто он такой, этот товарищ «Д»? - подумал Петр, вновь просматривая список корреспондентов, - и может быть и загадочный доктор «SS” тоже в этом списке. Кто знает?”
Далее в стопке было десятка два скопированных листов переписки отца с госпожой Восканян.
За окном уже начали сгущаться сумерки, когда Петр с облегчением вздохнул, сложил прочитанные листы в конверт, вложил закладку и закрыл книгу Завета. Теперь стало ясно: для достижения своей цели отец должен был выстроить и выстроил таки отношения между кипрским и армянским музеями так, чтобы это отвечало интересам того и другого, и при этом оказаться в центре, сделать себя связующим звеном. И все ради того, чтобы взглянуть на древний камень! Эх, отец! А какой дипломат! Понятно теперь о какой договоренности говорил и в чем заинтересован господин Ксандопуло. Взамен рукописи, исполненной предположительно Нерсесом Шноргали, католикосом Армении двенадцатого века – ее то и должен был доставить в Армению отец, – получить фотокопию сохранившейся в веках, как надеется Ксандопуло, подлинной четвертого века рукописи Григора Просветителя – диакона кипрской христианской общины, первого христианского епископа Армении – первой христианской страны мира.
Ну, что ж, продолжим линию отца и посмотрим, что из этого получится. Петр отодвинул книгу Ветхого Завета, потянулся за Красной Папкой, намереваясь вернуться к Тиберию, римлянин как будто звал его, но вдруг услышал мягкий щелчок замка и легкие шаги. Входную дверь он оставил открытой, и вот кто-то зашел и закрыл ее изнутри. Молодой человек развернулся вместе с креслом на звук. В дверном проеме кабинета возникла белая фигурка. Слабый свет настольной лампы отражался и искрился в карих глазах гостьи, складках ее белоснежного шелкового халата и темных, спадающих волнами на плечи волосах. Она медленно подошла к замершему в кресле мужчине, положила ему руку на голову и стала медленно наклоняться к лицу. Отворот халата отошел, и Петр увидел перед собой великолепную женскую грудь. Набухший розовый сосок нацелился на него, медленно приближаясь. Его голова подалась вперед, он обнял губами сосок, втянул его и нежно и осторожно прикоснулся зубами. Женщина издала низкий протяжный стон, обхватила руками голову мужчины и прижала к груди. Петр почувствовал, как жаркая волна прокатилась от сердца вниз и ударила в пах. Он подхватил девушку на руки и понес в спальную комнату.
Краешек луны заглянул в окно и отразился желтым огоньком в женских глазах. Хрипловатым голосом женщина спросила: - Который час? - Петр потянулся и посмотрел на часы:
- Три часа.
- О, мне пора. – Женщина чуть приподнялась, ее рука скользнула по бедру мужчины вниз и замерла. Женские плечи медленно вернулись на место. Мужчина легким рывком приподнял свое тело и завис над женщиной. Ее руки обхватили мужские бедра и прижали к себе. Раздался протяжный стон. Время для двоих остановилось вновь.
Луна уже уплыла куда-то из окна, уступив место робким и бледным предвестникам рассвета. Женщина торопливо встала с постели, накинула на себя халат, обошла кровать и села рядом с лежащим мужчиной. Он хотел, было встать, но она остановила его, нагнулась, поцеловала в губы и сказала: - Спасибо тебе, Петр, за эту ночь. Я ее буду помнить всегда. Прощай! – Встала и быстро пошла. Молодой человек подхватился, но было поздно, дверной замок мягко щелкнул.
Ошеломленный и опустошенный Петр, приходя в себя, долго плескался под душем, затем направился в спальную, постоял, тупо глядя на постель, над которой словно пробушевал торнадо, передумал ложиться, поплелся в гостиную и прилег там на диван. Туман в голове постепенно рассеивался, уступая место рассудку:
- «Ее зовут Беата, Бетти. И это все, что я узнал о ней. Познакомиться поближе, увы, как-то не случилось. Да, не случилось! И кто этот ее папик, с которым она куда-то улетает сегодня? Похоже, он вовсе не занимается девочкой. Впрочем, какое это имеет значение, если прозвучало слово «прощай»! Какое грустное, безысходное слово». - Голова молодого человека упала на плечо, он закрыл глаза.
Петр проснулся через пару часов от чувства острого голода и с мыслью о Тиберии. Это показалось ему настолько странным, что он подумал: « Надо же? Как меня торкнуло! Вместо сладких воспоминаний о чудесной ночи меня с утра держит своей железной рукой за горло этот римлянин. Эх, отец! Да. Теперь я, кажется, начинаю понимать: почему отец так долго, мягко, но настойчиво склонял меня к решению получить историческое образование. Неужели он все предвидел? Так, на чем же мы остановились»? - Петр переместился в кабинет, придвинул к себе и открыл Красную Папку. Да, да. Воспоминания и сон Тиберия. Петр заказал по телефону завтрак в номер и начал читать.
Глава VII. Визит Тиберия.
Солнце еще не вышло из-за горной гряды, от реки тянуло прохладой и сыростью и заносило сладковатый дымок пекарен. За пологом шатра вновь раздалось знакомое натужное искусственное покашливание. Тиберий окончательно проснулся, сел и позвал: - Марк, войдите. – Полог шатра отодвинулся и впустил Марка, в его руках тускло поблескивал медный котелок с водой. Тиберий кивнул головой, указывая на место рядом с собой, Марк осторожно поставил котелок на походное ложе, и сказал: - Легат легиона ждет вас к завтраку.
- Хорошо, Марк, благодарю, вы свободны, - Тиберий сполоснул руки и лицо, вышел из шатра и направился к палатке легата. Тот, склонившись над раскладным столиком, колдовал, разбавляя вино чуть подкисленной уксусом водой. Нехитрый армейский завтрак в виде дымящейся с пылу - жару лепешки красовался на блюде. Голодный Тиберий немедленно уселся рядом с легатом, обжигаясь, разорвал руками лепешку и уставился на две совершенно не равные части, соображая как же с ними поступить. Корнелий увидел это, усмехнулся и поставил перед Тиберием чашу с каплей вина на дне. Состроил на лице такую же, как у Тиберия, мину, демонстративно заглянул в его почти пустую чашу, а потом в полную свою. Мужчины посмотрели друг на друга и рассмеялись. Уравняли положение и заработали крепкими челюстями. Утолив первый голод, легат перешел к делу: - Первая дозорная группа вернулась. Впереди дорога свободна. По меньшей мере, на расстоянии половины дневного перехода. Второй дозор, отправленный к Эребуни и крепости Воланд, я надеюсь, мы встретим в пути. К концу дня, да помогут нам боги Ларов, мы выйдем к Арташату.
- Хорошо. Как только мы встретим вторую дозорную группу, я отправлю к царю Тиграну посла мира. Им будет префект конницы Туллий, мне этот человек понравился. Он известит царя о нашем приближении и вручит ему грамоту о наших мирных и торжественных намерениях. – Тиберий чуть помолчал и спросил: - Кстати, Корнелий, я видел на руке Туллия золотую армиллу. ( Армилла – золотой браслет – военная награда Римской Империи за храбрость. Прим.авт.) За что он получил её ? - Легат отставил чашу с вином: - О, я был участником тех событий. Это случилось в начале этого года в Испании Тарраконской под Саламанкой в Урочище Змей. Воинственные астуры и кантабры крепко прижали нас со всех сторон к реке и огромному примыкающему к ней болоту. Конная турма, - а ею командовал Туллий - оказалась за нашей спиной у самой воды и потому была бесполезна. И тогда Туллий бросил своего коня в воду и увлек за собой остальных. Они поплыли вниз по течению, за болотом выбрались на берег, не все, конечно, вышли, течение там коварное, и, к нашему изумлению, словно пропали. Увидев это, астуры и кантабры взревели от радости, полагая, что те спасаются бегством и усилили натиск. Туллий и уцелевшие конники обогнули болото и нанесли внезапный удар с тыла. Они были в ярости и появились как исчадия ада. Их было немного, но их удар был страшным. Это решило исход боя. Вот тогда-то наместник императора - консульский легат Марк Випсаний Агриппа – он был с нами - вручил Туллию золотую армиллу и подарил ему свой меч с вензелем императора. Вот как это было. – Да, это достойно, - заметил Тиберий и встал. Легат поднялся тоже, оба вышли из палатки и направились к коневодам, держащим под уздцы коней. Как только они вскочили на коней, к ним присоединились еще два всадника: знаменосец с императорским орлом и трубач легиона. Пропела труба, и Головная центурия змеей стала вытягиваться к дороге. За ней двинулась центурия охраны во главе с Марком Пипинном, затем колонна Первой сводной когорты, крытые фуры эскулапов, повозки с водой, припасами и имуществом и Вторая сводная когорта с замыкающей колонну конной турмой.
Поднявшееся над горами солнце моментально высушило росу на броне легиона и рассеяло протянувшееся от воды и зависшее над лугом и дорогой облако утреннего речного тумана. Солнечный свет бил в глаза, заставляя щуриться и опускать голову. Тиберий еще раз окинул взглядом место лагерной стоянки, оглянулся на гору с лачугами и разрушенной крепостью и, понукая коня, догнал и обошел слева конный арьергард, затем пешую колонну и занял свое место за центурией Марка Пипинна.
Солнце достигло зенита, когда далеко впереди показалось небольшое облачко пыли, из которого по мере приближения образовалась небольшая конная группа. Перед головной центурией всадники остановились, пропустили колонну и присоединились к Тиберию и его свите. Тиберий кивнул легату легиона, тот чуть приотстал, чтобы выслушать доклад старшего дозорной группы. Через небольшое время он догнал Тиберия, но уже не один, а вместе с префектом конницы Туллием. Увидев его, Тиберий отстегнул от своего пояса небольшой тубус и передал его Туллию со словами: - Это грамота императора Августа армянскому царю Тиграну. Вам выпала честь вручить ее. Отберите для сопровождения сотню лучших людей. И не медлите. Bonum factum – в добрый путь!
Скоро группа конников обошла колонну, вылетела на дорогу, стремительно удаляясь, а затем и вовсе пропала из виду. Дорога опять приблизилась к берегу Аракса, повторяя изгибы русла. Влево от дороги уходили многочисленные ответвления. Стали часто попадаться встречные повозки и фуры местных жителей. Завидев колонну вооруженных людей, они съезжали на обочину, останавливались и с любопытством и страхом заглядывали в покрытые пылью и прикрытые повязками лица воинов.
В долине Эребуни жизнь кипела. В виноградниках и на обработанных полях копошились люди, там и сям паслись стада коров и овец. Но в небольших, часто расположенных вдоль дороги селениях, жителей видно не было. Увидев колонну и не зная чего ждать от вооруженных людей, они наивно полагали, что лучше будет спрятаться. Не прятались только вездесущие мальчишки. Их не отпугивала даже поднятая тысячами ног пыль – это проклятие дорог. Они без всякого страха стайками бегали рядом и даже пытались говорить с легионерами на своем непонятном языке. Увидев такое оживление на дороге, Марк Пипинн занял свое место в свите Тиберия. Теперь они передвигались в окружении двойной цепи легионеров охраны.
- Вот, очередной, - обратился Марк к Тиберию, и показал рукой вперед. Видно было, как из расположенного впереди поселка на дорогу выехал всадник, пустил коня в галоп и пропал вдали. Тиберий спокойно заметил: - За нами присматривают. Это естественно. - Легат Корнелий на это заметил: - Хорошо, если для того, чтобы вовремя успеть с обедом. – Мужчины рассмеялись.
Солнце переместилось на запад, теперь не надо было щуриться, гримасничать и прикрывать глаза рукой, чтобы рассмотреть что-то впереди. Там, впереди, уже показалась зубчатая каменная крепостная стена, перекрывающая дорогу высокими двустворчатыми дубовыми воротами. Сейчас они были распахнуты настежь. Рядом с воротами никого видно не было. Тыловые ворота крепости были тоже открыты. Прямая как лезвие ножа дорога пронзала территорию крепости насквозь. Далее, примерно в полустадии от тыловых ворот крепости, уже у ворот города было видно скопление людей.
- Мы приближаемся к крепости Воланд, - объявил Корнелий, - за ней Арташат – армянский Карфаген.
На крепостной стене в бойницах расположилась редкая цепочка вооруженных копьями и луками людей. Левая часть крепостной стены упиралась в холм, правая часть сбегала по полю к реке Аракс. Приблизившись к воротам, Тиберий и свита увидели вверху и справа от них просунутое в бойницу бревно. На конце бревна, слегка раскачиваясь от дуновений ветерка, висел труп повешенного. Подъехав еще ближе, Тиберий узнал его: это был Ашот - пленник из развалин крепости. Марк Пипинн тоже узнал его и теперь вопросительно смотрел на Тиберия. Тиберий недовольно скривился, чуть повернулся в седле к Марку и тихо сказал: - Пусть сын увидит. Но без шума. – Понял, - коротко ответил Марк, отстал, развернулся и поспешил назад к фурам эскулапов. Поравнявшись с одной из них, он спешился, привязал поводья к фуре и ловко заскочил внутрь. Единственный обитатель фуры, тот самый молодец, что чуть не прибил камнем Тиберия, сидел в углу со скрученными сзади руками и связанными ногами. Его туловище тоже было связано и крепко прикручено канатом к бортовому брусу. Осмотревшись, Марк метнулся к одному из огромных привязанных к борту мешков с имуществом эскулапов, извлек из него свернутую в круг ленту перевязочной материи, переместился к арестанту и крепко ловко и быстро перевязал ему этой лентой нижнюю челюсть вокруг темени и рот через затылок. Связанный юноша только мычал и дико вращал глазами. Марк отвязал канат, крепко удерживая его в левой руке. Чуть отодвинул свободной рукой полог фуры и выглянул наружу. Они как раз приближались к тому месту, где состоялся их короткий разговор с Тиберием, и откуда хорошо был виден висельник. Придерживая рукой полог, Марк кивком головы и взглядом приказал арестанту: смотри. Тот пригнулся, замер, всматриваясь, узнал и вдруг рванулся вперед, дико зарычал и стал биться головой о борт фуры. Марк резко дернул канат, перекинул конец через брус, прихватил им грудь бьющегося в конвульсиях пленника, крепко притянул его к борту и привязал канат к брусу. Убедился, что узел крепок, выскользнул из фуры, вскочил на коня и бросился догонять Тиберия. Марк пристал к свите за тыловыми воротами крепости, когда Головная центурия уже достигла ворот Арташата. Слева от ворот стройно и красиво выстроилась конная сотня Туллия. В створе ворот и перед ними собралась пестрая группа встречающих. Упершись в них, Головная центурия стала расходиться сдвоенными цепями влево и вправо. Центурия охраны Марка Пипинна раздвоилась и остановилась, образуя коридор, по которому торжественно и медленно двигался Тиберий со свитой. От стоящей у ворот толпы отделились, чуть вышли вперед и остановились трое. В центре занимал место среднего роста человек лет сорока. На его покатые плечи был наброшен длинный почти до земли черный плащ. Полы плаща и каштановые тонкие, чуть вьющиеся волосы на голове трепетали от легких порывов ветерка. Большие карие глаза смотрели приветливо и добро. « Царь Тигран» - понял Тиберий и подумал: « Он, пожалуй, располагает к себе. Но…, но… как будто чего-то в нем не хватает ». По правую от царя руку стоял невысокий, изрядно облысевший светловолосый мужчина возрастом постарше царя. Близковато посаженные глаза неопределенного серо-голубоватого цвета подчеркивали высокую и узкую переносицу и расширяющийся книзу нос. Его взгляд не выражал ничего и потому мог означать все что угодно. Он был одет в светлое подобие тоги. Пояс с золотой пряжкой на талии подчеркивал гибкую и крепкую фигуру. «Правая рука царя, - сообразил Тиберий, - хм, не думаю, что царю просто управляться с этой рукой. Как бы это не был тот самый случай, когда не собака вертит хвостом, а хвост вертит собакой». Слева от этих двух, и возвышаясь над ними, стоял префект Туллий. Его багряный военный плащ полыхал в лучах заходящего солнца. На лице воина застыло несвойственное ему выражение мыслительного напряжения и озабоченности. «О, боги, - мысленно воскликнул Тиберий, - что вы творите с этой простой душой?»
Тиберий остановился, спешился, обнажил голову и передал шлем и поводья мгновенно оказавшемуся рядом Марку Пипинну Уверенными шагами неторопливо направился к царю, не доходя шагов пяти остановился, замер, выбросил в приветствии правую руку вперед и вверх и, прямо глядя в царские глаза, громко и четко провозгласил: - Император Октавиан Август, Сенат и Народ Рима приветствуют тебя, государь! - Тиберий опустил руку, приложил ее к сердцу и церемонно поклонился. Тиберий увидел, как стоящий за Туллием римский переводчик начал говорить, но лысоватый человек в тоге жестом остановил его и начал переводить сам. Стоящий за ним глашатай, повторяя его, громко выкрикивал слова. Тиберий чуть выждал и продолжил: - Император Октавиан Август, Сенат и Народ Рима желают тебе долгих лет жизни, процветания и вечного мира. – На этом первая протокольная часть визита закончилась. Тиберий еще раз поклонился царю, про себя рассуждая: « Какой глупый церемониал, какие никчемные слова. Всем известно, что не бывает вечного мира, да и вообще что на этой земле вечно?». Как только глашатай замолчал, царь Тигран подошел к Тиберию, развернулся, встал с ним рядом, и, приглашая, рукой указал на ворота. Люди расступились, освобождая им дорогу. За царем Армении выстроилась его свита во главе с лысоватым человеком, за Тиберием двинулись переводчик, Туллий, Пипинн и двое людей из его команды. Легион замер и остался на месте. Лишь только процессия миновала створ ворот и вышла на городскую площадь, к царю и Тиберию подвели двух оседланных великолепных белых жеребцов. Царь и его гость последовали далее верхом, чуть отставшая свита передвигалась за ними пешим порядком. Тиберий ехал рядом с царем, с интересом осматривая дома и дворцы знаменитого города. А в голову лезли странные мысли: « Сюда - к Армянскому Карфагену - устремлялись с легионами и Домиций Кальвин, и Марк Аврелий Котта, и Луций Лукулл, и Гней Помпей, и Марк Красс, и Юлий Цезарь, и Марк Антоний. И все для того, чтобы стяжать здесь славу и богатство, установить свое господство и во имя этого пролить реки крови и разрушить этакую красоту. Но каков Август? Он решил идти другим путем. Salve Caesar imperator!»
В царском дворце Тиберию отвели отдельные покои, рядом разместили его немногочисленную свиту и предоставили время, чтобы все могли привести себя в порядок с дороги и отдохнуть. Тиберий отправил Марка Пипинна и одного из легионеров охраны к легату Корнелию за ларцем императора Августа и как только они ушли пригласил к себе Туллия. Когда он вошел, на его лице уже не было того выражения мучительного мыслительного напряжения как при встрече Тиберия у городских ворот, теперь оно несло явный отпечаток сомнений. Туллий, - обратился к нему Тиберий, - еще там, у ворот, мне показалось, что вы чем-то смущены, огорчены или удивлены. Это так?
- Да, пожалуй, так, - неуверенно начал префект, - было чему удивляться.
- Что же вас удивило? – живо поинтересовался Тиберий, - расскажите мне, и не считайте, прошу вас, что есть мелочи, которые не заслуживают того, чтобы их озвучивали. Вы должны знать: мы прошли долгий путь и прибыли сюда по очень важному делу и каждая мелочь, не будь ей придано значение, может сыграть свою, не исключаю и трагическую, роль.
- Хорошо. Все по порядку. Когда мы прибыли к воротам крепости Воланд, нас уже дожидался там лысоватый человек в светлом платье и с ним большой вооруженный отряд. Этот человек вышел к нам и спросил кто мы такие и чего нам надобно. Он был взволнован так, что даже путал латинские слова. Я представился. В ответ представился и он, и назвал свое имя - Авель. Я передал ему ваш тубус с грамотой императора и сказал: - Грамота адресована царю. - Его это не смутило. Он прочитал грамоту, и было видно, что к нему пришло успокоение, у него даже вырвался, как мне показалось, вздох облегчения. Затем он повернулся, и что-то быстро и властно приказал стоящему за ним человеку. Тот сразу убежал. Наш переводчик, он был рядом, шепнул мне, что лысый только что повелел повесить кого-то. Потом Авель долго расспрашивал меня о маршруте нашего движения, о численности легиона, о соотношении пеших и конных войск, нет ли у нас нового оружия - мегабаллист, о провизии: где и как мы пополняли наши припасы, нет ли у нас больных проказой и черной язвой, и как долго мы собираемся гостить здесь. Надо было видеть его мерзкую ухмылку, когда он задал последний вопрос. На кое-какие вопросы я ответил, потом мне надоело, и я сказал ему, что я простой воин и лучше бы он оставил меня в покое. Но он не оставил и все выспрашивал куда направится легион от стен Арташата. И не пойдет ли наш V легион Алауда к Рандее и Мелитене, где вдоль via Flaminia nova – новой Фламиниевой дороги - уже стоят IV Скифский, VI Феррата, VII Македонский и XII легион Фулмината. Очень любопытный и очень осведомленный человек этот Авель. Пока мы с ним так беседовали, в бойницу крепостной стены просунули бревно с привязанной к нему веревкой, и вытолкнули на стену человека с петлей на шее. Человек этот, увидев меня и легионеров, стал громко что-то кричать. Услыхав, что он кричит, Авель, как мне показалось, хотел остановить казнь, но было поздно. Того – с петлей на шее - толкнули, он полетел вниз и задергался под бревном. Потом переводчик сказал мне, что тот кричал: - Спасите сына, он отомстит за меня. - Туллий замолчал.
- Значит, Авель, - медленно произнес Тиберий, - испуганный Авель, читающий царскую грамоту и без колебаний устраивающий показательную казнь. Ведь она была показательной, я правильно понял?
- Да. Точно так.
- Хорошо, Туллий, идите приведите себя в порядок и отдохните. – Тиберий остался один, скинул плащ, стряхнул с него дорожную пыль, снял с себя опостылевшие броневые доспехи и пояс с ножом и мечом, умыл лицо и руки, удобно расположился в кресле и задумался. « Волнение Авеля, чтение царской грамоты и успокоение, показательная казнь с неудачной попыткой отменить ее в последний момент. Что все это значит? И что он хотел показать этой казнью? Непонятно. Понятно одно: все это связано как-то с Клодием Криспом и талисманом Пятнадцатого легиона. Вот загадка» - Размышления Тиберия прервал Марк Пипинн. Он вошел в покои, в руках у него был ларец императора Августа.
Где-то далеко пробил гонг. Появилась четверка рослых, торжественных одинаково одетых слуг и с ними Туллий и переводчик. Он поклонился Тиберию и объявил: - Царь ждет вас. Тиберий встал и направился к выходу. Небольшая процессия в сопровождении четырех слуг двинулась по дворцовым переходам.
На улице уже стемнело, но в тронном зале от ярко пылающих факелов было светло. Царь Тигран восседал на троне, обитом красным шелком с золотым шитьем и под красным же шелковым балдахином. Его края были отделаны бахромой из тончайших золотых нитей. Малейшее колебание воздуха приводило их в движение, радуя глаз переливами красок. Тиберий подошел к трону, приложил руку к сердцу, поклонился царю, подумал: « Вторая часть протокола», - и громко начал: - Император Октавиан Август, Сенат и Народ Рима….- и далее цветистыми заученными фразами стал перечислять пожелания царю и армянскому народу. Закончил он так: - Выражая искреннюю любовь и уважение нашему брату - царю Великой Армении, император Октавиан Август, Сенат и Народ Рима преподносят в дар ему царскую диадему. – Марк Пипинн подошел с ларцем, Тиберий открыл его, достал диадему и в вытянутых руках на ладонях понес дар к трону. Грани царского рубина в свете факелов сыпали красными искрами. Царь Тигран поднялся с трона, принял диадему и со словами благодарности водрузил на свое царское чело. Пока царь совершал это действо, Тиберий вдруг уловил залетевший откуда-то запах жареного мяса, вспомнил утреннюю разделенную с Корнелием лепешку и почувствовал приступ острейшего голода. Царь Тигран, вероятно, тоже обладал хорошим обонянием, он тут же сошел с тронного возвышения, подошел к Тиберию, взял его под руку и повел в пиршественный зал. «Наконец-то, - подумал Тиберий, - третья протокольная часть. Эта часть уж точно не будет в тягость».
Царь на ходу обратился к Тиберию: - Вы не будете возражать, если завтра римские воины, к примеру, фундиторы, покажут свою выучку? Ведь метатели боласов - новинка римской армии, а все новое вызывает интерес. Я думаю, это выступление уместно будет показать после процедуры возвращения знамен римских легионов. – Хорошо, - коротко согласился Тиберий, - повернулся к Марку Пипинну и сказал: - Марк, предупредите легата Корнелия.
Ночь миновала. Солнце только выплыло из-за гор. Камни домов и улиц еще сохраняли ночную прохладу. Тиберий и царь Тигран – сегодня он был в белом облачении - верхом на белых жеребцах неспешно двигались по вчерашнему маршруту, повторяя его в обратном порядке. Тиберий с удовольствием вспоминал вечернюю трапезу. Какой набор блюд! А мясо! Нежнейшее выдержанное в вине и поджаренное на углях баранье и свиное мясо! А мясо копченое! Чудо! А бесподобный лаваш с мягким сыром и зеленью. А вино с пикантной горчинкой! Он даже почувствовал вкус вина, как будто только что сделал глоток.
Общее приятное впечатление от застолья несколько смазывал Авель. Тиберий несколько раз ловил на себе его странный взгляд. Per ambitionem – с недобрым умыслом взгляд – так определил Тиберий. Где он сейчас? Авель, где ты? Странно! В свите его нет.
Выехали на площадь у городских ворот. Со всех сторон к воротам шли толпы людей. Здесь образовался поток людей, уходящих из города. На городских стенах тоже собралась толпа. «Понятно. Собираются зрители, - сообразил Тиберий, - предстоит завершение спектакля – четвертая протокольная часть. Сценарист, правда, умолчал: как это будет выглядеть. Интересно»
Цепь вооруженных людей перекрыла городские ворота и оттеснила от них горожан, освободив дорогу царскому выезду. Как только двое на белых конях выехали за ворота и повернули налево к лагерю римского легиона, пропела труба, и пока всадники приближались к Преторианским воротам лагеря, всякое движение на его территории прекратилось. Легион застыл в строю. Перед строем на невысоком помосте Тиберий увидел легата Корнелия и Авеля. Он сегодня был во всем черном. Эти двое стояли и о чем-то мирно беседовали. « Так, значит, ему, Авелю, доверено действо», – понял Тиберий. На краю помоста выстроилась цепь из шести легионеров. Царь Тигран и Тиберий подъехали к помосту, спешились и поднялись наверх. Легат Корнелий вскинул в приветствии руку, и тотчас тысячи глоток страшно прокричали: « Слава кесарю императору». Где-то вдали отозвалось эхо, едва оно затихло, тройка трубачей на городской стене вскинула к небу длинные трубы. Раздался протяжный, высокий и тревожный звук. Сразу все стихло, зрители на городской стене и внизу под ней как по команде повернули головы в сторону городских ворот. Из ворот выехал убеленный сединами, седоусый и седобородый всадник на белом коне, за ним повозка, за ней трое оборванцев, связанных одной веревкой, и двое пеших воинов с копьями, мечами и щитами. В полной тишине, нарушаемой только хрустом песка и гравия под копытами коня и скрипом колес, процессия направилась к Преторианским воротам лагеря и далее к трибуне. У помоста всадник спешился и легко и молодцевато поднялся наверх.
Кто это? – тихо спросил Корнелий у Авеля. - Это Сурен. Сурен Победитель – злой гений Марка Красса, - также тихо ответил Авель. В полной тишине Сурен поднял руку, и один из воинов, сопровождавших повозку, достал из нее и высоко поднял в руках штандарт с римским орлом, взошел на помост и передал штандарт Сурену. Тот принял его, повернулся, подошел к легату Корнелию, передал ему штандарт, чуть отступил назад и снова поднял руку. Легат повернулся и передал штандарт легионеру. Когда последний трофейный штандарт оказался на помосте, Корнелий взмахнул рукой, пропела труба, шестеро легионеров высоко вскинули древки с орлами и, опуская, сильно ударили их торцами по настилу помоста. Тысячи глоток как одна вновь прокричали: - Слава кесарю императору. - Эхо метнулось между стенами города и крепости пронеслось над рекой и улетело к горам. Тиберий с переводчиком подошли к царю Тиграну и Тиберий тихо, чтобы не слышал Авель, сказал: - Я хотел бы видеть здесь и талисман Пятнадцатого Победоносного. - И Тиберий, и переводчик увидели удивление и непонимание в царских глазах. И это не было игрой. « Так притворяться невозможно, - подумал Тиберий, - похоже, он ничего не знает о талисмане. Значит, Авель ведет какую-то свою игру за его спиной». Неловкую ситуацию разрядили трубачи на городской стене. Они вскинули вверх длинные трубы и протяжный, заунывный вой огласил окрестности. Эхо армянское полетело вдогонку эху римскому. Рядом с трубачами на стене появился глашатай, развернул свиток и начал громко выкрикивать слова. Тиберий и переводчик воспользовались этим обстоятельством, и отошли от царя. Переводчик несколько сбивчиво стал переводить: - В ознаменование прибытия в Армению высоких гостей, посланников брата нашего императора Августа, царь Великой Армении, в знак уважения к императору, Сенату и Народу Рима и в честь Рима, отменил смертные приговоры, вынесенные трем преступникам, и предоставил им возможность спасти свои жизни. Их спасение, жизнь и свобода - за Преторианскими воротами римского лагеря. – Глашатай закончил и свернул свиток. Не все всё поняли, и потому повисла мертвая тишина. Двое армянских воинов принялись развязывать осужденных. Те с недоумением наблюдали за этим действом и бессмысленно таращили глаза.
Перед строем легиона появилась тройка фундиторов, они отошли друг от друга на десять шагов и стали готовить боласы. Металлические шары и цепи блестели на солнце.
«Вот оно что, - понял Тиберий, – в финальной сцене должна пролиться кровь. Какой же спектакль без крови?».
Один из армянских воинов в это время что-то объяснял освобожденным от пут преступникам, указывая копьем то на Преторианские ворота лагеря, то на фундиторов. Второй воин извлек из ножен меч, поставил щит на землю, придерживая его рукой, повернулся и уставился на Авеля. Авель поднял вверх руку и резко опустил ее вниз. По этой отмашке воин с силой плашмя ударил по щиту как по гонгу. Преступники неуверенно, оглядываясь на помост и фундиторов, спотыкаясь, наискосок побежали к воротам. Увидев, что фундиторы встали наизготовку, бедняги, наконец-то, поняли, что они просто мишени, что надо спасаться, и со всех ног припустили к воротам. Первый не успел добежать до ворот шагов тридцати. Сверкнувшая на солнце молнией цепь настигла его и захлестнула шею. Шары мотнулись вокруг головы, дернули тело в сторону, беглец упал как подкошенный, схватился руками за горло и засучил ногами. Второму бегущему тоже не повезло. Шар угодил несчастному прямо в затылок. Глухой удар, красно-серые клочья отлетели от головы, бедняга рухнул, дернулся и затих. Счастливчиком оказался третий. Молния сверкнула рядом и пощадила его, он выбежал за ворота лагеря, растерялся, покрутился на месте и побежал к городским воротам. Толпа у ворот и на городских стенах одобрительно засвистела и заулюлюкала. Фундиторы тем временем бегом бросились собирать снаряды. С шеи несчастного и все еще дергающего ногами преступника сняли цепь, к нему подошел воин, достал меч и одним ударом отрубил голову. Трупы забросили в ту же повозку, где были знамена, и увезли.
« Все, спектакль окончен, можно давать занавес», - подумал Тиберий и ошибся.
Продолжение последовало и даже очень скоро. Правда, без выраженных внешних эффектов. Царь Тигран, Тиберий, Авель, Сурен и переводчик спустились с помоста и пешком направились к Преторианским воротам лагеря. По ходу никто не оборачивался, и потому отсутствие Сурена обнаружилось уже за воротами лагеря, когда маленькая процессия остановилась для прощания. Тиберий заметил, как царь и Авель недоуменно и раздосадовано переглянулись, обнаружив отсутствие старца и, отыскав его глазами там, откуда они ушли - у помоста. Но делать было нечего. Тиберий уже завершил пышную прощальную тираду. Последний раз обменялись поклонами и царь, и Авель направились к уже поджидавшей неподалеку царской свите.
В лагере прозвучал сигнал трубы, и легион пришел в движение. Внешне хаотичные действия и передвижения на самом деле подчинялись раз и навсегда установленному порядку. Немалая часть любопытных зрителей осталась у ворот и на стенах города. Они остались, чтобы понаблюдать за тем, как слаженно снимается лагерь. Но главное - убедиться воочию, что легион ушел и, убедившись в этом, облегченно вздохнуть. Римский легион не может быть желанным гостем. Нигде. Ни при каких обстоятельствах.
Тиберий вернулся к помосту. Легат Корнелий - он один остался на помосте - наблюдал с возвышения за сборами. Внизу у ступенек помоста спокойно стоял Сурен. Приблизившись, Тиберий вопросительно заглянул ему в глаза и сказал: - Победитель Сурен! О, боги, неужели это вы? – Седовласый муж с достоинством наклонил голову, и Тиберий продолжил: - В Риме все считают, что царь парфян Ород казнил вас. Казнил именно за эти знамена, которые сегодня вы передали нам. Он будто бы оскорбился тем, что вы отправили знамена царю Армении, а не ему – Ороду.
- Как видите, нет, – не казнил. Да речь и не шла о казни. Царь Ород отдал тайный приказ убить меня. Но я, вы убедились, жив. Вместе со слухами о моей казни.
Теперь уже пытливо вглядываясь в глаза собеседника, Тиберий спросил: - Мне кажется, что вы остались здесь не для того, чтобы поведать мне об этом? Ведь так?
- Так. Вы должны знать: я единственный из приближенных бывшего царя, кто остался в живых. Всех остальных царь Тигран вырезал руками этого иудея Авеля. Вырезал вместе с семьями, чтобы не оставлять кровников. Традиции кровной мести сильны у нас. Меня же оставил в живых. Я ему был нужен.
- Понимаю, для церемонии передачи знамен? Символично: Сурен Победитель возвращает когда-то побежденным римлянам их святыни. Так?
- Так. Но не это главное. Это, как мне кажется, просто сопутствующее действо. А вот главное, главное - это зеленоватая каменная пирамидка -талисман Пятнадцатого Победоносного легиона. Уж очень им интересовался Авель, очень. И тогда я понял: вот для чего я ему нужен. Видимо, я остался единственным из тех, кто мог бы подтвердить его подлинность. И, знаете ли, я угадал. Вчера ночью Авель пожаловал ко мне, показал камень и спросил: действительно ли это тот самый талисман?
- И что же?
- Я подтвердил, да тот самый. Правда, на одной из граней каменной пирамидки появилось новое изображение: четко вырезанные зигзагообразные линии. Раньше этих знаков не было.
- Зачем Авелю понадобился этот камень?
- Этого я не знаю.
Немного помолчали, и Тиберий спросил:
-Что-то еще?
- Да. Я хочу уйти с вами.
- ??????
- Да, я хочу уйти с вами. Я говорил вам о судьбе приближенных покойного царя. Я воин. Я готов принять смерть как воин, но не хочу быть зарезанным как баран рукой Авеля. Я опознал талисман и больше не нужен ему. И потому я хочу уйти с вами из Армении.
- Куда же вы направитесь?
- Я уеду на Кипр. Мои сыновья и внуки там. Здесь у меня не осталось никого.
- Будь по-вашему, но Кипр придется отложить. Сначала - Рим. - Тиберий повернулся и жестом подозвал к себе Пипинна: - Марк, поставьте этого человека на довольствие к эскулапам и определите его в соседи к тому молодцу, вы знаете к какому. Его, кивок в сторону Сурена, и моего белых жеребцов передайте Туллию. Марк и Сурен ушли.
Корнелий сбежал по ступенькам с помоста и подошел к Тиберию. Пятерка легионеров сноровисто и быстро разобрала помост.
- Легион к маршу готов, - доложил легат. Тиберий и легат вскочили на коней и выехали к Головной центурии. Пропела труба, колонна колыхнулась и тяжкой поступью двинулась к дороге.
На этом доктор «SS» главу закончил. Петр перевернул страницу. Следующая глава называлась – «Дело императора Августа». Читатель устроился в кресле поудобней, намереваясь вновь погрузиться в текст, но ему помешал телефонный звонок. Петр поднял трубку и услышал возбужденный голос господина Ксандопуло. Почтенный ученый муж с придыханием, волнуясь и иногда путая английские слова с греческими, сообщил, что случилось чудо: разрешение на въезд в СССР получено в рекордно короткий срок. Петр поблагодарил за хорошее известие и повесил трубку. Повесил отводную трубку и менеджер пансионата. Два человека - один в апартаментах на втором этаже, второй в своем кабинете на первом - одновременно повернули головы и задумчиво уставились в морскую синь. Белый корабль, уменьшаясь, медленно растворялся вдали.
«Итак, виза есть, и возникает практический вопрос: выбор маршрута. Сначала в Москву, потом в Ереван, или наоборот? - Петр оторвался от манящей синей дали, и придвинул к себе Ветхий Завет, - отец наверняка занимался этим вопросом. Посмотрим». Петр раскрыл книгу на закладке. Вот. Очередной конверт. Достал из конверта свернутый вдвое листок, развернул его и не поверил своим глазам. Рукописный отцовский текст давал ответ на этот вопрос и без всяких предисловий начинался словами: « Сначала Ереван. И вот почему. Ты, Петр, повезешь контейнер с древним свитком, представляющим несомненную историческую ценность. Свиток обработан специальным составом, контейнер герметичен и сохраняет необходимую влажность, есть и другие условия, предусмотренные регламентом. Вскрытие контейнера и извлечение из него свитка тоже требуют соблюдения определенных условий. Для госпожи Каринэ Восканян из Армянского Госмузея это азбука, а для людей из контрразведки (помни о них) все это может выглядеть филькиной грамотой и только подстегнет, уж поверь мне, их любопытство. Попытка удовлетворить его ( не дай Бог!) может привести к весьма нежелательным последствиям. И потому – сначала Ереван! И обязательно сообщи госпоже Восканян о дате и времени прибытия. Она встретит тебя.
Маршрут (авиа): Ларнака – Бейрут – Ереван. Обратись к адвокату Димитриу. Он все организует.
Доброго пути тебе, сын!»
Петр протянул руку, снял трубку телефона, набрал номер адвоката Димитриу и, когда с ним соединили, передал ему разговор с Ксандопуло. Тот выслушал, попросил чуть подождать, пошелестел чем-то и сообщил, что ближайший авиарейс Бейрут-Ереван будет выполняться через два дня и, если эта дата устраивает Петра, он, Димитриу, возьмет на себя организацию поездки. На том сошлись, и Петр повесил трубку.
В кабинете на первом этаже менеджер пансионата тоже повесил трубку: « Итак, господин Питер Хук, он же Петр Крюков собрался в СССР. Хм, вот как, интересно».
Глава VIII. Армянский транзит.
Аэрофлотовский ТУ-154 развернулся над Ереванской долиной, скользнул над окраиной города, выровнялся и через пару минут уже катился по взлетно-посадочной полосе к пассажирскому терминалу аэропорта «Звартноц». Выйдя из зоны контроля в зал, Петр растерялся. Огромная толпа встречающих заполонила терминал, галдела, шумела, суетилась, бросалась к своим, волнами переливаясь туда сюда.
Сосед Петра по авиасалону, сносно говоривший по- русски, в самолете объяснил ему, что большая часть пассажиров – это репатрианты, возвращающиеся на историческую родину. В Ливане вновь стало неспокойно, и внушительная армянская колония пришла в движение. Кто-то подался на запад – во Францию, США и Канаду - кто-то в Армению.
Толпа начала редеть, и в одном из просветов Петр увидел у входа миниатюрную средних лет женщину с ищущим взглядом и листком бумаги в руках. На листке коротко значилось – «Крюков». Петр облегченно вздохнул и направился к ней. Поздоровались, познакомились, Петр принял соболезнование по случаю смерти отца, и Каринэ Восканян повела гостя к парковке, где их ожидала служебная машина.
- В гостиницу или сразу в Матенадаран? – спросила госпожа Восканян своим мелодичным контральто с мягким, ласкающим слух акцентом и восходящими на французский манер дифтонгами.
- В Матенадаран, пожалуйста, - Петр похлопал по своей дорожной сумке из крокодиловой кожи, - я хотел бы сразу передать контейнер и все бумаги. Мне так будет спокойней.
- Хорошо. Водитель потом отвезет вас. Вам забронирован номер в гостинице «Наири», там же имеется и отделение «Интуриста». Гостиница расположена в сквере Налбандяна. Это центр города.
- Спасибо.
По прибытии на место Петр достал из сумки контейнер, папку с сопроводительными документами и незаметно переложил в карман джинсов миниатюрный фотоаппарат.
В маленьком кабинетике госпожи Восканян Петр подписал кучу всяких передаточных бумаг и, когда эта процедура завершилась, тактично перешел к предмету своего интереса:
- Я знаю, госпожа Восканян, о телефонных переговорах с вами моего покойного отца, Царствие ему Небесное, и по поводу экспоната - камня Пятнадцатого римского легиона - и по поводу текста Григора Просветителя. И в том, и в другом случае речь шла всего лишь о фотографировании объектов?
- Да, да, мы все сделали, но я говорила, извините, . ..э …, я предупреждала господина Крюкова…
- Да, да, я знаю: камень Пятнадцатого легиона в протокольную часть не входит.
-Вот, вот.
Огромные глаза госпожи Восканян, обрамленные роскошными ресницами, широко раскрылись, она быстро сморгнула, так что Петру даже показалось, будто он почувствовал легкое колебание воздуха, - и сказала: - Пойдемте. По коридору дошли до узкой каменной лестницы, ведущей вниз. Коротким и крутым пролетам, казалось, не будет конца. Липкая ереванская жара сменилась сухой прохладой хранилища древних рукописей. Но, вот, наконец, спустились на очередной подземный этаж, свернули в коридор и остановились перед приоткрытой дверью. Госпожа Восканян уверенно зашла в помещение и включила свет. Петр зашел следом за ней и сразу увидел на столе на простой деревянной подставке каменную пирамидку из зеленоватого камня.
- Я могу взять его в руки? – спросил Петр.
- Можете.
Петр долго крутил в руках камень, рассматривая его грани и гравировку. «Все так, как описал доктор «SS», - определил Петр и спросил: - А как оказалась здесь эта пирамидка? - И тут же услышал ответ: - Это не известно. Экспонат и в опись - то попал только в 1920 году, когда организовали институт Матенадаран. Посмотрите, господин Крюков, это приготовлено для вас. – На столе рядом с деревянной подставкой лежал конверт из плотной бумаги. Петр заглянул в него. Там находились увеличенные фотографии граней пирамидки и несколько фотокопий текста. «Для меня и для Ксандопуло. Хорошо» – Спасибо, - поблагодарил Петр, достал «Минокс» и все же сфотографировал все грани пирамидки: « Кто знает? Возможно, понадобятся фото именно в натуральную величину».
- Позвольте еще вопрос?
- Пожалуйста.
- В последние годы кто-нибудь еще проявлял интерес к этому камню – экспонату?
- Да. Но я не могу назвать имена этих людей по этическим соображениям. Могу только сказать, что все они хотели заполучить то, что сейчас получили вы.
- Ах, вот как! Я еще раз хочу поблагодарить вас, госпожа Восканян!
Вышли из помещения и по крутым ступенькам пошли наверх. Петр думал о том, как быстро и обыденно все получилось. Перед глазами встали строчки: «Западный склон в июльские календы. На заходе солнца от родника. Талисман укажет». Ну, что ж! Часть дела сделана. Будем считать, что талисман в руках. На что же он укажет?
Госпожа Восканян проводила Петра до машины, последний раз окинула его взглядом выразительных огромных глаз, опахнула его своими удивительными ресницами, пожелала успеха ему и господину Ксандопуло, повернулась и ушла. Петр смотрел вслед удаляющейся женщине и видел, как ее каблучки оставляют вмятины на размягченном асфальте. Жарко было неимоверно.
В душном холле гостиницы «Наири» Петр отыскал глазами вывеску отделения «Интурист», направился туда, тут же был усажен на стул с тем, чтобы ответить на длиннющий перечень, в том числе глупейших, с точки зрения Петра, вопросов вроде: « Находились ли вы в период ВОВ на оккупированных немецкими войсками территориях?», или «Участие в деятельности Народно-трудового Союза, - Петр припомнил сразу неопрятного дядю в отеле «Клеопатра», - сионистских или троцкистских организациях». Промучившись, таким образом, с полчаса, Петр затем заполнил заявление о поездке в Москву, забронировал номер в гостинице «Космос» и заказал билет на утренний авиарейс в столицу.
Душ и прохлада гостиничного номера вернули бодрое состояние. Почему-то вспомнились Тиберий с царем Тиграном и царское застолье с мясом, лавашем и вином. - «А как, интересно, обстоит с этим делом через две тысячи лет?» – задал себе вопрос Петр и направился искать ответ в ресторан. Понятливый официант быстро сообразил, что вымоченное в вине и поджаренное на углях мясо – это шашлык, а копченое – бастурма. Сложнее оказалось с вином. На вопрос официанта: вино белое или красное, Петр ответил, что, судя по описанию – белое. Официант осторожно поинтересовался: - Простите, судя по какому описанию? – Петр рассеяно ответил: - Да не помню я. Да и давно это было. Две тысячи лет назад. – Официант с сомнением и, как показалось Петру, с сочувствием посмотрел на него и тихо предложил: - У нас есть белое вино, в том числе и домашнего приготовления. Мы закупаем его для наших постоянных клиентов. Правда, не могу утверждать, что ему две тысячи лет. – Петр рассмеялся и попросил: - Несите, несите ваше домашнее. И шашлык, и бастурму, и лаваш. Официант упорхнул, но очень скоро появился и стал расставлять перед клиентом блюда с сырами и зеленью, свернутым в треугольник лавашем и кувшин с вином. Пунктуальный Петр показал взглядом на сыр и зелень, усмехнулся и сказал: - Что было две тысячи лет назад я не очень помню, но то, что было пять минут назад, я помню хорошо, и что-то не припоминаю этот заказ. – Официант подобрался и несколько высокомерно заявил: - Лаваш традиционно подается с сырами и зеленью. Позвольте, я покажу вам почему? – Да, пожалуйста. - Официант развернул на блюде лаваш, разложил на нем зелень и сыры и ловко скатал в трубочку, пояснив: - Обычно это делается так. – И стал наливать в бокал вино. Петр попробовал вино: «Действительно необыкновенный вкус. И какая пикантная горчинка. Да, это вино на любителя». Петр кивнул головой, официант наполнил бокал, поставил кувшин на стол и, чуть наклонясь, доверительным тоном, с мягким акцентом сказал: - А ви знаете, это вино, в смисле такое же, две тисячи лет назад, может бить, пиль и Иисус.
- Да? Почему вы так думаете?
- Потому что он биль армянин!
- Ах, вот как? – Петр посмотрел на официанта, а тот весомо и важно утвердительно покачал головой, выпрямился, предупредил, что шашлык будет готов через пятнадцать минут, и исчез. Петр взял ломтик бастурмы, пожевал, ощутил во рту пожар, откусил лаваш и отпил глоток вина. Пожар угас, остался приятный вкус. Когда официант появился с шашлыком, Петр подумал: «Он с ума сошел - принес шпагу Портоса с нанизанным на нее мясом для Портоса. Столько мог бы осилить только этот мушкетер». Но осилил.
Отяжелевший гость медленно возвращался в свой номер и также медленно соображал: « Для прогулки по городу, пожалуй, жарко. Ну, что ж, вернемся в прохладе к Тиберию. Странное ощущение: он побывал в этих краях две тысячи лет тому назад, а кажется, что и сейчас где-то рядом». В номере Петр достал из сумки Красную Папку, пристроился на диванчике и открыл страницу на закладке. « Итак, дело императора Августа»:
На закате дня трое всадников, за ними повозка, за ней двое легионеров и с ними юный пленник из Армении миновали Аппиевы ворота, ступили в пределы Вечного Города и направились в сторону Цирка Фламиния. Миновали Южную трибуну и свернули направо к пандусу Палатинского дворца. У широкой мраморной дворцовой лестницы конники спешились. Тиберий уверенно направился к ступенькам, но перед ним тут же возник старший караула преторианской гвардии, несущей охрану дворца. Пароль – обратился гвардеец к Тиберию. Тот не задумываясь, ответил: - Тиберий. К императору. - Преторианец хотел, было, что-то сказать, но внимательно посмотрел в глаза Тиберию, и предложил: - Пойдемте. - Поднялись по лестнице. У входа в дворцовые покои Тиберию предложили оставить у стойки оружие и подождать. Но очень скоро за ним бегом прибежал запыхавшийся гвардеец и повел его по длинным дворцовым переходам.
Император Август принял гостя в триклинии, где уже суетились слуги расставляя на столе чаши, кувшины с вином и водой, вазы с фруктами и виноградом и блюда с сырами и зеленью. Тиберий, увидев императора, вскинул в традиционном приветствии руку, затем приложил ее к груди, поклонился и сказал: - Здравия и долгих лет императору. - Август приблизился к Тиберию, взял его за плечи, дружески тряхнул, заглянул в глаза, затем указал рукой на ложе и произнес: - Время ужина. Прошу разделить его со мной. – И прилег на ложе напротив. Тиберий поблагодарил, скинул плащ, сполоснул в глиняной плошке руки и занял предложенное место. Тут же внесли блюдо с дымящимся вареным мясом. Чаши наполнили вином. Август повел рукой, и слуги удалились. Гость поднял чашу: - Мир тебе, мой император! - и осушил ее до дна. « Ретийское, - определил Тиберий, - Октавиан Август верен своим привычкам». Август же пригубил, поставил чашу на стол и теперь выжидательно смотрел на гостя. Тиберий начал: - Грамота и царская диадема царю Тиграну вручены. Заверения о вечном мире и дружбе прозвучали. Знамена римских легионов возвращены. - Тиберий остановился. Он увидел в глазах императора нетерпение и понял: « Не этого он ждет. Это он итак знает». И решил взять быка за рога: - Клодий Крисп мертв. – Тиберий в лаконичной форме поведал о событиях у разрушенной крепости и закончил словами: - Труп Клодия и талисман Пятнадцатого Победоносного легиона увезли. Но Клодий оставил нам послание. Странное послание. Вот оно. – Из кожаного кошеля на поясе Тиберий извлек свернутый в свиток кусок пергамента и передал его Августу. Император взял его развернул и вслух прочитал: - «Западный склон в июльские календы. На заходе солнца от родника. Талисман укажет». Да, странное послание. Хорошо, продолжай. – Тиберий в общих чертах рассказал и о встрече с царем Тиграном, и о знакомстве с Авелем, и о показательной казни у ворот крепости Воланд, и о своих соображениях относительно того, что Авель ведет свою игру за спиной царя и что смерть Клодия Криспа и похищение талисмана - дело его рук. Ну, и, конечно же, о Сурене Победителе. Тиберий перешел к детальной части, но император остановил его словами: - Пока достаточно, Тиберий. Уделим внимание этому, – Август кивком показал на остывающее мясо, - тем более что ты с дороги. Надо позаботиться и о спутниках. – Август поднял руку и в триклиний быстро вошел слуга. – Ликина ко мне, - бросил ему Август. Слуга убежал, но скоро вернулся, сопровождая молодого мужчину с волевым лицом и умными глазами.
В Риме вольноотпущенника Ликина знали все. Еще мальчишкой сиротой его в Галлии Нарбонской во время своего знаменитого Галльского похода подобрал Цезарь. Ликина и еще нескольких детей - отпрысков известных галльских родов – Цезарь отправил в Рим для воспитания в имперском духе. После убийства Юлия в стране наступили смутные времена триумвирата и гражданской войны. Но Август не забыл о подопечных своего кумира и передал детей своим многочисленным родственникам. Ликина же поручил заботам своей семьи. Юноша оказался очень способным, получил хорошее воспитание и образование и всецело был предан своему новому хозяину. Хозяин видел это и ценил, и со временем Ликин, не имея никакого официального статуса, стал при императоре вроде как порученцем по особым делам.
- Ликин, займись спутниками Тиберия. Пусть приведут себя в порядок с дороги, затем приведи сюда старца и юношу. – Тот поклонился и ушел. Император, задумчиво глядя на утоляющего голод Тиберия, тихо, будто разговаривая сам с собой, произнес: - Значит, Авель. А ведь я предупреждал Клодия, чтобы он не слишком доверялся ему. Авель очень богат. В свое время царь Арташес задумал уничтожить Авеля и еще некоторых, чтобы завладеть их имуществом и богатством. Арташес был врагом Рима и ненавидел Рим. Но это не мешало ему использовать римский опыт. Этакое армянское подражание Сулле с его проскрипциями и конфискациями. Но Клодий спас Авеля, полагая, что благодарный иудей и его деньги послужат делу римской партии. Сначала так все и складывалось. Но после удачного устранения Арташеса, Авель убрал Клодия и, теперь это ясно, занял его место при новом царе. А это означает, что мы достигли цели лишь наполовину. И, что вовсе скверно, или Клодий что-то сообщил Авелю о талисмане и своих поисках, либо тот, выслеживая Криспа, догадался о чем-то сам. Да, скверно. Но, ты полагаешь, о талисмане Пятнадцатого царю Тиграну ничего не известно?
- Да, у меня сложилось такое впечатление.
- Это интересно. Итак, у нас в руках послание Криспа, - Август взглядом указал на обрывок пергамента, - а в руках Авеля талисман. – Август немного помолчал и продолжил: - Я хорошо знал Клодия. Не мог, не мог он, готовясь к бегству, сложить все яйца в одну корзину. Тем более, зная или догадываясь о возможной погоне. Значит, есть еще что-то связывающее его странное послание и с талисманом, и с неизвестным западным склоном и …и… способом применения талисмана.
В триклиний вошел Ликин. Август, подзывая, махнул ему рукой и приказал: - Сначала молодого. – Ликин вышел и тут же вернулся с армянским пленником. Август долго изучающе рассматривал его и потом сказал: - Назови свое имя. – Увидев недоумение на лице юноши, повторил вопрос на греческом языке. Пленник ответил: - Меня зовут Армен.
- Армен. А ты знаешь, Армен, кто казнил твоего отца?
- Знаю, - в глазах пленника вспыхнула ненависть, кулаки непроизвольно сжались.
- И знаешь его последние слова перед казнью?
- Да!
Август повернулся к Ликину: - Уведи. Присмотрись к нему. Определи его к ланисте Руфусу ( ланиста - содержатель школы гладиаторов. Прим. авт.). И предупреди его, чтобы обошлось без увечий. Приведи второго.
Ликин увел пленника. Император горестно вздохнул: - Клодий, Клодий! Столько времени потрачено! И все с начала.
В триклиний вошли Ликин и Сурен. Август отпустил Ликина, встал, подошел к старцу и обнял его. Тиберий увидел как округлились глаза старого воина, а на лице застыла маска изумления.
Август чуть отстранился и сказал: - Тридцать три года назад ты преподал нам урок. Это был тяжкий, кровавый урок. Но он пошел нам на пользу. Идемте, - император призывно взмахнул рукой и направился к выходу. Тиберий и Сурен последовали за ним. Долго шли по дворцовым переходам и, наконец, зашли в библиотеку - большое светлое помещение с длинными стеллажами заполненными рядами свитков. Август подошел к стене, прикрытой шелковой портьерой и отодвинул ее. В стенной нише стояла необычная ваза. Отлитые из золота четыре уменьшенные копии рукояток римских мечей – гладиус эспанус- составляли ее основание. От основания вверх устремлялись два сверкающих золотых совмещенных лезвия мечей, в сечении составляющие крест. Рукоятки и лезвия символизировали переломанные римские мечи. На крестовом основании лезвий закреплена чаша из необычного материала. Это был человеческий череп, распиленный по линии зубов верхней челюсти, перевернутый и прикрепленный с внешней стороны теменем к крестовине лезвий. В качестве материала крепления использовано золото с красноватым оттенком. Его наплывы на лезвия смотрелись как стекающая кровь. Глазные впадины были искусно заделаны золотыми выпуклыми пластинами, имитирующими глазные яблоки. Зрачки из небольших шариков черного отполированного турмалина вкраплены в золото. Носовое отверстие заделано чуть выпуклой, имитирующей нос, золотой пластиной.
Император Август, глядя на Сурена, медленно произнес: - Вот вы и встретились. Через тридцать три года.
Старый воин пошатнулся: - Это?…. Это?
- Да, это череп Марка Лициния Красса, - помог ему Август - я с детства помню этот выбитый клык, - Август указал на отсутствующий зуб. - Царь Ород, которому ты, Сурен, отправил голову Красса, приказал своим умельцам изготовить эту вазу. Я узнал об этом, и после смерти Орода выкупил ее.
Сурен и Тиберий замерли не в силах оторвать глаз от этих необычных, черных завораживающих зрачков. Казалось, они притягивают к себе, и что-то хотят сказать. Август нарушил тишину и тихо произнес: - Иногда я тоже так беседую с ним.
Тиберий посмотрел на императора, а в голове промелькнула мысль: « Теперь он будет беседовать с обоими». Он вдруг увидел в воображении рядом с этой вазой еще одну: распиленный череп, укрепленный на трех золотых подломленных копьях катафрактов – копейщиков парфянской армии. Август почувствовал его взгляд и словно прочитал мысль, покачал головой и сказал: - Нет. Это все равно что убить ребенка. - Сурен удивленно воззрился на императора, не понимая, что только что был помилован.
На этом доктор «SS» главу закончил. Следующая глава называлась «Император Тиберий. Или тридцать три года спустя».
Петр вложил закладку и закрыл Красную Папку. Мысленно вернулся к прочитанному тексту и подумал: « Пленник Армен. Так, так. Император Август получил материал. И, похоже, Авель получит своего Каина. А талисман и загадочное послание? Что искал Крисп? Что хотел получить император?». В голову пришла и вовсе странная мысль: «Значит, отец, а теперь и я – продолжатели дела Августа? А судя по названию следующей главы еще и Тиберия? Эх, отец, отец!»
За окном сгущались сумерки, город зажег огни. Петр вышел в лоджию и сразу попал в душную атмосферу армянской столицы. «Мысль о прогулке не вдохновляет. Лучше пораньше лягу спать».
Ранним утром Петр приехал на такси в аэропорт. До начала регистрации оставалось сорок минут. В зале регистрации пассажирского терминала было очень душно и пусто, и Петр решил, как все, дожидаться объявления в скверике перед ним. Народу здесь было полно, но свободное место на скамейке нашлось. Петр занял его и стал осматриваться вокруг себя. Всюду слышалась армянская речь. На скамейке напротив сидел молодой парень европейской внешности. Он тоже был один и с интересом посматривал на Петра. Пока они так переглядывались, установленный в скверике громкоговоритель ожил, ухнул, бухнул и со свистом и хрюканьем передал объявление вроде на армянском и русском языках. Можно было догадаться, что московский рейс задерживается. Парень напротив встал, поставил на скамейку портфель и обратился к Петру: - Присмотри, пожалуйста, я пойду узнаю: в чем там дело. Ты летишь в Москву? – Петр согласно кивнул, и молодой человек ушел.
Минут через десять он вернулся и сказал: - Наш самолет застрял в Домодедово. Туман. Аэропорт закрыт. Слушай, если хочешь перекусить, пойдем со мной, а то потом все набегут, и будет толпа. - Петр подхватил свою сумку, а попутчик свой портфель, и оба направились к торцевой части терминала. Новый знакомый на ходу протянул руку и представился: - Николай. – Петр, пожал руку и назвал имя.
Молодые люди обошли терминал и зашагали к летнему кафе, уютно расположенному под сенью платанов. С десяток пластиковых столов был заставлен пластиковыми же стульями ножками вверх. Петр посмотрел на часы и на табличку и заметил, что до открытия еще пятнадцать минут. Николая это нисколько не смутило, он бросил: - Я сейчас, - и направился к стойке, за которой рано располневшая молодая женщина с намеком на усы над верхней губой протирала стаканы. Николай что–то сказал ей, женщина заулыбалась, схватила тряпку, быстро направилась к столику, возле которого остановился Петр, поздоровалась, покосилась на петрову сумку крокодиловой кожи, потом с уважением на него самого, составила со стола стулья и быстро протерла всё тряпкой. Не успели молодые люди устроиться за столом, как женщина уже расставляла перед ними стаканы, бутылки с пивом «Ширак» и тарелочки с бутербродами. Петр несколько озадаченно спросил: - Извини, Николай, но любопытно узнать, что ты ей сказал такого, что …., - и обвел глазами стол, а пальцем постучал по циферблату часов. Николай усмехнулся: - Да ничего особенного. Я ей передал привет от Паруйра и сказал, что мы с майором из Москвы голодны и мучаемся от жажды. А она мне ответила: - Вай, азизджан, сичас напаю и накармлу.
- А кто такие этот Паруйр и… и… майор?
- Паруйр курирует аэропорт « Звартноц» по линии КГБ. А майор, майор – это ты.
- Я? А кто тогда ты?
- А я старший лейтенант Ленинаканского горотдела КГБ.
« Ёп-паньки, - проскочило в голове Петра черт-те где и когда подцепленное восклицание – начинается». Петр налил и залпом выпил стакан пива. Николай же, расправляясь с бутербродом, невозмутимо поинтересовался: - А ты, Петр, откуда?
- Я приехал сюда из Никосии, с Кипра.
- Вот это да! Так ты иностранец?
- Да выходит так, - подтвердил Петр и отбарабанил, - Я подданный Ее Величества, живу в Австралии, студент третьего курса факультета истории Лондонского университета, сотрудник Кипрского музее Левентис, сюда по договору привез и передал артефакт. В Москву следую к невесте. – Николай рассмеялся и сказал: - Исчерпывающий доклад, даже не знаю, что еще спросить, спасибо. Есть что доложить руководству. – Заметив удивление на лице Петра, пояснил: - Понимаешь, я обязан докладывать о всех контактах с иностранцами. Такое правило. Да. Так говоришь студент третьего курса? Семь раз поступал? – Петр рассмеялся: - На возраст намекаешь, вроде того, что староват для третьекурсника? Правильно – староват. Дело в том, что до этого я закончил технический колледж при Лондонском университете. Название специальности такое длинное: металлургия цветных и благородных металлов. Затем три года работал дома на золотодобывающем предприятии. – Николай усмехнулся и сказал: - Надо же! Какое совпадение! Я тоже металлург-цветник по базовому образованию, и тоже три года работал на предприятии. - Чуть помолчал и спросил:
- И чего это тебя, Петр, от золотишка-то к истории потянуло?
А в голове Петра снова проскочило: « Ёп-паньки! Тоже металлург! Не многовато ли совпадений?»,- вслух же ответил:
- Отец настоял. Царствие ему небесное. И к тому же, чего там кривить душой, хотел я еще годок- другой- третий пожить в Лондоне. Ну, и поучиться для расширения кругозора. Думал затем учебу оставить, но втянулся, а потом и понравилось.
- А что тебя интересует в исторической науке?
- Новейшая история России и Рим раннеимперской эпохи.
- Да-а? Слушай, Петр, Рим еще туда-сюда, как красивая сказка, а зачем тебе в Австралии новейшая история России? А?
- Резоннейший из вопросов. Я и сам себе его задавал. Отвечу так: новейшая история России - это тоже сказка. О светлом будущем. Взять коммунизм. От каждого по способностям, каждому по потребностям. КАЖДОМУ? ПО ПОТРЕБНОСТЯМ? Вдумайся, это уму непостижимо. А я русский и хочу знать и понимать: что происходит в России.
- И получается?
- Нет, не очень. Находишь ответ на один вопрос, но тут же возникают новых два.
- А ты не заморачивайся.
- А если не заморачиваться, как ты говоришь, то не стоит и вовсе заниматься этим.
- Так ты в Москву по этим делам?
- По этим тоже. Заодно. Вообще –то я еду к невесте.
- Жениться надумал?
- Нет, знакомиться.
Николай хмыкнул: - Знакомиться можно с девушкой. Знакомиться с невестой? Впрочем, ладно. Разве вас – иностранцев - понять?
Петр пожал плечами, мол, а что здесь такого, и поинтересовался: - А ты зачем в Москву?
Николай довольно заулыбался:
- Отпуск у меня. Целых десять дней. Семью забрать. Жену и дочь я на лето отправил к родителям. С друзьями встретиться. Первая юбилейная встреча. Десять лет окончания школы.
- И вы что же? Все десять лет не виделись?
- Ну почему же – виделись. Но это же юбилей – первое десятилетие.
- И много друзей будет?
- Со мной четверо. Мальчишник.
- А когда и где все это будет происходить?
- Послезавтра – в субботу. А где - не знаю. В каком-нибудь ресторане, куда сможем попасть, а может быть и за городом.
- А пятого возьмете? Меня. А я устрою вам ресторан в гостинице «Космос». И гостиницу, и ресторан только что открыли. А?
- «Космос», говоришь! А тебе - то зачем это?
- Ну, как зачем? Ты и твои друзья – это срез общества, вы и есть новейшая история России.
- Да? Ну, ладно. Я – согласен. Остальные, думаю, тоже купятся на «Космос» и согласятся. Но хочу сразу предупредить: мы любим вкусить. И в переносном смысле тоже - крепко выпить.
- Ха, испугал!
Кафешка давно уже заполнилась людьми. Было жарко и шумно. Закрепленный на ветке платана громкоговоритель вдруг ожил, засвистел, зарычал, испугал птиц и людей, и дал понять о начале регистрации.
- Ну, товарищ майор, пошли.
Свободных мест в салоне самолета оказалось довольно много. Молодые люди устроились так, чтобы между ними было свободное кресло. Петр завалил его кипой купленных в киоске газет «Правда» и « Известия», разложил их по датам и углубился в чтение. Николай посмотрел на него, хмыкнул, достал из портфеля толстую пачку отпечатанных на машинке и подшитых листов, и тоже приступил к чтению. Что читаешь? – поинтересовался Петр. – «Мастер и Маргарита» Булгакова, - ответил Николай.
– Ясно, самиздат, - Петр тоже хмыкнул и отвернулся.
Самолет набрал высоту, девушки стюардессы начали развозить пакеты с завтраком.
- Ну, что? Интересно? - спросил Николай и кивнул в сторону газет.
- Интересно, если читать правильно.
- Как это - правильно?
- Слушай, раз спрашиваешь. У нас на факультете есть молодой профессор. Он читает у нас курс лекций и ведет семинарские занятия по политэкономии коммунизма. Неординарная личность. Он как-то заявил на семинаре, что, если бы в аппарате премьер-министра Англии была штатная группа из двух-трех человек с русским языком и умением правильно читать советскую прессу и международные информационные экономические справочники, то можно было бы сократить наполовину и русский департамент Форин Офис, и штат русского отдела разведки – СИС. Мы, естественно, стали задавать вопросы, но преподаватель пообещал нам, что мы сами найдем ответы на заданные вопросы на следующем занятии. На примере овцеводства в республике Казахстан. Странно, да? И поручил мне изучить материалы республиканских партхозактивов за последние три года и выбрать всё касательно овцеводства. Другому студенту поручил ознакомиться с публикациями по этой тематике в республиканской прессе, а третьему – изучить динамику изменений мясного торгового баланса между СССР и Австралией. Скукотища, да? Но нам скучно не было. Выступали мы так: сначала «партийный» аналитик – то есть я, затем аналитик прессы и завершал исследователь торгового баланса. Итак – 1975 год. Я коротко сообщил: год был успешный. Общий тон – мажорный. Это чувствовалось и по выступлениям областных представителей и по тону выступления первого руководителя. Примерно таков же был тон публикаций в республиканской прессе. СССР закупил в том году, скажем, триста тысяч тонн австралийской баранины. 1976год. Общий тон - минорный. Летняя засуха, кормов заготовлено мало, затяжная дождливая осень, бездорожье, распутица, невозможность доставки кормов, падеж скота. Весенняя бескормица и опять падеж. В прессе сетования на тяжелые климатические условия, описание героических попыток преодолеть непреодолимое. СССР закупил в том году триста тысяч тонн австралийской баранины. 1977 год. Чуть лучше предыдущего. И в этом году СССР закупил триста тысяч тонн австралийской баранины.
-А теперь ваши выводы, - попросил профессор.
Выводы были таковы:
1. Австралийским овцеводам можно не беспокоиться. Их продукция будет востребована, причем предсказуемо востребована.
2. Проблемы казахстанского овцеводства носят хроническую форму.
3. Проблемы носят системный характер. И Система не в состоянии с ними справиться.
4. Система настроена так, что предпочитает ретушировать проблемы или вовсе их не замечать.
5. Система и общество больны.
6. Система и общество не имеют никаких положительных исторических перспектив.
Николай хмуро спросил: - Прямо- таки никаких? Не круто ли?
- Круто, согласен. Студенты всегда категоричны, - быстро сказал Петр, - но, в сути, я думаю, правы. И вот мы подошли к главному. Неужели то, что увидела кучка английских студентов, не видят в Казахстане, не видят в СССР? Быть этого не может! Видят, конечно, лучше видят и больше знают. А напоминает все это сценку у врача. Врач обследует пациента и говорит ему: - А у вас, батенька, триппер. Да, триппер! Но вам повезло. Вы вовремя попали ко мне. Болезнь еще не загнала вас на стенку. А пациент вместо того, чтобы облобызать доктора, сунуть ему в карман четвертак и сбегать за коньяком, вдруг начинает орать, что у него с конца не капает, у него ничего не болит, и что доктор хочет опорочить его. Да, вот так.
Как-то у вас произошло смещение представлений и подмена понятий.
На тех, кто пытается проблемы поднимать, изучать и обнародовать, вешают ярлыки подпевал Запада, диссидентов и антисоветчиков. Что? Не так? Так. И потому людей способных поднимать, изучать, а главное говорить вслух о проблемах, очень немного. Проблем много, а людей мало. Боятся? Да, видимо, боятся. И здесь вопрос. Ладно, западный обыватель. Ему мозги промыли, и он искренне верит в тиранию КГБ, который ни за понюх табака хватает и сажает людей в дурки, тюрьмы и лагеря. Но ваш-то, ваш обыватель тоже верит в это. И как-то не очень слышен голос вашего официоза, что КГБ никого в тюрьму посадить или в лагерь или дурку запихнуть не может. Это может только суд. КГБ может только передать в суд материалы. Да и то не сразу. Если речь идет об «антисоветчине», то сначала в отношении злоумышленника должно быть проведено так называемое профилактическое мероприятие, то есть душеспасительная беседа в чертогах Комитета, затем, если воспоследовал рецидив антиобщественной деятельности, то по согласованию с органами прокуратуры объявляется официальное предостережение, и только в случае очередного рецидива дело передается в суд. Да и в суде не все просто. Как бы суд не был политизирован, но обвинению доказывать наличие состава преступления все же надо. Да еще и гласно, суды- то по большей части открытые.
- Откуда тебе все это известно: о профилактике, предостережениях, судах?
- Читаю Вестник Верховного Совета, отчеты и комментарии в газете «Известия».
- Ладно. Разговор какой-то…. блёвый. Здесь-то что вычитал?- Николай снова кивнул на кипу газет
- Да все то же. Вот ссылка на прошлогоднее от четвертого июля Постановление Пленума ЦК КПСС по сельскому хозяйству, а вот от пятнадцатого Решение ЦК по Литве. Тоже сельское хозяйство.
Николай скривился: - Вот уж, действительно, скука.
- Сейчас я развею скуку. Вспомним нашего молодого профессора. В конце того занятия он сказал, что если бы в этом году цена на нефть на мировом рынке понизилась до 13-15 долларов за баррель, то в следующем году в Советском Союзе повторилась бы ситуация пятнадцатилетней давности, когда белый хлеб пропал вовсе, а за серым и черным выстраивались длиннющие очереди. Просто не на что было бы покупать и зерно, и австралийскую баранину. А ведь именно к следующему году СССР должен завершить построение материально-технической базы коммунизма. Хрущевские на весь мир зае…забубененные планы никто не отменял. Да и товарищ Брежнев ничего лучшего придумать не мог, взял и заявил, что первая фаза коммунистической формации уже наступила. Тут уж не до скуки. Представь, фаза и база коммунизма есть, а хлеба и мяса нет. Вот тебе и «… по потребностям». Смешно, правда? И грустно.
- А ты, Петр, язва. И на кой черт ты мне об этом трындишь?
- Как на кой? Ты же будешь докладывать обо мне своему руководству? Ну и доложи, что есть, мол, такое мнение английских студентов.
- Достал ты меня! Расскажи лучше про невесту.
- Нет, уж, извини, это личное. Лучше ты мне расскажи: почему ты вынужден читать роман этого величайшего мастера – Булгакова – в столь непотребном самиздатовском виде. Чем он не потрафил нынешнему официозу? А ведь даже товарищ Сталин читывал книжки Булгакова, хаживал на его спектакли и по-своему, по-сталински, благоволил ему? Затрудняешься сказать? А давай я попробую. – Петр порылся в газетах, извлек номер «Правды» и показал первую полосу. – Вот, смотри. Члены Политбюро крупным планом. Старческий ареопаг. Вот это кто? Здесь он выглядит прилично. По крайней мере, ширинка застегнута и из нее не торчит конец…. ха-ха…- я вижу: ты слишком лестно о нем подумал, - конец сорочки. Так кто это? – Ну, Суслов, - нехотя ответил Николай.
- Правильно, Суслов. А теперь вглядись в это лицо. Законы биологии неумолимы, он стар. А старость никому не добавляет ясности и живости ума. А ведь этот человек возглавляет пропагандистский аппарат многонационального, огромного и сложного государства. Он же его и высший цензор. А народная мудрость гласит: каков поп, таков и приход.
Я тебе такую историю расскажу. Жил в Москве молодой писатель по фамилии Фулин. Написал этот Фулин роман о жизни сельской молодежи. Сам Фулин родился и вырос в Москве и в сельской местности бывал только на предмет употребления шашлыков и даже от студенческого «обязона» – осенних сельхозработ - всегда косил с липовой справкой о паховой грыже. Но пером Фулин обладал бойким, а фантазией буйной. Роман он накалякал, и роман, получился неплохой: и идеологический настрой, и образы, и диалоги – все как надо. И, разумеется, где молодежь, там и любовь. Была у Фулина в романе живая сценка. После комсомольского собрания ( как же без него) в сельском клубе остались два активиста: он и она. Остались, чтобы навести порядок: расставить столы и растащить стулья.
Дело было по весне, дело было молодое. В общем, случилась у них любовь прямо на покрытом кумачом столе. Фоновый эпизод, не более.
Закончив роман, пошел Фулин по издательствам. Начались его муки. Роман похваливали, но не печатали, многозначительно вперивая глаза в потолок.
Помнишь, у булгаковского Мастера был друг, – Алоизий Могарыч – который наставлял его, что, мол, эта глава не пойдет, и не пойдет потому-то и потому. Был свой Могарыч и у Фулина. В Горкоме партии. Поплакался ему Фулин, тот навел справки и огорчил писателя: - Там, - и опять многозначительный кивок и взгляд вверх – проскочил вердикт – «глумление над устоями и извращение принципа социалистического реализма» и как-то это связано с любовной сценой. Могарыч из Горкома фулинского романа, конечно, не читал и стал пытать автора. Автор живописал любовную сценку. Могарыч задумался вслух: - Странно, он же ее … гм... поимел по согласию и без извращений? Не в задницу же? На столе? На столе - нормально. Ах, на кумаче? Вот оно что! Как говорит один мой ставропольский дружок: - Вот где собака порылась. На кумаче? На кумаче нельзя, нельзя! Аполитично как-то, с нездоровым намеком и вразрез с устоями. – Помолчал и сказал: - Ты знаешь: как долго у нас держатся ярлыки. – И посоветовал в дальнейшем творить под псевдонимом или вовсе сменить фамилию.
Фулин же немного подумал и накатал выдержанное, мотивированное и со всеми резонами письмо. В письме он упирал на то, что кумач, на котором произошло действо, не несет, в данном случае, никакой иной нагрузки. (Кроме массы слившихся в соитии комсомольских тел). И попал-то кумач на язык, точнее на перо, лишь потому, что больше нечего было подложить под зад. И уж, конечно, кумач не имеет никакого политического подтекста, а просто послужил средством смягчения сурового сельского быта, а также средством гигиены в смысле защиты от заноз. На ту беду грамотей Фулин не удержался и в конце письма весьма интеллектуально и по месту впендюрил в текст красивую и модную классическую фразу –« Что в имени тебе моем».
Письмо отправил на имя Суслова.
Письмо таки попало к Суслову. Но когда дело дошло до письма Фулина, и помощник стал его зачитывать, Михаил Андреевич уже слегка подустал, отвлекся мыслями, а затем и вовсе смежил веки под монотонную бубню. Встрепенулся он как раз на этой фразе: «Что в имени тебе моем». Встрепенулся, протянул руку, взял письмо, пробормотал: - Вымени, вымени, а по молоку план не выполняется ни хера, - и, не читая, наложил размашистую резолюцию: « В сельхозотдел ЦК». Там письмо долго вертели и так, и сяк, время шло, а отвечать на письмо все же надо. И получил Фулин отписку - штамп: « Ваше письмо рассмотрено и принято к практическому изучению». Несколько дней после этого Фулин бегал по городу и смешил знакомых. Потом впал в депрессию и на удивление всем непьющий Фулин вдруг запил. Пил недолго. Месяц. Затем грамотно похмелился, крутанулся, нашел родственников в Израиле, и на второй волне эмиграции слинял из Союза.
Откуда мне это известно? Фулин выступал у нас на факультете. Он же и анекдотец рассказал. Вот, слушай. Во время визита в США Брежнев в частной беседе спросил у президента Никсона: как тот подбирает сотрудников в свой аппарат. Никсон ответил – исключительно по сообразительности. - Это как? – поинтересовался Брежнев. – А вот как, - ответил Никсон и позвал: - Господин Киссинджер, подойдите сюда. Скажите, Генри, кто является сыном вашего отца, но не вашим братом? Тот на секунду задумался и отвечает: - Так это же я сам, Генри Киссинджер. – Никсон поаплодировал Киссинджеру, отпустил его, и говорит Брежневу: - Вот так!
По возвращении в Москву, на очередном заседании Политбюро Брежнев задает Суслову вопрос: - А вот скажи, Михаил Андреевич, кто является сыном твоего отца, но не твоим братом? – Тот растерялся и как школьник, не выучивший урок, стал взглядом выпрашивать подсказку у Андропова. Андропов ухмыльнулся и сделал вид, что не видит ужимок Суслова. Громыко, как истинный дипломат, показал лицом, что все понимает, но помочь ничем не может. Когда Брежневу этот театр пантомимы наскучил, он вздохнул и сказал: -Эх, товарищи члены, товарищи члены! От Политбюро! Это же Генри Киссинджер!
Был полный аншлаг. Весь зал укатывался со смеху, половина еще и уписалась.
Ну, это так, чтобы развеяться
А, если серьезно: убей меня, а я не могу даже предположить: чем товарищу Суслову не угодил Михаил Булгаков? Или почему он загнал под запрет «Битлз». Конечно, « давай кончим вместе» звучит вольно, но чем ему не понравилась лирика «Битлз»? И вообще: разве можно запретами, то есть тупо защитными средствами и окриками: «не пущать» добиться победы, как у вас говорят, в тотальной идеологической и морально-нравственной войне с Западом?
Николай опять неопределенно хмыкнул, пожал плечами и углубился в книгу, показывая, что не желает продолжать этот разговор.
- Не хочешь говорить? Правильно, разговор этот … э… как ты сказал …блёвый.
Петр закончил просмотр газет, сложил их в стопку, достал из сумки Красную Папку и раскрыл ее на закладке. Николай заинтересованно заглянул в открытые страницы и прокомментировал: - Опять совпадение. И у тебя Тиберий.
Глава IX. Император Тиберий. Или тридцать три года спустя.
Тиберий спешил. Два дня назад он расстался в Неаполе с императором Августом. Император отправил его в Иллирик, торопил с отъездом с тем, чтобы Тиберий успел к месту событий и попытался предотвратить худшее.
Начались волнения в Верхней Германии, затем смута перекинулась и в Нижнюю Германию, и в Гельвецию, где к недовольным и возбужденным лангобардам, хаттам и херускам присоединились гермундуры, маркоманы и гельветы. Худшее же состояло в том, что от мятежных германцев брожение могло перекинуться в Иллирик: Норик, Паннонию, Далмацию и Мезию, и тогда мог полыхнуть весь Север империи. Повторялась история пятилетней давности. Тогда - пять лет тому назад – Тиберий успел объединить силы имперских форпостов Виндобоны, Карнунта и Аквинка и стремительным выступлением десяти легионов не допустил военного союза Иллирии с германцами Арминия. Того самого Арминия, который потряс империю, уничтожив в кровавой Тевтобургской бойне три отборных римских легиона. Именно тогда, пять лет назад, Тиберий видел как обезумевший от гнева и горя император Август, разбрасывая слетающую с уст пену, прихрамывая, бегал с всклокоченными волосами и безумными глазами по покоям Палатинского дворца с перекошенным лицом и надувшимися на шее жилами и рычал: - Квинтилий Вар, верни мне мои легионы!!!
Но ничего не мог вернуть наместник Квинтилий Вар. Его тело, как и тысячи других тел, германцы глумливо и издевательски распяли в Тевтобургском лесу.
Тиберий уже готовился к отплытию в Нарону Иллирийскую, когда в Путеолы прискакал гонец императора Августа с приказом отложить поездку и следовать в город Нола, где и находился сам император.
Тиберий спешил. Он понимал, что причиной столь неожиданного возвращения его с дороги, скорее всего, стало внезапное и резкое ухудшение здоровья престарелого императора.
Да и расставание с императором было каким-то … незавершенным. После слов напутствия император вроде как хотел сказать еще что-то. Это было видно по его лицу и глазам, но, видимо, передумал, чуть помолчал и закончил традиционным: «bonum factum– в добрый час».
Тиберий спешил сейчас еще и потому, что его подгоняли любопытство и опасения. Два дня тому назад император показал ему экземпляр завещания о наследовании им – Тиберием – титула императора. Он узнал об этом решении еще три месяца назад, узнал от самого Августа, но слова – это только слова, а вот демонстрация заверенного по всем правилам документа свидетельствовала о том, что решение окончательное, и ни при каких обстоятельствах изменено быть не может. Тиберий после этого жеста императора ожидал продолжения. Близкие к императору люди знали, что во всех его поездках по стране с ним всегда следует небольшой с надежными запорами сундучок, содержимое которого известно только Октавиану Августу. Вручая документы из этого сундучка, или поручая какое-либо дело, связанное с его содержимым, император всегда объявлял: - E saciario – то есть - из Заветного места. – Это был своего рода гриф важности и секретности, и к тому же означал контроль со стороны самого императора. Да. Тиберий ожидал тогда продолжения, ожидал перехода к делам и содержимому «Заветного места». Но не дождался. И вот теперь торопился, зная, случись что с Августом, найдется достаточно желающих сунуть нос в таинственный сундучок. А там должно быть немало интересного. Император Август в любом деле шел ab ovo – от яйца, от начала - и стремился дойти, по его выражению, до «Геркулесовых Столбов». ( Геркулесовы Столбы – древнее название Гибралтара. В переносном смысле – дойти до конца, до сути. Прим. авт.)
Важно было успеть, чтобы не допустить этого. И, что там кривить душой, любопытно было бы узнать: чем закончилась история талисмана Пятнадцатого Победоносного легиона с засевшими в памяти персонажами: Клодием Криспом, хитрым и вероломным Авелем и юным пленником Арменом. Тайна талисмана витала над Тиберием все эти годы.
Но вот, наконец, городские ворота небольшого городка, узкая улочка к родовому гнезду императора – дому, возведенному еще его дедом - Октавием. Спешиваясь у дома, Тиберий с облегчением вздохнул: приход смерти всегда обозначен внешними признаками, сейчас их, слава Юпитеру, не наблюдалось. В атрии дома его встретил Ликин, и сразу повел в покои императора. Октавиан Август лежал на ложе, укрытый, несмотря на жару, толстым шерстяным покрывалом. Тиберий поразился перемене, произошедшей с этим человеком за минувшие дни. Его кожа высохла и пожелтела. Седые волосы истончились и поредели. Скулы как будто выдались, а глаза провалились и горели каким-то непонятным огнем. Тиберий произнес традиционное приветствие, внимательно вглядываясь в эти глаза. «В них нет ни теплоты, ни радости, ни даже страдания. Я вижу в них лишь нетерпение. Нетерпение в таком положении - как странно», - подумал Тиберий и почувствовал, как застарелая обида шевельнулась в нем. Август не дал этому чувству развиться и захватить мысли Тиберия и быстро произнес: - Ты успел. Хорошо. К делу, - перевел взгляд на Ликина и приказал: - Помоги снять. - Ликин подошел к ложу, откинул покрывало и, поддерживая голову, помог снять с шеи императора золотую цепь с ключом. Август кивнул головой Тиберию: - Подойди. – Тиберий подошел и наклонился, высохшие руки императора накинули золотую цепь с ключом ему на шею. Август, как показалось Тиберию, с облегчением вздохнул, словно снял с себя груз, и, обращаясь к Ликину, сказал: - Отведи и покажи. – Ликин поклонился, показал рукой на задрапированный рядом с ложем простенок, за которым обнаружился еще один выход из покоев, и направился туда. Тиберий последовал за ним, и оба оказались в небольшой светлой смежной комнате. Там под окном и стоял заветный сундучок, обитый фигурными медными пластинами. – Вот замок, - показал Ликин, отодвинув чуть в сторону медную пластину. Тиберий нагнулся, вставил ключ, раздался щелчок, и Ликин приоткрыл выгнутую крышку сундучка. Тиберий с любопытством заглянул внутрь. Заветное место почти доверху занимали пергаментные свитки. Тиберий выпрямился, а Ликин закрыл сундучок и с силой надавил на крышку. Послышался легкий щелчок: сработал запор заветного места. Тиберий и Ликин вернулись к ложу императора. Август, глядя на Ликина, с усилием протянул руку в сторону Тиберия и сказал: - Ему – Тиберию Нерону Цезарю – я оставляю все. Будь же предан ему, как был предан мне. Иди. - В глазах Ликина блеснула слеза, он поклонился обоим и покинул покои, аккуратно притворив за собой дверь.
- Присядь, - Август взглядом показал на стоящее поодаль кресло. Тиберий сел и приготовился слушать. Император тяжело вздохнул: - Теперь ты имеешь доступ к Заветному месту. Долго говорить не могу, ослаб. Скажу лишь, что не все мне удалось довести до конца и теперь это переходит в твои руки. Сохрани Ликина, он много знает и будет предан тебе и полезен. – Август перевел дух: - И я хочу, чтобы ты понял главное: невозможно нести мощь и величие Рима лишь на мечах и броне наших легионов. Невозможно. И еще хочу, чтобы ты всегда помнил, – и процитировал Еврипида: «Коль преступить Закон, то ради царства, а в остальном его ты должен чтить». Август закрыл глаза, на его лбу выступили бисеринки пота, дыхание стало шумным и прерывистым. С возгласом: - Лекаря, лекаря, - Тиберий выбежал из покоев.
В два часа пополудни император Октавиан Август умер.
Сопровождая тело покойного императора в Рим, и разбираясь в своих новых ощущениях, Тиберий вдруг понял, что смерть Августа унесла с собой и чувство застарелой обиды. Долгие годы она тлела в душе Тиберия. И тлела, увы, небезосновательно. Август в давние времена развел мать Тиберия – Ливию – с ее законным мужем и женился на ней. Ливия к тому времени уже имела сына: его - Тиберия - и была беременна вторым ребенком. Фактически Август лишил Тиберия отца. Затем, когда стали подрастать собственные сыновья Августа, он отправил Тиберия в «добровольную» ссылку на долгие семь лет на остров Родос. И только когда смерть прибрала обоих сыновей императора Августа, Тиберию было разрешено вернуться в Рим. И даже фраза в завещании императора: « Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником ….. будет Тиберий Цезарь…» – оставляла в душе горький осадок. Но смерть сильнее обид. Да, сильнее.
Тиберий ехал верхом и размышлял. «Он – Август – был творцом великих дел. Его легионы по землям двух континентов – Евразии и Африки дошли до Геркулесовых Столбов. Они воплотили мечту императора Августа сделать Средиземное море внутренним морем Империи. Он сделал это. И назвал это море – Mare Nostrum – Наше Море.
Он хотел добиться мира и спокойствия на Востоке. И он добился этого. Он умиротворил Армению, а с Парфией – этим вековым врагом Рима – и вовсе сотворил чудо. Парфяне при смене династий избирали царей по его – Августа – указке. Великие дела великого правителя. Но и великие не всегда достигают цели. Нет, - сам себя поправил Тиберий, - великие не всегда успевают достичь цели. Не успевают потому, что и их жизнь всегда ограничена рамками обстоятельств. Разные могут быть обстоятельства: кинжал убийцы, чаша с ядом, споткнувшийся конь или неумолимое время.
Тиберий оглянулся и нашел взглядом Ликина. Он следовал рядом с одной из повозок процессии, рядом с заветным сундучком. Дела следуют за телом. Тело будет предано огню на Марсовом Поле и закончит земной путь. Дела же его будут жить в веках»
Самолет начал снижение. Петр закрыл Красную Папку и мысленно, словно передразнивая доктора «SS», повторил: « В веках, в веках! Эх, отец, отец!»
Самолет приземлился. Здравствуй, Москва!
Глава X. Первый визит. Московские встречи.
Субботняя погода не радовала. С утра лил дождь, и казалось конца этому не будет. Петр стоял у подъезда гостиницы «Космос», посматривая то на плаксивое низкое небо, то на свои часы.
Николай появился из-за угла огромного здания ровно в четыре часа, как они и договаривались. Подошел, поздоровался, стряхнул и сложил зонт и деловито поинтересовался: - Я первый?
- Да, первый. А вон тот щеголеватый парень, скорее всего, из твоей команды. Идет уж больно целенаправленно.
Николай обернулся, увидел, как от оставленной на парковке белой «Волги» к ним движется молодой человек, и подтвердил: - Да, это Буржуй собственной персоной. О! Его лысина явно прогрессирует. – Николай чуть повернул голову: - А! Это тоже наш! Его величество Башка. Вон, видишь, бежит, газеткой прикрывается, промок, как цуцик. Смотри, Петр, даже с такого расстояния виден шестьдесят третий размер его головы, это, скажу, очень большой размер. Ба! С бодуна, сукин кот!
- Как это ты определил? – с сомнением спросил Петр.
- По ряхе, по инфракрасному излучению.
Буржуй и Башка подошли одновременно. После шумных объятий и рукопожатий Николай подвел друзей к скромно стоящему чуть в стороне Петру и представил его: - Знакомьтесь, Петр - наш русский лондонский друг из Австралии. Прошу. – После сдержанных представлений и рукопожатий Николай объявил: - Предлагаю продолжить знакомство наверху. Бойца ждать не стоит: он слегка задержится. Швейцара я предупрежу. Петр, веди.
На лифте поднялись на двадцать пятый этаж. У входа в ресторан «Планета-Космос» их поджидал метрдотель и сразу отвел к заказанному столу недалеко от барной стойки. Официант раздал меню и карты вин.
- Ого! Други мои! Водка «Смирновская», водка «Рябиновая», водка анисовая… э… «Оузо русали», - с детской непосредственностью провозгласил большеголовый гость. - Гм! Три доллара за флакон. Так, так! Это же сколько будет в рублях? Курс сейчас, дай бог памяти, шестьдесят семь копеек за доллар. Итого два рубля бутылка. Как «Солнцедар». Пожалуй, надо будет прихватить, – достал из кармана брюк несколько смятых червонцев и посмотрел на официанта.
При упоминании названия « Солнцедар» всех, кроме непосвященного Петра, скривило и даже передернуло. Только Черту известно: сколько человечьих глаз эта продукция виноделия превратила в вурдалачьи, сколько мозгов отбросила на предыдущую ступень эволюции, сколько желудков изъязвила, сколько печенок разложила, сколько приборов опустила на вечные времена.
Официант, которого тоже передернуло от этого названия, снисходительно-полупрезрительно, как это могут только официанты, профессора, шулера, зажравшиеся партийцы и валютные проститутки, через губу процедил: - Рубли не берем. На вынос не даем. – Головастый окинул всех взглядом, состроил на лице мерзкую гримасу и с надрывом прохрипел: - Найн сало! – Друзья рассмеялись, а Петр и официант недоуменно переглянулись. – Тебе потом объясню, - сказал большеголовый Петру и обратился к официанту: - Друг мой, мы вас позже позовем, а пока нам надо определиться. – Официант ушел. Гость убрал в карман червонцы, притворно вздохнул и подвел итог: - Итак, вкушать здесь мы можем лишь от щедрот нашего нового друга. Либо придется менять точку, несмотря на нелетную погоду и мокрые штаны. Либо, - Баш округлил глаза и перешел на шепот, - поменять у Петра рубли на доллары и тем самым совершить преступное деяние с наказанием вплоть до расстрела. Бр-р-р. Рубли они, видите ли, не берут! Печально. – Петр, наконец-то, смог сказать: - Да не волнуйтесь вы так! Это моя проблема, ведь я пригласил! - Но раз так, раз ты так щедр, - быстро вклинился Баш, - то хотелось бы знать….э… - Петр вывел его из затруднительного положения, усмехнулся и сказал: - Щедрость моя не знает границ в пределах трехсот долларов. – Все рассмеялись и заинтересованно уткнулись в меню. Баш сделал вывод: - На триста долларов можно охренительно погужевать. Да, Буржуй? – Буржуй неопределенно хмыкнул, а Петр задал вопрос: - Почему вы используете клички? Мне как-то неудобно обращаться - Баш, Башка. - Тот немедленно отреагировал: - А ты не бери в голову. Башка и Башка, или Баш. Что тут такого? У нас повелось так с первых классов школы. Все клички имеют происхождение и подоплеку. Почему я Башка – итак ясно. Нет, не потому что голова большая. Я умный. Ну- ка, други мои, подтвердите. Вот, видишь, гы-гы-гы. Про остальных сейчас расскажу. Буржуй, к примеру, имел феноменальные способности в игре «в стенку». Это когда на кон недалеко от стены в столбик ставятся несколько монет. Игроки по очереди бросают каждый свою пятикопеечную монету- биток - в стену, стараясь, чтобы биток упал как можно ближе к кону. Тот, чья монета оказалась ближайшей, забирает полкона. А если биток попадает в кон – это удача. Игрок забирает весь кон. Понял? Так вот. Буржуй почти всегда выигрывал и, значит, был при деньгах. Потому и Буржуй. Я потом про него еще кое- что расскажу. Ха! Все тайное станет явным.
Чека стал Чекой, он же Чекушник, он же Чекуля, в классе седьмом-восьмом, когда заявил, что будет работать в КГБ. Начитался чего-то. А до этого Чека был Бесом. От фамилии Бессонов.
Боец занимался большим теннисом, но всегда хотел заниматься еще и боксом. И занялся. Тут все просто. Ну, ладно. Успеем еще познакомиться поближе. А сейчас надо бы сделать заказ. Не пьём – время теряем, гы-гы, да и Буржую скучно без ананасов и рябчиков. Гы-гы-гы! - Буржуй, повернувшись к Петру: - Сегодня, я думаю, мы наслушаемся всякого. Зуб даю, что Баш сегодня и аналогичный случай вспомнит. Башку с бодуна лихо заносит. Он становится безбашенным, занозистым, бывает и несдержан, и многословен, и язвителен, и велеречив, и говнист. Но обижаться на него не стоит. – А что за « аналогичный случай»? – спросил Петр. – Все ухмыльнулись, а Баш быстро сказал: - Да, ерунда, не обращай внимания. – Петр пожал плечами, кивнул головой и поднял руку. Официант подошел и принял заказ. Уже вслед ему Башка бросил: - Друг мой, товарищ, охлажденную водочку и холодные закуски прошу без промедления. – Непременно, - обернувшись, ответил тот. И опять на его лице мимолетно проскочило какое-то непонятное выражение. Башка заметил это и, ёрничая, протянул: - Не любит, о-ох не лю-у-бит! Придется принять меры. Я сейчас. – Баш встал и быстро направился к выходу. – Куда это он? – спросил Петр. Чека покачал головой: - Аферу задумал какую-то, не иначе. Он у нас бо-ольшой выдумщик. – Минут через десять тот возвратился и только уселся, как появился официант и стал расставлять на столе тарелочки с селедочкой, грибочками, маслинками, нарезками и неведомыми маринадами и салатами. Все молча наблюдали за действом, но как только официант стал наполнять рюмки, Башка быстро заявил: - В дальнейшем функцию разлива беру на себя. – Официант кивнул головой, пожелал приятного аппетита и удалился. Башка поднял рюмку: - Ну, за знакомство и со свиданьицем. –Чокнулись. Выпили. Закусили. Петр поинтересовался: - Ты упоминал о каком-то сале, может заказать? – Все замерли, над столом зависла мертвая тишина, Башка поперхнулся, выдавил из себя «не надо… гы-гы… заказывать…гы-гы» и все грохнули смехом. Когда отсмеялись, Башка смахнул слезу и сказал: - Когда-то нам довелось услышать в компании рассказ – не рассказ, анекдот – не анекдот, в общем, я попытаюсь эту хреновину воспроизвести. – А может не надо? – спросил Буржуй. – Надо, - парировал Башка, - а то как он поймет? Итак, война. Немцы захватывают украинское село и сгоняют всех жителей на сход к хате бывшего сельсовета. На ступеньках стоят два немецких офицера. Один из них достает планшет с листком бумаги и начинает с акцентом громко читать: - Доблестный германский вермахт прогналь больше-е-е-викофф и еврейский комиссарр и даль фам новий порьядок. Теперь тот, кто поймайт, или… или не поймайт парртизанен……, - поворачивается ко второму офицеру и тихо говорит: - Ганс, по-моему, эти мудаки в штабе опять все перепутали. – Смотрит в бумажку и продолжает: - …Тот получайт, я-я, тот получайт са.., са.., са.. – Из толпы кто-то выкрикивает: - Сало? – Башка строит на лице мерзкую гримасу и, заканчивая, рычит: - Найн сало! Салупа! Гы-гы, нет, нет, заказывать не будем. Гы-гы-гы. Да. Дурость, конечно, но запомнилась. А «найн сало» стало выражением отрицания, присказкой и символом желанного, но недоступного или невозможного. Вот так. Понял, дружище? – И стал наполнять рюмки. В это время Буржуй воскликнул: - Ну, наконец-то. Явление Бойца народу. Вечеря в полном составе все же состоится. – К столу с улыбкой на лице легкой, пружинистой походкой приближался выше среднего роста спортивного телосложения молодой мужчина. Короткие рукава летней рубашки подчеркивали хорошо накачанные бицепсы. Весьма приятный вид молодого человека слегка смазывался иногда заметным тиком левого века. Все встали, старые друзья обнялись, обменялись рукопожатиями и подвели вновь прибывшего к Петру. Тот пожал руку новому знакомому, и все уселись за стол. – Итак, други мои, - заявил Башка, - поскольку теперь все в сборе, я повторю свой тост – за знакомство и со свиданьицем. - Выпили. Башка, разжевывая грибочек, продолжил: - Я сейчас немножко расскажу о нас, а потом уж полюбопытствуем о тебе, Петр. Все мы дружим с первого класса и жили в то время в одном дворе. Правда, дружба Буржуя и Бойца носила несколько странный характер. Они частенько дрались межу собой, и повод для этого у них находился мгновенно. Потом так же мгновенно мирились. Так вот. Как-то сцепились они из-за чего-то в очередной раз, и когда борьба перешла в партер, Буржуй по запарке укусил Бойца за ухо. Пролилась кровь. Боец в долгу не остался и так врезал Буржую, что на лбу у него образовалась ссадина и царапина. Бой был прекращен с объявлением ничьей. Родители Бойца, узрев его окровавленное ухо, естественно, поинтересовались происхождением травмы. Боец, а он и тогда уже был немногословен, хмуро пробормотал: - Буржуй укусил, собака. Надо заметить, в том году наблюдалась вспышка заболеваний бешенством. Родители всполошились и потащили Бойца в больницу. Врач тоже не пожелал разбираться в доводах Бойца, что его укусил за ухо собака Буржуй, но Буржуй – не собака, и влепил ему противостолбнячный укол.
Буржую тоже досталось. Прослышав от родителей Бойца о противостолбнячном уколе, мама устроила Буржую допрос: - Это был укус? – Она имела в виду царапину на лбу Буржуя. Буржуй этого не понял. Он понял, что ему предъявлено обвинение в укушении друга, отпираться не стал и признался: - Да. Укус. - Мама тут же схватила его за руку и, не слушая его, потащила в больницу, где Буржую тоже всадили укол. Так и ходили они вместе на уколы больше месяца. От этого их дружба окрепла, и драться они перестали. Я правильно изложил? Правильно, а раз так - сам собой напрашивается внеочередной тост за дружбу. За дружбу! - Выпили. Буржуй, закусывая маслинкой, заметил: - Ты, Башка похмельная, узурпировал и право тостирования, и право розлива. Ты больше проливаешь, чем наливаешь. Всегда у нас на розливе был Боец. У него рука верна и тверда. – Вот, - немедленно отреагировал Башка, - Буржуй он и есть Буржуй. Пролива-а-а-ю я, видите ли! - Буржуй прав, - веско заявил Боец, - согласно Уложению виночерпием всегда был я. Обычай деспот меж людей. Стало быть, не будем нарушать традиции. – Петр живо поинтересовался: - Какое Уложение? – Уложение твоего тезки, - быстро ответил Боец – Петра Великого – «О всепьянейшем Соборе», - и начал наполнять рюмки. –А-а, - вспомнил Петр, - регламент царских питейных развлечений? – Ну, да, стало быть, - простодушно подтвердил Боец, - его мы и взяли за основу. Все должно идти по порядку. Сначала стадия официальная, если повод для встречи официальный, затем шутейная: анекдоты, шуточки, приколы, прибауточки, затем «мировой политик», без этого не можем, далее феминистская стадия и завершает все маразматическая. Иногда последние две сливаются в одну и тогда все говорят одновременно, и не поймешь о чем, но, как правило, на похабном замесе. – Боец передохнул: - А теперь позвольте традиционный тост - за любовь. Чокнулись, выпили. Закусили. Глаза у всех заблестели. Чека проглотил кусочек ветчинки и сказал: - Пришло время познакомиться поближе. Я кратко представлю всех. Петр - австралиец, студент - историк Лондонского университета. Специализация – раннеимперский Рим и новейшая история России. До этого закончил технический колледж. Между прочим, по той же специальности, что и я - технология производства цветных металлов.
Особых примет нет.
Так, пойдем по кругу. Буржуй, он же просто Бур. Баш как-то метко определил, - цитирую раннего Баша: «получил диплом Буржуй, и послал он всех на…….Буржуин все просчитал, все обдумал и познал: лучше фаллос в руке, чем вагина вдалеке». В общем, сотворил Буржуй финт и, презрев интересы промышленности, технично отбоярился от распределения и, стало быть, от работы в пропахших мазутом, соляркой и краской цехах ЗИЛа, и подался в сферу обслуживания. Теперь в автосервисе командует. Увлечения? Есть увлечения. Увлекается Буржуин, как и предписано Марксом, накоплением первоначального капитала. Но и возвышенное, и духовное ему не чуждо. Бур давно и живо интересуется эпохой становления христианства. А это, как я понимаю, и есть Римская раннеимперская эпоха. Общая тема с тобой, Петр. Прошу обратить внимание: технаря Буржуя тянет к гуманитарным проблемам.
Особые приметы. Тотальная лобно-теменная лысина, характерный «деголлевский нос» из-за чего, к слову сказать, девчонки в старших классах называли его не иначе как Сашуля Дегулля.
Так. Далее. Башка. Он же Баш, он же Калган, он же Голова и Головка. Кандидат, по выражению Бура, е… . биологических наук, дипломированный и остепененный биолух. Автор известного постулата: «от перемены мест съедаемого стул не меняется». Он же сделал попытку сформулировать и второй постулат: «от перемены мест выпиваемого …. Но вышла незадача. Ввиду затянувшихся авторских экспериментальных исследований. Увлеченность экспериментами дала нежелательный побочный эффект – Баш стал толстеть и, следовательно, вынужден был заняться еще и проблемой ожирения. И проявил себя как диагност и методист. Его предельно простую и доступную методику использует во время душевых, ванных или банных процедур, не побоюсь сказать, все взрослое мужское население страны. А звучит это так. Стоя голым посмотрите вниз, и если вы не видите ВСЕГО себя, значит, первую стадию ожирения вы уже миновали, и пора бить тревогу. В монолог Чеки вдруг вклинился Баш, помахал у себя перед носом поднятым назидательно вверх указательным пальцем и заявил: - Не надо вносить ретушь. Фраза должна звучать так: «…если ты посмотрел вниз и не увидел своего конца, значит ты в начальной стадии ожирения». Так понятнее. – Хорошо, хорошо, - согласился Чека, - так о чем я? Ах, да! Видимо, лишний вес привел еще к одному нежелательному побочному эффекту, потому что все мы помним высказывание временно растолстевшего Баша: « Ожирение есть причина безвременной кончины. Безвременная кончина в сексе также печальна как в смерти». Тогда Баш быстро сбросило лишний вес.
- Ну, далее, - продолжил Чека, - это, как говорится, шуточки. А вообще, Баш интересный человек. Защитил кандидатскую диссертацию и тут же поступил на вечернее отделение технического вуза. Не могу, говорит, тянет к пиро- , но особенно – к гидрометаллургическим процессам, к огненной и ионообменной романтике. Здесь мы наблюдаем обратный вариант: возвышенную гуманитарную Башку тянет к технической прозе. При этом он у нас, между прочим, еще и философ с детства, а с юношества поэт, и историк. Правда, историк он специфический. Его интересует история иудейского народа. Он ищет ответ на вопрос: является ли расселение и рассеивание евреев по странам мира благом для развития цивилизации, благом для народов, или это их бич? С институтской скамьи мучает Башку этот, прямо скажем, щекотливый вопрос. И тут должен отметить: поскольку расселение евреев приобрело массовый характер, если я не ошибаюсь, во времена имперского Рима, то у Баша и с Буром, и с Петром обнаруживается точка общего интереса.
- Момент, Чека, момент, - прервал его Петр. - И, обращаясь к Башу, спросил: - И каковы достижения в изучении этого скользковатого, я с этим полностью согласен, вопроса? – Тот задумался и тихо ответил: - Я в начале пути. И начать пришлось с изучения Библии. И это все, что я пока могу сказать.
- Так. – продолжил Чека, - особые приметы Баша. Есть. Одна. И всем видна. Идем далее. Боец, он же Бой. Боец всегда тяготел к спорту. С первого класса занимался большим теннисом, а с шестого еще и серьезно занялся боксом. Настолько серьезно, что по совету тренера по окончании школы Боец изъявил желание служить в армии. Большая редкость в наше время. Призвался, попал в спортроту, потом в ЦСКА. Стал мастером спорта и кандидатом в сборную СССР по боксу. Затем беда. На отборочных соревнованиях Боец получил сильнейший удар в голову, посадил зрение и обзавелся особой приметой - тиком. Врачи поставили крест на его карьере. Сейчас тренирует детей. Я правильно изложил? - спросил Чека. – Да, - коротко ответил Боец, - наполнил рюмки, вздохнул и сказал: - Ну, прямо по теме и, стало быть, последний тост из перечня обязательных и традиционных: за здоровьичко! - Выпили. Крякнули. Закусили. Чека продолжил: - Мне все задавали вопрос относительно приглашения Петра. И это понятно, – и посмотрел на Петра. Петр вытер салфеткой губы: - Да, странное, конечно, я понимаю, с вашей точки зрения, приглашение. Но могу повторить лишь то, что говорил Чеке. Новейшая история России – это вы! Да, да, вы! Вы – разные, а история одна - общая. – Верно, - согласился Баш - мы - разные. Уж такие разные, други вы мои. И самый «разный» из нас, конечно же, Чекуля. Мы его, считай, два года не видели. С тех пор как он загремел в Армению. И, кстати, зачем тебя туда направили? Это в девятнадцатом веке считалось, что каждый русский офицер должен пройти Кавказ. А сейчас что?
- Честно скажу. Я не знаю: зачем меня туда направили. И не вижу в этом никакого смысла. Если бы я был матёрым, опытным оперативным сотрудником, то это можно было бы считать усилением кадрового состава, передачей опыта и тому подобное. Но я не матерый оперативник, я щенок, брошенный на чужую псарню. Я много думал на сей счет и, в конце концов, пришел к мнению, что, вероятно, есть какой-то «верхний» смысл, ускользающий от меня – простого смертного. Это как вера в Господа. Она не требует доказательств и логического обоснования. Ты или веришь, или не веришь. Да и само слово «вера» пришло к нам, как я полагаю, от латинского vere – истина. А истина, как известно, не нуждается в доказательствах.
- Одним словом: ты служишь, Чека, потому что служишь. Так? – спросил Буржуй.
- Получается так. Это мой долг.
- Подожди, подожди, - вмешался Боец, - ты хочешь сказать, что тебя не готовили к работе в Армении?
- Нет, не готовили.
- Так может быть, Чекуха, ты глаз Москвы и ухо? – сладко-пакостным тоном поинтересовался Башка, и загоготал –гы-гы-гы!
- Хорошее предположение. Но дело в том, что глаз должен видеть, а ухо слышать. А что можно увидеть, если ничего не знаешь, и что можно услышать, если ничего не понимаешь. Нет опыта, нет знания истории, древнейшей, между прочим. Нет знания традиций и национальной психологии, весьма, замечу, своеобразных, и, главное, нет языка как инструмента познания. К тому же Армения - мононациональная республика. Русский язык там в той или иной степени знают почти все, но говорят, разумеется, на родном. А что означает незнание языка? Это означает, что при тебе можно сладким тоном говорить, что ты придурок, а ты этого не поймешь и будешь в ответ глупо и благодарно улыбаться. Так что - какой там глаз, какое там ухо?
- Так, может, Закавказье – это наказание тебе? - подал голос Буржуй.
- Наказание? За что можно наказывать младенца, которого только-только освободили от пеленок. Нагрешить я еще не успел. Так что и эта версия отпадает.
- Я, я понял! – Баш округлил глаза и придал лицу тупо - торжественное выражение, - ты несешь высокое знамя интернационализма!
- Да? Древка в руках я что-то не ощущаю.
- Гы-гы! Значит, ощущаешь, аллегорически, так сказать, фаллический символ.
- В том смысле, что меня послали на…?
- Ну, да. Да ты не комплексуй, - и, с кавказским акцентом обращаясь к Бойцу, - а щто, рука Бойца налывать устала, панэмаешь ли?
Боец безропотно наполнил рюмки. Баш поднял свою, и продолжил в том же духе, подражая персонажу известного фильма: - Чекуля назвал сэбя щенком. Нам это слово нэ подходыт. Ми назовем его птэнцом. Далэко улэтэл наш птэнэц, далэко. Так, выпьем за то, щтобы как далэко нэ лэтал, он ныкогда нэ атрывался от нашего коллектива. – Бой тут же изобразил плаксивое лицо и прорыдал: - Жалко птичку. – Посмеялись, выпили, закусили. Баш серьезно обратился к Чеке: - Извини, друг мой, продолжай.
- Ну, ладно, продолжаю. В общем, прилетел я, как сейчас помню, первого февраля в Ереван и сразу подался в «кадры» Комитета. Кадровик – кстати, тоже бедолага, переведенный из Карелии, - после моего доклада о прибытии задал мне совершенно идиотский вопрос: где бы вы, товарищ лейтенант, хотели служить? Я ему в том же духе ответил: в Москве. В ответ он криво усмехнулся и сказал: - Планы в отношении вас несколько иные. Есть намерение направить вас в чудесный и второй по величине в Армении город Ленинакан. Как вы на это смотрите? – Я ответил: - Раз уж вы меня спрашиваете, – отвечу: отрицательно. Я хотел бы проходить службу в Ереване. – И подумал: « Неужели он ждал, что я отвечу: спасибо, я рад служить в Ленинакане, а если бы мне предложили районный Спитак, то был бы в восторге, а если бы сельский Ахурян в погранзоне, то был бы и вовсе счастлив?». И еще подумал: «Раз уж он строит разговор в такой форме, то почему бы мне не поупираться?» Но упираться мне долго не пришлось. Кадровик повел меня в кабинет генерала – зампредседателя по кадрам. Там разговор повторился. Эти двое проследовали в кабинет председателя, меня же оставили в приемной, но не прошло и минуты, как туда же вызвали и меня. Я зашел, представился, как положено, председатель вышел из-за стола и направился ко мне. Я же деревянным шагом направился ему навстречу. Где-то в середине кабинета размером с полфутбольного поля мы встретились. Мне было пожаловано высочайшее рукопожатие, отеческая улыбка и добрые слова, прозвучавшие в двух фразах: - Я доволен, товарищ Бессонов, что вы изъявили желание служить в городе Ленинакане. Приказ о вашем назначении я подписал, отправляйтесь к месту службы.
И отправился я в Ленинакан, он же прежде Александрополь, а еще ранее Гюмри. Кадровик перед отъездом заверил, что меня встретят, посоветовал мне ждать около столба в центре привокзальной площади и, на всякий случай, сообщил, что горотдел КГБ находится прямо напротив ресторана «Ани».
Как я уже говорил, был февраль, а Ленинакан в Армении называют « армянской Сибирью». Город высокогорный и зимой холодный. Поезд прибыл в Ленинакан в семь утра. Было темно и очень холодно. Следуя совету, я со своим огромным чемоданищем занял позицию ожидания у столба в центре круглой привокзальной площади. Минут через десять до меня дошло, что я олицетворяю собой тот самый фаллический символ, который так прозорливо угадал Баш, а еще минут через десять я так задубел, что ощутил: как превращаюсь в древко им же упомянутого знамени интернационализма. Что делать? Машины такси уже разъехались, остались лишь бомбилы. К ним я и потащился. – Тебе куда, биньджо? – спросил один из них.
- К ресторану «Ани», - ответил я, помянув недобрым словом кадровика.
- Дашь рубль. Садись. – Я затолкал мой чемоданище в салон, сели, поехали.
А ленинаканцы в Армении, к слову сказать, как габровцы в Болгарии, любят пошутить, а еще больше поязвить и причем иногда довольно зло. Вот и этот водитель отпустил несколько язвительных шуточек по поводу визита прямо с поезда с чемоданом с утра пораньше в ресторацию, но быстро понял, что пассажир не в том настроении и уже серьезно спросил: - А зачем тебе так рано в «Ани»?
- В «Ани» мне не надо. Ресторан – это ориентир. Мне нужен горотдел КГБ. Долго еще ехать?
- Нет, уже подъезжаем. А зачем тебе так рано в КГБ? – не сдержал любопытства водитель.
- Служить там буду.
Смотрю, мой собеседник как-то примолк. Машина остановилась, водитель шустро выскочил из авто, с трудом вытащил мой чемодан почти с него ростом и потащил его вперед, на ходу поясняя, что эта улица непроезжая, а ресторан «Ани» находится во-о –н там. Пока я высматривал ресторанную вывеску, водителя и след простыл. Оборачиваюсь и вижу: мой чемоданище стоит, а водителя уже нет. Даже рубль не взял. Ну, думаю, дела.
В тот же день я попал на первое в своей жизни оперативное совещание. Началось с того, что начальник горотдела представил меня оперсоставу и занес меня в кондуит - алфавитный список. Сделал он это так: взял список и стал вслух читать: - Так, Аветян, Айвазян, Амбарцумян, Каграманян, да вот перед ним и запишем – Бессонян. – Я его поправил: Бессонов. – Шеф, не поднимая головы, бесстрастно заметил: - Без разницы, Бессонян. Замыкаться, товарищ Бессонян, будете на заместителя начальника горотдела Аветяна Владимира Торгомовича. Ну, подумал я, служба пошла. Об Аветяне потом расскажу. Тут в два слова не уложишься. Пока скажу только одно: мне повезло.
Вечером того же дня, надо же, я попал на свадьбу в тот самый ресторан «Ани». Не буду рассказывать кто на ком женился, это значения не имеет, скажу только, что на торжество был приглашен весь гласный состав и горотдела КГБ, и Особого Отдела КГБ ( армейская контрразведка), дислоцированного в том же здании. Да. Но представьте мое состояние. Вот уж, действительно, с корабля на бал. Когда всех рассадили, а в Армении с этим строго: все должно быть по ранжиру, я увидел за столом напротив себя высокого, молодого, симпатичного, русского парня по имени Виктор. Он, как и я, тоже с любопытством крутил головой и выглядел не совсем в своей тарелке. Естественно, мы с Виктором сразу же познакомились. Он, оказывается, тоже прибыл в этот день для прохождения службы в Особом Отделе. Так вот. Есть Судьба, есть Провидение. С этого момента, момента нашего знакомства, я убежден, началась светлая полоса в армянском этапе жизни. Вот такой был первый день. Дней через пять, когда я успел более-менее познакомиться с сотрудниками отдела, меня пригласил к себе парторг горотдела Миша Айвазян и поинтересовался: как идут дела. Нормально, ответил я, но посетовал, что не знаю как буду сводить концы с концами. Столовых в городе нет и потому приходиться питаться в гостиничном ресторане, а это рубль завтрак, три рубля обед и рубль ужин. Итого сто пятьдесят рублей в месяц. Со следующего месяца придется самому оплачивать гостиницу, это еще шестьдесят рублей. И все это при лейтенантской зарплате в сто девяносто рублей в месяц. Проблема. - Эхк! – бросил Миша характерное ленинаканское восклицание, немного подумал и добавил: - Сегодня мы в твоем ресторане пообедаем вместе. – Хорошо. В ресторан пошли человек семь, почти весь отдел за исключением шефа и зама. При нашем появлении в ресторанном зале началась беготня и суета. Кончилось тем, что Миша Айвазян попросил собрать около нашего стола всю смену. Было смешно смотреть как официанты выстроились в шеренгу около стола и застыли по стойке «смирно». Миша выдержал эффектную паузу, затем весомо ткнул в меня пальцем и сказал: - Это наш новый сотрудник. Поняли? – Все закивали головами.
Вечером я употребил в этом ресторане свой стандартный ужин и, как всегда, отдал рубль. Каково же было мое удивление, когда в нарушение всех правил и традиций, официант тут же отсчитал мне тридцать семь копеек сдачи. Так, пожалуй, жить и служить можно, подумал я. Вот такое было начало. Ну, все хватит обо мне, а то я могу долго говорить. Об остальном как-нибудь потом. – Боец наполнил рюмки и козлетоном пропел: -Слу-ужба дни и ночи. За службу. Все мы служим чему – или кому-нибудь и как-нибудь. – Да-а, - протянул Баш, оценивая вокальные способности Бойца, - ты не Лазарь, и Лазарем петь не можешь. – Какой еще Лазарь? - запальчиво поинтересовался Бой. – Ну, хотя бы Лазарь Васбейн, он же Леонид Утесов, – быстро ответил Баш. Чека, Боец и Бур одновременно воскликнули: - Да? – Переглянулись, усмехнулись, подняли рюмки и порешили: - За тебя, Чека. Будь здоров и удачлив. - Выпили. Закусили. Башка оживился: - Итак, у Чеки служба пошла. Первыми впечатлениями о заре своей чекистической деятельности он поделился. Пришло время обратить взоры на Буржуя. А как было у него? Сейчас вам Буржуя сдам. Коль обещал. Нарисую, так сказать, портрет Бура в период буржуйского становления. – А может не надо? – со вздохом спросил Бур. – Нет уж! Надо! Итак, закончил Буржуй школу и поступил в автомобильный институт. Там его родственник был проректором. Студентов отправили, как и положено, отбывать в колхозе сельхозповинность, но Бур в колхоз не поехал. Он и еще пяток отмазанных им от сельхозработ ребят поехали в Ближнее Подмосковье. Там один большой начальник по продаже и обслуживанию в Москве автомашин ВАЗ добился выделения земли под садоводческое товарищество для своих сотрудников. Понятное дело, начальник подсуетился, и через подставных доверенных лиц отхапал себе несколько участков. Мало того, умудрился прикупить в деревушке, примыкающей к территории дач, сельский домишко. Для неосведомленных поясняю: даже если ты Корейко или разбогатевший Бендер, то все равно на дачном участке будешь строить дом размером четыре на шесть и не больше. Таков дурацкий Устав садоводческих товариществ. Иначе на тебя будут показывать пальцем, и не кому- нибудь, а сотрудникам ОБХСС. У нас так, Питер, экономическая полиция называется. А сельский деревенский дом ты можешь перестраивать и расстраивать как хочешь: и в три этажа, и с верандой, и с бильярдом, и баней с ****минтоном, и бассейном с солярием, оранжереей и розарием.
Тут немного надобно отвлечься. Говорят, что на стол Брежнева как-то легла справка о том, что дачное строительство в стране по фактическому потреблению материалов во много раз превосходит выделенные Госпланом СССР и проданные через торговую сеть объемы этих самых материалов. Леонид Ильич ознакомился с цифрами, подумал и прокомментировал так: - Воруют, паразиты. - Еще подумал и глубокомысленно изрек: - Ну, ладно. Не за границу же тащат.
Но вернемся к нашим буржуйским баранам, гы-гы –гы. В общем, Бур и его команда, словно в пику Тимуру и его команде, занялись обустройством сельского рая в отдельно взятом месте для отдельно взятого советского гражданина. Человека нового типа – советского помещика. Чем конкретно занимался Бур и его команда говорить не буду. Скажу только, друзья мои, что помещик щедро вознаградил Буржуя: он получил вожделенную карточку на покупку автомашины ВАЗ 2106. У нас, Питер, такой порядок: стоишь в очереди, и, если повезет, получаешь карточку и потом покупаешь машину. Но чтобы купить машину к карточке нужно еще и присовокупить пять тысяч рубликов. Деньги немалые. А где их взять? И Буржуй делает ход: продает карточку какому-то барыге за десять тысяч. Но вот незадача: теперь деньги есть, а карточки нет и, стало быть, этими деньгами можно хоть утереться. Что делать? И тут Буржуй делает гениальный по простоте замысла и исполнения ход. Он несколько раз хитро зазывает в помещичий дом местного участкового – молодого, простого, хорошего парня – и пьет с ним водочку за счет, разумеется, отсутствующего помещика, рассуждая при этом о том и сем. Помещику же все преподносит так, что, вот, мол, повадился мент и все что-то вынюхивает, вынюхивает. И вроде как хочет засунуть нос и в дела садоводческого товарищества, мол, это его территория и он должен всё и всех знать. Расчет Буржуя оказался верным – помещик насторожился и ухватился за предложение Бура уладить вопрос. За это «урегулирование» и следующую команду студентов, завернутых через год Буржуем с помощью того же родственника – проректора - на помещичью ниву, он получил вторую карточку и на втором курсе оседлал, помните, желтую шестерку. Да. Все гениальное просто. И история эта, в общем, банальна. Но я обратил внимание на один момент, на одну особенность. Кто ключевые персонажи этой истории? Полное имя помещика – Асков Иван Моисеевич, понятно, да? Проректор - дядя по матери Бура – Гринберг, и наш Буржуй по матери, соответственно, тоже Гринберг. Я говорю об этом лишь потому, что после моего маленького исследования, я в последующем на все явления социального или политического значения стал смотреть сквозь призму изучения лиц и событий, за ними стоящих.
- И как? - Живо поинтересовался Петр, - Что из этого вышло? Хотелось бы пример.
- Пример? Пожалуйста. В 1975 году по инициативе СССР и после долгих обсуждений ООН все же была принята резолюция, согласно которой сионизм был признан разновидностью фашизма. В данном случае речь идет не о лицах, с лицами здесь все сложно, а о событиях, этому предшествовавших. И что же это за события? А была первая волна еврейской эмиграции из СССР 1972-1973 годов. Первая волна эмиграции из страны развитого социализма. СССР пошел на этот шаг под сильнейшим давлением международного сионизма и на фоне наметившейся разрядки международной напряженности. Сионисты шантажировали СССР срывом наметившегося позитивного процесса, если режим не пойдет на уступки. Цена вопроса – еврейская эмиграция. Затем победоносная война Израиля, разгром арабов, строительство еврейских поселений и отселение арабов с применением военной силы. А это уже ярко выраженная расовая политика. Отсюда и продавленная СССР резолюция ООН о сионизме как разновидности фашизма, и все это, заметим, на фоне братания израильтян с дядей Сэмом. Израиль даже стали называть Иудейским пятьдесят первым штатом. Наподобие Аляски. Так вот: дядя Сэм, полное имя Сэмюэль или, чтобы понятнее, Самуил, стал израилитам воистину родным, а его кошелек доступным. Понимаете насколько это важно для маленькой непрерывно, дерзко и нагло воюющей страны? Но вернемся к эмиграции. Кто они эти эмигранты из СССР? Одесская торговка поддельной косметикой тетя Циля? Реббе Абрам из Житомира? Парикмахер Мойше из Кишинева? Нет! Уехали представители научно-технической и творческой интеллигенции. А их, между прочим, годами, да что там годами, десятилетиями учили в вузах, аспирантурах, докторантурах, кафедрах и клавиатурах за государственный счет, то бишь, други мои, за счет Ивана да Марьи. Но черт с ним: с умыкнутым научным, техническим и творческим потенциалом. Что хуже - уехали или собрались уехать те, кто знает досконально болевые точки советской системы. Бесценный и даровой материал для дяди Сэма. Наши руководители, конечно, понимали это, поэтому, чуть приоткрыв дверцу эмиграции, тут же ее захлопнули, формально выполнив обязательство. И стали готовиться к неизбежному – к второй волне. Как готовиться? Провели реконструкцию КГБ. Контору возглавлял тогда и сейчас возглавляет товарищ Андропов, он же Флекенштейн… - Как, как? Филька Штейн? – дурачась переспросил Бой. – Башка строго посмотрел на него: - С дикцией у меня пока все в порядке. Для слабослышащих повторяю: Фле – кен - штейн – изощреннейший дипломат иезуитского разлива, тонкий и опытный политик. Он то и создал, как утверждают вражьи радиоголоса, два хитрых, посвященных еврейской теме и повязанных одним замыслом подразделения в КГБ. Одно в разведке, другое в контрразведке. А чтобы товарищу Андропову не было скучно на этом хитром поприще, и чтобы, как говорится, комар шнобеля не подточил, к нему приставили СС. СС – это латинская аббревиатура фамилий товарищей Цвигуна и Цинева. Да. Но подошло время, и пришлось - таки СССР изрыгнуть и вторую волну эмиграции. К чему это приведет, и что и кому даст – покажет будущее. Вот встретимся, бог даст, лет через десять и поговорим. – За столом стало тихо. Нарушил тишину Боец: - Постой, постой, Баш. Вторая волна. Андропов. Стало быть, по-твоему, все это связано?
- Связано, Бой, связано. Еще как связано! Чекуля бы лучше объяснил, но он, как всегда, когда речь заходит о его доблестной конторе, промолчит. Что значит готовиться ко второй волне эмиграции? А то, что коль уж это неизбежно, то попытаться получить от этого выгоду. Теоретически – бо-ольшую можно получить выгоду. К примеру, подготовить и на волне эмиграции вывести за железный занавес - за рубеж - своих людей, продвинуть их куда нужно, словом, создать для них благоприятные условия за бугром. И, в общем, попытаться провернуть нечто похожее на операцию «Энормоз». Этакий «Энормоз –2».
- А что это – операция «Энормоз»? – простодушно спросил Боец.
- «Энормоз» в переводе с латыни означает чудовище. Такое название имела блестящая операция советской разведки по проникновению к секретам создания американской атомной бомбы. В нашем случае речь идет о западных научно- технических и технологических секретах. Понял?
- А-а! Так бы и сказал. Это я понял. Не понял - как ты, стало быть, связал все это воедино: сионизм, резолюцию ООН, эмиграцию, Андропова?
- Элементарно, Ватсон! Дедукция!
- А мой, как ты выразился, помещик Асков, тоже дедукция? А? – Буржуй сощурился, - я, было, заподозрил в помощи тебе Чеку, уж больно ловко и в точку ты попал, но вспомнил, что в те времена он был еще не при конторских делах. Так колись, Холмс Башковитый: что за дедукция такая? – Баш рассмеялся: - Гы-гы, чистая случайность. У твоего помещика был в деревне сосед-дедок, а его внук учился со мной на биофаке в одной группе, а на сельхозработах мы были в соседнем районе – четыре остановки на электричке. И ездили мы к его деду за самогоном. Классный самогон – рубль бутылка перцовая горилка. И как-то раз, когда мы затаривались у деда, я увидел в окно черную «Волгу» и в ней тебя и ребят. Ну, и, конечно, поинтересовался у деда, что за гуси здесь разъезжают на шикарной машине? На колхозничков не похожие. Вот дед и рассказал.
- А про проректора и карточки тоже дед рассказал?
- Нет. А вот тут дедукция. Башкой пришлось поработать. Все, Буржуй, не приставай ко мне. Техника здесь неинтересна. Здесь интересно подтверждение твоей буржуйской сущности. Мы еще в детстве это чувствовали и не ошиблись.
- Нет, чёртова Боеголовка, подожди, - уперся Буржуй, - а что это за намеки…- Буржуй замолчал, потому что к Башке подошел официант, наклонился к нему и шепотом, но так, чтобы слышали все, сказал: - Товарищ капитан, вас к телефону. – Башка встал, строго и недовольно посмотрел на официанта, бросил на стол скомканную салфетку, извинился и пошел к стойке бара к телефону. Рядом с ним семенил официант. Не требовалось быть тонким психологом, чтобы заметить, как изменилось отношение официанта к Башке. А в голове Петра проскочило: « Ёп-паньки, капитан!». - Чека же рассмеялся: - Как там - у Пушкина: « Для усиленья крепости в отряд к нам прибыл новый капитан». Как-то так, точно не помню. Ха,ха,ха, смотрите, капитан быстро управился. Идет родной. – Баш подошел с серьезной миной на лице и сел на свое место. Буржуй ехидно осклабился: - Уже капитан? А я и не знал. Досрочное производство? – Боец козлиным голосом пропел: - Капитан, капитан, улыбнитесь, - и стал наполнять рюмки. Башка наклонился над столом и заговорщицким тоном полушепотом сказал: - Ближе, ближе ко мне, други мои. – Все наклонились. – Вот теперь, - продолжил он, - имейте в виду, классный сервис и респект нам обеспечен. За это стоит выпить. – Выпили. Закусили. Подлетел официант: - Горячее? – обвел всех взглядом и остановился на Башке. Тот тоже обвел всех взглядом, кивнул головой и сказал: - Подавайте. - Официанта отнесло от стола, и когда он скрылся в буфетной, все, за исключением Петра, грохнули. Давясь смехом, Боец спросил: - А кто, стало быть, звонил - то? – Баш ответил: - Кто? Кто? Начальник звонил, он же по совместительству мой родной брат. – До Петра дошло: - Так это мистификация? А зачем? – Видишь ли, - философски пояснил Башка, - если бы мы говорили на английском, немецком или еще каком - то языке, то для него – официанта – это было бы привычно. И он делал бы свое дело без эмоций и как положено, даже, если бы я здесь сидел не в мокрых от дождя штанах, а и вовсе без них. А тут, понимаешь, сидит соотечественник в мокрых штанах, да с мятыми червонцами. Тьфу! А если сидит капитан да еще из конторы, значит, сидит по делу. Значит, и ему – официанту - следует делать все как положено. Но говняшку подсунуть чертов халдей все же не преминул: ведь его просили по-тихому вызвать человека к телефону. Так ты понял, Питер? – Петр с сомнением покачал головой и пробормотал: - Не очень, ну да ладно, тебе видней. – Да ты не бери в голову, - успокоил его Башка, - сервис будет на уровне, что нам, собственно, и требуется. Друган наш ресторанный, верно, сейчас сомневается: не разыграли ли его? Но сомневаться - это одно, а знать - это совсем другое. Вот идет, смотрите, делавар, весь при исполнении. – Официант подкатил тележку и стал с нее выставлять блюда. Когда он отъехал, Боец стал наполнять рюмки, а Баш восторгаться приготовлением бараньих ребрышек.
- Да подожди ты, Башка, с ребрышками. Лучше объясни: что за намеки ты кидал. Ты что? В антисемитизм ударился? - наседал Буржуй.
- Побойся Бога, дружище! Если назвал две или три связанных хитрым делом еврейские фамилии, так уж сразу и антисемитизм? Я не антисемит. Я сторонник релятивистского гностицизма.
- Чего, чего? – Не выдержал Боец – тебе диалектизма, материализма, соцреализма и кучи других «измов» мало что-ли? Что еще за хренотень ты выдумал?
- Эх, друг мой Боец! Соцреализм!? Помните, заказ художнику от Наркомата обороны СССР? Изобразить Кутузова во всей парадной красе. И чтобы не было видно ни кривых ног, ни пуза, ни седых патл вокруг лысины, ни старческой холки и сутулости, ни уродливого шрама на виске, ни выбитого глаза. Художник с блеском заказ выполнил. Изобразил полководца в профиль верхом на коне, в плаще и кивере. Так родился метод социалистического реализма. Я же хочу видеть события не только в истинном, реальном свете, но и в логической связке, понятно? Ну, все, хватит. Что пристали? Давайте, лучше Питера поспрошаем. Мы о нем мало что знаем, хотя уж час сидим, едим и выпиваем. Гы- гы, рифма поперла. – Боец оживился: - Да, да, вот именно. Хватит нам голову морочить «измами».- И, обращаясь к Петру: - Извини. Конечно, хотелось бы, стало быть, побольше узнать и о тебе, и о том: что тебя привело сюда из забугорья? А? – Петр поднял рюмку и сказал: - Вопрос понятен. Но сначала, позвольте, вопрос и тост: - Вы все женаты? - За всех коротко ответил Буржуй: - Все, кроме меня. – Петр продолжил: - Тогда мой тост прозвучит так: за вас, за благополучие ваших семей, ну, и за нас – холостяков. А теперь я предлагаю уделить внимание блюдам, пока мясо и пельмени не остыли. Потом я расскажу кое-что о себе, если вам, конечно, будет интересно. – Все потянулись, чокнулись, выпили и занялись блюдами. Петр с удовольствием поглощал чудесные пельмени и, подогретый спиртными парами, мысленно решался: «Расскажу-ка я ребятам и про талисман Пятнадцатого Победоносного, и про завещание, и про невест. Подумаешь, тайна какая? И почему, собственно, я должен все это скрывать? Тем более, что Чека про невесту уже знает, правда, только про одну». - Петр разобрался с пельменями, вытер салфеткой губы и сказал: - Вы кушайте, а я пока кратко введу вас в курс дела, - и рассказал и о странном завещании отца, и о талисмане Пятнадцатого Победоносного и, когда дошел в повествовании до Тиберия, увидел, что друзья оставили вилки и ножи, и четыре пары глаз внимательно смотрят на него. Петр сделал паузу, и в нее тут же внедрился Бой: - Секунду. Надо шандарахнуть для лучшего восприятия, - наполнил рюмки и, приглашая, поднял свою: - Так, стало быть, за Историю! – Выпили, закусили и уставились на Петра. – Итак, я продолжу. На чем я остановился? Да. Император Тиберий.
Погребальный костер догорал, выбрасывая белесые клубы дыма. Легкий ветерок, как истинный ваятель, придавал им причудливые формы и очертания, и тут же варварски уничтожал свои творения. Вот из клуба дыма возникло строгое лицо покойного императора, торжественно развернулось к Тиберию, прощальный взгляд, и лицо тут же потеряло очертания. Тиберий даже тряхнул головой, сморгнул и с любопытством посмотрел на своего племянника - Нерона Друза, стоящего чуть ниже и правее в окружении своих спутников. Нет, он спокойно стоял и смотрел, как и его друзья, на догорающий костер и, значит, лик императора пригрезился только ему, Тиберию. Тиберий переключился на спутников Друза. Завтра все они во главе с Друзом покинут Рим. Они направятся туда, куда должен был по приказу императора Августа направиться он, Тиберий. Настала пора поквитаться с германцами за унизительное поражение пятилетней давности. Тиберий окинул взглядом спутников Друза. Надо отдать должное Друзу: команду он подобрал неплохую. И огромный, не знающий страха и не ведающий сомнений Магн, и стремительный и подвижный как ртуть Рапакс, и чуть медлительный, но рассудительный Лентул. Они будут прекрасно дополнять друг друга. Тиберий слегка откинул назад и повернул в сторону голову и к нему за спиной тотчас приблизился Ликин. Тиберий тихо спросил: - А кто эти трое по правую руку Друза? - Ликин также тихо ответил: - Рядом с Друзом Понтий Пилат - легат переброшенного из Сирии в Германию VI легиона Феррата. Он тоже родом из города Нола, покойный император знал родителей Пилата, следил за его карьерой и был доволен, что он оправдал свое имя. ( Пилат – лат. Pilatus – человек с копьем. Прим. авт.) Пилат с юных лет посвятил себя армейской службе. Он прекрасно зарекомендовал себя и в Испании Тарраконской, и в Косматой Галлии, и Сирии.
Рядом с ним Валерий Грат. Я говорил о нем утром. Третий – Арканий. Начальник Тайной службы Виндобоны. ( Виндобона – римский военный лагерь Ныне г. Вена. Прим. авт.) Покойный император ….
– Тиберий жестом остановил Ликина и кивнул головой, показывая, что этого достаточно и продолжать не надо. Ликин замолчал и отступил от него.
Почти всю минувшую ночь Тиберий провел у Заветного места. Он разбирал бумаги в сундучке покойного императора. Там ему и попался на глаза подготовленный, но не подписанный императором Августом указ о назначении Валерия Грата прокуратором Иудеи. Через силу дочитав указ, Тиберий отложил его в сторону. Он почувствовал, что если сейчас же не устроится на приготовленном для него здесь же ложе, то просто упадет и заснет.
Призванный рано утром к Заветному месту, где так и скоротал ночь император, Ликин рассказал ему, что Валерий Грат несколько лет провел в Египте, выполняя поручение императора Августа. Но предварительно он собрал в Коринфе, Антиохии, Иудее и Египте консилиум ученых - книжников, они составили опись сохранившихся рукописей александрийской библиотеки, печально пострадавшей во время штурма города легионами Цезаря, а также и опись свитков Пергамской библиотеки, подаренной позже Марком Антонием царице Клеопатре. Но главное - книжники должны были найти в рукописях всё, касающееся Clavicula Alexander Magnus – Ключа Александра Великого. По завершении этого дела Август отправил Валерия на два года на Кипр в обучение к претору Лепиду, в его militari numerus exsploratores – школу военной разведки. Рассказывая о Валерии, Ликин с горящими глазами достал со дна сундучка небольшой предмет, напоминающий по форме ножны меча: - Вот! Это жезл Александра Великого. – Ликин провернул резной медный шарик и створки жезла раскрылись. Здесь.. ..– Ликин не договорил и замолчал. В помещение вошел префект преторианской стражи и торжественно объявил: - Сенат и народ Рима ждут своего императора. - Тиберию не хотелось покидать Заветное место. Но время вышло. Надо было выдвигаться к Марсову Полю. Тиберий вздохнул: - Прервемся, Ликин. Дела ждут.
А сейчас, наблюдая за завершением огненного погребения, Тиберий думал: « Как много мне еще предстоит узнать».
Тиберий перевел взгляд вдаль. Он увидел как дотоле неподвижное море горожан, окружавших погребальный костер, пришло в движение, колыхнулось и начало превращаться в гигантскую змею, неспешно ползущую к построенному Августом Цирку Фламиния и далее, мимо Капитолия, в сторону Субуры. Там всегда можно обменять полученные траурные тессеры на вино и женщин. ( Тессеры – жетоны на получение бесплатного зерна. Раздавались неимущим гражданам Рима. Римская элита очень хорошо понимала, что жить богато и счастливо в окружении голодных и бедных невозможно. Прим. авт.)
Взгляд снова переместился на Валерия Грата: « Он тоже будет полезен Друзу в походе. Два года в школе Лепида! Ну, что ж, пусть проявит себя. Указ подождет».
Взгляд Тиберия скользнул влево и вниз и приобрел неприязненный оттенок. Там на помосте в траурных тогах стояли сенаторы. « Заговорщицкие затылки, заговорщицкие. - подумал Тиберий, - Император Август властной рукой указал им их место. Теперь они, поди, уже обсуждают: как вернуть утраченную власть. И «замогильные» сенаторы - Капрарий и Порцеллий – тоже здесь. О, люди, люди!»
Погребальный костер погас.
Петр закончил словами: - Пока это все, что я знаю, и замолчал. Все молчали тоже. Прервал молчание Баш: - Так что же там было? В этом жезле Александра Великого?
- Я пока не знаю, но думаю, что это как-то связано и с талисманом Пятнадцатого Победоносного, и с Клодием Криспом и, значит, с Авелем!
- Но что, что они искали? Что за всем этим стоит? – спросил Буржуй.
- Опять же отвечу: – не знаю.
- А кто это – «замогильные» сенаторы? – спросил Боец.
- Получившие сенаторские тоги за взятки.
- Да? Ну, да черт с ними. А скажи, Петр, если ты, стало быть, узнаешь, что они все искали, то мы сможем узнать? – спросил Боец, и все с интересом посмотрели на него, а потом на Петра.
- Конечно, - ответил Петр.
- У меня в связи с этим есть предложение, - заявил Башка. – Пригласить Петра на следующую традиционную встречу. Я, кстати, предлагаю провести ее не в восемьдесят девятом году, а в девяносто первом. И далее, если бог даст, встречаться в первом году нового десятилетия, а там, глядишь, и столетия и тысячелетия. Ух! Аж захватывает дух! Ну, как? – Все неопределенно пожали плечами, и Баш завершил: - Значит принято! Так приедешь, Петр?
- Повторю твои слова: бог даст – приеду.
- А как дело обстоит с невестой? – спросил Чека.
- Плохо. Вчера я съездил в адрес, но дома никого не застал. А соседи подсказали, что невеста и вся семья уехали отдыхать на юг. Причем только - только уехали. У меня, я говорил, есть адрес деда невесты. Он живет недалеко от города. Завтра съезжу к нему. А там видно будет. - Петр посмотрел за окно. Сумерки добрались уже и до двадцать пятого этажа. Боец наполнил рюмки и философски заметил: - Как быстро пролетело время.
Но расстались друзья еще не скоро. Был и посошок на дорожку, и клинковая, и стремянная, и околичная, и забугорная, и за морду коня, и за новую встречу.
Как Петр попал в свой номер, он помнил не очень хорошо.
И приснился Петру в эту ночь сон. Будто он бесплотным духом стартовал из гостиничного окна, пронесся над петлёй Москвы-реки, вознёсся над куполами Кремля и рванул на запад вслед уходящему солнцу. В сонном мозгу возник вопрос: - Куда это я? Куда? - Кто-то неведомый быстро ответил: - Туда, туда! – Внизу промелькнули пороги Влтавы и статуи Карлова Моста, где - то вдалеке и слева блеснула металлом Эйфелева Башня, прямо по курсу стремительно возник и тут же умчался назад Тауэр, все пространство внизу захватили голубые воды Атлантики, и, наконец, прямо из воды выперлась Статуя Свободы. Торможение, дорожный указатель: Вашингтон, Округ Колумбия, кабинет и в нем человек в очках за большим рабочим столом. Человек этот, склонив над столом крупную голову, был поглощен чтением. Тотальная лысина темени, как у Буржуя, была ровной, словно посадочная площадка.
- Сюда, на лысину? – спросил Петр у кого-то.
- Сюда, сюда, - ответил некто.
С лысины сквозь стекла очков просматривался отпечатанный текст с выделенной жирным шрифтом фразой: « Особое внимание следует уделить выявлению и изучению лиц, рассматривающих Израиль лишь как транзитную территорию для последующего выезда в США и другие страны НАТО».
Человек словно почувствовал нечто у себя на голове, снял левой рукой очки и дужкой почесал темя. Правая рука подняла трубку и набрала номер. В трубке раздался щелчок и послышался голос: - Да?
- Привет тебе, реббе, из Вашингтона!
- Здравствуй, Сэмми! Сколько раз я просил тебя не обращаться ко мне так!
- Ну, ладно, ладно, Кидди, не обижайся. – И подумал: « Ах, ты поц! В Москве с десяток лет с подачи КГБ носил этот оперативный псевдоним и ничего, а теперь в Тель-Авиве кривится от него как от куска свиного сала в кошерной пище». – И вслух: - Советы открыли канал эмиграции, пока это ручеек, но скоро откроют и шлюзы. Это произойдет в ближайшее время, поэтому высылаю тебе инструкцию. – На другом конце выдерживали паузу, а лысый человек в это время думал: « Знаю, знаю, реббе, что у тебя в голове. Думаешь: вот недоумок, ещё и учить меня собирается». - Наконец, в трубке раздался голос: - Спасибо, Сэмми. Хотя я уверен, что наши взгляды и в политическом, и методическом плане, совпадают полностью.
- И я уверен. А потому, Кидди, учитывая важность вопроса, смело запрашивай финансовую помощь. И помни: бережливость и скромность здесь не уместны. Но ты знаешь: как долго решаются эти вопросы в Комиссии Конгресса, а время не терпит. Мой тебе совет: тереби Бильдербергский клуб, и, особенно, «Сынов Завета»! Эти всегда быстры и точны в решениях.
- Хорошо, хорошо, Сэмми.
- И не забудь мои два процента. Да, и вот еще что! Предупреди своих людей: нам нужны вонь, и вой, нет – подвывание - на всю Россию. Но так, Кидди, чтобы это не вызвало реформаторского зуда в верхах. К Реформации мы еще не готовы. Понял?
- Да, понял я, Сэмми, давно понял.
- Ну, все, пока.
- Пока, Сэмми.
Лысый человек повесил трубку, непонятно на каком языке и непонятно к чему вслух со смаком и четко произнес: - Реббе, ту ю мать. – Достал из минибара бутылку минеральной воды, открыл ее, наполнил хрустальный стакан и с наслаждением, не прерываясь, выпил.
Петр проснулся, свесил с постели ноги, приказал себе запомнить этот странный сон и посмотрел на часы. Было пять утра. Тут же дала о себе знать и причина пробуждения – сильнейшая жажда. Русская закуска, пельмени, селедка и водка породили великую сушь. Петр поднялся, пошел к холодильнику, достал бутылку «Нарзана» и с таким же наслаждением, как лысый человек во сне, отбулькал всю до дна, яростно отрыгнул и направился к постели, на ходу соображая: чем был навеян этот сон? Ответ нашелся быстро: Башка навеял. Он разглагольствовал и на тему эмиграции, и кому и что это даст. Тут же вспомнился момент вчерашнего застолья, когда Баш настоял, чтобы он, Петр, тотчас, пока не забыли, записал свой австралийский адрес, получил его и клятвенно пообещал, что непременно вышлет приглашение на следующую юбилейную встречу. Пряча листок с адресом в задний карман брюк, Баш уже слегка заплетающимся языком сказал: - Хорошо, что записали, а то был бы аналогичный случай. – Опять аналогичный случай? – спросил Петр, - что это такое? - Это тупой анекдот, ответил Баш, - сейчас расскажу. На лавке сидят трое: две дамы в возрасте и чуть подале от них подвыпивший, как мы примерно, но смирный мужичок. Дамы наперебой рассказывают друг другу о своих умницах- внучках. Одной купили французское платье, и она поступила на учебу в МГУ, а другой итальянское и она поступила в МГИМО. Тут мужичок встрепенулся, извинился, завладел вниманием дам и сказал: - Аналогичный случай: мой дружок козе так вдул, что у нее рога распрямились. – Петр припомнил, как громко до неприличия он смеялся этой дури, и сейчас ему стало как-то от этого неудобно. И еще почему-то запомнился дурацкий, черт знает сколько раз с пьяной настырностью заданный Бойцом вопрос: - Так ты, Питер, стало быть, миллионер? – И свой не менее дурацкий ответ: - Ну, миллионер я, миллионер. Что здесь такого? – Действительно, - соглашался Боец, - что здесь такого.
«Все, - мысленно прервал себя Петр, - пару- тройку часов еще можно поспать. Петр засыпал, а в голове крутилась глупая мысль: «Если люди встречаются, то, может быть, и сны их встречаются в каком-то из пространств? Аналогичный случай? Кто знает?»
Проснулся Петр в десять часов, раздвинул темные шторы и увидел яркое солнце и чистейшее небо. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Быстро перекусил в кафе на этаже, забрал из номера дипломат крокодиловой кожи, спустился на лифте в холл и покинул гостиницу, направляясь к станции метро. Вышагивая бодрым шагом по умытой дождем асфальтовой дорожке, Петр рассуждал: «Я как шпион. Мог бы взять машину из гостиничного гаража. Эта услуга включена в стоимость номера, так нет. А все из-за капризной интуиции. Это она прошептала: - Гостиничную машину не бери. Возьми такси. – Петр спустился в метро, проехал в полупустом вагоне три остановки, поднялся наверх, нашел стоянку такси, сел в свободную машину и назвал адрес: - Станция Сётунь. – Водитель немедленно, без раздумий, бросил: - Пятьдесят рублей. – «Лихо заворачивает, - подумал Петр, - почти столько же стоит авиабилет Ереван – Москва» - и вспомнил вчерашний инструктаж пьяноватенького Буржуя о том, что никоим образом в Москве нельзя фэйсеблом щёлкать, а то из тебя мгновенно, как он выразился, «слепят лохуя и обдирут до пипки». И также быстро ответил: - Хоть сто, но по счетчику. – Водитель искоса посмотрел на Петра, включил счетчик и машина тронулась с места. На станции Петр отпустил такси, прошел с километр по проселочной дороге и вышел к Кирилловке. Здесь быстро отыскал нужный ему дом на улице Зеленой, и мысленно поблагодарил неизвестного товарища «Д» из отцовского Ветхого Завета за краткое и точное описание маршрута следования к дому и самого дома. Это было крепкое двухэтажное ухоженное строение. И по штакетнику забора, и по воротам и калитке, и по резным наличникам окон дома, и свежепристроенной застекленной веранде чувствовалась крепкая хозяйская рука. Петр толкнул калитку, она оказалась открытой, постучал засовом по скобе, убедился в отсутствии собаки и по песчаной дорожке направился к дому. Но не дошел, дверь открылась и на пороге веранды возникла высокая сухощавая фигура совершенно седого старика. Из-под кустистых седых бровей на гостя с детским любопытством смотрели выцветшие когда-то голубые глаза.
- Чего тебе, молодой человек? – спросил дед.
- Я ищу Гринева Георгия Ивановича, - ответил Петр.
- Я и есть Гринев. Какое у тебя ко мне дело?
- Георгий Иванович, я, понимаете ли, собственно говоря, ищу Наталью Семенову, - промямлил Петр.
- И зачем же ты ее ищешь? – быстро и с подозрением поинтересовался дед.
- Жениться хочу, - ляпнул Петр.
- Жениться? И откуда ты такой женихастый взялся?
- Из Австралии приехал.
- Откуда, откуда? Из Австралии? На кенгуру прискакал? – усмехнулся дед.
- Да нет же! Я серьезно, - Петр открыл дипломат, достал паспорт, подошел к крылечку и протянул старику. Тот взял паспорт, поднес к носу, близоруко сощурился и внимательнейшим образом просмотрел все страницы, вернул паспорт и пробормотал: - Долго ты ехал, женишок австралийский, и опоздал. Осенью Наталья выйдет замуж, а сейчас она с родителями и женихом отдыхает в Ялте. Уловил? – затем спустился с крыльца, прошел по дорожке, вышел за калитку и посмотрел на дорогу в одну и другую сторону.
- Уловил? – повторил дед от калитки.
- Уловил, – ответил Петр и направился на выход, про себя соображая: «Слава Богу! Одна невеста отпала. Дай Боже, чтобы и две оставшиеся успели окрутить кого-нибудь да повыскакивали замуж. Эх, отец, отец!».
У калитки хозяин дома преградил ему дорогу: - Постой! Ты какой-никакой, а все же гость, и намерения у тебя серьезные, а время сейчас обеденное и я должен, как положено, накормить тебя. Уловил? Борщ я сварил. Знатный, я тебе скажу, получился борщец. Пошли. – Взял Петра под руку и повел к дому. По ступенькам крыльца поднялись на веранду, здесь хозяин усадил гостя за стол, а сам принялся хлопотать у плиты. Петр осматривал веранду, припоминая: сколько же Гриневу лет? - «Да, да, ему восемьдесят три. Хм! Резвый дедуля». А дедуля, тем временем, аккуратно нарезал черный хлеб, помыл зеленый лук, поставил перед Петром тарелку дымящегося борща, внимательно посмотрел в глаза гостю и тихо произнес загадочную фразу: - Тебе, пожалуй, на пользу пойдет, а и мне лишним не будет. – Достал из подвесного шкафа бутылку и два граненых стаканчика. – Не люблю я рюмки, из них только в глаза капать, - и тут же наполнил стаканчики. Петр, увидев это действо, встрепенулся, замахал руками и хотел, было, отказаться, но хозяин жестом остановил его и сказал: - Это не казённая водка. Казённую я не пью. Ею народ травят. А это я сам сделал, чистое лекарство. Ну, поднимай. За знакомство и, как говорится, не пьянства ради, а здоровья для. - « Никуда не денешься. Вот уж, действительно, обычай деспот меж людей», - подумал Петр, поднимая стаканчик и наблюдая, как дед одним махом опорожнил свой, крякнул и закусил борщом, хлебом и пучком зеленого лука. Петр взял кусочек хлеба, выдохнул, зажмурился и залпом осушил стакан, занюхал, как это делал Баш, хлебом, прислушался к себе, с удивлением понял, что ничего страшного не произошло, и открыл глаза. Дед от души рассмеялся и спросил: - Что? Не поверил, мне, старому? А теперь замри. Сейчас боженька по твоей душе теплыми босыми ножками пробежится. А? Уловил? То- то! Дед немного помолчал, посерьезнел и сказал: - А теперь, господин иностранец, ешь и рассказывай: откуда ты такой взялся, женишок австралийский, как узнал о Наталье и обо мне? А? – Петр же подумал: «Вот черт. Я в Россию словно на исповедь приехал. Вчера исповедался в ресторане «Планета-Космос», а сегодня на веранде в Кирилловке? Хм. Что же ему сказать-то? Эх! Отец, отец! Про завещание и невест придется рассказать. А талисман Пятнадцатого Победоносного, пожалуй, здесь и ни к чему». – И Петр коротко рассказал и о застреленном полвека тому назад за праздничным столом «социально-чуждом» Соколове, и о дружбе отца с его братом - Петром Соколовым, и о завещании отца, и о невестах. Внимательно выслушав повествование Петра, Гринев довольно долго обдумывал услышанное и затем задал вопрос, которого Петр ожидал меньше всего. Он спросил: - Так ты значит, господин австралиец, из бывших? Я правильно уловил? Поди, из офицерского сословия? - Петр подумал: « Простой дед. Правильно говорят: что стар, что млад. Но вот чертовщина - не рассказывать же ему о гепеушной молодости отца, о Глебе Ивановиче Бокии, о Папе – Бехтереве, о харбинско-тибетской истории, о Риме, Армении, Августе и Тиберии!» – И ответил: - Да. Отец был офицером, а в двадцатых годах попал в Австралию. Я поздний ребенок. Отцу было за пятьдесят, когда я родился. – И подумал: « Прости меня, Георгий Иванович. Правду я говорю тебе, но не всю правду. Отец мой действительно был офицером. Офицером ОГПУ». – А дед аж просветлел. Быстро налил еще по полстаканчика и предложил: - Выпьем. За встречу нашу странную. Тебе сколько лет? Ага. Двадцать восемь. А мне уж восемьдесят три стукнуло. И сколько мне еще осталось одному только Господу и ведомо, но, думаю, немного. Вот он тебя ко мне и послал. Ну, давай! – Чокнулись, выпили, закусили. Доели борщ, дед убрал со стола и сказал: - Ну, пошли. – С веранды зашли в дом. Гринев закрыл входную дверь на ключ и отодвинул в сторону половичок у порога. Под ним обнаружился люк. Старик поднял люк, щелкнул выключателем на стене, включил свет в подвале и, кряхтя, полез по крутой лестнице вниз. – Давай теперь и ты сюда, - и снизу махнул Петру рукой. Заинтригованный гость тоже спустился вниз. В просторном, выложенном кирпичом подвале, как и на веранде, царил образцовый порядок. – Сюда, сюда, - позвал дед, - подойди поближе. – Отодвинул от стены высокий пустой картофельный ящик, вынул из кирпичной кладки стены несколько кирпичей, просунул в образовавшуюся нишу руку, и извлек из нее длинный, обернутый в промасленную бумагу сверток и стал его разворачивать. Два других небольших свертка пристроил в картофельный ящик. Петру почему-то припомнился офис адвокатской конторы Христофора Димитриу в Никосии, монументальная фигура хозяина офиса около сейфа и его слова об отцовском пакете с неизвестным содержимым. Петр прогнал воспоминания об отцовском пакете и переключил внимание на подвальный сверток. В слабом освещении подвала матово блеснул клинок. Пока старик возился, развязывая и разворачивая малый сверток, Петр взял в руки клинок, и стал его внимательно разглядывать. На лезвии у рукоятки прочитал выгравированный текст: «Ротмистру Гриневу от генерала Каппеля». А дед уже крутил в руках маузер, проверяя надежность смазки. – Можно взглянуть? – спросил Петр. – Смотри, - ответил старик, протянул ему оружие и зашуршал бумагой, разворачивая третий, совсем маленький сверточек. На рукоятке маузера Петр прочитал надпись: « Комиссару Абраму Сольцу от Троцкого». – Посмотрел? – спросил дед, - теперь возьми вон тот ящик иди сюда и садись. На ящик садись. – Сам сел на ступеньку лестницы и устроил на коленях развернутый третий сверток. – Вот мой первый, - сказал Гринев и показал Петру Георгиевский крест. – В Галиции дело было. В пятнадцатом году. По тылам австрияков мы тогда прошлись. Крепко прошлись. А вот этот крест- второй - и эти погоны – это погоны хорунжего - мне вручил в шестнадцатом сам генерал Брусилов. О Брусиловском прорыве слышал? То-то. За Россию я воевал и вот они - императорские награды. А вот эти погоны- погоны ротмистра - и ту шашечку, дай бог памяти, в девятнадцатом, мне вручил генерал Каппель. Царствие ему Небесное! Взяли мы тогда и Уфу, и Пермь. Все дороги на Москву были открыты и, казалось, последний рывок, последний удар и придет красным коммунистический пи… комздец, в общем. Да. Но вышло иначе. А шашечка эта мне на другой же день и сгодилась. Вышли мы в тыл красным и перекрыл я с разъездом дорогу. И глядь: машина катит, а в ней пятеро и один в кожане. Комиссар, значит, с охраной. Приказал я комиссара живым взять. Свалились мы на них как снег на голову, но комиссар прытким оказался, и сдаваться не хотел. Выскочил из машины и бежать. Я верхом за ним. Он остановился, повернулся ко мне и из этого маузера прицелился мне прямо в лоб. Прицелился, а выстрела нет. Нет выстрела! Не сдержался я. На всем скаку рубанул его сверху вниз. Был один Абрам Сольц, а стало два. Потом я понял, когда оружие подобрал, почему он не стрелял. Патрон у него заклинило в патроннике. А так бы комздец мне нагрянул. Бог спас. Ну, ладно. А вот это – орден Трудового Красного Знамени. В тридцать втором дали. За реконструкцию Риддера. Это медеплавильный завод в нынешнем Восточном Казахстане. Этот завод англичане еще черт-те когда построили. И за ударное восстановление комбината «Майкаинзолото». Это тоже в Казахстане. И тоже англичане когда-то построили, золото и медь добывали. А второй орден, вот он, смотри, я получил в тридцать пятом. За строительство комбината в Балхаше. В голодной степи на берегу пустынного озера огромный комбинат отгрохали. И тоже в Казахстане. А вот это, - Гринев поднял горсть орденов и медалей, - на фронте получил. За Россию я воевал и вот они - награды от красного императора. О них говорить не буду, а то мы с тобой не скоро из этого подвала выберемся. Одно только скажу: крепко они пропитаны кровью, крепко. – Дед сложил награды в сверток, вздохнул и сказал: - Вот такие разные пироги на одной полке, - упаковал свертки и спрятал их в нише. – Ну, ладно. Свистать всех наверх, - и забрался на лестницу. Петр последовал за ним, на ходу соображая: « Кажется, я меняю квалификацию и становлюсь исповедником». И угадал. Дед опять усадил Петра на его место, наполнил стаканчики и сказал: - Растащило меня сегодня. Никогда и никому не говорил я того, что сказал тебе. Столько лет молчал. Видно наступил предел, и Бог мне послал тебя. Ну, давай, поднимем за жизнь. Эх, жизнь! Прошла уж, а будто вчера на свет народился. – Выпили. Закусили сальцом, лучком и хлебом. Гринев посмотрел на Петра и сказал: - Да уж спрашивай. Говорю же: растащило меня, а тебя вижу - распирает.
- Спасибо. Хотелось бы знать: как пролег путь от каппелевского клинка к советским боевым наградам.
- Ишь, как спросил! Ну, слушай. Ты уже понял, наверное, что и у Брусилова, и у Каппеля я служил в армейской разведке. Году этак в девятнадцатом я познакомился с капитаном Лагиным Василием Ивановичем. Он служил в корпусной контрразведке Каппеля, а потом во фронтовой, когда Владимир Оскарович стал командующим фронтом. Друзьями были мы с Лагиным. Хотя он и был прилично постарше меня. После смерти Каппеля мы оба попали в распоряжение Романа Федоровича барона Унгерна фон Штернберга. С ним и ушли в Монголию. В двадцать первом - уже после того, как красные все же изловили и расстреляли барона, - мы с Лагиным из Монголии подались в Харбин. Делами белой эмиграции в Харбине и Маньчжурии заправлял БРЭМ – Бюро русских эмигрантов. Организатором и руководителем Бюро был старый знакомый Лагина – полковник Николаев. Он сделал Лагина своим заместителем и доверил ему и разведку и контрразведку. Лагин тогда мне помог. Помог крепко и бескорыстно. Он знал о моем желании учиться. Мы говорили об этом много раз. Это была моя фронтовая мечта. Но где учится беглецу? Да и деньги нужны для учебы. А какие у меня деньги? Всё мое богатство – кресты, клинок и маузер. И тогда Лагин придумал вот что. Он выправил мне документы на мое же имя, но с той разницей, что родился я не в станице Каскелен Верненской губернии Российской Империи, а в Порт-Артуре. С этими документами и новой безупречной биографией меня и приняли в Харбине на работу на КВЖД ( Китайская Восточная железная дорога). Парень я был молодой, хваткий и через два года стал начальником участка ПЧ ( путевой части). А еще через полгода советское начальство КВЖД, да, да, там было советское начальство, вняло моим просьбам, и меня отправили в Свердловск на учебу в Уральском Политехническом институте. Грамотешка у меня была, все же гимназию закончил, так что экзамены я выдержал успешно. В общем, повезло сказочно. Через год я смог проведать родителей. Более десяти лет их не видел. Они все ждали и верили, что я жив. Ночью, как вор, пробирался к родному дому. Эх! Тогда же в Алма-Ате я и познакомился со своей Стасенькой и увез ее с собой в Свердловск. Через год при родах моя Стасенька умерла. Оставила мне Катюшку. Коротким было мое счастье. – Старик вздохнул и замолчал, выпирающий на жилистой шее кадык дернулся, выцветшие глаза увлажнились, взгляд устремился в только ему видимую даль. – Да, - пошевелился дед, - давай, помянем мою Стасеньку. - Выпили по глотку, закусили. – Так получилось, - продолжил Гринев, - что доченьку Катюшку из дома малютки я смог забрать только через три года. Уже по окончании учебы. Забрал и отвез к родителям Стасеньки в Верхнюю Каменку. Это большое село в окрестностях Алма-Аты.
Да. Наступил двадцать девятый год. Этот год в очередной раз изменил мою судьбу. По договору по окончании учебы я должен был вернуться на работу на КВЖД. Но началась индустриализация, страна превратилась в огромную стройку, дипломированные строители, а я закончил строительный факультет, были нарасхват. И кто-то где-то решил, что на КВЖД обойдутся без меня. Меня же направили в Риддер. Потом, я уже говорил, был Майкаин, потом Балхаш. Раз в год мне удавалось съездить к Катеньке и родителям. В тридцать пятом мне не повезло. Меня вызвали в Алма-Ату для вручения ордена. Орден я получил, у меня было несколько свободных дней, и я подумал: как же так? Быть в Алма-Ате и не проведать родителей? Как всегда, ночью я подался в Каскелен и воровски пробрался в родительский дом. Все было как обычно. Ничего подозрительного я не заметил, но на вторую ночь меня арестовали и отвезли в Алма-Ату. Утром мне предъявили обвинение в шпионаже в пользу Японии. Тогда это было модное и популярное обвинение. А в моем случае оно еще и подкреплялось веским обстоятельством: ведь я прибыл из Харбина, оккупированного к тому времени японцами. Следователь – такой мягкий, интеллигентный молодой человек с красивым именем Рустем Шаяхметов – видишь, на всю жизнь запомнил, - спокойно мне объяснил, что соглашусь я с обвинением, или не признаюсь ни в чем, – все это значения не имеет. Расстрельный приговор мне обеспечен. Да. И объяснил, что расстрельный приговор, это еще не расстрел. Дал мне несколько листков бумаги и карандаш и посоветовал в показаниях понятно и, главное, правдиво объяснить: как я попал в Харбин, и как мне удалось в документах изменить место рождения в Каскелене на Порт-Артур? Это был удар под дых. А чтобы добить меня, следователь дал мне прочитать донос. Сосед дядя Саша, выяснилось, донос накатал. Прочитал я донос и изумился. Отец мой с дядей Сашей пуд соли вместе съели и не одну бочку самогона выпили. И вот на тебе! Много знал дядя Саша: и про мои награды, и про мое офицерство, и то, что на стороне белых я воевал в гражданскую, и какие письма и посылки с оказией родителям пересылал. Я и забыл про это, а дядя Саша, сволочь, все знал и помнил. Ничего не скроешь от соседей. И как я не прятался, как не хоронился в ночи, приезжая к родителям, сучий глаз все равно засёк.
Ну, ладно. Подумал я, подумал и решил написать в показаниях все как есть. И про Георгиевские Кресты, и о Брусилове и погонах хорунжего, и о Каппеле и погонах ротмистра в двадцать два года, и о бароне Унгерне, и о Лагине, и об учебе в УПИ, о работе на стройках и орденах за ударный труд. Обвинение в шпионаже в пользу Японии и белоэмигрантской разведки я решительно отмёл.
О таких мелочах, как Абрам Сольц, о крестах, шашечке и маузере, привезенных из Харбина в чемодане с двойным дном, и закопанных в окрестностях Свердловска, я, конечно, умолчал. Но самое главное, мне удалось скрыть мою доченьку Катеньку и родственников в Верхней Каменке. По наитию ничего о внучке я родителям не говорил, а значит, и проклятый Иуда о ней и родственниках ничего не знал.
Следствие по моему делу было проведено стремительно. Ровно неделю Шаяхметов мучил меня расспросами и допросами о БРЭМ, Николаеве и, особенно, Лагине, а на восьмой день мне был вынесен приговор – расстрел. А еще через неделю расстрел заменили 25-ю годами лагерей. И поехал я в зековском обозе с конным конвоем в Карлаг – Карагандинский лагерь. Провезли меня мимо дымящих труб Балхашского медного комбината, мимо нового города, которому я отдал три года своей жизни. Провезли в том же самом пиджачке с дыркой от ордена за этот комбинат и город. Ну, ладно. В Карлаге меня направили в распоряжение управления «Спецшахтстрой». Шахты строить. А народу в лагере была тьма-тьмущая. На меня набросились все и сразу. Всем было интересно узнать про белую эмиграцию и вообще про жизнь за бугром. Сначала меня дотошно расспрашивал важный гусь из ГУЛАГА некий Фриновский вместе с местными кумовьями, так – из любопытства, а потом уж я долго развлекал своими россказнями собратьев по несчастью. Да.
Про Фриновского расскажу. Приехал он в лагерь вершить правосудие. А было это так. Поставили одного из кумов перед зековским строем, Фриновский зачитал постановление Особого Совещания при НКВД о том, что такой-то такой-то за дискредитацию Органов, моральное разложение и нарушение режима приговорен к расстрелу. Достал из кармана галифе маузер, точно такой же как у меня, и влепил куму пулю прямо в лобешник. Правосудие свершилось. Кум этот, оказывается, поставлял молоденьких красавиц – зечек из поварского состава и медперсонала местным партийным князькам. Чекисты, конечно же, прознали об этом и сочли личным оскорблением, поскольку сами пользовались этими бедными девицами и делиться ими ни с кем не хотели. Потому и стукнули наверх. Маховик закрутился. И так бывало. А какие, я тебе скажу, любовные драмы случались на зоне. Году этак в тридцать шестом прибыла в лагерь одна москвичка. Ее отца – он был известный строитель, я в студенческие годы слышал его имя, - осудили и отправили в Норлаг. Норильский комбинат строить. Она же только только закончила в Москве мединститут и такая напасть. Красивая была девка, и к тому же умница. Специализировалась она на легочных заболеваниях. Лечила зеков в медсанчасти и вертухаев в их госпитале. И случилось, что в госпиталь загремел с двусторонним воспалением легких молодой лейтенантик из оперчасти. Выходила она его и возникла между ними любовь. Любовь соединила в лагере дочь врага народа и оперативника НКВД. Забеременела она, и когда скрывать это стало невозможно, застрелил он ее от безысходности и застрелился сам. Смерть повенчала их. Лагерные Ромео и Джульетта. Шекспира только в зоне, увы, не оказалось. Плакал бы мир.
Ну, ладно. Время шло, и стал я присматриваться: куда я попал, кто они такие, эти зеки? И разделил их на четыре группы. Первая относительно небольшая группа - это политические или, как их называли, «политура». «Политура» делилась на две примерно равные по численности идейно-непримиримые фракции: коммунистов и троцкистов. Вторая, и тоже сравнительно небольшая группа – это уголовники. Деловые или фартовые, как они себя называли. Третья, и довольно многочисленная группа – это спецы. Инженеры и квалифицированные рабочие. И четвертая, самая многочисленная группа – это раскулаченные крестьяне, враги народа и родственники осужденных врагов народа, социально чуждые элементы, скрывшие социальное происхождение, деклассированные люмпены, тунеядцы и бродяги. Политические называли их трудовой зековской массой, уголовники – мужиками или придурками, а спецы – рабочей скотинкой. Разобрался я и в лагерных политических течениях. И скажу я тебе сейчас странную вещь. Зауважал я сталинскую систему, зауважал. В лагере, как это ни звучит дико, зауважал. Вот послушай почему. Как только я оказался в зоне и стал начальником промплощадки, меня сразу взяли в оборот троцкисты. Нет, не для того, чтобы обратить в свою веру. Это вторично. Первично то, что от меня зависело распределение людей по рабочим местам на каторжные работы, я же и закрывал наряды и расписывал процентовку. Сто процентов нормы – сто процентов пайки, ну, и так далее. Уловил? Так вот. Был у нас видный троцкист Харлам Ламашов. Он все меня обхаживал. Все толковал мне о тьме политического невежества как недопустимой роскоши и глупости в наше лагерное время, об исторической необходимости перманентной, непрерывной, то есть революционной борьбы как единственно верного пути к Мировой Коммуне. О всемирно-исторической роли русского пролетариата как факельщика Мирового Коммунизма. Слушал я его внимательно, но и, конечно, задавал вопросы. Ну-ка, говорю, поясни, товарищ Харлам, что за роль такая русского пролетариата. Он мне втирает, мол, победивший русский пролетариат должен протянуть руку помощи своим угнетенным братьям по классу в Германии, Франции, Китае, Индии, Зимбабве, Папуа и других странах. Спрашиваю: как это - протянуть руку, как это понимать? Да просто, отвечает, надо и легально, и нелегально снабжать коммунистов-революционеров этих стран оружием и деньгами, но лучше всего взять и отправить к ним на помощь наши пролетарские красные легионы. Они- то в момент раскочегарят топку Мировой Революции. Ладно, это я понял. И опять спрашиваю: это сколько же надо денег и оружия, и всего другого, чтобы собрать, одеть, обуть, накормить и вооружить эти самые красные легионы? Да так их создать и вооружить, чтобы не пробздеть всё как в Польше в двадцатом году. Когда с шумом и гамом, голым задом и говённым интернационализмом, с тухлым умником командующим попёрли к братьям полякам и получили крепкий братский пинок по заднице. Чтобы не повторилось как тогда, когда, протягивая руку, протянули ноги и сложили головы. Более ста тысяч голов оставили под Варшавой. Так никаких голов не напасешься для вашей перманючей революции! А чтобы избежать этого, убежденно поясняет Харлам, надо превратить Россию в военно-трудовой лагерь. Подчинить вся и всех этой грандиозной идее. Ах, вот как! Тут до меня дошло. Если бы во внутрипартийной грызне победил товарищ Троцкий, то не десять процентов населения страны сидело бы по лагерям, как при товарище Сталине, а все сто. КАЖДОМУ по фуфайке, ложке и пайке – вот лозунг троцкизма. А те, кто не в фуфайках, те в пропахших потом и кровью шинелях и забрызганных блевотиной и кровищей сапогах. А во главе этого рая дьявол во плоти товарищ Троцкий. Представил я себе эту картину, представил себе мою Катюшку и все ее поколение в вонючих фуфаечках и драных обмотках и чуть было не заорал: - Слава товарищу Сталину! – Представился мне товарищ Сталин почему-то и белым и пушистым, и немножко когтистым пёсиком со слегка окровавленной мордой на фоне трупной сатанинской хари товарища Троцкого. Присмотрись как-нибудь, она действительно сатанинская. Но не заорал я, нет, не заорал, а тихо спросил: так значит вся страна в зоне, главный вертухай товарищ Троцкий, а ты, Харлам, в подручных? Смотрю: скривился Харлам и пробормотал, что, мол, сказано грубо, но близко к суровой правде революции. Суровую правду, говорю ему, ты, Харлам, сейчас получишь. И от души врезал ему в лоб. Так я расстался с троцкистами. Позволил я себе потом простую человеческую слабость. Ставил я Харлама и его активистов на самые тяжелые участки, чтобы каждый прочувствовал на своей собственной шкуре то, что они прочили всему народу. Чтобы поняли: как абстрактная людоедская теория воспринимается на практике собственной родной и единственной задницей.
Ну, ладно. Разобрался я с троцкистами и возник передо мной следующий вопрос: а что же такое трафаретные лагерные коммунисты? По этому пункту все оказалось и проще, и сложнее. Проще потому, что даже в лагерных условиях коммунисты поголовно поддерживали и одобряли политику Сталина. Сложнее потому, что все они отрицали закономерность своего присутствия в зоне. Все они считали себя жертвой роковой ошибки и годами писали письма-жалобы во всевозможные инстанции, уговаривая и доказывая, что на свободе они могли бы принести больше пользы партии, государству и народу. Преданых, фанатичных единомышленников за колючую проволоку по лагерям? Долго это не укладывалось у меня в сознании, пока к нам на зону не попал Федор Мозгатый. Он–то и объяснил мне, что, вот, мол, коммунисты негодуют, пишут и жалуются. А все потому, что не понимают, что, если ортодоксу- коммунисту Иванову или Петрову удастся выскочить из зоны, как это было, к примеру, когда Ягоду у штурвала репрессий сменил Ежов и прошла театральная волна отмены приговоров, то эти вакансии в зоне немедленно займут их братья-близнецы по убеждениям Сидоров и Козлов. И, попадут они сюда, скорее всего, по еще более идиотским обвинениям. Этого я тоже не мог понять и спросил: как так? Объясни. Сейчас объясню, ответил мне Федор. Взгляни, говорит, на «политуру». В основе своей это гнилая интеллигенция способная только балаболить. Физически слабая и никчемная, потому что ни черта не умеет делать руками. И потому создавать лагеря только для «политуры» экономически не выгодно, потому что все лагеря у товарища Сталина - это промышленные объекты, где зеки получают баланду, пойми это, не потому что сидят, а потому, что создают «прибавочную стоимость сталинского социализма при минимальных издержках». Так и сказал. А проще говоря: вкалывают, являясь бесплатной и бесправной рабочей силой, реализующей линию партии на индустриализацию страны. О «спецах» говорить не будем. Эти, как правило, с башкой дружат, и во всем могут разобраться сами. А посмотри на основной контингент, на так называемых «мужиков». Это в основе своей темная, безграмотная масса. Особенно те, кто родился в годы перед Первой Мировой и чьё детство и юность совпали с годами революции и Гражданской войны. Их никто, никогда и ничему не учил. В их головах Торричеллиева пустота, а в ушах пустозвонные лозунги типа «Вся власть Советам!», «Даешь Варшаву и Берлин!» и «Вперед к победе Коммунизма»! И таких по зонам миллионы. И когда-то они, или хотя бы часть их, покинут зону и выйдут на волю. И разве товарищ Сталин может допустить, чтобы эти люди уходили отсюда с головами, забитыми троцкистскими бреднями. Нет, не может! А кто может в зоне вести идеологическую борьбу с троцкистами. Лагерные кумы? Да что ты! Ответ один. Только находящиеся в зоне коммунисты. Понял? Тут до меня дошло. Пристроенные за колючую проволоку кондовые коммунисты, не осознавая трагикомичности ситуации и в силу бесовски верного сталинского расчета, проводят на зоне линию партии в борьбе с троцкизмом, и другими «измами» являясь, по существу, кандальными апостолами канонического, понимай сталинского, марксизма. И тут меня осенило! Я понял, наконец, почему на зоне так много квалифицированных рабочих, брошенных сюда по совершенно дурацким обвинениям. Да потому, что и они проводят здесь линию партии, потому что без них «мужики» являют собой тупую мышечную силу неспособную к осмысленным и организованным трудовым действиям, неспособную к эффективному труду в сфере промышленного строительства и производства! И как на фотопленке при проявлении снимков, так и в моей озарённой голове возникли четкие причинно-следственные связи, и высветилась поистине бесовская красота замысла коллективизации и индустриализации страны. Коллективизация! Крепких сельских мужиков объявить кулаками и мироедами и ликвидировать как класс. То есть обобрать до нитки и отправить на стройки, рудники и промплощадки в качестве бесплатного трудового ресурса грандиозного плана индустриализации страны. Отобранным у мужиков имуществом, этой халявой, привлечь в колхозы остальных. Кто не прельстится на халяву, тот тоже загремит на фронт индустриализации. Лагерные кумы и спецы превращают это стадо в зековский трудовой коллектив. Есть в нем место и «политуре». Все учел товарищ Сталин. И даже исторически сложившийся общинный быт русской деревни психологически тонко вписал в политическую идею коллективизации и индустриализации страны.
Передо мной возникла вся картина, и поразился я бесчеловечной красоте, ужасающей, но безупречной логике и уродливо – совершенной гармонии этого созданного товарищем Сталиным чудовища. И вот тогда я Систему зауважал. Да. Зауважал. И потом, спросим прямо: когда Россия строилась иначе, чем на костях? Никогда. А такие понятия как справедливость, равноправие? В России это миф. Подозреваю – вечный миф. Ну, ладно. Я сижу, а годы идут. В тридцать девятом, в декабре это было, произошел очередной перелом в моей судьбе. Призвал меня к себе главный кум – сам начальник лагеря – и спрашивает прямо в лоб: не хочешь ли ты, гражданин Гринев Георгий Иванович, так он ко мне обращался, тряхнуть стариной и повоевать? И рассказывает мне, что белофинны на Мурманск и Архангельск позарились, да на Ленинград покусились, да так обнаглели, что пришлось Красной Армии отстаивать эти порты и Колыбель Революции на далеких финских территориях в тяжелейших зимних климатических и географических условиях в замерзших лесах и болотах. А разведчиков с боевым опытом зимних кампаний у нас не хватает. Оттого и потери большие. По зонам ищем. Кум горестно покачал головой и повторил: потери большие, а там мой сын, сам я, дурак, и просил, чтобы его туда направили, а теперь по зонам разведчиков ищем. Хотели в ноябре начать, а к шестидесятилетнему юбилею Вождя все закончить и преподнести ему Финляндию на тарелочке с золотой каемочкой. Сказал это кум и поперхнулся. Понял, что лишнее сболтнул. Откашлялся и продолжил: дело я твое, Гринев Георгий Иванович, прочитал. Кресты и погоны ни Брусилов, ни Каппель просто так не раздавали, значит, опыт у тебя есть. Ну, так как, спрашивает, насчет того, чтобы повоевать? Готов, сразу ответил я, а сам думаю: это что же за дела такие, если товарищ Сталин разведчиков по зонам ищет. Достал кум из папки письмо, бросил его мне через стол и говорит: права переписки ты был лишен. Теперь с тебя это ограничение снято. Читай. От родителей было письмо. После моего ареста выслали их под Барнаул. Но, слава Богу, узнал я, что живы они и здоровы. Ничего мне начальник лагеря больше не сказал, да и что тут говорить – заложники мои родители, понятное дело.
Ну, ладно. Через неделю я был уже в Ленинграде, а еще через день попал в расположение энской стрелковой дивизии, застрявшей на Карельском Перешейке в районе местечка Увала. Комдив, начальник штаба и особист, когда я предстал перед их очами, смотрели на меня так, словно я прибыл с Луны. Особист взял в руки мое предписание и медленно зачитал вслух: - Приказом Разведуправления Ленинградского военного округа ( номер и дата) Гринев Георгий Иванович прикомандирован к штабу энской стрелковой дивизии для выполнения специальных разведывательных задач. - Зачитал он эту абракадабру, и, смотрю, лица всей троицы просветлели. Чуть позже я понял: в чем тут дело. Если бы в предписании было сказано как обычно «…. направлен в распоряжение ….», то все эти отцы-командиры несли бы за меня – зека и бывшего белого офицера – всю полноту ответственности, махни я, положим, к финнам. А так кто откомандировал, тот и отвечает. И еще я сообразил, что мое положение дает мне определенные преимущества, потому что, не имея звания и должности, я могу действовать вне жестких рамок армейской субординации. Это хорошо. Но надо сначала осмотреться. Осмотрелся и загрустил. Что такое дивизия, закопавшаяся в снег среди лесов и замерзших озер и болот? Это медведь на привязи. Размахивать могучей когтистой лапой он может. Но толку от этого никакого нет. Один вред. И невозможно этого медведя днем уложить так, чтобы он не двигался и был незаметен. Финны это поняли и избрали простую, но эффективную тактику. Днем скрытно изучают расположение постов боевого охранения, ночью бесшумно небольшими группами по три – пять человек просачиваются между постами боевого охранения и или ночью нас минами закидают из легких минометов, или зароются в снег, а утром та-та-та, на лыжи и след простыл. А у нас убитые и раненные. Ну, ладно. Осмотрелся я и пошел к командиру разведбата. Вообще я как попал сюда, так с первого же дня подключился к их занятиям лыжной подготовкой. Утром, когда еще темно, и вечером, когда уже темно. Этот разговор с комбатом все откладывал. Не готов был. Хотел я к его ребятам присмотреться, да и самому надо было сходить в ночные дозоры. Ну, ладно. Созрел я, пришел к нему и говорю, мол, одна голова хорошо, а две лучше, а посему, давай, выкладывай соображения. Соображения- то есть, отвечает он, предложений нет. Вот в чем беда. И достает из полевой сумки планшет с картой. Вот, говорит, смотри: дислокация наших подразделений, а синие стрелки показывают места нанесения финнами ударов, над стрелками даты и численность диверсантов. Посмотрел я: вся карта разрисована синим. Беда. А комбат продолжает, мол, пробовали мы и становится на след, как в охоте на волков, пробовали. Но потом отказались. Каждый раз, идя по лыжне, мы либо нарывались на засаду, либо попадали в ловушки с растяжками, либо след выводил нас на открытые места под огонь снайперов. Треть людей я так потерял. Комбат нервно закурил и отвел взгляд в сторону. А это что такое? - Спросил я и провел пальцем по желтой полосе, огибающей расположение одного из наших полков. Это территория, отвечает мне комбат, где, как я полагаю, находятся базы диверсантов. Они ведь тоже люди и летать не умеют. Сколько может пройти на лыжах ночью, осторожно и без шума даже хорошо подготовленный диверсант? Пройти, совершить нападение и быстро вернуться на базу. И где должна быть эта база? Я думаю в полосе десять - пятнадцать километров. Деревень здесь нет, есть мызы – хутора по-нашему. Вот они на карте отмечены крестиками. Как только дивизия двинулась сюда, население этих хуторов финны отселили в тыл. Прошелся я по этим хуторам. Что поделаешь? Война. Одни головешки от них остались. Но не все, далеко не все хутора обозначены на наших картах. Да и долго ли поставить временное строение. Авиаразведка тоже ничего не дает. Уж очень базы хорошо замаскированы и протапливаются только ночью. Вот такие дела. Комбат загрустил. Оставил я его и пошел к особисту. Тоже посидели над картой. Расписал он мне систему боевого охранения. Что только мы ни делали, рассказал он: меняли число рубежей охраны, ставили посты в шахматном порядке, смыкали с подвижными дозорными группами, ставили ловушки. Иногда финны попадались, но быстро приспосабливались к новой обстановке и перехватывали инициативу. И еще рассказал, что на днях к нему приезжал особист мехкорпуса. Корпус разворачивается на нашем левом фланге. Так вот, рассказал сосед: там финны вообще озверели. Продыху не дают ни днем, ни ночью. Танк ни одного выстрела не сделал, а смотришь, уже горит.
Ага, понял я, то-то они нас в последние дни не так долбят. Соседи основные силы финнов, видно, отвлекли на себя. И тут у меня появилась смутная мысль. Дай-ка, говорю особисту, карту и покажи-ка расположение этого мехкорпуса. Замялся, смотрю, мужик, а я у него и спрашиваю: товарищ капитан, будем воевать или целок изображать? Ладно, говорит, смотри. Взял карандаш и стал чертить. Так, говорю, а теперь ты смотри. Видишь эту поляну, она своим южным сектором выходит и к нам, и к частям мехкорпуса. Место открытое, но и это не мешает финнам доставать соседей-танкистов. А что, если вот здесь, говорю ему, в лесу, в полукилометре от поляны будет склад боеприпасов мехкорпуса. А? Особист мужик головастый, мысль ухватил сразу. Так, так, говорит, ложный объект предлагаешь сварганить, приманку для финнов? Склад боеприпасов приманка серьезная. Так, так. Смотрю, глаза его загорелись, начал он промерять на карте расстояния. Тут я его слегка охолонил. Говорю ему, брось ты курвиметр. Мерить, считать и планировать потом будешь. А сейчас, я полагаю, перо надо взять в руки, изложить замысел операции и согласовать его с командованием. А то как бы самим себе медвежью услугу не оказать. Представляешь, говорю ему, какая вылезет разножопица, если командование планирует нанесение главного удара именно на этом участке, а мы затеем возню, привлекая внимание финнов. А те возьмут да и усилят это направление противотанковыми средствами. Комздец нам придет, товарищ капитан государственной безопасности. Что, что придет, не понял капитан, секунду подумал, сообразил и задушевно так говорит мне: забудь это словечко, а то придется тебя к стеночке прислонить. Я бы этого не хотел. Уж лучше забудь. Ладно, говорю, уже забыл. - То-то, - отреагировал особист, - пошли к разведчикам, с комбатом переговорим.
Быстро они сработали - особист и комбат. Хороший получился план: простой и одновременно хитрый. Через пару дней в нужном месте уже слышался рёв техники, стук топоров и визг пил. Пошла работа. Собрал я тогда комбата и особиста и говорю им: пришло время обсудить дополнение к плану, и подаю комбату список. Тот глянул мельком и говорит, мол, ну, вижу, это мои лучшие ребята. И что? А то, отвечаю ему, что эти ребята с экспериментальными ППД (пистолет-пулемет Дегтярева) плюс переводчик и захваченные ранее финская радиостанция и комплект трофейного оружия поступают в мое распоряжение. Ну, нет, – затрясли оба головами – так не пойдет. Давай выкладывай всё. Ладно, говорю, слушайте. Если финны клюнут на приманку и нам удастся уничтожить или захватить всю диверсионную группу, обращаю ваше внимание - именно всю, то мы отправим сразу же по следам диверсантов в обратном направлении две группы. Первая - переодетая в финскую форму - будет изображать отходящих после совершения диверсии финнов. Радист - наш радист-переводчик - передаст в эфир, что командир группы и штатный радист убиты, а группа отходит. Это сообщение должно быть предельно коротким и поспешным. Вторая группа будет изображать преследователей, севших на хвост диверсионной группе. Дистанция между ними должна быть мала. Настолько мала, говорю, чтобы группа прикрытия финнов, а опыт показывает, что она будет, и может быть не одна, не имела времени поставить растяжки на лыжне и прочие хитрые штучки после прохода преследуемой группы, и не успевала рассадить по удобным местам «кукушек» для встречи преследователей. И, в то же время, интервал между ними должен быть больше дистанции прицельного огня автоматов «Суоми» преследуемых и ППД преследователей. Значит, четыреста- пятьсот метров на открытой местности и двести-триста в лесистой. Что такое «кукушки»? Помнишь, Зеба Стумпа с его длинным ружьем и метким глазом в романе «Всадник без головы»? Вот. «Кукушки» – это «зебы стумпы» на финский манер. Снайперы – одиночки. Они могли занимать позиции где угодно: и на елях, и под елями, и на голых бесснежных скальных выходах, и на открытых полянах, и просеках и часами поджидать свои жертвы. Потом два-три выстрела, на лыжи, и ищи свищи.
Ну, ладно, отвлекся я. Спрашиваю комбата и особиста: ясен замысел? Уловили? Не морочь голову, говорит комбат, не время отгадывать загадки и строить догадки. Особист выразился и вовсе жестко. Поднаторел он где-то в безднах русского матерного языка. Его слова повторять не буду. Изложил я им все как на допросе. Мои «финны», говорю, должны уничтожить группы прикрытия противника и, желательно, «кукушек». Преследователи проводят зачистку. Моя группа без задержек движется дальше. След должен привести к базе. Предполагается, что на каждой базе располагаются две-три диверсионные группы. Наша задача, используя фактор внезапности, захватить базу и взять пленных. И не просто пленных. Нужен офицер. Еще лучше - два. Они должны знать места дислокации других баз и, самое главное, местоположение центров или школ, как хотите называйте, подготовки офицерского и рядового состава диверсионных групп. Мы же передаем пленных и далее действуем по обстановке.
Гринёв замолчал, хитровато поглядывая на гостя из-под кустистых седых бровей.
- Так клюнули финны? – нетерпеливо спросил Петр.
- Клюнули! Клюнули! – Дед с размаху ударил ладонью по колену. – И не просто клюнули, а заглотили наживку! Не зря строили этот пакгауз, не зря по ночам рычали моторами, сжигая топливо и гоняя машины туда-сюда, изображая перевозку боеприпасов. Да-а! Двадцать человек было в их группе. И опять же они прошли и протащили салазки с взрывчаткой и зажигательным составом так, что на постах боевого охранения мы их не услышали.
- Как же их обнаружили?
- Сигнализация сработала. Если расскажу: какая была сигнализация, ты скажешь: - Фи, примитив. А по тем временам это была новинка.
- Вы придумали?
Деда распёрло, это было видно, но глаза он скромно отвел в сторону. Петр подумал: «Всё же как точно подмечено: что стар, что млад. Наивно скрывает, что горд и рад» А дед, тем временем, продолжил: - Сработала сигнализация, сразу в двух местах сработала, почти одновременно и в непосредственной близости от наших караульных постов. Поняли мы, что финны сосредоточились в перелеске и направили группы для ликвидации наших караулов. Тут-то мы на них и навалились. Фактор внезапности теперь был на нашей стороне. Шесть человек взяли живыми и в их числе одного офицера. Это была удача.
«Склад боеприпасов» мы взорвали и подожгли сами. Но не сразу. Надо было тянуть время для имитации отхода группы с наступлением рассвета, чтобы уверенно встать на след в условиях сносной видимости. Молодцы наши саперы. Не пожалели взрывчатки: бухали так, что, наверное, в Питере было слышно. Оттащили мы убитых финнов подальше от горящего склада, туда же отвели живых и перенесли собранное трофейное оружие и лыжи. А перелесок вблизи пожарища, я тебе скажу, преобразился как в сказке «Двенадцать месяцев», помнишь, когда за дело взялся братец Апрель. Снег тает, поет капель. Хорошо. А мы, понимаешь ли, раздеваем здоровенных мужиков до трусов. С живыми все просто, хуже с мертвыми. Смотрю, просел как-то комбат и замолчал, особист стоит и играет желваками, бойцы замерли как статуи, поглядывая то на одного, то на другого. Рявкнул я тогда на всех, подошел и стал раздевать подходящий мне по росту труп. Влез в пуховые штаны и куртку, пробитую в двух местах и окровавленную. Сел и стал натягивать сапоги с мехом. Смотрю, зашевелились бойцы. А я им говорю, мол, не кривитесь, лучше измазаться чужой кровью, чем захлебнуться собственной.
Ну, ладно. Чуть забрезжил рассвет, встали мы на след. Проскочили поляну и буквально напоролись на первую группу прикрытия, а километра через три увидели и вторую. Расстреляли мы их сходу и, не останавливаясь, полетели дальше. Вот и база. Удивился я. Насколько осторожно и продуманно действовали финны во время своих вылазок, настолько же беспечны были на базе. Не было ни одного часового. Ввалились мы на базу как к себе домой. Без единого выстрела повязали четверых и в том числе одного офицера. Тут и наши «преследователи» присоединились к нам. Послал я лейтенанта с группой осмотреть следы вокруг мызы, а сам стал допрашивать офицера и разбираться с его картой. Минут через сорок вернулся лейтенант с группой. Смотрю, рожи у всех зверские, а лейтенант зовет меня куда-то. Вышел я и повел он меня к бане. Завел за баню. Там дровник. Поленья аккуратно сложены в штабель. Рядом еще один. Только вместо поленьев в штабель сложены трупы. Заледеневшие трупы русских солдат. Штук тридцать их было. Увидел я это, ахнул и бегом бросился к дому. Слава Богу, успел. Оттолкнул кого-то, сбил связанного офицера на пол и укрыл собой. Спас, в общем. Другим помочь ничем не мог. Ну, ладно. Допросил я офицера и тут же отправил две группы к соседним базам. Сам с пятью бойцами остался в засаде. Пленный офицер сообщил, что их разведгруппа должна вернуться к вечеру. Засаду устроили по финской методике. Залегли и замаскировались практически на лыжне. Часа четыре пришлось в снегу пролежать. А мороз, я тебе скажу, был градусов пятнадцать.
Группу мы уничтожили и подались восвояси. На обратном пути оценил я все преимущества финского снаряжения для разведчиков и диверсантов. В нашем обмундировании, если долго лежать в засаде на снегу, он начинает под тобой подтаивать. Вода пропитывает ватные штаны и бушлат. А потом, когда становишься на лыжи, и бежать тяжело, а позже, когда впитавшаяся вода замерзает, одежда начинает сковывать движения, да еще или хрустеть, или греметь как погремушка. Финское обмундирование отталкивает воду и остается теплым, легким и свободным.
Ну, ладно. Что-то в дебри я полез. В общем, в тот же день уничтожили мы еще две базы, а на следующий день, как нам потом сообщили, авиация на основе показаний пленных офицеров разнесла вдребезги школу диверсантов в окрестностях Выборга. Очень мы этому обстоятельству, скажу тебе, радовались. Достали они нас сверх всякой меры терпения. Вздохнули мы свободней. Облегчение выпало нам.
Что было дальше? Дальше было страшное. Озлобленная до крайности армия пошла в прорыв. Напролом пошла. Где был я? Я со своей группой был в финском тылу. За укрепрайоном Суммаярви. Это та часть линии Маннергейма, по которой Красная Армия нанесла главный удар. Оседлали мы в финском тылу рокадную дорогу. По ней финны ночами перевозили боеприпасы, снаряжение и продовольствие. Мы появлялись тоже ночью и в разных местах. Словом, вытаращили и приставили финнам к горлу их же вилы, а под ноги подбросили их же грабли. Они на наш след, а мы им засаду или растяжки, или выведем на открытое место, а там наши снайперы. В общем, повоевали. – Дед помолчал немного и предложил: - Давай–ка, помянем погибших. Много там навсегда осталось солдатушек, много! - Выпили. Закусили.
- Не уболтал я тебя? - спросил дед.
- Что вы, что вы, Георгий Иванович, прошу вас, продолжайте! Интересно!
- Ну, слушай раз интересно. Забегая вперед, скажу, что уже после войны, по прошествии многих лет, я не перестаю удивляться высказываниям о той зимней финской кампании. Одни как-то стыдливо утверждают, что эта война показала всему миру слабость Красной Армии, другие, наоборот, но тоже с оттенком девичьего стыда, утверждают, что армия продемонстрировала неслыханную мощь. Полная разножопица.
- Ну, а вы-то, Георгий Иванович, вы-то как считаете?
- Я считаю, что правы и те, и другие. Красная армия продемонстрировала и свою слабость, и неслыханное упорство, и свою несокрушимую мощь. И никакой стыд здесь неуместен. Конечно, когда медведь задирает ежа, это не делает чести медведю. Но к данному случаю, мне кажется, применимо не помню чьё знаменитое выражение: «Господь создал людей очень разными: умными и глупыми, сильными и слабыми, но полковник Кольт уравнял шансы». Так вот. Линия Маннергейма, а это сто сорок километров мощных укреплений, возведенных между Финским заливом и Ладожским озером, уравнивала военные шансы Финляндии и СССР. Уравнивала потому, что по мощи, глубине обороны и использованию в оборонительных целях особенностей ландшафта и климатических условий линия Маннергейма превосходила всё, что было создано до нее. Но Красная Армия всё же проломила линию Маннергейма. Не думаю, что кто-то еще мог бы сделать это. Но и недостатков хватало. Начиная от говняных карт, где вместо болот были обозначены озера и наоборот. И кончая тупой, ничем не обоснованной самоуверенностью командования, которое в ущерб четкой организации управления войсками полагало, что как только кратно превосходящая Красная Армия двинется на финнов, то они сразу поднимут лапки кверху. Ан хренушки! Сполна пришлось оплатить эту глупость солдатской кровушкой. Что? Ты спрашиваешь: какая разница, что обозначено на карте: болото или озеро? Большая, скажу тебе, разница. Озеро зимой при устойчивых низких температурах замерзает так, что лед выдерживает не только тяжело груженую машину, но и легкий и средний танк. Болота же замерзают не так как озера. Они иногда как бы подогреваются снизу. Какие-то процессы идут в глубине. Уловил? Вот и получалось иногда так, что выперлись мы вроде бы на озеро, а попали в болото. Смотришь, глюк-глюк и нет машины, а то и танка, а то и просто пешей колонны. Армейский анекдот про глюкало оттуда пошел. Не знаешь? Ну, слушай. Прибыли в часть новобранцы. Старшина построил их и говорит: - Кто владеет специальностями – шаг вперед. Несколько человек выступили вперед. Старшина идет и спрашивает: - Ты кто? – Я слесарь, - отвечает один. – Я сапожник, - говорит другой. – Я глюкальщик, - докладывает третий. - Кто, кто? – переспрашивает старшина. – Глюкальщик я, глюкала делаю, - отвечает тот. Старшина приказывает ему: - В мастерские бегом марш! Изготовить и доставить сюда глюкало. - Новобранец убежал, но через пять минут вернулся с ведром воды и пустой консервной банкой с дном сплошь усеянным дырками от гвоздя. – Что это? – спросил старшина. – Глюкало, - ответил боец и бросил банку в ведро с водой. Банка глюк-глюк и утонула. Старшина побагровел, достал из ведра банку, минут пять топтал ее, изрыгая самые гнусные ругательства. Затем поднял ее и сапожищем запулил куда подальше. Ведро же надел на голову новобранца.
Ну, ладно. На следующий день в эту часть прибыл генерал. Идет он со свитой по территории, осматривает. Вдруг увидел что-то в снегу, аж задрожал, бросился бегом, нежно так поднял злополучную банку и говорит: - Варвары! Какое прекрасное глюкало изувечили! – Дед затрясся, разбираемый смехом, а Петр озадаченно уставился на него, чувствуя, как в голове образовался и начал скакать и прыгать смешливый чертенок, как начинает свербить в носу и горле. Петр не удержался и тоже закатился смехом. Отсмеялись, дед вытер слезы и, подавив последний приступ, сказал: - Спасибо тебе, Петр, спасибо. - За что? – поинтересовался тот. – За то. Не уловил? Давненько я так не смеялся. И анекдот –то глупый, а вишь как разобрало. Из-за тебя разобрало. – Дед отдышался и говорит: - Ну, ладно. А теперь серьезно. Много я думал, но так и ни черта не понял: зачем была нужна та финская война. Вот, послушай. В августе тридцать девятого Молотов и Риббентроп подписали пакт о ненападении между Германией и СССР. Не откладывая дело в долгий ящик тут же вместе схарчили Польшу. Совместный парад был по такому случаю. Дальше больше: в сентябре, вишь, какая спешка была, заключили «Договор о дружбе и границах между Германией и СССР». Потом товарищ Сталин повел дело так, чтобы в одиночку проглотить Прибалтику. А что в это время делали финны? Финны как муравьи достраивали линию Маннергейма и успели таки достроить, прикрыв себя от прожорливого соседа. Более десяти лет строили. Может быть этой сугубо оборонительной линией, колоссальными потраченными средствами и внешним долгом финны хитро маскировали свою агрессивную политику в отношении СССР? Полная и очевидная чушь! Так зачем нужна была эта война? Тем более, что в Отечественную так называемые территориальные приобретения от финской войны совсем не помешали немцам блокировать Ленинград в кратчайший срок. А в сорок четвертом пришлось линию Маннергейма проламывать второй раз. Был я там. Так вот. У меня есть своя версия о финской войне. Поддался, я думаю, товарищ Сталин уговорам генералов и их шапкозакидательскому настроению после Халхин-Гола и Польши. А потом уж, когда умылись в снегах обильной кровушкой, озаботился товарищ Сталин, чтобы кое-кому из певчих генералов шапки носить было уж не на чем. Но это сути дела не изменило.
- Георгий Иванович, с вами- то что дальше было?
- Что было, что было? В марте сорокового прибыли за мной из Питера два архара с приказом. Но прежде чем они взяли меня под белы рученьки комдив, начштаба, особист и комбат попрощались со мной по-человечески. Комдив дал мне прочитать бумагу – послужной список командира разведывательно-диверсионной группы разведбата энской дивизии рядового Гринева Георгия Ивановича. Все честь по чести: и должность, и звание и служба моя нехитрая - все расписано. Но это, говорит комдив, не все. Представление на тебя, Гринев, подготовлено и включен ты в наградной список. Потом уже – когда с особистом и комбатом мы поднимали прощальные чарки - спросил я у особиста, мол, ты то куда смотрел? К чему эти пустые хлопоты? Кто же будет награждать зека, да еще и орденом? Лучше бы ходатайство нарисовали о скощении срока. Писать ходатайства о сроке, говорит особист, дело не наше. А вот представление подписать – мы оба: я и комбат подписали – это дело наше. Обнялись мы на прощанье. Душевно расстались.
В общем, откуда взяли меня – туда и вернули. Прибыл я, смотрю, ба! И места знакомые, и лица. И каптерка моя на промплощадке все та же. Ждала меня. Ну, ладно. Примерно через месяц, в мае это было, вызывает меня к себе тот самый главный кум – начальник лагеря. Завели меня к нему в кабинет, смотрю, сидит кум не совсем трезвый и аж светится счастьем и радостью. А за приставным столом сидит молодой парень в форме армейского капитана. Вот, кивает кум в сторону капитана, сын мой меня проведать прибыл. Сегодня приехал. Живой, слава Богу, и здоровый вернулся. Оттуда вернулся, где и ты побывал, Гринев Георгий Иванович. Понял? Радостный сегодня для меня день. И для тебя радостный. Читай. И подает мне бумагу. Читаю и глазам своим не верю: « Указом …..за проявленное….. ……рядовой Гринев Георгий Иванович награжден орденом Боевого Красного Знамени». Капитан встает, подходит ко мне и жмет руку. Кум из графина наполняет три стакана водкой, в один из них опускает орден и говорит, мол, выпьем за высокую награду, потом кой что расскажу. Выпили. Закусили хлебом и керченской селедочкой, кум и рассказывает. На банкете по случаю очередного выпуска слушателей Военной Академии Лаврентий Палыч Берия выбрал момент и доложил товарищу Сталину о факте награждения зека боевым орденом. Как выразился Лаврентий Палыч: «случился казус Гринева». Естественно, товарищ Сталин поинтересовался: - А кто такой Гринев и как случился казус? - Говорят, что после обстоятельного доклада Берии, товарищ Сталин, - а он был в хорошем, приподнятом настроении, – усмехнулся в усы и негромко спел: - Я друго-о-й так-о-ой страны не зна-а-ю….- Затем немного подумал и сказал: - Пусть Гринев получит орден. Заслужил. – Кум налил по новой. Выпьешь, спрашивает, за товарища Сталина? Выпью, отвечаю, отчего ж не выпить при таком раскладе да еще при такой шикарной закуси. Выпили, кум и говорит: возьми лист бумаги, напишешь прошение о снижении срока наказания. Я поддержу. Орден то оставь. Не прятать же его в каптерке, и не ходить же с ним в забой. В деле будет храниться вместе с другими. Всё. Свободен, Гринев Георгий Иванович, иди. Пошел я. В желудке керченская селедочка разнежилась в водочке, в голове розовые мечты порхают бабочками. Накатал я прошение и отправил. Эх! - Дед горестно вздохнул и замолчал.
- И что? Что дальше? – не выдержал Петр.
- Дальше как в анекдоте. Глюк- глюк, утонуло где-то мое прошение. Год я ждал. Нет ответа: ни да, ни нет. А там и война началась. И сразу я написал прошение об отправке меня на фронт в действующую армию. И что ты думаешь? В первых числах августа приводят меня к главному куму. Тому самому. Смотрю, сидит он мрачнее тучи. Завидую, говорит тебе, Гринев Георгий Иванович. Приказ поступил доставить тебя в город Джаркент. Дивизия там формируется. Значит, повоюешь еще. А на мой рапорт отказ пришел. А Мишка мой - голос кума дрогнул - в окружение попал под Минском. С тех пор никаких известий. Успокоил я его как мог. Картинка, да? Зек успокаивает кума! А что поделаешь – иногда и тот и другой – просто люди.
Так я попал в Джаркент. Теперь город Панфилов в Казахстане. Уловил? Вот именно. Будущая Панфиловская дивизия там формировалась. Ездил я и в Талды-Курган, и в Алма-Ату и даже в Каскелен. Ездил по военкоматам. Подбирал костяк разведбата дивизии. Ну, и, конечно, мечтал поквитаться с дядей Сашей – Иудой каскеленским. Всё я помнил. И выпала мне такая возможность. Пришел я к ним домой, открыто пришел – не таясь. Тетка Василиса открыла дверь, – жена дяди Саши - увидела меня и - в плачь. Слезами заливается и причитает, мол, говорила я ему, окаянному, не делай этого, грех это страшный. Покарает Господь! Так нет же!
Не стал я ее слушать, отодвинул в сторону, шагнул в дом и говорю ей: нет у меня времени ждать, когда его Господь покарает. Где он? Смотрю, тетка Василиса побелела, сползла по стене на пол и шепчет мне посиневшими губами: – окстись, Гриша, в тот же год Сашу схоронили. И рассказала мне, что когда меня арестовали, а родителей выслали в Алтай, оттяпал дядя Саша кусок родительской земли, чтобы получить выход к реке Каскеленке. К воде, то бишь. Вода в тех краях летом на вес золота. Вот они – тридцать сребреников. Уловил? А Каскеленка – это быстрая речушка глубиной по колено и в каменистом русле. В общем, затеялся дядя Саша с запрудой и водоводом. Но на ту беду на одном камне подскользнулся, а об другой иудиной головушкой саданулся, потерял сознание и захлебнулся. Вот тебе и весь хрен до копеечки. Так на зоне говаривали. Да. И так бывает. Посмотрел я на свои руки. Сколько раз я себе представлял: как сожму я этими руками иудину шею, и буду сжимать, сжимать пока не хрястнет позвонок, пока не отлетит его гнусная душонка в тартарары. Стряхнул я руки, словно испачканы они. Молча перекрестился и ушел. Ну, ладно. А дальше? А дальше война. Слушай.
Часы-ходики на стене пробили очередной раз. Петр словно очнулся и посмотрел за окно. В саду растекались летние сумерки. Гринев провел рукой по лицу, снимая усталость, и закончил: - Вот так. Начал под Москвой, а закончил войну в Норвегии. Здесь судьба моя ухмыльнулась в очередной раз. Рядовой Гринев возглавил экспертную строительную группу по изучению завода по производству тяжелой воды. Немцы этот завод в Норвегии построили. Надземную часть предприятия разнесла английская авиация, подземную взорвали сами немцы, когда уходили. Но кое-что осталось: и часть корпусов, и оборудование, и частично проектная и технологическая документация. И так уж получилось, что вся моя дальнейшая гражданская жизнь была связана с советским мирным и немирным атомом. Судимость? Судимость с меня сняли еще в сорок четвертом. После второго пролома линиии Маннергейма. Главный особист фронта саморучно ходатайство о снятии с меня судимости написал. Своею генеральской рукой. Кто он был - этот особист - догадываешься? Догадливый ты парень. Да. Тот самый. Вот так. Есть Бог!
Ну, ладно. Вернемся к атому. Похвастаюсь, старику можно: и в первой атомной электростанции есть частица моего труда, и в Семипалатинском ядерном полигоне тоже. А какие персонажи! А какие сюжеты! Скажу тебе, один яйцеголовый, так мы – строители и проектировщики - называли наших гениев от физики, то бишь, один из создателей советской термоядерной бомбы накатал товарищу Сталину докладную записку и приложил расчеты. Простенькое было предложение. Бомбы еще толком не было, а предложение уже было. И вот какое. Сначала взорвать для наглядности где-нибудь в районе атолла Муруруа в Тихом Океане небольшую бомбочку, этак, с полмегатонны. Полмегатонны - это двадцать пять Хиросим. Затем заложить в Северном Море у западного побережья Ютландии термоядерную бомбу посолидней, скажем, мощностью сто-двести мегатонн, после чего в ультимативной форме потребовать роспуска НАТО и ликвидации всех европейских армий. А не то, а не то - ша, господа, - взорвем бомбу. Километровая по высоте морская волна обрушится с севера на континент, а затем по умытой таким манером Западной Европе с востока, с территории ГДР до Ла - Манша прокатится еще и лавина советских танков. Что не смыто – будет раздавлено. Комздец агрессивным устремлениям НАТО. Нам НАТО не надо! Да здравствует мир во всем мире! Миру мир! То обстоятельство, что от сугубо нейтральной Швеции останется по результатам этого мероприятия только воспоминание, автора не смутило. Вот такой у нас голубок миролюбивый объявился. Правда, не лавровая веточка была у него в клювике, а ядерная дубинка. Но беда! Не успел товарищ Сталин оценить это предложение. Умер. Не успел даже приказать, чтобы писульку эту засекретили до поры до времени как она того, бесспорно, заслуживала. Долго тогда в засекреченных и околосекретных кругах мусолили это предложение. Умника того за глаза стали называть кто ядерноголовым, а кто ядреноголовым. Вот так. Всё. Рядовой Гринев исповедь закончил. Вижу – утомил я тебя. Ба! – Дед посмотрел на часы и молвил: - Сейчас ужинать будем. – Нет, нет, - быстро отказался Петр, - мне пора. - Не хочешь, как хочешь, а от посошка, уж прошу тебя, не откажись. – Петр обреченно вздохнул, а дед ловко наполнил стаканчики. Выпили. Закусили размягшим сальцом, подсохшим хлебом и чуть увядшим лучком. Петр решительно встал из-за стола, попрощался и двинулся к выходу. Провожая Петра до калитки, дед сказал: - Выговорился я и будто груз какой с плеч сбросил. Тебе же, Петр, хочу пожелать успеха. Ищущий да обрящет.
Возвращаясь в электричке в Москву, Петр думал о Гриневе: « Да, судьба! А Наталья Гринева, невестушка моя несбывшаяся? Социальный продукт двух своих родных дедов, которые, доведись им встретиться нос к носу на кровавой дорожке гражданской войны, порвали бы друг друга». И о невестах: «Остались две. Эх! Отец, отец! Как было сказано: «Ищущий да обрящет»
Монотонный перестук колес электрички почему-то сопровождался в голове голосом Левитана, повторяющим в такт колесам избитый рефрен советского официоза: « Мо-но-лит-ное е-дин-ство со-вет- ско – го на-ро-да, мо-но-лит-ное е-дин-ство…»
В гостиничном номере Петр принял душ, достал из дипломата Красную Папку, припоминая: на чем же он остановился: «Ах, да. Огненное погребение императора, Ключ Александра Великого, Ликин».
Фокус гиперболы
© Copyright: Анатолий Самсонов, 2011
Свидетельство о публикации №211091501294
Свидетельство о публикации №211091501294
Рецензии